Весна пришла в марте уже привычно вместе с большим завозом синьки. Восемьсот упаковок мы получили разом, забив ими весь склад. Календарная весна пришла, а тепла не было. Весь март температура продержалась ниже нуля. Я каждый день смотрел прогноз погоды то по телевизору, то в интернете — они оказывались не утешительными, зима цеплялась за термометр весь март, не давая красному столбику ртути подняться выше заветной цифры «ноль». Я громко ругался и про себя матерился, проклиная холода и сожалея о том, что не родился в стране, жители которой вообще не знают, что такое снег. Из-за холодов синька продавалась вяло, едва лучше, чем в феврале. Надежды на раннюю весну не сбылись, и я ходил мрачнее тучи и злее самой злобной собаки. А с середины февраля меня заставила пребывать в ярости и гневе еще и лужа у ворот нашего склада, солнце начало припекать даже через холодный воздух, и талый снег стал днями медленно стекаться в низину перед воротами, а ночами замерзать. Нижние края ворот прихватывались льдом намертво, я и отец брали лом и выдалбливали их изо льда. И так по полчаса каждое утро всей второй половины марта. В апреле температура резко подскочила до десяти градусов тепла, оставаясь выше нуля и ночами. Переставшая замерзать лужа набухла и потекла через порог в склад. Первую неделю апреля мы месили ногами грязь в складе, пока солнце окончательно не высушило землю. Внутреннее напряжение от затянувшейся зимы и слабых продаж товара схлынуло, мы с отцом облегченно перевели дух и тут же тринадцатого апреля разругались вдрызг. Все накопленное — напряжение, взаимное недовольство, упреки — вышло наружу, не решив старых вопросов, добавив новых и усилив наш раскол.

— Все сидишь, играешь? — сказал отец, войдя в мою комнату.

Я сразу уловил в его голосе нотки раздражения и недовольства, напрягся.

— Играю, а что еще делать-то? — произнес я, сидя в зеленом, обшарпаном на подлокотниках, кресле у компьютера.

— Занялся бы чем-нибудь полезным, а не этими глупыми игрушками! — не снижая тона недовольства, добавил отец. — Сидишь как малолетний, играешься целыми днями!

— Чем это полезным я должен, по-твоему, заняться!? — отвлекся я от монитора и развернулся в полоборота к отцу, который остановился у балконной двери, взявшись за ручку. Он шел, как обычно, на балкон курить и нервно крутил в другой руке сигарету.

— Думал бы лучше о работе! — сказал отец, повернул ручку и распахнул балконную дверь, сунул сигарету в рот.

— А чего о ней думать!? Вроде все нормально у нас или нет!? — поддержал я тон.

— Нормально!? Ну, раз ты считаешь, что открыть и закрыть две розничные точки — нормально, тогда, да, все нормально! — стоял в дверном проеме отец, успев перед фразой вынуть сигарету изо рта и снова начать ее мять.

— А причем здесь это!? — дернулся я от неприятного поворота диалога.

— А при том, что сколько сил и времени потратили на них, оборудования торгового заказали на пятьдесят тысяч и что!? Стоит оно теперь на складе, пылится! Выброшенные на ветер деньги!

— Не пятьдесят, а тридцать шесть тысяч, начнем с этого…

— Да какая разница! — отмахнулся отец, вернулся в комнату, сел на краешек дивана.

— Ха, как это, какая разница!? Большая! Передергивать цифры не надо! И насколько я знаю, решения об открытии точек мы вместе принимали, или как!? — развел я руками. — Сказал бы, что ты против и все, точек бы не было! В чем проблема-то!? Я что ли виноват в том, что они не заработали!? И при чем здесь то, что я сижу играюсь в игрушки, я не пойму!? Кому я мешаю!? Ты, вот, идешь на балкон курить, я ж не говорю, что ты опять идешь туда курить и торчишь там с сигаретой постоянно! Или ты там о работе думаешь!?

— Думаю о работе, да!

— И чего ж надумал, расскажи, мне интересно!?

— Ты не умничай, давай, понял!? Я тебе отец, поэтому прикуси язык!

— Ну, вот опять, как думать о работе — так мы партнеры, и какие-то претензии ко мне, а как узнать, тоже самое у тебя — так ты отец! Ловко у тебя получается!

— Да! Ловко! — зло сцепил зубы отец.

— Да что за предъявы, я не пойму!? — начал злиться и я. — Тебе что-то не нравится!?

— Не нравится то, что ты без конца сидишь в интернете и играешься в игрушки!

— А какая тебе-то разница, чем я занимаюсь в свободное время!?

Несколько секунд в образовавшейся паузе мы смотрели друг на друга враждебно.

— Или лучше, когда я по клубам хожу!? Так ты скажи! Вот, сейчас морозы кончились, потеплело, хорошо, буду по клубам ходить. Но ты же сам всегда недоволен, когда я деньги у тебя прошу на клуб, ты ж мне постоянно выговариваешь, что я деньги трачу! А что мне тогда делать, сесть и сидеть дома как ты и целыми днями торчать на балконе с сигаретой, чтоб, не дай Бог, не потратить лишнюю копейку!? Так что ли!? Так я и так сижу дома, ну да, играю на компьютере в игрушки, и что из этого!? Я не пойму что-то, хожу по клубам — плохо, сижу дома — плохо, а как хорошо-то!?

Отец сверлил меня пристально злым взглядом, желваки его играли.

— Ну, что ты молчишь!? Говори! — развел руками я.

— О чем с тобой говорить!? Так ты… — отец отмахнулся, встал и шагнул к балкону.

— Ну, вот, как всегда! Как возразить нечего, так со мной и говорить нечего…

Отец задержался в двери, метнул в меня злой взгляд и, сдержавшись, вышел на балкон. Я повернулся к монитору, но голова не слушалась, настрой на игру пропал, адреналин бегал в крови, мешая расслабиться и подпитывая бурлящее внутри меня негодование. Я старался успокоиться, не получалось. Просидев несколько минут в напряжении, рассеянно кликая мышкой, краем глаза я заметил, что отец докурил, прикрыл балконное окно и вышел снова в комнату. Я напрягся. Продолжать ругань не хотелось, но сдавать свои позиции я был не намерен. Наоборот, к каждым новым конфликтом, я отвечал отцу все жестче. Он снова сел на диван, цыкнул. Я приготовился к продолжению.

— Ну, так что? — сказал отец.

— Что «что»!? — выпалил я, не отрываясь от монитора и усиленно кликая мышкой.

— Как дальше будем работать, директор!? — произнес отец с легкой издевкой и ухмылкой, которую я засек боковым зрением.

— А причем здесь «директор»!? — повернулся я к отцу, прервав игру. — Мы вместе работаем, у нас нет директоров.

— Ну, как же нет? Ты постоянно говоришь, что сам все придумываешь, а я здесь так «принеси, подай — пойди нахер, не мешай». Так!?

— Нет, не так. Кто тебе такое сказал? Мы работаем вместе, вместе и принимаем решения, вот и все, все просто.

— Ну, ты ж мне говорил, что сам все узнал и разобрался, — явно провоцировал отец.

— В чем именно? Давай, разберемся, я не против. Ты, вот, наоборот, мне постоянно сам говоришь, что всему научил. А чему научил!? Как заполнять на коленке построчно примитивную накладную и как высчитать налог!? Да, я не спорю, было такое! Давай дальше, чему еще научил!?

Отец молчал, смотрел на меня, привычно не давая ответа на неудобные вопросы.

— Вот стоит компьютер! — ткнул я пальцем в монитор. — Ты меня научил на нем работать? Нет. Я сам учился. Ты же вообще не умеешь на нем работать!

— А как я буду на нем работать, если ты за компьютером круглосуточно сидишь!? — ухватился тут же отец за скользкую соломинку сомнительного факта.

— А ты разве изъявлял желание изучить компьютер!? — задрал я удивленно брови.

— Да, конечно, я говорил тебе, что неплохо было бы мне изучить компьютер и эту бухгалтерскую программу твою! — соврал отец, не моргнув глазом.

— Ничего себе заявление! — мои брови полезли выше. — Я что-то не припомню таких слов от тебя!

— Да ты много чего не припомнишь! — пошел в наступление отец. — Я заметил, у тебя память очень избирательно работает!

— Вот как!

— Да, вот так! А как ты хотел!? Думал, я вокруг тебя прыгать буду!?

— Зачем вокруг меня прыгать!? — не переставал удивляться я странной логике отца.

— Хорошо, ты хочешь освоить компьютер, а я тут такой узурпатор, сижу и не даю тебе! Хорошо! Пожалуйста! Можешь хоть сейчас садиться и изучать компьютер, чем смогу помогу, объясню!

— Ты мне эти сказки можешь не рассказывать!

— Какие сказки!? Я тебе предлагаю начать изучать компьютер, о чем ты и просил.

— Да такие сказки, завтра снова придешь с работы, усядешься в кресло и тебя из него не выгнать!

— Да что за глупость-то!? — все еще удивляясь, я начал понимать, что отец банально, что называется, съезжает с темы. — Я тебя что-то не пойму, па! Ты собираешься изучать компьютер или ты причины и отмазы ищешь, чтоб его не изучать!? Типа, я тебе не даю!? Вот! Я тебе предлагаю! Изучай!

Позади меня раздался шорох, я обернулся. Мать подкралась, стояла в дверном проеме и слушала. Я разозлился, потянулся рукой и толкнул дверь. Мать едва успела отпрянуть, как дверь с размаху закрылась перед ее удивленным лицом. Привычка матери все и всюду подслушивать вывела меня из себя. Ее торопливые шаги растворились в коридоре.

— Ловко, я смотрю, ты устроился! Отец баранку крутит, коробки таскает, а сейчас еще и бухгалтерию будет вести! Вот, красота! А Рома будет только получать свою половину и ничего не делать! — коряво выкрутился отец.

Я уже понимал, да и догадывался по разговору, что он не собирался в принципе изучать компьютер и все, что с ним связано по нашей работе. Но совершенно не понимал, к чему отец обвиняет меня.

— Да почему это, ничего не делать!? Давай, поменяемся! Я буду крутить баранку, раз тебе в тягость, а ты будешь вести бухгалтерию, обзванивать всех клиентов, планировать работу и бегать с накладными! Согласен!?

— Ты же водить не умеешь!

— Да почему это не умею!? Ну да, опыта мало, водил только нашу «двойку» и все. Если надо, я подучусь и буду водить нормально.

— Да лааадно! — отмахнулся отец. — Водить он будет! Знаю я тебя!

— А что не так!? — мои глаза не переставали лезть наружу от удивления. Я не схватывал сути беседы. То отец обвинял меня в том, что занят компьютер, и он не может его изучить, а всеми фибрами души жаждет этого. Но как только я предложил, тема разговора тут же ушла в мой куцый опыт вождения авто. Это была правда — я водил мало, но при необходимости и желании, научиться водить ведь не проблема. Я, как и все, мог научиться. И если понадобится, то стал бы водить нашу «газель» без проблем. Но отец выскочил и из этой темы разговора, едва впереди замаячило ее решение.

— Сразу же куда-нибудь въедешь! Не надо! — категорично отмахнулся он, закинув ногу на ногу и откинувшись на диване.

— То есть сам будешь водить и дальше?

— Получается так! — хлопнул себя отец по бедрам, собираясь вставать. — Ладно, бесполезно с тобой разговаривать!

Напряжение оставалось, но ссора почти затухла, темы исчерпались.

— А чего ты тогда, как деляга, пришел и делиться начал!? — подлил я масла в огонь.

— Ты поосторожнее в выражениях, ты! — сцепил зубы отец, лицо его заострилось, глаза сузились и заблестели чистой злобой. — Попридержи язык, понял, сосунок!

Меня передернуло. Отец снова перешел к прямому оскорблению, получив тычок в чувствительную часть своего эго.

О! Уже «сосунок»! Все понятно, — отвернулся я от сверлящего взгляда и уставился в монитор, начав машинально и бесцельно кликать мышкой, качать головой, делая про себя неутешительные выводы. — Тогда нам больше не о чем разговаривать.

— Вот и сиди, играйся в свои игрушки, как малолетний дурачок! — бросил отец напоследок уже мне в спину, выходя из комнаты. Дверь снова хлопнула.

— И буду играть, — буркнул я спокойно, но внутри меня все бушевало. В который раз мое чувство обостренной справедливости не находило выход.

«Почему отец так сказал!? Зачем!? Ведь это неправда, что я не давал ему возможности изучить компьютер. Ну, ведь, ложь же! Он никогда не интересовался компьютером. НИКОГДА! Зачем же он так извратил факты, выставив меня в нехорошем свете!? И тут же отыграл назад, когда я предложил поменяться местами. Странно… Чего он хотел добиться? Хочешь учить компьютер? Пожалуйста! Не хочешь крутить баранку? Давай, я заменю! Мне несложно. Я знаю себя. Если надо для дела, то я готов выполнять любую работу. Зачем же уходить от темы разговора через обвинения меня в неспособности водить машину!? Как-то уж совсем нечестно и некрасиво. Хотя, если целью было всего лишь принизить меня и сказать гадость, то… Но ведь это ж мой отец! Зачем ему ТАК поступать со своим сыном!? Бред какой-то! Сколько помню с детства образ отца — самый честный, самый правильный, самый хороший, самый справедливый, самый… самый… отец в мире! Или я чего-то не замечал в нем!? Не знаю…»

Я продолжал кликать мышью и никак не мог успокоиться. Внутри ворочался и рос зверь несправедливости и заставлял сердце ходить ходуном, как поршень в цилиндре.

«Что не так!? Почему отец сознательно и явно идет на конфликт и прессинг меня!? Зачем не в первый раз и все обиднее переходит на личности!? Чего он добивается!?»

Каша из мыслей, как в центрифуге, крутилась в моей голове. Несколько минут я зло кликал мышкой, вышел из игры, выключил компьютер.

— Старый мудак, — буркнул я себе под нос, взял телефон и позвонил Вовке.

Следующие два дня мы трудились с отцом, общаясь только по рабочим вопросам. Он рулил и курил, пока мы катались по избитым маршрутам, я же, отвернувшись, кисло пялился в свое окно. И под конец пятницы мы снова разругались. И снова вдрызг!

Это случилось около восьми вечера. Все шло как обычно. Мы приехали в «Пере-свет» полседьмого — последняя точка, разгружаемся и домой. Я выскочил из машины и пошел в офис с накладными. Мы почти всегда приезжали в «Пересвет» под конец дня, к тому времени база полупустовала, выгрузка и сдача товара проходила быстро и спокойно. Я оформил документы, вышел из офиса, поднялся на рампу. Наша «газель» уже стояла подле нее с открытым бортом и откинутым кверху тентом. Отец сидел на лавке и курил, закинув ногу на ногу.

— Все, разгружаемся? — спросил он меня, устало потерев лоб и глаза.

— Да, разгружаемся! — кивнул я. — Че, где кладовщицы? Ты им говорил!?

— Нет, не ходил туда, — произнес отец.

— Хорошо! На, держи остатки, посмотри пока, я наверх! — сунул я отцу в руки два листа и нырнул в дверной проем на лестницу на второй этаж.

— Да я не вижу ничего тут без очков, шрифт мелкий, — донеслось сзади.

Наверху царила усталая тишина конца рабочего дня. Сказать откровенно, работа у кладовщиц в «Пересвете» была собачья. Покупатели и поставщики шли к ним в одни ворота. Целыми днями товар перемещался двумя параллельными потоками вверх и вниз. Кладовщицы едва успевали поесть по очереди в своей комнатке и иногда в минуты затишья спускались вниз, усаживались на ту самую лавку на рампе, чтобы перевести дух за сигаретой. При всем при этом они оказались тетками с добрыми характерами, и наше общение с ними быстро стало доверительным и приятельским.

— Давай, выставляй товар внизу, Ром, а я потом спущусь и там у тебя его приму, хорошо? — только и произнесла после приветствия усталая Г аля, увидев меня.

Я кивнул, вернулся на рампу, нырнул под тент «газели» и за десять минут выкинул весь товар из кузова. Как раз подошел грузчик, за которым успел сходить отец. Из склада спустилась Галя, поздоровалась с отцом, подсела рядом на лавку, закурила и стала «кры-жить» накладную — отмечать галочками позиции и количество в ней.

— Все верно, — сказала она, расписалась в накладной и протянула ее мне. — На, печать наверху поставишь тогда, ладно, Ромчик?

— Да, поставлю, конечно! — кивнул я и в который раз преодолел туда и обратно два пролета лестницы, шлепнув оттиск печати на накладную. — А товар?

— Да пусть пока стоит, — отмахнулась Г аля и кивнула на грузчика. — Он сейчас попозже все занесет. Вы все?

— Да, мы все! — взбодрившись, хлопнул отец себя по бедрам и встал с лавочки, расплылся в улыбке. — Теперь домой отдыхать! Рабочая неделя закончена!

— Счастливые люди! — доброй завистью произнесла Галя, затянулась сигаретой. — А нам еще два дня, смена только в воскресенье.

— Это вы с воскресенье на понедельник меняетесь? — уточнил отец.

— Да, весь день будем считаться…

— Слушай, Галь, а дихлофосы уже начали завозить вам? — сказал я, помня о деле.

— Да, уже появились. Но только «Арбалет» завез свои, а больше никаких пока нет.

— Это хорошо, — буркнул я, закусив губу и глянув на отца, добавил: «Ладно! Я сейчас на витрину сгоняю, и поедем, подождешь меня пока тут, хорошо?»

— Хорошо! Как директор скажет, так и будет! — с деланной расслабленностью произнес отец, закинул небрежно ногу на ногу и задрыгал ей, глянул на кладовщицу. — Мы пока с Галей тут пообщаемся, о жизни поговорим…

— Это кто? — отвела кладовщица сигарету от губ в сторону, улыбнулась, удивленно спросила. — Он, что ли у вас директор!?

— Дааа! — еще сильнее задрыгал ногой отец, внимательно наблюдая за мной веселым, но ехидным взглядом. — Директор у меня, знаешь, какой строгий! Ууу!

Галя звонко засмеялась открытым смехом: «Ромка, ты, что ли строгий директор!?»

— Ааа! — отмахнулся я, улыбнувшись. — Он тебе понарасскажет, больше слушай! Ладно, я сейчас, быстро…

Следующую минуту я шел в торговый зал базы, обдумывая странно участившееся в речи отца в мой адрес слово «директор». С виду безобидное, но оно цепляло меня своим двойным смыслом, тем ехидством, поддевкой и ухмылками, с какими оно озвучивалось.

Я потянул на себя тяжелую дверь торгового зала и шмыгнул внутрь. Изученные до мелочей за несколько лет витрины я пробежал глазами за минуту. Ничего нового. Два сиротливых баллончика дихлофоса с явно высокой ценой меня лишь обрадовали.

«Надо ехать в «Сашу» к Сергею и завозить сюда его дихлофосы, а то протянем, и кто-нибудь всунет их сюда или еще какие-нибудь!» — возбужденно заскакали в голове уже совсем другие мысли. Я запомнил цены и пошел назад.

— Все!? Поехали!? — воскликнул отец, все так же сидя на лавке с Галей.

— Да, все, поехали! — бодро подошел я к машине. — Галь, пока!

— Пока, Ром, — кивнула кладовщица и, затянувшись, откинула сигарету в урну.

— Так! — хлопнул снова себя по бедрам отец и глянул на Галю. — Ну, мы поехали!

Кладовщица встала, попрощалась и с отцом, ушла в склад. Все как обычно — отец отогнал машину от рампы, я закрыл задний борт, зашнуровал тент, прыгнул в кабину.

— Домой!? — радостно произнес отец.

— Домой, домой, — сказал я, наверное, с кислым лицом, потому как он среагировал.

— Что опять не так? — на лицо отца вернулась настороженность, разогнавшая временную волну легкости и беспечности.

— Да так, все так, поехали, — тем же тоном продолжил я.

— Тебе не угодишь, — недовольно произнес отец, бросив брезгливый взгляд.

Машина тронулась, неспешно подкатываясь к воротам базы на выезд.

— Да а мне и не надо угождать! — тут же обострил я, автоматически, словно не только ждал, но и хотел конфликта. И правда в том, что косвенно хотел конфликта и я. И отец хотел и просто выжидал. Поддетый за свое болезненное чувство справедливости, я полез на рожон, желая выяснения отношений до конца. Мы оба вспыхнули как спички.

— А что тебе надо!? — накрутил тон отец, ожесточившись в лице.

Машина миновала ворота и остановилась перед выездом на дорогу. Я глянул в обе стороны широкой улицы, под конец пятничного вечера она была почти пуста.

— А мне ничего не надо! Что бы ты или перестал меня называть «директором» или тогда дома мне не рассказывай, что я ничего не делаю, а весь бизнес ты придумал и вывел меня в люди, как ты выражаешься!

— Какой ты чувствительный!

— Да, чувствительный! А ты сидишь, Гале там рассказываешь, что вот есть директор, типа, вот пусть он и бегает, а ты такой всего лишь скромный водитель и, типа, ничего не решаешь и поэтому сидишь тихонько на лавочке!

В потоке машин образовалась пауза, отец воткнул передачу, мы выехали влево.

— Ну, так тебе ж это хорошо! Ты же тут всем рулишь, так же думаешь!

— Я так не думаю и никогда не думал, не надо врать!! Чего ты врешь тут сидишь!!??

— Чего тебе, блять, от меня надо!!!??? — заорал побагровевший отец, остервенело включивший следующую передачу.

— Мне надо, чтоб ты тоже думал и предлагал какие-то решения, а не тупо обсасывал только мои!! Предлагай, давай, как нам развивать наш бизнес!!?? В каком направлении!?

А то ты ловкую позицию избрал! Как что предложить нового, так от тебя не дождешься!

А как я предлагаю, так ты со всем соглашаешься, а потом, если что не выходит, я же во всем и виноват! Зачем я это предлагал!? Вот, только зря потратили деньги!! Так предложи!!! Предложи, раз ты такой умный!!! Чего молчишь!!?? Критиковать мы все горазды, а вот предложить! Ты же сам всегда говорил, что настало твое время! Так действуй, раз настало! Чего ты вцепился в этот руль!?

Отец до скрежета сцепил зубы, мечась взглядом полным ненависти между мной и дорогой.

— Сука!!! Блять!!! Как ты заебал!!! — выпалил он, резко свернул на обочину, заглушил двигатель, выскочил из машины. — Тварь!!! Мразь!!!

Отец со всего маху и силы хлопнул дверью и пошел по обочине прочь, трясясь, закуривая на ходу и матерясь одними губами. Я остался сидеть в полной тишине и растерянности. На меня накатил стыд. Я залился краской, лицо загорелось жаром.

— И что я такого сказал? — промямлил я, смотря вслед удаляющемуся отцу и по сторонам, казалось, что все проходящие мимо люди видели и слышали нашу брань, а сейчас идут дальше, осуждают меня и разочаровано качают головами. — Да уж…

Минут десять я просидел так. Совесть ела меня со всех сторон, поедая слабые ростки внутренних возражений о том, что сказанное мною отцу, по сути, правда и ничего нового я ему не выдал, возможно, слишком прямолинейно, но тем лучше, и лучше вообще сразу говорить, что думаешь, чем копить в себе годами и дотянуть до таких дрязг.

— Да уж, — повторил я, тяжело выдохнул и немного успокоился возникшей задачей, надо было ехать домой. Я пересел на водительское место, завел «газель» и поехал. «Непривычно после «двойки», габариты такие большие», — подумал я, двигаясь в потоке в правой полосе из двух. «Г лавное, стал в полосу и едь, кому надо, объедут, и никаких резких движений», — выбрал я для себя самый безопасный способ езды.

Сев впервые за руль «газели», я доехал совершенно нормально. Припарковал машину во дворе и поднялся домой.

— А где отец? — удивленно спросила мать, когда увидела меня на пороге.

— Не приехал, наверное, еще, — обыденным тоном сказал я. — Да приедет сейчас.

Я уже помылся, поел и сидел, курил на балконе, когда хлопнула входная дверь. Я занервничал. Продолжать ссору не хотелось, я понимал, что мы оба только что снова прошли очередную точку в цепи разрушения. И разрушения чего? Личных отношений отца и сына? Или отношений, как партнеров по совместному бизнесу? Или все вместе? Я не знал и даже не пытался заглядывать в будущее такой неприятной цепи. Неоднозначные мысли снова хаотично бродили в моей голове. Я пытался в них разобраться. Хотел ли я раздела бизнеса? Нет, конечно! Я ж не идиот! Мы же одна семья, чего нам было делить!? Никогда не понимал людей, связанных родственными узами и занимающихся дрязгами и всякого рода разделами имущества между собой. Так глупо! Я даже не пытался думать в таком направлении. «Как это, делить что-то с отцом!? Зачем!? Это же мой отец! Ну, да, у нас бывают трения, как и у всех. Это нормально». Хотя, мне эти трения уже в печенках сидели, потому как носили весьма специфический характер. И, что плохо, наше взаимное с отцом неприятие оголилось. Скрывать уже не получалось. Мои смутные подозрения, относительно причин такого поведения отца еще не оформились окончательно, но его взрывные реакции на мои вопросы давали много пищи к размышлению. А все-таки не хотелось думать о том, что отец может пойти на раздел бизнеса. Я бы точно не смог. Даже мыслей таких не было! Были ли у него? Не знаю. Не хотелось даже думать об этом, такая глупость!

— Знаешь что, дружочек!? — раздался позади голос отца, и тяжелая рука легла грубо мне на плечо. Я замер, весь сжался внутренне в комок, в голове пронеслась дикая мысль о возможной драке. Внешне же я продолжал размеренно курить, и когда рука ушла с плеча, я осторожно обернулся. Отец, сверля меня злым взглядом, продолжил:

— Мы с тобой, наверное, не сработаемся!

У меня перехватило дыхание. Отец, не скрывая, угрожал. Самые мрачные картинки замелькали в моем мозгу — раздел бизнеса, деление денег и невозможность заниматься тем, что с таким трудом по крупицам было собрано за несколько лет. И что дальше? А дальше даже не хотелось думать! Я собрал все спокойствие в голос и, тщательно продумав фразу, ответил: «Ну, не сработаемся, значит, не сработаемся, как скажешь…»

Отец растерялся, задумался. С одной стороны, я дал понять, что уступать не намерен. С другой стороны, я переложил всю ответственность дальнейших шагов на отца. Он это понял и растерялся. Я рассчитывал именно на такой эффект. Фраза сработала, отец сдулся и несколько секунд готовил следующее заявление.

— Чтоб я такого больше не слышал! — выдал он и забарабанил указательным пальцем мне по плечу, жестко и неприятно. — Я не позволю тебе так со мной разговаривать! Я твой отец! Ты слышишь меня!?

— Слышу, — буркнул я, тут же почувствовав, как вмиг стал совершенно спокоен.

Отец начал отрабатывать назад. Он потоптался за моей спиной несколько секунд и вышел, я продолжал курить, подумывая о звонке Вовке. Погода стояла шикарная, весна шла полным ходом, наступая на остатки зимы повсюду. Я закрыл глаза и положил голову на подоконник. Солнце сию же секунду принялось щедро нагревать мое лицо жаркими лучами. Мне даже не верилось, что зима кончилась. Так мы намучались за последние четыре месяца, как никогда за все прошлые зимы. Три месяца регулярных и авральных расчисток снега, и затянувшийся промозглостью март с утренним долблением льда под воротами склада — бррр, жуть. Я инстинктивно дернулся всем телом и даже на долю секунды почувствовал внутри зимний холод, словно промерз насквозь. «Ненавижу зиму!» — мысленно рявкнул я, и тут за спиной в комнате зазвонил мобильник.

— Рамзееееес!!! — заорал динамик в ухо.

В девять вечера мы с Вовкой уже шли по центру города. Мой желудок начал ныть, и я влил в него две бутылки алкогольного коктейля, сдобренные никотином. Желудок затих. Внутренне напряжение толкало слова наружу, мне необходимо было выговориться. И я принялся болтать почти без умолку, вываливая все копившееся во мне и давившее душу, на голову друга. Вовка слушал, поддакивал, соглашался, возражал, в неоднозначные моменты озадаченно чесал затылок и бурчал неразборчиво.

— Ну да, Анатолий Васильевич, он такой, серьезный очень. Сложно, наверное, тебе с ним.

— Бля, Вов, еще как сложно! — эмоционально дернулся я. — Бля, он такой нудный, правильный какой-то весь, все у него должно быть ровно, параллельно и перпендикулярно! Я теперь даже мать начал понимать, почему она так к нему относится! Это ёбнуться можно, прожить всю жизнь с человеком, у которого максимальная положительная эмоция — натянутая улыбка! Бля, ну, как так можно!? Как робот! И все кругом должны быть такие же роботы, чтоб все ровно было, ни-ни в сторону отклониться! Такой тухляк! Как можно так серо жить!? Я не понимаю!

— Нууу… дааа… — чесал Вовка в затылке.

— Ндааа… ты бы видел! Мы с ним сегодня просто в говно посрались! — нервно засмеялся я, вспоминая последнюю ссору.

В начале одиннадцатого мы уже стояли в излюбленном месте — в арке грота «Чистого неба», я продолжал изливать душу Вовке, тот поддакивал и облизывал взглядом всех проходящих мимо девушек.

— Ну, видишь! — вставил Вовка слово в защиту моего отца. — Он хочет тебя научить чему-то, хочет, чтоб ты не нарушал его авторитет, а ты ж такой, ершистый, никак он с тобой справиться не может! Хы-хы-хы!

— Да понятное дело! — отмахнулся я от Вовкиной деликатности, хотя в душе оценил ее. Вовка поступал мудро, заняв нейтральную позицию.

— Но, это он зря, конечно! — мотнул Вовка головой и всерьез нахмурился и тут же вскинул брови от негодования. — Зря он обозвал тебя! Нельзя так! Нехорошо!

— Да ладно! — снова махнул я рукой, не держа зла за слова на отца, но зная, что при моем характере затаенная обида намного хуже, а она была. Была и только росла.

Мы продолжили медленно напиваться. Алкоголь гасил мою взвинченность и снимал внутреннее напряжение. Я был благодарен Вовке за то, что тот весь вечер слушал мое нескончаемое нытье и делал вид, что ему интересно. Меня же как заклинило. Я продолжал вслух искать логику и справедливость в отцовских поступках и выражениях.

— Вов, ну я понимаю, если б он действительно что-то предлагал, находил поставщиков, клиентов. Но ведь он не нашел ни одного поставщика. Ни одного! — тут я замахал указательным пальцем перед лицом друга и ткнул себя в грудь им же. — Я всех нашел. Всех! И клиентов тоже. Он же не знал ни одной компании торговой! Я тоже не знал, но бегал, узнавал, говорил ему, что есть такая-то фирма, надо туда ехать. Мы брали и ехали. Но ведь он ни разу так не сказал, что знает какую-то фирму и нам надо туда поехать. Нет же! Хотя, нет, вру! Киоски на железнодорожном вокзале, их хозяйку он знал через какого-то там своего знакомого! Да! Точно! Ну, может еще одного-двух клиентов он нашел, я точно сейчас не помню, пусть даже так! Я не спорю и ничем его не попрекаю, но это же малая часть от того, что я нашел и нарыл! Так почему он мне без конца тычет, тем, что он меня «научил всему»!? Чему, «всему»!? Как накладную от руки написать в три строчки!? Ну, хорошо, спасибо! И все!? И это «все»!? Ну, знаешь ли, маловато!

Я развел руками, устав и переводя дух. Вовка потянул «отвертку» через трубочку и в знак солидарности со мной, задрал в недоумении брови вверх, пожал плечами и сквозь сжатую губами трубочку процедил «не знаю». Я сделал большой глоток, закурил.

— И мне тоже, — потянулся Вовка к пачке сигарет и тут же осклабился. — О, «Лаки Страйк»! Крутой чувак! Дай-ка мне попробовать твоих крутых сигарет!

— Да обычные сигареты, просто их не подделывают, вот и курю «Лаки Страйк».

— А почему это их не подделывают!?

— А они не популярные у нас, нет смысла подделывать, нет объемов продаж.

— Ну да, — Вовка затянулся, почавкал дымом, пробуя его на вкус. — Ничего так, буржуйские сигареты, хы-хы-хы! Надо будет на них перейти тоже.

Мы проторчали до закрытия клуба и среди шумной толпы вывалили на улицу. Я был в приличном подпитии, шесть двойных «отверток». Мы пошли не спеша в сторону гостиницы, где стоял на своей белой «ракете» Эдик. Меня иногда мотало из стороны в сторону, Вовка грузно шел справа, с виду совершенно трезвый.

— И самый большой косяк, что мы с отцом друг от друга никуда не денемся! — Продолжал ныть я. — Так и будем вдвоем тянуть эту лямку, лягая друг друга иногда.

— Хы-хы-хы! Так что ли!? — Вовка задрыгал ногой назад, лягая пустоту и скалясь в восторге от понравившегося сравнения.

— Типа того, — ухмыльнулся я. — Но мне, вот, совсем этого не хочется. Не люблю я выяснять отношения. Вот какой смысл их выяснять? Чего он добивается? Чтоб я сказал «о, да, папочка, ты у меня самый умный и самый гениальный, все сделал сам, а я так, говно на пристежке!?» Так что ли!? Не собираюсь я такого говорить!

— Не, ну он вряд ли от тебя такого добивается, жесткий у тебя батя, кремень, просто, наверное, хочет какого-то уважения от тебя, как от сына, — Вовка развел руками и нахмурил брови.

— А я его что, не уважаю что ли!? Я как сын ему благодарен за все, но не надо смешивать работу и личное. А то он хочет, чтоб я почему-то его выше себя поставил в работе, только на том основании, что он отец! А у нас с ним там равные должны быть отношения! Мы, прежде всего на работе партнеры по бизнесу, а потом уже родня! Это значит, что на работе надо делами заниматься, а не выяснять, кто главнее и приводить в качестве довода, что «я твой отец»! Это бред!

Ооо!!! Эдиик!! — заорал Вовка, едва мы вышли из-за поворота у гостиницы, да так заорал, что я тут же забыл весь предыдущий наш разговор.

Через несколько минут мы уже неслись по домам, и из белой «ракеты» на всю грохотал «Раммштайн».

— Сказали, апрель доторгуем и все! — глядя на меня, хлопала своими выпученными рыбьими глазами сменщица Надежды Петровны. Я стоял подле нее, придя за дневной выручкой. На часах было 19:10, 18 апреля, понедельник.

— Ну, — вздохнул я. — Раз так сказали, значит доторгуем апрель.

— А дальше-то что!? А как же будет-то!? А что, в мае уже торговать не будем!? — засыпала меня вопросами продавщица.

Я глянул вправо, голова Полины слегка торчала над витриной. Та подслушивала разговор, благо, что музыкальный киоск между нашими киосками молчал.

— Да я понятия не имею, что и как будет. Я вот только пришел к тебе, ты ж мне сама первая новость и сказала. Будем думать. Посмотрим. Может быть, киоски не снесут, а просто переместят куда-нибудь тут недалеко, да и все.

— Да, да, я слышала! — попыталась забрызгать меня слюной Катя и замахала рукой куда-то мне за спину. — Сказали, на ту сторону рынка киоски вроде как перенести собираются! Так сказали! Да хоть бы перенесли, а то, как же мы, без работы тогда останемся!

— Ну, видишь! Раз так сказали, значит, скорее всего, их просто перенесут туда, да и все. Будем там торговать.

— Ууу! — заныла тут же сменщица Надежды Петровны, скривившись лицом так, что неровные очки повисли на нем почти вертикально, запричитала. — Там место плохое, не проходное, выручка слабая будет. Там не очень.

Я засмеялся, ответил: «Ты уж определись, а то «хоть бы перенесли, а не просто снесли», а потом «торговать там плохо будет». Я чего-то тебя не пойму».

— Да это я так! — отмахнулась кокетливо продавщица, фыркнув слюной на полметра. — Шучу я! Уж лучше там, чем совсем закрыться! А с другой стороны и не известно еще, может, там выручки и лучше будут, чем здесь, правильно!?

— Правильно, правильно, — улыбнулся я, наблюдая, как сознание тетки мечется в лабиринте свалившейся новости.

Через полчаса, сняв выручку и у Полины, я был дома, сообщил новость отцу, дремавшему на своем диване.

— Мда уж, — произнес тот, прогоняя дрему частым морганием.

— Какие мысли? — поинтересовался я, заходя на балкон, подставляясь солнцу.

Через минуту отец уже был рядом, затянулся сигаретой. Я тоже закурил.

— Да какие мысли… — начал он. — Нехорошие мысли. Если киоски совсем закроют, то мыслей тут никаких.

— Ну да.

— А если перенесут на противоположную сторону рынка, то там видно будет, хотя…

— Вот именно, место там никакое, торговля будет слабая, если вообще будет.

— Мда, озадачили нас, — протянул отец, еще не до конца прогнавший дрему.

— Я вот, знаешь, как думаю? Выручки там точно лучше не будут, и даже вряд ли, что останутся такими же, как сейчас, а если будут меньше, то толку в рознице нет уже никакого. Она у нас и так только на одном киоске и Надежде Петровне держится. Пока эта бабка делает выручку нормальную, есть прибыль. Полина, вот, торгует, ну, не в ноль, конечно, но с минимальной прибылью. Ее киоск дает от силы пять тысяч прибыли в месяц чистыми. И товара там на пятьдесят тысяч лежит. Это десять процентов рентабельность, фактически ниже даже наших оптовых операций. У нас на опте меньше пятнадцати процентов и не бывает-то. Надежда Петровна это другое дело, конечно. Тысяч двенадцать-пятнадцать она чистыми дает в месяц, это где-то пятнадцать-семнадцать процентов рентабельности. Ну, куда ни шло. Но, это при сегодняшних выручках. А если там будет хуже, то и все — Надежда Петровна скатится до уровня Полины, а Полине вообще лучше и не начинать торговать. Такой расклад я вижу.

С полминуты отец молчал, потягивая сигарету, наконец, выдавил из себя задумчиво: «И что ты предлагаешь?»

— Не знаю, пока ничего не предлагаю, посмотрим, как решат хозяева рынка на счет киосков. Но, если у нас и закроется розница, то переживать не буду.

Мы пару минут постояли молча, облокотившись на горячее дерево подоконника, разглядывая замусоренный после зимы двор. Я ушел. Внутри меня бродили смешанные чувства. С одной стороны, я огорчился возможной потере по сути неплохой розничной торговли. А с другой стороны, вспоминая, что все это время, мы жили и работали, будто привязанные к киоскам. Пробивая и набирая длинные накладные, таскали через день на собственных руках сборные коробки. И не важно, хорошая погода или дождь или мороз сильный. Мы действительно были привязаны к рознице. Как у каждого явления есть хорошая и плохая сторона, так и у розничной торговли помимо стабильности присутствовала привязанность, скованность. И я осознал, что давно уже был не рад наличию киосков, что незаметно из достижения для меня они превратились в тягость, в кандалы. Хотелось свободы, развития. Развития и себя и бизнеса, какого-то движения. Мы словно повисли в мертвой точке и не могли качнуться в какую-либо сторону. Я размышлял о сложившейся ситуации и раньше, и постоянные ссоры с отцом тому следствие. Если же думать без эмоций и строго по делу, то с розницей мы опоздали. Наши киоски являлись сущим анахронизмом из каких-то мутных 90-х годов. К тому времени, как мы их купили, розничная торговля ушла далеко вперед по принципу организации и формату торговых точек. Мелкие точки сплошь и рядом вытеснялись более крупными. Мы не могли позволить себе крупную розничную точку. Даже одну. Арендовать было слишком рискованно, о покупке своей торговой площади речь не шла вовсе. Мы не тянули минимально необходимого уровня розничной торговли, оставаясь по-прежнему мелкими торговцами. И как не крутил я в голове мысли в поиске оптимального решения, приходил к одному — как только киоски перестанут приносить свой небольшой доход, их придется просто оставить, попытавшись предварительно все же продать. На последнее я особенно не надеялся. Кому в здравом уме нужны две тесные половинки, к тому же еще и находящиеся в разных железных контейнерах? Да никому. Если только смочь обменять половинку Полины на соседнюю с Надеждой Петровной часть соседа, торговавшего аудиокассетами и дисками. Зная его характер, такое событие представлялось мне маловероятным. Логический тупик с киосками так загрузил мне мозги, что через некоторое время я махнул на проблему рукой, предоставив решать ее самой жизни.

«Если закрыть оба киоска, то высвободится около ста двадцати тысяч только с них. А еще на складе запасы под розницу. Минимум столько же, но реально больше. Там под двести тысяч, ну хорошо, пусть сто восемьдесят. Итого, если прикрыть розницу, то получим три сотни свободных денег. «Люксхим» нам возит каждый месяц сто-сто пятьдесят тысяч своего товара. На три сотни можно найти более крупного поставщика. Мы застряли в мелочевке. Нам нужен крупный поставщик. Триста тысяч — это, минимум, полфуры в месяц. Даже через десять процентов получим тридцатку, больше чем дает розница и на тех же деньгах. Да, от розницы лучше избавиться и усилить опт. А то ни там толком, ни там». Так размышлял я о сложившейся ситуации, лежа следующим утром в полудреме в кровати. Нам был необходим сильный толчок, чтоб сдвинуться с места. Требовался кардинальный шаг вперед, рывок. Я силился найти правильное решение, выход, но горизонт интуиции был пуст.

— Блин, дихлофосы! — вырвалось у меня вслух, и сон улетучился вмиг. Я схватил мобильник, набрал номер «Саши». — Алло, Сергей!? Привет, Сереж!

В ухе приятно зазвучал мягкий, но слегка тревожный голос менеджера «Саши».

— Дихлофосы-то есть, но мы закрываемся, — произнес тот упавшим тоном. — «Дави-дыч» ни с того, ни с сего решил, вот, закрыть «Сашу». Сейчас обзваниваю поставщиков, говорю, чтоб приехали, забрали свой товар и рассчитались. Хорошо, что позвонил. Надо будет вам тоже приехать и забрать свой товар и на месте сальдо подбить. Когда сможешь приехать?

— Ну… — взял я паузу. Новость совсем огорошила. Очень неожиданно и странно. Никаких видимых причин для закрытия «Саши» я не улавливал. Вполне себе нормальная фирма, работала стабильно. Хотя, кто знает? В голове сразу забегали мысли, связанные с взаимной торговлей с «Сашей», тут же всплыли две коробки дурацкого «Антипригара», непонятно по какой причине буквально обманом оказавшиеся у нас на складе и успешно там покрывавшиеся паутиной и пылью. От него следовало избавиться, раз подвернулся случай, и я произнес: «Смогу на той неделе. Вы как будете работать, как обычно?»

— Да, до конца месяца в обычном режиме.

— Ну, тогда на той неделе в четверг-пятницу приедем мы и на месте рассчитаемся.

— Хорошо, буду ждать.

— А если в субботу?

— Можешь и в субботу приезжать, но только часов до трех, не позже.

— Отлично, тогда если что, может даже и в субботу. Слушай, еще такое дело, у меня этот твой «Антипригар» застрял, совсем не продается, я его тогда отобью тебе обратно и привезу, хорошо?

— Хорошо, привози, гы-гы-гы! — вдруг повеселел Сергей, засмеялся в трубку.

— Ну, все, тогда до следующей недели!

— Пока.

Я встал и пошел в душ. К одной проблеме с киосками, добавилась вторая, косвенная. Стоя минут двадцать под теплыми струями воды, я механически тер лицо и думал о том, как быстро порой случаются изменения привычного образа жизни и работы.

— «Саша» закрывается! С дихлофосами проблема! — выпалил я новость отцу, едва после душа оказался на кухне и тут же полез по кастрюлям.

Отец, чинно и медленно пережевывавший завтрак, совсем прекратил работать челюстями и замер, хлопая глазами.

— До конца месяца надо будет забрать свой товар, посмотреть, что из их висяков у нас есть, отбить им обратно и подбить сальдо! — добавил я.

— Да, — закивал отец, предварительно с усилием глотнув. — Надо будет, конечно.

— Дихлофосы надо искать! — плюхнулся я за стол напротив. — Лето впереди.

— Да, — снова закивал отец. — Дихлофосы надо искать.

— Ладно, — отмахнулся я от подкатившего раздражения. — Придумаем что-нибудь.

Конец месяца выдался нервным. Все из-за ситуации с киосками. По рынку постоянно бродили какие-то новости, одна противоречивее другой. То киоски совсем закрывают и всех арендаторов разгоняют. То закрывают только часть киосков. То разгоняют всех, но некоторым выделят место на другой стороне рынка. Г олова шла кругом от ежедневной противоречивости слухов и домыслов. Продавцы и хозяева киосков и павильонов нервничали. Одни даже перестали подвозить товар. Другие же решили торговать до последнего.

— Надежда Петровна, мы со следующей недели перестанем завозить товар, начнем уменьшать остатки, чтоб меньше возиться с ними, хорошо? — сказал я под конец недели специально именно ей, а не сменщице, которая тут же начала бы стенать и причитать.

— Да, хорошо, Ром! — немного удрученно, но все-таки оптимистично сказала та, извлекла из-под витрины листок текущей заявки и протянула мне. — Заявка небольшая, ну, сейчас уже и ни к чему заказывать все, только самое необходимое написала.

— Хорошо, завтра тогда все привезем, — я глянул в сторону второго киоска, Полина, склонившись над витриной, старательно писала. Я попрощался с Надеждой Петровной и переместился ко второму киоску. Все, то же самое. Деньги. Заявка. И никаких вопросов. Полина молча, как идущая на эшафот, протянула мне двенадцать сторублевых бумажек и тетрадный лист с несколькими кривыми строчками.

— Полин, с понедельника уже будем завозить только самое необходимое, а со среды все, ничего не будем завозить, так чтоб к пятнице осталось поменьше товара.

— Понятно, — обреченно буркнула та, ковыльнув пару шагов на поврежденной ноге, от чего ее стало жаль еще больше. — Мы до пятницы торговать будем?

— Полин, да я не знаю. Все говорят разное, но пока так, а там видно будет.

— Понятно.

— Ладно, Полин, до завтра.

— До завтра.

Полина вздохнула тяжко, вложив во вздох всю скорбь собственной жизни. Совесть начала грызть меня еще сильнее. Сколько бы я себя не убеждал, что вины личной в происходящем нет, не помогало. Смотреть во все понимающие грустные глаза людей, зависящих от двух ржавых тесных киосков, дольше, чем необходимо, не хотелось. Я вышел с территории рынка, и когда меня уже не могли увидеть со стороны наших киосков, остановился и обернулся. Рынок изменился. Внешне все оставалось прежним, но ощущение грядущего конца чувствовалось кожей. Даже покупатели между киосками ходили не как обычно, вразвалочку, а метались рывками и перебежками. Ветер, гонявший между торговыми рядами два рваных пакета, выдувал из рынка последние дни жизни.

Все разрешилось под самый вечер пятницы. Предыдущие дни недели прошли на рынке как предгрозовые. Все больше киосков и павильонов закрывалось, товар вывозился. Самые стойкие торговали до последнего, мы тоже.

— Рома, привет, это Надежда Петровна с рынка! — раздался в мобильнике голос старушки, когда мы с отцом грузили «газель» на складе. — Рома, сейчас мне сказали, что после обеда к вечеру ближе тут будет кран, и киоски будут перевозить на ту сторону рынка! Ну, это кто хочет только если! Мы будем перевозить киоски!? Как нам быть!?

Голос старушки дрожал, но она старалась скрыть волнение. Перекинувшись с отцом парой фраз, я ответил: «Надежда Петровна, давайте так, мы к трем часам подъедем к вам, а вы пока с Полиной начинайте товар собирать. Мы подъедем, товар погрузим в «газель», киоски освободим в любом случае, а там и видно будет. Хорошо?»

— Да, хорошо! — сразу взбодрилась старушка, словно все, что ей требовалось, это четкие указания. — Все, мы начинаем тогда собирать товар, а вы приезжайте!

Мы отвезли товар и в три были на рынке, походившем на растревоженный улей. Половина соседнего ряда павильонов уже испарилась, оставив после себя кирпичные прямоугольники фундаментов — с утра поработал кран и переместил их на противоположную часть рынка. Надежда Петровна, завидев нас, замахала руками и закричала радостно:

— Анатолий Васильевич! Рома!

Мы подошли. И Надежда Петровна и Полина, органично вписываясь в общую суматоху, трудились — собирали и упаковывали товар своих киосков. Старушка делала это ловко и быстро. Полина же, неуклюже крутясь на месте и совершая массу ненужных движений, коряво пихала товар в коробки.

— Привет, Полин! — выпалил я, улыбаясь ее неуклюжести.

— Здрасьте, — буркнула та, и я представил, что будь на улице зима, Полина бы сейчас поправила знакомым движением съехавшую на глаза серую замусоленную шапку и шмыгнула бы носом. Я едва не засмеялся.

— Анатолий Васильевич! — выкрикнула Надежда Петровна. — Так что с нашими киосками!? Переносить будут туда или как?

— Да пока неизвестно, — замер отец у ее киоска и заскреб озадаченно мизинцем в затылке. — Узнать бы надо, что здесь и как.

— А что тут говорят, Надежда Петровна? — сказал я.

— Да что говорят!? Сказали, что вечером снова будет кран и, кто хочет, тому киоски перенесут на ту сторону. Только надо будет заплатить за перенос, за работу крана. А я смотрела там, места мало, все киоски даже и не поместятся. А мы будем туда переезжать!?

Я пожал плечами.

— Не знаю, надо, наверное, в администрацию рынка сходить сейчас, да узнать все из первоисточника, а то туча слухов каких-то, одна путаница от них в голове. Ладно! — я повернулся к отцу. — Давай, я пока коробки в машину поношу, а ты сходи в администрацию, узнай, что там и как!?

— Да, пожалуй, надо сходить сейчас будет, — согласился отец и принялся чесать шею за воротом рубашки, обдумывая мысль.

Я взял самую большую коробку у Полины и понес в машину, едва не зацепив по пути отца, который растерянно стоял у киосков, совершенно не зная чем заняться.

— Ну, отойди чуть в сторону, не мешай, — буркнул я ему, быстро отнес коробку в кузов «газели» и вернулся за следующей.

Отец помялся и взял в руки коробку у Полины. Я тут же обозлился на него, поняв, смысл движение отца — он не хотел идти в администрацию и что-то там решать, ему было проще заняться проверенными действиями, не обременяясь ответственностью принятия решения. И потому тихушное ловкачество отца меня обозлило, конфликты наши с его притязаниями на лидерство были свежи, которое он сам и не подтвердил в простой ситуации, а стушевался и взялся за коробку.

— Да зачем ты носить собрался!? — не выдержал я. — Ну, иди, сходи в администрацию рынка, узнай, что к чему там! Коробки я и сам перетаскаю, тут их немного!

— Да? — замялся отец, поставив коробку обратно, которую тут же перехватил я.

— Да! Иди! — добавил я с нажимом.

С киосками расставаться не хотелось, но внутри меня сформировалось стойкое ощущение, что с ними покончено. Желание продолжать розничную торговлю в бытовой химии во мне умерло окончательно. Продавщицы, словно читая мое состояние по глазам, собирали товар без надежды на дальнейшую работу. Надежда Петровна бодрилась, но ее выдавали грустные глаза. Полина копошилась совсем обреченно. Я вдруг понял, что мы все привыкли друг к другу, и оттого трудились в тягостном молчании.

— А вы продавать киоски не собираетесь? — неожиданно спросила старушка.

— Продавать!? — удивился я, застыв с коробкой в руках меж двумя нашими киосками, напротив соседа, освобождавшего свой киоск с музыкой.

— Да тут ходили покупатели с утра, — буркнула Полина. — Вернее покупательница, тетка какая-то, спрашивала, никто киоск продавать тут не собирается? Ну, а мы ж не знаем, будете вы продавать или нет. Сказала, что вечером еще придет.

— О как! Надо же! — удивленный новостью, я отнес коробку и вернулся за следующей. В голове возникла мысль, я мельком глянул на соседа. Мы с ним не очень ладили, но попробовать стоило. Я обернулся — отец, неспешной походкой удалялся в сторону основного здания рынка. Я подошел к соседу, поздоровался и сходу предложил обменять его половинку, на киоск Полины, так, чтобы у нас с отцом поучился один полноценный контейнер. Сосед задумался. Я смотрел на него вопросительно, но внутренне был совершенно готов к отказу. Мною настолько владело равнодушие по отношению к дальнейшей судьбе наших киосков, что я знал точно, даже если ничего не получится из них выжать, я с легкостью брошу их тут и уйду домой. Видимо, мой настрой уловил и сосед, и вместо обычных препирательств, я услышал простое «да, давай».

Я снова принялся носить коробки. Через двадцать минут продавщицы дописали последние строчки в листах возврата. Я закончил с коробками, рассчитался с ними.

— Ну, что, Рома, все!? — задорно с горчинкой в голосе, отделяя паузой каждое слово, задала старушка самый важный вопрос, пряча сто двадцать рублей в карман легкой курточки. Полина, неуклюже медленно собирала свои пожитки. Ее сутулая фигура сгорбилась еще обреченнее. Тяжелый был момент.

— Надежда Петровна! — начал я, прерывисто вздохнув, волнуясь. — Я не знаю, как будет дальше, честно! Может, перенесем это наш большой киоск на ту сторону и будем торговать дальше. Хотя, мне как-то уже не очень хочется, признаться. Может, продадим, если найдутся желающие… — я оглянулся, отец возвращался, идя уже метрах в двадцати от нас, цепляясь то и дело ногами за летающий и валяющийся мусор. Рынок был похож на часть города, население которого в спешке бежало от наступающего неприятеля, забирая с собой, что могло унести и увезти. Все сновали кругом, какая-то женщина, приближаясь, металась между поредевшими торговыми рядами и что-то вопросительно выкрикивала.

— Вон та тетка, — буркнула Полина, выковыливая из киоска, подходя ко мне и отдавая ключи. — Которая спрашивала про киоски, продает ли кто тут их.

— Ты все, Полин, собралась? — спросил я, глянув в сторону тетки и отца.

— Да, все, а чего там собираться-то? — развела та руками и посмотрела на меня совсем убитым взглядом. Всякие ободряющие слова разом застряли у меня в горле, я только выдавил «хорошо, счастливо тебе, спасибо за работу».

— Да не за что, — выдохнула Полина, простилась с Надеждой Петровной и вроде даже с подошедшим отцом и поковыляла домой в трехкомнатную квартиру к дочке-студент-ке и больной старой матери-пенсионерке.

— Что случилось? — попытался пошутить отец, изображая неуместное благодушие. — Все уже погрузили?

— Да, почти все. Сейчас Надежда Петровна допишет последнее и все, — кивнул я.

— Я все. Рома, можешь забирать! — отчеканила старушка.

Я отнес последнюю коробку в машину. Вернулся, отсчитал Надежде Петровне сто двадцать рублей, взял листок с описью товара, мелочь из кассы.

— А вы киоск продаете!? — раздалось за спиной.

Все обернулись. Та самая тетка рубенсовских форм с короткой стрижкой выкрашенных в радикальную черноту волос как раз подошла к отцу.

— Да как вам сказать, можем и продать, если цену хорошую дадите! — отец продолжал пребывать в непонятном мне игривом настроении. Я начал злиться. Явно пришел покупатель, чего перед ним комедию ломать? Договаривайся и продавай!

— А сколько ж вы хотите!? — бойкая тетка насела крепче, периодически дрыгая мясистым плечом в попытках удержать на нем сползавшие лямки сумки.

Отец медлил с ответом. Я и Надежда Петровна вопросительно смотрели на него.

— А вам какой киоск нужен? — развел руками отец. — Целый или половинка?

— Зачем мне половинка!? — почти завопила тетка. — Целый, конечно! А ваш какой!?

— А у нас целого нет… — начал было отец.

— Есть целый! — рявкнул я, хлопнул ладонью по киоску. — Вот этот наш полностью!

Отец растерянно заморгал.

— Этот ваш!? — вцепилась взглядом в киоск тетка и тут же оказалась рядом со мной. — Отлично! То, что надо! Так сколько вы за него хотите!?

Тетка сверлила меня взглядом и поглядывала на отца, определяла главного.

— Вон главный! — повеселел вдруг и я, забавляясь растерянным выражением лица отца. — Все вопросы к нему.

— Так сколько вы хотите за киоск!? — метнулась тетка к отцу.

— Ну… — заскреб тот пальцем в затылке, уперся другой рукой в бок и отставил ногу вперед, приняв любимую «позу декламатора». — Это надо подумать. Вместе две половинки будут стоить семьдесят тысяч.

— Сколько!? — вылупилась на отца тетка.

Отец подобрал ногу.

— Семьдесят тысяч, — повторил он. — Мы столько сами заплатили за две половинки. За одну тридцать тысяч, за вторую сорок.

— Не, я могу только тридцать дать, больше не могу! — отрезала тетка, настойчиво борясь с лямками сумки.

— Ну, — развел руками отец. — Наш стоит семьдесят, меньше никак.

— Ладно! — поняла все тетка. — Я буду тут рядом, похожу еще по другим киоскам, поспрашиваю. Если надумаете, найдите меня.

— А вам зачем киоск? Г де ставить будете? Повезете в другое место? — спросил я.

— Да не, на ту сторону хочу перевезти, туда же киоски перевозят, там места мало, но я договорилась в администрации, одно мне оставляют уже, сейчас кран приедет к семи вечера, — тарахтела тетка.

Я глянул на часы — 17:08.

— Хорошо, мы вас найдем, если что, подумаем сейчас, — сказал я ей. Тетка умчалась, шустро перебирая своей чрезмерно крупной филейной частью.

— Анатолий Васильевич, ну, я пойду, наверное? — старушка стояла у киоска, собравшаяся, с пакетом личных вещей в руке.

— Ну что, Надежду Петровну, наверное, отпустим? — посмотрел отец на меня.

— Надежда Петровна, вы идите! — сказал я. — Спасибо вам большое за работу, лучше вас у нас продавца не было! — Старушка покрылась тут же красными пятнами на лице от смущения и простодушно заулыбалась, замахав стеснительно рукой. — Правда, правда, Надежда Петровна! Вы у нас образцовый работник! Спасибо вам еще раз! А по поводу дальнейшей работы, если что-то у нас будет, мы вам позвоним. Телефон ваш есть у нас домашний. Сами пока просто не знаем, что и как будет дальше, сами видите…

Я развел руками. Старушка вздохнула, произнесла «ну, ладно, тогда я пошла, счастливо вам, всего хорошего», махнула рукой на прощание и бодро, но грустно пошла в противоположную Полине сторону.

— Все там сошлось? — кивнул отец в сторону товара в «газели».

— Не знаю, я не проверял, они сами писали. На складе будем разбирать, сразу и узнаем, — философски сказал я, сунув руки в карманы джинсов. — Да а чего там может быть ненормально? Ну, пару тюбиков шампуни не будет, даже если и взяли себе, спишем.

Я отмахнулся, не считая нужным даже обсуждать подобные мелочи.

— Ну да, — буркнул отец, закурил и стал мерно расхаживать, созерцая остатки рынка.

— Что там, в офисе, в администрации рынка сказали?

— Да я что-то и не застал там никого, походил, посмотрел, люди какие-то суетятся, как эта тетка, бегают кругом. А толком никто ничего сказать не может, — развел руками отец.

«Вот такие, как эта тетка, все уже узнали и место застолбили на той стороне рынка, а ты проходил там полчаса и ничего не узнал, киоск у нас есть, а места нет», — начал я раздражаться мыслями, которые старался пресечь, уже осознав простое — нет смысла злиться там, где это бесполезно. «Ничего не исправишь. У каждого из нас тот характер, какой есть. И с ним нам жить. Так вот все мы и терпим друг друга», — учил я себя.

— Понятно, — сказал я, пошел к «газели» и стал закрывать кузов, чтоб хоть чем-то занять себя.

— Может, все-таки снизите цену до тридцати!? — объявилась снова тетка, едва я закончил. — А то уже через час приедет кран, я бы киоск купила и тут же его на новое место поставила!

Я огляделся в поисках отца, тот как испарился. В долю секунды в моей голове ясно увиделись картинки будущего, связанные с киоском — он на новом месте, Надежда Петровна за прилавком, покупателей мало, выручки маленькие, прибыль никакая, деньги в товар вложены, оборот низкий, мы с отцом ругаемся, на киоске висит бумажка о продаже, но покупателей нет и так пару лет. Я вздрогнул. Нет уж, спасибо.

— Да! Давайте, за тридцать я вам его уступлю! — принял я решение, слегка напустив на себя озабоченности от сложности принятия такого «важного» решения.

— Правда!!?? — чуть не завопила тетка. — Ой!! Все, беру!!! Ой! Только у меня деньги дома, но я живу здесь недалеко, мне минут десять надо, я мигом туда и обратно, хорошо!?

— Идите, я вас подожду здесь, — произнес я с деланным равнодушием, да так удачно, будто всю жизнь торговал ржавыми киосками, грозящими через пару часов стать ненужным металлоломом. — Только не задерживайтесь.

Последние слова усилили эффект. Тетка с воплем «я мигом!» побежала в сторону слепящего на закате солнца. Я закурил. Внутреннее напряжение сковывало преждевременную радость.

«Зачем нужно просить за этот сраный ржавый киоск семьдесят тысяч, когда он столько не стоит?» — раздраженно подумал я о врожденном неумении отца торговаться и торговать, и за все время нашей работы так и не появившемся в нем коммерческом чутье. «Мы все равно давно уже отбили все вложения и получили прибыль сверху. Да продать киоск за сколько можно и забыть про него! Тем более есть покупатель. Тридцать тысяч — отличная цена, почти половина. Что еще надо, чего жлобиться то, чтоб остаться потом с этим ржавым куском железа?»

Отец как сквозь землю провалился.

«Не хочу я больше заниматься этой розницей, так она меня достала, сил нет никаких, на опте на тех же деньгах больше заработаем». Я докурил и вместе с последней мыслью махнул рукой, соглашаясь сам с собой.

Прибежала тетка, сунула мне тридцать тысяч зелеными купюрами и мы тут же написали договор на обычном тетрадном листе — мы продали киоск, она купила, и обе стороны счастливы и без претензий. Тетка, вне себя от нахлынувшего счастья, снова убежала в сторону заката. Я сунул пачку денег в карман джинсов и дал волю чувствам, расплывшись в счастливой улыбке — гора с плеч!

— Ты чего такой радостный!? — подошел отец.

— Киоск продал, — улыбался я.

— Кому, той тетке!? — отец вытянулся в лице.

— Ага! — я зажмурил один глаз.

— За сколько же!?

— За тридцатку, как она и просила.

— Нда, — замялся отец. — Что ж так дешево-то!?

Я достал пачку денег и шмякнул ее отцу в ладонь: «На! Не жадничай! А то и этого бы не получили! Эта ржавая банка вообще ничего не стоит, я б за нее и рубля не дал!»

Отец уставился на меня, как на человека, принявшего решение самостоятельно, чем совершившего непростительное своеволие.

— Чего ты на меня так смотришь? — ухмыльнулся я.

— Да так, — по заострившемуся лицу отца мелькнула тень недовольства смешанного с налетом высокомерия и тщеславия. — Шустёр, как я погляжу!

— Ну а чего тут тормозить? Была покупательница, я продал. Все дела!

— А товар для розницы теперь куда денем!?

— Да продадим! Куда денем!? Распихаем по клиентам, уйдет за два месяца весь, а то и быстрее. А деньги высвободим и в оборот пустим.

— В какой оборот!?

— Да в любой! Вон, сейчас сезон на дихлофосы начинается! Туда и сунем деньги! А дихлофосы — товар денежный, там деньги нормальные нужны! Как раз они и появятся.

— А, ты уже все решил, да!?

— Слушай, чего ты пристал!? Ты собирался и дальше что ли до конца жизни в эти киоски коробки таскать, да!? Я — нет! Я больше не хочу заниматься розницей, мне она надоела! Хочешь заниматься ей, занимайся сам, вперед, я не держу!

Отец выдержал паузу, снова сверля меня взглядом, буркнул «ну-ну», закурил.

Я глянул на экран мобильника — 19:32.

— Поехали домой, тут делать уже нечего, возврат завтра выгрузим на складе, все равно в «Сашу» ехать… — сказал я и направился к машине, отец вяло пошел следом.

Остановившись у своей пассажирской двери, я бросил последний взгляд на место, бывшее нам родным два последних года. Все словно замерло. Даже люди пропали. Только мусор продолжал летать в лучах закатного солнца. «Вот и все», — подумал я со смешанным чувством деятельной радости и сентиментальной грусти. Мы уехали.

Дома, как обычно — душ, ужин, компьютер. Я нырнул в кресло.

«Так, накладная из «Арбалета», без вычерков, все нормально, надо возврат на «Сашу» пробить и не забыть этот дурацкий «Антипригар» и возврат с розницы на склад вернуть, да и все». Я защелкал мышкой. Пробил возвратную накладную на «Сашу» со всем товаром, что получили оттуда в бартер, не забыв и полторы коробки «Антипригара». «Вот дурацкий товар! Хорошо, что хоть появилась возможность от него избавиться. Надо Вовке позвонить», — мелькнуло в голове. В предвкушении пятничной толкотни в «Чистом небе» я потянулся к своей серебристой «раскладушке». И та зазвонила сама.

— Рамзеееес!!! — заорал голос в трубке. — Рамзееес!!! Блять!! Здарооова, чувааак!!

— Блять, Вов! У меня ухо щас отвалится от твоих воплей! Здарова, балда!

— Блять, Рамзес, прости! Рамзес, ну этааа… Чооо…, идем сегодня в «Небеса»!?

— Идем, конечно, что за вопрос, Владимир? Как обычно в десять у гостиницы.

— Ну всеее! Атличнааа! Давааай! Пакааа!

Я уставился на рабочий стол, соображая, что же еще не доделано. Два тетрадных листа, густо исписанные с обеих сторон Надеждой Петровной и Полиной, лежали перед носом. Нашей розницы уже не существовало, бумажки могли и подождать.

— Да пошло оно все нахер! — выпалил я вслух, махнул рукой и выскочил из кресла.