— Блять, я все-таки развожусь, Рамзес! — Вовка начал грубо тереть рукой глаз и яростно мотать распахнутой дверью нашей «газели».

— Вов, блять, оторвешь дверь нахуй! Хорош! — выкрикнул я, отца не было рядом.

— Приварим, блять! Будет как новая! У нас тут свои сварщики в «Пеликане» есть, целыми днями че-то варят тут, двери, стеллажи, хуйню всякую! — Вовка чуть угомонился, но не успокоился. Внутренне он продолжал кипеть.

— Блин, че ты разводишься-то!? — я вылез из «газели» размяться, сидеть надоело, через стекло солнце пекло нестерпимо. — У тебя такая жена кайфовая! Мне понравилась!

— Да, блять, Рамзес, сложно там все! — Вовка затер глаз до красноты и взъерошил волосы на голове до состояния торчащей во все стороны соломы. — Хуй его знает! С тестем у нас заебись отношения, а вот с тещей… Ну, она этой дуре и ссыт в уши!

Я глянул на свои замызганные от пыли ноги в кожаных сандалиях. Обувь была уже старой, но крепкой. Сандалиям сносу не было третий год. «Пальцы совсем грязные, по щиколотку все в пыли, выше еще нормально, блин, пойти, помыть, что ли ноги? Да, надо, пойду, а то неудобно», — подумал я, бросив взгляд на кран в стене в пяти метрах напротив. Наша «газель» привычно стояла у склада бытовой химии. Был конец рабочего дня. Покупатели разъехались. Лишь уставшие и потные грузчики слонялись по территории базы.

— Похуй, разведусь! — Вовка рубанул рукой воздух, лицо его застыло озадаченно с нахмуренными бровями и при этом упрямо поднятыми домиком вверх.

— Ну, а че, совсем прям невмоготу, не любите друг друга? — направился я к крану, бросил через плечо на ходу.

Жаль было, что Вовка разводится. Его жена мне показалась неплохой. А там, кто его знает. Чужая семейная жизнь всегда потёмки. Туда лезть не следует никогда.

— Да, у нас вроде нормально все! Блять, да теща там все мутит! Постоянно меня пилит, вот, живешь у нас, своей квартиры нет, зачем ушел из армии, сейчас бы уже служебная квартира была, а потом бы и свою дали! Ей было бы заебись, если б мы с женой и дальше жили, блять, в Чите и только приезжали в отпуск, мамочка, мамулечка, ути-пути!

— Вовка, кривляясь, изобразил томные фальшивые родственные поцелуи зятя с тещей. — А так, хуле там, живу, типа, у нее, на ее харчах, объедаю ее! Да ну ее нахуй!

За время эмоционального спича я вымыл ноги и пошлепал обратно к машине.

— Ладно, Вов, все, что не делается — все к лучшему! — попытался я хоть как-то его подбодрить. — Жаль, конечно, раз с тестем отношения нормальные, да и с женой тоже.

— Да как нормальные! — Вовка вспыхнул снова. — Лежим, спим на одном диване уже два года вот так и не трахаемся!

Вовка, вытянувшись в струнку, изобразил двух людей лежащих близко-близко друг к другу, словно на одноместной кровати.

— Как это не трахаетесь!? — я аж забыл куда шел. — Все два года что ли!?

— Ну да, блять! Двааа года!! Двааа! — Вовка растопырил V-образно пальцы на правой руке и сунул мне под самый нос.

— Хуясе! Жесть! — сформулировал я свое удивление и обернулся на шум шагов.

Со стороны офиса шел отец.

— Ну, чего, взял остатки? — сказал я.

Тот махнул рукой с бумажкой. Я кивнул. Отец прошел к «газели», выудил из-под руля сигареты, закурил. У меня заныл желудок. С утра ничего не ел, не считая пары стаканов чая из киосков общепита и плитки шоколада. Я сморщился и полез в кабину на свое место. Заметил давно, когда сидел, желудок сдавливался и переставал болеть. Я так и устроился, выбирая удобную сидячую позу. Свесил ноги наружу, обернулся назад. Отец отошел от кабины, курил, изучал бумажку.

— Ну, че там у тебя еще интересного? — сказал я негромко Вовке.

Тот снова начал дергать дверь, но несильно. Перестал.

— Да, Петрович, пидор, заебал… — раздалось мрачно в ответ.

— Да что это тебя все заебали? — я беззвучно рассмеялся.

— Сука, вот он поступает, как мудак… — Вовка нервно затоптался на месте. — Блять!

Я молчал. Еще раз оглянулся. Отец был на расстоянии и не мог слышать нас.

— Я вот когда маржу свою получаю с поставщиков или еще откуда, всегда с Петровичем делюсь. И он тоже со мной делится всегда. Делился. Понятно, ему больше, он же директор. А это утаил! Бабки получил с одного поставщика, ну, такого же жулика, как и вы… — Вовка ощерился довольным оскалом, выпятил нижнюю челюсть и засмеялся ехидно. — А мне хуй сказал, а я узнал!

Вовка тягостно вздохнул, мотнул головой, словно сбрасывая наваждение, и замолк.

— Ну, как-то не очень хорошо он поступил, все-таки вместе работаете, — слепил я пресную дипломатическую фразу в попытке поддержать его.

Вовка молчал, стоял, уперев руки в боки, вывалив живот сильней обычного, и зло вращал глазами.

— В пизду! — вновь резко рубанул рукой по воздуху. — Сдам этого пидораса к хуям Папе! Тот его выгонит нахуй! А меня на его место! Стану директором, Рамзес!

Вовка резко схватил меня за запястье своей грубой клешней, сжал и эмоционально затряс руку. Вцепился второй рукой и затряс сильнее.

— Рамзееес!! Директором станууу!! — маленькие и цепкие глазки радостно сверлили мои зрачки.

— Да я-то тут причем!? — расплылся я в улыбке и стал отдирать его руки от своей. — Руку-то отдай, оторвешь же!

Вовка отцепился, отошел, вроде угомонился. Я улыбался, наблюдал за ним.

— Заебись! — ответил Вовка своим мыслям и жадно потер руки. — Так и сделаю!

Я обернулся назад. Отец уже не курил, просто стоял и явно ждал меня.

— Ну, чего? — я кивнул ему.

— Поедем? — предложил отец.

Я кивнул и глянул на Вовку. Тот намек понял.

— Ладно, езжайте, жулики! — добродушно отмахнулся Вовка, скалясь и хихикая. — Денег, небось, заработали за неделю! Да заработали, заработали! Смотрел я ваши продажи утром! Хм, не ожидал, хорошо продается все это ваше говно.

Я протянул Вовке руку, тот пожал ее, затем пожал отцу.

— Давай, пока, — кивнул я Вовке, тот развернулся и потопал к офисному зданию мимо крана, истекающего тонкой струйкой воды на знойный асфальт.

«Г азель» взревела, мы хлопнули дверями, тронулись. Обогнали идущего Вовку. Я привычно глянул в боковое зеркало, Вовка махнул мне рукой. Через минуту «газель» миновала ворота «Пеликана» и остановилась на Т-образном выезде.

— А Вовка пасёт наши продажи, — сказал я.

— Все он там смотрит. Должен смотреть, — произнес отец и повернул вправо.

«Чистое небо» продолжало затягивать. Я не сразу сообразил, что этому сильно способствовал изменившийся режим работы — в ней появилась монотонность: утром на склад, погрузка, сначала в кузов товар для оптовых клиентов, позади для киоска; выгрузка товара в киоск, остальное оптовым клиентам и возвращение домой. За весь день где-то как-то два-три случайных перекуса. Я частенько обходился стаканом чая с шоколадкой. Позже прихватывало желудок. Отец, каждый раз наблюдая мое скривившееся лицо, либо молча отворачивался, либо выговаривал за столь пренебрежительное отношение к своему здоровью. Я все понимал, но нравоучений хватало на пару дней, и я снова принимался лопать шоколад плитками. Боли сразу возвращались и усиливались. Я уже мог похвастаться многими практическими знаниями желудочных болей — выкуренная сигарета их уменьшала, бутылка пива в жаркий летний день боли возвращала. Я начал возить с собой обезболивающий сироп и принимать его на ходу. Боль притуплялась, а чувство рвоты усиливалось, ощущение тяжести и непроходимости в желудке возрастало. Через пару-тройку дней боли вновь отступали, я забрасывал прием тошнотворного лекарства, и боли возвращались. Замкнутый круг. Я понимал, что веду себя глупо, но упорствовал в своем идиотизме. Мать упорствовала в своем — ссоры с отцом стали регулярной нормой и ожесточенно усилились. Через раз доставалось и мне.

— Ма, а что у нас есть поесть? — сказал я с порога вечером, рабочий день закончился, в желудке сосало и ныло, думалось только о еде.

— В холодильнике посмотри! Не маленький уже! — рявкнула мать, проходя из кухни по коридору мимо меня и отца.

«Не в духе», — понял я, разулся и пошел мыть руки. Что меня напрягало в нашей работе, так это одежда. Поскольку мы с отцом делали все, от общения с управленцами до ношения товара, то одеться адекватно было проблемно. Одеваться под погрузочно-разгрузочные работы, значило выглядеть весь день как грузчик. Совсем непрезентабельно. Одеваться из расчета общения с «белыми воротничками», означало угробить нормальную одежду на первой же погрузке товара. Переодеваться посреди дня? Вообще утопия. Не в «газели» же. Офиса у нас не было. Да и неудобно в принципе постоянно переодеваться. Мы старались лавировать, разделять рабочие дни от дней встреч. Получалось неважно, почти всегда дни выходили смешанными. Приходилось одеваться как-то средне. Летом я ходил просто — футболка, шорты и шлепанцы. Осенью и весной работал в спортивных штанах или джинсах. Зимой было проще, снег защищал от пыли и грязи — одежда оставалась относительно чистой. В остальное время года одежда пачкалась быстро, особенно летом. Мать ворчала о «нескончаемой стирке». Когда скандал доходил до криков, и мать в запале отказывалась стирать, я или отец, говорили ей, что стирать будем сами. Заявление всегда имело обратный эффект — мать умолкала и продолжала безропотно закидывать наши вещи в барабан стиральной машины. До следующего скандала.

Я открыл холодильник. Котлеты и макароны. Две кастрюли. Я потянул их наружу.

— Дай сюда! — мать грубо отпихнула меня и выхватила кастрюли из рук.

Я пожал плечами и ушел в душ, на ходу снимая с себя пыльную майку. Через десять минут я вернулся. Отец ужинал. Матери на кухне не было. Моя тарелка с ужином стояла на столе. Все как обычно — наскоро вываленные в тарелку слипшиеся еще в кастрюле вчерашние макароны и две котлеты сверху. Вид еды не вызывал желание.

— Че смотришь!? Ешь! — раздался позади раздраженный голос матери.

Мне не хотелось ничего говорить ей поперек. Хотелось просто куда-нибудь уйти. Я знал куда. Летний пятничный вечер был моим спасением. Я налил чаю. Мать покрутилась на кухне и, не получив ответа, вышла. Я затолкал в себя ужин, залил его чаем и стал одеваться. «Завтра проведу все накладные, сегодня не хочу, пошло все в задницу, устал», — думал я, натягивая тонкие летние джинсы. Через час я был в центре, проболтался пару часов по оживленным улицам, встретил парочку знакомых и сразу после захода солнца спустился в клуб. Народу внутри было уже достаточно. Я протиснулся к малой стойке. Толчея кругом, очередь за спиртным. Мимо прошла знакомая девушка. Еще одна мелькнула с подружкой. Юля. Девушка училась в школе милиции на юридическом. Теплое местечко. Конкурс в то заведение всегда был большим, почти все поступали по блату и протекции. «Значит, непростая штучка. Папаша или дядя, небось, какие-нибудь шишки в милиции», — вспомнил я все скудное, что знал о девушке. Со мной Юля вела себя неоднозначно. То флиртовала, то была холодна. Развлекалась. Я отвечал тем же. Отношения установились приятельски-поверхностные. С полчаса я трепался с Юлей ни о чем, наблюдая кислое лицо ее страшной подружки и потягивая двойную «отвертку» с ананасовым соком. Народ все прибывал. Музыка грохотала. Я дрыгал коленками в такт. Хотелось поскорей нормально выпить. Юля сидела, курила, приторно улыбалась и между улыбками игриво выпускала вверх дым изо рта. Я закурил. Сигареты помогали алкоголю, ускоряли опьянение. Коктейль закончился, легко растворившись во мне и зародив эйфорию. Я направился в бар за вторым.

— То же самое!? — вопросительно глянул на меня бармен.

Я кивнул и оперся о стойку. Сзади громко пихались подвыпившие девушки. Через минуту я поблагодарил бармена за коктейль и оказался в водовороте разгоряченных тел, текущих сквозь узкий проход внутрь темноты танцпола. Юля с подружкой куда-то делась. Я взгромоздился на свободный стул и налег на коктейль. Я почти его прикончил, когда на танцпол вошла Аня. Я заволновался и тут же закурил. Аня была шикарна. Природа моего интереса к ней была чиста в своей первозданности как слеза — сильное физическое влечение. Я не знал про Аню ничего, кроме имени, не помнил, когда увидел ее впервые в «Чистом небе». Знали мы друг друга лишь зрительно и пересекались только в клубе. Я помнил ее зимний образ — она пришла в клуб в тонком темно-синем свитере и черных джинсах. Свитер убийственно для мужского глаза обтягивал достоинства фигуры девушки. Копна мелко вьющихся рыжевато-русых волос длинными упругими густыми пружинками спадала чуть ниже ее плеч. Аня, ростом около метра семидесяти, была склонна к полноте, но ее фигура находилась в той форме, когда едва уловимая полнота делала фигуру максимально привлекательной и манящей. На фоне фигуры Ани все разговоры о диетах звучали бы лишь чьими-то больными фантазиями. Обтягивающий свитер демонстрировал во всей красе самый сильный козырь девушки. Грудь. Налитая высокая упругая грудь четвертого размера. Грудь Ани выглядела пышущим гимном жизни и удовольствия. При каждом общении с девушкой мне стоило неимоверных усилий смотреть ей лишь в глаза. Мой взгляд упорно стремился вниз. Я был готов смотреть на грудь Ани вечно. И не только смотреть.

Я хотел эту девушку. Она была словно создана для удовольствия. При виде Ани мой мозг разбивал паралич, и в нем оставалась пульсировать единственная непоколебимая мысль физического желания. Полные спелые чувственные губы, широкая красивая улыбка, открывавшая два ряда ровных и безупречных зубов, добивали мои жалкие попытки сопротивляться первородному зову плоти. Ее лицо было красиво. От уголков зеленых глаз при улыбке над скулами разбегались тонкие сеточки мимолетных морщинок, на чуть пухлых щеках появлялись милейшие ямочки, кончик языка игриво показывался между рядами зубов. В такие моменты, загипнотизированный им, я медленно умирал. Аня это видела, знала и чувствовала. Она игриво посматривала на окружавших парней и, забавы ради, повторяла беспроигрышную мимическую комбинацию с ямочками и языком. Разговаривая, она едва уловимо столь мило шепелявила, что я переставал воспринимать женскую речь без такого дефекта. Аня являла собой удивительную смесь невинного взгляда ребенка, неумелого кокетства юной девушки и сексуальной привлекательности физически зрелой женщины. Она, чувствуя флюиды мужского интереса, упивалась своей игрой. Парней либо трясло рядом с ней, либо охватывал столбняк. Меня начало трясти.

Но, словно подчиняясь могучему закону Вселенной, стремившему все к равновесию, Аня оказалась бестолкова. Не глупа, а именно бестолкова. Пока Аня молчала и улыбалась, обласканная бурным вниманием парней, все было прекрасно. Но стоило ей открыть рот, как шарм физической красоты улетучивался. По крайней мере, для меня точно.

В такие моменты я завидовал парням, способным воспринимать девушек лишь с одной плотской стороны. Мне же упорно хотелось видеть в представительницах прекрасного пола нечто большее, чем просто обещание физического удовольствия. Такие, как Аня, пробуждая нестерпимый первобытный инстинкт, своим наличием гнули моральные приоритеты, толкая к прощению их прочих недостатков. «Вот дуреха!» — подумал я, помнится, в первый раз, услышав ее бессвязное кокетливое щебетание. В тот момент я так расстроился, что почему-то сразу перестал иметь на Аню всякие планы. Раз и навсегда, она перешла в категорию красивых, но бесполезных дурочек. Но я продолжал ее хотеть. Невыносимое раздвоение — физиологически Аня манила, интеллектуально претила. Алкоголь! Он спасал и подсказывал выход. Водка с соком разжижала мой внутренний конфликт, и каждый раз, встречая в «Чистом небе» Аню и будучи в серьезном подпитии, я забывал обо всем и продолжал счастливо пялиться на ее грудь. И в этот раз все шло по обычному сценарию — я был пьян, Аня прекрасна. Мы поздоровались — она со мной, я с ее грудью. Аня кокетливо улыбнулась, игриво задвигала кончиком языка меж граней белоснежных зубов, я же, туповато оскалившись, открыто уставился куда хотел. Я нервничал, мне срочно нужно было выпить. Очень быстро внутрь меня попала еще парочка двойных «отверток». Алкоголь сыграл свою злую шутку, и случилось чудо — у меня произошел провал в памяти. Мое сознание прояснилось от алкогольного дурмана около часа ночи в самый интересный момент — я стоял на улице в нескольких шагах от входа в клуб и… целовался с Аней! Взасос! Жадно! Аня отвечала взаимностью. Я протрезвел почти сразу. Никогда прежде я не испытывал таких наслаждений от поцелуя. Окружающий мир перестал существовать, я закрыл глаза и провалился в ощущения.

Кто-то хорошо целуется, кто-то плохо. Кто-то рад бы хорошо целоваться, да не умеет. Поцелуй тонких женских губ не радует, даже если умелый. Увы, тонкие губы жестки, удовольствия от них для мужчины никакого. Средние и полные женские губы - обещание хорошего поцелуя. Но, не все умеют. Умение поцелуя идет от врожденной внутренней чувственности.

Аня умела целоваться. Ее чувственность через поцелуй проникла в меня и закружила голову. Большие мягкие пухлые вкусные губы, я не просто целовал их, я будто насыщался из бездонного источника живительной влаги. И чем больше пил, тем большая жажда меня одолевала. Я впился своими губами в ее, все мои органы чувств объединились в один — губы. В этот момент в мозгу вспыхнуло, и наши сознания объединились — я понимал ее мысли и чувствовал ее ощущения. Мы стали единым целым. Мы не целовались, мы жили поцелуем. Я вдруг осознал, что у нас идеальный поцелуй для обоих, и возможен он только между нами. Лучше не было и не будет. Какое бы движение я не совершал губами и языком, Аня мгновенно откликалась на него так, как я желал, чтоб она ответила. С каждым движением ее губ и языка мне становилось приятнее. И это не было примитивное животное удовольствие, что будоражит лишь плоть. Наслаждение взрывало мой мозг с каждым ее движением губ все сильнее. Я весь превратился в одно чувственное сознание. Каждая клетка моего тела наслаждалась Аней. Девушка умопомрачительно пахла. Ее нежный мягкий запах свежести обволок мой рассудок и ввел в состоянии транса. Мои руки обняли Аню за талию, пальцы на какие-то миллиметры погрузились в манящую мягкость ее тела. Чуть погодя мое желание повело руки выше. Я накрыл ладонью правую грудь Ани и чуть сжал ее. Грудь не помещалась в ладони, мягко и упруго поддаваясь моим ласкам. Я окончательно потерял счет времени.

Мы оторвались друг от друга лишь тогда, когда лично у меня уже распухли губы, их щипало неимоверно. Я просто физически больше не мог целоваться. Плохо соображая, я вернулся с Аней в клуб. Я был совершенно трезв, адреналин победил алкоголь, накрыв меня своим избытком. Я спускался по ступенькам клуба вниз, пошатывался и дебильно улыбался, спросил у первого попавшегося парня время. Два часа ночи. Мы целовались целый час! Я был настолько опустошен физически и где-то в бесконечной высоте эмоционально, что тут же снова вышел на улицу и заплетающейся походкой побрел прочь. Ничего лучшего со мной в тот вечер уже случиться не могло. Я плелся по улице нарочито медленно, все еще пребывая сознанием в поцелуе. Губы опухли и болели. Теплый летний ветер их мгновенно иссушил, и они покрылись легкой коркой. «Оно того стоило», — думал я и продолжал улыбаться. Я огляделся вокруг, все, за что в тот момент цеплялся мой глаз, казалось мне прекрасным. «А может, не такая уж она и дурочка?»

Я вышел из-за поворота и сразу увидел красные круги задних фар машины Эдика.

— Ну, че, как там в «Небе»? — спросил тот, едва я плюхнулся на соседнее сидение.

— Да зашибись там!! — гаркнул я, не в силах сдержать эйфорию. — Куча красивых девушек с грудью четвертого размера и шикарными фигурами!

— Ооо…! — Эдик уставился на меня, пытаясь разгадать причину радости.

— Вот тебе и «ооо…»! — я поковырялся в карманах, пусто. — Есть сигарета!?

Эдик протянул пачку, я вытянул одну и закурил, мечтательно пустив струю дыма вверх мимо открытой настежь двери.

— Ну так че там за девки-то!? — уставились на меня черные озорные глаза Эдика.

— Да офигенные там девки! — продолжал подогревать его интерес я.

— Снял что ли кого там!? — оскалился вожделенно тот.

— Почему сразу «снял»!? — искренне огорчился я. Даже перестал улыбаться на долю секунды. Мое романтическое настроение опошлили, остудив эмоции.

— Ну, а че тогда!? — пялился на меня нетерпеливо Эдик, почесывая голову.

— Да просто хороший вечер! — я потрогал губы тыльной стороной ладони, они горели, щипали, но мне было приятно. Я все еще ощущал на них вкус Ани.

— Ну… так неинтересно! Я люблю, чтоб результат был! — Эдик стукнул несильно по рулю ребром ладони, явно призывая меня к рассказу.

— Да, а какой тебе результат-то нужен? — задал я риторический вопрос.

— Ну как какой… — Эдик замялся под моим внимательным взглядом, нервно сжал обеими руками руль, тут же взмахнув ими. — Такой!

— Какой «такой»!? — рассмеялся я.

— Бабу надо трахнуть! — разродился с видимым трудом банальностью Эдик.

— Да что ты!? — нарочито наигранно изумился я. — А как же романтика!?

— Да какая, в пизду, романтика! — Эдик поскреб в затылке. — Поимел ее и все!

— Вот так вот, да? — съехидничал я. — А как же любовь?

— Для любви у меня девушка есть, — рассмеялся неловко Эдик, глаза его продолжали неуютно бегать от моего внимательного взгляда.

— Зашибись, с девушкой у тебя любовь, а все остальные — поиметь и все. Ох, Эдик, да ты прям Казанова! — произнес я, поддерживая разговор почти машинально, а всем сознанием продолжая оставаться в невыносимо волшебном и долгом поцелуе. Мне нравился контраст между моими эмоциями и суетливым восприятием женщин Эдика.

— Да че прям сразу Казанова!? — расплылся в довольной улыбке он.

«Понравилось сравнение, подсластил я твое самолюбие», — подумал я, отвернувшись, чтобы выкинуть окурок и не выдать Эдику своих мыслей.

— Ну, а кто ж ты есть? Бедных девушек доверчивых пользуешь хладнокровно своим большим одноглазым змеем! — рассмеялся я, разговор забавлял.

— Да, девчонки они такие, любят большие! — Эдика понесло на явно любимой теме.

— Ну, тебе виднее, Казанова, я не в курсе.

— Казанова, Казанова… да они сами, может, прыгают на меня! — Эдик наигранно отпирался, примитивно напрашиваясь на последующую лесть.

— А что, и такое бывает!? — дурачился я.

— Да постоянно! — Эдик развел руками, держа их расслабленно на руле. — То довезешь, а у нее денег нет, а то и так, и деньги есть и трахаться хочет сама!

— Жуть какая-то! — я наигранно передернул плечами, прекрасно понимая, врать Эдику незачем, так, приукрасить свои подвиги он мог, но не более. — И что, много таких?

— Да почти каждый раз! Ну… через раз! Я вот выезжаю таксовать почти каждый день, пару дней в неделю не выезжаю, а так, каждый день! И что!? Из пяти дней два или три дня у меня всегда удачные — обязательно какая-нибудь, да соглашается!

— Сами лезут что ли? — я снова поднес тыльную сторону ладони к губам, щипало.

— По глазам же видно. Подходят. Пока интересуются, работаю ли, присматриваются ко мне. Смотрят, парень симпатичный, начинают ломаться, заигрывать, — Эдик закурил.

— И дальше чего? — спросил я все так же машинально, думая о часовом поцелуе.

— Да чего-чего… садятся, везу их, потом посидим где-нибудь в тихом месте, пообщаемся, а потом уже… ну и… — Эдик замялся, неловко рассмеялся, нервно почесывая пальцем шею сзади.

— Понятно, — выдохнул я шумно. — Сколько ж вот так девушек ты подвез, если по две в неделю даже…? Жуткое количество…

— Уже почти двести! — отчеканил Эдик.

Я недоуменно уставился на него, воцарилась секундная пауза.

— Ты их считаешь что ли!? — с трудом сдержался я, чтоб не рассмеяться.

— Считаю. Вот у тебя, сколько было женщин? — Эдик вновь ожил на любимой теме.

— Да я и не считал никогда, зачем? Есть отношения какие-то, есть женщина, а нет отношений, ну, бывают случайные связи, но не для статистики, а именно просто случаются иногда, — пожал плечами я, ответив, как думаю.

— Ну, вот сколько!? — суетился Эдик, глаза его масляно вспыхнули.

— Да не считаю я, мне это ни к чему!

Повисла неловкая пауза.

— Слушай, ну, а че, Иннка тебе совсем не понравилась? — сменил тему Эдик.

— Да почему не понравилась… — слегка растерялся я, почти и забыл уже думать о той, а тут вопрос. — Понравилась, красивая девушка, фактурная. Просто у нее ж парень есть, этот как его…?

— Саня, — вставил Эдик.

— Да, Саня. Вот… — продолжал я, внутренне понимая, что если бы между мною и Инной вспыхнуло что-то сильное, то парень исчез бы сам собой, но не вспыхнуло. — А я не связываюсь с несвободными девушками.

— А ты Иннке понравился, сказала, симпатичный парень, — лукаво улыбнулся Эдик.

— Ну, понравился. Бывает, — развел я руками и пожал плечами. — Приятно, конечно.

— Да у них с Саньком на самом деле все плохо, они после той встречи разбежались, так что Инна сейчас свободна.

— Ааа, вон оно что! — протянул я, хотя, сути такой факт не менял, Инна мне не очень-то и нравилась, хоть и была девушкой яркой и эффектной. Меня интуитивно напрягала ее внутренняя жесткость, расчетливость и почти холодный мужской аналитический ум. «С такой не расслабишься», — помнится, подумал я после знакомства и добавил:

— Это уже другое дело.

— Появилось желание увидеться!? — рассмеялся Эдик.

— Что-то вроде того, — кивнул я, понимая, что все равно сейчас свободен, а от еще одной встречи с меня не убудет. — Можно.

Эдик предложил вчетвером поехать на речку — он, его девушка, Инна и я — и обещал позвонить. Я согласился.

Я нашел! Невероятно, но я нашел в еженедельном оптовом журнале маленькое объявление в две строчки — производитель дешевого порошка из Липецка приглашал региональных дилеров к сотрудничеству. В объявлении значилась цена — шесть рублей десять копеек за пачку — самая низкая цена, какая встречалась в подобных предложениях. И расстояние — до Липецка от нашего города было чуть больше сотни километров, полтора-два часа неспешной езды. Идеально!

Я не верил своим глазам, у меня начался очередной коммерческий зуд. Я сунул объявление отцу под нос, тот несколько минут смотрел в журнал.

— О! — произнес он, наконец, и принялся чесать под носом. — Это интересно!

— Звони! — сказал я.

Звонок отца подтвердил все радужные ожидания — товар был в наличии, цена реальной, и в нашем городе еще никто не торговал этим порошком. Надо было ехать.

На следующее утро, в четверг, 3 июля мы выехали в Липецк. Офис фирмы располагался на первом этаже четырехэтажного здания, склад и производство в пяти минутах езды от него. Производство выглядело кустарным. Пятнадцать теток, разделенные на три бригады, фасовали порошок из мешков в картонные пачки. Первая бригада клеила пачки из типографских заготовок. Вторая — наполняла пачки порошком по весу. Третья бригада заклеивала наполненные пачки и укладывала их по двадцать четыре штуки в картонные коробки. Все. В воздухе цеха ощущалась мелкая взвесь порошка, и стоял его едкий запах. Мои глаза быстро заслезились, в носу зачесалось, и захотелось чихнуть. Работниц как-то спасали респираторы — единственная производственная защита. Порошок брался из больших полипропиленовых мешков. «Интересно, откуда их привозят?», — автоматически задалась вопросом моя недремлющая любознательность.

Мы подали «газель» к рампе, и я нырнул в кузов. Загрузили нас быстро — двое грузчиков подавали коробки, я укладывал их в кузове. К концу погрузки у меня заныла спина, но дело было сделано — полторы тонны порошка равномерно заполнили почти весь кузов. Натужно гудя на подъеме у самого склада, «газель» тронулась в обратный путь.

Выгрузившись на своем складе, мы поехали домой. Хотелось есть. Часы на мобильнике показывали четверть шестого. Время близилось к снятию выручки в киоске. Без двадцати шесть мы были на рынке. Надежда Петровна торжественно отсчитала нам три тысячи рублей, попутно счастливо рассказывая об удачной торговле, и мы уехали домой. Вечером я привычно сбежал в «Чистое небо», где и провел две выходные ночи.

С понедельника мы начали активно предлагать клиентам новый товар. Наше молчаливо сложившееся разделение труда продолжало действовать — отец крутил баранку, я занимался текущим учетом и собственно коммерцией, товар таскали вдвоем.

К концу недели нарисовался результат по порошкам — из крупных фирм в бартер порошок согласился брать только «Оптторг», что почти совпало с нашими начальными ожиданиями. Эта оптовая фирма имела свою особенность — высокие цены. Объяснялись они просто, «Оптторг» поставлял товары в область через полунищие райпо и сельпо. Те, имея скудные оборотные средства, получали большие отсрочки по оплате и все равно задерживали платежи, а потому от безысходности соглашались на товар практически по любым ценам. Эта особенность сыграла нам в плюс, я предложил менеджерам «Опттор-га» бартерную цену в десять рублей, те тут же согласились. За вычетом транспортных расходов мы получали наценку на порошок в сорок пять процентов! Дело пошло бойко. Раз в две недели мы катались в Липецк, грузили полторы тонны стирального порошка и возвращались. Чтобы не делать лишней физической работы, мы наловчились половину товара сразу выгружать в «Оптторге». На обратном пути из Липецка заезжали домой, обедали, я быстренько ставил на приход купленный товар, тут же выписывал расходную накладную на «Оптторг». Мы катили туда, выгружались и остальное везли на свой склад. Продажи стали расти и уже к концу лета мы катались в Липецк раз в неделю. И «Оптторг» из еженедельного объема стал забирать уже не половину, а две трети. Я тихо потирал от удовольствия руки. При такой наценке продажи стирального порошка стали давать нам половину общей прибыли.

В «Оптторге» склады работали до восьми вечера, а товар принимали до шести. Обычно мы приезжали около пяти и крайне редко позже. Однажды мы припозднились и подкатили к складу «Оптторга» ровно в шесть. Кладовщица, тучная крупная женщина за пятьдесят, обладательница тяжелого, но справедливого характера, поворчала на нас для порядка и гаркнула вглубь огромного склада-ангара: «Так, где грузчики!?»

Ожидая, я слонялся около машины, стояла тихая теплая погода. Рядом курил отец.

— Так, сколько там у вас его, порошка этого!? — вышла кладовщица из склада к нам.

Я понял, что наилучший момент для налаживания отношений наступил.

— Да весь ваш! — пошутил я и засмеялся.

Тетка оттаяла вмиг.

— Ох, умен, как я погляжу! — заулыбалась она. — Тебя как зовут?

— Рома! — продолжал я улыбаться, смотря ей прямо в глаза.

— А отца твоего? — кладовщица ткнула ручкой мне за спину.

Я обернулся. Отец заметил, что разговор о нем, глянул на наши лица и улыбнулся.

— Анатолий Васильевич его зовут, — сказал я, глядя через плечо на отца и, обращаясь уже к нему, добавил. — Да, Анатолий Васильевич!?

Тот бросил сигарету и вразвалочку подошел к нам.

— Чего? — произнес отец, довольный тем, что разговор пошел о нем.

— Да уже ничего, — сказал я.

— Толь, это вот твой сын!? — заговорила с ним кладовщица.

— А что не похож? — задал отец свой излюбленный вопрос.

Кладовщица присмотрелась, помедлила, сказала, как есть: — Да нет, не похож.

— Вот так и живем! — я театрально вздохнул и изобразил огорчение.

О! Артист! — покачала головой кладовщица, обернулась, заглянула внутрь склада и вновь гаркнула: «Так, давайте, шевелитесь уже там, поставщик стоит, порошок привез! Чего расселись!?»

Из склада выползли два чумазых грузчика, взяли из кузова «газели» ближние две коробки и скрылись с ними в складе. Ближние коробки скоро закончились, я запрыгнул в кузов, уселся поудобнее на одну из упаковок порошка и принялся подавать грузчикам товар из глубины к краю.

— Пррррраститутки!!! — донесся снаружи со стороны кабины голос. Знакомые шаги приближались. Я засмеялся почти в голос, но сдержался. Представление началось.

Справа из-за края тента сначала показался погасший бычок папиросы, за ним закрученный лихо вверх чуб с заломленной на самый затылок кепкой, в кузов ко мне шмыгнула рука. Я пожал ее.

— Здаров! — буркнул нарочито серьезно Алексей Семенович, озорно подмигнул мне, расплылся в морщинистой резиновой улыбке и сунул голову в склад: «Пррраститутки, а!»

— О! Ты-то чего приперся!? — атаковала его тут же навстречу кладовщица.

— Я по делам! — не дрогнул Алексей Семенович.

— Да какие у тебя дела-то тут, а!? — засмеялась тетка. — Знаем мы твои дела!

Алексей Семенович, довольный услышанным повернулся ко мне, подмигнул.

— Виишь, знают! — сказал он, из-за бычка во рту зажевав слово «видишь».

— Иди уже, давай! — тетка наигранно серьезно выпихнула гостя из склада наружу и вышла следом сама. Алексей Семенович взял кепку за козырек, снял ее, надел, опять снял, и так несколько раз, пока не загнал ее обратно на самую макушку. Подмигнул мне.

— Какие дела? — уставился он на товар в кузове. — Чет новое привез.

— Нормальные дела. Да вот, — кивнул я на коробку, которую подавал грузчику.

— Порошок какой-то, — присмотрелся Алексей Семенович. — Ох, твою ж мать!

— Пусть продают! — шутливо насел я на его претензию.

— Да пусть! Я-то что! — примирительно поднял тот обе руки вверх, пожал подошедшему отцу руку, выпалив привычное «Здаров!», тут же переключился на кладовщицу:

— Андреевна, мне накладную надо забрать, переделывать там!

Алексей Семенович злобно указал большим пальцем куда-то себе через плечо за спину. Я понял куда, в сторону офисного здания.

— Да чего там переделывать-то!? — выпучилась на него кладовщица.

— Ой, да неси, давай, не нервируй меня! — Алексей Семенович плюнул смачно бычком в тут же стоявшую урну, в знак весомости своих слов. Снова подмигнул мне.

— На кого это ты так, Алексей Семенович? — кивнул я в сторону офисного здания.

— Ой, да! — махнул зло туда же он. — Пррраститутки! Понабьют накладных, сами не знают что, потом переделывают!

— На! — кладовщица выплыла из дверей склада, как бомбардировщик из ангара, ткнула накладной в замотанную тряпкой руку Алексея Семеновича. — Иди, чтоб глаза мои тебя не видели!

— О! Это другое дело! — приподнял тот кепку. — Благодарю!

— Иди уже, — буркнула тетка, нацепила очки на нос, глянула в нашу накладную в своей руке, следом в кузов «газели». — Это какой вид уже?

— Второй, — сказал я, подавая очередную коробку подошедшему грузчику. — Лимон.

Алексей Семенович прощаясь, махнул мне рукой, я ему; тот попрощался следом с отцом и, зажав в левой, перемотанной тряпкой, руке лист накладной, скрылся в том же направлении, откуда явился. «Пррраститутки», — донеслось приглушенно чуть погодя с той стороны. Я, сидя на коробке порошка, тихо засмеялся в руку.

Алексей Семенович был крайне интересным персонажем. Первый раз я его увидел примерно с год назад. Чудаковатый дядя, он вел себя вызывающе бойко, много шутил, острил, частенько на грани приличия, особенно с работницами «Оптторга», а через раз и за гранью. Алексей Семенович был невысок, около метра шестидесяти пяти ростом, суховат, жилист, с по-старчески сморщенным лицом и крепкими трудовыми руками. Круглый год он ходил в кепке, казалось, будто в одной и той же, из-под которой во все стороны выбивались такие же шальные, как его действия и характер, курчавые волосы. Штаны у Алексея Семеновича будто бы тоже были одни, как и кепка. Менялись по сезону только куртки. Зимой им носилась замызганная старая дырявая дубленка, осенью и весной легкая ветровка, а летом рубашки. Их у Алексея Семеновича было две. Плотная темная в клетку носилась в прохладные дни лета и в остальные сезоны под куртками. Легкая светлая носилась в самые жаркие дни лета с закатанными по локоть рукавами и широко расстегнутым на груди воротом. Бычок папиросы Алексей Семенович вынимал изо рта, наверное, только когда спал, ел и разговаривал. В последнем случае не всегда. Матерился Алексей Семенович густо и колоритно и, как не странно, не противно. Даже тем, кого он материл. Кладовщиц Алексей Семенович склонял прилюдно, девушек-менеджеров из офиса за глаза. Но никогда не переходил на личности, отделываясь безличными обобщениями. Кладовщицы краснели, теряли дар речи, от чего Алексея Семеновича несло сильнее. Эпатировал публику он с удовольствием. И все выкрутасы сходили Алексею Семеновичу с рук. Никто никогда на него не жаловался. Его не штрафовали, ему не выговаривали. О том, чтобы выгнать с работы, не шло и речи. Алексей Семенович был неприкасаем и производил впечатление юродивого при фирме. Почему ему все было дозволено? Может оттого, что работу свою он выполнял максимально хорошо и честно? Алексей Семенович был трудягой. Он не отлынивал, не искал легких путей. Все, что ему поручалось, выполнялось точно и без промедления. Работа ему поручалась самая нудная и тяжелая из всех на фирме, оттого и желающих занять его место не было. Алексей Семенович был водителем-экспедито-ром. Машина, на которой он развозил товар по клиентам, была ему под стать — старый чадящий и тарахтящий «ГАЗ-53» с металлической самодельной будкой, размалеванной по бокам рекламой фирмы с большой надписью по диагонали «Оптторг». Машина пребывала в предсмертном состоянии. Мне казалось, чтобы перемещаться на ней в пространстве, нужно было знать какой-то магический секрет — Алексей Семенович его знал. «Газон» заводился с трудом, фыркал, бился в судорогах оборотов, изрыгал снизу из дырявой выхлопной трубы черные бензиновые клубы, а на переключение передач соглашался не сразу и только лишь после дикого скрежета шестеренок в коробке. «Пепелац», — окрестил я сразу про себя этот самодвижущийся кусок железа.

Катаясь с отцом на «газели» по городу, мы почти ежедневно натыкались на «газон» Алексея Семеновича. Завидев нас, «пепелац» начинал сигналить, из окна высовывалась рука Алексея Семеновича и яростно нас приветствовала. Мы отвечали тем же. Алексей Семенович работал один и успевал везде. Товар он загружал сам. Грузчики на складах «Оптторга» лишь подносили и ставили коробки на край будки, дальше уже Анатолий Семенович укладывал их сам. Выгружал товар он тоже сам. Суетливо копошился в будке, подавая коробки к краю, где их опять же забирали кладовщики или грузчики фирмы-получателя. И так каждый день. Четыре тонны, загрузил-выгрузил. Я удивлялся, откуда в этом маленьком сухом мужичке столько сил. Он успевал все, и работать и шутить и ругаться.

Через полчаса мы закончили выгрузку и укатили домой. Следующий день неожиданно случился свободным — в киоск товар везти не надо было, от клиентов заказов не ожидалось. «Эх, была бы сейчас «двойка», сгонял бы на речку», — подумалось мне. Но «двойки» не было, весной отец, по нашему общему с ним решению, отдал ее родне в другой город. Больше я никогда не видел ту машину. А жаль. Я по ней скучал.

В июле сильно подорожала чистящая паста, о чем нас известили по факсу. Следом за новостью к нам пожаловала очередная партия товара. Другой водитель на «Вольво» с полуприцепом привез не только товар, но и коммерческого директора «Люксхима». Эдик приехал слегка подшофе и вылез из кабины с начатой бутылкой пива. Он был весел и развязан. Несмотря на южную натуру, стоящая жарища доконала и его. Я, сам все лето трудившийся в шортах, шлепанцах и легкой майке, где мог, снимал майку сразу, и работал без нее. Эдик приехал в светлых брюках и легкой рубашке. Он тут же нашел тенёк под воротами нашего склада, взял табуретку, и плюхнулся на нее. Несколько минут Эдик сидел с осоловевшими глазами, пил большими глотками пиво и вытирал платком со лба мгновенно проступавшую испарину.

Товара пришло много, двенадцать тонн. Как всегда, вдвоем с отцом, мы начали выгрузку — я подавал товар с машины, отец складывал упаковки на поддон. Кривой земляной пол сильно осложнял работу. Тяжелогруженые поддоны вдавливали маленькие колеса тележки в грунт, и те застревали. Мы нагружали поддоны вполовину и так выходили из ситуации. В жару от земляного пола тянуло прохладой и сыростью, в складе было нежарко будто в погребе. Я монотонно таскал коробки из глубины полуприцепа к краю, отец устанавливал их на очередной поддон, и мы оба слушали хмельную болтовню Эдика. Оказалось, что с чистящей пастой у них совсем стало туго — производитель сырья поднял цену и, партия, которую мы получили — последняя. «Херовая новость, пасту перестали делать, а обещанный новый товар так и не начали, хотя обещали еще весной, а уже середина лета», — подумал я и высказал это Эдику. Тот ответил обычной, ничего не значащей фразой, и налёг на пиво. Мы с отцом переглянулись и поняли, что обещанного нового товара нам не видать еще долго, пасты больше не будет, а договор о годовых объемах продаж надо как-то выполнять. А как и чем?

Мы закончили выгрузку за четыре часа, приехали домой. Я тут же пошел в душ, спасительные прохладные струи воды сбили накопившуюся за день жару в теле. После ужина отец засел за расчеты и показал их мне. Выходило, что из-за снятых с производства товарных позиций даже по самым оптимистичным прикидкам мы не добирали к концу года до требуемой суммы продаж двести тысяч. Получение бонуса в пять процентов становилось призрачным. Мы были возмущены и весь вечер проспорили с отцом на предмет, как же нам поступить дальше. По итогу решили спокойно доработать до конца года, стараясь продать максимум товара, а после уже вести переговоры по бонусу.

В предпоследние выходные июля в субботу утром девятнадцатого числа я оказался в машине студента Эдика, вчетвером — он, его девушка, я и Инна — мы ехали за город. Я понятия не имел куда, а места оказались красивые. Несколько небольших чистых озер, подпитываемых подземными ключами, вытянулись в цепочку позади какого-то дачного поселка. Мы оставили машину в поселке и по тропинке спустились к ближайшему озеру. Инна светилась счастьем, улыбаясь беспрестанно и поглядывая в мою сторону. При дневном свете девушка Эдика оказалась еще страшней. Я не понимал, что он в ней нашел. Худая, почти тощая, без сколько-нибудь заметных выпуклостей в местах груди и попы. С мозгами была совсем беда, девушка не закрывала рта, общаясь сама с собой и невпопад смеясь. Я и Инна отмалчивались, Эдик поглядывал на меня и виновато краснел. Инна, примеривалась ко мне как могла — то держала под руку, то пыталась поймать мой взгляд в цепкие силки своих черных глаз. Меня пугала ее внутренняя сила. Хорошо, когда у такой девушки парень числится в друзьях, а если нет? Я представил абстрактного парня Инны, перешедшего в какой-то момент в категорию «бывший», и мне стало дурно. Им я становиться не хотел. Я глянул на Инну, девушка лучезарно улыбнулась и сильнее сжала пальцами мой локоть. Я ответил вымученной улыбкой.

Мы нашли неплохое местечко на берегу озера. Народу рядом было мало. Разложили вещи, расстелили одеяла, улеглись и первое время нежились на солнце. Девушка Эдика продолжала вещать в режиме «радио». Остальные, кроме Инны, делали вид, что слушают. Она даже не пыталась. Належавшись вдоволь, я и Инна пошли купаться. Я зашел в озеро по грудь и обернулся. Инна стояла по бедра в воде, верхняя часть купальника совершенно не могла сдержать ее выдающихся форм, от которых я старательно отводил взгляд. Прищур черных глаз внимательно наблюдал за мной, и когда мой взгляд упал на грудь, Инна улыбнулась. Я смутился. Через несколько минут мы уже плыли вместе — руки Инны обвивали мою шею сзади, я греб, катая девушку на спине и чувствуя сзади ее дыхание.

— Так что у вас с Саньком? — спросил я, когда мы, наплававшись, вновь оказались по пояс в воде друг напротив друга.

— Да ничего. Мы расстались с ним, — сказала Инна, ничуть не смутившись.

— Опа! Я не знал. И давно?

— Около месяца назад.

— И по чьей инициативе?

— По моей, — Инна с вызовом глянула на меня.

Я не смутился, смотрел ей в глаза и улыбался.

— Ну, раз уж вы расстались, может, скажешь, чем он тебя не устроил, — продолжил я.

— Да там все обычно. Ты же видел Сашку. Он такой, какой-то беззаботный, ничего ему не нужно, ни к чему не стремится, ходит на какую-то работу, где мало платят, а вечерами тусит и выпивает. А я не люблю, когда парень сильно выпивает.

— А что, Санек разве много пьет? — удивился я. — Что-то по нему не скажешь. То, что тусить любит, да, заметно. Но сейчас вся тусят, я сам такой.

— Любит он это дело, — Инна характерно пощелкала указательным пальцем по своей шее. — Это ты его не видел. Безвольный он какой-то…

Все прояснилось, и мне стало неинтересно.

— Мне хочется нормальных отношений, семью, детей, а с ним… Ненадежный он, не чувствую я в нем надежности, — подытожила Инна.

— Ну, семью, детей… Это понятно, — я утвердительно кивнул. — Я сам был бы не прочь, но это сначала надо жильем своим обзавестись, а потом уже семью.

— Почему!? Можно и снимать первое время.

— Да не, это не вариант! Так всю жизнь и промыкаешься по съемным квартирам. Расходы большие, с такими расходами на свою квартиру никогда не соберешь денег.

— Ну да, наверное, — согласилась Инна, но явно осталась при своем мнении.

— Ну вот, — закончил я, становящийся напряженным, диалог. — Пошли?

Девушка кивнула. Мы побрели к берегу.

Остаток дня прошел в жарке шашлыков и их поедании. Внимания Инны ко мне было неявным, но тотальным. Меня одолевали смешанные чувства. Часть меня, отвечающая за мужское самолюбие, довольно урчала. Другая молчала, подавая сигналы, что никаких чувств я к этой девушке не испытываю. Третья сладострастно облизывалась, когда мой взгляд тайком бродил по ее формам. Мозг же настойчиво предлагал хорошенько подумать и напоминал постоянно о твердом и решительном характере Инны. Я застрял на таком распутье, устал думать и решил пустить все на самотек.

Август — самый популярный месяц для отпусков и отдыха мне напомнил лишь об одном — с начала истории с собственным бизнесом ни я, ни отец, так ни разу не имели общепринятого отдыха в формате отпуска. Поначалу у нас были свободные дни, но это другое. Единичные дни отдыха не дают психологической разгрузки, это как сон урывками, сумма которых не замещает целое. Ментально мы были всегда в работе, круглосуточно. Меня такой факт не заботил, я горел работой. Все, что я делал, я делал с желанием и удовольствием. Интенсивная работа незаметно украла очередной август, а с ним и целое лето. Торговые обороты медленно, но верно росли. В «Арбалете» продажи нашего товара достигли апогея. Еженедельно мы выгружали на его складах полную «газель». Кладовщики, работавшие давно, и помнившие еще нашу «двойку», многозначительно качали головами. Одни от одобрения и уважения, другие от плохо скрываемой зависти. В офисе «Арбалета» прибыло. В напарники флегматичному менеджеру добавился Илья — такой же внешне неприметный, слегка лысеющий русоволосый парень лет под тридцать. Но в отличие от первого, Илья оказался юрким, суетливым и скрытным типом. Внешне он вел себя скромно, но его постоянно бегающие из стороны в сторону глаза меня смущали. «Скользкий жук, себе на уме», — отметил про себя я после нескольких встреч с ним.

Инна продолжила наступление.

Уже к следующим выходным мне позвонил Игорь и предложил снова в тесной компании посидеть вечерком где-нибудь в центре. Естественно с участием Инны. Мое любопытство приняло предложение, и в субботу в шесть вечера вчетвером мы встретились в центре у кинотеатра. Инна выглядела шикарно. Она применила самое эффектное сочетание себя и одежды — смуглая кожа и абсолютно белое короткое облегающее платье. Без рукавов с максимально большим и при этом все еще приличным вырезом на груди, платье обтягивало талию и плоский живот Инны, уходя вниз по дуге широких и налитых бедер и сходясь и заканчиваясь к их середине. Нижний край платья был оторочен волнистой лентой, придававшей платью воздушную легкость. Сходство фигуры Инны с формами Софи Лорен в лучшие годы поражало. Инна смотрела на меня тем же внимательным прищуром и широко улыбалась. Смоляное каре с челкой красиво обрамляло ее лицо. Через мгновение мы уже шли по проспекту, полному таких же гуляющих. Инна уверенно держала меня под руку. Проходящие мимо парни, даже с девушками, при виде ее сворачивали шеи в нашу сторону. Девушка Эдика продолжала нести откровенную херню, слушал которую только Эдик. Я иногда поддакивал, Инна же предусмотрительно шла с противоположной стороны. Через полчаса мы разместились в уютном кафе на открытом воздухе.

Я зачем-то заказал себе пива. Жара. Вышло автоматически. Я знал, что пиво вызовет боли в желудке почти сразу. Но заказал. Все заказали, и я за ними. Стадное чувство. Сам дурак. Я и Эдик закурили.

— Вот Эдику хорошо! — сказал я. — Он тощий, вон сухощавый какой! Ему хоть пей, хоть не пей пиво, все одно, таким и останется. Это у меня с пива живот растет. А на девчонок пиво тоже влияет или нет?

— На меня алкоголь вообще никак не влияет, — сказала севшая напротив Инна, довольно улыбнулась и отпила из высокого стакана большой глоток пива.

— Кстати, да, так и есть! — Эдик затряс в воздухе указательным пальцем, поспешно прожевывая горсть соленого арахиса. — Я с ней как-то пил, подтверждаю!

— Это как это? — удивился я. — Правда что ли!?

— Ну да, — Инна улыбалась, ее явно веселила поднятая тема.

— Да ладно! Ну, может, ты просто умеешь пить. Не все же умеют пить. Девчонок обычно накрывает или с вина или с шампанского, — сказал я, тоже сделав глоток.

— Я могу пить шампанское, но просто не люблю его. Водку без проблем. А вино на меня вообще не действует. Мы как-то с одним знакомым пили на спор, выпили на двоих семь бутылок вина, так мне его тащить пришлось. Он вообще был никакой, а я трезвая, — Инна продолжала обстреливать меня взглядами и одаривать улыбками все больше.

— Да ладно!? — не верил я. — Как так? Что это за организм такой у тебя волшебный?

— Не, это правда, я подтверждаю! — Эдик энергично закивал головой. — Мы с ней как-то пили, мне так уже хорошо было, а она, что пила, что не пила. Ей хоть бы хны!

Девушка Эдика что-то пропищала.

— Круто! — Выдал я. — Можно пить на спор с кем хочешь!

— Так я так и делаю, — Инна улыбаясь, ткнула меня игриво под столом ногой.

— Зарабатываешь что ли этим? — засмеялся я. — Шучу.

— А никто не верит, иногда лезут пить на спор. Я не отказываюсь. Их всегда потом уносят, а я трезвая остаюсь. Может еще по пиву? — Инна покрутила в руке пустой бокал.

— Да можно еще по пивку! — Эдик от удовольствия зачесал под носом, оживился.

— Давайте, еще по одному закажем, я за. А с тобой на спор я пить не буду, спасибо, что предупредила, — я погрозил Инне театрально пальцем, желудок заныл, я снова закурил.

Мы просидели в кафе до одиннадцати. Проспект кишел людьми. Едва мы встали из-за стола, Инна тут же взяла меня под руку и расчетливо ускорилась, создав отрыв от второй пары. Эдик, было дело, отпустил сальность по такому поводу, но Инна ловко отшутилась. Меня так уверенно со знанием дела держали под руку, что я ощутил себя кроликом рядом с удавом. Между нами начался разговор. У меня не получалось не пялиться в вырез платья Инны. Я пялился. Девушка все замечала и одобрительно улыбалась. Я почувствовал, как заливаюсь краской и перевел взгляд вперед, тут же без удивления снова заметив, что пялюсь на Инну не только я, а почти все идущие навстречу парни. Большинство шли с девушками. Парни выкатывали глаза, а чуть погодя сворачивали шеи. Я их хорошо понимал. Смуглая высокая брюнетка в облегающем белом платье в жаркий летний субботний вечер на центральной улице города — она шла походкой от бедра, цокая высокими шпильками по тротуару и держа со счастливым видом под руку меня, парня, у которого все сильнее и настойчивее росли боли в желудке. Тупая боль пульсировала под низом грудины. «Пиво, соленые орешки, Рома, ты дебил, ты же знал, что этим все кончится, сам засрал себе вечер», — пульсировало синхронно в моей голове. Я поддерживал беззаботный и непринужденный вид. С каждым шагом он давался мне все труднее. Справа проплыла круглосуточная аптека. «Обезболивающее», — подумал я, но мысленно отмахнулся, закурил, в надежде немного притупить боль. В желудке что-то урчало и не хотело уходить ниже в живот. Под грудиной собралась тяжесть. От ноющей боли меня прошиб пот. Я глянул на Инну. Девушка искрила обаянием. Я улыбнулся как можно естественнее, даже в какой-то момент рассмеялся. И тут время словно затормозилось. Мне начало казаться, что мы не прогуливаемся, а едва плетемся. Вечер стал бесконечно долгим. Дальше как в тумане. Мы дошли до гостиницы, распрощались с Эдиком и его девушкой, сели с Инной в такси. Я поехал ее провожать. «Хорошо хоть живем в одном районе», — мелькнула мысль, едва Инна назвала водителю адрес. «Довезу ее, отпущу такси, домой пойду пешком», — решил я, ощущая, как волнами подкатывает от желудка к горлу, и понимая, что лучший выход один — опустошить желудок. Г астрит вызвал очередное обострение, мои мысли даже начали крутиться вокруг слова «язва». Я знал, что питаюсь отвратительно, бесился от такого своего отношению к себе, но упрямо продолжал себя гробить. Мысленно я винил всех: себя, работу, отца, мать. Всех.

В такси мне стало хуже, болтавшаяся в желудке пара соленых литров пива, комом подступала к горлу все ближе. Инна, держа мою руку, прижималась бедром и что-то говорила. Мое сознание затуманивала мысль о болях в желудке и его ухудшающемся состоянии. Я отвечал односложно, сквозь мучительные улыбки.

«Наконец-то мы приехали», — подумал я, разогнувшись наружу из такси. Тяжесть из-под горла слегка отступила, я глубоко и облегченно вздохнул. Боль в желудке становилась невыносимой. Будто кто-то невидимым шилом проткнул желудок и ворочал им там убийственно монотонно.

— Зайдешь, чаю попьешь? — раздался голос Инны.

Идиотская ситуация!

Откажешься — не поймет Инна. Приму приглашение — не поймет желудок.

«Попробую залить чаем желудок, может, полегчает», — подумал я и согласился.

В лифте, отсчитывающем мерными стуками шесть этажей, Инна смотрела на меня как кошка на сметану. Меня тупо клеили. Я все понимал, но состояние стремительно ухудшалось. Зашли в квартиру. Неуютность съемного жилья бросилась в глаза сразу.

Инна ловко спровадила меня в зал, посреди которого стояла большая двуспальная кровать. Изжога разъедала желудок уже невыносимо.

— Инн, у тебя есть сода? — сказал я, чуть смутившись, но решившись.

— Какая сода? — удивилась та.

— Да изжога что-то у меня началась с этого пива, пищевая обычная сода.

— Сейчас посмотрю.

Девушка выскочила на кухню. Я машинально лег на кровать, пытаясь хоть как-то расслабиться. Все пустое. Ком подкатил под горло с новой силой, спёр дыхание, во рту началась выделяться слюна. Я все понял, организм активировал рвотный рефлекс. Меня прошиб пот. «Нужно быстро уходить, иначе вырвет прям тут!», — началась в голове легкая паника. Я закрыл глаза и задышал как можно ровнее. Изжога свирепствовала. Слюна заполняла рот, я сглатывал ее, но слюна тут же выделялась вновь. Изжога затихала лишь на момент глотка. Я не знал что делать. Надо было уходить, как можно скорее.

— Нет, соды нет, — вернулась Инна.

Я открыл глаза. Она стояла у кровати надо мной. Все тот же образ — смуглая высокая брюнетка в облегающем белом с большим вырезом и дышащими налитыми грудями. Жуткая ситуация. «Напрасно я завалился на эту кровать», — сообразил я, но поздно. Инна присела рядышком и чуть подалась вперед, нависла надо мною, взяв за руку. Меня дико мутило, я не успевал сглатывать слюну. Давление изнутри нарастало. «О, только не это!» Инна наклонилась и поцеловала меня в губы. Я не отпрянул, но и не подался вперед. Ответил взаимностью ровно настолько, чтоб было ясно, что я не против, но не более. Меня снова прошибла испарина. В желудке произошел спазм, меня сильно затошнило. Внутреннее давление подперло горло. Я сглотнул. Еще раз сглотнул. Тошнота отступила из-под горла на какие-то миллиметры. Я был на грани. Мозг лихорадочно искал решение.

— Слушай, Инн, мне что-то не хорошо с этого пива, желудок схватило, ужасно себя чувствую, — сказал я, сев на кровати. Живот сдавило, стало тяжелее дышать. Я медленно сдвинулся к краю кровати, чтоб встать. — Я, наверное, пойду домой, мутит меня что-то.

Я старался не смотреть девушке в глаза, радости там не наблюдалось.

— Ну да, раз болит, то конечно иди, — Инна красивым движением руки убрала прядь каре за ухо. — Не мучиться же тебе тут.

Прощание вышло скомканным. Я что-то промычал, нелепо извиняясь. Инна деликатно кивала. Ее вечер оказался испорчен наихудшим образом. Я с трудом напялил ботинки, промямлил «пока» и вышел на лестничную площадку. Нажал кнопку лифта. Снизу раздался шум ползущего железного ящика. Я обернулся. Инна стояла в двери и смотрела на меня взглядом, который лучше не описывать — хуже не бывает. Я коряво улыбнулся. «Да едь ты быстрей, кусок говна!» — торопил я мысленно лифт. Наконец двери с визгом отворились, я еще раз торопливо улыбнулся, кивнул Инне и скрылся от ее жгущего взгляда в лифте. Едва двери закрылись, горло подперло изнутри. Я еле сдержал позыв. Морально все же стало легче. Я задышал часто, пытаясь «продышать» тяжесть в груди. Наконец, первый этаж. Я вышел на улицу и вытер пот со лба. Глянул на часы, второй час ночи. Темно, кругом никого. Я расслабился, боль притупилась и тяжесть отступила. Я пошел домой. «Постараюсь дойти, дома проблююсь хорошенько и спать, как раз за полчаса дойду, подышу воздухом», — решил я.

Один двор, второй, третий. Автобусная остановка. Киоски. Людей почти не было. Одинокие «бомбилы» выжидающе ползли по дороге на своих машинах — высматривали поздних пассажиров. Я перешел дорогу и пошел по грунтовой тропинке. Спазм! Ком резко подкатил к горлу, рот наполнился слюной. Я понял, больше не сдержусь, оглянулся — ни души — в два шага я преодолел расстояние до одинокого кустарника и наклонился. Меня дико вывернуло наизнанку, казалось, от самого паха. Второй спазм — снова все содержимое желудка наружу. Я жадно схватил воздух, задышал свободно. Несколько секунд облегчения и третий спазм — жалкие остатки вышли из меня, и ноги мгновенно стали ватными. Тут же всего прошиб пот, тело обмякло, боль ушла. Разом прекратилось все — невыносимый огонь изжоги, изматывающая боль желудка. Я сплюнул, медленно выпрямился, выдохнул, стер испарину со лба и блаженной походкой продолжил путь. «Надо будет ничего не есть, так лягу спать», — решил я. У ближайшего киоска я купил бутылку воды, умылся — пришел в чувство, освежился. Домой я дошел в состоянии эйфории такой силы, будто все мои жизненный трудности только что решились, и дальше меня ждала вечность безмятежности и покоя. Спал я как убитый.