Открытие ошеломило Шеннон.

Когда-то, решившись после долгих раздумий прекратить отношения с Джейсоном, она убедила себя в том, что никогда и никого не полюбит.

Логика ее рассуждений основывалась на простой и, как ей казалось, убедительной аналогии. Джейсон был болезнью, и, переболев им, она обрела устойчивый, вечный иммунитет против вируса любви. Как выяснилось позже, аналогия оказалась верной лишь частично. Болезнь — тяжелая, неприятная, гадкая — прошла, но никакого иммунитета не оставила. Любовь к Джейсону обернулась на поверку всего лишь увлечением, и, когда Шеннон, слепо веря в охраняющие ее силы, шагнула в реальный мир, на нее обрушился настоящий недуг.

Тяжелый случай прогрессирующего заболевания.

Кто бы мог подумать.

Оглядываясь назад, она видела, в чем причина ее капитуляции. В любых других обстоятельствах, имея дело с любым другим мужчиной, Шеннон держалась бы настороже. В случае с Фрэнсисом необходимость в мерах предосторожности отсутствовала, потому что обе стороны открыто заявили о своих намерениях и чувствах.

Она считала его надежным… Только теперь Шеннон с опозданием осознала, что именно надежность делала Фрэнсиса столь опасным. Она утратила бдительность, позволила себе довериться ему, привыкнуть к нему, а потом переступила черту и…

И вот пришло время расплачиваться.

— Шен? Ты в порядке?

Она вздрогнула и напряглась, испугавшись, что Фрэнсис прочитает ее мысли.

— Да, в полном.

Голос Шеннон прозвучал необычно; ей даже показалось, что говорит кто-то третий, незримо присутствующий в комнате, кто-то, готовый вот-вот расплакаться. Нужно было какое-то объяснение, которое не показалось бы Фрэнсису надуманным, и оно нашлось достаточно быстро.

— Немного болят плечи. Наверное, растяжение. Результат вчерашнего падения.

Он встал за ее спиной.

— Покажи где.

Шеннон покачала головой.

— Не надо. Ничего особенного.

Пальцы Фрэнсиса коснулись ее плеч у самой шеи, осторожно опустились чуть ниже.

— Здесь?

Ее будто ударило электрическим током, мышцы напряглись, сопротивляясь контакту, но она не отстранилась, а, наоборот, замерла, сопротивляясь желанию податься навстречу ему, прижаться к нему, продлить наслаждение и муку.

— Нет. Фрэнсис…

— Подожди. — Он нажал немного сильнее. — Вроде бы все нормально. Но тебе, пожалуй, лучше поехать домой и сделать прогревание.

Мне нужно не прогревание, подумала Шеннон, а настоящее тепло. Тепло твоих рук.

— Нет, не могу. У меня сегодня много дел. Да и до выходных не так уж далеко.

— Я не могу допустить, чтобы моя жена приходила на работу больной. Если ты сляжешь, мне же придется взять на себя все заботы, связанные с уходом.

— Боишься, что не справишься?

— Боюсь, что справлюсь слишком хорошо.

Шеннон повернулась, но в этот момент на столе зазвонил телефон. Фрэнсис поднял трубку.

— «Сазерленд Билдинг», Фрэнсис Берджесс. Да, конечно, я узнал вас, мисс Макговерн… Трейси.

Шеннон напрягла слух, но устыдилась своей подозрительности и отошла к окну.

— Конечно, Трейси, мы можем обсудить это в любое удобное для вас время.

— Хорошо, послезавтра в шесть, в «Саншайн Плаза».

Фрэнсис положил трубку.

— Это Трейси Макговерн из агентства «Роузбад».

— Я поняла. — Бесстрастный тон давался Шеннон с трудом. — Что ей было нужно?

— Хочет обсудить с нами кое-какие идеи…

— С нами?

Фрэнсис пожал плечами.

— Ну хорошо, со мной. Кстати, ты знаешь такой ресторан, «Саншайн Плаза»?

— Да, супермодное заведение. Тебе понравится.

— Я хочу, чтобы ты пошла со мной.

— Не думаю, что этого хочет твоя подруга. — Шеннон закусила губу. — Извини, наверное, ты снова услышал голос зеленоглазого чудовища. Бедняжка Трейси, боюсь, пробуждает во мне не самое лучшее.

И как теперь жить? — думала она, возвращаясь в кабинет. Неужели ревность станет постоянным спутником моей жизни? Дело ведь не в одной Трейси Макговерн, бесстыдно флиртующей с Фрэнсисом на глазах у всех. Ревность уколола меня, когда Клэр бросила на Фрэнсиса восхищенный взгляд и пригласила на обед. Ревность, зеленоглазое чудовище, застилала глаза кровавой пеленой и туманила разум.

И как можно было быть такой слепой и не замечать, что я хожу по краю пропасти? Как можно было не видеть, куда ведет тропинка доверия и искренности?

Теперь Шеннон знала, что странное чувство, шевельнувшееся во время чтения репортажа об их свадьбе, не было ни цинизмом, ни беспокойством. То было сожаление. Сожаление о том, что романтическая история, описанная репортером, не имела ничего общего с реальностью.

Понимала она теперь и то, почему резко отреагировала на предложение Фрэнсиса пересмотреть условия заключенного ими соглашения. Подсознательно ей хотелось другого: отказаться от самой игры и перейти к новым отношениям. Как юриста Шеннон раздражало его стремление менять установленные правила, как женщине ей было приятно ощущать свою власть над ним.

Да, теперь Шеннон могла признаться, что хочет Фрэнсиса. Но что делать, чтобы получить желаемое? Легко задавать вопросы — трудно на них отвечать.

Фрэнсис предложил перейти от брака фиктивного к браку реальному, то есть дополнить их нынешние отношения сексуальными. Еще вчера Шеннон сочла такой шаг слишком поспешным, слишком смелым и рискованным. Физическая близость всегда ассоциировалась у нее с полным доверием и огромной ответственностью. Сегодня все изменилось.

Ей было мало одного лишь секса. Ей хотелось любви. Ей хотелось распахнуть надежно запертые ворота души, встретить ревущий поток чувств, отдаться ему с тем, чтобы испытать все взлеты и падения, муки ревности и восторг слияния, тихую нежность и безумную страсть.

То, что предлагал Фрэнсис, означало покой, уверенность, надежность. Но что останется от его надежности, когда на него обрушится тайфун под именем Влюбленная Шеннон? Устоит ли он на ногах? И хочет ли она, чтобы он устоял?

С другой стороны, не слишком ли многого она хочет? Не лучше ли удовлетвориться тем, что есть, и жить так, как живут миллионы супружеских пар, — без потрясений и драм, находя счастье в покое и уюте?

Если невозможно получить все, чего хочешь, стоит ли отказываться от всего?

— Смотри, работает, — сказал Фрэнсис, поворачивая ключ в замке. — Это приятно.

— Что? Ты о чем? — спросила Шеннон, успевшая забыть об утренних неполадках в замке. — Ах да. Между прочим, сегодня твоя очередь готовить.

Он вздохнул и покорно кивнул.

— Вот так всегда. Иногда я думаю, разумно ли было давать женщинам право голоса.

— Отказываешься?

— Нет-нет. Но ты уверена, что готова рискнуть? Моих способностей хватит лишь на то, чтобы приготовить бутерброды и заказать пиццу.

Шеннон заглянула в холодильник.

— Бутерброды отпадают, у нас просто ничего не осталось, так что остается пицца. И я выпью чаю.

— Чай? — Фрэнсис покачал головой. — Ну уж нет. Как насчет бокала вина? Может быть, оно поможет тебе снисходительнее отнестись к моим недостаткам.

— Хочешь сказать, что исчерпал все свои таланты утром, когда починил замок?

— В общем, да. — Он достал из шкафчика бутылку бордо, ловко вынул пробку и разлил вино по бокалам. — За то, чтобы завтрашний день был не хуже сегодняшнего.

Шеннон усмехнулась.

— Ты пессимист. Оптимист сказал бы «лучше сегодняшнего». Между прочим, хочу тебя поздравить. Ты совершенно очаровал Вирджинию Костелло и ее дочь. Интересно чем?

— Видишь ли, большинство людей плохо представляют себе, что именно им нужно. Они достаточно консервативны, но при этом не желают довольствоваться тем, что есть у других. Традиционность, дополненная элементами модернизма, — в этом секрет успеха.

— Тебя послушать, так все просто.

— Сегодняшняя простота — это позавчерашняя гениальность.

— Ты просто сыплешь цитатами, — Шеннон присела на край стола.

То ли из-за только что выпитого вина, то ли по какой-то другой причине, ей стало так хорошо, как будто позади остались все тревоги, неприятности и неудачи, а впереди ждал большой праздник. Собственно, сами праздники никогда не доставляли ей большого удовольствия, но промежуток между ними и буднями был чем-то особенным. В такие часы Шеннон жила предвкушением чуда, ожиданием сказки, надеждой на совершенно иную жизнь. Каждый телефонный звонок, каждый стук в дверь заставлял ее вскакивать, бежать, суетиться, а потом, когда оказывалось, что звонила подруга, а в дверь стучал управляющий, она возвращалась на диван и снова включала телевизор, чувствуя, как стучит в груди обманутое сердце.

Сегодня Шеннон не нужно было прислушиваться к телефону или торопиться к двери. Сегодня волшебная палочка была у нее в руках.

— Шен? Да что с тобой?

— Извини, я задумалась. — Она поднялась, допила вино и, избегая его взгляда, шагнула к двери. — Я пойду к себе, переоденусь и немного отдохну.

— О'кей. Я позову, когда все будет готово.

Когда через несколько минут Шеннон вышла в холл, из кухни доносились звуки, свидетельствовавшие о развернутой там Фрэнсисом кипучей деятельности: звенела посуда, звякали сковородки, что-то шипело и булькало. Нарушать творческий процесс ей не хотелось, и она направилась в гостиную.

Коробки по-прежнему громоздились у стен, придавая комнате сходство со складом и начисто лишая ее привычного уюта. Посидев две-три минуты на диване, Шеннон поняла, что ощущение дискомфорта не исчезает, а только усиливается, грозя испортить благодушное настроение.

— Интересное получается разделение труда, — пробормотала она.

Может быть, кухня и впрямь не такое уж страшное место, но менять правила по ходу игры было не в ее характере, а потому Шеннон ничего не оставалось, как взяться за мужскую работу.

Наученная горьким опытом, Шеннон сначала убедилась в относительной легкости верхней коробки, а уж потом потянула ее на себя. Надпись предупреждала о том, что в коробке находится «стекло». На этот раз любопытство взяло верх над воспитанностью, и Шеннон разрезала упаковочную бечевку.

Подозрения оправдались: люди, помогавшие Фрэнсису собирать вещи, просто-напросто смели с полок все, не думая о том, пригодится ли ему это. В коробке обнаружились: мешочек с высохшей, сморщенной картошкой, упаковка лапши быстрого приготовления, четыре вилки и три ложки устрашающих размеров, с почерневшими от времени черенками. Банка растворимого кофе и кружка с надписью «Счастливого Рождества». Из предметов, не имеющих прямого отношения к кухне, Шеннон попались под руку позапрошлогодний журнал «Плейбой», несколько листков с набросками жилых домов, газетная вырезка с рекламой и кассета с записью джазового концерта. И в самом углу коробки, под пластиковой тарелкой, две вещи, без которых не может обойтись ни один уважающий себя холостяк.

Некоторое время Шеннон молча смотрела на эти красноречивые свидетельства человеческого существования, надеясь, что ей не придется разбирать коробку, куда сгребли содержимое холодильника Фрэнсиса.

— Боже мой, и этого мужчину я допустила на свою кухню! Что же теперь делать?

Шеннон поднялась с пола, шагнула к двери, но остановилась, еще раз обвела взглядом вываленные на ковер пакетики, банки и бумажки и… рассмеялась, громко и счастливо.

Может быть, он не образец мужской красоты и не сходит по мне с ума, но жить с ним, определенно, будет нескучно.

Чувство, которое Шеннон испытывала сейчас, было совсем не похоже на лихорадочное возбуждение, ассоциирующееся у большинства людей с любовью. Но от этого оно не становилось ни менее реальным, ни менее значимым. Отец был прав, нельзя вечно жить в любовной горячке, безумие либо проходит, либо убивает.

И кто сказал, что надежность и уют исключают радость, удовольствие, счастье?

Шеннон смела мусор на журнальный лист и пошла в кухню. Пусть Фрэнсис сам разбирается в своем «антиквариате».

Ее не удивили бы облака черного дыма, залитая плита или открытый холодильник, но, как ни странно, все было в порядке, а в воздухе ощущался весьма приятный аромат укропа, лимона и рыбы.

Фрэнсис поднял голову. Он был без галстука, в расстегнутой на три пуговицы рубашке с подвернутыми рукавами и с повязанным вместо фартука полотенцем.

— Ты взялась за мои коробки? Отлично. Кстати, тебе не попадался большой нож? Не представляю, как можно жить, не имея настоящего ножа.

— По-твоему, настоящий нож это тот, которым можно делать все, да? Уж не этот ли? — Шеннон потянула за деревянную рукоятку. — Кстати, как насчет картошки для гарнира?

— Картошки? — Фрэнсис удивленно посмотрел на нее и, очевидно догадавшись, о чем идет речь, рассмеялся. — Ребята бросали в коробки все без разбору, так что, если бы им под руку попалась какая-нибудь спящая на моем диване блондинка, у нас возникли бы проблемы.

— Блондинку я пока не обнаружила, но проблемы у тебя возникнут, если ужин не будет готов через пять минут.

— Не беспокойтесь, мадам, лосось в лимонном соусе уже ждет вас. — Фрэнсис приоткрыл крышку. — Ну как?

— Теперь я понимаю, чем ты приманивал блондинок. — Шеннон высыпала мусор в ведро и села к столу. — Я отложила то, что может тебе пригодиться, так что посмотри потом все сам, хорошо?

— О'кей, я займусь этим после ужина.

Вытирая руки о бумажную салфетку, Шеннон заметила на ней какой-то рисунок и, присмотревшись, узнала знакомые очертания коттеджа, который видела где-то совсем недавно.

— Что это?

Фрэнсис обернулся и, заметив бумажку, покраснел.

— Так… кое-какие планы.

Шеннон впервые видела его смущенным.

— Планы? Фрэнсис, послушай, я не хочу…

— Это совсем не то, что ты думаешь.

— А что я, по-твоему, думаю?

— Не знаю, но, судя по тону…

Теперь уже смутилась Шеннон.

— Ты решил, будто я подозреваю тебя в выполнении левых заказов?

— О Боже, Шен…

Она молчала. Черт побери, почему у нее все получается как-то не так? «Послушай, Фрэнсис, я не хочу…» Что это за фраза? Как эти слова слетели с ее языка?

— Извини. Фрэнсис, я не хотела тебя обидеть. Просто иногда я говорю что-то такое, что звучит глупо или оскорбительно.

— Я понимаю.

— Ты ничего не понимаешь, потому что…

Он выключил конфорку, подошел к Шеннон и сел рядом.

— Позволь мне рассказать тебе кое-что, ладно?

Она кивнула, избегая встречаться с ним взглядом.

— Мы с отцом жили довольно бедно. И у нас никогда не было собственного дома. Я мечтал, что когда разбогатею, то обязательно построю дом. Сам. Лет с двенадцати я собирал модели, одну из них ты видела, рисовал, чертил, придумывал планировку. Когда после колледжа меня взяли на работу, свободного времени стало меньше, а мечты постепенно растаяли. Но привычка осталась, и иногда я беру чистый лист бумаги, карандаш и делаю наброски, фантазирую.

Шеннон подняла голову и виновато улыбнулась.

— Прости.

— Ну вот, похоже, я испортил тебе аппетит.

— Если ты рассчитываешь съесть все в одиночку, то я тебя разочарую. Между прочим, в этой квартире существует один непреложный закон…

— Заранее согласен ему подчиниться.

— Отлично. Так вот: кто готовит, тот и моет посуду.

— Это нечестно!

Фрэнсис стал накрывать на стол, а Шеннон, наблюдая за ним, думала о своем.

Похоже, у них неплохо получается. И на работе, и дома — по крайней мере, в кухне. Конечно, ей хотелось бы большего. Единения души и Тел. Того состояния, при котором каждый ощущает себя половинкой целого. Того чувства, которое наполняет особым значением каждый взгляд и жест. Шеннон знала, что такое пожар любви, не дающий покою, лишающий сна, ненасытный и беспощадный. Каждый, кто испытывал его, каждый, кто пережил его, жаждет снова почувствовать в себе это пламя. Но огонь страсти рано или поздно уничтожает все, а что остается потом? Пепел воспоминаний. Холодная серая зола, безрассудно брошенная в топку дней.

Так может быть, лучше довольствоваться ровным теплом домашнего очага? Конечно, она не настолько глупа, чтобы думать, что достаточно ей щелкнуть пальцами, как Фрэнсис влюбиться в нее. Если у них неплохо получается на работе и в кухне, то, может быть, получится и в остальном?

Почему бы и нет.

В любом случае если предлагают на выбор половину яблока или ничего, возьми половинку и будь доволен.

Никто не говорит о том, что нужно опустить планку. Шеннон согласилась на брак по расчету, основанный на взаимном уважении и верности, потому что уже не надеялась на любовь. Но теперь…

Пусть любовь будет односторонней. В их договоре не было пункта, предусматривающего наличие этого чувства, поэтому с ее стороны несправедливо даже надеяться на то, что Фрэнсис когда-либо полюбит ее. Но никто не запрещал ей любить его и вести себя соответственно.

Фрэнсис говорил, что рано или поздно она захочет физической близости. Он был одновременно и прав, и не прав, потому что Шеннон действительно хотела этой близости, но только с ним.

Фрэнсис через плечо оглянулся на Шеннон.

— Я что-то никак не найду вилки. Если тебя не затруднит…

Он не договорил, потому что увидел в ее глазах нечто, заставившее его забыть о вилках, а заодно и о ножах, тарелках, о лососе под лимонным соусом и о многом другом.

Ее потянуло к Фрэнсису так, словно он был магнитом, а она стальным шариком. Пальцы коснулись белой накрахмаленной рубашки, под которой ощущалось тепло мужского тела. Всего десять крошечных точек контакта, но Шеннон показалось, что они уже сплавились в единое целое.

Она подняла голову.

— Поцелуй меня.

— За нами кто-то наблюдает?

Шеннон улыбнулась.

— Нет. Просто поцелуй меня.

— Что с тобой? — Голос Фрэнсиса прозвучал хрипло и незнакомо. — У нас…

— Ты сказал, что если я пожелаю изменить правила, то должна уведомить тебя об этом. — Она обняла его за шею и притянула к себе. — Так вот, я их меняю.

Каждый раз, когда Фрэнсис целовал ее прежде, им кто-то мешал — то Джейсон в аэропорту, то толпа гостей на свадьбе, — но даже и тогда его поцелуи давали Шеннон основание предположить, что Фрэнсис не новичок в этом аспекте любовного искусства. Даже тогда он пробуждал в ней томление желания, от которого ее бросало в жар, ноги становились ватными, а мир таял в дымке пробуждающейся страсти.

Теперь Шеннон могла позволить себе все, сделать рискованный шаг к краю пропасти, чтобы заглянуть в нее, оценить ее манящую бездонность, испытать восторг падения.

То, что она почувствовала, было чудом. Наверное, если бы ей удалось сконцентрироваться, нашлись бы другие, более точные и выразительные слова. Но сосредоточиться на анализе ощущений не получалось, впрочем, Шеннон и не старалась. Не хотела. Мир перестал существовать, остались только Фрэнсис и она. Из органов чувств лишь вкус и осязание сохранили способность функционировать, и, надо отдать должное, они работали в режиме перегрузки.

Она не пыталась удержать Фрэнсиса, когда он отстранился. В глазах прояснилось, и Шеннон увидела звезды: яркие, сияющие звезды в его расширившихся зрачках.

— Что ты делаешь со мной?

— Я тебя соблазняю.

— У тебя это отлично получается.

Шеннон улыбнулась.

— Если так, то, думаю, ужин немного подождет.

— В твою комнату или в мою?

— В нашу.

Фрэнсис знал, что наибольшая опасность исходит от Шеннон, когда она улыбается. Но одно лишь знание не могло защитить от угрозы, таящейся в соблазнительной улыбке, мужчина просто беспомощен против такого вида оружия, тем более что в данном случае его убийственная сила дополнялась воздействием теплого гибкого тела, мягких, многообещающих поцелуев и приглашений, о которых можно только мечтать.

Он сам не понимал, почему должен противостоять натиску Шеннон, но все же попытался держать оборону, вслушиваться в предостережение внутреннего голоса.

Почему она передумала вот так, сразу? Не далее как вчера она обвинила тебя в похотливости и заявила, что не намерена менять правила. Теперь же прямо-таки вешается тебе на шею. С чего бы это?

Очевидно, решил Фрэнсис, она вспомнила о том, чего себя лишила, я пробудил в ней жажду секса.

Или же дело в чем-то другом? О чем отец и дочь говорили накануне вечером? Что сказал ей Патрик? Шеннон ни словом не упомянула об этом. А я не спросил, вспомнил Фрэнсис. Не спросил, потому что помешали эти дурацкие коробки? Но почему промолчала она? Потому что обдумывала совет отца?

Нет, вряд ли. Вероятнее всего, Патрик прекрасно понимал, что происходит. Но, будучи человеком мудрым, воздерживался от прямого вмешательства в их отношения, предоставляя им возможность разобраться во всем самим.

Мысль о Патрике заставила Фрэнсиса вспомнить о Джейсоне Крамере. Несомненно, Шеннон до сих пор убеждена, что он именно тот единственный мужчина, который достоин ее любви. Если так, то при чем тут Фрэнсис? Рассматривает ли она его в качестве удобной замены, дублера, призванного удовлетворить ее физиологические потребности? Приглашая его в свою постель, точнее заманивая туда, будет ли она представлять на его месте Джейсона?

Что ж, дорогая, подумал Фрэнсис, ты можешь притворяться, что рядом с тобой Джейсон, но из этого ничего не получится.

Он толкнул дверь в спальню и шагнул к кровати.

Ты решила получить свое, а я получу свое, и мы еще посмотрим, чей кусок будет больше и вкуснее.

Его пассивность сначала вызвала у Шеннон легкое недовольство и даже какое-то подобие страха. Почему Фрэнсис сопротивляется? Начать с того, что идея допустить в их отношения секс принадлежит именно ему. Что такое произошло за последние двадцать четыре часа, что заставило его передумать?

Она не успела ничего придумать, потому что Фрэнсис, очевидно приняв решение, внезапно перешел в контрнаступление и перехватил инициативу.

Подняв ее на руки, он вышел в холл и направился к своей спальне.

— Ничего не имею против того, чтобы заниматься любовью в кухне, но всему свое время, а сегодня нам спешить некуда.

Шеннон хотела спросить, знает ли он другие подходящие для таких занятий места, но в этот момент Фрэнсис опустил ее на кровать и поцеловал так, что она забыла обо всем на свете.

К этому времени они оба уже дрожали от возбуждения и, торопясь вопреки высказанному Фрэнсисом намерению утолить желание, не стали тратить время на пустяки. Прелюдии были ни к чему.

Шеннон так и не успела толком понять, как все случилось, да, впрочем, и не смогла бы, наверное, дать объективную оценку тому, что произошло. Она лишь знала, что сначала Фрэнсис довел ее до безумия, потом вознес на пик наслаждения, откуда они оба, пресыщенные и удовлетворенные, медленно скатились в полузабытье.

— Отец был бы доволен, — пробормотала Шеннон, закрывая глаза.

— Ты думаешь о нем?

— Нет. — Она зевнула и перекатилась на бок, уткнувшись ему в плечо. — Я думаю о тебе.

— Это уже лучше. И что ты думаешь?

Шеннон вздохнула.

— Теперь ты получил все, что хотел, — прошептала Шеннон и уснула, едва закончив предложение.

Шеннон проснулась вскоре после рассвета, и первым, что она увидела, было лицо Фрэнсиса. Его выразительные брови сошлись у переносицы, словно он нахмурился или пытался сосредоточиться на чем-то во сне. Она потянулась к нему, но в последний миг остановилась.

Как мало времени прошло со дня свадьбы и как сильно все изменилось! Ей вспомнилось их первое утро в номере для новобрачных. Тогда, проснувшись на диване рядом с Фрэнсисом, она думала только о том, как поскорее покончить с неловкой ситуацией. Сегодня ей хотелось разбудить его только для того, чтобы прижаться к нему, вдохнуть запах его тела и провести весь день в постели, занимаясь любовью.

Однако с утренним светом в человеке меняется многое. Вечером в Шеннон взяла верх чувственная сторона, и все случившееся было прекрасно, восхитительно.

Но волшебство ночи ушло, а голос рассудка, здравого смысла и элементарной осторожности звучал все громче. Хватит разыгрывать из себя искусительницу и действовать, подчиняясь импульсу. Не забудь о работе, об ожидающих тебя делах. И хорошо хотя бы сегодня явиться вовремя.

Что еще важнее, голос напомнил о заключенном с Фрэнсисом соглашении, которое никто не отменял и которое нисколько не утратило своего значения лишь потому, что стало доставлять кому-то мелкие неудобства. Соглашение сохранило силу, а значит, принципы их брака оставались неизменными.

Для нее этой ночью изменилось все. Физическая близость для Шеннон имела еще большую значимость, чем брачная клятва. Она знала, что уже никогда не будет прежней. Что же касается Фрэнсиса…

Разумеется, он получил удовольствие, но Шеннон понимала, что не должна заблуждаться на этот счет. То, что было для нее прозрением, переворотом, переходом в новое состояние, стало для него, возможно, лишь очередным удобством. Ни в коем случае нельзя терять бдительность и контроль над тем, что она говорит и делает.

Глупо, конечно, было с ее стороны не заметить того, что с ней происходит, не увидеть разницу между любовью и увлечением, но если Фрэнсис осознает…

Нет, он не поверит. С какой стати он должен верить ей? Совсем недавно Шеннон была твердо убеждена в том, что любит только Джейсона и никогда не сможет променять его на другого. Кто может дать разумное и убедительное объяснение такой резкой перемене не только во взглядах, но и в чувствах? Никто. Так что, вероятнее всего, Фрэнсис лишь посмотрит на нее скептически, приподнимет выразительно бровь и с сомнением пожмет плечами.

Представив себе эту картину, она поёжилась.

Но существовала немалая вероятность и другого, еще худшего варианта развития событий. Что, если Фрэнсис не захочет поверить? В их договоре о любви не было ни слова. Эмоциональная составляющая любых отношений — материя очень нестабильная и трудноучитываемая. Односторонняя влюбленность ведет к ревности, расспросам, контролю и к прочим малоприятным последствиям, без которых Фрэнсис вполне может обойтись и которые не входили в его планы.

Учитывая все эти обстоятельства, она должна держать свои чувства в узде и ни в коем случае не раскрывать перед Фрэнсисом тайны души. Она удержит любовь в сердце и не даст выхода ревности. Не станет следить за каждым его шагом, не станет задавать вопросов.

Победа разума над чувствами почему-то не обрадовала Шеннон. Она тихонько сползла с кровати, вышла из спальни и побрела на кухню.

Лосось, проведший ночь на сковороде, не только утратил привлекательность, но и немного подпортился, и Шеннон ничего не оставалось, как отправить его в мусорное ведро. Она поставила кофейник на плиту и открыла дверцу холодильника. Накануне Фрэнсис обнаружил в нем лосося, так может быть, и ей повезет. То-то удивится этот соня, когда увидит, что его жена не только собирается позавтракать, но и готовит завтрак. Шеннон представила, как он рассмеется, и едва не задохнулась от счастья.

Ассортимент продуктов подсказывал однозначное решение — омлет. Шеннон поставила сковороду на огонь, убрала на полку пакетики с лапшой и банку растворимого кофе, нашла место для столь ценимого Фрэнсисом ножа, бросила в ящик открывалку и штопор. Оставались журналы и разрозненные бумаги, оценить истинную важность которых мог только сам Фрэнсис.

За спиной угрожающе зашипела сковорода, и Шеннон поспешно повернулась к плите, задев локтем лежавший на краю стола «Плейбой». Журнал тяжело шлепнулся на пол, и из него выпорхнула фотография.

Пока Шеннон возилась с молоком, яйцами, ветчиной, снимок мирно лежал у ножки стула. Омлет получился пышным, высоким и аппетитным. Часы показывали половину восьмого, и Шеннон решила, что пора будить Фрэнсиса.

Она наклонилась и подняла фотографию. На ней была изображена улыбающаяся пара: молодая женщина лет двадцати-двадцати двух в симпатичном коротком платье и рядом с ней… Фрэнсис. На оборотной стороне снимка имелась надпись, рассеявшая всякие сомнения: «Помолвка Фрэнсиса Берджесса и Кристины Гронинг».

Некоторое время Шеннон оцепенело смотрела на счастливые лица обрученных, на дату, на штамп какой-то детройтской фотостудии, потом положила карточку в журнал, а журнал в ящик стола.

Итак, год назад ее муж был помолвлен и, похоже, счастлив.

Теперь многое прояснилось. И то, что Фрэнсис не настаивал на пышной свадебной церемонии. И то, что проявил завидную осведомленность в отношении того, как все должно быть. Конечно, Фрэнсис Берджесс был женихом уже год назад.

Перестань, сказала себе Шеннон, это не имеет к тебе никакого отношения. Фрэнсис не мальчик, и, разумеется, у него были другие женщины. Странно, если бы их не было. Уже первый его поцелуй в аэропорту доказал, что он не новичок в любовных утехах. Уже тот, первый поцелуй посеял семена ревности, быстро давшие всходы. И вот теперь пришло время пожинать плоды.

А они еще шутили о его предполагаемых приходящих любовницах! Шеннон, конечно, ни на минуту не верила тому, что говорила, да и Фрэнсис не воспринимал ее слова всерьез. Но что скрывалось за завесой ничего не значащих фраз? Сколько раз он вспомнил о ней, об этой Кристине Гронинг? Какую роль сыграла женщина с фотографии в его жизни? И почему за помолвкой не последовала свадьба?

Шеннон вспомнила, что Фрэнсис ни разу не говорил о том, как жил в Детройте, если не считать рассказов об отце и о работе.

Теперь Шеннон знала, что скрывалось за его молчанием.

Забудь, сказала она себе. Каковы бы ни были причины, он женился не на ней, а на тебе. А раз так, то Кристина уже не значила для него ничего. Она, как и Джейсон Крамер, стала достоянием прошлого. В противном случае Фрэнсис не сунул бы их фотографию в первый попавшийся журнал. В противном случае он позаботился бы о том, чтобы карточка никогда не попала ей на глаза, ведь ему ничего не стоило даже вчера вечером убрать этот чертов «Плейбой» куда-нибудь подальше, выбросить в мусорное ведро, сжечь или разорвать на мелкие кусочки.

Но в том-то и заключается коварство ревности, что она всегда способна найти контраргументы, противопоставить одним рассуждениям другие, не менее логичные. Ревность — репейник, от которого не так-то просто избавиться.

У него не было возможности увидеть журнал, нашептывал Шеннон противный голосок. Он занимался ужином, а потом тобой. Если бы Кристина не значила для него ничего, Фрэнсис рассказал бы тебе о ней, как ты рассказала ему о Джейсоне.

— Ты сойдешь с ума, если не остановишься, — сказала Шеннон вслух.

Но, и произнося это, она уже знала, что не успокоится, пока не выяснит все детали. Кто такая Кристина Гронинг? Какие отношения были между ними? Почему дело не дошло до свадьбы?

Ответ на третий вопрос напрашивался сам собой. Фрэнсис получил заманчивое предложение от Патрика Сазерленда и променял невесту на преуспевающую строительную компанию. Нужно лишь выяснить, когда отец впервые связался с ним.

Да, ее муж не дурак. Несомненно, он тщательно взвесил все варианты и принял решение не в пользу Кристины.

А если это она ушла от него?

Что, если, соглашаясь на предложение перебраться в Хьюстон, Фрэнсис спасался от одиночества и пустоты, от отчаяния и безнадежности?

Или, может быть, история Фрэнсиса и Кристины повторяет историю Джейсона и самой Шеннон? Не было ли и там слепой веры и любви с одной стороны и циничной игры с другой?

Нет, нет, нет, повторяла она, качая головой. Фрэнсис не стал бы заниматься со мной любовью, если бы любил другую.

Секс и любовь не одно и то же, напомнил ей внутренний голос. Он не занимался с тобой любовью, а всего-навсего переспал.