1
Надпись на дверях, варварски намалёванная автокраской, обжигала девственным встревоженным кретинизмом:
«ГОЛОСУЙ ЗА СПС! НЕ БУДЬ ЗОМБИ!»
Неровные серебристые буквы — кричащие и большие, как недоуменные слёзы облапошенного… Николай брезгливо дёрнул щекой. Поймать бы такого, гадящего на стенах — и самого разрисовать, от нежного личика до кроссовочек… Надпись развалилась надвое, половинки разъехались в разные стороны, и Николай вышел на пустынный ночной перрон.
Двери сзади с грохотом захлопнулись. Электричка коротко свистнула и с воем унеслась в темноту. В бледноватом майском небе замерцали неяркие звёзды. Николай нашарил в сумке пиво, и с хрустом вскрыл; из тепловатой банки рванулась пена.
«С-сучка…» — с вялым отвращением зашипел Николай, отпрыгивая от обильно хлещущей пены. Он отряхнул пальцы брезгливо вытянутых рук, отхлебнул, и быстро пошёл в сторону метро. Рослый и ширококостый, он шагал размашисто и легко, упрямо набычив круглую голову. Его силуэт, мелькающий в скупом свете редких фонарей, стремительно удалялся по дорожке.
…Он шёл домой, а дома его больше никто не ждал. Вчера, наконец, объяснились с Татьяной — и разбежались. «Сучка…» — снова с вялым отвращением скривился Николай, вдруг вспомнив до смерти обрыднувшую блузку Татьяны. Белую офисную блузку (в которой она родилась, наверное) — вечно-стерильную, как её хозяйка… Работа — для продвижения вперёд, фитнесс — для формы, здравствуй-милый-котик-баюн — для личной жизни, лёгкий ужин без жиров — для фитнесса, душ — для снятия напряжений, дезодорант и зубная паста — для свежести, презерватив — для безопасности… Потом опять душ — для очищения, а напоследок «Космополитан» или Мураками — для интеллектуальности и духовности… Пластиковая девушка. Одноразовый романчик.
В аллее темнота совсем сгустилась, одуряюще пахло черёмухой. Звёзды в небе посылали друг другу морзянку загадочных сигналов — но Николай давно был безразличен к межзвёздным сигналам. Он равнодушно шёл, не останавливаясь — туда, где вдалеке приглушённо шумело Выборгское шоссе.
Поглощённый мыслями, он не заметил, как по небу бесшумно, волной, скользнула смутная тень. Потом ещё… Ещё, и ещё… Через некоторое время их стало много; они колыхались и накатывали, как призрачный прибой… Николай же размеренно шёл вперёд, не обращая внимания на происходящее над головой.
…И даже когда он снимал с неё эту чёртову блузку — это было начисто лишено всякой развратности, ради которой всё это… Просто гигиеническая процедура, вроде вынимания и полоскания вставной челюсти. «Отсутствие регулярного секса вредно для здоровья и самооценки» — наверное, так было написано в её женских журналах…
«Сучка…» — в третий раз с неприязнью подумал Николай, отдирая от банки прилипшие пальцы, и сделал глоток побольше, будто запил пилюлю. Только и слышал от неё: «я хочу», «мне нравится», «мне приятно», «мне доставляет удовольствие…», «я уважаю твою точку зрения…» — и никогда не слышал от неё «мы» и «нам». Он снова хлебнул. Впереди уже был виден проспект Просвещения, по Выборгскому шоссе метались взад-вперёд машины, на автосалонах бездушно светились надписи Opel, Chevrolet, Nissan.
А в зените, тем временем, уже безмолвно бушевал шторм. Шторм-призрак. Носились волнистыми лентами бледные холодные сполохи, уже почти доставая до земли своими прозрачными щупальцами. Но Николай не смотрел на небо; а если бы и посмотрел, то всё равно не увидел бы ничего — слишком уж ярко горели рекламы… Да и что тут такого? Не такая и редкая вещь у нас. Подумаешь — мощные выбросы в магнитосферу…
…Никаких чувств у них не было. Она, правда, вчера распустила пузыри — но это просто самолюбие, уязвлённое правдой… А Николаю вообще было на удивление безразлично. До брезгливости — как к перемазанной жиром и кетчупом одноразовой тарелке, когда она вываливается из переполненного мусорного ведра. До полного нежелания — никого и ничего. Просто шёл домой (вернее, в свою съёмную квартирку) — с мерным равнодушием большого часового механизма — и накачивался на ходу безвкусным баночным пивом.
«Не-ет, твоё это всё. Не твоё. Гуляй лучше сам по себе, Кот-Баюн…»
На той стороне шоссе фосфоресцировала сине-зелёными огнями заправка, похожая футуристической красотой на космическую станцию далёкого будущего. За заправкой высились меловые утёсы панельных домов — желанный берег, где тихая гавань двора, и зовут уютные огни очагов в пещерах… «А нажрусь-ка я дома, как следует…» — с некоторым оживлением подумал Николай, и перебежал шоссе.
…Возле заправки растерянно метался человек. Он торопливо перебегал от одного конца тротуара к другому, вертелся, приседал и даже встал на урну, пытаясь увидеть подальше. Забежал на заправку, заглянул в магазин — и как ошпаренный, вылетел оттуда на тротуар, пробежал вперёд, потом обернулся, и побежал к Николаю. Николай спокойно шёл, с любопытством наблюдая. Перед въездом на заправку они поравнялись. Человек (оказалось, совсем молодой) порывисто подбежал к Николаю, и остановился в паре метров, вытаращив глаза, освещённый сине-зелёным светом эмблемы Neste.
— Terve! — задыхаясь от бега, испуганно сказал он. — Hyvää iltaa!
«А…» — сразу всё понял Николай. Он чуть не расхохотался.
— Excuse me, s-sir, please could You tell where I am? I am… I am lost…
Николай, мысленно катаясь со смеху, участливо задрал брови. Жёлтые кошачьи глаза его юмористически искрились в полутьме. Он сочувственно кивал, глядя с высоты своего роста на потерявшегося финна, и собирал расползшиеся по уголкам памяти остатки английских слов. Финну на вид было не больше лет двадцати — двадцати двух. Понятное дело…
— Сорри, камрад, ай донт спик Инглиш гуд. Итс Озерки, — голос слегка подвёл Николая и предательски дрогнул: смех, маскируемый вежливой улыбкой, едва не прорвался наружу. — Андерстэнд?
— Аазерки… — повторил финн, и ещё больше вытаращил глаза.
Не верит?! Странный какой-то финн…
И тут Николая вдруг как холодной водой окатило. Он подобрался, посерьёзнел и мрачно выругал себя за ротозейство. Обычный же приём!.. «Иностранец» или «глухонемой» спрашивает дорогу, а пока лопух старательно размахивает руками, показывая — аккуратно вытаскивает кошелёк. Или кто-то подкрадывается сзади, и…
«Ах ты, паскуда…» — с омерзением подивился Николай, и незаметно закатал кулак. — «Как начнётся — рубану коротким в челюсть…» Он со злой мечтательностью представил этот удар в деталях — от плеча, с проносом, с выбиванием восхитительно чёткого стука об кость… За всех честных людей… Как бы невзначай, тихонько встал вполоборота, старательно храня на лице доверчивое выражение. Вкрадчивые движения, круглая голова с треугольными ушами; плотный, как шерсть, блестящий ёжик волос; жёлтый пристальный огонёк в глазах — он был похож на огромного драчливого кота, вставшего на дыбы. Лже-финн, тем временем, почуял неладное и робко отступил на шаг. Николай быстро щупал вокруг краем зрения — старательно, будто на затылке глаза выросли. Но на заправке не было шевелений, парень неловко топтался на месте…
Нет, померещилось… Не похож был этот парнишка на вора. Типичный финн: дикое лицо иностранца, ударенного балалайкой при пересечении границы, и оттого немного очумевшего. Крупная лохматая светлая голова, уши закрыты волосами, нос картошкой, сам невысокий, одет неброско, в джинсу с заплатками — но аккуратно и чистенько. Хипует, наверное — теперь у них это модно… Взгляд умника.
В круглых честных глазах финна плескалось горькое отчаяние. Как есть финн!.. Николай отпустил плечо и снова вежливо улыбнулся. Однако, это было действительно смешно…
Сзади ослепительно полыхнула голубая ксеноновая молния, резко очертив их длинные тени. Глухо бухая басами, на заправку лихо влетел белый «мерседес»-купе и остановился возле колонки. Распахнулась дверца, в грохоте клубной музыки оттуда резво вынырнуло существо с ногами кузнечика, шикарно обтянутое белой сияющей кожей — при пушистом белоснежном воротнике, светловолосое и золотисто-загорелое. Гордо подняв крошечную белокурую головку с надутыми силиконовыми губками, существо проследовало танцующей походкой платить, стуча тонкими белыми шпильками и перебив запахи бензина своими приторными духами.
— Озерки, Озерки. Выборг роад. — Николай, забавляясь, подмигнул финну, очумело уставившемуся вслед дамочке, и стал сдержанно показывать рукой: — Выборг, Хельсинки — зеа. Просвещения авеню. Сабвэй стэйшн. Метро. — Он уже не мог удерживать улыбку в габаритах, соответствующих вежливости: рот непроизвольно расползался всё шире и шире. Финн, кто его знает почему, дико уставился на туфли Николая. — Но вы туда не попадёте, — Николай показал запястье с часами. — Час ночи, закрыто.
— Так Вы русский?! — вдруг с огромным облегчением выдохнул «финн», на чистейшем русском языке. — А я уж думал, в Финляндию меня занесло… Это что же, Выборг? — он неопределённо показал рукой вокруг, и оторвал, наконец, взгляд от туфель Николая. Теперь он удивлённо смотрел Николаю в глаза, хлопая короткими белёсыми ресницами.
«Тьфу… Наш, значит», — Николай мгновенно потерял всякий интерес к происходящему. Веселье тут же испарилось, как не бывало, вновь накатила прежняя равнодушная брезгливость. — «Наклюкаться и уехать на другой конец города. И думать, что попал в Финляндию. Тьфу.»
Парнишка тем временем заметно повеселел — известие о том, что он не в Финляндии, подействовало на него ободряюще.
«И чего я его за финна принял? Типичный же русак…»
— Да нет, не Выборг, — Николай равнодушно отхлебнул из банки, намереваясь уйти. — Питер. Просвещения. Но метро закрыто.
У парнишки в глазах снова плеснулась паника. Он опять огляделся и жалко улыбнулся.
— Это вправду Просвещения? А с какого конца?
«Идиотский вопрос…»
— Вот видете, проспект Просвещения? — нетерпеливо сказал Николай. — Это Выборгское шоссе. Там — метро «Просвещения», там — «Озерки».
Парнишка с размаху вцепился себе в шевелюру.
— «Озерки»?! «Озерки» уже открыли? И «Просвещения»?
— И не закрывали, — отрезвляюще-безжалостно напомнил Николай. — Двадцать лет как. Вы пойдите, выпейте чаю, скушайте чего-нибудь в буфете на заправке. Если что-то не так — «скорую» вызывайте. А я пойду, ладно? До свидания.
Глаза у парнишки были как у потерявшейся собаки. Николай отвернулся и быстро пошёл в сторону дома.
Сзади раздался топот.
— Товарищ, подождите…
Николай неприязненно обернулся. Вот прилип…
— Помогите мне! Пожалуйста, товарищ… — парнишка тараторил отчаянным голосом человека, которому действительно плохо и который отчаянно нуждается в помощи. — Помогите… Я живу в Ленинграде, в 1985 году, я ничего не понимаю… Я студент… Я не понимаю, где я, и как сюда попал…
Он трясущейся рукой совал Николаю студбилет. Старый советский студбилет.
2
Кухонный стол. Две тарелки щедро наваленных охотничьих колбасок, зажаренных горящими в спирту. Четыре охлаждённые банки пива и пепельница. Массивная литровка ржаной — если вдруг гость пожелает. По запотевшему боку ползёт сложным зигзагом холодная капля… Студбилет на имя Андрея Васильевича Ткаченко, тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года рождения, студента третьего курса Политеха. Три мятых, забытого оливкового цвета, рублика. Пятьдесят три копейки монетами (все не младше восемьдесят четвёртого года — проверено). Единый проездной студенческий билет на май восемьдесят пятого (как новенький). Чёрная пачка «Арктики» (цена шестьдесят копеек).
Верить? Надо быть дураком, чтобы в это поверить.
И надо быть полным дураком, чтобы пройти мимо…
Ох, дурак, дурак…
Николай, стряхнув полночное оцепенение, с хрустом сковырнул кольцо очередной банки пива, и аккуратно долил бокалы.
— Вкусное пиво, — Андрей отвлёкся от телевизора и с уважением потрогал пальцем плотную шапку пены. — «Туборг»… Пена — пятак выдержит…
— Дерьмо, — Николай коротко поморщился. — Сильногазированная жидкость с запахом пива.
— Так вкусно же… — Андрей смущённо заёрзал и с удовольствием понюхал бокал. — Люблю пиво. Такой чистый запах, без кислятины…
— Давай… За тебя, путешественник во времени!..
Они негромко цокнули бокалами и отпили. Андрей неудобно сидел на диване, на самом краешке, осторожно обхватив бокал руками. Парень — если всё это правда — оказался молодцом; быстро оправился, не скулил, не ныл, маму не звал… Растерян, конечно… А кто бы не растерялся, оказавшись вдруг в будущем? За спиной Николая беззвучно мигал разными цветами телевизор, и Андрей непроизвольно уставился в него, вытаращив свои светло-серые глаза. «Сейчас рот откроет», — подумал Николай, и обернулся, неудобно выкрутив шею: по телевизору гнали запись какого-то концерта. — «Ничего, ничего… Глазей в ящик — а я пока за тобой понаблюдаю…»
— Это что, Пугачиха?! — Андрей нервно прыснул.
— Точно! Она самая… — Николай откинулся обратно в кресло. Он привычно, тыльной стороной ладони, лениво помассировал голову, помогая встречными движениями, отчего стал похож на кота, разложившегося в кресле и педантично намывающего гостей. Острые прижатые уши довершали сходство — и ещё глаза, горящие настороженным жёлтым огнём. — София Ротару, кстати, всё такая же — ничуть не изменилась…
«Что делать-то с тобой, путешественник?!»
— Двадцать первый век… Плоский телевизор… Поразительно… А это что, — Андрей нагнулся и постучал пальцем по подоконнику, — неужели пластмасса?!
Он во все глаза смотрел на пластиковый стеклопакет, а Николай задумчиво рассматривал его сквозь бокал. А если всё-таки врёт? Втёрся в доверие к ротозею, подсыпет клофелина, обчистит… А выглядит прилично — так это главный капитал любого уважающего себя жулика… Николай снова потёр голову.
«Конечно, студбилет подделать можно. И рублики с монетками можно подобрать…» Николай повертел в пальцах спичечный коробок — красный, с клоуном в цилиндре, «цена 1 коп», и бросил на стол… Да, в жуликов поверить гораздо проще, чем в провалы во времени. И всё же — он почему-то верил этому пареньку… Хотел верить.
«Дурак… Ой, дурак…»
— Напрягись, вспомни. Давай рассуждать логически. Что-то же должно было произойти — после чего ты оказался у нас? Заснул, упал, напился, нажал кнопку… А?
Андрей повесил голову, и так просидел несколько секунд.
— Понимаешь, ничего такого не было, — подумав, твёрдо сказал он. — Шёл, и вдруг…
Тут заревела на разные голоса, затряслась мобила. Николай, чертыхнувшись, полез в тесный карман джинсов: звонили с не определившегося номера.
— Да!.. — недовольно буркнул он в трубку.
— Коля-а… — громко сказала трубка пьяным хриплым женским голосом. — Коля-а, а я скуча-а-аю…
— Кто это? — Николай отодвинул трубку подальше.
В трубке сосредоточенно сопели.
— Это — я…
— Кто — «я»?!
— Это я, Оль-га… — с чувством собственного достоинства ответил пьяный голос.
— Какая Ольга? Вы кому звоните?
— Ой… Из-вините… — пьяный голос растаял.
— Это что, радиотелефон?! — Андрей весь подался вперёд, даже руку непроизвольно протянул, как ребёнок к игрушке. — С видеоэкраном?.. — он смущённо убрал руку.
Николай сердито посмотрел на мобилу. Поиграв кнопками, поставил «Раммштайн» и дал телефон Андрею.
— Это не видеофон. Так — картинки смотреть…
Андрей зачарованно досмотрел клип до конца. В глазах его стояло восхищение, словно живого Ленина увидел. Он с величайшей осторожностью, как карту на карточный домик, положил телефон на стол.
— Договаривай. Ты шёл — вдруг?..
— Понимаешь, я шёл — и вдруг сообразил, что не узнаю места вокруг. Вывески кругом были иностранные… Почему иностранные, а, Николай?
— Потому что Опель и Ниссан — иностранные автомобили, — невозмутимо ответил Николай, и снова задумчиво выцелил Андрея через бокал, прикрыв глаз. — А перед этим что было?
— Ехал в трамвае. Вышел — темно…
— А платил ты в трамвае как? Кондуктору — или всё ещё талоном? — Николай лениво потягивал пиво, пристально глядя на Андрея из-под лениво полузакрытых век.
— У меня карточка… В трамвае я ехал один…
— А перед трамваем?
— Сел на Светлановской… Звонил из автомата… сокурснице.
— Дозвонился?
— Да…
— Значит, что-то произошло в трамвае… Логично?
«Что за чушь ты несёшь! Ничего не происходило ни в каком трамвае! Просто этот клофелинщик парит тебе мозги!!!» Николай поставил бокал и сердито потёр голову.
— Логично… — подтвердил Андрей, почему-то виновато.
Повисла тяжёлая пауза, и стало слышно, на грани слуха, как где-то далеко ночные идиоты хлопают фейерверком, а этажом выше проснулся соседский кот, и старательно гремит пустой миской.
— На плазменщика, говоришь, учишься? — Николай широко улыбнулся, и долил Андрею пива. — Коллеги… Я — физфак заканчивал, тоже по плазме. У вас лабораторные по преодолению критерия Лоусона уже были? — он снова цокнул бокалом в бокал. — Ну, за дебаевский радиус!
На лице Андрея отобразилось непонимание, плавно перешедшее в смятение — которое, в свою очередь, сменилось восхищением.
— У вас Лоусона уже на лабах достигают?! Чем?! На каких установках?!.
Николай залпом выпил, внимательно посмотрел на Андрея, и виновато улыбнулся:
— Извини, Андрей, это была шутка…
(Непонимающее хлопанье глазами в ответ.)
— Да пошутил я, пошутил, — заразительно засмеялся Николай, ставя пустой бокал на стол. Он потянулся через стол и хлопнул растерявшегося Андрея по плечу.
«Итак, он — и вправду плазменщик… Такой не будет клофелинить, не та порода…»
Андрей ещё немного похлопал глазами, и неуверенно улыбнулся, за компанию.
— Ты меня проверяешь, да?..
Опять повисла тяжёлая пауза.
И тут снова подпрыгнула, озарилась синим огнём, взорвалась ревущим оркестром мобила. С танковым грохотом она медленно поползла по столу. Номер опять не определился.
— Да!!! — зарычал в трубку Николай.
— Николай Иванович? — на этот раз говорил низкий мужской голос. Очень вежливый, очень приветливый голос.
— Да…
— Я по поводу Вашего гостя. Не могли бы Вы…
Голос говорил долго. Николай озадаченно слушал, скашивая глаза на Андрея.
— Да никаких проблем! — наконец, удивлённо пожал он большими плечами, когда вежливый голос замолчал. — Легко!!!
Он со стуком выложил телефон на стол и, набычившись, задумчиво уставился на Андрея.
— Ну-ка, проверь ещё раз карманы и кошелёк. Нового — ничего не появилось?
Андрей, тоже удивлённо пожав плечами, снова достал потёртый бумажник с адмиралтейским корабликом и надписью «Ленинград», и стал выгребать его содержимое на стол — старые проездные, магазинные чеки…
— Листовка какая-то… — он с недоумением развернул сложенный пополам лист плотной глянцевой бумаги.
На листе типографским способом было отпечатано:
ДОРОГОЙ ДРУГ! ЕСЛИ ТЫ ЧИТАЕШЬ ЭТИ СТРОКИ, ЗНАЧИТ…
3
Коммунизм… Да, это был коммунизм. Тот самый, который нам обещали. Огромный, как выставочный зал «Ленэкспо», универсам; циклопические стеллажи, плотно заставленные тоннами товаров. Стеллажи образовывали настоящие улицы, уходя вверх на высоту трёхэтажного дома. Бесшумные автопогрузчики, блестящие, нарядно раскрашенные, сновали по улицам и перекрёсткам, спуская товары покупателям. Громадные аквариумы сияли праздничной иллюминацией — там плавали осетры и карпы, угрюмо ползали омары с заботливо замотанными могучими клешнями, жались в углы длинноусые лангусты, громоздились друг на дружку гигантские колючие камчатские крабы. На ледяных россыпях аппетитно ждали угри, дорады и самые настоящие осьминоги; алели разделанные лоснящиеся туши красной рыбы. Гигантские креветки, какие-то толстые кальмары (каракатицы?), креветки помельче разных видов, какие-то незнакомые твари и рыбы… Икра всех цветов и размеров, балыки, селёдки, анчоусы, рольмопсы, нарезки… Какой-то молодой азиат в поварском колпаке (японец?!) ловко крутил из риса и рыбы колобки и рулеты, укладывая их красивыми разноцветными рядочками. Чудо-магазин. Город-магазин. Солнечный город…
«Рехнуться можно — до чего интересно! Экскурсия… Не на Валаам, не на Байкал, и даже не на Кубу — а в будущее! Подарок судьбы. Остались всего сутки, и время безжалостно тикает… Надо успеть подглядеть всё. Надо успеть… Чёрт, почему именно мне такая честь? И почему — „Федеральная Служба Метрологии“?.. Кто они такие?»
Андрей возбуждённо озирался в рыбном отделе. Николаю полчаса назад позвонили на радиотелефон, и он умчался, велев Андрею не теряться — и брать что понравится («ничего, сожрём!»), только в пределах разумного. «Каждому по потребностям?» — переспросил тогда Андрей, и Николай, набычившись и дёрнув щекой, процедил что-то вроде «да, у каждого теперь потребности… мы тут все исполины духа и корифеи…» Хороший оказался мужик — Николай; мир не без добрых людей… Основательный и спокойный, как дубовый шкаф.
«Что можно сделать? Как этим шансом воспользоваться?! Шанс — бесценный, другого такого не будет… Просто любоваться магазинами — интересно, но глупо…
Подсмотреть тиражи лотерей? Фу, пошлость какая…
Порыться в научных журналах, чтобы знать, куда копать? Но пока овладеешь темой — её уже успеют сделать своим ходом…
Интернет? Да, это великая вещь; но всё равно ничего не успеть, он у нас уже на подходе…
Найти родню? Нет, не надо… Мне запрещено искать самого себя — но и про родню тоже не хочу ничего знать… Вдруг?.. Незнание Отмеренного Срока делает нас практически бессмертными…
Неужели — только глазеть? Неужели я неспособен на большее?!»
Андрей ухватил жестяную банку с красной икрой. Сто восемьдесят рублей — это было, как объяснил Николай, примерно рубль восемьдесят на привычные ему деньги. Очень недорогая у них тут красная икра. А доллар, получается — двадцать три копейки, притом по-настоящему, меняй-не-хочу… Коммунизм. Мясо, хлеб, молоко — примерно в одну цену… А водка, коньяк — вообще смешно стоят… А СКОЛЬКО ТОВАРОВ!!! Воистину это коммунизм — капитализм просто не может быть таким светлым будущим!.. Подумаешь — деньги и частная собственность; главное ведь не шашечки — а ехать, верно? А с «ехать» — тут как раз всё в порядке… Андрей за всю жизнь не видел столько видов колбасы, сколько сортов одной только сырокопчёной висело и лежало в здешнем отделе… И сколько импортного — куда там «Альбатросу»… Он взял другую банку с икрой — почти точно такая же, она стоила почему-то сто сорок рублей. В соседнем лотке лежали банки по двести — и снова почти такие же, как первая. Икра красная, сорт первый… Андрей ничего не понимал. На всякий случай он выбрал среднюю, за сто восемьдесят, и положил баночку в тележку. Однако, ноги уже гудели, как после пары десятков обойдённых залов в Эрмитаже… И товары, товары, товары; ряды бессчётных комбинаций товаров, по большей части совершенно незнакомых, и непонятно, чем отличающихся друг от друга — от них рябило в глазах, и зарождалось даже какое-то усталое отчаяние — от невозможности во всём этом разобраться и перепробовать…
«Жизнь здесь — хороша, спору нет. Мне нравится… Как всё ошеломительно неожиданно повернулось — совсем не так, как мы видели…
Как же мы спорили в общаге — до хрипоты, почти до мордобоя! А ведь всё оказалось просто — нормальная жизнь, просто более достойная. Ведь это — то, чего мы все хотели! И какая разница, как это называется, капитализм или коммунизм — если важен результат?
Кто работает — тот живёт хорошо! Вот взять Николая: простой человек, не капиталист — но живёт так, что наш главный факультетский фарцовщик Шушара повесился бы от зависти… Работает, свободен и независим — и неплохо обеспечен. Никто его не обворовывает, не пьёт из него соки, как нам с детства вдолбили. В жизни важнее всего — работа и люди. Всё остальное от лукавого; правы были те, кто говорил, что у нас просто неэффективная экономика, плюс абсолютно ложное понимание Запада, и в придачу дикое небрежение людьми — и что надо перенимать мировой опыт, а не изобретать велосипед… Люди работают, довольны и обеспечены — что ещё нужно?
…Но вот ведь загадка… Столкнулся с будущим — а моей профессии здесь нет места… Наука остановилась, упёрлась в тупик. Мы ждали гораздо большего — термояд, межпланетные полёты, роботы… Замиллиардолетие какое-то, гомеостазис…
Что же, выходит — зря я в физику пошёл?! И надо было идти по стопам отца — в нефтянку? Нет! Нет, и ещё раз нет! Я очень уважаю отца, и его культ профессиональной личности, и люблю его мазутно-индустриальный консерватизм, плоды которого можно трогать пальцами… но физика выше нефтянки! Абсурд — почему здесь строители и нефтяники на коне, а не физики? Ведь туда шли троечники, те, кого никогда не взяли бы ни в физику, ни в математику, ни в мед — шли, чтобы идти хоть куда-то… И вообще: кто здесь на коне — если вдуматься? Люди профессии — или люди особого склада?.. Люди ума — или люди чего? Почему троечники важнее умников? Может, они умнее в чём-то другом?»
Да, люди… Люди здесь чем-то были похожи на иностранцев. Они спокойно и уверенно выбирали товары, и держались как-то особенно, стильно. Не было видно вездесущих ажиотажных бабулек, которые всегда первые в очереди. Не было и авосек. Люди нарядные, все в фирменном. Плееры, радиотелефоны, непринуждённые улыбки, кожа и элегантные оправы, разумные ясные взгляды… Люди будущего. И эта нелепая мода — на странные туфли с загнутыми носами, как у Николая…
Какая-то эффектная яркая девица, не обращая внимания на Андрея, качающейся походкой манекенщицы подкатила тележку, и стала задумчиво перебирать баночки. У девицы был голый поджарый живот, в пупке — кошмар какой! — блестела серьга. А джинсы были приталены столь низко, что открылись подступы к таким местам… А может, уже даже и не подступы… У Андрея закружилась голова. Ну и наряд… Девица же, нисколько не смущаясь, деловито присела, широко разведя колени в стороны — отчего джинсы сзади съехали до половины. И ямочки под гибкой блестящей талией, знаком качества… Андрей смущённо закряхтел.
— Ну, как ты тут без меня? — рот подошедшего Николая был растянут до ушей. Он тоже весело косился на гладкие подробности присевшей девицы, и глаза его светились жёлтым блудливым огнём кота, закладывающего петли вокруг валерьянки. Потом он заглянул в тележку — и вдруг улыбка сползла с его лица. — Ну ты, брат, и какашек набрал… — он взял в свою огромную пятерню пакет с сосисками; жёлтый огонь в его глазах потускнел, стал озадаченным, даже сочувственным. — Только не обижайся, ладно? Меа кульпа, забыл тебя предупредить…
Андрей покраснел — ему было неприятно, что он сделал какую-то очевидную глупость.
— Почему — дерьма? «Молочные» — отличные сосиски… Зажрались вы тут, посмотрю…
— Понимаешь, — Николай откатил тележку, и, подмигнув, стал деловито, охапками, разгружать её содержимое в ближайший холодильник, — в наше интересное время девяносто пять процентов товара — это дерьмо, сделанное говнюками из дерьма. Масса товаров просто опасны для здоровья.
— Нитраты, что ли? — пробормотал шокированный Андрей.
— Нитраты… — Николай недобро прищурился и агрессивно зашевелил блестящей шерстью на голове; казалось, он собирается кому-то дать в глаз своим здоровенным кулаком. — Тут не то что нитраты — тут такая изуверская химия… Нам такое раньше и не снилось. Сейчас сосиски делаются из мясных отходов, перемолотых сисек, писек, жил — и то, этого добра там меньше двадцати процентов, а остальное соевый концентрат и химия. Притом что одни «молочные» хотя бы похожи вкусом на старые добрые «молочные» — а остальные и на вкус напоминают то дерьмо, из которого сделаны. Ты выбрал те, которые похожи вкусом на дерьмо.
Снова заорал телефон Николая. Звонил кто-то хорошо знакомый, и опять по работе: говоря, Николай посмеивался, и беззлобно, доверительно матерился, через каждое слово.
— И что, в магазин такое допускают?.. — недоверчиво спросил Андрей, когда Николай, довольно отдуваясь, убрал телефон.
— А что делать? Другой жратвы у меня для вас нет, как говорится.
— А рыба живая? Там, в аквариумах? Крабы, омары…
— Дорого, — равнодушно пояснил Николай. — Это очень дорого. Кстати, бывал я на садках, где сёмгу выращивают. Сыпят в эти садки специальный комбикорм. Даже треска, которую ловят рядом с таким садком, имеет нарядное ярко-красное мясо. А что в этом комбикорме помимо красителей, какие антибиотики и гормоны — никто не знает. Жуём что дают…
Андрей снова обвёл город-магазин взглядом. Горела ясными чистыми цветами подсветка, загадочно мерцали плоские экраны… Мысль о каких-то опасных продуктах в этом сияющем раю XXI века казалась дикостью, кощунством… Наверное, Николай — просто ворчун, обычное дело…
— А как отличить нормальный товар от барахла?..
— А никак, Андрюха… Пробуешь одно — оно… Другое — опять оно… Третье — вроде не совсем оно… Через полгода-год и эта марка — тоже идёт вразнос и становится им… Так вот мы и живём — творим, выдумываем и постоянно пробуем, всё новое и новое… Нам скучать некогда, у нас очень сложная и насыщенная постоянным выбором жизнь. — Николай достал из тележки бутылку коньяка. — Это вот — не коньяк…
Андрей озадаченно смотрел на бутылку со знакомой наизусть этикеткой, как на ребус «найди десять отличий», мучительно силясь разглядеть подвох. На этикетке, как и положено, было написано «Коньяк» и стояло пять звёздочек.
— Это — спирт с красителями. А более-менее нормальный пятилетний коньяк стоит рублей четыреста — как минимум. И то сплошь подделки.
Николай достал икру и скептически задрал бровь.
— А икру, пожалуй, возьмём. Эта вроде ничего.
Он снова ободряюще подмигнул и покатил тележку к мясным холодильникам.
Андрей потащился следом. Он потрогал уши — они пылали; второй раз уже за время, проведённое в этом городе-магазине. В первый раз это случилось, когда к нему подошла хорошенькая продавщица, в яркой кепке-бейсболке (10 рублей у спекулянтов такая стоит, между прочим!), и запросто так предложила попробовать копчёной колбасы. Колбаса была порезана маленькими кусочками и разложена на подносе, в каждый кусочек была воткнута пластиковая шпажка — и Андрей растерялся, не зная, сколько за это надо платить. Колбасы очень хотелось; однако денег у него не было — и это было чертовски унизительно… Тогда Андрей рассердился на настойчивую продавщицу, всё протягивавшую свой поднос — ему показалось, что она нарочно издевается над безденежным человеком. Он налился кровью, довольно грубо сказал «Извините! Я не хочу!», и ретировался в другой отдел.
Николай тем временем уже охотился за мясом. Вокруг ледника собрались несколько желающих выбрать куски получше; хотя они держались корректно и спокойно, между ними всё-таки ощущалось некое торопливое соперничество, сдержанное вежливостью. Николай же, нисколько не церемонясь, ловко выхватывал самые дальние упаковки, пользуясь преимуществом в росте и длине рук. Глаза его сияли хищным азартом. Он был очень похож на кота, орудующего в хозяйском холодильнике…
«Подглядеть в научные журналы — не годится ещё и потому, что это будет кража… Украсть чьё-то изобретение или открытие — мерзко это…
А вот с бизнесом таких угрызений не испытываю. Подсмотреть чей-то удачный бизнес и опередить — это всегда пожалуйста… Странно, в этом почему-то нет ничего мерзкого.
Стоп! Отчего не получается придумать ничего — кроме как разбогатеть? Не понимаю… Что за мещанство? Чего я хочу?
Чего я хочу — что богатства мне мало, а украсть чужое открытие мерзко? Вот Шушара здесь бы развил деятельность… Накупил бы кассет, джинсы всякой. Видиков бы несколько раздобыл, дублей-бумбоксов, и долларов не меньше тысячи — в лепёшку бы расшибся, но раздобыл бы; здесь это несложно. Дома бы это загнал — и жил бы богачом… Странное дело — что-то тут не связывается!.. Поскольку здесь джинсов, видиков и долларов навалом, и стоят они копейки — то, значит, с наступлением светлого будущего Шушара растерял бы свои богатства? И, получается, я должен делать не так, как Шушара? А может, наоборот — надо становиться таким, как он — он всегда везде пролезет? Или вообще ничего не нужно делать — все мы, через двадцать-то лет, будем такими же стильными людьми будущего? Богатеть, как мечтает Шушара? Искать новое? Творить? Что мне может дать будущее, кроме богатства?! Да, вопрос… Через двадцать лет я снова здесь окажусь…
Что же мне делать, как использовать шанс? Программированием заняться, пока не поздно? Или бензина накупить? Абсурд — здесь бензин ценнее видиков, а у нас его — как грязи, копейки стоит, а видиков нет… Здесь зато долларов как грязи, а бензин дорогой…
Чёрт… Если бы найти, увидеть себя будущего — можно понять заранее… Узнать ошибки… Сразу всё понять… И ведь нельзя!!!»
— А всё же, это здорово, — задумчиво сказал Андрей Николаю, когда тот вернулся от ледника, — что по времени можно перемещаться… Выходит, это решаемая задача. В голове не укладывается… Получается, наш мир устроен гораздо сложнее, чем считает современная физика…
— Тебя, смотрю, будущее уже не интересует? — Николай иронически прищурил пристальные кошачьи глаза. — Задание тебе уже наскучило, решил сбежать — в высоты фундаментальной науки?
Андрей смущённо улыбнулся.
— Как ты думаешь, кто они такие? Почему — «Федеральная Служба Метрологии»? Зачем им это вообще понадобилось — везти меня на экскурсию?
— Может, ты — будущий изобретатель машины времени, — проницательно предположил Николай, — и тебя знакомят с предметной областью?
Андрей зарделся. Он действительно собирался стать крупным учёным. Хотя встреча с будущим, надо сказать, несколько поколебала это его желание… Если он окажется нужнее обществу в другой роли… Но ведь неспроста же он избран. Значит, за что-то необычное. Для какой-то важной миссии…
4
В книжном павильоне с Андреем поначалу приключился лёгкий столбняк. Николай, посмеиваясь, смотрел, как тот, очнувшись, жадно ухватился за книги.
— Стругацкие… — глаза Андрея смотрели с мольбой и благоговением. — «Волны гасят ветер» — это про что? Ух! Новая вещь про Максима?!
— Пойдём, Андрюха, у меня дома всё это есть…
— А «Отягощённые злом», а «Град обреченный»?.. — Андрей тянул ему книги.
— Есть, есть, — смеялся Николай. — «Град» — отличная вещь, обязательно дам тебе почитать. А «Отягощённые злом» — мне совсем не понравилась… Чернуха.
— «Мастер и Маргарита»!!! Шефнер… Ефремов… Снегов… Знаешь, у нас в городе всяких книг навалом, не то что в Ленинграде — но вот Стругацких и Булгакова нету…
— Да есть у меня дома, всё есть. Пойдём.
— И «Сказка о тройке» есть?!
— Даже две… Пойдём.
Но Андрей опять застрял: как молодой спаниель, увидевший уток, он рванулся к стоящей особняком группе глянцевых книг. «Тайны НЛО», «В поисках Атлантиды», «Оккультные силы III Рейха», «Тайная Шамбала», «Телепатические явления» — и тому подобное. Андрей торопливо листал, как голодный глотает, а Николай снисходительно тянул его за рукав.
— Пойдём, хватит дурь всякую в рот тащить.
— Почему — дурь? — Андрей, не пришедший ещё в себя, ошалело оторвался от атласа с рисунками типовых НЛО. — Наука ведь изучает эти явления. Даже в «Очевидном-невероятном»…
— Потому что это — не «Очевидное-невероятное», а полная и абсолютная дурь. Враньё. Написано шарлатанами — для опредлённой категории дураков. Можешь мне поверить.
Тут Андрей взбеленился:
— Как в книге может быть ложь?! Её же не пропустят!
Николай быстро оглянулся на очкастую пожилую продавщицу, похожую на мисс Марпл. Та, спустив очки на кончик носа, сосредоточенно чирикала красной ручкой в газете с кроссвордом, не обращая на них внимания.
— Пойдём, — он опять настойчиво потянул Андрея за рукав. — Брось каку. Честное слово, там всё — враньё. У нас пишут не правду — а то, что хотел бы увидеть читатель. Про богов, демонов, колдовство, астрологию, летающие тарелки…
Андрей с сожалением выпустил книги, и пошёл к выходу, как вдруг опять резко остановился. Уши его побагровели, и лицо пошло пятнами: прямо перед ним стояли яркие журналы с голыми телами на обложках.
— Порножурналы, что ли?! — в полном смятении шёпотом спросил он. — «Плейбой»…
— Пойдём, пойдём, у нас этого говна навалом…
— Что-то желаете приобрести? — тут же заинтересованно оторвалась от кроссворда мисс Марпл.
Николай нетерпеливо подтолкнул Андрея к выходу.
На улице молоденький гастраб-таджик, собирающий пустые тележки, с трудом толкал длинный и очень тяжёлый поезд, составленный из тележек, и Николай недовольно остановился, пропуская его. Одна тележка уехала вперёд, и Андрей, бросив пакеты с покупками на асфальт, побежал её ловить. Николай с удивлением смотрел, как тот помогает завести тележный поезд в автоматическую дверь.
— Коммунизм… — Андрей, пылая лицом, наконец прибежал, в восторге подхватив пакеты.
Николай, достав брелок, серьёзно посмотрел на него.
— Коммунизм?
— Ну раз всё есть, всё можно — значит, коммунизм! Светлое будущее!
«Форестер» проснулся и радостно тявкнул сигнализацией, приветствуя хозяина. Николай открыл дверцу багажника и стал закидывать пакеты.
— Пошёл такой «коммунизм» в жопу, — мрачно сказал он, прикрывая багажник.
— Почему? — обиженно спросил Андрей, садясь, и потянул ремень безопасности. Очарованный будущим, он горячо бросился отстаивать обретённый рай: — Ну ладно, еда бывает плохой — сам говорил, можно нормальную найти. Что поделать: накормить человечество без синтетики — вряд ли возможно. Но книги какие! И фильмы любые можно дома смотреть! Машина у тебя какая… — глаза Андрея горели, как у карапуза в магазине игрушек.
Николай вспомнил, что последний раз читал книгу месяц назад. Нарочно поездил тогда в метро — чтобы спокойно почитать…
— Книги-то есть, Андрюха — а вот времени читать нет. Пашу, как папа Карло. И друзья пашут — месяцами не видимся… Да и кино, когда дома на диске есть — почему-то всё никак не соберёшься его посмотреть…
Андрей дёрнул плечами и засмеялся.
— Что же такое могло случиться, что времени почитать нету?
Он не верил…
— А ничего особенного не случилось. Экономическое чудище у нас случилось. — Николай выкрутил послушный кожаный руль, и рванул с места; он любил агрессивную езду. — Ты работаешь, и тебе прилично платят. Потом, если ты работаешь хорошо и продуктивно, тебя немного повышают — и денег подбрасывают побольше; притом работы тоже прибавляется. И так снова и снова — до исчерпания возможностей человека. А человечек и рад — денег куры не клюют… А потом удивляемся — почему времени ни на что не хватает.
— Работа — это же смысл жизни! — неунывающе заметил Андрей. — Выше хвост!
Николай с отвращением скривился.
— Я готовился стать физиком. А работаю — долбаным менеджером в грёбаной стройфирме…
И, втопив газ так, что Андрея опять вжало в кресло, добавил тихо и явственно:
— Ненавижу…
Некоторое время они в молчании неслись по бульвару. Сыто и успокаивающе взрыкивал мощный мотор, тихонько мурлыкало радио. Андрей легкомысленно вертел головой, рассматривая новые дома и машины вокруг.
— Вот ты какое, будущее… — по его лицу блуждала блаженная улыбка. — Как много машин! Как за границей… А ведь и вправду, дома стали делать из пластмассы…
Николай добродушно усмехнулся, зыркнув весело горящим жёлтым глазом:
— Это не дома из пластмассы, это отделка такая. Вентилируемые фасады.
— Рекламные щиты… Красиво, — заметил Андрей.
— Тьфу…
— Ты просто привык и забыл, — серьёзно сказал Андрей. — А ведь здесь был унылый серый район. Безликий, пустынный — прямые линии, бетон с пятнами потёков. А теперь — посмотри, как много новых весёлых красивых домов появилось… Нет больше унылости. Реклама украшает, раскрасила серость…
— Тьфу…
Вдруг Андрей закричал:
— Стой!
— Что?!
— Женщина лежит у дороги!
— Где? — Николай вильнул к тротуару и дал задний ход.
На пыльном газоне боком, поджав голые колени, лежала молодая женщина в короткой юбке. Соломенные волосы растрепались, скрывая лицо. Джинсовая курточка перемазана. Под щёку она положила испачканную руку; на бледном колене темнел синяк.
Николай снова нажал на газ.
— Проститутка, — пояснил он. — Перепила, отдыхает после ночной смены. Или ширнулась трудовой дозой, не сходя с рабочего места.
— Проститутка?.. Доза?.. — озадаченно повторил Андрей, и затих.
Через некоторое время он вдруг тихо попросил:
— Коля, давай вернёмся… А если женщине просто плохо?
Николай мысленно застонал: ближайший разворот был очень далеко. И возиться с пьяной шлюхой ему совсем не хотелось.
…Жилистый усатый врач, в выцветшем синем комбинезоне с красным крестом, собранный и очень серьёзный, торопливо захлопнул дверцу, «скорая» взвыла сиреной, и умчалась в потоке машин, увозя девушку. Самая обычная девушка, довольно миленькая — только вывалянная в пыли. Она еле шевелила языком, тихонько плача от боли: вечером шла домой, вдруг всё закружилось; упала, и так лежала. На многолюдной улице, до самого полудня, лежал человек с приступом — и никто не подошёл…
Вернее, кто-то всё же подходил — у девушки исчезли сумочка и мобильник…
Николай угрюмо молчал. Он избегал смотреть Андрею в глаза.
5
— НЕ ТРОГАЙ!!!
Андрей вздрогнул и от неожиданности выронил шприц, отдёрнув руку, словно укололся. Одноразовый шприц, тонкий, как карандаш — Андрей таких ещё не видел. Шприц лежал на ступенях, остро поблёскивая короткой иголкой в свете тусклой лампочки — Андрей его случайно задел ногой, и хотел выбросить в мусоропровод; он очень не любил мусора и надписей на стенах. А в подъезде Николая стены, недавно покрашенные, уже были изуверски разрисованы фломастером и аэрозольными красками. Разноцветные угловатые объёмные буквы, уродливые и кричащие, незнакомые английские слова и кривые эмблемы. Безвкусная грязная мешанина красок — как в фильмах про Гарлем. И этот шприц…
— Ты не укололся?!!
Николай почему-то сильно побледнел; он нагнулся к Андрею через перила, и напряжённо смотрел прямо в лицо. Как взрослый, спрашивающий «Где бо-бо?» у ребёнка. На лбу и верхней губе у него заблестела испарина, и зрачки стали похожи на чёрные блестящие пуговицы.
Андрей испуганно посмотрел на руку, и замотал головой.
— А ногу?! Не уколол?!
— Нет…
Николай стремительно спустился к Андрею, вытащил из кармана клочок бумаги, и, кряхтя, очень злобно ругаясь, брезгливо подхватил шприц — через бумагу, двумя пальцами, как ядовитого паука. Шприц он отправил в шахту лифта, просунув через решётку.
— Ты точно не укололся? — с недоверчивой тревогой переспросил он, вернувшись к Андрею.
— Да нет же! А в чём дело? Вы тут нестерильности так боитесь?
Николай сурово набычился:
— Руки — будешь мыть несколько раз, понял?
— Как скажешь, — удивлённо пожал плечами Андрей. — А что это за шприц?
— Наркоманы, Андрюха… Героин. Такую заразу можно подхватить — не дай Бог.
Глаза Андрея сделались огромными и замерли, как у святого на фреске.
— Г Е Р О И Н?! У нас?! А милиция?..
— Много их, Андрей. Как алкашей в наше время. Везде эта дрянь валяется… Пошли.
— М Н О Г О?!!
Двумя этажами выше на площадке курили малолетние девицы. Сладенько пахло шоколадными сигариллами. Увидев Николая и Андрея, они разом умолкли, и проводили их долгими, ничего не выражающими взглядами — глупенькими и ясненькими, как у мультяшек. Шприц был явно не их.
Дома Андрей, под благосклонно-одобрительное бурчание Николая, несколько раз тщательно вымыл руки. Пока Николай рассовывал остатки пикника в холодильник (сказать кому — не поверят: шашлык не доели!), Андрей включил телевизор в комнате. Он тут же непроизвольно уставился в экран, зачарованно оцепенев — как будто у горящего в темноте костра. Показывали рекламу.
Насколько же реклама была интереснее, живее, красивее бесконечных советских кинозарисовок с заунывными видами природы! Андрей мгновенно погрузился в сияющий мир алых блестящих губ, медленно летящих лёгких прозрачных тканей, длинных роскошных ресниц. Призывно пенилось, падало блестящими струями в бокалы кристально-чистое пиво. Пушистые игривые собаки весело брали препятствия, размахивали хвостами и чавкали консервами. Это было забавно и приятно, как калейдоскоп в детстве. Щекотало чувства. Красиво. Ни о чём не надо думать — и яркие цветочки… И волновало. Что-то внутри сладко затомилось, какая-то тоска по упущенному в жизни. Немедленно захотелось сделать что-нибудь важное, какое-нибудь большое дело — построить свой дом, или гнать на мощной машине в Москву, где протанцевать до утра с незнакомкой…
— Алё! Выключил бы ты дуроскоп… — Андрея как будто грубо разбудили, вырвав из сладкого сна. Он с досадой обернулся. В дверях стоял Николай с пластмассовым чайником в руках, и агрессивно, исподлобья, смотрел на телевизор — как будто хотел его забодать. — Нашёл что смотреть — рекламу…
— Это — тебе неинтересно, — обиделся Андрей. — Ты уже сто раз это видел, а я — ни разу. Ведь экскурсия же! — проникновенно напомнил он. — Тебя просили показать мне ваш мир — вот мне и интересно…
Николай тяжело засопел, недовольно зыркнул жёлтыми глазами, и ушёл на кухню грохотать посудой.
Тем временем началась историческая передача. Вёл её сиротски обстриженный, интеллигентного вида историк в тощеньких очочках, высокий и нескладный, со скорбно задранными, как у Пьерро, густыми бровями, короткой грязновато-седой бородкой-щетинкой и кривым, как ятаган, мясистым носом. Быстро и тревожно мелькали кадры хроники, непрерывно лилась музыка — то торжественная, то беспокойная; калейдоскопом сменяли друг друга благообразные портреты дореволюционных деятелей, оскаленные лица революционеров — а бархатистый, аристократически-сытый голос ведущего всё вещал и вещал, напористо и без остановки. Ведущий то задумчиво бродил среди бесконечных стеллажей архива, то барственно восседал в уютном кабинете, обложившись толстыми фолиантами, то с величественностью экзаменатора стоял у школьной доски с мелом, задавал зрителю риторический вопрос — и, старательно оттопырив выпуклый зад, рисовал в подтверждение жирный знак вопроса, похожий на двойку за знание истории. Сыпались вдумчивые и исполненные мудрости цитаты премьер-министров и князей. Говоря о министрах-князях, ведущий мечтательно причмокивал, вытягивал трубочкой влажные сластолюбивые губы, и делал скорбные коровьи глаза. А упоминая СССР или большевиков, он менялся: вместо сытого причмокивания — начинал неприязненно скалить белый конский зуб, брезгливо отплёвываться словами, в очочках промелькивал стальной гиммлеровский блеск, и от его отравленных слов, мало-помалу, зарождалось смутное желание бить, стрелять и запрещать. Говорил он ужасные вещи, смысл которых не сразу дошёл до оторопевшего Андрея. Говорил убедительно, непрерывно пересыпая речь кинохроникой, зачитывая цитаты — и некогда было вдуматься, остановить мысль на услышанном. Как карты в старом фокусе про разбойников, колющих дам пиками, один за одним выкладывались новые и новые поразительные факты… Это было дико и невероятно… Оказалось, большевики вовсе не были добром! Не были они и за рабочих. Напротив, они — все до одного властолюбивые бездарности и садисты — в угоду своим низменным инстинктам развалили, растащили могучую процветающую страну… Андрей, понемногу поддавшись, незаметно для себя запылал праведным негодованием вслед за ведущим.
— Не надо этого геббельсёныша слушать, — вдруг сказал из-за спины Николай, и, вытирая на ходу полотенцем руки, торопливо щёлкнул кнопкой питания — с каким-то наслаждением, будто слепня прихлопнул.
В комнату вернулись тишина и нормальный ровный свет люстры. Иллюзия понемногу стала таять.
Андрей, всё ещё глубоко потрясённый, молчал.
— Поверь, Андрюха, не надо это слушать. Вообще, телевизор не надо смотреть. Есть масса гораздо более интересных занятий.
Андрей недоверчиво посмотрел на Николая, и спросил первое, что вспомнил:
— А это правда, что Транссиб при царе построили всего за девять лет, без всяких экскаваторов — а мы с БАМом возились в два раза дольше?
— Спорим, враньё? — Николай уверенно порылся на полке, где стояла энциклопедия, и ловко выхватил увесистый том. — Так… Вот. Смотри. Девять лет строили только Восточно-Сибирскую магистраль — до начала эксплуатации. Потом — шесть лет строили обводную вокруг Байкала. Потом ещё девять лет строили второй путь — до того это была одноколейка. Итого — двадцать четыре года. А мы БАМ за шестнадцать полностью построили. Не говоря уж про то, что современная дорога — гораздо более сложное сооружение.
— Не понимаю. Вёл ведь учёный, историк. Архивы…
— Дорогой Андрей! Это вроде тросточки у Ручечника — понты, зрительный образ мудрого учёного, которому положено верить. И если этот господинчик, удовлетворённый желудочно, позирует на фоне архива — то едва ли он в этом архиве работал хотя бы минуту.
— Тогда как же это допускают?! Чтобы публично врать, на всю страну?
— «Допускают»?! — Николай с умилением смотрел на наивного Андрея. — Власть и ложь неотделимы. Власть с древности стоит на трёх китах — насилии, золоте и лжи. Поэтому чем обширнее власть — тем масштабнее ложь. В частности — ложь об истории, об исторических обидах, об упущенных выгодах…
— А у нас что, по-твоему, тоже ложь?
— Коммунисты тоже были любителями подретушировать прошлое. Особенно отличился Хрущ. Но они были именно любителями; до нынешних профессионалов им — как до Луны на четвереньках. Главная власть в мире — у американцев, и потому больше всего лгут они, со своими шавками. Нынешние кремлёвские молодцы, как видишь, тоже стараются не отставать. Телевизор теперь — это стратегическое оружие, инъектор лжи, средство управления массами. Внушив ложь, можно заставить людей делать всё, что угодно. Разделяй и властвуй. Воспитывай в своём народе яростную ненависть к прошлому, к соседям, к окраинам, к бывшему центру — и они никогда не захотят туда вернуться. Подкидывай им нужные тебе идеи — и они будут следовать им. Асфальтовый каток для разравнивания мозговых извилин. Башни ПБЗ во всей красе.
Андрей озадаченно молчал, пытаясь уместить в голове услышанное. Телевизор — новогодний друг, источник добрых мультиков про варежку и кота Матроскина, даритель долгожданной «Бриллиантовой руки», «Очевидного-невероятного», «Клуба кинопутешествий»… Как может в нём обитать какое-то зло и ложь? С другой стороны, он сам только что слышал… Зачем лгать, когда всё благополучно?!
— А можно ещё посмотреть? Только ты сразу говори, что не так, ладно? Для экскурсии…
Николай нехотя включил телевизор.
Шли новости. Бодро рапортовали о новой рекордной цене за баррель, и эксперт из Газпрома, довольно соединив пальцы домиком, гипнотизирующее глядел с экрана и давал оптимистические прогнозы на дальнейшее повышение цен.
В следующем сюжете нервно дёргался грузинский фюрер. Лоснящийся, перекормленный, похожий на раздувшегося пупса-переростка, он масляно улыбался, облизывая уголки лоснящегося рта, и старательно тряс гривастой головой, как болванчик. Он картинно жал руку заезжей евросоюзовской шишке, возвышаясь на голову, блестел бусинами бойких чёрных глаз под вспышками фотографов, как под тёплым солнцем. При этом он что-то беззвучно говорил, неприятно напрягая рот, и принимал одну за одной величественные позы. Сухопарая евросоюзовская шишка бесконечно терпеливо улыбалась, выдерживая липкое рукопожатие очередного туземного царька, и всю эту нудную протокольную фотосессию. Голос дикторши взволнованно тараторил о новом раунде переговоров о вступлении Грузии в НАТО.
— Грузия?! В НАТО?!! — Андрей от неожиданности даже привстал с дивана. Он бы расхохотался над этим диким абсурдом — если бы не зловещий смысл…
— Сядь, Андрюха. Нервные клетки не восстанавливаются. В НАТО ещё и Украина собирается вступать. Там тоже к власти бесноватые неонационалисты пришли. Тоже очень «любят» Россию. Такие дела, брат.
— А СССР?!
— А нет больше СССР, дружище, — печально ответил Николай. — Сдали. Зато колбаса в магазинах есть. Вот такой у нас «коммунизм». Республики все пересобачились, все свихнулись на почве национализма и украденного процветания — они там себе знатно мозги прополоскали. У всех соседи и коммунисты сало съели и заслуженного счастья лишили. В итоге — череда гражданских и междоусобных войн… Наука, образование, медицина, промышленность, армия, пенсионеры — в глубокой жопе. Гоним на Запад нефть и сырьё — тем и живём; цены на нефть и газ растут, Западу некуда деваться — садятся на нашу нефтяную иглу. Население — в год по миллиону сокращается; смертность зашкаливает, рожать не хотят. Исламисты воинствующие везде по Кавказу и средней Азии повылезли — тоже решили вернуться к родо-племенному светлому прошлому, рабовладению и отрубанию голов. И всё — ради власти, колбасы в магазинах, джинсов и долларов в свободной продаже…
Николай хотел добавить про Югославию, и что в молодости сам, дурак такой, участвовал в этих «демократических» шабашах и яростно верил в эту чушь, и что сейчас со стыда умирает за себя тогдашнего — но вдруг осёкся:
— Ты что, Андрюха?
Андрей сидел ссутулившись, стиснув руки между колен, как в ознобе, с побелевшими губами.
— Коля, мне очень надо позвонить домой… — не глядя, попросил он чужим, севшим голосом. — Можно?
— Да пожалуйста… Тот, по телефону, этого не запрещал. Куда?
— В город Грозный. Чечено-Ингушская АССР…