ЕВГЕНИЙ САНИН ПЕРВЫЙ РУБИКОН (ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ)
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ СЕРИЯ "ИЗ ЖИЗНИ ИМПЕРАТОРОВ ДРЕВНЕГО РИМА"
КНИГА I
Этой книгой Е.Санин начинает исторический цикл "Из жизни императоров Древнего Рима". Главные герои повестей и рассказов писателя - люди, вершившие историю первых веков нашей эры, одни имена которых наводили ужас на целые народы: Гай Юлий Цезарь, Август, Тиберий, Калигула, Нерон, Траян... Эпизод за эпизодом будут приоткрываться малоизвестные современному читателю страницы древней истории – колыбели нашей цивилизации.
В повести "Первый Рубикон" рассказывается о юности Юлия Цезаря - одной из самых ярких и трагических личностей в античной истории. Автор показывает его в те дни, когда жизнь будущего диктатора висела на волоске. Эта повесть как и книги всего цикла рассчитаны на самый широкий круг читателей: любителей исторического жанра, детективов, астрологии, студентов, школьников, а также тех, кто любит проводить параллели между днем сегодняшним и давно минувшим, извлекая при этом неоценимые уроки, подсказанные нам самой Историей...
ПЕРВЫЙ РУБИКОН
Известие, которого четыре года ожидали римляне: одни с тщательно скрываемым страхом, другие — с затаенной надеждой, — пересекло в кожаной сумке гонца черту их родного города в тот самый предутренний час, когда сон особенно глубок и сладок.
Разбуженный громким стуком в двери консульского дворца привратник принял из рук спешившегося всадника свиток папируса. Щурясь, прочитал дату отправления и недоверчиво покосился на гонца, преодолевшего расстояние от восточного побережья Италии до Рима всего за три дня. Потом, шевеля губами, осилил имя человека, пославшего письмо,и, подавившись зевком, бросился будить докладчика. Тот, узнав в чем дело, — управляющего. Управляющий — секретаря. И, наконец, секретарь — самого консула* Сципиона Азиатика.
Консул торопливо развернул свиток и пробежал красными после полуночной пирушки глазами всего по двум строчкам: "Сулла с 40-тысячной армией высадился в Брундизии. Намерения его самые серьезные".
—Это война, — сказал консул, протягивая папирус секретарю — молодому сенатору из почтенного семейства.
—Война! — согласился тот, едва ознакомившись с его содержанием.
—Не тот человек Сулла, чтобы простить тех, кто отнял у него власть здесь, пока он воевал в Азии с Митридатом Евпатором.
—Но ведь организовавшие переворот Марий и Цинна уже умерли!
—Зато остались их сторонники, друзья, кредиторы, наконец, родственники.
—Тогда его надо немедленно остановить! — воскликнул молодой сенатор.
* Рубикон — небольшая речка на границе Галлии с Италией, которую со словами "Жребий брошен!" в 49-м году до нашей эры переступил Гай Юлий Цезарь. Этим решительным шагом он развязал гражданскую войну и открыл себе путь к власти, начало которого восходит к событиям, описываемым в повести.
** Консул — высшая государственная должность в Римской республике. Для управления страной избирали двух консулов, которые в мирное время находились в Риме, в военное — командовали войсками.
- Чем? – презрительно усмехнулся консул. – Нашими изнеженными безделием легионами?
- Но мы можем собрать под их орлы не меньше двухсот тысяч человек!
—Да хоть миллион! Закаленные войной легионы Суллы сомнут их первым же ударом.
Мы разучились побеждать, а Сулла прекрасно научился этому, воюя с Митридатом...
—Что же тогда будет с Римом? — ужаснулся молодой сенатор.
—Тебе-то что волноваться? - удивленно пожал плечами Сципион Азиатик. — Насколько мне известно, твоя семья ничем не запятнала себя в отсутствие Суллы, никто из нее не помогал ни Марию, ни Цинне. Равно, как и я ничем...
Он вдруг замер, заговорщицки улыбнулся и злорадно прищурился:
—А вот мой коллега по консульству Норбан... Все знают, что он голосовал за решение объявить Суллу вне закона. И теперь, чтобы сохранить себе жизнь, он со своей армией должен насмерть биться с Суллой на подступах к Риму. А я...
Консул надолго задумался. Наконец, приняв какое-то важное для себя решение, в которое не рискнул посвятить даже ближайшего помощника, сказал:
—Это письмо немедленно переправить Норбану. Пусть повздрагивает над ним. А на рассвете разошли за сенаторами: всем явиться на заседание, вызванное чрезвычайными обстоятельствами.
В тот час, когда двенадцать консульских ликторов* с фасциями на плечах носились по склонам Палатинского холма, где жили, в основном, сенаторы, на другом конце Рима вышел из своего скромного дома, не подозревавший ни о чем, Гай Юлий Цезарь.
Улица Субура как и подобает оживленному, не пользующемуся хорошей репутацией месту в Риме, встретила его, восемнадцатилетнего юношу, пестротой одеяний, руганью и следами ночных происшествий, которую теперь старательно убирали рабы.
Проводив сочувственным взглядом мертвое тело уносимого прочь гражданина, забредшего, очевидно, с похмелья в это проклятое богами место и раздетого грабителями донага, Цезарь направился по знакомой дороге, ведущей к храму Юпитера на Капитолийском холме.
Весенний ветерок приятно холодил лицо. Бодрящая свежесть разливалась по телу.
Неприятный осадок от увиденного вскоре исчез без следа. Ноги легко несли Цезаря на крутой взгорок. Он был молод, быстр в движениях, как никогда уверен в себе. Если бы не
* Ликторы — почетная охрана высших должностных лиц. Носили на плече как символ государственной власти фасции — пучок прутьев, связанных красным ремнем. В военное время в прутья втыкался топорик.
утренняя размолвка с женой, он был бы даже счастлив. Еще бы! Ведь сегодня его ожидала беседа с Верховным Понтификом. А это могло означать только одно: вступление в должность жреца Юпитера!
Уже несколько лет он с нетерпением дожидался этого дня, ему давно надоело выполнять бесчисленное множество формальностей, которые по обычаю предшествовали вступлению в должность. Как он проклинал свою тетку Юлию, бывшую женой самого Мария, и всех остальных всесильных родственников, по воле которых его избрали на этот "почетный пост"!
В то время, когда его сверстники играли на улице в орлянку и бабки, он, едва не плача, вынужден был идти в храм, повторять за настоятелем: "Жрец Юпитера не имеет права садиться на коня, видеть войско, носить перстень, не может произносить клятву и проводить вне города более двух ночей, дабы не прерывались на длительный срок жертвоприношения царю богов и людей..."
Потом, правда, его стал прельщать почет, которым были окружены жрецы главного храма Рима, и все больше льстила самолюбию мысль, что самые уважаемые и могущественные люди стрепетом и благоговейным страхом будут переступать порог земного жилища Юпитера, в котором он будет одним из хозяев.
И сейчас он невольно улыбнулся, представляя, как покорители многих государств, консулы и диктаторы, после шумных триумфов станут протягивать ему свои лавровые венки, чтобы навсегда оставить их в храме.
В принципе, их можно будет даже примерить!
Какой-то раб, заглядевшись на него, — высокого, стройного, радующегося невесть чему в этой непостоянной жизни, едва не налетел на дверь открывавшейся лавки. Спохватился и, по обычаю рабов только бегом следовать по улицам Рима, сломя голову, бросился выполнять приказ своего господина.
Цезарь едва не расхохотался, глядя ему вслед. Но тут же сдвинул брови: негоже жрецу Юпитера вести себя так, как он мог еще недавно. Вскоре ему, и вовсе стало не до улыбок — вспомнилась ссора с Корнелией...
После смерти своего отца, консула Люция Корнелия Цинны, правившего Римом после отъезда Суллы на войну, у нее стал меняться характер. Что ни день, упреки. То он мало уделяет внимания ее новым прическам и нарядам, то совсем не занимается с крошечной дочкой Юлией... И это он, который вопреки всем существующим обычаям неприлично долго, часами просиживает у колыбели малютки!
Иное дело, сама Корнелия.... Как год назад, когда он опять-таки по воле тех же своих родственников женился на ней, так и теперь у него не было к этой женщине никаких чувств. Хотя нет, — были, но совсем не те, что она ждет от него и требует. Не любовь и не нежность, а раздражение и неприязнь. Раздражало в ней то, что она не была похожа на его первую любовь — улыбчивую и добрую Коссутию, с которой их разлучила ее проклятая принадлежность к плебейскому роду.
От Корнелии так и веяло истинно патрицианским — холодным и надменным, в голосе нет-нет, да проскальзывали непререкаемые нотки ее отца. И отчаяние все чаще охватывало его... Он сочетался с Корнелией по старинному патрицианскому обычаю, после которого развод был запрещен. Это тоже была одна из формальностей, предшествующая вступлению в должность жреца Юпитера...
Встречавшие их после этого на улице римляне смотрели на него с нескрываемой завистью. А как им было смотреть иначе! Он, выходец из бедного, хотя и старейшего рода Юлиев, стал не только родственником консула Мария, но и зятем самого Цинны!
И что у него теперь осталось? Прах Мария давно в земле, нет и Цинны. Есть лишь должность жреца, да Корнелия, ставшая вконец невыносимой.
Впрочем, разве раньше она была другой? Он вспомнил ее резкость, полное презрение к окружающим. Он видел это, но молчал, потому что за Корнелией стоял ее отец, близость к которому заставляла затаенно жаждавшего славы юношу закрывать глаза. Выходит, не она одна виновата во всем.
Цезарь не заметил, как подошел к храму, стоявшему на самой вершине Тарпейской скалы, с края которой обычно сбрасывали государственных преступников. Храм сиял, как нечто божественное в сравнении со всем доступным человеку... Цезарь бросил взгляд на широкую полосу Тибра, прекрасно видимую сверху панораму Рима с его дворцами, памятниками, улочками и домами и, словно навсегда отрешаясь от всего этого будничного, земного, решительно переступил порог храма.
Верховный Понтифик встретил его как всегда с подчеркнутым радушием, и тоном, каким не позволял себе говорить даже со старшими жрецами, справился о здоровье матери, тетки, жены и дочери. Задал несколько маловажных вопросов и, наконец, приступил к тому, чего так ждал Цезарь.
— Значит, все необходимые формальности соблюдены тобой? Ты готов приступить к исполнению обязанностей жреца Юпитера?
Не дожидаясь ответа, продолжил:
— Очень хорошо... Значение Юпитера как Верховного бога Рима все возрастает, и я рад, что его новый жрец из рода, корни которого восходят к богам. Ведь по отцу ты происходишь от Венеры, не так ли?
С каждым новым словом голос Понтифика звучал все торжественней.
— Юпитеру теперь посвящают благодарственные надписи все, зависящие от Рима, города и народы! Подойди к этой статуе, читай!
Выполняя приказание Верховного Понтифика, Цезарь приблизился к статуе, прочитал: "За возвращение общине ликийцев большей свободы Юпитеру Капитолийскому и римскому народу ради его доблести, благорасположения, благодеяний, оказанных всем ликийцам."
Понтифик кивнул на соседнюю дощечку, где эта надпись была переведена на греческий, и ее Цезарь прочитал без запинки.
—Прекрасно... То же самое написано и родосцами, магнезийцами, эфесцами – всеми теми, кто отказался поддержать Митридата в войне с Суллой и был щедро вознагражден нами. И разве эти благодарности каждый день видят полководцы, одерживающие победы? Или сенаторы, посылавшие их на войну? Нет! Они в храме — их видим мы!
Сердце Цезаря радостно замерло, он старательно запоминал каждое слово, взглядом благодарил Верховного Понтифика за то, что тот не отказывает ему в великой чести, старательно подчеркивает ее перед ним, как бы приоткрывая двери в сияющий, волнующий мир, — Несколько лет я наблюдал за тобой, — не сводя глаз с Цезаря, неожиданно понизил голос Понтифик. — Мне нравится твое милосердие к людям, твоя обходительность со старшими и умение неустанно трудиться ради достижения цели. Но...
Несколько гулких шагов — и лицо Великого Понтифика почти вплотную приблизилось к побледневшему Цезарю, —- Я не одобряю твою постоянную склонность к риску. Пока она выражается в малом — в азартных играх с товарищами, излишне смелых разговорах... И потом, это неуемное честолюбие, жажда власти над ближними... Не пора ли научиться сдерживать себя?
Верховный Понтифик, казалось, знает о нем все. Цезарь словно врос ногами в мраморные плиты огромного гулкого храма, не зная, что ответить. Действительно, водилось такое за ним. Никогда не мог он остановиться на достигнутом. Все быстро надоедало ему, становилось пресным, скучным... Но разве он смел признаваться в этом Понтифику?
Тот словно почувствовал его смятение, поспешил на помощь.
— Если бы ты пошел по гражданской линии, удовлетворила бы тебя должность, скажем, войскового трибуна?
—Нет, — подумав, откровенно признался Цезарь.
—А эдила? — продолжил Верховный Понтифик, давая своим тоном понять, что ничуть не сомневался в таком ответе.
—Тоже нет.
—Ну, хорошо... А полководца — триумфатора? Цезарь пожал плечами.
— А консула?..
Цезарь молчал.
— Как! - воскликнул не ожидавший такого поворота Верховный Понтифик. — И это тебя не устроило бы? Тогда что — диктатор? Или — царская диадема?! Не случайно твой род по материнской линии восходит к римским царям!
Цезарь протестующе поднял руку: даже попытка вернуть царскую власть в Римской республике означала только одно — смертную казнь.
— Ну, ладно, ладно!— смягчился Понтифик. — К счастью, ты пошел не по гражданской линии. Мы еще вернемся к этому разговору.
Он хотел сказать еще что-то, но в эту минуту в храме появился встревоженный старший жрец.
— Говори! - приказал Верховный Понтифик и кивнул на Цезаря. - С сегодняшнего дня в этом храме для него нет секретов!
— Но эта новость... — замялся жрец.
— Говори!
— Сулла с тридцатью тысячами пехоты и шестью тысячами конницы высадился в Брундизии и идет на Рим! — выпалил жрец, — Сенат уже собрался на чрезвычайное заседание!
Цезаря словно опалило огнем. Он сразу донял, какая для него, племянника Мария, зятя Цинны — злейших врагов Суллы — опасность в этом известии.
Понтифик жестом отпустил жреца, спросил, глядя в сторону:
—На чем я остановился?
И, как было в его манере вести разговор, не дожидаясь ответа:
—У меня нет теперь времени говорить с тобой. Приходи…
—Завтра? – упавшим голосом уточнил Цезарь.
—Нет, - сухо ответил Верховный Понтифик.
—Тогда… через неделю?
—Нет! Сам видишь, время какое наступило. Не знаю, когда мы с тобой еще встретимся, и встретимся ли вообще…
9 III Как Цезарь вышел из храма, как спустился с Тарпейской скалы, он помнил плохо.
Никогда еще не был он так опустошен, подавлен, разочарован... Губы его были плотно сжаты от обиды, всегда оживленные глаза, сощурившись, не замечали ничего вокруг. Он никак не мог понять, почему Верховный Понтифик, человек, обладающий немалой властью, похвалявшийся своим могуществом, вдруг испугался Суллы. Впрочем, боялся же он до этого Мария, а затем — Цинны. Цезарь презрительно усмехнулся: вот почему Понтифик был так приветлив с ним, молодым жрецом, избранным на должность гораздо раньше положенного возраста!
Подумал о Сулле.
Сколько же ему было лет, когда он впервые увидел триумфатора? Тринадцать? Или двенадцать? Слышал до этого о нем часто. Как было не слышать, если в доме тетки Юлии, где Цезарь нередко бывал, только и говорили о Сулле. Становясь невольным свидетелем разговоров Мария с друзьями, чего он только не наслушался о нем. И о презрении Суллы к римским обычаям, его алчности, о необычайном властолюбии. Наконец, о безграничной жестокости, сочетающейся в нем с холодной иронией. Сам Марий неизменно отзывался о Сулле так: "Неблагодарнейший из самых неблагодарных!".
Однажды Цезарь не утерпел и спросил тетку, почему ее муж так говорит о Сулле. Юлия любила племянника, и шепотом, объяснила, часто оглядываясь на беседовавшего с сенаторами Мария:
— Когда тебя еще не было на свете, Сулла служил в армии Мария простым квестором. И не просто служил, а был, — ты только дяде об этом не скажи, — самым храбрым его офицером. Лишь он один из всего войска вызвался во время войны в Африке пойти послом к царю Югурте, чтобы обманом захватить его в плен.
— И захватил?! — забывая осторожность, восторженно воскликнул Цезарь.
— Тс-сс... — испуганно остановила его тетка. — Захватить-то захватил, но, и все лавры победы в войне хотел присвоить себе. Этого твой дядя не может простить ему до сих пор!
Цезарь увидел Суллу в канун его отъезда на войну с Митридатом. Никакого чудовища, каким рисовал его Марий: высокий, худощавый, обходительный человек. Дело происходило как раз после выборов новых консулов, и Сулла был сильно чем-то озабочен, даже расстроен. Хотя время от времени и улыбался, даже смеялся, то и дело повторяя: народ 10 Рима благодаря ему, а не кому-то другому, пользуется настоящей свободой.
"Сделал хорошую мину при плохой игре!— сказал потом Марий, собрав в своем доме как никогда много сенаторов.— Еще бы, ведь нам удалось провести в консулы неугодного ему Цинну! Теперь в отсутствие Суллы мы сделаем с Римом все, что пожелаем. И первое — объявим этого не благодарнейшего из неблагодарных врагом отечества!"
...Цезарь огляделся и с удивлением увидел, что ноги сами привели его к дому Мария.
Как изменились улицы города всего за какой-то час, пока он беседовал с Верховным Понтификом! Двери всех лавок широко распахнуты. Из них беспрестанно выбегают рабы с зерном, мукой, сушеными фруктами, волокут амфоры с вином и кувшины с оливковым маслом, окорока, колбасы, хорошо просоленную рыбу. . Теперь по тротуарам торопились не только рабы, но и свободнорожденные римляне, некоторые из них даже бежали, и в одном Цезарь с удивлением узнал известного своим богатством всадника*..
Потрясли напряженные лица людей, глаза — мятущиеся, почти безумные как у жертвенного животного, над которым уже завис топор.
—Сулла идет! — кричали рядом и вдали. — Сулла!
—Сто тысяч одной конницы!!!
—И во главе ее он поставил царя Митридата!
Такую панику Цезарь видел только раз в жизни, когда армия Цинны окружила со своей армией Рим и голодом принудила его к сдаче, началась расправа над сулланцами...
Слухи низвергались, растекаясь по улицам, с вершины Капитолийского холма, где заседал сенат, дробились на всех углах, обрастая немыслимыми подробностями:
—Сулла навербовал в горах Малой Азии целый легион людоедов...
—Не людоедов, а амазонок!
—Какая нам разница...
—Не нам, а вам! Лично мы Сулле ничего плохого не делали.
Цезарь заметил отца своего приятеля и почтительно окликнул его. Всегда приветливый римлянин покосился и, ничего не ответив, пошел так быстро, что можно было догнать его бегом.
Только теперь Цезарь заметил, как смотрят на него все те, кто вчера считал за счастье перемолвиться с ним хотя бы словом. В их взглядах он читал то злорадство, то сочувствие, то, как показалось Цезарю, ненависть.
И невольно вспомнилось, как тетка Юлия говорила о последних словах царя Югурты: "О, продажный город, ты перестанешь существовать, как только для тебя найдется подходящий покупатель!"
*Всадники — второе (после сенаторского) сословие в Древнем Риме, его отличали узкие пурпурные полосы на тунике и ношение золотого кольца на указательном пальце.
Не обращая больше внимания на суматоху, царившую вокруг, Цезарь быстрым шагом направился дальше, и не прошло пяти минут, как он уже стучал бронзовым молотком в двери дворца, больше похожего на храм, чем на жилище человека. К счастью, тетка, вопреки обыкновению выезжать в Мизены, где у Мария был еще более великолепный дворец, оказалась дома. Привратник проводил Цезаря в атриум, и он с удивлением увидел, что там почти в полном составе собралась вся его семья: мать, сестра Атия, двадцатилетний сын Мария Гай Марий-младший и его жена.
Корнелия первая подошла к нему, но, прочитав в его глазах, что он обо всем уже знает, молча вернулась на свое место.
Кивком головы тетка предложила Цезарю занять место рядом с ней, и он по детской привычке покорно подчинился ей, невольно отметив: в другой раз его непременно стали бы расспрашивать о беседе с Верховным Понтификом, да в подробностях. Но теперь семье было явно не до этого.
— И все-таки я утверждаю: вся надежда теперь на наших нынешних консулов! — резким, как у своего отца, голосом продолжил прерванный приходом Цезаря разговор Марий-младший.— Норбан пойдет сам против Суллы, а Сципиона Азиатика заставит пойти в бой его армия.
— Армия? — усмехнулась Юлия.
Марий, сбитый с мысли, замолчал, но тут же выкрикнул, яростно размахивая руками:
— Да, армия! Потому что в ней, кроме римлян, ненавидящих моего отца за то, что он поставил италиков почти вровень с ними, будут и сами италики, которых отец облагодетельствовал.
— Утешение для несчастных — иметь товарищей по несчастью!— снова усмехнулась Юлия.
Цезарь в который раз подивился ироничному, вполне мужскому складу ума своей тетки.
— Но кроме италиков есть еще самниты, племя которых будет уничтожено, если к власти придет Сулла! — ударил кулаком по мраморной колонне Марий—младший. — И клянусь Юпитером, если над ними встанет человек, который должен опасаться Суллы не меньше, чем они, то...
—И кто же он? — уже мягче улыбнулась Юлия.
—Я! — вскинул острый подбородок Марий.
—Ты?!
—Да, я! Я стану консулом, если Норбан и Сципион Азиатик не сумеют остановить Суллу.
И клянусь Юпитером...
—Ты станешь консулом в двадцать три года?! — засмеялась, несмотря на мрачные лица вокруг, Юлия.
—Я знаю, что по закону только через семнадцать лет могу выдвинуть свою кандидатуру в консулы, — нахмурился Марий. — Но я — сын Мария! Друг его друзей, которые помогут мне в этом. Я правильно говорю, Фимбрия?
Цезарь обернулся и увидел стоящего на пороге атриума пожилого сенатора - старшего брата консула позапрошлого года, посланного в Азию во главе армии, разбитой там Суллой...
—Да, да, конечно! — охотно согласился Фимбрия Флакк.— Мы сделаем тебя консулом. Но даже если Сулла и войдет в Рим, не стоит так отчаиваться, у нас немало в сенате надежных людей и среди сулланцев.
—И у меня есть верные люди, — заметила Юлия.— Даже среди весталок, которые в нужную минуту остановят смертную казнь. Так что, милый Гай, — обратилась она к Цезарю, — нам нечего бояться.
Юлия посмотрела на Корнелию. Хотела что-то добавить, но не решилась. Цезарь почувствовал, как напряглись плечи его жены.
Атриум понемногу заполнялся людьми, которых Цезарь часто видел здесь, когда еще был жив Марий. Все они говорили об одном и том же: Суллу надо остановить на подступах к Риму. А если не удастся, то искать поддержку у его сторонников, благо многие были их кредиторами, должниками или родственниками.
—Пойдем домой, — неожиданно робко обратилась к Цезарю Корнелия, и когда они вышли на улицу, тихо сказала:
—Что же теперь будет, Гай?..
Сулла неумолимо двигался на запад, к Риму. Один город за другим открывали перед ним свои ворота. Брундизий, Апулия, Салерн... Подобно этим городам на его сторону переходили сенаторы, всадники, вольноотпущенники. Одни спешили к Сулле с заверениями в своей преданности. Другие подтверждали преданность делами. Как стало известно в 14 Риме, Марк Красс, отец и брат которого были убиты при Цинне, явился к Сулле из Испании, где прятался в пещере больше полугода, во главе войска в три тысячи человек. Гней Помпей, бывший ненамного старше Цезаря, набрал для Суллы целую армию.
Во главе окрепшего войска Сулла обрушился на Кампанию и в первой же битве наголову разбил Норбана. Не успел Рим прийти в себя от этой страшной новости, как пришла еще одна: консульская армия Сципиона Азиатика без боя переметнулась на сторону Суллы...
Новыми консулами были избраны Гай Марий-младший и не менее воинственный Гней Карбон. Но вся их энергия и решимость оказались ничтожными перед хладнокровием Суллы и его умением побеждать.
От своей тетки Цезарь одним из первых узнал, что консулы разбиты. Карбон, упав духом, бежал в Африку, а Гай Марий покончил жизнь самоубийством в Пренесте... На Юлию страшно было смотреть.
Утром второго ноября, разгромив остатки самнитов прямо у Коллинских ворот Рима, Сулла вошел в город.
Весь день и всю ночь Цезарь с Корнелией просидели дома, не сомкнув глаз, каждую минуту ожидая, что за ними придут вооруженные сулланцы. Но за дверью было тихо, Рим словно вымер.
На следующее утро ожидание стало невыносимым, и Цезарь отправился на форум к тетке, но ее не оказалось дома. Привратник доложил, что его госпожа срочно выехала в загородное имение.
Видя, как живущие неподалеку от форума сенаторы направляются к храму Беллоны, Цезарь проследовал за ними. Таких как он, жаждущих последних новостей, уже немало толпилось перед храмом богини войны.
Люди тихо перешептывались, ожидая выхода Суллы.
—Говорят, он всю ночь составлял какие-то списки!
—Не какие-то, а своих злейших врагов! И ему помогали в этом Гней Помпей и Марк Красс!
— Завтра народное собрание признает Суллу диктатором!
-Сенат никогда не выйдет с таким предложением на народное собрание, потому что, став диктатором, в первую очередь, Сулла примется за самих сенаторов!
Утверждавший это всадник вдруг испуганно умолк, по толпе пронесся шепот:
—Сулла!.. Сулла!..
Разглядеть кандидата в диктаторы Цезарю не удалось. Стоявшие впереди люди, поднимаясь на цыпочки, заслонили Суллу, вошедшего в храм. Заседание сената началось.
Люди переговаривались шепотом, словно надеясь, что до них сквозь каменные стены донесутся хоть несколько фраз из всего того, что скрывалось от их ушей. Многие стали досадливо оборачиваться на возникший позади шум: удары, стоны, окрики. Цезарь тоже оглянулся и увидел множество пленных, которых угрюмые центурионы гнали на расположенное поблизости Марсово поле. Израненных, оборванных, смертельно усталых, их была не одна тысяча человек. Следом за ними прошли несколько десятков легионеров, державших в руках копья и обнаженные мечи. Центурионы, подгоняя пленных, завели их в здание цирка и заперли там. Только один из легионеров остался стоять на полпути, поигрывая мечом и не сводя глаз с дверей храма Беллоны.
—Не этих ли бедняг занес в свои списки Сулла? — вздохнул всадник.
—Вряд ли!.. — возразили ему.— На это Сулле понадобилась бы не одна ночь...
—И что медлят наши отцы-сенаторы! — в отчаянии простонал кто-то.
—Сопротивляются... Иначе Сулла давно бы уже вышел из храма с видом победителя.
Знать еще остались в сенате уважающие себя римляне. И вообще...
Массивные тяжелые двери храма открылись, и говоривший осекся на полуслове.
Цезарь вытянулся, приподнимаясь на носки. Но вместо ожидаемого Суллы увидел насупленного сенатора, из тех, которого он никогда не видел в доме Мария. Сенатор высоко поднял руку и, давая знак легионеру, резко опустил ее. Воин побежал к цирку и исчез за его дверью. Спустя несколько мгновений, над Марсовым полем поднялся душераздирающий вопль, к нему присоединился другой, десятки, сотни!..
—Что это? — спросил побледневший всадник, но его слова остались без ответа.
Цезарь широко открытыми глазами смотрел в ту сторону, где за стенами цирка легионеры расправлялись с безоружными пленными. Сенатор нырнул в храм, то ли нарочно, то ли случайно позабыв закрыть двери. Едва стих последний вопль, стоящие перед храмом люди услышали насмешливый голос Суллы:
—Слушайте меня внимательно, отцы-сенаторы, и не беспокойтесь по поводу того, что происходит снаружи: там просто дают по моему приказу урок кучке негодяев!
Двери храма медленно закрылись.
—Все, — выдохнул всадник. — Теперь Сулла—диктатор!
Он махнул рукой и побрел прочь от храма.
Следом за ним потянулись остальные. Дойдя до форума, Цезарь увидел толпу людей, которая стояла перед объявлением, вывешенным на стене одного из домов.
—Что это? — спросил он у крайнего римлянина.
—Проскрипции! — коротко ответил тот.
—Что-что? — не понял Цезарь и услышал в ответ красноречивое: 16 —Смерть.
Приглядевшись, он отметил, что почти все объявление состоит из перечня фамилий. В нескольких словах Сулла обещал подарки тем, кто убьет приговоренных им к смертной казни; деньги тому, кто донесет на них; наказание, кто укроет приговоренных. А потом шли фамилии, фамилии, фамилии. Одних только сенаторов Цезарь насчитал не меньше сорока. А всадников — со счета сбился...
Вдруг отчаянный крик, похожий на тот, что Цезарь слышал совсем недавно на Марсовом поле, резанул уши. На этот раз взывал о помощи один человек, выбежавший из того самого дома, на стене которого висели списки. Никто из толпы не сдвинулся с места. Все, словно оцепенев, глядели вслед несчастному, за которым бежало сразу несколько воинов. Настигли его. Блеснул меч.
—Вот она, истинная "свобода", дарованная Суллой римскому народу! — вздохнул кто-то.
—Теперь сенаторы станут завидовать своим рабам!..
Цезарь вздрогнул. Стал внимательно изучать аккуратные столбцы фамилий. К счастью, среди них не было имен тетки, матери, сестры, его с Корнелией. Выбравшись из толпы, он быстрым шагом направился по улице, ведущей к Субуре. То, что их не было в списке, ничего еще не означало: ведь расправился же Сулла без всяких проскрипций с несколькими тысячами безоружных пленных!
Бегом, словно нагоняемый невидимыми врагами, Цезарь бросился к дому. Миновав последний поворот, он рванул на себя дверь. И с облегчением выдохнул, увидев обычную уютную обстановку… вышедшую к нему Корнелию.
Он через силу улыбнулся ей, не сразу заметив два листа папируса, которые она ему протягивала. Взяв их, он начал читать, меняясь в лице. В первом письме Верховный Понтифик уведомлял его, что он, Гай Юлий Цезарь, навсегда отстранен от сана жреца Юпитера по приказу Суллы.
В другом, незнакомый ему сенатор, также от имени Суллы, сообщал, что он лишен приданного, полученного за Корнелией, и требовал немедленно развестись с ней — дочерью Луция Корнелия Цинны, самого заклятого врага диктатора.
Цезарь поднял злобно прищуренные глаза на Корнелию. Та, по-своему истолковав его взгляд, отвернулась и побрела в спальню дочери.
— Погоди! — резко окликнул Цезарь, с трудом борясь с тем бешенством, которое все больше охватывало его от мысли, что весь Рим теперь раболепствует перед Суллой. — Куда ты?
— Возьму Юлию и уйду, — отсутствующим голосом ответила Корнелия. — Дочь ты, конечно, оставишь мне? Ведь она — внучка Цинны, врага Суллы!
Цезарь догнал жену, схватил за плечи и сильным движением притянул к себе:
— Я ведь еще не давал своего ответа Сулле!
И тут произошло то, чего он никогда не ожидал от Корнелии. Плечи ее задрожали, она вдруг упала головой на его грудь и заплакала.
В томительном ожидании протянулись несколько дней.
Домашний раб, грек Эгей, когда-то учивший Цезаря письму и счету, возвращаясь с рынка, с каждым разом сообщал все более ужасные подробности.
—Число убитых в Риме измеряют уже десятками тысяч!
Корнелия в ужасе закрывала лицо ладонями.
—Сулла назначил награду в два таланта за уничтожение своих врагов, даже если раб убьет господина, или сын — отца.
—Как много, оказывается, было нас! — не выдержал Цезарь, но раб с горькой усмешкой покачал головой.
—Число павших жертвами гнева и мести Суллы ничтожно по сравнению с теми, кто убит из-за денег, красивого дома или роскошного сада, — на своем родном языке сказал он. — Сами убийцы теперь не стесняются признаваться в этом. Говорят, Квинт Аврелий, не причинивший Сулле ни малейшего зла, увидев свое имя в списке, воскликнул: "О, горе мне! За мною гонится мое альбанское имение!"
—И что же? — дрожа, спросила Корнелия.
—А то, что он не успел даже дойти до дома, чтобы попрощаться с семьей. Кто-то бросился за ним следом и прирезал его.
Еще через несколько дней раб сообщил, что Сулла отъехал из Рима в Пренесту. По слухам, дошедшим до этого городка-крепости, где нашли убежище последние воины из армии Мария-младшего, расправа началась и там. Сначала Сулла выносил приговор каждому в отдельности, а потом, когда это ему наскучило, распорядился собрать всех горожан вместе и прирезать.
—Он даровал прощение лишь хозяину гостиницы, где остановился, — вздыхая, окончил раб. — Но тот отказался, сказав, что не хочет быть благодарным палачу его родного города, и пошел с согражданами, уводимыми на казнь...
—Ты слышала, Корнелия? — вскричал Цезарь. — Остались еще настоящие римляне среди нас!
Корнелия не ответила. Раб же, переступив с ноги на ногу, робко кашлянул.
—Ты что-то хочешь еще сказать? — понял Цезарь.
—Да... — пробормотал грек. — Расправившись в Риме с живыми, Сулла взялся теперь за мертвых. Перед отъездом он приказал вырыть из могилы прах Мария и разбросать его...
—А моего отца? — вырвалось из груди Корнелии.
Раб опустил глаза, потом добавил:
—И еще он сказал, что вернувшись, возьмется за составление новых проскрипций...
—Что же говорят на рынке об этом чудовище?! — нахмурился Цезарь.
—Разное, — уклончиво ответил раб. — Но чаще всего, что произошло не падение тирании, а смена тиранов...
Через два дня Сулла вернулся в Рим. И в день его возвращения Цезарь получил письмо от тетки.
"Милый Гай, — писала Юлия, — думаю, мне нет надобности говорить о том, как я люблю тебя и как искренне желаю помочь тебе. Ты всегда слушался меня, послушайся же и теперь. Немедленно разведись с Корнелией, ибо каждый день, прожитый с нею, может стоить тебе жизни. Зная о твоем отношении к ней, я поначалу не поверила, что ты сразу же не выполнил пожелание диктатора Суллы. Но потом решила, что у тебя немало других дел.
Так отложи их и возьмись за развод, как за самое неотложное из них. До сих пор Сулла не обращал на тебя внимания, потому что у него было много других, более серьезных противников. Теперь же он может вспомнить о тебе и только потому, что ты до сих пор являешься родственником Цинны. Поверь, люди сейчас расплачиваются головой гораздо за меньшее. Прощай и последуй моему последнему совету: проявлять риск и смелость надо лишь в игре в кости. Юлия."
Чуть ниже была приписка, сделанная рукой сестры Цезаря. Очевидно, зная характер своего племянника, Юлия не очень надеялась на силу своего убеждения и взяла в союзники его любимую сестру.
"Гай, милый! — писала она. — Я узнала обо всем от тети и мне до слез жаль Корнелию.
Но я всегда жалела и тебя, ведь ты никогда не любил ее. Недавно я встретила Коссутию, она не замужем, помнит тебя и передает привет. Очень надеется на вашу встречу и все спрашивала у меня, не сильно ли портят ее морщинки на лице, которые появились со дня вашей разлуки. Да, чуть не забыла тебе сказать! Даже Гней Помпей, который сейчас в большом почете у Суллы, согласился по его требованию развестись со своей беременной женой и жениться на его племяннице, — продолжала дальше явно под диктовку Юлии 19 сестра, — и это несмотря на то, что он теперь второй человек в государстве! Так что не очень-то переживай за свое самолюбие..."
—От кого письмо? Что-то случилось? — услышал Цезарь встревоженный голос вошедшей в комнату Корнелии.
—Нет-нет! — торопливо сворачивая папирус, покачал он головой. — Это от тетки с сестрой. Кстати, передают тебе привет!
Через три дня произошло то, чего так боялась Юлия.
На рассвете дверь распахнулась и, выросший в темном проеме, воин сообщил, что Сулла вызывает Гая Юлия Цезаря к себе во дворец.
Корнелия вскрикнула, заслонила мужа, пыталась объяснить, что Юлий болен, у него жар, лихорадка. Цезарю, действительно чувствовавшему недомогание, стоило немалых трудов заставить жену уйти в детскую спальню.
— Ну, — встав посреди комнаты, спокойно сказал он, не отводя глаз от меча сулланца.
— Начинай. Только если можно, скорее.
— Диктатор требует тебя во дворец! — повторил воин.
И Цезарь, удивленный тем, что его не стали убивать в доме, как многих других, вышел на улицу.
Улица встретила его непривычной тишиной и пустынностью. Ни одной живой души: ни раба, ни грабителя, ни случайно забредшего сюда пьяницы...
Он шел следом за молчаливым воином, прощаясь со знакомыми с детства домами, невольно отмечая про себя: здесь жил его приятель, отец которого попал в проскрипции одним из первых; там — известный любитель Фортуны при игре в кости, у которого он мечтал выиграть хоть раз в жизни.
... Сулла встретил Цезаря, сидя в высоком кресле, в зале, ярко освещенном множеством канделябров. Рядом с ним стояли два молодых человека. В одном — красивом, с ленивыми, величественными движениями Цезарь узнал Гнея Помпея. В другом — подтянутом, мужественном сенаторе лет тридцати, докладывающем диктатору о конфискованных за ночь дворцах и загородных имениях,—Марка Красса.
—Ну? — резко бросил Сулла, жестом приказывая Крассу замолчать.
Цезарь с изумлением увидел, как изменился весь облик этого человека за какие-нибудь пять лет. Взгляд светло-голубых глаз теперь был тяжелым и непроницаемым. Угрюмые морщины по краям губ придавали всему его лицу, покрытому красной сыпью, под которой 20 лишь местами виднелась белая кожа, свирепое выражение.
—Ну! — повторил Сулла, удивленный тем, что вошедший юноша не бросился к его ногам, как это делали почтенные сенаторы и всадники, умоляя о пощаде.
Цезарь не шелохнулся.
— Так сколько тебе еще дать времени, чтобы ты развелся с дочерью Цинны? Месяц?
Неделю? День? — начал терять терпение Сулла.
Цезарь промолчал.
—Час! — сам себе ответил диктатор и дал знак Крассу продолжать доклад.
—Бебий Сулпиций Фест: дом, загородное имение с теплым ключом, — услышал Цезарь почтительный голос Красса. Рука ликтора легла на его плечо.
Домой он возвращался один. Переступив порог, бросил Корнелии:
—Переоденься!
Видя ее растерянность, немой вопрос во взгляде, какую одежду выбирать: для бракоразводного процесса или чтобы достойнее встретить смерть, успокаивающе улыбнулся:
—Во что-нибудь дорожное. И мне дай что попроще, чтобы никто не узнал. Хоть плащ Эгея.
—Плащ нашего домашнего раба?! — переспросила Корнелия, с удивлением глядя на мужа, который, насколько она его знала, всегда считался одним из самых изысканных щеголей Рима.
—Да, его плащ, хитон, башмаки, что там еще...
Преодолевая вдруг навалившуюся болезненную слабость, Цезарь заторопил жену:
—И скорее, скорее! Если мы хотим уцелеть, то должны покинуть Рим, у нас осталось всего полчаса...
—Так этого не хватит даже для того, чтобы дойти до городских ворот! — воскликнула Корнелия.
Цезарь увидел, как заблестели ее глаза: побег, вместе...
—Скорее прикажи извозчику, чтобы запряг лошадей в повозку твоего отца!
- В диктаторский карпентум?!* — Вот именно! - усмехнулся Цезарь.— Пока стражники разберутся, что к чему, мы уже будем за городом.
Корнелия, проворно выбежала из комнаты. Вернувшись, она не смогла удержать улыбку при виде Цезаря в одежде Эгея.
—Гай, прости, но ты действительно похож сейчас на раба! — воскликнула она, оглядев мужа с головы до ног.
*Езда по Риму в течение дня была запрещена и составляла исключение для немногих..
—Правда? — переспросил довольный похвалой Цезарь и, несмотря на всю трагичность их положения, картинно опустил плечи, изображая из себя рыночного раба с тяжелой корзиной.
—Похоже! — засмеялась Корнелия. — Как тебе это удается?
—Нужда всему научит тех, кто с ней повстречается, — объяснил Цезарь и, снова превращаясь в самого себя, дал знак домашней рабыне передать жене укутанного ребенка.
Молодая сирийка, всхлипывая, выполнила его приказ.
— А теперь — вперед! — решительно сказал Цезарь и быстрым шагом направился к двери.
Расчет Цезаря оказался верным.
Увидев роскошную повозку, которая среди бела дня свободно подъехала к капенским воротам, стражники бросились к своему начальнику. Вышедший из распахнутой перед ним двери офицер при виде карпентума тоже растерялся. Почесывая в затылке, окликнул остановившего лошадей перед самыми воротами возницу:
—Кого везешь?
Возница покосился на него и слово в слово повторил то, что по дороге наказывал отвечать ему Цезарь:
—Везу дочь диктатора на загородную прогулку!
Очевидно, раб вспомнил то время, когда действительно возил за город консула, а на самом деле неофициального диктатора Цинну, и его привычный, уверенный тон лучше всяких документов убедил офицера. Он уже поднял руку, чтобы отдать приказ солдатам открывать ворота, но один из стражников с недоумением заметил:
—Но у Суллы, кажется, нет дочери!
—Он вообще не женат… — добавил другой.
—Зато у него в каждом городе по сотне любовниц! — возразил офицер, с опаской глядя на задернутый полог карпентума. — Почему бы одной из них не разродиться дочкой?
Охота мне потом держать ответ перед Суллой... Открывай! — громко крикнул он.
Повозка медленно тронулась с места.
Цезарь по гулким звукам и близкому дыханию сырости, понял, что они въехали под древний свод, влажные камни которого, сколько он помнил себя, всегда были усеяны каплями воды, просачивавшимися из водопровода.
Вырвавшись на простор, карпентум легко покатил по Виа Аппиа — царице дорог, выложенной еще за двести лет до рождения Цезаря массивными плитами так, что на ней не ощущалось ни единого толчка.
Цезарь поторопил возницу:
—Скорей! Скорей!..
Потом повернулся к жене и через силу улыбнулся ей:
—Нам бы теперь только успеть доехать до тетки. Там вы с дочерью будете в безопасности...
—А ты? — встревожилась Корнелия.
—А я дальше, Корнелия, дальше...
—Но ты же болен! Ты весь горишь!
Корнелия дотронулась до лба мужа.
- У тебя лихорадка!... Мы оставим дочь у твоей тетки и поедем вместе!
—Тебе тоже надо остаться там, — Цезарь с горечью усмехнулся. — Я теперь не просто муж дочери Цинны, но наверняка уже "враг отечества". Сулла не любит затягивать с такими. Всякий, кто со мной, обречен на мучительную казнь! Наша дочь... Я попрошу тетку, чтобы она дала мне в дорогу своего раба—лекаря...
Мысли Цезаря начали путаться, глаза то и дело закрывались отяжелевшими веками. Он то называл тетку именем любимой сестры, то твердил, шевеля горячими приоткрытыми губами, что им нужно доехать до спасительного имения.
К полудню у него начался бред. Корнелия приказала остановить лошадей у первой попавшейся на пути усадьбы.
Хозяин небольшого загородного имения— суетливый, смуглолицый италиец — предложил Корнелии разместиться в лучшей комнате на втором этаже.
—Плата самая умеренная, сущий пустяк для знатной госпожи, зато все удобства и прекрасная еда, — униженно кланяясь, перечислял он.
—Мне это безразлично, — отмахивалась Корнелия, давая знак Эгею с возницей выносить из карпентума мужа.
Рабы бережно подняли на руки вконец ослабевшего Цезаря и внесли его в дом.
Забежавший вперед Корнелии италиец показал ей лестницу, по которой можно было подняться на второй этаж. Эгей с возницей двинулись, было, за ними следом, но остановились, услышав грозный окрик хозяина усадьбы:
—Куда, мерзавцы? В рабскую вашего бездельника, там ему место!
Готовая возмутиться Корнелия увидела предостерегающий взгляд мужа и спохватилась: на Цезаре плащ, обутки раба.
—Хорошо... Несите в рабскую...— и приказала хозяину— италийцу, — немедленно вызови лекаря!
—Для раба? — удивленно переспросил он, указывая пальцем на Цезаря.
—Да! И самого лучшего, какого только можно отыскать в округе! Передай, что за этого раба я заплачу столько, сколько он не получал от больных сенаторов!
—Слушаюсь! — не желая перечить состоятельной незнакомке, приехавшей к тому же в дорогом карпентуме со стороны Рима, торопливо согнулся в поклоне италиец.
Но, подойдя к двери, он еще раз взглянул на потерявшего сознание Цезаря и озадаченно пробормотал: "Лучшего лекаря — рабу... Неслыханно!"
Лекарь приехал уже в начале сумерек, когда Корнелия, устав дожидаться его, задремала рядом со спящей дочерью в уютной комнатке на втором этаже.
Низкий, толстый, вольноотпущенник из греков, он, брезгливо зажав пальцами нос, прошел к лежащему на грязной подстилке Цезарю, склонился над ним и сразу поставил диагноз:
—Малярия. Клянусь Эскулапом, римлянин. Что ни путешественник из столицы, то малярия!
—Какой он путешественник? Раб, — присел рядом с ним на корточки и хозяин усадьбы.
—Раб он или нет — мне наплевать, — проворчал лекарь, пододвигая к себе обитый серебряными накладками ларец.— Главное, чтобы побольше заплатили! Как за сенатора, говоришь?
—Так сказала его госпожа.
Лекарь деловито раскрыл ларец, достал о длинный нож и склянку.
—Может это ее любимый раб? — кивнул на Цезаря италиец.— А что? У богатых римских матрон это теперь в моде!
Вместо ответа лекарь принялся взбалтывать содержимое склянки, бормоча себе под нос: В мире много сил великих, Но сильнее человека Нет в природе ничего...
—Или брат, которого она выкупила из неволи и теперь везет в свой загородный замок 25 отмыть, откормить, поставить на ноги, — продолжал допытываться италиец.— С чего бы иначе ей вызывать лекаря к какому-то рабу?
Лекарь откупорил склянку и, поднося нож к плотно сжатым губам Цезаря, повысил голос: В мире много сил великих, Но по мне сильнее денег Нет в природе ничего!
Италиец с интересом следил за каждым движением лекаря и даже прищелкнул языком от восхищения, когда тот ловко разжал зубы больного и влил ему в рот темную, резко пахнущую травами жидкость.
Цезарь закашлялся, захрипел, шаря вокруг себя бессильными руками.
Лекарь надавил ему на грудь обеими руками и пропел, подмигивая италийцу: Все недуги побеждает И грядущее предвидит Многоумный.. .человек?
Хозяин усадьбы непонимающе пожал плечами.
—Эх, ты - кошелек! — засмеялся лекарь, поднимаясь. — Всё, будет жить, как только очухается! А теперь зови матрону. Посмотрим, действительно ли она заплатит за своего раба, как за сенатора?
Италиец вышел. Не прошло и минуты, как в дверях появилась встревоженная Корнелия.
—Ну, как он? — не отводя глаз от Цезаря, спросила она.
Лекарь с интересом посмотрел на нее, но тотчас любопытство на его лице сменилось ужасом. С трудом справившись с собой, он попросил ее подождать за дверью, объяснив, что больному нужна еще одна процедура.
—Я готова заплатить любую цену, лишь бы только он поскорее встал на ноги! — воскликнула Корнелия и закрыла за собой дверь.
Голос жены возвратил Цезаря к реальности.
Он приоткрыл глаза и с удивлением увидел, что находится в темном помещении с брошенными прямо на пол подстилками. Наморщил лоб, вспоминая, что с ним и где он.
"Ах, да... Сулла, дорога, лихорадка на пути к тетке... Юлия!" Окончательно приходя в себя, Цезарь чуть было не вскрикнул. Он хотел приподняться и позвать Эгея, чтобы тот помог ему дойти до карпентума, но то, что услышал над собой, заставило его притвориться лежащим без памяти.
—Ты кого приютил в своем доме? Знаешь, кто это?! — с сильным греческим акцентом набросился на хозяина усадьбы лекарь.
—Как кто? — удивительно отозвался тот. — Госпожа!
—Чья?!
—Его...
—Да это же...
Цезарь ощутил над самым лицом близкое дыхание, затем удаляющиеся и вновь приближающиеся шаги. Очевидно, лекарь отбегал проверить, надежно ли прикрыта дверь.
—... дочь Цинны!
—Того самого, что увешал однажды весь форум головами убитых сенаторов? — ахнул хозяин усадьбы. — Врага Суллы?!
—Самого главного врага! — поправил лекарь.
—Кто же тогда этот раб?
—Надо полагать, ее муж — Цезарь! Где были твои глаза? Ты только посмотри на его волосы, руки, лицо, разве они рабские?
—Что же ты сразу мне этого не сказал? — простонал хозяин усадьбы.
—Не в моих правилах присматриваться к каждому больному, — отрезал лекарь. — Мое дело маленькое: вылечил и получил деньги. А вот ты теперь можешь поплатиться за свое гостеприимство не только усадьбой, но и самой жизнью, клянусь Эскулапом!
—Я чувствовал... я сразу почувствовал неладное, — забормотал италиец. — Кто же мне теперь заплатит за постой? Ведь я отдал ей лучшую свою комнату!
—Безумец! — оборвал его лекарь. — Немедленно закладывай лошадей и гони в Рим! И перестань подсчитывать убытки. Сулла заплатит тебе намного больше. Куда он хоть ехал?
—Судя по разговору госпожи с девочкой — к какой-то тетке Юлии...
— Так и доложишь Сулле. Тогда, если они уедут — сыщики перехватят их на дороге. А этот дождется приезда палача здесь.
Голоса удалились. Хлопнула дверь.
Цезарь открыл глаза. Закусив губу, он оперся локтями о жесткий пол. Снадобье ли подействовало или невероятное усилие воли, но лихорадка начала отступать.
"Ничего... — ободряя самого себя, подумал Цезарь.— Если нынче нам плохо, то не всегда так будет и впредь!"
Наконец он собрался с силами и рывком поднялся на ноги. Постоял, дожидаясь, пока стихнет звон в ушах и окрепнет тело. И сделал шаг к двери.
—Все в порядке, — тем временем улыбался Корнели лекарь, принимая кошель серебряных денариев. — Опасность миновала. Теперь твоему гм-м… рабу необходим покой, абсолютный покой!
—Сколько же ему еще придется лежать здесь? — встревожилась Корнелия.
—Как тебе сказать... Пожалуй, недели две, а то и три.
—Не слишком ли роскошно для раба? — послышался насмешливый голос.
На пороге, облокотившись рукой о косяк двери, стоял... Цезарь.
Лекарь испуганно отступил к стене словно увидел привидение и, заикаясь, пролепетал:
—Но это невозможно!
—Возможно!
Цезарь сорвал с себя плащ и знаком подозвал Эгея.
—Ну-ка, подай мне платье!
Взяв тогу, он сам оделся и шагнул к выходу. Корнелия с дочерью на руках и Эгей едва поспевали за ним следом. Они вышли из усадьбы и дошли до карпентума.
—Скорее! Скорее! Куда запропастился этот Эгей? Надо спешить... — прошептал Цезарь, падая в изнеможении на сиденье повозки.
Вскоре подбежал Эгей, и карпентум понес их по Виа Аппиа прочь от опасного места.
—Негодяи! — выслушав рассказ мужа о замысле лекаря и хозяина усадьбы, возмутилась Корнелия. — Боги еще накажут их. Но Юлий, этот италиец, уже наверняка подъезжает к Риму!
—Вряд ли, госпожа, — улыбнулся прислушивавшийся к разговору Эгей. — Я обрезал постромки у его лошадей, потому что сразу обо всем догадался.
Цезарь благодарно кивнул ему.
—Спасибо, Эгей! Но это ненадолго задержит наших врагов. На своих резвых конях сулланцы наверстают отставание в считанные минуты. Они сразу узнают нас по этому карпентуму. .
Он стал задумчиво смотреть на дорогу, по которой ехали легкие двуколки—бироты, военные колесницы, серракумы с низкими, очень прочными колесами, выдерживавшими самые тяжелые грузы.
—Может, продать в первом же городе карпентум и купить другую повозку, попроще? — предложил Эгей.
—Время, Эгей, время... — отрицательно покачал головой Цезарь. — Пока мы найдем 28 покупателя, пока отыщем торговца повозками... К тому же нам просто не успеть до ближайшего города. А, впрочем, — неожиданно повеселел он, — почему бы не сделать нам этого здесь?
—Прямо на дороге? — удивился Эгей, —Ну да! Чем тебе не нравится хотя бы вон тот плавструм? — Цезарь кивнул на прочную телегу с колесами, выточенными из одного бревна, которую уныло тащили за собой волы.
— Или нет…
Цезарь указал на бородатого торговца, начавшего сворачивать свою недорогую, грубо сколоченную повозку в сторону от главной дороги.
—Ну-ка, останови его!
Эгей выскочил из карпентума и засвистел, закричал, привлекая внимание торговца.
—Эй, эй, господин!
Торговец оглянулся, придерживая лошадей, и Цезарь знаком подозвал его к себе.
—Куда держишь путь?
—В Савонскую долину!..
—Прекрасно! — обрадовался Цезарь.
Это было отдаленное от Виа Аппиа место: на карпентум там и гончие не сразу наткнутся.
— Еду торговать с крестьянами...
"Обжуливать!"— мысленно поправил Цезарь, а вслух посочувствовал:
— Неблизкий у тебя путь! До вечера, надо думать, не доберешься?!
— Хорошо, если к утру еще дотащусь... У меня не такая прекрасная повозка, как у тебя, — угрюмо проворчал торговец.
— Значит, она тебе нравится? — уточнил Цезарь.
Торговец с завистью посмотрел на изящный карпентум.
— Хочешь такую?
Торговец недоверчиво покосился на странного путешественника и уже собирался отойти с обиженным видом, но Цезарь ухватил его за руку.
—Давай меняться, — предложил он, выходя из карпентума и жестом приказывая своим спутникам следовать за ним.
—Мою повозку на твою? — не поверил торговец. — Конечно, у моей и колеса смазаны, и вид еще ничего, но...
—Никаких но! — оборвал его Цезарь и на ходу стал рассказывать тут же выдуманную историю. — Видишь ли... заболев, я побывал у оракула, и тот сказал, что я выздоровею, если только подарю свой карпентум первому встречному, который похвалит его.
—Так и сказал? — заглянул Цезарю в глаза торговец.
—Да, — подтвердил Цезарь с самым серьезным видом. — Оракул сказал: "Отдай свой карпентум тому, кто скажет о нем доброе слово". Но может, он не нравится тебе?
— Что ты? Что ты! — замахал рукой торговец.— Я в жизни не видел ничего подобного! Он прекрасней колесницы, лучше почтовой кареты, красивей квадриги триумфатора! А ты... не обманываешь меня?
— Разве по мне не видно, что я все еще болен? — вопросом на вопрос ответил Цезарь.
Торговец внимательно вгляделся в его лицо: бледный, нездоровый румянец, пот на лбу. Это окончательно убедило его. Боясь, что владелец карпентума в последний момент передумает, он быстро перегрузил товары и через каких-нибудь пять минут, не больше, уже гнал диктаторскую повозку, нахлестывая лошадей.
— Вот уж поистине нужно прежде всего искать деньги, а потом добродетель! — усмехнулся Цезарь, глядя ему вслед.
Уже не опасаясь преследования, они катили в дешевой, детской повозке, все дальше и дальше от Рима.
Осталось позади одно имение с бесконечными виноградниками, второе, третье... Начался мелкий, холодный дождь, от которого негде было спрятаться в лишенной полога повозке.
Далеко на взгорке показался утопающий в саду дворец Юлии. Возница взмахнул плеткой, чтобы направить к нему лошадей, но Цезарь увидев у ворот воинов, придержал его. Они поехали мимо нужного поворота.
— Разве мы не к Юлии? — удивилась Корнелия.
— Увы! Там уже сулланцы... — вздохнул Цезарь.— Придется теперь вам немного покататься со мной.
Это "немного" растянулось на несколько тревожных дней. В тряской повозке колесили они по Сабинской области, каждую ночь меняя убежище. Из разговоров с хозяином гостиниц и постоялых дворов узнавали, что всюду снуют сулланские патрули и сыщики.
К исходу четвертого дня они и сами увидели далеко впереди вооруженных всадников.
Первой их заметила Корнелия и сразу догадалась, кто это.
—Сулланцы! — вскричала она, расталкивая уснувшего мужа.— Мы погибли, Гай, это патруль!
Цезарь несколько мгновений смотрел на дорогу, видя, что всадники о чем-то расспрашивают едущих из Рима людей. На возвращающиеся в столицу повозки не обращали никакого внимания.
—Поворачивай обратно! — неожиданно приказал Цезарь вознице.
— Куда? — опешил раб.
—В Рим! Правь в сторону Рима! — бросился к нему Цезарь.
Выхватив у него вожжи, он сам развернул повозку в обратную сторону.
... Вид ехавшего в столицу экипажа не вызвал у патруля подозрений. Кому из врагов диктатора пришла бы в голову мысль возвращаться в Рим на верную гибель!
Едва всадники скрылись за поворотом, Цезарь с облегчением выдохнул и бросил вожжи вознице:
—Разворачивай обратно!
Раб молча, с видимой неохотой выполнил приказание своего господина. Цезарь с недоумением посмотрел на него, но промолчал, решив: уже и рабы измотались бегством, которому не видно конца.
Ночью, когда Корнелия с дочерью уже спали, вошел Эгей, извинился, что переступил порог господской спальни без вызова, и открыл Цезарю намерения возницы.
—Он решил завтра выдать тебя первому же патрулю!
—Ты уверен в том, что мой раб выдаст меня? — спросил Цезарь.
—Он уговаривал меня присоединиться к нему!
—Значит, он захотел получить свободу, которую Сулла пообещал рабам за выдачу своих врагов?
— Да, он так и сказал, что даже во сне видит эту свободу!..
—Негодяй...
С трудом сдерживая себя, Цезарь нагнулся над дорожным сундуком, и Эгей увидел, как в его руках замелькала его рабская одежда, навощенная дощечка, кинжал...
—Ты прикажешь его убить?! — с ужасом воскликнул он.
—Убить? Это было бы не лучше с моей стороны, — процедил сквозь зубы Цезарь и, наконец, бросил на столик то, что искал: лист чистого папируса и тростниковую палочку для письма.
Он обмакнул тщательно разжеванный конец палочки в склянку с жидкостью из чернильных орешков, написал несколько фраз. Затем свернул папирус в свиток, скрепил своей печатью, вышел из гостиницы и, растолкав сладко спящего в ней раба, спросил:
—Значит, свободы захотел? От Суллы?!
И не дожидаясь ответа, швырнул папирус в лицо извозчику.
—Ну, так иди же! Ступай! Я не желаю, чтобы мой раб получал свободу от моего врага!
Возница медленно поднялся и, поняв, что его не только не убьют за предательство, а даже наоборот, дают свободу, подхватил свиток и сначала робкими шагами, а потом стремглав, бросился со двора.
Наутро, чуть свет, повозка снова тронулась в путь. Теперь за вожжами сидел Эгей.
Цезарь, предупрежденный хозяином гостиницы, бывшим солдатом Мария, что патрули ищут не столько дочь Цинны, сколько его, Цезаря, вновь сидел, переодетый в рабское платье.
Через час впереди показался первый сулланский патруль.
Эгей, не дожидаясь приказания, едва успел по примеру Цезаря развернуть повозку.
—Кто такие? — громко прокричал офицер, догоняя их.
—Беженцы! — заученно ответила Корнелия. — Возвращаемся домой...
—Счастливого пути! — пожелал сулланец и уже собрался отъехать, как вдруг заметил, что маленькая Юлия, проснувшись, потянулась к Цезарю.
—Можно ехать? — увидев это, заторопился Эгей.
—Погоди! — остановил его офицер и неожиданно с ласковой улыбкой обратился к девочке. — Послушай, крошка, а это случайно не твой папа?
—Папа! Папа! — обрадовалась Юлия.
—И его зовут. . — торжествуя добавил офицер, внимательно глядя на Цезаря, — Гай Юлий Цезарь!
Выбравшись из повозки, Цезарь медленно пошел по дороге. Сулланец, слегка озадаченный столь смелым поведением молодого человека, направился за ним.
—Повезете в Рим или здесь? — не оборачиваясь, спросил Цезарь.
—Зачем в Рим? Здесь!
—Об одном прошу. .
—Яд? — понимающе усмехнулся офицер и отрицательно покачал головой. — Не положено.
Цезарь недовольно повел плечом, давая понять, что его неверно поняли.
—Я прошу, чтобы не на глазах семьи. А мечом или кинжалом — это мне безразлично!
—Хорошо, — кивнул сулланец. — Вон за теми тополями устроит?
—Благодарю за услугу, — спокойно заметил Цезарь, словно речь шла об обычном дружеском одолжении, и с тревогой оглянулся на повозку. — А что будет с ними?
—Насчет твоей семьи у меня нет никаких указаний, — уважительно ответил офицер.
Цезарь оторвал глаза от Корнелии, замершей в повозке с дочерью на руках, и посмотрел на всадника. Это был уже немолодой человек с грубоватым простым лицом, волею судьбы оказавшийся его смертоносным врагом. Бросилась в глаза недорогая упряжка на коне, дешевое седло.
—Не очень-то жалует Сулла своих офицеров, — усмехнулся он, с трудом отводя взгляд от короткого меча на поясе всадника.
—Можно подумать, твой Цинна пожаловал бы больше, — проворчал офицер.
Цезарь, уловив недовольство, решил еще раз испытать судьбу. "Сначала ищи деньги, а уж потом благодетель!" — промелькнуло у него в голове.
—Не знаю, как Цинна, а я мог бы дать намного больше, чем тебе заплатят за мою голову.
—Вряд ли, — усмехнулся офицер. — Ведь мне обещана половина твоего состояния!
—У меня нет в Риме состояния.
—А где же оно — в Капуе? Салерне? Неаполе?
—Ни в Капуе, ни в Салерне — нигде!
—Как это нигде? — приостановил коня сулланец.
—Так! — остановился и Цезарь. — Все уже конфисковал Сулла и его друзья Помпей с Крассом: жреческий сан, наследство отца, приданое жены. Не думаю, чтобы они охотно расстались со своей добычей. Все то, что мне удалось спрятать — здесь, рядом с тобой! Вот, смотри, — он развязал кошель и показал озадаченному офицеру денарий с изображением Меркурия.— Надеюсь, этот бог не обманет тебя, как твои купающиеся в роскоши начальники, и не обойдет прекрасным вином и подарками для домашних!
—Спрячь эту монету, — хмуро посоветовал сулланец. — Толку-то от нее... На вино, чтобы забыть вид твоей крови, и то не хватит!
— От одного денария, верно, толку мало! — согласился Цезарь и вынул из кошеля новую монету. — Но этот Юпитер на пару с Меркурием уж наверняка подарит тебе богатую упряжь для коня. А все мои Нептуны, Ромы, Минервы — всего двенадцать тысяч сестерциев — вырвут тебя из нищеты!
—Двенадцать тысяч?.. — не поверил сулланец.
Цезарь протянул ему весь кошель. С трудом удерживая себя, чтобы не прибавить шагу, спокойно прошел к повозке и, достав из дорожного сундука ларец с драгоценностями, подал его сулланцу.
—Возьми. Это все, что у меня осталось...
—Что ж, — поразмыслив, согласился офицер. — Пожалуй, это действительно больше, чем даст мне Сулла!
Он торопливо спрятал ларец в сумку, что висела на боку коня, и приказал поджидавшим его в почтительном отдалении воинам продолжать путь.
Незадолго до заката, задремавшего, несмотря на дорожную тряску, Цезаря, разбудил удивленный голос Эгея.
— Господин, а господин!
— Что? — мгновенно вскинулся Цезарь. — Сулланцы?
— Да нет! — засмеялся грек и показал пальцем на небольшой взгорок, с которого, размахивая руками, сбегали два человека. — Никак, наш Беот!
— Он! — согласился Цезарь, узнавая в одном из бегущих отпущенного им на свободу возницу.— А кто второй?
Вторым оказался худощавый, сгорбленный мужчина, представившийся вольноотпущенником одного из живших поблизости крупных землевладельцев. Низко поклонившись Цезарю, он подтолкнул к повозке Беота:
— Скажи, это действительно твой раб?
Не успел Цезарь ответить, как его бывший возница повалился на колени и закричал:
—Господин, скажи ему всю правду! С самого утра меня заставляет искать тебя на дорогах!
—Зачем? - нахмурился Цезарь.
—Чтобы убедиться, что эта вольная неподдельная! — охотно пояснил мужчина, доставая из-за пазухи свиток папируса.— Сейчас столько рабов убивают своих господ и подделывают их почерки, столько похищается печатей, что порядок требует. .
—Я действительно дал свободу этому рабу! — оборвал вольноотпущенника Цезарь.-Или тебе мало моего слова?
—Мне мало слова представителя одного из славнейших родов Рима? - вскричал мужчина. — Да мне достаточно было увидеть этот документ, чтобы сразу понять, что его писала не грубая рука варвара, а рука истинного квирита, но...
—Но?! — неприятно изумился Цезарь.
—К сожалению, я маленький человек, ничтожный чиновник...— невольно попятился мужчина. — И мне приказано либо доставить тебя к своему начальнику, либо убить этого раба на месте.
—Бывшего раба! — теряя терпение, отрезал Цезарь. — До которого мне, кстати, больше нет никакого дела!
Он поднял руку, чтобы дать знак Эгею следовать дальше, но Беот стал целовать колеса 34 повозки с мольбой пощадить его, а вольноотпущенник, еще ниже кланяясь, принялся уговаривать:
—Мой начальник остановился на постоялом дворе всего в пяти милиариях* от этого места. Это небольшой тихий домик, в нем вот уже несколько дней не останавливалось ни одного сулланца. Ты можешь безбоязненно переночевать в нем со своей семьей. А за доставленные неудобства мой начальник заплатит тебе и угостит славным обедом. Клянусь отвратителем всех несчастий Сераписом, это будет пир, достойный самих богов!
—Может и правда заедем, Юлий? — умоляюще заглянула в лицо мужа Корнелия.
—Столько хлопот из-за какого-то раба... — с подозрением покосился на вольноотпущенника Цезарь.
—Не какого-то, а, возможно, беглого! — напомнил вольноотпущенник.
—Что, опять?!
—Так может подумать мой начальник... — вновь забормотал мужчина. — Ведь если ты не поедешь со мной, я должен буду распять его как беглеца, прямо на этом холме!
—О, господин, пощади! — завопил из-под повозки Беот.
Цезарь задумался. Что-то подсказывало ему немедленно ехать дальше. Но уязвленное самолюбие, измученный вид жены и дочери, наконец, мысль, что эта возможность пере-ночевать в тепле и поужинать для них, оставшихся без единого асса, быть может, последняя на целую неделю вперед, оказались сильнее.
—Ладно, забирайся в повозку, покажешь дорогу Эгею.
Пока они ехали пять милиариев, заметно стемнело. Кутаясь в тяжелые лохматые тучи, на небе замигали редкие звезды. Дождь то сеял, то переставал. Вольноотпущенник монотонно рассказывал, какой у него строгий и справедливый начальник, и для убедительности клялся богами своей далекой родины. Беот, задыхаясь, бежал следом за повозкой. Корнелия с дочерью быстро задремали, и когда они подъехали к постоялому двору, обе крепко спали.
—Пойду, узнаю, не появились ли в доме сулланцы, — спрыгнув на землю, предупредил мужчина. - А вы пока ни на шаг от повозки.
Он пробежал по дорожке и юркнул в дверь небольшого деревянного дома. Замызганная, без единого окна гостиница ничем не отличалась от старых жилищ, с незапамятных времен разбросанных вдоль всех римских дорог.
Обеспокоенный поведением вольноотпущенника и тем, что на скрип подъезжавших колес из дома не выбежал радушный хозяин, Цезарь осмотрелся и, увидев костер, решительно 35 направился к нему.
*Милиарии - столбы или просто большие камни, устанавливаемые на римских дорогах через каждые 1000 шагов.
—Не велено отходить от повозки, господин! — умолял его Беот, ковыляя сзади, словно неверная тень. — Нельзя туда...
От костра донесся приглушенный стон, и Цезарь прибавил шагу.
—Кто здесь? — окликнул он.
—Помогите... — донеслось в ответ.
У костра лежали два связанных человека в изорванных тогах.
Цезарь при помощи Эгея повернул их лица к огню и едва не вскрикнул от неожиданности, узнав давних друзей своей семьи — отца и сына Кальвиниев.
Прославленный полководец Кальвиний-старший и подававший немалые надежды своим ораторским искусством Кальвиний-младший лежали, связанные веревками, словно последние беглые рабы.
—Кто вас так?! — воскликнул Цезарь, пережигая горящими головешками веревки.
—Сулланцы!.. — прохрипел Кальвиний-старший, с облегчением растирая затекшие руки.
—Как! Они были здесь?!
—Они и сейчас тут!
—Что?!— оглянулся на попятившегося возницу Цезарь.
—Да, да, — уныло подтвердил Кальвиний-младший. — Здесь у них сборный пункт сыщиков и агентов. До пыток они держат захваченных у костра, а после режут, как свиней, и бросают в общую яму, Нас узнал твой раб и вместе с сыщиком привел сюда...
—Негодяй! — разогнулся Цезарь, бросая в Беота пылающую головешку. — Эгей, придуши его!
—Как? — замялся грек. — Прямо здесь? Руками?!
Беот сорвался с места и бросился бежать.
—Эх, ты! — услышав, как захлопнулась дверь за бывшим возницей, накинулся на Эгея Цезарь. — Упустить такого мерзавца!..
—Ну, вот и все! — с горечью усмехнулся Кальвиний-младший.— Напрасно ты трудился, развязывал нас. Сейчас они вывалят из дома, и...
—Напрасно? — озираясь, переспросил Цезарь и вдруг радостно воскликнул. — Ну, нет! Мы еще сумеем постоять за себя!
— Вчетвером против четырех десятков воинов? На открытой местности, безоружные против мечей и стрел? Нет, Цезарь, это тебе не Фермопильское ущелье*... — покачал головой Кальвиний-старший.
—А ну, Эгей, взяли! — закричал Цезарь, хватаясь за конец лежащего у костра бревна.
— И вы тоже, — накинулся он на Кальвиниев. — Подпирай дверь! Живо, живо!!!
Отец и сын мигом поняли, что задумал Цезарь. Подняв тяжелое бревно, пленники сулланцев вчетвером подошли к дому. Из-за двери услышали шум возбужденных голосов, но прежде, чем она распахнулась, они успели подпереть ее бревном. Внутри раздались крики и угрозы.
—Ну и чего мы добились? — спросил Кальвиний-старший. — Отсрочки казни на несколько минут?
—У них быстрые кони, — подтвердил его сын. — Это только разъярит их и во время пыток принесет нам еще большие страдания.
—Ну, нет, только не нам!
Он метнулся в темноту и возвратился с охапкой валежника, приготовленного для домашней печи.
—Эгей! — позвал он, показывая глазами на костер.
Раб понял его, но замешкался.
—Господин... — пробормотал он. — Там могут быть невинные люди — семья хозяина, его дети!
—Выпустить их, а заодно и сулланцев?— хмуро уточнил Цезарь. — Ну, что стоишь?
Повторить приказ?
Эгей засеменил к костру и вернулся с горящим поленом.
—Поджигай! — коротко приказал Цезарь, кивая на груду сушняка...
Пламя весело побежало по сухим веткам. Не прошлой двух минут, как его разросшиеся языки жадно лизали дверь и стены, за которыми на все голоса вопили сулланские воины.
—Пожар? — вскинулась спросонья Корнелия, когда Цезарь сел в повозку и поправил на ее плече сползшую накидку.
*Фермопильское ущелье - узкий проход между Фессалией и Центральной Грецией, который в течение нескольких дней 480 г. до н.э. триста спартанцев защищали от целой армии персов.
—Да, — задумчиво кивнул он. — Придется поискать другой постоялый двор. С более сговорчивым хозяином.
—А найдем? — закрывая глаза, спросила Корнелия.
Цезарь не ответил ей и долго смотрел на взметнувшееся к небу пламя, прежде чем дать знак Эгею следовать дальше....
Он еще не знал, что его тетке с помощью жриц-весталок, имевших право на заступничество, всесильных родственников удастся вымолить для него помилование у Суллы. Еще не ведал, что диктатор, уступая просьбам, воскликнет: "Ваша победа, получайте его, но знайте: в этом Цезаре таится сотня Мариев!" Не мог пока и вообразить, что через год Сулла неожиданно для всех сложит с себя диктаторские полномочия и удалится в свое кампанское имение, где и умрет через несколько месяцев. А он, Гай Юлий Цезарь, пройдя через новые поражения и победы, через двадцать лет сам станет Верховным Понтификом, затем консулом, триумфатором, породнится с Гнеем Помпеем, выдав за него свою дочь Юлию, и сдружится с Крассом. Через тридцать — покорит Галлию, взяв штурмом более восьмисот городов, и уничтожит, превратит в рабов два миллиона человек, а затем начнет опасную борьбу за власть над своим народом. Но это будет через долгих тридцать пять лет.
....А пока он, превозмогая очередной приступ лихорадки, мчался сквозь усиливавшийся дождь по Сабинской области. И к его плечу тесно прижималась Корнелия, которая, несмотря ни на что, чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете.