«Канопус», оседланный, нетерпеливо ржал, содрогаясь и потягиваясь всем телом, а никому не хотелось расставаться. Папы и мамы, тещи и жены, невесты и дети заполнили палубы и каюты траулера – сегодня у «Канопуса» день открытых дверей.
– Сыночки, вы уж присмотрите за моим мальчиком, – просила старая седая мама.
Мальчик, на две головы выше мамы, багровел. А со всех сторон отзывчивые друзья уже предлагали услуги.
– Я, мамаша, прослежу, чтобы он не пил сырой воды!
– А я – чтоб мыл руки перед едой!
– Вы, мамаша, не обращайте на них внимания, несерьезные люди.
Мама доверчиво прислушивалась.
– Главное для рыбака – это внешний вид. Обещаю, что на разделку рыбы ваш сын будет выходить в крахмальной рубашке с галстуком.
А рядом, одни в целом мире среди галдящей толпы, целовались молодожены.
– Ты ее покрепче прижми, покрепче! Чтоб косточки хрустели! Эх, где мои восемнадцать лет!
– А тебе сколько?
– Девятнадцать…
– Папочка, привези мне акулу!
– Обязательно привезу, Юрик.
– Ы-ы! А мне?
– И тебе тоже, Светочка.
– А я не хочу акулу! Я хочу котенка!
– Всем провожающим покинуть борт! Всем провожающим покинуть борт! Всем провожающим…
– Коля, не забудь, ты обещал присылать радиограммы раз в неделю! Даже два… Все, последний раз тебя отпускаю, никакие мне деньги не нужны…
– А кооператив?
– Ну и пусть… Через три года все равно получим, ты мне ну-у-жен…
– Хорошо, Танюша, хорошо, ну, не надо, что ты…
– А я вовсе не пла-а-чу…
– Всех провожающих прошу покинуть борт судна! Всех провожающих прошу…
Но следить за выполнением распоряжения некому. Весь комсостав обнимает жен и целует детей. Надрывается баян, бренчат гитары, рыбаки на полгода прощаются с землей. Вахтенный штурман Володя Иванов уже не приказывает, он просит провожающих покинуть борт, а скоро начнет умолять, потом кричать, снова просить и снова умолять. Ему тяжелее других, он вахтенный, забот у него полон рот, и Володя старается не смотреть на бедную, заброшенную Галочку, которая бесцельно слоняется по судну, принципиально отворачиваясь при встрече от своего невезучего мужа. У всех мужья как мужья, а этот – на тебе, вахтенный!
В каюте капитана из бутылки рвется шампанское.
– Вы уж, наверное, привыкли, Люда? – задаю я безмерно глупый вопрос.
Чернобровая и черноглазая Люда молчалива и грустна.
– К этому привыкнуть невозможно, – отвечает она, обнаруживая древнюю, как человечество, мудрость женщин, провожающих в дальний путь своих мужей. – Свою дочку Аркадий увидел, когда ей было четыре месяца. А к его возвращению она уже будет ходить…
И Люда вспоминает, как два месяца назад папа-капитан словно на крыльях перелетел с «Канопуса» на землю, подхватил на руки дочь и гордо прошествовал с ней до самого дома.
– За тех, кто в море. – Люда поднимает бокал. Минута молчания.
– Ну, будем подавать пример, – вздохнув, говорит капитан. – Пора прощаться.
Я тактично выхожу из каюты. А из динамика разносится голос Володи. Это уже надрыв, вопль души. И все это вдруг понимают. Матрос Николай Антонов поет, аккомпанируя себе на гитаре:
Смеется и плачет аккордеон в руках моториста Георгия Сысоева. Все торопливо прощаются. В этот момент очень важно, чтобы с тобой кто-нибудь прощался. Очень важно знать, что на берегу кто-то будет махать тебе рукой. Это не лирика и не сентиментальное сюсюкание, это огромная душевная потребность.
Мне повезло. «Глеб Успенский», на котором давно должна была уйти в море экспедиция московских врачей, еще стоит здесь, рядом с нами. И меня провожает целая поликлиника: начальник экспедиции Юрий Михайлович Стенько, Лариса, явно довольная, что втравила меня в эту историю, Валерий, Валя, Соня, Полина… «Канопус» отчаливает, а мы кричим друг другу какие-то бессмысленные слова.
Но священный ритуал проводов еще не окончен. Пока «Канопус» разворачивается, провожающие бегут на мол – крайнюю точку севастопольской земли, которую мы еще сможем увидеть. И сначала просто так, а потом в бинокли смотрят рыбаки на своих, узнавая их, волнуясь и посылая им с попутным ветром прощальные приветы.
Да, пароходы провожают совсем не так, как поезда…