Из радиопереговоров я знал, что Чуков и Подрядчиков идут тяжело, но что настолько…

Пока же, в то время когда мы летели к острову Ушакова, было достоверно известно одно: группа Подрядчикова попала в крайне опасную ситуацию. Особую тревогу внушало состояние члена команды, пробывшего в ледяной воде десять минут. Когда-то, собирая материал о гибели судов от обледенения, я усвоил, что пять-шесть минут пребывания в ледяной воде могут привести к гибели человека. А тут — десять минут!

И еще нам стало известно из радиопереговоров, что Чуков пытался с острова выйти навстречу Подрядчикову, но не успел — узнал о вылете вертолета. И хорошо, что не успел: как вскоре выяснилось, никаких шансов пробиться к Подрядчикову у Чукова не было, сам неминуемо оказался бы в ловушке.

Освальд выжимал из вертолета максимальную скорость. Летели без обычных для этого экипажа шуток; даже несколько белых медведей, за которыми так заманчиво погоняться, на сей раз остались без внимания.

Девять человек на осколке льдины, которую еще нужно найти… Впрочем, эта задача казалась мне не слишком сложной: потерпевшие бедствие находятся в семи-восьми километрах от острова, погода ясная — полярный день, солнце, видимость — лучше не пожелаешь. Лишь бы продержались на своем осколке, а уж найти мы их найдем.

Дальнейшие события показали, что я смотрел на вещи слишком оптимистично.

Поначалу, однако, все шло по плану. Освальд посадил вертолет рядом с поляркой, где нас без излишних эмоций, но с трудно скрываемой радостью встретила группа Чукова. Явно чувствовалось, что эти немало пережившие люди живут исключительно мыслями о попавших в беду товарищах. Но, повторяю, никаких излишних эмоций и слов у полярников в жизни, а не в кино, это не принято.

Пока с борта выгружались запасные бочки с горючим, Освальд и Лукин расспрашивали Чукова о ситуации. Я с любопытством смотрел на него. Он был высок и аскетически худ, но то была худоба не болезненного, а очень сильного и выносливого человека («ни унции лишнего жира» — как у героев Джека Лондона). Обожженное ветрами и беспощадным полярным солнцем лицо обросло неухоженной бородой — типичное лицо не имевшего времени заняться собой путешественника; ну и прищуренные, спокойные, холодноватые глаза очень уверенного в своих силах человека. Потом, когда я познакомился с Владимиром Чуковым основательнее, впечатление не изменилось: сильная личность, такие в ходе естественного отбора и становятся руководителями труднейших экспедиций.

Чуков доложил, что Подрядчиков дрейфует на льдинке, керосина и продуктов суток на двое, своими силами ему не пробиться и прочее. Как только бочки были выгружены и обговорен порядок связи с радистом Ушакова, мы вылетели на поиск.

* * *

Из записной книжки: «Жюль Ренар писал: „Легкая дрожь — предвестница прекрасной фразы“. Вспомнил, потому что ощущаю легкую непрерывную дрожь — спутницу острого приключения. Я, как и мои товарищи, очень волнуюсь и в то же время испытываю высокую душевную приподнятость от сознания того, что пусть пассивно, но участвую в таком благородном деле».

Я и сейчас волнуюсь, когда пишу и вспоминаю; мы галсами прочесывали пространства открытой воды и мелкобитого льда, глаза высмотрели, но никак не могли обнаружить палатку на льдине, ставшей последним ледовым приютом группы Подрядчикова. Искали два часа! Что только Освальд делал с вертолетом! Он то бросал его вниз, то крутил виражи, так что дух захватывало, взмывал вверх, крутился, как волчок, — квадратного метра океана, кажется, не оставил без внимания в районе местонахождения Подрядчикова. Тот держал связь с радистом Ушакова и докладывал, что видит нас, давал поправки к курсу; с Ушакова данные поступали к нам, а мы — не видели. Ну, загадка, наваждение какое-то — не видели, и точка. Виной тому, наверное, было ослепительное солнце — это в час, два часа ночи! Мы бросались от одного иллюминатора к другому, кому-то казалось, что вот-вот они, а Освальд, который из пилотской кабины все видел куда лучше, орал на нас, чтобы не наводили на ложную цель, и непрерывно, яростно резал вертолетом насквозь пронизанный солнечными лучами воздух. И мы тоже вошли в раж и кощунственно ругали тех, кто внизу, почему они не запускают ракеты, и тут же мысленно извинялись, потому что голову то и дело терзала нехорошая мысль: «А вдруг ракеты уже запускать некому?»

За два часа поисков нам стало предельно ясно, что а этом совершенно развороченном ледовом пространстве шансов уцелеть у ребят было мизерно мало. Тем более что между ними и островом Ушакова пролегла настоящая Волга, километра три-четыре в ширину и нескончаемая в длину.

Вдруг Освальд резко пошел на снижение. Мы с Чуковым бросились к пилотской кабине: «Нашли?» Но Лукин, стоявший у двери, мрачно покачал головой.

Освальд посадил вертолет на небольшую, резко очерченную трещинами льдину и поднялся из кресла, взмыленный, в мокром, хоть выжимай, от пота свитере под комбинезоном.

— Черт бы их побрал, ракеты, что ли, экономят?

Горючего осталось на пятнадцать минут, только-только долететь до Ушакова!

Удрученные, мы расселись кто на чем в грузовом салоне, разлили из термосов чай и стали держать совет.

Положение было хуже некуда: мы должны на остатках горючего возвращаться на остров, заправляться из оставленных там бочек и лететь на Средний — чтобы снова заправляться и брать запас горючего для дальнейших поисков. Это еще часов восемь — десять, учитывая необходимость хотя бы двух-трех часов сна для переутомленного, вторые сутки не спавшего экипажа.

Принять такое решение — значит поступить по правилам; ибо если мы, заправившись на Ушакова, продолжим поиски, вернуться на Средний горючего уже не хватит, мы намертво застрянем на Ушакова в ожидании, что кто-нибудь когда-нибудь нас выручит. А как же Лукину быть с важнейшей программой, которую за него не выполнит никто?

Вновь вышли на связь с Ушаковым. Оттуда подтвердили, что Подрядчиков запустил уже три ракеты и посадку нашу видел, это в нескольких километрах от него.

Дьявольское наваждение!

Женя Николаев отставил чай и полез наверх, на редуктор несущего винта — осматриваться. Мы все высыпали с борта на снег. Не выдержав, полез наверх и штурман Лукашин.

— Вроде похоже, — негромко сказал Николаев, всматриваясь. — Володя, смотри!

И тут мы отчетливо увидели, как в нескольких километрах взмыла в небо ракета. Причем совсем не из того района, где велись поиски!

Они! Сомнений больше не было. Мы бросились в вертолет — и через две-три минуты повисли над окаймленной разводьями и ниласовыми полями льдиной размерам пятьдесят на семьдесят метров. Еще несколько секунд — и Освальд посадил вертолет в десятке метров от черной палатки.

С того дня прошло больше года, но не забыть мне ни наших шараханий от отчаяния к надежде, от надежды к отчаянию, ни льдины с черной палаткой, и всплеска эмоций при встрече, и трагического, отмороженного лица Подрядчикова не забыть, и всего другого.

Спасательная операция закончилась — и мое повествование тоже, потому что потом были сборы, прощание и полет домой.

Вот, пожалуй, и все о последних моих арктических странствиях. Последних? Кто знает. Лукин собирается создавать на льдине дрейфующую станцию, Валентина Кузнецова, Владимир Чуков строят планы новых высокоширотных экспедиций, и после встреч с ними то и дело снятся «белые сны»…