Из записной книжки: «8 апреля. До точки 34 пять часов ходу. Молча возмущаюсь».

Если среди уважаемых читателей найдутся такие, которые еще не побывали на точке 34, они меня поймут. Это же географический Северный полюс! Ну что должен, обязан чувствовать человек, который через несколько часов увидит земную ось? Пусть воображаемую, но увидит, черт возьми, тем более что на ее месте мне обещано пробурить лунку!

Так что же ощущали на борту ЛИ-2 эти редкостные счастливцы, избранные из избранных, удачливейшие из удачливых?

Я не в счет — я был переполнен до краев, возвышенные чувства рвались из меня, как лава из вулкана. Остальные: Александр Чирейкин и Володя Федоров, сменивший Красноперова, спали без задних ног; Валерий Лукин, позевывая, заполнял бланки экспедиционных документов, а Илья Павлович Романов лениво перелистывал захваченные с СП старые журналы. Еще полярниками называются, роботы бесчувственные!

Так я сидел на ящике с батометрами, ликуя и возмущаясь; видимо, эта смешанная гамма чувств отчетливо отображалась на моем лице, потому что Лукин, взглянув на меня, усмехнулся и бросил какую-то реплику Романову, на что тот прореагировал коротким смешком. Я счел момент подходящим для выяснения отношений, подсел поближе и только хотел спросить, неужели они не ощущают высокой торжественности, эпохальности нашего полета, как Лукин меня опередил.

— Признайтесь, Владимир Маркович, не чувствуете ли вы себя сейчас по меньшей мере Робертом Пири? Только честно.

Ну, раз честно, то в некоторой степени чувствую и нисколько этого не стыжусь. Конечно, для достижения полюса Пири затратил, пожалуй, больше сил, чем я, но в то же время следует учесть, что он шел к полюсу со стороны Гренландии, то есть с запада, а я штурмую полюс с востока — иными словами, иду своим оригинальным путем; следовательно, склоняя благодарную голову перед подвигом первооткрывателя Пири, я без ложной скромности отдаю дань уважения и самому себе.

После того как Лукин и Романов признали мою логику железной, состоялась непринужденная и довольно веселая беседа о моих предшественниках; не хочу повторяться — в «Новичке» я уже привел подобные размышления в главе «Мои предшественники в открытии Антарктиды», поэтому ограничусь отдельными подробностями.

Оказалось, до меня (тьфу-тьфу, не сглазить — нам еще нужно произвести там посадку) на полюсе побывало около ста человек: не рядом с полюсом, а именно на точке с нулевыми координатами. Так что, если все будет благополучно, я войду в первую сотню — тоже неплохо, черт побери!

Между тем у меня были стопроцентные шансы оказаться по меньшей мере в двадцатке — останься я в 1967 году со второй сменой Льва Булатова на дрейфующей станции СП-15. Но я улетел с начальником первой смены Владимиром Пановым, а через несколько месяцев сгорал от зависти, читая в Москве радиограмму от Булатова: «Перевалили через земную макушку!» Подробности я узнал через полгода. Выяснилось, что льдина СП-15 проходила не точно через полюс, а в трех километрах от него; упустить такую возможность — значит презирать себя до конца жизни, и группа полярников — Булатов, Белоусов, Брок и, кажется, Воробьев пошли к полюсу, определились, воткнули флаг в земную ось и произвели салют из карабинов и ракетниц. СП-15 — наша первая дрейфующая станция, оказавшаяся так близко от полюса (папанинцы были от него в тридцати километрах): затем через полюс прошла на айсберге станция СП-19, спустя несколько лет — СП-24; линия дрейфа всех остальных СП проходила в стороне от полюса. И, конечно, давно прописались на точке 34 «прыгающие». Романову и Лукину даже пришлось напрягать память и подсчитывать, сколько раз они там были — шесть или семь. А мой друг Виталий Волович, известный полярный врач и специалист по изучению поведения человека в экстремальных условиях, оказался на полюсе уж совсем необычным образом: прыгнул с борта самолета на парашюте. Таким образом, констатировали мои собеседники, хотя я тоже близок к покорению полюса, телевидение вряд ли прервет все передачи, чтобы сообщить об этом событии восхищенному человечеству.

Ладно, пусть человечество остается в неведении, но на Северном полюсе я все-таки побываю. Как ни странно, значительно раньше я мог оказаться на Южном — если бы начальника американской антарктической экспедиции адмирала Уэлша не подвела память. Эта поучительная история произошла в январе 1970 года на станции Восток, когда адмирал прилетел к нам в гости вместе с пятью конгрессменами, членами палаты представителей. О том, что он привез в качестве презента ящик свежих фруктов и невероятных размеров арбуз, я писал в «Новичке», а вот о нашем ответном даре умолчал — восточники просили меня какое-то время о нем не распространяться. А теперь, как говорится в предисловиях к приключенческим романам, об этом можно рассказать.

Итак, чем ответить на американский презент? Василий Сидоров срочно созвал коллектив на минутное совещание, получил единогласное добро — и с грохотом шмякнул перед ошеломленным адмиралом на стол деревянный бочонок икры. Эффект был потрясающим, даже конгрессмены, едавшие омаров на банкетах у Рокфеллера и Ханта, застыли с разинутыми ртами. «Теперь я самый богатый человек в Америке!» — воскликнул адмирал и в порыве чувств тут же, не сходя с места, пригласил Сидорова и меня через неделю на его «Геркулесе» нанести визит на станцию Амундсена-Скотта, расположенную на Южном полюсе, чтобы проделать на тракторе кругосветное путешествие вокруг земной оси.

Из «Ярмарки тщеславия»: «Он так растрогался, что хотел выписать ей чек на двадцать фунтов, но обуздал свои чувства».

Другое высказывание цитирую по памяти (не помню, кому оно принадлежит): «Бойся первого движения души, оно — самое благородное».

Третье: «Говорить — серебро, молчать — золото».

Как уже догадался проницательный читатель, автор хочет сказать, что язык адмирала опередил его мысли. Еще грубее: адмирал брякнул не подумав. Или — попросту забыл? А может, конгрессмены, от которых он припрятал бочонок, взяли его за грудки и спросили: «А за чей счет ты, такой-сякой, будешь возить Сидорова и Санина на Южный полюс? Ты что, икры объелся? Смотри у нас!»

Ну и бог с ним, не на Южном полюсе свет клином сошелся. То есть он именно там и сошелся, но и на Северном меридианы завязаны таким же тугим узлом. Одним полюсом больше, одним полюсом меньше — не в полюсах, как мог бы сказать мой любимый Зощенко, счастье. Ибо полюс, между нами говоря, — это крайность; куда спокойнее жить, придерживаясь золотой середины: тепло, сухо и мухи не кусают.

Возвращаюсь в последний раз к адмиралу Уэлшу. Хотя за нарушение публично, в присутствии конгрессменов, данного обещания я по американским законам мог бы привлечь его к суду и выставить иск на чудовищную сумму; друзья убедили меня этого не делать: все-таки у надувалы жена, дети, внуки. Но если ему попадутся на глаза эти строки, пусть знает, что мысленно я его разжаловал до простого боцмана и никто, ни при каких обстоятельствах не убедит меня вернуть ему эполеты. Жестоко, но ведь должен как-то человек нести ответственность за вероломство!

Примерно в половине двенадцатого, когда я изнывал у иллюминатора, из пилотской кабины выглянул бортмеханик Козарь.

— Маркович, командир приглашает!

Может, другой на моем месте спокойно поднялся и с величавым достоинством, не торопясь прошествовал в пилотскую кабину, но я скакнул туда тройным прыжком и уставился на штурмана Олега Замятина.

— Полюс, да?

Нужно знать Олега, чтобы обращаться к нему с подобными вопросами. Мудрый скептик, один из остроумнейших людей, которых я встречал в Арктике, Олег не упускал ни единой возможности сделать из такого любопытного посмешище. Даже Илья Павлович, над которым в Арктике никто подшучивать не осмеливался, и тот на вопрос: «Олег, где мы находимся?» — удостоился примерно такого ответа: «Если б я знал, где мы находимся, я бы не сидел в этом драндулете, а пил пиво на сочинском пляже, а ты, Илья Палыч, пристаешь ко мне с этой наивной просьбой. Ну откуда мне знать, где мы находимся? Ведь штурманское дело такое — куда вынесет… Только наивный человек, вроде тебя, думает, будто штурман может что-то знать, а ведь ты дожил до седых волос, пора бы тебе понять, что штурман…» И, доведя Илью Павловича до белого каления, Олег вдруг внятно и четко назвал совершенно точные координаты и дал расчет — «через семь минут будем на точке».

Теперь пришла моя очередь.

— Какой полюс? — удивился Олег. — Николай, — обратился он к командиру корабля Сморжу, — ты летишь на полюс? Ну зачем ругаться, можешь спокойно ответить, что я задал дурацкий вопрос. Валерий, ты поближе, пощупай лоб у Владимира Марковича, нет ли у него повышенной температуры. Это у полярников болезнь такая бывает — полюсомания, она проходит, не беспокойтесь. А чего в полюсе хорошего? Знаете, сколько денег стоит — от СП до него долететь? Мы залили двадцать бочек горючего, а ведь его с материка доставляют самолетами — это примерно тридцать тысяч рублей, плюс зарплата экипажу, амортизация и прочее. Дорого! Ну, понимаю, был бы на полюсе пивбар — тогда никаких денег не жалко, тем более государственных, а так чего туда лететь? Но раз уж так получилось, то полюс через одиннадцать минут.

Я перевел дух и вытер со лба холодный пот.

Из записной книжки: «С ужасом смотрю вниз: ничего похожего на полосу, двадцать минут над полюсом вертимся… Нашли! Начали подбор!»

От Романова и Лукина я слышал, что на точке 34 бывает всякое: сплошной торосистый и битый лед и широченные разводья. Но на сей раз удача: окаймленная с трех сторон торосами, явственно виднеется приличная площадка, и начальство обменивается короткими репликами, в которых я угадываю удовлетворение. Разворот за разворотом, полоса тщательно изучается. Олег при помощи штурманской линейки и секундомера замеряет ее длину.

— Нормально!

Олег покидает пилотскую кабину, входит в грузовую и распахивает дверь, за ним стоят Лукин и Федоров с буром. Посадку-то мы произведем, это дело решенное, а вот продолжим ли пробег по полосе или сразу взлетим — зависит от того, что скажет Олег. Если после касания лыжный след сухой — «прыгуны», на лед!» и все остальное, а если мокрый — немедленно взлетим: лед слишком тонкий, близко вода.

След сухой! Звучит сирена — Лукин и Федоров прыгают на лед.

В 12 часов 02 минуты ЛИ-2 произвел посадку на точке 34.

Мы так устроены, что мечта волнует нас куда больше ее свершения. Чтобы достичь предмета своих мечтаний, мы делаем невозможное; мы готовы преодолеть любую преграду, рисковать жизнью и положением, мы, как жокей на скачках, программируем себя во что бы то ни стало дойти до желанного финиша; нет ничего другого, что так бы воодушевляло человека и мобилизовывало все его силы, как неосуществленная мечта. Реальная, достижимая, конечно, зависящая не только от обстоятельств, но и от тебя, твоей целеустремленности и воли, а не от случайного совпадения номера в лотерее и прочих чудес.

Наверное, поэтому самые интересные люди — неудовлетворенные, еще не добившиеся того, к чему они стремятся; на мой взгляд, это верно даже в том случае, если для достижения своей цели им не хватает отпущенной свыше жизни; только постоянная неудовлетворенность собой делает человека ценным для общества, только от таких людей зависит прогресс — какое бы положение они ни занимали. Всем же удовлетворенный человек становится скучен и неинтересен, все его помыслы — сохранить то, что уже есть; от такого человека ждать новых идей, свершений — бессмысленно. Каждый из нас, подумав самую малость, припомнит подобную личность среди своих знакомых и тех, с кем лично повстречаться не удалось; впрочем, телевидение с редкостной настойчивостью, достойной лучшего применения, нас с такими людьми знакомило — куда чаще, чем нам того хотелось.

А может, я не прав — и полная удовлетворенность вообще невозможная вещь? Анатоль Франс в повести «Рубашка» даже настаивает на этом — со свойственным ему изящным остроумием. Разве человек, получивший в жизни все, к чему стремился, не мечтает хотя бы о том, чтобы не скатиться вниз? Ведь самые болезненные раны — те, которые получаешь, когда падаешь с верхушки лестницы к ее нижним ступенькам.

Возвращаюсь к своей осуществленной мечте. Десять с лишним лет я стремился к самой макушке Земли, бредил этим мгновением, терял и обретал надежду — и вот я здесь. Счастливый, ликующий? Я бы этого сказать не решился, во всяком случае — вслух.

Из записной книжки: «Олег Замятин: „Будете гулять, смотрите под ноги — можете споткнуться о земную ось, она торчит где-то рядом“. Далее такая запись: „Лукин начинает меня разыгрывать: „Олег, ты уверен, что это полюс? В прошлом году лед был сантиметров восемьдесят, а теперь буришь, буришь…“ — „Валера, ты же знаешь, больше чем на триста километров я ни разу не ошибался“. И Чирейкин тут же добавил: «Валера прав, это не полюс, в прошлом году там было около нуля, а теперь черт знает что“.

Мне было не до смеха: мороз стоял за сорок, ветер метров за пятнадцать, и на вопрос о том, что же чувствует человек на полюсе, я бы ответил однозначно: собачий холод. Уже минут через двадцать ликование, с которым я вышел из самолета на святую точку, сменилось дрожью каждой клеточки тела, которую не уняло даже торжество поднятия вымпела у земной оси.

Проходил этот спектакль так. Бортмеханик и радист дымовыми шашками нанесли на поверхность льда параллели и меридианы, и мы сфотографировались у земной оси (ее изображал вытащенный из лунки двухметровый ледяной керн весом в центнер). Потом меня сфотографировали одного, с красным вымпелом в руках. Этот слайд производит сильное впечатление. Правда, иные завистники бормочут, что он сделан зимой на Москве-реке, но я с ними не спорю. Я просто вытаскиваю из шкафа и показываю вымпел, подаренный мне соратниками по завоеванию полюса. Может, кто другой слово завоевание взял бы в кавычки, но я этого делать не стану: пусть этот самый другой сначала сам побывает на полюсе, а потом берет в кавычки.

Вымпел Лукин сделал из куска материи, когда обнаружилось, что мы забыли флаг. На кумаче фломастером написано: «Воздушная высокоширотная экспедиция Север-29 ААНИИ КИОАО самолет ЛИ-2 № 73985. 8 апреля 1977 года достигли точки географического Северного полюса и произвели посадку. Лукин, Романов, Чирейкин, Федоров, Сморж, Долматов, Замятин, Козарь, Думчиков, Санин».

Этот документ, неоспоримо свидетельствующий о завоевании мною полюса, я время от времени достаю, разглаживаю и смотрю на него благодарными глазами. Почему благодарными? А потому что он, и только он, доказывает, что я не пал жертвой розыгрыша, как это случилось с Н. — назовем так этого бедолагу.

Н., вооруженный рекомендательными письмами и радиограммами полярного начальства, прилетел в Арктику с целью побывать на полюсе. Его, как и меня в свое время, внедрили к «прыгающим» и предложили свозить на полюс — чтобы взбудоражить воображение пишущего товарища, подкинуть материал для волнующей корреспонденции. Что ж, с начальством спорить — себе дороже, пришлось посадить Н. в самолет и свозить. Но почему обязательно на полюс, если по плану надлежало обрабатывать другие точки? И чем, между нами говоря, лед на полюсе отличается от любого другого дрейфующего льда? Могу заверить — ничем: ни цветом, ни запахом. И посему любознательного Н. привезли на запланированную точку в четырехстах километрах от полюса, соорудили параллели и меридианы, земную ось и торжественно сфотографировали. Таким образом, удовлетворены были все: и Н., который всю жизнь будет гордиться тем, что побывал на полюсе, и «прыгающие», без нарушения своих планов, то есть бесплатно сделавшие человека счастливым.

Когда Лукин, бывший у меня в гостях, рассказал эту историю, моя жена ахнула:

— Валерий, признайтесь, вы и Санина разыграли?

— Была такая мысль, — засмеялся Валерий, — Илья Палыч хотел его наказать за халтурное дежурство. Но потом оттаял, будем, говорит, великодушны, точка 34 как раз в плане… Был ваш Санин на полюсе, с подписями на вымпеле мы не шутим.

Вот так!

Пробыли мы на полюсе часа три. Когда станцию закончили и вытащили из океана приборы, я бросил в лунку полтинник — авось еще разок занесет сюда на огонек. А погода совсем испортилась, началась пурга. Долматов с Думчиковым пошли вперед метров на шестьсот смотреть полосу и растворились в снежной круговерти. Когда в ней появился просвет, Сморж их увидел и повел самолет навстречу, чтобы облегчить им жизнь. Они доложили, что полоса впереди на тройку с двумя минусами, льдина старая, с передувами и ропаками, хорошо бы, конечно, их убрать от греха (несколько часов дружной работы на свежем воздухе). Подумав, Сморж, к общему одобрению, выбрал более приятный вариант: используя встречный ветер, поднял самолет с минимальным разбегом, и мы благополучно отправились на очередную точку — всего в те сутки их сделали четыре.

Увы, больше на полюсе мне побывать не удалось и вряд ли когда-нибудь удастся — такие крупные выигрыши дважды за одну жизнь не выпадают. Буду для утешения считать, что свой полтинник скормил полярному Нептуну бескорыстно.

А на полюсе с того памятного дня побывало довольно много народу. Из моих последователей я бы в первую очередь отметил замечательного японского путешественника Иомуру, который добрался до полюса в одиночку; при поддержке полярной авиации побывала там и группа Дмитрия Шпаро, и поэт Андрей Вознесенский, которого эта группа вдохновила на лирические стихи, и — важное событие в истории полюса — прорвался туда, сокрушив по пути арктические льды, ледокол «Арктика».

На борту ледокола находился в качестве главного гидролога Илья Павлович Романов — человек, чуждый, как вы знаете, таким чувствам, как бешеный восторг и ликование. Когда «Арктика» вошла в приполюсный район, штурманы долго не могли определиться, чтобы взять точный курс к земной оси, и Романов, которому надоела суета по этому поводу, отправился в каюту спать. Через час-другой капитан Кучиев объявил по трансляции, что «Арктика» на полюсе, ледокол огласило мощное «ура» — и на мостик явился заспанный Романов. Он осмотрелся и спокойно сообщил, что никакой это не полюс — штурманы ошиблись. «Как не полюс?» — взорвался темпераментный Кучиев. «Я здесь в апреле шапку в снегу потерял, ветром унесло, — пояснил Романов, — а ее не видно. Значит, не полюс».

Но бьющего через край восторга эта новость не уменьшила: сотни людей с цветами и шампанским высыпали на лед, и ореол, веками окружавший само понятие «Северный полюс», был сорван раз и навсегда. Немножко жаль, правда?