Я осторожно положил трубку на телефон и сжал в руках Олежкин учебник физики. Красный, красный, красный — о, блин! (демон?) кто покрасил его? Что случилось с моим другом? Что за дурацкие звонки?

И я верю, что он действительно где‑то на Луне, меряет секундами оставшийся воздух — и Шаттл вот–вот улетит с другой стороны Луны…

Как это случилось? Не знаю. Знаю, что Мефодий сказал правду — я чернокнижник и дела мои черны.

Я бросил «физику» на стол. Медленно повернулся к окну, продолжая уголком глаза следить за учебником. Почему? Я что, ждал, что книжка запрыгает по столу или взлетит на воздух? Или просто возьмёт — и исчезнет, как будто ничего и не было? Не знаю.

Я высыпал на стол содержимое Олежкиного портфеля и прищурился, так, что контуры предметов стали размываться. День клонился к вечеру. Я прищурился ещё сильнее — и вокруг предметов появился зеленоватый контур, аура. У всего есть своя аура, я про это читал. Вот только раньше не видел сам. Зелёный контур отчертил шторы и стол и всё, что на нём. В окне над столом белый шарик солнца застрял в нижних ветках дерева. И вдруг я заметил, что не у всех книг контур зелёный. Контур учебника физики горел чёрным — и стал чернее, когда я на него посмотрел. И тут книга распахнулась. Зашуршала бумага, будто ветер подхватил… над книгой взметнулось чёрное пламя. Я распахнул глаза. Пламя не исчезло. Оно тянулось вверх, пританцовывая, разгораясь, разрастаясь, вот–вот перепрыгнет на другие учебники.

Я рванул дверь на балкон, притащил из кухни спички и начал чиркать, поджигать страницы прямо на снегу за балконной дверью. Рвать учебник рука не поднималась — а вот жечь, — за милую душу! Учебник никак не разгорался. Я метался по комнатам, прислушивался к телефону, рвал какие‑то билеты, найденные в карманах… конечно, этого оказалось мало. Вытряхнул свои тетрадки и начал рвать из них листы. Пламя, наконец, вспыхнуло и красный учебник физики с распростёртыми страницами весело затрещал, расцвёл лепестками настоящего пламени, чернея и рассыпаясь в пепел на глазах.

И тут снова зазвонил телефон.

— Эдик, это Олег! Я тут, я что хотел сказать… мой портфель у тебя?

— А ты где?

— Я… ну, я, в общем, в спортзале уснул нечаянно…

— Ты уверен?

— Что нечаянно?

— Что уснул…

— Эдя …а мой портфель?

— Заходи.

Я положил трубку и привалился к стене.

Потом отвалился от стены и включил на полную громкость «Войну миров» Джеффа Уэйна. О, как я скакал! Как я орал! Мама обязательно вспомнила бы наших с папой диких предков — поэтому я никогда при ней не буду скакать! Но сейчас!

Еле слышно пробубнил дверной звонок. Я распахнул дверь и кинулся обнимать Олега. Он таким меня никогда не видел.

И вот я кружу моего друга по комнате, с него шапка слетела, шарф на морду наехал — а я кружу и хохочу.

Олег постепенно начал оживать и подёргиваться, пытаясь вырваться. И замер, уставившись в одну точку. Я проследил за его взглядом — в прихожей топталась Сырбачева.

— О, Вика! Какими судьбами?! Садитесь, я вам чай сделаю! — выпустил на свободу Подчебучку, сделал потише музыку и умчался в кухню, — настоящий шаманский чай с имбирём! Ууууу!

Когда я вернулся, неся поднос с чаем, печеньем и чем–положено, Олег играл с моей коллекцией значков, украшая ими себя, словно чешуёй. Вика читала книжку. Олег приговаривал:

— Диаметр одного значка равен… двадцать миллиметров. Площадь одного значка равна… два пи–эр в квадрате… площадь Подчебучина равна… итого, для полной брони…

— Олег, а давай ты для разнообразия что‑нибудь почитаешь! — Я взял с полки «Крокодила Гену» и вырвал у Олега коробку со значками.

Он послушно раскрыл книгу и сел на пол, спиной к дивану.

Я подошёл с подносом к Вике сбоку, заглянуть на обложку — чёрная. Чёрную книгу читала Вика.

— Что читаем? — я осторожно поставил поднос на стол.

Вика оторвалась от книги, посмотрела на меня прозрачным взором:

— Тут про литературоведение. Не думала, что тебя такие книжки интересуют.

— Ааа… где ты её нашла?

Вика качнула головой в сторону балкона:

— Дверь распахнулась, балкон, оказывается, не заперт был. А там книжка. Грязненькая. Но ничего, я её почищу и подклею. А послезавтра верну.

— Извини, Сырбачева. Не получится вернуть.

Я стоял спокойно рядом, а тут резко схватил книгу и выдернул у Вики из рук.

— Ты чего? — у неё глаза распахнулись на пол–лица.

— Да ничего. Я её сам ещё не прочитал. А вообще, эта книжка моего деда. А он не терпит вмешательства посторонних в наши внутренние дела.

Олег забормотал:

— Апельсины являются основой экспорта Кампанде… В одном ящике двадцать килограмм апельсинов… корабль из Кампанде в Туапсе плывёт девять суток… Пограничный контроль… Растаможка… как они Чебурашку пропустили? — Чебурашка спал. Тысяча тонн апельсинов разгружаются и грузятся в рефрижераторные вагоны… трое суток. Итого до Москвы шестнадцать суток минимум. А если вагонов нету? Восемнадцать. За сутки Чебурашка съедает… спит в уголке ящика… там бумажки… сколько же он какает?

— Ага! Вся компания в сборе.

Мы, все трое, обалдело уставились на входную дверь. Та была распахнута настежь, сквозняк пролетел по дому, вырвался за балконную дверь, вернулся с горстями снега и принялся издевательски закидывать нас. В проёме входной двери возвышался Мефодий Маркович собственной персоной.

— Когда впервые начали появляться чёрные книги, никому и в голову не приходило связать их с кострами святой инквизиции… А ведь именно предательство книг, сожжение порождает эту особую субстанцию, наделённую волей и желаниями. Отдайте мне книгу, Эдуард! В ваших руках — это зло в чистом виде.

Он шагнул в зал и протянул руку, чтобы вырвать у меня книгу. Жилы у него на запястье вздулись и я вдруг впервые подумал: «А ведь ему много лет». И отступил к окну.

— Наш век — время беспрецедентного предательства в отношении книг… их хранят в сараях, выбрасывают на помойки, жгут… из книг выпиливают безделушки — как из особой породы древесины! … их не читают.

Мефодий подбирался ко мне, а я всё отступал, кружа по комнате вокруг стола под музыку «Войны миров».

— Если бы не такие писатели, как Минор Ласточкин — мир уже давно погряз бы в пучине войн и пожаров… к счастью, его книги, сгорая, превращаются в простой пепел без капли чёрной горечи — так он служит делу спасения мира…

Я заметил какое‑то движение и скосил глаз на Сырбачеву. Она держала на коленях какую‑то книгу и быстро–быстро листала её — одними кончиками пальцев.

— Отдай мне книгу, малыш… Я тысячу лет не сплю ночей, жду ученика… но тебе ещё рано… — Мефодий покачнулся, мягко оседая и удивлённо глядя на Вику. Клюнул носом в её сторону, запнувшись на ходу — и обрушился на пол, роняя журнальный столик и торшер. Зазвенели осколки хрусталя, запрыгали во все стороны.

Огромная фигура, распластавшись, заняла всё свободное пространство в зале. Я перескочил через торшер, склонился над библиотекарем:

— Мефодий Маркович! Вам плохо?

Его глаза были закрыты, я нерешительно коснулся воротника пальто. Огромная ручища схватила моё запястье — какие у него огромные худые руки! — и Мефодий просипел:

— Эдуард, что… не трогай чёрную книгу… не… нельзя, но я… не успел… ты, надо читать, я…

— Что надо читать? Что с вами?

— Я сейчас… — и вдруг выдохнул горячим шёпотом на одном дыхании: — Эдик, я кончился — время пришло. Я стал книгой. Читай меня, чтобы вернуть. Оживить. И ты — ты сам — не пользуйся! — ты чернокнижник, и я — но забудь все заклинания, иначе… Читай меня, пожалуйста! Мы одной крови!…

Его лицо потемнело, рука ослабела, соскользнула с моего запястья. Весь он как‑то уплощился, сделался как будто картонным, потом карикатурно–картонным, шире и короче, — фигура начала меняться в пропорциях и уменьшаться в размерах. Ветер снова распахнул балкон.

Ощущение нереальное, как будто вдруг понимаешь, что спишь.

Мысли сбились в кучу и заскакали — и я вправду начал видеть сон.

Я ищу на полке книгу. Сбоку на соседнем стеллаже слышится шелест и падает книга на пол. Падает, превращается в женщину в голубом платье и уходит. Я продолжаю искать. Не найдя своей книги, я оборачиваюсь к столу, на котором, как водится в библиотеках, лежат стопки книг. Со стола соскальзывает одна из книжек, страницы распахиваются желтоватым облачком. Облачко вырастает в гриб, затем в сутулого человека в сером костюме. Человек разворачивается, скользнув по мне взглядом — и уходит. Я собираюсь уходить тоже. Оглядываю библиотеку в последний раз, в тщетной попытке уловить присутствие иголки в стоге сена. В дальнем углу под столами слышится шорох. Я наклоняюсь и вижу, как из норки в стене протискивается в комнату книга, попутно приобретая человеческие черты. Книга с женским лицом — глаза голубые… крыса с человеческим лицом… фигура распрямляется — это девушка. Она приближается, глядя мне прямо в глаза, обходит меня и распахивает дверь, чтобы исчезнуть в вечерней толпе.

Я развернулся лицом к библиотеке и увидел библиотекаря. Всклокоченные волосы, очки в медной оправе, засаленное чёрное платье… сутана. Он пристально смотрел на меня и, поймав мой взгляд, протянул мне руку. Не то улыбка, не то просто желание ободрить — что‑то в его лице придало мне уверенности и я протянул руку в ответ. И очнулся.

И замер с протянутой рукой.

На полу лежал огромный старинный фолиант в тёмном кожаном переплёте.

— Ой! Что случилось? — Сырбачева подняла со своих коленок и положила на стол Чёрную книгу. Точь–в-точь такую же, как та, что я недавно у неё отобрал.

— Аааа! Он исчез! исчез! Аааа! где он? — откуда‑то из угла кубарем выкатился Олежка и заприседал, заоглядывался вокруг стола: — Ну где он?

Он подобрал с полу упавший фолиант, обсмотрел со всех сторон, запустил на стол, схватил из вазочки печенье, засунул в рот и снова заорал:

— Где он?! Что это?!

Во все стороны полетели крошки.

Вика недоуменно смотрела на него, шевеля губами. Я прислушался — она повторяла выкрики Подчебучина.

Я дёрнул её за книгу. Чёрная книжка, казалось, приросла к Викиным рукам.

— Я сегодня взяла в библиотеке. Я тебе говорила.

— Ты что‑то прочитала, от чего он исчез. Что?

Вика уставилась в книгу:

— Вот это: «Чернокнижие уб…»

— А… не надо! — я зажал ей рот ладонью. — Ты же не хочешь, чтобы я тоже исчез?

Вика вытаращилась на какую‑то точку в стене:

— Ты что, думаешь, это я?! Ты думаешь, это из‑за меня?! — она медленно повернулась ко мне: — Это всё из‑за меня.

Голос у Вики осел.

— Эх, Сырбачева… хоть ты и отличница, а дура–дурой. При чём тут ты? Ну прочитала что‑то вслух, ну совпало это с чем‑то, но ты же понятия не имела что так получится! Короче, я разберусь, не боись.

Сказал так, как будто сам в это поверил. Только почему‑то мне казалось, что уже ничто не будет легко и просто. Я поднял с пола книгу и выпал в осадок. То есть, просто потерял все мысли, слова, всякое соображение — и даже время. Я не заметил, как мои друзья ушли. Я осторожно трогал книгу, будто боясь обжечься. Я буквально по миллиметру изучал обложку — кожа, без намёка на буквы — ни автора, ни названия — как будто обложка у планшета. И пожелтевшая первая страница без намёка на слова. И огромные буквы на третей странице:

;;;;; ;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;;;;