12

– Я тоже хочу пить молочко, – сказал Джонни, наблюдая за тем, как Элизабет прикладывает Фейт к груди.

С тех пор как они прибыли на Доминику, ее ненаглядный сын рос на глазах. Иногда Элизабет казалось, что за день он научился произносить несколько предложений. Прежде всего в свои два с половиной года Джонни выражал собственные желания со всей решительностью. Если он не получал того, чего хотел, то поднимал яростный крик, от которого дрожали стены.

– Пойди к Деирдре, она даст тебе молочка.

– Но я хочу твое молочко, а не от Бетти.

Бетти, молочная коза, была привязана за домом. Джонатан обычно охотно пил козье молоко, но в этот раз, очевидно, решил пойти на принцип. Он хотел того же, что давали его сестре.

Элизабет тихо вздохнула. Она надеялась, что сын легко воспримет прибавление в их семье, но пока что об этом и речи быть не могло. Иногда Джонни демонстрировал вызывающую умиление братскую любовь, прижимал и целовал малышку и, казалось, был переполнен нежностью. В другие дни он капризничал и делал все, чтобы привлечь к себе внимание. Джонни был слишком мал, чтобы понять: Элизабет всегда будет любить его. Он видел перед собой лишь хнычущий прожорливый сверток, который мать с утра до ночи держала у своей груди, и чувствовал обиду из-за этого.

Деирдре и Фелисити были с Джонни дни напролет, но и это не помогало. Мальчик хотел, чтобы мать принадлежала только ему. Он добивался этого с усердием, по которому можно было судить о силе его ревности.

– Сокровище мое, ты уже слишком большой, чтобы пить молочко из груди. Так делают только маленькие дети.

– Но я хочу! – жалобно, с отчаянием запричитал мальчик.

– Нет, Джонни, – нежно ответила Элизабет.

Ее сердце разрывалось, но в эту секунду она не могла и не хотела идти на поводу у сына. Джонатан взглянул на нее с глубокой обидой. Его глаза блестели от навернувшихся слез, нижняя губа дрожала.

Элизабет протянула к нему свободную руку:

– Подойди сюда, мой малыш. Сядь мне на колени. Тогда ты будешь возле моего сердца. Так же, как и Фейт. Я очень тебя люблю.

Она подняла сына и усадила его на колено, и он сразу с облегчением прильнул к ней, почти уткнувшись носом в ее обнаженную грудь, к которой присосалась Фейт, словно голодная улитка.

– Фейт проголодалась, – произнес Джонни.

Казалось, он был полностью удовлетворен тем, что мать его держит на руках.

– Да, проголодалась. Она ведь еще маленькая, ей нужно расти.

Фейт было почти шесть недель, а она была почти такой же крошечной, как Джонни при рождении. Однако малышка с первого дня проявляла удивительную волю к жизни. Она родилась более чем на месяц раньше положенного срока и была легкой, как пушинка. Зато Фейт делала все, чтобы как можно скорее восполнить этот недостаток. Элизабет давала малышке грудь в любое время дня и ночи, как только слышала голодный плач. Тишина стала для женщины чем-то непривычным. Джонни кормила грудью Миранда, но на «Элизе» и здесь, на Доминике, кроме Элизабет, не было никого, кто мог бы справиться с этой задачей. Это очень утомляло; прежде всего, Элизабет не высыпалась. Тем не менее она радовалась, что все так хорошо закончилось. Фейт росла и развивалась. Ее ножки, ручки и щеки стали округляться. Девочка выглядела абсолютно здоровой, в этом не возникало никаких сомнений.

– Она похожа на тебя, – сказал Дункан. – Ты в детстве наверняка была такой же жизнелюбивой и энергичной.

Элизабет рассмеялась, услышав столь забавное замечание, но подумала, что муж прав. Все ее братья и сестры умерли: троих братьев унесла оспа; одна сестра скончалась почти сразу после родов, а другая – от заражения крови. Еще две умерли в младенчестве. Лишь ее саму, казалось, судьба пощадила. Элизабет не страдала ни от лихорадок, ни от других болезней. Даже ужасные роды она пережила без последствий. И все же никто не мог предсказать, сколько продлится ее счастье. В тот миг, когда она смотрела на сына и дочь, осознавая, насколько благосклонны к ней до сих пор были небеса, ее охватила тревога при мысли о том, каким хрупким может быть это счастье, какое множество опасностей ему угрожает.

В ту ночь, когда на свет появилась Фейт, шторм швырял «Элизу» почти до самого утра. Он нес судно с бешеной скоростью, и несколько раз оно чуть не перевернулось. Один из матросов упал за борт, а шлюпку, которая была привязана за кормой, унесло волнами. Бушприт был сломан, многие метры парусов разорваны.

После тяжелых родов Элизабет находилась на грани жизни и смерти. Женщина думала, что сейчас решается ее судьба, что скоро она может оказаться на дне моря. Но высшие силы распорядились иначе. При первых проблесках дня на горизонте показалась земля – остров Антильского архипелага, который Дункан сразу же узнал, ведь он бывал тут. Это была Доминика. То, что шторм не унес их далеко в открытое море, а прибил к берегам этого зеленого острова, стало очередным доказательством Божьей милости.

– Я не помешаю?

В комнату вошел Дункан, и Элизабет ему улыбнулась. Мужчина взял сына на руки и высоко поднял его. Джонни радостно взвизгнул, позабыв о ревности. Когда у Дункана находилось время на сына, малыша больше ничто не интересовало. Мальчик снова радостно завизжал, когда Дункан расцеловал его.

– Папа, ты колючий!

– О да! Это правда, я сегодня еще не брился.

Дункан потер рукой щетинистый подбородок, посадил мальчика и склонился над Элизабет. Жена быстро и жадно ответила на его поцелуй. Она ощутила страсть, которая опять разгорелась между ними. Взглянув мужу в глаза, Элизабет заметила в них желание. Она ответила молчаливым обещанием. Длительное воздержание распалило их обоих. Они жаждали разделить ложе, несмотря на то что обстоятельства этому не способствовали. Из-за Фейт супруги редко бывали наедине. Но они готовы были использовать любую возможность, прежде чем Дункан снова выйдет в море, в этом Элизабет могла бы поклясться. Его предстоящий отъезд тяготил женщину, словно надвигающаяся туча. Пройдет много недель или даже месяцев, прежде чем ее муж возвратится. Элизабет пугало такое длительное расставание, да так сильно, что она вообще избегала говорить об этом. Будь ее воля, она бы просто не отпустила Дункана.

Они могли бы построить на Доминике дом: на острове были для этого все условия. Но Элизабет понимала, что Дункан не может здесь остаться. Если они хотели и дальше жить в мире и спокойствии, не опасаясь преследования, ему нужно было восстановить свое доброе имя. Для этого в Лондоне, там, где это необходимо, он должен рассказать о случившемся с ним на Барбадосе. Адмирал Эскью наверняка позаботится о том, чтобы смертный приговор, вынесенный Дункану, аннулировали. Тогда все узнали бы о дерзкой попытке незаконно, из корыстных побуждений поколебать власть Английской республики.

Элизабет подумывала о том, чтобы сопровождать Дункана в этом плавании, а не сидеть на острове, но ее муж был против. Он заявил, что, пока Фейт не исполнится хотя бы год, он не может брать дочку в столь длительное и опасное путешествие. Элизабет в конце концов согласилась с Дунканом, как бы тяжело ей ни далось это решение. В ее памяти были все еще свежи лишения, которые ей пришлось испытать во время плавания из Англии на Барбадос. Неутолимая жажда, жара, невыносимая грязь, однообразная пища, опасность штормов и штилей… Было бы слишком эгоистично подвергать таким тяготам крошечного человечка. Дункан был опытным капитаном, одним из лучших, но и он часто попадал в море в такие ситуации, из которых выбирался только благодаря везению. К тому же путешествия с Карибов в Европу зачастую были более трудными, чем в обратном направлении. В этом были виноваты ветра и течения – плавание могло затянуться. Это была еще одна причина, по которой Элизабет следовало оставаться с детьми на Доминике и дожидаться возвращения мужа.

Дункан протянул руку и кончиками пальцев погладил светлые волосы младенца – так осторожно, как только мог. С Джонатаном он весело играл при любой возможности, но до Фейт боялся даже дотронуться, опасаясь навредить столь хрупкому созданию. Элизабет часто вручала ему малышку, так было и на этот раз.

– Вот, подержи ее немного. Она сыта и наверняка обрадуется тому, что отец ее взял на руки.

Элизабет протянула мужу ребенка. Дункан взял девочку. В его глазах были любовь и благоговение. Когда малышка вытянула ручки и сладко зевнула, он не мог не умилиться. Это выглядело очень забавно. Фейт ответила отцу очаровательной беззубой улыбкой. Девочка научилась улыбаться всего несколько дней назад. Дункан пришел в восторг. Он не уставал наклоняться над дочкой и улыбаться ей, чтобы она ответила ему тем же.

– Какая же ты красивая! – удивленно говорил ей Дункан. – Такая же сердцеедка, как и твоя мама!

Он внимательно посмотрел на малышку.

– Господи, Лиззи, она действительно день ото дня становится все больше похожа на тебя!

– А мне кажется, она похожа на тебя.

– На уродливого старого мужика? Ты хочешь обидеть нашу девочку?

Элизабет улыбнулась, прищурившись:

– Ты же знаешь, что восхитительно выглядишь. Наверное, ты просто напрашиваешься на комплименты?

– Ерунда. Но, если серьезно, Фейт – твоя копия.

Элизабет с улыбкой покачала головой:

– Только потому, что она блондинка? У нее твои глаза, а еще у нашей дочери ямочка на подбородке.

– Да?

Дункан еще раз пристально посмотрел на дочку, осторожно поцеловал ее в лоб и передал малышку Элизабет, потому что Джонни начал тянуть его за штанину.

– Папа! – захныкал мальчик.

Дункан поднял Джонни и посадил его к себе на колени:

– Иди сюда, сынок. Сразу после того, как мы поедим, появится работа для настоящих мужчин. Ты можешь мне помочь. Нам нужно выгрузить кучу дерева. Сегодня снова пришли два полных плота.

– Только не позволяй ему безобразничать, – сказала Элизабет.

– Не беспокойся, я присмотрю за ним. Мы все равно почти закончили. Осталась одна шлюпка – и грузовой отсек будет полон.

После прибытия на Доминику Дункан и его команда не теряли времени зря. Они позаботились о том, чтобы доставить в Англию ценную тропическую древесину. Во время путешествий Дункан никогда не забывал о прибыли, поэтому было великолепно, что шторм вынес их сюда. В густых лесах Доминики росли экзотические деревья, древесина которых весьма высоко ценилась в Англии. Например бай-дерево, из него делают ценнейшее масло. Или кампешевое дерево – из него получают краситель.

Доминика была почти не заселена и вся покрыта джунглями – настоящий рог изобилия. Многочисленные ручьи перерезáли остров, это значительно упрощало доставку древесных стволов с гористых участков Доминики к побережью.

Несколько недель Дункан и его люди тяжело работали. Деревья, которые они выбрали, должны были принести им кругленькую сумму. Дункан радовался такой богатой добыче, и ему не терпелось приступить к делу. Его прекрасное настроение заражало всех.

Но Элизабет все же опасалась предстоящего расставания. С Фелисити и Анной ей тоже придется попрощаться, ведь они обе собирались уплыть вместе с Дунканом. Фелисити не терпелось добраться до Амстердама – к своему жениху Никласу Вандемееру – и наконец-то выйти за него замуж. У Анны же не было определенных планов. Она просто хотела еще раз увидеть свою английскую родину, об остальном девушка пока не думала.

– Мисс Джейн велела сообщить, что скоро подаст обед, – произнес Дункан.

– Ох, это хорошо. Я ужасно проголодалась.

Элизабет поднялась с кресла, на котором сидела, когда кормила дочку грудью, и немного размялась. Как всегда в полдень, она чувствовала усталость, но голод взял верх над изнеможением. От предвкушения ее рот наполнился слюной. Элизабет положила спящую малышку в колыбель, стоявшую рядом с ее кроватью, и вместе с Дунканом и Джонни вышла из комнаты.

Анна, Деирдре и Фелисити были уже на веранде. Вместе с мисс Джейн они накрывали на стол и приносили еду.

– Садитесь!

Округлое лицо мисс Джейн заметно порозовело от работы у костра; ее ситцевое платье пропиталось пóтом и плотно облегало тучное тело.

– Попробуйте мясо, пока оно не исчезло в прожорливых мужских глотках!

Матросы, которых Дункан отправлял валить лес, обедали снаружи, возле открытой летней кухни. Человек двенадцать сидело на грубо сколоченных скамьях, в дыму заваленного листьями костра, над которым коптились мясо и рыба. Этот способ приготовления они позаимствовали у местного населения, аборигены называли его «буккан». Так готовили вкусные мясные и рыбные блюда. Мореплаватели переняли этот метод у жителей Антильского архипелага еще много лет тому назад.

Люди Дункана сами добывали себе пропитание: отправлялись на корабельной шлюпке рыбачить, в лесах стреляли из арбалетов в диких свиней. Фрукты, овощи и мелкий рогатый скот им привозили аборигены, которые иногда приплывали по реке в бухту на своих каноэ. Батат, бобы, ананасы, орехи и кукурузу индейцы обменивали на безделушки: пару пуговиц, кусок полотна, пригоршню гвоздей или бисерин. Моряки никогда не забывали принести часть еды мисс Джейн, перед домом которой разбили лагерь и чьими мостками пользовались как причалом. Они регулярно снабжали ее мясом и рыбой, получая взамен достаточно эля, который хозяйка варила сама.

Джейн Дуглас, вдову уэльского торгового капитана, несмотря на ее сорок лет и полноту матросы называли просто «мисс Джейн». Все любили ее за веселый характер и энергичность. Ее услужливость и гостеприимство не знали границ, а великодушная заботливость, с которой она приняла Дункана, Элизабет и остальных, просто поражала. Джейн Дуглас настояла, чтобы Элизабет и дети перебрались к ней в дом. Ее собственная дочь в прошлом году умерла от лихорадки, и мисс Джейн радовалась тому, что в ее обители снова кипит жизнь. В двух спальнях своего рубленого дома она обустроила место для Элизабет и детей. Дункан, Эдмонд и остальные мужчины спали во временных хижинах, которые построили неподалеку. У Деирдре, Анны и Фелисити был собственный маленький деревянный дом. У всех, таким образом, был кров над головой, всем было хорошо у мисс Джейн. Женщина не преминула окружить Элизабет заботой, чтобы та как можно скорее оправилась после тяжелых родов. Хозяйка получала соответствующее вознаграждение, но часто напоминала о том, что готова оказать помощь и безвозмездно.

Дом мисс Джейн был расположен в маленькой деревеньке у устья реки, которую переселенцы называли Индейской. У этого места не было устоявшегося названия. Для настоящей общины здесь жило слишком мало людей – стояло всего несколько хижин и мостки-причал.

По сравнению с прежними прибежищами дом, в котором жила Элизабет и ее дети, казался довольно просторным – покойный муж мисс Джейн хотел, чтобы его жене было комфортно. Он был зажиточным человеком – торговал с двумя батраками деревом, что приносило достаточно денег на жизнь. Три года назад мистер Дуглас внезапно умер от апоплексического удара.

Доминика была не похожа на Барбадос. Сюда не приплывали крупные торговцы. Корабли чаще всего бросали здесь якорь по пути из Европы в Карибское море, чтобы пополнить запасы и набить пустые трюмы тропическим деревом.

Тут не было таких обширных плантаций, как на Барбадосе, лишь несколько полей, принадлежащих индейцам. Но на торговле деревом можно было заработать хорошие деньги. Горстка бесстрашных (в основном французских и нескольких английских) переселенцев обустроилась в защищенной от ветров западной части острова. Оттуда они вели торговлю с грузовыми судами, которые становились здесь на якорь. При этом было не важно, какие суда причаливали – французские, голландские, английские или даже испанские, – главное, что мореходы прибывали с мирными намерениями.

Официальный протекторат над островом последние годы переходил от англичан к французам. Однако из-за неудобного побережья и гористого ландшафта остров мало подходил для колонизации. Он не представлял для европейских стран особого интереса. Это был всего лишь перевалочный пункт для кораблей, направляющихся по карибскому маршруту: из Европы в Вест-Индию. Поэтому Доминика представлялась Элизабет тем самым островом, на котором в будущем, как она мечтала, станет жить ее семья. Тут не было чернокожих рабов или измученных ирландских батраков, которых жестокие хозяева заставляли работать на полях. Аборигены Карибского моря облюбовали этот остров и мирно обитали в своих деревнях; также здесь жили и белые люди.

Элизабет сидела вместе с Дунканом за большим столом на веранде дома мисс Джейн. Сначала она поухаживала за мужем, а затем взяла себе с подноса хрустящую жареную рыбу и плошку риса. После этого Элизабет положила еду в тарелку Джонни, который сидел на коленях у Деирдре и ел своей маленькой ложкой. Как всегда, обед был превосходным. Элизабет дважды брала добавку. Пили вино из трюмов «Элизы», свежий эль и холодную родниковую воду. Элизабет охотно утоляла жажду водой, от эля и вина она чувствовала усталость, а этого сегодня ни в коем случае нельзя было допускать. Дункан под столом касался ее бедра. Иногда жена украдкой смотрела на него, и тогда в глазах мужчины мелькали искорки. Страсть закипала в душе Элизабет, и в один миг от прикосновений Дункана желание стало таким сильным, что у нее перехватило дыхание. Как давно она не была в его объятьях!

Пока Элизабет ела, ее муж неожиданно протянул руку под столом и дотронулся до ее колена. Женщина чуть не поперхнулась. Она испуганно огляделась, но никто ничего не заметил. Напротив нее сидели Фелисити и Анна и оживленно о чем-то болтали. Спустя несколько недель после прибытия на остров Анна заметно расцвела. На ее прежде удрученном лице появился румянец, а в глазах – блеск. Анну все еще время от времени охватывала меланхолия, но девушка почти никогда не оставалась одна. Рядом с ней всегда были другие женщины, которые подбадривали ее. Анна постепенно возвращалась к жизни.

Фелисити рассказала ей об ужасных эпизодах своей биографии. После этого они постепенно сблизились. Элизабет с облегчением наблюдала за этой зарождающейся дружбой. И не только потому, что воспринимала этих девушек как сестер. Важно было, что они находят между собой общий язык и будут делить одну каюту во время путешествия на борту «Элизы».

Кузина Элизабет, казалось, испытывала то же самое.

– Дункан, ты уже решил, когда мы отправляемся в путь? Ты ведь скажешь об этом заранее, правда? Нам, и мне, и Анне, нужно еще упаковать вещи.

Дункан задумался. Элизабет заметила, что ее муж не очень-то хотел говорить об этом с другими. Он даже ей еще не сообщил о том, когда собирается отчаливать. Элизабет лишь знала, что это случится скоро. Она понимала, что сама в любой момент могла бы спросить его об этом, но пока что они оба избегали этой темы. Вдруг у нее внутри все сжалось. Элизабет подозревала, что ответ Дункана ей не понравится.

– Через три дня.

Он повернулся к жене, словно просил ее о понимании. Но она лишь опустила глаза. Онемевшими пальцами женщина отодвинула тарелку. Обед, который еще секунду назад казался ей таким вкусным, неожиданно стал совершенно несъедобным.

 

13

В кухне Деирдре положила в корзину немного рыбы и кукурузного хлеба и отправилась к хижине Эдмонда. Она не видела, чтобы он ел вместе с остальными. Священник часто сторонился окружающих, грубых мужчин, матросов, которые не желали говорить о слове Божьем. Они подчинялись лишь приказам капитана, за которым пошли бы в самое пекло. Только некоторые из них были католиками, но даже они не считали нужным молиться. Большинству хватало воскресной мессы, однако и она не должна была продолжаться слишком долго.

По дороге к хижине, которую Эдмонд делил с матросами, Деирдре сопровождали жадные и тоскливые взгляды. Девушка не обижалась за это на мужчин, хоть и старалась не смотреть по сторонам, чтобы не давать повода для напрасных ожиданий. Кто-нибудь из них мог вообразить себе то, к чему она не была готова.

На Барбадосе было достаточно девушек, готовых услужить морякам, но здесь, на Доминике, в безымянных поселениях, состоявших из нескольких деревянных домов и хижин, вряд ли можно было найти портовых девиц, как в Бриджтауне. Некоторые матросы пытались соблазнять аборигенок, но безуспешно. Чтобы обменять товары, к лагерю белых приходили в основном местные мужчины; женщины, которые изредка появлялись вместе с ними, всегда держались в стороне. Кроме улыбок, от них ничего нельзя было добиться.

Некоторые поговаривали, что на острове уже случались вооруженные стычки между аборигенами в отдаленных друг от друга деревнях, где жило несколько тысяч человек. Но, наверное, эти конфликты происходили довольно давно. Люди, которые разговаривали с Деирдре, не помнили, чтобы индейцы нападали на поселения в западной части острова.

Туземцы, которые тут жили, были робкими, низкорослыми, с коричневой кожей. Большинство людей Дункана считали, что это карибы, которые в глубине джунглей совершают каннибалистические ритуалы. Но мисс Джейн объяснила: с тех пор как они с мужем здесь поселились, им не встречался ни один каннибал. Пока никто не пытался отнять у индейцев землю, те вели себя вполне миролюбиво. Воевали они лишь с испанцами, и то более ста лет назад.

Эдмонд не упускал ни единой возможности поговорить с аборигенами или хотя бы приблизиться к ним. Пастор пытался общаться с местными жителями с помощью жестов. Эдмонда ничуть не смущал тот факт, что его усилия пока что не увенчались успехом. Он был решительно настроен нести слово Божье на этом острове. Если для этого было необходимо выучить местный язык, он готов был пойти и на это.

– Знаешь, что я слышал? – обратился Эдмонд к Деирдре, когда та подходила с корзиной к его хижине. – До моего появления на этом острове уже был один священник! Он бывал в деревнях туземцев и даже составил небольшой словарь карибского диалекта.

– Да что ты говоришь!

Девушка, распаковав корзину, положила еду на принесенную с собой дощечку и протянула ее Эдмонду. Он поблагодарил и без лишних слов принялся уплетать за обе щеки. Заметив, как он проголодался, Деирдре не могла сдержаться, чтобы не упрекнуть его в излишней самоотверженности и гордыне. Долгое время Эдмонд жил в джунглях совершенно один. Приняв решение во что бы то ни стало сблизиться с дикарями, он отбросил застенчивость, но упорно избегал общества белых соплеменников. Священник неоднократно отказывался ужинать на веранде мисс Джейн вместе с Деирдре и остальными соплеменниками, хотя его часто приглашали.

Он сидел в тени раскидистого дерева, с ветвей которого свисал испанский мох. Вместо стула Эдмонд использовал старую перевернутую бочку. Положив дощечку с едой на колени, он восхищенно рассказывал о французском священнике, который многие годы прожил на Доминике. Во время разговора он проглатывал кусочки пищи. Деирдре старалась внимательно следить за повествованием, но ей самой очень хотелось кое о чем сообщить Эдмонду. Девушка слушала его рассказ, едва сдерживая нетерпение.

– За долгие годы работы этот пастор написал труд о карибском языке и об обычаях аборигенов. К сожалению, не на латыни, как я надеялся, а на французском, которым как назло я совершенно не владею.

– Мисс Фелисити разговаривает на французском как на родном. Ее воспитательница была родом из Франции. Впрочем, у нее уже не будет времени на то, чтобы перевести этот труд для тебя, ведь в следующую субботу ей нужно уезжать. Насколько я знаю мисс Фелисити, она использует каждую минуту, чтобы упаковывать вещи.

Девушка умолкла и напряженно наблюдала за реакцией Эдмонда. Как он воспримет новость о предстоящем отъезде? Хочет ли по-прежнему вернуться в Европу?

Но Эдмонд был слишком занят своими мыслями (возвращение в Ирландию, очевидно, к ним не относилось).

– Она все равно не смогла бы это перевести, – подумал он вслух. – Ведь у меня нет этого словаря. Во всяком случае, пока еще нет. Но все же я тешу себя надеждой, что мне удастся его раздобыть. После этого пастора (его, кстати, звали Бретон) на Доминику приезжало еще два французских священника, и я уверен, что он оставил им копию своего труда. Один из них до сих пор живет здесь, южнее, в деревне, где даже построена настоящая церковь. Наверное, скоро я туда отправлюсь и все выясню, если это не слишком далеко. Но остров-то должен быть не так уж велик. Предполагаю, потребуется совершить один дневной пеший переход, не больше. Некоторые слова из местного наречия я уже знаю, но мне хочется овладеть им как следует.

Преисполненный энтузиазма, Эдмонд развел руками:

– Если мне удастся выучить язык карибов, я смогу обратить их в истинную веру! Деирдре, я просто сгораю от нетерпения, мне хочется как можно скорее приступить к выполнению этой задачи!

Деирдре уже проклинала себя за то, что привезла его сюда.

– Эдмонд, ты вообще-то слышал, что я тебе сказала? – настойчиво спросила она.

– А что? – Он с удивлением взглянул на девушку.

– «Элиза» выходит в море в следующую субботу. Мы должны решить, ехать нам с ними или нет. Миледи снова спрашивала меня о том, как мы собираемся поступить, – ты и я. Отплываем мы или остаемся?

– Конечно остаемся, – решительно ответил Эдмонд.

Казалось, ему было совершенно непонятно, зачем Деирдре снова и снова поднимает эту тему.

– Мое предназначение – жить именно тут! И я благодарен тебе… – Его глаза блеснули. – Если бы ты не заставила меня понять, какие возможности открываются в этих землях для священника, я бы и сегодня все еще сидел в одиночестве в джунглях на Барбадосе.

Если смотреть на ситуацию с этой точки зрения, он, конечно, был прав. Нынешняя жизнь Эдмонда была гораздо лучше. Прежде всего, она была не такой опасной. Ему не нужно было голодать или батрачить. Власти не преследовали его. Здесь Эдмонд мог беспрепятственно проповедовать свою веру. Одним словом, он был свободным человеком. И все же Деирдре была убеждена, что на родине Эдмонда ждала гораздо более счастливая жизнь. Пастор говорил о своих родственниках мало добрых слов, однако девушка была уверена, что его семья радушно приняла бы истово верующего сына, если бы он вернулся. Но Эдмонд и слушать об этом не хотел. И она оставила попытки спорить с ним на эту тему.

Вздохнув, Деирдре взглянула на Эдмонда. Узкое лицо с юношескими чертами, неиссякаемая способность удивляться, простодушная доброта… Щемящая, почти болезненная тоска разлилась у нее в груди. Эдмонд был таким сильным и одновременно таким слабым; он умилял ее, и Деирдре всем сердцем тянулась к нему. Как бы она хотела обнять его и поцеловать маленькую поперечную морщинку у него на лбу! Ее любовь была совсем не сестринской. Иногда, проснувшись ранним утром от шума дождя, Деирдре представляла, как лежит в объятиях Эдмонда. В такие моменты ей казалось, что она ощущает, как крепко обнимает и целует его. Струи дождя текут по их телам, словно милостивый знак небес, словно благословение их любви. Но это были всего лишь грезы, которые часто повторялись. Иногда они были такими яркими, что девушка вспоминала о них целый день.

Эдмонд был пастором, он посвятил себя Богу, отрекся от плотской любви и брачных уз. Но Деирдре знала, что иногда священникам давали особое разрешение. Она никогда не говорила об этом с Эдмондом. Возможно, ее мысли напугали бы его, но они не выходили у девушки из головы. Почему он должен оставаться священником? На Карибах у Эдмонда не было ни прихода, ни общины. Здесь, на острове, не было никого, кто укорил бы его за желание вернуться к мирской жизни. Никого бы не взволновало, если бы он просто отказался от своего обета. Деирдре уж тем более ни в чем его не упрекнула бы. Напротив, она хотела этого больше всего на свете. Если Эдмонд так стремился остаться на Карибах, то почему бы не в роли простого ирландского поселенца, без груза целибата?

Деирдре знала, что он хочет ее, он ведь тоже мужчина. Всякий раз, приходя к нему, она читала желание в его глазах. Ее красота волновала Эдмонда, и он не мог этого скрыть. Он часто краснел, когда Деирдре улыбалась, а если она подходила к нему ближе, его дыхание учащалось. Девушка не сомневалась, что сможет сделать Эдмонда счастливым. Но он сам был настолько далек от этой мысли, что никогда даже намеком не выказывал стремления к этому.

– Ах, Эдмонд! – Деирдре вздохнула и убрала дощечку с остатками пищи.

В уголке его рта осталась крошка. Ирландка машинально протянула руку и смахнула ее. Когда ее пальцы коснулись его губ, по спине у Деирдре побежали мурашки. Казалось, Эдмонд ощутил то же самое. Яркий румянец залил его щеки и шею, выглядывавшую из воротника рубашки, заштопанной, но всегда чистой. Пастор откашлялся.

– Конечно, я не могу решать за тебя, Деирдре. Если ты хочешь вернуться в Дублин, я не стану тебя отговаривать.

– Ты действительно считаешь, что я могла бы уехать без тебя?

Эдмонд пожал плечами и ничего не ответил.

– Конечно, я останусь с тобой, – произнесла девушка.

Румянец на его щеках стал еще ярче, и Эдмонд молча кивнул.

– На самом деле я рада, что ты намерен остаться, – сказала Деирдре. – Ведь я тоже не хочу отсюда уезжать. Хоть и думаю, что в Дублине тебе было бы лучше. По крайней мере, лучше, чем здесь. Но мне и тут хорошо. Кроме того, я не хотела бы бросать миледи одну с детьми. И, в общем, здорово, что ты останешься. Ведь мы оба за это время стали добрыми друзьями.

– Да, несомненно, – хрипло ответил священник. – Я тоже очень рад, что ты остаешься.

Больше он ничего не сказал, но Деирдре знала: это самое откровенное выражение симпатии, которое можно было ожидать от Эдмонда.

– Еда была очень вкусной, – выпалил он, стараясь перевести разговор на другую тему.

Пастор указал на пляж и, замявшись, произнес:

– Сейчас очень жарко, но не согласилась бы ты… немного прогуляться со мной вдоль моря?

– Да, конечно. С удовольствием. – Деирдре указала пальцем на свою широкополую соломенную шляпу: – Кроме того, я хорошо защищена от солнца.

– У меня тоже есть шляпа.

Эдмонд вскочил и исчез в хижине и через некоторое время появился со сплетенным из тростника предметом, который больше напоминал миску, чем головной убор.

– Только взгляни! Я сам ее сделал. Большой киргиз показал мне, как плести…

– Олег?

– Да. У него очень умелые руки.

«Знаю, – хотела ответить девушка, – он может одной рукой завязать петлю». Но потом Деирдре решила промолчать, иначе пришлось бы рассказать Эдмонду обо всех ужасных подробностях тяжелых родов. О том, что она запустила руку в живот миледи. Об этом Деирдре до сих пор вспоминала с ужасом и благоговением. На какой-то миг они с Олегом стали повелителями жизни и смерти. Между ней и громадным молчаливым мужчиной возникла странная связь, взаимопонимание. Деирдре казалось, что она может слышать его мысли, словно он произносил их вслух. Они вместе спасли ребенка и его мать. На то, очевидно, была воля Божья. В этом девушка была уверена.

Но Эдмонд, скорее всего, назвал бы чертовщиной то, что делали они с Олегом. Лучше, чтобы он об этом вовсе не знал. Хозяин Дункан запретил Джерри болтать об этом. Он не хотел, чтобы его жена стала объектом для сплетен. Олег вообще не разговаривал, и Деирдре тоже решила помалкивать. Никто не должен был узнать о случившемся. Она знала женщин, которых обвиняли в чародействе по совершенно безобидным причинам. Всегда найдется человек, который решит очернить соседа, наговорив что-нибудь судье. Для того чтобы вынести обвинение, достаточно и ничтожного повода…

Эдмонд надел шляпу. Тростник свисал ему на лицо, и Деирдре не могла не рассмеяться – выглядел священник забавно.

– Думаю, на шляпника мне еще долго учиться.

Пастор лукаво улыбнулся; в этот момент он был просто неотразим. Деирдре изо всех сил сдерживалась, чтобы не обнять его. По дороге к пляжу она ненадолго взяла священника под руку, и он не нашел в этом ничего предосудительного. Эдмонд на секунду замер, быстро огляделся по сторонам, но никого не заметил. Постепенно ирландец расслабился, и они вместе отправились на пляж.

Море раскинулось сверкающей бирюзовой гладью от края до края песчаной бухты и протянулось до горизонта под лучистым безоблачным небом. Позади вздымались крутые горные цепи, переливаясь всеми оттенками зеленого. Эти вершины странным образом напоминали Деирдре невысокие холмы Барбадоса. Она слышала, что большинство из них извергают дым. А в глубине острова есть даже озера с кипящей водой, над которыми клубится пар преисподней.

На Доминике не было таких роскошных пляжей, как на Барбадосе. Эта бухта оказалась одним из исключений. Во многих местах здесь в море уходили отвесные утесы, побережье было скалистым, а водоемы изобиловали неожиданными мелями.

«Леди Элизабет придется отказаться от ныряния», – подумала Деирдре, идя с Эдмондом по песку и наслаждаясь этой неожиданной совместной прогулкой.

Он зашагал быстрее и вдруг показался ей очень целеустремленным, словно отлично знал, куда именно хочет попасть. А потом девушка заметила лодку.

Олег, удобно устроившись на утесе над бухтой, наблюдал за игуаной. Древнее животное покинуло насиженное место под ветвями дерева и отправилось на поиски корма. Олег следил за тем, как зеленая ящерица сняла улиток со скал, а потом опустошила содержимое птичьего гнезда. До этого киргиз был уверен, что игуаны питаются растениями, но эта вместе с фруктами и листьями не пренебрегала и животной пищей. Она даже включила в свой рацион дохлую лягушку, лежавшую неподалеку.

Киргиз завороженно наблюдал за тем, как ящерица величиной с невысокого человека ловко карабкается на огромные скалы – очевидно, в поисках очередной поживы. Крутой подъем требовал недюжинных способностей к лазанью. Но ничто не дается без трудностей: игуана соскользнула и плюхнулась на песок с высоты в добрых десять футов. Падение, казалось, не причинило ей никакого вреда. Ящерица сразу поднялась и рефлекторно схватила пролетавшую мимо бабочку размером с кулак. Насекомое исчезло в разинутой пасти, а игуана уже присматривала следующую жертву.

Внезапно животное замерло. Оставаясь абсолютно неподвижной, ящерица сливалась с окружающим пейзажем. Олег последовал ее примеру, когда услышал голоса. Пастор и Деирдре. Они приближались, бредя по пляжу. Игуана почуяла опасность и бросилась наутек, развивая завидную скорость. Она мчалась на всех четырех, но, к немалому удивлению Олега, спустя несколько мгновений поднялась на задние лапы и последние метры до моря пробежала таким образом. Для животного это был единственный путь к отступлению. Позади него возвышались крутые скалы, а сбоку на пляже лежало карибское каноэ. Большая ящерица с плеском бросилась в волны и, извиваясь, быстро уплыла прочь.

Олег впервые видел, как плавает игуана, и удивился ее скорости. В воде животное казалось более ловким, чем на скалах.

Но счастье отвернулось от ящерицы. Спасаясь от мнимой опасности, она упустила из виду настоящую. Просвистевшее в воздухе копье пронзило тело игуаны. Вода окрасилась красным. Ящерица забила хвостом, пытаясь уплыть. Но ее движения быстро становились вялыми. Когда молодой индеец, бросивший копье, весело забежал в воду и потащил свою чешуйчатую добычу и оружие к лежавшему на берегу каноэ, конвульсии уже прекратились. Темнокожий маленький охотник вытащил мертвую ящерицу на пляж. Восторженно крича, его соплеменники принялись рассматривать добычу. Игуаны считались деликатесом. Олегу тоже довелось попробовать их мясо. Оно было нежное и вкусное.

Внизу по берегу к индейцам приближались Эдмонд и Деирдре. Олег не мог видеть их лиц – они были скрыты под шляпами. Священник в своем головном уборе выглядел немного смешно, но он и сам об этом знал – ему и раньше приходилось носить шляпу. Все ирландцы становились красными как раки, если в жару не прикрывали свою светлую кожу от солнечных лучей. Деирдре же шляпа была очень к лицу. Медно-рыжие волосы спадали блестящими локонами из-под полей. Девушка была образцом элегантности. Во время работы она облачалась в серую бесформенную одежду, но на этот раз, как обычно по воскресеньям, на ней было платье из светлого ситца с корсетом, который подчеркивал тонкую талию и округлую грудь. Без сомнения, девушка принарядилась ради священника. Движения Деирдре были осторожными. Казалось, она не сама идет, а пастор тянет ее за собой.

Олег видел, как карибы отвернулись от убитой ящерицы и окружили Эдмонда и Деирдре. По позам аборигенов можно было сказать, что шестеро мужчин пребывали в ожидании, когда Эдмонд попытался разъяснить им что-то с помощью размашистых жестов. Сначала священник указал на себя, потом на Деирдре. Олег слышал обрывки фраз, но не понял, о чем шла речь, – Эдмонд стоял слишком далеко, и шум моря заглушал его голос.

Вдруг один из дикарей – самый старший, возможно вождь, – подошел к Деирдре и протянул к ней руку. Олег настороженно поднялся. Он решительно выбрался из своего укрытия и принялся слезать по каменистому склону.

Деирдре отпрянула, когда туземец схватил ее за волосы. Но тот упрямо не отпускал ее локоны, потирая их между пальцев. Он что-то сказал остальным, на что те рассмеялись. Эдмонд несколько растерянно наблюдал за происходящим, но не решался вмешиваться. Он продолжал объяснять аборигенам, кто он и чего от них хочет, используя несколько слов из их родного диалекта и язык жестов.

Индейцы не обращали на пастора внимания. Казалось, их интересует только Деирдре. Особенно того, кто щупал ее волосы и, очевидно, остался доволен. Мужчина спросил о чем-то Эдмонда. Тот приложил ладонь к уху, показывая, что ничего не понял. Дикарь нетерпеливо повторил вопрос и, словно подчеркивая свое нахальное требование, указал сначала на Деирдре, а потом на себя.

– Я не понимаю, – удивленно ответил пастор.

– Эдмонд, нам лучше уйти. Мне не нравится, как этот человек на меня смотрит.

Деирдре не поняла ни единого слова из сказанного дикарями. Но для их взглядов перевод не требовался. Темнокожие аборигены вселяли в нее страх. Они были невысокого роста, но у них были крепкие, мускулистые руки и ноги. Круглые лица с плоскими носами были татуированы. Из-под смолисто-черных свисающих волос блестели темные глаза. Одеяние мужчин состояло из кожаных шнуров, которые обвивали их тела, и из кусков грубого полотна, прикрывавших причинное место. Все были вооружены – каменными ножами, копьями, луками со стрелами, примитивными топорами. У одного был даже арбалет, выменянный, вероятно, у какого-то белого поселенца.

– Эти мужчины настроены дружелюбно, – попытался успокоить девушку Эдмонд. – Не волнуйся, они не причинят тебе никакого вреда. Наверное, они еще никогда не видели человека с такими рыжими волосами, как у тебя. Если бы я только знал…

Он повернулся к аборигену, который снова хотел протянуть руку к Деирдре. Девушка отступила на несколько шагов назад.

– Во-ло-сы, – протяжно произнес Эдмонд. Он снял шляпу, подергал за прядь и проделал то же самое с Деирдре. – Волосы.

Потом он обратился к девушке:

– Нужно использовать любую возможность, чтобы обучить их словам из нашего языка. Ведь как иначе они смогут произносить наши молитвы?

– Во-ло-сы, – произнес дикарь.

Он вытащил что-то из мешочка, висевшего на шее. Между пальцев аборигена блеснул предмет, который он поднял и протянул Эдмонду, а потом снова указал на Деирдре.

– Это золотой дублон, – удивился пастор. – Что же он хочет этим сказать?

Лицо Эдмонда вдруг просияло:

– Деирдре, мне кажется, этот абориген хочет получить твой локон! Они постоянно что-то выменивают.

Любезно улыбнувшись, священник повернулся к туземцу:

– К сожалению, она ничего не сможет тебе дать. – Он указал на волосы Деирдре и одновременно с сожалением покачал головой. – Никаких волос, – произнес пастор.

Но дикарь не мог примириться с отказом. Он недовольно зыркнул на Эдмонда и о чем-то быстро, гортанным голосом заговорил со своими соплеменниками.

Деирдре недоверчиво вслушивалась. Она ничего не понимала, но была начеку. Внезапно заметив Олега, девушка испуганно отскочила – она не слышала, как он подошел. Киргиз бесшумно приблизился к ней сзади и встал рядом, за ее спиной. Аборигены уставились на азиата, но явно не собирались отступать. Тогда Олег обнял Деирдре и притянул ее к себе. Девушка вдруг оказалась прижатой к большому, разогретому на солнце телу.

Киргиз сердито фыркнул и ткнул свободной рукой себя в грудь. Когда туземец предложил золотую монету ему, Олег покачал головой. Кариб пожал плечами, развернулся и забрался в каноэ. По его команде аборигены бросили ящерицу в лодку, столкнули лодку в море и запрыгнули в нее сами. Все взяли по веслу и в едином ритме начали грести. Каноэ заскользило с нарастающей скоростью, быстро удаляясь вдоль береговой линии.

Эдмонд разочарованно глядел вслед лодке.

– Так глупо, что ты слишком быстро захотела уйти. Я бы с удовольствием поговорил с ними еще немного.

На лице Олега отразилась смесь сочувствия и презрения. Он сделал несколько жестов, за которыми внимательно следила Деирдре. Наконец она кивнула.

– Да, – ответила девушка. – Я тоже так думаю.

– Что ты тоже думаешь? – поинтересовался Эдмонд. – Что он сказал? Ты понимаешь его жесты?

– Конечно, – рассеянно ответила Деирдре.

«Как хорошо, что Олег случайно оказался рядом!» – подумала она.

– Так что он сказал? – не унимался Эдмонд.

– Что дикари хотели меня купить. Если бы Олег не сделал вид, будто я принадлежу ему, аборигены забрали бы меня с собой.

– Я бы никогда этого не допустил!

– Возможно, они убили бы тебя, если бы ты попытался бороться с ними.

– Что за ерунда, Деирдре? Я же говорю, это дружелюбные люди! Иначе я не привел бы тебя сюда. В это время дня они обычно приходят в это место, чтобы порыбачить или совершить обмен. Я хотел, чтобы ты с ними познакомилась, чтобы ты увидела, какие они дружелюбные и любопытные. Почти как дети.

Олег фыркнул, и Деирдре интерпретировала это по-своему.

– Мне они не кажутся детьми, Эдмонд.

– Они даже не попытались нас схватить.

– Потому что испугались Олега.

По крайней мере, это утверждение священник не стал оспаривать. Рядом с аборигенами киргиз казался великаном. У него на поясе висели сабля, пистолет и абордажный кинжал – все на виду и под рукой. Если кто и выглядел как воин-победитель, то это Олег. Киргиз продолжал жестикулировать.

– Что он говорит? – спросил Эдмонд. В его голосе послышалось раздражение.

– Он считает, что это не те карибы, которые здесь живут. Олег думает, что они приплыли с другого острова.

– Как по мне, они выглядят как и все прочие, которых я видел до сих пор. Они говорят точно так же.

– И все-таки, Эдмонд, это похоже на правду. Мисс Джейн рассказывала, что в последнее время сюда все чаще приплывают карибы с других островов. Испанцы, французы, англичане выживают их с других островов Антильского архипелага. Там появляются новые колонии, плантации, а аборигенов гонят прочь. Мисс Джейн говорила, что индейцы не позволяют себя порабощать. Они скорее будут есть землю, пока не умрут. Поэтому либо белые люди их убивают, либо индейцы убегают и ищут для себя новую родину. Мисс Джейн утверждает, что сюда приплывают и черные рабы, которые прячутся в горах. На Доминике они пока что могут чувствовать себя в безопасности: на острове царит мир между туземцами и белыми. Здесь не сажают сахарный тростник.

Деирдре умолкла. Олег развернулся и зашагал по песку прочь. Эдмонд с сожалением покачал головой.

– Он всегда видит в людях только плохое, – произнес пастор.

На языке у Деирдре вертелся ответ: здоровое недоверие может спасти человеку жизнь. Но все же она промолчала, ведь вера Эдмонда в человеческую доброту была непоколебима. Его никогда не удалось бы переубедить.

– Давай вернемся, – произнесла девушка.

Совместная прогулка была окончательно испорчена.

 

14

Под присмотром Дункана матросы закрепляли деревья и погрузочным краном поднимали их по одному на палубу «Элизы». Капитан приказал распилить стволы, но и после этого они были все же довольно длинными и тяжелыми. Особенно дорогим было кампешевое дерево. Из этого ценного растения добывали сок, из которого потом получали синий краситель.

Стоя рядом с Дунканом на сходнях, Джон Иверс вытирал пот со лба. Его угловатое лицо светилось удовлетворением. Боцман не мог дождаться, когда же судно вновь выйдет в море. Он не был приспособлен для жизни на суше. Когда ноги Джона ступали по палубным доскам, у него поднималось настроение. Раньше Дункан чувствовал то же самое, он редко подолгу жил на берегу. Но с тех пор, как у него появилась семья, все изменилось. Теперь у Дункана наметилась цель: построить дом для детей и Элизабет. Раньше он и подумать не мог, что у него могут возникнуть такие чувства. Вся его жизнь отныне была подчинена желанию защитить Элизабет и сделать ее счастливой. Даже матросы думали, что сердце их капитана стало мягче. Но Дункана никогда не волновало, что о нем думают другие. Несмотря на подшучивания, он пока что не собирался оставлять «Элизу», по крайней мере добровольно.

Конечно, в будущем он был намерен вести другую жизнь. Она не будет так тесно связана с опасностями, как жизнь контрабандиста и пирата. Но ему нужно заработать достаточно, чтобы обеспечить достойное существование жене и детям.

– Следи за канатом! Он поизносился и может порваться, – крикнул Дункан матросу, который как раз завязывал веревку на шестифутовом обрезке ствола.

Мужчина тут же взял другой канат. Может, кто-то из команды и считал капитана мягкосердечным, но его приказы выполнялись беспрекословно.

– Посмотри-ка, какой-то корабль входит в бухту, – произнес Джон.

Он приложил ладонь козырьком, защищаясь от солнца.

– Это фрегат. Кажется, английский.

Дункан вытащил из-за пояса подзорную трубу и посмотрел в нее. Он увидел парусник, знававший лучшие времена. Корпус был изъеден соленой водой, надстройка побита древоточцем. Наверху, на мачте, развевался английский флаг.

– Ты прав, – ответил капитан. – Я еще никогда не встречал эту посудину, но она идет под флагом Английской республики.

Они вместе наблюдали за тем, как судно вошло в бухту и встало на якорь неподалеку от «Элизы». На воду спустили шлюпку. Трое мужчин спустились в нее по веревочной лестнице, один из них сел на весла и направил шлюпку к берегу.

– На одном из них униформа, – тихо произнес Джон Иверс, предупреждая Дункана. – Он мог приплыть прямо с Барбадоса!

– Тогда капитан вряд ли осмелился бы бросить якорь в непосредственной близости от наших пушек, – возразил Дункан.

У него промелькнула та же мысль, что и у Джона, но он сразу ее отбросил. Не только у корабля, но и у моряков вид был такой, словно они проделали многомесячное путешествие. Люди были усталыми, оборванными и удрученными. Соображения Дункана тут же подтвердились.

Самый старший из троих – тощий мужчина лет сорока пяти с выцветшими глазами и седыми волосами, собранными в хвост на затылке, – первым ступил на землю. За ним последовали остальные. На худощавом мужчине была грязная выцветшая куртка с многочисленными пятнами, которая все еще напоминала униформу Парламентского флота. Двое других были одеты как обычные моряки.

Расслабившись, Дункан сунул большие пальцы за пояс и стал наблюдать за тем, как незнакомцы приближаются. Подойдя к нему, тощий мужчина остановился и вопросительно взглянул на него:

– Сэр, может быть, вы могли бы мне сказать, к какому острову мы причалили? – Его голос монотонно скрипел, такой же бесстрастный, как и взгляд.

– К Доминике.

На лице моряка читалось облегчение.

– Хвала Господу, что это не испанский остров! – Он указал через плечо на обветшавший фрегат. – Я думал, за такое ужасное плаванье мне придется спустить шкуру с этого капитана-простофили. Мне уже показалось, что мы никогда не доберемся до суши. Наш корабль много недель дрейфовал во время штиля. У нас не осталось ни капли воды.

– Такое часто случается в этих широтах, – вежливо ответил Дункан.

Незнакомец расправил плечи:

– Простите мое недостойное поведение, сэр. Я забыл представиться. Меня зовут Артур Говард. Я командир этого корабля и военный комендант.

– Вы здесь, чтобы пополнить запасы провизии и воды? – спросил Дункан, благоразумно избегая называть свое имя. В том случае, если этот человек отправится на Барбадос, никто не должен узнать, с кем он встречался по пути.

– О нет. Я останусь здесь. Точнее сказать, я хочу основать со своими людьми укрепление. – Он бросил взгляд на холмы. – Может, оно уже есть здесь где-нибудь?

– На острове имеется лишь один гарнизон, и он находится южнее, полдня ходьбы отсюда. Вы сможете его увидеть, если поплывете вдоль побережья. Но, впрочем, гарнизон заброшен. Раньше там располагались английские солдаты, потом французские. Последний командир, как я слышал, был человеком осторожным, осмотрительным. Команда гарнизона бесцельно сидела там долгое время, а потом солдат отозвали. Большинство из них вернулось на родину, несколько человек поселилось на острове. Насколько я знаю, несколько лет назад Англия и Франция пришли к соглашению и остров стали рассматривать как нейтральную территорию. С одной стороны, он не слишком приспособлен для возделывания плантаций, с другой – здесь живет много карибов. И их прибывает сюда все больше и больше: индейцев прогоняют с других Антильских островов. Где-то же им надо вести мирную жизнь.

– Времена мира прошли, – произнес Артур Говард. – Между Англией и Нидерландами идет война. В последние несколько месяцев на море часто случались стычки.

– Я слышал об этом. Но как это связано с Доминикой?

Артур Говард уставился блеклыми глазами на Дункана.

– Английская республика намерена лучше охранять свои владения на Карибах.

– Парламент снова претендует на этот остров? Мне об этом ничего не известно.

– В Европе за последние несколько месяцев произошло много событий. Вполне может случиться, что Франция поддержит чью-то сторону в этой войне, как это уже раньше часто бывало. Испанцы тоже на это способны, как мы уже знаем по своему печальному опыту. Англии нужно защищаться от сильных врагов. Это может привлечь противников, которые не преминут воспользоваться представившейся возможностью. Всем ведь известно, что с ослабленным соперником справиться проще.

Комендант указал на возвышающиеся над бухтой горы:

– Это пока еще нейтральные земли, но, если мы не позаботимся об этом, вскоре ситуация может измениться.

Он немного снисходительно взглянул на Дункана.

– Англия может потерять свое влияние на Карибах гораздо быстрее, чем думают люди, которые живут тут на островах и ничего не знают о кровавых битвах на родине.

Дункан начал обдумывать этот сердитый ответ. Тон Говарда ему не понравился. Но Дункан все же предпочел промолчать. Какое ему дело до того, какую тактику избрали на другом конце света английские бюрократы? Может, просто позволить этому парню спокойно занять заброшенный гарнизон? Он и сам скоро поймет, что охранять тут нечего: ни испанцы, ни голландцы, ни французы не приплывут сюда, чтобы завоевать этот остров.

– Есть здесь где-нибудь поблизости пресная вода? – поинтересовался Артур Говард. – Я хотел бы напоить своих людей, прежде чем мы преодолеем пешком остаток пути.

– Пресную воду вам долго искать не придется.

Дункан указал на устье реки, расположенное в четверти мили от того места, где они находились:

– Вон там вы точно ее найдете.

Он постарался, чтобы его слова прозвучали не слишком язвительно. Артур Говард почему-то показался ему подозрительным – это был один из тех людей, которые с первого взгляда вызывают у собеседника неприязнь. После вежливого обмена ничего не значащими фразами разговор был закончен. Дункан продолжил заниматься погрузкой оставшейся древесины, а Артур Говард приказал доставить с видавшего виды корабля на берег бочки для воды.

– Своеобразный малый, – произнес Джон Иверс, наблюдая за Артуром Говардом, который скрипучим, но зычным голосом раздавал команды своим подчиненным. – Ходит так, будто палку проглотил, но готов в любой момент ее достать и поколотить любого.

– Карибское море иногда выносит на берег авантюристов всякого рода, – сказал Дункан. – Этот тип заблаговременно исчезнет, как только заметит, что, браво сражаясь здесь за Английскую республику, он не пожнет ни славы, ни чести. Этот остров не годится для того, чтобы вести войну или организовывать военную гавань. Да и что тут защищать? На здешней земле слишком тяжело выращивать сахарный тростник.

– А для тебя это было бы отличным поводом, чтобы на нем поселиться? Никакой работорговли, никаких плантаторов, никаких английских бюрократов. – Джон с любопытством взглянул на капитана. – Парни поговаривают, что ты подыскиваешь укромный уголок для своей семьи. Ты подумывал тут остаться?

– Возможно.

Больше Дункан ничего не сказал. Элизабет уже задавала ему вопросы по этому поводу. Ей нравился этот остров. Сам же капитан пока не мог решить, что он об этом думает. У Доминики было выгодное месторасположение, ветер гнал сюда корабли по пути на Карибы. Но для планов Дункана Антигуа тоже подходил, может быть, даже больше. Там, в глубокой бухте, располагалась естественная гавань, прекрасно защищенная от частых тропических штормов. Для постройки верфи эта бухта подошла бы идеально. Элизабет обязательно полюбит песчаные пляжи Антигуа. Еще нигде на Карибах Дункан не видел такого белого и мелкого песка. Вскоре ему придется принять решение, но прежде в Англию в целости и сохранности нужно доставить Анну и Фелисити. А потом позаботиться о том, чтобы Эскью опротестовал этот ужасный смертный приговор.

Вспомнив о случившемся, Дункан ощутил дыхание мрака. Прежде, думая о путешествии в Англию, он был полон энергии и оптимизма. Но за последние два дня его оптимизм заметно поиссяк. Вместо него в сердце поселилось щемящее чувство – плата за предстоящее расставание с семьей.

Вечером при свечах сидели на веранде мисс Джейн. Пили испанское красное вино, которое подливала вдова. Она раздобыла его у торговца, предложив тому бочонок кокосового масла, который выменяла у карибов.

Дункан рассказал о солдатах, которые хотели занять гарнизон, после чего мисс Джейн сообщила о новых прибывших.

– Эти люди высадились на берег вскоре после обеда, а потом поплыли дальше на север. Тридцать человек в одном каноэ, я видела их собственными глазами. Это была долбленая лодка, очень длинная, я редко встречала что-нибудь подобное.

– В последнее время карибы все чаще приплывают сюда с других островов, – вставила Деирдре.

Она сидела на скамейке у перил, окружавших веранду. От влажного вечернего воздуха волосы ирландки вились еще сильнее. Деирдре все время прихлопывала ладонью комаров, которые по непонятным причинам вились над ней больше, чем над кем бы то ни было из присутствующих. Возле девушки сидела Элизабет; в ее глазах отражались огоньки свечей. Она то и дело поглядывала на Дункана, и, хотя старалась не выдавать своего волнения, ей казалось, что каждый на веранде знает, как она хочет остаться наконец с мужем наедине. Дункан сидел прямо напротив нее, в каких-то трех шагах, на грубо отесанном стуле, который сделал собственноручно покойный муж мисс Джейн. Дункан взглянул на Элизабет, и у нее чуть сердце не остановилось от этого взгляда. В нем было и возбуждение, и голод. Остальные болтали, но Элизабет не вслушивалась в слова.

– На сей раз это были не только карибы, – сказала мисс Джейн.

Она несколько раз качнулась взад-вперед на своем кресле-качалке, обмахиваясь большим пальмовым листом, а после пригубила еще красного вина.

– Среди них были и негры – беглые рабы с других островов. Кажется, они действуют заодно с туземцами.

– Сдается мне, из этого не выйдет ничего хорошего, – сказала Анна. В ее голосе слышалась озабоченность. – Беглые рабы питают к белым лютую ненависть и могут подстрекать индейцев.

– Они наверняка просто хотят жить мирно, – возразила Фелисити.

Она выглядела немного удрученной. Фелисити снова и снова повторяла, что не ожидала такого скорого отъезда. Всякий мог заметить, насколько горечь прощания с Элизабет и детьми затмевала для нее предвкушение встречи с Никласом Вандемеером. Фелисити плакала по любому поводу и никак не могла успокоиться.

– Ты не видела, что негры сделали с нашим надсмотрщиком и его семьей, – сказала Анна.

Ее голос слегка дрожал. Она почти никогда не говорила о резне, которую устроили восставшие рабы в Саммер-хилл, но сейчас не смогла сдержаться.

– Они убили даже его беременную жену и детей!

– Я ведь знаю об этом! – Фелисити повернулась к Анне и взяла ее за руку. – Негры в гневе лишили людей жизни. Но те, кто желает здесь поселиться, наверняка просто хотят свободы. Они не станут все ставить на карту и нападать на белых. Зачем им вообще это делать? На острове достаточно места. Тут нет плантаций, на которых нужны рабы. Кроме того, завтра мы все равно уплываем. В Англии нет негров.

Она попыталась успокоить Анну улыбкой, но та в ответ лишь покачала головой:

– Ты думаешь, я беспокоюсь за себя? Я думаю о Лиззи и детях.

Элизабет услышала свое имя и вынуждена была отреагировать. Она неохотно отвела взгляд от Дункана и посмотрела на подругу:

– Анна, на самом деле тебе не стоит переживать из-за меня и детей. Олег, Джерри и Сид присмотрят за нами.

Дункан еще несколько дней назад решил, что эти трое останутся на острове, чтобы защищать его семью.

– Да, туземцы относятся к Олегу с уважением. Они боятся его. Я сама это сегодня видела.

Это решительное замечание Деирдре привлекло к молодой ирландке всеобщее внимание. Девушка смущенно опустила глаза и сделала вид, будто ей срочно нужно отогнать москита. Элизабет заметила это и слегка посочувствовала ей. По вечерам Деирдре с удовольствием сидела вместе с ними. Ей нравились эти спокойные часы угасающего дня, но из-за своего положения девушка не привыкла поддерживать беседу. Элизабет уже давно предложила ирландке называть ее просто «Лиззи», как делали Анна и Фелисити. Но Деирдре не могла привыкнуть к таким переменам. Она упрямо обращалась к ней «миледи», а как только Дункан входил в комнату, делала книксен, что всегда должна была делать служанка при появлении хозяина дома.

– Раз на Доминику приплывает все больше карибов и негров, то, может, это и к лучшему, что здесь объявился этот английский полковник, чтобы поддерживать порядок, – заметила мисс Джейн.

Ее седые пряди подрагивали, потому что она постоянно обмахивала лицо пальмовым листом.

– Как его, кстати, зовут, хозяин Хайнес?

Дункан встал и потянулся.

– Артур Говард. Я пройдусь немного вниз, к пляжу, разомну ноги.

И, повернувшись к жене, добавил:

– Ты не хочешь составить мне компанию, любимая?

Элизабет глубоко вздохнула. По ее щекам разлился жаркий румянец. Она стыдливо отвернулась, но тоже поднялась.

Не оглядываясь, Элизабет спускалась с мужем по ступенькам веранды. Дункан вежливо взял ее под руку и повел прочь от дома.

Они прошли немного по протоптанной глинистой тропе вниз, к морю. Дункан прихватил с собой один из фонарей. Беспокойно пляшущее пламя свечи слабо освещало окрестности, можно было видеть лишь на пару шагов вперед. На заднем плане раздавался монотонный стрекот цикад. Где-то закричала ночная птица. Элизабет прислушалась к пронзительному звуку и не проронила ни слова.

– Ты такая молчаливая, – произнес Дункан некоторое время спустя. – Тебе, наверное, было неловко?

– Да, – призналась Элизабет. – А тебе?

– Не очень. Другие супружеские пары уходят в дом и делят ложе там. Для нас это временно недоступно, ведь у нас нет общей спальни. Поэтому нам остается только дикая природа.

– Но теперь все узнают, чем мы занимаемся прямо сейчас…

– И что тут такого? Ты ведь хочешь этого не меньше, чем я, правда?

– Конечно! Больше всего на свете! Только вот… – Элизабет попыталась подыскать слова. – Они там все сидели и смотрели на нас, и…

Она не смогла сказать ничего, что бы в достаточной степени выражало ее смущение.

Дункан смотрел на все это с прагматичной точки зрения, но он не позволял себе ничего лишнего.

– Ты же моя жена. И это наша первая совместная ночь наедине после очень долгого перерыва. И одна из немногих перед предстоящей разлукой, мы ведь еще долго не увидимся.

– Не говори так. Я не хочу думать о том, что ты скоро уплываешь.

– Тогда и не думай об этом. Лучше поцелуй меня.

Они дошли до небольшой пальмовой рощи. Дункан поставил фонарь рядом с покосившимся деревом и притянул Элизабет к себе. Ее сердце бешено колотилось и стучало у нее в ушах так громко, что заглушало даже шум моря.

Элизабет заметила, что муж подготовил место для двоих, – соломенный тюфяк и покрывало. Дункан крепко обнимал ее, а она представляла, как он перед наступлением темноты пришел сюда с мешком соломы. Ей снова стало неловко. Наверняка его мог кто-то заметить. Но женщину переполняла любовь, такая неистовая, безграничная, что она больше ни на что не обращала внимания. Дункан был прав: она его жена и принадлежит ему телом и душой.

На глаза Элизабет навернулись слезы. Она крепко зажмурилась и обняла мужа, боясь его потерять. Вскоре их будут разделять тысячи миль. Атлантический океан не только был огромным, он еще и таил многочисленные опасности. Бури, рифы, пираты, морские сражения… Не стоило забывать и об ужасном смертном приговоре, который висел над ее мужем словно проклятье. Так много трудностей и опасностей подстерегало его на пути! На миг Элизабет закрыла глаза и затаила дыхание. Она не решалась даже думать об этом. Как ей жить дальше, если Дункан не вернется? Его руки скользили по ее телу. Он целовал ее шею. Элизабет ощущала тепло и твердость его плоти. Наконец все страхи были забыты и она утонула в страсти, кипевшей в ее душе. Элизабет страстно поцеловала Дункана, задыхаясь от возбуждения.

– Лиззи, – произнес он, стягивая одежду с ее плеч и пытаясь расстегнуть корсет. – О господи, как давно это было! Я не знаю, смогу ли сдержаться.

– Тогда не сдерживайся.

Он встал на колени и увлек жену за собой на тюфяк из соломы, повалил на спину, задрал юбки, а она лихорадочно обеими руками снимала с него сорочку, ощущая под пальцами обнаженную кожу. Лаская жену, Дункан громко застонал, почувствовав влажность ее лона.

В тот же миг все произошло будто помимо его воли. Все случилось очень быстро, когда Дункан вошел в Элизабет, так бурно и неудержимо, словно ураган, не знающий преград. Она вскрикнула, дрожа, подняла бедра и ощутила его глубоко внутри себя. Возбуждение было таким сильным, что прошли считаные мгновения – и женщина достигла вершины наслаждения. У нее внутри все, казалось, сжалось в крошечную точку, а потом лопнуло и рассыпалось мириадами сверкающих звезд. Понадобилось время, чтобы она смогла отдышаться. Дункан осторожно вышел из нее и лег рядом. Одну руку он положил под голову жены, а другую – властно и одновременно бережно – на ее тело.

– Я причинил тебе боль? – тихо спросил он.

Элизабет услышала озабоченность в его голосе и едва заметно покачала головой. Говорить она не могла.

– Мне очень жаль, – сказал Дункан. – Все случилось слишком быстро. Я хотел быть нежным, но у меня не получилось…

– Не стоит корить себя за это, – пробормотала Элизабет.

Ее голос дрожал, да и тело все еще трепетало после бурных ощущений. Она чувствовала себя так же, как в тот раз, когда судьба свела их с Дунканом в старом коттедже на берегу моря.

– Не стоит корить себя за это, – повторила Элизабет громче и уверенней. – Я ведь сама этого хотела.

Она повернула к мужу голову и уткнулась лицом ему в шею. Она нарочно прижалась губами к его пульсирующей артерии. Частый пульс говорил о том, что возбуждение еще не улеглось. Тело Дункана было влажным и слегка соленым. От него доносился запах кожи, свежего пота и ни с чем не сравнимый аромат тропической древесины, насыщенный и соблазнительный, как джунгли во время дождя. Женщина с наслаждением глубоко втянула знакомый запах.

Некоторое время они лежали молча, так тесно прижавшись друг к другу, что между ними не поместилась бы и соломинка. Элизабет прислушивалась к постепенно успокаивающемуся дыханию мужа.

– Дункан, – нерешительно начала она, – мы никогда не говорили… о том, как родилась Фейт. Ты же видел, как… Ты все видел. Ты не… ты не испытываешь отвращения к… – Элизабет подыскивала подходящее выражение, – к моей женственности? – немного неловко закончила она фразу.

Дункан еле слышно рассмеялся. Элизабет прижималась ухом к его шее, и этот звук напомнил ей тихие раскаты грома.

– Я не смотрел, – добродушно произнес ее муж.

– Ох! – воскликнула Элизабет, немного обидевшись на такой ответ.

Она ожидала услышать кое-что другое. Дункан поднял руку и нежно провел по ее волосам.

– Если бы ты знала, что Олег и Деирдре с тобой проделывали, то тоже зажмурилась бы.

Женщина немного отстранилась, чтобы взглянуть ему в глаза. В беспокойных отблесках свечи она с трудом различала черты его лица, но то, что заметила Элизабет, подтвердило ее догадки: он подшучивал над ней. Дункан озорно взглянул на жену.

– Святые небеса, Лиззи! Ты правда думала, что я испытываю отвращение к твоей женственности? – Он повторил все слово в слово, и его тон не оставлял сомнений в том, что ее опасения были напрасными.

– Большей чепухи я никогда не слышал, правда. – Голос Дункана стал более серьезным. – Я не все время закрывал глаза. Когда Фейт появлялась на свет, я смотрел на нее. Сначала показалась ножка, потом тельце и другая ножка, а после – все остальное, кроме головки. Понадобилось еще немного времени, и я чуть не закричал от ужаса, опасаясь, что она застряла. Но потом дочка все же появилась, такая невероятно крошечная, но целая и здоровая. В тот момент я подумал, что кто-то перед Богом замолвил за меня доброе словечко, иначе Он не проявил бы такую милость.

Грудь Дункана поднялась, и он глубоко вздохнул. Его голос был хриплым, когда он продолжил:

– Лиззи, учитывая обстоятельства, при которых ты рожала нашу дочку, для меня это было самое большое чудо, какое только происходило в моей жизни. И ничто в будущем не сможет его превзойти. Вот если бы я смог увидеть, как появлялся на свет наш сын… Я не мог быть в тот момент рядом с Джонни. Это и только это действительно очень волновало меня. А все остальное… Любимая, ничто из того, что происходило на столе в моей каюте, не могло затмить твою красоту, твою неотразимую прелесть. Я как никогда схожу по тебе с ума. И то, чем мы только что занимались, было невероятно.

Потом, подумав, он добавил:

– Плохо лишь то, что все так быстро кончилось. Но ночь ведь только начинается…

Элизабет облегченно вздохнула.

– Ты действительно считала, что я желал бы тебя меньше, если бы увидел все, что происходило во время родов? – поинтересовался Дункан.

– Да, я так думала. Очевидно, я ошибалась. – Переполненная нежностью, Элизабет погладила его грудь и плоский твердый живот. Когда ее пальцы коснулись мужского достоинства, Дункан снова испытал возбуждение.

– Вот видишь? – произнес он со спокойной иронией. – Достаточно даже того, что мы об этом говорим.

Он обхватил лицо жены ладонями:

– Лиззи, ты для меня всё. Я люблю тебя так сильно, что подчиненные за моей спиной уже шуточки отпускают и делают ставки на то, отправлюсь ли я в последнее плаванье на «Элизе», прежде чем окончательно превратиться в сухопутную крысу.

– Из тебя никогда не получится сухопутной крысы. – Элизабет хихикнула, но потом вдруг снова сделалась серьезной.

Дункану не свойственно было говорить о своих чувствах. Она знала, что он любит ее, но те случаи, когда Элизабет слышала от него эти слова, она могла бы пересчитать по пальцам одной руки. Когда Дункан завел речь о своей любви, женщину переполняли одновременно и радость, и печаль. Боль, которую сулил его отъезд, уже сейчас мучила ее. Элизабет отказывалась размышлять о том, как плохо ей будет, когда он все же уплывет.

– Не думай о моем отъезде, – попросил ее Дункан. – Думай о сегодняшнем дне. Думай о нас.

– Как мне пережить тот момент, когда «Элиза» будет медленно уходить за горизонт?

– Я уплывал уже много раз.

– Но это были путешествия в пару сотен миль. Ты ведь не пересекал океан. Не было никаких военных кораблей и смертного приговора. А Фелисити с Анной я, возможно, больше никогда не увижу! Мысли об этом не дают мне покоя.

– Мы ведь расстаемся не навсегда. Наверняка мы снова увидимся.

Элизабет задумчиво взглянула на мужа. Его лица уже не было видно в темноте. Свеча освещала лишь абрис его головы, которая словно тень нависла над женщиной. Над плечом Дункана сияла полная белая луна, такая невероятно большая, что, казалось, стоит лишь протянуть руку – и коснешься ее. Мерцало бесконечное множество звезд, словно некий великан щедрой рукой разбросал бесчисленные бриллианты по черному бархату. Никогда Элизабет не видела такой большой луны и такого количества звезд, как на ночном тропическом небе.

– Я часто думаю о своем отце, – произнесла она. – Я сказала ему тогда «прощай», и меня увез экипаж. Отец стоял на обочине и смотрел мне вслед. Я выглядывала из окна и махала рукой, пока видела его. И даже потом, когда его фигура уже давно исчезла из виду. Я плакала, мне было тяжело с ним расставаться. Но я совершенно не думала о том, что, возможно, больше никогда его не увижу. Какой же глупой я тогда была!

– Ты просто была молодой.

Тут Дункан был прав. Элизабет вспомнила о своей ребяческой уверенности. В семнадцать лет она покинула Англию. Конечно, ей было больно расставаться с отцом. Но в глубине души Элизабет считала, что разлука не продлится долго. Она увидит отца не позже, чем через год. Ведь добралась же она на корабле до Карибов всего за несколько недель! Если бы только она знала тогда то, о чем знает теперь, то никогда бы не оставила отца одного! И прежде всего не стала бы выходить замуж за Роберта…

В моменты, когда Элизабет, окутанная любовью, лежала в объятьях Дункана, она иногда страстно мечтала повернуть время вспять. Женщина как-то сказала об этом мужу, но он лишь рассмеялся и ответил, что тогда бы они никогда не встретились на Барбадосе.

– Нужно играть теми картами, которые сдает тебе судьба, – сказал он. – Иногда, чтобы добиться успеха, кто-нибудь решает достать крапленые карты.

Эта фраза характеризовала его как нельзя лучше. В прошлом году Фелисити была о Дункане невысокого мнения и хмуро утверждала, что, мол, у него всегда имеется пара лишних козырей в рукаве, шулерство у него в крови. Сначала Элизабет посмеивалась над ее словами, но потом поняла: что-то в этом есть. У Дункана были задатки азартного игрока. Но только не в тех случаях, когда речь шла о детях. Тут он был сама осторожность, избегал излишнего риска, если была такая возможность. Если бы он и к себе так относился!

– О чем ты снова задумалась? – тихо спросил Дункан.

– Ах, Дункан… – пролепетала Элизабет.

– Так много проблем? Давай я заставлю позабыть тебя обо всем.

Он погладил жену по щеке, ответил поцелуем на ее улыбку, потом поцеловал еще раз с нарастающей страстью. Спустя несколько мгновений желание вновь взяло верх. Дункан сдержал свое слово: в ту ночь Элизабет больше не вспоминала о скором расставании. Она лежала в его объятьях, и они любили друг друга так, словно это был последний день их жизни.

 

15

Элизабет осталась стоять на пляже, оглядываясь по сторонам. Это была ее первая прогулка после приезда на Доминику; ей хотелось понырять. Дункан уплыл еще шесть недель назад и теперь не мог ей помешать. Олег, Джерри и Сид – единственные из его подчиненных, оставшихся на острове, – мастерили под навесом новую шлюпку. Деирдре тоже была занята. Элизабет вообще не сказала ей о своих планах. Вместо этого женщина нарочно подождала, пока ирландка не отправится с корзиной к хижине пастора Эдмонда, чтобы пообедать вместе с ним. Вокруг не было никого, кто мог бы отговорить Элизабет от прогулки. Мисс Джейн она сказала, что хочет часик побродить по пляжу, размять ноги, и это, в общем-то, было сущей правдой. Мисс Джейн всегда охотно присматривала за Джонни и Фейт и на этот раз тут же предложила свою помощь.

Элизабет отправилась дальше, к северу, по холмистой, густо заросшей местности, пока не добралась до соседней безлюдной бухты. Тут не было ни хижин, ни причала, ни загонов для скота. Вокруг на сколько хватало глаз была нетронутая природа. На заднем фоне возвышались крутые склоны гор, заросшие густыми джунглями и отороченные снизу цветущими тропическими кустарниками. На берегу песчаный пляж окаймляли отдельные скалы. Море вытянулось в захватывающую даль до самого горизонта, где слилось в золотую линию со сверкающей синевой неба.

Элизабет сбросила платье и обувь, высвободилась из тесного корсета и заплела волосы в тугую косу. Медленно опускаясь в воду, женщина вздохнула от приятного чувства. Небольшие теплые волны плескались о ее ноги. Сорочку она завязала узлом между бедрами, иначе та при первом же погружении задралась бы вверх и обмоталась вокруг головы. Элизабет не стала раздеваться догола: у нее не было уверенности в том, что за ней никто не следит. Поселок был всего в пятнадцати минутах ходьбы, а до ближайшей деревни туземцев нужно было добираться около часа.

Но аборигены обладали удивительной особенностью: они иногда появлялись неожиданно, словно из-под земли. Они плавали на своих каноэ по рекам и вдоль побережья и, завидев белых поселенцев, тут же предлагали им товары для обмена. Утром несколько туземцев приходило в поселок с рыбой, крабами и свежими фруктами. Они гордо выгрузили на пляже свое добро и принялись торговаться с коком, приплывшим на португальском паруснике. Аборигены выменяли у него небольшой рулон набивного ситца, бухту каната, пригоршню разноцветного бисера и несколько иголок. Но больше всего карибы настаивали на роме. Кок наполнил им до краев маленькие рюмки, которые туземцы с удовольствием опустошили прямо на месте.

Мисс Джейн тоже иногда меняла самодельную водку на товары аборигенов.

– Только не нужно давать им слишком много спиртного: туземцы плохо переносят алкоголь, – как-то сказала она Элизабет. – Кроме того, чем меньше они знают об этом напитке, тем дороже его ценят.

Элизабет не знала, что думают об этом аборигены. По ее мнению, такая торговля была им невыгодна. Пастор Эдмонд был категорически против того, чтобы продавать местным жителям алкоголь.

– Это все равно что спаивать детей, – твердил он мисс Джейн с порицанием.

Но прагматичная вдова в ответ лишь пожимала плечами и говорила, что на этом богом забытом острове каждый должен сам заботиться о себе. К всеобщему облегчению, Эдмонд против обыкновения не стал заводить спор по поводу обращения с туземцами. Вместо этого он воспользовался возможностью пообщаться с аборигенами, что сейчас удавалось ему гораздо лучше, чем вначале. В другом поселении, до которого было полдня пути, Эдмонд все-таки разыскал наследие французского миссионера – своего рода словарь, в котором описывались понятия из языка туземцев. Почти полный перевод рукописи с французского на английский Эдмонду помог сделать провансальский торговец, корабль которого две недели стоял в бухте на якоре. Теперь пастор старательно учил то, что записал французский миссионер.

Жестикулируя и коверкая слова, Эдмонд опробовал свои новые знания на аборигенах и немного их этим развеселил: очевидно, его произношение оставляло желать лучшего.

Элизабет огляделась в последний раз, все глубже заходя в воду. Пустой пляж освещало яркое солнце, вокруг не было ни души. Женщина решительно и глубоко вдохнула и нырнула. Муслиновая сорочка вздулась большим пузырем вокруг ее тела, но тонкая ткань быстро намокла и совсем не мешала нырять. Жемчужные пузырьки воздуха поднялись перед лицом Элизабет, когда она умело поплыла вперед.

Погрузившись глубже, она впервые за много недель почувствовала себя свободной и почти счастливой. Яркие краски подводного мира тут же вскружили Элизабет голову. Вид разветвленных кораллов, ярких рыб и прозрачная теплая вода, казалось, совершенно вытеснили мысли из ее головы. Где-то далеко осталась боль разлуки, которая вот уже несколько недель камнем лежала у Элизабет на сердце, унеслись плохие воспоминания о сопровождавшемся слезами прощании.

Когда Дункан, Анна и Фелисити уплывали на «Элизе», Элизабет смотрела вслед кораблю, пока тот не скрылся из виду. А потом заперлась у себя в комнате, оставив детей на Деирдре, – женщине никого не хотелось видеть. Громкое всхлипывание Фелисити, которую держала за руку Анна, последний прощальный взмах с палубы «Элизы», печальный взгляд Дункана – все это слилось для Элизабет в мрачную картину, которая так болезненно и глубоко врезалась ей в память, что до сих пор стояла перед глазами.

Только здесь, под водой, казалось, печали разом исчезли. Все потеряло важность, кроме огромной причудливой раковины на морском дне или необычайно длинной светло-желтой рыбы чуть дальше. Элизабет осторожно коснулась похожих на анемоны отростков на скале, удивленно посмотрела на круглую, покрытую мелкими горбиками рыбу, которая на первый взгляд поразительно напоминала камень. Женщина завороженно наблюдала за приближением большого осьминога, который, проплывая мимо, молниеносно дернул длинными щупальцами, схватил и проглотил доверчиво дрейфующую рыбку.

Напоследок Элизабет насладилась яркой панорамой морского дна, а потом спокойно начала подниматься на поверхность. Вода вокруг нее была кристально чистой, прозрачной, кроме того места, где солнечный свет заслоняло черное пятно. Еще до того, как голова Элизабет появилась на поверхности, женщина ощутила угрозу, и возникшее чувство быстро превратилось в панический страх.

Цена обложила добычу благоухающими ветками, плотно связала их и взвалила на спину. Белые люди, которым она хотела продать эти листья, варили их, собирали выделявшееся масло и натирали им кожу, чтобы приятно пахнуть. Учитывая исходившее от них зловоние, это была разумная затея, но самые вонючие из них почему-то меньше всего думали об этой процедуре. От них несло гнилыми зубами, едким старческим пóтом и грязной одеждой. Тем не менее они считали своим исконным правом приставать к туземкам, как будто те только и ждут, когда их приласкают белые мужчины.

Цена сочувствовала тем, кто по собственной воле отдавался вонючим белым за разноцветный бисер или железный нож. От парочки женщин она слышала, что это якобы случилось по любви, и даже видела детей, появившихся на свет после таких связей. Чаще всего туземцы сторонились этих малышей, не говоря уже о белых, которые относились к метисам даже хуже, чем к каллинаго. Цена радовалась, что после того, как шесть лун назад ею насильно овладел белый мужчина, ребенок не появился на свет. Ее живот уже округлился от ненавистного плода, развившегося из семени, которое излил в нее пьяный моряк. Но несколько дней назад у нее начались преждевременные схватки. Цена отправилась к морю и выдавила из себя зло. Когда все закончилось, она выбралась из воды и ушла не оглядываясь. Как только у нее снова начались месячные, девушка вернулась в деревню и стала жить как раньше.

Вдруг она услышала голоса, доносящиеся со стороны моря, и спряталась в кустах. Некоторое время назад Цена заметила лодку, ветер быстро гнал ее к берегу, надувая паруса. В лодке сидели двое мужчин. Один правил, держа румпель, другой следил за парусами. Это были белые люди.

Цена оцепенела, когда узнала одного из них. Уродливое бородатое лицо, растрепанные седые волосы, бочкоподобная фигура в засаленном кожаном жилете. Она надеялась, что никогда больше не увидит этого человека. Рука девушки сжалась на рукоятке ножа, привязанного к ноге. Это был каменный клинок, но он отлично рубил ветки, да и рыбу прекрасно потрошил. Девушка быстро проверила, под рукой ли острога.

Парус обвис, лодка замедлила ход. Оба мужчины перегнулись через борт, словно заметили там нечто удивительное. А потом и Цена увидела среди волн голову. Это была женщина, которая жила у мисс Джейн! Тяжелая густая коса болталась позади нее на воде, словно толстый канат. Загорелая, но без следов солнечных ожогов кожа блестела от соленой воды и казалась темнее, чем у остальных белых. Лицо женщины исказилось от панического страха. Она быстро поплыла к берегу, напрасно пытаясь улизнуть от мужчин. Один из них уже вложил весла в уключины и опустил их в воду. Женщина плавала хорошо, но лодка шла быстрее, она все приближалась и приближалась. Мужчины улюлюкали и хохотали. С таким же смехом седобородый напал на Цену, грубо, отвратительно. Она никогда не забудет этого. От хохота мужчин у Цены начались рвотные позывы, которые она с трудом смогла подавить.

Женщина была уже совсем близко от берега, она ощутила под ногами песок и попыталась выбраться из воды. Тонкая сорочка прилипла к ее телу. Увидев это, бородатый непристойно завопил. Цена знала, что предстоит пережить этой женщине. Мужчины убьют ее. Но прежде изнасилуют, и, возможно, не раз, всеми мыслимыми отвратительными способами. Белые мужчины жаждали плотских утех, но им было трудно найти себе женщин на этом острове.

Цена ощутила, что такое их похоть, на собственной шкуре. Плоть светловолосой женщины, видимо, обоим морякам казалась воплощением их желаний. Она была красивее, чем прочие белые женщины, которых Цена видела раньше. Если бы не загорелая кожа, женщина выглядела бы так же, как золотые сияющие ангелы на картинках молитвенника. Но это продлится недолго, скоро она превратится в окровавленный, использованный кусок мяса. Когда бородач напал на Цену, он просто оставил ее потом лежать. Он даже не потрудился убить ее. Да и зачем? Никакого наказания за осквернение женского тела его не ожидало. Насильнику было совершенно безразлично, жива она или мертва.

Но в случае со светловолосой женщиной он позаботится о том, чтобы та ничего не рассказала, иначе те трое мужчин, которые остались с белой женщиной на острове, непременно жестоко отомстят бородачу. Один из них был величиной как два матроса, а его руки были толщиной с бревна. Он бы раздавил бородатого, как муху.

Цена присела на корточки и, спрятавшись, наблюдала за происходящим сквозь ветви кустарника. Светловолосая женщина была совсем недалеко от нее. Кашляя и размахивая руками, она добралась до того места, где оставила одежду на песке. Ее тут же настигли мужчины. Бородатый схватил женщину за плечо и дернул назад. Другой мужчина вытянул руки вперед, чтобы поймать ее. Светловолосая женщина попыталась вырваться, но ей не удалось. Цена услышала ее пронзительный крик.

Нож! Ей нужно добраться до ножа! С диким криком Элизабет высвободилась из хватки мужчины. Ее сорочка разорвалась, когда женщина бросилась в сторону. Обрывок муслиновой ткани остался в его кулаке. Элизабет отступила назад. Другой мужчина схватил ее за косу, но ему не удалось удержать мокрые и скользкие волосы. С громким хохотом он погнался за женщиной. Мужчины обошли Элизабет с двух сторон. Пути к бегству не было, впереди простиралось море, позади был крутой склон, поросший кустарником. Краем глаза женщина видела на песке беспорядочно брошенные вещи – ее платье и корсет. Под одеждой лежали туфли, и где-то там был нож, без него Элизабет никогда не выходила из дома. Только в конце беременности она на какое-то время перестала брать его с собой, а после отъезда Дункана вновь стала носить его под юбкой, в маленьком футляре на подвязке. Такой же нож показала ей Клер Дюбуа, когда они вместе плыли из Европы на Барбадос.

«Женщина должна уметь себя защитить, – коротко сказала Клер. – Если у нее нет мужа или телохранителя, ей непременно придется носить с собой оружие. И оно должно быть как можно более надежным».

Бородач что-то загорланил по-португальски или по-испански, Элизабет не смогла понять из-за странного произношения. Он был пьян, от него несло водкой, а также разило рыбой и пóтом. Жилетка моряка была сшита из плохо выделанной кожи, а изношенные штаны превратились в лохмотья. От другого мужчины пахло не намного лучше, и внешность у него была не менее отталкивающей: громадная проплешина, по бокам которой виднелись остатки всклокоченных волос. У него были редкие зубы, сгнившие, как и каблуки его башмаков.

Элизабет видела эту парочку в поселке несколько дней назад, эти мужчины были из команды затонувшего невольничьего корабля.

Она сразу поняла, что они хотят с ней сделать, в тот же миг, когда мужчины появились на лодке. Искаженные похотью лица, хриплый смех, затуманенные ромом взгляды – одной секунды было достаточно, чтобы увидеть в налитых кровью глазах свою смерть и так же быстро броситься наутек, уплывая от опасности. Но она плыла слишком медленно…

– Иди сюда, сокровище мое, – залепетал на скверном английском один из моряков.

Он прыгнул и схватил Элизабет, прежде чем она успела увернуться. Мужчина налетел на нее и, потеряв равновесие, сбил с ног. Падая на Элизабет, он хрипел и смеялся. Очевидно, ему нравилась собственная неловкость. Моряк грубо схватил женщину за волосы и заставил откинуть голову назад, а другой взялся за ее грудь, коленями пытаясь раздвинуть бедра. Элизабет задерживала дыхание, пока у нее не потемнело в глазах. Ее правая рука была зажата между телом насильника и ее собственным, левая была за спиной. Воняющее рыбой и перегаром дыхание ударило Элизабет в нос. Она почувствовала, как ей в ногу уперся возбужденный половой орган. Когда мужчина немного переместился, чтобы войти в нее, Элизабет наконец удалось высвободить руку и сунуть ее в кучу одежды, лежавшую возле ее головы. Матрос приподнялся и взял свой орган в руку. Он был недостаточно возбужден для того, чтобы совершить гнусный акт. В тот же миг Элизабет нащупала нож, выдернула его из футляра и без колебаний ударила им обидчика в лицо. Она целилась в глаз, но маленький клинок скользнул по скуле и вспорол мужчине щеку.

Вскрикнув, моряк отвернулся и неуклюже поднялся на ноги; это дало Элизабет возможность нанести ему еще один удар. В этот раз она была точнее – ударила в шею сбоку, и, когда рывком выдернула нож, кровь фонтаном хлынула из раны. Матрос оторопело схватился за горло, почувствовал под пальцами влагу, а затем отвел руку. Ничего не соображая, он взглянул на свои покрасневшие пальцы, потом уставился на пульсирующую тонкую струйку, которая била у него из шеи под подбородком в ритме сердечных ударов. Мужчина пошатнулся, медленно, словно его внезапно охватил паралич.

Другой моряк воскликнул что-то неразборчивое и с диким криком кинулся на Элизабет. У нее не осталось времени, чтобы увернуться. Мужчина выхватил свой нож – большой сарацинский кинжал. Ударив Элизабет коленом, он заставил ее опуститься на землю, схватил ее за косу, запрокинул голову женщины назад и приблизил клинок к ее шее. Элизабет закрыла глаза, чтобы в последний миг перед смертью не видеть перед собой мстительную рожу своего убийцы. Но ожидаемая боль так и не последовала, лезвие кинжала не коснулось ее кожи. Женщина услышала сдавленный крик и открыла глаза. Мужчина уставился на нее, его рот был широко открыт. У моряка был беспомощный вид. Его глаза выпучились, а потом закатились под лоб. Тело обмякло и рухнуло на песок.

Элизабет отшатнулась от него, всхлипывая и с трудом поднимаясь на колени; она увидела между лопаток мужчины торчащую острогу. Всего в шаге от них стояла темнокожая женщина ростом едва ли выше двенадцатилетней девчонки. Она выкрикнула несколько резких незнакомых слов, подошла к лежащему на песке мужчине, который хватал воздух ртом, словно карп, выброшенный на берег, и сильно ударила его в бок. Его руки и ноги дернулись. Изо рта потекла кровь, окрасив седую растрепанную бороду в алый цвет.

Элизабет, шатаясь, поднялась на ноги. Ей было плохо, все вокруг кружилось. Вдруг она склонилась, и ее вырвало рядом с умирающим матросом. Другой лежал всего в двух шагах. Он больше не подавал признаков жизни.

Молодая индианка нагнулась, выдернула из спины бородача копье, перевернула ногой тело на спину и внимательно посмотрела в лицо. Девушка произнесла несколько слов на своем языке, потом взяла кинжал умирающего и опустилась рядом с ним на колени. Элизабет в безмолвном ужасе наблюдала за тем, как девушка схватила половой орган матроса и двумя решительными ударами отделила его от тела. Мужчина застонал, но смерть была близка, и он не смог даже поднять руку, чтобы защититься. Сразу после этого бородач издал последний хриплый стон, а туземка пошла к воде с окровавленным ножом и копьем, чтобы их отмыть.

Элизабет едва держалась на ногах, от пережитого смертельного ужаса у нее подкашивались колени. Спотыкаясь, она отошла на несколько шагов и опустилась на песок. Молодая индианка приблизилась к ней и указала на трупы.

– Убирать, – произнесла она четко, но с сильным акцентом.

– Что ты имеешь в виду?

– Убирать.

Индианка жестами показала, что нужно копать. Элизабет вздохнула. Собрав волю в кулак, она попыталась прийти в себя.

– Ты считаешь, мы должны их закопать?

Индианка кивнула. В первый миг этот план показался Элизабет полной ерундой: они ведь действовали в целях самозащиты. Оба матроса оказались насильниками и убийцами, их все равно ждал бы заслуженный конец на виселице. Ни один человек не упрекнул бы ни ее, ни индианку. Но потом Элизабет еще раз хорошенько подумала. Поднимется недовольство, если узнают, что индианка убила белого. Команда невольничьего корабля состояла из безбожников и мерзавцев. Они могли увидеть в этом убийстве отличный повод, чтобы, грабя и убивая, напасть на ближайшую деревню туземцев. И не было никого, кто мог бы помешать им это сделать. Странный полковник Говард, который со своими солдатами поселился в старом гарнизоне на юге, сам плохо отзывался о туземцах: «Все эти дикари – людоеды. Их нужно стереть с лица земли, как паразитов».

Он произнес эту фразу недавно, когда в сопровождении нескольких солдат пришел с инспекцией в деревню и представился живущим там поселенцам и торговцам. Полковник также нанес визит мисс Джейн и выпил у нее на веранде кружку эля, окидывая окрестности странным безучастным взглядом. Элизабет тайком наблюдала за ним из окна и внезапно ощутила к этому человеку необъяснимую неприязнь.

Молодая индианка стояла рядом с ней в ожидании. Она была полностью обнажена, если не считать короткой набедренной повязки из грубой хлопчатобумажной ткани и пояса из светлых раковин. Густые черные волосы прикрывали маленькую грудь. Лицо было круглое, с миндалевидными глазами и плоским носом. На лбу – прямая челка. Когда ее откидывал ветер, над бровями можно было увидеть татуировку – маленькие синие точки, у которых, казалось, имелось какое-то особое значение. Этот знак был похож на руны, начертанные на полированном камне, висевшем на кожаном шнурке у девушки на шее.

Элизабет тут же осознала, как мало ей известно о туземцах. Она жила на Доминике уже несколько недель, но все еще совершенно ничего не знала ни об острове, ни о его коренных жителях. Элизабет также понятия не имела о языке, вере, обычаях и традициях карибов. Правда ли, что они каннибалы? Или все это слухи, которые нарочно распустили люди Артура Говарда, чтобы безнаказанно уничтожить коренное население карибского острова? Как бы там ни было, эта молодая женщина спасла ей жизнь. Элизабет была у нее в долгу.

– Меня зовут Элизабет. – Женщина подняла руку и приложила ее к груди. – Лиззи. – Так было короче и легче произносить. – Я – Лиззи. А ты?

Девушка скопировала ее жест: положила руку на грудь и слегка улыбнулась. Ее зубы были безупречно белыми.

– Цена, – произнесла индианка немного гортанно, но вполне понятно. Она указала на Элизабет и произнесла: – Лиз-зи.

Элизабет нерешительно улыбнулась:

– Точно. Ты говоришь на моем языке?

– Мало. Немного слов. Больше на французском.

– Где ты ему научилась?

– Белый, – коротко сказала девушка и указала на двух убитых мужчин. – Убрать. Сейчас.

Элизабет испуганно оглянулась на трупы. Потом неохотно оглядела окрестности в поисках подходящего места, где можно было бы вырыть могилу.

Цена уже приступила к делу. Она начала копать руками песок между кустов у подножья каменной стенки, отбрасывая камни. Девушка усердно рыла все глубже и глубже и кивком головы велела Элизабет делать то же самое. Вместе одними лишь руками они выкопали неглубокую могилу. Вдвоем перетащили трупы в яму, зарыли в песок и привалили камнями и ветками.

Преодолевая отвращение, Элизабет старалась действовать целеустремленно и эффективно. Ей хотелось убраться отсюда как можно дальше, но сначала нужно было замести следы. После того как тела мужчин были засыпаны, она попыталась взглянуть на могилу глазами случайного прохожего. Место, скрытое в густом кустарнике, с расстояния в несколько шагов казалось абсолютно неприметным. Но это не помогло ей вернуть себе самообладание. Элизабет глубоко дышала, чтобы подавить вновь подкативший к горлу приступ тошноты.

Цена забросала песком окровавленные следы, оставшиеся в тех местах, где умерли мужчины. Элизабет сняла с себя сорочку: на ней остались брызги крови, которые невозможно было отстирать на скорую руку. Недолго думая женщина зарыла сорочку недалеко от могилы. К счастью, ее платье осталось чистым, это избавляло Элизабет от необходимости давать пространные объяснения Деирдре и просить ее позаботиться о стирке.

Элизабет уже натянула платье и надела туфли, как вдруг вспомнила о проклятой лодке. Женщина быстро обернулась к воде, но оказалось, что течение отнесло лодку уже довольно далеко.

– Черт побери! – воскликнула Элизабет. Ее уже не беспокоило то, что ко всем прочим ее промахам добавится еще и сквернословие. – Если кто-то обнаружит лодку, этих двоих наверняка станут искать.

Цена проследила за ее взглядом и покачала головой:

– Белые не искать. Подумать, большая рыба приплыть и съесть.

– Ты имеешь в виду акулу?

Элизабет помолчала и наконец кивнула:

– Ты права. Кроме того, оба матроса были сильно пьяны. Они легко могли свалиться за борт. Что им здесь было нужно?

– Женщина, – сказала Цена.

Ответ прозвучал лаконично. Элизабет неловко кивнула. Ей было неприятно, что она сама до этого не додумалась. Конечно, мужчины последовали за ней. Они узнали, что она отправилась одна на прогулку за пределы деревни. Негодяи просто сели в свою лодку и спокойно гребли за ней вдоль берега.

Элизабет сглотнула, но комок в горле не исчез. Этого не должно было случиться. Двое мужчин были убиты из-за нее. И пусть они были подлецами, у них была лишь одна жизнь, и теперь она оборвалась.

Женщина присела на скалу и подперла голову руками. У нее в висках пульсировала боль. Желудок судорожно сжимался, но в нем уже не было ничего, что могло бы выйти наружу. Когда индианка встала перед Элизабет, та устало подняла голову.

– Все хорошо? – спросила Цена.

Элизабет пожала плечами. Все было плохо.

– Злой человек, – сказала Цена сердито, и Элизабет удивленно взглянула на нее. Цена поджала губы, ее глаза горели ненавистью. – Он так же сделать со мной.

Туземка описала все красноречивыми жестами. Элизабет беспомощно смотрела на девушку.

– Кто? Тот, с бородой?

Цена кивнула.

– Он сделать ребенка. – Туземка указала на свой живот.

– Бородач тебя изнасиловал и ты от него забеременела? Когда это случилось?

– Шесть лун назад. – Цена указала на воду: – Там получился. Три недели назад.

– Ты говоришь, что у тебя… А ребенок?.. Где?..

– Рыбы съесть, – равнодушно ответила Цена.

Потрясенная Элизабет с трудом пыталась подыскать слова, но вдруг замолчала. Против солнца показались приближающиеся силуэты. Цена отступила на несколько шагов в кустарник. Элизабет спрыгнула с утеса, готовая пуститься наутек. Но потом с облегчением вздохнула. Это была Деирдре! Ее сопровождали Олег, Джерри, Сид и Эдмонд.

– Это мои люди, – объяснила она Цене, которая зорко следила за незнакомцами.

Маленькое лицо почти полностью скрылось за кустами гибискуса. Темные глаза сверкали между цветков, над головой виднелось острие копья.

– Ты можешь выйти. Они ищут меня.

Цена нерешительно выбралась из кустов. Деирдре побежала вперед, заметив Элизабет у скал.

– Святые небеса, миледи! Мы так волновались за вас!

– Мне очень жаль. Я отправилась гулять и совершенно позабыла о времени.

– Вы плавали!

Деирдре с укором взглянула на мокрые волосы Элизабет.

– Одна! Как вы только могли?!

– Ох, ну пожалуйста, не поднимай столько шума по пустякам. У меня все хорошо.

Элизабет вела себя непринужденно, не обращая внимания на укоризненные и озабоченные взгляды.

Деирдре с заметным недоверием посмотрела на Цену.

– Кто это? – поинтересовалась ирландка.

– Это индианка. Мы случайно разговорились.

– О, она разговаривает на нашем языке? – выказал заинтересованность Эдмонд.

Он подошел ближе, но потом остановился на расстоянии, когда Цена отступила назад.

– Я священник, – приветливо произнес он. – Слуга Господа.

Цена молча наблюдала за ним.

– Меня зовут Эдмонд. Пастор Эдмонд. А как тебя зовут, дитя мое?

– Цена, – ответила за девушку Элизабет.

Ее бросило в жар, она чувствовала себя несчастной. Грудь болела, налившись молоком. Наверное, Фейт уже кричит от голода, ее давно нужно было покормить.

– Давайте пойдем домой. Я не хочу больше заставлять мисс Джейн ждать.

– Девочка, хочешь пойти с нами? – с надеждой спросил Эдмонд. – Мы могли бы поговорить… Ты станешь объяснять мне слова из твоего языка, а я тебе объясню слова из своего.

– Эдмонд! – поторопила его Деирдре. – Не думаю, что эта девушка захочет пойти с нами. К чему ей это?

– Ну, изучать чужой язык всегда полезно! К тому же тогда она сможет правильно молиться. – Священник вопросительно посмотрел на туземку: – Ты уже когда-нибудь молилась?

– Ей больше пригодилась бы ткань на платье, чем молитвы, – заметил Джерри.

Он старался не смотреть на обнаженную грудь молодой туземки, но безуспешно. Было заметно, как прыгает его кадык. Олег между тем спокойно осматривал окрестности. Он был расслаблен, на лице – никаких эмоций. Девушка-индианка его, казалось, совершенно не интересовала.

– Может, ей нужен бисер? – предположил Сид. – Всем индейцам он нужен. – Он взглянул на девушку с дружелюбной беззубой улыбкой. – Хочешь немного бисера, девочка? Думаю, в моем матросском мешке завалялась пригоршня-другая.

– Нельзя заманивать девушку такими пустяками, – сказал Эдмонд. – До нее нужно донести слово Божье. Это намного ценнее, чем весь бесполезный хлам, которым туземцев постоянно приманивают белые.

Элизабет же хотелось поскорее покинуть это место. Она нетерпеливо закончила разговор:

– Цена может пойти с нами, если захочет. – Она обратилась к туземке: – Цена, ты хочешь пойти с нами? Тебе дадут еду и сорочку. За это тебе не придется молиться, если ты не захочешь.

Эдмонд пролепетал что-то в знак протеста, но Элизабет не обращала на него внимания. Она вопросительно взглянула на девушку:

– Ну что, ты идешь?

Цена пожала плечами, а когда белые люди тронулись в путь, молодая туземка осталась стоять. Эдмонд нерешительно присоединился к остальным, поглядывая через плечо на индианку в надежде, что она еще одумается.

Спустя некоторое время Элизабет обернулась и увидела, что Цена на некотором расстоянии следует за ними.

 

16

Никто ничего не говорил Фелисити, но она знала, что плаванье наконец подходит к концу. Она взволнованно бегала туда-сюда вдоль леера и смотрела на сушу, которая появилась на горизонте. Ветер задувал девушке под юбку, и ей приходилось крепко держать рукой тяжелую ткань: моряки на носу только и ждали момента, когда можно будет хотя бы мельком взглянуть на ее ножки. Ветер трепал волосы Фелисити, и она нетерпеливо убирала их с лица. Вот так, одной рукой прижимая платье, а другой поправляя волосы, она смотрела вдаль. Это была Европа! Это должна быть Европа! После того как они несколько недель просидели во время штиля посреди бесконечной водной пустыни, все же подул попутный ветер и понес корабль дальше.

На Азорских островах «Элиза» несколько дней стояла у богом забытого клочка суши, чтобы пополнить запасы воды и провизии, а потом наконец направилась в сторону Англии.

Изо дня в день Фелисити не сводила глаз с горизонта. Всякий раз, когда ей чудилось, что вдали, вынырнув из бескрайнего океана, показалась полоска земли, девушка подбегала к Джону Иверсу, чтобы взглянуть в подзорную трубу. Боцман добродушно разрешал ей это. Он потребовал, чтобы Фелисити немедленно сообщила ему, как только заметит землю. Случайно так и вышло. Девушка тут же доложила об увиденном боцману. Но ее разочарованию не было предела, когда обнаружилось, что это всего лишь маленькие острова. Фелисити знала, что ее детское волнение и ожидание забавляли Иверса и Дункана, но ей было все равно.

В то утро на горизонте показалось что-то большое – длинная линия побережья. Фелисити вновь подбежала к Джону Иверсу, который стоял под натянутыми парусами фок-мачты, наблюдая за матросами. И, когда девушка в очередной раз попросила у него подзорную трубу, боцман с широкой улыбкой передал ей оптический прибор:

– Да, молодая леди, предчувствие вас не обмануло. Впереди Португалия. Теперь наше путешествие действительно близится к концу.

Фелисити, не обращая внимания на задорный смех, поспешила к капитанской каюте, где, согнувшись над большим столом, Дункан проводил навигационные расчеты. Когда она ворвалась в каюту, он поднял голову. Фелисити удивилась тому, что после стольких недель плавания он умудрился сохранить приличный, аккуратный вид. Капитан ежедневно брился, тщательно причесывался, менял рубашку минимум дважды в неделю и даже периодически приказывал принести ему воды для мытья. К концу плаванья Фелисити сама себе казалась поросенком, выбравшимся из лужи. От ее платьев разило пóтом, юбки были усеяны пятнами, волосы блестели от жира, кожа на голове чесалась, а зубы покрылись налетом.

По поводу зубов Фелисити особенно переживала, ведь она предусмотрительно упаковала все, кроме маленького свертка со специальным платком. Анна великодушно предложила ей пользоваться ее платком, но Фелисити к нему не прикоснулась. Несколько лет назад Анна потеряла коренной зуб, вместо него теперь была дырка – цирюльнику пришлось вырвать его из-за костоеды. Фелисити подозревала, что, если она будет пользоваться зубным платком Анны, ее ждет такая же болезненная процедура. Она бы, наверное, воспользовалась платком Дункана: его зубы, насколько можно было судить, были целы и как для мужчины, которому за тридцать, оставались в удивительно хорошем состоянии. Но Фелисити стеснялась попросить его об этом. Они не были настолько близки.

Фелисити уже лучше относилась к Дункану, но все же не могла до конца преодолеть робость, возникавшую в его присутствии. Капитан раздавал на палубе команды, кивком головы или властным словом, после чего дюжина мужчин карабкалась на головокружительную высоту или, стоя на коленях, терла доски палубы. Это всегда пробуждало у Фелисити благоговейный трепет. Она больше не боялась Дункана так, как в начале знакомства. Девушка знала, что тот никогда не причинит ей зла, хоть раньше и был пиратом, совершал ужасные злодеяния. От одного вида пистолетов и тяжелой сабли, которые висели на стене его каюты, у Фелисити по спине пробегали мурашки. Поза Дункана была расслабленной, на лице сияла любезная улыбка, но девушка точно знала, что в момент опасности он в один миг готов превратиться в другого человека. Того, кто не задумываясь может убить. Лиззи рассказывала ей о нападении во время восстания рабов, жертвами которого они с Дунканом чуть не стали. Тогда он, сидя верхом на лошади, насмерть уложил троих нападавших. «Он был быстрее молнии, – говорила Лиззи. – И я точно знала, что ни один из них больше не поднимется».

Фелисити задавала себе вопрос, почему эта история пришла ей в голову именно теперь, в такую радостную минуту.

– Снаружи уже видна Европа, – выпалила девушка с порога.

Уголок рта капитана приподнялся в едва заметной улыбке:

– Вот как. А это точно?

– Да. Джон Иверс сам мне сказал. Он считает, что это Португалия.

– Тогда мы держим правильный курс.

Фелисити заметила, что Дункан над ней подшучивает. Рассердившись, она решила сменить тему.

– А где Анна? – поинтересовалась девушка.

– Под палубой. Один из матросов заболел.

– Ох! Ну хорошо, тогда я подожду ее здесь.

Фелисити присела на скамью и начала читать одну из книг Анны, но не могла сосредоточиться и все время сбивалась. Фелисити горела желанием рассказать своей подруге, что на горизонте появилась Европа, но она испытывала отвращение к средней палубе и не хотела спускаться туда, где жили моряки. Фелисити хорошо знала, как выглядит все там, внизу. Три года назад во время путешествия из Англии на Барбадос они с Лиззи несколько недель жили на средней палубе в таких ужасных условиях, какие трудно себе представить.

Гамаки висели под стропильными балками вплотную друг к другу, и воздух поступал только через орудийные порты и отверстие трапа, ведущего вниз. Под палубой было темно и сыро, не говоря уже об одуряющем зловонии, которое распространяли матросы, всю дорогу ни разу не менявшие одежду и даже не мочившие тело водой, по крайней мере, для того чтобы помыться. На большинство из них было страшно смотреть: бородатые лица, всклокоченные волосы, бесстыдные взгляды, бросаемые на Фелисити, когда та попадалась кому-нибудь из них на пути. К счастью, такое случалось нечасто. Матросы жили на носу, а девушки – на корме судна.

Фелисити считала высшим проявлением порядочности то, что Дункан предоставил им с Анной на время путешествия свою каюту. Девушки вместе спали в алькове на широкой кровати, а капитан ютился на лавке под окном. Днем они находились в каюте вместе. Здесь они ели, а Дункан, склонившись над картами, занимался навигационными расчетами. Плаванье, не считая штиля, прошло без происшествий и крупных неприятностей. Фелисити знала, что этому следует радоваться. И все же ей не верилось, что плаванье подошло к концу. Она ненавидела жизнь на судне так сильно, что иногда ее переполняла тревога. В конце концов, ей предстояло выйти замуж за капитана. Никлас любил свой корабль, он был моряком до мозга костей, и Фелисити лишь надеялась, что муж не заставит ее сопровождать его в дальних странствиях. Он командовал вест-индским парусником «Эйндховен», который был в два раза больше, чем «Элиза», – каюты казались более просторными и комфортными, чем на корабле Дункана.

Но Фелисити страстно молилась о том, чтобы Никлас вскоре стал вести спокойную семейную жизнь на суше, а не предпочел морские походы. Тем более в такие смутные времена. Война, о которой рассказывали перед их отъездом с Доминики, все больше разгоралась. Фелисити надеялась, что, когда она отправится к Никласу в Амстердам, у нее не возникнет трудностей. Больше всего ей хотелось, чтобы «Элиза» причалила в этом городе. Тогда Фелисити сошла бы на сушу, так и не добравшись до Англии. Но, услышав об этом, Дункан замахал руками: это было слишком опасно.

– Можно считать, что нам повезло, если мы живыми и невредимыми доберемся до Англии, – резко произнес он, когда разговор зашел на эту тему. – Эта война – война на море, Фелисити. Она происходит между кораблями, которые друг друга обстреливают. Прибрежные воды наиболее опасны. Поверь мне, будет лучше, если сначала ты отправишься в Рейли-Манор. Там ты сможешь спокойно обдумать, как, соблюдая осторожность, с охраной, попасть в Амстердам. Наверняка что-то придет тебе на ум. Я не стану высаживать тебя где попало, бросая на произвол судьбы.

Больше Фелисити ничего не удалось добиться. Она с отчаянием смотрела в будущее. Все это займет столько времени! Анна пыталась приободрить ее. Фелисити считала, что подруга почти справилась со своей меланхолией. Иногда Анна даже проявляла инициативу.

– Если ты не найдешь человека, который согласится сопроводить тебя до Голландии, это сделаю я, – заявила она. – Тебе нельзя ехать туда одной!

Фелисити радовалась тому, что Анна была на ее стороне. Она оказалась приятной попутчицей. Конечно, это не Лиззи, к которой Фелисити относилась с такой любовью, что ее сердце до сих пор разрывалось при воспоминании о прощании на Доминике. Но жизнь рядом с Анной тоже была не слишком напряженной и утомительной. Нрав у нее был спокойный, уравновешенный, девушка отличалась сдержанностью и всегда была в хорошем настроении. Она не лезла на рожон и, казалось, никогда не сердилась. Лиззи часто теряла терпение, и всякий раз, когда ей что-то не нравилось, ее дурное настроение отражалось на других. В основном это было связано с Дунканом, который иногда доводил жену до белого каления.

Анна же оказалась совсем другой; подчас она была даже скучной, но постепенно менялась. В начале путешествия она иногда могла праздно сидеть часами в каюте, погрузившись в свои мысли. Но со временем стала более оживленной, начала вязать, заботиться о больных матросах и вести путевой дневник. Фелисити всякий раз удивленно спрашивала, что же туда можно каждый день записывать.

Фелисити сидела как на углях, пока ее подруга не появилась в каюте.

– Анна, ты только представь, я видела побережье Европы! Мы скоро прибудем на место!

Анна лишь сдержанно кивнула, словно не особо радовалась тому, что ее путешествие скоро завершится. Фелисити почувствовала, как у нее внутри закипает злость. Анна должна была с нетерпением ждать этого момента, чтобы наконец избавиться от пессимистического настроения! Но потом Фелисити заметила на лице подруги озабоченность.

– Что случилось? – смутившись, спросила она.

Анна вытерла руки платком, и Фелисити с ужасом заметила, что тот был в крови.

Дункан резко бросил циркуль на стол, на котором лежала карта, и тоже вопросительно посмотрел на Анну.

– Питер? – спросил он.

Анна печально кивнула. Фелисити закусила нижнюю губу. Питер был корабельным юнгой, единственным из команды, кто не нагонял на Фелисити страх при встрече. Не считая боцмана Джона Иверса, он чаще всех забегал на нос корабля. Питер отвечал за чистоту в каюте капитана: драил пол, занимался стиркой одежды Дункана и приносил еду, приготовленную коком на камбузе в средней части корабля. Это был резвый подросток тринадцати лет с бесчисленными веснушками и вечно взъерошенными светлыми волосами. Два года назад мальчишка сбежал из дома – не смог больше терпеть побои отчима-пьяницы, – и Дункан приютил его на борту «Элизы». Джон Иверс взял мальчика под свою опеку. Для боцмана юнга стал сыном, которого у него никогда не было.

– Я положила ему на грудь горячий компресс и напоила отваром из трав, – сказала Анна. – Джон сейчас рядом с ним.

Взгляд ее был печальным, а голос немного дрожал. Фелисити поняла, что жизнь мальчика в опасности. Последнее время она часто слышала его кашель и вспоминала, как Дункан то и дело отправлял мальчика в свою каюту, чтобы тот отдохнул. Фелисити также заметила, что юнга уже три дня не появлялся на палубе.

– Как у него обстоят дела? – напрямую спросил Дункан.

Анна лишь покачала головой. Фелисити испуганно сглотнула. Она вдруг со всей отчетливостью поняла, каких жертв может стоить путешествие через Атлантику. Во время своего первого плаванья, три года назад, Фелисити почти каждый день видела, как умирают матросы. Они обрели одинокую холодную могилу в водных глубинах. Никлас как-то объяснил Фелисити, что это обычное дело, от этого никто не застрахован, как и от наказания. Часто он считал необходимым пороть плетью не подчиняющихся, строптивых членов команды, привязывая их к мачте. Голландец говорил, что такова жизнь на корабле. Непокорность, драки, поножовщина, воровство… Кто-то постоянно нарушает правила, и если капитан, используя все возможные средства, не наведет порядок на борту, мятеж гарантирован. Фелисити ненавидела свист плети-девятихвостки, но еще больше – жалобные крики терзаемых нарушителей. Впрочем, она воспринимала это как неизбежное.

Только в тот момент, когда перед ней предстала Анна с окровавленным платком, Фелисити впервые осознала, что на «Элизе» до сих пор никого не секли и не хоронили в ужасной морской могиле. А на «Эйндховене» это было привычным делом… Нахмурившись, девушка задумалась, в чем же причина. «Эйндховен» был гораздо больше «Элизы», а команды голландских судов, направлявшихся в Вест-Индию, были более многочисленными. Может, причина крылась именно в этом? Фелисити решила как-нибудь спросить об этом у Дункана.

Однако потом она сама догадалась, отчего так происходит: матросы на «Элизе» были свободными людьми. Ни одного из них не принуждали к работе на борту, как это делалось на «Эйндховене». Люди Дункана ходили с ним под парусами, потому что не хотели другой жизни, потому что именно эту жизнь они выбрали. Они все еще были пиратами, связавшими себя клятвой и подчинявшимися своему капитану, хотя больше и не занимались каперством, а получали прибыль в основном от своих торговых походов. Таким образом, их работа оплачивалась.

На крупных вест-индских кораблях ситуация была иной. Капитаны отправляли в города специальные отряды, которые отбирали крепких людей для того, чтобы сформировать из них команду корабля. Под покровом ночи специально нанятые молодчики избивали и похищали здоровых молодых людей, а когда те приходили в себя посреди открытого моря, им не оставалось ничего другого, как вкалывать, чтобы заработать на еду и воду. Никлас считал это необходимостью, и Фелисити старалась ему верить. Но теперь, глядя на озабоченное лицо Дункана, который, казалось, пришел в отчаяние из-за одного больного юнги, в душу девушки закрались серьезные сомнения в том, что точка зрения Никласа была правильной.

«Он с этим должен покончить! – промелькнуло у нее в голове. – Несправедливо принуждать людей к такой жизни!» Фелисити поклялась себе, что убедит жениха отказаться от морских путешествий, по крайней мере на тех кораблях, где команду набирают подобным образом. Хотя бы потому, что это слишком опасно. У каждого человека лишь одна жизнь, и Фелисити не допустит, чтобы Никлас постоянно ею играл.

Насколько хрупкой может быть человеческая жизнь, Фелисити поняла два дня спустя, когда Питер умер. Анна просидела рядом с ним без сна всю ночь, много раз пытаясь снизить температуру, но кровавый кашель мучил мальчика много часов подряд. Его молодое тело сопротивлялось неизбежной гибели, оно тряслось в конвульсиях, пока наконец перед самым рассветом Питер не испустил дух.

Дункан спустился к его гамаку и приказал Джону забрать тело юнги. Перед смертью мальчика боцман взял Питера за руку и не отпускал ее, пока тот не скончался. Капитан стоял, стиснув зубы, и смотрел на белокурую голову, на детское лицо, на котором отражалось отчаянное сопротивление смерти. Джон сидел на табуретке с другой стороны, обхватив голову руками. Его плечи вздрагивали – он беззвучно плакал. Анна стояла рядом с ним; от бессонной ночи у нее под глазами залегли темные круги. Девушка не произносила ни слова. Она сжала губы, в ее взгляде читались злость и отчаяние. Дункан нашел в себе силы произнести короткую молитву, к которой нерешительно присоединились Джон и Анна.

Пришел комендор и зашил тело Питера в гамак – таков был морской обычай. С началом утренней вахты тело юнги вынесли на палубу. Моряки собрались возле леера. Дункан произнес короткую речь. Густой туман окутал корабль, усиливая зловещий характер этой сцены.

За ночь «Элиза» обогнула Иберийский полуостров, и теперь в поле зрения моряков было французское побережье у входа в пролив Ла-Манш, где в утренних сумерках судно встретилось с полосой тумана – трепещущей, влажной, серой мглой, которая вынудила Дункана свернуть паруса и регулярно выбрасывать за борт поплавок лага, промеряя глубину, чтобы «Элиза» не села на мель. Мужчины, выстроившиеся полукругом на палубе, опустив головы и сложив в молитве руки, провожали мальчика, веселая улыбка которого еще неделю назад озаряла палубу. Он всего несколько дней не дожил до своего четырнадцатилетия. Фелисити и Анна стояли чуть поодаль, возле рулевой рубки, и безутешно рыдали.

Джон Иверс уже готов был перекинуть тело через фальшборт, как вдруг в воздухе рядом с ними громко просвистело пушечное ядро. Над их головами треснула фок-мачта, щепки разлетелись в стороны. Моряки с криками бросились врассыпную. Дункан краем глаза заметил, что двое из них упали и остались неподвижно лежать. У одного из глаза торчала огромная щепка, он был мертв. Другой был еще жив, но кровавая лужа, расплывавшаяся под ним, не оставляла сомнений: его последний час пробил.

Дункан потер макушку – что-то упало ему на голову, но он был в сознании, хоть на мгновение у него и потемнело в глазах. Капитан отдал приказы команде, направил растерявшихся женщин к каюте и побежал на пушечную палубу.

Корабль, с которого прогремел выстрел, стоял всего в сотне шагов от «Элизы». Это был голландский флейт с приземистым крепким корпусом и низкой надстройкой. Из орудийных портов торчали тяжелые железные пушки, из жерл которых поднимался пороховой дым, смешиваясь с клубами тумана.

– Поднять грот! – крикнул Дункан, а сам бросился к вращающейся пушке, закрепленной на корме, потому что был к ней ближе всех. – Обрубить канаты с фок-мачты! Подготовить орудия по левому борту!

Капитан лихорадочно пытался зарядить кормовую пушку, но ядро выскользнуло у него из пальцев. С неясным удивлением Дункан обнаружил, что оно измазано кровью. Пока капитан соображал, откуда, черт побери, она взялась, он заметил, что кровь текла у него из рукава: ему в плечо попал один из разлетевшихся осколков. Дункан тут же ощутил жгучую боль, и у него внезапно разболелась голова. Из раны на макушке тоже сочилась кровь, хоть и не так обильно, как из плеча.

Капитан попытался не обращать внимания на раны, но вдруг со смешанным чувством удивления и ярости обнаружил, что его ноги подкашиваются. Все вокруг завертелось. Боясь упасть, Дункан нехотя сел на палубу, которая уже стала скользкой от его крови.

– Джон! Сюда! И прихвати с собой чертову повязку! – Дункан хотел прокричать эти слова, но его голос прозвучал слабо и почти жалобно.

Матросы вокруг него выполняли все, что он приказал, и даже больше: под палубой слышался властный голос главного канонира, а над ним – скрежет и трепыханье тяжелой парусины на грот-мачте. Паруса лениво наполнялись ветром. Дункан заметил, как корабль постепенно пришел в движение и выскользнул из опасной зоны.

Капитан хотел отдать приказ стрелять, но больше не смог произнести ни слова. Его взгляд затуманился.

– Дункан? – Это произнес Джон. – Проклятье, парень, тебя ранило! Дай-ка взгляну!

Над капитаном запорхали руки, ощупали его голову, руку. В плече, казалось, торчала раскаленная кочерга. Дункан хотел вскрикнуть, но даже это ему не удалось. Он погрузился во всепоглощающую темноту.

Анна едва дышала от страха. Грохот орудийного залпа прямо у нее под ногами заставил девушку вскрикнуть от ужаса. Все произошло так неожиданно. Прямо перед этим над палубой прозвучал приказ открыть огонь. С вражеского корабля снова выстрелили, и Анна опять закричала, когда послышался треск. Звук долетел с носа судна. Это было так близко, что девушка испытала смертельный ужас.

«Элиза» шла под парусами. Судно удалялось от врагов все глубже в спасительный туман. Но достаточно ли быстро оно двигалось?

В каюту проникал едкий запах сгоревшего пороха. Теперь Анна заметила, что в потолке зияет дыра: верхушка фок-мачты оторвалась и пробила доски. Фелисити сидела на лавке странно отрешенная. Она смотрела перед собой, ничего не замечая вокруг и обхватив себя руками, словно хотела сама себя утешить. Девушка даже не взглянула на дверь, когда та распахнулась и в каюту влетел Джон. Он тянул за собой Дункана, взвалив его на плечо и одновременно обнимая другой рукой. Анна увидела кровь и снова вскрикнула, но ее ужас быстро уступил место жажде деятельности. Вместе с Джоном они дотащили Дункана до стола и взвалили его на столешницу. Капитан застонал, но так и не пришел в себя.

– Он потерял много крови, – сообщил Джон. – Я наложил временную повязку, вы должны как следует перевязать ему рану. Капитан лишился сознания, когда что-то упало ему на голову. Поверните его на бок: может статься, что его снова стошнит, один раз его уже вырвало.

Боцман поспешил обратно к двери.

– Мне нужно снова наверх, взглянуть, оторвались ли мы от проклятого голландца. Может, этот флейт – только часть флота. Тогда остальные корабли тоже где-то неподалеку и разорвут нас на части, как только мы окажемся у них на виду. Вы сможете перевязать капитана?

– Все будет в порядке, – ответила Анна, склонившись над Дунканом. – Я позабочусь о нем!

Джон внимательно посмотрел в сторону Фелисити.

– О мисс Фелисити вам тоже придется позаботиться. – С этими словами он покинул каюту.

Анна как раз доставала свежие полотенца из комода и в волнении обернулась. Фелисити по-прежнему сидела, сгорбившись на кровати, ее лицо было серым и странно искаженным.

– Фелисити! – Анна в испуге бросилась к ней. – Что с тобой?

Вместо ответа прозвучал лишь тихий стон, и когда Анна осторожно отвела руку подруги в сторону, то увидела под ней большое темное пятно. Между ребрами и бедром платье намокло от крови.

– Ты же ранена! – испуганно вскрикнула Анна. – Дай-ка я посмотрю!

Она бросилась к своему дорожному сундуку и достала ножницы, которыми быстро вспорола платье Фелисити.

– Нет, – слабо возразила та. – Сначала Дункан…

– Этот все выдержит, он крепкий.

Анна затаила дыхание, когда увидела рану в боку подруги. Возле талии зияла дыра, да такая большая, что в нее могли бы пролезть два пальца.

– Большой осколок, – пробормотала Фелисити. – Я его вытащила, но кровь идет не переставая.

Она вздрогнула, и Анна не смогла понять, от боли или от страха: в этот миг снова прозвучал пушечный залп. Но теперь он был дальше. Они удалились от вражеского судна. Анна лихорадочно начала перевязывать рану Фелисити. Она прижала к ней чистый льняной платок и обернула его вокруг тела. Анна еще не закончила перевязку, как Фелисити потеряла сознание: повалилась на бок, не произнеся ни звука, но подруга успела ее подхватить.

Дункан тем временем неподвижно лежал на столе. Когда корабль попал в штормовое волнение при ослабевающем ветре, Анне пришлось схватить капитана обеими руками, чтобы тот не свалился на пол. В то же время Фелисити с трудом сидела на лавке. Чтобы подруга не упала, Анна села рядом с ней. Она смотрела на обоих раненых, чувствуя какой-то истерический задор. Ей нужно позаботиться одновременно о двух своих друзьях, которые были ближе к смерти, чем к жизни, а у нее было всего лишь две руки!

Анна подавила нарастающую панику и кое-как приступила к работе. Сначала она осторожно уложила Фелисити на скамью. Решительно орудуя ножницами, освободила туловище Дункана от одежды. Когда Анна удалила изорванную, пропитанную кровью сорочку и временную повязку, стало видно, что рана капитана не такая тяжелая, как казалось вначале. Осколок толщиной в палец впился в тело чуть пониже плечевого сустава, но засел не так глубоко, как у Фелисити. Свежий компресс и плотная повязка кое-как остановили кровотечение. Потом Анна зашила рану на затылке и тоже перевязала ее. Большего она сделать не могла. Девушка с удовольствием перетащила бы Дункана на кровать и уложила бы рядом Фелисити, тогда они хотя бы оба лежали на мягком. Кровать в алькове была достаточно широкой. Но у Анны не хватило бы на это сил. Ей должен помочь Джон или кто-нибудь еще.

Тем временем корабль снова был в спокойном фарватере. Анна в очередной раз убедилась в том, что ее пациенты удобно лежат на лавке и столе и не свалятся, и только потом отважилась выйти на палубу, чтобы найти Джона Иверса.

Снаружи было влажно, прохладно и относительно тихо. «Элизу» все еще окутывал туман. Джон стоял у фальшборта возле рулевой рубки и напряженно вглядывался в густой белесый суп, который омывал их со всех сторон. Иногда боцман вытаскивал компас и негромко отдавал приказ рулевому. Анна уже хотела подняться к нему, как вдруг услышала стоны. Только теперь девушка заметила раненых, которые лежали на палубе у основания грот-мачты. Атака повлекла за собой тяжелые потери. Повсюду виднелись брызги крови, палуба была покрыта маленькими и большими щепками. Они откололись от грот-мачты, превратившись в бесчисленные смертоносные обломки. Двое мужчин погибло. Матросы оттащили их в сторону и уложили возле трапа на нижней палубе, где покойники никому не мешали. О раненых заботился корабельный кок, кое-как справляясь с этим заданием. Собственно, это входило в обязанности парусного мастера, который хорошо зашивал раны, но тот оказался одним из убитых.

Анна не колебалась. Выходя из капитанской каюты, она прихватила с собой свежий перевязочный материал. По пути девушка попросила двух членов команды пойти с ней и помочь перенести капитана и госпожу Фелисити на кровать. Прежде чем мужчины приступили к делу, Анна обернула обнаженное туловище девушки простыней. Один из матросов отнес раненую на кровать, а потом настал черед и капитана. Моряки осторожно подняли его, однако Дункан пришел в себя и приказал им поставить его на ноги. Матросы повиновались беспрекословно. Но у Дункана тут же подкосились колени, и его все-таки перенесли на кровать. Он лежал рядом с Фелисити, глядя в потолок, пока его глаза снова медленно не закрылись.

Анна опять поспешила на палубу, чтобы помочь остальным раненым. Она перевязывала многочисленные раны, помогая коку накладывать шину на сломанную руку главного канонира. Тот стоически продолжал выполнять свои обязанности, владея лишь одной рукой; сломанная конечность висела на перевязи, которую канонир сделал из собственной рубахи. Разумеется, он вытерпел болезненную процедуру, ни разу не застонав.

Когда все было закончено, Анна отправилась к Джону на корму. Его глаза налились кровью, на морщинистом лице отражалась усталость. Он стоял, широко расставив ноги и постоянно вглядываясь в туман, который, казалось, стал понемногу рассеиваться. Начал моросить дождь, ветер крепчал. Над головами хлопали паруса, наполняясь бризом, который гнал «Элизу» по неспокойному морю вперед. Анна, пошатываясь, подошла к боцману и крепко взялась за леер.

– Мы продвигаемся вперед? – спросила она, чтобы завязать разговор.

Тот лишь кивнул.

– Тогда я снова пойду к капитану и мисс Фелисити.

Направляясь к каюте, Анна заметила, как сильно устала. Бессонная ночь и многочасовая работа брали свое. Девушке очень хотелось прилечь. Но для этого в ее распоряжении была лишь лавка. Борясь с усталостью, Анна тут же села на пол возле кровати, чтобы быть ближе к Дункану и Фелисити.

Спустя некоторое время Фелисити проснулась и, застонав, спросила, где она находится. Анна тут же успокоила ее и влила ей в рот немного макового молочка, которое несколько дней назад готовила для Питера. Фелисити сделала несколько глотков и вскоре стала вялой.

– Как дела у Дункана? – спросила она, не заметив, что лежит рядом с ним.

Прежде чем Анна успела ей что-то ответить, Фелисити снова заснула.

Анна валилась с ног от усталости. Корабль двигался в равномерном ритме – от волны к волне. Это убаюкивало, и вскоре глаза девушки сами собой закрылись. Ей снился Барбадос, кристально чистые лагуны, снежно-белые пляжи и ярко-зеленые поля сахарного тростника. Снился и Саммер-хилл – ее родной дом. Приют, полный любви, окутанный золотым солнечным светом.

Затем Гарольд Данмор все это разрушил. И, как это часто бывает, дружелюбный, светлый мир сна сменила зловещая темнота. Нахлынули страшные видения. Портниха встала на колени, проверяя длину подола: Анна примеряла свадебное платье. Ее отражение в зеркале… Не такая уж молодая, но довольно привлекательная невеста. Летящие юбки и украшенный роскошной вышивкой лиф – это платье так ей шло. Красивое, необычное… А потом появился Гарольд. Он ворвался в комнату с окровавленным ножом и заколол портниху, прежде чем подступить к самой Анне. Бегство без оглядки. На лестнице – мертвая горничная, ее тоже зарезал Гарольд. На веранде – мать с перерезанным горлом, под ней – лужа крови. А Гарольд уже спускается по лестнице.

Потом – джунгли. Анна бежала, бежала… С трудом ей удалось ускользнуть от убийцы. Он следовал за ней по пятам, а девушка все время путалась в длинном платье. Она слышала дыхание Гарольда, чувствовала, что его руки пахнут кровью. Он так близко! Она должна…

Задыхаясь, Анна проснулась. Кошмар тяжелым каменным жерновом давил ей на грудь. Она часто видела этот сон. Первое время – почти каждую ночь. Только в последние недели Гарольд стал ей сниться реже. Анна уже давненько не видела этого кошмара. Она связывала это с тем, что покинула Саммер-хилл. Чем дальше она от него удалялась, тем меньшую власть над ней имели сны. Решение уехать оттуда было правильным! «Почему же мне каждый раз так настойчиво приходится убеждать себя в этом?» – задала себе вопрос девушка. Вдруг Дункан проснулся и привлек к себе ее внимание.

– Анна, – пробормотал он сдавленным голосом. – Корабль… Мои люди… Господи, у меня гудит голова! Где Джон?

– Он все исполняет как нельзя лучше, – заверила капитана Анна, хотя понятия не имела, как все обстояло на самом деле. Она не знала даже, как долго проспала. – Джон принял командование на себя и сейчас заботится о том, чтобы мы живыми прибыли на место.

Она поднялась с пола и осмотрела Дункана. Капитан выглядел ужасно. Лицо под темной щетиной покрылось мертвенной бледностью, глаза глубоко ввалились в глазницы.

– Джон обо всем позаботится, – повторила Анна. – Мы ускользнули от голландцев и сейчас плывем вперед. Наверняка «Элиза» скоро доберется до английского побережья. Ты ранен, но рана на плече едва ли тяжелее той, которую ты получил во время шторма в прошлом году. Рана на голове тоже неглубокая. Я ее зашила.

– Что за черт…

Дункан заметил, что рядом с ним лежит Фелисити. Она по-прежнему спала – действие снадобья еще не закончилось. Обессиленный капитан пытался встать. Анна остановила его.

– Фелисити ранена, Дункан. Осколок вонзился ей в бок. Я перевязала ее, но Фелисити потеряла много крови, ей нужен покой.

– Дай мне встать, я пойду на нижнюю палубу. Мне хватит и гамака.

– Нет, так дело не пойдет. Вы оба тяжело ранены и должны лежать на удобной постели. Сейчас не до чрезмерной деликатности и щепетильности. Кровать достаточно широка для двоих. В конце концов, я каждую ночь сплю на ней вместе с Фелисити. Твои люди притащили тебя и Фелисити в каюту, и ты останешься здесь и отдохнешь. Хотя бы еще несколько часов. Иначе есть риск, что рана снова начнет кровоточить.

– У тебя хорошо получается раздавать приказы.

Дункан мрачно взглянул на Анну, а потом его стошнило. Девушка подставила ему заранее приготовленную кадку. Когда желудок Дункана освободился от остатков пищи, капитан застонал и опустился на кровать.

– Проклятье, что со мной? Отчего меня тошнит?

– Когда мачта сломалась, ее обломок упал тебе на голову, – Анна постаралась не засмеяться, – и теперь ты в полной мере сможешь ощутить, что такое морская болезнь.

С мрачным выражением лица Дункан отодвинул от себя кадку, а потом откатился как можно дальше от Фелисити.

– Как у нее дела? – поинтересовался он.

– Мне удалось остановить кровотечение, но рана глубокая, – вздохнула Анна. – Я не лекарь, мои знания и умения ограничиваются тем, чему меня научила мать и что я подсмотрела у цирюльника, когда он пользовал больных или раненых рабов и батраков. Швы на раны я накладываю совершенно обычные, а маковое молочко, которое я варю, снимает боль. Большего я сделать не могу.

Девушка удрученно замолчала и затем добавила:

– Может, человеку, который лучше меня владеет искусством врачевания, и удалось бы спасти жизнь Питеру.

– Не выросло еще такой травы, которая помогла бы от кровохарканья. Нужно молиться, чтобы у остальных не началась такая же хворь.

– Пока на борту еще никто не кашляет.

– Будем надеяться, что так будет и впредь.

Нахмурившись, Дункан осмотрел дыру в потолке каюты.

– Это торчит верхушка мачты? Внутрь попадают капли дождя. Нам нужно как можно скорее добраться до ближайшей верфи.

– Сначала ты должен выздороветь.

Капитан хотел что-то возразить, но его снова вырвало. Наружу не вышло ничего, кроме слизи и слюны. Кряхтя, Дункан вновь опустился на кровать. По выражению его лица было видно, что он не слишком-то обращает внимание на свое жалкое состояние.

– А что, если выпить немного рома? – проворчал капитан.

– Нет, спасибо, я его не переношу.

– Не тебе, а мне.

– О, конечно. Я достану для тебя немного рома на камбузе.

Анна подошла к двери.

– И скажи коку, чтобы он выдал людям дополнительный паек. Они натерпелись страха и заслужили немного выпивки.

– Слушаюсь, капитан.

Анна с облегчением улыбнулась. Она поспешила выполнить его приказание. Голос Дункана звучал уже почти так же властно, как раньше. Похоже, ему не понадобится много времени, чтобы восстановить здоровье. Оставалось лишь надеяться, что они преодолеют оставшийся до Англии путь без происшествий. Идя к камбузу, Анна тихо читала молитву.

 

17

Элизабет удобно устроилась в гамаке, который Олег повесил между двумя пальмами. После недавнего дождя природа сияла свежими красками. Теплый ветер быстро высушил влагу, и после обеда солнце блестело золотом. Широкое море было темно-синего цвета – на такую сверкающую роскошь невозможно было насмотреться. Легкий бриз покачивал пальмовые ветви над головой Элизабет. Восточный ветер гнал по лазурному небу белоснежные обрывки облаков.

До ее слуха долетел детский смех: Джонни весело играл с Сидом на песке. Малыш любил уродливого беззубого моряка, который все время шутил и придумывал новые игры, чтобы развлечь мальчика. Сид смастерил для Джонни примитивную маленькую удочку, на которую вдруг клюнула настоящая рыба. Малыш сначала ликовал, но потом стал громко всхлипывать, когда понял, что рыба умрет – ее собирались приготовить на костре. Однако Сиду пришлось спрятать нож и бросить рыбу обратно в воду, пока та еще жива.

Элизабет услышала его слова:

– Когда-нибудь ты научишься ловить и убивать рыбу. Только мертвую рыбу можно съесть, – подытожил Сид. – По крайней мере, в большинстве случаев. Я уже несколько раз ел рыбу живьем. Один раз мы просто умирали от жажды. Это случилось году в сорок третьем. Шесть недель без капли пресной воды. Остались лишь солоноватые остатки в бочках. У меня язык пересох. Ром тоже давно весь вышел. Большинство из нас уже хотели пить морскую воду, что неминуемо привело бы к гибели. Мы закинули сети. Кроме того, оснастили крючками веревки. И утром нам улыбнулась удача: клюнул большой тунец, громадное чудище в два раза больше моего роста. Ах, да что я говорю – в три раза! Мы затягивали его на борт вдесятером, вот сколько силы понадобилось, чтобы вытащить его из моря! А потом тунец лежал на палубе и трепыхался. Джим – так звали нашего тогдашнего кока, сейчас его уже списали на берег – вонзил в рыбу нож по самую рукоятку. Он точно знал, куда нужно бить. Джим хотел достать печенку, и, пресвятые небеса, он вырезал ее. Мы все получили по куску и проглотили ее сырой. Рыба еще долго трепыхалась, пока мы жрали ее печень.

Сид умолк.

– Что я хотел сказать? Хм. Ах да, мы говорили о мертвых рыбах.

Элизабет сдержала смех. Джонни вообще не слышал этот монолог. Мальчик прошлепал по небольшим волнам и с радостным визгом сообщил Сиду, что нашел громадную раковину.

Джерри сидел на песке в нескольких шагах от них и вырезал что-то из куска дерева, принесенного прибоем. Шотландец потребовал, чтобы малыш принес свое сокровище ему. Джерри по достоинству оценил находку и принялся рассказывать историю о том, как посреди открытого моря он нырнул на дно и нашел ракушку, которая была минимум в сто раз больше этой. В ней жила прекрасная принцесса, увешанная жемчугами, а вместо ног у нее был настоящий рыбий хвост.

– Я бы женился на ней, – объяснял Джерри мальчику, – если б не этот рыбий хвост… Я имею в виду: как же мужчине тогда исполнять супружеский долг?

– А что такое жупрушеский голд? – поинтересовался Джонни.

– Хм… об этом лучше спроси у мамы. Но не сейчас, а когда она закончит дремать после обеда.

Элизабет проснулась несколько минут назад и сквозь ячейки гамака незаметно подглядывала за идиллической сценой на пляже. Женщина наслаждалась игрой света и тени, ритмичным шумом моря. Но прежде всего – радостью своего сына, которого как нельзя лучше опекали Сид и Джерри. Их морские байки явно были приукрашены, однако трехлетний Джонни был еще слишком мал, чтобы отличить ложь от правды. Но это ничего, ведь в сказках об эльфах, троллях и великанах, которые иногда рассказывала Деирдре, тоже было много необычного.

Ухо Элизабет уловило плач. Похоже, ее маленькая дочка проголодалась. Краем глаза Элизабет заметила Цену. Держа Фейт на руках, та присела у ствола пальмы, к которой было привязано изголовье гамака. Девушка широко улыбнулась Элизабет. Взгляд женщины упал на барахтающийся сверток, который Цена держала на руках. Индианка приложила девочку к груди. Только что негодовавшая малышка сразу притихла, послышалось довольное чмоканье. Элизабет очень повезло, что Цена к ним прибилась. После преждевременных родов у индианки появилось молоко; его оказалось достаточно, чтобы она могла кормить малышку вместо Элизабет. Молодая мать впервые за долгое время смогла выспаться. Это была роскошь, которую женщина по-настоящему оценила после нескольких напряженных недель. Совсем прекращать кормление Элизабет не собиралась: она не знала, как надолго задержится у них Цена. Мисс Джейн много раз говорила, что из аборигенов не получится прислуги. Они не любят выполнять приказания белых, а делают только то, что приносит им радость, так, по крайней мере, считала вдова.

– Они как дети, живут одним днем, не знают ни спешки, ни обязательств. Ко всему, что может ограничить их свободу, они относятся с подозрением или неприятием.

Элизабет не смогла скрыть улыбку.

– Собственно, это очень разумная позиция. Нам всем хотелось бы так жить, – ответила она.

Мисс Джейн только неодобрительно хмыкнула. Вдова не горела от восторга, видя, что индианка кормит белого младенца своим молоком.

– Вы только посмотрите, какого маленького роста эти людишки, их молоко, наверное, никуда не годится.

Ее невозможно было переубедить, несмотря на то что у самой мисс Джейн раньше тоже была чернокожая рабыня, которая кормила ее дочерей грудью, потому что собственного молока у их матери не было. На Барбадосе черные кормилицы были вполне привычным явлением. Их молоко, конечно, ничем не отличалось от молока туземцев, поэтому Элизабет и слышать ничего не хотела о предрассудках мисс Джейн.

Цена жила у них уже несколько недель, и Фейт отлично росла. Молоком туземки девочка наедалась так же, как и материнским. А радостная улыбка на маленьком личике, когда индианка склонялась над колыбелькой, свидетельствовала о возникшем доверии. К другим жительницам поселения Цена тоже приноровилась, а вот мужчин не любила и обходила стороной. В основном она держалась неподалеку от Элизабет, словно маленькая коричневая тень. Круглое лицо с темными глазами наполовину скрывали черные густые волосы. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, Цена по совету мисс Джейн носила сорочку из набивного ситца, грубые края которой доходили ей до колен. Ночью девушка спала на циновке рядом с колыбелью Фейт, чтобы быть тут как тут, когда малышка проснется. К девочке Цена относилась с большой нежностью, а когда брала ее на руки, просто светилась от счастья.

Когда с туземкой заговаривали, она часто загадочно улыбалась и ничего не отвечала. Цена очень редко пользовалась своим скудным словарным запасом. Казалось, она больше любила молчать. Иногда девушка помогала Эдмонду составлять глоссарий. Пастор спрашивал Цену, как на ее языке называется тот или иной предмет. Она подбирала подходящее слово, которое ирландец сразу же записывал. К своему ужасу, со временем Эдмонд сообразил, что среди карибских племен есть много различных диалектов, иногда абсолютно не похожих друг на друга. На одних говорили преимущественно женщины, на других – мужчины.

Элизабет наблюдала за молодой аборигенкой, которая уселась на корточки под пальмой и кормила Фейт грудью. Подол ситцевой сорочки девушка накинула на головку малышки, чтобы ни один солнечный луч не попал на чувствительную детскую кожу. Цена знала, что самые жаркие дневные часы девочка должна проводить в тени. Элизабет пришлось терпеливо растолковывать это ей. С Джонни в первый год жизни она тоже обращалась очень осторожно, и он редко бывал на солнце. Только когда малыш научился бегать и у него на голове отросла густая копна волос, защищавшая от солнца, Элизабет отправилась вместе с сыном на пляж, чтобы заняться своим любимейшим на сегодняшний день развлечением: они вместе носились по волнам и играли. Джонни самостоятельно научился плавать и нырять, и его совершенно невозможно было оттащить от воды. Его кожа стала такой же, как и у Элизабет, – цвета маслянистого лесного ореха. Теперь Джонни походил на моряков, которые целый день работают на солнце и ветру.

Фейт тоже быстро загорала; ее кожа уже сейчас начала заметно темнеть. Элизабет радовалась этому. Не все белые люди хорошо переносили тропическое солнце, особенно рыжие и белокурые англичане и ирландцы. Деирдре очень редко выходила из дому без шляпы и одежды с длинными рукавами, иначе девушке приходилось страдать от болезненных покраснений на коже. Она так и не смогла привыкнуть к нескончаемому карибскому лету. В жаркие полуденные и послеполуденные часы ирландка предпочитала оставаться в доме. Элизабет видела Деирдре из своего гамака: та сидела на веранде и чинила одежду. Джонни часто во время игр рвал свои вещи, да и взрослые мужчины иногда приносили дырявые рубахи или штаны. В хозяйстве мисс Джейн всегда было что подлатать. Женщины выполняли эту работу сообща, но Деирдре брала на себя бóльшую ее часть, потому что лучше остальных умела обращаться с иголкой и ниткой.

Мисс Джейн подошла с полной корзиной белья и что-то сказала Деирдре. Девушка подняла голову и улыбнулась в ответ. Дородная вдова отправилась к ручью, который протекал неподалеку от деревни. Там часто встречались жительницы поселения, чтобы постирать и поболтать. Так было и в этот день. Элизабет слышала смех и обрывки фраз. Жена мелкого торговца схватилась за правую щеку. Наверное, рассказывала о мучениях, которые причинял ей муж, когда два дня назад вырывал у нее гнилой зуб.

Жена шотландца, разбившего на краю поселения небольшую плантацию табака, красноречивыми жестами показывала объем талии своей служанки, которая вскоре должна была разродиться. Отцом этого ребенка был голландский торговец древесиной, который трагически погиб, захлебнувшись во время последнего большого шторма. Недалеко от женщин, выискивая рыбу, кружила водоплавающая птица. Из джунглей, расположенных за деревней у подножия гор, доносились крики обезьян. Радостный визг Джонни и добродушный смех моряков довершали идиллию. Также радовало довольное причмокивание Фейт и нежное воркование молодой индианки, которая что-то ласково говорила девочке.

В такие моменты Элизабет наслаждалась комфортом. Был бы рядом с ней Дункан, и ее жизнь можно было бы назвать идеальной. Доминика очень напоминала то место, в котором они мечтали построить свое будущее. Кое-кто – зачастую это была жена табачного плантатора, известная брюзга, – постоянно пророчил роковые события, связанные с наплывом на Доминику карибов и черных рабов с других островов. Но Элизабет не обращала внимания на эти мрачные прогнозы. Негров на острове в самом деле было много, но в поселении белых они не показывались. По крайней мере, Элизабет не видела тут ни одного. Приходившие к их жилищам карибы стремились что-нибудь продать или обменять. Слухи о воинственных индейцах с других островов, мечтавших расправиться с белыми, не имели под собой никаких оснований.

Элизабет все же решила подняться – она уже давно бездельничала. Привычным движением женщина выпрыгнула из гамака, потянулась и улыбнулась Цене. Большие глаза девушки смотрели на нее из-под густой копны волос. Элизабет убрала прилипшие к потной шее пряди, расправила помявшуюся во время лежания одежду – хлопчатобумажный халат без рукавов и с пояском. Из-за жары она отказалась от корсета, но вечером к ужину непременно собиралась его надеть. За столом мисс Джейн уделяла особое внимание традиционной одежде. Вдова уже возвращалась от ручья. Все ее тело тряслось от волнения.

– Вы только вообразите, один из карибов убил солдата!

– Кто это сказал? – поинтересовалась Элизабет.

– Англичане из гарнизона. Они отправили вооруженный отряд, так говорят вон те солдаты. – Вдова указала на мостки, к которым причалил баркас.

Жители поселения собрались на берегу и болтали с приезжими. Похоже, там шел оживленный спор. Несмотря на расстояние, слышались громкие возгласы.

– Что им здесь нужно? – спросила Элизабет.

– Они хотят выгнать дикарей! – выпалила мисс Джейн и невольно скривилась. – Видите, полковник Говард идет сюда. – Нахмурившись, она указала на седого мужчину в униформе, который приближался к дому. – Что ему от нас нужно?

– Цена, пойдем со мной! – воскликнула Элизабет.

Девушка-туземка тут же встала и последовала за ней в рубленый дом. Деирдре удивленно взглянула на Элизабет и Цену, когда те поднимались по ступеням веранды.

– Все в порядке, миледи?

– Ты уже заштопала мой корсет? А мое голубое платье погладила?

– Все лежит в вашей комнате.

Элизабет спокойно поблагодарила Деирдре и вошла вместе с Ценой в дом. В комнате женщина сняла халат и надела вместо него льняную нижнюю рубашку, поверх нее – корсет и наконец – голубое платье. Волосы Элизабет спрятала под чистым чепцом.

Когда она взглянула в узкое, запотевшее от сильной влажности зеркало, то не обнаружила в своем облике недостатков. Кроме того, что она была слишком загорелой как для благородной дамы. В остальном Элизабет выглядела именно такой, какой ей хотелось предстать перед командиром гарнизона, – безупречной английской леди. Через открытое окно женщина заметила, как Артур Говард, приветствуя, едва поклонился мисс Джейн и снял широкополую шляпу. На нем был выцветший на солнце, но чистый мундир с бандольерой, наполненной боеприпасами. Лицо полковника было угрюмым, худым и, несмотря на жару, бледным. Прямая негнущаяся спина выдавала внутреннее напряжение. Мисс Джейн стояла спиной к Элизабет, скептически склонив голову набок. Весь ее вид говорил о неприязни.

Элизабет решительно вздохнула и подошла к двери. Прежде чем выйти из комнаты, она повернулась к Цене.

– Ты останешься здесь, – сказала она молодой индианке, сидевшей на циновке с Фейт на руках.

Малышка издавала радостные звуки и дрыгала ручками и ножками. Цена прижимала малышку к себе и качала ее на руках. Лицо туземки оставалось невозмутимым, но Элизабет показалось, что во взгляде темных глаз отражается озабоченность. Решительно ступая, женщина вышла наружу и присоединилась к мисс Джейн, которая с облегчением обратилась к Элизабет:

– А вот и вы, миледи. Теперь вы сами сможете с ним поговорить.

Артур Говард смущенно кивнул. Он нерешительно поклонился.

– Думаю, мы еще не имели удовольствия познакомиться… – произнес он с подчеркнутой вежливостью.

– Леди Элизабет, дочь и единственная наследница лорда Рейли, настоящего виконта, – с гордостью объявила мисс Джейн. – Она со своими детьми и слугами пребывает у меня в гостях, пока ее супруг не вернется из Англии.

Мисс Джейн повернулась к Элизабет:

– А это полковник Артур Говард.

– Я слышала о вас, – с деланым безразличием ответила Элизабет. – Мне говорили, что вы прибыли на этот остров в качестве гарнизонного офицера. Что привело вас к нам, полковник?

– Я слышал, у вас живет одна из этих дикарок, – хрипло произнес он. – Я хотел бы ее допросить.

– Она не говорит на нашем языке. Кроме того, она не дикарка, а честная, достойная доверия молодая карибка. Ее зовут Цена, она кормилица моей дочери.

Заметив презрение в глазах полковника, Элизабет закипела от гнева. Она с трудом удержалась, чтобы не развернуться и, не говоря ни слова, уйти, оставив его, словно провинившегося лакея.

– Эти коричневые людоеды не лучше зверей, – сказал Говард.

– То, что карибы являются каннибалами, пустые слова. Или вы собственными глазами видели, как они поедают человеческую плоть?

– Я достаточно об этом слышал, чтобы поверить донесениям.

Элизабет очень не хотелось отвечать полковнику, поэтому она промолчала. Но мисс Джейн высказала собственное мнение, не желая оставаться на заднем плане:

– Сэр, я тоже считаю, что карибы по сравнению с нами, белыми, менее умны и образованны. В каком-то смысле они как дети. Но животными их нельзя назвать ни в коем случае! Они и на негров не похожи. Это такие же Божьи создания, как и все мы!

Она размахивала руками, чтобы подкрепить свои слова, но это не впечатлило полковника. Он не удостоил мисс Джейн даже взглядом. Вместо этого Говард пристально и оценивающе посмотрел на Элизабет.

– Вы, наверное, считаете этих маленьких коричневых дьяволов безобидными, но это не так. Дикари убили одного из наших солдат. И этот случай не стал исключением. Несколько дней назад в соседней бухте обнаружили тела двух португальцев. Их жестоко зарезали и забросали трупы песком.

– Это мог сделать кто угодно, – сказала Элизабет. Она пристально смотрела в глаза полковнику; ее сердце бешено колотилось. – Португальские моряки часто ссорятся. Они дерутся, как все матросы, и, возможно, в одной из таких потасовок…

– Я же сказал, мужчин жестоко зарезали. Я видел их тела собственными глазами. Трупы уже начали разлагаться, но было хорошо видно, что моряков закололи, как свиней. У одного из них отрезали…

Полковник ненадолго задумался и все же закончил предложение словами, которые можно было использовать в присутствии дам:

– Ему отрезали известные мужские части тела. Так поступают только карибы – таким образом они насмехаются над своими врагами.

– Вы же не станете утверждать, что так могла поступить моя молодая кормилица, – холодно сказала Элизабет. – Она ростом мне по плечо, и силы у нее не больше, чем у ребенка.

– Я не хочу приписывать это преступление женщине, я только желаю с ней поговорить. Может, она что-то видела. Или знает, из какой деревни парни, которые это совершили.

– На острове живут тысячи карибов. Почему именно она должна знать тех, кто учинил это злодеяние?

Помолчав, Элизабет добавила:

– Если это вообще сделали карибы. У других народов тоже есть свои суровые обычаи.

– Вы имеете в виду негров?

Артур Говард вытянул губы трубочкой и шумно втянул воздух.

– Тут вы совершенно правы, в этом я могу вас поддержать целиком и полностью! Этим африканским мерзавцам я не доверяю точно так же, как и людоедам. Они молятся идолам и убивают своих хозяев, как только представится такая возможность. Вы слышали о восстании на Барбадосе?

– Слыхала кое-что, – ответила Элизабет. И как бы между прочим добавила: – А вы там были?

– Нет, я прибыл из Англии только в прошлом месяце. Но один работорговец рассказал мне о тех событиях. На Доминике такой кровавой бани не случится, пока я отвечаю за порядок на этом острове. – В выражении лица полковника появилось исступление. – Я позабочусь о праве и порядке, помоги мне Бог!

– А что случилось с солдатом? – быстро спросила Элизабет, чтобы сменить тему. – Как он лишился жизни?

– Кто-то попал в него стрелой из духовой трубки, – лаконично ответил полковник. – Она торчала у него из глаза. Такое оперение есть у стрел дикарей; от стрелы несло ядом, который они используют.

– Это весьма трагично. Я очень сожалею, что такая смерть постигла одного из ваших подчиненных, и надеюсь, что вы отыщете убийц. Но я действительно не понимаю, чем я могу помочь в вашем расследовании. Я ведь сказала, что кормилица моей дочери не говорит на нашем языке и от нее вы едва ли сможете получить объяснения по обстоятельствам дела. Поэтому наша беседа, к сожалению, ничем не закончится; считаю, что засим ее нужно прекратить.

Элизабет произнесла эти слова с холодной заносчивостью, именно таким тоном раньше на Рейли-Манор говорил ее отец, защищаясь от слишком жадных сборщиков податей. Мисс Джейн удивленно взглянула на нее, очевидно восхищаясь своей гостьей.

– Всего доброго, полковник, – произнесла Элизабет, отрывисто кивнув, и развернулась, чтобы уйти.

Мисс Джейн тут же последовала ее примеру.

– Сэр, – милостиво произнесла она, прежде чем задрать нос и удалиться вслед за Элизабет.

За ее спиной раздался скрежещущий голос:

– Подождите. Я ведь прибыл сюда совершенно по другому поводу. – Полковник подождал, пока Элизабет нехотя к нему повернется, и указал на пляж, по которому все еще бегал Джонни. – Скажите, это ваш сын?

– Да, – с откровенным недовольством ответила Элизабет. – А почему вы об этом спрашиваете?

– Ах, просто так, без особой причины! Праздный интерес.

Белесые глаза полковника превратились в щелочки. Неожиданно он изменился и стал похож на рептилию, подстерегающую свою жертву.

– Скорее меня волнуют трое мужчин, которые находятся рядом с ним.

Элизабет проследила за взглядом полковника. Джонни плескался на мели, его костюмчик промок до пояса. В руках мальчик держал нечто бесформенное, блестевшее на солнце и напоминавшее мертвую медузу. Сид, ругаясь, забрал это у Джонни и забросил далеко в море. Джерри по-прежнему сидел на песке, сложив ноги по-турецки, и вытачивал деревянную фигуру. Он что-то крикнул малышу и рассмеялся.

Тем временем подошел Олег. Его громадную фигуру невозможно было не заметить. Он прислонился к пальме и стоял с совершенно непроницаемым видом, скрестив руки на груди. Олег смотрел на людей, все еще жарко споривших у причальных мостков. Потом он неожиданно повернулся к Элизабет, но взгляд его был устремлен не на нее, а на Артура Говарда. Киргиз словно оценивал, чего можно ожидать от него.

– Что это за люди? – поинтересовался полковник.

– Они находятся на службе у моего мужа.

– Ах, вот оно что! – Артур Говард задумчиво кивнул.

Прижав к подбородку костлявый указательный палец, он не сводил глаз с моряков на пляже. Расстояние в пятьдесят шагов не помешало ему рассмотреть их во всех подробностях. Полковник без труда подметил многие мелочи.

– Это моряки, не так ли? Кажется, они сильные и здоровые. По крайней мере тот, что стоит. Он выглядит необычно. Откуда он родом?

– Этого никто точно не знает.

– Хозяин Дункан считает, что Олег родом из Центральной Азии, – важничая, объяснила мисс Джейн. – Но этот великан не разговаривает. Он немой.

Элизабет испытала досаду, но не подала виду. Как она и ожидала, тут же последовал вопрос:

– А кто такой хозяин Дункан?

– Супруг миледи, очень известный и опытный капитан, – ответила мисс Джейн, прежде чем Элизабет успела ей помешать. – Он как раз отвозит на своей «Элизе» – так называется его корабль – большой груз ценной древесины в Англию.

– Не думаю, что полковнику интересны такие пустяки, – резко проговорила Элизабет.

Мисс Джейн нерешительно кивнула. Она заметила, что после ее слов миледи рассердилась.

– Пойду взгляну на белье, – произнесла вдова, прежде чем скрыться в доме. Ее пышные бедра возмущенно подрагивали.

– Думаю, я уже встречался с вашим мужем, – сказал полковник. – В день, когда прибыл на остров. Он оказался первым человеком, который поприветствовал меня на Доминике. Ваш супруг показался мне деловым и хватким.

Говард потер подбородок, и Элизабет заметила, что его ногти пожелтели и расслоились. Внешний вид соответствовал натуре полковника. Всем своим обликом он напомнил ей Гарольда Данмора, и женщине внезапно захотелось убежать. Полковник пристально следил за ней.

– Эти три парня, наверное, находятся под командованием вашего мужа?

Элизабет молча кивнула.

– Тогда я поражен осмотрительностью вашего супруга и понимаю его. Несомненно, он оставил самых лучших и опытных людей, чтобы защитить вас и ваших детей. Конечно, они не раздумывая пожертвуют жизнью, чтобы ни один негр или коричневый дикарь не причинил вам зла.

– Эти моряки наверняка так и поступят, – ответила Элизабет.

– Это очень кстати. Тогда нам нужно объединиться.

– Для чего? – Она недоверчиво взглянула на Говарда, убежденная в том, что он придумал план, который не сулит им ничего хорошего.

– Чтобы ваши люди смогли принять участие в нашем деле.

– В каком деле? – Сердце Элизабет бешено забилось: она уже догадывалась, к чему ведет полковник.

– Я хочу снарядить карательную экспедицию, – коротко ответил Говард и указал на устье реки. – Вверх по течению есть деревня. Я предполагаю, что это самое большое поселение на острове. Нужно показать негодяям, совершившим убийства, что мы этого не потерпим. Если мы дадим понять дикарям, чего они стоят, и отомстим одной из деревень, они все быстро поймут.

– Вы хотите отправиться туда прямо сейчас? – Элизабет не могла скрыть своего ужаса.

– Нет, завтра, самое позднее послезавтра. Вместе с оставшимися в крепости солдатами. Кроме того, я хотел созвать людей и провести с ними учения.

Он указал на причальные мостки, где все еще слышался громкий спор.

– Из этого поселка к нам хотят присоединиться несколько человек. Капитан португальского корабля предоставил двух людей, но должно присоединиться больше. И трое ваших вооруженных проверенных бойцов будут очень кстати. Любой, кто владеет пистолетом или саблей, нам пригодится.

Полковник кивнул в сторону Олега:

– Люди поговаривают, что он попадет в любого с пятидесяти шагов. Именно такие мне и нужны.

– Выбросьте это из головы! – Элизабет кипела от злости. Она даже не пыталась говорить сдержанно. – Я еще никогда не слышала более бессмысленной идеи! Я не позволю своим людям пойти на это!

– Ну, как вы только что справедливо заметили, эти люди не находятся под вашим командованием, ими распоряжается ваш муж. Другими словами, у вас нет оснований решать за них.

Его белесые глаза тускло блеснули, на щеке дернулся мускул.

– Я же – командующий парламентскими войсками на этом острове и уполномочен призвать к оружию и отправить в бой всех подданных отчизны.

Элизабет сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Боль усиливала ее злость и придавала голосу твердость.

– Подданных отчизны? То есть вы имеете в виду англичан? Ну, тогда поищите, может, и найдете кого-нибудь из них для своей карательной кампании! Но только не среди моих людей.

Женщина глубоко вздохнула и попыталась успокоиться. Она произнесла с железной решимостью:

– Один из этих людей киргиз, другой – швед, а третий – француз. – Ложь давалась ей удивительно легко. Элизабет уверенно продолжала: – Они делают то, что я им прикажу, пока моего мужа нет на острове. И совершенно точно эти моряки не отправятся по моему приказу убивать невинных аборигенов. А сейчас вынуждена попрощаться, полковник. У меня есть дела поважнее, чем обсуждение ваших фантастических планов.

Направляясь в дом, Элизабет чувствовала жгучий взгляд на своей спине, и ей вдруг стало ясно, что Артур Говард бросит все силы на то, чтобы отомстить за свое поражение.

Деирдре прихлопнула москита, усевшегося ей на шею; это был, наверное, сотый с момента ее отъезда. Девушке казалось, что они могут сожрать человека живьем, от них не было никакого спасения. Деирдре сидела в каноэ; трое карибов ритмично гребли веслами. Вплотную к ней сидел на корточках Эдмонд; в своем темном пасторском одеянии он страдал от жары не меньше, чем она, но делал вид, будто совершенно не замечает этого. Его миссия была важнее нескольких кровожадных москитов и жгучего солнца. Рассказ леди Элизабет об ужасных планах полковника настолько возмутил Эдмонда, что тот сразу же решил принять ответные меры. Он горел желанием спасти аборигенов. И, если уж ему суждено было оказаться в деревне, Эдмонд был убежден: нужно заодно попытаться донести до индейцев основы христианской веры. Деирдре удалось уговорить пастора не отправляться в путь в тот же день, а хотя бы подождать до следующего утра. Несмотря на предубеждения, ирландка твердо решила присоединиться к Эдмонду и быть рядом с ним, что бы ни случилось. Она не для того везла его на этот остров, чтобы оставить в беде, когда ему больше всего нужна ее помощь.

Они отправились в путь на рассвете. Эдмонд шел впереди, прорубая дорогу мачете сквозь заросли тростника и прочей тропической растительности. Они держались возле реки, потому что знали: деревня индейцев находится на берегу.

После тяжелого путешествия по труднопроходимой холмистой местности они наткнулись на трех индейцев, которые сидели у костра и жарили рыбу.

Оживленно жестикулируя и пользуясь недавно пополненным запасом карибских слов, Эдмонд попытался объяснить аборигенам, какая опасность им угрожает. Но, судя по всему, они его не поняли. Тогда Эдмонд с помощью выразительных жестов попросил как можно скорее отвести его к вождю племени. Индейцы сразу смекнули, что он имеет в виду, и, к удивлению пастора и Деирдре, охотно согласились помочь.

Деирдре было, мягко говоря, не по себе, потому что она узнала одного из туземцев: это был один из тех, кто трогал на пляже ее волосы.

Через некоторое время он, скрестив ноги, сидел на носу их каноэ. Иногда индеец поглядывал через плечо назад. Его гладкое, покрытое татуировками лицо, на котором не было волос, выглядело довольно дружелюбно. Посматривая на девушку, мужчина всякий раз улыбался. А Эдмонд, который сидел перед Деирдре, улыбался ему в ответ: священник старался выглядеть вежливым и хотел, чтобы туземцы встретили его радушно. Деирдре избегала смотреть индейцам в глаза и вместо этого наблюдала за рекой, мутные воды которой с журчанием рассекал нос узкой длинной долбленки.

– Хочешь пить? – спросил Эдмонд.

Девушка понимала, что на самом деле жажду испытывал он сам. Деирдре покачала головой и протянула ему бурдюк, который предусмотрительно взяла с собой вместе с достаточным количеством провизии. Пастор наверняка забыл бы об этом: он очень торопился отправиться в путь. Эдмонд прихватил лишь Библию и смену одежды.

Деирдре с нежностью наблюдала за тем, как он пил, запрокинув голову. При виде тонкой, легко уязвимой шеи пастора девушке очень хотелось вытянуть руку и погладить ее. Глаза Эдмонда были закрыты, и ресницы слегка подрагивали над раскрасневшимися от солнца щеками. Болезненное, страстное желание, которое испытывала к священнику Деирдре, усилилось, и ей на душу лег тяжелый камень. Она бы и рада была освободиться, ей не хотелось больше страдать от этого чувства, но оно было намного сильнее, чем ее воля.

Жизнь Деирдре была неразрывно связана с Эдмондом с того самого дня, когда она пришла к нему в джунгли, избитая и усталая. Пастор принял ее в своей убогой деревянной хижине, которая также служила церковью. Он делил с Деирдре свою скромную пищу и кров. Сила, которую Эдмонд черпал из веры, спасла девушку и вселила в нее мужество. Когда в ее душе вспыхнула любовь к пастору, Деирдре стала надеяться на то, что они будут жить вместе, как другие мужчины и женщины. Эдмонд любил и желал ее, только слепой не заметил бы этого. Но это не имело никакого значения: его любовь к Богу затмевала остальные чувства, включая и то, о чем так мечтала девушка.

Вода освежила Эдмонда, и он завел разговор.

– Кстати, ты знаешь, почему индейцев называют карибами? – спросил он Деирдре.

– Нет, – ответила девушка.

Пастор уже когда-то объяснял ей это, но с ним было так приятно разговаривать, и к тому же это отвлекало ее от ненужных мыслей.

– Сами себя они называют «каллинаго», или «калина». Испанцы, которые первыми прибыли на Антильский архипелаг, трансформировали это название в «каниба», или «кариба», отсюда и пошло это слово.

– Ты действительно считаешь, что среди них есть людоеды?

– Об этом трудно судить, – несколько озабоченно покачал головой Эдмонд. – Я прочел отчет французского священника, где он описывал случай, о котором слышал. Но сам он этого не видел.

– Это наверняка неправда, – ответила Деирдре решительно, хотя сама не была уверена в этом до конца. – Мисс Джейн считает все это злыми сплетнями, которые когда-то распустили испанцы.

– Я тоже так думаю! Как хорошо, что наши мнения совпадают!

Эдмонд просиял. Как всегда, его мальчишеский задор был очень заразителен. Деирдре улыбнулась ему в ответ, и пастор стал объяснять ей другие карибские выражения.

– Туземцы называют своего вождя «кацик», – сказал Эдмонд.

Индеец тут же обернулся к нему. На этот раз он не улыбался. Эдмонд ничего не заметил, он как раз смотрел на Деирдре и продолжал возбужденно рассказывать.

– Слово «ураган» происходит от индейского «хуракан». И даже слово «тобако» легко можно понять, ведь мы называем табак точно так же.

Деирдре больше не слушала его. В компании индейцев она чувствовала себя не в своей тарелке. Вначале девушка успокаивала себя тем, что если бы эти аборигены хотели причинить вред ей или Эдмонду, то уже давно это сделали бы. Но теперь Деирдре уже не была в этом уверена. Абориген продолжал частенько поглядывать на нее через плечо, и Эдмонд, казалось, тоже это заметил. Он ничего не сказал, но беспокойно заерзал и стал более пристально следить за туземцами.

Эти трое были невысокими, но жилистыми и сильными. На них не было одежды, кроме набедренных повязок. Руки и ноги были покрыты странными красно-черными символами, что еще больше подчеркивало их отличие от белых людей. Деирдре пониже надвинула шляпу на лоб – с одной стороны, чтобы лучше защититься от солнца, с другой – чтобы закрыться от глаз индейцев.

Река, петляя, уходила на юго-восток. Берега в этих местах были покрыты мангровыми зарослями, сплетенные ветки нависали над водой, давая приют многочисленным животным. То тут, то там квакали лягушки; между корнями били крыльями птицы, их громкое пение разносилось над рекой. Один раз Деирдре заметила на дереве громадную змею, а в другой – стайку ярких кричащих попугаев.

Воздух был таким густым, что казалось, будто его можно нарезать ломтями. Река здесь была намного ýже, чем у устья. По обоим берегам разрослись лианы. Поток сужался. Еще немного – и каноэ больше не сможет плыть вперед.

Вскоре индейцы подгребли к берегу, где вождь дал знак высаживаться из каноэ. Деирдре не сомневалась, что это был кацик. Он, как самый старший, давал указания двум другим. Тело девушки затекло в неудобной позе, она вспотела от влажной жары, и платье неприятно прилипло к телу. Деирдре озабоченно оглянулась на Эдмонда, который вслед за ней выходил на берег с мешком на плече. Лицо пастора еще больше раскраснелось от жары.

Их окружали джунгли, лабиринт из сочно-зеленых растений – из листьев, стеблей, корней, стволов, лиан, мха, соцветий… Все вилось и срасталось друг с другом, так что продвижение вперед казалось невозможным. Как только Деирдре подумала об этом, ей в голову вдруг пришла мысль: смогут ли они вместе с Эдмондом сбежать от этих индейцев?

«Не валяй дурака, – приказала она себе. – Никто ничего плохого тебе не сделает! Мы же желаем им добра». Трое индейцев вытащили каноэ на берег и оставили его вместе с веслами у раскидистого дерева-великана. Только теперь Деирдре заметила узкую тропку, которая вела вглубь леса, прямо в буйные заросли. В воздухе чувствовался запах дыма; где-то совсем недалеко слышался детский смех, а потом до ее слуха донеслись крики женщины. Деревня туземцев была совсем рядом.

– Мы на месте, – произнес Эдмонд.

Он был удивлен, словно не ожидал, что индейцы действительно приведут его к вожделенной цели.

– Да, – тихо ответила Деирдре. – Мы на месте.

Кацик повернулся и уставился на нее. Его взгляд был откровенным, выразительным. Туземец взял их с собой, потому что хотел заполучить ее. Деирдре хотела сказать об этом Эдмонду, но тот уже шагал по тропе в лес. Он шел вслед за двумя молодыми туземцами в их деревню.

Деирдре быстро последовала за ними, но едва успела сделать несколько шагов, как кто-то сзади сорвал с нее шляпу. Чья-то рука крепко схватила ее за волосы. Кацик распустил ее косу и разглаживал пальцами тяжелые рыжие завитки. Он восхищенно застонал, но, к облегчению девушки, отпустил волосы, толкнув ее в сторону деревни. Спотыкаясь, Деирдре попыталась догнать Эдмонда, но, идя все быстрее, по-прежнему чувствовала позади присутствие индейца – он не отставал от нее. Удары сердца отдавались в ушах Деирдре, словно раскаты грома. Ее охватил парализующий страх.

 

18

Дункан почувствовал боль в плече, когда спрыгнул с лошади и передал поводья конюху, ждавшему клиентов у платной конюшни. Лучше было бы нанять экипаж, хоть это и заняло бы больше времени. Ехать на старом жеребце, которого капитан взял на время у своего управляющего, было занятием не из приятных. Рана от древесной щепы заживала, но она пришлась почти на то же самое место, которое в прошлом году пострадало во время урагана на Барбадосе. Рубцевалась рана медленно. Двигая правой рукой, Дункан ощущал боль, являвшуюся следствием его нетерпения. Анна предупреждала: чем меньше он станет себя беречь, тем сильнее будут боли. Дункан знал, что она права, но это не удержало его. И уже спустя несколько дней после нападения голландского судна, туго перевязав плечо, капитан стоял на верхней палубе «Элизы» и следил за ходом ремонтных работ.

Джон провел фрегат по проливу до дома, до южного побережья Эссекса. Там они встали в сухой док. Дункан унаследовал эту верфь от дедушки и сейчас с облегчением обнаружил, что на ней все было в идеальном порядке. Дело процветало, сам Дункан и представить себе не мог ничего лучше. В прошлом году капитан передал управление предприятием Гаю Хокинсу. Тот превосходно справлялся со своими обязанностями: получал много заказов и даже нанял новых плотников. Для ремонтных работ людей на «Элизе» было достаточно. Орудийный обстрел с голландского судна повлек за собой незначительные разрушения, но через неделю судно обещали полностью подготовить к выходу в море.

Анна и Фелисити все еще находились в доме рядом с верфью, который Дункану тоже достался от деда. Гай Хокинс жил там со своей семьей; он быстро обустроил спальню для неожиданных гостей. Фелисити нужен был полный покой. После тяжелого ранения пройдет еще много времени, прежде чем она снова встанет на ноги. Анна присматривала за ней, как наседка за цыпленком, не позволяя своей подопечной и пальцем пошевелить. Она категорически заявила, что дальнейшее путешествие может и подождать. Анну не волновало то, что Фелисити просто с ума сходила от желания наконец-то отправиться в Голландию.

Дункан тем временем радовался тому, что обе девушки вообще остались живы. Скоро он непременно отвезет их в Рейли-Манор, где ему нужно проверить, все ли в порядке. А оттуда до Голландии Фелисити уж как-нибудь доберется. Он должен будет это организовать. Дункан чувствовал себя должником Фелисити. Он, конечно, позаботится о том, чтобы девушка добралась до своего жениха целой и невредимой.

Задумавшись, Дункан быстро шагал в направлении Уайтхолла. Утром прошел дождь, и, несмотря на то что было лето, стало прохладно. В воздухе висел туман, но свежести при этом не ощущалось. Из каменных труб поднимался дым бесчисленных очагов. Едкое зловоние растекалось по переулкам, смешиваясь с отвратительным запахом переполненных выгребных ям, так что каждый вдох приходилось делать с усилием. Из желобов и выступающих фасадов капало на мостовую. Проезжающая повозка прогрохотала по луже – из-под обитых железом колес разлетелись брызги.

Дункан отскочил в сторону, чтобы его не облило с головы до ног. Когда он свернул на главную улицу, ведущую к Уайтхоллу, из одного дома вышли двое купцов, одетых в черное. Они с подозрением глянули на него из-под низко надвинутых шляп и зашагали дальше. Женщина, которую Дункан обогнал, испуганно скосила на него глаза. Дункан сообразил, что его опаленное солнцем лицо и пояс, увешанный оружием, – большая редкость для этих мест. Но без сабли и пистолета он чувствовал бы себя как без рук. Для Дункана не существовало причин, по которым он мог бы отказаться от оружия, и уж тем более в Лондоне, где за каждым углом человека подстерегал разбойничий сброд. Капитан нарочно не запахивал полы накидки, чтобы каждый мог видеть: в случае необходимости ему есть чем себя защитить.

В тот день все в Лондоне нагоняло на Дункана печаль, которая не проходила даже при виде роскошных зданий. Дворец Уайтхолл, обновлявшийся несколько раз, включал в себя множество выстроившихся в ряд строений, которые выглядели, словно целый город. Под могучими стенами, внушавшими благоговение, Дункан чувствовал себя не в своей тарелке, хоть и бывал здесь не раз. Он задавал себе вопрос: неужели это тот самый Лондон, который надеялась обрести Анна? Сможет ли родина заменить оставленный ею Барбадос? В последний раз Анна была Лондоне еще ребенком, поэтому теперь, увидев этот город, должна была понять, то ли это место, о котором она столько мечтала. Такое ли оно родное и приветливое?

Когда Дункан приезжал в Лондон, ему всегда становилось не по себе. После морского раздолья и открытого, сияющего блеском тропического неба этот город казался ему тюрьмой. Впечатляющая архитектура дворцов и соборов, великолепие улиц и площадей не позволяли забыть о том, что в Лондоне жили сотни тысяч бедных, а зачастую и прозябающих в нищете людей. Единственной отрадой этого безрадостного существования была надежда на жизнь после смерти.

Перед зданием комендатуры Дункан обратился к караульному офицеру. Капитан предъявил свое каперское удостоверение, заверенное печатью адмиралтейства. Насколько ему было известно, этот документ все еще был действителен. От Гая Хокинса Дункан узнал, что политическая система осталась прежней. Теперь, когда у Англии появился новый враг – Голландия, Дункан рассчитывал на то, что сможет захватывать и грабить их корабли. Это было разрешено законом.

Караульный офицер внимательно изучил документ.

– Сейчас адмирала нет в Лондоне, – наконец произнес он. – Вы, конечно, знаете, что наша страна находится в состоянии войны. Адмиралу приходится командовать флагманским кораблем эскадры.

– Я слышал об этом.

Дункан старался сохранять вежливый тон, хоть и был очень расстроен. Конечно, он понимал, что Джорджа Эскью может вообще не оказаться в Лондоне, но все же надеялся увидеться с ним и в тот же день окончательно аннулировать проклятый смертный приговор.

– В таком случае я хотел бы встретиться с адмиралом Блейком, – произнес Дункан.

Блейк был главнокомандующим парламентским флотом и в иерархии адмиралтейства стоял на ступень выше, чем Эскью. Три года назад он лично выдал Дункану каперское удостоверение и определенно выказывал ему доверие.

– Сожалею, но его сейчас тоже нет.

– Тогда я хотел бы поговорить с лордом Монтегю.

Сэр Эдвард Монтегю – влиятельный член парламента – в свое время тоже принимал участие в разговоре, во время которого Дункан присягнул трем господам, командовавшим флотом, и обязался защищать интересы Англии.

Офицер снова внимательно изучил каперское удостоверение. Его глаза превратились в щелочки, над переносицей появилась глубокая складка.

– Капитан Дункан Хайнес, – медленно прочел он, водя указательным пальцем по строчкам. – Вы говорите, что прибыли с Карибов?

– Да, – ответил Дункан с растущим недовольством. – Я лично знаю трех вышеупомянутых персон и был гарантом у адмирала Эскью во время конфликта на острове Барбадос, помогал ему усмирять восстание.

Офицер, похоже, был явно не в восторге от этих слов. Складывалось впечатление, будто для него этот посетитель стал нарушителем спокойствия и офицеру хотелось поскорее от него избавиться. Дункан подавил в себе волну гнева. Осознание того, что он предпринял поездку верхом, только чтобы поспорить с придирчивым караульным офицером, повергло его в опасно раздраженное состояние.

– Вы не могли бы узнать, примет ли меня сэр Монтегю?

– Подождите здесь, – ответил офицер и исчез за дверью комендатуры, оставив Дункана снаружи.

В коридоре караульного помещения некоторые люди наблюдали за ним со смешанным чувством любопытства и скуки. Но потом они снова углубились в спор об огневой мощи «Резолюшн» – флагмана парламентского флота.

Дункан осторожно потер плечо. Боли снова усилились. После долгой поездки верхом он ощущал усталость во всем теле. Дункан как раз раздумывал над тем, в какой из гостиниц лучше остановиться на ночь – некоторые из них встретились ему на пути, – когда вернулся офицер.

– Пойдемте со мной, вас примут, – сказал он.

Что-то в выражении его лица показалось Дункану странным, и все же он нерешительно двинулся вперед.

– Взять его! – в тот же миг воскликнул офицер.

Прежде чем Дункан успел отступить, подбежавшие караульные набросились на него. Двое из них крепко схватили Дункана, а когда он стал защищаться, повалили на пол. Еще двое наставили на него свои пики. Офицер взвел курок кремневого пистолета.

– Если вы окажете сопротивление, я вас пристрелю! – крикнул он.

По его голосу было понятно, что он очень этого хочет.

Боль пронзила правую половину тела Дункана; он вскрикнул и обернулся, но не потому, что хотел защититься, – один из караульных заломил назад его правую руку. В плечо капитана словно вонзилась сотня ножей.

– Проклятье! – взревел он. – Отпустите меня! Я же не сопротивляюсь!

– Закуйте его в цепи и доставьте в Ньюгейтскую тюрьму, – приказал командир караульным. – Это опасный изменник, он приговорен к смерти.

Солдаты заковали Дункана в кандалы и, подгоняя сильными ударами палок, повели к тележке, которая доставила его в Ньюгейтскую тюрьму. Там капитана приковали цепью к стене в вонючей камере. Он в оцепенении сидел на полу, пытаясь совладать с болью. Ему было сложно мыслить ясно.

Дункан много слышал о пресловутой тюрьме за крепостными стенами городских ворот, где ожидали казни приговоренные к смерти. Но действительность оказалась еще ужаснее. От каменных стен веяло ледяным холодом, и Дункана пробирало до мозга костей. Сапоги, накидку и перевязи с оружием у него отняли: больше они ему не пригодятся. Громкие стоны и звон цепей сокамерников сливались в сплошную предсмертную какофонию, сопровождаемую гулкими тяжелыми шагами стражников и завыванием из соседних камер.

День постепенно перешел в ночь. Медленно опустилась мгла. Несмотря на усталость, Дункан не мог уснуть. Снова и снова его будили стоны, жалобные завывания или скрежет, который издавали его собственные цепи. Один раз Дункана пнул сокамерник.

– Потише, ты, ничтожество! – прошипел кто-то из темноты.

Снаружи лил дождь, порывы ветра сквозь зарешеченное окно приносили в камеру влагу, от которой все пропитывалось холодной пронизывающей сыростью.

С рассветом появился стражник, принесший жидкую овсяную похлебку. Дункан жадно глотал водянистое варево, зная, что другие заключенные тут же заберут у него еду, если он от нее откажется. Вид изнуренных, оголодавших людей, которых в камере было около двух десятков, говорил сам за себя. Оборванные, искусанные вшами, с налитыми кровью глазами, они сидели на грязных циновках, устилавших пол камеры. Двое или трое арестантов уставились на новенького, остальные апатично привалились к стене, словно уже давно потеряли надежду. Дункан взял себя в руки и хрипло спросил у мужчины, который сидел к нему ближе всех:

– Со стражниками разрешено разговаривать?

– Ты имеешь в виду, за деньги? – прозвучал в ответ сиплый голос.

Дункан кивнул, и обессиленный мужчина, от которого остались кожа да кости, а зубы были такими же черными, как и босые ступни, пожал плечами:

– Если у тебя есть деньги, то конечно. Но свою голову тебе этим все равно не спасти. Ты сможешь получить лишь еду получше или одеяло.

Мужчина настороженно глянул на новичка:

– Так у тебя есть?.. Деньги, я имею в виду.

– Конечно нет. Они отняли все, что было у меня при себе.

– Еще бы. Но ты же знаешь, что я говорю не об этих деньгах, а о тех, которые ты где-то спрятал.

– Может, и есть такие, а может, и нет.

– Я мог бы назвать тебе стражников, которые наверняка согласятся что-нибудь для тебя сделать.

Мужчина взглянул на Дункана оценивающе, словно прикидывая, чем тут можно поживиться.

– Тогда ты сэкономил бы драгоценное время. Ведь не каждый стражник согласится с тобой заговорить. Большинство из них просто берут деньги и ничего не делают.

– И что ты хочешь за свою услугу? Одеяло?

– Нет, оно мне больше не пригодится.

Мужчина наклонился вперед, позвякивая цепями, и Дункан отпрянул, почувствовав его зловонное дыхание.

– Я хочу кое-что для своей дочери. Ее зовут Нел, она работает прислугой в «Золотом якоре».

– Где это?

– У Лондонского моста. Трактир принадлежит моему двоюродному брату. Там полно всякого сброда, но моя Нел – честная, порядочная девочка. Я хочу, чтобы она получила эти деньги и вернулась обратно в Бедфорд. Мы оттуда родом, и там ей будет лучше. Ее тетка, моя сестра, все еще живет в Бедфорде. У нее небольшой дом, козы, овцы и прочее. Нел стоит туда перебраться.

– Как тебя зовут? – Дункан говорил тихо – остальным не обязательно было слышать их разговор.

– Сэмюель. Можешь называть меня Сэмом.

– И как ты здесь оказался, Сэм?

– Срезал мошну у знатного господина, чтобы купить обувку своей младшей дочке.

– Клянусь тебе могилой своей матери, что твоя дочка получит достаточно денег на обратную дорогу. Кроме того, я оставлю ей три золотые монеты, если стражник, имя которого ты мне сейчас назовешь, передаст мое послание и я выйду отсюда. И я твердо рассчитываю на то, что новость дойдет до человека, который должен ее получить.

– Договорились, – произнес Сэм. – Но у тебя будет не много времени. – Он махнул тощей рукой, указывая на других узников. – Нас всех пригласят через три дня, и тебя тоже.

– Пригласят? Куда?

– Ну, на танец. – Сэм жутко рассмеялся. – Исполнить пляску смерти на тайбернском дереве.

Дункану не нужно было объяснять дважды. Каждый ребенок знал об огромной треугольной виселице, на которой могли вздернуть одновременно до двух дюжин человек.

Отчаянию Дункана не было предела. Он и прежде все время мерз, а теперь никак не мог справиться с растекающимся по телу ледяным холодом. Дункан рассчитывал на то, что у него будет больше времени. Если в городе не было ни Эскью, ни Блейка, ни Монтегю, никто больше не мог ему помочь. Дункану все труднее было справляться с растущей безнадежностью. Лишь злость на Юджина Уинстона помогала ему держаться. Этот молодой нахал проявил удивительную пронырливость. Время, которое Дункан провел на Доминике, Уинстон использовал с выгодой для себя. Этот парень догадался, что капитан Хайнес отправится в Лондон и попытается аннулировать смертный приговор. И ему это непременно удалось бы, если бы к английским властям не попало послание Уинстона. Вероятно, он сумел отыскать в адмиралтействе человека, обладающего серьезным влиянием. Этот человек предупредил караульных офицеров о возможном появлении приговоренного к смерти изменника и сделал так, чтобы об этом ничего не узнали ни Монтегю, ни Блейк, ни Эскью – единственные люди, которым могла быть известна истина.

Часы тянулись мучительно долго. Ночью Дункан плохо спал и теперь все время клевал носом. Когда днем дверь в камеру распахнулась и заключенным раздали еду – серое месиво из капусты и размоченного хлеба, – опасения капитана оправдались. Ожидаемый стражник не появился, вместо него пришел другой. Когда Дункан хотел изложить свою просьбу, стражник недолго думая стукнул его дубинкой по голове. Оглушенный, Дункан остался лежать в помоях. Сэм осторожно помог ему подняться.

– Честно говоря, я думал, что это тот охранник, который обычно дежурит днем!

Сэм перепугался не меньше Дункана. До этого он был на десятом небе оттого, что на пути к виселице сможет позаботиться о будущем дочери.

Прошло еще два дня. У Дункана от удара дубинкой гудела голова, но боли в плече немного утихли. Несмотря на грязь и вонь, он испытывал голод, от которого сжимались внутренности. Вскоре от протухшей воды, которую давали заключенным, у них начался понос. Рядом с узниками стояла кадка, в которую они справляли нужду. Почти всегда на ней кто-нибудь сидел, поэтому остальным поневоле приходилось опорожняться прямо на пол. Вонь стояла ужасная, Дункан в жизни не сталкивался ни с чем подобным, если не считать трюма невольничьего корабля. За день до казни еду принес другой стражник.

– Это он? – тихо поинтересовался Дункан у Сэма.

Тот молча покачал лохматой головой, но капитану уже нечего было терять.

– Ты хочешь заработать денег? – спросил он у стражника.

– Много денег? – Мужчина плюнул перед собой и смерил Дункана насмешливым, вызывающим взглядом. – Откуда деньги у человека, который завтра будет болтаться на тайбернском дереве?

– Я говорю о золоте. О куче золота. Ты получишь его, если позаботишься о том, чтобы я отсюда выбрался.

В камере раздался гулкий смех. Громче всех хохотал стражник. Грубым пинком он отпихнул Дункана в сторону, а потом забрал пустые миски и развернулся, чтобы уйти.

– Тебе ничего не придется делать, просто передай от меня послание! – крикнул ему вслед Дункан.

Стражник невозмутимо захлопнул за собой дверь камеры, а заключенные, гремя цепями, набросились на еду.

Дункан сделал то, чем не занимался уже много лет, – он стал молиться.

Следующую ночь он провел, корчась от боли и мучаясь от кошмаров. Капитан не спал и не бодрствовал, и люди вокруг него тоже не находили себе покоя. Тихие всхлипывания, глухое бормотание молитв и приглушенные проклятия наполняли камеру – каждый по-своему выражал страх перед смертью. Когда забрезжило утро и стражник отпер тяжелую дверь, Дункан с трудом поднялся на ноги. Он ослаб от холода и голода и не мог стоять ровно – приходилось опираться о стену. Теперь стало понятно, почему Сэм и прочие сокамерники выглядели такими слабыми и истощенными: нескольких дней было достаточно, чтобы лишить человека сил.

В камеру вошло много стражников. Их сопровождал чиновник, который остановился у двери и с важным видом стал зачитывать с листа имена приговоренных. Стражники отстегнули цепи от стен и по одному вывели заключенных за дверь. Громкие крики отражались эхом. Громче всех всхлипывал и вопил Сэм. Но убивался он не из-за своей участи, а при мысли о дочке. Он снова и снова, рыдая, выкрикивал ее имя. А когда его выводили из камеры, обернулся к Дункану, с которого стражник уже снимал цепи.

– Попроси этого чиновника! – лепетал Сэм сквозь слезы. – Возможно, он тебе поможет! И не забудь, что ты мне обещал, если все получится!

Дункан не колебался. Он поспешно обратился к чиновнику:

– Десять золотых для вас, если вы передадите от меня послание члену парламента сэру Эдварду Монтегю. Найдите его в Уайтхолле и сообщите, что капитана Дункана Хайнеса должны повесить за то, что он помог английскому флоту захватить Барбадос. Скажите ему, что новый губернатор сфабриковал приговор в надежде, что моя жена заплатит ему за меня богатый выкуп.

Чиновник, пожилой пуританин в потертой мантии, казалось, совершенно не слушал мольбы приговоренного к казни. Сердито сдвинув брови и скривив рот, он коротко приказал:

– Вывести его из камеры – и к остальным, на повозку.

– Моя жена – единственная наследница виконта из Рейли-Манор! Вы получите золото, клянусь вам своей честью!

Дункан чувствовал себя жалким; в глазах чиновника он был ничтожным просителем, который отбирал у него драгоценное время. Но иного выхода не было. Если приходилось выбирать между собственным достоинством и жизнью, на первое место он ставил жизнь. Нужно было использовать все возможности. Когда его просьбы ни к чему не привели, Дункан перешел к угрозам:

– Все, о чем я вам говорю, правда! Сэр Монтегю знает, как много я сделал для Англии. Поэтому он непременно захочет перечитать мой смертный приговор и сразу увидит, что речь идет о заговоре. Он отправит вас на эшафот, когда узнает, что вы отдали меня в руки палача! А сэр Монтегю непременно об этом узнает, потому что я хорошо знаком не только с ним, но и с адмиралами Блейком и Эскью. Они тоже потребуют отрубить вам голову. Тогда уже вы будете просить о милости…

Вооруженные стражники выволокли Дункана наружу. Он споткнулся, запутавшись в цепях, сковывающих его ноги.

– Вы можете выбирать: золото или смерть! Меня зовут капитан Дункан Хайнес, слышите?! Запомните хорошо это имя, вы наверняка будете меня проклинать. Об этом имени вы будете думать в свой смертный час, когда вашу голову положат на плаху и топор палача опустится на вашу шею!

Капитан кричал яростно, но громкие приказы стражников заглушали его голос. Дункана ударили и вытолкали на улицу. Он закрыл глаза, ослепленный ярким дневным светом, а когда открыл их, то увидел перед собой большую повозку, запряженную волами. Узников по очереди сажали в нее. Отчаянно сопротивлявшийся Дункан оказался последним. Один из стражников ударил его дубинкой по затылку.

Дункан без сил упал на дно повозки между стонущих и причитающих узников. Он прикрыл голову скованными руками, защищаясь от новых ударов, которые могли последовать за этим. Но повозка уже тронулась, удаляясь от разгневанного стражника.

Повозка, подпрыгивая, ехала вперед. С каждым тяжелым шагом волов уменьшалось расстояние между тюрьмой и эшафотом. Дункан прислушался к грохоту колес, который сливался в непрерывный гул из-за пульсирующей боли в висках. Его голова беспомощно перекатывалась по дну повозки. Все завертелось, и вскоре в глазах у капитана потемнело.

Откуда-то издалека уже слышались вопли собравшейся толпы. Пляска на тайбернском дереве – любимое зрелище, посмотреть на которое в дни казни собирались бесчисленные зеваки. Для зрителей даже построили трибуны, чтобы все могли видеть казнь. Сам Дункан никогда не посещал таких зрелищ, но часто слышал о том, как здесь все происходило.

– Легкой смерти! – кричали люди, если преступник каялся и говорил последнее слово, а потом без лишних стенаний позволял палачу сделать свою работу.

Публика освистывала тех, кто перед смертью кричал от страха, когда повозка медленно трогалась у него под ногами. При этом зрители громко ликовали, когда жалкие жертвы, повиснув на веревке, начинали исполнять конвульсивный танец, опорожняя кишечник.

Дункан спрашивал себя, как он сам будет умирать, но в действительности уже знал ответ: с проклятьем на устах. Как и подобает пирату. Он не хотел ради увеселения своры зевак дергаться на виселице, до тех пор пока не наступит смерть. Дункан намеревался спрыгнуть с повозки с петлей на шее. Тогда, если повезет, под действием сильного рывка он умрет от перелома шеи, а не станет медленно задыхаться, когда веревка будет затягиваться под его весом. При мысли, что он станет участником этого долгожданного для зевак спектакля, Дункана вдруг охватило странное спокойствие. Но тут он заметил, что в который раз теряет сознание. Капитан уносился в серое море и ждал, когда снова станет светло, но тут сильный удар одного из заключенных, умышленный или случайный, пришелся ему прямо в висок. Мозг взорвался болью, погрузив Дункана в милостивую всепоглощающую черноту.