Было очень жарко, и я с удовольствием укрылся в голубой тени минарета, ажурный силуэт которого четко вырисовывался на фоне безоблачного неба. Шагах в пятидесяти от меня группа людей в спортивных костюмах стояла около какой-то покосившейся избушки с соломенной крышей. На крыше избушки виднелось гнездо аиста, немного поодаль усиленно махала крыльями, хотя не было никакого ветра, типичная голландская мельница. Старая, седая женщина в большом белом чепце и туфлях с крутыми носками сидела у порога за прялкой. Эта мирная идиллия не нравилась толстому человеку в белой рубашке с засученными рукавами. Он размахивал блестящим рупором, что-то горячо говорил, требовал, чтобы мельница вертелась то медленнее, то быстрее, и два раза пересадил старушку с прялкой.

Я первый раз был на кинофабрике и с понятным любопытством оглядывался вокруг. На большом участке под открытым небом расположились постройки, относящиеся ко всевозможным эпохам и к различным местностям земного шара.

Но меня интересовало другое.

Я искал своего друга Анатолия, которого не видел уже пять лет. Мы подружились на фронте, но вскоре после окончания войны Анатолий был демобилизован и все эти годы работал в исследовательском институте где-то здесь, по соседству с киностудией.

Мне указали на странный павильон яйцевидной формы, расположенный в стороне. Исполинское яйцо серебристого цвета лежало на дороге; серая лента асфальта как бы входила в него с одного конца и выходила из другого.

Я стоял у этого яйца и не знал, что делать дальше. Огромные створки ворот выпуклой формы были закрыты так плотно, что шов их едва угадывался на алюминиевой поверхности. Внезапно открылась маленькая боковая дверка, и из павильона вышел Анатолий.

— Вот и отлично, — сказал он, увидев меня. — А я тебя жду с утра. Очень обрадовался, когда ты позвонил мне по телефону. Собираюсь сегодня совершить небольшую поездку. Буду рад взять тебя с собой.

Я возразил, что тащился в такую даль по жаре вовсе не для того, чтобы еще куда-то ехать. Я хочу видеть замечательное изобретение, которое он обещал мне показать.

— Ну да, — согласился благодушно Анатолий, — это изобретение и предназначено для поездки. Мы говорим об одном и том же. Да ты входи!

И он посторонился, пропуская меня внутрь.

Переступив порог, я очутился в огромном ангаре. Меня охватило приятное ощущение прохлады. Она создавалась, должно быть, благодаря тому, что краска, которой был выкрашен снаружи павильон, отражала солнечные лучи.

Внутренние стенки огромного яйца были жемчужно-белого цвета. Однотонная окраска, отсутствие углов и ровное, без теней освещение создавали странный зрительный эффект. Стены помещения незаметно переходили в потолок. Они то казались близкими, то как бы раздвигались и временами даже словно совсем исчезали, таяли.

Темная асфальтовая лента тянулась через ангар — дорога на самом деле пересекала яйцо.

Посреди ангара, на асфальтовой дорожке, стояло нечто среднее между автобусом, пассажирским самолетом и моторной лодкой. В низком кузове обтекаемой формы не было и следов мотора. Машина лежала прямо «на брюхе», напоминавшем днище плоскодонной лодки. С обеих сторон кузова виднелись широкие, но короткие выступы — зачатки недоразвившихся крыльев.

В общем вся эта штука напоминала гигантского серебристого жука.

Оглядев внутренность ангара, я не заметил там больше ничего, кроме еще одного яйца, подвешенного на системе блоков под потолком, прямо над машиной. Это жемчужно-белое яйцо было сравнительно небольшого размера — приблизительно с киоск для продажи мороженого. В яйце я разглядел несколько мелких квадратных окошек.

Бросалась в глаза несоразмерность просторного ангара с единственной машиной, которая стояла внутри, занимая сравнительно мало места. Но я не успел высказать своего удивления — Анатолий предложил мне занять место в странном экипаже.

Внутри сухопутной лодки (не знаю, как иначе назвать эту машину) находились удобные мягкие сиденья. Одно из них впереди — предназначалось для водителя. Перед ним помещался небольшой пульт с полудюжиной кнопок и обычными приборами: спидометром, часами, панелью радиоприемника. Ни рулевого колеса, ни чего-либо похожего на него не было. Сиденье водителя помещалось значительно ниже пассажирских мест. Когда Анатолий уселся, он точно утонул в своем кресле. Такое устройство кузова было явно рассчитано на то, чтобы предоставить как можно больше удобств пассажирам: водитель не мешал им смотреть в большое переднее окно.

Около каждого пассажирского места находилось боковое окно. Наконец в задней части кузова я увидел еще одно окно, почти такое же большое, как переднее.

Бесспорно, это была туристская машина, предназначенная для экскурсий. Но как же она передвигается?

Я уселся на одном из мест, поближе к водителю.

Анатолий оглянулся и поднес к губам переносный микрофон.

— Все готово?

— Готово, — ответил голос из радиоприемника.

— Поехали!

И Анатолий нажал какую-то кнопку.

Раздалось едва слышное стрекотание. Я даже не понял, откуда оно идет. Никаких других звуков мотора я не слышал за все время этой удивительной поездки. Впрочем и этот слабый шум был заглушен музыкой, которая полилась из радиоприемника.

Передняя стена ангара раскололась и стала расходиться в стороны. Потоки солнечных лучей хлынули в помещение и залили асфальтовую дорожку, на которой стояла наша машина.

Анатолий нажал вторую кнопку.

Машина, не вздрогнув, тронулась с места. Она двинулась плавно, как бывает во сне. Я не чувствовал тряски, не слышал шороха колес.

Все быстрее неслась навстречу гладкая дорожка. Слева показались и стали убегать назад знакомые строения студии. Справа замелькали дачи в березовой роще.

Мы выехали на шоссе. Машина тенью скользила по асфальту. Анатолий сидел, откинувшись в своем кресле, и, не обмеренный заботой о руле, только изредка касался рукой какой-нибудь кнопки на пульте. Машина, казалось, сама знала, как нужно себя вести.

Но как же мы ни на кого не налетали? Правда, встречные машины проносились по другой стороне шоссе. Но мы обогнали несколько грузовиков. Рабочие, сидевшие на каких-то бочках, не сводили глаз с нашего экипажа, видимо, пораженные его диковинным видом.

Но чудеса только еще начинались. Когда мы выехали на ровный и пустынный участок шоссе, машина ускорила свой бег. Анатолий нажал какие-то кнопки, и у машины начали вырастать крылья. Они выдвигались из коротких боковых отростков. Еще несколько мгновений, и я почувствовал, что мы летим. Шоссе быстро уходило вниз, сворачиваясь жгутиком.

— Послушай, но каким же образом? — начал было я.

— После! — отмахнулся Анатолий. — После все расскажу. Запасись терпением.

Я решил не мешать ему.

Машина стала разворачиваться, делая вираж, и в боковое окошко я увидел весь город.

Широкие улицы с высокими зданиями, прямые, как лучи прожекторов, прорезывали древние переулки с хаотическим нагромождением пестрых крыш. Строгие линии набережных удивительно гармонировали с величественными старинными башнями. Эти башни стояли у подножья большого зеленого холма и соединялись зубчатыми стенами. На холме высились белые стены дворца с блестевшим на солнце куполом. Я не мог оторвать глаз от характерного изгиба реки, омывающей Кремль, и ее гранитных берегов, застроенных домами-кварталами с массой балконов.

— Москва! — услышал я вдруг чей-то знакомый голос. — Город, к которому стремятся думы и помыслы миллионов людей.

Я оглянулся. Кроме нас с Анатолием, внутри машины никого не было. Голос раздавался из радиоприемника.

— Радиогид, — коротко пояснил Анатолий. — Записано на пленку. Читает… (он назвал фамилию известного диктора).

Голос в динамике между тем продолжал:

— Куда ни обратим мы отсюда свой взгляд, во все стороны расстилается необъятная советская страна. Сегодня мы отправимся на восток, увидим Урал, посетим Магнитогорский комбинат, пересечем равнины Сибири, тайгу Дальнего Востока, дойдем до Тихого Океана…

«Однако, — невольно подумал я, — сколько же времени будет продолжаться наша «прогулка»?

А машина уже шла на восток. Внизу тянулась Ока с заливными лугами, большими селами и маленькими городами, тонувшими в яблоневых садах.

Вдруг без всякого толчка наша машина мгновенно ускорила свой полет и устремилась вперед с быстротой пули. Уже невозможно было остановить на чем-либо свой взгляд и полюбоваться ландшафтом, расстилавшимся внизу. Необозримо-огромное пространство так стремительно мчалось навстречу нам, что на миг все слилось в сплошное пятно. Казалось, что мы висим неподвижно в пространстве, а земной шар вращается под нами. К тому же земля как-то сразу отдалилась. По-видимому мы летели сейчас на большой высоте. На выпуклой поверхности земного шара промелькнула Рязань, блеснула полоса Волги, проплыла желто-бурая степь, и вот показались зеленые холмы и первые возвышенности отрогов Южного Урала.

Я успел бросить взгляд на стрелку спидометра. Описав на циферблате три четверти круга, она остановилась около дикого числа: 5000 километров.

— В час! — воскликнул я крайне удивленный.

Известно, что скорость вращения любой точки Земли на параллели Москвы составляет 938,66 километра в час. Значит, мы двигались впятеро быстрее!

— В минуту, — спокойно поправил меня Анатолий.

Я не успел больше ничего сказать. Стрелка устремилась в обратную сторону. Скорость полета замедлилась. Вместе с тем машина пошла круто вниз. Я невольно схватился за поручни сиденья.

Анатолий улыбнулся.

Мы падали, или, вернее, неслись, прямо на невысокую, но раскидистую гору, у подножья которой расположился огромный комбинат.

— Магнитка!

Возникло, ли это слово у меня в сознании или его произнес диктор, я не помню. Я узнавал знакомую по фотографиям панораму Магнитогорского комбината.

Мы спускались все ниже. И вот уже колеса нашей машины коснулись… Впрочем, никаких колес у нашей машины не было, и ничего она не касалась. Мы просто скользили по асфальту, как в начале путешествия.

Новешенькое шоссе вело на вершину горы. Здесь был асфальтированный «пятачок» с гранитными бортами. Наш экипаж медленно объезжал по окружности эту обсервационную площадку.

Дивный вид открывался с горы. Всюду, куда достигал глаз, виднелись величественные сооружения металлургического гиганта. Как фигуры, расставленные на грандиозной шахматной доске, высились башни-домны и окутанные желто-сизым дымом металлические тела кауперов, блестели на солнце стеклянные крыши мартеновских и прокатных цехов, чернели ребристые стены коксовых батарей.

Все это было насыщено движением. Одна за другой поднимались к вершинам доменных печей тележки с рудой или коксом. Целые вереницы вагонов тянулись в различных направлениях. Вот откинулась стенка коксовой печи, и высокий штабель раскаленного кокса обрушился вниз.

Люди, построившие эти циклопические сооружения и управлявшие ими, казались отсюда маленькими, едва различимыми фигурками. Но они были полновластными хозяевами этих огромных механизмов. Вряд ли можно найти более наглядное и убедительное доказательство могущества человеческого разума.

— Нет границ созидательной мощи советского народа. — сказал диктор, словно подслушав мои мысли. — Вот эти две огромные новые домны и те две коксовые батареи, что стоят направо, построены в первой послевоенной пятилетке.

Он приводил цифры, факты… Описав круг на «пятачке», наша машина не стала совершать обратного спуска, а как-то вдруг перепорхнула через лежавшую внизу местность, и мы очутились у въезда в город, на берегу реки.

Я уже ничему не удивлялся. Мы ехали по широким улицам с красивыми многоэтажными домами. Мне понравилось, что вдоль тротуаров стояли обнесенные чугунными решетками деревья и что в городе много парков и скверов.

— Этот новый город построен на берегу Урала для металлургов Магнитки в послевоенной пятилетке, — сообщил наш радиогид.

Чудесный город промелькнул, как сон. Мы снова в воздухе.

Внизу Барабинская степь. Темнеющий на горизонте лес, словно отара овец, разбегается на отдельные березовые рощи или «колки», как их здесь называют. И мы ясно видим сверху, что эти рощи разбросаны на обширной и плоской равнине.

Но что это внизу? Море? Желто-зеленые волны ходят на просторе, переходя вдали в мелкую золотистую рябь.

Это пшеница!

Вот на горизонте появляется вереница удивительных «кораблей», медленно плывущих по морю спелой пшеницы. Это усовершенствованные самоходные комбайны. Целая эскадра их вышла в пшеничное море.

Мы не соблюдаем ровной линии маршрута. Берем то к югу, то к северу, а иногда, как фантастический кузнечик, перепрыгиваем через обширные пространства, пролетаем через них в несколько секунд. Это секунды замирания сердца и легкого головокружения.

Мои познания в географии оказываются в некоторых случаях отсталыми. Мы долго летим вдоль бесконечной железной дороги, прорезывающей поля и леса. Мы уходим в сторону, возвращаемся, совершаем скачки через пространство, а рельсы все тянутся и тянутся…

«Так вот она, знаменитая Транссибирская магистраль», думаю я.

Но диктор сообщает, что это Южносибирская магистраль, новая дорога, построенная в послевоенной пятилетке.

Когда мы пролетаем над станцией Тайшет, я вижу, как обе магистрали сливаются воедино.

Первое приключение происходит с нами в Восточной Сибири. Мы идем над горными хребтами, покрытыми лесом. Железная дорога — та самая Транссибирская магистраль, которую я все время искал, — осталась на юге.

Неожиданно хребты расступаются. Между ними лежит темно-синяя, поблескивающая сталью и прозрачная, как аметист, масса воды.

— Байкал! — торжественно говорит диктор.

В тот же миг наша машина делает крен, затем проваливается вниз носом и начинает падать. В страшном, стремительном пике мы мчимся прямо к середине озера.

Я сижу, судорожно ухватившись за поручни: берега по мере нашего падения разбегаются в стороны. Они уже почти совсем исчезли, ушли к линии горизонта. Недаром Байкал зовут морем. Вот уже всюду вода, вода, вода… И в носовое и в боковые окна видна только безбрежная прозрачная синь.

Деловой тон нашего гида-автомата, сообщающего, что Байкал — самое глубокое озеро в мире, меня ничуть не успокаивает.

Еще секунда, и вода поглотит нас, но тут Анатолий (я вижу, впрочем, только его рыжеватую макушку) каким-то чудом вырывает машину из пике. Это странно, но я не испытываю в этот момент ощущения, будто мой вес увеличился в несколько раз, как это бывает с пилотами, летающими на самолетах-пикировщиках.

Мы просто переходим на горизонтальный полет. Затем мы снова начинаем снижаться. Вода все ближе, и вот, наконец, мы касаемся ее освещенной солнцем и покрытой мелкими волнами поверхности.

Однако ничего страшного не происходит. Наш экипаж теперь уже не самолет и не автомобиль, он — лодка. И эта лодка, втянув крылья, плывет по морю.

Я начинаю догадываться, что никакой аварии вообще не было. И стремительный спуск и посадка на воду все эти потрясения, по-видимому, входили в программу путешествия.

Мы мчимся, как на хорошем катере. Слегка покачивает. Теперь я с удовольствием слушаю голос гида, который не скупится на краски, описывая Байкал.

Здесь на самом деле необычайно красиво! Высокие гористые берега, поросшие лиственницами, окаймляют темно-синее море.

Вода удивительно прозрачна. В ней видны стаи рыб и силуэты каких-то незнакомых животных. В этих чистых глубоких водах протекает жизнь своеобразная и неповторимая. Многие из живых организмов, обитающих в Байкале, встречаются только здесь и больше нигде на земном шаре.

Хотя Байкал существует весьма длительный геологический период, образование впадины, в которой лежит это замечательное озеро, еще не закончилось. Поэтому здесь нередко бывают землетрясения.

Мы проплываем как раз мимо огромной скалы, рухнувшей в воду. Каменная поверхность хребта покрыта трещинами. Из одной расщелины поднимается облачко пара. Это выбивается из недр земли горячий источник.

Но вот наша «лодка» с разгону отрывается от воды. Байкал суживается, вытягивается в длину и вдруг начинает вращаться. Нет, это мы делаем разворот и берем курс далее на восток.

Не буду описывать всех подробностей нашего путешествия. Мы действительно дошли до берегов Тихого океана и здесь повернули на север.

На море мы застали штиль. Необъятная водная гладь в районах Сахалина, Курильских островов и Камчатки была усеяна силуэтами больших и малых рыболовных судов. А на берегу материка в легкой дымке тумана время от времени возникали молы и причальные линии больших морских портов. Как оживился этот край за последнее годы!

Еще поворот, на этот раз на запад. Мы возвращались в Москву. Но мы, как я заметил, шли новыми путями.

Убедившись в безопасности нашей «прогулки», я наслаждался чудесными видами, которые открывались в окнах машины каждую минуту, внимательно слушал объяснения радиогида. Передо мной проходили преображенные поля и заводы, села и города. Я всегда знал, что моя родина богата и велика, но впервые ощутил это так непосредственно и наглядно.

Уральский хребет мы пересекли севернее, чем в начале путешествия. Горы здесь были ниже и выглядели более пологими.

Внезапно впереди раскрылась панорама, которую, как мне показалось, я уже видел раньше на фотографиях. Высокая и крутая стена перегораживала широкую реку. Вереницы автомашин сновали по берегам. Виднелись большие здания, одни в лесах, другие уже законченные.

Днепрогэс? Но ведь это совсем другой район! И к тому же Днепрогэс давно уже восстановлен после войны, а здесь стройка в самом разгаре.

— Камская гидростанция, — сообщил радиогид. — Первая очередь недавно вступила в строй.

…В окошечке спидометра выскочила цифра «30 000 км», когда в зелени пригородов снова показалась Москва. 30 000 километров — это длиннее пути вокруг Земли, если бы мы совершили его вдоль той параллели, на которой стоит наша древняя и вечно юная столица.

Огромный путь проделан — я взглянул на часы — за полтора часа! Это было самым загадочным.

Мы прошли над Москвой-рекой. Над широкими, полными движения мостами и взяли чуть в сторону, к Ленинским горам. Я увидел впереди тень от нашей машины, бежавшую по шоссе. В следующее мгновение мы сели на эту тень и плавно скользили по шоссе.

Вот показались знакомые сооружения киностудии. Мы свернули на асфальтовую дорожку, на которой лежало серебристое яйцо.

Как занавес, раскрылись его створки, мы въехали внутрь и остановились…

Замолкла музыка, доносившаяся из репродуктора в последние минуты. Прекратилось слабое стрекотание таинственных моторов. Все стихло.

Я вскочил на ноги, готовый засыпать своего друга вопросами.

Анатолий медленно повернул голову.

— Ну как? — спросил он довольно флегматично.

— Потрясающе! — воскликнул я. — Но скажи, пожалуйста, каким образом?

— Сейчас, — сказал он, — отвечу тебе на все. Дай сначала вылезти, а то у меня ноги затекли. Кресло водителя надо будет переделать.

Он поднялся со своего низкого сиденья и распахнул дверцу. Я вышел.

Мы стояли около замечательной машины, окрашенной в голубовато-серебристый цвет. Крылья снова были втянуты внутрь, и сейчас она напоминала обтекаемые сани или лодку.

Анатолий удовлетворенно курил и искоса посматривал на меня.

Я молчал, подавленный всем виденным и пережитым за этот короткий срок.

— Ну, — сказал, наконец, Анатолий, — что же тебя интересует?

Я очнулся.

— Прежде всего, — воскликнул я, — что это за новый способ передвижения? Эти немыслимые скорости! Эта невиданная поездка!

— А мы никуда и не выезжали, — спокойно возразил Анатолий. Он поднял голову, крикнул: — Иван Петрович!

В яйце, висящем под потолком ангара, открылось окошко, из него высунулась голова.

— Ну как? — спросила голова. — Все в порядке?

— Нет полной синхронности, — ответил Анатолий. — На заднем экране было временами отставание на полфазы.

— Ну, это пустяки, — возразил Иван Петрович. — Сейчас подрегулируем.

И он скрылся в окошечке.

Должно быть, у меня был очень растерянный вид, потому что Анатолий, скупой на слова, счел нужным пояснить:

— Мы были с тобой все время в этом ангаре, и вообще эта штука, — он кивнул на экипаж, в котором мы проделали путешествие, — не может двигаться.

— Так что же это было?

— Кино.

Послышался тихий скрип блоков, и я увидел, что яйцо с Иваном Петровичем опускается. Яйцо остановилось близко у земли, распахнулись дверцы, откинулся трап, и, наконец, показался сам Иван Петрович.

Он был в брюках «гольф», в рубашке с короткими рукавами, — все признаки заядлого кинематографиста. Если к этому добавить его восемнадцатилетний возраст и профессию киномеханика, то станет понятным чувство превосходства над простыми смертными, которое проглядывало на его чуть-чуть курносом лице.

— Здорово? — спросил он, снисходительно протягивая мне загорелую руку. То-то!

И он подмигнул мне, впрочем, тут же спохватился, напустил на себя значительный вид и принялся говорить что-то о «кадрах», «светосиле» и прочих непонятных для меня вещах.

В общем он оказался славным малым, и я главным образом от него все и узнал. Анатолий же считал все объяснения законченными и разговаривал в углу ангара со своими помощниками, появившимися, как черти из-под земли, из трапа, который раскрылся в полу ангара. Там, под землей, как объяснил мне Иван Петрович, помещалось «энергохозяйство». В самом ангаре не должно было находиться ничего лишнего: только сама «машина» и это яйцо под потолком. Так следовало для полноты ощущения.

Но что же это было за изобретение? Объемное кино. Экипаж, в котором мы совершили мнимое путешествие, служил зрительным залом, а весь ангар — своего рода экраном.

Картина, которую я видел, снималась исключительно с натуры. Специальная экспедиция в конце первой послевоенной пятилетки выехала для съемок на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток. Съемки производились четырьмя аппаратами одновременно: один был направлен вперед, два в стороны, а четвертый — обращен назад. Так же проектировались и полученные изображения из кинобудки, которая помещалась в висячем яйце.

В результате, в какое бы окошко «экипажа» ни смотрели его «пассажиры», они видели как бы часть общей движущейся панорамы.

— Важно, конечно, было, — пояснил Иван Петрович, — добиться полного совпадения изображений всех четырех проекционных аппаратов.

Съемка первой кинокартины производилась с автомобиля, самолета, моторной лодки и гидроплана.

Теперь я понял, почему так пристально смотрели люди, мимо которых мы «проезжали» на нашей «машине». Я думал, что они удивлялись необычному виду нашего экипажа, а они просто смотрели на операторов, снимавших сразу четырьмя аппаратами с обыкновенного автомобиля.

Для чего же понадобилось сооружать ангар, асфальтовую дорожку и «кабину-вездеход»? Для того чтобы зритель во время сеанса испытывал полную иллюзию путешествия по земле, воздуху, воде, а если понадобится и под водой. Такая хроникальная картина с подводным путешествием уже снималась.

Все это сообщал мне Иван Петрович, чрезвычайно довольный как моей любознательностью, так и своей способностью ее удовлетворить.

Мы шли по неширокой дорожке, окаймленной маленькими голубыми елями, и я думал о там, как много нового, неожиданного и увлекательного создали советская наука и техника за протекшие годы мирного труда.