Личный лекарь Грозного

Предисловие

Живущий в свое удовольствие, и не интересующийся чужими проблемами, богатый и успешный, талантливый пластический хирург, попасть к которому считают за счастье половина бомонда Москвы, неожиданно обнаруживает себя в теле хилого подростка в 16 веке. Он живет с бабушкой травницей в лесах на границе будущих новгородской и тверской областей. Но беспокойный дух и знания дают ему возможность выбиться из обычной для того времени судьбы такого человека. Иронией судьбы его принимают из-за знаний и странного поведения, пропавшим отпрыском знатной семьи, в результате, используя свои знания, он быстро поднимается по карьерной лестнице и через три года становится личным врачом царя- Иоанна Грозного.

Ему удается спасти от отравления царя и его старшего сына, чем он в корне меняет историю нашей страны. Но теперь он приобретает множество тайных и явных врагов. Сможет ли он справиться с ними? Помогут ли его советы непрофессионала справиться с многочисленными врагами, стремящимися оторвать свой кусок от будущей империи, будет известно во второй книге этого цикла.

В палатах московской купеческой английской кампании вечером было немноголюдно. За круглым столом сидели несколько руководителей и, только что приехавший эмиссар королевы Томас Мильтон сразу приступил к делу :

-Господа ваши сообщения о последних событиях в Московии заставили королеву срочно послать меня для уточнения положения дел, и как эти события могут отразиться на нашей торговле.

А сейчас я внимательно выслушаю ваши мнения.

Один из купцов, Годфри Уильямс начал:

Сэр Томас, хочу отметить, что в течение этих двух лет, буквально на глазах, изменилась обстановка во дворе у царя. Как вы уже знаете, вестфалец Бомелиус, который являлся личным врачом Иоанна Васильевича был зверски замучен и зажарен на сковородке. Мы скорбим по поводу его утраты. Тем не менее, мы ожидали, что, несмотря, на подозрения царя, он все же вновь затребует врача из Англии, однако этого не случилось. Совершенно неожиданно для нас и наших агентов он взял врачом, одного молодого родовитого боярина. С этим боярином связана интересная история. Якобы в детстве он был похищен и воспитывался глуши, у какой-то бабки знахарки, где приобрел невиданные доселе медицинские познания.

И вот этот молодчик становится врачом монарха. А мы лишились такого рычага влияния. Но, кроме того, этот малый оказался талантливым производственником. И сейчас вы можете видеть у нас на столе плоды его трудов, и купец указал эмиссару на кипящий на столе пузатый самовар. Но самое главное он смог осуществить производство прозрачного стекла невиданной красоты, не хуже изделий из горного хрусталя. Я слышал, что так это стекло теперь и называют. Царь поспешил всю продукцию этой мануфактуры взять под себя. И теперь собирается продавать нам, даже страшно представить по каким ценам. Но если не возьмем мы, возьмут голландцы или датчане. Этот молодой человек сейчас уже член парламента и глава медицинского министерства, вы можете представить себе такую карьеру.

Притом наши доктора, которые сдавали ему экзамен...

Сэр Томас изумленно выпучил глаза.

-Да, да не удивляйтесь именно экзамен, так вот они все отмечают необычайную эрудированность молодого человека в вопросах медицины, и по его иногда вырывающимся насмешливым замечаниям было ясно, что многие медицинские загадки для него ясны, как божий день.

Злые языки говорят, что он выпытал тайну стекла у венецианца с острова Мурано, а потом убил его, но мы не нашли ни одного подтверждения этому факту. И где он получил столь хорошее медицинское образование абсолютно непонятно. Сейчас мы в некотором затруднении, царь последнее время почти не принимает наши визиты, и чем-то недоволен, мы не исключаем влияние на него со стороны этого дворянина с варварской фамилией Щепотнев.

-Господа,- взял слово сэр Томас,- совершенно ясно, что мы имеем дело с диверсией конкурентов, кто подсунул этого человека царю надо непременно выяснить. Потом, все имеет свою цену и его надо купить. Ну а уж если мы его не сможем купить, то, как известно, нет человека, нет и проблемы.

Я сидел в своем приказе и занимался составлением планов обучения, своих будущих учеников, когда ко мне постучался охранник и извиняющимся тоном сказал:

-Туточки немец аглицкий до вас Сергий Аникитович, дык, как? Можно его пустить?

-Ну давай пусть идет, не держать же под дверями.

Открылась дверь, и в нее вошел молодой мужчина в типичном средневековом европейском костюме. Я до того привык за эти годы к нашей одежде, что этот англичанин показался мне просто ряженым.

Он низко поклонился мне и махнул шляпой, что мне совсем не понравилось.

-Ишь размахался, вшей говнюк раскидывает,- подумал я.

Я встал, приветствовал гостя, и предложил присесть и рассказать , что привело его ко мне.

Тот с любопытством оглядывая обстановку, начал свои объяснения. Я между тем с интересом смотрел, как по его брови ползла здоровенная лобковая вошь. Мой собеседник, не глядя, поймал ее ногтями правой руки и с громким треском раздавил, от чего меня аж передернуло.

Он сообщил, что его зовут Джером Горсей, он является младшим компаньоном английской купеческой компании и что, он уполномочен от имени руководства компании провести переговоры со мной.

-Мистер Горсей, вы понимаете, что я как верный слуга своего государя буду вынужден поставить его в известность об этом визите?

-Конечно, конечно, я все понимаю, Сергий Аникитович, но ведь тема нашего разговора никоим образом не будет касаться, безопасности вашего суверена.

Уважаемый боярин, я вам прямо скажу, мы в кампании озадачены появлением в окружении Иоанна Васильевича, столь образованного молодого человека. Не скрою, нам бы очень хотелось знать, где вы получили столь исчерпывающие знания по стольким наукам, в частности медицинским. Ваша откровенность не останется не вознагражденной. Скажите мне, во сколько вы ее оцениваете. И вообще такому талантливому человеку не место в этой ужасной стране. Мне, почему то кажется, что образованный человек должен тяготиться пребыванием среди дикарей?

-Мистер Горсей, скажите, а вы мне не боитесь говорить такие слова. Вы считаете, что живете среди дикарей. Только вот эти дикари каждую неделю ходят в баню и стирают свою одежду, а вы таскаете на себе, тучу вшей, нисколько этого не стесняетесь и воняете хуже навозной кучи.

Англичанин, не ожидавший таких слов, растерялся:

-Но мистер Щепотнев, наличие вшей -это же нормальное явление.

-Нет, мистер Горсей, это нормальное явление для дикарей, к которым вы относитесь, а для цивилизованных людей, если вы знаете, что значит это слово норма- отсутствие на теле, и в волосах всей этой гадости.

-Я вижу, что разговора у нас не получается,- вздохнул мой собеседник,- очень жаль, но если вы передумаете, то вам не будет поздно навестить наш офис здесь в Москве, вас там буду ждать.

-Нет, почему же, у нас вполне может получиться разговор, если вы без всяких намеков, конкретно изложите по пунктам, что бы ваша компания хотела получить именно от меня. Ну а я, в свою очередь, изучив ваш список, смогу вам также конкретно изложить свою точку зрения на эти вопросы, и по всем тем просьбам, которые я смогу удовлетворить вы получите детальные подсчеты, сколько чего, в какие сроки и главное, сколько это будет стоить. И не стройте иллюзий, Иоанн Васильевич будет все знать о наших договоренностях.

Кроме того, дорогой Джером, не обижайтесь на мои слова о дикарях, но для большинства нашего населения вы такими являетесь. У нас принято еженедельное мытье тела. Я знаю про ваши обычаи, ходить всю жизнь грязным и ловить на себе насекомых. Но сейчас вы находитесь в нашей стране, и я вам советую, хотя бы пока вы здесь, мойтесь хоть изредка. Наши носы не привычны к такой вони от людей.

Распрощавшись с растерянным англичанином, я переоделся и поднялся в Думу, где сегодня, вновь продолжились споры о строительстве порта у Михайло- Архангельского монастыря.

Когда я зашел туда, в нетопленной летом палате, уже было жарко от спорщиков. Андрей Щелкалин кинул на меня неприязненный взгляд и громко сказал:

-А вот и Сергий Аникитович пожаловал, не расскажешь, ли нам чего это к тебе аглицкие купцы зачастили. Я так понимаю, что сейчас тоже будешь за порт ратовать.

-Андрей Яковлевич, скажи мне, каким волшебством ты раньше всех все узнаешь, не успел от меня Горсей выйти, а ты уже все знаешь, может, ты сам расскажешь, о чем мы речь вели?

- А чего тут думать, уговаривал он тебя их сторону принять.

-Так вроде бы совсем недавно и ты Андрей Яковлевич, мне говорил, что надобно порт там строить, а теперь вроде от своих слов отказываешься. Щелкалин поперхнулся и закашлял, закрыв рот рукой.

Царь, сидящий на троне засмеялся:

-Что, Андрей Яковлевич уел тебя Щепотнев, не будешь лишнего говорить. А ты Сергий Аникитович расскажи, что за разговор у тебя с купцом был?

Иоанн Васильевич, может, разрешишь мне лично с тобой это дело обговорить, а уж потом решишь, надо ли всем о том рассказывать.

Хорошо, а сейчас скажи нам, что думаешь, про порт сей. Много уже воду в ступе толчем, а решения нету?

-Иоанн Васильевич, думаю я, что порт для царства твоего там нужен. И строить его нужно такой, чтобы там множество кораблей могло приходить и разгружаться, и чтобы там и наших купцов корабли могли стоять и флот военный наш. Сзади меня негромко хмыкнул Шелкалин:

-Щепотнев уже и флот у нас нашел.

-Иоанн Васильевич думается мне, что англичанам торговля эта нужна не меньше чем нам. А раз нужна, пусть и мастеров присылают порт строить и корабли. Не захотят, есть и голландцы и другие найдутся.

-Сергий Аникитович, вроде совсем недавно ты, что-то про Котлин остров говорил?

- Государь, так одно, другому не мешает. Великому царству твоему и два порта могут понадобиться. А сейчас ты меня спросил, нужен ли порт на море Белом я и сказал мнение свое.

-Ну что же бояре, слушал я вас не один день и не два, разные были слова сказаны. Но склоняюсь я все же к словам бояр моих, которые за порт в Михайло Архангельском ратуют. Правильно Щепотнев сказал, великому царству одного порта мало, но пока хотя бы там построим.

Раздался недовольный гул, но единственный взгляд Иоанна Васильевича и гул утих. Царь вышел и немногочисленные думные бояре, переговариваясь между собой, тоже поспешили к выходу. Я же, помня о приказе царя, пошел вслед за ним.

-Ну, давай Щепотнев не стой, садись напротив меня,- сказал Иоанн Васильевич,- ты меня все время удивляешь, наверняка и сейчас что-то новее скажешь?

-Государь приходил ко мне компаньон Московской компании Джером Горсей. Он сейчас в ней не из первых, так, младший компаньон. Я думаю, что ко мне именно его прислали, не чтобы оскорбить хотели, но дали понять, что очень сильно делами моими не интересуются. Однако это на простака уловка. Ясно, что их мои мануфактуры интересуют и стекло мое, которое, не хуже крусталя горного, и бешеных денег стоит. Кроме того, наслышаны они и о школе медицинской.

Государь, я вот что думаю, для аглицких немцев мы сейчас, как свет в окошке. Они почти, как мы сейчас, в окружении врагов. С гишпанцами воюют, с голландцами тоже ни мира не войны, с французами такие же дела.

Мне кажется, что они за торговлю с нами на многое пойдут, и порт построят и мастеров своих привезут. Вот только вряд ли они корабли нам строить будут. Не захотят ведь себе соперников на море иметь.

А нам, кровь из носу, а флот свой и торговый и военный надо иметь. Порт построим, крепость ведь надо будет там строить, а то швед недалеко, придет и пожжет все. А будет флот, еще не всякий враг туда сунется.

Сейчас в компании думать будут, какие мне просьбы писать, а мы должны уже знать, что с них за эти просьбы спросить.

И еще Иоанн Васильевич, жил я, когда у бабки знахарки в лесу, лежали у нее карты старые, ее дед рудознатец был и всю Корелу обошел. Нашел он у озера одного руду медную. Но когда пришел домой больной был уже, умер, и никому до его карт дела не было. А мне любопытно было, выглядел все и сейчас по памяти нарисовал, где руда медная есть, главное, у озера это все, так, что можно будет там рудник ставить и медь по рекам вывозить.

Так, вот есть у меня задумка великая, попробовать там такой рудник и заводик поставить. Только мне кажется, что англичанам это не очень понравится, ведь они сейчас нам медь привозят, а тут мы, может, сами продавать будем.

Царь сидел , задумчиво постукивая по столу пальцами правой руки унизанных перстнями.

-Ты, как всегда интересно говоришь Щепотнев, и дела хорошие предлагаешь, и самое главное вижу я, что радеешь ты не о себе, а о царстве моем.

Но вот дел ты на себя взвалить хочешь, больше, чем увезти сможешь.

Посему с рудником этим решим так, знаю я, что дружен ты с главой Пушечного приказа, есть там у него разные мастера, даже несколько тех, кто в рудниках таких работал. Так, что составишь мне челобитную, где все, как есть обскажешь, сколько и чего нужно, для начала, и с князем Каркодиновым тоже обговори, он у тебя в Аптекарском приказе водку твою анисовую, что так просто пьет, пусть поможет, управляющего понимающего даст. Если там медь найдут, дам я тебе эти земли вместе с людишками, и от налога освобожу на несколько лет. Но самому тебе там делать нечего. У тебя здесь в Москве главные дела. А вот что от тебя англичане захотят, мне доложишь, тогда и будем решать, как с ними дела вести.

Потом он улыбнулся и продолжил:

-И кстати есть новость для тебя, помнишь, говорил ты мне об астрономе известном Тихо Браге. Так вот донесли до него, что есть в Московии труба подзорная с помощью, которой можно звезды рассматривать, и загорелся он, говорят идеей бросить все, и приехать сюда, в Московское царство и тут наукой своей заниматься, тем более, что великий государь ему свое покровительство обещает. А когда он узнал, что есть у государя лекарь , который ему может новый нос сделать, то передал он послам моим в Дании письмо тайно, в котором просит уточнить, действительно ли лекарь есть такой?

Так, как сможешь ли ты Сергий, нос, когда-то отрубленный, вновь сделать?

-Иоанн Васильевич, нельзя так, сразу обещать, смотреть вначале надо. А нос вообще то сделать смогу и пришить тоже.

Только государь астроному и астрологу башня за звездами смотреть, нужна и вотчина, в Дании он у своего короля не бедствовал.

-То не твое забота Щепотнев, сам понимаю, что в чести такие люди живут. И роду он благородного. Так, что готовься, не знаю, когда и каким образом он со своего острова к нам прибудет, вот тогда и будешь свои обещания выполнять.

Домой я ехал не сказать, чтобы полностью довольным, но все-таки моими настояниями порт начнет строиться на несколько лет раньше. Похоже, Иоанн Васильевич проникся и моими предложениями по устранению Батория и сейчас над этим работают. И успехи этого года в Ливонской войне не будут временными победами.

Ну а раз к нам собрался ехать датский астроном, то надо подумать над попыткой создания телескопа. Плохо только, что в сутках всего двадцать четыре часа и мне просто не провести в жизнь все идеи, которые приходят мне в голову.

Дома меня ждал сюрприз. Во дворе стояли телеги полные какого-то товара. Два мужика при моем появлении бухнулись на колени и уткнулись в лбами в землю. На мои попытки их разговорить, только еще больше кланялись и молчали. Но тут из дома показались двое - мой ключник на пару с тиуном. Увидев меня Лужин, как обычно сдернул свою шапку и радостно завопил:

-Сергий Аникитович, так мы это, товару нового привезли с мельницы нашей тряпошной! Вот изволь посмотреть, что получилось.

Он сдернул дерюгу, закрывавшую груз, и размотал один из тюков. Передо мной лежала бумага, конечно, это был далеко не ватман, я вытащил один лист и начал разглядывать, вроде все было, как надо, даже мой водяной знак был виден.

Ключник ходил вокруг с отсутствующим видом. Наверняка уже подсчитывал, сколько серебра нам отвалят за привезенное сокровище. Несло от них уже прилично.

-Ефим, ты же тиун, что же ты сразу за водку?

-Дык, Сергий Аникитович, мы тута с Федькой, как цены то московские на бумагу узнали, то никак не могли без энтого дела обойтись.

Да вот еще что интересно, раньше мы пока все караулы проедем так только с нас мыто и стребовали. А сейчас, как кто услышит, что людишки боярина Щепотнева товар везут, так сразу нам все пути дороги открыты. Ну, от такого дела вон наши мужики чуть от страху не сомлели.

Мы говорят и не думали, что наш боярин важный такой есть.

Я повернулся к, по-прежнему стоявшим на коленях, мужикам:

-Эй, вас, что силой, что ли поднимать, давайте идите в людскую поешьте хоть с дороги.

Потом, уже повернувшись к тиуну, сказал:

-Ты Ефимка, как тиуном стал, заважничал, чего мужиков не накормил?

Тот заюлил глазами:

-Виноват Сергий Аникитович, так вот получилось, заговорились мы тут с ключником.

- Точно так,- подтвердил, покачиваясь, Федька.

-Ох, пораспустил я вас,- угрожающе сообщил я им,- в будний день водку трескаете. Ладно, на этот раз прощаю, но еще такое дело и на конюшню, а то у меня конюх засиделся, заскучал, вчера еще жаловался, что давно розги в руках не держал.

Пока я разговаривал с людьми, на крыльцо вышла моя жена и с улыбкой смотрела, как я распекаю подчиненных.

-Сергий Аникитович, - крикнула она,- хватит уж отчитывать, иди скорее, ужин ждет.

Еще зимой перед свадьбой это была девчонка с блестящими любопытными глазами, но беременность изменила ее совершенно. Даже походка стала другой. И она уже была не девочка, а женщина, осознающая свою красоту и новую жизнь, которую она носит в себе.

И снова, как почти каждый вечер я подумал:

-Как же мне повезло, ведь на ее месте могла оказаться любая другая женщина.

Но сейчас мне казалось, что мне всегда нужна была только она одна.

Нет, наверно, все - таки есть бог на белом свете, что подарил мне такое счастье, которого никогда у меня не было в прошлой жизни.

Я закончил разговор и быстрым шагом зашел на крыльцо и, поцеловав Иру, прошел вместе с ней в дом, под многозначительное переглядывание дворни.

После ужина я вызвал к себе Ефимку, который уже достаточно протрезвел и был в состоянии обстоятельно рассказать о делах в моих владениях. Кроме того, с собой он принес две корзины, из первой, пахнущей керосином он начал извлекать жестом фокусника небольшие бутылки, заполненные фракциями нефти, полученными, уже в Заречье.

-Лужин, мать твою! Ты что совсем ума лишился, зачем ты эту вонь сюда приволок. Давай пойдем во двор, там покажешь, что там есть,- закричал я на него. Тот вновь аккуратно сложил все бутылки обратно в корзину, и мы пошли во двор, а по дороге Ефимка обиженно бормотал, что он специально принес в кабинет и никому не показывал, думал, что это тайна великая.

Я, прямым ходом направился в мастерские к Кузьме, где Лужин поставил корзинки на пол, и стал по новой, вынимать бутылки, воняющие керосином. Во второй корзине, переложенные стружкой, лежали несколько стеклянных плафонов для керосиновых ламп.

Ефимка, с интересом глядя на них, сказал:

-Слава тебе Господи, наконец, хоть узнаю, что это за штуки. У нас там все от любопытства помирают, что это такое будет, а больше всех Дельторов, он даже сам хотел ехать смотреть. Хорошо, хоть стрельцы его не пустили.

-Кузьма,-спросил я,- где там твои светильники, которые ты мне делал?

Кузьма, который не с меньшим любопытством смотрел за извлекаемыми из корзин вещами, полез наверх и снял две керосиновые лампы, пока еще без стекол.

Под внимательным взглядом обоих мужиков, я обнюхивал каждую бутылку и, наконец, найдя жидкость по цвету более всего, напоминающую керосин капнул ее на плошку и поджег, да, пожалуй, это было похоже больше на керосин, чем на соляру. Снял с обеих ламп крышки с протяжным устройством для фитиля и креплением плафона и налил в них немного керосина. Затем продел уже давно приготовленные фитили в протяжное устройство и надел крышки назад. Когда я поджег фитили, и они загорелись тусклым коптящим пламенем, в глазах Кузьмы мелькнуло разочарование и, похоже, он еле удержался, чтобы что-то мне не сказать.

Я тщательно протер два плафона и вставил их в держатели на лампах. Подождав пару минут, чтобы они прогрелись я немного прибавил длину фитиля и яркий свет цивилизации осветил, темное до этого, помещение мастерской.

Потрясенные наблюдатели, открыв рот, смотрели на невиданное чудо. Затем они оба посмотрели на меня. И если в глазах Кузьмы было преклонение перед умом придумавшего такой светильник, то в глазах моего тиуна, похоже, мелькали одна, за одной серебряные монеты, которые будет зарабатывать мануфактура.

-Вы еще не все поняли,- сказал я,- эти стекла, если сразу огня прибавить, будут трескаться и вообще их уронить можно, разбить, так, что если, кто такую лампу купит, за стеклами к нам все время приходить будет.

Но деятельный ум Кузьмы уже решал следующую задачу:

-Сергий Аникитович, а почему, под колпаком получается огонь ярче?

-Так ты Кузьма легко сам на этот вопрос ответишь, тяга то под колпаком воздушная сильнее и огонь жарче и ярче, а изменения нагрева по научному называется температура, если она ниже то холод если выше, то тепло.

-Погодите, Сергий Аникитович, я сейчас слово это запишу,- и мой ювелир, на стене, где у него уже было записан не один десяток слов, аккуратно под мою диктовку, периодически глядя на алфавит, написанный там же, записал современными русскими буквами -температура.

Я уже с весны активно внедрял среди своих учеников новые слова. А лекаря те вообще писали только на современном русским языке. Решение было простым если я, хочу, чтобы моя школа была центром медицины современного мира, то про латынь надо забыть, да и с церковью проблем будет меньше, хотя она все равно будет сопротивляться любому нововведению. Но я в беседах с митрополитом налегал на то, что лекарям нужен свой язык, на котором они все будут учиться, а ежели, кто из иностранцев когда-то будет учиться у нас пусть, также учит этот язык, чтобы понять, о чем ведет речь преподаватель.

Конечно, это значительно прибавило мне работы. Все-таки до переноса я много лет работал в узкой специальности и забыл массу терминов. И сейчас по вечерам, нарисовав очередную кость, начинал сочинять названия для очередных бороздок, щелей и отверстий.

Если бы не молчаливая поддержка царя, глыбой возвышающаяся за моей спиной, гореть мне уже наверно на костре. И хотя я всеми силами старался не раздражать церковь, но она настолько своими нитями пронизывала всю жизнь общества, что все время возникали какие-нибудь коллизии.

Затушив обе лампы, продолжил осмотр бутылок и нашел, что-то напоминающее бензин. Я капнул насколько капель на глиняную плошку и сверху положил немного ветоши. Затем чиркнул кресалом по кремню и на плошке от попавших искр, вспыхнул синий почти бесцветный огонек.

Кузьма восторженно завопил:

Сергий Аникитович, так вот это штука то получше вашего керисина.

-Кузьма, горит то она красивее, только очень быстро и взорваться может. А вот, что нужно для нее сделать я сейчас тебе нарисую.

И вскоре перед мастером в нескольких ракурсах была нарисована зажигалка, смысл ее мастеру был абсолютно понятен, непонятно было из чего делать кремень и пружину для его подачи. На это я только мог сказать:

-Кузьма у тебя почти двадцать человек в подмастерьях. Посади одного посмышленней, пусть берет все подряд, и ищет, какой материал такую искру может дать. А пружинку, что же вытяни проволоку потоньше, скрути и закаливай, на первый раз не получится, на сто первый получится.

Сам знаешь терпение, и труд все перетрут. А сам этим делом не занимайся, твое дело сейчас трубы подзорные, и мой микроскоп давай заканчивай.

-Так Сергий Аникитович, уже почти все сделано. Вот еще дня три и труба подзорная для Иоанна Васильевича будет готова.

-Ну, тогда все, давай закрывай тут все, а мы с Ефимкой еще пойдем, поговорим.

Усевшись в кабинете, я начал допрос тиуна:

-Ну, теперь давай рассказывай, как вы там живете, мне в этом году совсем недосуг к вам ездить.

-Так Сергий Аникитович, вашими заботами у нас благодать. Таперича, как стрельцы стоят, тихо вокруг стало. Перед тем, как им придти, появлялись у нас разные лихие люди. А как развесили троих таких образин по березам, так никого не видно и не слышно.

Вот только Сергий Аникитович, опять все та же история начинается. Лето то к концу идет. Наслышаны в округе про твои успехи, и на Юрьев день народу к тебе опять собирается придти не меряно.

-Ефимка ты мне такие слова не меряно, много, забудь, ты же главный человек там, должен знать, сколько человек перейти хочет, какие ремесла знают, куда посадишь на землю. Чтобы осенью, когда оброк будешь доставлять, все в цифрах подробно было мне записано.

Ефимка посмотрел на меня глазами загнанного оленя:

-Так, это, боярин я же ни счета и ни письма не разумею.

-Ефимка, а меня это не волнует нисколько, крутись, вертись, найди человека или сам выучись, видел, как Кузьма слова на стенке пишет, а чтобы мне этой осенью весь расклад до единого человека был.

Так чтобы я потом в поместном приказе на равных с дьяками разговаривал, и они мне своими бумажками в нос не тыкали, все понял?

-Все Сергей Аникитович, все. Да еще хотел сказать, когда купец то Пузовиков за стеклом приезжал, так он, когда крустал увидел, горькими слезьми плакал, все переживал, что такой товар Иоанн Васильевич в казну забрал.

-Ну, а Пузовиков, то все забрал, что обещал?

-Забрал, да еще говорил, что мало, все спрашивал, когда вторую печь ставить будем?

-Лужин, слушай, перестань дураком прикидываться, если мысли есть хорошие говори, не бойся.

-Так вот Сергий Аникитович, говорили мы тут с Дельторовым, надо нам дело то шире ставить, подмастерья уже сами в мастера рвутся, рабочие руки есть. Мы так прикинули, что еще лет двадцать нам и леса на уголь не надо ни у кого покупать, пока свой есть. А что уж дальше будет, один бог ведает.

-Вот видишь, Ефим дело хорошее предлагаешь, а ни читать ты, ни считать не умеешь. Так, что давай ищи себе помощника грамотного, и потом, когда все расходы посчитаете, мне отправьте. Если понравится, то можете и стройку начинать.

Утром я собирался уже уезжать в Кремль, когда ко мне подошел задумчивый Кузьма:

-Сергий Аникитович, вот со вчерашнего вечера, как ты это слово сказал - температура, я думать начал, ведь каждый металл или другое что при разных температурах плавится или вот вода замерзает, когда холодно, а как бы это измерить, чтобы не на глаз получалось.

-Кузьма, мне сейчас недосуг с тобой эти дела обсуждать, не до этого мне. Ты вот сам попробуй подумать, как это можно сделать. А вот вечером я приеду, тогда и расскажешь, чего надумал, а потом уже решим, как и что, дело то нужное для нас.

Когда я приехал в Кремль меня срочно вызвали к царю. Иоанн Васильевич нервничал, это было видно невооруженным глазом.

-Сергий Аникитович, митрополит Антоний занемог. Лежит в покоях своих, и не встает, второй день, я сам только, что об этом узнал.

Слушай Щепотнев, ты свой язык на замке держишь, это хорошо, так вот я с Антонием часто ссорился, много он крови у меня попил, но не время сейчас митрополита менять. Так, что езжай к нему и ежели можешь что-то сделать, то делай.

А уж если встанет Антоний на ноги, сам знаешь, я в долгу не останусь, мое слово крепкое.

В ответ я только поклонился и, пообещав сделать все, что смогу вышел из царских палат.

У резиденции митрополита, стояли монахи, увидев меня, они без слов расступились, и пропустили в двери.

Когда я зашел в темную палату, где лежал Антоний, там почти ничего не было видно. Я попросил сопровождающих зажечь свечи. На кровати полусидел митрополит. Его лицо и глаза были желтоватого цвета. А сам он казался осунувшимся и похудевшим.

-Гепатит?- была первая мысль.

Я поклонился митрополиту, тот был в ясном сознании и также приветствовал меня.

-Вот уж не думал, что меня ты греховодник лечить будешь,- слабо улыбнулся он.

Усевшись рядом с больным, я неспешно начал расспрос и, похоже, гепатитом здесь не пахло, зато при пальпации живота в проекции желчного пузыря было явное раздражение брюшины.

-Плохи дела, - думалось мне, интоксикация, пожилой возраст, капельниц у меня нет, эфирный наркоз, все одно к одному, умрет на операционном столе, скорее всего.

Антоний проницательным взором, как будто читал все сомнения написанные у меня на лице:

-Давай рассказывай Сергий, что ты у меня наглядел?

-Владыко, плохие дела у тебя. Есть под печенью желчный пузырь, так вот полон он камней, и один камень выход из пузыря закрыл, если этот пузырь не снять, то он лопнет и вскоре умереть придется.

Митрополит пожевал пересохшими губами и произнес:

-Ну, а ты раб божий, что можешь предложить?

-Владыко, могу я предложить, снять этот пузырь, только болезнь ослабила тебя и от дурман-водки моей можешь ты не проснуться.

Антоний поднял глаза на окружающих:

-Все слышали, что Щепотнев говорил. Так вот думаю я, что лучше от дурман -водки не проснусь, а если Господь бог решит, что жить мне еще нужно, то жив буду. Давай лекарь делай свое дело.

Через три часа, митрополит уже раздетый лежал привязанный к операционному столу у меня в больничке. Все подворье было заполнено монахами, которые молились и крестились за здравие Антония. А отец Варфоломей уже служил внеочередную службу в забитой до отказа домовой церкви.

Ну, вот пришел час первого настоящего испытания для меня и моих помощников. Сегодня их у меня было пять человек, стоявших в холщовых балахонах, и масках. По моей команде одни из них начал давать наркоз. Второй лекарь стоял рядом с подобием мешка Амбу, сделанного из тонких рыбьих шкур. Третий контролировал пульс и частоту дыхания, а четвертый и пятый ассистировали мне. Операционное поле было уже отграничено и обработано йодом.

Я мысленно перекрестился и начал разрез, выдрессировал я своих помощников хорошо, не успел я протянуть руку, как в ней уже был иглодержатель с иглой и ниткой. Быстро перевязав сосуды и просушив рану, я открыл брюшную полость и вручил расширители одному из ассистентов.

Дальше я все делал, как на автомате - выделение пузырного протока, его перевязка, перевязка пузырной артерии, и только коротко прошипел сквозь зубы, когда мне дали в руку иглодержатель с шелком,

- Вашу мать, с кетгутом дай.

Затем осторожно выделил сам пузырь из серозной оболочки, выложил его на приготовленную плошку. Когда я начал гемостаз оставшейся полости мне сообщили испуганным голосом

-Сергий Аникитович митрополит дышать перестает.

Я похолодел.

-Давайте быстро, как я учил, маску на лицо и дышать! Дрожащими руками мой ученик начал качать мешок.

-Какой пульс,- крикнул я.

-Пока один раз на счет сто один- сто два.

Так наркоз у нас прекращен, дыхание пока искусственное, я ушиваю операционную рану, оставляю стерильные холщовые тампоны, увы, резиновых дренажей пока нет.

А теперь дышать и дышать, увы, никаких стимуляторов дыхательной и сердечной деятельности у меня нет. Вдруг мне показалось, что впалая грудь митрополита слегка поднялась не во время сжатия мешка.

-Георгий погоди не качай!

И на наших глазах Антоний вздохнул сам, затем еще раз, я проверил пульс, который был по моим прикидкам уже шестьдесят в одну минуту.

Постепенно больной порозовел, видимо артериальное давление немного поднялось. И, похоже, наркоз перешел уже в постнаркозный сон.

Я, в насквозь мокром халате, взял плошку с пузырем и разрезал его скальпелем и вылил содержимое в баночку. Развернув пузырь, я увидел большой пролежень во входе в пузырный проток, да, еще немного и перитонит старику был бы обеспечен. Мои же ученики с удивлением впервые в жизни смотрели на желчные камни.

Когда я вышел из операционной, на меня уставились колючие взгляды нескольких сановитых монахов.

-Пока все хорошо милостью божьей,- сказал я,- все, что нужно сделал. Теперь надо только молиться Господу, чтобы даровал нашему митрополиту выздоровление.

Пришлось проявить настойчивость, поскольку митрополита не хотели оставлять у меня. Но с этим решилось очень просто, я сказал, что в таком случае за все последствия такого действия будет отвечать тот, кто это решил, и все монаси сразу потупили свои взоры. Так, что, оставив несколько человек, для ухода и присмотра все остальные разъехались по своим местам обетованным. Я же остался наблюдать за все еще спящим митрополитом. К сожалению доверить кому -либо наблюдение я еще не мог. И мне предстояла бессонная ночь. Антоний долго не просыпался, но все же он, наконец, открыл глаза и первым делом, болезненно скривясь, прошептал:

-Ну как все прошло?

-Владыко, все милостью божией пока хорошо, вот испейте воды прохладной, - и я поднес стакан с водой к губам митрополита, тот мелкими глотками выхлебал его и устало закрыл глаза. Два монаха, сидящие рядом на скамье бдительно следили за моими действиями. Мне же оставалось только сесть рядом с ними и присоединиться к их молитве. Антибиотиков у меня не было, ничего у меня не было и мне, как и всем остальным, оставалось только уповать на небеса.

И они в этот раз не подвели.

На следующее утро Антоний чувствовал себя сносно, температуры не было, побаливал операционный шов, и были немного отделяемого на тампонах, а так все укладывалось в обычную картину послеоперационного больного.

Есть, я ему сегодня не давал, разрешил только питье воды и немного нежирного бульона.

Пришлось практически весь день посвятить единственному больному. К вечеру его немного залихорадило, но после стакана отвара сухих стеблей малины он слегка пропотел, и температура нормализовалась. После успокаивающей микстуры митрополит заснул. На следующее утро, он проснулся раньше меня и хотел встать для молитвы, с большим трудом удалось его уговорить хотя бы сегодня, делать это в кровати. Живот был спокойный, шов сухой, я удалил все тампоны, отделяемого не было, и я постепенно стал успокаиваться. Сегодня Антония уже покормили жидкой кашкой, после чего он уже начал уделять внимание окружающей обстановке и потребовал показать ему, что за камни были у него в желчном пузыре.

Когда я протянул ему блюдце с камушками, он, как ребенок начал их перебирать и разглядывать на свет.

-Сергий Аникитович, и как же такая напасть получается, смотри, твердые какие, и не сломать?

-Владыко такая болезнь у всякого может случиться. Камни могут ведь и в почках быть. А чаще всего они получаются, по каким-то причинам, из-за еды или из-за питья, пузырь желчный воспаляется и в начале появляется там крупинка мелкая и постепенно на ней все больше твердого тела откладывается, и появляются камни такие.

Вот когда ты отец Антоний к себе поедешь, я подробно распишу какие травы пить и пищу, какую вкушать.

Митрополит положил мне на колено свою исхудавшую руку.

-Погоди Сергий, я хочу сказать тебе кое-что. Когда ты мне сказал, про болезнь мою, я решил, что Господь бог такое испытание дает, и, вверяясь тебе, думал, что если дела твои от дьявола, не жить мне вовсе.

А сейчас вижу я ясно, как в день погожий, правду люди говорят, лежит на тебе божья благодать, не даром ты имя такое носишь.

И значит, все, что ты делаешь, по воле Господа нашего, и где нам смертным с ней спорить.

Посему, не будет у меня к тебе претензий никаких больше.

Вижу я, как после того, как ты царским лекарем стал, великий государь здоровьем лучше стал, все об этом говорят. Но и врагов ты этим приобрел себе немало. Если я, бог даст, поправлюсь, приезжай ко мне, длинный разговор у нас с тобой будет. А сейчас, я пока не могу ничего говорить, устал я,- и он взглядом показал на развесивших уши монахов.

За эти дни я не имел возможности даже посмотреть, что делается у Кузьмы. Когда же я, наконец, нашел время и пришел в мастерские, то он со смущенным видом достал с полки какую-то медную штукенцию и протянул мне. Только я хотел спросить, что же это такое, как понял, что - это зажигалка.

Да, эта зажигалка нисколько не напоминала мои изящные рисунки. Грубо спаянная емкость для бензина с торчавшим фитильком, и приделанная к ней конструкция с большим колесиком с видневшимся под ним кусочком обточенного квадратом кремня.

Кузьма извиняющимся тоном сказал:

-Сергий Аникитович все перепробовали, парень аж руки о кресало стер, ничего кроме кремня не искрит. Вот и сделал я кремень поменьше.

Он ловко крутанул большим пальцем колесо, и из-под него брызнула целая куча искр, и фитиль загорелся синеватым пламенем.

- Не знаю,- продолжил он извиняющимся голосом,- нужна ли будет кому такая забава. Ведь ежели куда ехать, надо и бутылку с вашим бензином везти.

-Ну и совсем не обязательно,- возразил я, вон у тебя емкость, какая большая, быстрее кремень сотрется, чем бензин кончится. И смотри, ты в дождь попробуй в поле костер разжечь, трут сухой, где найдешь? А такой зажигалкой запросто. Так что давай сделайте дюжину, я для начала подарю несколько, а там посмотрим, будут брать, будем и делать. Вот только нужно кое-что доделать, чтобы огонь ветром не задувало, да и крышка нужна к ней, я тебе ее сейчас нарисую.

-Погоди, Сергий Аникитович, - остановил меня Кузьма, - вот посмотри,- и он достал с полки микроскоп, который пылился там уже почти все лето.

-Сделал я, наконец, все. Теперь принимай работу.

Я смотрел на бронзовый микроскоп и даже не знал, что сказать.

Быстро схватив предметное стеклышко из коробки, где они лежали уже пару месяцев, я капнул на него воды и положил на столик над конденсором, повернул зеркальце, чтобы оно направляло солнечный свет на препарат, и приник к окуляру, движение винтом и вскоре увидел мелькание простейших в толще водной глади.

Да это был уже микроскоп.

Кузьма с пониманием следил за моими движениями.

-Ежели бы ты Сергий Аникитович знал, сколько я с этими линзами мучился. Они же крохотные совсем, должны быть. Их в руках не удержать. Хорошо, что можно самому теперь через стекла смотреть. И спиртовки теперь у меня разные есть. Но все равно, на десяток испорченных линз, только одна хорошая получается, а то и меньше. Пока придумал, как их в окулярах закреплять, тоже много поломал.

Но теперь, я уже больше знаю и если второй делать микроскоп делать, то быстрее получится. И стекло сейчас у Дельторова лучше стало. Он ведь мне совсем по-другому теперь его варит.

Итак, что я имею? А имею я мастера, который сам еще не знает себе цены. Зато некоторые личности цену ему прекрасно понимают. Придется, пожалуй, и его отправлять в Заречье под охрану стрельцов. А то в один прекрасный день пойдет он на торг или еще куда, и исчезнет.

-Кузьма, а из подмастерьев, есть ли, кто науку эту постигает?

Да есть парочка, интересно им все это дело.

-Тогда слушай внимательно, с сегодняшнего дня, все мастерские передаешь на Матвея. А ты с этими подмастерьями занимаешься только линзами, Сам учись и их учи. Ты начал грамоту изучать, вот пусть и они с тобой вместе и грамоту и цифирь учат. Что не будешь в начальниках, не переживай, жалованье вдвойне тебе с этого дня пойдет. Твое дело теперь измысливать, как лучше подзорные трубы делать и микроскопы.

Только придется тебе теперь с подворья если куда идти, то без охраны ни шагу, Кошкарова я предупрежу.

Парень жалобно посмотрел на меня:

-Сергий Аникитович, такое дело у меня, тут в посаде девица на примете есть. Так, как же быть, мне туда тоже с охраной ходить?

-А кто она твоя девица?

-Да дочка же наставника моего, из-за чего и уйти мне тогда пришлось. Отец то все ее метил повыше пристроить.

-Так, что же молчал дурья голова? Давно бы сказал, уже бы высватали тебе девицу.

Так, что не горюй, завтра сватов зашлем и посмотрим, смогут ли нашим сватам от ворот поворот дать.

Оставив обнадеженного Кузьму, я вернулся к митрополиту. Тот, лежа в кровати уже активно руководил толпой монахов собравшихся вокруг него.

Увидев меня, он решительно сказал:

-Все Щепотнев, сейчас за мной возок прибудет, и поеду я к себе. Дел у меня много, недосуг в кровати вылеживать. А ты, когда там говорил надо швы снимать, через десять дней?

Вот через седьмицу и приезжай, есть нам, о чем поговорить. От меня передай благодарность великую Иоанну Васильевичу, что тебя прислал, а когда его увижу, самолично поблагодарю.

Когда Антония под руки выводили и укладывали в возок, вокруг собрались все присутствующие, а за воротами волновалось людское море. Уже вся Москва знала, что митрополит болен был смертельно, и что царский лекарь болезнь от него отвел.

Антоний благословил всех и возок выехал в открытые ворота, где по мере его проезда все ожидающие падали на колени и крестились.

Когда я, провожая возок ненароком вышел за ворота, то стоявшие там, увидев меня, вновь попадали на колени. Не зная, как реагировать на такое, я быстро смылся к себе на подворье.

Да, уж вылечил я митрополита на свою голову. И до этого меня уже чуть не вся Москва знала, а теперь и подавно, хоть на улицу не выходи.

Дав распоряжение конюху приготовить для меня коня, я пошел собираться для поездки в Кремль. И все равно, когда я с охраной выехали на рысях из ворот, почти до самого Кремля нас сопровождал гул голосов.

Меня безошибочно узнавали, многие кричали:

-Благослови тебя Господь боярин.

В приказе я переоделся и прошел к царю.

Иоанн Васильевич, по-прежнему, как и три дня назад имел озабоченный вид.

Было видно, что вопросы о здоровье митрополита он задает без особого интереса. Волновало его, что-то другое.

Махнув рукой страже, чтобы все вышли, он посмотрел на меня и сказал:

Весть сегодня мне гонец доставил, вот уж несколько дней, как Стефан Баторий погиб.

Я сделал слегка удивленное лицо:

-Великий государь, хоть и ужасное событие произошло, но для царства твоего одним врагом меньше стало. Можно ли мне полюбопытствовать, что же с королем польским и великим князем литовским приключилось.

-Как донесли мне,- начал государь,- пошел Баторий на Гданьск. Вот во время штурма крепости Вислоустье, ранен был король стрелой, травленой, и помер через сутки. Войска от Гданьска после его смерти в беспорядке отошли. И вроде бы великая замятня сейчас у ляхов. Начались споры, кто королем будет. А у литвинов сейчас вновь споры идут, не всем им Люблинская уния по нутру. Так, что жду я Сергий послов литовских со дня на день. Приказ посольский в этом деле много лет, все, что они скажут, я наперед знаю. А ты сейчас один, кого я могу спросить, зная, что нет у тебя предпочтения ни к кому. Как мне поступить?

-Великий государь. Я не очень хорошо знаю, что происходило в царстве твоем в прежние годы. Сам знаешь, где я был в это время. Но кажется мне, что литвинов мы сами к схизматикам толкнули. Может, надо было осторожней действовать, и уния была бы не с поляками, а с нами, а великим князем литовским мог Иоанн Иоаннович быть.

И сейчас легче бы со шведами все решалось.

Мы проговорили еще немного, и царь меня отпустил. Выглядел он устало, видимо со смертью Батория мог начаться переломный момент во всей затянувшейся Ливонской войне, и Иоанн Васильевич решал, что ему необходимо предпринять в данное время.

Меня он наверно выслушал в последнюю очередь, единственное, наверно, что он интересовался моим мнением, было то, что я, один из немногих, тех, кто абсолютно заинтересован в укреплении его власти.

Я ушел к себе, где меня среди прочих уже ожидал глава Пушечного приказа князь Семен Каркодинов. Пришлось, вновь отложить дела, и принять знатного гостя.

Вкус князя был известен, и вскоре подъячий наливал ему граненый стаканчик анисовой, я тоже взял стаканчик, но значительно меньше размером.

-Сергий Аникитович, что же ты мне ничего не говоришь? Оказывается, ты еще и руды успел найти медные! Помощь тебе приказано оказать. Сам то чего не подошел? Все же знакомство уже год водим.

-Семен Данилович. Прости Христа ради, видишь сам, совсем замотался. Хотел еще третьего дня зайти, сразу после разговора с государем. Так сам знаешь, что случилось.

Князь понятливо мотнул головой, перекрестился и осушил стаканчик.

-Дай бог здоровья митрополиту, чтобы возносил молитвы Господу за нас грешных.

И мы вновь дружно осенили себя крестным знамением.

-Так вот, Семен Данилович доподлинно знаю я рудные места в Кореле. Даже на карте начерчу, где ямы надо копать для проб. Слыхал я, что есть у тебя два немца, что кроме литейного дела еще и плавкой руды занимались. Надобно их будет к этому делу привлечь, пусть составляют список, всего, что нужно для начала работ. Ныне осень уже наступает. Так вот, надо, чтобы до зимы и льда все было отправлено водой в те места. Летом, где мы работников возьмем? А зимой в самый раз, местные карелы все равно в отхожий промысел какой ходят, так будут при заводе.

Когда я говорил эти слова, то вспоминал свое детство в прошлой жизни, когда, бродя с удочкой, по берегу Кончезера поднимал странно тяжелые необычные камни, обточенные прибоем, или вместе с друзьями пытался пролезть в полузаваленные шурфы, откуда, когда-то вывозились тонны медной руды, и лазил в развалинах Кончезерского медеплавильного завода.

Не знаю будет ли в этой истории Петр Первый, но меди из этих месторождений ему уже не видать.

-Так, что готовься князь, если дело пойдет летом следующего года на Пушечный двор первую медь из Корелы закупать.

Мы обговорили еще кое-какие подробности, и Каркодинов стал прощаться, намекнув, что неплохо начало этого дела отметить пирком на моей территории. Ну что же делать, все равно надо обзаводиться друзьями приятелями, не все же с одним Хворостининым общаться, тем более он не особо частый гость у меня.

Я надеялся, что этим визитом тяжелый, длинный день закончится, но ошибся. Ко мне на прием заявился Джером Горсей.

Сегодня при его появлении по комнате не распространился, как в прошлый раз запах немытого тела, смешанный с какими то благовониями. И вообще англичанин выглядел посвежевшим.

-Неужели в баню сходил?- подумал я.

И точно, после приветствия, когда мой гость уселся на стул, начались рассказы о банных ужасах.

Горсей , как наблюдательный и умный человек рассказывал о посещении бани с долей юмора. Сходил он в баню, к одному из работающих на компанию москвичей. Баня, конечно, топилась по-черному, и хотя ее тщательно вымыли после топки, все равно запах дыма оставался. Когда же хозяин предложил попарить гостя березовым веником, и для примера подкинул парку и прошелся по себе, то гость, бросившись на пол, ползком выбрался в предбанник.

-Хотя, знаете сэр,- заметил он с глубокомысленным видом.- Наверно что-то в этом есть. Дело в том, что после пребывания в бане мое самочувствие заметно улучшилось.

После этого небольшого рассказа, явно рассчитанного на меня, Горсей приступил к деловой части разговора:

-Сергий Аникитович, мы в компании обсудили нашу последнюю беседу с вами и вот я снова здесь, чтобы постараться обсудить наше взаимовыгодное сотрудничество.

Мы все остались при мнении, что вы получили образование в Европе, но умело скрываете это. Зачем вам это нужно мы может только догадываться.

В настоящее время нас больше интересуют вопросы торговли. В частности нас интересует ваш крустал. Такого стекла, пока никто не может предложить и какое-то время у вас практически не будет конкурентов, ну и у нашей компании, если вы сможете повлиять на Иоанна Васильевича, чтобы он дал право на монопольную скупку этого стекла из казны.

Потом, мы знаем, что вы в настоящее время озабочены открытием в Москве лекарской школы. Я теперь уже уверен, что вы опытный врач, знающий много, того, что пока неизвестно медицинской науке. Но даже вы в одиночку не сможете поднять такой замысел. Поэтому мы предлагаем вам, помощь в найме в Англии нескольких преподавателей для вашей школы, которые будут преподавать ученикам свои дисциплины, а вы в свою очередь поделитесь с ними своими знаниями и опытом. Хотя откуда он у вас взялся, извините, никак не пойму,- эти слова с досадой слетели с языка Герсея.

-Джером,- осторожно начал я.- Мне понятны все ваши сомнения. Что я хочу сказать. Да, я благородный человек по рождению и занимаю сейчас при дворе немалое место, но в тоже время я человек дела и поэтому я вам сразу скажу, я не буду уговаривать царя на монополию для вас на крустал. Уже решено, что он будет продаваться партиями на аукционах, на которые могут придти все иностранные купцы, имеющие разрешение на торговлю в Русском царстве, и тот, кто даст большую цену купит такую партию притом за серебро. Другое дело, что партии будут достаточно большие и не каждый купец, негоциант сможет осилить такую покупку. Что же касается вашего предложения по найму ваших преподавателей, то я обдумаю это предложение, возможно, что оно будет принято.

Кстати, хотя я напрямую этим не занимаюсь, спрошу, вы уже знаете, что Думой решено и утверждено Государем строительство нового порта в Михайло-Архангельском?

Порт, складские помещения, потребуют достаточных денежных вложений, но в результате значительно возрастут объемы товаров привозимых в этот порт за короткое время навигации. Кроме того, принято решение о создании торгового и военного флотов. Мне кажется, что здесь мы могли бы найти немало точек соприкосновения. Вы сами понимаете, что у вас здесь есть конкуренты, которые не спят и также ищут возможность заработать.

Герсей озадаченно смотрел на меня:

- Сэр, я точно уверен, что вы воспитывались не в лесу, как рассказывают наши люди. Для того, чтобы так говорить надо иметь хорошее образование. Хотя где вы его получили, загадка не меньшая, чем все остальные, связанные с вами.

Возвращался я домой, уставший до смерти. У меня даже не было сил порадоваться за Кузьму, который был весь при счастье. Наших сватов, которых возглавил Кошкаров, встретили, как родных.

-Мелкой дрожью хозяин трясся,- на ухо мне сказал Кошкаров.- Язык аж к заднице прилип.

А я то, что, всего и сказал:

- такому жениху, за которого боярин Щепотнев хлопочет, не отказывают.

Следующим днем, когда я ехал по Москве, весть город кипел. Прошел слух, что прибыли неожиданно послы литовские. И государь готовиться принять их с пышностью невиданной. Пока добрались до Кремля, предполагаемый состав посольства менялся несколько раз, но суть приезда оставалась прежней, народ в толпе толковал:

-Приехали Иоанна Иоанновича Великим князем звать.

Когда я зашел в Думу, там стоял шум и гам все бояре что-то орали друг другу, доказывали, и чуть не таскали собеседников за бороды. Пожалуй, народ на улицах был прав, действительно прибыло Литовское посольство. Возглавлял посольство Ян Геронимович Ходкевич, который по слухам после смерти Батория, сам занемог, он все пытался отговорить Батория от стояния под Гданьском, из-за опасности со стороны Москвы. Второй посол Остафий Волович, насколько я услышал от бояр, был противником Люблинской унии, и его присутствие обнадеживало. Я судорожно пытался вспомнить свои школьные познания по истории и к своему стыду убедился, что ни черта не помню, но единственное, что я точно знал, надо любыми путями отрывать Литву от Польши, и тогда можно будет разговаривать с Европой совсем по-другому.

Но вот, как это сделать, сейчас ведь вновь бояре будут наезжать на литвин выдавливая из них всевозможные уступки. Но если действительно посольство явилось просить старшего сына Иоанна Васильевича быть великим князем Литовским то наверняка можно будет вполне договориться и закончить эту длинную войну, в которой Москве, а это я все-таки помнил, удачи не будет.

Самого царя в Думе не было, тут ко мне подошел его стольник и предложил пройти в царские покои.

Когда я зашел Иоанн Васильевич был не один, вокруг него стоял, чуть ли не весь посольский приказ в полном сборе во главе со Щелкалиным.

Царь выглядел утомленным, под глазами были темные тени. Видимо беседа длилась уже с раннего утра и совещавшиеся не могли придти к определенным выводам.

-Ну а что думает боярин Щепотнев,- как бы ни к кому не обращаясь, спросил он.

-О чем государь?- в ответ переспросил я.

-Так все о том же, как с посольством разговор вести?

-Думаю я государь, что послы люди значительные, так что уважительно разговор вести. И сейчас возможность появилась унию польско-литовскую развалить. Так неужели нам такой божьей милостью воспользоваться грех. Ежели они Иоанна Иоанновича великим князем назовут, унии точно не быть. И по Ливонии договориться так, чтобы шляхта литовская себя ущемленной не чувствовала. Неужели пара городков, которые они могут потребовать, стоят мира. А если там твой сын князем будет, так это все равно, что наши города будут. Так что я думаю, что требования выставлять умеренные, чтобы послам не обидно было, а станет Иоанн Иоаннович Великим князем, вот тогда и можно попробовать уже свою унию заключить. И решать, как дальше со шведами и поляками быть.

Иоанн Васильевич слушал меня с тем же непроницаемым видом. А на лице главы Посольского приказа, как всегда при моих словах появлялось скептическая усмешка.

-Ну, хватит на сегодня, и так уже все утро одно и тоже говорим, уже обедня скоро.- Заявил государь.

Его слова прозвучали приказом и все, низко кланяясь, поспешили выйти.

-Сергей Аникитович подожди.- Обратился государь ко мне.

Когда все вышли, он все с тем же озабоченным видом обратился ко мне:

-Щепотнев, приставы сопровождающие говорят, плох один из послов - Ян Ходкевич, Сейчас посольство в доме его дальнего родственника обитает. Ну, воевода смоленский! Ежели Ходкевич богу душу отдаст, сядешь ты у меня на кол, за то, что три дня посольство с места двинуться не могло.

А ты Сергий Аникитович, поезжай к посольству вместе с дьяком приказным и пусть он сообщит, что честь великую государь оказал, своего лекаря к страждущему отправил.

Посмотри, может, сможешь, что сделать. Нехорошо будет, если умрет литовский посол в Москве.

-Иоанн Васильевич, все сделаю, что в силам моих. - Заверил я государя и с поклоном оставил его. Когда я вышел во двор, там меня уже ожидала когорта сопровождающих. Я уселся в роскошную царскую карету, в которой не то что не сидел, а даже и не знал, что такая существует, и процессия медленно двинулась к выезду из Кремля.

Вскоре мы подъехали к богатому дому, стоявшему за высоким забором, нас встречали стрельцы, стоявшие в карауле. Выскочивший из рядов моих сопровождающих посольский дьяк, быстро переговорил с начальником караула и карета медленно въехала в двор.

В середине двора стояла бочка с черпаком, рядом с которой лежали и сидели несколько человек. На мой вопросительный взгляд, сопровождающий услужливо пояснил:

Припасы для посольства от Великого государя были недавно привезены. А это бочка водки для людишек, из сопровождения посольского.

Когда я вышел из кареты нас с тревожным выражением на лице уже встречал хозяин дома.

Но когда он увидел меня, лицо его прояснилось:

-Милость государь моему дому оказал, лекаря своего прислал,- пояснил он стоявшим рядом нескольким бритым, богато одетым мужчинам.

Тут и посольский дьяк, подтвердил милость государя, приславшего своего лекаря к послу.

Насколько я понял из неподдельного удивления окружающих, такое, происходило нечасто.

Меня пригласили в дом. Пройдя по темному коридору, мы вошли в небольшую комнату, где было посветлей, там, на кровати лежал тяжело дышащий пожилой мужчина. Он не спал, его внимательные глаза быстро оглядели меня с ног до головы.

После этого он заговорил с хозяином, к моему удивлению говорили они на русском языке, и я вполне все понимал:

-Интересно, а кто же тогда говорит на литовском?- Подумал я.

-Какой ты лекарь молодой!?- вопросительно, уже обращаясь ко мне, сказал больной.- Слыхал я, что есть у царя лекарь знающий, но думалось, что постарше будешь.

-Дело не в молодости, Ян Геронимович, а в знаниях и руках, если это есть, то можно и царским лекарем стать.

-Так, то оно так, но опыт еще надо иметь большой. Вон поставь моего племянника,- кивнул он на богато разодетого парня моих лет стоявшего со всеми, - полком командовать, так ведь сразу не получится ничего, а вот повоюет лет десять и справится.

-Ян Геронимович, прислал меня государь, чтобы я вас посмотрел, и если нужно лечение назначил.

На лице старого воина появилась усмешка:

-Конечно, если я здесь окочурюсь, много слухов разных пойдет. Понимаю я беспокойство государя твоего. Ладно, смотри, спрашивай, от меня не убудет, может действительно, чем поможешь. Хотя меня уже три врача смотрели, только руками разводят. Видно пришла пора помирать.

Я начал расспрашивать больного, и вскоре причина его плохого состояния была для меня ясна, из-за сильного сужения в двенадцатиперстной кишке у него практически не проходила пища, а вот, что было причиной сужения, было совершенно неизвестно, конечно, скорее всего, это была застарелая язва, но не исключался и вариант рака желудка. И тут я без рентгена и фиброгастроскопии мог только гадать на кофейной гуще.

Я закончил осмотр и сидел, задумавшись, что говорить больному. Но тот сам прервал мои мысли:

- Сергий Аникитович, вижу я, понял ты болезнь мою, давай не томи душу говори.

-Ян Геронимович болезнь твоя мне известна. Кишка, что от желудка отходит, заросла и через нее пища плохо идет. Вижу я, что худеть ты начал, рвоты каждый день. Так, что никаким лекарством здесь не обойтись. Умрешь ты вскоре от голода из-за этого.

Единственное что могу сказать, надо эту кишку, что сильно заросла, вырезать, а желудок с хорошей кишкой снова сшить. Только дело это тоже очень опасное половина на половину, что умрешь, не могу я тебе обещать, что жив останешься.

Присутствующие в комнате загомонили, но взмахом руки Ходкевич заставил их замолчать.

-Лекарь, так, когда мне умирать? Еще месяц проживу?

-Месяц проживешь, конечно, но слабость будет усиливаться и худеть будешь. И с каждым днем надежда, что вырезать кишку удастся, будет уменьшаться.

-Тогда слушайте меня все,- сказал больной,- выполню я вначале волю Рады нашей и посольство доведу до конца, а потом вверяюсь я твоим рукам лекарь, надеюсь Господь не оставит меня.

После этого я расписал больному диету, как и сколько раз, должен он принимать пишу и в каком виде. О сроках операции мы не говорили, потому, что было неизвестно, когда Иоанн Васильевич соблаговолит принять послов, хотя по сегодняшнему утру можно было понять, что эта аудиенция не задержится.

Затем я торжественно отбыл в Кремль по-прежнему в царской карете. Я трясся на ухабах, сидя на жестком сиденье и думал:

-Ох, и высоко ты взлетел Щепотнев, в точности, как бабка Марфа обещала, гляди в оба, как бы падать, больно не пришлось.

Когда я прибыл в Кремль, то меня уже ожидал, тревожно переминающийся молодой стольник:

-Сергий Аникитович, тебя Иоанн Васильевич требует немедленно, как приедешь, к нему подняться.

Когда я зашел в царские палаты, то там уже сидело несколько воевод, с которыми Иоанн Васильевич, по-видимому, обсуждал будущие переговоры. Среди воевод был и Хворостинин, который приветливо кивнул мне головой.

По приказу царя все вышли, и мне пришлось рассказать о своем посещении послов.

Когда царь узнал, что болезнь Ходкевича неизлечима, то заметно помрачнел.

Видимо я не все знал и на этого шляхтича у царя были особые планы, а не только посольские дела.

Я сообщил, что могу попробовать вылечить больного, но за результат ручаться не могу, очень большая вероятность, что Ходкевич умрет во время операции.

-А сам то он что думает?- спросил меня государь.

-Решил он лечиться у меня после аудиенции царской, и положился на волю Господа нашего.

И мы с Иоанном Васильевичем, поглядев друг на друга, одновременно перекрестились.

Выйдя от царя, я направился в свой приказ, мне необходимо было узнать, как идут дела у моего аптекаря. Уже второй месяц он по моему заданию работал с каучуком, который собирали у меня в вотчине. К моему удивлению сухого каучука получилось несколько килограмм. Хотя за сбор корней одуванчика дети получали ничтожные деньги, но в целом пришлось потратить на этот небольшой тючок приличные средства. Я передал Арендту каучук, но не говорил, каким образом получена эта субстанция. Затем коротко объяснил, что эта упругая желтоватая масса называется каучук, растворяется она в бензине, с которым аптекарь уже был знаком. Потом я рассказал, что при повышении температуры каучук становится мягким и липким, а при морозе твердым. Я, конечно, знал, что резина получается путем вулканизации каучука с серой, но не помнил ни соотношений, ни степени нагрева, поэтому рассказав об этом Арендту, потребовал от него провести необходимые исследования и выяснить при каких условиях, возможно, получить необходимые мне образцы.

Арендт быстро сообразил, что мне нужно, и с энтузиазмом принялся за эти исследования.

Сейчас я сидел перед столом, уставленным аптечным оборудованием и, держа в руках лабораторный журнал, разглядывал маленькие образцы получившейся резины - результаты месячной работы аптекаря. Все было у него сделано Lege Artis (согласно правилам искусства).

Образцы пронумерованы, стояли даты их обработки. В лабораторном журнале на латыни каллиграфическим почерком были записаны условия проведения опытов. Я, просмотрев образцы, выбрал самые удачные с моей точки зрения, затем начал объяснять Арендту, что нужно сделать из оставшегося материала. По мере моих объяснений глаза аптекаря загорались фанатичным блеском, которым уже горели глаза моего "Кулибина" - Кузьмы.

-Сергий Аникитович, я теперь понимаю, почему вы не сказали, откуда взяли такой материал, это уже не серебро, за такие вещи золотом будут платить.

Я вышел в свой кабинет и принес ему, уже давно лежащие у меня в кабинете, рисунки катетеров в их реальную величину, трубок для фонендоскопа и капельниц и два бронзовых слепка моих ладоней, почти год ожидавших своего назначения. А когда ему был показан эскиз резиновой клизмы, то у голландца перехватило дыхание, наверняка в мыслях он уже продавал эти клизмы врачам -иностранцам по занебесным ценам.

Немало времени у нас ушло на то, что согласовать по каким образцам резины делать то или иное изделие, после этого я сделал своему подчиненному следующее предупреждение:

-Классен, вы ведь понимаете, что все, что вы делаете - большая тайна. Вы пока не знаете, где и как добывается этот каучук. Но нет ничего тайного под Луной, рано или поздно все секреты открываются. Но для вашего здоровья будет лучше, если этот секрет будет не разгадан, как можно дольше. А я пока получу все возможные преференции от этого открытия, ну вы тоже не будете забыты. Тем более, что я не претендую на лавры первооткрывателя, и они достанутся вам, пусть и не сразу.

После этого я еще заказал ему сделать несколько литров физиологического раствора, из бидистиллированной воды. В моей памяти еще оставались больные в сельской больнице, которых трясло на внутривенное введение физиологического раствора, сделанного в местной аптеке. Мне не хотелось, чтобы моих больных также трясло от внутривенных вливаний. Это задание также очень заинтересовало Арендта, притом больше его интересовало, зачем нужны предосторожности, с какими он должен был стерилизовать этот раствор. Я это легко объяснил ему, напомнив, что он видел в воде, когда глядел в микроскоп. Как приготовить поваренную соль для раствора, и нужную ее концентрацию ему также было объяснено. Увы, к сожалению, растворы Рингера и глюкозы мне пока были недоступны.

Я ехал на коне домой в сопровождении охраны и размышлял, получится ли у Арендта сделать все, что нужно до того, как у меня на операционном столе будет лежать Ян Ходкевич. Каучука было катастрофически мало, я был уверен, что шустрые крестьянские детки вычистили все поля в вотчине от одуванчиков, и на следующий год собирать уже почти нечего. Так, что пока больше взять его негде, надо будет все то, что получится сделать, беречь, как зеницу ока. Я уже давно заказал, чтобы мне привезли семена одуванчиков растущих в окрестностях Астрахани, но кто поручится, что это семена именно тех одуванчиков с повышенным содержанием латекса, а не взятые прямо у дороги перед Москвой.

Скорее всего придется в аптекарском огороде посадить человека, чтобы занялся выведением именно таких одуванчиков. Вот только, сколько времени это займет. Наверно, как раз, чтобы в Бразилии начали добычу каучука из гевеи. Ну и ладно, зато к этому времени у нас уже будет отработанная схема получения этого продукта, и может, быть изделия из него займут достойную нишу в торговле, как правильно сказал сегодня Арендт - за золото будем продавать.

Когда я приехал домой, меня уже, как обычно ждали мои ученики. Все они были под впечатлением недавней операции, проведенной митрополиту, и смотрели после нее на меня, почти также как на иконы в красном углу.

Я занимался с ними уже больше года, и они общались со мной хоть и достаточно почтительно, но уже не падали каждый раз на колени, когда обращались ко мне. Сейчас их было у меня одиннадцать человек, монахов, которые приходили ко мне для изучения трав, я воспринимал, как дополнительную нагрузку.

Из этих одиннадцати человек мне удалось создать неплохую учебную группу, и парни с прилежанием овладевали знаниями, тем более, что работали они в нашей небольшой больничке с весны самостоятельно, и оставляли для меня только тех больных с которыми не могли разобраться сами. Конечно больных, собственно, было маловато, та молодежь, которой посчастливилось остаться в живых в первые годы жизни, была практически здорова. Стариков было немного, и они считали лишним ходить по лекарям, так, что в основном лечились мелкие и травмы средней тяжести, переломы, раны. И с каждым днем мои ученики становились все более уверенными в себе.

Я мысленно уже распределил их в качестве будущих преподавателей. Кто, за какие дисциплины будет отвечать, мне уже было ясно, конечно, как совершенно правильно заметил Герсей, в одиночку очень тяжело поднимать такое дело, особенно первый год, но брать к себе и переучивать уже сложившихся европейских врачей, мне совершенно не хотелось,

Вот и сегодня, мои лекари, оказывается, уже знали, что я осматривал одного из послов, и завалили меня вопросами по больному.

Я воспользовался этим случаем, и мы обсудили проблемы стеноза привратника и язвенной болезни луковицы двенадцатиперстной кишки, их симптомы и лечение, к сожалению, об ингибиторах протонного насоса я мог только мечтать, и рассказал своим слушателям, какую диету следует назначать, в какое время года следует ждать обострения болезни. А вот трав для лечения у меня было сколько угодно, и два часа я говорил внимательным слушателям о фитотерапии язвенной болезни.

Уже под вечер я по дороге в дом, не мог не зайти к своему главному оптику.

Кузьма сидел в одиночестве и, надвинув на глаза увеличительные стекла, наносил риски на очередной металлический метр.

Еще в самом начале работы с моими мастерами возник этот вопрос единообразия и стандартизации размеров, и я решил, что в своем хозяйстве буду пользоваться своими мерками и только в десятичной системе. Был сделан металлический метр, и килограммовая гиря, которую я привязал к кубическому дециметру веса воды, наверняка они прилично отличались от настоящих, из моей прошлой жизни, по размеру и весу, но меня это особо не волновало. Эти образцы - метр и гиря, сейчас хранились у меня в Аптекарском приказе, потому, что я хотел распространить эти меры на лекарства, которые делаются в аптеках.

Конечно, в Заречье тоже пользовались только такими мерами, поэтому стеклодувам стало гораздо проще с выполнением заказов. Теперь мы все отлично понимали друг друга, когда начинали говорить о размерах чего-либо.

Увидев меня, Кузьма оторвался от своего дела и неожиданно встал на колени:

-Сергий Аникитович, отец родной, благослови тебя Господь за все, что для меня и Аннушки сделал, не гневайся, приглашаю я тебя на свадьбу мою.

И он уткнулся лбом в пол.

Как меня раздражал этот обычай, не могу даже сказать, хотя в какой-то мере уже свыкся с этим, сам первые годы жизни в этом мире только этим и занимался. Это сейчас даже царю я отвешиваю глубокий поясной поклон, а на колени встаю только перед митрополитом.

-Кузьма, я не гневаюсь, встань с колен. Где свадьбу играть будешь, у тебя даже дома то нет?

-Так мы вроде уже с ключником все обговорили, горенку нам он выделит над клетью с припасами.

-Ты, что Кузьма смеешься, что ли, я своему лучшему мастеру горенку дам?!

Где Федька, зови его сюда быстро!

Через несколько минут запыхавшийся Федька стоял передо мной.

-Федор, завтра чтобы тут артель плотников была, и дом отдельный для Кузьмы до свадьбы уже стоял. Все понятно.

-Дык, так оно так, я Сергий Аникитович все хотел сам такое дело предложить, да побаивался маленько, есть у меня на примете артель ладная, завтра на Москву-реку пойду, может, к вечеру лес завезем, а дом, что рубить, три дня и готово.

Пока мы говорили, Кузьма, стоявший рядом переводил глаза с меня на Федьку, было видно, что он совсем ошалел от такой неожиданности.

Когда мы закончили разговор, он снова хотел пасть на колени, но я его удержал и сказал:

-Это тебе мой подарок на свадьбу, за твою работу и усердие.

У меня сегодня был еще один подарок, который сейчас сидел в караульной будке у ворот и развлекал моих боевых холопов. Когда я зашел туда, куча здоровых парней сидела и смотрела, как один из них привязал щепку к веревке и таскает ее перед маленьким котенком, который с задорным видом набрасывался на нее. Периодически вся компания громко ржала при особенно уморительном его прыжке.

-Это вы так службу несете?- спросил я вскакивающих воинов.

Те стояли со смущенным видом, не зная, что сказать.

-Так мы это, просто не видели зверюшку такую, вот и интересно. На всей улице ни у кого такой нет,- наконец, пробормотал старший.

-Ну, смотрите мне,- пробурчал я в ответ и, взяв котенка в руки, пошел домой.

Сегодня я воспользовался своим положением царского лекаря и экспроприировал одного котенка во дворце. Скорее всего, он был потомок любимого кота Иоанна Васильевича. А кухонная кошка в этом году уже третий раз приносила котят, вот мне и повезло с такой редкостью.

Когда я вошел в дом, Ира уже встречала меня, увидев котенка, она вначале испугалась, потом с восторженным визгом схватила его в руки и стала разглядывать. Я смотрел на свою располневшую от беременности жену и думал:

-Господи, какая же ты еще, в сущности, девчонка.

Но Ира быстро вспомнила о своих обязанностях и, сунув котенка в руки опешившей служанке, пошла, помогать, мне раздеваться.

Раздевался я долго, пока жена, убирая с груди, задранные туда платья, не взмолилась:

- Ну, Сережа, хватит уже, еще ведь ночь впереди.

После этого я все-таки переоделся, и мы пошли ужинать.

Прошло два дня. Сегодня вся Москва стояла на ушах. С утра весь народ ринулся поближе к Кремлю разглядывать посольский поезд и сопровождающих. Даже на крышах домов устроились сотни наблюдающих. Казалось, что сюда сбежалась почти все москвичи и остальной город стоит безлюдный. Дико завыла музыка, когда по дороге, вдоль которой стояли сотни стрельцов, поехали кареты посольства, направляясь к Спасским воротам Кремля. Там уже стояли разряженные бояре, ожидающие послов. За ними также толпилась огромная масса людей.

У крыльца карета остановилась обоим послам помогли выйти из кареты, и повели к левой из трех лестниц. Увидев это, они многозначительно переглянулись. Ходкевич шел с трудом, его слегка покачивало, но старый воин держался. Как обычно при таких приемах в палатах сидело множество пожилых старцев в шапках высотой в метр, с тщательно расчесанными бородами и с каменным выражением на лице смотревших, на проходящих мимо них послов.

Те, наконец, вошли в палату, где на престоле сидел царь в руках у него был золотой посох с навершием в виде креста. По правую сторону от него висел образ Спасителя а над головой образ Божьей Матери. Также по правую руку от него стояли оба его сына, притом Иоанн стоял ближе к престолу, чем Федор. Четыре рынды в белых одеждах стояли на страже около престола. Послы глянули на левую сторону от царя, я знал, что они там высматривали, обычно при приеме послов-католиков там стояла позолоченная лохань, прикрытая полотенцем, в которой государь после приема таких послов омывал руки. По разговорам моих коллег по Думе я знал, что такая процедура сильно задевала схизматиков. Но сейчас послы были православные, и лохани на ее привычном месте не было.

Дождавшись, когда думный дьяк объявит об их прибытии послы подошли к престолу и передали письмо от Рады Великого княжества Литовского.

По обычаю царь должен был встать и поинтересоваться здоровьем государя, от которого были послы, но послы то были от Рады, и сейчас никто не знал, как поступит Иоанн Васильевич. И когда он встал и поинтересовался здоровьем послов, в палате раздался тихий вздох удивления. Пока растерянные послы отвечали, государь уже вновь уселся на престол и все пошло уже по обычаю. Послы по очереди целовали руку государю и, поклонившись на все стороны, уселись на скамью, которая им уже была приготовлена. Посольская свита между тем также лобызала царскую руку, а думский дьяк громко зачитывал, кто это такой и какой подарок он преподнес царю.

Когда эта процедура закончилась, Иоанн Васильевич встал и предложил послам отведать хлеба соли и вместе с ними скрылся в другую палату. Сразу после того, как государь покинул Грановитую палату, она взорвалась шумом голосов, все кинулись обсуждать поступок государя, что могло значить, такое нарушение обычая.

Я стоял за престолом, с сумкой полной всякой всячины для неотложной помощи, но пока моя помощь, слава богу, никому не понадобилась. И сейчас я просто слушал, все, что говорили рядом. Мои раздумья нарушили братья Иоанн и Федор, которые стояли немного впереди меня. После известных событий младший сын царя меня избегал, видимо считая меня виновником гибели родственников его жены. Но так, как государь не тронул семью Федора, то его неприязнь ко мне постепенно сходила на нет. Тем более что он прекрасно понимал, что его брата, эти родственнички чуть не свели в могилу. Но все равно некая холодность в его обращении ко мне присутствовала, в отличие от Иоанна, который практически вел себя со мной, как с другом.

Рядом со своим братом Федор казался совсем маленьким и толстым, хотя на самом деле он был среднего роста, но около рослого брата терялся. Мне казалось, что даже сейчас во время нашего разговора он молился про себя.

Иоанн Иоаннович дружески обратился ко мне:

- Сергий Аникитович, скажи хоть ты Федьке, что никак нельзя ему поститься без меры, уже совсем еле ходит. Вот и батюшка тебя слушается, постами себя не изнуряет, соблюдает, как положено и все.

-Федор Иоаннович,- почтительно сказал я,- брат твой дело говорит, негоже царскому сыну самому церковные заповеди нарушать, ведь растолковано все, каким образом поститься следует, и если старцу в скиту изнурение плоти своей святость дает, то тебе невместно так поступать.

Федор уставился на меня внимательным взглядом. С уголка его рта стекала небольшая струйка слюны. После длинной паузы он сказал:

- Сергий Аникитович, знаешь же сам, в монастырь я бы хотел уйти, нет мне радости во дворце. День и ночь молюсь с надеждой, что разрешит мне батюшка это сделать, в подвиге духовном вижу свое назначение.

Сказав это, несколько раз перекрестился и начал шептать слова молитвы.

За его спиной его брат устало вздохнул и покачал головой.

Иоанн Иоаннович был явно взволнован, и его обращение ко мне было, похоже, просто попыткой отвлечься от мыслей, что происходит там - за закрытыми дверями. Он периодически кидал туда взгляды и явно был настроен ожидать окончания беседы с послами.

Я был настроен более скептически и не думал, что сегодня уже все решится. Пока все вопросы, интересующие государя, не будут согласованы, не слышать царскому сыну согласия отца на его выезд в Литву. Интересно, а что сейчас делает Курбский, собирает ли вещички для переезда в Польшу?

Вскоре вокруг началось шевеление, в палате накрывали столы для пира. Мне вроде бы здесь делать было больше нечего, я ушел к себе в приказ, зная, что Иоанну Васильевичу будет не до меня.

Первым делом я направился к Арендту, у него уже сегодня должны быть готовы первые изделия. Я пришел во время, он как раз стягивал резиновые перчатки с бронзовых ладоней. На его лице, как три дня назад было недоумение:

- Может, быть, вы объясните Сергий Аникитович, зачем вам такие перчатки?

-Классен, они пригодятся не только мне, но и вам, многие манипуляции гораздо безопаснее делать в таких перчатках, вы ведь надеваете рукавицы, когда берете, что-то горячее, так будет и здесь. Только не горячее, а например, работать с концентрированной кислотой. А мне эти перчатки необходимы, чтобы оперировать людей. Ведь на наших ладонях, нисколько не меньше мельчайших зверушек, назовем их микробами, чем вы видели в капле воды под микроскопом. Если я буду оперировать больного и занесу туда этих микробов, то он может от этого запросто умереть, также и я если от больного получу других микробов на руки, то могу заболеть, а возможно и умру.

А перчатки препятствуют этому процессу.

Голландец смотрел на меня, открыв рот:

-Я знаком со многими врачами, но никогда не слышал от них ничего подобного.

-Ну, если вы этого никогда не слышали, то это совсем не значит, то такого в природе не существует,- заметил я.

Взял в руки печатки и скривился, конечно, это было совсем не то, что надо. Они были сделаны по размеру моих ладоней, и конечно так плотно, как обычные не сидели. Но на безрыбье и рак рыба.

-Классен, у вас где-то стоял флакон с тальком?

Аптекарь подал мне флакон, и я щедро насыпал порошка в перчатки, потряс их и надел. Пошевелил пальцами, взял руками шпатель лежащий на столе.

-Ну, что же работать можно, Классен, следующие перчатки постарайтесь сделать немного тоньше.

Мне было очень интересно, сколько стерилизаций выдержит резина, я конечно не собирался одевать такую драгоценность каждые день, но очень надеялся, что может хотя бы раз десять пятнадцать они выдержат. Конечно, надо проводить опыты дальше, искать пластификаторы, но мне просто было жалко материала, которого и так было в обрез. Но с перчатками было все ясно, из коагулированного латекса ничего приличного не получится. Поэтому придется заниматься перчатками, там же где будет отжиматься латекс из одуванчиков и сразу пускать его в дело. А вот трубки для капельниц и фонендоскопа получились на уровне, а катетеры были, пожалуй, чересчур жестковаты.

-Надо будет наверно делать следующие по другому образцу,- сказал я Арендту, пытаясь согнуть желудочный зонд.

Я собрал, все, что изготовил аптекарь и бережно завернул в тряпицу, скоро эти изделия пройдут проверку делом.

В следующие дни лихорадочно проводилась подготовка к возможной операции, объяснения своим будущим ассистентам ее этапов. Был сделан не один десяток рисунков, в которых была объяснена вся топография внутренних органов, связки, артерии вены, которые необходимо будет в ходе операции выделить перевязать.

А в это время мой Кулибин занимался еще одним аппаратом, который тоже, как и микроскоп, обещал навеки прославить его и мое имя.

И это был аппарат для измерения артериального давления. Так что в этой реальности для итальянца Рива Роччи места уже не было.

О таком аппарате я мечтал уже давно, но без резины, это все оставалось только мечтой. Но сейчас у меня было две прорезиненные манжетки с трубками, было две груши, а Кузьма, воплощая в жизнь мои замыслы, сейчас мастерил три металлических клапана, без которых вся моя задумка не удалась. Стеклянных трубок у нас хватало, было и немного ртути для экспериментов. Суть аппарата была настолько проста, что много объяснять мне не пришлось. Другое дело, что мастер абсолютно не понимал, что я эдакой штукой буду делать.

Но за два дня он соорудил мне незамысловатую конструкцию из толстостенного стеклянного сосуда, в который была вертикально впаяна стеклянная трубка, а сбоку торчал стеклянный хвостовик для резиновой трубки, треть сосуда занимала ртуть.

Естественно, при нагнетании туда воздуха ртуть будет подниматься по трубке, и ее высота покажет давление в манжетке обернутой вокруг руки больного. Была сделана шкала на триста миллиметров, эти миллиметры, в общем, мало отличались от настоящих. Но я собирался перемерить этим аппаратом давление всем моим ученикам, домочадцам, чтобы уточнить, погрешность прибора.

Выпускной клапан Кузьме удалось сделать без проблем, а вот с клапанами для груши он застрял, и в который раз уже их переделывал, потому, что они не держали воздух. Я не хотел мешать мастеру, но по вечерам меня тянуло в мастерскую, как магнитом, очень хотелось, наконец, услышать, что все готово и работает.

Но все же проблемы были решены, и я принес всю эту конструкцию, размещенную в деревянном ящичке в класс и начал измерять артериальное давление своим ученикам.

Через два часа они все, уже вполне умело работали с фонендоскопом и грушей и могли сообщить какое давление намеряли. Похоже, что с миллиметрами я практически не промахнулся, потому, что практически у всех, в том числе и у меня давление было в пределах нормы.

Увлеченный своими делами я практически не следил за ходом переговоров с литовскими послами. Из слов бояр в Думе я знал, что подобные переговоры могут идти месяцами, будут подниматься старинные документы, споры могут идти даже из-за единого слова в титуловании. Но, видимо государю в данном случае хотелось решить вопрос быстрее, и через неделю переговоров все было решено.

Иоанн Иоаннович принимал титул главы Великого Княжества Литовского! Подробностей договора я не знал, но я знал только одно, что уже практически все идет не так, как в истории моей Родины в прежней жизни.

Уже на деревьях облетали желтые листья, на лужах по утрам появлялся тонкий ледок. Шел пятый год моей жизни в новом мире.

Почти седьмица, как отправились лодии в Корелу для поисков и начала разработок месторождения медной руды. Заканчивался ремонт в Сретенском монастыре, где в октябре должны были появиться первые студенты и начать свое обучение с изучения нового алфавита и счета.

А у меня в больнице появился новый пациент- Ян Ходкевич, и сейчас я пытался хотя бы немного улучшит его общее состояние перед операцией.

Он со времени моего осмотра еще больше сдал, но все же был настойчив в своем решении оперироваться.

Моя операционная за последние дни претерпела множество изменений, в ней были переделаны окна и, пожалуй, во всей Москве, кроме царского дворца таких окон больше не было. Сами стекла не очень велики, но они были собраны в большие оконные переплеты, и помещение казалось непривычно светлым. Над операционным столом висело мое изобретение - металлический круг на котором стояло несколько керосиновых ламп с большим бронзовым отражателем над ними. По моим прикидкам их заправки керосином хватит на четыре часа работы.

Кроме того, в операционной стоял легкий запах формалина.

С самого начала своей деятельности, как хирурга я был озабочен получением хоть какого-нибудь антисептика. По вечерам я пытался устраивать что-то вроде медитации, стараясь вспомнить все, что учил когда-то. И вот, все-таки кое-что всплыло в моей памяти. Несложный эксперимент, когда пары метилового спирта, проходя через нагретую медную сетку, окисляются на ней кислородом воздуха в формальдегид. И в результате я получаю вещество, которое можно использовать для множества целей, в том числе и антисептических. А для больных артритами, радикулитом появится новое средство лечения - муравьиный спирт.

Осталось всего ничего получить метиловый спирт. Пару вечеров я просидел над чертежами и затем пошел к Каркодинову. Тот долго не понимающе разглядывал мои рисунки, а потом вызвал мастера-литейщика, который в отличии от главы приказа соображал, что тут нарисовано. Мы обговорили с ним все вопросы и мне, за достаточно умеренную оплату, был отлит чугунный котел. С чугуном мастера работали нечасто, с первой отливки у них ничего не получилось, но со второй или третьей попытки все было в порядке, и чугунный котел с плотно закрывающейся крышкой поехал в Заречье. Его сопровождал человек, которого я заставил просто заучить, все, что нужно было делать с этим котлом.

А делать нужно было все тоже, чем у меня занималась там мануфактура во главе с Антоном, то есть перегонкой. Но на этот раз это был перегонка сухой древесины. Вернувшийся холоп с ухмылкой рассказывал, как его слушал Антон:

-Сергей Аникитович, он кажись, подумал, что я ума лишился и не то говорю, как, мол, из сухих дров что-то можно выгнать, деготь только, да и он в котле сгорит. А, когда котел вмазали в печь, в него дров положили, крышку на глину тоже замазали, трубку толстую стеклянную в дырку в крышке вставили, печь растопили и когда из трубки чернота какая-то закапала, так он в себя до вечера придти не мог.

Но Антоха был парень соображалистый и быстро понял дальнейшие инструкции, когда он повторно перегнал получившуюся жидкость, то получил уже вполне приличный метиловый спирт. Очищал он уже его по сложившейся технологии, так, что мне привезли в стеклянных бутылях литров десять прозрачного метилового спирта. Кстати в моих инструкциях также было для него передано, что получившаяся жидкость смертельно ядовита, и что ее надо держать под замком.

В приказе мы с Арендтом собрали несложное устройство, в котором при нагревании пары метилового спирта проходили через разогретую медную сетку, сделанную Кузьмой и капали уже после змеевика в стеклянную банку жидкостью с таким знакомым мне запахом.

Арендт, как обычно в таких случаях был возбужден. Очень интересовался, что за жидкость мы получили, для каких целей. Моими краткими пояснениями он был явно не удовлетворен, но что ему оставалось делать, только выполнять распоряжения главы приказа. Что он и сделал, перегнав почти весь спирт в формальдегид.

Я успокоил аптекаря тем, что сводил его в Сретенский монастырь на экскурсию, показать, где он будет преподавать студентам. Когда он увидел помещения химической лаборатории, то он не мог сказать ни слова, еще бы, вытяжные шкафы, алхимические печи, полки со стоящими на них колбами, ретортами, и прочим стеклом, новые перегонные кубы. Он ходил, трогал все дрожащими руками.

И, пожалуй, впервые в его взгляде на меня было видно настоящее уважение:

- Сергий Аникитович, я такого никогда и нигде не видел. Я что действительно буду здесь работать?

- Классен, я же не могу разорваться, у меня и так будет очень много проблем. Конечно, одного я вас не оставлю, мы вместе будем проводить эксперименты, чтобы получать новые лекарства, и улучшать старые.

Так, что Арендт остался доволен, и был настроен продолжить составлять планы для учебы своих будущих подопечных. Он ушел, а мне пришлось еще остаться и удовлетворять любопытство архимандрита монастыря.

Отец Кирилл, как обычно затащил меня к себе, где мне вновь пришлось продуть ему партию в шахматы. Хорошо играл архимандрит, мне рядом с ним нечего было и ровняться. Довольный победой, он с удовольствием продолжил беседу, а затем вдруг сказал:

- Сергий Аникитович, пойдем, покажу я тебе одну вещь, стоит она у меня уже лет пятнадцать, надо мне с ней что-то сделать, наконец.

Он привел меня в полуподвальное помещение, освещавшееся только тусклым светом из маленьких забранных решетками оконцев, находившихся под потолком. Когда мы зажгли свечи на канделябре, стоявшем при входе то посреди зала я увидел странное сооружение из дерева и металла, вначале я даже не мог понять что это такое:

-Пресс, что ли какой? Что они тут им отжимают, вроде виноград здесь не растет?

И тут до меня дошло:

- Да это же печатный станок! Ничего себе вот это вещь!

Тут отец Кирилл заговорил:

-Видишь Сергий Аникитович началось это все, когда государь еще дьякона Николо-Гастунской церкви Ивана друкаря поставил печатное дело начать. Он тогда святую книгу "Апостол" напечатал, зело мне она понравилась, и попросил я его мне в монастыре такой станок сделать. Начал он его делать и уже вроде к концу дело подходило, а тут митрополит Макарий преставился, гонения начались, и сбежал Друкарь в Литву, а штука эта так и стоит с тех пор. Сколько денег на нее монастырь потратил, лучше не вспоминать.

Так вот мыслю я, что много нужно будет книг для твоей школы, и знаю к тому же, что собрал ты у себя мастеров хороших. Выкупи ты у меня Христа ради эту штуку, доведешь до ума, и к делу она тебе придет.

Я смотрел на это стоявшее посреди комнаты чудище и думал, а стоит ли овчинка выделки. Обойдя вокруг станка, я отметил, что дерево не повреждено ни грибком, ни жуками, только на металлических частях небольшой налет ржавчины.

-Отец Кирилл, сейчас ничего не могу сказать, надо мне мастеров сюда привести, чтобы посмотрели, много ли еще работы надо делать, да и не развалится от старости станок этот. Да, кстати, сколько ты хочешь за него?

-Так Сергий Аникитович, я по-божески за две тысячи рублев отдам.

Я, глядя на него, махнул рукой и молча пошел обратно.

-Постой, постой! Сергий Аникитович, за тысячу отдам.

Я продолжал идти.

-Сергий Аникитович пятьсот рублей всего прошу.

Я повернулся к нему и спокойно сказал:

- этому хламу в базарный день цена двадцать рублей и не больше.

Настоятель удивленно уставился на меня:

-Сергий Аникитович так мы тогда двести рублей потратили.

-Отец Кирилл, так пятнадцать лет прошло, я его на казенные деньги куплю, а он может, развалится через неделю. Что со мной Иоанн Васильевич за такие траты сделает, сам знаешь.

И тут мне в голову пришла идея, я даже на минуту отключился, обдумывая ее.

-Отец Кирилл, завтра приду с мастерами, посмотрят они, скажут, сколько чего надо. Хотя они ведь тоже ничего такого ранее не делали, так, что сразу вопрос расходов дальнейших не решим. Мысль у меня появилась интересная. Может, быть так сделаем? Станок этот у тебя я самолично выкуплю. Есть у меня художники хорошие, сам учил, два из них по дереву хорошо режут. Так вот, предложение мое:

-Станок мы здесь оставляем, мои мастера будут его в порядке держать, художники будут буквицы и парсуны делать, а монаси твои, здесь работать начнут, чтобы дело с молитвой и под благословением божьим было, и посторонних здесь не будет, а вы всегда сможете проверить, что печатают, дабы непотребства не допустить. Мне завтра надо к митрополиту идти, так может мы вместе, поедем? Можно будет сразу поговорить, чтобы со Священного писания начать. Если благословение митрополита Антония получим, то смотри отец Кирилл- станок мой, художники мои, бумага с моей мануфактуры, литейка небольшая у меня есть, чтобы буквицы отливать, чернила, если еще не закупать, а у вас в монастыре делать, не скажу, что озолотимся, но монастырь бедствовать не будет. А государь, я точно знаю, против такой затеи ничего не скажет.

Отец Кирилл смотрел на меня большими глазами.

-Сергий Аникитович, теперь понимаю я, как ты в столь молодом возрасте лекарскую науку превзошел. Разложил, мне все как по полкам, а я пятнадцать лет на это штуку глядел, и подобного в голову не пришло.

Вот только надо бы мне митрополита известить, что завтра с тобой к нему приеду, неудобно, так без предупреждения, а то разгневается еще.

-Так ты согласен отец Кирилл с моим предложением?

Архимандрит улыбнулся и сказал:

- Так кто же в здравом уме от денег отказывается, только не я.

Все же на благо монастыря мне врученного пойдет. Давай Щепотнев вознесем Господу молитву, чтобы наше дело удалось.

И мы с отцом Кириллом повернулись в красный угол, откуда на нас смотрел мрачным взглядом потемневший образ Спасителя, и еле слышно проговаривали слова молитвы.

Следующим холодным утром мы отцом Кириллом прибыли к митрополиту.

Антоний, как всегда это время проводил в молитве, и нам пришлось еще ждать, когда можно будет предстать перед ним.

Когда я увидел Антония, его было не узнать, черты его лица округлились, и он производил впечатление практически здорового человека.

Я осмотрел ему живот, снял швы, и, сообщив ему, что все в порядке, дал ему лист бумаги с перечнем диет и трав, которые ему надлежит принимать.

После этого мы, уже втроем, уселись на лавки в его аскетической келье, за грубым, сбитом из досок столом.

Отец Кирилл, посмотрел на меня и взглядом попросил начать разговор.

- Вот же хитрожопый поп,- мелькнуло у меня голове,- ничего на себя взять не хочет.

Но делать нечего и я рассказал Антонию о моем замысле книгопечатания.

В конце я добавил, что можно, напечатать первый экземпляр Священного писания и отдать ему на рассмотрение. Хотя я не очень хорошо в свое время учил историю, но все же помнил, что раскол начался после того, как Никон внес исправления в святые книги и сейчас я специально акцентировал внимание митрополита на исправлениях:

-Владыко, ежели мы начнем печатать Священное писание, то надо, чтобы разночтений никаких не было, а то если не дай бог, ошибка, какая будет, придется все книги сжигать. Посему прошу тебя не одного книгу святую читать, а чтобы епископы многие смотрели и искали там несообразности какие. И когда к совместному решению придете исправленную книгу нам для печати вернете.

Тут в разговор, видя благосклонное лицо Антония, вступил и отец Кирилл, который со своей стороны, подтвердил, что не допустит у себя в монастыре, непотребных вещей и богохульства.

Тут я глубоко вздохнул и приступил к следующему весьма щекотливому вопросу:

-Владыко, долго я размышлял, молился господу, чтобы вразумил меня, как дальше мне быть, как учить будущих лекарей в школе своей.

И пришла мне в голову идея одна, изменил кириллицу, специально для лекарей. Чтобы могли они этими буквами все слова, которые мы изучать будем, записывали. Ведь сейчас все почти все книги медицинские на латыни написаны. А я мыслю, что ни к чему православным на чужом языке учиться. И вот еще счету их будем учить цифирью индийской. Очень легко на ней счет вести, простой и дробями, а для лекаря очень нужно счет знать, чтобы лекарства сколько нужно дать.

Вот принес я тебе букварь новый с буквицами этими, тут у меня все они выписаны и примеры есть, как слова на них будут писаться имеются.

Антоний без слов взял у меня листы бумаги и уставился в них, близоруко сощурившись.

Несколько минут прошли в тишине.

Неожиданно митрополит поднял голову и с недовольным видом спросил:

-А куда ты семь буковиц потерял? Как же без них можно обойтись?

-Владыко, так вы мне продиктуйте, текст какой, я запишу, а потом посмотрите.

Антоний глянул на отца Кирилла и медленно начал:

-Отче наш еси иже на небеси,

Да святится имя Твое

Да будет воля Твоя

Да приидет царствие Твое и на земле, яко на небеси.

Я за последние годы хорошо овладел гусиным пером и вполне успевал записывать печатными буквами слова митрополита.

Закончив молитву, он почти вырвал бумагу у меня из рук, и попытался читать. После этого он растерянно посмотрел на меня.

-Сергий скажи как на духу, как ты такую азбуку придумал.

Ну что ему говорить, что я из будущего прилетел?

-Владыко, не знаю, как-то само пришло, как приснилось.

Оба монаха посмотрели друг на друга

-Знамение!- почти прошептал Антоний.

Я непонимающе смотрел на них.

-Ну, что смотришь!- вдруг рассердился Антоний,- на колени и молись господу, что благодатью тебя второй раз одарил.

Мы втроем на коленях истово молились перед иконами святых, висевших в келье митрополита.

Молились долго, наконец, Антоний, с исчезающим фанатичным блеском в глазах, встал, и мы вслед за ним также поднялись с пола.

-Сергий Аникитович торжественно начал он,- не может просто человеку так сразу в голову в голову новая азбука придти, молился ты господу, чтобы вразумил тебя, как от латыни схизматиков своих учеников отвратить, и вот дал он тебе ответ во сне твоем.

Разрешаю я тебе для чад твоих такую азбуку использовать, мыслю я, что и для людишек простых будет она легче в учении. Что касается писания Священного, то когда напечатаете вы одну книгу, соберем мы Собор и решим там, что и как должно исправить.

-Отец Антоний, Владыко, так, тогда может сделать несколько книг, чтобы всем кто на Соборе будет, заранее раздать, а когда соберетесь вы все, уже легче и быстрее решать будет?

-Нет моего дозволения на такое, вдруг у кого книга пропадет, и пойдет ересь по Руси от этого! Вот напечатаешь одну, и будем мы каждую строчку в ней смотреть, и решать соответствует ли она канонам нашим.

Вскоре мне встретиться предстоит с Иоанном Васильевичем, там мы с ним эти дела тоже обсудим. А сейчас ступайте, есть у меня забот на сегодня.

Мы с отцом Кириллом вышли от митрополита, у входа в его резиденцию архимандрита ожидал возок, а мне уже подводили коня. Мы распрощались друг с другом. При этом отец Кирилл взирал на меня с еще большим уважением, чем раньше.

Следующим днем в монастырском подвале уже трудились несколько моих мастеров, а художники готовили макеты для отливки шрифта. Несколько касс со шрифтом, которые лежали рядом со станком уже изучались монахами, которым будет поручена ответственная работа набора гранок Библии.

Я при этом не присутствовал. У меня надвигалась самая ответственная операция, которую я когда-либо делал в этом мире.

С утра меня слегка потряхивало, хотя я знал, что даже если мой пациент умрет, ничего неожиданного в этом не будет. Тем более, что Ходкевич с утра уже пообщался с отцом Варфоломеем, и оставил завещание для племянника.

Но я о таком исходе старался не думать и лишь перебирал в голове на сотый раз, все ли я сделал, чтобы все прошло благополучно.

Когда я зашел в операционную, у меня появилось чувство полного де жа вю.

Как будто это уже было и повторяется вновь. Светлая операционная ассистенты, ожидающие меня у стола, на котором лежал больной. Племянник Ходкевича сидел на лавке у стены, также одетый в халат и маску.

Я подошел к рукомойнику, висевшему на стене, и взял кусок мыла с магнита (небольшом кусочке магнетита, закрепленного в бронзовом держателе) и начал мыть руки, затем подошел к двум тазам стоявшим рядом на табуретах и стал мыть руки в слабом растворе аммиака. Пока мыл руки, вспоминал эпопею с мыловарением. Оказывается, мыло уже вовсю продавалось, но стоило таких денег, что мне было проще организовать маленькую мыловарню для собственных нужд. А вот с нашатырным спиртом пришлось повозиться. Найти и купить нашатырь, потом получить достаточно крепкую щелочь, ну и для завершения придумать, как растворить получившийся газ в воде.

Но в конце концов все преграды были устранены, и в результате я сейчас закончил мытье рук по методу Спасокукоцкого, и приступил к их дублению спиртом.

После этого на меня надели стерильный халат, а затем перчатки.

Больному уже был начат наркоз, в его правом предплечье торчала большая грубая игла, к которой была подсоединена трубка капельницы. На штативе висела двухлитровая бутылка с физраствором.

На другой руке была манжетка для измерения артериального давления.

Операционное поле было отграничено и обработано.

Сегодня вместе со мной у стола стояло несколько человек, два ассистента, которые вместе со мной будут принимать участие в операции, один дающий наркоз и последний, следящий за пульсом давлением и капельницей.

Я протянул руку и в ней мгновенно оказался скальпель, вздохнул и, прочитав короткую молитву, начал делать разрез.

Срединный разрез в верхней трети живота был сделан, рана просушена, брюшина подшита и сейчас в рану были вставлены расширители и один ассистент теперь выбыл из участия в операции - его задача держать эти зеркала.

В моих планах была простая гастроэнтеростомия ( подшивание кишки к желудку), Ходкевич был крайне истощен, и ослаблен, поэтому мне хотелось завершить операцию, как можно быстрее. Тем более, что я совершенно не представлял, что меня ждет, когда я дойду до больного органа. Мне по любому вряд ли удастся понять, что там онко или обычный язвенный стеноз. И я решил делать заднюю позадиободочную гастроэнтеростомию по Петерсену. Кажется, он сделал ее еще в 19 веке, так, что я всего лишь не намного опережу его в этом.

Сейчас по моей команде ассистент отвел сальник вместе с поперечно ободочной кишкой вверх, Я протянул руку и в нее лег мягкий кишечный зажим, который я наложил на петлю тонкой кишки. В это время раздался голос другого ассистента:

-Давление начало падать сейчас сто на восемьдесят.

-Я скомандовал:

-Прибавь капельницу темп одна капля на счет сто один, и продолжил свое дело, в мою руку лег снова скальпель- разрез в брыжжейке поперечно ободочной кошки и в этот разрез выводится часть задней стенки желудка и вновь накладывается мягкий зажим. Я свел зажимы вместе и отграниченные ими участи кишки и желудка были совмещены, снова скальпель разрез желудка и кишки, тщательный туалет вокруг и у меня в руках иглодержатель, двухрядным швом ушивается анастомоз между желудком и кишкой. Разрезанные края брыжейки подшиваются к желудку. Все, быстрая ревизия брюшной полости и мы выходим из нее. Ушиваю наглухо разрез брюшной стенки и командую прекратить наркоз. Слушаю рапорт ассистента давление восемьдесят на шестьдесят. Пульс девяносто.

Ну, вот и все теперь пища из желудка у моего пациента пойдет не в двенадцатиперстную кишку, а в тонкую, это конечно чревато развитием всяких осложнений в будущем, но сейчас это не так важно, важно то, что он будет жить.

Я стянул перчатки с рук, локтем вытер пот со лба.

Эх, где вы мои девочки, которые так ловко делали это во время операций в моей прошлой жизни.

Видя, что мы отошли от стола, племянник Ходкевича подошел к нам, и боязливо косясь на зашитый разрез в животе своего родственника, спросил:

-Сергий Аникитович, так, жив, мой дядька остался?

- Операция прошла хорошо, видишь же, что дышит. Но пока еще ничего не известно, вот дня два три пройдет, тогда и посмотрим.

Все еще спящего Ходкевича вынесли из операционной а я начал приводить себя в порядок после двух часов, проведенных у операционного стола.

Теперь только надо надеяться, что и как в случае с Антонием все обойдется благополучно. Мои помощники суетились вокруг больного, укладывали его удобнее на кровати. Мне пока здесь было делать нечего и я, как всегда, раздраженный отсутствием часов на стене операционной, решительно пошел к себе в кабинет достал пачку чертежей и отправился к своим мастерам.

Когда я вышел на улицу, то в который раз подумал, что пора мне прикупить земли для моих производств. Хотя кузница у нас была на задах, ближе к ручью, но стук, постоянно доносящийся оттуда, раздражал всех. Наш главный мастер молодожен Кузьма занимал теперь каменное строение, в котором еще в прошлом году стояла стекловаренная печь. Мы разделили его на несколько небольших помещений, в которых теперь было царство оптики. На столах лежали чертежи линз, медные оправы, различные инструменты и приспособления для шлифовки.

Когда я зашел, там стоял громкий ор, молодой парень при шлифовке испортил линзу и, похоже, что сегодня у конюха будет работа, помахать розгами.

Увидев меня, все вскочили и поклонились. Я уже почти отучил своих работников каждый раз падать на колени.

Кузьма, многообещающе посмотрел на своего помощника и махнул рукой, тот живо выскочил в двери.

- Вот Кузьма смотри, принес я тебе кое-что, посмотри, я эту штуку уже год обдумываю, а сейчас наконец до тебя с ней добрался,- сказал я и положил на стол чертежи.

Кузьма с любопытством взял бумагу в руки и стал разглядывать.

Когда-то в детстве отец мне подарил оригинальный конструктор, в большой коробке лежали детали часов-ходиков с кукушкой, работавшие от небольшой гирьки на цепочке. И сейчас на бумаге было тщательно начерчено все, что осталось в моей памяти от тех времен. Хорошо, что я неоднократно разбирал и собирал эту конструкцию, и большую часть ее мне удалось вспомнить. Самое интересное, что эти часы вполне точно ходили и работали несколько лет, пока их не доломал мой младший брат.

Я надеялся, что мой ювелир сможет выточить шестеренки, которых в этом механизме было всего шесть, про кукушку и свисток я пока не вспоминал.

Кузьма внимательно изучал рисунки и затем спросил:

-Сергий Аникитович, ведь это часы такие? А их в такой размер, как здесь нарисовано, надо делать?

-Кузьма, там же размеры указаны, что спрашиваешь, конечно, в такой, я тебе все размеры шестеренок посчитал, но все равно наверно придется, где-то что-то менять, вот малая стрелка должна за двенадцать часов пройти круг, а большая за это время целых двенадцать.

-А как же Сергей Аникитович ночные часы они будут измерять?

-А будут они Кузьма измерять ночные часы так же, как и дневные, нет для них в этом разницы.

-Интересно, наверно, поэтому тут и устройство проще, чем в тех часах, которые я видел, для Новгорода делали, там ночные часы и дневные разные, как и положено, и они совсем не так работали. Сергий Аникитович, нету тут ничего сложного, думаю, справятся подмастерья мои с этой работой. Я сейчас все над телескопом размышляю, про который вы говорили, но пока у Дельторова стекло такое не получается, чтобы большую линзу сделать, уже несколько раз привозили, шлифую, а в нем только разводы радужные и не видно как следует. Может ты Сергей Аникитович, что ему подсказать сможешь.

И еще почти все термометры, что мы тогда еще летом сделали, у Антохи побили. Хорошо, что хоть ртуть собрали и привезли.

Так, ты их отругай Сергий Аникитович, сколько можно эти термометры ломать!

Их, конечно, нетрудно делать, но уж больно работа надоедная. И ведь в бронзовый футляр, как ты говорил, вставляем, так все равно своими руками кривыми ломать ухитряются. И Дельторову работа - трубки стеклянные вытягивать. Мужики говорили, он уже сам к Антохе ходил, и сказал, что тот в глаз получит, если по-прежнему термометры у него ломать будут. Да еще колонки какие-то стеклянные у них бьются все время, из-за этого Дельторов тоже злится.

-Да уж думал я, слушая его жалобы,- Кузьма уже все, что я предлагаю, принимает, как должное, даже не удивился чертежам, как будто, так и надо.

- Кузьма, ну, что делать, только у тех, кто не работает у того ничего и не ломается. Сам знаешь, кто у Антохи в работниках. Он и так розгам счет не ведет, но мне передавал, что сейчас уже намного лучше стало, работники постоянные выучились, и помощники у него опытные теперь имеются.

А термометры, что, все равно их зимой собирались все перепроверять, надо нам снега дождаться. Хотя мы с тобой на тающем льду из ледника ноль на них выставляли, но все равно нужно шкалу уточнить еще раз.

Да, вот еще, почему никто из наших людей по кабакам не ходит? Да потому, что после нашей водки им кабацкая в горло не лезет. А где ее делают? У Антохи.

Тут я, конечно, слегка преувеличил, потому, что не ходили в кабаки еще по одной причине, запрещено это было настрого. И все знали, чем это дело заканчивается. Кошкаров шутить не любил, его вообще боялись больше чем меня.

А ему конечно можно было только посочувствовать. С каждым днем вокруг наших мануфактур появлялось все больше подозрительных людишек. Кто только не хотел ко мне попасть в работники. И сейчас со стороны мы не брали вообще никого. Все вновь появляющиеся были из крестьянских детей из вотчины. Они появлялись здесь вместе с обозом из Заречья, смотрели вокруг шальными глазами, насмерть перепуганные большим городом. И первое время они боялись даже выходить за забор, и старательно работали в мастерских на уборке, и другой неквалифицированной работе, получая периодически подзатыльники от старожилов. На эти подзатыльники и тычки никто не обращал внимания- они считались непременным атрибутом обучения.

Закончив разговор с Кузьмой, я еще полюбовался третьей по счету подзорной трубой, которую он доделывал . Посмотрел его чертежи линз и призм, внизу под рисунками, было множество расчетов, перечирканных цифр - это так Кузьма овладевал математикой. Интересный он человек, всегда пытался дойти до всего своим умом, и когда я еще полтора года назад научил его считать, то у него любимой считалочкой на время стала таблица умножения. Он ее чуть ли не во сне повторял. А писал он только по новой грамоте, кроме него я пока не рискнул обучать других работников. Но теперь после благословения Антония вполне можно открывать вечернюю школу, для тех немногих специалистов, которые мне нужны.

После этого, я пошел обратно. Когда я зашел к Ходкевичу, тот еще спал. Его племянник, убедившись, что с дядькой все пока нормально, уехал. Но под дверями сидело два рослых охранника.

А мне надо было ехать в Кремль, то, что меня с утра не было в Думе, скорее всего, уже отмечено думским дьяком, и если бы не важная причина, то такие отлучки для служивых людей обычно плохо заканчивались. У Иоанна Васильевича не забалуешься. Это не в Думе моего времени, где депутаты болтались, где хотели.

Не приехал боярин пару раз в Кремль, не выполняешь свои обязанности -для начала вотчины лишишься, или еще чего. Поэтому все мои коллеги, болит голова или не болит, рано утром, до восхода солнца, ежась от холода, садились на коня, чтобы успеть еще и заутреню с государем отстоять, а он отметил их усердие. А уже потом, начиналось их хождение по дворцу, обсуждение новостей и сплетен.

Так, что я ловко прыгнул в седло, и в сопровождении охраны поскакал в Кремль. Наша процессия быстро продвигалась по улицам, копытами коней ломая тонкий лед на лужах, и разгоняя пеших по сторонам. Но в отличие от прошлого года, народ уже узнавал меня и по дороге раздавались приветственные возгласы. Вся Москва знала, кто лечил митрополита.

Когда я зашел в царские палаты, то увидел, что Иоанн Васильевич разговаривает с каким-то иностранцем, а толмачом с ними сидит один из посольских дьяков.

Иоанн Васильевич был оживлен и доволен. Но когда, посмотрел на меня, веселость его пропала, я начал поклон, но меня остановили нетерпеливым жестом:

-Говори Сергий Аникитович, что с Ходкевичем?

-Слава Богу, Иоанн Васильевич, все прошло хорошо, сделал что мог. А сейчас только ждать надо и молиться за здравие, дабы Господь не оставил его в своей милости.

Напряжение на лице царя пропало, и он видимо расслабился:

-Ну, боярин, помнишь наш разговор на башне кремлевской. Вот, знакомься астролог, про которого ты говорил, ко мне приехал Тюге Браге.

Услышав свое имя, иностранец встал и вежливо поклонился.

Тут толмач, что-то ему сказал, и он уже гораздо внимательнее посмотрел на меня и разразился бурной речью.

Толмач мне перевел:

Датский немец Тихон Брагин говорит, что только, как только узнал, что в Московии появился прибор для того, чтобы рассматривать звезды, решил он поехать сюда, посмотреть, действительно это так.

Пока толмач мне переводил длинную речь датчанина, я рассматривал его лицо. Тюге был типичным потомком викингов, и если не его протез носа, его можно было бы назвать красивым. Протез был сделан довольно искусно, но конечно на лице он очень выделялся, и выглядел достаточно неприятно.

Из рассказа Браге я понял, что король не хотел отпускать видного ученого, и тому, после ссоры с ним, пришлось покидать свой Ураниборг тайком. Прибыл он на голландском корабле, который привез всю его семью и приборы.

Я глядел на него и думал, что не перевелись авантюристы на земле. Кинуть свой замок, налаженный быт, чтобы уехать в неизвестную страну, где начать все заново.

Но, похоже, что Иоанн Васильевич был страшно доволен, тем что потомок знатного датского рода приехал под его руку, и наверно сейчас Браге получит землю, достаточную для жизни и работы.

Сам Браге узнав, что перед ним автор изобретения подзорной трубы, и тот, кто, возможно, сделает ему новый нос, не мог сдержать своего волнения и очень активно махал руками. Я даже подумал:

-Почему современные прибалты совсем не такие, у этого темперамент, как у итальянца. С Дельторовым они точно подружатся. Не дай бог сманивать к себе начнет, ведь стекловаренный завод и бумажная фабрика у него уже есть.

Иоанн Васильевич с довольной усмешкой смотрел на машущего руками астронома, затем повернулся и что-то сказал, одному из стоявших рядом стольников.

Тот моментально выскочил за дверь и вскоре в комнату влетел дьяк поместного приказа, и пал в ноги царю.

-Пиши быстро, - сказал государь,- боярину Тихону Брагину землю пятьсот четей под Москвой отписать, сам знаешь какую, вчера об этом говорили и триста рублей ему на обзаведение из казны выдать.

-Сергий Аникитович,- обратился он ко мне,- ты этому делу способствовал, так, что тебе и боярина обустраивать. Бывшее подворье Бельских ему я отдаю, но жить там нельзя, пока обстроится, пусть у тебя будет. Тем более что ты обещал, что с носом он останется. И выдав такой каламбур, Иоанн Васильевич засмеялся. Все, открыв рот, смотрели на него. Видеть смеющегося царя доводилось редко.

Но долго царь не смеялся, и все вокруг тоже стали очень серьезны.

Я пригласил Браге следовать за собой, и взял с собой толмача, который, увидев в моих руках серебро, мог последовать за мной, куда угодно.

Мы прошли ко мне в приказ, Браге, который шел сразу за мной, начал с любопытством оглядывать мой кабинет. Его взгляд сразу нашел полки с папками документов. Но затем он увидел самовар, стоявший на столе и больше уже ничто его не интересовало. Конечно, он сразу понял, что это такое, но когда я налил ему горячего сбитня в стакан с серебряным подстаканником, удивления в его глазах стало еще больше и он начал задавать вопросы толмачу.

Его интересовало, кто и где делает все эти вещи. Когда он услышал, что все это производство моих мануфактур, то понятливо кивнул головой и спросил, где я учился. Как же мне надоел этот вопрос. Если в Кремле мне его никто не задавал, положившись на волю Господню, то въедливые европейцы, все пытались узнать, где же так хорошо учат.

Я объяснил, что нигде не учился и являюсь самоучкой, и все в основном узнал из книг и собственных опытов.

В свою очередь я спросил, каким образом он приехал в Москву. И в течение минут двадцати слушал его экспрессивный рассказ о его приключениях, во время поездки от Нарвы до Москвы через леса и болота по ужасным дорогам, ночлегам в чистом поле, и препонах во всех городах. И если бы не грамота государя, то он бы наверно ехал еще месяц.

Самым комфортным было короткое путешествие на голландском купеческом судне, направляющемся в Нарву. Он очень удивлялся количеству кораблей стоявших там на разгрузке, а я слушал его и надеялся, что теперь с коренным изменением политической обстановки, шведам не удастся провести в жизнь свои планы, отрезать Москву от Балтийского моря.

Слушая толмача, я все размышлял, как мне без него обойтись, потому, как многие темы, которые я хотел затронуть, нужно было обсуждать без таких очевидцев. Но ничего не оставалось делать, так, как, увы, датского языка я не знал.

Я объяснил ему, что государь поручил его моим заботам, до того, как его усадьба будет приведена божеский вид, и сказал, что специально поедем мимо, чтобы он увидел свое будущее место жительства.

После этого я предложил поглядеть на оборудование нашей аптеки, на что Браге с удовольствием согласился. Ходил он по лаборатории с выражением явного превосходства, видимо у него в Ураниборге лаборатория была получше. Но он не видел еще лаборатории в лекарской школе, и я надеялся, что там он уже так гордо ходить не будет. После осмотра лаборатории, где Браге с Арендтом довольно долго говорили, мы пришли обратно в кабинет. Толмач нас покинул. После этого я достал чистый лист бумаги и нарисовал чертеж солнечной системы. Солнце в центре, эллиптические орбиты планет и написал их латинские наименования. Затем на отдельном листе нарисовал Землю с ее осью вращения и Луну.

Потом изобразил точками что-то подобное контуру нашей галактики и показал примерное место Солнечной системы в ней.

Затем отдал эти эскизы своему собеседнику. Тот долго внимательно рассматривал мои наброски, и когда поднял глаза, я понял, что он мой с потрохами.

Несколько минут мы пытались общаться на латыни, но мои крохотные обрывки знаний, собранные из рецептов и латинских поговорок типа " Fortuna non penis in manus non denis" не помогли.

В конце концов, я плюнул на такое общение и жестами предложил своему гостю последовать за мной, хотя тот все пытался выяснить, что я нарисовал на рисунке, где у меня была галактика. Видимо я переценил способности Браге к восприятию новых идей.

На коне он сидел не хуже меня, и мы отправились сначала к останкам усадьбы Бельских. Не скажу, что Браге был особо впечатлен этим печальным зрелищем. Но он уже знал о гигантской сумме выделенной ему для строительства и вместе со мной лазил по обгоревшим бревнам, выглядывая сохранившие строения.

Наконец, он насмотрелся, и мы продолжили наш путь ко мне в усадьбу.

Там уже знали о госте, и для него и его семьи был приготовлен отдельный флигель.

В числе встречающих нас был и отец Варфоломей, который с мрачным выражением лица наблюдал, как какой-то схизматик с семьей, собирается жить, пусть и временно, рядом с окормляемой им паствой. Но, скорее всего он знал, что это распоряжение царя, а с ним никто не шутит, поэтому Варфоломей только продолжал глядеть и ничего не говорил.

Ко мне подошел ключник и доложил, что все мои распоряжения выполнены и жилье для гостей готово.

Тут подоспел и мой начальник безопасности, который, услышав речь Браге обращенную ко мне, немедленно ответил тому на датском языке.

-Борис, да ты никак по-датски можешь говорить?

-Ну не так, чтобы очень,- смутился мой начальник охраны,- был я в Дании, целый год там жил, и нахватался слов. Вот, кое-что помню.

-Ну, что гость наш говорит, скажи?

-Так он только одно повторяет, хочет волшебное стекло увидеть. Про которое, ему говорили.

-Ну, что же надо гостя уважить, Пусть Кузьма подзорную трубу принесет.

Через несколько минут появился Кузьма с подзорной трубой. Это была уже третья изготовленная им труба, и ее качество было значительно лучше прежних.

Я взял трубу, показал Браге на окуляр. Тот приложил трубу к глазам, и затем недоуменно посмотрел на меня.

Я вновь взял трубу в руки и, поднеся к глазам, медленно начал двигать ее половинки, добиваясь четкой картины. Затем вновь отдал ее в руки астронома. Тот направил трубу на дом и начал медленно двигать половинки. Неожиданно он застыл в одной позе и стоял так пару минут.

Опустив трубу, он начал внимательно рассматривать ее. А потом начал что-то выяснять у Кошкарова.

Тот повернулся ко мне и сказал:

-Хочет схизматик узнать, кто такое чудо сделал, и как оно устроено.

- Ну так скажи ему, что сделали мастера мои, а вот, как все это делается, расскажу ему только если буду знать, что он здесь жить начнет, и тайну эту будет хранить, пока возможно. Да и скажи еще, что труба эта не для рассматривания звезд, ей будем пользоваться, пока не сделана другая, специально, чтобы рассматривать все небесные светила, в нее будет намного лучше видно.

Похоже, Браге проникся моей речью, потому, что вопросы у него пока закончились. Я выделил ему сопровождающих, чтобы он мог привезти сюда свой обоз со своими домочадцами и скарбом.

Оставшись один, я, наконец, вздохнул свободнее, и мог посмотреть своего больного, которого в сознании еще не видел.

Когда я зашел в комнату, Ходкевич не спал, он лежал с гримасой боли на лице.

На вопрос о самочувствии, он сказал, что пока, ничего, но вот живот побаливает. Я поставил ему термометр, такой же, как были сделаны для перегонки и ректификации спирта и прочего. В отличие от настоящего медицинского термометра его не надо было стряхивать, но зато и смотреть его надо было сразу, потому, что при снятии градусника ртуть сразу начинала опускаться.

Температуры у него не было, да и живот был достаточно спокойный для перенесенной операции.

Я распорядился дать больному микстуру с небольшим обезболивающим эффектом, и позвать меня, когда соберут капельницу для того, чтобы прокапать физраствор вечером.

Когда я вышел из палаты, меня поймал отец Варфоломей и вкрадчиво спросил:

-Скажи мне правду Сергий Аникитович, просил ты государя себе в дом схизматика принять?

-Бог с тобой, отец Варфоломей, да я не знал ничего, вот тебе крест, как на исповеди говорю. Зачем мне здесь схизматики среди православных нужны, но кто я есть, чтобы царю перечить, когда он мне милость оказывает, боярина высокого рода, под его руку пришедшего, временно приютить.

Поп посмотрел на меня подозрительным взглядом, но ничего больше не сказал и пошел к себе.

Посмотрев на его широкую задницу в черной рясе, я тяжело вздохнул. Как достало это все, ничего не сделать без дозволения церкви, и никуда не денешься, надо быть при моих занятиях религиознее любого попа.

Дома у меня уже все готовили для небольшого пира в честь приехавшего Тихо Браге. Через пару часов во двор заехали несколько больших телег с кучей добра, и кибитка. В кибитке, я так понимал, ехали жена и дети астронома.

Их всех встретили и повели во флигель, приготовленным им для жилья. Я же пригласил самого Браге в дом на ужин. Кошкарову пришлось опять быть переводчиком. Зная, что вкусы в еде европейцев довольно сильно отличаются от наших, перченые, соленые блюда с чесноком я приказал на стол не ставить. Также на столе не было много пирогов. Зато, рыбы в разных видах, жареного мяса, икры было достаточно. Мальвазию Браге не уважал, также, как и я, поэтому перешли к сразу к водке, выпив которую тот поднял брови и спросил откуда ее привезли. Когда он узнал, что это тоже производство моей мануфактуры, брови его поднялись еще выше.

Он все пытался расспрашивать Кошкарова, но тот сказал мне:

-Сергий Аникитович, вот убей бог, не знаю, что он говорит, вроде и слова такие слышал, а не понимаю ничего, звезды, какие-то, про солнце что-то спрашивает.

Но до Браге все-таки дошло, что его не понимают, и он перешел на более приземленные темы. Его очень заинтересовало стекло в доме, и он очень хотел познакомиться с его производством. На что я ему напомнил, что у него в Дании также есть стекловаренный завод и бумажная фабрика, поэтому мне делиться производственными секретами не с руки. После этого он рассказал, что вначале не планировал приезжать в Москву надолго. Но король не хотел его отпускать и в результате вспыльчивый Браге, разозлился и просто сбежал. И теперь хочешь, не хочешь, ему надо устраиваться здесь. Но тем не менее добавил, что его приезд встретят с радостью в не одном европейском университете.

Вроде пили мы умеренно, но в результате нас обоих вынесли на руках и уложили спать.

Утром, после осмотра Ходкевича, состояние которого явно улучшилось, я отправился в Кремль. Иоанн Васильевич первым делом поинтересовался, как устроен знатный гость, а потом добавил:

-Что же ты Сергий Аникитович его так напоил, он у тебя часа два блевал.

После этого он с усмешкой посмотрел на меня. Его глаза, как бы говорили:

- я знаю, что ты знаешь, что я знаю.

Интересно, впервые государь дал понять, что прекрасно осведомлен обо всем, что делается у меня в усадьбе. С чего бы он это сделал. Может быть, намекает, что последовал моему давнему совету и это работа Тайного приказа?

Так, а сейчас проверим, знаешь ли ты действительно все.

-Государь, вчера отец Варфоломей, что митрополитом Антонием ко мне в церковь домашнюю определен, укорял меня, за то, что схизматиков привечаю.

Глаза царя налились кровью, а лицо приобрело такое выражение, что у меня по спине побежали мурашки.

-Хорошо, Сергий Аникитович, что мне сообщил, по сему случаю прискорбному я с митрополитом поговорю.

Но по его лицу было видно, что, скорее всего, разговор будет не слишком спокойным и в лице отца Варфоломея из-за моего длинного языка у меня появится очередной недоброжелатель. Хотя, что я так волнуюсь, он у нас уже два года и все ходит и вынюхивает колдовство и ересь, а так может, не будет так совать всюду свой нос.

Я осмотрел царя, мы немного поговорили с ним о его режиме и диете, и я отправился в приказ.

Моими трудами в этом году аптекарские огороды дали столько зелени, что не хватало рук для ее уборки, вернее рук то было даже в избытке, а вот хотя бы слегка обученных были единицы. Но розги оказались очень эффективным обучающим средством, я даже постоянно удивлялся их эффективности. Наверно потому, что в прошлой жизни ремень отца, гулявший по моей заднице, такого действия не оказывал. Хотя конечно розги на конюшне и отцовский ремешок это абсолютно разные вещи. Заправлял всем устройством высушенных трав, Аренд, он целыми днями вместе с подъячими принимал привезенные тюки и распоряжался, что и куда распределять. Он не знал многих трав, которые привозили, и постоянно донимал меня расспросами, как хранить и готовить то, или иное растение.

Как принято я пробыл на службе до трех часов и поехал домой.

-Набрал себе забот полон рот, так, что давай езжай домой и решай их все,- думал я проезжая на коне по полным народа улицам, периодически слыша приветственные возгласы из толпы

Дома все было спокойно, Ира, как обычно, ожидала меня на крыльце и повела разоблачаться от тяжелой дворцовой одежды.

По пути она сообщила, что наш гость с утра проявил немалую активность и попытался осмотреть все, что есть у нас на подворье, но когда его вежливо не пустили, он только поулыбался и верхом в сопровождении пары спутников отправился в неизвестном направлении.

Я из прочитанных в первой жизни книжек знал о непоседливости Браге и нисколько не удивился такому поступку.

-Видимо не терпится начать стройку и перебраться в свои владения,- подумал я. После обеда пошел навестить своего больного. У того сидело несколько посетителей, когда я вошел, они все встали низко поклонились. Ходкевич уже вполне пришел в себя, состояние его не вызывало опасений. Но было необходимо продержать его хотя бы еще несколько дней. Так, что когда он обратился ко мне с просьбой отпустить его, мне пришлось долго говорить о том, что тяжелое состояние еще не позволяет перевозить его в другое место. Тем более, что миссию свою он с успехом выполнил. Иоанн Иоаннович уже отправился занимать стол Великого князя литовского. На границе с Княжеством никаких боевых действий не велось. Все замерли в ожидании, что же будет дальше. Насколько я слышал в Думе, у поляков решения Литвы вызвали бурю негодования, но из-за этого вопрос о короле встал с еще большей силой. Как сказал довольный Щелкалин:

-Они там пока короля изберут, больше народу перережут, чем на войне с нами.

Вскоре появился чем-то довольный астроном, и сразу обратился ко мне. Кошкаров сообщил, что мой гость хотел бы поговорить со мной наедине.

Я слегка удивился, так, как не очень понимал, как мы с ним будем разговаривать. Но кое-какие наметки по поводу его будущей деятельности у меня были, и мы поднялись ко мне в кабинет. За прошедшие пару лет в кабинете произошла масса изменений, вдоль стены стояли застекленные полки с фолиантами, большей частью рукописными, но были и напечатанные в европейских типографиях. Я пользовался любым случаем, чтобы купить книги, все мои слуги и родственники знали о моем хобби, то все старались помочь мне в этом. Но больше всех помог Хворостинин, от которого этим летом прислали воз книг - это были его трофеи при взятии какого-то городка. Большинство из этих книг были, конечно, церковными, но также имелись и философские трактаты, медицинские атласы, травники. На полках также стояло множество папок с документами и конспектами, написанными мной для проведения занятий с лекарями. На столе были две керосиновые лампы, рядом с ними большая стеклянная чернильница-непроливайка, и пресс-папье с резной ручкой в виде золотой рыбки, которую я вырезал собственноручно. В небольшой вазочке стояли гусиные перья и несколько ручек с железными плакатными перьями. Я ими пользовался для рисования учебных пособий, к сожалению, перо для письма у моих мастеров пока не получались, или не писали, не держали чернил, или рвали бумагу, но я все же надеялся, что когда-нибудь и такие перья у меня появятся.

На полу около печного щита стоял большой самовар.

Когда Браге зашел в кабинет он сразу уставился на ряды книг. Он смотрел на них, потом на меня и в его взгляде начинало появляться выражение, которого у него я еще не видел. Были пристально рассмотрены керосиновые лампы, и плакатные перья. Он взял перо и вопросительно посмотрел на меня. Я в ответ взял перо у него из рук макнул в чернильницу и в несколько штрихов набросал его профиль с уродливым протезом носа, затем нарисовал уже такой, как мне казалось он должен быть. Браге согласно кивнул головой, а затем сам взял перо и нарисовал на этом же листе бумаги солнечную систему, так же, как я рисовал ему в прошлый раз и посмотрел на меня. Я подошел к своему сейфу, открыл его и достал стопку рисунков, приготовленных для этой встречи. Достав, первый я указал ему на Меркурий, на рисунке были раскаленные скалы и огромное пылающее солнце, нависшее над ними.

На втором рисунке была планета покрытая белым покровом с завихрениями облаков. Третий рисунок земного пейзажа, затем красные пески Марса с маленьким кружком солнца. На четвертом Юпитер, на пятом Сатурн с огромными кольцами, и на шестом мертвая поверхность Луны с висевшей над ней Землей.

Браге смотрел на меня и мне показалось в какой -то момент, что он упадет на колени, в его взгляде было преклонение. Он написал на этом же рисунке по латыни -мне надо выучить ваш язык.

Я же в ответ нарисовал силуэт Кремля, рядом большое здание с надписью университет, затем написал -ректор. И показал пальцем на него.

Браге все еще не пришедший в себя от моих рисунков ткнул пальцем в меня и сказал на латыни:

- Ректором должен быть ты.

Мы еще посидели около часа, я нарисовал ему этапы операции по восстановлению носа, здесь вообще все оказалось лучще, чем я рассчитывал. У него шпагой была срезана верхняя часть носа, а ноздри , которые было бы сделать сложнее всего, были на месте. Так, что в два этапа его нос приличных размеров можно было восстановить. Я кое-как объяснил это своему гостю. Но тот слушал невнимательно, его взгляд был прикован к моим рисункам. Конечно, сейчас у него было наверно нечто вроде шока, я не знал, каким он считал устройство Вселенной, но вряд ли он мог думать, что кто-то на Земле знает, как выглядит поверхность планет.

Он глянул на меня и, взяв перо, нарисовал комету, в ответ я снисходительно улыбнулся и провел через всю солнечную систему орбиту кометы и нарисовал примерные фазы удлинения ее хвоста в зависимости от приближения к солнцу. А затем показал на стакан воды. Похоже, моих откровений гостю хватило, он встал, попрощался и слегка пошатываясь, пошел к себе.

Я уже думал, что сегодня никаких сюрпризов не случится. Но человек предполагает, а бог располагает. Не успел я пройти вниз, как ко мне прибежал стольник и сообщил, что ко мне приехал Хворостинин со товарищи.

Когда я спустился вниз, их уже встречала моя жена. Она как раз протягивала чащу сбитня Поликарпу Кузьмичу, и с укоризной смотрела на меня.

Вот это был сюрприз. За прошедшие годы воевода сильно сдал. Через все его лицо шел уродливый сабельный шрам, правый глаз почти не открывался, держал он чашу левой рукой, правой кисти у него не было. Он выпил чашу сбитня и крепко обнял меня:

- Ну, здравствуй Сергий Аникитович, вишь, как свидеться пришлось. Он шмыгнул носом, и по щеке у него скатилась одинокая слезинка. Сзади его успокаивающе похлопал по плечу Дмитрий Иванович:

- Будет тебе старый слезу пускать. Лучше Господа поблагодари, что живым остался.

Сам Хворостинин выглядел, как обычно, только слегка осунувшееся лицо говорило, что жизнь у него проходит не в тереме.

Я пригласил дорогих гостей к столу, на который уже несли все, что было в доме. Позвали, пригласили за стол и Тихо Браге. Поликарп Кузьмич вначале не очень приязненно посмотрел на моего гостя, но, узнав, что это знатный датчанин, да еще обласканный государем, больше не выступал. Когда мы уже выпили не по одной стопке, Дмитрий Иванович рассказал, что Поликарпу Кузьмичу этим летом не повезло. Когда в Диком поле он решил самолично выехать в дозор, на них неожиданно напал татарский отряд, Основные силы были недалеко и, услышав звуки сечи, ему пришли на выручку. Но для воеводы это было уже было все равно. Татарская сабля изуродовали ему лицо, и отрубила правую кисть. Из всего дозора в живых осталось только три человека, но без ран не было никого. Для него воина по жизни, это было не переносимо. Может больше из-за этого выздоровление шло медленно. Три месяца он отлеживался у себя в вотчине. За это время воеводство у него уплыло. И сейчас он приехал бить челом государю, чтобы тот дал ему службу. Попав в Москву, он заехал к старому другу, Хворостинин, увидев, что Кузьмич почти не видит правым глазом, вместе с ним отправился ко мне, чтобы узнать могу ли я, сделать так, чтобы веко правого глаза у воеводы могло подниматься. Я внимательно осмотрел изуродованное лицо Поликарпа Кузьмича и сказал, что вполне могу решить его проблему. Пока мы с ним говорили, Дмитрий Иванович, к моему удивлению, о чем-то оживленно переговаривались с Браге.

-Ну и дела,- подумал я,- все кругом знают датский язык, один я ни хрена не понимаю.

Увидев, что я на них смотрю, Хворостинин пояснил:

-Тюге мне тут рассказывает, как ему в молодости нос обрубили. Говорит, мол, что до сих пор не верит, что ты сможешь все исправить. А ему объясняю, что ты еще не такие личины исправлял.

За окном стемнело, небо было звездным и астроном, выпросив у меня подзорную трубу, отправился на улицу, заниматься своим любимым делом.

Когда он ушел, старые вояки пустились в обсуждение, как дальше будет проходить Ливонская война. Поликарп Кузьмич был убежден, что литовские бояре шляхтичи, вкусившие вольностей, вряд ли поддержат своего князя.

Дмитрий Иванович его внимательно слушал, а когда тот закончил, сказал:

-Знаешь Поликарп, Иоанн Иоаннович от отца многое взял и мне кажется, что сможет он с вольницей шляхетской справиться, особенно если все, не торопясь делать будет.

-А вот я сомневаюсь, Дмитрий Иванович, вот я,сколько в Торжке просидел, за это время с Литовской стороны смердов не меряно пришло. Думаешь боярам литовским это по душе. Они теперь на своего князя давить будут, чтобы тот перед отцом своим стал требовать, назад всех холопов возвернуть. А наш государь на такое не пойдет. А то, что торговля беспошлинная у нас теперь будет с обеих сторон, так это их мало волнует.

Потом они начали обсуждать перспективы избрания польского короля. Называли имена, которых я не знал, города в которых не бывал, я сидел, открыв рот, и все пытался сориентироваться в том, что они говорят, но понять ничего не мог. Уже за полночь, договорившись, что завтра после приезда из Кремля, я прооперирую воеводу, мы отправились спать.

Утром мы отправились в Кремль вместе с воеводой. Когда приехали, я свел его с очень неплохим дьяком - мастером на челобитные, тот в предчувствие хорошего приработка с энтузиазмом принялся за дело, когда я выходил из палаты, то слышал громкий голос, перемежающийся скрипом гусиного пера:

- А бьет тебе челом великий государь холоп твой Поликарпишка, воеводой Торжка верно тебе служивший. В жестокой сече с татарами был я сильно поранен..

Я же отправился к царю, по пути размышляя, что в своей первой жизни, читая о том, что даже видные бояре при обращении к царю именовали себя холопами, думал, что рабами на Руси были все. Как же я ошибался, оказывается, чтобы назвать себя гордо холопом царя, надо было быть боярином. Все остальные именовали себя при обращении к царю - сирота твоя. А холоп царя нес в себе именно, тот смысл, что боярин является его верным вассалом, и никакого унижения при таком обращении никто не испытывал.

Сам Иоанн Васильевич был сегодня в хорошем настроении. Первым делом спросил у меня, как устроился его новый подданный, и сказал, что ждет его вечером во дворце, хочет он, что Браге, составил ему гороскоп, так, как наслышан, что тот, составлял его датскому королю. Я, воспользовавшись его хорошим настроением, решил начать разговор о лекарской школе и если получится об университете.

-Великий государь, через два дня первые ученики в школе твоей лекарской при монастыре начнут занятия посещать. Освятить новую школу лично митрополит Антоний согласился. Может, и ты государь захочешь посмотреть, куда деньги казны вложены. Иоанн Васильевич задумался:

-А что можно посмотреть, как там у тебя все обустроено, знаю я, что ни копейки себе не взял, а еще и свои деньги вкладывал. Но больше всего мне по душе, что ты типографию сделал, мало у нас еще их. Ты, как первую книгу напечатаете, так мне обязательно покажи.

-Государь, а ведь мне митрополит запретил Святое писание больше, чем одну книгу печатать, дескать, они ее вначале на Соборе прочитают. Будут ошибки искать и со старыми книгами расхождения. А когда все исправления сделают, только тогда и дальше печатать можно.

Иоанн Васильевич насупился:

-Сергий, ты, что речешь, кто тут царь? Тебе сказано книгу предоставь! А митрополит мне не указ.

В ответ я только склонил голову и сказал:

-Как великий государь прикажет.

Гнев у него прошел, и он уже спокойно продолжил:

-А в школу я приеду, как раз к освящению, посмотрю, говорили мне, что не было такого еще у нас, как ты все обустроил.

- Иоанн Васильевич, много размышлял я и подумал, вот много мы мастеров из стран западных к себе берем, архитекторов тоже, врачей. Так, может надо нам по примеру стран этих университет Московский учредить.

Надо, чтобы там несколько отделений или факультетов было. Первое обязательно богословское отделение надо в нем иметь. Много ересей в Московское царство приходит, и схизматиков все больше. Их священники в университетах учатся, и спорить о вере могут диспуты вести. Наши, же хоть в вере истинной православной обретаются, языком своим в полной мере не владеют, и не могут на равных с теми говорить, от этого умаление вере православной происходит. Вот в университете и должны учиться, все, кто выше попа приходского хочет подняться, дабы веру нашу нести. А наставников для них выбрать из числа тех епископов и монахов, кто уже давно в монастырях школы духовные ведет. И чтобы лично митрополит над этим факультетом надзирал.

Потом врачебный или медицинский факультет нужен, чтобы врача лекари во всех городах царства твоего были, и людишек всех сословий лечить могли. Строим мы много, а мастеров своих почти нет, а ежели и есть, то они учились в Литве или у ляхов. Строители свои нужны, мастера по литью, алхимии.

Для начала, конечно, надо будет с немцев учителей приглашать, деньгами большими, но годы быстро идут, и свои умы у нас появятся.

-Складно ты Щепотнев говоришь, как всегда, да вот не дают нам учителей то этих, не пропускал до сей поры их никто сюда, больше пьяниц всяких приезжает, да за деньгами охотников.

-Так государь и надо сделать Тихо Браге ректором, то бишь, главой университета. Имя его известное, под него можно будет не одного ученого к нам призвать. А ему наверняка лестно будет первым ректором университета в твоем царстве быть. Нарвский порт теперь твой, так теперь не надо разрешения спрашивать, кого к нам приглашать.

- Хорошо Сергий Аникитович, готовь мне челобитную, в ней все подробно обскажи, что и как быть должно. Потом Дума пусть слово свое скажет, пусть в деньгах все посчитают, вот тогда я и сам буду думать, как с таким замыслом твоим поступить.

Но у меня сегодня был еще один сюрприз для Иоанна Васильевича:

-Государь позволь тебе еще изделие мастеров моих преподнесть, - и с этими словами я вытащил из своей сумки, сверток, и пошел к стене палаты, где уже давно приметил небольшой крючок. На него я повесил первые настенные комнатные часы в этом мире. На циферблате, в виде большого цветка, римскими цифрами были написано время, и имелось две стрелки. Я подтянул вверх гирьку и толкнул маятник.

В наступившей в палате тишине их тикание было слышно очень хорошо.

Иоанн Васильевич подошел и встал прямо сзади меня, дыша в плечо.

-Сергий Аникитович, только опять не говори, что это твоих мастеров придумка. Сдается мне, что не Тихо Браге надо будет ректором твоего университета ставить.

Похоже, что я угодил царю с подношением, потому, что вышел от него с очередным перстнем на пальце. В Думе, ко мне уже по-свойски обратилось несколько человек, всех интересовало, что за датчанин приехал в Москву.

-И не будет ли он еще хуже, чем Бомелиус, тот ведь тоже гороскопы Иоанну Васильевичу составлял, а между делом, отраву варил, - сказал мне окольничий Тимофей Иванович Долгорукий, который, надо сказать впервые обратился ко мне с вопросом. В Думе нас всего то было четырнадцать человек и все уже очень хорошо знали друг друга. Ко мне, надо сказать, несмотря на молодость, последнее время относились неплохо. Еще бы, с тех пор, как я стал думным боярином, ни одному моему думскому коллеге боярину не отрубили голову и не посадили на кол. А Долгорукого государь совсем недавно приблизил и ввел в состав Думы, и мы с ним еще не успели познакомиться.

Я, насколько возможно уверил бояр, что Браге богат, знатного рода и изучает звезды, просто для своего интереса. А до остального ему дела нет. Не знаю смог ли успокоить всех, но вопросов больше мне никто не задавал. Я провел в Думе два часа, затем отправился в свою школу, в которой завтра должно было произойти торжественное событие - освящение ее митрополитом, притом в присутствие царя. Когда приехал туда, меня встретил запыхавшийся отец Кирилл, который сегодня целый день гонял своих монахов, чтобы завтра все видели, что его монастырь ничем не хуже других, а может даже и лучше. Я смотрел на эту возню и думал, что за следующие пятьсот лет ничего не изменится, и к приезду начальства все будут красить траву и белить березы.

Увидев меня, он завопил:

-Сергий Аникитович, ну, наконец, ты явился, пошли, поглядим , как в твоих палатах все прибрано. Мы прошли все учебные помещения, когда зашли в химическую лабораторию, архимандрит, как всегда нахмурился:

-Ох, Сергий Аникитович, если бы не митрополит, убрал бы я отсель все эти дьявольские печи и все остальное.

- Отец Кирилл, я ведь уже не раз говорил, ничего здесь такого нет. Все, что здесь делается только для помощи страждущим, чтобы лекарства новые делать. Все по заповедям Христовым. Вот и завтра Владыко Антоний освятит сие место. Ежели тут , что-то от дьявола было, прости меня Господи за слово это, неужто оно благословение Божие выдержит.

Затем мы с ним отправились в зал, где у нас стоял типографский станок.

Когда мы туда зашли, то убедились, что работа идет полным ходом. Несколько монахов сидели перед наборными кассами и набирали текст Библии. Эта работа с каждым днем ускорялась, потому, что наборщики постепенно набирались опыта. Мои работники только успевали сюда возить отлитые буквы. Еще раньше, чтобы особо не мудрить над их составом я отправил мастеров в развалины печатного двора на Никольской улице, чтобы они посмотрели, что там и как. Мой Кузьма после похода туда только махнул рукой и сказал, что лучше бы туда и не ходил, развал там полный. Но, тем не менее, кое-что полезное оттуда они для себя вынесли. А именно после долгих раскопок нашли почти все пуансоны для набивки медных матриц. Также привели они с тех развалин одного престранного типа, который назвался Андроником Тимофеем Невежей, занимался он там тем же самым, что и мои люди, искал остатки имущества, сохранившиеся после набега Девлет Гирея.

Был он учеником Ивана Федорова, и уже без него выпустил на печатном дворе известный " Псалтырь", а вот после пожара и разрухи оказался не у дел. Когда он узнал, что в Москве появилась новая типография, то его не надо было подгонять, он сам пришел в монастырь и пал в ноги отцу Кириллу моля взять его в работники.

Вот так у нас появился и начальник типографии- друкарни

В зале было светло, окон здесь заметно прибавилось, типографский станок в ожидании начала печатания Библии без дела не стоял. Для моих целей не нужны были большие трудовые затраты, методички набирались из букв нового алфавита и печатались на моей же бумаге, не очень хорошего качества, но наших целей и такая, вполне годилась. Да для моих учеников пока лучшего и не надо. Конечно, у меня в голове были уже и анатомические атласы, географические карты, но до этого надо было еще дожить. Да и до начала печатания Библии было еще очень далеко. Краски, гравюры, бумага, которую придется заказывать голландцам, если только Тихо Браге не решит завести бумажное производство, такое же, как у себя на родине, их надо было еще купить или сделать самим.

Я с удовольствием смотрел на работающих, а архимандрит осенил всех крестным знамением. Мы распрощались, и я отправился домой, где меня уже, скорее всего, ожидал Поликарп Кузьмич.

И действительно он уже был в доме и с вздохом облегчения встретил меня:

-Ну, наконец, то Сергий, явился, я тут уже весь на пот изошел. Вот ведь напасть какая, ни в жисть ничего не боялся, в сече сколько раз был, а вот зубья драть или резать чего, так мокрый, как мышь сижу. Ты говорил, что немного работы здесь, так, может, ужо сделаешь сразу.

Пришлось быстро дать команду готовить операционную, я тем временем переоделся. Хотя сегодня объем операции был небольшой и несложный, но я привык ко всем своим делам подходить серьезно и не расслабляться.

По пути зашел к Ходкевичу, то уже вполне бодро ел жидкую кашку и начал говорить о том, что пора ему меня покинуть. Что я ему и пообещал через пару дней. Когда я зашел в операционную, воевода уже лежал на операционном столе, накрытый холстиной, уставившись в светильник над головой.

Пока я мылся, помощники, уже сделали все что нужно. Я надел очки с опускающимися большими линзами и начал мытье рук. Когда подошел к столу воевода уже спал.

После удара саблей, слегка задетое ей, веко правого глаза неправильно зажило и срослось с нижним, сейчас мне предстояло разделить их, и, собственно, больше ничего не надо было делать. Взяв в руки маленький скальпель я осторожно, стараясь не задеть роговицу, разделил сросшиеся веки. Пришлось поработать еще немного над нижним веком, чтобы его впоследствии не вывернуло, несколько мельчайших швов и операция закончена. На глаз наложена повязка с небольшой прокладкой между веками, чтобы ничего, нигде вновь не срослось.

Наркоз был неглубокий и Поликарп Кузьмич проснулся минут через двадцать. Я еще даже не успел переодеться, так, как отвечал на вопросы своих ассистентов.

Он возмущенно закряхтел, и мои парни побежали отвязывать его от стола.

-Сергий Аникитович, так что сделал уже все?

-Сделал, сделал Поликарп Кузьмич, вот только повязку пришлось положить. Сам ее не снимай, завтра посмотрим, как там дела.

Поликарп Кузьмич был, похоже, возмущен, что ему сразу не удалось посмотреть на результаты операции, но ничего сделать не мог.

Еще не отойдя от наркоза, он спросил:

Сергий Аникитович, знаю я, ты Ходкевича лечишь. Как бы мне его повидать. Мы с ним, сколько раз друг против друга стояли. Так теперь можно бы обсудить, кто кого больше раз побил.

Я подумал:

- Вот ведь военная кость, только соображать начал, уже надо военные дела обсуждать, до операции, небось, ни о чем другом не думал.

- Поликарп Кузьмич, так он рядом вон в той палате лежит, ты погоди, я спрошу у него, может, и не захочет со старым противником разговаривать.

-Спроси, спроси,- ухмыльнулся старый вояка,- еще как захочет.

Я зашел к Ходкевичу:

-Ян Геронимович, тут у меня гость, старый знакомец, бывший воевода Торжка Плещеев Поликарп Кузьмич, хочет он вспомнить битвы прошлые, где вы друг против друга стояли, так как поговоришь с ним?

- А Плещеев, пусть заходит сейчас напомню сколько раз я ему жопу надрал.

-Так вы это Ян Геронимович, тут друг друга не поубиваете, мужи вы сейчас болезные оба, долго ли до беды?

-Не боись Аникитович, мы мирно побеседуем, повспоминаем как молодыми были.

Я вышел и сообщил воеводе, что Ходкевич его ждет, и заодно спросил, как прошли его сегодняшние мытарства в Кремле.

-Так с твоей помощью, челобитная написана и отдана. Через два дня должны известить, когда Иоанн Васильевич меня видеть изволит.

Оставив двух старых противников обсуждать прошедшие битвы и планировать следующие, сам собрался идти к себе, когда меня остановил Кошкаров.

-Сергий Аникитович. Надо бы поговорить серьезно.

Я собирался вообще то обедать, с утра крошки во рту не было. Во дворце для меня пробовальщиков не было, это я пробовал почти каждый день лекарства, которые делал Арендт. Хорошо хоть не заставляли пробовать царскую еду. А врагов было у меня предостаточно. Просто, на время они притихли, понимая, что пока я в фаворе, то никто их слушать не будет, но не дай бог, если что не так и конец Щепотневу.

Я пригласил Кокшарова за стол и вскоре мы сидели, и на пару стучали ложками. Утолив первый голод, я сказал:

-Ну что Борис сказать хотел?

Тот, встал, закрыл двери в палату:

-Сергий Аникитович, снова за свое, совсем не бережешься, хочешь, скажу, сколько у меня уже по тихому татей прикопано? А ведь все по твою душу. Конечно, ты мне много помог, чтобы охрану организовать,- сказал он с трудом последнее слово, - но так не опасаться, как ты делаешь, нельзя. Ведь договорились, что, когда на коне, ты тягиляй надевать будешь. Для чего тебе мастера на него железо подшивали. А вечор мои лучника взяли. Так, когда этого татя с крыши скинули, его кто-то из самострела успел пристрелить.

-Так, что же делать Борис, не выведешь же всех врагов?

-А надо - жестко сказал, Кошкаров,- каленым железом их выжечь всех. Я тут кое-что выяснил, у меня в подвале второй день на цепи один сидит страдалец. Вот вечерком пойдем со мной, не все мне, да Гришке немому его песни слушать.

Гришку немого Кошкаров привез с собой, его друг и личный палач, был спокойный незаметный человек. Но предан он был Кошкарову, как собака. В свое время был он пойман разъездом казанских татар и, прилично зная татарский, столько им наговорил хорошего во время пыток, что они плюнули на все сведения и отрезали ему язык. Кошкаров отбил своего приятеля, по-тихому перерезав всех его мучителей. Потом, отвез, полумертвого Гришку к лекарю. Никто не думал, и не надеялся, но тот выжил. Пережитые страдания, сделали его совершенно обезбашенным, и он у Кошкарова после этих событий исполнял роль палача.

Свою команду мой безопасник вышколил, до совершенства. Но вот, пытать людей могли далеко не все. Меня же всегда удивляло, что такой человек, как немой, очень любил животных, собаки, как и дети ходили за ним табуном по двору, хотя дворня Гришку изрядно побаивалась, пусть тот никогда ни с кем не ссорился. А моя бывшая кормилица, когда его видела, все крестилась и шептала молитвы. Мне все это не нравилось но, с волками жить, по волчьи выть. Не бегать же все время к царю и жаловаться, что плохие бояре или англичане мне жить не дают.

-Si vis pacem para bellum, - подумал я, когда Кошкаров первый раз сообщил, что у него есть свой пыточных дел мастер, этих убийц и шпионов никто сюда не звал, так, что пусть выкладывают все, что знают.

-Так Борис надо бы его в Разбойный приказ передать, пускай он там все говорит.

- Сергий Аникитович, давай, мы его вначале сами поспрошаем, кто послал, да

что говорил, сколько обещал. Гришка мой большой специалист, не то, что мясники в приказе, на тате этом ни единой ранки не останется. В Разбойном приказе людишки разные обитают, глядишь, и преставится наш тать ненароком.

А так хоть узнаем, кто на тебя опять обиды накопил, соседи то твои посмотри с одной стороны двор Аглицкий, с другой стороны на Зарядье у Никиты Романова подворье, такое, что полк стрелецкий требуется чтобы его взять. И тебе нужно такое же делать, о твоем богатстве, по Москве слухи ходить начинают. А вот о силе твоей никто ничего не говорит. Никита Романович Захарьин -Юрьев боярин расторопный, но вот с Щелкалиным они дружбу водят, им я так думаю, не по нраву твое возвышение, тем более помнят они о Бельских и Годуновых, не понять им, что не думаешь ты о них, боятся, считают, что также в опалу могут попасть али вообще головы лишиться. Тем более, что Никита Романович с осени в Москве проживает, собирался Батория воевать, да не получилось, так, что есть время другими делами заняться,- многозначительно закончил Кошкаров.

-Хорошо, хорошо уговорил Борис, пойду с тобой, хотя и не люблю я на мучения человеческие смотреть.

-А мне, думаешь, Сергий Аникитович нравится на них смотреть, я потом всю ночь перед иконой заступницы нашей девы пречистой молюсь, чтобы простила меня грешного.

Остаток дня я провел в беседах со своим гостем, благодаря Кошкарову мы могли вести хоть какой -то диалог, Вечером Тихо Браге переоделся в парадную одежду и отбыл в Кремль в сопровождении десятка охранников.

После ужина, я сказал Ирине, что мне надо еще кое о чем побеседовать с главой охраны вышел из дома. Борис повел меня к своему местопребыванию отдельному каменному флигелю, где у него была своя, выражаясь современным языком, штаб-квартира. Еще, когда он выбирал себе место, то, увидев, что во флигеле есть большой подвал из нескольких помещений, остановился на нем. Да и я, когда увидел подвал с несколькими камерами и вмазанными там железными кольцами для кандалов, подумал, что мой отец окольничий Аникита Иванович для царя занимался не очень благовидными делами.

Мы спустились вниз по мрачному сырому коридору и вошли в подвал, низкие сводчатые его потолки тоже были сыроваты, все-таки близкое соседство с Москвой рекой давало себя знать. В подвале у стола сидел Гришка, видимо ожидая нас, больше никого не было. Увидев нас, он встал и открыл дверь в следующую палату, дверь была сделана из толстых дубовых плах, и видимо почти не пропускала звук.

За дверью была темнота. Вошел Гришка с горящей свечой в подсвечнике. В тусклым свете, было видно небольшое помещение, голый пол с кучей соломы и лежащий человек в железном ошейнике, с тянущейся от него к стене железной цепью. Гришка подошел к стене и начал крутить какое-то колесо. Загремела цепь, таща за ошейник узника к стене. Тот ошалело вскочил, протирая глаза. Через минуту он уже был притянут вплотную к стене. Палач ловко прикрутил ему ноги и руки к стене таким же цепями, и молодой парень практически был распят на древней каменной кладке.

После этого Гришка молча вытащил огромный нож и, разинув рот, замычал, показывая ему уродливый обрубок языка.

Парень завизжал, и начал дергаться в цепях, а наш палач медленно подходил к нему и неожиданно сдернув его порты схватил за половые органы и резко провел ножом по коже, парень завизжал еще сильнее и неожиданно обмяк, по его бедру со стороны пореза медленно потекла струйка крови.

Тут в дело вступил Кошкаров, он оттеснил в сторону Гришку и похлопал парня по щекам, а затем окатил его из ведра водой, в которой плавали небольшие льдинки. Наш узник открыл глаза.

-Гришка, мать твою,- неожиданно зло заорал Борис на палача,- ты, что собака делаешь, тебе кто разрешил уродовать хлопа.

- Эй парень, ты как, - уже спокойнее он обратился к пленнику,- Не успел этот гад у тебя ничего отрезать? Да ты не бойся, мы ему ничего не дадим с тобой сделать. Ты же человек понимающий, все нам расскажешь и пойдешь себе домой, тихо мирно к матушке с батюшкой. Тебя хоть как звать то?

-Мироном, дяденька, меня зовут, прошептал узник, боязливо косясь на Гришку который продолжал ухмыляться и крутить нож в руке.

Я стоял, смотрел и думал:

- Вот оказывается еще, когда началась игра в плохого и хорошего полицейского, а я еще Борису советы хотел давать.

-Но только ты смотри, все нам расскажи, а то даже я не смогу этого изверга удержать, разозлится совсем и нас еще покалечит с тобой вместе. Ну, давай, давай говори, кто послал, зачем, что здесь должен был сделать,- настойчиво внушал Борис.

И пленник запел. Рассказал он, что холоп боярина Никиты Романова, и что вызвал его вчера ключник Никодим и сообщил:

- Ты Мирон парень шустрый. Дело опасное есть в самый раз для тебя, если сделаешь быть тебе в серебре. Надо на подворье к боярину Щепотневу попасть и во все колодцы порошок колдовской насыпать.

Он также рассказал, что очень испугался и начал отказываться, но ключник его припугнул, что хоть так, хоть так, знает он теперь это дело и живым отсюда не выйдет, если не выполнит это поручение.

Мне было жалко этого дурака, но в тоже время понимал, что, если бы не тайная охрана, мы вчера бы не проснулись все, или лежали и в муках умирали от неизвестного яда.

-Ну, вот видишь Мироша, рассказал, и на сердце легче стало,- сказал Кошкаров, - а теперь скажи, а где же порошки эти остались, тебя же без них вчера взяли.

-Так, дяденька, скинул я их, там, у колодца два куста, каких-то в темноте не видно было, я под них и бросил.

Кошкаров мотнул головой, и Гришка пулей полетел наверх.

Мы тоже вышли в другое помещение.

-Что будем делать? спросил Кошкаров.

-Борис, смотри, парень домой не пришел, значит, там уже знают, что он попался. Говорил он только с ключником, на боярина сказать ничего не сможет. Я думаю, что ключник зарезан или если его уж так Захарьин любит, то куда-нибудь отправлен, хотя скорее все-таки уже убит.

Отведем мы этого холопа в приказ Разбойный, там его допросят, он все это снова расскажет. А с исчезнувшего ключника, какой спрос. Поведут ли самого боярина на дыбу из-за такого навета, не знаю. Давай лучше сделаем вид, что ничего случилось, ничего не знаем. Это для них еще страшней будет.

-Так, то оно так,- с сомнением покачал головой Кошкаров,- так они от незнания то еще сильней дрожать будут и еще больше татей на нас напустят.

-Так что же делать, надо нам тогда, что-то в ответ придумать.

-Ну, что же будем думать,- сказал Кошкаров.

-А вот колодцы то придется закрывать, и не просто, а на замки, сказал я,- это ведь надо, что удумали, вместе со мной еще столько народу перевести.

В это время по лестнице загрохотали шаги. К нам спустился запыхавшийся Гришка, в руке он нес два небольших холщовых мешочка, я положил их на стол и раскрыл затянутое кисетом отверстие. Понюхал, пахло чем-то знакомым, но чем вспомнить я не мог.

-Так, что Сергий Аникитович, Мирошку этого, в Разбойный не ведем?- задал вопрос Кошкаров.

-Борис, ну, что ты все вопросы задаешь, сам понимаешь, что с ним делать, все я пошел к себе. Буду еще думать, как что делать, чтобы беду от нас отвести.

Я шел и думал, как ни старался уйти в сторону от жесткости этого времени, но видно без этого в моей теперешней жизни не обойтись, иначе я подведу всех, кто мне верит, идет за мной и любит.

Прошел я всего ничего несколько шагов, и повернул назад. Не вынесла моя нервная система угрызений совести, почти бегом спустился в подвал. Кошкаров как раз что-то говорил Гришке.

-Вы это, еще парня то не прирезали,- тихо спросил я. Чем то довольный Кошкаров посмотрел на Гришку:

-Ну, что, гони деньгу, видишь, я то Аникитовича лучше тебя знаю.

Потом повернулся ко мне и сказал:

-Сергий Аникитович, поспорил я Гришкой, тот все упирался, что прикажешь ты холопа жизни лишить, а я все говорил, что не будет этого. Добрый ты больно боярин, нельзя быть таким сейчас.

-Послушай Борис,- в ответ продолжил я,- понятное дело, что здесь его оставлять нельзя. Надо его вывезти в вотчину, под присмотром хоть будет. На мельнице бумажной люди нужны вот пусть и работает, хлеб свой оправдывает. Мужики тамошние огонь и воду прошли, лишнего болтать не будут. В ближайшие дни обоз должен стекло из Заречья привезти, Лужин тоже приедет ему много объяснять не надо, сказать только, чтобы незаметно дурня этого на мельницу увез. А с парнем надо будет тебе потолковать, объяснить, что если назад к Романову вернется, у него сразу смерть свою встретит.

А вот с Романовым надо что-то думать. Если у него сегодня не получилось, получится завтра. Давай Борис пойдем со мной, время еще есть, посидим, поговорим, подумаем, что и как делать.

Оставив Гришку в подвале, отвязывать пленника, мы с Борисом пошли ко мне.

В кабинете мы сели друг напротив друга, я открыл краник на маленькой, литров на десять дубовой бочке, в которой второй год был налит спирт. Не знаю, было ли это похоже на виски, но все, кто пробовал, никто от этого питья не отказывался. Единственное, что без закуски у нас это не обходилось. Вот и сейчас на столе стояло здоровое блюдо холодца.

Мы чокнулись и выпили по стопке моего коньяка. Про себя я вспомнил Бомелия, хоть и очень вредный и опасный был человек, но вот чокаться кубками да бокалами за столом он бояр научил. И сейчас это делали почти все.

И следующий час я рассказывал ошарашенному Кошкарову, все, что я знал про заказные убийства.

-Все-таки не зря я в свое время прочитал кучу детективов, вот пригодилось знание,- думал я во время рассказа.

Борис выслушал меня, с задумчивым видом нацедил полный стакан спиртного и чокнувшись с моей стопкой залпом его выпил:

-Сергий Аникитович, ну ты удивил, удивил, я то себя докой в этом деле числил, да и учителя у меня были ого-го. А смотри, сколько всего не знал. Может и мне грамоту одолеть да книги умные читать начать, эвон ты, сколько из них толкового вынес. Теперь я думать буду, что и как, но для начала ты Сергий Аникитович теперь без охраны и доспехов никуда.

Мы распрощались, и я устало побрел к в свою спальню, где меня уже давным -давно ждала жена. Она была уже на восьмом месяце, в конце ноября должны были быть роды. Переносила она беременность довольно легко, по крайней мере никаких гестозов у нее не было. Но уже сейчас Ирка кричала, чтобы я и не думал в родах соваться со своей помощью, что все, что надо будут делать повитухи. Я особо с ней не спорил, так, как знал совершенно точно, что если будет нужно, приду, и буду делать все сам, без повитух. Но на всякий случай с двумя повитухами я отдельно занимался, и рассказывал, все то, что еще сам помнил из акушерства. Мало ли пригодится это в будущем.

-Сережа, ну что ты так долго,- с упреком прошептала мне Ира, нагибаясь, чтобы снять мне обувь.

-Ира, тебе, сколько уже было сказано, не лезь, сам разденусь, тяжко тебе это сейчас.

В ответ у нее ручьем потекли слезы:

-Я что тебе уже не жена, что мне теперь даже помочь тебе нельзя.

-Жена, жена, - сказал я, погладив по голове и поцеловав в губы,- и помочь можно, но вот разденусь я сам.

Завтрашний день был у меня знаменательный, он венчал мои годовые труды по устройству лекарской школы. Конечно, это была не первая школа в Русском царстве, были немногие небольшие костоправные школы при монастырях, где обучались монахи и послушники. Но сейчас это была именно государственная школа, финансировавшаяся из казны. И я планировал обучение в этой школе уже на более высоком уровне, чем все это делалось ранее. У меня была еще одна мысль насчет этой школы, что ее небольшая монастырская больница в будущем станет первой базой, клиникой для будущих студентов медицинского факультета университета. А мои первые ученики, будут первыми преподавателями для этих студентов и, обучая с самого начала своих учеников, сами будут совершенствовать свои знания. Как буду обстоять дела на других факультетах, я пока не задумывался. Жизнь давно меня приучила, что надо решать все проблемы по мере их поступления и переживать о том, чего возможно никогда не будет, лишняя трата времени и нервов.

Но хоть я так и старался думать, все равно долго не мог уснуть.

Утром, еще было темно, когда я в сопровождение охраны уехал в Сретенский монастырь. Сегодня в этом обычно спокойном и тихом месте было шумно. Конечно, не каждый день здесь встречали сразу царя и митрополита. Архимандриту было не до меня, он только суетливо на бегу перекрестил всех нас, и куда-то умчался, на ходу крича что-то своим молчаливым спутникам. Я заметил десятка два крепких монаха, с одетыми под рясы доспехами незаметно разошлись вдоль монастырских стен. На колокольне кроме звонаря также стояла пара монахов. Еще через час прибыли царские телохранители в главе с Ивашкой Брянцевым, два его лучника сразу полезли на колокольню. Брянцев поздоровался с мной и с озабоченным видом сказал:

-Ну, Сергий Аникитович, ты, когда мне речь тогда закатил, как царя оберегать надо, я покой потерял, ведь даже и не думал, что так легко можно человека жизни лишить. Зато теперь, как куда едем, я не всех своих молодцов одеваю, как раньше. Они уже сейчас, незаметно по толпе шныряют и все выглядывают, кто, чем озабочен. Ежели, кто не понравится, сразу такого прихватывают и волокут, в сторонку там осмотрят и решат, что с ним делать. Сегодня хоть хорошо, стены монастырские высоки, а рядом ни одного здания высокого нет, кроме колокольни, ну там мои лучшие стрелки сидят.

Зазвонили колокола, и в широко распахнутые ворота монастыря въехал возок с митрополитом. Не успели мы приветствовать Антония, который на удивление хорошо выглядел, как появилась царская процессия, сегодня это конечно не был по настоящему торжественный выезд и поэтому, обычного для этого количества народа и праздничных одежд не было, но и этих сопровождающих, хватило, чтобы до отказа заполнить большой монастырский двор.

Иоанн Васильевич легко спрыгнул с коня, и подошел ко мне. Все вокруг опустились на колени, только я и митрополит остались стоять, архимандрит также встал на колени, но я только низко поклонился царю. Иоанн Васильевич с этого лета уже совсем неплохо вновь мог ездить верхом. А ведь еще в прошлом году, он делал это с большим трудом, так, что мои акции в его глазах стояли высоко.

-Ну, Щепотнев, приехал я посмотреть, как у тебя тут дела, куда мои деньги потрачены.

-Великий государь, все готово. Вот только Владыко Антоний освятит пристройку эту, которую в сем году возвели и покажу я тебе все, что пожелаешь. Антоний, стоявший рядом со мной с достоинством поклонился царю и спросил, обращаясь к отцу Кириллу:

-Все ли готово к чину освящения?

Отец Кирилл, весь в испарине от волнения отвечал:

-да Владыко, все готово. Вот и место приготовлено для молебна водоосвящения.

Антоний подошел туда, поднося крест счастливцам, которые успели пробраться поближе, для целования затем он встал рядом со столом, на котором стояла чаша для водоосвящения и начал молебен. По его окончанию процессия во главе с ним пошла вокруг пристройки, Иоанн Васильевич, как примерный христианин шел смиренно вместе с нами. Монахи шедшие рядом несли несколько икон с изображением Спасителя. Окропив святой водой весь новострой, Антоний и мы вслед за ним вошли, в открытые настежь двери, Митрополит тщательно окропил святой водой все помещения школы и после этого вышел на улицу. Но суета не утихала. После чина освящения все присутствующие подходили для целования креста и получения благословения митрополита. В итоге церемония заняла почти полдня.

После этого я уже пригласил царя более подробно осмотреть все помещения школы и типографию. При осмотре внимание Иоанна Васильевича, конечно, привлекла химическая лаборатория, он бывал в дворцовой аптеке и смотрел лабораторию Арендта, но такого он еще не видел. Острый ум царя быстро вникал во многое, но все равно, когда он брал в руки изящные стеклянные реторты, колбы и змеевики, сделанные у меня в вотчине, в его глазах я видел удивление и радость.

Ближним боярам, которые следовали за ним и с подозрением оглядывали все вокруг, он сказал:

-Вот, покуда, вы все козни друг другу строите, да меряетесь у кого место выше, Щепотнев делом занят. Видите, какие вещи у него в вотчине розмыслы делают.

Но больше всего он был доволен типографией, когда мы туда зашли, работа там шла полным ходом. Все попадали на колени, и лишь после окрика государя снова взялись за дело. К нам подошел Андроник Невежа и опустился на колени перед царем. Тот смотрел на него, видимо, пытаясь вспомнить этого человека.

-Так ты ведь Тимофей Невежа, который с Друкарем работал, когда Апостола напечатали?

-Истинно так, великий государь,- сказал Невежа, благоразумно не глядя на царя и не вставая с колен.

-Показывай тогда Тимофей, что вы сейчас делаете.

-Так вот великий государь, вон там монаси с молитвой листы библии набирают, Вот тут лежат гравюры на дереве художниками вырезанные, тоже для книги святой. Погляди, мы к твоему приезду для пробы несколько листов отпечатали.

Он встал с колен и, подойдя к большому столу, взял с него несколько листов плотной бумаги и протянул царю. Мне было видно, как вытянул шею Антоний, стараясь разглядеть из-за высокой спины царя, что написано на листах. Я кивнул головой Тимофею, на Антония и, Невежа, сняв со стола еще пару оставшихся листов, с поклоном протянул их митрополиту. Митрополит и государь стояли молча, читая четкие строки типографского текста. Отпечатанные на хорошей голландской бумаге, с заглавными буквами цвета киновари эти оттиски нравились даже мне, видевшему гораздо больше присутствующих. Антоний читал, беззвучно шевеля губами, потом он протянул прочитанные листы обратно Тимофею и молча ждал, когда закончит чтение царь, видимо, стесняясь раньше него высказывать свое мнение.

-Щепотнев, я смотрю не хуже, чем у Федорова получается. Лепо, даже очень. А что же далее не печатаете?

Иоанн Васильевич, хочу, чтобы весь текст вначале набрать. И чтобы художники все гравюры сделали. Но самое главное, нет у нас пока бумаги своей хорошей. Надо будет голландскую покупать, либо самим делать учиться. Но теперь есть у тебя астролог Тихо Браге, знаю я, что у него в Дании своя бумажная мануфактура была, зело хорошую бумагу она делала. Я вот думаю, что в следующем году, сможет он и у себя на землях, тобой данных, такую мануфактуру устроить и бумага для книг святых у нас делаться будет.

Иоанн Васильевич хмыкнул:

-Сомнительно мне это, но поглядим, может и поставит он мельницу такую. Сергий Аникитович. а что за стопки бумаги лежал напечатанные, это что такое?

-А это великий государь печатаются наставления для учеников моих. По изучению письма нового и науки арифметики, потому, как чтобы ученики могли лечебное дело изучать, должны они читать писать и считать хорошо.

Я взял пару методичек, напечатанных уже новым шрифтом и подал царю. Тот попробовал почитать:

-Странное дело, вроде не нашим письмом написано и буквицы на вид чужие, но пару раз прочитаешь и вроде понятно все. Ладно, Щепотнев, доволен я твоими делами, а когда лекаря в мое войско пойдут, то совсем хорошо будет.

Ко мне подошел Антоний и тихо спросил:

-Сергий Аникитович, а что ты с листами этими будешь делать священного писания?

-Владыко, так, что с ними можно делать, вестимо, будут лежать и ждать своего часа, когда в книгу вставим.

-Ааа.. ну тогда ладно,- успокоено протянул Антоний.

Интересно,- подумал я,- чего он ожидал, что я скажу, что с этими листами мы в нужник пойдем.

В это время нашу беседу прервал архимандрит, который сообщил, что скромная монастырская трапеза уже готова, и он приглашает всех откушать, чем бог послал.

Да уж это конечно была очень скромная трапеза, пожалуй, и у Иоанна Васильевича было немногим богаче. Расстарался отец Кирилл. Единственно, что отличало монастырскую трапезу, не было на столах никакого вина. А так столы ломились от блюд. Хлебосольный хозяин усадил всех за стол, это было достойным завершением, трудного для меня и для него, дня.

Домой я попал довольно поздно. Но Кошкаров, который сегодня сопровождал меня весь день, уходить не собирался.

-Сергий Аникитович, хоть уже темно, но надо поговорить. Надумал я тут дело одно, обсудить бы?

Я тяжело вздохнул и пошел с ним в его флигель. Сонный Гришка открыл нам дверь.

-Ну что там хлоп наш живой еще? спросил Борис.

Гришка закивал головой, начал крутить рукой перед нами.

Кошкаров перевел эти жесты:

- Говорит, что седня в ноги кидался ему, живота просил не лишать. Вот, пусть посидит, поплачет в темнице, а то, как православных извести отравой, так не плакал.

И после этих слов с неодобрением посмотрел на меня.

Когда уселись за столом, Гришка, закрыл за нами дверь, и сел около нее на лавку.

-Думал, я долго, Аникитович,- сообщил Кошкаров, и вот, что надумал. Придется нам Захарьина Юрьева на живца ловить.

-Это как, Борис, ты делать собираешься.

-Так вот как ни крути, а придется тебе Сергий Аникитович живцом побыть.

-Постой, постой Борис, это, как понимать?

-А надо Аникитович, чтобы уверился Никита Романович, что ты знаешь все про его дела и к государю собираешься пойти, и есть у тебя человек, который "слово и дело" крикнуть может. И единственно, что ему остается, это первым, как ты вчера сказанул что-то вроде - убрать тебя. Так вот думаю я, что будем мы тебя охранять так, чтобы поняли они, что в Аптекарском приказе пока ты сидишь, никакой охраны рядом нет, и вроде, как мы и вход не бережем. А наше дело убийцу, которого к тебе подошлют перенять. Вот только, как в тот раз бы не получилось, что убил себя тать твой.

-Да я и не думал, что он убить себя сможет.

- Ха, о дыбе подумал, сразу ножик и сунул себе в бок,- сказал, оскалившись, Кошкаров.

Еще час мы обсуждали ловушку для, отца теперь уже, возможно, не будущего патриарха и деда царя всея Руси.

Следующим утром, как обычно я собирался во дворец, мои лекаря уже в рассветном полумраке грузили телеги с больничным имуществом, все это перебиралось в Сретенский монастырь, больничка у меня в усадьбе закрывалась, свою задачу она выполнила. Ходкевича увезли еще вчера днем, его я даже не видел. Но со слов Ирины, он обещал меня навестить через несколько дней, перед тем, как уехать в Литву. Плещеев также нас покинул, уехал к Хворостинину, так же пообещав приехать через два дня для осмотра.

В Кремле, как обычно в первую очередь я был у государя, поговорив с ним и осмотрев, я пошел в Думу, проходя мимо Захарьина Юрьева, который ожидал Иоанна Васильевича, поздоровался с ним и, как бы между делом заметил:

-Слушай Никита Романович, у меня в порубе один холопишко песни красиво поет, заслушаешься. Мне кажется, такие песни даже царю интересны будут.

Тот побледнел, и ничего в ответ не сказал, я поклонился и пошел дальше. В голове был один вопрос, клюнет ли боярин на меня или нет, и когда ждать рыбака. Но так как раньше завтрашнего дня нападение на меня было маловероятно, я отправился далее по своим делам. После Думы, мой путь лежал в лекарскую школу.

Там стоял шум и гам мои лекаря, которых я учил уже два года, расставляли все на свои места, готовили учебные классы к занятиям, и командовали, послушными новичками. Новые ученики в основном были из родов нищих боярских детей, которых родители не могли даже собрать для смотра и с удовольствием отправили учиться на лекарей, на полном царевом обеспечении, освободившись, таким образом, от лишних трат, а также не очень крепких отпрысков, вряд ли способных стать настоящими воинами. Было еще три паренька дети дьяков, которые почему-то захотели, чтобы они стали лекарями, а не продолжили отцовскую профессию. Ну, мне то, что, с кремлевскими дьяками всегда жил дружно, почему я должен отказать, неплохо иметь обязанных чем-то тебе бюрократов.

Жить все ученики, которых то и было всего пятнадцать человек, должны были в монашеских кельях, питаться тоже с монахами. Единственное, что смог для них сделать - это выпросить у отца Кирилла, чтобы время молитвы для них было не таким продолжительным, как для монахов, ведь им еще надо было и учиться.

Лекарей я планировал учить два года, в первое полугодие - обучение грамоте, простейшей арифметике, и заодно зазубривание строение человеческого тела. Со второй половины года начинается уже настоящая учеба. За основу я взял практическую подготовку, я не собирался забивать им голову всяческими теоретическими рассуждениями, они должны были работать, как парамедики в наши дни, хотя азы сангигиены им тоже буду даваться. Все теоретические моменты медицины и проблемы лечения болезней я оставил для, пока существующего только в моем воображении, университета.

Я прошелся по всем помещениям, посмотрел, как оживает все вокруг. В будущей операционной также уже устанавливался стол, и даже присутствовал больничный запах. Монастырская маленькая больничка, где оказывалась помощь монахами, была расширена, и очень изменилась, вместо тесных душных келий, имелось несколько палат, в которых могло лежать до сорока больных. Для подозрительных и инфекционных больных был сделан изолятор с отдельным входом. Архимандрит, совавший свой нос во все, очень интересовался, зачем мне такая палата. Пришлось и ему показать в микроскопе

" водяных тварей" после чего он плевался, крестился и молился, потом сообщил мне, что не спал всю ночь, а пить теперь будет только кипяченую воду. Но смысл изолятора он понял. Может, иногда ему что-то и не нравилось, но за мной горой возвышались царь и митрополит, а я своим прилежанием в молитве, не давал никаких шансов заподозрить меня в колдовстве или чернокнижии. Да и с кем он будет играть в шахматы, если меня здесь не будет. Насколько я понял все остальные в монастыре, кто мог играть, проигрывали ему специально, а его это страшно раздражало. Я же сражался до последнего, и отец Кирилл выиграв у меня остаток дня, ходил довольный, как кот наевшийся сметаны.

Удовлетворенный увиденным, я дал ценные указания на завтрашний день, по началу учебы, и отправился домой.

Уже смеркалось, на улице лежал легкий снежок, мы ехали не торопясь. Неожиданно из переулка выехали несколько конных, и сзади нас также раздавалось ржание коней. Мимо меня со зверским выражением на лице пролетел Кошкаров, Нас всего со мной было одиннадцать человек, а нападавших почти два раза больше.

Я обернулся назад и услышал крик Бориса:

-Сергий только вперед, не ссы!

- Я глянул вперед, половина моих охранников уже летели на засаду.

- Неожиданный рев Кошкарова -Хуррра !!- огласил окрестности. У меня по спине поползли мурашки, я выхватил саблю и с таким же криком рванул вперед. Когда я подскочил, схватка была уже в полном разгаре, улица была узкая, никому не разогнаться, и мы все на конях почти ходили кругами, стараясь в тесноте не задеть своих. Раздавалось только хекание сражавшихся при сабельных ударах, и брань.

Неожиданно сзади нас также послышался еще конский топот, шум и сабельный звон.

Раздались крики:

-Измена, обманул подлюка.

В несколько секунд наши противники исчезли. На мерзлой земле лежало два трупа неизвестных, а у нас лежал, опустив голову на холку коня, молодой парень.

Сзади выехало еще десять наших охранников. Я посмотрел на Бориса, тот еще не отошедший от схватки рявкнул:

-А ты что думал, шуточки все, я специально десяток сзади пустил. Вот и попали черкесы, как кур во щи.

Я подъехал к своему раненому, увы делать было нечего. Он был мертв, вроде неглубокая рана на шее, но сонная артерия была перерезана. На гриве его коня осталась темная полоса крови.

Мы спешились, следовавшие за нами охранники везли факела, и вскоре место схватки было освещено. На земле лежали два казака, бритые подбородки и оселедец у одного из них, одежда говорили об этом совершенно точно. Кошкаров многозначительно посмотрел на меня:

-Ну, что понимаешь, откуда ноги растут?

Но я, к своему сожалению, его намеков не понимал.

Кошкаров крикнул своим починенным:

-Ну, что рты раззявили, давайте посмотрите вокруг, может еще, что найдете, посмотрите в проулке.

Охрана с факелами рассыпалась по улице.

Мы подошли к нашему погибшему воину, который по-прежнему лежал, упав головой на гриву неподвижно стоявшего коня.

-Эх, Егорий, Егорий,- вздохнул Кошкаров,- был бы ты живой, ох и получил бы от меня. Вот она мисюрка, ну что бы надеть, я то тоже дурак старый, проглядел, что парень без шапки.

Он тронул ногой труп ближайшего казака, в ответ у того из раскрытого ворота выпал золотой крестик и повис на шнурке.

-Ого!- воскликнул Кошкаров и, нагнувшись, сорвал его с шеи погибшего.

-Ну-ка посмотри Сергий, видишь ли, что?

И с этими словами сунул мне под нос четырехконечный крест. Я разглядывал его под неярким светом факела и даже вспотел, мне не видно было ничего, что могло бы заинтересовать Кошкарова, я продолжал смотреть на крестик, да нет там ничего, на мой взгляд, странного. Ну ладно, раз спросил, наверняка здесь что-то не так.

-Борис, так, что это католический крест?

-Конечно, ты, что не видишь, что ноги одним гвоздем прибиты. И надпись совсем не такая. Тайные схизматики на нас напали. Вот только лицо мне этого черкаса знакомо. Похоже, видел я такого как-то в свите щеголя московского Федора Никитича. Ну, все, Сергий Аникитович, завтра тебя убивать будут по-настоящему.

-Борис, как бы сегодня на усадьбу нападения не было?

-Не думаю,- ответил, нахмурившись, мой начальник безопасности,-Захарьины еще не совсем из ума выжили, понимают, что мы беречься будем. Но, что сегодня спать нам нельзя - это точно.

Еще минут через десять раздался топот, это бежали стрельцы из числа патрулей по ночной Москве. Увидев наши факела, они перешли на шаг, и вскоре остановились, чтобы удостовериться, кто тут находится. Я объяснил ситуацию десятнику, Несколько человек отправились за телегой, чтобы отвезти убитых в разбойный приказ для разбирательства. Крестик Кошкаров отдавать стрельцам даже и не подумал, только подмигнул мне, чтобы я молчал про него.

Мы молча доехали до усадьбы, настроения никакого не было. Оставив покойника на слуг, я пошел в дом. Ирина сразу почувствовала мой настрой, и молча стояла рядом, пока я раздевался. Ужинали мы вчетвером, ко мне зашел Тихо Браге, он был бодр и весел, у него все было отлично, нанятая артель восстанавливала усадьбу, и в скором времени он надеялся на переезд уже в свои апартаменты. С Иоанном Васильевичем у него также все складывалось неплохо. Не знаю, какой он составил царю гороскоп, но перстень с яхонтом говорил, что гороскоп тому понравился. Но вскоре Браге заметил мою мрачность и не преминул спросить о причине. Мы с Кошкаровым переглянулись, и я ответил:

- Не исключено, что сегодня на нас может быть нападение.

Ира ахнула, и ее глаза заблестели:

-Сергий, ты что говоришь, - это правда?

-Ира, ну, что здесь такого, как будто не знаешь, как это бывает.

Моя жена стала серьезной, слезы исчезли, лицо ее приняло жесткое выражение, какого я еще у нее не видел, она резко встала:

- Знаю Сергий, вы ужинайте, а я пойду на женскую половину мне надо всем дать распоряжения приготовиться к осаде. Сейчас печи снова растопим смолу, да кипяток готовить. Посмотреть надо на крышах, не замерзла ли вода в чанах, и песку прибавить.

С этими словами она исчезла в коридоре.

Борис посмотрел на меня и в его глазах я увидел одобрение.

А сидел и думал:

- Вот времена, ни вопросов, что, как, почему - есть опасность и к ней надо быть готовым. В моей первой жизни я таких женщин не встречал.

Тихо Браге что-то спросил. Я посмотрел на Кошкарова:

- Датчанин спрашивает, можно ли ему со слугами принять участие в бою, если он будет?

-Борис, скажи, что мы еще не уверены, что нападение будет сегодня, но если это случится, то пусть он решает сам, что делать, а я не против его участия.

После ужина я вышел во двор, Кошкаров ушел к своим подчиненным, раздавать инструкции, обычно уже пустое к этому времени подворье сейчас напоминало муравейник. Но никакой паники не было, все бегали с деловым видом, шума почти не было. На крыше разбивали уже достаточно толстый лед в емкостях с водой, дворня в очередь передавала туда полные ведра. Неожиданно ворота открылись и несколько вооруженных воинов ушли в темноту. Я пошел туда. Кошкаров стоял, задумавшись, смотря на закрывающиеся ворота.

-Борис ты, куда людей отправил?- спросил я.

Вместо ответа он показал на чернеющий, на фоне звездного неба, силуэт колокольни Варваринской церкви.

-Видишь, единственное место, откуда можно прицельно стрелять. А им из луков только навесом можно бить. Наши сейчас на колокольне устроятся, их оттуда до утра не вышибить. А Захарьинским ведь надо будет все быстрее сделать, ежели за час не успеют нас положить, то здесь от стрельцов не протолкнуться будет.

Понимаешь, то, что ты сегодня Никите Романовичу в Кремле сказал, это для него пугало небольшое, торопиться с тобой он не стал бы, может, посмеялся про себя над молодым, да продолжал каверзы строить. А вот, то, что вечером случилось - это его сынок, скорее всего, постарался, отца не спросив. Они сейчас еще не знают, что с черкасами этими случилось. А от ведь тех то ниточка прямая к ним. Да, еще вспомнил я с крестиком убитого, Мартынко Заруцкий - это, известный днепровский атаман, а ведь в церковь здесь ходил, православного изображал. Веру дедовскую предал, тьфу, анафема на него.

Иоанн Васильевич такого, не простит Захарьиным, что с тайными схизматиками дружбу водят, и на родство не посмотрит. Никита Романович это не хуже нас с тобой знает, так что может и рискнут напасть сегодня ночью попозже. Хотя я бы на его месте этого не делал, а устроил бы засаду по пути во дворец, чтобы из пищалей всех сразу положить, и сразу убечь. Так, что ежели ночь переживем, с утра раннего в Кремль ехать не стоит.

А я стоял и вспоминал фамилию, Заруцкий, что-то знакомое, где-то я уже ее слышал. Казалось, что вот-вот что-то всплывет в моей памяти, но, увы, этого так и не случилось.

После полуночи суета во дворе улеглась, и все погрузилось во тьму. Я прилег, как был в доспехах, в сенях дома, двери на улицу остались приоткрыты, было тихо, только вдалеке лаяли собаки. Сразу потянуло в дремоту.

Разбудил меня шепот Кошкарова:

- Слышь, Аникитович, просыпайся.

Я открыл глаза:

- Что, уже идут?- был мой первый вопрос.

-Да нет, через час уже Луна взойдет, они ежели пойдут, как на ладони будут, мы их из луков перещелкаем. А вот пластуны, если все-таки решаться, то должны сейчас полезть. Вот их бы по-тихому перенимать, эх, моих ребят бы сюда с кем мы Казань брали когда-то. Наши то хлопы, пока не особо для этого дела годятся.

Просидели мы еще часа три, пока на востоке не начало алеть небо. После этого, успокоившись, начали разбирать все завалы и баррикады, устроенные в ожидании штурма. Наши стрелки, отправленные на колокольню, вернулись еще раньше, по дороге они громко смеялись, все представляли, что скажет звонарь, когда придет и увидит истоптанный ногами в грязь легкий снежок на полу звонницы.

Хоть и не хотелось опаздывать к царю, но пришлось задержаться, чтобы на улицах появилось побольше народа и если и была какая засада, ожидавшая нас на пути, то ее должны были уже снять. Все же нападать прямо на глазах у десятков прохожих было чревато даже для Захарьиных-Юрьевых.

Во дворец мы отправились, когда на моих ходиках было десять часов утра.

Я ехал, среди охраны, одетый также , как все, мой приметный тягиляй и шлем с доспешным воротником были на молодом охраннике, игравшем сегодня, на время пути, мою роль. Кошкаров еще раньше уехал с лучшим десятком в Кремль, с запиской к дьяку моего приказа. Наступила наша очередь устраивать ловушку моему противнику.

Когда мы выехали к Лобному месту, я обратил внимание на суету у входа в Кремль, сотни стрельцов выстраивались в походные колонны и уходили в московские улочки. В самом Кремле все вроде было спокойно. Я прошел к царю, сегодня охрана пропустила меня без обычных вопросов. Когда я зашел Иоанн Васильевич сидел на высоком резном стуле, рядом с ним стоял Хворостинин, лицо его было мрачнее тучи.

Я низко поклонился Иоанну Васильевичу, который насмешливо смотрел на меня:

-Видишь, Дмитрий Иванович, сего отрока неразумного, вздумал он с Никитой Захарьиным потягаться. Хотя, надо сказать и в этом ему бог помогает. И отравителя поймал, и от черкасской засады ушел. И ведь сейчас, опять же говорить ничего бы не стал, а, небось, на исповеди греха за собой не видит - гордыни великой.

Неожиданно лицо царя налилось кровью:

-Ты, что Сергий молчал, думал, без меня с изменой справишься. Ловушки он в приказе вздумал ставить. Или боялся, что я родственника за такие дела не трону, иезуитами подкупленных бояр так просто оставлю? Давай рассказывай все самого начала, может, чего я еще не знаю?

У меня от пронзительного взгляда царя, затряслись колени, и пробило на пот.

-Великий государь, пойман был у нас во дворе третьего дня отравитель. Рассказал он нам на пытке, что послан был ключником Никиты Романовича, колодцы отравить. Вчера намек я тому сделал, что знаю все про дела его темные, так вечером, на нас засада была черкасская, отбились мы слава Господу, А у одного из черкас убитых, крест нательный был католический.

И с этими словами я достал крестик и протянул его царю. Тот осторожно, взял в его в руки, внимательно рассмотрел, подозвал ближайшего стольника и передал крестик ему.

-А больше, нет у меня ничего, что рассказать могу, вот разве, что ждали сегодня всю ночь, что нападение на меня будет. Но ночь спокойно прошла.

Лицо царя по мере моей короткой речи несколько разгладилось:

-Не спали они, видишь?- обратился он опять к Хворостинину,- а я спал?

Пока Москву перекрыли, чтобы ни один схизматик не ушел, пока полк стрелецкий готовили. Первый и последний раз я тебе Щепотнев говорю, не берись за дело, которое не плечу. Есть у тебя государь, он решать все будет. Твой батюшка,- тут он осекся и посмотрел на Хворостинина.

Но тот стоял с невозмутимым лицом.

- -Так вот я говорю, твой батюшка Аникита Иванович, сразу бы меня известил о таком деле. Вот еще не знаю, как сегодня выйдет, а вдруг уже сбежали все мздоимцы. Хоть и Москва вся в рогатках стоит, а есть у них подсылов везде. Хорошо хоть, что покровитель твой Дмитрий Иванович тебе в помощники человека знающего дал. Пропал бы ты Щепотнев и следа не нашли.

Лик царя опять потемнел, на лбу вздулись вены:

-Сколько мне здоровья все они унесли, Шуйские, Старицкие, теперь еще Кобылино-Кошкино отродье, а как расстилались передо мной. Никому из старых родов веры нету больше, кончилось мое терпение.

Он повернулся к Хворостинину:

-Дмитрий Иванович ты мой самый наилучший воевода сейчас. Иди и, чтобы все Захарьины-Юрьевы, живые и мертвые передо мной в колодках лежали. Сейчас там Лопухин распоряжается, он уже знает, почему и как, и за своего зятя,- Царь вновь посмотрел на меня и улыбнулся,- он со всех Захарьиных шкуру спустит, так, что ты его там придержи, живыми они мне нужны.

-Иоанн Васильевич,- осторожно начал Хворостинин,- Наверно с ходу не удастся их взять. Там на Зарядье у Никиты Романовича, чуть не крепость отгрохана. Много людей положим. Может в осаде подержать денек другой.

-Ты воевода, ты и решай, много времени дать не могу тебе. Как хочешь, но чтобы через два дня вся семейка предо мной была,- сказал успокаивающийся царь.

Хворостинин, низко поклонился и вышел.

Иоанн Васильевич, вздохнул и посмотрел на меня. Выглядел он не очень, уставшее лицо, мешки под глазами.

-Иоанн Васильевич,- сказал я,- дозволь, я мигом, питья принесу подкрепляющего. Тот махнул рукой:

-Пустое Сергий, не поможет твое зелье, сердце у меня болит, вот скажи, ведь столько лет рядом был, шурин он мне. А деньги от иезуитов взял, у него, что денег не хватало, я ему столько вотчин дал. А ему все мало, мало, дай, дай. Сам наверно царствовать захотел. Ну, я ему устрою царствие небесное.

Когда я через несколько часов выехал из Кремля, направляясь в Сретенский монастырь, со стороны Зарядья раздался грохот пушечной пальбы.

-Ого, Дмитрий Иванович дает прикурить, - подумал я,- Решил, видимо, долго не возиться, сейчас пушками все укрепления раздолбают. Пока мы ехали канонада возобновлялась еще пару раз, пушкарям требовалось время на чистку и перезарядку.

В монастыре меня встретил встревоженный архимандрит и первым делом начал выяснять, что случилось, почему весь город в заставах и что за пальба стоит.

Когда я сказал, что стрельцы берут приступом Захарьинское подворье, он только горестно покачал головой, но после моих слов, что Никита Романович тайно сносился с католиками, у него чуть не вылезли глаза на лоб, и из его уст полились совсем не монашеские выражения. И вместо, того, чтобы идти к лекарям, мне пришлось сидеть еще два часа в келье отца Кирилла и беседовать на политические темы. Оказалось, что он, гораздо лучше меня ориентируется в теперешних реалиях, и я только диву давался, когда он начал мне выкладывать свои соображения по поводу действий иезуитов.

-Сергий Аникитович, ты, сам посуди, Иоанн Иоаннович теперь великий князь литовский, к весне, скорее всего уния будет уже с ним подписана, и на Ригу великий государь совместное войско поведет. Ляхи это дело соображают, и хотя у них там еще раздор великий, короля выбрать не могут, но до Рима они достучались, ведь все княжество Литовское теперь от схизмы отпадет. Вот иезуиты и вышли на Захарьиных, у тех знакомства давние с той стороны. А уж Никита Романович сам наверняка решил, что с тебя надо начинать. Вот смотри, ему так и так самому надо бы, что тебя при царе не было, а тут еще и золото за это дело получил. Ох, жаль, Иоанн Васильевич не все великие рода укоротил, Захарьинский то род не был великим, а теперь великим точно не бывать.

Я слушал говорливого архимандрита, под периодически раздававшиеся пушечные залпы, в этот момент он замолкал, и мы оба прислушивались, не донесутся ли до нас через толстые монастырские стены, крики сражающихся воинов.

Закончив разговор, я все-таки отправился в школьную пристройку и с удовольствием прошел в класс, где все мои двадцать новичков таращились на алфавит, нарисованный на бумажном плакате. Перед ними лежало по листу бумаги, на котором они гусиными перьями, писали букву А. Трое парнишек -дети дьяков с превосходством смотрели на своих товарищей, они уже вполне хорошо читали и писали, и теперь им надо было только разобраться с новым алфавитом. И хотя пушечная пальба была слышна и здесь, никто их учеников не рискнул, прервать учебу и отправиться глазеть на осаду Захарьинского подворья, в отличие от простых москвичей, которых, как я думал, стоит там уже не одна тысяча. Когда я зашел, все встали и поклонились.

Георгий- один из моих лекарей, также встал и доложил мне, что идет обучение новой грамоте, отсутствующих и больных нет. Я коротко поздравил ребят, с тем. что им повезло учиться в новой лекарской школе, что их ждет впереди трудная учеба, но зато они станут лекарями, которые смогут по -настоящему помочь раненым и больным воинам.

После этого я прошел в лабораторию. Здесь уже с неделю работал Арендт, и, по-моему, его теперь отсюда было не вытянуть за уши. Я ему отдал небольшое количество яда, которым пытались нас отравить, и сейчас он пытался выяснить, что же такое. Аренд, тоже первым делом начал выяснять про стрельбу, но вот сообщение, что это берут приступом подворье очередного боярина, его совершенно не взволновало.

-Сергий Аникитович, я исследую то вещество, которое ты мне передал, так. вот, пока не могу сказать точно, что это такое. По-видимому это смесь растительных и минеральных веществ. Ты слышал когда-нибудь о семействе Борджиа

-Ну да, один из них вроде был папой Римским, не помню, как его звали, а семейка была еще та - отравители.

-Сергий Аникитович, хоть и прошло много лет, а эти традиции у них остались, без сомнения этот яд изготовлен в Риме, и он длительного действия, чтобы быстрые смерти не насторожили окружающих, вам очень повезло, что вы смогли поймать отравителя.

-Классен, а почему ты решил, что был отравитель, я ведь тебе ничего не говорил об этом.

Голландец улыбнулся:

-Я достаточно хорошо тебе, Сергий Аникитович знаю, ты не тот человек, чтобы травить, кого-то. Было сразу понятно, что порошок этот не случайно попал тебе в руки, значит, скорее всего, пытались им отравить тебя и твою семью.

Пушечные выстрелы прекратились. Я все-таки не выдержал, и, выйдя на монастырский двор, надел холодный шлем, и вскочив в седло, скомандовал своей охране:

-Поехали к Захарьевскому подворью.

Когда мы подъезжали, путь нам преградила плотная толпа зевак, которые наблюдали за происходящим.

Толпа, как обычно, уже все знала, только по разговорам выходило, что у Никиты Романовича тыща черкасов спрятана, а в подвале католический священник, тайно православных в католичество перекрещивает, и вообще серой со двора несет, поэтому пора дьявольское гнездо сжечь вместе со всеми, кто там находится. По периметру стояли стрельцы, и недвусмысленно поигрывая бердышами, сдерживали народ. А выкрики из толпы раздавались все громче.

Пушки уже не стреляли, пушкари суетились около них, заканчиваю чистку. Кирпичный забор был практически полностью разбит ядрами. Но по каменному терему с деревянной надстройкой практически не стреляли , потому, как он был практически цел, сейчас вокруг него толпились десятки стрельцов. Кого-то выводили и укладывали в сани, и те под плотной охраной уезжали в Кремль.

Я тронул лошадь, и мы поехали через толпу, вначале раздались недовольные выкрики, но потом кто-то узнал меня, раздались приветственные крики, и толпа послушно раздвинулась по сторонам.

Мы проехали через разбитые ворота во двор. Хворостинин стоял вместе с Лопухиным, они представляли собой такой странный контраст, Дмитрий Иванович в чистых доспехах, как будто с парада и грязный закопченный Лопухин, как будто он специально лез в самые грязные места. Рядом с ними потрескивали угольками остатки какого-то строения от него шло тепло. Увидев меня, Лопухин заулыбался:

-Что-то ты зятек опоздал, надо было вовремя приходить, душу потешить. Супостатов наказать.

Хворостинин же был почти такой мрачный, как и утром.

Я спросил:

-Дмитрий Иванович, чего такой мрачный, не так, что прошло.

-Так видишь, Никита Романович яд смертельный выпил, а Федор ранен тяжко, остальных всех взяли. Не понравится Иоанну Васильевичу такое дело. Черкасов тоже почти всех перебили, да и не черкасы это похоже, а ляхи настоящие. А людишки его, как услыхали от нас, что схизматиков защищают, так сразу оружие побросали и сдались все, на коленях стояли прощения просили, говорили, что бес попутал.

Мы поговорили еще немного, но воеводам было не меня. У них был приказ царя, и они должны были его выполнить. Я это прекрасно видел и не стал отвлекать своих родственников глупыми расспросами. У меня была надежда, что царь сам расскажет мне то, что посчитает нужным. Поэтому я распрощался и отправился домой. Дома меня уж ожидал Кошкаров, он стоял у ворот со смущенным видом. Когда я соскочил с коня, он подошел ко мне и посмотрел упрямым взглядом мне в глаза.

-Да ладно Борис, не гневаюсь я, все правильно сделал, знал, что не уговоришь меня, так сам все Хворостинину рассказал, а тот уже Иоанну Васильевичу.

Кошкаров усмехнулся:

-Кое в чем ты прав Аникитович, действительно сообщил я все Хворостинину, вот только и без нас царь это знал, слышал я новость интересную, есть теперь у него служба тайная, кто в службе той знать никто не знает. Все бояре в догадках, друг на друга кивают, а толку нет. Ты то Сергий Аникитович сам ничего про такую службу не слышал, все же в Думе заседаешь?

-Да нет, не слыхал, вот от тебя первого такую новость интересную узнаю.

-Понятно, что ничего не понятно, так вот, говорят, что и про делишки Захарьинские эта служба царю донесла. Теперь все, кто, хоть что-то знает, уже к государю выстроились, чтобы раньше службы этой о кознях всяких донесть. Я когда с дворца выезжал, так там от шуб боярских не протолкнуться было.

Мои охранники тем временем делились впечатлениями о посещении захарьинского подворья с дворней, которая наблюдала тоже это событие с крыш нашей усадьбы.

-Как там дела,- тихо спросил Кошкаров.

-Да так себе, Никита Романович яд выпил, Федор Никитич ранен тяжко. Братья его да женщины живые все. Не знаю, будет ли государь всех родственников брать или нет. Ведь в прошлом году жену Феодора Иоанновича не тронул.

-Сергий, я всю жизнь на службе, Иоанн Васильевич изменников карает жестоко, но невинных не трогает. И не любит рода старинные боярские, очень над ним, помазанником божьим они в его детстве насмехались. И сегодня говорят, Адашева вспоминал, жалел, что поддался наветам Захарьинским, а может, за ним и не было никакой вины. Ладно, Сергий Аникитович, что дела прошлые вспоминать, надо думать, как дальше жить.

-Это ты правильно сказал Борис, надо думать, как дальше жить будем.

Вот завтра приеду к государю, он и расскажет.

Мы с Борисом усмехнулись и пошли к дому, где уже в нетерпении прохаживался Плещеев. Повязка на его голове была вся сбившаяся и грязная, как будто он ей что-то вытирал.

Он был весел и возбужден:

-Ну, ты Сергий и кашу заварил! Я три года назад, глядя на тебя, в жизнь бы не подумал, что из-за этого отрока Никита Романович падет. Ох, права твоя бабка знахарка была, насквозь все видела. Мефодьич то говорил, что и сам ее немного побаивался. Я вечор, как услышал все от Дмитрия Ивановича, так до сих пор в себя придти не могу.

-Поликарп Кузьмич. Ты лучше скажи, как глаз, не болит?

Воевода улыбнулся:

- Так, что глаз, ты уж прости старого, но снял я повязку еще вчера, видит мой глаз, как раньше. А вот может ты, что еще с моей рукой придумаешь? Хотелось бы мне, чтобы хоть повод держать можно было.

-Поликарп Кузьмич можно и это сделать, новую кисть я, конечно, не пришью, а вот металлическую мои мастера запросто сделают, перчатку наденешь и никто не скажет, что кисти нет. А чтобы ложку держать, можно предплечье на две косточки разделить, будет у тебя как два пальца, сможешь и ложку держать, и крюк можно изладить, чтобы поводья у коня держать.

Плещеев на глазах еще больше повеселел:

-Ну, тогда смотри мне глаз, да поеду я к Хворостинину обратно. Он, наверно, уже домой собирается, как раз посидим, может, расскажет, как бой прошел. Эхе-хе, мне теперь только про чужие бои и слушать, из меня теперь только как в сказе недавнем слышанном Аника -воин настоящий.

-Поликарп Кузьмич, так зато ты муж мудрый, рассудительный, Иоанну Васильевичу верно служил, живота не жалел, кажется мне, что даст он тебе город в кормление, будут у тебя там и воины, и завоеводчики, твое дело службу так поставить, чтобы они за советом к тебе только в нужном случае приходили. Не все же самому саблей махать.

-Это ты правильно все говоришь,- тоскливо протянул Плещеев,- а душа то требует еще на коне скакать и саблю держать. Эх, да что там говорить, давай пошли, посмотришь глаз, да поеду я.

Я быстро посмотрел воеводу, действительно веки подживали, в перевязке больше надобности не было. Мы договорились о дальнейших делах и распрощались. Только сейчас я смог уделить внимание своей жене, а она была по-моему, на грани нервного срыва. Все-таки беременность почти восемь месяцев, а она так же, как и я не спала всю ночь, и командовала своим женским "батальоном". Я как мог, успокоил ее, сказал, что у нас все в порядке наши недоброжелатели или погибли или находятся в темнице. На что мне Ирина с вздохом ответила:

-Ох, Сергий, в этой жизни у тебя эти враги никогда не кончатся.

Но все-таки она успокоилась и даже смеялась, когда Тихо Браге что-то смешное сказал за ужином, а Борис перевел. Я тоже улыбался, думая, что наши бояре, к сожалению, куртуазности не обучены.

Когда я на следующий день прибыл в Кремль государя на месте не было, а мне сообщили, что он всю ночь провел в допросной и сейчас еще оттуда не вышел. Я не стал его ожидать, а ушел в приказ, благо он было практически рядом, с наказом вызвать меня, когда государь появится.

Просидел там почти два часа, разбираясь с кучей документов, наваленных мне на стол дьяком, когда меня, наконец, вызвали.

Вид царя был страшен. Осунувшийся, пропахший дымом, он, как будто сам подвергал себя пыткам. Я с собой принес успокаивающие настои, которые мы с Арендтом тут же при всех присутствующих поочередно отпили, и предложил выпить государю. Он твердой рукой взял стаканчик с темной жидкостью, пахнущей валерианой и спиртом и выпил, не говоря ни слова. Потом повелительно махнул рукой:

-Пошли все вон, Сергий останься с тобой хочу поговорить.

Когда мы остались одни, царь устало откинулся на резную спинку стула.

-Не хочу сейчас про ночь эту вспоминать, тяжело мне. Сергий, ты мне всегда правду говоришь, и ум у тебя острый, хоть и не знаешь многого, но суть вещей видишь. Вот скажи, как мне дальше быть, со всех сторон держава врагами окружена. Литва вроде, как отпала, да и то не знаю, как там Ванька со шляхтой управится, хоть и советники опытные у него имеются, но все же пока не очень понятно, как дело пойдет. Так еще и внутри покоя нет от предателей.

-Государь, я ведь не воин, не полководец, не могу я тебе советовать по войне ничего. А, как просто человек тоже нового не скажу, повторю только, что и сам ты наверняка знаешь, что чем богаче государство, тем сильнее, и войско может содержать, и соседние державы в страхе держать. У немцев, голландцев, англичан цеха есть ремесленные, гильдии мануфактуры успешные, множество людей торговых, у нас же этого почти, что и нет. Вот пенька например, мы этой пеньки англичанам очень много продаем, а они у нас канатные фабрики построили и к себе уже канаты везут. А ежели бы ты запретил простую пеньку им продавать, а только канаты готовые, купцов и заставлять не надо, сами бы мануфактуры построили, и сколько бы в казну денег пришло. Да так по всему можно пройтись. Да надо с Иоанном Иоанновичем решить, как Ругодив оборонять будем, не будет там покоя от шведов, у них этот порт, как бельмо на глазу. И у меня есть мысли, вот недалеко от завода медеплавильного, что я замыслил, есть место удобное, где можно пушечный завод поставить, там на железе болотном можно будет пушек больше, чем в Москве лить. И сразу ежели, что к Ругодиву их по воде доставить легче будет. Далее вот слышал я Строгановы купцы просили у тебя защиты от царства Сибирского, так за Окой в Диком поле казаки озоруют, их бы на это царство направить, пусть воюют, а не купцов твоих грабят. А земли где они хотят заводы ставить, на горах Уральских железом богаты, и прочими рудами.

Если держава богата, можно и войска завести не поместное ополчение, как сейчас, и не стрельцов, которым много времени надо у себя в огородах копаться, семью кормить, а регулярные войска, которые только войной живут. Да вот еще государь, говорил я тебе про давнюю задумку мою университет Московский, выстроить, чтобы не хуже, чем у схизматиков папистов был. Так в этом университете можно было бы и обучение военное для детей боярских и бояр устроить, чтобы они военную науку превзощли и тогда с ляхами и шведами проще будет ратиться.

-Складно-складно говоришь, Сергий, вижу, думал ты над этим. Хотя никто не заставлял. Сам я про все это размышлял, но только, как не начнешь, все что-нибудь не так поворачивается. Нет помощников у меня! Видишь сам, только приближу кого, как змеи шкуру меняют.

-Так Иоанн Васильевич, приближай к себе не по словам, а по делам их. Вот Дмитрий Иванович Хворостинин, ты же сам его наилучшим воеводой назвал. А если в бой идти ему по местничеству даже и слова никому сказать нельзя, так и будут между собой разбираться, пока неприятель в полон не возьмет. Надо, чтобы в войсках порядок был десятник-сотник, тысячник или полковник, а не у кого род старше.

Царь усмехнулся:

-Так ты это моему ополчению растолкуй, я вот толкую, митрополит Макарий, когда-то толковал, а дело не идет, сколько раз лично приходилось указывать, кому по какую руку стоять.

-Иоанн Васильевич, вот опять пришли к тому, чтобы регулярные войска нужны, а на них деньги, а деньги только в богатой державе есть.

Мы еще долго говорили с государем, наверняка в это время бояре, ждавшие за плотно закрытыми дверями, умирали от любопытства. Но когда я, наконец, вышел, желающих спрашивать меня, о чем мы так долго говорили, не нашлось.

После этой беседы, я отправился в свою школу, хотелось после разговора с Иоанном Васильевичем, требовавшим полного напряжения, хотя бы немного расслабиться. В школе была суета, в большую палату, предназначенную для общих занятий, затаскивали огромный щит из сухих, плотно сбитых досок, окрашенный в черный цвет. Сзади один из учеников тащил корзину с мелко наломанными кусочками мела. Ну, вот, наконец, у нас появилась настоящая школьная доска, без которой я не мог представить себе настоящую учебу. Ее в момент повесили на стену и вскоре, рассевшиеся за столы ученики с удивлением наблюдали за тем, как я рисую мелом на черной поверхности человеческий скелет, копия которого стояла в натуральную величину рядом с доской.

На дворе стояла настоящая русская зима, за окном серебром блестели огромные сугробы, в которых раздавался визг детворы, катающихся на ледянках, досках обмазанных для начала навозом, а потом облитых водой. По всей Москве поднимались в небо тысячи дымных струек. Шел конец новембрия 7087 года по сентябрьскому стилю, или декабрь 1578 года по европейскому календарю. Прошел почти месяц с того момента, как попал в опалу род Захарьиных Юрьевых. Но следствие по этому делу все еще не заканчивалось. Ждали выздоровления Федора Никитича, которого пришлось оперировать, чтобы он выжил. Мне было не по себе, когда я проводил эту операцию, прекрасно понимал, что после того, как он поправится, его будут пытать, и в итоге, скорее всего он закончит свою жизнь на колу, или если царь будет милостив, просто отрубят голову. В такой ситуации, мне еще не приходилось бывать. Но делать ничего не оставалось. И я лечил, так и несостоявшегося в этом мире патриарха Филарета, стараясь как можно меньше с ним говорить.

Сейчас же в эти очень короткие морозные дни, все, как бы затихло, и шло своим чередом, визиты к царю, сидение в Думе, преподавание в лекарской школе, и домашние хлопоты. Но я с тревогой ждал родов у Иры. Хотя не раз осматривал ее, и пока не находил ничего страшного.

Сегодня утром, я встал в одиночестве, жены в постели уже не было. Я пошел по дому, пытаясь понять, куда она подевалась. Мои поиски закончились на женской половине в комнате, которую я, определил для нее, как родовую. Когда зашел туда, Ирка в одной рубахе уже лежала на широком топчане, а вокруг суетились две повивальные бабки, которые были давно приглашены для этого знаменательного события. Увидев меня, она взмолилась:

- Сережа, пожалуйста, уйди, мы же говорили про это, не хочу, чтобы ты был здесь.

-Ира, так, что уже схватки начались?

-Да, у меня уже ночью живот заболел, уйди ты Христа ради!

Обе бабки, закутанные в платки, недоброжелательно уставились на меня.

-Ладно, я пошел, - сказал я Ире, - но если, что не так,- повернулся я к бабкам,- смотрите, ежели не позовете, шкуру спущу.

Сказал и сам себе удивился, как легко слетели с языка эти слова. Да уж, действительно бытие определяет сознание.

Я уехал в Кремль, поручив Федьке присматривать краем глаза за бабками, и если, услышит что-нибудь, что ему не понравится, пусть посылает за мной.

За мной так и не прислали, и я после Думы, не заезжая в Сретенский монастырь, отправился домой. Ехал я в довольно мрачном настроении, в моей голове вертелись десятки осложнений в родах, которые я знал, мне казалось, что какое-нибудь из них обязательно случится. И действительно, когда я зашел в дом, первое, что я услышал, был крик жены. Пока я, чертыхаясь, скинул с себя всю тяжеленную одежду и зеленые расшитые сафьяновые сапоги, крики повторялись еще несколько раз. Но когда подбежал к закрытым дверям, оттуда уже раздался писк младенца. Войдя в комнату и увидев, что одна из бабок, собирается окунуть моего ребенка в лохань с водой, я выхватил мальчика, да, да, мальчика, у нее из рук и слегка вытерев чистой холстиной, положил его на грудь Ирине, прямо в широко расстегнутый ворот рубахи. Когда он немного захныкал и начал тихонько шевелить головой, в поисках молока, Ира, улыбаясь, подставила ему сосок, и тот сразу замолк, найдя то, что было нужно.

-Вот так, надо делать, я вам сколько раз говорил!- рявкнул я на присмиревших бабок,- пуповину чем перевязывали?

-Так боярин, Сергий Аникитович, все, как ты велел, исполнили, заговорила одна,- ниткой шелковой перевязали и желтым идом намазали.

-Йодом,- машинально поправил я,- как послед будет отходить, меня позовите, понятно? - Я поцеловал Иру и выскочил в коридор. Там уже стояла куча народа. Моя кормилица робко спросила:

-Сергий Аникитович, так кого Господь нам послал?

-Сына, сына мне Господь послал, - сказал я, ей, улыбаясь,- Эй, Федор, давай зови мужиков, пусть бочку водки во двор выкатывают, да пожрать не забудь поставить. Сегодня гулять будем. Да пошли гонца к Лопухину и Хворостинину, тот вроде еще дома был, не отослал государь никуда.

Через час я вновь поднялся к Ире. Младенец был уже запеленат и лежал рядом с ней. Внимательно рассмотрел отошедший послед, он оказался без всяких дефектов. Моей жене, конечно до меня не было никакого дела, все ее внимание было обращено на ребенка.

-Ну и ладно, мне тоже есть чем заняться,- подумал я.

И вскоре наше подворье огласилось веселыми воплями и песнями. Часа через два появился Лопухин, сообщил, что подарок для внука будет после крещения, и с довольным кряканием махнул стопку водки. Ухватив со стола здоровый кусок пирога с зайчатиной, он, прожевывая его, рассказывал мне, что девки Лопухины они такие - парней рожают только шум стоит.

Когда приехал Хворостинин, мы перешли в дом, оставив на улице веселиться весь народ. Только охрана с тоской от ворот посматривала на поднимающих кружки мужиков, они прекрасно знали, чем для них может кончиться нарушение сухого закона. Кошкаров поблажек никому не давал.

За стол также пригласили и датчанина, который долго и настойчиво что-то мне говорил, а Борис, видимо устав, все это слушать, перевел коротко:

-желает он тебе всего хорошего, добра, благоволения царя и еще много детей.

Я встал, поблагодарил всех присутствующих, поднял стеклянный кубок и предложил выпить за здоровье нашего царя Иоанна Васильевича, которому я обязан решительно всем.

Все встали и вслед за мной выпили за этот тост. Затем мы сидели, говорили о делах, планах, о детях. Мне стало жарко, и я вышел на улицу. Холодный ветер обдувал разгоряченное лицо. Настроение было отличным. Казалось, в этот момент, что все в моей дальнейшей жизни будет хорошо. Наконец меня пробрал мороз, и я пошел опять к праздничному столу.

Погуляли мы хорошо. Но на следующий день все равно надо было вставать и отправляться на службу. Ночевал я себя в кабинете. Наша спальня, увы, была занята. С десяток служанок всю ночь бегали там вокруг Иры и младенца. Новорожденный пока не набрался сил для хорошего крика, поэтому еще не все прочувствовали, что в доме появился маленький ребенок..

Когда я уходил, Ира, уже не знаю, в какой раз приложила его к груди. И тот насасывал ее, усердно работая пухлыми щечками.

Мороза на улице не было, и когда я с охраной выехал из ворот там уже стоял народ, кричавший поздравления, было и несколько нищих успевших перебазироваться от Варваринской церкви, в надежде получить хотя бы пряженец от боярских щедрот. Пришлось мне остановиться, и приказать караульным, стоявшим на воротах, принести остатки вчерашнего пиршества и раздать собравшимся. Кроме того, я высыпал полкошеля меди для нищих, которые тут же кинулись в снег, собирать деньги, отталкивая друг друга. А мои караульные, беззлобно посмеиваясь, растаскивали тех одноруких и безногих, у которых вдруг нашлись все конечности, открылись бельма, и которые сейчас кидались в драку, стараясь урвать побольше медных чешуек.

Но времени, развлекаться такой забавой у меня не было, поэтому я двинулся через дерущуюся толпу, предварительно распорядившись, что если голодранцы будут и дальше тут биться, попотчевать их батогами, а то потом не отлипнут от ворот.

Когда зашел к государю, тот, в отличие от последних дней, похоже, находился в прекрасном расположении духа. Но окружающие были, по моему, этому не очень довольны, да и я тоже не обрадовался. Все хорошо знали, что после таких перепадов настроения, Иоанн Васильевич был склонен к неожиданным решениям.

Увидев меня, государь громко сказал:

-А вот и молодой отец пожаловал, рад за тебя Сергий. А скажи мне боярин, не надумал еще, кто у твоего сына будет крестным отцом?

-Нет, государь не думал я. Да и жена еще слаба телом, до сорокового дня еще много времени, может, кто из знакомцев моих надумает.

Иоанн Васильевич оглядел присутствующих.

-А что скажешь Щепотнев, если царь всея Руси крестным отцом твоего сына станет?

В палате наступила гробовая тишина, такого поворота беседы никто не ожидал.

Я встал на колени перед царем и коснулся головой пола.

-Недостоин я такой чести великой, государь.

Настроение у того немедленно стало портиться, уже с нахмуренными бровями он, повысив голос, сказал:

-Про то речь не шла, достоин ты или нет, это мне решать пока я в этом царстве помазанник божий. Ответствуй, немедленно, согласен, али как?

-Государь, ты мне такую честь великую оказываешь, как же я могу от такого отказаться, конечно, согласен. Сам то я такой дерзости великой не смел и помыслить, государя в крестные пригласить.

Бояре стоявшие вдоль стен, с завистью косились на меня и молчали. Все ждали, что будет дальше.

Царь вновь повеселел, и уже с улыбкой вновь заговорил:

-Ну, так бы сразу, говорил, и чтобы крестную нашел, на которую взглянуть не страшно было, понял?

Да государь,- выдохнул я.

Когда присутствующие медленно вышли, за дверями послышался шум, все делились, удивительной новостью.

-Ну, все,- обреченно подумал я, - сегодня вся Москва будет знать. Интересно, зачем Иоанну Васильевичу понадобилось становиться крестным?

Действительно, за прошедшее время я давно понял, что царь ничего не делает просто так, и сегодняшнее представление было разыграно для какой-то цели. Но вот какой?

Я уже привычно провел осмотр, Иоанн Васильевич ни на что не жаловался и оставался в хорошем настроении, но вот больше о крещении не говорил. Я тоже не вспоминал о сказанном и делал свое дело.

Над вечным городом Римом нависло серое дождливое небо, моросил мелкий дождь. Но было достаточно тепло для зимы. И люди сидевшие, в небольшой комнате базилики Святого Иоанна Крестителя с удовольствием вдыхали свежий воздух из открытого окна. Во главе длинного стола восседал сгорбленный старик, одетый в белую сутану, с накинутой на плечи моцеттой, пелериной красного цвета, на его голове была зимняя шапочка камауро, также красного цвета, отделанная горностаем, по этой одежде любой католик сразу бы узнал, что перед ним находится римский папа Григорий тринадцатый. Сзади него стояли два служки, готовые в любую минуту выполнить его поручения.

Напротив него сидело два кардинала, неприметный скромный монах в простой рясе, перевязанной веревкой, и епископ, который видимо в своей жизни побывал и воином.

Сейчас все видные служители церкви внимательно слушали скромного монаха- генерала ордена иезуитов.

Ваше святейшество,- говорил генерал, - с глубочайшим прискорбием сообщаю, что наша, давно лелеемая надежда, на обращение схизматиков Московии в истинную веру, на данном этапе откладывается. Не хочу загружать вас мелкими, недостойными вашего сана подробностями, но хочу сказать, что в силу обстоятельств, мы вынуждены начать все с самого начала.

Папа Григорий поднял на говорившего слезящиеся, выцветшие от возраста, глаза, и сказал:

-Сын мой, вот уже несколько веков наша церковь ведет явную и тайную войну с православием, и сегодняшнее отступление ничего не значит в этой многолетней схватке. Сейчас мы выслушаем тебя, и решим, как нам дальше действовать в сложившейся ситуации. Продолжай, мы все внимательно тебя слушаем.

-Ваше святейшество, как вы знаете, в последние годы у нас наметились определенные успехи, десять лет назад после заключения Люблинской унии нам удалось отправить в Литву из Польши наших братьев, а после того, как крулем Польши стал Стефан Баторий, верный сын нашей церкви, нам удалось с его помощью создать больше десяти иезуитских колледжей в городах Польши и Литвы, а в Вильно даже Академию и университет виленского общества Иисуса. В этих колледжах мы смогли обучать сотни славян, которых можно было использовать для усиления нашего влияния на востоке. Было потрачено много золота и серебря для подкупа крупных феодалов Московии. И сейчас, как, будто Господь за что-то на нас разгневался. После того, как был убит Стефан Баторий поляки, как всегда устроили посмешище из выбора короля. Не обижайтесь Радзивилл, но я просто говорю факты, без каких либо оценок,- повернувшись, к недовольно наморщившемуся епископу, сказал иезуит.

-И все было бы ничего, но литовские князья остающиеся схизматиками, и ранее, не очень довольные усиливающейся степенью проникновения нашей церкви, разорвали положения Люблинской унии и теперь собираются выбрать своим крулем сына Иоанна II сына московского князя.

-Они уже выбрали, этого московита, выбравшегося из своего замызганного города, - недовольным голосом прервал говорившего епископ.

Папа слегка кашлянул, и сразу затихший Юрий Радзивилл, рассыпался в извинениях.

-Ваше святейшество, прошу простить, но просто после прибытия Иоанна мне пришлось практически бежать из Вильно под покровом ночи, если бы меня не предупредили, я сейчас, может, сидел уже на цепи у него в замке.

И сейчас черная туча нависла над нашими планами, Иоанну даже не надо было самому проявлять инициативу, поднявшие голову схизматики, чувствую его поддержку, начали атаки на нашу церковь. И больше всех рад этому князь Острожский, его гайдуки убили немало наших братьев. Когда я выбирался из города, там уже горели два костела, а чернь пыталась разграбить здание Академии. Секретарь ордена и ваш нунций Антонио Поссевино и иезуит Петр Скарга также бежали вместе со мной. И сейчас они остаются в Кракове, где ожидают инструкций для дальнейших действий. Дело в том, что шведский король Юхан, также отклонил предложение нунция Поссевино о переходе в католичество. Так, что сейчас перспектива унии с западно-русской церковью отодвигается на неопределенное время. К сожалению, Швеция также для нас пока потеряна. Кроме того, буквально несколько дней назад я получил уже, будучи здесь, сообщение, что в Московии, убиты многие наши тайные агенты, в том числе и видный боярин родственник царя, на которого мы возлагали очень большие планы.

За столом наступило тяжелое молчание.

Все ждали, что скажет Григорий. Но тот также молчал, видимо обдумывая свои слова. Наконец, он заговорил:

-Генерал, если про Юхана, я достаточно информирован, и мы с сомнением относились к возможности его обращения, то ситуация в Литве и Московии меня удивляет. Чем вы можете объяснить такое резкое изменение обстановки?

-Ваше преосвященство,- осторожно вступил в объяснения иезуит,- дело в том, что сведения из Московии, очень недостоверны и обрывочны, нашим шпионам часто приходится пользоваться непроверенной информацией из вторых рук. Но готовясь к сегодняшнему разговору, я постарался собрать во едино все, что только возможно.

Так, вот, по нашим сведениям, около трех или четырех лет назад, московский князь, взял себе нового врача. Не буду вдаваться в подробности, там очень многое нуждается в дополнительной проверке, которую мы сейчас не в силах провести. Врач оказался знающим, здоровье князя значительно улучшилось и он смог вновь более пристально уделять внимание возникающим проблемам. Я совершенно убежден, что смерть Стефана Батория - это дело рук Иоанна. Вот только никаких доказательств тому не существует, кроме неясных слухов.

-Так вы хотите сказать, что все наши проблемы происходят из-за одного человека, обычного лекаря? - удивленно спросил один из кардиналов.

-Ну, тут не все так однозначно,- замялся иезуит,- но совершенно точно известно, что согласие князя на то, что его сын будет Великим князем литовским сделано по совету этого врача и, кроме того, он был причиной опалы, по крайней мере, двух старинных боярских родов, на один из которых мы возлагали большие надежды.

Также этот врач завел приятельские отношения с протестантами, которые также стремятся распространить свое еретическое толкование божьего закона, где бы они не появились. И насколько мне известно, конечно -это очень сомнительно, но Иоанн, якобы опять же по настоянию этого лекаря, собирается в Москве построить свой университет. Где конечно самым большим будет богословский факультет.

Сами понимаете, чем это нам грозит. Если сейчас их необразованные монахи никогда не вступают с нами в теологические споры и всеми путями уклоняются от этого, то вскоре наше преимущество может испариться.

Генерал ордена замолчал и в разговор вступил Радзивилл.

Ваше святейшество, признаюсь вам, я не знал того, о чем только, что сообщил генерал, и сейчас остаюсь в недоумении, почему этот человек до сих пор еще жив?

-А жив он, потому, - медленно произнес иезуит,- что мы еще не имеем достаточных сведений о нем - это очень любопытный человек, и я бы хотел, чтобы у нас была возможность поговорить с ним с глазу на глаз. Я бы попросил вас епископ пока не устраивать никаких неожиданностей, мне нужен этот лекарь живым, он подозрительно много знает, а откуда не очень понятно. Наш человек в Англии сообщил, что и англичане очень бы хотели видеть у себя этого дворянина.

-Так он благородных кровей?- удивленно протянул Радзивилл.

-Совершенно верно епископ и насколько я знаю, ничем не уступает древности вашего рода,- с ехидством ответил иезуит.

Папа, слушавший все это с выражением, которым смотрят на расшалившихся детей, слегка постучал пальцем по столу, и начавшаяся было перебранка, прекратилась.

-Итак, я в общих чертах понял сложившуюся ситуацию, быстро мы ничего сделать не можем. Но, надо подумать о возможности устроить волнения в Литве, в которых великий князь Иоанн II может погибнуть. Дискредитация же образа московского князя у нас идет уже давно и, кстати, в этом нам помогает еретическая англиканская церковь. Вообще вся благочестивая Европа в ужасе от Московитского деспота, и его смерть обрадует многих. Поэтому я поручаю вам генерал продумать наши дальнейшие действия и возможность смерти царя дикарской Тартарии. Что же касается этого врача, то будьте любезны передайте мне все сведения о нем. Очень хотелось знать его возможности в лечении болезней, в частности, может он что-либо знает о продлении жизни. И прошу не предпринимать пока никаких попыток к его устранению.

Я медленно выезжал из Кремля, сегодня у меня был странный день, еще вчера я праздновал рождение сына, а сегодня меня огорошил своим решением государь. О его поступке сегодня судачили все кому не лень. И уже подсчитывали, что получит мой сын в подарок на зубок от крестного, никто про серебряную ложку не вспоминал, говорили о размере будущей вотчины. Когда ко мне подходили мои хорошие знакомые и начинали потихоньку поздравлять с царским благоволением, я только согласно кивал головой, осенял себя крестным знамением и говорил

-Все в руках божьих, как будет, так и хорошо,- и думал,- вот попал, так попал.

Даже уйдя в приказ, не избавился от назойливых поздравителей. То один, то другой прорывались сквозь стрельцов и рассказывали, как они рады за меня, и просто мечтали пригласить в гости.

Когда вышел из аптекарского приказа, Кошкаров, стоявший одиноко на крыльце, сразу мне сказал:

- Наслышан уже, наслышан, не может тебя государь по местничеству сразу через десяток родов переставить, а вот сына твоего царского крестника не в пример тебе ставить будут. Сделал подарок Иоанн Васильевич, так сделал, добер был сегодня. А вот кого крестной будешь звать, не знаю, ежели государю не в нос будет, всякое может приключиться. Тут старуху не пригласишь. Надо девицу лепую, да с косой длинной найти.

-А чего это с косой длинной?- удивленно спросил я.

-Хех,- прищурился Борис,- лечишь государя уже не первый год, а какие ему девицы нравятся, не знаешь.

-Ладно, Борис. Время у меня еще есть, разберемся мы с девицей красной, а сейчас вперед в лекарскую школу.

В школе, как обычно, я как бы отстранился от окружающего меня мира, здесь царили запахи больницы, знакомые мне большую часть жизни. Ученики, пока еще сидели по разным аудиториям, и вскоре должны были собраться для моей лекции. Большинство из них еще не овладело грамотой, и сидели обычно, просто слушая меня, лишь несколько грамотеев усердно строчили вслед за моими словами разбрызгивая капли чернил во все стороны. В который раз я подумал, что надо поторопить Кузьму с перьями для письма. Последние у него уже получались неплохо, но все же бумагу еще царапали.

Я прошел в лабораторию, там, как обычно священнодействовал Арендт, а около него с высокомерным видом стоял Браге и что-то говорил командным голосом. Аренд, увидев меня, плачущим тоном сказал,- Сергий Аникитович, бога ради, не пускай ты сюда астронома! Он считает, что знает достаточно, чтобы давать мне советы, как делать лекарства. Я же ему не советую, по поводу его планет, я ничего в этом деле не понимаю.

Действительно последнее время Браге был частым гостем в нашей лаборатории. Строительство его жилья шло полным ходом, наблюдать за ним было кому. Поэтому астроном днем, собственно, ничем не был занят, что видимо изрядно его раздражало, вот он и нашел себе занятие, приходить сюда и изводить моего аптекаря разными придирками. Конечно, Арендт звезд с неба не хватал, но был из для этого времени изрядным фармацевтом, и ему не нравились высокомерные поучения датчанина. Но в отличии от того, задирой он не был и молча сносил все поучения.

Я же сейчас был доволен появлением Браге, Арендт мог, в отличие от Кошкарова, довольно точно переводить наш разговор, и можно было час времени, остающийся до лекции уделить планам на будущее.

Аренд, только обрадовавшийся моему приходу, не смог скрыть недовольную гримасу, узнав, что ему надо быть толмачом.

-Вот разбаловал,- мельнула самокритичная мысль в моей голове,- так, глядишь, скоро на голову сядут, и будут погонять.

И вот уже час мы обсуждаем перспективы будущего университета, Браге, узнав, что это не мое пустое желание, а царская воля, сразу исполнился энтузиазма, что ни говори, а стать ректором вновь созданного учебного заведения, пусть и в далекой Московии, была интригующей задачей. Мы с ним обсуждали эти проблемы, незаметно повышая голос, и вскоре почти кричали друг другу, Бледный испуганный Арендт только успевал переводить наши слова. Но закончился разговор неожиданно. Браге, успокоившись, спросил:

-Сергий Аникитович, так, когда ты сможешь выполнить свое обещание, мне нужен настоящий нос.

От неожиданной смены темы, я не успел отойти, и несколько секунд, старался понять, о чем меня спросили.

-Так нет никаких проблем, можно начинать в любой день, хоть завтра, -ответил я, когда до меня дошла суть вопроса, и пустился в объяснения. Но, когда астроном понял, что сразу никакого носа у него не будет, а придется делать этот нос из куска собственной кожи, и все это будет продолжаться не менее трех, четырех месяцев, то резко помрачнел. И в таком же мрачном настроении ушел, но, тем не менее, захватил с собой мой рисунок, на котором я быстро набросал очертания его лица с новым носом. Я же оставив Арендта готовить его снадобья, отправился читать лекцию своим ученикам.

Иоанн Васильевич сидел в палате, и рядом с ним была его жена Анна Колтовская, которая и не подозревала, что в другой жизни, она уже была давно пострижена в монахини. К сожалению, за семь прошедших лет, она так и не смогла родить ребенка царю. Но того, до сих пор радующегося при виде своей жены это, по всей видимости, не волновало.

Сегодня он встречал у себя митрополита московского и всея Руси Антония, и они говорили о человеке, который даже не подозревал, что его личность может обсуждаться на таком уровне. Получилось это совершенно спонтанно. Митрополит явился к царю с целью просмотреть церковные книги, которые планировалось печатать в типографии боярина Щепотнева. И разговор с них, постепенно перешел на личность лекаря.

Анна, сидя рядом со своим царственным мужем, молча, с почтением слушала беседу мужа с седым старцем.

-Великий государь, много думал я над удивительным этим делом, и решил, что не так просто боярин этот нам даден был. С детства претерпел он невзгоды сильные, не каждый бы их смог вынести. Из грязи ему пришлось подниматься и без провидения господня здесь не обошлось. И знания ему были даны не от лукавого. Вот смотрю я на тебя, и душа возрадуется, ныне любой может видеть, что царь всея Руси в полном здравии обретается. А, как меня сей отрок от смерти неминучей спас. А ведь я уже душу господу вручил.

Знаю я, без святой молитвы он ни одного дела не начинает, и все ему удается, ну почти все, оговорился митрополит, вспомнив несколько больных все же отдавших богу душу, несмотря на лечение.

Царь ядовито улыбнулся.

-А не ты ли Антоний, уговаривал меня два года назад ему пятки подпалить и кости молотом переломать, а потом на костер отправить.

Но митрополит не стушевался:

-Но Господь же не допустил этого, понял я свою ошибку, открылись глаза у меня. И теперь, в точности уверен, к истинной твоей славе, сей боярин тебе дан,- сообщил он царю, - вот подумай государь, ведь если бы не его старания, то гнездо змеиное Захарьиных до сих пор свой яд выпускало.

Иоанн Васильевич резко помрачнел, а разошедшийся митрополит прикусил язык. Он хорошо помнил, как всего несколько лет назад в опричные времена ему во двор подбрасывались собачьи головы, и царь отказывался с ним встречаться.

-Да вот не все гнездо выжечь удалось,- наконец, справившись с гневом ,проговорил государь,- ниточки то далеко ведут, в Полонию да Литву. Ну, ничего с помощью Господней справимся мы с этой напастью.

Давай лучше поговорим Антоний вот о чем. Ратует боярин Щепотнев об учреждении университета в Москве, дабы не просто у нас школяры по епархиям да монастырям обучались кто во что горазд, а чтобы знания крепкие получали, и со схизмой могли не только огнем, но и словом сражаться. Готов ли ты митрополит для заведения такого монахов ученых найти?

Антоний, не ожидавший такого вопроса, задумался.

-И здесь Щепотнев успел,- с усмешкой подумал он.

-Государь, так ежели слово универсум значит, что учить всему будут? - спросил он.

-Ну, конечно, там отделения и факультеты, как у латинян они называются, разные будут. Но все едино сначала почитай всех придется словесам учить читать и писать. Твой то факультет самый большой будет, о том отдельно говорилось.

А вот в ректоры Щепотнев своего гостя и моего астролога теперешнего Тихо Браге наметил и моего соизволения на это спрашивает.

Царь замолчал и с хитрым прищуром посмотрел на митрополита.

Антоний резко выпрямился и храбро выкрикнул в лицо царю:

-Пока я жив, не бывать этому, чтобы схизматики богословами православными руководили.

Иоанн Васильевич улыбнулся:

-Рад слышать, что митрополит бестрепетно на защиту веры нашей идет.

Только причем здесь вера, не понимаю. Факультетом богословским будет поставлен тот, кого мы выберем с тобой. А что касаемо ректора, здесь задумка совсем другая. Нужны нам мастера знающие, строить, каналы копать, механикусы нужны. А Браге среди таких человек известный, услышат они, кто ректором в университете нашем будет, и сами захотят к нам отправиться.

Браге сам искусен во многих делах, и может вскоре о университете моем слава по всем Европам пойдет.

-Нужна нам эта Европа,- прошипел Антоний,- еретик на еретике, всех на костер там надо отправить.

Царь опять нахмурился:

-Так, выходит, что по твоему слову мне своих рейтар верных надо на костер отправить, и аптекарей, лекарей спалить. На пушечном дворе всех саксонцев на плаху отправить? Нет, Антоний, не то ты говоришь. Ты митрополит и должен думать не только, как схизму извести, а чтобы схизматики к истинной вере тянулись, а попы тебе подчиненные, вместо этого, блудят, да вина пьют неумеренно. Ох, доберусь я до них.

Антоний благоразумно молчал во время этого монолога. Дальнейший разговор протекал спокойней, и когда митрополит покидал дворец, то они оба с царем выглядели вполне довольные итогами незапланированной беседы.

Царь, когда митрополит вышел, с удовольствием встал с трона, потянулся так, что широкие рукава ездовой ферязи, одетой прямо на рубаху, упали до плеч, обнажая сильные мускулистые руки, привыкшие держать саблю и щит. Хорошо знающий повадки государя стольник уже несся с кубком сбитня и, отпив из него чуть ли не половину, с поклоном подал Иоанну Васильевичу.

-Что-то утомился я сегодня, - сказал он в никуда, - тяжко с митрополитом беседу вести, - добавил, уже обернувшись к жене.

Анна же, глядя на него, спросила:

-Государь мой, я вот слушала вас, и любопытно мне стало, что за университет это такой? Лекарь твой боярин Щепотнев большой выдумщик, а ты ему все потворствуешь. А вот мне мамки утром говорили, что он юродивых батогами бить у двора своего велел. Нехорошо это божьих людей обижать.

-Иоанн Васильевич улыбнулся,- душа моя, знаю я о сем случае прискобном, только биты батогами людишки ушлые, а юродивых не трогал никто. А скажи-ка мне, что за мамка тебе этот навет на уши шептала?

Анна , испуганно поглядела на мужа.

-Государь мой, так их множество поутру вокруг меня вертится, кто чего сказал, не упомню.

-Ну, тогда придется всех их в допросную отправить, там узнают, с какой целью, царице про жизнь царского лекаря по утрам в уши наветы сообщают, - по-прежнему, как бы в шутку, сказал царь.

Но Анна прекрасно знала, когда можно шутить с мужем, а когда нет.

-Государь вспомнила я, Авдотья то была, седьмая вода на киселе, захарьинская родня.

Иоанн Васильевич побагровел.

-Я крамолу вывожу, а она у меня во дворце сидит, - закричал он, и махнул, не глядя рукой, подбежавший мигом дьяк, в упавшей набок ермолке, только, что сидевший незаметно в углу палаты, склонился у царского плеча.

-Пиши,- рявкнул государь,- сегодня же всех родственников захарьинских дальних и ближних от царской службы отставить.

Анна смотрела на разошедшегося мужа и проклинала свой длинный язык, который уже не раз подводил ее. Тем более, что против Щепотнева она ничего не имела, царский лекарь, когда лечил ее, всегда был внимателен и вел себя очень скромно. Но сегодня, она так устала слушать разговор мужа с митрополитом, в котором почти ничего не понимала, что изменила своей привычной осторожности и сказала лишнее. А теперь придется привыкать к другой прислуге.

В большой аудитории, размеренно звучал голос лектора, два десятка отроков, одетых в отбеленные холщовые халаты внимательно слушали лекцию, а несколько человек усердно скрипели гусиными перьями по листкам плохой серой бумаги, стараясь успеть за говорящим. Один из отроков, видимо, более быстро пишущий, чем остальные, успевал даже посидеть без дела, пока остальные записывали, слова, терпеливо повторяемые лектором.

Никита, так звали юношу, уже приноровился почти автоматически, записывать все, и одновременно раздумывать о многих вещах.

Сейчас он думал о своем учителе царском лекаре боярине Щепотневе.

-Вот ведь Сергию Аникитовичу всего на шесть годков больше чем мне, думал он,- а как много знает и умеет. Интересно, когда мне столько же будет, превзойду я науку медицину или нет.

Когда в семье думского дьяка Акинфа родился сын, начавшееся было веселье, вскоре, перешло в унынье, повивальная бабка осмотрела младенца и сказала - не жилец. Младенец срочно был отнесен в церковь, где заспанный поп окунул младенца в купель, и с сочувствием посмотрел на крестных и родителей.

-Нарекаю младенца Никитой, гулко прозвучал голос попа в пустой церкви.

Завернутый мальчишка был принесен обратно домой и на всякий случай приложен к груди. К удивлению повитухи ребенок начал бодро сосать молоко, и вел себя вполне нормально для нескольких часов жизни. Вот только одна ножка короче другой давала понять, что воином этому мальчику не быть.

Детство Никиты прошло на небогатом подворье отца. Денег тот на службе практически не получал, поэтому основной его заработок был в написании челобитных. Никита по вечерам часто сидел и наблюдал, как отец при неярком свете восковых свечей пишет челобитные, и сразу по окончании работы, тщательно гасит свечи, сберегая их для следующего раза.

Каково же было удивление дьяка, когда, вернувшись однажды домой, он обнаружил в нехитрых игрушках сына кусок дрянного пергамента, на котором была переписана его последняя челобитная, притом без единой ошибки.

-Ты, что ли это написал Никитка?- удивленно спросил он шестилетнего сына.

Тот испуганно посмотрел на него,- Тятя, мне мамка разрешила этот кусочек пергама взять, не виноват я.

-Дурачок, я же не ругаюсь, неужели у тебя в таком возрасте рука такая верная? Ну-ка садись за стол, поглядим, как это ты делаешь.

Мальчик с трудом взгромоздился на лавку и, взяв руки перо, спросил,- Тятя, а что писать то нужно?

Акинф выложил перед сыном свиток, ткнул в него пальцем, перемазанным в чернилах, и сказал, - ну, давай, вот с этого места и начинай.

Сын обмакнул перо в чернильницу и, высунув от усердия кончик языка начал, медленно выписывать буквы. Через полчаса он закончил небольшой текст, который ему был задан.

-Прочитать то хоть сможешь, что написал? - с усмешкой спросил отец.

Никита посмотрел на отца и сказал,- Не, тятя, я вот только эту буковицу знаю, как назвать и эту, а как их складывать в слова не понимаю.

-Эх, была, не была,- махнул рукой взволнованный дьяк,- начну тебя учить грамоте, помощник будешь, а то все думал, что пропадешь ты без нас, увечный.

Прошло несколько лет, Никита выучился читать, и сейчас обязанность писания челобитных и других бумаг лежала на нем.

Калеке, который мог передвигаться только с помощью костыля, трудно было войти в компанию мальчишек, игравших в чижа или салочки, скакавшим по сараям и заборам, поэтому он проводил свое время в чтении немногих книг, которые мог принести отец. Конечно, это были только единичные церковные книги, которые дьяк под разными предлогами выпрашивал у владельцев. Но однажды Никите была принесена церковная книга, в середине которой была большая вставка, составленная неизвестным автором, в которой было масса рецептов трав, наговоров и прочего. Если бы сам Акинф удосужился просмотреть, что за книгу несет в дом, то, скорее всего, сжег бы ее сразу по приходу. Но ему и в голову не пришло, что за такую книгу можно попасть на костер. На Никиту эта книга произвела неизгладимое впечатление. Читая ее, он представлял, как он вырастет и сможет вылечить свою ногу и стать воином царя, а не, как сейчас жалким хромцом. Он начал собирать травы, про которые было написано в книге, но так, как описания их практически не было, его затея не увенчалась успехом.

Но мысль стать лекарем въелась в его голову намертво. Вскоре об этом узнала вся семья. Широкий кожаный ремень неоднократно гулял по его тощей заднице, но то ли отцу было жалко в полную силу лупить своего единственного болезного сына, то ли пересилило упрямство Никиты, но выбить такие мысли из него не удалось. Поэтому, когда Акинф узнал о том, что в Москве появится лекарская школа, то пал в ноги боярину Щепотневу и слезно просил взять его увечного сына, бить нещадно, но выучить на лекаря. Боярин уважил просьбу дьяка и тот, однажды придя домой, сказал:

-Ну, мать собирай нашего отрока, будет он отныне учиться в школе лекарской у самого царского лекаря боярина Щепотнева.

Растерянная жена зарыдала в голос.

-Дура, что кричишь!- рявкнул на нее муж, - замолкни старая, твоему сыну честь великую оказали, а ты воешь тут! Сейчас тумаков получишь у меня! Давай лучше подумай, что собрать на учебу надо. Будет он учится на государевом коште, так, что хоть приданое нашим двум девкам толстожопым сможем дособирать.

На следующий день под плач матери и сестер, Никита вышел со двора в сопровождении отца. Соседи, такие же дьяки, селившиеся издавна в этом посаде, с шуточками прибауточками провожали их до конца улицы. Идти долго не пришлось, вскоре перед ними за невысокими заборами и рублеными домами открылось здание Сретенского монастыря.

Никита ожидал, что они зайдут через широкие главные ворота, открытые настежь. Но, отец повел его дальше вдоль высокой кирпичной стены до, гораздо меньших по размеру, ворот. Там он постучал тяжелым металлическим кольцом по дубовым доскам, из открывшегося небольшого окошка немедленно высунулась широкая монашеская ряха.

Увидев перед собой царского дьяка, физиономия монаха приняла приветливое выражение.

-Что сына привел в ученичество, - спросил он.

Да вот,- начал разговор дьяк,- вишь, попросил я боярина Щепотнева взять сынка моего Никитку в учебу, так он по-свойски вошел в мое положение и взялся учить недотепу моего.

-Так, ты чего знакомство водишь со Щепотневым?

Ну, не так, чтобы знакомство, но он меня примечает,- с гордым видом ответил Акинф.

Раздался звук отпираемого засова, узкая, окованная железом дверь в воротах открылась, и отец с сыном прошли во двор.

Сам двор был отделен от территории остального монастыря невысоким забором, за которым, впрочем, ничего не было видно. Двухэтажное здание школы было пристроено вплотную к основному зданию монастыря со стороны монашеских келий. Акинф, открыв рот, смотрел на огромные стекла, вставленные в оконные переплеты.

-Свят, свят, боже сохрани, - шептал он,- такое чудо увидел, этаких окон у царя нету.

Стекла на самом деле было не особо и большие, но для глаза дьяка, привыкшего к маленьким круглым полупрозрачным стеклам дворца, они были великолепны.

Монах стоявший рядом с ними усмехнулся:

-Хорошо, что ты внутрь не попадешь, а то, может, и умом повредился бы, на такую лепоту глядя.

-Так, что я не могу посмотреть, как сын здесь устроится?

-А зачем тебе смотреть, здесь тебе не поруб, на охапке соломы не спят. Боярин нашему архимандриту разгуляться не дает. А тот бы, действительно, посадил всех школяров на хлеб и воду, чтобы вели себя пристойно, как в монастыре полагается. А то всего три дня, как заселяться начали, а проказ не меряно устроили. Вот вчерась уже особо шустрые розог на конюшне получили.

Дьяк одобрительно закивал головой:

- Вот это правильно, недаром говорят, если через голову не доходит, розгами по заднице быстрее дойдет.

Тут они оба начали с пылом обсуждать, каким образом вымачивать розги, чтобы они сохраняли свои качества, и выполняли свою функцию с большим толком. От таких разговоров у Никиты даже заныли ягодицы, неоднократно пробовавшие "березовой каши". Но на его счастье из дверей школы вышел молодой парень, одетый в самый странный наряд, который когда-либо видел Никита.

Непонятная отбеленная широкая рубаха опускалась ниже его колен, и даже не было перепоясана, хотя бы веревкой.Эта рубаха имела сзади разрез во всю длину, который был соединен несколькими завязками. Такие же отбеленные порты были на ногах и свободно болтались, не заправленные в сапоги, которых не было, а была, какая-то странная кожаная обувь. Дьяк с сыном во все глаза смотрели на идущего к ним паренька, а рядом хмыкал монах, довольный удивлением пришедших.

-У нас опять новик?- с улыбкой спросил молодой парень,- это хорошо, мне как раз нужен в группу еще один ученик.

-Куда, куда нужен!?- встревожился дьяк. - ты говори, да не завирайся, что словами кидаешься, группа какая-то.

-Ну, мы так называет несколько учеников, которые будут вместе учиться, только и всего,- ответил парень,- я, по-простому, чтобы понятно было, еще подмастерье у Сергия Аникитовича, и буду заниматься с десятью учениками. Ты что думаешь, он - царский лекарь и боярин думный, сам будет сопли твоему сыну вытирать?- с неожиданной серьезностью спросил будущий лекарь.

-Да нет, я ничего такого и не думал, прости Господь, вот те крест я же со всем уважением к тебе,- заюлил дьяк, думая, что его слова отзовутся на сыне.

-Короче,- с удовольствием вставил лекарь словцо, неоднократно слышанное от Щепотнева,- иди себе домой, устрою я твоего сына сам. А тебе здесь делать больше нечего. Теперь до сочельника домой парня не жди, и сам сюда не ходи. А на сочельник десять ден отпуск домой будет, потом снова за дело. Нечего казенные деньги даром проедать, должен будет учиться усердно отпрыск твой, а ежели тупость выкажет, уж извиняй, вскорости дома окажется.

Акинф поцеловал сына, троекратно перекрестил его и с вздохом вышел в дверь, которая тут же захлопнулась за ним.

Никита, неожиданно почувствовал себя брошенным и одиноким и на его глаза сами собой поползли слезы.

Лекарь, который сразу заметил его состояние, успокаивающе сказал:

- Не боись, все будет хорошо. Я вот вижу у тебя с ногой что-то не так, хромлешь ты сильно. Вот ежели себя покажешь учеником достойным, Сергий Аникитович посмотрит, может, что-то с твоей ногой сможет сделать. Я у него в учениках уже два года обретаюсь, а до сих пор всю глубину его знаний не постиг. Ну, ладно, давай пошли, покажу тебе, где обитель твоя на два следующих года будет. Да, меня будешь звать учитель, а зовут меня Георгий.

И учитель пошел, не торопясь, к дверям школы, чтобы его прихрамывающий ученик мог за ним поспеть. Никита зашел в двери и остановился, разглядывая окружающее. Ничего особенного вокруг не было они стояли в большой комнате освещенной двумя окнами, два коридора уходили вперед, а на второй этаж вела широкая лестница. Посреди комнаты стояла странная вытянутая вверх четырехугольная печь, от которой несло жаром. Никита в свои пятнадцать лет кроме своего дома и церкви нигде не бывал, и для него и этой, достаточно скромной картины, хватило, чтобы застыть в восхищении. Но учитель нетерпеливо похлопал его по плечу.

-Давай, идем, нечего глазеть по сторонам, еще насмотришься.

И они пошли по коридору, в стенах которого было несколько дверей с надписями незнакомыми буквами. Но внимательный глаз Никиты быстро выделил привычные очертания, и когда они подходили к концу коридора первое слово - аудитория, было уже им прочитано. В коридоре стоял странный запах, не то, чтобы неприятный, но чем-то он ему не нравился. Каменный пол коридора блестел чистотой, на полу не было ни соринки.

Пройдя этот длинный коридор, они уперлись в старую дубовую дверь, когда Георгий ее открыл, Никита увидел низкие сводчатые потолки палат монастыря. В палату выходило несколько дверей, Георгий открыл первую и они зашли в небольшую монашескую келью, в которой только-только хватало места для трех топчанов, большого стола, табуретов, и трех каких-то деревянных ящиков. На стене висела длинная вешалка с деревянными сучками для одежды. Здесь, в отличие от коридора, было довольно холодно.

-Ну, вот, - сказал он,- тут будешь жить. Я поселил тебя сюда потому, что здесь живут два ученика тоже сыновья дьяков, так, что вам будет, о чем поговорить. Вот этот ларь,- он показал на деревянный ящик,- называется тумбочка, в нем будешь держать свои вещи и письменные принадлежности.

Никита с интересом разглядывал келью, в которой ему придется жить целых два года. Он не допускал даже мысли, что его с позором выставят отсюда за тупость.

-Ночами буду сидеть, с лучиной, но одолею все науки,- решил он для себя. Неожиданно, его внимание привлек бронзовый светильник, стоявший на столе. Он сразу понял назначение этого странного предмета, потому, что из него немного торчал обгоревший фитиль. Он взял в руки светильник и понял, что внутри есть какая-то жидкость, от фитиля пахло странным запахом, которого он не знал.

Георгий, наблюдавший за ним, спросил:

- Ты, что не видел никогда лампы керосиновой?

-Так вот это что, - понял Никита.

-Нет, - ответил он учителю,- я только слыхал как отец говорил, что в лавках, которые боярину Щепотневу принадлежат, такие начали продавать, но нам не по деньгам,- добавил он серьезно, - а здесь, неужто у нас в келье такая лампа будет гореть?

-Конечно,- кивнул Георгий,- ты, что думаешь, учиться только при дневном свете будешь. Вот уж нет, придется и при лампе сидеть. А к лампе еще стекло полагается, но пока, вам его не дали, вначале научитесь с ним обращаться, а то мигом все поломаете. Сейчас темнеет уже в три часа пополудни, вот занятия окончатся, пойдете по кельям делами своими неотложными займетесь, у кого что, потом, как все на молитву, трапеза вечерняя, а потом учить будете, что днем вам рассказывали. В воскресный же день вам монахи скучать не дадут, вместе с ними будете службу стоять. Архимандрит Кирилл, особо внимание свое обращает на усердие ваше в молитве.

Учитель, - робко обратился Никита к лекарю,- батюшка, меня на долгие службы не брал никогда, млею я там, долго стоять не могу.

Георгий привычно почесал вихры на затылке,- Н-да, это вопрос, ну да ладно, Сергий Аникитович, что-нибудь придумает, может, скамеечку для увечного архимандрит разрешит поставить. Ну, ладно, давай устраивайся, вот твой топчан, на нем спать будешь. Завтра получишь одежу для учебы, в том, в чем ты пришел, здесь ходить нельзя. Твои соседи придут вскоре, может, ты их знаешь, Мишка Протвин здесь обитает и Семен Крупин,- с этими словами Георгий вышел и аккуратно закрыл за собой

дверь. А Никита, как будто из него выпустили воздух, хлопнулся на топчан.

-Ну, вот почему так не везет, почему его злейший на улице враг - Семка Рыжий тоже оказался здесь, да еще в одной с ним келье?

Посетовав некоторое время на судьбу, он все же решил разложить свои вещи. Теплый мятель и новый кафтан он повесил на вешалку, где уже висела одежда его соседей по келье. Затем убрал в тумбочку свои вещи. То ли от работы, то ли от переживаний ужасно захотелось поесть и он, усевшись за стол, расстелил на нем тряпицу, в которой были завернуты пироги, и начал их поглощать, выбирая рыбники. Когда он уже доедал последний рыбник, в келью вошли оба его соседа. Они оживленно переговаривались, держа подмышками какие-то странные предметы. Увидев Никиту, оба остановились, а Семен, радостно завопил, замахал руками, чуть не уронив свою ношу:

-Кого я вижу! Хромой Никитка будет тебе битка!

Но тут же скривился и уже осторожно доковылял до топчана и медленно уселся на него.

Его спутник высокий здоровенный парень, гулким басом сказал:

-Семка, как тебе не совестно, побойся бога, ты вчерашнего дня столько розог получил, всю спину конюх исполосовал, а тебе все неймется. Ты хоть помнишь, что про драки и обзывки Сергей Аникитович говорил.

-Да помню я все, - отмахнулся Семен и, повернувшись к Никите, произнес:

-Никита, Христа ради прости меня, грешного, я тут за седмицу уже второй раз на розги попадаю, и все из-за языка своего. Вот и сейчас не удержался. Очень ты уж ловко последний раз мне кулаком под глаз заехал, потом дома братовья проходу не давали, все просили:

-похвастай Семка, как хромой тебе глаз подбил.

Мищка захохотал,- так, что Никита, ты действительно ему глаз подбил?

-Да было дело,- нехотя ответил тот, может, не будем про драки боле говорить, лучше объясните, что за штуки у вас в руках?

Пока Семен с вздохами устраивался на топчане, Мишка положил на стол грубую кожаную папку и вытащил из нее две тонкие книжицы.

-Это называется папка для книжиц. И для тетрадей наших, в которые мы будем записывать, все, что нам будут говорить.

Тут он хихикнул,- только это будет на морковкино заговенье, потому, как, окромя нас троих, никто ни читать ни писать не может.

Но тут же стал серьезным, сообщил,- но и мы напрасно обрадовались, писать то сейчас надо будет другими буквами, Сергий Аникитович сказал, что это будет наш особый язык - лекарский, чтобы мы все, что нового узнавать будет по новому и записывали. Вот и книжицы по две нам выдали на каждую келью, одна букварь, вторая арифметика называется, но мы по-простому, как раньше ее цифирью называем. Они здесь в друкарне монастырской напечатаны, специально для учебы нашей.

- Сколько же денег государь наш в это дело вложил,- вслух высказал свои мысли Никита.

-Это, так, мы тут уже не раз об этом говорили, два десятка новиков на государев кошт взято,- со своего топчана сказал Семен, - мой батюшка дома говорил, что государь советы своего лекаря во многом исполняет. Насмотрелся он милостей Иоанна Васильевича к боярину и восхотел, чтобы и я лекарем стал, все говорил, что ежели знатным лекарем выучусь без копейки не останусь.

Никита молча слушал похвальбу Семена, он в своих мечтах никогда не заходит так высоко, ему просто хотелось лечить больных людей, так же страдающих, как и он. Ведь в глубине души, он надеялся, что царский лекарь приметит его за усердие и, как сегодня сказал Георгий, вылечит его недуг.

В коридоре послышались шаги, Мишка Протвин встал, Семен тоже с кряхтением поднялся с топчана.

-Ну, вот и вечерня скоро, давай тоже собирайся с нами. Отстоим вечерню с монахами, а потом трапеза, а пожрать уже сейчас охота.

Никита протянул голодающему оставшийся пирог с кашей, тот, поломавшись для вида, в два укуса проглотил предложенную еду, и они вышли в коридор и вместе с другими учениками отправились на вечерню.

Когда троица вернулась к себе в келью, уже стемнело, и там почти ничего не было видно.

-Ну вот,- огорченно протянул Семка, - опять в темнотище будем сидеть. А учитель обещал, что через три дня, нам лампы разрешат зажигать.

И почти сразу после его слов в келью без стука зашли два монаха. Первый, шедший с озабоченным лицом держал в руке подсвечник с горящей толстой сальной свечкой. Это был келарь монастыря, а за ним, небольшой тщедушный монашек нес корзину со стружками.

С ворчанием келарь поставил подсвечник на стол и обратился к ребятам.

-Сейчас отроки я вас научу, как лампу разжигать, смотрите внимательно.

Он взял лампу стоявшую на столе и вытащил из ее корпуса протягивающее устройство вместе с фитилем.

-Вот видите, сюда будете заливать эту жидкость, керосин называется, вот вам бутылка, это на седмицу, ежели керосин будет быстрее уходить, мало вам не покажется. Теперь смотрите далее.

Он зажег от свечки фитиль лампы, и поставил ее на стол. В это время монашек порылся в стружках, вытащил стекло для лампы и подал келарю. Тот подышал вовнутрь и рукавом протер запотевшее стекло.

-А теперь самое главное, вот я одеваю стекло на лампу, видите у меня фитиль прикручен и горит чуть - чуть, если сразу прибавить огонь, то стекло закоптится и его снова придется протирать, и кроме того оно просто может треснуть. Так что прибавляйте огонь потихоньку, - он говорил и сам потихоньку подкручивал фитиль, В келье стало намного светлей, по сравнению с тусклым светом единственной свечи.

-Ну что, все уразумели,- обратился он к будущим лекарям.

-Уразумели батюшка, спаси тебя Господь, дружно с поклоном ответили они. Но неугомонный рыжий Семка все-таки спросил:

- Отец келарь, а ежели мы этакую вещь дорогую разобьем?

Келарь нехорошо усмехнулся и сказал:

-Это будет вельми тяжко для ваших задниц, вы ведь лекарями тщитесь стать, а они должны хорошо руками и разумом своим владеть, которым нас одарил Господь в его неизреченной милости. А посему, ежели стекло разобьется, виновник будет наказан, потому, как стекла сами не бьются.

С этими словами он покинул келью. Выйдя в коридор, он вновь дал волю чувствам.

-И вольно же боярину так легко своим добром распоряжаться, сорванцам, еще только от титьки мамкиной отлипшим, этакую драгоценность дает. Моя воля, они бы у меня сейчас в темноте до сна в молитвах время проводили.

Монашек, шедший с ним, успокаивающе сказал:

-Так ведь по молитвам все было обговорено, что ученики, по мирскому уставу должны жить и только в воскресный день вместе с братией будут все службы стоять. И потом, Сергий то Аникитыч, еще пять ламп таких монастырю в дар преподнес, да еще керосином задарма обещался снабжать.

-Только посему и хожу тут вечор, да еще распинаюсь перед недорослями,- проворчал келарь,- Как господь послал нам боярина сего, не нарадуюсь я на хозяйство монастырское, Ныне Сретенский монастырь наш в известность входить стал, людей на богомолье и в трудники не пример больше пошло. Ну, ладно, что там у нас дальше?

-Еще в одну келью, отец Онисим, зайти осталось, и закончим с божьей помощью, ответил его спутник, и они двинулись дальше.

В келье, из которой они ушли, царила тишина, три будущих лекаря сидели за столом и при свете керосиновой лампы, внимательно разбирали свои сегодняшние записи, одновременно знакомя своего нового приятеля с тем, что они сами успели узнать за совсем недолгое пребывание в лекарской школе.

На следующее утро после завтрака школяры недружной толпой отправились на учебу. Никита, как и его товарищи, также облачился в странный балахон, который его товарищи называли халатом. Когда же он спросил, для чего этот халат нужен, они, только, что с гордым видом объяснявшие, что это одежда лекарей, засмущались.

-Понимаешь, - наконец, сказал Семен, - мы тоже спрашивали, а учитель нам сказал, что это просто одежда, чтобы лекаря издалека было видно. Но сейчас для нас главное, что халат белый и на нем грязь вся видна, а лекарь должен в чистоте себя держать, так, что сразу будет видно, кому из нас трубочистом быть суждено. Халат этот на десять дней дается, и пока к порядку не приучимся, через десять дней у кого халат самый грязный, будет его сам стирать, а остальные прачкам унесут. Притом мы должны будем сами выбрать, чей халат самый грязный.

-Никита, который постоянно помогал своим сестрам таскать белье на Яузу, и сам частенько колотил вальком по своей отмокающей одежонке, не понял в чем тут суть, о чем и сообщил своим спутникам. Семен засмеялся, а Мишка своим басом на весь коридор сказал:

-Это нам не честь, конечно, но мы то люди негордые, а вот тут у нас дети боярские имеются, они сами то голь перекатная, - добавил он, понизив голос,- а гордыня, впору епитимью накладывать. Для них халат свой стирать на виду у всех, как нож острый. Я так понимаю, что Сергий Аникитович это с тем умыслом делает, чтобы мы без слов за любую работу могли браться, ну и конечно, чтобы в чистоте себя блюли.

Двое идущих почти рядом с ними школяров слышали все, что сказал Мишка, но будучи ниже его чуть ли не на голову, только злобно сверкали глазами, но ссору на виду затеять не посмели.

За окном было еще темно, но в большой аудитории, где за столами должны сидеть десять школяров горели керосиновые лампы и было вполне светло.

Взгляд Никиты, когда он зашел вслед за Мишкой Протвиным в двери, сразу остановился на человеческом скелете, который стоял на подставке рядом с странным предметом. Когда он посмотрел в пустые глазницы черепа, по спине побежали мурашки. Никите показалось, что сейчас скелет сойдет с места и накажет их всех за такое богохульство. На стене висело множество картин, на которых были разрисованы кишки, кости и прочие части тела. Никиту замутило и он, под смешки товарищей, выскочил обратно в коридор. Там он постоял немного, глубоко дыша, ему стало стыдно, щеки горели, наконец, он решился и снова зашел в аудиторию. Его появление было встречено громким смехом. Но он, стиснув зубы, упрямо пошел вперед и сел за стол, рядом с Семкой, который сам показал его место.

-Не бойся, ты здесь не первый такой, ты еще быстро обратно зашел. Вон видишь, сидит белоголовый парень, так он только на следующий день смог себя перебороть, и то, после того, как учитель сказал, что придется ему домой отправляться. А покойника ты зря испужался, ха-ха, кости то не настоящие!

-Как это так, - шепотом спросил Никита.

-Нам учитель рассказал, что Сергий Аникитович все эти косточки самолично из гипса отлил. А знаешь, сколько косточек надо было сделать?

-Нее, откуда я знаю?

-Так, вот две сотни костей. А когда ребенок родится, у него все три сотни есть.

-А куда же потом девается сотня?- спросил озадаченный Никита.

Мишка сидевший за Семеном, язвительно прошептал:

-А он сам не знает, вчерась на этом мы остановились, Семка, перестань всезнайку корчить, всего то два дня учителя слушали.

-А что это за штука рядом со скелетом этим.

- эта штука - кафедра называется по-гречески, за ней учитель наш стоит, когда нам урок рассказывает. Но сегодня у нас будет занятие Сергия Аникитовича, Он обещал, что, когда будет присутствовать полный набор школяров, он проведет занятие, где расскажет о том, как и чему нам предстоит учиться И еще много всего другого. Вон видишь даже все наши учителя пришли, обычно они заняты в больнице монастырской, а сейчас ожидают, когда сам Щепотнев прибудет.

За окном понемногу светало, и лампы вскоре были потушены. Щепотнева все не было и разговоры за столами становились все громче. Когда же открылись двери и в них вошли два человека разговоры мгновенно смолкли и все с грохотом отодвигаемых табуретов вскочили на ноги.

В полной тишине вошедшие внимательно разглядывали, стоявших на вытяжку школяров и их учителей, отличающихся от своих воспитанников лишь жидковатыми бородками да усиками.

Надо сказать, что один из вошедших тоже, собственно, не отличался от них. Но молодое лицо высокого широкоплечего мужчины, несмотря на юность, хранило выражение особой значимости, а глаза смотрели слегка снисходительно, как будто им было намного больше лет чем, их хозяину. Одет он был почти в такой же балахон, как и школяры, вот только тот не был на завязках, а застегивался спереди на резные костяные пуговицы и был с отложным воротником. Никита, сразу же представил себя сидящим, одетым в такой же халат и зеленые сафьяновые сапоги, как у Щепотнева, и принимающим очередь больных, почтительно кланяющихся ему.

Рядом со Щепотневым стоял крепкий полный старец с окладистой бородой - архимандрит Кирилл, который также внимательно смотрел на собравшихся. После небольшой паузы он вопросительно взглянул на своего спутника и тот утвердительно кивнул ему.

-Братия!- нараспев начал отец Кирилл и смущенно осекся,- гм, ээ.. Школяры! Сегодня знаменательное событие в жизни нашего Сретенского монастыря. По повелению Государя нашего Иоанна Васильевича, в сем году мной и боярином Щепотневым Сергием Аникитовичем, при монастыре создана первая лекарская школа в Русском царстве. До сего момента не было у нас такой. Учились все лекаря сами, кто во что горазд, при других монастырях, да у бабок старых и ведунов всяческих, прости Господи, что упомянул нечестивцев.

Отныне же в царское войско лекаря будут браться только, те, кто в нашей школе обучался. А ежели другие лекаря захотят в службе царской быть, то необходимо им испытания у нас пройти, чтобы доказать, что достойны они такой чести. Но ученики наши должны не только руками раненых лечить, должны они и слово божье нести, а посему закон божий будет для вас наипервейшим предметом, и сразу скажу, ежели, кто в нем слаб, будет, может на дальнейшее пребывание в стенах монастыря не рассчитывать. Поганой метлой неучей таких гнать буду! - И он тяжелым взглядом обвел присутствующих.

Никто особо не испугался, потому, как дома все усердно учили молитвы, и хорошо помнили "мягкие родительские наставления" в виде подзатыльников и шлепков, а то и чего посерьезней за свои прегрешения. Школяры еще не подозревали, что иеромонах Досифей, который будет учить их закону божьему очень ответственный человек и будет требовать от своей паствы все по максимуму.

Архимандрит говорил еще несколько минут, затем широким жестом осенил всех крестом и удалился.

Щепотнев также, как и остальные, с почтением слушавший наставления архимандрита, подошел к кафедре, привычным жестом облокотился об нее, и предложил всем садиться.

-Школяры,- неторопливо начал он,- вы уже все слышали, что сказал отец Кирилл. Действительно лекарская школа обязана своим появлением великому Государю нашему Иоанну Васильевичу. Увидел Царь наш непорядок в царстве, что лекарей в нем недобор, и повелел учредить сию школу в который вы ныне первые ученики. Вы все видите, что казна немалые деньги потратила на то, чтобы вы здесь могли знания получить, и достойными лекарями стать. И вы должны на такую царскую заботу ответить учебой хорошей.

Сегодня вас здесь два десятка, и будете учиться всего два года. Хочу сказать, что это очень малый срок для того, чтобы узнать все, что необходимо. Поэтому учиться вам будет тяжко, Многие из вас не знают даже грамоту и счет, это очень прискорбно, я все же надеюсь, что вы быстро выучитесь этому, и тогда учеба пойдет быстрее. Но сейчас тем, кто не умеет писать и читать придется пока заучивать все на слух, Потому, как у нас времени совсем немного, два года пройдут, вы даже не заметите.

Поэтому вы уже сейчас начали изучать первый предмет. Он называется -строение человека. Этот предмет сейчас у нас будет основным, Любой, кто тщиться стать лекарем, должен в точности знать, как устроен человек. И как вы уже знаете, мы начнем с костей скелета человеческого. Сразу скажу, вы будете учить далеко не все, что известно, и потом в других предметах тоже вам будет говориться далеко не все. Потому, как за два года все знания науки врачевания выучить невозможно. Но сразу говорю, если кто таланты и знания проявит необычные, такого школяра я отмечу, и возможно он будет учиться, а затем и сам станет учителем в будущем университете, который по повелению царя нашего будет вскоре учрежден.

Школяры смотрели на Щепотнева раскрыв рот. Еще никогда они не слыхивали таких речей. В церкви, где они еще могли услышать, что-то подобное, не часто попадались попы, которые могли так излагать свои мысли, а тут, перед глазами школяров развертывалась картина их обучения, они впервые слышали о множестве новых знаний, о коих никогда и не подозревали.

Никита, чуть ли не более всех вслушивался в слова боярина, они находили живой отзвук в его душе. Поэтому он не сразу обратил внимание, что наступила полная тишина и на него смотрят все присутствующие. Но все же он вышел из своих мечтаний и недоуменно посмотрел вокруг. Щепотнев, с улыбкой смотря на него, повторил вопрос:

Школяр, тебе не плохо, ты что-то очень бледный?

Подпихнутый Семкиным кулаком, Никита неуклюже вскочил и с поклоном сказал:

-Благодарствую за заботу боярин, я такой ликом всегда был, увечный я с детства, и сейчас все хорошо со мной.

Лицо боярина прояснилось,- Так ты сынок Акинфа дьяка, говорил он, что хромаешь ты с малолетства.

-Истинно так,- нехотя подтвердил Никита. Боярин по виду юноши понял, что тот не желает перед всеми говорить о своей болезни, оставил разговор и продолжил свой рассказ о том, как будет проходить дальнейшая учеба. Ученики немного зашумели, когда узнали, что через год в школу будет новый набор, и им придется уже самим заниматься обучением первогодков. Потом Щепотнев сам выбрал старосту среди них. Его выбор, конечно, пал на Протвина, потому, как он не только был самым здоровым из учеников, но к тому же и грамотным. После этого Мишка на глазах преисполнился важности, и сидел с отсутствующим видом, было заметно, что его мысли витают где-то далеко отсюда.

Боярин говорил долго, а когда закончил, уже собираясь уходить, неожиданно сказал, обратившись к Никите,- а ты школяр пойдешь со мной.

Сердце Никиты от неожиданности ухнуло в пятки, и закружилась голова. Он с тоской подумал,- неужто боярин меня из-за увечья из школы погонит?

Но, тем не менее, он послушно выкарабкался из-за стола и заковылял вслед за боярином, идущим легкой танцующей походкой по коридору, его сапоги, звенели острогами отделанными серебром. Царский лекарь прошел в скромную дверь без надписи и оставил ее открытой для Никиты. Тот вошел в открытую дверь и обмер, еще никогда не видел он такого великолепия. На стенах большой светлой комнаты висели большие полки с множеством книг. Никита даже не представлял, что их может быть так много. На столе очень странного вида стояли не менее странные вещи, для чего они нужны, он не мог даже предполагать. Щепотнев, усевшись на высокий стул, с неопределенной усмешкой наблюдал за отроком, который жадным взором рассматривал книги на полке.

Никита глубоко вздохнул и робко спросил,- неужели эти книги можно все прочитать?

-Никита, - сказал боярин, если ты хочешь стать хорошим лекарем, тебе придется прочесть много больше книг, чем, стоит здесь. Это только малая часть либереи, которая есть у меня. Я вижу, что тебе нравятся книги, поэтому в дальнейшем посмотрю на твои успехи в учебе, и если они будут, то разрешу брать тебе книги для чтения..

А сейчас давай снимай свои порты и ложись вон на тот топчан, я хочу посмотреть, можно ли, что сделать с твоей ногой.

Никита быстро сбросил с себя одежду и улегся на холодную кожу странного топчана, который Щепотнев, повторно, почему-то назвал кушеткой.

Царский лекарь долго сгибал, крутил и мял его больную ногу, потом встал, предложил Никите одеться, а сам вымыл руки из такого же рукомойника, что висел в келье у школяров.

Юноша быстро натянул свои штаны и молча стоял, ожидая приговора.

Но Щепотнев не торопился. Он тщательно вытер мокрые руки красивым расшитым полотенцем, затем уселся за стол и долго разглядывал Никиту.

Наконец, он произнес,- сейчас поедешь со мной, на моем подворье есть чеботарь хороший, снимет мерку, и сошьет тебе чоботы особые, в них легче ходить будет.

Никита разочарованно молчал, он надеялся, что вот сейчас лекарь нажмет, где нужно, повернет и сразу его нога станет большой и здоровой.

Щепотнев отлично понимал, что делается с парнем, он улыбнулся и сказал:

-Можно попробовать помочь твоему горю, но дело длинное и опасное, так, что пока походишь в чоботах новых, а тем временем я с отцом твоим поговорю, с ним все и порешаем. Но ты учиться должен так, чтобы мне хотелось тебе помочь. А сейчас давай иди к себе, собирайся и выходи на улицу, и пошустрей, я и так с тобой изрядно подзадержался.

И тут все завертелось, Никита почти бегом похромал к себе в келью, хорошо хоть, что его соседи были на занятиях и никто не приставал с расспросами. Поэтому он смог быстро одеться и вышел во двор, Боярин уже стоял там, в нетерпении, переминаясь у коня, его свита - полтора десятка крепких конных воинов в начищенных доспехах ожидали в открытых настежь воротах. Никита растерянно остановился и в этот момент его кто-то сзади подхватил за кушак и легко подсадил к одному из воинов. Тот только буркнул:

-Держись крепче,- и пришпорил коня. Сидеть без седла на лошадиной спине было жутко неудобно, но юноша не обращал на это внимания, первый раз в жизни он ехал верхом, да еще на боевом коне.

Их кавалькада мчалась по узким улочкам с криками, предупреждая прохожих, мимо проносились дома, и люди в лицо бил тугой ветер. Было здорово. Но поездка на удивление быстро закончилась. Уже совсем скоро они влетели в широко открытые ворота, и оказались перед большим боярским домом. Ворота за ними сразу же закрылись. Воины, спешившись, заводили лошадей в конюшню, а ссаженный с коня Никита стоял в полном одиночестве на утоптанном снегу, и не знал, что делать дальше. Царский лекарь куда-то исчез, наверно забыв про него.

Но тут к нему подошел насупленный мальчишка лет двенадцати, который грубо спросил:

-Ты чтоль будешь школяр хромой?

-Ну, я, - в тон ему ответил Никита.

-Тогда шагай за мной, я тебя к чеботарю нашему отведу,- сообщил паренек. И пошел, не оглядываясь, к видневшемуся в отдалении зданию, около которого носилось множество народа.

На идущих мальчишек внимания никто обращал. Но когда они подошли к невысокому каменному строению, из которого доносились удары молотков, звон металла и странный скрежет, откуда то появился пожилой коренастый воин, который вопросительно уставился на подошедших.

- Дядька Ерема, мне велено школяра к чеботарю провести, сам Сергий Аникитович распорядился,- бойко отрапортовал мальчишка.

-Ну велено, так веди,- ухмыльнулся старик, -только смотри мне, сам знаешь, не лезь мастерам под руку, а то опять все уши тебе оборвут. В последний раз тебе изрядно влетело.

Мальчишка искоса глянул на Никиту, его лицо стало пунцовым и он, угрюмо буркнув, -идем,- молча шагнул в двери. Они прошли несколько комнат, в которых сидели мастера, и их помощники. Для отрока, который никогда не бывал в таком месте, казалось, что вокруг царит ужасный шум и беспорядок. Но его провожатый был как рыба в воде, он шел, успевая переговариваться и пересмеиваться с работавшими. Никита же еле успевал отпрыгивать от носящихся стрелой подмастерьев и только успевал осенять себя крестом и божиться. Когда они зашли в маленькую тихую комнатку чеботаря, его голова уже кружилась от увиденного и услышанного. И он почти рухнул на лавку, стоявшую под окном. Его переполненная впечатлениями голова, даже не смогла удивиться, что и в этой комнатушке в окне было вставлено настоящее прозрачное стекло.

Егорка, так звали мальчишку, сообщил сухонькому седому мужичку, что ему приказано снять мерку для кожаных чоботов школяру, а вскорости пожалует сюда сам боярин и объяснит, чего он желает.

Мужичок оказался очень въедливым и пока измерял странной лентой ноги Никиты, ухитрился задать кучу вопросов.

-Так, ты вьюнош чьих будешь, чтой -то я тебя здесь ранее не видал?

-Так, я дяденька здесь и не бывал, до сей поры. Вот боярин Сергий Аникитович милость великую оказал семье нашей, в школу лекарскую меня взял, а сегодня изволил заметить, что хромаю я, и вот видишь, приказал чоботы сработать.

Мастер от удивления открыл рот:

-Так ты, что не боярских детей будешь?

-Не я дьяка Акинфа сын.

Так, может, отец твой для боярина нашего чем-то расстарался?- заинтересовался сапожник.

-Не знаю дяденька, может, и так.

-Да не кличь ты меня дяденькой, имя у меня есть Макарий, так и называй.

-Хорошо дяденька Макарий.

-Вот видишь парень, как повезло тебе, такого боярина, как наш хозяин, редко повстречать можно. Разве, кто другой будет думать о хромом школяре.

Но тут неспешную беседу старого и малого нарушили торопливые шаги, и в комнату зашел Щепотнев.

-Ну, что там Макарий,- спросил он, - все уже обмерил? А я тебе рисунок принес, как обувку надо будет сшивать. Давай сейчас прикинем, какая толщина подошвы должна быть.

Никита и Егорка молча стояли и смотрели, как боярин и разошедшийся чеботарь обсуждают, какие надо делать чоботы. Обсуждение не затянулось и Щепотнев, дав распоряжения Егорке, вновь унесся по своим делам.

Егорка повернулся к Никите и с вздохом воскликнул, - да, что сегодня за непруха такая! И откуда ты только на мою голову взялся, возись тут с тобой.

И тут же взвыл. Старый чеботарь, крепко ухватил испачканными дратвой пальцами его ухо, несколько раз с силой дернул его.

-Ах ты, пащенок! От народец неблагодарный! Ну, погоди Егорка, вот я ужо тятьке твоему передам, он тебя научит, как приказы Сергия Аникитовича обсуждать. Да ты мелкота, радоваться должон, что на тебя он внимание свое обратил, Боярину думному не в срам с сыном дьяка возиться, а тут шишка на ровном месте образовалась.

Он отпустил, сразу напухшее, красное Егоркино ухо и тот, упав на колени перед стариком, запричитал:

-Ой, дяденька Макарий, пожалей ты меня, Христа ради! Запорет меня тятька, за такие слова, прости, век молиться за тебя буду!

Макарий пару минут недоверчиво смотрел на мальчишку, затем сказал:

Ладно, на первый раз я тебе поверю, но смотри, аспид, не дай бог вновь ты мне попадешься на чем-нибудь, ну, тогда берегись, так легко от меня не уйдешь.

Вновь Никита шел за своим провожатым, который после выволочки от сапожника вел себя очень тихо. Когда они вышли на улицу, Ерема, который стоял, разговаривая с одним из мастеров, засмеялся, и показал на красное ухо Егорки.

-Вот, алояр твердолобый, опять кому-то под руку попался!

Скуластое лицо Егорки вспыхнуло.

-Дядька Ерема, не обзывайся, мой отец из кряшан недавних и сам я в Господа нашего верую,- и он перекрестился.

Ерема засмущался,

-Ну, отрок извиняй, я же не со зла, а так по привычке.

Повеселевший Егорка повернулся к Никите.

-Давай пошли, велено тебя в людскую отвести, поснидать, чего бог пошлет.

Уже темнело, вновь начал падать снег, и сани скользили по нему совершенно неслышно. Никита сидел, укрывшись в меховой полости, а кучер державший вожжи монотонно напевал какой-то мотив, почти не глядя, направляя лошадь, идущую шагом, в нужном направлении. Хотя школяр сегодня не перетрудился, но темп, который сегодня задал для него боярин, оказался очень трудным и сейчас он клевал носом, все время, проваливаясь в сон. В его голове смешалось все; шум и гам мануфактуры, первая примерка обуви, сердитое бурчание Егорки, который и сегодня не уберег в целости свои уши. Но больше всего поразил приказ Щепотнева - отправить его в монастырь на санях. Он пытался сказать, что и сам благополучно дойдет, но его никто даже не захотел слушать.

-Сергей Аникитович приказал,- был единственный ответ на его возражения. Поэтому пришлось послушно усесться в сани, кучер с ухмылкой помог ему накинуть медвежий мех, и щелкнул вожжами, трогая сани.

Монах на ворота в монастыре от удивления выпучил глаза, когда увидал, кто выбирается из меховой полости.

-Ты прям, как боярин подъехал,- обратился он к Никите.

- Интересно, что это Сергий Аникитович так расщедрился, для школяра?- обратился он уже к кучеру.

Тот пожал плечами,- мы люди простые наше дело холопье, приказано везем, не приказано не везем,- и хитро подмигнул Никите. После чего плюхнулся на охапку сена, переливчато засвистел, сани рванули с места и в миг исчезли за поворотом. Никита теперь хорошо понимал причину его веселости. Когда сегодня в людской, он после обеда едва поднялся из-за стола, ему показалось, что еще никогда в жизни он так не ел. Во время еды у него не раз возникали странные мысли, что холопы и вольные работники боярина лучше одеты, а уж едят и вовсе несравнимо с его семьей. Хотя его отец и служит дьяком в Разбойном приказе, пусть самым последним, но все же дьяком, но такая трапеза у них бывала разве только на разговление.

Он прошел в открытые монахом двери и пошел в школу, желая только одного улечься в постель и уснуть. Но уснуть не удалось, оба его соседа только, что пришедшие с ужина и даже принесшие ему тайком краюху хлеба, спать ему не дали, и раскрыв рот слушали его рассказы о подворье Щепотнева. Во время беседы, они с удовольствием подъели хлеб, ими же принесенный для Никиты, потому, как он смотрел на него с полным равнодушием.

Но постепенно его ответы на вопросы все замедлялись, окружающее расплылось в его глазах. Мишка прикрыл товарища тонким одеялом и сказал, обращаясь к Семену:

-Интересно, чем Сергию Аникитовичу наш Никитка приглянулся, что он с ним так возится? Ты понял, что он ему пообещал?

-А чего, он обещал, чоботы особые подарить и все, для боярина, в чем тут трудность?

-Ну, и каким местом ты Семка слушаешь, он ему ногу обещал сделать длиннее!

Оба школяра смотрели друг на друга, и в их глазах разгорался огонек неверия и восхищения одновременно.

Я сидел рядом с Ирой в нашей светелке и держал на руках сына.

Ощущение было очень странное.

-Понадобилось попасть в другой мир и в другое время, стать другим человеком и только тогда ощутить по-настоящему, что ты теперь не только муж, но и отец семейства. А учитывая полное отсутствие контрацептивов, скорее всего на одном ребенке мы не остановимся.

Сынок между тем, немного крутил головой, тихо агукал и пялился на меня голубыми глазами. Неожиданно на моем животе потеплело.

-Вот ведь, мальчишка, обмочил,- подумал я и осторожно положил запеленутого мальчишку на кровать

-Ира, он меня обоссал, представляешь! - сообщил я жене..

-Ничего странного,- с улыбкой ответила женушка,- Сам захотел понянчить, тебя никто и не просил.

-Ну, и ладно, - подумал я,- не просили и хорошо, займусь парнем, когда подрастет. И так с ним забот полон рот. Вот сейчас придется крестную искать.

-Ира, ты знаешь, сегодня государь к нам крестные отцы сам напросился.

Даже в плохо освещенной комнате было заметно, что Ира побледнела.

-Сергий, а ты что сказал?

-Ира, а что можно было сказать, разве от такого предложения государя отказываются. Так, послушай, ведь он мне еще велел самому крестную подыскать. Может, ты посоветуешь чего? Вот Кошкаров сказал девицу молодую с косой длинной найти.

-Сергий Аникитович, не слушай Бориса,- запричитала Ирина,- он же в этом ничего не понимает. Какая молодица? Ты, что! Да ты первым врагом у Анны Колтовской станешь. Она и так ночами не спит, все боится милость и внимание царя потерять.

-Ира, а откуда тебе это все известно?

-Сергий, да помнишь ли, откуда меня взял? Я же во дворце царском несколько лет жила. А там не хочешь, а наслушаешься историй, да сплетен разных.

Если же выслушаешь мой совет, найди в крестные женщину на годах с Иоанном Васильевичем, даже если он и прогневается, все равно виду не подаст, неудобно ведь. А царица довольна будет, что на виду у царя лишней молодицы не появилось.

Я сидел и размышлял, похоже, моя шестнадцатилетняя жена дает гораздо более правильный совет, чем Кошкаров. Действительно Борис, в этих делах не очень соображал. Ну, что же теперь надо подумать, кого из моих пациенток я могу попросить о такой услуге. И тут в моей памяти всплыла фамилия Хованская.

Действительно, княгиня вряд ли сможет мне отказать в этой просьбе, а уж быть крестной вместе царем всея Руси, и так очень почетно.

Ну, что же, значит, завтра придется выделить еще время для визита в дом Хованских. Господи, боже мой! Когда же я выйду из проклятого круга, верчусь уже пятый год, как белка в колесе, ни дня, отдыха, все время возникают какие-то проблемы. Я их притягиваю к себе со страшной силой.

Вот опять мой язык, ну что было обещать нос Тихо Браге, сделать, а теперь надо обдумывать эту операцию. А мальчишка - школяр. Чем он взял меня, какие струны в душе затронул. Сегодня, его отец, снова в ногах валялся, после разговора, когда услышал, что я могу увечье его сына исправить.

-Ира, обратился я к жене,- мне надо еще посидеть, поработать, я пошел к себе в кабинет.

Ирина только спокойно кивнула в ответ, хотя в другое время, моим уходом были бы недовольны. Нет, жена никогда не брала на себя смелость указывать, что мне делать, но выказывала недовольство другими путями, как все женщины, например, недовольным выражением лица.

Я вошел в кабинет, зажег лампу, уселся за стол и начал рисовать этапы оперативного лечения Тихона Брагина, царского алхимика, астролога и возможно, будущего ректора Московского университета. Знания еще крепко сидели в моей голове, и рисунки получились неплохие. Завтра поутру ознакомлю своего гостя, чтобы тот знал, в каком виде ему придется ходить в течение двух трех месяцев, чтобы он понимал, что с куском кожи, тянувшимся со лба на нос, особо в людные места не походишь. Закончив эти рисунки, я приступил к следующим, вещь, которую я рисовал, в этом мире никто еще не видывал.

Но в моей прежней жизни, практически любой врач сразу бы понял, что на рисунках изображен аппарат Илизарова. Сам по себе этот аппарат был довольно несложен.

Действительно, первый из них, был изготовлен практически " на коленке", знакомым слесарем Илизарова. Так, почему бы моему Кузьме не сделать этот аппарат на четыреста лет раньше. Шесть полуколец, несколько шпилек, гайки и четыре спицы, вот и вся нехитрая припособа.

Мои работники уже знакомы с резьбовыми креплениями и в новинку это им не будет. Пусть подумают, как можно нарезать резьбу, тем более, что ножной токарный станок, для обработки дерева, стоит у них уже давно.

Работа заняла неожиданно много времени. Некоторые мелкие особенности аппарата, исчезли из памяти, и приходилось их додумывать самому. Наконец, когда настенные часы показывали уже почти час ночи, мой труд был завершен.

Я сложил все листы в папку и улегся спать тут же в кабинете.

Утром я забежал к Кузьме, который уже был на своем рабочем месте. Вокруг царил рабочий беспорядок. Шумели ножные шлифовальные станки, на которых проводилась грубая шлифовка линз, из слесарной мастерской доносились удары, это делались будущие заготовки под керосиновые лампы.

Стол у моего мастера был завален чертежами линз, и расчетами. Я, признаться, ничего не понимал, как и что он делает. Моих знаний на это уже не хватало.

Кузьма, увидев меня, начал было рассказывать, какой отличный состав он нашел для тонкой полировки стекол и какие перспективы это сулит, но я положил ему папку на стол, и мастер сразу ушел в изучение чертежей. Через несколько минут он разочарованно поднял голову и спросил:

-Сергий Аникитович, так тут ничего интересного нет. Эдакую штуку, хоть кто сделает.

-Да нет, Кузьма, хоть кто вряд ли. Вот эти дуги должны один в один похожие быть. А самое главное, чтобы вот эти спицы прочными были, помнишь, мы, когда-то свейскую руду для инструмента моего брали. Там еще прилично должно оставаться. Так вот спицы из того железа надо делать, и золотить потом.

-Сергий Аникитович, так золотить то золотом с ртутью будем?

-Не знаю еще Кузьма, может, я для этого вещь хитрую сооружу, чтобы без ртути обойтись, вот только времени для этого много надо. Твое главное дело придумать, как резьбу такую мелкую нарезать. И дрель маленькую сделать, чтобы сверло толщиной чуть поболе спицы держать могла.

Кузьма удивленно посмотрел на меня.

-Сергий Аникитович, так я уже давно дрель маленькую сделал. Помнишь, ты мне про нее говорил, еще, когда буравом дерево сверлили. И буравчики мелкие у меня есть. Вот только с пратроном этим пришлось повозиться, хоть ты мне и показал, как его делать, но все равно времени много ушло. Хорошо хоть, что пружинок тогда для зажигалок много наделали, так они туда вполне подошли.

-Кузьма, да не пратрон, а патрон, сколько раз говорить.

- Сергий Аникитович, у меня, почему-то язык никак мудреное слово выговорить не может, само собой пратрон получается.

Он встал и достал из коробки, лежащей на полке несколько тонких буравчиков.

-Нет, Кузьма, мне нужно будет совсем другое сверло, вот посмотри,- и я быстро набросал на краешке листа эскиз. Вопросов у моего мастера появилось море, но отвечать на них было уже некогда и я быстрым шагом, безуспешно стараясь соблюсти степенность, пошел к коновязи. Там меня давно ожидал заседланный жеребец. Я привычно запрыгнул в седло, и мы понеслись в сторону Кремля.

Но спешил я зазря. Сегодня Иоанн Васильевич был занят. Когда зашел в царские покои, то мне сообщили, что царь ушел в разбойный приказ и сейчас в пыточной разговаривает с Федором Никитичем Захарьиным Юрьевым, которого уже подвесили на дыбу

Я про себя удивился неожиданному желанию царя с утра отправиться на допрос,

-наверняка неожиданно узнал что-то и пошел уточнить,- подумал я, и в животе неприятно заныло. Хотя прожил в новом мире уже несколько лет, но привыкнуть к многим его особенностям до сих пор не мог. То, что считалось бы в моей первой жизнью страшной жестокостью, сейчас всеми, от мала до велика, воспринималось обычным делом, Человеческая жизнь совершенно не ценилась.

- Бог дал, бог взял,- так вздохнув, говорили, когда умирали маленькие дети, от чумы вымирали села и города. Или после татарских набегов оставшиеся в живых и не угнанные в Крым люди, разбирали полусгоревшие развалины и вновь устраивались на этом же самом месте. Не отсюда ли пошел русский характер и отношение к окружающему, когда в отличие от финнов, шведов и прочих европейцев дома строили не на века, а абы как, потому, что в любой момент все, что ты имел, могло обратиться в прах.

Уточнять, когда вернется государь, я естественно не стал, и пошел в Думную палату, где опять собачились бояре, по поводу земства. Увидев меня, они начали взывать ко мне, как третейскому судье, но я, поняв, что сегодня Иоанн Васильевич никаких вопросов Думе не оставил, быстро смылся в Аптекарский приказ.

Убедившись, что здесь все в порядке, я собрался уходить, как вдруг в коридоре появился Семен Каркодинов. Он был чем-то явно доволен.

Не говоря ни слова, он сунул мне в руки какой-то камень.

-Ох, и любит тебя Господь, Аникитович,- весело воскликнул он,- весть пришла с Корелы, нашли рудознатцы в земле, тебе государем дарованной, руду медную, и сейчас готовят все, чтобы заводик там поставить. Нашли то руды прямо там, где ты указал, и, как только лед на реках встал, известие отослали, чтобы весной все припасы, что нужны для дела, по воде отправляли. Немец саксонский пишет, что руда хороша, меди выход большой будет.

Давай-ка по этому случаю твоей анисовой испробуем, грех такое дело не отметить.

-Семен Данилович, ты же знаешь, не одобряет наш государь, пития без меры.

-Там мы Сергий Аникитович, без меры и не будем, вот по паре стопочек твоих стеклянных выпьем и далее до обеда ни-ни. А за удачу такую надо обязательно. Ты ведь теперь по богачеству, пожалуй, на ровнях со старинными родами будешь.

Он полуобнял меня за плечо, завел в кабинет и закрыл дверь. Потом, повернувшись ко мне понизив голос, сказал,- слушай, Аникитович, я ведь из детей боярских буду, а ты мне никогда умаления не делал, с уважением ко мне, с вичем. Так я тебе, как на духу говорю, ты с медью этой врагов себе еще больше приобрел, осторожнее надо быть. Слыхал я краем уха разговор один. Кто там был тебе не скажу, в темноте дело было, боюсь ошибиться, напраслину не хочу наговаривать, но разговор такой, что пришла пора тебя сковырнуть, уж очень ты в душу государю влез, мешаешь многим.

Три рода с твоей подачи Иоанн Васильевич под корень извел, боятся, что следующими будут.

Я достал с полки стаканы и бутылку анисовой водки, кликнутый подъячий в момент притащил с холодных сеней полузамерзшей квашеной капусты.

-Каркодинов сидел в полурасстегнутом кафтане, выставив большой живот, и пристально смотрел, как я разливаю прозрачную жидкость.

Я же в это время лихорадочно соображал:

-Однако ты Сергий высоко поднялся в дворцовой иерархии, Каркодинов явно решил поставить на тебя, иначе, чего бы он поспешил сообщить такие известия. Хотя ничего нового, собственно и не сказал, и без него знаю, кто у меня в недоброжелателях.

Мы подняли стопки, и звонко чокнулись, оба, наверно в этот момент, вспомнив поджаренного Бомелиуса, который ввел такую моду в царском дворце.

-Эх, хорошо пошла,- высказался Каркодинов, громко хрустя ледяной капустой,- плохо, что ты Аникитович только для себя такую водочку делаешь.

Я засмеялся, - так я, Семен Данилович, еще с головой дружу, ты, что меня подбиваешь цареву монополию нарушить?

-Что, ты, что ты, Господь с тобой,- чуть не подавился капустой Каркодинов,- я к тому, что вот захочешь такой выпить и взять негде.

-А, ну этому горю легче помочь, я тебе через пару деньков бочку подвезу на подворье.

Князь поднял глаза к потолку и зашевелил губами. Шевелил он долго, затем выругался, после чего сообщил:

-Никак сосчитать не получается во сколько мне твоя бочка обойдется.

-Ты чего, Семен Данилович, это ведь подарок, мы же с тобой не первый год знаемся. Ты мне столько добра сделал, вот и сегодня остерег меня. Плохо конечно, что не услышал, кто речи сии отвратные говорил на государя нашего.

Каркодинов вопросительно посмотрел на меня, мол, причем тут Иоанн Васильевич? Я тут же пояснил:

-Ну, сам подумай, воры говорили, что с моей подачи роды боярские разорены были. Так, они, что считают, что я их оговаривал? А государь наш, что, как дитя малое, не разобрался, кого на казнь лютую отправляет. А ведь все знают, что умышляли Бельские с Годуновыми не только меня извести, но и сына царского, а Захарьины даже в Москву иезуитов, тайком привезли.

Так, что тот, кто такие речи в ночи говорил, сам такой тать есть.

Князю от моих речей, или от водки стало жарко, он скинул с головы ярко -вишневый колпак -мурмолку, подшитый куньим мехом, и полностью расстегнул кафтан. Бритый затылок светился капельками пота.

-Ну, ты Сергий Аникитович и голова, вмиг растолкуешь, и вывернешь так, что сразу понятно все становится. Знал бы такое ранее, там же "Слово и дело" закричал.

-А вот этого Данилович делать не стоило. Вдруг там был такой человек, на которого и подумать нельзя. Ежели Иоанн Васильевич его на дыбу не вздернет, от всего ведь аспид отопрется, а тебя крайним сделают. Таких иуд надо ловить, чтобы всем все сразу ясно было.

Я смотрел на простодушного князя и думал:

-Хорошо, что ты сидишь на Пушечном приказе, и почти каждый день пишешь челобитные, чтобы тебя в войско отправили. В другом месте съели бы тебя наши бояре или дьяки типа Щелкалина. Но если государь тебя действительно отправит на войну, это есть не очень хорошо. Придется новые мосты наводить со следующим главой приказа.

-Слушай, Семен Данилович, не в службу, а в дружбу, оскуднел я ныне бронзой, мне бы пуда два, надо прикупить, ключник все места заветные уже оббегал, так на сей момент, казна все скупила. Мы у тебя в приказе возьмем, а чтобы никто слова не говорил, бумагу составим, что я через полгода, допустим, вдвойне той же бронзой верну, али сразу серебром, как пожелаешь.

Глаза князя заблестели, - Сергий Аникитович, я в свою очередь могу тебе подсобить. Вчера пушку новую у нас разорвало на пробе, мастера говорят, что плепорциями, что-то не то сотворили. Тебе то бронза не для пушек ведь нужна?

Я усмехнулся, - нет, пока про пушки не задумывался.

На что князь наставительно сказал:

-А вот я бы задумался. Следующим летом у тебя медь пойдет из Корелы, да Олонецкий уклад наилучшее железо для пищалей, сам Господь бог тебе благоволит, чтобы ты на землице своей пушечный завод поставил. Серебра, у тебя теперь для этого дела хватает, и казна должна помощь оказать ведь для царского войска пищали ковать, да пушки будешь лить, - он засмеялся,- и не надо будет самолично у главы Пушечного приказу два пуда бронзы для своих дел покупать.

Я тоже улыбался, но, про себя думал,- уел все-таки меня паразит.

Мы еще немного посидели, выпили по второй стопке и разошлись по своим делам.

Я почти сразу уехал в Сретенский монастырь, где меня уже ожидали мои ученики.

В прошлой жизни у меня тоже были ученики, но, тогда это была сугубо узкая область пластической хирургии, и мне не надо было учить врачей всему. В их внимании виделась в основном не жажда новых знаний, а обычный расчет, что после повышения квалификации увеличится заработок.

Сейчас же передо мной сидели двадцать человек от шестнадцати до двадцати лет, в основном не знающие ни грамоты, ни счета. Но слушали они меня затаив дыхание, и аудитории во время лекции стола тишина, прерываемая только скрежетом перьев троих сыновей дьяков, в несколько дней одолевших новый алфавит и старательно записывающих мои слова, многие из которых приходилось писать на доске.

Но сегодня во время лекции мне было не по себе, куда я бы я не глянул, мне все время казалось, что горящий взор бледного лица Никиты Алтуфьева устремлен на меня и спрашивает:

-Боярин, ты не обманул, ты и в самом деле можешь исправить мое увечье?

Когда же после лекции, сразу не ушел а вызвал школяра к себе, он глядел на меня с таким ожиданием, что я сразу сообщил ему, что его отец на исправление увечья согласен, но, будучи предупрежден, что лечение может закончиться смертью, просил, чтобы он хорошо подумал, прежде чем соглашаться.

Юноша поклонился в ноги и сказал:

-Спаси тебя Господь боярин за доброту твою, вот уже второй день в новой обувке хожу, видишь сам, костыль сегодня не брал. Еще два-три дня и совсем привыкну. Никогда не думал, что обувь может так помочь. Но все равно, не хочу быть калекой и ежели жив останусь после лечения, век за тебя молиться буду.

-Так, значит, не боишься рискнуть!

-Не боюсь Сергий Аникитович, с надежей на Господа и милость его, вручаю жизнь свою в твои руки.

Когда уже в сумерках вышел на монастырский двор, в ворота забарабанили, а когда встревоженный монах их открыл, в них проехал царский гонец. Поклонившись мне, он сообщил:

-Боярин, царь Русского царства тебе к нему на глаза срочно прибыть приказал.

Я переглянулся с Кошкаровым, и в ответ также поклонившись, сказал гонцу:

-Немедленно выезжаю и вскоре буду у государя.

Когда зашел в царские покои Иоанн Васильевич был один, что было очень странно, обычно вокруг него находилось множество людей, бояр, стольников, и дьяков. А сейчас только по шестерке громадных стрельцов стояли снаружи у каждой из двух дверей палаты.

Иоанн Васильевич был явно озабочен, лоб наморщен, сумрачное выражение лица, говорило, что царь не просто озабочен, но еще и рассержен.

-Вот скажи мне Сергий, как ты себя блюдешь, - спросил он, глядя мне в глаза.

Я, не понимая вопроса, стоял, глупо моргая глазами.

Иоанн Васильевич изволил усмехнуться, - ты Сергий Аникитович лекарь мой уже четвертый год. Все тебе про меня известно, до самой малой болячки. Знаешь ты много того, что держать при себе надобно.

А скажи мне, как ты бережешься от людей лихих?

До меня начала доходить суть царских вопросов.

-Великий государь, холоп твой Сергий царской милостью не оставлен, есть охрана у меня, старший в ней Борис Кошкаров, известный воин. С тобой на Казань ходил.

Иоанн Васильевич с недовольным выражением лица продолжал:

-А мне донесли, что не бережешься ты совсем, без охраны частенько ходишь. Вот на-ка почитай, что мне пишут.

Я взял неказистый листок бумаги, на котором типичным дьяческим почерком было написано:

-Дважды видели, как Щепотнев с домочадцами без охраны в церкву на Варварке выходил. Вчера по рынку проехался и не оберегался нисколько.

Царь выхватил бумагу у меня из рук.

- И это только за те дни, что надзор за тобой учинил,- ядовито сообщил он мне.

-А сейчас вот эту бумагу почитай!

Он сунул мне в руки грязный пергамент, на котором были видны следы многочисленных чисток. Он был заляпан следами воска, и несколькими кровяными пятнами.

"А после второго подъема на дыбе показал иуда Федька Захарьин, что кроме всего прочего сносился он с генералом иезуитов и отправлял тому по его просьбе, сведения про царского лекаря, все до последней мелочи. На вопрос, зачем такие сведения нужны схизматикам, сказал, что доподлинно не знает, но думает, что намереваются они либо жизни Щепотнева лишить, либо выкрасть, что для государя едино, потому, как он лекаря своего лишится, а схизматики через лекаря смогут многое про Царя Русского Иоанна Васильевича узнать"

Что там было дальше, я опять не успел прочитать, потому, что вновь царь выхватил пергамент у меня из рук.

-Ну, что понял, что беречься надо! Ты не просто боярин, ты лекарь мой! Думаешь, я за эти годы не понял, что ты меня вновь на ноги поставил. Я же даже на коня сесть толком не мог, так шея болела. Так, что хочешь или нет, а будет теперь у тебя охрана вторая, которую я сам назначу.

Он стукнул посохом по полу и в тот же момент в палату забежал один из стрельцов.

-Быстро Ивашку Брянцева сюда,- приказал царь, и стрелец моментально испарился.

Через пару минут запыхавшийся Иван уже стоял на коленях перед царем.

Иоанн Васильевич, видимо слегка удовлетворенный, данным мне нагоняем, уже спокойней сказал,-

-Ивашка, вот Щепотнев стоит перед тобой, чтобы берегли его, как зеницу ока. Что хотите делайте, но чтобы он жив оставался..

Иван, пользуясь тем, что повернулся лицом ко мне, и царю не было видно, скорчил гримасу, которая, скорее всего, должна была показать его удивление этим приказом.

Он вновь повернулся к Иоанну Васильевичу и низко поклонившись, заверил того:

-Все будет исполнено Иоанн Васильевич, жизни не пожалеем, а лекаря сохраним для тебя.

Царь махнул рукой, и мы с Брянцевым с поклонами вышли из палаты, куда немедленно хлынула толпа ожидавших у дверей бояр. Они заходили , кидая на меня любопытные взгляды, всем было интересно, чего это Иоанн Васильевич нарушил уже сложившийся обычай и вызвал своего лекаря в неурочный час.

Мы прошли через несколько палат, и вышли на высокое крыльцо царских покоев. Денек был хорош, опускающееся солнце ярко светило на ярко синем небе, на крышах сверкал снег, а вот мое настроение что-то было не очень. Брянцев повернулся ко мне и заговорил с сочувствием.

-Ну, что Сергий Аникитович, повезло еще тебе, слышал бы ты, как государь тебя до этого поносил. Видимо, успокоился, пока твоего приезда ожидал.

Так вот слушай, с сегодняшнего дня из Москвы тебе никуда. И все поездки теперь только из дома в Кремль, да в школу твою лекарскую. Государь хотел и туда запретить ездить, да вспомнил, что друкарня там у тебя имеется, за которой глаз нужен.

Я стоял, слушал слова Брянцева и думал, что в вотчины свои я теперь, наверно не попаду никогда.

Пока мы разговаривали к нам подошел, чем-то довольный Кошкаров. Я предполагал, чем он был доволен. Если его требования я периодически пропускал мимо ушей, то недвусмысленный приказ царя придется выполнять.

Брянцев оборвал свои нравоучения, и поздоровался с Борисом и они начали тут же обговаривать, как будут беречь мое тело. Они разговаривали довольно долго и мороз начал уже пощипывать щеки, поэтому я решить все же заговорить.

-Борис, а ты помнишь, куда сегодня я еще собирался. Хованские еще вчера извещены, что я к ним по делу особому приеду. Давай поехали, а то сам князь недолгий гость в Москве, в зимний поход опять приказано ему идти.

Иван и Борис закончили разговор, из которого я понял, что охрана моего подворья ляжет теперь и на стрельцов, кроме того, будет усилена охрана аптекарского приказа, и даже в монастыре также будет десяток стрельцов в помощь монахам.

Брянцев ушел в палаты, а мы с Борисом спустились вниз, и, усевшись на коней отправились к Хованским.

До усадьбы князя было не очень далеко. А уж по меркам моей первой жизни она была почти по соседству со мной. Но я привык, что сейчас расстояния измерялись совсем по-другому. Для этого надо было всего лишь несколько лет пожить без автотранспорта и современных дорог.

Через полчаса мы уже стучались в большие дубовые ворота. На вопрос охраны, кого там несет, Борис ответил:

-боярин Щепотнев Сергий Аникитович в гости к вашему князю пожаловал.

За воротами засуетились, заскрипели засовы, и мы въехали в медленно открывающиеся ворота, за ними уже набегала любопытствующая дворня, несколько конюхов бросились к коням и повели их к коновязям.

Я же в сопровождении "знакомцев" медленно пошел к крыльцу, на которое уже вышел сам князь.

Андрей Петрович решил не ударить лицом в грязь, и на нем было одето, по-моему, три шубы, все они были расстегнуты, чтобы мех, которым они были подбиты, был виден всем. Под шубами виднелся изукрашенный пояс, висевший пониже живота. А шапка горлатка была наверно высотой не меньше метра. Дороден и важен был князь.

-И как он только в сражениях шевелится,- подумал я.

Мы с ним обменялись приветствиями, и он, медленно и вальяжно, повел меня в обеденный зал.

В это время мою охрану уже вели в людскую, где, как я надеялся, обедом их тоже накормят.

Меня и Бориса усадили за стол, а хозяин временно нас оставил, пришел он уже в одном кафтане, шубы свое дело уже сделали. Зато изукрашенный драгоценными камнями пояс был на самом виду.

Открылась дверь и в зал вошла его жена. Анфиса Ивановна со времени операции практически не изменилась. Высокая стройная женщина с властным лицом, составляла достойную пару князю. Она поклонилась нам малым поклоном, на что мы с Борисом вскочили и ответили ей большим обычаем. Слуги внесли большую ендову с вином и поставили рядом с Хованской. Андрей Петрович повернулся к нам, поклонился также большим обычаем и сказал:

-радостно мне принять в доме моем гостя почетного, боярина Щепотнева, и сына боярского Кошкарова, прошу вас гости дорогие поцеловать жену мою Анфису.

Я несколько замешкался, но Борис был тут, как тут.

-Наперед ты Андрей Петрович изволь поцеловать свою жену богом данную.

После лобзания супругов мы с Борисом с поклоном подошли к Хованской и символически расцеловались с ней, за что она нам налила по чарке вина. Потом мы еще немного попрепирались, кому первому пить. И когда все обычаи были соблюдены мы, наконец, уселись за стол, уставленный медами, брагами и всевозможными закусками. А Хованская в сопровождении своих служанок удалилась в свои покои.

Князя любопытство так и разбирало, но он держался стойко, угощал нас яствами, слуги наливали чарки, но я тоже держался и ждал нужного момента. Но вот в зал внесли круглые пироги, и вновь появилась хозяйка. Тут я встал и торжественно произнес:

Андрей Петрович прибыл я к тебе с целью единственной. Слыхал ты наверно, что Государь наш Иоанн Васильевич крестным отцом сыну моему новорожденному стать пожелал. А вот крестную мать поручил мне найти. А у меня немного знакомств имеется. И вспомнил я, что твою Анфису три года назад лечил. Знаю я, что жена она достойная, чтобы с государем нашим перед купелью стоять, посему прошу оказать мне честь великую и дать свое соизволение, чтобы стала она крестной матерью сыну моему.

Чего-чего, а такого предложения хозяева не ожидали, потому, как из руки князя даже выпал ножик, которым он только что резал глухаря.

Еще бы, пришедший царский лекарь давал боярской семье неожиданный шанс на возвышение. Ведь Хованская станет кумой царя. Я почти видел, как в голове князя "крутились ролики и шарики", когда он обдумывал мою почтительную просьбу.

Пока Хованский сидел в раздумьях в раздумьях, подскочивший слуга ловко вытащил нож у него из-под ног, где его уже начала облизывать какая-то собака и, положил на стол.

Это действо, как бы привело нашего хозяина к какому-то решению. Он приосанился и заговорил:

-Признаться, удивил ты меня Сергий Аникитович, я уж обо всем, что только представить мог, передумал, все искал причину для твоего приезда. А до такого не додумался, хотя и знал, о словах государя. Скажу я тебе, что хоть мы и не родня, но оказал ты нашему семейству услугу великую, и невместно нам просьбы твою не исполнить. Анфиса,- повернулся он к жене, которая, как соляной столб стояла у стола,- слыхала, о чем боярин просит? Так, вот решил я, быть посему, станешь ты крестной у сына его.

Анфиса, до этого молча слушавшая мужа, наконец, открыла рот.

-Как прикажет муж мой Андрей Петрович и так и сделаю. Для тебя Сергий Аникитович всегда рады уважение оказать.

Я встал, вышел из-за стола и обратился к присутствующим:

- спасибо за хлеб соль, за уважение, за слова добрые, и что просьбу мою согласились исполнить. А сейчас прошу чету княжескую мои подношения малые принять.

Борис уже крикнул в двери, и оттуда два моих воина волокли мешки с подарками. Князь с удовольствием разглядывал соболей, вываливаемых из мешков, куниц и прочее, но когда из деревянного ящичка, пересыпанного стружками, я вынул хрустальное блюдо, он, разом потеряв всю солидность, выхватил его из моих рук и начал разглядывать со всех сторон. Его жена, до этого момента старательно изображавшая из себя " жертву Домостроя", резко перестала ей быть, и сразу стало понятно, кто в доме хозяин. Хованский безропотно отдал в ее, дрожащие от волнения, руки эту драгоценность. Анфиса, прижав блюдо, к груди поспешно удалилась в свои покои. Оттуда сразу послышались восторженные женские крики, дочери князя, служанки хором выражали свое восхищение.

После блюда, на все остальное князь смотрел уже почти равнодушно, только керосиновая лампа немного заинтересовала его, но не более.

-Как же ты Сергий Аникитович, запрет царский обошел, ведь монополию Государь объявил на хрустал? Знаю я, что все ты в казну продавать должен, полюбопытствовал он.

- Андрей Петрович, так нет в этом ничего странного, хрусталь этот у меня в доме еще до решения царского был. А свое имущество я сам вправе решать, кому в дар поднести,- разъяснил я ситуацию.

-Ну, ты Щепотнев уважил, так уважил,- князь, уже почти по свойски, подмигнул мне и тихо добавил,- а ты видел, как женка моя хоть набеленная, так еще белее стала, когда такую красоту увидала. Ведь ни за что не даст на стол поставить, чтобы не расколотили ненароком, - и залился смехом.

-Я вежливо посмеялся вместе с ним и стал откланиваться. Но тут Хованский в свою очередь вскочил из-за стола.

-Аникитович, теперь ты должен мой отдарок принять. Честно скажу не думал об таком. Но после хрустала, решил, что тебе это больше пригодится.

Он махнул рукой, и кто-то из слуг уже внимательно слушал его слова. Через десять минут в помещение внесли большой сундук.

Когда я заглянул туда, то увидел два огромных, пергаментных фолианта.

Князь, глядя на мое волнение, ухмыльнулся,

-Вся Москва знает, что Щепотнев книжник заядлый, пожалуй, только у Государя и Митрополита, либерея поболе будет. Так вот дарю я тебе книги эти, знаю я, что писаны они лекарем Абулисином. Мыслю, что впрок тебе они будут, а мне вроде бы и ни к чему.

Я стоял, а в голове крутилось одно,- за какое-то хреново блюдо получить труды Абу Али ибн-Сины! Как же я вовремя сюда зашел!

Теперь наступила моя очередь трепетно раскрывать тяжелые обложки и смотреть на старославянскую вязь букв и думать,- кто же в глубине веков смог перевести и переписать на русском языке эти труды?

Книги были вынуты из сундука, упакованы и мы, выпив на посошок, наконец, расстались.

Домой я попал уже затемно, на большом подворье было уже тихо, только где-то в людской слышались смешки парней и визг девушек сидевших без света на вечерних посиделках. Там, как обычно, рассказывались страшные сказки, а парни, пользуясь темнотой, старались пощупать понравившуюся девицу.

Мои сопровождающие, быстро передав лошадей конюхам, побежали скидывать доспехи, чтобы тоже присоединиться к собравшейся в людской, молодежи. Трое вояк постарше пошли к себе. Нас же с Борисом встречали уже холопы, которые как всегда изобразили, что ведут меня под руки к крыльцу. Все уже знали, что по-настоящему это делать не надо. Но ритуал все равно приходилось соблюдать, увы, моего демократизма здесь никто не понимал.

-Борис,- обратился я к своему спутнику,- может тебе тоже в девишнике том посидеть, а то гляжу, ты на девок вовсе не смотришь.

-Сергий Аникитович, побойся бога, какие девки, старый я уже, не надо мне никого, бобылем буду век вековать.

-Ага, как же,- подумал я,- то-то ты к младшей сеструхе Верки Маньшевой дорожку протоптал. Вся дворня об этом говорит, а Глафира уже боярыней себя видит. Тем более что за прошедшее время Кошкаров приоделся и теперь уже не гол, как сокол.

Один из слуг нес за нами завернутые в холстину книги. Приказав их унести в кабинет я зашел в дом, где был встречен женой. Несмотря на то, что Ира знала, про мой визит к Хованским, ужин на столе уже давно меня ожидал. Не хотелось огорчать ее отказом, поэтому пришлось идти ужинать. Борис за стол не сел, сказав, что и так объелся у Хованских, ушел в свой закуток. Так, что мы сидели с Ириной вдвоем. Я рассказал о своей поездке, и что будущая крестная у нас появилась. Теперь остается только согласовать дату крещения с Иоанном Васильевичем и все будет в порядке. За все сказанное я был расцелован и назван молодцем.

-Смотри-ка, - подумал я,- все же мое влияние дает себя знать,- еще полгода назад, Ира так бы непосредственно себя со мной бы не вела.

Но вскоре до нас донесся детский плач, жена сорвалась с места и унеслась на женскую половину, я даже не успел ей напомнить, что там целых три мамки, которые вырастили не одного ребенка, и что они вполне справятся и без нее.

-Ну, что же, если меня оставили одного, надо пойти рассмотреть поближе подарок Хованского.

В кабинете я зажег две лампы и в их свете начал развязывать крепко затянутые узлы. Наконец, это мне удалось и я, положив один из фолиантов на стол, приступил к чтению. Как всегда, чтение старославянской вязью меня жутко раздражало, хотя я за эти годы изрядно улучшил свое знание письменности. Поэтому минут через двадцать начали слипаться глаза, и я отправился на боковую.

Утром, все было, как обычно, молитва, завтрак и Кремль. Сегодня никаких нравоучений государь мне говорил, только погрозил пальцем, унизанным двумя перстнями сначала мне, а потом Брянцеву, который тенью стоял за его высоким резным стулом. Намек мы оба поняли правильно, и я заверил Иоанна Васильевича, что нарушать царский приказ не намерен.

Когда же я зашел в приказ, там уже меня ожидал неожиданный посетитель. Это был уже знакомый мне Джером Горсей.

Он, видимо помня наши предыдущие встречи, был свеж, как огурец, намыт и начищен. Я попросил его подождать. После того, как провел со своими подчиненными краткое совещание, пригласил английского купца, или точнее шпиона королевы к себе.

-Что на этот раз привело вас ко мне уважаемый,- спросил я, когда мой гость скромно присел на край лавки.

Горсей немного замялся, кашлянул и начал говорить.

-Сэр, в прошлый раз мы не закончили наш разговоров чем-то конкретным, хотя круг вопросов был вами достаточно неплохо очерчен. Дело в том, что несколько дней назад пришел обоз из Архангельска, с которым пришла почта с последнего в этом году корабля из Англии. Понимаете, после нашей беседы, я написал письмо руководству нашей компании, где просил обсудить ваши предложения. И сейчас пришел ответ. Мне бы хотелось обсудить с вами кое-какие детали этого письма.

Я с ехидцей заметил:

-Думаю, что ваше письмо обсуждалось не только купцами, может быть, и добрая королева Бесс, соблаговолила слегка коснуться его, а уж сэр Бэдфорд Френсис Рассел, наверняка держал в руках.

Горсей резко замолчал, лишь усиленно хлопал глазами. Лишь спустя пару минут он шумно выдохнул воздух и сказал:

-Мне очень лестно ваше мнение, сэр. Но, увы, я не настолько важная птица, чтобы мои скромные письма читали такие важные особы. Его, как я уже говорил, читали только такие же негоцианты, как и я.

Но я пришел к вам выяснить еще очень важный для нас вопрос. До сего времени, как вам наверно известно, одним из важных товаров ввозимых нами в вашу страну была медь. Сейчас до меня дошли слухи, что у вас появился где-то на севере медеплавильный завод, и что вы имеете к нему некое отношение. Я счел возможным, учитывая наши довольно неплохие отношения, полюбопытствовать у вас - это действительно так? Понимаете, мы же купцы, и если в следующем году наша медь упадет в цене для нашей торговли, это будет фатально. Я бы был вам очень благодарен, если бы вы мне немного рассказали об этом, а моя благодарность имеет большие размеры. В том числе я мог бы поделиться с вами некими сведениями, представляющими интерес лично для вас.

Я сидел и размышлял,- ну, и что я ему скажу, я сам не знаю, сколько и когда пойдет меди, будет ли она влиять на цену в следующем году или нет? Если просто сказать, что ничего не знаю, то он пойдет в другое место и узнает там. Ведь и так ясно, что у Семена Даниловича слишком длинный язык. Жаль только, что он такой компанейский мужик, а то бы укоротить ему бы этот орган не помешало.

-Джером, я так понимаю, что вы в основном уже все знаете и пришли ко мне за подтверждением. Так вот могу сообщить, что действительно у меня есть медеплавильный завод, а вот что-либо конкретное я вам не расскажу. Вы ведь вполне понимаете почему, и не будете на меня за это обижаться. Потом, есть у меня еще одна задумка, я бы хотел заиметь канатную мануфактуру. Я знаю, что у вашей компании имеется несколько таких фабрик, и вы смогли бы помочь мне мастерами и советами. Я понимаю, что вам не хотелось бы иметь конкурентов. Но вы умный человек и хорошо знаете, что худой мир лучше доброй ссоры, не правда ли? Ведь, в конце концов, мы все выиграем от этого.

Джером Герсей молча смотрел на меня, в его глазах все ярче разгорался огонек интереса.

-Сэр Щепотнев, я смотрю, вы неплохо подготовились к разговору, вы меня ожидали сегодня?

Я снисходительно улыбнулся, - дорогой Джером, все люди, стремящиеся стать богаче и могущественней, должны иметь информацию, то есть знания, о том, кто из окружающих интересуется им с какой целью, и почему. Владея этими знаниями можно предупредить всяческие неожиданные эксцессы. Простите, что говорю вам такие простые вещи, вы знаете их не хуже меня. А может даже и лучше.

Герсей задумчиво сказал,- теперь даже и не знаю, лучше или нет. Послушайте сэр, у меня есть вполне официальное приглашение для вашего приезда в Англию. Как вы совершенно правильно догадались, наша королева,- тут он почтительно склонил голову,- очень заинтересовалась талантливым лекарем, взявшимся ниоткуда, и хотела бы видеть вас при дворе.

Я громко засмеялся,- Ох Джером, ну что вы, в самом деле, подумайте, зачем мне это надо! Ну, допустим, я согласился, и что дальше? Вы же прекрасно знаете, что я не заканчивал ваших университетов, не имею диплома врача. Меня же просто не допустят к практике.

Англичанин наклонился ко мне и доверительно тронул за руку.

-Сергий Аникитович, вы знаете, я много думал о ваших талантах и пришел к определенным выводам?

-Ну, и каким же? - скептически спросил я.

-Дело в том, что, по моему мнению, вы имеете за плечами не просто знания деревенского лекаря, а определенную школу, с давно сложившимися представлениями о медицине. Я разговаривал со многими больными, кому вы оказали помощь. Вот посмотрите, мне никогда не доводилось слышать, чтобы вы отворяли кровь, или лупили больного по голове колотушкой, чтобы он потерял сознание. После чего врачи обычно что-то режут у бессознательного пациента. А вы можете себе представить, что мой близкий друг скончался после того, как в метрополии один дипломированный врач выжег ему раскаленным шомполом геморрой. Да что там говорить, вы даже клистиром пользуетесь очень редко. Но, тем не менее, ваши больные в основном поправляются, а пациенты наших докторов большей частью переселяются в мир иной. Это говорит только о том, или вы бесконечно талантливый самородок, или вы где-то всему этому научились. Простите, но я не поверю, что ваша так называемая знахарка знала все, что вы сейчас делаете.

Так вот, почему-то я был уверен, что вы вновь откажетесь от переезда и поэтому передаю вам устные пожелания ее величества Елизаветы Первой о том, что бы вы подумали о учебе в вашей школе нескольких наших докторов. Сейчас наша дипломатическая служба готовит письмо вашему суверену от имени королевы, где этот вопрос также будет освещен, но мне хотелось бы обсудить его с вами заранее.

Я некоторое время молчал, собираясь с мыслями. Мой собеседник терпеливо ждал ответа.

-Джером, хочу вам открыть некоторые мои планы на будущее. Так, вот Государь согласился с моими доводами и вынесет на усмотрение Земского собора учреждение Московского университета. Ректором в нем, скорее всего, будет небезызвестный вам астроном Тихо Браге, он уже беседовал с Иоанном Васильевичем и согласился на этот пост. Количество факультетов пока не определено. Но пока планируется три - это теологический, медицинский и факультет механики. Далее, по пожеланию, высказанному вашей королевой, могу сказать следующее, дело в том, что сегодняшняя моя школа находится в монастыре, и никто не позволит схизматикам протестантам и кальвинистам учиться в оплоте православной веры. Но вот университет это уже другое. Во-первых, у него будет некая самостоятельность, хотя гораздо меньшая, чем в Европе, и там уже вполне могут учиться и ваши соотечественники.

К чему я вам это все рассказал? А все к тому, что университет будет нуждаться в преподавателях. А вы, как я надеюсь, сможете помочь мне в этом вопросе. Я уже начал составлять список видных ученых, которых хотел видеть у нас, думаю, что пожелание ее величества будет достаточным поводом для их приезда. Что же касается оплаты их труда, ты вы сами знаете, как Государь ценит работу образованных людей. Поэтому беднее, чем на родине они не станут. И к тому же они могут занять должности, до которых у себя им еще расти и расти. Кстати, сразу хочу сказать, у меня неплохие отношения с Браге, который неплохо знает всех выдающихся ученых Европы, поэтому всяческих авантюристов и прожектеров будет ждать соответствующий прием. Ну, что вы скажете на мое предложение?

-Сэр Щепотнев, как вы понимаете, я не уполномочен решать такие вопросы, и даже не могу предполагать, как они будут решены. Со своей стороны я могу только заверить, что сделаю все возможное, чтобы они пришли к положительному результату. Признаюсь честно, было бы неплохо, если наши врачи стали более умелыми, человек смертен и часто болеет, и хотелось избежать такого лечения, какое испытал мой несчастный друг, умерший от разрыва сердца на раскаленном шомполе.

Что же касается вашего вопроса о канатной мануфактуре, я переговорю с другими негоциантами, думаю, мы сможем придти к взаимовыгодному решению. Но вам все же придется более конкретно изложить ваши планы, чтобы можно было понять, чем будет выгодно нам это предложение,- закончил свой ответ Горсей.

-Джером, я рад, что вы сразу не отказываете, я думаю, что к весне у меня уже будут более определенные мысли по этому поводу, а вы, как раз решите, что бы вам хотелось от меня за свои услуги. Ну, например, можно было бы договориться о скидках при покупке канатов, если вы покупаете определенную партию товара, допустим рассрочка оплаты или, еще что-нибудь. А вообще в первые несколько лет, вряд ли канаты одной мануфактуры смогут обвалить цены на рынке страны.

Горсей смотрел на меня, открыв рот.

- сэр Щепотнев, я просто поражен, я впервые встречаю человека в вашей стране, который вообще говорит об оплате, кроме казны почти никто не платит за товар деньгами, все предпочитают меновую торговлю. Это очень затрудняет нашу работу. Да и ваши обычаи тоже. Вы понимаете, когда я впервые попал сюда, все мои друзья предупреждали, что русские купцы часто стремятся обмануть друг друга, а уж обмануть нас, для них предмет гордости. Конечно, есть ответственные люди, но большей частью в Пскове и Новгороде, а вот с москвитянами надо быть очень осторожными.

Я улыбнулся.

- Мистер Джером, есть хорошая поговорка, на то и щука в реке, чтобы карась не дремал, вы своего тоже ведь не упустите, не так ли? А что касается денег, вы прекрасно знаете, что у нас нет ни серебра, как у вас, ни золота, как у Испании. Но мне почему-то кажется, что это вскоре изменится. Ладно, давайте, за удачную беседу выпьем немного шотландского виски моего производства.

Горсей с недоверием обнюхал стеклянный тумблер со светло-золотистой жидкостью и затем привычно выплеснул его в рот.

- Хм, неплохо, однако сэр, как вы узнали способ приготовления этого напитка? - с удивлением спросил он.

Я засмеялся,- Джером, это мой первый опыт, я специально хранил здесь эту бутылку, чтобы выслушать мнение англичанина, конечно, если это мнение высказал шотландец, было бы еще лучше. Что же касается способа приготовления, то идеи, летают в воздухе, и надо только сообразить, как их поймать.

Горсей понимающе покачал головой и стал откланиваться. Я его не задерживал, у меня впереди еще была куча дел.

После приказа, у меня, как всегда была лекция в монастыре. И опять Никита Алтуфьев глядел на меня вопросительным взглядом, но сказать ему было пока нечего. К концу лекции появился архимандрит, и я, чертыхаясь про себя, был вынужден идти к нему в келью и вести деловые беседы за партией в шахматы. Он все же уловил мое недовольство и извиняющимся тоном сказал

-Ты уж прости Сергий Аникитович, но немного у меня есть желающих сыграть. Ты же знаешь, что косится митрополит на это дело, вслух правда не говорит, потому, как государь тоже в эту игру играет, а про себя не иначе как бесовской забавой называет. И все окружение его про это знает. Меня то он в покое оставил, хотя ворчал, что епитимью наложит.

А вообще мы с митрополитом вчера беседовали. Смотрели вновь, как набор книги идет. Но вот недовольствует он, что нет бумаги хорошей, и потребовал, чтобы у голланцев ее закупили. Ты-то, как смотришь на это предложение?

-Отец Кирилл, что спрашиваешь, знаешь ведь, что мельница у меня в вотчине работает, видел сам, какую бумагу делает. Раз от разу лучше получается. А сейчас появился у меня советчик хороший, делал он бумагу в Датском королевстве так, что обойдемся мы без голландской бумаги, они за нее три шкуры сдерут. Да еще государь вдруг косо посмотрит, сейчас ведь почти всю их бумагу казна под себя берет, а мы тут под ногами путаться будем.

Архимандрит посмотрел на меня и, перекрестившись на образа, сказал:

-Знаю я, Сергий Аникитович, кого ты в советчики выбрал. Вся Москва говорит, про гостя твоего схизматика с носом отрубленным.

Но вот слыхал я новость, будто вчера разодрался он в трактире с немцами рейтарскими, и обоих кулаками наземь положил. Так народу московскому очень это по душе пришлось. Видаки говорили, что был бы он православным, так цены ему в стенке не было.

Отец Кирилл с надеждой посмотрел на меня:

-Боярин, так может, он в веру истинную православную обратится, раз так кулаками любит махать?

Предложение настоятеля привело меня в некоторое замешательство, я никак не мог понять логической связи между умением драться в кабаке, и православием. Но мое недоумение быстро рассеялось.

Отец Кирилл вздохнул:

-Эх, я по молодости до послушничества тоже любил в стенке размяться, душу потешить. Помню, как пойду зубы вышибать, только треск стоял. Жаль, что такой человек в схизме свою душу губит. Да еще донесла молва, что вроде ты ему нос грозился пришить?

-Так и есть, отец Кирилл, собираюсь я такое дело сделать, прошу у господа благословения на это. Вот, как только он разберется со стройкой и его люди переедут в терем свой, тогда и начну, благословясь.

-А скажи мне, не скрываясь, Сергий Аникитович, раз уж пошла у нас такая беседа, монаси мои говорят, что ты ногу у калеки школяра хочешь длиннее сделать. Молви, правду ли они сказывают, и как это возможно? Не обещаешь ли ты того, чего сделать не сможешь и вводишь отрока в надежды несбыточные. Не знал бы тебя, как человека благочестивого богобоязненного, плохие мысли бы в голову пришли.

-Ну, отец Кирилл, у вас тут слово не успел сказать, а его уже ветер разнес везде,- улыбнулся я, - правду монахи рекут. Действительно собираюсь я ногу длиннее сделать у щколяра. Только дело это зело трудное и опасное. На раны в ноге, которые причинить придется, может огневица сесть и сгорит человек за несколько дней. Но отец его дал согласие свое и благословение, а сам отрок каждый день на меня с надеждой смотрит, мол, когда начнем лечение.

Но пока приступить к нему не могу. Делают розмыслы приспособление хитрое для того, чтобы замысел мой удался. Вот как готово оно будет, тогда и начну.

Архимандрит покачал головой.

-Беспокойный ты Щепотнев человек, все тебе мало, а ведь ты за эти годы, что в Москве объявился, известным человеком стал. Я особливо поражаюсь, что люду посадскому ты так по нраву пришелся, ведь сам слышал не раз, как по улицам тебе здравицы кричат, когда проезжаешь. А помню, когда Бомелька выезжал с охраной, все в страхе разбегались, боялись, сглазит колдун проклятый. А тебе остерегаться надо теперь не людишек подлых, а бояр знатных. Говорю тебе, как на духу, разное слышал, но сам понимаешь твоим возвышением много, кто недоволен.

-Да уж действительно над моей головой сгущаются тучи, - думал я, - вчера государь, сегодня архимандрит, все озабочены моей безопасностью, конечно, монах переживает и за свой монастырь, благодаря моим идеям он в прошедшем году изрядно поднакопил финансов, но видно, что и за мою судьбу он также волнуется.

Я встал и низко поклонился монаху.

-Отец Кирилл, низкий поклон тебе за то, что переживаешь за меня, советы добрые даешь, надеюсь, что с божьей помощью одолеем мы все напасти и дело наше общее сможем благополучно продолжать.

Как обычно архимандрит выиграл две партии из трех и распростился со мной, благословив на прощание.

-Помни о предупреждении моем,- сказал он напоследок,- ты не просто боярин, ты лекарь Государя нашего, на тебя все надеемся, что охранишь ты его от болезней всяческих, а мы в молитвах своих тебя будем поминать.

Вышел я в монастырский двор, когда изрядно стемнело. На небе уже высыпали яркие звезды, под ичигами скрипел слежавшийся снег, мои заждавшиеся охранники с быстро подтягивали подпруги у коней, десяток стременных стрельцов также степенно усаживались на коней, ловко прилаживая к месту свои бердыши.

-Однако,- в который раз подумал я,- пожалуй, так и Шуйских перещеголяю,

Кошкаров подъехал ко мне и тихо сказал,- едешь в середине, ночь на дворе, тати на работе.

Путь к дому был хорошо знаком, мы быстро двигались по узким улочкам, на которых практически никого уже не было.

Неожиданно из проулка на едущих впереди воинов выскочило несколько одетых в броню воинов. Послышались крики, мат, и сабельные удары. Я уже схватился за эфес, но рука оказалась прижата к нему. Я оглянулся, рослый пожилой стрелец, положил сверху свою здоровенную лапу и не давал мне выхватить саблю.

-Сергий Аникитович,- успокаивающе говорил он,- не лезь ты ради Христа. Государь ведь запретил. Сейчас робяты разберутся с татями, и поедем дальше.

Неожиданно его лицо взорвалось, и на меня полетели кровавые ошметки. Я не успел даже среагировать, как меня, что-то толкнуло в правый бок и сознание исчезло.

Я пришел в себя от режущей боли в боку, меня куда-то несли, на импровизированных носилках и при каждом шаге носильщиков, боли становились нестерпимыми. Я непроизвольно застонал.

-Очнулся,- вскликнул голос надо мной,- слава те Господи, Сергий Аникитович ты там живой или как? - спросил у меня Кошкаров.

-Ты же слышишь, кряхчу, так живой вроде,- с трудом проговорил я и закашлял.

-Ладно, ладно, лежи, молчи, до дома совсем малость осталась.

От тряски боль становилась все сильнее, и сознание вновь милосердно меня оставило.

Очнулся уже в хорошо освещенной комнате, где с меня несколько человек стаскивали одежду, безжалостно кромсая ее ножами. И вскоре мое тело было водружено на стол, а вокруг меня столпились мои лекари. Надо мной наклонилось

заплаканное лицо Иры, но ее глаза сейчас были сухи и внимательно смотрели на меня.

-Сережа, ты меня слышишь? - шептала она мне тревожно.

-Слышу Ира, - ответил я и судорожно закашлял, изо рта вылетали брызги крови.

-Черт, что со мной, что случилось? - лихорадочно бился вопрос в моей голове.

-Сергий Аникитович,- раздался взволнованный голос Григория. Мы думали, что пищальная пуля бок разворотила, все в крови было, а оказывается, она вскользь ударила, вроде бы у тебя два ребра сломаны, и легкое отшибло, оттого и кровью кашляешь. Так, что мы сейчас, как ты учил перевязку фиксирующую сделаем и отвар кровеостанавливающий с обезболивающим дадим.

Мне быстро обработали небольшую поверхностную рану, и наложили повязку, потом я послушно выпил кружку горьковатого напитка, осторожно постарался принять удобное положение, но каждое движение вызывало резкие боли, от которых я шипел, а моя жена пускала целые ручьи горьких слез, постепенно боль притупилась, и потянуло в сон.

Я спал и во сне мой коллега по клинике сверлил большой дрелью правый бок, при этом говорил,- терпи казак, атаманом будешь.

Тут он сделал неосторожное движение, мой бок взорвался болью и я проснулся. За окном светало. У широкой лавки с пуховой периной, где я лежал, сидел один из моих лекарей. Увидев, что я проснулся, он поднес к моим губам стакан с микстурой, который был выпит без разговоров. Кашлять я вроде больше не кашлял, но бок болел жутко, и при каждом вдохе казалось, что концы ребер впиваются мне в кожу.

За дверями послышался шум и в светлицу зашли Кошкаров и десятник стрельцов, без слова встали на колени и уткнулись лбами в пол.

- Сергий Аникитович, нет нам прощения, не справились мы с царским поручением,- не вставая, произнес Борис.

Я повернул голову и просипел:

-Ну, что говоришь Борис, как не справились, ежели б не справились, меня уж обмывали да отпевали. А сейчас отлежусь немного и встану с божьей помощью. Лучше скажите, что там у вас дальше было.

-А что было, из пищалей трех человек положили воры, а потом мы их в сабли взяли, вои думали, что помер ты, так всех изрубили в капусту,- сообщил, немного приободрившийся Кошкаров,- я уже потом кричал, чтобы всех не резали, так куда там, никто в запале не остановился.

Тут нашу беседу прервала появившаяся Ирина, она встала у входа и без слов показала воинам на дверь. Они опять низко поклонились и без звука вышли.

После этого моя жена присела ко мне на лавку и вновь зашмыгала носом.

Я, с трудом, стараясь не морщиться, прошептал:

-Ну, Ира, перестань, все будет хорошо.

-Как же будет хорошо, ты бы себя видел, в гроб краше кладут. Ой, Сережа, что же теперь будет?

-Да что ты плачешь, поправлюсь я, и все будет хорошо.

Я попытался погладить ее по колену, но охнул от боли и опустил руку. Но микстура уже подействовала и меня вновь начало клонить в сон. В середине дня я проснулся, мне было холодно, бил озноб, вокруг сновали ученики, но я ничем не мог им помочь, у меня даже зубы стучали от дрожи. Потом я вновь вырубился.

Сколько времени прошло в беспамятстве не знаю. Очнулся я уже в сумерках, от горящих свечей на стенах играли тени. Было слышно, как рядом со мной молятся несколько человек. Я повернул голову и обмер. Рядом с моей лавкой на коленях перед образами стояли митрополит Антоний и царевич Федор Иоаннович, и вместе с ними еще несколько монахов. Мои попытки встать были пресечены, и только тут я понял, что у меня на груди лежит какая то тяжесть. Скосив глаза, я увидел, что это был большой вызолоченный крест, украшенный драгоценными камнями.

Я, после попытки встать, вновь был без сил и лежал, изредка кашляя и пытаясь шептать вместе со всеми монотонную молитву. Прошло наверно еще два часа, когда служба была, наконец, завершена.

Ко мне подошел Федор Иоаннович и, посмотрев фанатичным взглядом на реликвию на моей груди, сказал:

- Узнал я ныне о несчастье с тобой приключившемся, Сергий Аникитович, не мог равнодушным остаться, с отцом поговорил, и тот, узнав о желании моем навестить тебя, согласился с желанием моим. Много ты добра сделал семейству моему, брата моего любимого старшего излечил, и от отравы спас, батюшка в добром здравии находится, и я тоже тебе за многое благодарен. Посему должен был я, как примерный христианин, навестить тебя и молиться за здравие твое. Но батюшка мой в знак признательности нашей приказал мне совместно с митрополитом Антонием ковчег Страстей Спасовых, из нашей комнаты молельной к тебе принесть. Частица Креста Животворящего в нем хранится, может, смилостивится Господь и ниспошлет тебе выздоровление. Митрополит слушал Федора и согласно кивал головой, полузакрыв глаза от умиления речью царевича.

-Истинно так, - кивал он,- сам Феодор Иоаннович по всем московским церквям молебны о здравии твоем заказал. Надежда наша теперь на молитву святую и милость божию.

Я лежал и думал,- это же надо! Приехал ко мне царский сын, небось, Иоанн Васильевич настоял, а может, кто его знает, какие у него тараканы в голове, и сам, действительно, решил приехать. Но что же теперь будет? Где это видано, чтобы к кому-то в Москве царевичи приезжали, а ко мне уже второй раз. А ковчег Дионисия- никогда не мог подумать, что ради меня царь пойдет на такое значимое событие вынести реликвию ради своего лекаря, пусть и боярина. Наверняка, сейчас около ворот сотни москвичей стоят, чтобы хоть издали Крест этот увидать.

Я, с трудом, повернул голову к царевичу и прошептал:

-Спаси тебя господь Федор Иоаннович за заботу твою обо мне недостойном. Передай Государю, что холоп его Сергий кланяется низко за честь великую, невиданную.

Видимо усилия по произнесению этой речи подкосили меня окончательно, и я опять потерял сознание.

Ночью мне показалось, что со мной, что-то делают, пахло эфиром и спиртом, и были слышны разговоры. Но потом я вновь ничего не помнил.

Утром, как ни странно мне было легче, я мог дышать, и мне хватало воздуха, хотя все равно при вдохе в правом боку отдавало болью. Какой-то звук привлек мое внимание. Я повернул голову и увидел длинный резиновый катетер, который шел от моего бока и уходил в банку с красноватой жидкостью, При каждом вдохе, в банке чуть-чуть булькало и из конца катетера выбрасывало маленькое облачко крови, и несколько пузырьков.

-Сергий Аникитович, как себя чувствуешь?- раздался голос одного из моих первых учеников.

-Спасибо, мне вроде лучше, а кому это пришло в голову мне катетер поставить,- первым делом спросил я.

-Так Георгий это предложил, хотя все так думали, только боялись сказать, видеть то одно, а делать совсем другое. Может быть, и не стали ничего делать, но жена твоя сказала, - Видите же, что отходит человек, делайте все, что можете. Вот и решились. Все, делали, как ты учил. Рану зашили и заклеили наглухо. А трубку поставили и в банку с водой опустили, на клапан пришлось перчатку одну разрезать. Как пошла кровь черная из трубки, так нам страшно стало, а потом, как потихоньку задышал ты, и порозовел, то все обрадовались, а митрополит сказал, что молитвы и Ковчег со святыми дарами действо свое оказали. Они с Федором Иоанновичем уже под утро уехали. Когда мы катетер ставили, они не уходили, разглядывали, что мы делаем, Антоний молитвы шептал, а вот Федору Иоанновичу очень интересно было, он все выспрашивал, что мы делаем и почему. Другого бы мы погнали из комнаты, а царевича как можно. Хорошо, хоть он другим заходить запретил. Вон на улице весь снег истоптан, народу было полный двор, бояр, стрельцов и монахов множество. Сейчас только тихо стало.

В комнату вбежала Ирина, она увидела, что я смотрю на нее, встала на колени около кровати и, смотря на меня красными от бессонницы глазами, сказала:

-Я знала, молилась Богородице, верила, что ты будешь жить! Не оставляй нас, пожалуйста.

Я слабо улыбнулся:

-Я вас ни за что не оставлю, и умирать не собираюсь, так и знай.

Ира вскочила,- ой я неразумная! Ты же не ел ничего с вечера позавчерашнего, сейчас прикажу тебе стол у лавки накрыть.

Но тут вступил в беседу мой ученик:

-Боярыня, мужу твоему пока еще только отвару мясного можно дать, вот к обеду ближе посмотрим. А пока микстуру испей Сергий Аникитович.

Я выпил отвратный настой и подумал,- вот себе на голову научил, теперь будут поить этой гадостью, и не откажешься, сам ведь объяснял, как надо кровеостанавливающие травы давать. Но в сон меня не тянуло, отвратная слабость, так изнурявшая после ранения, ушла. Я заворочался в постели, устраиваясь поудобней, что сразу вызвало кашель и как следствие новую порцию крови в стеклянную емкость. Присутствующие кинулись помочь мне, и вскоре я полусидел в кровати, что немедленно вызвало бурный энтузиазм у всех, потому, как не принято в эти времена выздоравливающим лежать в полный рост.

Тут мне принесли мясной отвар, который был с удовольствием выпит, и после этого, меня вновь стало клонить в сон.

Во второй половине дня, когда я вновь проснулся, вокруг меня собрался уже целый консилиум, в котором мне уже можно было принять участие. В связи с тем, что в дренаж ни воздуха, ни крови не поступало, по моему настоянию его сняли. Острота болей также снизилась, и ее можно было терпеть, хотя порой при неловком движении приходилось сдерживаться, чтобы не застонать.

Когда обсуждение моего дальнейшего лечения закончилось и все лекари ушли, в комнату зашел Кошкаров. Он все еще с виноватым видом начал выкладывать последние новости.

- Сергий Аникитович из татей этих никто не уцелел, но все равно понятно стало, что хотели они тебя живым взять, потому, как сани у них за углом стояли, и все приготовлено, чтобы пленника увезти. Вот только не рассчитали они, что охраны у тебя вдвое будет, а из пищалей стрельнули от отчаяния, когда увидели, что не получается ничего. Всех мертвецов в Разбойный приказ свезли. Но ясно одно - схизматиков эта работа. Ох, и осерчал Государь, мы с Брянцевым, грешным делом, думали, что конец нам пришел. Но Федор Иоаннович, спаси его Господь, заступился за нас пред царем, сказал, что после возложения ковчега Страстей господних тебе облегчение пришло.

Так Иоанн Васильевич, при всех кто в палате был, ему сказал:

-Видишь, Федька ты все сомневался в лекаре моем, а разве бы ему частица Креста Животворящего помогла, если бы он на веру нашу православную не уповал.

Я слушал Кошкарова и размышлял, интересно, как Иоанн Васильевич это событие истолковал в мою пользу. И недаром в присутствии множества людей были сказаны эти слова, все-таки многим еще было не по душе мое возвышение и неожиданное, как они считали, богатство.

Мы еще поговорили с ним о текущих делах, порешали кое-какие вопросы, но все же вскоре пришлось улечься на подушки и пытаться заснуть, отвлекаясь от болей в боку.

Вечером мне принесли легкий ужин, с которым я на удивление бодро расправился. Ирина даже улыбалась когда подносила ложку к моему рту.

А я в это время размышлял, смогу ли поправиться, чтобы к крещению сына, которому мы уже выбрали имя из святцев, стоять в церкви рядом с царственным крестным моего первенца.

Когда мне подсунули стеклянную утку, я почти смеялся про себя,- Ну, что Щепотнев, разве думал, что этот сосуд тебе самому так быстро пригодится? М-да, но гораздо лучше будет, если в дальнейшей моей жизни я смогу обходиться без него.

Следующим утром я уже почувствовал, что в силах встать. И первым делом навестил нужник, который моими стараниями был утеплен, но все еще нуждался в дальнейших усовершенствованиях, которые упирались в отсутствие водопровода и канализации. Все это действо проходило в присутствии прислуги, которая не выпускала меня ни на секунду из вида, не было только жены, которая сегодня оставалась с раскапризничавшимся младенцем. Кое-как справившись с необходимыми действиями, я упрямо побрел умываться и одеваться. Когда, предупрежденная слугами, встревоженная Ирина прибежала, мой туалет был полностью завершен. Она встала в дверях, наклонила голову и сказала:

-Никуда не пущу, оклемайся сначала, а то страх божий смотреть, куда пойдешь в таком виде, народ пугать?

Я тихо засмеялся, громче не давал больной бок,- Ира, да я никуда и не собираюсь, вот только пройдусь по дому, да столом посижу.

Та, недоверчиво глядя на меня, отошла в сторону.

-Вот и хорошо, - сказал я и кряхтя отправился на подворью. После двух суток лежки в полубреду, сейчас на морозном воздухе немного кружилась голова, но когда я прошелся немного по хрустящему снежку, головокружение почти исчезло. Ноги сами принесли меня к зданию мануфактуры. Работники усиленно кланялись, на их лицах была искренняя радость по случаю улучшения моего состояния. У Кузьмы, как всегда царил рабочий беспорядок, в котором он, впрочем, ориентировался очень хорошо. Увидев меня, он также как и все остальные, вскочил с табурета и поклонился. Он громко порадовался за меня, после чего стоял с вопросительным видом.

-Давай Кузьма рассказывай, как дела, чем люди заняты, все же я уже три дня, как ничего не знаю,- спросил я, и с облегчением уселся на табурет

-Так Сергий Аникитович, все идет, как шло, сам говорил, что лучшее известие, отсутствие всяческих известий. Вот разве, начал я собирать штуку хитрую, которую ты измыслил для лечения. посмотри, пожалуйста, что получается.

Я за те дни, что думал, как лучше все устроить, к махине токарной придумал приспособу одну.

Он повернулся к педальному токарному станку и показал рукой на, стоявший на нем, передвижной суппорт,- вот с этой штукой я на шпильках резьбу ровную смог нарезать.

Но я уже вертел в руках бронзовую шпильку с грубой резьбой, нарезанную подобием стального резца, увы, до плашек и метчиков было еще очень и очень далеко.

-А как Кузьма со спицами дела обстоят?

-А вот здесь пока порадовать нечем боярин. Кузнецы свейское железо начали проковывать, но пока, такого как ты хотел, не получается. Я то сам в этом не больно соображаю, все же больше по ювелирной части был. А сейчас вместе думаем, может закалку изменить, али присадки какие добавлять. Но все, как ты учил, делаем, записи ведем в журнале, дабы снова одно и тоже не делать, думаю, что еще неделю другую провозимся, ежели удача раньше не придет нечаянно.

Он достал толстый журнал, такие мой ключник делал сам, и раздавал со строгим наказом не драть из них листов. И сообщал, что виновные в таком деле будут разысканы и соответственно наказаны. По этому поводу у меня всегда всплывали воспоминания об одной истории, где рассказывалось, что во время необходимого действия нельзя думать о белой обезьяне. Так и тут, люди, которые и не думали драть листы бумаги из журнала, тут же начинали задумываться о такой возможности.

Я посмотрел его записи, каллиграфический почерк ювелира отлично читался, действительно он ухитрился в нескольких словах описывать всю суть проводимых исследований, и в которых раз подумал, что мне очень повезло с мастерами, итальянец и Кузьма были моими основными помощниками в становлении производства. Но Дельторов теперь сидел безвылазно в вотчине, и мы сносились с ним только через Лужина, который пока с трудом одолевал азы грамотности и только-только научился ставить свою подпись. А вот Кузьма, практически каждый день мог беседовать со мной и не пропускал ни единой возможности узнать, что-то новое.

-Никак не пойму, Сергий Аникитович, как же этот парат будет работать?

-Не парат, Кузьма, аппарат эта штука называется, пора уж запомнить.

Я взял у него со стола свинцовый карандаш и несколькими штрихами набросал кость и аппарат установленный на ней.

-Ну и что?- последовал вопрос,- я уже давно понял, что дрелью ты ногу просверлишь и спицы вставишь, а как же нога будет расти?

- кости голени я распилю, а аппаратом этим буду верхние и нижние спицы в стороны разводить, каждый день по миллиметру.

-Ну дак между отломками дырка шире будет и все,- недоумевал мой мастер.

-А вот и нет,- сообщил я,- кости будут расти друг другу навстречу и удлиняться.

Кузьма долго чесал затылок,- однако, как ты Сергий Аникитович разъяснил, так вроде и простое дело оказалось.

-Ох, Кузьма - это только по моему рассказу так легко кажется, на деле очень много тут всяческих каверз подстерегает. Тебе этого особливо и знать не надо, твоя забота детали все тщательно сделать, чтобы, не дай бог, поломок не было, когда аппарат на ноге будет.

Как всегда у нас в последнее время бывало, разговор вновь перешел на линзы, подзорные трубы и микроскопы. К сожалению, помочь своему мастеру я почти ничем не мог. Он сам искал рецепты полирующих паст, для стекла, сам уже высчитывал фокусные расстояния линз, и делал призмы, про которые два года назад еще не подозревал. Но его познания в математике были ограничены моими, также весьма бедными, если сравнивать их со знаниями выдающихся европейских ученых. Поэтому я надеялся, что Браге, все же выполнит свое обещание и Иоганн Кеплер появится в Москве.

Пока же Браге сам почти подружился с Кузьмой, эти два человека были настолько увлечены своими открытиями, что в своих беседах забывали об огромных сословных различиях. Я очевидцем таких бесед почти не бывал, но Кошкаров рассказывал, что оба естествоиспытателя, несмотря на полное незнание языка, вполне могли объясниться друг с другом.

Я уже махнул рукой на пребывание Браге в мастерских, тем более что его толковые замечания всегда приходились к месту. А у меня было немало надежд, что его советы помогут улучшить еще и качество нашей бумаги.

Но сейчас Кузьма начал расспрашивать меня, почему солнечный свет собранный в фокус линзы жжется и с ее помощью можно даже поджечь трут. Это свойство линз было открыто кем-то из работников совсем недавно и все деревянные поверхности в мастерской, куда падали солнечные лучи в течении дня, были покрыты выжженными "росписями".

Торопиться мне сегодня было некуда, я уселся поудобней, чтобы не так болел бок и начал выкладывать любознательному мастеру сведения о солнечном свете. Но вскоре понял, что, похоже, перестарался, мой рукастый и головастый мастер, через несколько минут смотрел на меня, как баран на новые ворота.

-Ну, вот опять глупость сотворил,- подумал я,- чего полез в дебри! Тем более, что сам то не больно толкую о чем говорю, еще бы о фотонах начал рассказывать. Если бы с Браге об этом толковать, а Кузьма пока по части отвлеченных понятий не очень, ему конкретные задачи надо ставить. Нарисовал ему солнечный луч, как стрелу, вот он эту стрелу в линзах и призмах поворачивает, все ясно и конкретно, а тут начал ультрафиолет, инфракрасное излучение, проще надо быть доктор.

Но тут Кузма меня удивил, он опустился на колени и стукнулся лбом в пол и сказал:

-Бью тебе челом Сергий Аникитович, не вели казнить за дерзость мою, слыхал я, что хочешь устроить ты школу новую - ниверситет, говорила тут охрана меж собой намедни, что там, на механикусов будут учить. Вот ты сейчас говорил мне слова неведомые, а я смысла в них не понимал. Когда попал я к тебе в работники, даже не думал, что столько нового узнаю, но вот что странно, чем больше я сейчас учу, тем больше понимаю невежество свое, Сергий Аникитович, сделай милость, возьми меня в ниверситет этот. Отработаю я всю учебу, клятву в том даю.

Я смотрел, на стоявшего на коленях молодого симпатичного парня, совсем еще недавно женившегося но, тем не менее, мечтавшего не о большом богатстве, а о знаниях, и думал, что мне очень сильно везет на нужных людей.

-Встань Кузьма, негоже моему главному розмыслу со мной на коленях говорить, могу тебе в ответ на просьбу твою сказать, что действительно в следующем году будет университет образован Московский, и будут в нем учиться те, кто сможет испытания пройти. Ты же знаешь, что в школе моей, которая в Сретенском монастыре сейчас, школяров учат грамоте и цифири. Но в университете, подобного не будет, некогда там этим заниматься, так, что испытания при поступлении, скорее всего по этим предметам будут, более этого, пока требовать не будем. Для простого люда в испытаниях, также отказа нет. Но сам должен понимать, чтобы поступить на учебу простолюдину, ему надо будет все знать не в пример сыну боярскому, или боярину. Так, что этот год оставшийся учиться тебе придется очень много. Потом есть еще много вопросов, которые нам надо будет обсудить, и один из основных, кто будет на твоем месте, после того, как ты начнешь учебу? Сейчас ты у меня главный розмысл, все на тебе держится, уйдешь, а кто вместо тебя встанет? Так, что за это время должен будешь приготовить себе замену из числа мастеров и подмастерьев. Мы конечно еще не раз это все обсудим, и безопасность твою тоже. Если меня при такой охране смогли достать, то тебя зарезать при случае пара пустяков. И кроме всего прочего, знаешь ты очень много всего, что чужим людям знать не нужно.

Кузьма стоял передо мной и внимательно внимал моим речам, несколько раз он порывался что-то сказать, но видимо не решался.

И только, когда я закончил кашлять после окончания своего монолога, он открыл рот.

-Сергий Аникитович, отец родной, да я за тебя хоть куда пойду, хоть что сделаю. Я же в долгу неоплатном, как в шелку, ты меня к себе взял, когда никто из ювелиров брать не хотел по хозяйскому навету, и кабальную запись делать не стал. Аннушка каждый божий день за тебя молится, ведь не бывать ей моей женой никогда, кабы не твоя забота. Ты же знаешь, что я за эти годы слова лишнего о наших делах на сторону не сказал. И далее так же будет. Крест в том целовать готов!

-Ох, Кузьма, ты смотрю, за эти годы забыл, где живешь. Поймают тебя люди лихие, в подвал пыточный сведут и расскажешь все, что знал, и все, что не знал. Нет таких людей, что пытку могут выдержать, а если, и есть, то я про них не слыхивал. Так, что будем думать, как все обустроить. Но время у нас еще есть, надеюсь, успеем все решить, как надо.

Пока шел разговор, голову немного начало кружить, по телу разлилась липкая слабость, я пошатнулся, встревоженный мастер помог встать и повел к выходу, где меня уже без разговоров два дюжих молодца из охраны подхватили под руки и доставили домой. Увидев нашу процессию, Ира укоризненно глянула на нас, но ничего не сказала, только покачала головой и приказала отвести меня в спальню.

Я вновь лежал в кровати под бдительным присмотром своей старой кормилицы, через полчаса мне стало лучше, спать не хотелось совершенно и я, потребовав принести мне том сочинений Авиценны, углубился в изучение древней, даже для этого времени, арабо-узбекской медицины.

Как ни странно, трактат меня заинтересовал, видимо это сочинение великого медика не дошло до моего времени в первой жизни. Но учебники имеют одно одинаковое свойство, засыпать над ними могут все от ученика первого класса до маститого академика. Вот и я через какое-то время почувствовал неодолимое желание уснуть, что и сделал с огромным удовольствием. Тем более, что кроме болей в боку, по большому счету ничего не беспокоило. Разбудили меня уже к обеду, Самочувствие было немного похуже, чем утром, но я чувствовал в себе достаточно сил, чтобы обедать за столом.

Видимо мой вид был вполне ничего, потому, что Федор, как обычно стоявший сзади меня во время обеда, после него завел со мной деловой разговор.

-Сергий Аникитович, все недосуг мне было поговорить с тобой, все в трудах ты в делах. Так вот, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь хоть время появилось для разговора. Хочу сказать, в нынешнем году по уложению выставляли мы воев оружных, полтора десятка, все с панцирями, конями, оружием и сбруей хорошей. Тебе только государь запретил ратиться. На следующий год надо уже по четям твоим почти два десятка выставлять. А ведь из сего года воев вернулось всего семеро, и увечных половина, остальные сгинули в боях с ворогами. Так, что опять траты предстоят безмерные,- после этих слов Федор уныло покачал головой.

-Федор,- сказал я ему,- ну что все никак не успокоишься, ведь тысячу раз про это говорено. Не мы уложение писали и не нам его отменять. Ежели в Поместной избе, да Разрядной нам определили такой расклад, то надо выполнять. Знаешь сам прекрасно, что мне там лишнего не припишут.

-Это так,- согласно кивнул мой ключник, - уважают тебя сквалыги, крючкотворы чернильные.

Я не выдержал и засмеялся, держась рукой за больной бок.

-Федька, да ты на себя погляди, у тебя вон пальцы от чернил не отмываются, как грамоту одолел, перо из рук не снимаешь. Все вечерами при лампе сидишь, керосин жжешь, пишешь и пишешь. Лучше меня знаешь, что можем мы и больше оружных поставить, но будем выставлять сколько положено. Я в вознаграждении за излишек воев, от казны не нуждаюсь. Это кому перед государем выделиться хочется, пусть тот и старается, деньги получает, земли. А мне с тем, что имею справиться бы.

Растолстевший Федор с пыхтением поклонился мне поясным поклоном и сказал:

Спасибо на добром слове, Сергий Аникитович, что отметил усердие мое. Давно сказать хотел, ведь когда согласился к тебе перейти, все сомневался, думал молодой боярин, пропаду я с ним, Дмитрий Иванович, тогда сомнения эти развеивал. Но все равно боязно было. Единственное знал я, что не быть мне ключником у Хворостинина, а тут ты мне сразу эдакий пост предложил. А уж когда, ты со стеклом начал дело делать, таланты свои показывать, я тут только перед образами по вечерам стоял, чтобы молитвами твою удачу поддержать.

Так вот к чему веду я разговор, разрослось у тебя хозяйство так, что не могу я доглядеть за всем. Особенно в вотчинах. Там конечно Ефим Лужин по твоей воле распоряжение дает, но он мужик прижимистый, у такого зимой снега не выпросишь, глаз да глаз за ним нужен. Вот я и пишу по вечерам, считаю цифирь, что бы не оплошать.

-Да ты так вздыхаешь, когда счет ведешь, сразу видно всем, что стараешься ,- улыбнулся я.

Федор в ответ тоже заулыбался, приосанился, погладил себя по бороде и сообщил:

- Сергий Аникитович, что-то ты сегодня на похвалы горазд.

Я в шутку сказал:

-Вот еще немного поговорим, и до выговора дела дойдет.

Мы оба засмеялись, чем привлекли любопытный взгляд Ирины, которая до этого момента не мешала нам, видимо считая, что мы обсуждаем серьезные проблемы. Она, соблюдая приличия, не сказала ничего, но укоризненно покачала головой.

Отсмеявшись, я спросил:

-Федор, я так понимаю, что тебе помощники нужны?

Тот согласно кивнул головой .

-Не успеваю я за всем присмотреть Сергий Аникитович, из-за того за полночь и сижу.

-Мне почему-то кажется, что ты уже присмотрел, кого в помощники возьмешь?

-Есть такое дело,- подтвердил ключник,- вот только согласие твое требуется.

-Ну, что же,- сказал я, - даю тебе мое согласие, сам вижу, что дел у тебя хватает. Так, что бери, пару тех, кто тебе по нраву пришелся, и учи, как следует.

Федор опять начал кланяться, было видно, что он доволен.

-Выучу, Сергий Аникитович, не сумлевайся, а если, что плохо доходить будет, то на конюшню враз отправлю. Там Ерема без дела уже заскучал, жаловался намедни, что не помнит, когда розги в руках держал.

После того, как я закончил разговор и добрался до спальни, там уже вновь собирался консилиум моих "недоучек", но сейчас я был в полном уме, хотя и не в полном здравии, поэтому вполне мог принять участие в совещании по вопросу дальнейшего лечения.

В итоге, примерно через час, мы пришли к консенсусу, все разошлись, и я с удовольствием опять заснул.

Прошло несколько дней. Мне становилось все лучше, кашель практически исчез, слабость тоже, только сломанные ребра все напоминали о себе при неосторожном движении.

Я. как законопослушный подданный, отправил государю депешу, в которой объяснял, что из-за полученных ран не могу временно исполнять свои обязанности. Конечно, Иоанн Васильевич был полностью в курсе моих злоключений, но сделать это было необходимо. В ответ я получил ответ, торжественно врученный мне царевым посланником. В ней царь кратко выражал мне свои пожелания о моем выздоровлении, и сообщил, что занес меня в свой синодик для молитв о благополучии, кроме того, он намекал, чтобы я не слишком долго залеживался дома.

-Однако, - подумал я, прочитав письмо,- Иоанн Васильевич неплохо осведомлен о том, что творится у меня в хозяйстве.

Я заверил гонца, что сразу, как только позволит состояние, явлюсь пред царем, и в цветистых выражениях благодарил государя за проявленную заботу и внимание. В конце небольшого письма была приписка

-Надеюсь, что раны не дадут забыть, что вскоре крестить сына тебе надобно, я же свои обещания помню.

Поэтому я также сообщил гонцу, что про милость царскую помню и, жду только, чтобы над женой прочитали молитву сорокового дня, чтобы на таинстве крещения в церкви стоять вместе. Конечно, это был в основном благовидный предлог, чтобы побыть дома еще несколько дней. Ведь крестить ребенка, можно было и без матери.

Все мои домочадцы и работники в достаточной мере оценили царское внимание, я думаю, что несколько дней все разговоры вертелись вокруг этого события.

Ближе к этому событию к нам заехал Брянцев, который уже без официоза, на правах старого знакомого обговорил все подробности предстоящего события.

И вот настал сороковой день от рождения моего первенца.

Ранним утром Ирина с младенцем на руках стояла у дверей нашей домашней церкви. В церкви нас уже ожидал наш поп Варфоломей. Вокруг столпились все проживающие на подворье, церковь была слишком мала, чтобы вместить всех желающих, быть свидетелями молитв сорокового дня. Наконец двери распахнулись, и моя жена с сыном зашла вовнутрь. Поп прочитал над ней очистительные молитвы и нарек младенца Александром. Теперь Ирина вполне могла присутствовать при крещении. Когда наш возок под охраной и в сопровождении дворни выехал из ворот, на улице уже волновалось людское море. К Варваринской церкви было не пройти и не проехать. Все ожидали появления царской процессии. Но для нас толпа послушно расступилась, и мы поехали на санях к церкви, до которой и пешком было идти десять минут.

Буквально почти сразу появился возок Хованских в сопровождении вооруженных холопов, Сам князь гордо гарцевал на коне. Я к сожалению из-за своей раны пока еще не мог делать ничего подобного и сидел в возке, стараясь особо не шевелиться. Наше появление народ встретил приветственными криками. Но прошла минута, другая и раздался рев голосов. К Варварке двигался царский поезд и в мгновение довольно широкий проезд был полностью забит царевыми сопровождающими.

Сам Иоанн Васильевич шел в середине процессии, и его еще не было видно, но колокола Варваринской церкви уже торжественно загудели, как бы говоря, идет Царь земли Русской. Увы, мой случай не был особо выдающимся, и верхняя одежда, шагающих в первых рядах дворян, была всего лишь шелковая. Мой рациональный мозг тут же задался вопросом, - интересно, скольким из этих бояр и дворян одежка была выдана во дворце, дабы они могли с честью сопровождать государя? За этими дворянами шли более знатные окольничьи, мои коллеги думные бояре и прочие. А вот уже виден Государь, он был одет достаточно скромно, как бы подчеркивая не торжественный характер сегодняшнего действа, в руках у него был простой посох, а не царский жезл. Вокруг него возвышались рынды с боевыми топорами, отделанными золотом и серебром, их серебристые кафтаны и белые бархатные шапки ярко сверкали под зимним солнцем.

Все окружающие повалились на колени и уткнулись лбом в заснеженную землю, и я в том числе, хотя мне была дана привилегия, как царскому врачу не становиться перед ним на колени, я предпочитал не выделяться среди прочих, и быть, как все. С невысокого крыльца церкви царя благословил вышедший митрополит Антоний и все действующие лица вслед за этой парой начали медленно входить под церковные своды.

Мы с Ириной уже все обсудили не один раз, и вот она дрожащими руками передала младенца царю. Сейчас он, держа его на руках, стоял перед аналоем, рядом с ним стояла Хованская, ее лицо было белое, и мне показалось, что она близка к обмороку, но все же постепенно она успокоилась, и ее щеки порозовели.

Митрополит, занявший место попа Михаила, начал свершать чин оглашения и читать запретительные молитвы, направленные против сатаны.

Наконец он закончил и тут государь громко и ясно начал читать Символ Веры. В до отказа заполненной церкви стояла мертвая тишина и в ней громко раздавались, размеренно звучащие поставленным голосом царя, слова молитвы.

Государь закончил молиться, и митрополит приступил к освящению воды. Он ходил вокруг купели, читал молитву, а я думал, что придется принести теперь эту купель, в которой не один фунт серебра, в дар церкви, не забирать же ее обратно после крещения.

Потом все тянулось очень медленно, освящение елея, помазывание им нашего сына, и тут наступил главный момент, митрополит взял младенца из рук царя и трижды погрузил его в теплую воду. После этого государь сам одел на шею младенца скромный серебряный крестик на простом волосяном шнурке.

Потом было облачение, миропомазание, затем мы все троекратно обошли вокруг купели, потом мы все читали Апостол и Евангелие, держа в руках горящие свечи.

После чтения Евангелия, прошел обряд смывания елея и пострижения.

И последнее Антоний взял нашего мальчика, одетого в белую крестильную рубашку и перекрестил им место у входа в храм, затем вход и царские врата. Государь вновь принял ребенка, и они с митрополитом прошли в алтарь поклонились престолу, прошли горнее место и подошли к иконе.

После этого мы с Ирой трижды поклонились перед амвоном и наконец -то могли взять на руки нашего малыша, который так ни разу и не вякнул за время прохождения всех процедур, только на его маленьком личике расползалась счастливая улыбка, которую не преминули заметить все присутствующие,

-душа детская радуется благодати божьей,- раздался вдруг громкий шепот в толпе. И все присутствующие согласно зашумели, и заговорили.

Антоний только кинул взгляд с амвона в сторону шума и шепот сразу стих.

Когда мы вышли из церкви, ожидавшие снаружи люди опять пали на колени.

Я, оборотился к царю и, запинаясь, сказал:

-Государь не почти за дерзость великую, пригласить тебя на пир хочу.

Иоанн Васильевич хитро улыбнулся

-А пупок не развяжется у тебя, царя со свитой принять? Нет Щепотнев, что же я был бы за государь, если лекаря своего в такие расходы ввел. Ты уж там с родственниками своими, да крестной празднуйте. А вечор жду тебя на пиру царском.

Тут он повернулся к Хованскому, молчаливой тенью стоявшему рядом с женой.

-И тебе князь, тоже надобно придти, как никак твоя жена кумой мне ныне стала.

Князь, бросился цветисто благодарить царя и потом вместе со мной начал усиленно кланяться, за такую честь - самоличное приглашение государя. После десятого поклона я почувствовал, что задыхаюсь, по лицу потек пот, и мне пришлось остановиться, в душе надеясь, что царь понимает причину моего состояния. Андрей Петрович же отвесил двадцать поясных поклонов и даже не запыхался, после чего опытным взглядом обвел окружающих бояр, все ли заметили царское приглашение.

-Вот же тренировка!- поневоле восхитился я такими способностями,- пожалуй, я бы, пожалуй, и, будучи здоровым, не смог бы его обогнать.

Тут около царя начали выстраиваться рынды, рядом с которыми неприметными тенями суетились люди Брянцева, тот и сам появился здесь, поздравил меня с выдающимся событием, и вскоре вся процессия двинулась в сторону Кремля.

Народ между тем не расходился, у церкви собралась туча нищих, которым мои люди кинули кошель самой мелкой монеты. Хованский, увидев это, поиграл скулами, но тоже принял участие в раздаче милостыни.

После чего мы отправились ко мне на подворье, впереди был торжественный обед, после которого надо было собираться на царский пир, и никому не было дела до того, что у меня еще со страшной силой ноет подбитый вражеской пулей, бок.

Но ничего не поделаешь, и вскоре я сидел на хозяйском месте у себя дома и привечал дорогих гостей.

Но главному гостю князю Хованскому не сиделось, он был все время, как на иголках и я его вполне понимал, ему надо было, еще готовится к пиру в Кремле, а уйти от меня рано не позволяли обычаи. Мне тоже не хотелось что-либо говорить гордому князю, мало ли еще сочтет, что я его выпроваживаю и все - враг на оставшуюся жизнь. Поэтому стольник все время подливал вино в его, неспешно пустевший, кубок .

Тем не менее, мы оба прекрасно понимали, что приглашение царя равнозначно приказу и поэтому вскоре Хованский распростился со мной и забрав княгиню с женской половины, где она вместе с Ириной ворковала над ребенком, удалился, пообещав продолжить беседу на пиру.

Троица школяров лекарей сидела в пустой аудитории, и обсуждали прошедшее занятие. Когда почти два месяца назад, они услышали новость о ранении Щепотнева, в рядах школяров, да и их учителей началось уныние и разброд. Все хорошо понимали, что пока еще вся школа держится на нем. И если боярина не станет, то их обучение на этом закончится. И поэтому, когда вечером, архимандрит молился за здравия Сергия Аникитовича, они все также искренне желали выздоровления боярину.

Видимо бог услышал эти молитвы, потому, что Щепотневу стало лучше. И все надеялись, что вскоре учеба пойдет в прежнем виде. Но прошел месяц, полтора, а их учителя все не было. И вот сегодня, была первая лекция поправившегося боярина. Когда он зашел в класс, то было явно видно, что до полного выздоровления ему еще далеко, он резко похудел, был бледен и периодически покашливал. Но лекцию, как всегда, он прочитал интересно, и школяры, уже привыкшие за это время к трафаретным выступлениям своих учителей сразу почувствовали разницу в изложении материала. Уже почти все владели грамотой, и в комнате стояло непрерывное шуршание гусиных перьев по бумаге. Сейчас же трое сыновей дьяков сидели и обсуждали, то новое, что узнали сегодня. Остальные школяры уже разошлись по своим кельям и готовились к ужину.

-Ладно,- сказал, наконец, Никита,- хватит зря керосин жечь, давайте пойдем, а то вскоре нас сторож погонит, да еще нажалуется келарю.

Друзья встали, Мишка закрутил лампу, они вышли в коридор и со свечкой начали спускаться по крутой лестнице. Никита, прихрамывая, шел позади. Он даже не заметил, что ступил на лестницу. Идущие впереди не поняли, что случилось, когда сзади раздался грохот и на них свалился Никита, после чего все кубарем скатились с лестницы на пол.

Первым вскочил Семен и, почесывая наливавшуюся на лбу шишку, завопил,- Никитка, ты, что совсем не смотришь, куда идешь!

На его крик с пола раздался болезненный стон.

Семен и вставший Мишка с тревогой смотрели на белого, как полотно Никиту. Тот смотрел на них с пола блестящими от боли глазами и держался за ногу.

-Ребята, у меня, кажется, нога сломана.

В неярком свете свечи школяры задрали штанину у пострадавшего товарища и увидели быстро наливающуюся опухоль на голени.

Они посмотрели друг на друга.

-Действительно,- наконец пробормотал Семка,- Никита у тебя точно нога сломана, да еще больная. Сейчас я Георгия позову.

И он пулей унесся по коридору. Через несколько минут, у лестницы было столпотворение. Но пришедший Георгий быстро нашел всем занятие. На ногу больному был наложен лубок, принесены носилки и Никиту доставили в его келью, было дано болеутоляющее и снотворное питье, и постепенно сон сморил несчастного, который и во сне периодически всхлипывал и стонал.

Я направлялся из Кремля в свою школу, где сегодня, после обеда должен был прочитать свою очередную лекцию. Настроение было отличным, несмотря на Великий пост, к которому я за эти годы так и не мог привыкнуть. Вчера я первый раз после ранения был у своих воспитанников, и тот прогресс, который они показали за это время, меня обрадовал. Главное, что они начали писать, пусть и с ошибками, медленно, но все придет со временем. У меня же собственно ничего нового не случилось, еще две недели после крещения сына и царского пира я проболел, посещение дворца дало себя знать. Несмотря на то, что мне была оказана честь, усесться за стол гораздо ближе к царю, и тот даже уделил мне несколько слов, здоровью от этого легче не стало, в палатах было натоплено, но от постоянного хождения по ногам гуляли сквозняки, и к окончанию пира я почувствовал себя хуже. Но ушел еще на своих ногах, а ночью поднялась температура и озноб. Слава богу, на этих симптомах все и закончилось, но почти две недели пришлось вновь просидеть дома.

Кузьма за это время несколько раз навещал меня и показал спицы к аппарату Илизарова, которые они, наконец, смогли выковать.

-Сергий Аникитович,- ты как -то говорил, что знаешь хитрый способ золочения,- начал он свой разговор, -может, расскажешь, что делать надо?

Я вспомнил свое неосмотрительное замечание, по этому поводу, когда я думал, что можно попробовать гальванический метод покрытия. Но сейчас мне было не этого.

-А давай Кузьма первые спицы покроем амальгамой золотой огневым золочением, - предложил я, - знаешь ли, как это делается?

Когда я это говорил, то подумал, что ртути в этих спицах после прогрева будет мизер, притом она находится в другом химическом состоянии и особого вреда пациенту не принесет. Зато не надо пока мне заниматься гальваническими элементами, на которые пока нет ни времени, ни здоровья, хотя все равно придется это делать, потому, как получить титан для подобных изделий я не имею ни малейшего представления.

Мастер обиженно посмотрел на меня,- Сергий Аникитович, так я это еще несколько лет назад все выучил, помню, как сегодня это было, хозяин то мой учитель первый в основном этим и занимался. Сделаю все в лучшем виде, не сомневайся.

Так, что через неделю я смотрел на спицы, которые пока их не брали в руки, производили впечатление полностью золотых. И теперь мне оставалось только решиться на операцию у Никиты Алтуфьева. Но решимости мне пока не хватало, каждый раз, когда я вспоминал о своем обещании школяру, у меня перед глазами вставали возможные осложнения операции.

Когда мы почти подъехали к монастырю, мои мысли были прерваны суетой возникшей впереди, в ногах у охраны валялся какой-то дьяк, мои вои после покушения особо не миндальничали, и все попытки добраться до меня пресекали жестко. Но тут я узнал в дьяке отца Никиты и проехал вперед, чтобы успеть удержать стрельца от удара кнутом.

Старший Алтуфьев, увидев меня, громко закричал:

-Сергий Аникитович, к ногам твоим припадаю, Христом богом прошу, помоги сыну моему.

-Так, Акинф, разве я не обещал помочь? Но погодить еще надо. Не все готово у меня для дела этого.

-Так, Сергий Аникитович, ты же не знаешь ничего. Вчера вечером сын мой упал с лестницы и свою увечную ногу поломал. Твой лекарь смотрел и сказал, что скорее всего отрезать ногу надо иначе дело худо будет. Одна надежа на тебя, ты же сам говорил, что есть возможность исправить увечье.

-Говорил, признаю, и от слов своих не отказываюсь, но прежде надо мне все самому посмотреть, тогда и скажу, что делать будем, может, и вправду ногу отрезать придется,- озабоченно сказал я и заехал в открытые монастырские ворота.

-Да, уж рентген, к сожалению, никакими руками не заменить,- думал я, осматривая сломанную ногу своего школяра. Тот лежал вытянувшись, как струна и только скрипел зубами, стараясь не кричать при моем осторожном ощупывании. Как ни странно, но выраженного смещения костных отломков не было, хотя большеберцовая кость была сломана в средней трети. По-видимому, в большей степени из-за того, что малоберцовая кость осталась целой.

Я посмотрел в напряженное лицо Никиты и сказал,- ну, что же у тебя две возможности или мы накладываем гипс и все заживает, как есть, притом не даю шансов, что не будет хуже, чем было. А вторая возможность - это наложение аппарата. Но здесь могут быт различные осложнения, их гораздо больше, чем при накладывании гипса. Вот здесь отец твой стоит, давайте, решайте, что делать будете.

Но школяр даже не обратил внимания на мои слова и упрямо прошептал:

-Сергий Аникитович, я давно уже решил, лучше пусть умру я после операции, уповая на Господа, чем без всякой надежды на лучшее буду здесь исцеления ожидать.

-Ну что же сказал я окружающим, сегодня лекция отменяется, готовьте операционную и отправь гонца домой, - обратился я уже к Кошкарову,- пусть Кузьму привезут с его изделием последним, для исправления костей предназначенным.

Пока суд да дело, в операционной началась суета. За время моей болезни ей практически не пользовались и принимали всех страждущих в монастырских помещениях и поэтому, сейчас несколько школяров трудились, вымывая со всех углов двухмесячную пыль. В воздухе запахло формальдегидом и эфиром. Помощник келаря принес охапку восковых свечей. И когда, наконец, появился мастер, бережно прижимающий к груди пук железяк, завернутых в мешковину, для операции было почти все готово. Все железки были немедленно отмыты и заложены в спирт. А на операционный стол под ярко горящий светильник был доставлен Алтуфьев. Несмотря на свою решимость, парень был явно напуган, он крутил головой и разглядывал окружающее. До этого момента в операционной школяры еще не бывали.

Я начал мыться, стараясь не мандражировать, но это получалось плоховато. Все-таки это была, хоть и не очень сложная технически манипуляция, но в прошлой жизни я занимался этим совсем немного, до того, как полностью ушел в пластику. И теперь надо было вспомнить давно забытые навыки. Мои два ассистента намывались в соседних тазах, и двое сегодня были за медсестер. И вот на лицо Никиты наложена маска, на которую начали капать эфир. В правую руку была поставлена капельница, а на левой стоял аппарат для измерения давления. После множества тренировок для моих учеников это было уже привычным рутинным делом.

Вскоре пациент спал.

Я встал у стола, обработал операционное поле и начал более подробно изучать область перелома. Пока Никита бодрствовал - это сделать было невозможно, из-за болей. Поэтому Георгий и подумал, что имеет место оскольчатый перелом при котором, даже с наложением гипса бывает множество проблем, могущих закончиться ампутацией. Но сейчас я, с достаточной долей уверенности, убедился что имеется простой косой перелом большеберцовой кости в средней трети, и пока никаких особых проблем не возникает. В мою протянутую руку был положен скальпель. Я вздохнул, прочитал короткую молитву и приступил к работе.

Создаю небольшой доступ к малоберцовой кости, и перепиливаю ее небольшой пилкой. Затем ушиваю ранку, и сразу мне подают дрель с вставленной в нее золотой спицей с пикообразным наконечником. Несколько минут, и метафиз большеберцовой кости пройден и спица вышла с другой стороны. Вторая спица прошла под девяносто градусов рядом с первой и вскоре все четыре спицы торчали из ноги. Кузьму одетого в белый халат подвели и поставили рядом со мной, на всякий случай, для подсказки. Он был бледен, на лбу крупными каплями появлялся пот. Но, тем не менее, он держался и был готов помочь советом.

Я взял две бронзовых полудуги и соединил их вокруг ноги в кольцо, одновременно вставляя спицы в их крепления. Мне подали гаечный ключ, и процедура натяжения спиц началась. Следом было собрано второе кольцо в области голеностопного сустава и в нем также натянуты спицы. Затем оба кольца были соединены бронзовыми шпильками и с помощью гаек раздвинуты до необходимого размера. Хотя на глаз все казалось достаточно ровным, на всякий случай измерил рабочую длину шпилек линейкой. Все, операция завершена, и теперь два-три месяца пока удлиняется кость, функцию ноги возьмет на себя великое изобретение советского врача. Конечно, есть масса осложнений, поджидающих нас, но все же я знаю о них и постараюсь не допустить их появления.

Наркозная маска была уже давно снята, и школяр медленно просыпался.

Наконец, он открыл глаза и увидев меня, спросил:

- Сергий Аникитович, так, что операцию уже сделали?

-Сделали, сделали, - ответил я,- сейчас унесем тебя в келью твою. Твои соседи за тобой и присмотрят, им учеба заодно будет.

Никита болезненно сморщился,- нога сильно болит,- пожаловался он.

-А ты, что думал, - сказал я,- сделали операцию и все пройдет, нет, болеть нога еще долго будет, пока аппарат не закончим раздвигать. Завтра сам не вставай, пока я не приду, тогда посмотрим, может надо будет спицы подтянуть, вот после этого и будет ясно, что у нас получилось.

Никиту переложили на носилки и вынесли из операционной. Его голую ногу, разукрашенную потеками йода с аппаратом Илизарова, не додумались прикрыть покрывалом, и когда толпившиеся около дверей школяры и монахи увидели эту картину, в толпе послышались шепотки.

-Щепотнев золотыми веригами школяра лечит. В железа ногу заковал и в молитве на исцеление от Господа надеется.

-Ну, вот и все,- обреченно подумал я, - завтра вся Москва будет говорить, что царский лекарь для исцеления вериги накладывает.

Раздвинув собравшихся, к нам подошел архимандрит. Он размашисто благословил присутствующих и остановился у носилок. Его глаза изумленно расширились, когда он увидел ногу больного.

-Действительно вериги наложены,- задумчиво пробормотал он, - Сергий Аникитович, поговорить мне с тобой надобно, - и мотнул головой в сторону своей кельи.

Я дал несколько указаний своим помощникам и пошел вслед за архимандритом.

Когда мы зашли в келью, отец Кирилл захлопнул дверь и громко вопросил:

-Сергий Аникитович, скажи мне, как на духу, сам до такой идеи додумался, или кто подсказал. Ведь подвижники святые на себе железо неподъемное носят, чтобы духом святым проникнуться, плоть свою ущемляют, страданиями тела ближе к господу хотят быть. А вот у тебя, нет ли в этом деле святотатства, какого? Железо на отрока всуе навесил!

Я, серьезно глядя на монаха, сказал:

-Отче, сам я это железо придумал, долго размышлял, как таким больным помочь, Господу молился, чтобы вразумление дал. Вот и додумался с божьей помощью. А железо на отрока не просто так навешено, С помощью этого приспособления, я его ногу удлиню.

Архимандрит сердито посмотрел на меня.

-Не одолела ли тебя гордыня, боярин, выше Господа нашего тщишься стать. Чему и как расти, только он определить может.

-А вот здесь ты не прав отец Кирилл, Господь в его милосердии дал разум человеку, чтобы мог он постигать мир сотворенный и законы его. И ежели я с молитвой, к богу обращенной, понял, как помочь людям, значит таково его повеление.

При этих словах я перекрестился, глядя на образа в углу кельи архимандрита.

Взгляд монаха, увидевшего это, потеплел.

-Ладно, Сергий Аникитович, раз сам Государь и митрополит тебя поддерживают, где уж мне с ними ровняться. Но вот за монастырь я волнуюсь, как бы слухи плохие не пошли. И так уже говорят, что у нас школяры воров да татей казненных по ночам режут.

-Что же делать отец Кирилл, надобно лекарям учиться, чтобы живым помощь в будущем оказать. А души христианские мы не трогаем, по приказу Государя нам только нехристей доставляют.

-Да, понимаю, что нехристей режете, а разговоры то идут, народу рот не закроешь,- раздраженно буркнул монах,- ты уж Аникитович постарайся, чтобы хоть твои школяры языки свои не распускали.

Поговорив с архимандритом, я пошел в келью к прооперированному больному. Никита, напоенный микстурами, вновь спал беспокойным сном. Тыльной стороной кисти я потрогал его лоб - температуры вроде не было, хотелось надеяться, что ее и не будет. Его соседи по комнате смотрели на меня, с почтением и восторгом, и внимательно наблюдали за моими действиями.

Еще раз все проверив, я дал им несколько советов и пошел искать Кошкарова. Тот, увидев меня, сразу спросил,- уже все закончил, Сергий Аникитович, можно собираться?

-Да, Борис, давайте поедем. А то меня дома заждались.

Я прошел в свой кабинет быстро переоделся, и вышел во двор монастыря. На улице стоял тихий морозный вечер. В небе сверкали звезды, и длинным дымящимся жгутом пролегал Млечный путь. Было слышно, как где-то переговаривались монахи, готовясь к повечерию.

-Однако сегодня я прилично подзадержался,- мелькнула мысль. Но я совершенно не был этим расстроен. Тело ломила приятная усталость, видимо дело шло к окончательному выздоровлению. На душе было хорошо и одновременно тревожно. Сегодня был сделан еще один шаг вперед в медицине этого времени, но еще ничего не было известно, и чем закончится сегодняшняя операция я не знал. Однако сейчас, когда я стоял на крыльце монастыря в залитом лунным светом и бледными серебристыми сполохами, первого за мои здешние зимы, северного сияния, большом деревянном городе - столице Русского царства, хотелось верить, что в деянии провидения, коим мое сознание было переброшено в эти времена, действительно есть какой-то глубокий смысл, которого я еще не постиг.

До подворья мы добрались без проблем, пока ехали дважды натыкались на стрелецкие разъезды, которые, увидев своих сослуживцев, без звука пропускали нашу кавалькаду.

Ира, как обычно, на людях не говорившая ни слова укора, когда мы остались одни, вновь начала выговаривать мне на небрежение своим здоровьем.

Пришлось отговориться тем, что не мог оставить школяра без помощи, услыхав мой рассказ, она зашмыгала носом, а потом спросила, может ли она послать больному подарки с нашего стола. Я пожал плечами и сообщил, что она хозяйка и может сама решить этот вопрос, без моего позволения. А потом задумался над удивительным явлением мира - женским образом мыслей. Ирина, которая могла, без особых угрызений совести послать на конюшню провинившегося холопа, и абсолютно не рефлексировать по этому поводу, сейчас плакала и переживала за совершенно неизвестного юношу-инвалида, сломавшего ногу. Но потом, решив, что это разгадке не поддается, начал обдумывать завтрашний разговор с государем, который, вне всяких сомнений, узнает о сегодняшней операции раньше, чем я появлюсь у него.

Когда следующим днем я появился у государя, то пришлось в подробностях рассказать ему про проведенную операцию. Действительно, все уже знали, что лечил я своего ученика веригами. Молва только расходилась в их количестве и весе. Но в одном сходились все, вериги якобы крючьями навешивались прямо на кожу. Поэтому мне пришлось развеять эти домыслы, и пока я рассказывал все это государю, в палате, где стояло множество народа, было очень тихо. И только, когда я закончил свой рассказ, поднялся легкий шум, впрочем, сразу же прекратившийся, после того, как Иоанн Васильевич нахмурил брови.

-Почему-то я даже не удивляюсь,- сказал он, обращаясь ко мне у же с улыбкой,- если все у тебя получится и у этого сына дьяка Акинфа нога подрастет, хочу я, чтобы ты мне его на глаза представил. Очень уж храбр этот малый, не каждый бы согласился на дело такое. Сидел бы у церкви и милостыню просил по убожеству своему. А тобой Щепотнев я доволен, нужны нам лекари, всем понятно, что дешевле опытного воина на ноги поставить, чем нового вырастить, и выучить. Посему вот тебе подарок мой.

Он стукнул посохом, тут же появилось два стольника, и очередная шуба упала на мои плечи.

Бояре, стоявшие вдоль стен, зашушукались, некоторые одобрительно улыбались, но среди десятков присутствующих хватало завистливых и презрительных взглядов.

Тут Иоанн Васильевич вновь заговорил:

-А сейчас выговорить тебе хочу Щепотнев, ты пошто, за крещение сына своего хотел заплатить, не ведаешь разве, что крестный отец делать это должен?

Однако я не слишком испугался тона царя, потому, что в его глазах бегали смешинки, и без промедления ответил:

-Государь, не нарушал я обычай сей, только вот в дар церкви купель серебряную принес, не забирать же мне домой ее после освящения воды и крещения.

-Щедр ты Сергий Аникитович, для божьего храма не жалеешь серебра, по нраву это мне,- сказал Иоанн Васильевич,- посему будет к весне подарок у меня для крестника.

Но в подробности вдаваться не стал, и отпустил меня заниматься делами.

Сегодня над Вечным городом светило солнце, свежий весенний ветерок, нес запах зеленой травы и распускающихся почек деревьев. За высокими стрельчатыми окнами базилики чирикали радостные птички, которым не было дела до судеб мира. Папа Григорий, отложил перо, и устало облокотился о край мраморного стола. Прожитые годы давали себя знать, и с каждым днем это чувствовалось все сильнее. Он вздохнул, выпрямился в кресле и позвонил в небольшой серебряный колокольчик. Тут же за его спиной материализовался служка в простой рясе и услужливо склонился перед главой католического мира.

-Эээ, брат Гильермо?- полувопросительно сказал Григорий.

- Истинно так ваше святейшество, к вашим услугам, у вас превосходная память,- льстиво произнес служка.

Папа усмехнулся,- не старайся успокоить меня, Гильермо,- надеюсь пока я еще правильно оцениваю свои способности, но вот возраст дает себя знать. Однако оставим это, мне нужен кардинал Джованьоли, я хочу его видеть сегодня.

Папа встал из-за стола, и почтительно ведомый двумя служками, прошествовал к себе в спальню, отдохнуть до приезда кардинала.

Его некрепкий дневной сон был прерван шумом во дворе, ржанием лошадей и скрипом колес.

-Неужели Джованьоли уже приехал,- подумал он, и стал, не торопясь, приводить себя в порядок. Бдительно охраняющие сон Папы слуги бросились помогать ему в этом нелегком деле.

-Кардинал,- не торопясь начал разговор Григорий, когда они после должных приветствий уселись за стол, - некоторое время назад я поручил вам одно щекотливое дело, связанное с неким врачом в Московии. Я знаю, что вы недавно получили известия из этой варварской страны, и хотел бы знать, что удалось выяснить об этом человеке.

-Ну, ты и старый пройдоха,- с невольным восхищением и злостью подумал кардинал,- и кто же, интересно из моего окружения работает на тебя, ты сам еле живой, все никак не можешь сдохнуть, а туда же, вторую молодость подавай.

Но вслух он, преданно глядя в глаза собеседника, сказал:

-Приятно слышать, что вы ваше святейшество крепко держите все дела под контролем, и в совершенстве владеете информацией.

Папа, без выражения глядя на собеседника, думал:

-тебе наверно хочется сейчас меня удавить, но ничего дружок не получится, и ты Серджио зря надеешься стать папой после моей смерти все, что нужно для этого уже сделано.

Вслух же он так же, как и собеседник, произнес совершенно не то, что думал:

-Кардинал, спасибо за ваши слова, но сейчас меня интересует, что за сведения вы получили, будьте любезны, расскажите мне о них.

Джованьоли расстегнул роскошный бювар, принесенный им с собой, и достал из него несколько листов бумаги.

Григорий невольно перевел глаза на свою папку для бумаг, потрепанная и протертая, чуть ли не до дыр, она была полной противоположностью бювару кардинала.

-И этот погряз в роскоши,- неприязненно вспыхнула мысль и погасла, сейчас его интересовало совсем другое.

Между тем кардинал начал свой доклад:

-Ваше святейшество, из письма нашего человека следует, что действительно в настоящее время царским врачом является некий дворянин довольно знатного рода и с очень трудной фамилией, боюсь, что не смогу ее правильно вам прочитать.

-Это неважно, - махнул рукой Григорий,- рассказывай далее.

Джованьоли продолжил:

-Так вот, в возрасте десяти лет он был похищен врагами его рода и где он пребывал около шести лет, не знает никто. Хотя по слухам, которые возможно он сам и распространяет, это время было прожито в диких лесах, вместе со старухой- знахаркой.

-С ведьмой? - прервал доклад кардинала Григорий.

-Неизвестно, ваше святейшество, но наш человек склоняется к тому, что возможно это так и есть.

Оба священнослужителя осенили себя крестным знамением и кардинал начал рассказывать дальше.

-Этот врач, после прибытия в Москву несколько лет назад, якобы из своего леса, быстро нашел себе покровителя из числа друзей его отца, тот составил протекцию, и царем ему было возращено родовое имение. А затем, совершенно неожиданно молодой человек проявил отличную деловую хватку, весьма необычную для его возраста, и быстро начал богатеть. Но кроме этого он начал практиковать лечение больных и делал это так удачно, что вновь обратил на себя внимание царя. Все это закончилось печально для царского лекаря Бомелиуса, который в том числе и нашими стараниями был выбран на эту должность. После его казни, Шьепотев, так зовут этого врача, стал лекарем царя. Надо сказать, что везет ему необычайно, он ухитрился выжить в двух покушениях, в том числе и в том, которое организовали наши люди, чтобы его похитить.

-Постойте, кардинал,- возмущенно заговорил Григорий,- я, что недостаточно ясно выразился, чтобы волос с его головы не упал, до нашего с ним разговора!

-Простите ваше святейшество, дело в том, что основные исполнители были католики Литвы. Это плохо управляемые люди, когда они поняли, что захват не удался, то решили убить, того, кого им поручили захватить.

-Понятно, - в раздумье протянул Григорий,- что же в следующий раз кардинал постарайтесь более тонко и действенно продумывать свои операции.

Глаза Джованьоли на миг злобно блеснули и снова стали прежними.

-Хм, что-то сегодня слишком много эмоций показывает кардинал,- подумал Папа, - наверняка, хочет показать себя слишком простым и предсказуемым. Нет уж, ты меня не проведешь своими штучками. И вообще, похоже, я зря приблизил его, хотя древние мудрецы и говорили " держи врага ближе к себе", но в данном случае, их изречение не работает.

Он пожевал пересохшими губами и отпил немного воды, из кубка, стоявшего на столе.

-Продолжайте кардинал, я вас внимательно слушаю,- сказал он.

Джованьоли взял следующий лист письма и продолжил:

-Что же касается познаний Шьепотева в медицине, то очевидцы утверждают, что они очень обширны, с этим согласны все врачи-иностранцы, которые работают в Москве. Конечно, они стараются принизить его знания, но, когда понимают, кто собирает эти сведения, то начинают говорить, что-то близкое к правде, особенно поразил всех последний случай, который произошел буквально перед отправлением письма. Этот врач удлинил ногу у больного, который был с детства хромым. Но вот обстоятельства этого излечения очень странные, якобы он навешивал на больного вериги, притом на крючьях, которые впивались в кожу, и заставлял молиться день и ночь. К сожалению, проверить истинность этих утверждений пока невозможно.

В душе Григория зажегся слабый огонек надежды - неужели в конце его жизни господь посылает ему возможность исцеления. Как ни странно он совершенно не желал продлять свою жизнь просто для того, чтобы жить, нет, он искренне считал, что ему предназначено ввести отпавшую ветвь христианства туда, где, по его мнению, ей надлежит пребывать. И вот сейчас появилась возможность, нет даже просто намек на нее, что лекарь из Московии сможет продлить эту жизнь на несколько лет, так необходимых для завершения его целей. И такую возможность никак нельзя упустить.

-Кардинал, как глава католической церкви я приказываю вам приложить все усилия по поимке и доставке в Ватикан этого врача. И повторяю, он должен быть доставлен в полном телесном и умственном здравии. И я очень разочаруюсь, если это не произойдет.

Надеюсь, вы меня поняли?

Джованьоли поднял взгляд на Папу и содрогнулся, на него смотрели с жестким прищуром умные, все понимающие глаза старого монаха, прошедшего все ступени церковной карьеры и победившего в этой нелегкой борьбе.