© Александр Сапаров, 2016

© Художественное оформление, «Издательство АЛЬФА-КНИГА», 2016

* * *

 

Не знаешь, когда тебя настигнет неудача. Обычно это бывает, когда рассчитываешь на что-то хорошее – ну, например, на поездку в Сочи. Я шел с работы, в кармане лежал билет на самолет. Позади было прощание с коллегами, которые во время распития бутылочки коньяка многозначительно вспоминали свои курортные приключения. Настроение было великолепным. Мы только что закончили разработку очень важной операции, закончившейся вполне успешно, – руководство прыгало от восторга: соседняя страна резко поменяла свои приоритеты, а меня ожидали пляж и море.

Скрип тормозов оторвал от раздумий, и последнее, что мне довелось увидеть в этой жизни, был падающий прямо на меня фонарный столб.

Я пришел в себя от холода. Казалось, все мышцы не могут двигаться, настолько они занемели и продрогли. От крупной дрожи тряслась даже голова. Открыв глаза, увидел прямо перед собой еловую ветку. Когда поднял взгляд выше, среди верхушек высоких елей, угрожающе склонившихся надо мной, увидел кусочек голубого неба. Почувствовав укус в правой руке, кого-то смахнул с нее. Оказалось, крупного муравья. Попробовал встать – получилось. Над головой звенели комары.

Вокруг высился мрачный еловый лес. Ноги едва не по колено утопали в слое мха. Прилетевший откуда-то свежий утренний ветерок прогнал комаров, но заставил еще больше ежиться от холода – голое тело покрылось мурашками: на мне не осталось ни единой тряпочки. Мыслей в голове тоже не было. Вообще резкий переход из одной действительности в другую привел меня в ступор.

Тихий шорох справа заставил повернуть голову в ту сторону. Под размашистыми еловыми ветвями стоял крупный волк. Его янтарные глаза смотрели на меня, не отрываясь, а щеки, морщась, поднимались вверх, обнажая огромные клыки.

Я инстинктивно нагнулся и, схватив огромный сук, валявшийся рядом, шагнул к нему. Волк исчез, и мое движение как будто пробудило лес вокруг: стало слышно щебетанье проснувшихся птиц, легкий шум ветра в верхушках деревьев.

И только сейчас на меня навалилась вся тяжесть случившегося. Один в лесу, где – понятия не имею, и к тому же совершенно голый. Не веря своим глазам, я наклонился и вырвал пучок мха, впрочем, он, как и непонятным образом попавший сюда сосновый сук, был вполне реальным. От елей, возвышающихся вокруг меня, несло запахом смолы и хвои. Мысли по-прежнему со скрежетом проворачивались в голове.

«Как и почему я здесь?» – был главный вопрос.

В моей долгой, изобилующей приключениями жизни бывало всякое. Но вот такого еще не случалось. Я, Коршунов Константин Михайлович, сорок шесть лет, когда-то подполковник спецназа ФСБ (рост два метра, вес сто семнадцать килограмм), перешедший после ранения с оперативной работы, очень, скажем так, специфичной, на штабную и последние лет десять служащий в звании полковника начальником отдела планирования очень специальных операций по устранению мешающих нашему государству зарубежных индивидуумов, возможно, пал жертвой розыгрыша, если не сказать хуже.

Но какая же… самка собаки жестоко надо мной подшутила? Может, пока был без сознания, меня принесли сюда и оставили?

Я поглядел по сторонам. На мягком зеленом мху просматривались только те самые волчьи следы, а еще вмятина, оставшаяся на месте, где я лежал. Никаких других свидетельств пребывания кого-либо еще не наблюдалось.

«Может, меня опустили с вертолета?» – промелькнула мысль. Начал осматривать ближайшие деревья, надеясь увидеть следы от фала, но ничего не мог найти.

Однако заниматься дальнейшими поисками чужих следов было недосуг, все это можно выяснять позже, сейчас надо думать о выживании. Ведь без одежды, еды долго в лесу не протяну, надо в темпе искать людей, если они здесь, конечно, есть, и для этого существует верный путь – идти к воде. Пока разглядывал окружающую меня природу, солнце еще немного поднялось и уже проглядывало сквозь деревья, и, избрав своей целью южное направление, тем более что казалось, будто в той стороне земля немного идет под уклон, я потихоньку отправился в путь. Минут через десять мне повезло набрести на высокий выворотень. Огромную ель уронило ветром, и с ее торчащих корней осыпалась масса грунта и камней. Выбрав по виду самый слоистый камешек, я положил его на другой – большой и плоский валун – и расколол его более тяжелым третьим. Вокруг разлетелось несколько острых осколков, я выбрал самый удобный и крепко зажал его в руке. Хотя это была пародия на оружие, острые края камня резали ладонь, все же я почувствовал себя на йоту увереннее.

Я шел уже около часа, постепенно мха становилось все больше, возникли оконца темной воды, и вскоре под ногами захлюпало, а впереди в лесу появился просвет. Но мне радоваться не пришлось – это было всего лишь топкое болото. Когда начал его обходить, собирая уже краснеющие ягоды брусники, наконец нашел то, к чему стремился: небольшой ручеек выбивался из-подо мха и, журча по камням, устремлялся в неведомые дали. Встав на колени, я приник губами к темной воде, пахнущей торфом, и сделал несколько глотков. Потом с удовольствием ополоснул лицо, исцарапанное ветками, и хоть на время избавился от паутины, собравшейся на нем и голове. Исколотые в кровь ноги щипало и саднило, но надо было идти вперед.

Лес стал понемногу светлеть, в нем начали появляться березы. На них с пересвистыванием, нисколько не боясь меня, перелетали рябчики, я же с унылой безнадегой наблюдал за ними. Внезапная идея, пришедшая в голову, заставила остановиться. Подойдя к высокой стройной березе, я с силой подрезал камнем кору и с его помощью стал винтом снимать узкую полосу бересты шириной сантиметра три.

Через час в моем распоряжении был пук берестяной полоски, и я добрым словом вспомнил своего давнего деревенского соседа деда Владимира Рожина. Когда-то, лет пятнадцать назад, отдыхая на даче, я углядел у него отличный берестяной короб и сразу напросился в ученики, желая научиться плести вещи из бересты. Дед не кочевряжился и сразу согласился помочь. В лес его пришлось везти на машине, потому как ходить он совсем не мог. Ехали мы недолго, погода была прекрасной, пригревало солнышко, и я, в отличие от меня нынешнего, был достаточно прилично одет. Мы заехали по глубокой колее в глубь березовой рощи, и, заглушив мотор, я помог Рожину выйти из машины.

Он уселся на ближайший пенек и слезящимися глазами оглядывал все вокруг и глубоко вдыхал лесной воздух, напоенный ароматом цветущего шиповника.

– Да, паря, наверно, последний раз вижу эту благодать, – вздыхал он, – спасибо тебе, что времени не пожалел.

Потом дед с кряхтением поднялся и ловко на этом же пеньке вырубил из стволика тонкого клена небольшой колышек. А затем показал, как таким колышком можно снимать витки бересты и потом сворачивать в гигантские шары, которые потом можно годами хранить для различных поделок. Когда будет нужно, надо всего лишь положить такой шар в теплую воду – и рабочий материал готов.

Так и сейчас, надрав полосок бересты, усевшись голым задом на гладкую теплую поверхность упавшего на прогалине ствола осины, я принялся плести лапти. Прямо скажем, нам только кажется, что это легко. Однако с третьей попытки, держа в уме дедовские наставления, все-таки удалось сплести подходящую обувку и, набив ее быстро высохшим на солнце мхом, надеть на свои бедные ноги, исколотые шишками, ветками и прочим лесным хламом. Попрыгав по мху, я проверил качество своего произведения. Конечно, это было совсем другое дело, я даже почувствовал на несколько секунд себя человеком. Но затем, критически оглядевшись, понял, что для «человека» мне не хватает еще очень многого. Поэтому я взял широкую ленту бересты, опоясал талию и скрепил эту ленту щепкой, а на нее приделал еще плетеный кармашек для камней, так, чтобы он хоть слегка прикрывал причинное место. Времени на все это ушло изрядно, и солнце склонилось на вторую половину дня, когда мне удалось вновь отправиться в путь. Сейчас, когда я мог уже более спокойно воспринимать окружающее, вернее, еще во время плетения обратил внимание, что почему-то очень неплохо вижу вблизи, а ведь буквально вчера мое зрение требовало очков в две диоптрии. А еще я просто не узнавал левой кисти руки: уродливые шрамы от когда-то полученных шальных осколков гранаты с нее исчезли.

Я шел вдоль ручья, по моим прикидкам, около двух часов; постепенно тот начал расширяться, появились небольшие заводи, в которых плескалась крупная рыба. Живот давно уже исполнял траурные марши, а когда я увидел, как из воды выскочила крупная форель в погоне за мухой, мой голодающий желудок чуть не свернулся в трубочку.

Побродив по окружающим зарослям, обнаружил тонкую сухую жердь, подходящую для моих целей, и потом час пытался заострить ее конец своими камнем. Все-таки я довел это дело до победного конца – не скажу, что кончик моего «копья» был как иголка, но палец им уколоть было возможно.

И вот, усевшись на гранитный валун посреди потока, я стал внимательно всматриваться в воду. Из-за боязни сломать свою деревяшку о каменистое дно речушки действовал очень осторожно и из-за этого постоянно промахивался. Но когда надежда на добычу после десятка пустых замахов была почти потеряна, очередной удар проткнул форель и прижал ее ко дну. Не поднимая своей самодельной остроги, я спрыгнул в воду и схватил холодную бьющуюся рыбину. Когда выбрался на берег, был мокрым с головы до ног. Быстро отряхнулся, как собака, и отжал на удивление длинные волосы, что меня изрядно озадачило: еще несколько часов назад я вроде был подстрижен почти под ноль, – от свежего ветерка по телу побежали мурашки. К счастью, еще достаточно жаркое солнце быстро высушило меня. Я аккуратно выпотрошил форель, промыл ее в воде и съел почти полностью. Без соли мясо имело необычный вкус, но я был так голоден, что не успел обратить на это внимания. После не очень вкусного, но приличного по объему обеда потянуло в сон. И, плюнув на все окружающие опасности, растянулся голышом на мху и заснул.

Когда к вечеру проснулся, так хорошо мне уже не было, вокруг стоял комариный звон, усилившийся ветер холодил кожу. Солнце, склонявшееся за деревья, почти не грело. Размышлял, что делать, недолго. Если залезу на дерево, то, вероятнее всего, замерзну до смерти, если буду ночевать внизу – могу быть съеденным кем угодно. Поэтому решил ночевать под упавшим еловым стволом, рядом с корнями. Натаскал туда кучу мха, стараясь собрать посуше, и, забив проход к себе еловыми лапами, закопался поглубже в мох, понемногу согрелся и заснул.

Утро наступило неожиданно быстро, вылезать из нагретой за ночь постели не хотелось. Я подождал, когда солнце поднимется повыше, начнет немного припекать, и побрел вдоль ручья, периодически обходя лесные завалы или места впадения в ручей более мелких проток. К середине дня шел уже вдоль настоящей реки шириной метров двадцать, но признаков жилья или деятельности человека не было. За все это время я не услышал ни самолета, ни звуков валки леса – ничего, что обычно слышно в наших лесах. К полудню стало жарко, на открытых местах на меня налетали тучи черных слепней, оставлявшие после себя на коже кровавые следы укусов. В тенистом ельнике, наоборот, звенели комары. Мне пришлось несколько раз ополаскиваться в речке, но это помогало ненадолго. Я упрямо шел вперед, хотя иногда на меня нападали приступы паники: «Неужели мне суждено будет закончить жизнь таким образом? В диком лесу, до смерти заеденным гнусом и слепнями?..»

Я старался отгонять эти мысли прочь, но они все чаще стали посещать меня. К вечеру путь привел к большому тихому плесу. Я подошел к берегу и, усевшись на камень, взглянул в воду. Оттуда на меня смотрел незнакомый молодой здоровый парень с бугрящимися мышцами на руках и каштановыми вьющимися волосами, с лицом, изъеденным укусами комаров и слепней.

Что же произошло? Мало того что проснулся голым, неизвестно где, так еще в возрасте двадцати лет и не со своим лицом.

Я сидел и никак не мог поверить в то, что случилось. Если до этого думал, что кто-то жестоко, но незамысловато подшутил надо мной, то возвращенная молодость – это уже серьезно. Может, мой разум сейчас просто в другом теле?..

«Эй, хозяин, отзовись», – мысленно попытался связаться с предполагаемым владельцем тела, но ответа так и не дождался. Я прочитал немало книг о попаданцах, и до меня наконец дошло, что скорее всего со мной произошла такая же абсолютно невероятная история. Мой рациональный разум просто отказывался до этого момента воспринимать подобное событие всерьез. Однако попаданцы оказывались в иных мирах вооруженными чем-то в основном более существенным, чем я… Впрочем, молодое тело – это очень неплохой бонус. И мне не остается ничего другого, как отправляться дальше в поисках человеческого жилья, ну а уж если такового здесь не будет, то переходить на режим существования Робинзона и как-то пытаться устроиться в этой жизни. Настроение было, конечно, на нуле. Жрать хотелось неимоверно. Пришлось нахлебаться воды, чтобы хоть как-то наполнить желудок.

Ловить рыбу в глубоком плесе было бесполезно, и я, отыскав на берегу упавшую елку, натаскал под нее хвои, сверху заложил мхом, устроился удобней и заснул, несмотря на голодное звучанье в животе.

Утром, когда я проснулся, солнца не было видно, небо заложили серые тучи, и моросил мелкий дождик. Я лежал в своем гнезде до тех пор, пока капли воды не добрались до меня. Выбрался наружу, чтобы совсем не продрогнуть, и начал бегать туда-сюда по небольшому заливному лугу. Слегка согревшись, задумчиво поглядел на вылезшую откуда-то лягушку, но все же решил с подобной закуской немного повременить. И продолжил все тот же путь, уже по берегу широкой реки, плавно несущей свои воды на юго-запад. К полудню дождь все же закончился, и тучи понемногу разошлись. Выглянуло солнце, стало немного веселей.

Периодически на пути встречались пороги, в которых ревела вода, и по берегам торчали большие серые скалы. Потому мысль попробовать сделать плот посещала меня не особо. После одного из порогов, когда шел по высокому берегу, показалось, что шагаю по тропке. Сначала, не веря своим глазам, подумал, что это просто звериная тропа, протоптанная к водопою, но тропа становилась все шире, и вскоре я неожиданно вышел на небольшую поляну. На ней, похоже, был пожар, но, присмотревшись, я заметил, что все упавшие деревья были срублены, с одного края уже выкорчевано несколько пней, а под дальними торчит несколько ваг. Внезапно закружилась голова и бешено застучало сердце. Из-за резкой слабости в ногах мне пришлось сесть на ближайшее упавшее дерево. Несколько минут я сидел, глубоко дыша, пытаясь успокоиться. Видимо, я уже настолько уверовал в свое одиночество в дикой тайге, что следы деятельности человека произвели на меня такое действие. Понемногу бешеное биение сердца унялось, исчез звон в голове. Я осторожно поднялся и стал внимательно оглядывать все вокруг.

«Это что же, подсечное земледелие? Куда же и какой черт меня занес? Помнится, в каком-то музее видел я подобные картинки», – нервно крутились мысли в голове.

Обойдя поляну, ничего полезного на ней не нашел и уже по натоптанной почти дороге пошагал дальше. Еще час ходьбы привел к полю, на котором колосилась, по-видимому, тощая рожь или ячмень, – моих познаний в агрономии, увы, не хватало для определения злаков. Большая часть поля была уже сжата. За ним метрах в ста виднелся забор, сделанный из целиковых стволов, вплотную вкопанных друг к другу и заканчивающихся заостренными обугленными концами. В заборе виднелись небольшие ворота, по-видимому заложенные чем-то изнутри. Пахло дымом и каким-то варевом, на что мой желудок отреагировал болезненной судорогой.

Подойдя к воротам, я аккуратно постучал. Во дворе кто-то ойкнул, и началась беготня. Над тыном появилась лохматая голова и, оглядевшись вокруг, что-то крикнула, но я не понял ничего. Внезапно створка ворот распахнулась, и на меня, держа деревянные вилы в руках, попер низенький мужик – ростом он мне был, наверно, чуть повыше пупка и струхнул изрядно. Все-таки рост два метра и два сантиметра и в мое время вызывал немалое уважение. Я отступил на шаг и поднял руки вверх, демонстрируя, что у меня ничего нет. Потом знаками показал, что кидаю вилами сено, а потом показал на рот. Мужик попался сообразительный и согласно закивал, а потом, вытащив из-за пояса приличный килорез, слегка оцарапал мне запястье и, увидев кровь, что-то ободряюще прокричал во двор.

Когда я зашел туда, все домочадцы уже выскочили на улицу и оживленно переговаривались, с удивлением рассматривая меня. Две рыжие собачонки усердно облаивали меня, стараясь укусить за ноги. Лишь мелкая лошаденка, стоявшая запряженной в большую волокушу, не обратила на меня внимания, а опустив голову, старательно жевала мякину, видимо оставшуюся после обмолота ржи.

Я прислушался к речи лесных жителей: чем-то мне этот язык был знаком.

– Вепс? – спросил я хозяина, указывая на него пальцем.

Явно поняв мой вопрос, хозяин согласно закивал и вновь разразился целой речью, показывая на меня и неоднократно вопросительно повторяя:

– Нурманн?

– Я не нурманн! – был мой громкий ответ, при этом я еще пытался махать рукой. – Я – русский.

Хозяева переглянулись и, не поняв ничего, пригласили меня в избу. Высокий рубленный в лапу дом, крытый потемневшей дранкой, выглядел совсем неплохо. Мы поднялись по высокому крыльцу на второй этаж, с первого слышалось мычание коровы и блеяние овец. А вот внутри было уже совсем не так хорошо. Потолки здесь были значительно ниже моего роста, поэтому пришлось идти нагнувшись. В конце единственной комнаты был сложен очаг из камней, в котором имелось несколько отверстий, чтобы ставить горшки. От одного такого горшка, стоявшего там, исходил аромат, на который мой желудок отозвался хорошо слышной музыкой. От бревенчатых темных стен несло дымом, потолок был вообще закопчен дочерна, – видимо, при растопке большая часть дыма оставалась в доме, прежде чем его начинало вытягивать через деревянную трубу в потолке. Из пазов между плохо законопаченными бревнами торчал мох. Посреди помещения стоял грубо сделанный стол из тесанных топором досок, вдоль него располагались лавки. Такие же лавки были вдоль стен. Другую часть комнаты занимал огромный ткацкий станок, в котором лежала начатая холстина. Там же, на полке около торчавшей из стены потушенной недогоревшей лучины, лежала пара веретен и стояла стойка с куделью.

Только сейчас до меня дошло, что я голый. Но на мою наготу особого внимания никто не обратил, хотя две девицы вначале похихикали, глядя на мое скукоженное от холода достоинство.

Хозяин поднял крышку лавки, стоявшей у стены, достал из глубин рундука старые латаные порты, сунул их мне в руки и попытался похлопать по плечу, но не достал. Я быстро натянул это тряпье и хотел перевязать его все той же березовой лентой, но вепс протянул мне плетеную льняную веревку, и проблема удержания штанов была решена. Больше мне пока никакой одежки не выделили, но для меня сейчас и холщовые драные порты были праздником.

Немного погодя все сели за стол, хозяйка, натужась, вынула горшок из очага и поставила на середину стола, члены семьи начали по очереди залезать в него своими ложками. Мне тоже выделили убогую ложку, по-видимому, творение кого-то из детей, потому что есть ею было совершенно невозможно. Но я, попросив нож, быстро сделал конус из бересты и, защепив его палочкой, вместе с остальными стал есть аппетитно пахнущее варево в горшке. Это оказалась до каши распаренная репа, она была чуть подсолена и вместе с куском черного хлеба, по консистенции напоминающего глину, показалась мне, голодавшему три дня, лучшим блюдом на свете.

После ужина быстро темнело, два маленьких окошка, затянутых бычьим пузырем, почти не пропускали света. В женском углу зажгли лучину, и под хиханье и хаханье девушек и их мамаши послышался шорох веретен и стук ткацкого станка. Немного погодя женщины завели заунывную грустную песню, в которой я, естественно, ни хрена не понимал. Продолжалось это еще около двух часов, затем из-под лавок были раскатаны грубые, сшитые из шкур и тряпок перины, набитые утиным пухом, и потертые, плохо выделанные сшитые вместе овечьи шкуры. Мне было предложено отдельное место немного в стороне от остальных домочадцев, спавших вплотную друг к другу.

Лучина была задута, и наступила полная темнота. Буквально через пару минут наступившую тишину нарушило сосредоточенное сопение хозяина и легкое постанывание его жены. Еще через пять минут они оба, облегченно вздохнув, захрапели.

Я испытывал такой кайф после двух ночевок голым в полусыром мху, что теплая овечья шкура мне казалась верхом блаженства. Глаза уже закрывались, когда я неожиданно обнаружил, что под мышкой появилась чья-то голова, и с удивлением понял, что рядом со мной лежит обнаженной одна из хихикавших девчонок. Она робко полезла рукой к моему органу, затем я услышал ее довольное хмыканье, но даже не успел ничего предпринять самостоятельно, как девушка в прямом смысле взяла инициативу полностью в свои руки. В сей ответственный момент рядом со мной опять кто-то зашевелится – это оказалась вторая девчонка, которая что-то шептала недовольным голосом своей сестре, – она, похоже, злилась, что долго ждет своей очереди. После того как обе молоденькие вепки наконец от меня отстали, я заснул мертвецким сном в несколько секунд.

Утро для меня началось с того, что с меня бесцеремонно стащили овечьи шкуры, исполнявшие функции одеял. Все, похоже, давно встали и занимались делами. Хозяин, которого, как я понял, звали Вейкко, подал мне длинную льняную рубаху с многочисленными дырками. А поверх нее предложил грубый армяк, сшитый из овечьих шкур и воняющий кислым тестом. Армяк был мне по пояс, руки по локоть высовывались из рукавов, а когда я попробовал его запахнуть, раздался подозрительный треск. Ну и ладно, решил я, буду пока ходить нараспашку – все равно лучше, чем голышом. Мы доели холодные остатки репы, запили их кислым до ужаса квасом с краюхой зачерствелого черного хлеба, потом Вейкко поманил меня во двор, я не торопясь замотал ноги выданными мне тряпками и надел лапти собственного производства. Надо сказать, были они ничуть не хуже, чем у членов вепсского семейства. Когда мы вышли на улицу, я увидел, что там нас уже ожидают трое его сыновей, они были такими же мелкими, как отец, только не такими коренастыми. Ну что же, пришла пора отрабатывать еду, одежду и кров. Мы взяли пару топоров и направились в сторону пала, откуда я вчера пришел в их дом. Парни всю дорогу оживленно болтали, бросая на меня ехидные взгляды. По ним было понятно, что мои ночные приключения не остались тайной для окружающих, и похоже, девушки проделали это с благословения родителей.

Дорога не заняла много времени. Когда мы пришли, парни сразу начали сгребать остатки стволов, сучья в кучи и разжигать их заново с помощью тлеющих еще углей. Мне с Вейкко пришлось заниматься более тяжелой работой – корчеванием пней. Мы вначале обрубали корни, а потом на пару, подложив под здоровенную вагу бревно, проверяли корни на крепость. Работа спорилась, потому что я был, наверно, раза в четыре тяжелее и выдирал пни гораздо легче, чем мой хозяин. Вейкко был доволен и пытался мне что-то объяснять.

Зато к концу дня я знал несколько слов вепсского языка, и все они, похоже, были нецензурными.

Когда мы к вечеру пришли к дому, я обнаружил, что небольшое приземистое бревенчатое строение на берегу реки дымится со всех сторон. Дым лез из всех щелей и меньше всего в трубу.

«Неужели баню топят!» – с надеждой подумал я. И действительно обе девушки, сегодня ночью побывавшие у меня под одеялом, суетились у дверей предполагаемой бани. Там же горел еще и костер, из которого они периодически деревянными щипцами доставали небольшие округлые камни и кидали их в ушаты с водой, оттуда раздавалось громкое шипение и поднимались столбы пара, – я еще подивился, как с умом выбраны камни, которые не трескаются от такого издевательства. Мы посидели на крыльце, ожидая, когда протопится каменка и нагреется вода в деревянных ведрах, и вскоре хозяин доброжелательно замахал мне руками, приглашая мыться. Когда я, скинув одежку, залез, согнувшись в три погибели, в мыльню, на полке уже сидели хихикающие девчонки, светясь в полутьме своими белыми прелестями. Тут меня осенило, и я, накинув армяк, выскочил на улицу и, подбежав к ближайшей березе, начал ломать ветки. Поздние, начинающие желтеть листья, конечно, были уже совсем плохими, но все же мне удалось связать удовлетворительный веничек, и с ним я вновь уселся рядом с девушками. Они с недоумением смотрели на веник, а когда я подкинул горячей воды на каменку, завизжали и кинулись на пол. Я же с удовольствием охаживал себя веником со всех сторон, чувствуя, как с меня сползает вся грязь, которую собрал, шляясь трое суток голым по северному лесу. Девчонки постепенно оклемались и вновь уселись рядом со мной, и даже дали похлопать себя веником по всяким соблазнительным местам, когда же я, возбужденный таким зрелищем, захотел большего – мне отказали, показав знаками, что все еще впереди. Потом я лег на скамейку лицом вниз, а одна из девушек, усевшись на меня, яростно терла спину лыковой мочалкой, периодически смачивая ее в горшке с разведенным щелоком. Когда мы, красные и распаренные, отмывшиеся щелоком до скрипа, вышли из темного банного нутра, нам навстречу уже шли давно ожидавшие этого момента оставшиеся члены семейства. После бани я впервые за эти дни почувствовал себя человеком. А наутро все началось заново – тяжелая работа, скудная еда и пни, пни во сне и наяву.

В такой работе прошли две недели, становилось все холоднее, – по-видимому, уже была вторая половина сентября. На будущем огнище мы полностью выкорчевали все пни и бросили всю древесину сохнуть до конца зимы, чтобы весной полностью сжечь высохшие древесные остатки. А на золе, оставшейся после пала, после посева вырастет новая рожь. Пройдет два года – и новый пал пройдет уже в другом месте. И подобный способ земледелия будет в этих местах еще несколько сот лет, пока наконец огнищане не перейдут на более прогрессивные методы земледелия. Я за это время смог выучить несколько десятков слов и мог кое-как общаться, тем более что словарный запас у лесных жителей был не очень большим. Меня, кстати, заинтересовало, почему Вейкко с семьей не живет, как обычно вепсы, в небольшой веси на три-четыре двора, а на отшибе в глубине леса, но задавать такие вопросы я попросту постеснялся.

Начались первые заморозки, реку с берегов уже сковывало льдом. По безыскусному чертежу Вейкко, нарисованному им прутиком на пепле костра, мне стало понятно, что вышел я, оказывается, в своих странствиях на приток Свири, так что до средневековой цивилизации отсюда было совсем недалеко. Хотя, по правде сказать, какой сейчас год, я абсолютно не представлял. И есть ли цивилизация на самом деле. Но железные топоры и ножи в хозяйстве подтверждали, что, по крайней мере, железо эта цивилизация знает. Я втянулся в тяжелую работу и не уставал так сильно, как в первые дни, и теперь часто вечерами задумывался о своей судьбе. Совершенно не хотелось провести всю жизнь в северных лесах, занимаясь убогим сельским хозяйством. Однако мне казалось, что, не зная ни языка, ни обычаев, покидать гостеприимный дом вепсов очень неразумно. Но все равно надо было готовиться к встрече с жестоким миром, лежащим за лесами. И скоро все семейство с удивлением следило за моими упражнениями. Я бегал, прыгал, восстанавливал все навыки, утерянные за много лет кабинетной работы, когда надо было шевелить только мозгами. Мое молодое тело с удовольствием откликалось на тренировки, а растяжку я смог вскоре сделать такую, что довольно легко садился на шпагат. К сожалению, у Вейкко совсем не было оружия, поэтому учиться работать с мечом не получилось. Незаметно за заботами пришла настоящая зима. Вокруг дома засверкали белизной сугробы, еще не разбавленные сернистыми выбросами заводов Северной Европы. Я уже смирился с тем, что зимовать буду с семейством вепсов. Рожь и ячмень были убраны, сено, накошенное на узких лесных прогалинах, ждало вывозки, дров для очага было завались. В общем, живи и радуйся. Однако Вейкко ходил чем-то недовольный и вздрагивал от каждого постороннего шума, а его жена часто показывалась с покрасневшими от слез глазами. Когда стал со своим хилым знанием языка выяснять, в чем дело, я узнал, что Вейкко ушел из деревни несколько лет назад и не платил пошлины Белозерскому князю, считавшемуся хозяином этих мест. А зимой по рекам разъезжают в поисках таких одиночек мытники, которые рады раздеть и разуть любого встречного. И если на них наткнутся этой зимой, что очень даже возможно, семья может оказаться у разбитого корыта.

И действительно, когда установились морозы и снега уже было по пояс, в ворота громко и требовательно застучали. Вейкко отодвинул задвижку на окне, выглянул туда и, спав с лица, побежал ворота откапывать. Примерно через час он с парнями смог открыть их, и во двор на коне въехал толстый тепло одетый бородатый мужик с мечом на поясе. За ним следовал санный обоз из трех саней с возчиками. Мужик кинул поводья Вейкко и молча поднялся в дом. Разговор сразу пошел на повышенных тонах, Вейкко валялся в ногах у мытника, гордо восседавшего на лавке, но тот только давал распоряжения возчикам выгрести одну клеть за другой. Те с шуточками-прибауточками сносили в сани зерно, бочонки с ягодами и грибами. Но постепенно клети пустели, пыл грабителей остыл. Неожиданно мытник показал пальцем на меня и что-то сказал. Говорил он, по-видимому, на древнерусском, но мне все равно ни хрена не было понятно. Я во время всего этого действа сидел на лавке и пытался сам себя успокоить: «Не лезь, Костя, в это дело, это не твои проблемы».

Но все же за три месяца эта семья стала для меня если не родной, то все равно очень близкой, и я еле сдерживался, чтобы не навести порядок. Вейкко перевел мне, что тот требует сказать, чей я человек и почему здесь нахожусь, и что меня сейчас закуют в железо и увезут в Белоозеро на прави́ло. Мне и до этого жутко не нравилось все, что здесь происходило, но сейчас я понял, что надо действовать, иначе будет поздно. Я, пригнувшись, вскочил с лавки, кинулся на обидчика, тот даже не успел схватиться за меч, а только начал тянуть к нему руку, но это было все, что он смог сделать. Мои руки схватили его за воротник и порты, легко подняли и кинули о стену, раздался тупой звук, и мытник безжизненно упал на пол, из-под его головы потекла небольшая струйка крови. Два холопа, вбежав на шум в дом, вытащили мечи и пошли на меня. Когда я глянул на их кривые движения, мне сразу стало спокойней. Легко уйдя от неуклюжего замаха одного, я подбил колено второго, раздался хруст сустава, и парень, упав на пол, завизжал, схватившись за ногу. Без проблем уклонившись от просвистевшего у самого носа меча, я ткнул пальцем в глаз первого нападавшего. Это было все равно что драться с детьми, да они и на самом деле не доставали мне даже до плеча. Через полминуты в доме лежало еще два трупа. Когда я выскочил в дверь, на снегу уже лежал навзничь последний возчик, с торчавшим в спине топором. Рядом стоял Вейкко и мелко крестился дрожащей рукой.

С большим трудом мне удалось уговорить всех заняться неотложными делами. Нужно было сделать так, чтобы никто не догадался, куда исчез санный поезд Белозерского князя. Вейкко расставался с каждой вещью как с родным ребенком, долго ее вертел в руках, чуть ли не обнюхивал, а потом кидал в костер. Пришлось также зарезать коней и сжечь сани, но всю мелочовку и еду скупой хозяин припрятал. Меня после этого события они наконец по-настоящему зауважали, а две девушки, раньше даже не спрашивающие, кто будет сегодня ночевать со мной, предоставили право выбора мне.

Вейкко после случившегося вел себя странно, ходил в задумчивости и все повторял, что мое появление – это непростое событие. И в один прекрасный день он завел разговор, что нам нужно поехать к волхву Яровиду, который живет в неделе пути от него, и сейчас самое время это сделать, пока болота замерзшие и к нему можно проехать. И хотя не всем удается увидеть Яровида, но у такого не боящегося сглаза воина, как я, это получится без труда. Зато волхв точно сможет сказать, зачем я здесь появился.

Собирались мы не один день, а вот проводы были недолги, только обе девушки были грустны, а младшая Айне тихонько шепнула мне на ухо, что у нее будет ребенок и она очень надеется, что это будет мальчик, и такой же большой, как его отец. Я, конечно, прекрасно понимал, зачем родители заставляют своих дочерей спать со мной, и хотя к ним я страстной любовью не проникся, но все равно было грустновато оставлять этот дом, где будет расти моя дочь или сын, которых, скорее всего, я никогда не увижу.

И вот вновь, как совсем недавно, я иду по лесу, но теперь уже вдвоем с Вейкко. Только одеты мы с ним были совсем по-другому: теплые волчьи куртки, на ногах меховые штаны из овчины, унты из собачьих шкур с загнутыми носами, которые очень удобно вставлять в ременные крепления широких лыж, подбитых камусом (шкурой с лосиного бедра). На голове рыжие лисьи малахаи. Лишь в этом походе до меня дошло, что семья вепса не только крестьянская, охота – тоже его стихия. Небольшой лук Вейкко с деревянными стрелами без наконечников ловко сбивал на землю тетеревов, глухарей, которых тут же подбирали две небольшие рыжие лайки. Я несколько раз пытался выстрелить из этого лука, но в цель так ни разу и не попал.

Вечером у костра мы уже вполне свободно разговаривали с ним на бытовые темы, но вот описать ему то место, откуда я пришел, просто не хватало слов, и он меня абсолютно не понимал. Но это его интересовало в последнюю очередь. Гораздо больше Вейкко заинтересовало мое умение драться – он сказал, что никогда не видел такого, даже когда лет пятнадцать назад, еще молодым парнем, бывал в Новгороде. И похоже, он начал считать меня умелым воином, хотя если бы он посмотрел, как я держу меч, это мнение наверняка резко упало бы.

Снег уже был достаточно плотным, и мы спокойно, без труда шли по двадцать – тридцать километров за короткий световой день и скоро вступили на территорию волхва Яровида. Со слов Вейкко, волхв жил здесь уже лет тридцать и завоевал репутацию своеобразного человека. Так, например, он мог просто так вылечить нищую сироту и повернуться спиной к князю. Но трогать его боялись, потому что те, кто специально или по незнанию обижал его, долго не жили и умирали страшной смертью. Все монахи, которые периодически появлялись, чтобы изгнать идолопоклонника, исчезли бесследно и последние годы почти не появлялись в этих местах.

На следующий день к вечеру характер окружающего леса изменился – вместо смешанного прозрачного, в котором было легко и радостно скользить на лыжах, появились высокие ели, застилающие тусклый свет зимнего дня. Откуда-то раздавалось уханье филина. Вейкко извлек из-под ворота куртки деревянный оберег, похоже смазанный кровью, и держал его в руке. Мы шли по такому лесу практически до темноты, когда неожиданно ели разошлись в стороны – на небольшой поляне стоял приземистый дом, из трубы которого курилась тонкая струйка дыма.

Никакого тына не было и в помине.

– Вейкко, а почему у Яровида вокруг дома даже оградки нет?

Тот посмотрел на меня как на умственно отсталого.

– А зачем ему ограда, кто его здесь тронет? С ним никто не связывается. Старики говорили, что когда-то князь Белозерский сюда с воями пошел. Так после пришлось нового князя кликать да воев набирать. Никто не знает, что с ними случилось.

И тут перед нами появился сам Яровид. Даже я со всеми моими навыками не заметил момента, как у нас на пути выросла фигура крепкого длиннобородого старика в хламиде, чем-то напоминающей монашескую рясу, и в теплом лисьем колпаке.

– Ну поздоров будь, вой молодой, чего ходишь, чего пытаешь?

Я, еще не в силах прийти в себя от внезапного появления старика, не мог произнести ни слова. Волхв язвительно улыбнулся:

– Что, язык к губам присох, говорить не можешь?

Я прокашлялся и, с трудом шевеля губами, спросил:

– Что-то не пойму – ты что, по-русски говорить можешь?

– Не знаю, что такое «по-русски», я с тобой по-человечески разговариваю. Ты меня понимаешь, я тебя понимаю. Еще раз спрашиваю – зачем сюда пришел?

– Так вот, Вейкко сказал, что надо идти, мол, помочь мне сможешь.

И я ткнул молчавшего спутника в бок. Тот в ответ на мой толчок мягко упал в снег.

– Эй, ты что с моим другом сделал? – закричал я.

Волхв пожал плечами:

– Проживешь с мое – еще не так научишься.

Он нагнулся и щелкнул пальцами над головой вепса. Тот зашевелился и сел, с недоумением оглядываясь кругом.

– Держи его, сейчас упадет! – закричал Яровид.

Но не успел я нагнуться, как Вейкко захлопал глазами и повалился в ноги Яровиду.

Тот недовольно поморщился и сам поднял мелкого вепса на ноги.

– Проходите в дом, – предложил он. – Посидим, выпьем взвару малинового, поговорим, может, чем и помогу.

В доме у волхва было неожиданно чисто и тепло, когда я с недоумением смотрел по сторонам на большую комнату с настоящей печкой и каменной трубой, меня не оставляло чувство, что эта комната больше всего дома, который мы только что видели. Кроме того, в комнате была еще дверь, которая вела неизвестно куда. Пахло смолой и сухими травами, запах которых вызывал легкую сонливость и покой.

– Садитесь за стол, гости дорогие, в ногах правды нет, – радушно произнес хозяин.

Вейкко, который с самого начала встречи не произнес ни слова, бухнулся на грубую тесаную скамью, которая стояла около почти круглого стола, сделанного из распиленного пополам огромного березового капа, и продолжал поедать глазами Яровида.

Я последовал его примеру и присел на такую же скамейку, размышляя, сколько дней понадобилось волхву, чтобы распилить этот кап. По моему взгляду тот сразу догадался, о чем я думаю.

– Хе-хе, – сказал он довольным голосом, – думаешь, как долго я его пилил. И зря, для такого дела есть у меня работники. Твой приятель небось рассказывал о таких…

Волхв подошел к печке и достал из темного нутра большой глиняный горшок, закрытый деревянной обгоревшей крышкой. Сразу аппетитно запахло.

В горшке оказалась вареная медвежатина. Сначала мы немного стеснялись, но уже через несколько минут при виде еды вепс пришел в себя и показал, как надо расправляться с мясом. Запивали все кислым брусничным морсом и малиновым отваром. Чавканье стояло на всю комнату. Я же ел спокойнее – мне было неудобно перед хозяином, продолжавшим с улыбкой смотреть на меня.

Когда наелись, Вейкко устало отрыгнул, встал и, поклонившись Яровиду, что-то быстро заговорил по-вепсски, так, что я не понял ни слова. Яровид поднялся, подошел и распахнул дверь, за которой оказался сеновал, Вепс отправился туда и, рухнув на ароматное сено, захрапел.

Когда мы остались вдвоем, Яровид нагнулся и вытащил из-под топчана бурдюк, в котором что-то булькало. Он развязал затянутый узел и налил по трети деревянных кружек, оттуда немедленно запахло цветами и ароматом жаркого летнего дня.

«Медовуха, – подумал я, – да какая ядреная…»

– Ну вой, расскажи мне, откель ты тут взялся, чего ищешь, – отхлебнув приличный глоток из кружки, спросил Яровид.

Я, путаясь, начал объяснять. К моему удивлению, волхв меня понимал.

– Во как хитро Макошь твою нить прядет, – сказал он, – слыхал я про таких, как ты. Иногда не зря вы в этот мир приходите. Сегодня буду глядеть – нужен ты этому миру или нет?

– Послушай, Яровид, а если не нужен, что тогда?

– А что тогда – сгинешь ты здесь просто, и все, – спокойно отвечал старик, – а пока иди ты, паря, на сеновал, там шептун этот уже храпит. Утро вечера мудренее. Завтра все тебе и обскажу.

Я, слегка шатаясь после приличной дозы медовухи, отправился на боковую и сразу провалился в сон.

Видел сон очень хороший – в нем обнимал свою последнюю любовницу, страстно целующую меня, и уже устремился к сокровенному, но был разбужен приличным пинком в бок. Мгновенно вскочив, я принял боевую стойку и увидел перед собой огромного седоусого воина, ростом он все-таки уступал мне сантиметров двадцать, но в плечах был в полтора раза шире. Тот стоял и, глядя на меня, довольно усмехался:

– Ну ты, паря, здоров спать, только пинками и разбудишь.

Я озирался в недоумении: вроде бы вчера заснул в сене рядом с активно пускающим во сне ветры Вейкко, а тут было какое-то длинное помещение с рядом топчанов и несколькими узенькими окошками, затянутыми непонятно чем, через широко открытую дверь задувал морозный воздух, выдувая ночную вонь.

– Это что? – озираясь вокруг, спросил я, удивляясь, как легко слетают с моего языка слова древнерусской речи.

– Это? Это место, где из таких увальней, как ты, воинов делают. А за тебя сам Яровид попросил, для него я ужо постараюсь.

И с этими словами он кулаком, одетым в латную рукавицу, ловко ткнул мне под ложечку.

Я, совершенно не ожидавший такой подляны, упал, скрючившись, и широко открытым ртом пытался вдохнуть воздух, который никак не шел в мои легкие.

Горестно покачав головой, старик сказал:

– Чтобы сейчас же был во дворе! – и вышел.

Я потихоньку, кряхтя, поднимался с пола. В голове была сумятица. Проснуться после хорошего ужина в какой-то казарме, сразу получить в поддых, да еще каким-то чудом понимать древнерусский язык и говорить на нем…

«Да, – подумал я, – без магии здесь не обошлось. Что же ты, Костя, так расслабился, специалист по убийствам называется: дожил – простецкие удары пропускаешь».

Когда я, покачиваясь и держась за живот, вышел во двор, меня встретил дружный хохот двух десятков здоровых парней, одетых в кожаные куртки и штаны, на ногах у них были легкие поршни.

– Десять кругов вокруг града! – рявкнул дядька, или кто он там, и толпа понеслась к воротам небольшой крепостицы, в которых хорошо просматривался берег широкой реки. Снег около деревянной крепостной стены оказался хорошо утоптан – было видно, что бегают тут много и долго. Я бежал вместе со всеми по скрипящему снегу, вдыхая свежий морозный воздух, и даже появилось давно забытое ощущение, как в первой молодости. Так же бежал марш-бросок на тридцать километров, и появлялось такое же ощущение бездумья, потому что знаешь: когда достигнешь цели, тебе поставят задачу, и ты включишь свою соображалку и будешь думать, как с меньшими потерями и большей удачей ее выполнить. А пока тебе командуют «беги», бежишь с пустой головой и ни о чем не размышляешь.

Я бежал вместе с моими товарищами, нисколько не отставая, дыхание не сбивалось, и даже захотелось прибавить темпа и прибежать первым. Что я и сделал – обогнал размеренно бежавших парней и чуть ли не на круг обошел их на последних минутах.

– Что, бегать умеешь? – нахмуря брови, сказал наставник. – Это хорошо, убежать сможешь, если что, а вот чтобы догнать – придется тебе еще десять кругов пробежать. А ну тихо! – прикрикнул он на вновь заржавших парней. – Сейчас еще и вы сбегаете.

Я вздохнул и отправился на новую пробежку.

Когда, высунув язык, прибежал во двор казармы, там вовсю шли бои на деревянных мечах. Мне тоже был выдан меч, и напротив меня встал щупловатый паренек, который за пару минут показал, чего я стою в этом деле.

– Стой, стой! – завопил Ратибор, мой мучитель, которого уже несколько раз при мне так назвали. – Все с тобой ясно. Я-то думал, Яровид такого неумеху не пришлет, но, видно, правду сказал: с самого начала надо тебя учить.

Но тут раздался звон колокола – оказывается, к обеду, – и все нестройной толпой отправились в казарму: у всех там уже были и деревянные миски, и ложки, и угрюмая бабка быстро из котла наложила полные миски кулеша. У меня же ничего не было, и я озирался по сторонам, пока Ратибор не ткнул меня носом под топчан, где лежал заплечный мешок. В мешке имелись какие-то припасы, в том числе и миска и ложка, которые тут же пошли у меня в дело. В ходе обеда я пытался переговорить со своими товарищами, но те на контакт не шли и быстро сворачивали разговор, не отвечая на вопросы.

Подошедший Ратибор прояснил ситуацию:

– Они тебя, Костяй, еще долго дичиться будут. Ты ведь не просто так пришел. За тебя сам Яровид просил, привез тебя спящего на волокуше – неделю, сказывал, вез. Сказал, что во сне тебя научил разговаривать по-людски. Этакого дива сроду не слыхивал. Вот смотрю на тебя и думаю: че в тебе такого? Ну дубина здоровенная, и все, ни умений воинских, ни ухваток.

– Это как это ухваток никаких? А давай, Ратибор, на ножах с тобой сразимся, – обиделся я.

– Хо-хо, да ты обидчивый, а ведь на сердитых воду возят, – засмеялся Ратибор. – Хорошо, может, чем и удивишь старого вояку. Вот часок передохнем – и покажешь свою удаль молодецкую.

– Ратибор, уж раз начали разговор, то хоть объясни: где я нахожусь, что это за место?

Тот выпучил на меня глаза:

– Да что же, тебе Яровид даже не сказал, куда отправил?

– Ратибор, ты лаптем тоже не прикидывайся – сам, наверно, видел, как я здесь очутился.

Старик улыбнулся себе в усы:

– Да, велик волхв Яровид. Наши монаси в бессильной злобе на него ходят, а сделать не могут ничего. А сейчас ты в Аладъёки находишься, только не в самой крепости, а в малой крепостице для новиков. Чтобы пока они сноровку военную получают, никто их до смерти не довел, а то народ разный у нас бродит.

Я слушал и прикидывал: Аладъеки – это что же, Старая Ладога? А река, наверно, Волхов.

– Ратибор, а год-то ныне какой?

Тот опять с удивлением посмотрел на меня:

– И где тебя такого Яровид откопал? Говоришь как каши в рот набрал, меч держишь как пастух, и даже годины не знаешь. А ныне – год от сотворения мира шесть тысяч шестьсот двадцать четвертый.

Вновь я сидел и соображал, где-то в уголке моей памяти оставалось, что надо отнимать то ли пять тысяч пятьсот пятьдесят, то ли пять тысяч пятьсот лет, чтобы перевести эту дату в современное летосчисление. Но в любом случае забросил меня Яровид далековато.

Небольшой перерыв после обеда я потратил на разборку своего мешка, который, как я понимал, был подарком Яровида. Ничего особенного там не было. Смена одежды из хорошо выделанной кожи, а на самом верху лежал амулет – серебряная фигурка женщины на волосяном шнурке. Когда взял его в руки, я неожиданно для себя решительным движением надел его на шею и спрятал под кожаную рубашку. В этот момент меня как будто тряхнул слабый удар электричества, тело окатило ледяной волной, и через секунду все прошло. Под сменой одежды лежал нож. Я медленно вытащил его из ножен. Да, это был Нож – не нож в понимании моих современников, а нож, которым можно делать все – от убийства и выстругивания свистка до рубки дров. Яровид как знал, что у меня уже сегодня будет испытание. Я взялся за рукоятку и проверил баланс. И нож слился с моей рукой, как будто являлся ее продолжением. Я вскочил с топчана и махнул ножом перед собой, проверяя дистанцию и вспоминая давно забытые в суете жизни навыки ножевого боя. Молодое тело упруго отзывалось на команды, и мои движения все убыстрялись.

– Ого! – послышался сзади возглас Ратибора. – Ты что-то действительно можешь!

И вот мы с Ратибором стоим друг напротив друга, а вокруг нас возбужденные новики рассуждают, за сколько ударов сердца я буду повержен.

Но Ратибор в этом уже так не уверен. Я стою перед ним в своей любимой стойке. Даже пригнувшись, я смотрю прямо ему в глаза, моя правая рука, держащая нож прямым хватом, находится в районе бедра, а левой я могу, используя разницу в длине рук, имитировать удары в голову. Ратибор, наверно, давно уже не пользовался ножом в бою, и, несмотря на попытки спрятать руку с ножом, она все равно идет у него вперед, как будто он хочет нанести мечом рубящий удар. Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза, как бы проверяя противника на слабину. И затем я бросаюсь вперед, отбиваю локтем левой руки его неосторожно вытянутую руку с ножом и продолжаю движение раскрытой ладонью к его глазам. Ратибор непроизвольно отшатывается, и в этот момент моя правая рука с ножом вылетает от бедра и упирается ему в левое подреберье.

Новики вокруг разочарованно загудели, послышалось звяканье мелких монеток, – видимо, кто-то все-таки рискнул поставить на меня медяк.

Ратибор между тем нисколько не расстроился.

– Это так, забава для детей, – объяснил он. – Главное, что ты не трус оказался, – ведь я больше это проверял. А теперь все развлечения закончились, все за работу.

Потянулись дни, наполненные упражнениями, бегом, наш наставник особо нас не жалел и давал все по максимуму. И вскоре я почувствовал изменения в себе, меч и щит перестали быть лишними предметами у меня в руках, а с моим соперником, который размазал меня в первой схватке, я уже сражался на равных. Единственное, что огорчало Ратибора, – не получалось у меня биться в строю. Все-таки разница в росте была настолько велика, что парни рядом со мной выглядели как дети и инстинктивно увеличивали дистанцию, когда я начинал работать оружием, и разрывали этим строй. Да к тому же стали они побаиваться меня в оружейных схватках, и теперь Ратибор был вынужден лично заниматься со мной, чему я был только рад, потому что многому мог научиться у этого воина, прошедшего огонь и воду. Я же теперь кроме работы с оружием этого века пытался восстановить все мои навыки, которые мне были необходимы когда-то.

Нынешний вечер ничем не отличался от всех остальных, однако легла на сердце какая-то тоска и печаль. Новики еще переговаривались о чем-то, вспоминая беззаботную жизнь в деревне, а я лег на топчан и закрыл глаза. Наверно, я заснул, потому что неожиданно перед моими глазами возникло встревоженное лицо Яровида, и он прошептал:

– Костяй, просыпайся, только тихо.

Я, не пошевелившись, приоткрыл глаза. В почти полной темноте, чуть-чуть просветленной лучами луны, проходящими через замерзший бычий пузырь в окошке, было видно какое-то шевеление. Я, стараясь не двигаться, нащупал рукой свой нож, лежащий под подстилкой топчана с правой стороны, и крепко сжал рукоятку. Слева, где спал мой пока единственный приятель Ефимка, который смог преодолеть страх перед посланцем Яровида, послышался небольшой шум, а потом на пол стала капать жидкость.

«Перерезали горло», – пронеслось в голове. И тут надо мной наклонилась бородатая голова в шлеме, пахнущая рыбьим жиром, и я со всей силы вогнал ей нож прямо в приоткрытый рот, труп убийцы молча мягко упал на меня, я, как мог, старался принять его тише, но это плохо получилось, и с другой стороны послышалась приглушенная финская речь.

Я нырнул между топчанами и резким взмахом ножа ударил туда, где, по моим предположениям, находилась нога второго душегуба, – попал я удачно и сразу перерезал сухожилие. Раздался громкий крик, и тяжелое тело упало рядом. Этот крик разбудил всех оставшихся в живых, и в помещении началась жуткая давка. Распахнулись двери, и внутрь кинули горящий факел. Где-то ударили в набат. Раздались крики:

– Сумь! Сумь войной пришла! Новиков всех перерезали!

Я быстро оделся, кашляя от дыма, разъедающего глаза и горло, и, надев свой сидор за плечи и схватив в одну руку нож, в другую меч, выскочил на улицу, по пути расшвыривая всех, как котят. Выскочив из освещенного горящим факелом помещения, я почти ничего не видел и только чудом увернулся от свистнувшего рядом меча. Ткнув противника ножом в печень, я скользнул за него и попытался сориентироваться в происходящем. А дела были не ахти. Почти весь двор крепостицы заполнился здоровыми бородатыми суомалайненами, дорубавшими нашу молодежь, и только в дальнем углу, где в каморке жил Ратибор, слышалась ругань и удары мечей.

Крикнув во весь голос:

– Ратибор, я иду к тебе! – я ринулся в ту сторону.

Здоровая для наших ребят сумь была для меня сравнима почти с подростками, и разлетались они в стороны, словно кегли. Когда я уже приближался к нему, Ратибор что-то крикнул мне, я не понял и продолжал пробиваться к нему. Когда я был почти рядом с ним, он опять крикнул:

– Придурок, где кольчуга? Или берсерком себя возомнил?! – и ловко метнул нож мне за спину. Обернувшись, я увидел финна с арбалетом в руках, который медленно падал вперед прямо на свое оружие.

Ратибор крикнул мне:

– Прикрывай спину, сейчас пойдем косить! – и, выхватив второй меч и работая двумя мечами, устремился вперед. Я в меру своих сил старался уберечь его от ударов с флангов, и пока мы обходили двор, остатки новиков становились справа и слева от меня, и с Ратибором на острие атаки мы вырвались из крепости, чуть не ставшей нашей ловушкой.

За нами, в общем, никто не гнался. В крепости начался пожар, и финны стремились как можно больше набрать добра, пока все оно не превратилось в пепел. Мы остановились сразу, как только вошли в лес и скрылись за большими елями. Нас было всего семь человек. У большинства мелкие поверхностные раны и синяки. Я, к своему удивлению, не получил ни царапины. Но новики таращились на меня в ужасе, пока Ратибор не предложил мне вытереть лицо снегом. Оказывается, все оно было покрыто кровью, вытекшей из зарезанного мной ночного татя.

Мы молча смотрели, как усиливается пожар, и скоро из ворот потянулась вереница свеев, нагруженных добром. Из-под высокого берега показался санный обоз, и они со смехом и шуточками начали скидывать добычу на сани.

В свете луны мы хорошо видели, как все было погружено и пеший отряд быстрым шагом направился в сторону Аладъеки, а обоз пока оставался на месте.

Ратибор даже затаил дыхание, подсчитывая количество обозников:

– Вот гады, нас даже за людей не считают, думают, мы уже к Аладъеки подбегаем. А мы сейчас этот обоз и прихватим. Вот смотрите, там десять саней, остальные уже ушли с главными силами. Значит, десять возчиков, раненых, по-моему, они дорезали, никого в сани не принесли. Эх, Ефимку кончили, хороший лучник был. Ну ничего, и мы не лыком шиты. Давайте, ребята, за мной.

И мы тихо, как могли, начали спускаться с высокого берега к Волхову.

Санный след ушедшего вперед другого обоза был хорошо виден, и мы бежали по нему за Ратибором, а когда он резко остановился, мы в горячке налетели на него.

– Стойте! Здесь их перенимать будем.

Место действительно было хорошим – Волхов делал крутой изгиб, и нависшие над берегом ели при повороте скрывали идущие впереди сани.

– Так, первых всех режем, с последним надо поговорить, – скомандовал Ратибор.

Укрывшись за елками, мы молча ждали. Уже начало светать, когда мы услышали скрип упряжи и негромкие голоса возчиков. Сидящий на первых санях напевал нехитрый мотивчик.

Услышав эту песню, Ратибор тихо выругался:

– Костяй, сможешь это напеть, когда я кончу сего певуна?

– Я попробую, может, получится?

– Надо, чтобы получилось!

И действительно, когда первые сани повернули за ели, мы с Ратибором одновременно прыгнули в них, и Ратибор одним взмахом ножа перехватил глотку пожилого финна и спрыгнул, а я, схватив вожжи, продолжая напевать этот мотив, повел сани к берегу. Сзади меня слышались негромкие звуки, и наконец раздался чей-то истошный крик, – видимо, один из новиков с первого раза не смог зарезать своего врага.

Когда я обернулся, позади меня стояли восемь саней. В последних Ратибор держал за шкирку молодого парня, а десятые, сделав крутой поворот по речному льду, быстро удалялись в обратную сторону.

Когда я спросил, почему бы нам не догнать и эти, Ратибор махнул рукой:

– Пущай едет, далеко все равно не уйдет. А у нас сейчас дела поважней. Надо будет разузнать, что за гости такие к нам пожаловали. Эй, ребятки! Давайте костер быстро запалите!

Через двадцать минут у нас горел хороший костерок, на котором грелся докрасна нож, отобранный у последнего возчика. Тот сидел связанный у дерева и насмешливо глядел на нас.

– Смотри-смотри, – пробурчал Ратибор. – Сколько таких смотрело, а потом как соловьи заливались.

Но пытать парня не пришлось. Когда желто-красный кончик ножа остановился у его глаза, который держал раскрытым один из новиков, возчик действительно запел как соловей, а один из наших новиков неплохо понимал по-фински и переводил.

А ничего интересного он и не рассказал. Это не была война, как подумал Ратибор. Еще осенью шведские купцы узнали, что в Аладъеки будет строиться новая каменная крепость. Новгородский посадник Павел, предчувствуя неприятности, решил сделать город неприступным. И старая деревянная крепость уже разбиралась. Никто не рассчитывал, что финское племя сумь зимой потащится через Ладогу, узнав, что город беззащитен, рискуя своими жизнями, чтобы неизвестно что получить в результате. Ведь зимой торговли почти не было. Сам возчик тоже был еще тот прохиндей, но ему не повезло – во время перехода он повредил ногу, и его посадили в обоз. Возглавлял всю эту шайку из примерно ста пятидесяти человек мелкий вождь, имени которого мы так и не поняли: парень от страха так заикался и хрипел, что понять его было временами трудно. Нашей крепостицы они сначала даже не заметили, но потом решили все-таки захватить. Им удалось снять часовых и начать тихо убивать новиков, но потом дело не заладилось. Потеряли они на этом около десяти человек. Но полученный результат таких потерь не оправдал.

Допросив возчика, Ратибор вытащил свой нож и спокойно, как будто это буханка хлеба, его прирезал.

– В другой бы раз в холопы продали, а сейчас недосуг с ним возиться, – коротко объяснил он нам.

Выбросив тело за ближайшие деревья, мы начали генеральный шмон по всем саням. Особо ценного там ничего не было, в основном одежда, продукты. Оружия, которое нам было так необходимо, не нашлось совсем.

Быстро перекусив обнаруженными в санях припасами, мы уселись в них и с комфортом отправились в сторону города, до которого было всего несколько километров.

Когда спереди стали доноситься звуки боя, Ратибор скомандовал завести обоз в лес и замаскировать. После этого мы стали выдвигаться к городку.

Похоже, у наших соседей по озеру Нево штурм Аладъеки не задался. Старая крепость была еще практически цела, и ее защитники успешно лили кипяток и горячую смолу на немногочисленных финнов, штурмующих крепостные стены.

Ратибор, глядя на такое дело, даже просветлел лицом:

– Эх, засады на обратном пути у нас нет. Всех бы там положили.

В это время в нашу сторону со стороны городка быстро направились сани, запряженные тройкой лошадей.

– Веревку через дорогу натянуть, быстро! – скомандовал Ратибор.

И через несколько минут, подсеченные веревкой, кони валялись в снегу, а из перевернутых саней с руганью выбирались два финна. Двумя ударами наш наставник положил обоих. Но там еще кто-то шевелился. Когда начали разбирать рухлядь, накиданную в сани, мы обнаружили женщину, завернутую в медвежью шкуру. Когда развернули ее – в утреннем свете увидели молодую девушку, испуганно глядящую на нас:

– Евдокия, ты как сюда попала? – воскликнул Ратибор.

– Ой, дядька Ратибор! – обрадованно ответила девица. – Так отец, когда все началось, думал – сумь войной пошла, решил меня отправить в Новгород, а эти уроды нас на выезде перехватили. Допытались, что я дочь посадника, и решили увезти. Потом, наверно, выкуп требовать хотели. Слава Господу, вы навстречу попали.

И она любопытным взглядом посмотрела на нас. Когда запрокинула голову, чтобы взглянуть на меня, в ее восхищенных глазах мелькнула искра интереса.

– Дядька Ратибор, а кто этот вой? Я таких здоровых у нас не припомню…

– А вот это, Дуня, не твоего ума дело, – кратко ответствовал наставник.

«Эх, Ратибор, в битве ты, конечно, опытен, а вот так отвечать девушке – только разжечь ее любопытство. Теперь от новиков не отстанет, пока всей подноготной не выпытает», – подумал я.

Между тем битва у стен Аладъеки заканчивалась. Незадачливые грабители нестройной толпой устремились к реке, по которой они еще ночью шли в надежде на хорошую добычу. Ратибор с сомнением посмотрел на нас и махнул рукой.

– Нет. Не пойдем, и так не знаю, каким чудом выбрались из заварухи, ничего еще не умеете. Пусть дружина дело заканчивает, если догонит, – высказал он свое мнение. – А мы еще немного подождем и поедем, благословясь, в город. Думаю, посадник нас за свою дочь отблагодарит.

Пока любопытная Дуня расспрашивала новиков обо мне, а те краснели и бледнели перед дочерью посадника, Ратибор отвел меня в сторону, лицо его стало озабоченным:

– Костяй, у тебя, я видел, крестик на шее висит, правда с оберегом, но ведь тебя Яровид прислал, а он вере нашей древней предан. Я думал до весны тебя подучить, а дальше Яровид решит, – а вишь, как получилось. Придется тебе теперь в дружину городскую идти. Так ты смотри, чтобы про Яровида там молчал.

– Ратибор, так ведь Евдокия уже, наверно, все у наших парней выпытала, они все знают.

– Что они знают – ничего! Скажи, Яровид тебя в лесу больного нашел, память ты потерял, только имя и помнил. А имя-то у тебя кесарское, простых-то так не называют. Император ромейский так звался. Ты главное – креститься не забывай и в церковь, как все, ходи, молитвы-то хоть знаешь?

Еще бы, молитвы я знал. Когда побегаешь два десятка лет по горам и пустыням за моджахедами и от них, посидишь без воды неделю в обрушившейся пещере – выучишь все молитвы, потому что есть ситуации, когда надеяться больше не на что.

– Знаешь – и хорошо. На исповедь не забывай ходить. Тебе легче: раз ничего не помнишь – то и грехов пока нет. – И развеселившийся Ратибор подмигнул мне.

«Похоже, мой наставник не очень усерден в вере Христа, – подумал я. – Видно, долгое общение с Яровидом дает себя знать».

Наш обоз из девяти саней, въезжающий в Аладъеки, особого внимания не привлек. Все были заняты ликвидацией последствий налета финнов. Еще кое-где догорали пожары, и люди поливали дома и забрасывали их снегом, чтобы не дать загореться окружающим постройкам. Специальные команды собирали трупы местных жителей и отдельно бандитов, которые, как я понял, просто сожгут. Но когда мы подъехали к дому посадника, у высоких ворот стояла охрана. Однако суровое выражение лица старшего исчезло, когда он увидел Ратибора.

– Дядька, ты живой! Я-то, грешным делом, когда с вашей крепостцы прибежали, думал, все, пропал Ратибор. А ты еще и дуван взял! А что там у тебя за девица сидит? Не возил бы ты ее сейчас во двор. Посадник лютует: дочка у него пропала.

– А ты, Ратша, посмотри получше-то, кого я привез.

– Быть не может, Евдокия! Ну Ратибор, и всегда ты успеешь на глаза попасть! Давайте проезжайте, сейчас посадника-то обрадуем. А он уже считает, сколько гривен отдать выкупом придется.

Когда мы всей толпой заехали в ворота, даже широкий двор посадника показался маленьким. Встревоженный шумом, сам посадник, дородный высокий мужчина в собольей шубе, вышел на крыльцо. Наша Дуня тут же кинулась к нему на шею с радостным криком. Смурное лицо посадника осветилось:

– Ты, что ли, Ратибор, мне такую радость доставил? Совсем я у тебя в долгу. Эй, кто-нибудь, быстро чашу меда славному вою да всем его помощникам! Ратибор, а что это у тебя за детина такой? Я эдакого и не видывал никогда.

Тут Евдокия прильнула к его уху и что-то быстро заговорила. Лицо Павла опять потемнело, но он на Дунины слова ничего не сказал.

– Ратибор, пройдем в терем, поговорим, я смотрю, ты большую добычу взял. Все выкупаю.

Пока Ратибор с Павлом обсуждали какие-то проблемы, новиков уже растащили по слушателям и с оханьем и аханьем реагировали на их рассказы.

Между тем в тереме шел серьезный разговор, касающийся меня.

– Так что же, Ратибор, ты опять с Яровидом снюхался, учеников от него берешь?

– Так, посадник, ты сам рассуди, вот если к тебе сейчас сам Яровид явится и попросит чего – что ты сделаешь?

– Свят-свят, боже сохрани, ты, Ратибор, скажешь тоже.

– То-то и оно, никуда мы не денемся, все, что он скажет, сделаем. Сам знаешь, что с теми было, кто против него шел. Вот и меня попросил он отрока, которого в лесу нашел и от смерти неминучей спас, боевому делу подучить. Память потерял болезный, кроме крещеного имени Константин, ничего не помнит.

– Константин, говоришь? – Посадник остро взглянул на Ратибора. – Это где же его крестили, не в Царьграде ли?

– Этого мне Яровид не говорил. А парень старательный и учится быстро, думаю, в твоей дружине лишним не будет. Есть у него хватка воинская.

– Вот и интересно, откуда у него замашки военные, – задумчиво протянул посадник. – Очень непонятное дело, и Яровид так просто ничего не делает. А ты заметил, на кого этот Константин похож?

– Ну заметил, так что теперь, мало ли на кого похожим можно быть. А может, и помстилось нам. Давно ведь мы того князя видели.

– Да ладно, помстилось так помстилось, пусть в дружину идет, тем более что ты поручился.

Началась моя жизнь в дружине посадника. Мои товарищи по учебе также были здесь. Не очень понятное отношение ко мне вскоре, после нескольких хороших попоек, быстро улучшилось. Тем более что я вовсю пользовался советом Ратибора и к месту и не к месту осенял себя крестным знамением. Аккуратно ходил в церковь и на исповедь, где на все вопросы попа Василия о грехах только и отвечал:

– Грешен, батюшка, грешен, вчера опять молодуха какая-то приснилась, так ее только прижал – и сон кончился, да вот с Митяем и Прошкой опять вчера меду упились.

А на его вопросы по поводу Яровида отвечал, что и не помню почти ничего, только как около меня кто-то ходил, а память так и не возвращается.

Пришла весна, тихо прошел ледоход по Волхову, и вскоре в наш городок начали прибывать первые купеческие лодьи – кто с юга, пройдя из Днепра по волокам в Ильмень, а кто, наоборот, из Балтийского моря. Со Свири также спускались лодки вепсов и карелов, везущие железо, рыбу и пушнину. Купеческие дворы, которые остались целыми после зимнего нападения, уже были оживленными и полными различного люда, а те, которые сгорели, срочно восстанавливались плотницкими артелями из Новгорода.

И скоро нам стало уже не до питья медов. Множество гостей во граде – много и проблем. Приходилось ходить по харчевням, открывшимся с приходом купцов, и разнимать не в меру драчливых конкурентов или просто лихих людей.

Посадник внимательно наблюдал за мной, и как я ни старался скрыть своих навыков, командирство из меня так и перло, и вскоре я, при всех своих не очень хороших данных с оружием, стал десятником. Надо сказать, мои подчиненные быстро просекли, что со мной им гораздо лучше, потому что, как правило, только один мой вид в боевом облачении прекращал начинающиеся разборки. Недавние враги, боязливо косясь на мрачного меня, упирающегося шишаком шлема в потолок, быстро разбегались в разные стороны. Но иногда, – наоборот, мой вид вызывал у особо мощных индивидуумов желание подраться, – вот таких мы быстро упаковывали и доставляли в холодную, а эта комната полностью оправдывала свое название, потому что была пристроена рядом с посадским ледником, в котором хранились продукты. И пребывание в этой комнатушке очень быстро приводило в себя самые горячие головы.

Шло время, от Яровида не было ни слуху ни духу, и я начинал думать, что пора устраиваться в этом мире основательней. Мои боевые навыки росли, опытные дружинники с удовольствием занимались со мной, но большинство из них были слишком мелковаты, один только Ратибор мог выдержать мои тяжелые удары учебным оружием.

Отношения с посадником были неплохими, и я рассчитывал, что с его поддержкой могу неплохо устроиться в здешней жизни.

Но все, как всегда, испортила женщина. Дочь посадника стала появляться везде, где только можно, чтобы лишь увидеть меня. Когда это началось, мои подчиненные частенько проходились по этому поводу, намекая, что вскоре у меня будет богатый тесть, но постепенно всем стало не до смеха. И даже Ратибор потихоньку предупредил меня, чтобы я вел себя осторожней. Да я и сам все понимал: зачем посаднику, занимающему немалое положение в Новгороде, в зятьях безродный бродяга без гроша за душой, хоть и здоровый, как лось?

А Евдокия между тем не унималась, и, похоже, Павлу об этом стало известно, потому что он стал косовато поглядывать в мою сторону. Пришлось обратиться к нему и прямо высказать свое мнение о ситуации – мол, в зятья не рвусь, свое место знаю, а вот уехать на время куда-нибудь было бы неплохо, ведь правильно говорят: с глаз долой – из сердца вон.

Посадник, довольный таким правильным осознанием мною своего места, быстро договорился с киевским купцом Никандром, чтобы тот взял меня в охрану на обратную дорогу. Озадаченному купцу он прямо сообщил причину, по которой просит за меня, тот долго смеялся и перестал, только увидев, что Павел скоро схватится за меч. Но согласился взять меня без долгих уговоров. Так как я в качестве знатока опасных мест, волоков и всего прочего ничего собой не представлял, наняли меня обычным рядовым охранником, но восхищенный моими габаритами купец надбавил мне на одну ре́зану больше остальных.

Сборы не представляли трудностей, так как все, что у меня было, я носил с собой. Одежда и доспехи были свои, купленные на деньги, полученные от продажи взятого зимой хабара.

Лодья у купца была не очень большой – метров двенадцать в длину и пять в ширину. Трюмные помещения были забиты товарами, купленными в Аладъеки, сам купец ютился в крохотной каютке на корме. Ну а экипаж и охрана по-простому расположились на палубе, где имелся только навес для укрытия на случай дождя.

Насколько я понял, путешествие предстояло не очень опасное, по крайней мере, перед отправкой все мои попутчики были веселы, и никакой тревоги на их лицах я не замечал. Стояло знойное лето, ветра почти не было, поэтому весь экипаж сидел за веслами, выгребая против течения Волхова. Я тоже взялся за рукоятку и под удивленными взглядами товарищей один выгребал огромным веслом. Уже смеркалось, когда мы остановились на стоянку. Пока наш кашевар готовил поесть, наш старший Егорий, потрепанный жизнью воин со шрамами на лице, быстро осмотрел место стоянки и распределил очередь в охрану. Мне, как всегда, досталось самое нелюбимое время в последней трети ночи, когда вечернее тепло уже исчезает, становится зябко и сыро и хочется забиться в тепло и спать. Я завернулся в войлок и, сев на пригорок подальше от потухшего костра, досидел на нем до рассвета, прислушиваясь к тихому шуму леса и плеску волн. Утром же с удовольствием первым выпил горячего сбитня, приготовленного проснувшимся кашеваром, и завалился спать, пока меня не пихнули в бок садиться за еду.

Волхов мы прошли без приключений, изредка останавливаясь в редких деревнях прикупить свежей дичи и рыбы. В Ильмене задул ровный северяк, и мы с удовольствием шли под парусом, отдыхая от весел. Но в устье Ловати ветер опять стих – и вновь весла и весла. Мужики смотрели на меня с уважением: ведь я один крутил весло, которым гребли два человека. Зато мои старания были отмечены и кашеваром Ильей, который отвешивал мне в деревянную плошку двойную порцию кулеша или рыбы.

– Не, Костяй, – говорил он. – Ты точно из нурманнской породы, правда, я и у них таких здоровяков не видал.

На волоках Никандр торговался с мужиками до последней ве́верицы, хотя все знали точную цену каждого волока. На мое сказанное вскользь замечание, что зря только время теряем, он с усмешкой произнес:

– Не понимаешь ты ничего. Да если я торговаться не буду – какой же я гость торговый? Да я сам себя уважать не стану.

Опять мы медленно, на веслах поднимались вверх по Западной Двине, и я уже с надеждой ждал, когда же мы пойдем вниз по Днепру, не трогая этих весел, отполированных до блеска нашими мозолистыми руками.

Вечерами после ужина нас развлекал Егорий своими рассказами о службе в княжеской дружине, о сражениях с печенегами и половцами. Я упросил его научить меня работе с кистенем, которым он владел как фокусник, и мы по утрам развлекали своих товарищей, скача в доспехах по мокрой от росы траве и дико крича при удачных ударах. Незаметно прошло плавание по Двине – и вот опять волок, и наконец наша лодья плюхнулась с катков в воду Днепра, и теперь уже можно было идти под парусом вниз по течению, а веслами пользоваться только для маневров.

Я лежал на сухой траве и смотрел в ночное небо будущей независимой Украины. До Киева оставалось два дневных перехода. Для звезд девятьсот лет было ничто, и, глядя туда, можно было подумать, что я лежу в своем времени и в своей молодости. Как и тогда, громко трещали цикады, звездный купол неба в разных направлениях чертили сгорающие метеориты. Круглая луна огромным диском нависала надо мной. Сегодня мне попала третья стража, и все мои спутники, завернувшись в потрепанные половецкие кошмы, крепко спали. Костер, в который я больше не подкидывал хвороста, уже догорел, и только угли светились тусклым багровым отблеском. Неожиданно до меня донеслось еле слышное, сразу оборвавшееся ржание лошади. И почти тут же из темнеющего леса пришел запах немытого тела и перепревшей кожи. Адреналин ударил в голову мгновенно. Я был вновь бодр и свеж, как будто это не меня долю секунды назад клонило в сон. Мне повезло улечься в небольшой ложбинке, как раз по направлению вероятного приближения степняков. Поэтому, тихо повернувшись на живот, я надел ременную петлю кистеня на правую руку и, почти не дыша, ждал. Шорох травы становился все громче, и когда непокрытая бритая голова степняка показалась из ковыля, мой кистень с чмокающим звуком ударил его в висок. В ночной тишине этот звук показался мне громче выстрела, я затаился, но все было спокойно. Лазутчик, видимо, был один. Когда я подполз к убитому, тот лежал, уткнувшись носом в землю. В момент смерти он обмочился, и я попал коленом в эту лужу. Чертыхаясь про себя, быстро охлопал свою жертву и, забрав саблю и увесистый кошель, висевший на поясе, пополз к костру.

Когда я слегка тронул Егория за плечо, тот сразу все понял.

– Кто? – еле слышно спросил он.

– Не знаю, по виду вроде степняки, вот видишь, сабля какая.

Мы принялись тихонько будить своих товарищей. Костер к этому времени совсем потух, и почти ничего не было видно. Все быстро собрались, и наша лодья уже отходила, когда с высокого берега донеслись вопли и конский топот, и на фоне светлеющего востока были видны силуэты всадников. Они подоспели к воде, когда мы были почти на середине Днепра и закрылись щитами от возможного обстрела.

Один из половцев заехал в воду почти по грудь коню и закричал:

– Купец, я знаю, кто ты, между нами кровь моего сына, теперь, пока я не вырежу вас всех, не успокоюсь! Это я вам говорю – Джурай-хан!

Когда я вопросительно повернул голову в сторону Егория, тот пренебрежительно махнул рукой:

– Не бери в голову, в степи таких ханов на каждом кургане по штуке, а обещают они всегда много. Этот еще просто зарезать грозился. А вот что они тут делали? Странно, что-то высоко они по Днепру поднялись, надо будет в Киеве воеводу известить.

Днем, когда мы, голодные и невыспавшиеся, ходко шли вниз по течению, по берегу, поднимая тучи пыли, проскакал конный отряд.

– Ага, – удовлетворенно сказал Егорий. – Не надо и воеводу извещать: уже все и так знают. – И громко крикнул: – Давай правь к берегу, кашеварить будем.

После обеда все окружили меня и разглядывали мой трофей. Сабля была, конечно, класс, серо-голубой клинок с разводами, изящные кожаные ножны, рукоятка, обтянутая кожаным шнуром и заканчивающаяся навершием в виде головы льва с открытой пастью, в которой сидел большой сапфир.

Никандр уставился на саблю с открытым ртом.

– Продай! – выдохнул он.

Егорий за его спиной усмехнулся и покачал головой:

– Нет, Никандрё, ты уж извиняй, но такая добыча не продается.

Купец попытался набавлять цену, но я был непреклонен. Про кошель с золотыми монетами вообще благоразумно промолчал. Но эта сабля и золото наводили на нехорошие мысли – наверняка не у каждого «хана с кургана» есть подобные драгоценности. Как бы не пришлось потом расплачиваться за такую удачу.

Егорий потом подошел ко мне:

– Ох, не знаю, правильно ли тебе посоветовал, оно, конечно, такая сабля хорошего дома в Киеве стоит вместе с холопами, но каждый, у кого сила есть, захочет ее у тебя отнять, не получится простому вою такой драгоценностью владеть. Так что или прячь ее куда, или в воеводы выходи, тогда и носить будешь.

Я поспешил последовать совету Егория и замотал саблю так, что она напоминала грязную палку с болтающимися обрывками кожи. Завтра мы прибывали в Киев, и мне надо было думать, чем заняться и как устраиваться в жизни. Хотя понятно, что быть мне по-любому воином. Вечером на стоянке мы долго перетирали эту тему с моим старшим, с которым здорово подружились за время пути, – он, видимо, инстинктивно чувствовал во мне опытного вояку, несмотря на мою внешнюю молодость.

– Слушай, Костяй, чего тебе в дружину идти, я вижу, ты вой самостоятельный, сейчас у нас торговых гостей из Царьграда полно, они любят наших дружинников в охрану брать: здесь мы все знаем – им удобно, а там, в Царьграде, наоборот, никого и ничего не знаем, им тоже удобно – перекупить нас труднее. Вот как придем в Киев, так этим делом и займемся. Да вот вчера с лодьи встречной крикнули, что князь наш Владимир Мономах силу великую собирает ромеев воевать. И хоть царьградских купцов трогать князь не даст, но они все сейчас домой засобираются, так что на охрану и цена вырастет.

На следующий день к вечеру мы подошли к Киеву. Да, после всех деревень и мелких городков, обнесенных невысокими деревянными стенами, красивый город с золотым куполом Софийского собора выглядел на закате прекрасным призраком будущего. Было до слез жаль, что пройдет всего сто с небольшим лет, и эта красота окажется разрушена. Тумены хана Батыя сожгут все.

На следующий день, получив за работу расчет, я с Егорием, которого, казалось, знал весь Киев, прошел на торг, где тот быстро нашел мне нанимателя. Пожилой грек Стратигопулос отправлялся завтра вместе с несколькими купцами в Константинополь. Услышав мою коверканую греческую речь (спасибо Яровиду), мое имя, а главное – мои габариты, Стратигопулос, после небольшой беседы, взял меня на время плавания до Константинополя, ну а там как получится. Благодаря Егорию мой найм оплачивался довольно неплохо для такого неопытного воина, каким я пока еще считал себя. Но говорить об этом купцу, конечно, не собирался. Я обнялся с Егорием, пожелал ему удачи и пошел с купцом на постоялый двор, где тот остановился. Там меня познакомили с остальными охранниками. Надо сказать, что по большей части это был самый настоящий сброд, хотя командир охраны, как с гордостью сказал мне Стратигопулос, был когда-то целым лохагосом, хотя для меня это был все равно темный лес – что лохагос, что просто лох. А когда я спросил купца, почему у него такая фамилия, тот ответил, что, по-видимому, его давний предок был прежде стратигом.

С бывшим лохагосом Ираклием мы быстро сошлись, и я выяснил, что, оказывается, Ираклий действительно командовал лохом, который представлял собой отряд пехотинцев из нескольких десятков человек. Но после ранения ноги не смог продолжать службу и устроился начальником охраны у навикулария Стратигопулоса. По поводу лоха я посмеялся про себя и попытался сопоставить лоха двадцать первого и «лоха» двенадцатого века, но никакой логической связи обнаружить не смог.

С Ираклием мы пошли на торг, где я по его рекомендации приобрел все, что нужно было мне для дальнего путешествия.

Придя на постоялый двор, поужинали, и я без задних ног рухнул на топчан, первый раз за месяц заснув в помещении.

Судно у навикулария Стратигопулоса очень напоминало нашу лодью, но были и небольшие отличия в конструкции, которые меня не заинтересовали, потому что и здесь надо было спать на палубе, открытой всем ветрам и дождям.

Но для вещей были сделаны специальные ящики, можно сказать, даже водонепроницаемые, куда я и сложил свой скарб. Прошла пара часов – и наш корабль вместе с десятком других отошел от мостков Киева. Впереди лежал опасный путь по Днепру, а затем вдоль берега Черного моря в Босфор и, наконец, в Константинополь, упрямо называемый моими земляками Царьградом.

Наш корабль заходил в Константинопольскую гавань. Вокруг стоял невероятный шум, кричали со всех кораблей, юркие лодчонки быстро шныряли вокруг, и смуглые продавцы предлагали все, что можно, на всех языках мира. Генуэзцы, евреи, греки – все они были тут, пахло жареной рыбой и оливковым маслом. Но мы неуклонно пробивались вперед, к личному причалу купца.

Путешествие у нас сложилось удачно. Мы без проблем прошли днепровские пороги, на которых очень часто караулили корабли половецкие шайки. Потом было комфортное плавание по Черному морю вдоль берега, синеющего вдали. И вот мы у цели нашего путешествия, и мне опять надо определяться с будущим.

Ираклий не разделял моего плохого настроения:

– Ты, парень, попал в центр мира. У тебя есть молодость, здоровье и воинские умения. Если не хочешь работать на Стратигопулоса – ты можешь попытаться стать воином императора, такие здоровяки, как ты, всегда нужны.

Но пока я оставался охранником у купца и бдительно охранял вместе с другими место выгрузки товаров и доставку их на склад. После окончания выгрузки Стратигопулос рассчитался с грузчиками, дал указания капитану судна и в нашем сопровождении отправился домой.

Я был в недоумении, что мы идем пешим ходом, но Ираклий, улыбаясь, шепнул мне на ухо:

– Наш хозяин не настолько скуп, просто живет почти рядом и нужды в экипаже нет.

И действительно, вскоре мы подошли к воротам дома, ничем не отличавшегося от остальных, стоявших по этой улице. Высокий кирпичный забор закрывал его так, что с улицы была видна только часть плоской крыши.

Стратигопулос по-хозяйски застучал, и через минуту ворота заскрипели, открытые старым привратником. Мы все вошли во двор вслед за хозяином.

Во дворе было очень неплохо. Небольшой водоем в центре, с окружающими его деревьями, казался райским уголком после уличной пыли и грязи. Навстречу купцу выскочило несколько женщин, и начался шумный разговор.

Неожиданно одна из них посмотрела на меня внимательным взглядом, и это неприятно отозвалось в моей душе.

Это была очень красивая женщина средних лет, с властным выражением лица, одетая, в отличие от остальных, в черную одежду, напоминающую монашескую.

Но она, посмотрев на меня, отвернулась и вновь приняла участие в разговоре.

Нас Ираклий между тем повел в казарму охраны, где уже ждали ужин и постель.

Когда я разобрался со своим устройством и уложил свой нехитрый скарб в рундук под койкой, меня неожиданно позвал привратник:

– Эй ты, варвар, тебя хочет видеть хозяйка!

– Я не варвар, у меня есть имя Константин, и если тебе дорога твоя шкура, больше не называй меня так, понял?

Старик испуганно посмотрел на меня и пролепетал:

– Прости, Константин, я не думал, что ты христианин.

Когда мы зашли в дом, жена купца, оказавшаяся премиленькой женщиной, еще довольно молодой, беседовала с монашкой, которая выделила меня из толпы час назад.

– Госпожа Марфа, я привел вам этого воина. Его зовут Константин, – сообщил привратник.

Марфа с монашкой уставились на меня, и если в глазах жены купца я видел простой интерес женщины к необычному гостю, то в глазах этой монахини было что-то непонятное.

– Константин, – с игривой интонацией протянула Марфа. – Вот сестра Евфимия заинтересовалась тобой. Может, ты расскажешь нам, какими судьбами воина северной страны занесло в наши края? Можешь присесть, а Левант нальет тебе вина.

Взяв глиняный бокал с вином, я отпил глоток – вино было так себе, и я скривился. А женщины посмотрели друг на друга.

– Тебе не понравилось вино, Константин? – неожиданно низким голосом спросила Евфимия. – Неужели ты в кабаках пивал лучшее?

– Нет, госпожа, в кабаках не пивал, а вино на мой вкус действительно так себе, я больше на меды налегал. А что касается того, почему оказался здесь, – так уж получилось, жизнь заставила.

– Константин, мне кажется, что ты образованный человек, ты немного говоришь по-гречески – не как простой воин-наемник, у тебя были греческие учителя, монахи, ты, наверно, из богатой семьи? – спросила Евфимия.

На некоторое время я замялся, думая, как ответить любопытствующим женщинам, но потом решил продолжать прежнюю легенду:

– Так получилось, что в прошлом году меня нашел в лесу один старик и лечил у себя дома; он рассказал, что я был в горячке, почти на грани смерти, но все же смог выкарабкаться, только память отшибло начисто – только и помню, что зовут меня Константин.

Марфа слушала меня раскрыв рот. Но Евфимия участливо качала головой, а вид у нее был как у кошки, объевшейся сметаной, – видимо, что-то в моем рассказе ее зацепило.

– Константин, – сказала она, – я приходила в этот дом посмотреть заболевшего ребенка. Мне очень интересно было бы с тобой поговорить. Я живу недалеко отсюда и была бы рада видеть тебя завтра вечером. Надеюсь, твой муж не будет против? – Она повернула голову к Марфе.

Та даже вздрогнула от неожиданности и закивала:

– Конечно, конечно, Евфимия, я поговорю сегодня со Стратигопулосом, и он обязательно отпустит Константина к тебе.

Когда я вернулся, почти все уже спали, но Ираклий еще сидел за чисткой своего доспеха.

– А, Константин, наконец тебя отпустили. Что, Марфе захотелось посмотреть на настоящего мужика? – засмеялся он.

– Понимаешь, Ираклий, тут что-то непонятное. У нее была то ли монашка, то ли лекарка – Евфимия, так вот она захотела со мной поговорить и даже попросила прийти к ней завтра.

Ираклий побледнел:

– Костяй, послушай моего совета: не ходи к ней. Она хоть и лекарка знатная, но дурная слава про нее ходит. Говорят, кто ей не понравится или обидит чем, исчезает бесследно, другую давно бы на костер отправили за такие дела, а она живет и живет, – похоже, ее из императорского дворца защищают.

– Ираклий, я уже пообещал прийти, да вроде я ее ничем и не обидел. А поговорить с женщиной, да еще такой красивой, совсем неплохо, может, еще о чем с ней сговоримся. – Я засмеялся – мое сознание в молодом теле не воспринимало адекватно предупреждения товарища и жаждало встречи с красивой женщиной.

Но Ираклий моего смеха не поддержал. Он продолжал сидеть с мрачным лицом:

– Смотри, Костяй, я тебя предупредил, ты сам хозяин своей судьбы, но я бы на твоем месте туда не ходил.

Следующий день прошел хлопотно – мы сопровождали купца на склад, потом помогали перевозить товары по его лавкам, которых было несколько штук. Когда шли уже обратно к себе, Ираклий показал на мрачный дом с маленькими витражными окнами. Ограды вокруг дома практически не было, лишь небольшой каменный заборчик высотой около метра.

– Послушай, Ираклий, а почему Евфимия так живет, у нее большая охрана?

Тот посмотрел на меня:

– Я ведь тебе уже говорил, что ей не надо заборов, в городе ее боятся как огня. Думаешь, ее вчера к купцу звали? Ничего подобного, она сама всегда знает, кто нуждается в лечении, и приходит незваная.

После ужина начинало темнеть, и я, надев на всякий случай доспехи и прихватив оружие, отправился к Евфимии.

Когда подходил к дому, уже почти совсем стемнело, и черный мрачный дом на фоне такого же неба создавал жуткое впечатление. Я почувствовал, как по коже пробежали мурашки, решительно шагнул вперед и громко зазвонил в колокольчик у дверей.

Почти сразу дверь распахнулась, из проема на меня пахнуло ароматами благовоний, и я увидел Евфимию, которая на этот раз была одета совсем по-другому. Ее полупрозрачный наряд не скрывал ничего – от упруго торчавших тяжелых грудей с коричневыми ореолами сосков до темного треугольника внизу живота. Губы были ярко накрашены, а аромат духов кружил мою бедную голову.

– Ну наконец ты соизволил прийти, воин, – улыбнулась хозяйка. – Я тебя заждалась. Проходи, снимай свои доспехи, здесь они тебе не пригодятся. Если у нас с тобой и будет битва, мы в ней постараемся обойтись без лат.

Я вошел в комнату, освещенную несколькими настенными светильниками, и присел у низенького столика, отделанного золотом, за который, наверно, можно купить приличный дом в Киеве. От аромата трав продолжала кружиться голова, Евфимия присела рядом со мной, запах мускуса, шедший от нее, еще больше подчеркнул очарование этого места.

– Воин, тебе вчера не понравилось дешевое вино купца, вот попробуй моего.

И она поднесла мне золотой кубок, до краев наполненный темной жидкостью. Я пригубил его и понял, что я до этого ничего не знал о вине, – это была, наверно, квинтэссенция того, что может дать виноград. Густая, сладкая, почти маслянистая жидкость обволакивала язык. Я не мог удержаться и глотками выпил кубок до дна. Перед моими глазами замелькали блестки, запорхали большие цветные бабочки, и сознание ушло.

…Я лежал на качающейся поверхности, голова разрывалась от боли, неожиданно меня грубо ударили в бок, и раздался голос:

– Быстро вставай, чего разлегся, пьяная скотина.

Я сел, мотая головой, и на меня обрушился ливень соленой воды. Когда я вновь был способен хоть что-то увидеть, понял, что сижу на палубе какого-то корабля. Передо мной с пустым ведром стоял здоровенный мужик и ухмылялся. Поддавшись неожиданному приступу ярости, я вскочил и одним движением руки свернул ему шею. Сзади раздался испуганный возглас, и спину мне ожег сильный удар, от которого я упал на колени. Сделав кувырок вперед, я вновь вскочил на ноги и повернулся – сзади стояли еще двое примерно таких же головорезов, у одного в руках был кнут, которым он очень ловко щелкал, старясь попасть по мне. Посмотрев по сторонам, я понял, что нахожусь на мостике галеры, снизу, задрав головы, смотрели вверх прикованные к скамейкам гребцы.

Оттуда неслись одобрительные возгласы. Я схватил сломанный бочонок, валявшийся рядом, и запустил им во владельца кнута. Бочонок с хлюпающим звуком ударил его в лоб, и тот грохнулся на палубу. Второй выхватил здоровый нож, почти меч, и со зверским выражением лица пошел на меня. Я с пренебрежительной усмешкой смотрел на него. Противник, пожалуй, не доставал и до подмышки, и мои руки были почти такой длины, как его рука с мечом. Не дойдя до меня нескольких шагов, он заорал, бросил нож и, крича что-то невнятное, побежал вниз. В два шага я был у ножа, и пока надсмотрщик, или кто он был, съезжал по лестнице, прокачал баланс ножа и метнул. Нож вошел по рукоятку в верхнюю часть спины, и мой противник упал среди гребцов, сидящих на скамье. Там сразу началась суета, с пояса мертвеца содрали ремень с огромным ключом и сейчас передавали на нос галеры, где, по-видимому, был замок. Я же увидел, как откуда-то появилось несколько доспешных воинов, которые с проклятьями полезли ко мне наверх. Когда первый почти выскочил на мостик, я подпрыгнул и с силой ударил его в грудь, четыре человека, ломая перила, упали среди гребцов, воющих от восторга. Через пять минут раздетые трупы уже летели за борт, а открытая цепь лихорадочно выдергивалась рабами, которые, освободившись, с ревом стали разбегаться по галере.

Я спрыгнул с мостика и начал оглядываться, не понимая, куда бежать, когда откуда-то раздался дикий женский визг. Я побежал в сторону кормы: там был вход в каюту, из которой и доносились женские крики. Там уже столпились десятка два гребцов, наблюдающих с удовлетворенным видом, как несколько человек насилуют женщину.

Я было двинулся вперед с желанием прекратить это, но тут узнал ее – это была Евфимия.

Пока в ступоре наблюдал за происходящим, насильник сменился, а Евфимия уже не стонала и не шевелилась. Пол, на котором все это происходило, был окровавлен. Не могу сказать, что мне было ее жалко: я быстро сообразил, кому обязан пребыванием в неволе. Сзади нас бой еще продолжался, но это были уже судороги сопротивления, захваченный врасплох экипаж был почти уничтожен. Последний из насильников встал и воткнул меч в грудь женщины. Раздались недовольные возгласы:

– Георгий, зачем убил эту суку? Она еще не испытала всего, что должна была получить, сам-то ведь поимел ее.

Но мужик с мечом нисколько не испугался, а заорал:

– Не хрен здесь испытывать, надо убираться отсюда, пока на соседних галерах не поняли, что делается! До берега почти десять стадий.

Он подошел ко мне, испытующе посмотрел снизу вверх мне в глаза и сказал:

– Меня зовут Георгий, а ты откуда такой взялся?

– А меня – Константин, а откуда я здесь взялся, не знаю, еще вчера был в гостях у той бабы, что ты заколол.

Стоявшие вокруг ободранные тощие гребцы заржали:

– Тебе повезло, здоровяк, сегодня ты бы уже сидел на цепи вместе с нами. А вечерком повели бы ублажать эту суку.

Назвавший себя Георгием посмотрел вокруг и заорал:

– Все на весла, и двигаем к берегу!

Бывшие рабы быстро заворачивали в тряпки награбленное добро и разбегались по местам. Вот он, момент истины – никто не заставлял их сейчас грести, а весла гнулись в руках от чувства свободы, и галера, набрав скорость, неслась к пустынному песчаному пляжу. Я уселся на пустую скамью, схватил рукоятку весла, которую в обычное время держали три человека, и с хеканьем стал выгребать вместе со всеми. На стоявших в отдалении двух галерах забегали фигурки людей, и на одной из них поднялся в воздух какой-то флаг. Но наша посудина продолжала нестись к берегу. Только минут через тридцать еле видные галеры зашевелились и пошли за нами. Но наше судно уже зашуршало по песку и остановилось.

С радостными криками все попрыгали в теплую воду и стали выбираться на берег.

Здесь рабы собирались в кучки и, подозрительно оглядываясь на остальных, что-то говорили друг другу.

Я, глядя на них, подумал: «Все как и следовало ожидать – хорошо, что за нами погоня, и сейчас все разбегутся в разные стороны, а то еще и разборки бы начались».

Ко мне, стоявшему в одиночестве, подошел Георгий:

– Константин, я смотрю, ты воин неплохой. Не хочешь присоединиться к моей компании?

– Георгий, я понимаю, что надо быстро все решать, но, может, ты мне объяснишь, где мы находимся? И что вообще происходит?

– А что тут происходит? Продали нас венецианцам на галеры. Эта сука Евфимия давно такими делами занимается. У нее все морские чиновники куплены. А мы сегодня утром вышли в море. Нам повезло, что в тебя столько зелья было влито. Видно, посмотрела на твои размеры и решила двойную дозу дать, зато потом как только тебя ни месили – ты не просыпался. Охранники почти все ушли, остались эти трое. Ты одного, с ключами, как знал, прямо ко мне скинул. А сейчас мы еще недалеко от Константинополя. Всего дневной переход. Так что надо торопиться. У меня в команде все бывшие вояки, мне кажется, что и у тебя за спиной никаких прегрешений, кроме пьянства, нет, так что мы идем обратно в город. Надо будет кое с кем разобраться, а ты, я так понимаю, из нурманнов?

– Ну не совсем – так, рядом пробегали.

– Ха, понятно, ну тогда ноги в руки – и быстро, а то здесь через час будет жарко.

Мы бежали под палящим солнцем, песчаный берег быстро закончился, и мы узкой тропкой поднялись на каменистые утесы, с которых было хорошо видно, как к покинутой галере подплывали лодки с двух оставшихся. Самые жадные из рабов, все еще собирающие трофеи и казавшиеся с этого расстояния черными точками, прыснули во все стороны, как тараканы.

Георгий, бежавший рядом со мной, обернулся и прокричал:

– Сейчас этих придурков опять посадят на весла.

Бегущий рядом с нами бородатый воин буркнул:

– Не ори, береги дыхание.

Когда мы пробежали, по моим подсчетам, километров восемь, вся наша компания перешла на быстрый шаг. Вдали показались какие-то строения.

Насколько я понял, это были уже пригороды Константинополя. Наша команда из шести человек остановилась перед ближайшим поселением.

– Ну Константин, что будешь делать? Пойдешь с нами или у тебя есть другие возможности? – ухмыляясь, спросил Георгий.

– Нет, парни, я уж как-нибудь сам. Только мне надо бы дойти до дома купца Стратигопулоса.

Мои спутники загомонили:

– Так это нам по дороге, мы все равно пойдем в порт.

Пока шли улицами Константинополя, нас не один раз останавливали стражники, но Георгия, похоже, знала каждая собака. Узнав о наших злоключениях, добрые воины начинали ржать, держась за животы, и говорить про небывалую удачу – удрать с венецианской галеры.

Вскоре окружающее стало несколько знакомым, и я, простившись со своими спутниками, постучал в ворота. Открыл их мне Левант, который с удивлением на меня уставился.

– Константин, я вообще ожидал, что ты придешь вчера вечером, а сейчас уже вторая половина дня. Что с тобой случилось, ты уходил такой нарядный?

Я посмотрел на свою порванную грязную одежду и промямлил:

– Ну на меня напали, сзади стукнули по голове – вот только очухался и пришел.

Левант засмеялся:

– А уж гордился-то! Ладно, давай заходи, твоих товарищей нет, они все ушли в порт, так что можешь пойти умыться и поесть. А по своим делам разбирайся с хозяином сегодня вечером.

Я прошел во двор и отправился в комнату. Там, достав из рундука свой мешок, переоделся в чистое. Сабля, слава богу, была на месте. Я прошел на кухню, где повариха положила мне поесть и сразу исчезла. Буквально через несколько минут в помещение почти забежала Марфа.

– Константин, расскажи, что с тобой приключилось. Почему ты пришел только сегодня к вечеру?

– Госпожа, я вчера уже совсем поздно вышел от Евфимии, и меня сзади ударили по голове. Очнулся только недавно, в какой-то канаве. Вот так, ничего интересного. Сам виноват, надо было лучше смотреть.

– Ну ладно, – сказала взволнованная женщина, – хорошо, что не убили. Тебя не тошнит после удара? А то, может, послать за Евфимией?

– Кха, кха, – подавился я едой, – нет, не надо, все пройдет и так. Нехорошо по пустякам тревожить мудрую женщину.

– Ну как хочешь, – медленно протянула Марфа, глядя на меня с большим подозрением, и удалилась.

Я поел и только сейчас почувствовал себя человеком. Голова все еще болела от выпитого снотворного, но бег в течение нескольких часов выгнал большую его часть вместе с потом. Я с трудом встал, прошел в комнату охраны, упал на подстилку и отключился.

Разбудил меня громкий разговор и смех – зашедшие охранники смеялись, глядя на меня.

– Расскажи-ка, Коршун, нам, как погулял. Наверно, неплохо, если весь день спишь?

Я миролюбиво пробурчал им, что типа не очень и помню, как все прошло, но выпил прилично.

Стратигопулос, как ни странно, особо не ругался, а смотрел на меня изучающе, как будто не мог понять, как я здесь очутился.

«Похоже, он не рассчитывал меня здесь больше увидеть, – мелькнула мысль, – вот ведь гад, мог бы и не отпускать… Ну ладно, я это запомню, может быть, еще подержу тебя за кадычок».

После ужина Ираклий увел меня в сторонку и сказал:

– Давай рассказывай – что с тобой было? Ни единому слову не верю!

– Ираклий, ты, может, знаешь Георгия из тагмы, которая несет охрану длинных стен?

– Ха, ну и спросил, кто же его не знает!

– Так вот, опоила меня Евфимия и продала на венецианскую галеру, но мне удалось прикончить несколько человек из экипажа, гребцы освободились, перебили всех венецианцев, а Евфимию, которая была там же, использовали по прямому назначению, а потом убили. А затем мы вместе с Георгием и его приятелями устроили забег на несколько десятков стадий.

Ираклий глядел на меня недоверчиво:

– Ты хочешь сказать, что все освободились благодаря тебе?

– Ираклий, если не веришь, спроси у Георгия – он наверняка уже сидит в какой-нибудь забегаловке. И поторопись, а то он опять напьется и попадет еще в какую-нибудь историю.

– Слушай, Коршун, если все, что ты рассказал, правда, то вас скоро начнут искать. Ты что думаешь, те, кому Евфимия передавала золото, будут ждать, когда их потащат на допрос? Вас всех будут убивать если не сегодня, то уже завтра ночью… Я знаю, что тебе надо делать. Сейчас мы пойдем во дворец. Есть у меня один старый знакомец по службе. Если ты попадешь на службу императора в этерию, можешь положить на всех.

– Ираклий, а с чем едят эту этерию?

– Хе-хе, этерия сама съест кого угодно. Те, кто в ней служат – этериоты, – они такие же, как ты, искатели приключений, там есть англы, скотты, нурманны, есть и славы. Но даже среди этериотов я таких здоровых, как ты, не видел. Ладно, давай собирайся, да пойдем, идти неблизко.

Мне было собраться – только подпоясаться, и через несколько минут наш путь уже лежал во дворец императора, ну если быть точнее, не в сам дворец, а немного поодаль от него.

Когда подходили к невысокому каменному зданию, оттуда слышались веселые крики и женский визг. Мы зашли в проем без дверей. Внутри за кое-как освещенными столами сидели здоровые мужики, кое-кто в доспехах, некоторые без них. Но около каждого лежала секира. Визжали девушки, разносившие вино, когда разгоряченные питьем воины щипали их за выдающиеся задницы.

Ираклий целеустремленно вел меня дальше, где было немного почище. Там за столом сидели два пожилых воина. Их изуродованные шрамами лица оживились, когда они увидели моего спутника.

– А, хренов лохаг, как поживаешь, все купчика своего охраняешь? Совсем забыл своих друзей. Давай садись за стол, – заорал один. – А это что за верзила? Ты посмотри, Братомил, он же потолок башкой цепляет.

– Да вижу я все, Упырь, что, думаешь, ежели пьяный, так и не разгляжу ничего? Садись, паря, с нами, расскажи, откуда и куда путь держишь.

Но тут вступил в беседу Ираклий:

– Братомил, земляк это ваш, из Киева со мной пришел. Надо бы помочь человеку, в вашей этерии ведь всегда место для такого воина найдется?

– Так ты, паря, из Киева, что ли?

– Нет, мужи, с Аладъеки я сюда попал.

– Так ты нурманн али свей? По-нашему вроде баешь…

– Да вообще-то из новугородских я.

– Ну все равно наш. Как попал-то сюда? Вроде, говорят, князь-то Владимир Мономах войной на василевса пойти собрался, а ты чего не пошел в войско?

– Так когда пришли мы в Киев, то войско вроде уже ушло. Вот я и решил на Царьград посмотреть – любопытно же. Когда еще такое получится.

Оба воина переглянулись:

– Да ты парень не промах. Ну-ка встань, повернись. Ну что же, секирой махать сможешь. Правда, опять же на голову будешь выше всех. Короче, давай садись, есть еще время, поговорим, расскажешь про жисть свою. А потом пойдем к нам в казарму.

Я поднял бокал вина и, вспомнив вчерашнее, поставил его на стол. Мои сотрапезники недоуменно переглянулись, а потом Ираклий коротко рассказал о моем сегодняшнем приключении. Выслушали они эту историю в молчании, но во взглядах, которые они бросали на меня, было видно уважение.

Набрались все мы неплохо. На пути во дворец даже пели песни, и я пытался подпевать. На входе в казармы нас остановила стража, увидев незнакомое лицо, но после объяснений без звука открыла двери.

Я стоял в полном вооружении этериота, с секирой на плече, у дверей покоев императора, на другой стороне стоял мой напарник Бонди. Он так же, как и я, попал в Константинополь в поисках золота и приключений. Это был веселый добродушный парень. Но когда начинали подсмеиваться над его именем, он приходил в ярость, почти как берсерк, – теперь это знали уже все и «землекопом» его никто не обзывал.

В зале было темновато, немногие светильники горели так, чтобы было можно видеть окружающее, не больше. Я стоял и вспоминал прошедший месяц с того момента, как стал этериотом. На следующий день после пьянки в трактире Упырь отвел меня в дворцовую канцелярию, где меня подробно расспросили, записали, выделили несколько номисм на расходы, после чего мы пошли в арсенал, где выдали оружие, круглый щит, доспехов же на меня не нашлось. Увечный кладовщик долго ругался, пытаясь найти мне хоть что-нибудь. Наконец где-то в углу он откопал заржавевшие доспехи и попытался примерить на меня. К нашему удивлению, они подошли, да только под них, кроме легкой одежды, ничего нельзя было поддеть, и пришлось их тащить к кузнецу и платить за мелкий ремонт.

В нашей казарме жили в основном славяне и норманны, было несколько свеев. Англы и саксы жили отдельно. Норманны их недолюбливали за еще большую грязь, чем у них.

Началась моя монотонная жизнь, ежедневные тренировки – бой в строю, работа с оружием. Вскоре, почти как в Аладъеки, достойных противников для меня почти не осталось. Только несколько бойцов с очень быстрой реакцией могли еще со мной сразиться, но победителями практически не бывали. Даже здесь, среди высоких и крепких людей, я очень выделялся. Наверно, из-за этого через две недели учебы меня отметил наш этериарх, и в скором времени я встал китонитом на охрану императорских покоев. В тот же день вокруг меня прошел не один десяток зевак. Царедворцы в богатых одеждах, не стесняясь, стояли рядом и обсуждали мои достоинства. А один, глядя на меня блестящими от возбуждения глазами, предложил после дежурства навестить тоскующего Николая в его апартаментах.

Хорошо, что мне нельзя было разговаривать и двигаться без особой причины – лишь при опасности для кесаря, – и только поэтому тоскующий Николай остался цел. Но моя брезгливость не была оценена товарищами. Упырь, удивленно глядя на меня, сказал:

– Ну и зря не пошел. Отодрал бы ему задницу, деньжат заработал, да и протекцию этот Николай может составить: он с Алексеем Комнином в хороших отношениях.

Василевса я видел неоднократно – когда он проходил мимо меня, в его глазах всегда появлялась искра интереса. Я относил это на счет своего роста, потому что во дворце не было воинов, которые по комплекции не уступали бы мне.

Мы стояли с Бонди, шепотом переговариваясь о том, чем займемся завтра. Нехитрыми желаниями Бонди было выпить и снять женщину, ну еще побольше деньжат. Хотя у всех норманнов было невыказываемое желание разбогатеть любыми путями и отправиться на родину.

Неожиданно в конце огромного зала послышались голоса, звон металла и отблески огня. Мы переглянулись и подняли секиры. В зал ворвались два десятка воинов, одетые так, что понять, кто они такие, было нельзя.

Возбужденная толпа, увидев поднятые секиры, резко притормозила около нас. Вперед вышел воин, его лицо было скрыто под маской. Почему-то при виде этой маски у меня возникли ассоциации с венецианскими карнавалами.

– Эй вы, вам лучше отойти и не мешать, – громко выкрикнул он.

– Ага, – согласился я и махнул рукой. Свистнул нож, и наглец упал на мраморный пол с ножом в левой глазнице. Долю секунды царило молчание, а затем на нас с ревом кинулись все остальные.

«Странно, – думал я, усердно маша секирой, – кто это такие? Лезут толпой, мешают друг другу…»

Руки между тем делали привычную работу. Уже несколько нападавших, скорчившись, лежали на полу. Мой напарник с дикими криками возбужденно махал секирой, по его лицу текла кровь.

Меня еще никто не зацепил, но это непременно должно было случиться.

«Почему нет помощи, что там с караулом? – мысленно восклицал я, разрубая очередного вояку и отскакивая в сторону от пролетевшего копья. – Интересно, что там император? Наверняка у него есть второй выход из спальных покоев».

Внезапно все нападавшие отхлынули от нас, в коридор вбежало несколько человек с арбалетами.

«Ну все, отвоевался, Костя», – посетила умная мысль мою голову. Я крепче сжал секиру и кинулся вперед.

Однако свистнули болты, и шесть нападавших упали на пол. Первые стрелки присели на колено, и из-за них второй ряд арбалетчиков выстрелил еще раз. Я устало оперся о секиру, а мой напарник сел на пол. Бок его кольчуги был рассечен, и оттуда медленно капала кровь, лица также не было видно под кровавой маской.

В зал начали забегать воины, и вскоре было не протолкнуться. Высокие резные двери императорских покоев распахнулись, и к нам вышел Комнин. Хотя он выглядел спокойным, было видно, что руки у него подрагивают. Я знал, что он храбрый и бесстрашный воин, но, видимо, и на бесстрашных иногда нападает страх. Все присутствующие встали на колени. Он, глядя через наши головы, сделал знак кому-то подойти.

К василевсу через толпу протолкались его дочь Анна и великий логофет Василий, Анна бросила любопытствующий взгляд на меня и закричала:

– Отец, у тебя все хорошо?

Комнин слабо улыбнулся:

– Анна, иди к себе. У меня сейчас будет длинный разговор с великим логофетом. У него наверняка есть много чего сообщить мне.

Он повернулся ко мне:

– Я знаю тебя, этериот, ты – Константин, самый большой человек, которого я видел в жизни. Интересно, там, откуда ты родом, все такие?

– Нет, василевс, таких, как я, и там очень мало.

Комнин продолжил:

– Константин, останься, я хочу с тобой поговорить. Жди здесь.

Пока император говорил со мной, логофет развил бурную деятельность: по его приказу все трупы были вынесены, а дворцовая обслуга удалена из зала, лишь несколько человек быстро замывали кровавые пятна на полу.

Закончив со мной, василевс ушел к себе, вслед за ним прошел великий логофет. Тут появился мой непосредственный начальник Упырь.

– Константин, ты что, даже не ранен? Христос тебя хранит! А вот Бонди – не знаю, будет ли жив, унесли мы его к лекарю.

Вскоре о происшедшем практически ничто не напоминало, только влажный пол поблескивал в пламени свечей в канделябрах.

Через час из дверей вышел логофет и, бросив на меня неприязненный взгляд, пошел к выходу. Сразу после него меня пригласили войти.

В небольшой комнате за столом, украшенным золотом, сидел Алексей Комнин, один из великих василевсов Византии, бесстрашный и одновременно хитрый политик и полководец, вновь поднявший могущество своей страны, выхватив власть у своего бесталанного предшественника.

– Садись, Константин, мы здесь вдвоем, никто не увидит такого нарушения церемониала.

«Ага, так я тебе и поверил, сейчас наверняка пара стрелков уже стоит у амбразур», – мелькнуло в голове. Но вслух я ничего не сказал, только когда садился на резную скамью, выразительным взглядом обвел стены комнаты. Император улыбнулся, поняв мой намек.

– Моим верным слугам нечего бояться своего василевса, – многозначительно сказал он. – Константин, признаюсь, когда я увидел тебя впервые – подумал: вот еще один северный воин, огромный, бесстрашный и, – он сделал паузу, – совсем тупой. И сейчас ты подтвердил мое первое предположение. Ты действительно бесстрашный воин, и из-за тебя все мои планы теперь придется пересматривать. Логофет Василий был вне себя от злости.

До меня медленно начало доходить.

– Так что, нас должны были убить?

Комнин, серьезно глядя на меня, сказал:

– А сейчас я проверяю свое второе предположение. Как ты думаешь, что сегодня произошло?

Я замялся.

– Ну я подумал, что это попытка захвата власти.

– Правильно, – улыбнулся мой собеседник, – но тебя не удивляет, что заговорщики добрались до дверей моих покоев практически без помех?

– Думаю – предательство, – был мой сбивчивый ответ.

– Что, так сразу все и предали? Нет, Константин, просто некий логофет решил, что перед северными варварами-наемниками нечего метать бисер, объяснять тонкости политики, и, как оказалось, был неправ. И вот результат – где теперь искать организатора всей этой сегодняшней схватки? Он, скорее всего, уже на другом берегу Босфора, вместо того чтобы сидеть в пыточной или лежать мертвым здесь, во дворце.

Я спросил:

– То есть, чтобы захватить заговорщиков, вы спровоцировали их на выступление и приготовили ловушку?

– Вот видишь, ты все быстро понял и подтвердил мое второе предположение.

Я рассмеялся. Василевс недоуменно посмотрел на меня:

– Я ожидал от тебя всего, кроме смеха. Почему ты смеешься?

– Василевс, у меня было лучшее мнение о твоей службе безопасности.

Комнин нервно усмехнулся:

– Ну расскажи, варвар с греческим именем, как бы это сделал ты? Наверно, в ваших грязных городах, у ваших князей и ярлов охрана находится на более высоком уровне?

– Я могу рассказать, но это займет очень много времени, и, пожалуй, сразу не все будет понятно. Во всем нужен системный подход.

Лицо Комнина потемнело:

– Интересное выражение, у тебя был учитель риторики?

Я усмехнулся:

– Нет, я самоучка, до всего старался дойти самостоятельно.

– Ну если ты такой образованный, может, тогда просто пройдем по основным принципам твоей системы?

В течение двух часов я пытался донести до василевса часть той науки, что в меня вдалбливали годами и которую я проверил практикой на собственной шкуре.

Не скажу, что для императора мои слова были откровением, но все же иногда он делал себе пометки, записывая их грифелем, который с трудом держал своими распухшими от подагры пальцами, на листах толстой грубой бумаги, и потом кивал, приглашая говорить дальше.

Когда мой рассказ был закончен, Василевс сказал:

– Ну что же, всегда интересно выслушать тех людей, которые знают что-то новое. И знаешь, Константин, если бы ты сегодня не защищал меня столь усердно, после этого разговора ты был бы сейчас препровожден для допроса и признания, для кого ты здесь шпионишь. То, что ты рассказал, очень интересно, некоторые твои мысли очень наивны, но кое-что мне понравилось, и сейчас я тебя, наверно, удивлю.

Пока ты рассказывал все, что знаешь, я подумал и решил учредить еще одну службу и еще одного логофета. Отныне будет два таких логофета – ты и Василий. Я оставляю за Василием безопасность дворца и Константинополя, а вот за устранение моих врагов будешь отвечать ты. Сейчас ты мне много говорил о принципах создания такой службы, вот ты ее и создашь. А я посмотрю, насколько у тебя теория подтвердится практикой. А за сегодняшний бой жалую тебя пронией.

Глядя на мое удивленное лицо, он засмеялся:

– Вот видишь, знаешь сотню способов незаметно убить человека и не знаешь, что такое прония. Думаю, что тебе без меня объяснят, что это такое. Сегодня зайдешь в канцелярию, там тебе выдадут документы и все расскажут. Указ о назначении логофетом будет уже завтра днем. Посмотрим, умеешь ли так же ловко вести тайную войну, как махать секирой. С утра ты должен быть в канцелярии, а затем к вечеру – у меня. А пока ты свободен.

Я встал и, низко поклонившись Комнину, вышел, не забыв стоявшей у порога секиры.

Когда пришел в казарму, на меня налетели с громкими воплями мои товарищи, не спавшие в ожидании моего прихода.

– Коршун, мать твою, ну ты и удачлив: вдвоем против двадцати – и жив. А Бонди уже в Валгалле. Завтра погребение. Расскажи, о чем говорил с василевсом.

– Да он мне пронию пожаловал, – брякнул я.

Вокруг стало тихо.

– Тебе – пронию? – переспросил Братомил. – Быть не может, кто ты такой, чтобы тебе землю ромеи дали?!

– Так скажите хоть, что это такое?

– Это, – сказал в полной тишине Братомил, – земельные владения с крестьянами и денежным доходом от них, ты теперь богатый человек, и что ты теперь будешь делать среди нас, не понимаю. Но это надо отметить!

Я человек понятливый, поэтому вытащил деньги, и наш самый быстрый товарищ убежал поднимать торговца вином, привыкшего к ночным визитам стражи.

Наутро я был уже в канцелярии дворца, где половина чиновников столпилась, желая разглядеть человека, который сегодня ночью спас императора и за это получил награду.

Даже протасикрит не удержался, чтобы не побеседовать и не посмотреть на крещеного варвара, который так неожиданно попал под милость Комнина.

Да уж, канцелярия василевса оказалась не менее педантичной, чем любая канцелярия моего времени. Когда к вечеру я вышел оттуда, сопровождаемый завистливыми взглядами нотариев, в моей голове стоял жуткий гудеж, а в руках нес десяток папирусов и бумаг, в которых подтверждались мое назначение и дарственная на пронию. Теперь я носил два титула империи – логофет сикрета и прониар. Насколько понял из объяснений, я теперь буду жить на отчисления от налогов, платящихся па́риками – крестьянами, живущими на этой территории. Из этих же объяснений стало понятно, что предыдущий прониар погиб недавно в одном из множества военных столкновений, а его семья наследственных прав на эту территорию не имеет.

Нотарии, которые беседовали со мной, прекрасно видели, что я ничего не понимаю в том, что они говорят, и наперебой обещали предоставить мне самого опытного управляющего для сбора налогов и ведения хозяйства пронии. Но их нехитрые уловки, рассчитанные на «тупого северного варвара», на меня абсолютно не подействовали, я рассчитывал найти нужных людей без их советов.

На следующий день я сидел в приемной василевса, среди множества знатных царедворцев, которые, не скрывая своего любопытства, смотрели на меня, и часто боковым зрением я ловил их презрительные взгляды.

«Все понятно, – крутилось в голове, – разглядываете новую игрушку Комнина и гадаете, насколько ее хватит. Надо постараться сделать вам всем сюрприз и продержаться подольше».

Посидеть пришлось прилично, пока наконец меня не вызвали, и я гордо прошел в двери, не обращая внимания на злые взгляды остававшихся просителей.

В кабинете василевса мы опять были одни, слуга, вызвавший меня, удалился, и Комнин пригласил меня за стол.

– Константин, – произнес он, – я очень редко ошибаюсь в людях. Сейчас мне кажется, что ты тот человек, который мне нужен. У тебя свежий взгляд со стороны на все, что делается у нас.

Он неожиданно замолчал, потом с трудом встал из-за стола и, слегка прихрамывая, подошел к окну.

Я тоже сразу вскочил, Комнин улыбнулся и сказал:

– Подойди сюда.

Когда я подошел, он спросил меня:

– Скажи, что ты видишь?

Я выглянул в окно, в него были видны дворцовые помещения стены, далее купола церквей и плоские крыши домов.

– Вижу город, – недоумевающе пробормотал я.

– Вот-вот, ты видишь просто город, большой, ничем не примечательный город. Я сразу заметил эту твою особенность. Откуда же ты пришел, что на самый огромный и богатый город в мире и на его василевса ты смотришь как на что-то обыкновенное?

Я замер: вот это я опростоволосился, аналитик хренов, работник ножа и топора, просчитали тебя на раз-два. Одно утешает – что правильная догадка никому не придет в голову.

– Василевс, жизнь научила меня никогда и ничему не удивляться, спокойно относиться ко всем неприятностям, которые могут настигнуть нас.

Мой собеседник отошел от окна и вновь уселся в высокое кресло.

– Константин, а меня жизнь научила одновременно и презирать людей, и доверять некоторым из них, мне кажется, что ты из тех, кому можно доверять, но сам понимаешь, это доверие зарабатывается годами, а потерять его можно за миг. Так что у тебя есть три месяца, чтобы подтвердить свои слова делом. К концу этого срока тебе будет поручено первое задание.

– Василевс, я благодарю тебя за то, что дал мне шанс показать свои знания и умения, но без необходимого финансирования любой проект обречен на неудачу. Еще никто, кроме ярых фанатиков какой-нибудь секты, не работал бесплатно.

– У тебя будет все, что необходимо для работы, но не забывай, что финансовый отчет о тратах ты мне тоже приготовишь, а сейчас иди и теперь по всем вопросам обращайся в мою канцелярию.

Я почти бежал, направляясь в сторону порта: только бы Стратигопулос не отправился в новую поездку.

Но мне повезло. Когда я зашел во дворик, охранники во главе с Ираклием сидели у входа в свою комнату и играли в кости. Увидев меня, они явно обрадовались, а когда увидели кувшин вина, вообще завопили.

Меня хлопали по плечу, хвалили за то, что не забыл своих товарищей, и только Ираклий смотрел на меня вопросительно, как будто чувствовал, что я пришел по его душу.

Дождавшись, пока все выпьют по паре бокалов вина, я отозвал бывшего лохагоса в сторону.

– Ираклий, а не хотел бы ты вернуться на службу василевсу?

Собеседник посмотрел на меня как на больного:

– Коршун, ты в уме? Я хромаю, какой из меня воин. Вот купец держит, не выгоняет – и то хорошо.

– Ираклий, послушай меня, сейчас с тобой говорит логофет сикрета и прониар. Ты знаешь, кто это такие?

– Врешь! – выдохнул старый вояка. – Не может быть, ты же не ромей – как василевс мог дать тебе пронию, что же ты сделал для этого?

– Ираклий, василевс может все, что в его власти, захотел – и дал мне пронию. Слушай дальше. Мне поручено создать секретную службу, об ее целях расскажу, если ты согласишься со мной работать. Поверь, сколько бы ты ни получал у купца, заплачу вдвое.

– Надо подумать, – заговорил мой собеседник. Он уже так уверенно не отказывался от моего предложения, во взгляде его просматривалось сомнение. – Скажи, а чем я буду заниматься?

– Ха, Ираклий, чем ты будешь заниматься, расскажу после твоего согласия, и сразу хочу сказать: если ты соглашаешься – понимаешь сам, что выхода с этой службы не будет никогда. Никому не нужны слишком много знающие люди, которые могут нечаянно разговориться. Так что будем служить, пока не помрем.

– Коршун, и это ты рассказываешь мне? Я все это знаю на своей шкуре… Ладно, я согласен – мне это интересней, чем ездить с купцом, тем более что он начинает на меня косо посматривать. Старею, наверно.

– Ираклий, ты мне нужен не саблей махать, а другим местом. – Тут мы оба засмеялись. – Обо всем подробней поговорим. Так что, если согласен, приходи в казарму, тебя пропустят. Завтра у нас, скорее всего, уже будет нужное помещение. Все понял?

– Конечно, обязательно буду.

Следующим утром, когда я собирал свои немногочисленные вещички, в казарму зашел Ираклий, он также нес на себе немалый тюк вещей.

Увидев его, я не мог сдержать радости: в моих планах ему отводилось значительное место. Я сразу предложил ему бросить все на повозку, которую нанял еще вчера, и мы, простившись с моими сослуживцами, отправились в резиденцию, предоставленную мне канцелярией василевса.

Поход наш занял не очень много времени: минут через тридцать мы подошли к воротам в высокой стене. Это был последний участок, где уже заканчивались приличные дома, дальше тянулся квартал бедноты – с полуразвалившимися строениями, криками и вонью от рыбы с пережаренным оливковым маслом.

На наш стук долго никто не открывал, но все же через некоторое время за воротами послышался шум и скрежет отодвигаемого засова. Открылась небольшая узкая дверь в створке ворот, и оттуда выглянула премиленькая девичья мордашка.

Увидев нас, она попыталась захлопнуть дверь, но я успел подставить ногу, и этот трюк девчонке не удался. Я легко вновь открыл дверь и зашел вовнутрь, после чего распахнул ворота и запустил повозку, которую тащил небольшой серенький ослик, за ней во двор вошли возница и Ираклий.

Мы оба молча стояли и смотрели на большой мрачный двухэтажный дом, с выбитыми кое-где из витражных свинцовых переплетов небольшими круглыми темно-зелеными стеклами. Девчонка или уже девушка, видя, что мы не собираемся делать ничего страшного, несколько успокоилась и смотрела выжидающе в нашу сторону.

– Ты кто такая? – спросил я ее.

Она вздрогнула от неожиданности и испуганно пролепетала:

– Я – Феодора, дочка сторожа.

– А где же твой отец?

– Он болеет, господин, колени у него распухли, не встает уже два дня.

– И где же вы живете?

– А вон там маленькая хижина в саду.

– И не страшно тебе тут с больным отцом?

– Страшно, господин, только никуда не уйти нам, а сюда никто и не забирается, брать тут все равно нечего.

– Ну тогда давай, Феодора, показывай нам весь дом, теперь тут будем жить мы, и скучно тебе не будет – это точно.

Мы скинули все вещи с повозки прямо на землю и, после того как она выехала со двора, пошли за девушкой смотреть дом. Первые впечатления оказались обманчивыми: выбитых стекол оказалось совсем немного. Так что больших затрат на их замену не потребуется.

Дом произвел на меня неплохое впечатление. Он был построен, как и большинство здешних строений, в расчете на мягкий южный климат, только строители никак не рассчитывали, что этот дом будет базой тайной службы империи. Поэтому тут придется еще немало потрудиться, чтобы привести все в согласие с моими требованиями. Между тем Феодора вела себя все свободнее, особенно увидев, что мы не собираемся тут же раскладывать ее на полу. По-моему, она даже была разочарована тем, что мы с Ираклием не обращаем внимания на ее выдающиеся прелести, которые она старалась нам якобы ненароком демонстрировать, типа красивой груди, нечаянно вывалившейся из разреза туники. Все, чего она добилась, была лишь улыбка Ираклия, который подмигнул мне, показывая на старания девушки. Я в ответ только пожал плечами, ясно говоря, что в данный момент меня волнуют совсем другие проблемы.

Поэтому, когда мы осмотрели весь дом и отправили Феодору к отцу, я заслужил одобрительное замечание Ираклия:

– Коршун, глазам своим не верю: ты молодец – девка прямо напрашивалась, как ты утерпел?

– Ираклий, сначала дело, а развлечения потом, так и запомни.

Мой приятель хмыкнул, но больше не говорил ничего.

Мы быстро выбрали себе по комнате для жилья и потом отправились в хижину сторожа.

Действительно, это была настоящая хижина – тонкие стены, солома на крыше, на полу на тонкой подстилке лежал уже немолодой худой мужчина, укрытый грязной рваной тряпкой. Феодора сидела рядом за убогим столиком и плакала.

– Эй, Федя, чего плачешь? – ласково спросил я.

Девушка подскочила и уставилась на нас. Хлюпая носом, она сказала:

– Господин, отцу совсем плохо, он даже меня не узнает.

Я подошел, присел рядом с лежащим сторожем и потрогал его лоб. Да, похоже, температура высокая. Дыхание его было хриплым и прерывистым.

– Феодора, а лекарь у вас поблизости есть?

– Да, господин, живет недалеко, только денег у нас нет на его оплату.

– Тогда давай сбегай за ним и скажи, что у нас есть чем заплатить.

Через минуту девушки уже не было, а еще через час подошел пожилой лекарь, который внимательно посмотрел пациента и затем долго рассказывал нам, как его лечить, дал выпить больному микстуры, принесенной с собой, и ушел.

Состояние больного после микстуры особенно не изменилось, хотя дыхание и стало легче.

Оставив Феодору ухаживать за отцом, мы пошли в дом, где уселись за стол, и у нас наконец начался деловой разговор.

– Ираклий, ты наверняка сам понимаешь, почему я выбрал тебя. Я хоть и считаю себя большим специалистом в том деле, ради которого и будет организована служба, честно тебе говорю, что местных особенностей абсолютно не знаю. Ты мне нужен для того, чтобы, во-первых, набрать нужных людей, которых есть смысл учить нашему ремеслу, которые будут верными и не предадут при первой возможности; во-вторых, мне очень быстро надо самому выучить все ваши обычаи, чтобы не попадать в глупое положение. И в-третьих, мне надо, чтобы здесь, в этом доме, началась обычная жизнь и никто в округе не подозревал, что здесь занимаются чем-то предосудительным.

Так что завтра у тебя первое задание – надо набрать людей, которые смогут выучить то, чему я их собираюсь учить, и при этом они останутся людьми.

Сейчас я тебе дам список вопросов и то, как они должны ответить. Если ответы будут другими, значит, этот человек мне не подходит.

К чести Ираклия, своих вопросов он мне не задавал, а только сказал, что сделает, как приказано. Я надеялся, что с его знакомствами Ираклий сможет набрать пару десятков человек, ну а я проведу дальнейший отбор, и если для начала у меня останется человек пять, то это будет очень здорово.

Поговорив, мы еще раз прошлись по дому, теперь уже без сопровождающих. Запалив факел, тщательно осмотрели подвальные помещения. Подвалы в доме были очень неплохими, и, как мне показалось, здесь когда-то уже существовало нечто вроде тюремных камер. Я понятия не имел, когда был построен этот дом, скорее всего, ему не одна сотня лет.

Неожиданно мне в голову пришла кое-какая идея, и я начал осматривать стены и в подозрительных местах даже их выстукивать. Мой спутник, сразу догадавшийся, что я хочу отыскать, с усмешкой смотрел на меня:

– Давай-давай, стучи лучше, а то тут таких умных до тебя не было, – с ехидцей пробормотал он.

Но я продолжал это делать во всех подозрительных углах, пока наш факел не начал прогорать. Так ничего и не обнаружив, мы поднялись наверх.

После темного прохладного подземелья нас сразу обдало жарким полуденным воздухом, глаза заболели от яркого света.

«М-да, война войной, а обед по расписанию», – подумал я и предложил Ираклию поесть в ближайшей харчевне и потом уже пойти заняться дальнейшими делами.

Я заглянул в хижину. Феодора по-прежнему сидела у стола, а ее отец спал, его дыхание явно было не таким хриплым, как в первый наш приход.

– Федя, – сказал я девушке, – мы уходим до вечера. Ты должна убраться в комнатах, которые тебе показали, чтобы, когда мы пришли, там был порядок.

Мы вышли на шумную улицу, и Ираклий повел меня к ближайшей харчевне.

Идти было недалеко, и вскоре мы уже входили в нее. Сюда, похоже, такие, как мы, показывались нечасто, потому что подозрительные личности, сидевшие за столами, усиленно провожали нас глазами. Мы уселись за грязный стол, к нам быстро подбежал слуга и поставил перед нами чесночную похлебку, свежевыпеченный хлеб и кувшин вина. От всего этого пошел очень аппетитный запах, я попробовал похлебку, и у меня даже поднялось настроение – еда, в отличие от окружающей обстановки, была очень даже неплохой. Да и вино тоже было очень даже ничего.

Когда поели и собирались уйти, на улице послышался шум и крики. Несколько человек, в том числе и мы, вышли из харчевни. На небольшой площади дралось несколько мальчишек. Вокруг уже собралась толпа зевак и криками поддерживали дерущихся, а некоторые уже делали ставки – кто победит.

Мы подошли поближе и тоже стали смотреть. Мальчишек дралось человек десять. Я смотрел скучающими глазами, как вдруг мое внимание привлекли два худеньких пацаненка, ободранные, тощие, они как змеи скользили между остальными и, ловко уходя от ударов, жестко, без замаха били противников, которые были намного выше и тяжелее.

Рядом со мной один из местных зевак громко кричал, поддерживая именно этих парней. Я повернулся к нему и спросил:

– Уважаемый, вы знаете, кто эти мальчишки?

Тот повернулся, оценил мою одежду и рост и очень вежливо сказал:

– Господин, эти ребятки появились здесь совсем недавно, живут в развалинах у моря, там их целая шайка, а сейчас дерутся с местными – опять, наверно, не поделили, кому где клянчить деньги можно.

Ираклий нетерпеливо дернул меня за рукав, намекая, что пора идти, но я, сказав ему, что он может отправляться по делам, остался глядеть на происходящее. Вскоре драка закончилась полной победой ватаги, в которой дрались эти двое. Побежденные разбежались, а победители с чувством собственного достоинства отправились в сторону моря. Я неторопливой походкой пошел вслед за ними. Мое присутствие не осталось незамеченным: несколько раз то один, то другой мальчишка оглядывались и смотрели на меня. Вскоре мы спустились к морю, запахло гниющими водорослями и рыбой. По-видимому, когда-то здесь были склады, а теперь все это представляло кучу развалин. Мне пришлось ускорить шаг, чтобы не потерять ребят из виду. Повернув за очередное развалившееся строение, я с удивлением не увидел никого. Неожиданно взвыло мое чувство опасности, и я резко прыгнул в сторону, в тот же момент в стену дома, рядом с которым я стоял, воткнулся метательный нож. Я упал на землю, и над моей головой просвистело еще одно лезвие. За мной стоял один из мальчишек, его раскосые глаза удивленно смотрели на меня. Он резко повернулся и хотел убежать, но доска, брошенная мной, ударила его по ногам, и он свалился на землю, шипя от боли.

Я схватил его в охапку и подбежал к стене, закрываясь им от возможного следующего ножа.

Парень, почувствовав силу, не дергался. И вообще его спокойствие меня удивляло. Я повернул его лицом к себе.

– Позови своего брата и скажи, чтобы остальные не дергались, а то откручу головы всем, – улыбаясь, сказал я. – Не бойся, я не собираюсь ничего с вами делать плохого, хочу только поговорить.

Мальчишка, глядя на меня своими невыразительными глазами, закричал:

– Если хочешь с нами говорить, отпусти меня.

– Да отпущу, не бойся, у меня к вам двоим есть предложение. Оно гораздо лучше, чем жить под лодками, собирать ракушки и воровать на рынке.

С этими словами я отпустил парня, тот отбежал на пару шагов и крикнул:

– Ильяс, иди сюда.

Из-за ближайшей кучи мусора поднялся второй, в руках у него тоже был метательный нож.

Они встали рядом и выжидательно смотрели на меня.

Я уселся на большой камень и сказал:

– Я видел, как вы деретесь, и мне понравилось, а если вы хотите научиться драться еще лучше и стать моими воинами, то приходите ко мне.

Мальчишки стояли и молча смотрели на меня, по их скуластым физиономиям ничего было не понять.

– А почему мы должны тебе верить? – наконец сказал тот, которого назвали Ильясом. – Может, ты просто хочешь нас продать в рабство. Мы таких уже видели, и не одного.

Я не собирался терять с мальчишками много времени, хотя мне очень захотелось иметь таких ребят у себя: с их задатками они могли бы стать отличными тенями, и их возраст давал возможность воспитать их так, как нужно мне. Так что я объяснил им, как меня найти, если они все же решат быть моими учениками и воинами, кинул им мелкую монету и ушел, тщательно контролируя окружающее, чтобы меня не прикончили эти малолетние преступники.

Когда к вечеру, после моих мытарств в канцелярии, я подошел к воротам дома, около них сидели нахохленные мальчишки – сейчас они ничем не напоминали тех бесстрашных драчунов, которые метали ножи в огромного взрослого воина.

Я, не показывая своей радости, безразлично посмотрел на них и начал стучать в дверь. Сейчас она открылась гораздо быстрее, чем утром, и оттуда выглянула улыбающаяся Феодора. Посмотрев на парней, я махнул им рукой, приглашая их заходить, и они, готовые в любую минуту дать деру, медленно подошли к калитке. Феодора поглядела на них, и улыбка медленно сползла с ее лица. Она явно хотела что-то сказать, но побоялась.

Мы все вместе зашли во двор. Мальчишки жадно разглядывали окружающее, и на их лицах проступало разочарование. Я засмеялся:

– Не тревожьтесь, все у вас будет, скоро вы не узнаете этот двор.

– Господин, – обратилась ко мне Феодора, – я все сделала, как вы приказали, можете посмотреть. А отцу стало лучше, он даже смог сесть и поговорить со мной. Он очень волнуется, что не смог встретить вас, как полагается. Можно я ему скажу, что вы не гневаетесь?

«Вот прохиндейка, ей кажется, что перед ней молодой парень, перед которым можно кокетничать», – подумал я.

– Феодора, передай ему, что он может не бояться, а сейчас показывай, что ты сделала.

Мы прошли в дом и поднялись в мою комнату, парни следовали за мной, как приклеенные. И впрямь комнату Феодора отскоблила на совесть, все сверкало чистотой, и только тюк с моими вещами был здесь как инородное тело. Я машинально отвязал от него саблю, замотанную в тряпки, и стал их снимать. Скоро на свет появились ножны, я протер их последней тряпкой и услышал за спиной глубокий вздох. Я повернулся – оба мальчишки не дыша смотрели на саблю. Затем они очень быстро заговорили на незнакомом языке. Как ни старался, разобрать, что они говорят, я не мог. Неожиданно они прервали свою беседу, и один из них спросил:

– Господин, это очень важно для нас: откуда у тебя эта сабля?

Я не видел причин скрывать и сказал:

– Может, вы знаете, на севере в Черное море впадает большая река Данапер – вот на этой реке я убил половца и забрал у него эту саблю.

Мальчишки опять заговорили меж собой, затем оба встали передо мной на колени и синхронно резанули себе запястья ножами, мгновенно появившимися у них в руках. Держа перед собой окровавленные лезвия, они выкрикнули несколько фраз на своем языке.

– Господин, – подняв голову, сказал Ильяс, – эта сабля нашего отца, кипчаки подло убили его, и мы не можем предъявить прав на нее, но ты убил ее владельца и совершил кровную месть за нас. Сейчас мы поклялись быть твоими слугами навек, и только ты можешь освободить нас от этой клятвы.

Я стоял, смотрел на этих парней и думал, что судьба очень странно ведет меня по этой жизни. Интересно, если бы рассчитать математически возможность такой встречи, получилась бы там хоть сотая доля процента?

– Хорошо, я принимаю вашу клятву, – наконец произнес я, – со своей стороны обещаю, что сделаю все, чтобы вы стали настоящими воинами тени.

Ребята вопросительно уставились на меня.

– У нас еще будет время для беседы, я объясню вам, чему мы будем учиться. А сейчас расскажите о себе.

Ильяс начал свой рассказ:

– Мы – печенеги! – заявил он, гордо вскинув голову. – Наш дед был один из немногих ханов, который смог увести свой улус из Болгарии, после того как половцы вместе с ромеями перебили почти весь наш народ. Потом много лет наш улус кочевал в причерноморских степях. Дед умер, и ханом стал наш отец. Все эти годы мы должны были скрываться от половцев. Но в прошлом году им удалось настичь нас у Данапера и почти всех убить. Меня с Тирахом половцы продали ромею, лодья которого в это время проходила по реке. Он был толстый и жирный и насиловал нас почти каждый день. Когда мы пришли в Константинополь, нам удалось зарезать этого борова и сбежать. С этого времени мы жили здесь, на берегу. Сначала нас местные…

Но нашу дальнейшую беседу пришлось прервать.

Снаружи раздался скрип ворот и голоса. В окно я увидел, как во двор въезжает большая тяжело нагруженная телега, а за ней во главе с Ираклием появилось несколько человек.

Когда я с парнями вышел во двор, там уже стоял рабочий беспорядок. По распоряжениям Ираклия пришедшие с ним люди разгружали телегу и начинали заносить вещи в дом. Две пожилые женщины возились около кучи кастрюль.

Когда я подошел к ним, Ираклий устало вздохнул и сказал:

– Ну сегодня и устал. Давно так не бегал.

Он посмотрел на седого однорукого мужчину, стоявшего рядом с ним.

– Коршун, это мой бывший командир, Диодор, он несколько лет был управляющим пронии, еле уговорил его заняться вновь тем же делом.

Я взглянул на Диодора: на меня смотрел еще крепкий жилистый мужчина, с жестким прищуром проницательных глаз.

– Рад видеть командира моего друга, меня зовут Константин, думаю, что Ираклий все рассказал обо мне. Я вполне доверяю его рекомендации, но мне все же хотелось знать – что случилось у тебя, почему пришлось оставить работу управляющего?

Диодор улыбнулся, и его лицо удивительным образом преобразилось.

– А ничего такого не произошло, чего нельзя было бы рассказать, история такая же, как у тебя: сменился прониар, а новый приехал со своими слугами, я ему был не нужен.

Мы еще немного поговорили и решили, что все конкретные вопросы по пронии пока оставим на следующие дни, а вот неотложные обсудим сейчас.

Между тем нанятая обслуга усердно занималась своими делами. Два привратника деловито выметали двор, отчего вокруг поднялись кучи пыли, а кухарки уже освоили кухню, и там слышался плеск воды и звон посуды.

Только мои парнишки стояли без дела, наблюдая за происходящим. Феодора тоже стояла с потерянным видом – видимо, переживала за свое будущее.

Я подозвал ее и сказал:

– Феодора, вы с отцом остаетесь здесь, завтра Ираклий решит, чем вы будете заниматься, сейчас надо накормить ребят, а жить они будут в комнате рядом с моей.

Мальчишки послушно вместе с девушкой пошли в сторону кухни, откуда уже доносились аппетитные запахи. Мы же втроем поднялись наверх ко мне в комнату, прихватив с собой кувшин вина, предусмотрительно оставленный Ираклием.

Усевшись за стол, начали разговор о дальнейших действиях. Я уже понял, что незаметно готовить здесь моих будущих учеников не получится, потому как уж очень много любопытных глаз вокруг. Поэтому для окружающих это будет просто дом прониара, воина, удачно попавшегося на глаза василевсу, и больше ничего. Распоряжаться тут должен Ираклий, который будет отвечать за пополнение и, так скажем, материально-техническое обеспечение, а вот подготовка воинов будет происходить в укромном месте в пронии, и это место должен обеспечить Диодор, который выедет туда уже завтра. Он пообещал взять с собой нескольких ветеранов, у которых, в отличие от него, были целы все руки. А затем я остаток вечера при свечах рассказывал и показывал ему, как должен быть устроен тренировочный лагерь для будущих учеников. Опытный воин Диодор практически понимал меня с полуслова, лишь иногда смотрел на меня в недоумении, когда я, например, нарисовал ему макивару.

Он все же не утерпел и спросил:

– Константин, я не понимаю – для чего это тебе? Ведь борьба и кулачный бой нужны только для развлечения. Что ты с ней сделаешь против воина в доспехах и с оружием?

Я вопросительно посмотрел на Ираклия, тот кивнул.

– Диодор, наши воины особенные, они не будут сражаться открыто. Мы будем тайным мечом василевса против его врагов. Ты же знаешь, что нет ни одной минуты, когда бы империя не воевала, но она воюет не только открытой силой, но и подкупом, сталкивает наших врагов между собой и при возможности уничтожает их руками друг друга. Наша задача будет состоять именно в тайной, невидимой войне. И умение бороться также нужно нашим людям, только борьба эта особенная – в ней не борются, в ней убивают. Каждое прикосновение к врагу должно быть смертельным. Вот поэтому нам еще нужно будет новое оружие, о котором вы узнаете в свое время.

Следующим утром я проснулся уже в доме, который был наполнен жизнью. На улице лениво переругивались кухарки с привратником. В соседней комнате шептались мальчишки.

Я встал и спустился вниз. Ираклий уже был тут и о чем-то разговаривал с Диодором. Тот собирался в дорогу – ему нужно было собрать своих ветеранов и сегодня к вечеру прибыть в пронию, которая располагалась в дневном переходе от Константинополя. Ираклию требовалось сегодня начинать поиск талантов для нашей специфичной работы. А вот я на некоторое время оставался не у дел.

В мелком придунайском городке, в доме наместника, в глубоком раздумье сидел князь Владимир Всеволодович Мономах. За окнами стоял привычный для уха опытного воина шум. Только что его рати с ходу заняли этот городишко, заставив войска ромеев отойти. И сейчас дружинники с шуточками-прибауточками, а кое-где и со злостью тащили все из домов горожан, не лишая, впрочем, их еще и жизни. И хотя город был взят практически без сопротивления, кое-где уже дымились пожары. В который раз старый князь, съевший немало соли на интригах, задумался о правильности своих действий. Когда в прошлом году он с помпой выдал свою дочь Марию за самозванца Льва Диогена, называвшего себя сыном ромейского василевса Романа, и объявил после этого войну Царьграду, он считал, что действует совершенно правильно. Ведь при удачном раскладе можно будет контролировать целую империю. Хотя в последнее время он часто думал, что неправильно оценил свои силы. Вот даже старый Ратибор, с которым они сидели у одного костра в походе, разозлился и уехал к черту на кулички в Аладъеки, предпочтя там заниматься молодыми воинами, чем сидеть тысяцким в Киеве.

А ему сейчас, по сути, приходилось поддерживать Диогена практически в одиночку. У самозванца, гордо именовавшегося Львом, не было ничего, кроме хорошо подвешенного языка, которым он пытался уболтать попадавшие к ним в плен армейские части ромеев. Тем не менее война шла ни шатко ни валко, Алексей Комнин не спешил сдаваться и отдавать трон неизвестно кому. А половцы – они вообще были непредсказуемы. Сегодня союзники, завтра могли уже ударить в спину, что неоднократно бывало в прошлом.

Да и годы давали себя знать, Владимир сам потерял счет своим походам. Все они слились в один непрекращающийся водоворот. Иногда, редкие перерывы сидя в своем тереме в Киеве, он, открывая окно, думал: «Когда же в поход, в степь, дышать дымом костра и конского навоза, сидя на коне выдирать из-под седла положенный туда кусок сырого мяса, рвать его зубами на ходу и, дико визжа, опускать саблю на врага», потому что настоящая жизнь была только в этом.

В комнату без стука вошел молодой красивый воин, он слегка поклонился Мономаху и спросил:

– Княже, о чем задумался? Может, распорядишься, чтобы твои рати перестали разорять моих подданных? Они это делают уже пару часов.

Владимир почувствовал, как бешеная волна гнева поднимается в его душе, и он замер, вцепившись в подлокотники, боясь поднять взгляд на своего зятя.

Тот, глядя на побелевшие кулаки Мономаха, отступил на шаг:

– Княже, прости, если что не так сказал, пришел сообщить, что стол накрыт, будем праздновать очередную победу.

– Какую победу? Мы тут шаримся по Дунаю уже сколько времени, а Комнин сидит на троне и в ус не дует. Вот потрапезуем – и опять в поход, – смог сказать князь непослушными губами. – Идем на Доростол!

«Раз, раз, раз, два, три, четыре, пять…» – шептали мои губы, я бежал впереди своего отряда в полной боевой выкладке, за мной, топая, бежали двенадцать человек. Не останавливаясь, я прыгнул в небольшую речушку и по грудь в воде за несколько шагов перешел через нее. За мной, отфыркиваясь, в воду ринулся мой молодняк, которым вода была по шею, а оба печенега, перекинув снаряжение через речку, быстро преодолели ее вплавь. Еще месяц назад они боялись зайти в воду по колено, а сейчас плавали как утки. Когда перебрались, они получили от меня по затрещине, от которой улетели обратно в воду.

– Понятно за что? – спросил я и после утвердительного кивка продолжил бег.

Впереди нас еще ждал мостик в виде бревна и большой кучи жидкого навоза внизу, который неделю свозили сюда крестьяне. Как обычно, с мостика свалились два моих недотепы Домн и Василий. Ну недотепами я их назвал по отношению к остальным моим питомцам, по сравнению с обычными воинами они были очень даже ловкими. А у меня они пока числились «слабым звеном».

– Так, поприседаем, пока Домн с Василием не перестанут падать.

Измазанные в дерьме парни вновь пробежали по бревну, на этот раз успешно, и мы побежали дальше. Пока из сорока километров пути было пройдено всего пятнадцать.

К расположенной на холме усадьбе мы прибежали уже к вечеру. Искупавшись в протекающей под холмом речке и выполоскав одежду, все приступили к чистке оружия. Когда это все закончили, было совсем темно.

Мы прошли в длинное здание, на столах уже стояли миски с немудреной едой, глиняные кружки с ягодным соком.

После ужина я встал, и двенадцать пар глаз уставились на меня. Я улыбнулся и сказал:

– Нынешнюю ночь спим.

Раздался облегченный вздох.

– Но не все, – не закончил я свою речь. – Вчера в доме у управителя Диодора я забыл свой нож, понятия не имею, где он лежит. Итак, Домн, Ильяс и Григорий, ваша задача – принести мне нож до рассвета. Все понятно?

Парни, вставшие во время моей переклички, тихо ответили:

– Так точно.

– Тогда вперед.

Они побежали к себе одеваться для такого случая. И вскоре три черные фигуры неслышным шагом исчезли в ночи.

Я поглядел в темное окно, в которое не было видно ни зги, и вспомнил, как меня ругал Диодор, когда я впервые отправил к нему подобную троицу.

Они перебудили всех и вся, Диодор устроил на них охоту по всему дому и все-таки поймал одного. Потом я полдня выслушивал его упреки в том, что не даю честным, добропорядочным людям спать.

На это я мог только спросить:

– А кто тут у нас добропорядочный человек? – и оглянулся.

Мы несколько минут смотрели друг на друга, потом начали ржать.

В деревне, которая была неподалеку от усадьбы, также все дома были исползаны моими юными убивцами. Я через старосту передал, что мои люди могут залезать в дома, но ничего делать плохого не будут. А вот тот, кто их увидит и сможет описать, как они выглядели, получит серебряную монету. Надо ли говорить, что после этого в деревне только и говорили о моих лазутчиках, и первые ночи многие не спали в надежде заработать. И действительно, в первое время кое-кого из лазутчиков замечали… Но не теперь.

Оставшиеся пацаны отправились на боковую. Охрана усадьбы была на ветеранах, так что я со спокойной душой отправился к себе.

Когда вошел в комнату, там горела свечка: меня ожидала соскучившаяся Феодора. Она все-таки выполнила свой план-максимум и залезла ко мне в постель еще в городе, так что я с удовольствием взял ее с собой. Священника у нас в усадьбе не наблюдалось: мне абсолютно было не нужно, чтобы кто-нибудь тягал моих бойцов на исповедь. И я знал, что василевс, при всей его набожности, вполне согласится с этим. Поэтому никто мне не твердил, что я совершаю страшный грех, живя невенчанным браком.

Ночью я проснулся оттого, что где-то скрипнула дверь. Рядом тихо сопела Феодора. Я, улыбаясь про себя, ждал, что будет дальше. До утра было еще далеко, стояла глубокая темнота. Послышался шорох, чуть слышно звякнула задвижка. Ильяса не было видно, просто там, где он стоял, было как бы большее сгущение темноты.

Когда он приблизился к столу, чтобы положить нож, я схватил его за руку.

– Ку-ку, – шепотом произнес ему прямо в ухо, – попалась птичка. Давай сюда нож, а тебя завтра сам знаешь что ждет.

Ильяс исчез из комнаты так же незаметно, как пришел, а я вернулся в постель и скоро заснул.

Утром наряды на мытье полов Ильясу пришлось отменить. К нашей усадьбе подъехал караван из телег, в которых стояли клетки, закрытые сверху тканью. Сопровождали их несколько солдат и офицер, который явно был очень недоволен, что ему пришлось ночью перевозить такой груз.

Он даже не представился, а сразу сообщил, что привез двенадцать осужденных преступников, которых по приказу василевса передают мне, а я могу делать с ними все, что пожелаю, хоть разрубить на мелкие кусочки и поджарить.

С помощью конвоя мы быстро отвели всех бандитов в подвальные камеры, а конвой, не отказавшийся выпить по кружке вина, отправился в обратный путь.

Я в сопровождении пары ветеранов вновь спустился в подвал. Бандиты, все как на подбор здоровые мужики, сидели и тихо переговаривались, явно недоумевая, зачем их сюда привезли.

Я встал перед решеткой и громко сказал:

– Эй! Отребье, вам предоставляется шанс на жизнь. Каждый из вас сразится с моим бойцом. Если кто-то нанесет рану, мешающую ему победить, – он свободен, если кто-то сможет поставить моего бойца в безвыходное положение – он свободен. Единственное – моих людей нельзя убивать, но они об этом не должны знать. Вас же они будут убивать по-настоящему.

Бандиты засмеялись:

– Интересно, нас будут убивать, а мы не можем? Это несправедливо.

Я пожал плечами:

– А где вы видели справедливость? Когда вы убивали, грабили, насиловали, вы помнили о ней? Так что думайте, а я вам обещаю, что тот из вас, кто сможет победить, будет тут же отпущен.

Когда мы шли обратно, один из двоих ветеранов пробурчал:

– Нельзя оставлять в живых этих скотов, на них крови больше, чем на любом из нас.

Я остановился и посмотрел на него:

– Тебя ведь зовут Елизар, насколько помню, ты хороший лучник? А в Константинополь у нас отсюда одна дорога. Ты все понял? Но чтобы кроме вас двоих, – кивнул я и на второго ветерана, – об этом никто не знал. Если я когда-нибудь услышу об этом еще от кого-то, сами понимаете, чем все закончится.

На утреннее построение я вышел в форме этериота.

Небольшая шеренга моих воспитанников стояла на небольшом плацу.

Я встал перед ними. Самый старший из них, двадцатилетний Григорий, скомандовал:

– Отделение, смирно! Равнение на средину!

И неслышным шагом ниндзя подошел ко мне:

– Господин логофет, отделение построено, старший курсант Григорий.

– Вольно! – был мой приказ.

– Отделение, вольно, – продублировал приказ Григорий.

Я медленно пошел вдоль строя, этот проход не занял много времени. Передо мной стояли бойцы, каких еще не существовало в этом мире. Они были отобраны по методике, которой не существовало, они готовились совершенно не так, как это делается в это время. Конечно, мной было вложено в них еще далеко не все, что знал и что должен еще вложить, чтобы они смогли стать не только рядовыми исполнителями, но и сами решать вопросы стратегии и тактики своих будущих подразделений. Чтобы это случилось, мне необходимо на данном этапе потерять как можно меньше людей при выполнении заданий василевса. А пока еще долго придется оставаться мозговым центром этой группы. Так получилось, что почти никто из курсантов еще не убивал, и мне сегодня предстоит проверить, как они справятся с этой задачей. Вернее, сегодня проверяю самого себя, потому что если хоть один из них будет побежден, значит, моя задача не выполнена, я не справился, и нужно будет пересмотреть все дальнейшие планы.

– Курсанты, – было мое вступление, – сегодня у нас ответственный день. Мы много занимались, вы многому научились и стали сильнее. Сегодня у вас ответственное испытание. Тот, кто его пройдет, будет считаться уже полноценным подмастерьем тени. Вы знаете все ступени мастерства, мы неоднократно говорили о них. И сейчас вы должны доказать окружающим, и главное – себе, что вы можете стать этими подмастерьями. Григорий, встань в строй.

Я поднял с земли заранее приготовленный мешок, подошел к шеренге и предложил курсантам тащить из него бумажки. На этих бумажках были всего лишь порядковые номера схваток.

Конечно, подумав, все преступники согласились драться. Василевс очень заинтересовался моим предложением, и по его приказу мне постарались отобрать среди ожидающих казни преступников людей неробкого десятка, тех, кто воевал и умел держать меч в руках.

Номер первый вытащил Тирах. Охрана привела из подвала первого бандита. Высокий, плотный мужчина лет сорока, заросший до ушей, щурился после темноты, а затем с удивлением уставился на строй невысоких стройных парней в черной свободной форме с закрытыми лицами и полным отсутствием доспехов. А когда увидел стоящего перед ним подростка, он удивленно поглядел на меня, и на его лице появилась пренебрежительная улыбка.

Я веско сказал, вкладывая ему в руки спату:

– Ранишь – можешь считать себя свободным, передвигаться только в пределах плаца. – И скомандовал: – Начинайте схватку.

Мужик быстро стал в стойку скутата, было видно, что его левая рука так и просит щит. Как только он напрягся в стойке, пренебрежение исчезло с его лица, и он внимательно отслеживал все возможные движения противника.

Было видно, что его озадачили одежда и размеры моего бойца.

Наконец он не выдержал и с криком ринулся вперед. Тирах молниеносно упал на землю и легко зацепил носком голень бандита, тот грузно растянулся на камнях плаца. Черная тень на секунду прильнула к упавшему и быстро вскочила. Противник остался лежать на земле, в левой надключичной ямке у него торчала ручка стилета.

В шеренге зашумели. Мне пришлось хлопнуть в ладоши, призывая к вниманию:

– Поздравляю курсанта Тираха со званием «подмастерье тени». Кто там у нас следующий?

Мои теперь уже подмастерья грузили на телеги трупы убитых, я сидел неподалеку – смотрел, как они работают. В голове стоял легкий шум: мне все еще не удавалось отойти от волнения. Несмотря на то что я знал, как подготовлены мои ребята, все равно оставались сомнения, казалось, что еще что-то не объяснено, не отработано. К моей радости, все справились со своими противниками. Лишь Григорий получил небольшое ранение. Ну все правильно: возраст сделал свое дело. Несмотря на его упорство, ему трудно было угнаться за более молодыми гибкими мальчишками.

Ну что же, сейчас можно смело ждать приказа василевса, я ведь и так испытывал его терпение, еще и еще уговаривая продолжить обучение моих учеников.

Лжедиоген II усталой походкой поднимался в дом воеводы Доростола, за его спиной еще шла битва, дружинники добивали последние остатки сопротивления. Крепость была взята.

Он шел по ступеням и думал, что вот так же почти сто пятьдесят лет назад предок его тестя по отцу князь Святослав легко сбегал по этим ступеням, чтобы дать последний свой бой войскам императора Иоанна Цимисхия. А сейчас он, не очень знатный уроженец Константинополя, не побоявшийся объявить себя наследником василевса, вновь взял на саблю эту крепость, и, может быть, здесь, как и сто пятьдесят лет назад, решится все.

Тогда Святослав после заключения мирного договора, возвращаясь в Киев, погиб с малой дружиной, убитый печенегами, которых, скорее всего, подкупили ромеи.

Не исключено, что и сейчас коварные властители Царьграда придумают что-нибудь подобное. Его тесть Владимир Мономах, устав от битв и вручив ему руководство полками, уехал в Киев, и сейчас будущее в его руках. Военная удача пока не отвернулась от него. Сейчас, после взятия Доростола, открыта дорога на Константинополь. Несколько дней отдыха уставшим воинам – и вперед. Половецкие орды жаждут добычи.

А сегодня будет пир. И надо обязательно усилить охрану: коварный Алексей Комнин может что-нибудь придумать. Он обернулся и махнул рукой следовавшим за ним телохранителям, несущим на плечах двух замотанных в тряпки молоденьких девчонок.

Мы уже третий день сидели в небольшом леске на краю заливных лугов речной долины Дуная. Отсюда Доростол, или, как назвал его Комнин, Феодорополь, был как на ладони.

Сейчас там царила радость от победы. Около его стен сотни половцев раскинули свои походные юрты, слышались крики насилуемых женщин, шум драки, ржание коней. Русские полки немногим отличались от кочевников – может, чуть большей дисциплиной. К нашему укрытию периодически подходили желающие запастись дровами, но, обколовшись в колючих зарослях ежевики, с руганью выбирались назад. Несколько из таких любителей костерка назад уже не вернулись – они рассказали нам все, что могли, и сейчас спокойно лежали, укрытые дерном. Один из них все же обладал некоторыми сведениями и сообщил, что сегодня вечером будет пир, на который император Диоген пригласил всех ханов и воевод.

После допроса, который проводил Ильяс, я оглядел своих подмастерьев, они лежали на земле, практически неразличимые в своем зеленом тряпье. И в свою очередь выжидательно смотрели на меня.

– Объявляю боевой приказ: выдвигаемся за три часа до рассвета. Проходим в дом воеводы, убиваем всех находящихся там, внешней охраны не трогать. Выходить самостоятельно, встречаемся на запасном месте, там же маскируемся и ждем ночи.

Во второй половине ночи мы черными тенями скользили мимо догорающих костров и спящих воинов. Редкие часовые ничего не видели и не слышали.

Мы неслышно бежали по городу, стараясь избегать мест, освещаемых пожарами.

К моему удивлению, охрана у дома воеводы была пьяна, она не спала, но пройти мимо нее не представляло никакого труда.

Мы все вместе стояли у дверей, ведущих в разные помещения дома. Кое-где еще не спали, слышались пьяные крики, женские стоны. Я жестами указал каждому их цели, и мы начали неслышно расходиться, я выбрал для себя наиболее вероятный путь к Диогену. Все запомнили его портрет, но было очень сомнительно, что он похож на оригинал, и в большей степени из-за этого я приказал убить всех находящихся в доме.

Я нажал на дверь, она чуть скрипнула, – проведя по ней рукой, убедился, что скрипят петли. Струйка масла из медной масленки – и дверь бесшумно открывается. Прямо на меня смотрят удивленно-расширенные глаза охранника. Время ускорилось, его рот медленно раскрывается для крика, мой тихий удар в шею, хруст кадыка, и глаза его закатываются.

Осторожно уложив тело вдоль стены, иду дальше. У следующих дверей два охранника вглядываются в ту сторону, откуда я пришел.

«Вот же, блин, подшумел – парней тренирую, а сам ни хрена не могу, – пронеслась мысль. В прыжке кидаю ножи и, бесшумно приземляясь у дверей, ловлю падающие тела. – Нет, еще рано списывать себя, – говорю сам себе. За дверьми слышно какое-то шевеление. Приоткрываю ее, заглядывая с пола. У большой кровати на ковре лежит голая окровавленная девчонка, в тусклом свете светильника видны черные раны на месте сосков. Открытые глаза смотрят на меня, не моргая. Глубоко дышу несколько раз. – Только спокойно, спокойно».

Бесшумно захожу в комнату.

Голый молодой парень сидит верхом на такой же обнаженной девушке с кляпом во рту и увлеченно вырезает ножом узор на животе.

Подхожу сзади и одним движением сворачиваю ему шею. Следующим движением ломаю шею девушке.

– Прости, милая, пусть лучше будет так, чем завтра тебя замучают до смерти.

Достаю нож и быстро отрезаю голову Диогена, тщательно вытираю кровь. Опускаю в заранее приготовленный мешок из тонкой кожи с засыпанной туда солью и кладу в заплечную торбу.

Поворачиваюсь и бегу на выход, убивая немногих встречающихся на пути. Когда уже собирался уходить, с удовлетворением обратил внимание, что в доме настала гробовая тишина.

На улицах все так же кое-где догорали дома, часовых почти не было видно, и у крепостных ворот проходили все, кому не лень. Дождавшись перерыва в редком хождении, я проскользнул мимо стражи, мой путь теперь лежал мимо половецких костров в недалекий лесок, где у нас были приготовлены схроны. Я с трудом отыскал это место: хотя восток уже алел, в лесу по-прежнему было темно хоть выколи глаз. Улегся в свой самый большой схрон, закрыл его сверху кучей ветвей и крикнул совой. Мне в ответ поочередно прозвучали девять откликов, а с края леса еще три.

Наконец напряжение целиком отпустило меня, все были на месте, и все целы. Теперь только ожидание. Если все сделано правильно, сегодня к вечеру киевские полки и половецкая орда отправятся в обратный путь.

Еще около часа прошло в ожидании, я лежал и жевал кусок вяленого мяса, когда издалека донесся шум, практически вой. Он становился все громче, по мере того как к нему присоединялись голоса новых воинов, узнавших о смерти своих вождей. Спустя некоторое время шум стих, но затем возобновился с новой силой, был слышен звон оружия и крики.

«Надо же, дерутся между собой», – подумал я.

Вскоре, однако, и этот шум прекратился.

Меня одолел сон. Проснулся я, наверно, уже после полудня, потому что стало жарко и душно, но делать было нечего, надо ждать.

Так продолжалось до вечера. Когда стало темнеть и в схрон повеяло прохладой, я вылез оттуда и подал сигнал – вскоре все мои подмастерья стояли рядом. Выслушав их доклад, я поблагодарил всех за службу. Мы осторожно вышли на опушку леса. У находящегося от нас километрах в двух Доростола никого не было. Войска ушли, только перед воротами догорал огромный костер, на котором они, по-видимому, сожгли своих убитых военачальников.

Я сидел в приемной василевса, и вновь на меня косились ожидающие приема знатные патриции. Но сегодня ждать мне не пришлось: меня пригласили пройти почти сразу по приходе. Если бы взгляды могли прожигать, во мне была бы куча дырок.

Я вошел в уже знакомый кабинет. Комнин не любил тронного зала и пользовался им только для приема послов или пускания пыли в глаза восточным ханам, чуть не падающим в обморок от окружающего богатства.

А вот в кабинете все было достаточно просто, без особых изысков.

Когда я вошел, там сидели василевс и великий логофет. Меня встретили без церемоний и сразу пригласили присесть за стол. Было видно, что василевс доволен. Он улыбался и шутил, чего я до этого никогда не видел. Обычно же Комнин с его подагрой всегда был раздражителен и зол. Потом он взял со стола две пачки бумаг. Одна была толщиной сантиметра два, вторая – такой толщины, что он с трудом ее мог поднять.

– Знаешь, что это такое? – спросил он меня.

Я только пожал плечами и сказал:

– Нет, не знаю, василевс.

– Вот эта толстая пачка – это затраты на предстоящую военную операцию по борьбе со вторгшимся самозванцем. А вот эта тоненькая – затраты на тебя и твоих теней.

Он повернулся к великому логофету:

– Ну как, Василий, тебе это нравится? Ты вообще хоть чего-нибудь ожидал от моей задумки?

Толстый потный мужчина встал, низко поклонился василевсу и сказал:

– Ты, как всегда, оказался прав, величайший, признаю свою ошибку.

Комнин задумчиво крутил толстую грифельную палочку в руке:

– Может, мне заменить тебя, Василий? Константин гораздо лучше тебя справляется с делами.

Я решил вступиться за своего коллегу:

– Василевс, разреши, я скажу слово в защиту логофета Василия.

Такого выражения на лице василевса я еще не видел: он смотрел на меня так, как в наше время смотрели бы на инопланетянина, только что спустившегося с небес в «тарелке». Похожее выражение было на лице и у Василия.

– Ну давай говори, а мы послушаем.

– Василевс, такое решение неразумно. Когда ты посылаешь меня решить проблемы войны другими путями, чем просто сражение, я это делаю, потому что я воин и знаю, что и как надо сделать, где отыскать то необходимое звено, после изъятия которого у врага все рассыплется. А что будет, если я займу место великого логофета? Я не знаю во дворце никого, у меня нет ни связей, ни знакомств, ни своих шпионов среди слуг и знати. Мне просто не выполнить своих обязанностей защитить тебя и твою семью. Я готов помогать логофету Василию, если это будет необходимо, но выполнять его работу не смогу еще очень долго.

Моя речь была выслушана в молчании, после небольшой паузы василевс с ехидцей произнес:

– Однако ты хорошо понимаешь обязанности великого логофета, хотя, как говоришь, никогда им не был.

– Василевс, не столь сложно понять, что надо делать, – проблемы станут возникать во время выполнения этих решений.

– А что скажет логофет? – обратился Комнин к Василию.

Тот, по-прежнему глядя на меня удивленными глазами, сказал:

– Ты очень странный человек, Константин: или ты такой на самом деле, или ты столь хитер, что я даже не могу понять, в чем твоя хитрость. Хорошо, я согласен, чтобы ты, когда не занимаешься выполнением желаний василевса, мог помогать мне в работе. Ты сам понимаешь, что у меня много проблем и много помощников, но я согласен иметь еще одного. Надеюсь, года тебе хватит, чтобы хоть частично войти в курс дела и действительно немного разгрузить меня, взяв руководство отдельными вопросами.

Мы договорились с ним вновь увидеться, и Василий ушел.

Веселость Комнина сняло, как рукой, он опять был серьезен и сосредоточен.

– Действительно, – сказал он, – ты странный тип, любой на твоем месте с удовольствием бы наблюдал, как я высказываю плохое мнение про его соперника. А ты ухитрился, не сказав ни слова похвалы, одобрить работу Василия. Я-то добивался совсем другого, и ты меня переиграл.

– Василевс, я понимаю причины, по которым ты бы хотел, чтобы мы следили друг за другом, а не занимались общими делами, но это контрпродуктивно, будет гораздо лучше, если мы вместе будет решать те проблемы, которые ты поставишь перед нами.

Я понимаю – говорить тебе, что я никогда не предам тебя, просто глупо, хотя это действительно так. Все равно ни один умный человек этим словам никакого значения не придаст, а будет верить только поступкам. Но, может, просто довериться здравому смыслу: мне нет причин делать это, меня вполне устраивает мое положение.

– Понимаешь, Константин, – задумчиво произнес Комнин, – как ни странно, я верю тебе, но подумай, ты со своими тенями вскоре станешь во дворце очень важным фактором. Ведь эти тени воспитывались тобой и слушаются только тебя. Я немолод и могу в любой момент умереть, а мне хочется, чтобы мой сын стал василевсом после меня. А ведь перед ним у тебя никаких обязательств нет, и если захочешь, ты утопишь дворец в крови и сам будешь править империей, ты очень сильный и амбициозный человек, что бы ты ни говорил. Потому подумай, что тебе надо сделать, чтобы мысли о твоей предполагаемой будущей измене меня не тревожили.

Владимир Всеволодович смотрел из окна своего терема на Днепр. Холодный осенний ветер рябил воду, и даже из окна были видны барашки волн. Со двора доносился гомон дворни, занимающейся будничными делами. А ему делать ничего не хотелось. Этим летом его война не удалась, он напрасно старался убедить себя, что делал все правильно. Ведь если бы удалось посадить на трон в Царьграде своего зятя, это был бы предел его мечтаний, от возможных перспектив захватывало дух. Но, увы, Комнин переиграл его, и теперь голова глупого Диогена торчит на пике на крепостной стене Константинополя, напоминая всем, как опасно дразнить василевсов. А его дочь, уже видевшая себя императрицей ромеев, не выходит из своего терема и готовится постричься в монастырь. Когда в Киев неделю назад вошли его рати, в гневе он хотел вновь вести их к Дунаю, и только слова советников остановили эту глупость. Половецкие улусы пошли ниже по течению Днепра, с ним даже никто не захотел встретиться. А действительно, зачем встречаться – ведь это на пиру у его дурного зятя погибло двенадцать ханов и их ближайших родственников. Три рода полностью обезглавлены. Теперь и там начнется еще одна чехарда смертей, и половцам будет не до него и его войн. А воеводы, их родня также косо смотрят на него, считая, что это непродуманное решение Мономаха привело к гибели их глав семейств.

Как этому Комнину удалось уничтожить столько людей?

Он опросил уже несколько десятков своих воев, завоеводчиков, не позванных на пир и оставшихся в живых, – никто не мог понять, как произошло это ужасное событие. Ведь все воины внешней охраны остались живы, они ничего не видели и не слышали. Их казнили прямо у погребального костра и сожгли вместе с убитыми на пиру. Не очень понятно было вначале, почему так неохотно рассказывали о том, при каких обстоятельствах нашли его зятя, но он все же выяснил, что рядом с ним обнаружили двух истерзанных девочек. Может, Господь в своей неизреченной милости отвел от его дочери такую судьбу?

Но ведь у Диогена остался сын Василий, он тоже может претендовать на трон василевсов.

И воевод у него еще хватает. Старый князь решил:

– Готовлю весной поход, Иоанн Войтишич поведет рати.

В комнату вошел старый слуга:

– Княже, тут купец Репа грамотки передал. Привез он их с Нова́города, просил в руки отдать.

Владимир Всеволодович оживился: купец был его доверенным и передавал письма от Ратибора. Уже почти год от старого воеводы не было ни слуху ни духу.

Князь решительно сорвал печати с кожаного мешка и вытащил с десяток берестяных грамот.

Несколько грамот сообщали расклад сил в Новгороде, князь читал их не особо внимательно. Но неожиданно его внимание привлекли следующие строчки:

«А в прошлом годе пришел ко мне из лесов дремучих волхв Яровид, на волокуше привез отрока спящего, просил научить его бою оружному. Не мог я, княже, в том отказать старцу зловредному. Когда же посмотрел на отрока, был он лицом с тобой схож, как будто в колодец на воду ты посмотрел. И вспомнил я сразу историю ту давнюю, когда сынок твой Глеб пропал на охоте от Аладъеки неподалеку, ты тогда сына своего старшего Мстислава чуть не убил за то, что за братом не уследил. Но все же сомнительно мне было, а когда посадник Павел узрел его, тоже в сомнение пришел. Когда же учил его оружием биться – так прямо все ухватки твои у него. Вот только Константином он назвался. И ростом он почти с целую сажень, не вру нисколько, крест на том целую. А так и по возрасту все подходит. Сколько я Яровида ни пытал, только хмыкает и ничего не говорит.

Одно твердил – мол, сей отрок всю землю Русскую на уши поставит и всем соседям укорот даст.

А ныне отправился этот Константин в Киев, думаю, что должен он в войске у тебя быть, прошу, найди и посмотри на него сам. Чувствую, не просто так Яровид вокруг него хлопотал.

Может, действительно Божий знак это какой?»

Владимир в волнении встал и заходил по светлице. Глеб… Когда прочел это имя, сразу нахлынули воспоминания. Еще когда через год после рождения Георгия жена вновь понесла, он дал себе зарок назвать ребенка, если родится мальчик, Глебом, как звали умершего в младенчестве его сына от первой жены Гиты Уэссекской. Почему так решил, он не понимал и сам. Но Господь наказал его за это. В десять лет его сын пропал на охоте, на которую так необдуманно взял его Мстислав: взрослый князь перепоручил мальчишку слугам, и тот вместе с ними и исчез. Мстислава, как и всех, кто редко видел Глеба, обманула его внешность, он уже в десять лет был высоким и худым, как жердь, выглядел подростком, и Мстислав не понял, что это еще, в сущности, ребенок. Поиски никаких результатов не дали. Мстислав год замаливал свой грех, со временем тяжесть утраты ушла, да тревоги и повседневные заботы не давали времени вспомнить о потере.

– Да не может быть, помстилось старому воеводе, – решил Владимир.

Но все равно что-то его беспокоило. Он накинул простое корзно и вышел во двор. Подозвал стоявшего неподалеку ключника. Хмуро посмотрел вокруг. Ему не очень нравился Киев: побывав на княжении во многих городах Руси, он наконец достиг своей цели, и она сейчас тяготила его. Два года он живет в княжеских хоромах, но до сих пор они кажутся ему чужими.

Подбежал ключник:

– Владимир Всеволодович, чего хотел?

– Пошли-ка быстро за воеводой Войтишичем, пусть передадут – дело у меня до него важное.

Ключник побежал искать посыльного, а князь, поежившись в легкой одежде, вновь поднялся в терем.

Когда вызванный воевода зашел в светлицу, князь усердно выводил гусиным пером добавления и поучения своим детям: «…Не ленитися… и тружатися. Первое, Бога деля и душа своея, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню творя неоскудну, то бо есть начаток всякому добру…»

Услышав, что кто-то зашел, Мономах оторвался от письма и поздоровался с воеводой.

– Садись, воевода, в ногах правды нет. Дело у меня такое – не ходил ты в поход последний, Бог тебя хранил. Как смотришь, ежели под твоим началом весной полки к Данубу вновь пойдут?

Воевода крякнул и почесал бритый затылок:

– Как ты, князь, прикажешь – по слову твоему пойдем благословясь.

– Ты мне тут, Иоанн, дурака не валяй, понял ведь, чего спрашиваю.

– Мнится мне, Владимир Всеволодович, надо бы тогда для начала разобраться с делом этим темным. Кто десяток наших воевод да кипчакских без счету в доме том положил? А у половины и следов никаких на теле нет, лежали, говорят, как живые.

– Да, – признался князь, – и я все думаю, что произошло. Неужто с нечистой силой, не к ночи будь сказано, ромеи связались?

– Нет, Владимир Всеволодович, люди это были, умельцы ночные. Где-то василевс таких нашел.

– Ладно, время есть – будем думать. А еще у меня одна забота к тебе. Грамотку тут мне воевода Ратибор прислал, ищет он воя одного. Крещен Константином, а найти его легко: росту он саженного.

Войтишич усмехнулся:

– Ратибор всегда прибавить лишку любил.

– Да нет, уверяет, что именно почти сажень в нем есть, а сейчас он должен в Киеве обитать.

– Ну ежели в Киеве, отыщем мы его за день и под очи твои представим, – заверил князя воевода.

Князь крикнул, после чего молодой стольник притащил кувшин медовухи, и Мономах, постаравшись отбросить все сомнения, поднял серебряный кубок за удачу.

Следующим днем пополудни Войтишич вновь пришел к князю. Вместе с ним пришел старый воин с лицом, испещренным сабельными шрамами.

– Вот, княже, сотник бывший Егорий, старший в охране у гостя торгового Никандра. Может он тебе в деле твоем помочь. Был вместе с ними Константин твой в охране в прошлом году.

– Благодарю, Иоанн, за старание, посиди пока, сейчас я тебе стольника пришлю, а мы с Егорием поговорим немного.

Князь пригласил Егория к себе в светлицу. Егорий волнения не выказывал и держался уверенно.

– Егорий, надо мне знать, что за человек этот Константин, расскажи с самого начала все как есть.

– Познакомились мы, княже, с ним в Аладъеки, десятником он был в городской страже. И там такое дело случилось – сам-то он не говорил, а вот люди сказали: дочка посадника на него глаз положила. А ему это не в нос было, да и посадник особо не радовался. И сам Никандра попросил взять Константина к себе, на поездку до Киева охранником. Ох и могутный парень, один мог весло вертеть, у нурманнов про него, наверно, песню бы сложили.

– Ну что еще можешь сказать?

– Странный он был немного, как будто забыл все, а потом вспоминал, все спрашивал, что да как, – добро бы про то, чего не видел никогда, так он иногда и обычных вещей не знал.

– Егорий, а может, подумаешь, он тебе никого не напоминал?

– Да вроде никого, княже… Княже! Да как же это, вот я дурак слепой, так ведь он как две капли воды на тебя похож, только выше головы на две.

Егорий внимательно глянул на князя:

– Владимир Всеволодович, а ведь у тебя там сынок пропал на охоте. И что-то я в Аладъеки про Константина слышал: что волхв его из лесу привел.

– Молчи, молчи, Егорий, сглазишь! А воин, воин он какой?

– Воин он, по молодости, не очень опытный, но учится быстро. Попросил меня научить его кистенем владеть, так меня в неделю превзошел. Да на нас же на Данапере, на стоянке, половцы вышли Джурай-хана. Так он лазутчика, ханского сына, кистенем убил и саблю с него взял, а уж сабля – такую никому не стыдно носить. Я-то ему даже побоялся и цену настоящую сказать.

– Ну давай, давай говори – что дальше, где он сейчас?

– Так, видишь, все из-за сабли и получилось: боялся я, что узнает кто про его добычу, прирежут ночью. Отправился он в охране навикулария Стратигопулоса в Константинополь, почти сразу как мы в Киев пришли.

Князь почувствовал, что радостное возбуждение отпускает его. Он уже спокойно спросил:

– И с тех пор о нем не слышал?

– Почему же, слышал, этой весной видел я охранников Стратигопулоса – говорили они, что Константин в личной этерии василевса служит.

Я сидел за столом, думая, что сказать василевсу. А Комнин выжидательно смотрел на меня. Сказать василевсу можно было много, но в империи, где в погоне за властью брат мог убить брата, дядя задушить племянника, а тетка отравить, чем можно было убедить императора, что ты не хочешь участвовать в этой борьбе?

– Василевс, я понимаю твои сомнения. Но подумай сам. Во дворце меня почти не знают. Если раньше, когда я стоял на охране твоих покоев, меня еще видели, знали, что есть такой здоровый северный варвар, то сейчас уже почти забыли. И тем лучше для дела, что меня никто не знает, кроме тебя и великого логофета. И вообще думай обо мне как об инструменте. У хорошего мастера инструмент может много чего сделать – и никогда не поранит держащую его руку. Потом, твой сын Иоанн, умелый и опытный воин, мне кажется, что он с удовольствием займется новым делом. Конечно, ему никогда не стать настоящим воином тени, просто в силу его возраста. А вот опыт, приобретенный у нас, ему очень пригодится, когда будет василевсом. И кстати, поддержка такого подразделения в это время ему также, вероятно, понадобится, – закончил я многозначительно.

– Насколько я понял тебя, Константин, ты хочешь, чтобы мой сын стал твоим учеником.

– Василевс, этим мы решим несколько проблем: я буду под контролем твоего сына-соправителя, он узнает много нового, что поможет ему в будущем, а у меня в этом будущем появится василевс, который будет знать, чего стою я.

Комнин сидел задумавшись несколько минут, потом взял в руку бронзовый колокольчик и позвонил. Через миг около него стоял слуга.

– Позови ко мне соправителя Иоанна, я его жду, – коротко приказал василевс.

Мы просидели около получаса в ожидании. Комнин расспрашивал меня подробности наших действий в Доростоле и о севере Европы, о котором он, на удивление, мало знал. Зайдя в кабинет, Иоанн первым делом удивленно посмотрел на меня. Я во дворце всегда появлялся в форме этериота. Поэтому для него было странно видеть отца непринужденно беседующим с охраной.

– Иоанн, – сказал Комнин, – этот этериот является логофетом сикрета. Про истинное предназначение этого сикрета пока было известно только мне и великому логофету. А этого логофета зовут Константин, если ты не знаешь.

– Почему же, отец, очень даже знаю, такого великана трудно было не заметить, даже те два евнуха-негра, которыми ты так гордился, ему достают только до подбородка. Теперь я понимаю, почему он пропал из дворца.

– Так вот, отряд, который он возглавляет, занимается устранением наших врагов.

– Но, отец, у нас, по-моему, и без него есть такие службы.

Комнин улыбнулся:

– Скажем так, Константин поднял эффективность своей службы на новую ступень.

Иоанн внимательно посмотрел на меня:

– Так резня в Доростоле – это твоих рук дело?

– Да, соправитель, моих и моих теней.

– Отец, – обратился Иоанн к Комнину, – полагаю, то, что ты позвал меня, означает, что мне сейчас будет что-то предложено.

– Ну об этом нетрудно догадаться. Мы с Константином разговаривали о будущем, и я пришел к выводу, что тебе необходимо побыть в этом подразделении, провести там некоторое время.

Глаза Иоанна загорелись интересом:

– Это было бы неплохо: я хотел бы посмотреть на тех воинов, которые выиграли для нас эту войну.

– Ну что же, пусть будет так. Ты отправляешься с Константином.

– Василевс, – обратился я к Комнину, – надо обговорить порядок охраны твоего сына. Я считаю, что он должен поехать к нам под другим именем, чтобы никто, кроме меня, не подозревал о том, что у нас живет сын василевса, его охрану надо будет расположить не в моей пронии, и также чтобы даже офицеры не знали точных причин, по которым они там находятся. А эту причину надо придумать.

– Ну причину мы найдем, – сообщил василевс. – Больше вопросов будет по исчезновению Иоанна – даже моя жена замучает меня расспросами.

– Отец, может, ты мне поручишь, допустим, проинспектировать укрепления против сельджуков или еще где? А уедет туда под моим именем кто-нибудь другой. Несколько месяцев я вполне могу отсутствовать.

– Ну что же, это, наверно, вполне подойдет.

Василевс повернулся ко мне.

– Константин, – произнес он вкрадчиво, – удачное начало твоей деятельности вселило в меня, наверно, неоправданные надежды, но я хотел бы поговорить с тобой о венецианской колонии в Константинополе. В свое время я был вынужден привлечь венецианцев для определенных целей. Но сейчас эта колония так разрослась, они почти государство в государстве. Это начинает меня всерьез волновать. Может, ты подумаешь, как можно было бы решить этот вопрос твоими средствами?

Я задумался:

– Василевс, я ведь абсолютно не знаю, что собой представляет эта колония, чем она живет. Да, а почему бы тебе просто не выселить их, если ты не хочешь применять более жестких мер?

Алексей усмехнулся:

– Константин, этот разговор не на час. Обратись к великому логофету, он познакомит тебя со всеми документами, что тебя интересуют. А вкратце я скажу, что по определенным политическим мотивам мне бы не хотелось, чтобы я был инициатором их выселения, лучше, если бы они это сделали сами.

Я вспомнил венецианскую галеру, на которой чуть не стал рабом, и мне захотелось сделать Венецианской республике очень большую гадость. Только надо хорошо подумать – какую.

Тихий вечер опускался на Дарданеллы. Большая венецианская купеческая галера остановились на стоянку недалеко от крепости Каллиполис. На ее борту не прекращался праздник: с момента выхода из Босфора капитан Деметрио, своим именем нисколько не подтверждающий любовь к морю, пил не переставая и подливал своему судовладельцу богатому магнату, родственнику одного из дожей Венеции. Его помощник, проклиная про себя своего капитана, занимался всеми делами с момента выхода из Константинополя.

Вот и сейчас, сидя за столом, капитан, судовладелец и начальник охраны делились впечатлениями о Константинополе и его жителях. С берега тянуло теплом и ароматом цветов. Все рабы и нанятые гребцы, бросив весла, спали рядом со своими скамьями. И лишь несколько часовых стояли с носа до юта, внимательно прислушиваясь к ленивому плеску волн о борт корабля.

На берегу постепенно погасли редкие тусклые огоньки. Пьяные компаньоны разбрелись по своим каютам. Немного похолодало. Сменилась стража. Отстоявшие свою вахту воины со смешками покинули пост и отправились в теплый кубрик.

Несмотря на горевший на носу и корме галеры в больших бронзовых полушариях огонь, вокруг сгустилась тьма. Часовые, еще час назад внимательные и собранные, боролись со сном. Когда на борт упал небольшой крюк, обмотанный влажной тряпкой, тихий звук, сопровождавший его падение, внимания часовых не привлек. Через минуту над бортом появился темный силуэт и исчез на палубе. Еще через несколько секунд такой же силуэт, скользнув через борт, слился с мраком за высокой надстройкой. Очередной часовой, проходя мимо нее, остановился поправить амуницию, черная тень метнулась к нему и осторожно опустила уже мертвого человека на дощатый настил. Через пару минут на палубе было уже с десяток теней, которые разбежались во все стороны. Все цели были заранее распределены, и вскоре палуба была чиста от охраны. Черные тени быстро задраили все люки и на веревке очень осторожно из-за борта подняли несколько глиняных шаров. Трое державших шары дождались, пока все остальные спрыгнут за борт, одновременно подняли свою ношу и с силой кинули шары на кормовую надстройку, прямо на горевший светильник, после чего мгновенно исчезли за бортом. По надстройке с ревом взметнулось пламя, осветив все вокруг ярким светом.

На галере раздались дикие крики, гребцы, на которых капала горящая смесь, кричали, сгорая заживо. В задраенные люки стучались воины, пытаясь выбраться наружу. Но греческий огонь, изобретение неведомого гения ромеев, шансов не давал никому.

Три небольшие лодки с черными фигурами плавали вокруг. В ярком свете горевшей галеры хорошо были видны головы гребцов, ухитрившихся спрыгнуть с погибающего судна. Но возможности спастись у них не было. Все они были расстреляны из арбалетов.

К утру на месте трагедии ничего не осталось: полусгоревшие деревяшки, которые еще совсем недавно были гордым кораблем, медленно уносило течение в ту сторону, откуда они вчера приплыли.

Двумя днями позже этого события в портовую забегаловку Константинополя зашли два моряка, разговаривавшие на плохом греческом языке. Они заказали вина и, подняв кружки, выпили за счастливое избавление от опасности. Заинтересованным соседям они поведали, что чудом избежали захвата судна двумя генуэзскими военными кораблями, которые на их глазах взяли на абордаж большую венецианскую галеру, и только это обстоятельство спасло их жалкое суденышко. Генуэзцы предпочли потрошить богатую галеру, чем гоняться за ними. Через несколько минут весь кабак только и говорил об этом событии. Моряки же, выпив вина, вышли и скрылись в узких улочках портового района. Они шли, покачиваясь, забираясь в самые трущобы, якобы не замечая, что вслед идет внимательно наблюдающий за ними горожанин. Но неожиданно для преследователя они свернули в проулок, и когда растерявшийся шпион побежал туда, он споткнулся о подставленную ногу, упал и сразу почувствовал на шее что-то острое.

– Ты зачем за нами шел? – прозвучал голос одного из моряков.

Растерявшийся незадачливый горожанин промямлил:

– Так мне просто в ту сторону надо идти.

– Представляешь, Домн, – неожиданно раздался совершенно трезвый голос того же моряка, – ему тоже надо было в этот загаженный тупик. Если хочешь жить, давай выкладывай – кто ты, что ты, для кого все высматриваешь, и быстро, быстро! – Острие стилета еще глубже вошло в шею допрашиваемого. Через двадцать минут из тупика вышли два молодых прилично одетых горожанина с небольшим тючком. Если бы сейчас кто-нибудь из местных очень небрезгливых оборванцев зашел в этот тупик подальше, наплевав на многочисленные кучи нечистот, он мог бы обнаружить в одной из таких куч раздетый труп с изуродованным лицом.

Мы отгребали от гибнущей галеры, рядом со мной сидел Иоанн Комнин и периодически нервно посмеивался. Меня тоже иногда пробивало на хи-хи. Еще бы – я сижу в одной лодке с соправителем Восточной Римской империи, только что вместе со мной принимавшим активное участие в уничтожении венецианской галеры. Потомственный воин Иоанн, неоднократно водивший войска в сражения, сейчас, наверно, в первый раз участвовал в этих операциях как рядовой исполнитель.

– Константин, – в который раз говорил он мне, – ты, наверно, сумасшедший. Только сумасшедший может отправить на дно галеру с грузом шелка. Ты хоть представляешь, сколько он стоил?

– Иоанн, сколько бы он ни стоил, он не стоит наших жизней, я тебе уже объяснял, что, если мы начнем брать трофеи или просто уводить галеры, это будет ненадолго, и нас очень быстро раскроют. Сам представь: противники рассуждают так же, как ты, им в голову не придет, что можно специально сжечь или утопить такое добро. И потом, как ты представляешь сражение с двадцатью пятью арбалетчиками и сотней воинов? Наше подразделение не создано для морских битв и абордажей.

– Да я все понимаю, – тихо шептал мне на ухо Иоанн, – просто не по себе, когда такое богатство уходит на дно.

Вот уже месяц мы искали приключений на Галлиполийском полуострове, на нашем счету была уже не одна сожженная галера. Венецианцы вели себя в проливах как короли и не считали нужным особо тщательно охранять свои суда. Мы же вели себя осмотрительно и пока уничтожали только суда, идущие в Венецию, поэтому тревоги среди населения колонии еще не было. Но по моим подсчетам, в ближайшее время прибывшие галеры должны принести печальную весть о бесследном исчезновении десятка судов. Поэтому пора было начинать вторую часть нашей авантюры – перевести все стрелки на давних соперников и врагов Венеции генуэзцев.

Так что сегодня мы свернем свою деятельность и отправимся в Константинополь. Пора «обрадовать» венецианскую колонию потерей половины торгового флота. Конечно, что для самой Венеции эти десять галер – пустячок, но лиха беда начало. Я надеялся, что вскоре уже генуэзцы тоже поубавят кораблей у своих соперников.

Темная ночь опустилась над Галатой, пригородом Константинополя, отданным василевсами под генуэзскую колонию. Галата спала спокойным сном. Только в доме у подесты Алберто сидело несколько видных торговцев.

– Господа, – начал свою речь Алберто, – сегодня мне сообщили неприятную новость, а может, приятную – это с какой точки зрения посмотреть. Говорят, что наши галеры хорошо пощипали этих заносчивых венецианцев, расползшихся из своего комариного болота. Я, к сожалению, ничего не могу сказать по этому поводу, известий от нашего маркграфа не было. Но на всякий случай я уже сегодня распорядился удвоить охрану наших кораблей и самой колонии. От вас же я со своей стороны потребую также усиления охраны имущества и складов. Венецианцы, скорее всего, попробуют испытать нас на прочность. Не знаю, получили ли они те же сведения, что и я, но лучше считать, что они все знают.

Возбужденные новостями купцы еще час пытали вопросами своего подесту, но он ничего больше сказать не мог. Договорившись о совместных действиях, все собирались расходиться, когда их внимание привлекли отблески света из небольшого окна. Они все выбежали во двор и уставились на полыхающие здания главного склада, в котором находились практически все самые дорогие товары Востока, подготовленные к погрузке.

Один из купцов, пожилой полный мужчина, неожиданно схватился за сердце и упал на землю. Остальные с недоумением смотрели на него, пока еще один из них не упал. В судорогах заскреб он пальцами землю. Пока еще живые люди смотрели в панике друг на друга. Один из них с воплем:

– Отравитель! – кинулся на подесту.

Подбежавшая стража начала растаскивать дерущихся, но те обмякли в их руках. Через пятнадцать минут в живых остались только два купца.

– Взять их! – прозвучала команда начальника караула.

Обоих несчастных грубо схватили, несмотря на их крики, что они просто не пили вина, выставленного на столе.

Между тем все население колонии собралось около горящих складов и угрюмо наблюдало, как гибнут в огне их надежды на богатую жизнь.

Мы с Иоанном вновь сидели у василевса. Алексей с удовольствием смотрел на своего похудевшего сына.

– Вижу, пребывание у Константина пошло тебе на пользу, сын.

– Да, отец, я впервые узнал, что, оказывается, человек может за день пробежать больше, чем лошадь, и притом нести на себе все снаряжение. Когда читал про воинов Спарты, я думал, что легенды приукрашивают прошлое, но оказалось, что они еще не рассказывают всей правды.

– Ты не жалеешь времени, потраченного на изучение науки, которую преподает Константин?

– Отец, я только жалею, что он не появился здесь лет пятнадцать назад, чтобы я смог полностью овладеть этим искусством. Увы, оказывается, я уже слишком стар для этого.

Комнин повернулся ко мне:

– Константин, я доволен твоими действиями. И я все-таки думаю, что твоими учителями были ромеи. Так стравить этих латинян – это дорогого стоит. Кстати, развей мое недоумение. Каким образом ты успел отравить всю верхушку генуэзской колонии?

– Увы, василевс, это не моя заслуга. Мы только подожгли склады. А отрава, скорее всего, дело рук венецианцев. Но все равно мне кажется, что получилось неплохо.

– Конечно, теперь я долго не увижу их наглых лиц у меня во дворце. Эх, если бы каким-то образом помириться с русами! Северные воины неплохо сражаются и стоят недорого. Но этот Лжедиоген изрядно нас поссорил. А князь Владимир меня не раз выручал своими полками. К сожалению, сейчас он так и не отказался от своей идеи отобрать у меня Придунайскую низменность. Так что вскоре тебе, Константин, видимо, придется подумать о решении проблемы с князем, если он, конечно, не передумает воевать со мной. Мне бы хотелось решить с ним вопросы мирным путем.

Я сидел пьяный в дым в своем доме в Константинополе. На столе стояли два полных кувшина с вином, и два уже валялись пустыми.

Предметы перед моими глазами плясали, сходясь и расходясь в стороны. Когда Феодора заглянула в дверь и что-то сказала, я запустил в нее кружкой. Глиняная кружка с треском разлетелась, и я, взяв кувшин в руки, стал пить прямо из него.

Неожиданно кто-то мягко, но уверенно взял кувшин из моих рук. Я поднял голову – передо мной стоял Ираклий.

– А, Ираклий, друг мой, садись, выпьем за нашего василевса. Он хороший мужик, вот только я попал. Да ведь ты тоже попал. Ты, истинный картвели, служишь василевсу ромеев, а твоя родина борется с сельджуками.

Неожиданно мою щеку ожег удар. Я поднял слезящиеся глаза на собеседника.

– Вот и правильно, Ираклий, молодец, ударь меня еще раз, можешь вообще убить.

Ираклий поставил кувшин на стол и сел напротив.

– Константин, что с тобой? После визита во дворец ты сам не свой.

– Ираклий, а вот скажи, если тебя сейчас вызовет василевс и скажет, чтобы ты убил вашего царя Давида Строителя, который мочит сельджуков по полной программе, что бы ты ему сказал?

– Я не знаю, что такое «мочить по полной программе», – это, наверно, какой-то ваш военный термин, а от приказа василевса я бы отказался: я старый воин, долго живу и найду в себе силы закончить эту жизнь сам.

– А вот я промолчал, хотя, может, если бы василевс прямо приказал мне убить Владимира Мономаха, я бы тоже отказался, но я даже не нашел в себе сил поговорить с ним об этом. Я – трус и поэтому пью.

– Константин, Владимир Мономах – это князь русов? Но он же живет в Киеве, а ты рядом с варягами. Кто он тебе?

– Ты не понимаешь, Ираклий, он для меня примерно то же, что для тебя царь Давид. Я не буду устранять его. Мне не претило прекратить его войну против империи, убив ее предателя. Пусть я виновен в убийстве еще нескольких русских воевод, но они шли на войну и должны быть готовы к смерти. Но только не князь: я – русский и не собираюсь убивать наших героев. Я должен уехать, я должен сохранить ему жизнь. В конце концов, для чего-то я появился на этом свете! Ираклий, отдай кувшин, я еще хочу выпить! Ты наверняка теперь меня не уважаешь – я трус, а их никто не уважает.

– Константин, да уважаю, уважаю, ты уже почти спишь, пойдем, я провожу тебя до спальни.

Пока меня вели, окружающее куда-то постепенно уплывало, я рухнул в койку, и сознание ушло.

Утро пришло незаметно, голова гудела, как будто по ней колотили палками, во рту было гадостно. За окном уже слышался шум, и было совсем светло. Видимо, пока я спал, меня переодели: на мне были простые холщовые порты и такая же рубаха навыпуск. Я посмотрелся в маленькое бронзовое зеркальце. На меня глядела помятая физиономия со всклокоченными волосами и опухшим лицом. На столе стоял кувшин с огуречным рассолом. Когда я его захотел в первый раз, никто даже не мог понять, что это такое, но теперь все с удовольствием хрумкали соленые огурцы, а я иногда пил рассол.

В дверь постучали.

– Ну что там? – крикнул я сердито.

– Это я. – В комнату робко, видимо помня вчерашнюю кружку, зашла Феодора. – Костас, там к тебе пришел какой-то смешной купец с Русского двора. Очень хочет тебя видеть.

Я был в недоумении – интересно, какого хрена надо от меня купцу? Взял кувшин под мышку и, как был, отправился на первый этаж.

Когда зашел в комнату, со стула вскочил невысокий полный мужичок, заросший бородой по уши, с хитрыми маленькими глазками. Он что-то хотел сказать, но, глядя на меня, застыл с открытым ртом.

Я буркнул ему:

– Ну че, язык проглотил, что ли? – и, вытащив кувшин, стал пить рассол крупными глотками.

Отпив полкувшина, я с удовольствием вздохнул и поставил его на стол.

Купец все стоял, не сводя с меня глаз.

Я ничего не мог понять в его поведении.

Неожиданно он упал на колени и завопил:

– Признал, ей-богу, признал, сын, истинный сын, вот как рассолом опохмелялся – так ведь прямо как батюшка после пира.

Потом он оглянулся и, увидев, что в комнате никого нет, начал шепотом говорить:

– Купец Репа я, Глебушка. Прослышал твой батюшка пресветлый князь Владимир Мономах, что сын его вроде жив оказался и в Константинополе у василевса служит, призвал он меня и сказал: езжай, мол, Репа, в Царьград с товаром и не забудь разыскать Константина-этериота, а искать его, говорит, очень легко: росту он будет великого.

Когда же найдешь его, убедись, что муж сей на меня похож, только тогда сообщишь ему все, что я тебе сейчас скажу. Так я когда тебя увидел, прямо обомлел – ну вылитый батюшка. Я тебя, Глебушка, видывал в десять лет, так ты тогда уже выше меня ростом был, да вот никогда не думал, что ты таким великаном вымахаешь.

Я громко крикнул, чтобы принесли вина. Налил себе полную кружку и такую же купцу. Я не собирался вновь напиваться, но то, что мне сообщил купец, без вина принять было нельзя. Выпив, я спросил купца, каким образом про меня вообще узнали.

– А сейчас я все тебе, Глеб, и поведаю. Известил князя о тебе воевода Ратибор, который тебя мечному бою учил, они еще тогда с Павлом-посадником тебя приметили, да все сомневались. Но все же Ратибор князю написал – вот так все и завертелось.

– Ну что же, – сказал я, – понятная история, а почему же меня тогда Константином зовут?

– Так тут тоже ничего нет сложного. Волхв после беспамятства твоего имя тебе назвал – и все дела.

Я стоял и усиленно думал: после кружки вина я немного пришел в себя и начал соображать.

Итак, что я имею? Меня принимают за пропавшего сына князя Мономаха Глеба, – наверно, я на него здорово похож, раз так все реагируют.

Так, а может, меня сейчас разрабатывает разведка василевса? Мало ли, решил уточнить мое происхождение?..

– Репа, а скажи мне, когда ты последний раз в Царьграде бывал?

– Так, князь, я уже и не помню, сейчас посчитаю.

И купец, подняв глаза к потолку, зашевелил губами.

– Так вот годков шесть с того времени прошло. Я больше к Варяжскому морю хаживал.

– А сюда-то давно пришли?

– Третьего дня только встали у причала. Вчерась ведь весь день бегал, искал, где этериота Константина найти.

– А тем, у кого спрашивал, что говорил?

– Да все одно и то же – что родичи привет передают да подарки надо отдать. А когда я до казармы вашей добрался, там меня и огорошили, что боярином тебя василевс сделал. Вот оно как получается, кровь-то княжеская все одно знать себя дает.

Я нетерпеливо прервал говорливого купца:

– Ну ладно, я про это все и сам знаю, говори – что отец мой предполагаемый передать велел? Ведь не ехать мне сразу в Киев – приеду, а не признает меня Владимир-князь, и что я делать буду? А здесь в Царьграде я прониар, то бишь боярин, – с чего это я все богатство брошу и поеду незнамо куда?

Репа, одобрительно глядя на меня, сказал:

– Вот сразу обстоятельного человека видно, хоть и молод еще. Сказал Владимир Всеволодович, что если признаешь сына моего – никого не тревожь, молчи. Если все похоже на правду, отправлюсь я сам в посольство великое в Царьград, с воеводами и боярами буду, чтобы на сына поглядеть. И войну в таком разе закончу, чтобы мир у нас вечный промеж двух держав православных был.

А ты, говорит, Репа, поспрошай у Константина, что он сам думает, а то приеду, может, даже и сыном признаю, а он откажется. Хотя, – добавил купец, хитро улыбаясь, – не знаю, кто бы отказался, чтобы его сыном князя признали.

– Так вот, Репа, я даже не знаю, что думать. Не помню я ничего – вот только в себя пришел, когда Ратибор меня разбудил, а уж третий год тому. Вот ты сказал про отца, а ведь даже в памяти не пошевелилось нигде. Не знаю, может, увижу князя и вспомню чего?

– Да ты не сомневайся, сокол наш ясный, я тебе в точности говорю. У меня глаз верный, сразу правду вижу, Глеб Владимирович ты, сомнения нет. Так и князь: увидит – сразу признает.

– Ну ладно, поверю глазу твоему, и передай князю, что я вроде хоть и в сомнениях, но ежели он признает меня, брошу тут все и с ним уеду.

Мы еще немного поговорили, Репа сказал, что он сегодня же оптом продаст свои товары и завтра отправится домой.

– Вы ведь с князем Мономахом мои убытки возместите, что я понес, бескорыстно вам служа? – произнес он деловито как бы между прочим.

«Ого, вот это купчина, на ходу подметки рвет, ничего не упустит», – подумал я.

– Репа, если все будет так, как ты говоришь, возместим твои убытки.

Прикинув, через сколько времени можно будет ожидать князя, мы расстались.

Я вышел во двор совсем в другом настроении, – кажется, все начинало налаживаться, хотя еще ничего конкретно не решилось.

Феодора, приученная не лезть в мои дела, не задала ни одного вопроса. Я же, поглядев по сторонам, свистнул – и ко мне тут же подскочили Ильяс с Тирахом. Парни на хорошей еде и постоянной физической нагрузке окрепли, отъелись и уже ничем не напоминали тех тощих мальчишек, которыми они были не так давно. Они внимательно смотрели на меня, зная, что я просто так их не зову.

– Видели человека, который только что вышел от меня?

– Да, прониар.

– Сегодня и завтра смотреть за ним день и ночь. Да, за ним может следить еще кто-нибудь. Не трогайте, но выясните, откуда эти люди. Завтра вечером мне доложите все – куда ходил, с кем встречался. Если на него будет нападение, убить всех, но сначала допросить. Ну короче, все, чему я вас учил.

Через несколько секунд оба печенега исчезли.

Я тяжело вздохнул и отправился приводить себя в порядок.

Сегодня я собирался уезжать в пронию: надо было продолжать свою работу. Вместе с Иоанном была еще набрана команда из десяти человек, и хотя сейчас у меня было кому их учить, все же следовало отправляться туда. Но вот из-за непредвиденного визита купца придется задержаться.

Я умылся, оделся в более подобающую прониару одежду и решил пройтись по городу.

Я шел по шумным улицам Константинополя и ловил себя на мысли, что, собственно, ничто не изменится здесь за следующие девятьсот лет. Если закрыть глаза – сразу можно представить себя на улице Стамбула. Были в моей жизни пара поездок в этот мусульманский город. Правда, времени на рассматривание его красот не было. Предстояло успокоить одну небольшую группировку, следы которой вели к нам на Кавказ. Все уже было практически сделано, до нашего приезда вычислены адреса и все подробности жизни этих объектов. В этот же вечер мы с напарником отработали свои цели и на следующий день, позагорав на пляже, спокойно улетели домой. Разве думал тогда, что вновь буду ходить по этим улицам, когда про османов еще никто даже не слышал?

Я шел, наслаждаясь редкой возможностью ничегонеделания. Каким-то образом ноги принесли меня к собору Святой Софии. Он почти ничем не напоминал той мечети, которую я видел в первой своей жизни. Я смотрел и размышлял – неужели и это все же случится, и вначале крестоносцы, а потом толпы турок-османов разграбят этот почти вечный город? Пока я размышлял, из входа в храм показалась девичья фигурка в белой столе с богатой вышивкой, ее лицо было закрыто прозрачной тканью. Она изящно уселась в паланкин, ожидавший ее у входа, четыре здоровых негра подняли его и пошли вдоль улицы. Сразу за ними шли человек двадцать этериотов.

«Интересно, – подумал я, – видимо, кто-то из семьи василевса посетил храм. Кто бы это мог быть? Анна одна в храм практически не ходит, Евдокия тоже не пойдет. Неужели Варвара?»

Я ее и не видел никогда, но мои сослуживцы говорили, что она очень красивая девушка. Заинтригованный, я медленно шел по краю дороги, идущие сразу за паланкином этериоты меня, конечно, узнали, несколько из них приветственно махнули мне рукой. Я шел немного быстрее, чем они, и вскоре оказался почти у паланкина.

Мы приближались к узкому перекрестку, когда я бросил взгляд налево: с пересекающейся улицы ехала огромная повозка, мой машинальный взгляд направо увидел такую же повозку с другой стороны.

В голове застучали молоточки, и я кинулся вперед и успел проскочить прямо перед повозкой, но меня все-таки зацепило торчавшей осью колеса. Когда я буквально через секунду, чертыхаясь, вскочил на ноги, паланкин лежал на земле, около него лежали негры с торчавшими из них арбалетными болтами.

Четыре замотанные в плащи фигуры, выскочившие из повозок, возились рядом с ними. Вот один из них бросил девушку на плечо, и они побежали в ближайший проулок. Когда они заворачивали туда, я уже развил первую скорость, стараясь бежать как можно тише, что в моей мягкой обуви было нетрудно. Только завернув за угол, краем уха услышал треск досок и материи на телегах – это этериоты наконец прорвались через заграждение. Подивившись про себя, как все было рассчитано у похитителей, прибавил скорость. Догнав бегущих, я остановился на долю секунды, выхватил метательные ножи – и два похитителя упали. Один из оставшихся в живых обернулся и, увидев меня, остановился и спокойно ожидал. Я на ходу метнул нож, но противник легко ушел в сторону. И так же легко ушел от первых моих ударов. Его тряпки слетели, и он остался в одной набедренной повязке. Молодой жилистый парень восточного типа ничего не мог противопоставить мне, кроме ловкости, но я терял время. И все же я его подловил: от моего удара в переносицу он без звука упал на землю. Я побежал дальше. Влетев на улицу, ведущую к заливу, я увидел, как оставшийся в живых похититель бережно укладывает девушку в лодку и пытается распутать цепь, которой лодка привязана к бревну на берегу.

«Ха, думали, здесь уже не надо торопиться? Вот была бы веревка – ты бы, сучок, от меня ушел», – думал я, прыгая сверху на похитителя. Мои сто десять килограммов упали ему на плечи, он заорал от боли и свалился на дно лодки, и я вместе с ним. Когда повернул его лицом к себе, он был жив, но руки и ноги безжизненно раскинулись в стороны.

– Вот же, блин, перелом шеи, не повезло – никаких свидетелей.

Я плеснул водой ему в лицо. Поднялись веки, и на меня смотрели темные глаза семита.

«Еврей или араб? – подумал я. – Да нет, что тут евреи забыли, – наверняка это арабы».

И что-то довольно ловкие, пожалуй, почти такие же, как мои парни сейчас.

Я наклонился к нему и на своем хреновом арабском языке, выученном еще на спецкурсе, начал допрос. Парень был стойким, но и я не пальцем деланный, и в конце концов я услышал слова «федаи» и «Ибн-Саббах». Я содрогнулся – это был настоящий противник, и вот теперь мне придется крепко и хорошо подумать. Единственное – Хасан ибн-Саббах даже не подозревает, насколько много я про него знаю.

Когда в свое время я перешел в отдел планирования специальных операций, мне пришлось узнать много нового. Нашему руководителю нужны были люди с широким кругозором. Из-за чего мы все частенько сидели в библиотеках и готовили рефераты по интересующим его темам. Вот и мне пришлось пару месяцев сидеть в библиотеке и изучать деяния Хасана ибн-Саббаха – Старца горы, создателя одной из самых эффективных тайных разведок мира. Он много лет как паук сидел в крепости в горах, но с помощью своих фанатиков-федаинов мог влиять на судьбы многих держав и царств того времени. Я же сейчас знал про него, наверно, больше любого человека в мире, кроме него самого. Я даже знал план его горной крепости Аламут и практически все подходы к ней.

Все это быстро промелькнуло в моей голове, сразу как федаин испустил последний дух.

Наконец мне удалось заняться девушкой. Я знал, что она жива, – когда открыл ее лицо, у нее на губах лежала губка с каким-то специфическим запахом. Отбросив ее в сторону, я посмотрел в ее лицо. И тут меня как ударило: она была так прекрасна, что я даже перестал дышать. Не знаю, меня, пожалуй, с юности так не впечатляла женская красота. Я осторожно побрызгал на девушку морской водой. Та медленно открыла глаза и взглянула на меня необычными для ромеев голубыми глазами. Неожиданно она села, посмотрела на меня внимательней, и ее щеки заалели.

– Ты ведь этериот Константин, не так ли? – спросила она робко.

– Да, это я, а ты – Варвара, дочь василевса, а откуда ты меня знаешь?

– Знаю, – шепотом ответила девушка и еще больше покраснела.

Тут до нее дошло, где мы находимся, она попыталась встать и наверняка упала бы, если бы я не подхватил ее. Мы стояли в неудобной позе в качающейся на волне лодке, и мне совсем не хотелось отпускать эту девушку, которая так прижалась ко мне, касаясь меня маленькими грудками. От нее пахло розовым маслом и благовониями, и моя бедная голова закружилась, похоже, теперь я попал по-настоящему. Я до ужаса, до безумия захотел, чтобы эта девушка была моей.

Не знаю, долго ли бы мы с ней так стояли, но меня вывел из транса звук быстрых шагов. Я разомкнул свои объятия и хотел отпустить Варвару, но та по-прежнему обнимала меня, уткнувшись лицом в грудь. Пришлось мягко отстранить ее, помочь вылезти из лодки, и вовремя. С обрыва посыпался песок, и ко мне спрыгнуло несколько этериотов. Впереди бежал знакомый десятник сакс Семунт. Он остановился, не доходя до меня нескольких шагов, аккуратно положил секиру на песок и с мечом на вытянутых руках встал на колени.

– Августа Варвара, убейте меня, я виновен.

Девушка в волнении оглянулась на меня, но я равнодушно смотрел в сторону. Она явно переживала, на глазах появились слезы.

– Встань, Семунт, я тебя прощаю, я видела, что вы ничего не успевали сделать.

Но сакс упрямо стоял на коленях, опустив голову. Тогда девушка взяла меч у него из рук и провела им по шее, на которой появилась красная полоска крови.

– Все, Семунт, вставай. Ты прощен.

Сакс встал с колен и с мрачным видом начал отдавать распоряжения подчиненным.

Проходя мимо меня, он шепнул:

– Спасибо, Костас, сегодня ты спас моих родичей. Думаю, что василевс не будет так милостив, как его дочь, но, по крайней мере, за все отвечу только я.

Через двадцать минут здесь был паланкин с новыми носильщиками, и Варвара уселась в него, бросив мне на прощанье признательный взгляд. Теперь паланкин шел уже в сопровождении ста человек, окруживших его со всех сторон. Прохожих, имевших несчастье вовремя не убраться с дороги, угощали ударами плоской стороной секир. Этериоты сейчас были очень злы.

Вновь я сидел в кабинете Василевса, под задумчивым взглядом Комнина.

– Константин, – после продолжительного молчания наконец сказал он, – я даже не знаю, что и говорить. Все произошло так, как будто ты спланировал сам это покушение и спасение моей дочери. Но вот тут у меня доклад эпарха Константинополя. И он меня не радует. Все в действительности произошло так, как ты рассказал. Зачем Ибн-Саббаху моя дочь, ты можешь мне ответить?

– Нет, василевс, я так же, как и ты, совершенно не понимаю цели этого похищения. И как все остальные, могу только предполагать.

– Константин, я ведь не могу оставить спасителя моей дочери без награды.

Тут Комнин подсел ко мне, как к своему близкому другу, и начал проникновенно говорить:

– Послушай, я понимаю, что ты и Горный старец – совершенно разные по значимости фигуры, ты еще только начал организацию своей службы теней, а у него она самая большая в известной ойкумене. Честно говоря, когда ты рассказывал об организации тайной службы в первый раз, мне просто захотелось развлечься. Я совершенно не ожидал, что от тебя будет хоть какая-то польза. Но сейчас – ты, пожалуй, единственный, кому по плечу будет тайная война с федаинами. Константин, я всегда старался не ссориться с этим фанатиком-исмаилитом. Но почему-то он поссорился со мной. А ведь, по сути, мы союзники. Нам обоим мешают сельджуки. Надо, чтобы ты донес до него эту мысль. Моя награда будет истинной наградой василевса.

«Ага, – подумал я, – золотые гвоздики в крышку гроба, если останется что хоронить».

– А сейчас, – продолжил василевс, – с тобой очень хочет повидаться женская половина моей семьи.

Он позвонил в колокольчик, и вскоре в комнату вошли две женщины. Жена Комнина, Ирина Дукиня, высокая женщина с мрачным, сердитым выражением лица, и моя красавица Варвара, стеснительно спрятавшаяся за мать.

Я вскочил со стула и со словами:

– Приветствую вас, августы, – склонился в низком поклоне. А затем, ловко взяв холодную ладонь Ирины, прикоснулся к ней губами. Неожиданно мрачность исчезла с лица императрицы.

– Алексей, а он точно варвар? – спросила она, повернувшись к мужу. – Эти вонючие франки, рыцари-крестоносцы, по сравнению с ним просто стадо.

Комнин улыбнулся:

– Ты знаешь, дорогая, я сам вот уже сколько времени мучаюсь над этой загадкой – и все никак не могу ее разгадать. Константин просто кладезь неожиданных знаний и талантов.

Тут из-за спины Дукини вышла Варвара и, запинаясь, начала говорить мне слова благодарности, все больше и больше заливаясь румянцем. Ее мать, сначала с улыбкой встретившая слова дочери, начала смотреть на нее все более задумчиво, иногда бросая взгляды на меня. Отец через пару минут тоже заподозрил что-то неладное, и после окончания ее речи Варвара была отправлена восвояси.

Сразу после ее ухода Ирина подошла почти вплотную ко мне и, задрав голову вверх, сказала:

– Только рядом с тобой можно понять, какой ты огромный. Константин, мне не нравится, как Варвара смотрела на тебя, но еще больше не понравилось, как смотрел на нее ты. Надеюсь, ты понимаешь свое место.

– Ирина, – вступился за меня василевс, – Константин – мужчина, он не может по-другому смотреть на красивую девушку, даже если она августа. А место свое он прекрасно понимает, – и подмигнул мне.

С прозрачного неба с синеватым оттенком, который бывает только в горах, палило ослепительное солнце, в лучах которого сверкали ярко-белым цветом вечные снега отрогов центрального Эльбруса. По пыльной дороге, поднимающейся к крепости Аламут, ползли нагруженные арбы, изредка на конях проносились воины, закованные в железо, и шло множество прочего люда, направляясь в крепость исмаилитов.

В этой толпе резко выделялся огромный истощенный дервиш, его хирка была грязной и вся в дырках, лица, заросшего нечесаной бородой, практически было не разглядеть – настолько оно было чумазым. Он шел босиком, шепча слова молитвы.

Идущие навстречу уважительно кланялись суфию, он же, погруженный в свои размышления, почти не обращал внимания на окружающих. Когда он подошел к караван-сараю и у входа требовательно раскрыл свою сумку, откуда остро завоняло перепревшим овечьим сыром, хозяин с поклонами быстро подбежал и сунул в эту сумку пару лепешек и кусок свежей брынзы, с которой еще капал солевой раствор. Дервиш с королевским видом благословил хозяина и отошел в сторону. Собравшиеся у караван-сарая с почтением наблюдали, как дервиш, саморучно достав из глубокого колодца немного воды, уселся прямо на землю, прошептал слова молитвы и принялся за трапезу, неторопливо откусывая лепешку с брынзой, запивая небольшими глотками воды. Наблюдавшим хорошо были видны его ступни, совершенно черные и заскорузлые, несколько человек тихо заспорили – может ли святой так же ходить по снегу и углям, но после нескольких косых взглядов резко умолкли.

Сам дервиш между тем, поев, расстелил небольшую грязную кошму и, повернувшись в сторону Мекки, опустился на колени и начал возносить неурочную молитву, окружающие не посмели стоять просто так и все присоединились к нему. Молился дервиш долго, слова молитвы становились все громче. В какой-то момент он вскочил и стал, припрыгивая, выкрикивать невнятные слова, которые постепенно переходили в бессвязные выкрики, рев.

Неожиданно он закрутился юлой, складки его одежды поднялись, распространяя зловоние давно не мытого тела, из его рта разлеталась пена. Наконец он остановился и, выкрикнув хвалу Аллаху, упал на свою кошму.

Пока дервиш молился, быстро потемнело, на безоблачном небе высыпали яркие звезды. Прочувствовавшие нечастое здесь зрелище зрители медленно расходились. Среди них было два молодых парня, по виду местные крестьяне, приехали они сюда на верблюдах. Таких молодых парней живущие здесь каждый год встречали сотнями. Эти сотни молодых исмаилитов шли в крепость Аламут, и каждый надеялся, что взгляд Хасана ибн-Саббаха упадет на него, и ему суждено стать мечом пророка и умереть за веру и потом в раю нежиться среди прекрасных гурий. Парни ни с кем не общались, их скуластые лица ничего не выражали, и когда привычный ко всему хозяин караван-сарая хотел прикрикнуть на них, от взгляда одного из них у него по спине поползли мурашки.

«Да ну их, – подумал он про себя, – с такими свяжись – зарежут, не моргнув. Очень хороший материал. Надо будет завтра же сообщить святому, чтобы эту парочку проверили без очереди».

Вскоре караван-сарай задремал, вокруг царила тишина, прерываемая верблюдами, которые жевали жвачку, и редким ржанием лошадей. Со стен крепости доносилась перекличка часовых.

Около полуночи гости караван-сарая были разбужены диким воплем. Когда, полусонные, они выскочили на улицу, при тусклом свете фонаря, который вынес хозяин, увидели, как очнувшийся дервиш громко произносит слова ночной молитвы Иши.

Проклиная про себя набожного суфия, все приступили к этой же молитве. После нее все поторопились зайти внутрь и заснуть, улегшись на блохастые подстилки. Только двух парней в караван-сарае уже не было. Они, убедившись, что все спят, лихорадочно распаковывали тюк, который был у них с собой. Дервиш тем временем быстро раздевался, взяв чистую тряпицу, которую ему кинули парни, обтирал свое тело, используя воду, которую он вечером достал из колодца. Парни извлекли из тюка черную одежду, мягкую кожаную обувь и небольшую заплечную сумку, перевязи с метательными ножами и сюрикенами. Когда дервиш тихо подал им знак, они подскочили к нему и начали помогать надеть всю эту сбрую на себя. Спустя пять минут рядом с парнями возвышалась черная фигура, ее голова была также закрыта черным колпаком, лишь из небольшой прорези неясно поблескивали глаза. А еще через пару минут она исчезла во тьме. Парни аккуратно придали оставшемуся хламу вид спящего человека и бесшумно зашли в караван-сарай.

Я неслышно бежал по каменистой дороге, было жутко темно, но все же зрение уже немного адаптировалось, и кое-что было видно. Постепенно передо мной вырастали стены Аламута. Я притормозил, начал тихо подкрадываться к ним. Метрах в пятидесяти улегся и приступил к наблюдению. Вскоре на фоне стены углядел неподвижное темное пятно и стал медленно двигаться к нему. Оно казалось обманом зрения, просто камнем, но я знал, что это не так. И вот все-таки это пятно шевельнулось, на миг я увидел даже лицо, так же, как и мое, зачерненное углем. Я взял в руки черный сюрикен, сосредоточился: промахнуться было нельзя. Взмах, шелест воздуха – и темная тень сползает по стене.

Подскочив к трупу, я выдернул у него из глазницы сюрикен, обтер об одежду трупа и сунул на место. Как могу, поправляю тело и придаю ему вид спящего. Из сумки достаю крюк с веревкой, взмах – и крюк на стене. Вмиг взлетаю по веревке наверх. После похудения почти на десять килограммов чувствую себя пушинкой. Сматываю веревку, укладываю в сумку и спрыгиваю в темноту. Почти сразу слышу над головой шаги: по стене прошел очередной часовой. Постояв и в очередной раз воскресив в памяти чертеж крепости, двинулся в сторону покоев Ибн-Саббаха.

Хасан ибн-Саббах проснулся раньше, чем обычно, от какой-то суеты за дверьми. Он встал, накинул халат и хотел выйти из спальни, но тут его внимание привлек необычный предмет. Рядом с его подушкой был воткнут кинжал, прибивший к полу небольшую записку. Ибн-Саббах вновь уселся рядом с кинжалом, внимательно рассмотрел рукоятку, погладил ее кончиками пальцев и затем резко выдернул кинжал из подстилки.

Взяв в руки записку, он обнаружил, что она написана по-арабски:

«Достопочтенный Хасан ибн-Саббах, надеюсь, ты понимаешь, что в следующий раз такой же кинжал будет воткнут не в пол.

Я не знаю, зачем ты попытался похитить мою дочь. В этот раз, учитывая, что мы с тобой оба являемся врагами сельджуков, я оставляю тебе жизнь. Ведь враг моего врага – мой друг. Надеюсь, что в дальнейшем мы останемся если не друзьями, то хотя бы союзниками.

Алексей Комнин».

Хасан ибн-Саббах в последние годы чувствовал себя очень спокойно. Выверенная система подготовки смертников работала как часы. Он забыл, что такое слово «нет». Восточные султаны и западные короли, графы и герцоги трепетали, только узнав, что они чем-то провинились перед ним. И вот сейчас вся сложившаяся картина мироздания как будто обрушилась ему на голову.

Он, кряхтя, поднялся и, спрятав кинжал, подошел к дверям. Открыв их, обнаружил, что на него виновато смотрит начальник его охраны, а два телохранителя, стоявшие у дверей, только что о чем-то удивленно переговаривались.

– Что случилось, Фархад? – спокойно спросил он.

Начальник охраны замялся, потом, собравшись с духом, выпалил:

– Повелитель, у нас погиб Муса. Он ночью стоял во внешней охране стен. Когда пришли его менять, он был уже холодный.

– Отчего он погиб?

– Повелитель, мы не знаем, очень похоже, что его убили ножом, но рана все равно какая-то не такая. Притом следов схватки нет вообще.

– Фархад, насколько я знаю, Муса прошел высшую ступень посвящения.

– Да, учитель, у вас очень хорошая память, вы помните всех ваших учеников.

– Как же так получается, что нашего федая, прошедшего все ступени мастерства, просто убили ножом?

– Мы не знаем, учитель. Сейчас все свободные от службы воины обыскивают окрестности.

Хасан замолчал, обдумывая сказанное.

– Что еще обнаружили? – подумав, сказал он.

– Учитель, еще обнаружено, что куст роз, расположенный у стены, сломан, как будто кто-то спрыгнул оттуда. Но как можно спрыгнуть с такой высоты? Даже наши подготовленные воины сломают себе ноги.

У Хасана прошел холодок по коже.

Какой же шайтан или див пробрался к нему, кого послал к нему коварный владыка ромеев? И главное – зачем? Он не знал ни про какую похищенную дочь василевса.

– Фархад, продолжайте обыскивать окрестности, убийца не мог далеко уйти, и еще – мне нужны сведения из Кустантыныя, когда они появятся – немедленно сообщи мне.

– Да, повелитель, – с этим словами начальник охраны удалился.

С утра в караван-сарае царила суета: все собирались в дорогу. Кое-кто торопливо глотал еду, запивая вчерашние лепешки кислым козьим молоком. Дервиш, всю ночь спавший холодной ночью на тонкой кошме, без покрывала, уже усердно молился, не обращая внимания на окружающих. Неожиданно к этой толпе собиравшихся в дорогу людей подъехал десяток конных воинов. Один из них спешился, подбежал к хозяину и что-то зашептал ему на ухо. В ответ тот отрицательно качнул головой. Когда они прошли на хозяйскую половину, хозяин закричал еще громче:

– Фархад, ты что, совсем с ума сошел, Иблис тебя возьми? Ты не веришь мне, своему товарищу? Но если ты не веришь моим словам, мы больше не друзья. Я еще не сошел с ума, ты же знаешь, я остановился в шаге от последней ступени посвящения. И могу сказать тебе совершенно точно: здесь не было человека, который бы мог справиться с Мусой. Ну вот тут ночевали два парнишки, похоже, их кто-то из наших уже натаскивал, но, во-первых, они всю ночь были здесь, я сам тому свидетель, а во-вторых, им еще учиться и учиться, чтобы достичь мастерства, необходимого для убийства посвященного. Чтобы определить это, не надо быть очень умным. Я бы посоветовал тебе поспешить на перевал: если убийца уже прошел, вы его никогда не найдете.

Фархад слушал слова своего приятеля с кривой усмешкой.

– Ты, Джалиль, тоже умерь свой пыл, меня совсем за глупца держишь. Ишаком-то паршивым меня не считай. Первым делом на перевал отряд выслан одвуконь, они уже там должны быть.

Хозяин караван-сарая уже спокойнее сказал:

– Ну вот так бы сразу и говорил. Но учти: если убийца был конным – это все бесполезно.

Фархад тяжело вздохнул:

– Да знаю я, посидим там сутки – если никого не будет, придется возвращаться. Ты знаешь, все как-то странно: повелитель совсем не гневался, и мне показалось, что он был совсем не удивлен моим сообщением.

Джалиль нахмурился:

– Фархад, не наше дело обсуждать повелителя и учителя, он говорит – мы повинуемся.

– Конечно-конечно, – торопливо подтвердил Фархад и, распрощавшись, вышел из караван-сарая, вскочил на коня, и отряд понесся по дороге, вздымая клубы пыли.

Я лежал в своем доме в Константинополе и наслаждался. Впервые за три месяца можно было расслабиться и лежать, бессмысленно глядя в потолок. Вчера провел в термах почти целый день. Пожилой банщик, отмывавший меня, наверно, чертовски устал, оттирая мои мозоли на пятках. Но зато когда я вышел из термы и спускался по мраморным ступеням – это был такой кайф, что просто не описать словами.

«Наконец-то я чистый! – звучала мысль в моей голове. – Три месяца не мыться, не стричь ногти и бороду – это было что-то. А мои бедные ноги. Как только они выдержали такое издевательство!»

Когда больше трех месяцев назад я вышел от василевса, моя голова уже лихорадочно вычисляла самый логичный вариант действий. И, конечно, я решил действовать так же, как мои будущие противники. Если они считают для себя возможным притворяться христианами, то мне еще легче заделаться ревностным мусульманином. А лучше всего – дервишем, притом одним из самых повернутых сект. Я набрал кучу литературы по этому поводу в библиотеке Комнина, и в этот же день мы уехали в пронию. Там моим первым действием было снять обувь и ходить только босиком. Господи! Как это было больно! Но, к моему удивлению, кожа на ступнях быстро огрубела, и к моменту нашего отправления я ходил по обычной почве без труда. Когда пришло время ступить на палубу дромона, на меня уже оглядывались на улице, потому что вид был жутковатым даже для привыкших ко всему жителей Константинополя. На дромоне для нас выделили клетушку, в которой мы сидели большую часть времени. Капитан судна знал о нас только то, что ему надо высадить нас незаметно на берегу будущей Сирии, и больше ничего.

Путешествие было спокойным, немногочисленные любители попробовать нас на «слабо» прыскали по сторонам, как мухи, когда видели на носу дромона огромный бронзовый сифон, который многозначительно поворачивался в сторону любопытных кораблей: никому не хотелось знакомиться с греческим огнем. Только запомнился громкий звон била по большому бронзовому диску, в который отбивался ритм гребли. Но все же наконец настал момент, когда ко мне в каюту зашел капитан и, морща нос, сообщил, что рейс закончен и нам можно выметаться с корабля.

Мы сели в лодку, и матросы в момент высадили нас на тихий песчаный берег. Началось месячное путешествие по Великому шелковому пути. Разве я когда-нибудь думал, что буду идти пешком сотни километров, босиком, в драной одежде, вознося молитвы Аллаху? Мы сразу в ближайшем поселении реквизировали себе пару верблюдов, а в скором времени Ильяс и Тирах пристроились охранниками к каравану персидского купца, с которым можно было добраться почти до нужного нам места. Вначале это было что-то вроде испытательного срока, но, по мере того как мы уходили от той точки, где караван с нами встретился, купец становился все щедрее. Видимо, вначале он сомневался – не подосланы ли эти воины местными разбойниками. Но если парням можно было вести себя как обычным людям, то мне приходилось тащиться вслед за караваном, устраивать спектакли с верчением, пеной изо рта и падениями без чувств, вести религиозные диспуты с собратьями по ремеслу, хорошо хоть, что большинство дервишей были малообразованны и наши диспуты заканчивались довольно быстро. Но иногда находился какой-нибудь знаток и толкователь Корана, для которого моих знаний, сформированных в конце двадцатого века, не хватало. Но тогда все решала простая физическая сила, и под довольное ржание охраны я доказывал своему оппоненту, что он неправ, подняв его за ноги и тряся, как грушу. Но эти диспуты даром для меня не прошли: пока мы добирались до цели, я узнал очень много нового и смог значительно укрепить свою легенду.

Обратная дорога прошла для нас гораздо быстрее, потому что я, как только это стало возможно, вновь из дервиша перевоплотился в простого смертного, и мы втроем устроили забег на верблюдах до Средиземного моря. Дорога нам теперь была знакома, на переходы старались прибиваться к большим караванам: несмотря на постоянные военные разборки в этих местах, караванные пути охраняли все, потому как понимали, что будет, если купцы выберут другой путь. Конечно, от нападения это полностью не гарантировало, но все же было относительно безопасней, чем где-либо в другом месте. Прибыв на побережье, мы избавились от всего добра и первым же попутным кораблем отправились в Константинополь.

Вновь я сидел в кабинете у василевса. После моего рассказа, который он слушал затаив дыхание, конечно, появились вопросы. Их было много. И основным вопросом было то, каким образом я могу доказать, что все, что я рассказал, – правда.

– Василевс, я, к сожалению, не могу тебе рассказать, какая у Саббаха была мебель, какие ковры. Но я отдаю тебе одну вещь – если у тебя когда-нибудь появится живой пленный федаин, ты покажешь эту вещь ему и посмотришь, как он на нее отреагирует.

И с этими словами я протянул василевсу причудливо вырезанные четки, в некоторых местах протертые пальцами от частого употребления.

– Это четки Саббаха? – с дрожью в голосе спросил Комнин.

В ответ я только кивнул.

Когда выходил от василевса, я краем глаза зацепил тоненькую фигурку: спрятавшись за пологом штор, она наблюдала за мной. Мое сердце екнуло. На меня смотрела Варвара. Обнаружив, что ее заметили, она повернулась и скрылась в полутемном коридоре. По пути к выходу я шел и фантазировал, как я украду эту девушку и мы будем жить долго и счастливо где-нибудь далеко-далеко.

«Приди в себя, друг дорогой, – сказал я сам себе, – ни хрена ты ее не украдешь. Ты помнишь, что тебе далеко не столько лет, на сколько ты выглядишь. А подпрыгиваешь как мальчишка, давай-ка рассуждать ближе к реальности. Ну а все же почему бы мне не потребовать ее в жены, когда приедет Мономах, – кому от этого будет хуже?»

Но голос реальности говорил: «А кто ты такой? Ты будешь далеко не старший сын, и впереди целая очередь желающих на такую женитьбу».

Но тем не менее я начал бояться за себя, потому что в присутствии этой девушки мне натурально сносило голову, а ведь в первой жизни у меня такого и близко не было.

«А может, потому что просто не было такой девушки?» – мелькнула холодная рассудочная мысль.

На выходе меня ожидал великий логофет Василий.

– Костас, приветствую тебя. Насколько я знаю, твое путешествие прошло удачно, – тихо произнес он.

– Господь меня хранил, – так же лицемерно вздохнул я в ответ.

– У меня срочное дело, – с озабоченным видом продолжил Василий. – У тебя больше всех опыта по федаинам. Сегодня мне эпарх Константинополя сообщил об интересном событии: в пригороде Константинополя нашли дом, в котором около пятнадцати убитых. Сейчас я еду туда, желательно, чтобы ты поехал со мной: посмотрим вдвоем, подумаем, что бы это могло быть.

Ехали мы не очень долго и вскоре остановились около деревянных ворот, у которых стояли двое охранников. Мы зашли внутрь. Это был с виду обычный дом, каких полно в предместьях Константинополя. Сейчас он был окружен стражей. Мы прошли во двор, здесь тоже на первый взгляд не было ничего особенного, но я сразу заметил специфические снаряды для тренировок, хотя для незнающего человека они могли показаться просто беспорядочной кучей бревен, досок и камней.

«Вот такие дела, – мелькнуло в голове, – исмаилиты устроили гнездо под боком у василевса».

В доме, куда мы зашли, царил порядок, все вещи были на своих местах, но на первом этаже дома, где было нечто вроде казармы, лежали на войлочных подстилках двенадцать мертвецов. Их лица хранили спокойное выражение, как будто они видят приятные сны. В комнате стоял какой-то отдаленно знакомый горьковатый запах. Я огляделся – да, действительно в углу комнаты оставался пепел, как будто здесь что-то сгорело.

«Интересно, похоже, траванули вас, ребята», – пришла мысль.

Местный префект, наверно принявший меня за телохранителя логофета, недовольно смотрел, как я шарюсь по комнате. Потом он вкратце объяснил, что тревогу подняли торговцы, у которых жильцы этого дома покупали еду. Самый любопытный зашел в приоткрытую дверь и, обнаружив трупы, вызвал стражу. Префект также первым делом подумал об отравлении и поэтому решил передать дело в более высокие инстанции. И до их прибытия решил на всякий случай дальнейших действий не предпринимать. Поэтому наверху еще никто из стражи не был. Мы поднялись на второй этаж. Около широко распахнутых дверей лежали еще два трупа, но причина их смерти была совершенно ясна – ран от метательных ножей ни с чем не спутать.

В комнате сидел, уткнувшись головой в стол, еще один труп. Когда поднял его голову, я увидел выпученные глаза и распухший, вылезший изо рта фиолетовый язык. На шее у мертвеца был туго затянутый зеленый шелковый шнурок.

Под головой трупа лежал небольшой конверт с надписью. Василий буквально выхватил его из-под моей руки и впился глазами в текст. Прочитав его, он с плохо скрываемым сожалением покосился на меня и префекта. На конверте было написано несколько слов: «Василевсу Алексею Комнину в руки». Было видно, что Василию до смерти хочется открыть конверт. Но, на его несчастье, рядом находятся два свидетеля, и если в конверте что-то по-настоящему важное, смерть действительно не заставит себя ждать.

Смотреть здесь было больше нечего, и мы уехали, оставив префекта организовывать вывозку и захоронение погибших.

В компании с великим логофетом я попал к василевсу не в пример быстрее, чем это удавалось одному.

Даже без моего предупреждения Комнин осторожно вскрывал конверт в перчатках, но там ничего не было, кроме согнутого вдвое листка рисовой бумаги.

Василевс быстро прочел написанное и несколько минут сидел в размышлениях, а затем протянул листок нам.

Записка гласила: «Я согласен, пока сельджуки угрожают нам – мы союзники, виновные в похищении наказаны, заказчик – шах Масуд».

Когда записку прочел Василий, он понятливо посмотрел на василевса.

– Масуд не утерпел: когда змее вырвали жало, она все так же хочет укусить, – сказал он. – Ему мало убийства своего дяди, сначала ослепленного, а потом удушенного, – он хотел еще и унизить василевса, разбившего их войска.

Тут и до меня дошло, что все происшедшее – следствие недавней победы василевса. Когда я еще тренировал свою молодежь, он – пожилой и больной человек с подагрой и сердечными отеками – вывел свою армию на бой с румийским султаном Маликом и разбил его войска при Филомелионе.

Воспользовавшись этим событием, племянник Малика Масуд, давно жаждущий власти, захватил его в плен и вначале ослепил, а затем приказал задушить. Но, видимо, ему настолько хотелось унизить василевса, что он даже пошел на контакт со своими смертельными врагами исмаилитами, а те, польстившись на золото, подстроили похищение дочери василевса. Скорее всего, если бы не моя поездка, Хасан ибн-Саббах никогда не узнал бы о самодеятельности своих подчиненных, но сегодняшнее зрелище наглядно говорило, как он решает вопросы неподчинения или самодеятельности.

Я же по-настоящему начал восхищаться Старцем горы. Пока мы возвращались в Константинополь, его федаи успели получить все сведения, наказать виновных и выяснить, для кого те устраивали похищение.

Василевс сидел в задумчивости.

– Я не вижу пока смысла в устранении Масуда, – наконец сказал он. – Не исключено, что после него к власти придет кто-то более решительный и умный. Пока трогать его не надо. Сделаем это, когда придет время.

До Киева наконец добралось лето. В открытые окна высокого княжьего терема задувал теплый ветерок, принося запах цветущих трав и деревьев.

В большом зале, где по традиции проходил прием послов, князей, решалось множество вопросов, сегодня было малолюдно. Высокий княжеский престол пустовал. Сам Владимир Всеволодович сидел за общим столом, где кроме него сидели его сыновья Мстислав, Ярополк и Георгий (Юрий Долгорукий). Еще там был воевода Ратибор, совсем недавно приплывший в Киев, – ему надоела, как он сказал, дурная возня новгородских бояр, хотелось новых приключений, да и по семье соскучился.

На столе стояли меды и множество закусок, но никто пока не притрагивался к еде. Сыновья были озадачены требованием отца приехать в Киев, особенно переживал Мстислав, у которого были проблемы с боярами, – отец совсем недавно перевел его в Белгород, поближе к Киеву, он еще не успел там стать своим, и ему совсем не к месту была эта поездка.

Владимир Всеволодович встал из-за стола и начал ходить за спинами сидящих, это было несолидно, но он ничего не мог с собой поделать, ему так гораздо легче думалось, кроме того, такая манера вести переговоры расстраивала концентрацию собеседников, что во многих случаях бывало немаловажно.

– Дети мои, – наконец заговорил он, – много я думал о земле нашей русской многострадальной. Сами видите, тянут ее князья в разные стороны по кусочкам. Стараюсь я изо всех сил своих единство сохранить, чтобы не разметали нас орды половецкие. Вот и сейчас собрал я вас, чтобы несколько дел порешать.

Первое – Мстислав, ты старший наследник стола великого, с тобой все это решено уже давно. А вот сейчас обговорим мы порядню, что ежели, не дай Господь, что с тобой приключится, стол великий Ярополку отойдет. А уж потом писцы мои все запишут, и скреплю я все княжеской печатью.

– Владимир Всеволодович, – подал свой голос Ратибор, – а как же князь Волынский Ярослав Святополчич? Он ведь по старшинству на стол великий должен будет сесть.

Мономах усмехнулся:

– А мне… наплевать, что Ярослав Святополчич скажет, – как мы решим, так и будет.

Сыновья пораженно смотрели на отца. На их памяти сквернословил он крайне редко. Видимо, действительно допекли батюшку склоки и раздоры.

Он сел во главе стола и налил себе в кубок заморского вина – это послужило сигналом, и все дружно накинулись на еду. Вооружившись ножами, князья резали куски мяса и отправляли их в рот, запивая проглоченное медами и вином. Через полчаса, когда все слегка осоловели, Владимир встал вновь.

– Дети мои, – сказал он торжественно, – еще хочу обрадовать вас радостью великой.

Братья оторвали головы от тарелок и внимательно смотрели на отца.

– Дошла до меня весть, что жив ваш брат Глеб Владимирович.

Раздался металлический звук – это Мстислав уронил нож на пол.

– Батюшка, – раздался успокаивающий голос Георгия, – ну подумай, какой Глеб, уж больше десяти лет прошло с той поры несчастливой, манит тебя, наверно, кто-то, выгоды своей ищет.

Ратибор, сидевший рядом с будущим Долгоруким, побагровел, но не сказал ни слова.

– Нет, Георгий, донесли мне это люди, которым верю я, которым от этого никакого прибытку нет. И в лицо они его в точности узнали. Да вот и сам Глеб не очень верит, что сын мне: память он потерял. Ежели манили, так уверял бы, что так все и есть.

– Ну и где же этот наш брат предполагаемый живет? – вновь раздался скептический голос Георгия.

– А живет он в Царьграде, и в почете он у василевса Алексея.

– Точно манят тебя, батюшка, – дружно закричали все три брата, – василевс и манит.

Владимир улыбнулся:

– Вот как в воду глядел – знал, что вы так скажете, но дело как раз в том, что не знает василевс про него ничего. Решил я, сыны мои, что иду я вскоре в Царьград. Хочу я на Глеба посмотреть, самолично убедиться – сын это мой или нет. И с василевсом замирюсь. Негоже двух державам христианским между собой враждовать.

Посему, пока меня не будет, оставляю я за себя на Киеве воеводу Ратибора, а вы все смотрите, чтобы никакого раздора между вами в мое отсутствие не было. А ты, Гюрги, особо смотри, знаю я тебя, чтобы с братьями не ссорился. Мне что, опять, как в детстве, веник перед вами ломать?

Братья молчали, пристыженно опустив головы. Владимир мысленно вздохнул: хорошо хоть его дети и ревниво относятся к успехам друг друга, но пока друг друга не режут. А он еще одного собирается привезти? Нет, надо точно перед отплытием митрополита посетить, поговорить, в грехах покаяться и причаститься. Да скорее всего Никифор с ним напросится в поход – уже десять лет, как на родине не бывал.

Вслух он, конечно, ничего не сказал. Молодые князья молчали – они знали хорошо, когда можно спорить с отцом, а когда нет.

Но потихоньку все вновь разговорились, и теперь захмелевшие князья обсуждали, каким может быть их еще не вполне признанный младший брат, про которого они больше десяти лет вспоминали только в церкви, когда ставили свечку за пропавшего в неизвестности мальчишку. Но все сходились во мнении, что василевс дурака к себе не приблизит, а значит, ум у этого Константина, как он сам себя называл, очень даже имеется.

Я занимался будничными делами, работы у меня хватало. После того как василевс понял, что моя служба достаточно эффективна, поручения следовали одно за одним. Сам я уже почти не принимал участия в разрабатываемых операциях, да в этом уже не было нужды – мои воспитанники первого призыва быстро набирали опыт. Единственное – я пока оставался мозговым центром всех разработок, из моих парней аналитики были слабоваты.

Обещанная награда Комнина оказалась званием стратилата, но что мне было с этого звания. Все равно для всех окружающих я оставался просто обычным прониаром, которых в империи пруд пруди. Знали об этом лишь несколько чиновников, отвечавших за выдачу жалованья, которое, надо сказать, стало очень даже неплохим.

В первой жизни такой зарплаты у меня не было.

Но вот в один прекрасный день в нашем доме появился запыленный гонец. Переданное мне послание гласило, что надо срочно явиться к великому логофету. Пришлось срочно собираться и ехать, думая, что случилось на этот раз.

На следующий день я входил в покои логофета Василия.

Я зашел к нему, как обычно, с низким поклоном и стоял у дверей, пока его секретарь не вышел из кабинета. Высокомерное выражение лица у Василия сразу исчезло, и он предложил мне присесть.

– Константин, хочу сообщить тебе, что в Константинополь вскоре прибудет великое посольство Руси, его глава – сам великий князь Владимир Мономах. Надо сказать, что это решение князя было для нас неожиданным: еще весной, как нам сообщали наши источники, готовились полки для похода на Дунай. И вот такой неожиданный поступок. Василевс озабочен – мы не понимаем, что послужило причиной такой перемены. Надеемся, что ты сможешь узнать эти причины раньше, чем василевс примет князя.

В июле 6625 года от сотворения мира появились в Босфоре сотни лодий русов. Тысячи зевак высыпали на берег Золотого Рога смотреть, как медленно опускается натянутая цепь и лодьи заходят в залив. На лодьях сверкало оружие, доспехи, развевались багряные плащи. Такого зрелища давно не видели ромеи – с тех пор как князь Олег пришел на двух тысячах лодий, разграбил все предместья Константинополя и увел свои войска только после того, как получил огромный выкуп. По легенде, он еще прибил свой щит к воротам Царьграда, но такое событие в хрониках империи не было записано, хотя, может, самолюбивые ромеи просто не отметили этого факта.

Визита княгини Ольги никто особо не запомнил – пожилая княгиня была вынуждена терпеть унижения ради своего сына Святослава, ее продержали почти два месяца, заставив ожидать аудиенции, и принимали как обычного посла, а не как властительницу мощной северной державы.

Сейчас же положение было иным. К василевсу приехал князь, объединивший большую часть русских земель, за ним была мощная сила.

Поэтому переполох во дворце стоял изрядный. Но в тысячелетнем городе привыкли к визитам знатных гостей, и менять церемониала ради них никто не собирался. Все должно было идти своим чередом.

Лодьи медленно шли вслед за судном, которое показывало им место для высадки.

Вскоре тысяча бояр, воинов, купцов, прибывших с князем, расположилась на пустыре у Русского подворья близ монастыря Святого Маманта, там быстро поднялись походные шатры и загорелись костры, собравшийся около них народ дожидался еды, раздавались шутки и смех – все были довольны, что находятся на твердой земле. На подворье прошел только Владимир Мономах со своими ближниками, потому как места там было маловато. Митрополит Никифор, прибывший с ним, сразу отправился к своим давно не виденным друзьям, разузнать местные новости и то, чего нельзя было доверить письмам и послам.

Чиновники, которые приехали опросить и составить списки прибывших, сообщили, что прием князя состоится уже через три дня, более точное время будет сообщено дополнительно.

Владимир сидел за столом в окружении своих бояр и со скучающим выражением на лице слушал их разговоры. Разговоры были известными – как богаты ромеи, как много у них золота и как было бы неплохо заставить их поделиться. Такие разговоры он слушал много лет, ничего нового в них не было. Он оставил сплетничающих, прошел в выделенные ему лучшие покои подворья и велел позвать к себе купца Репу.

Через час купец уже стоял перед ним, склонившись в глубоком поклоне.

– Репа, перестань дурака валять, знаешь меня двадцать лет – садись за стол, поговорим. Вот я все прикидывал, как мне бы до приема у василевса Глеба увидеть: очень хочется, просто терпежу нет, ведь с весны в сомнениях хожу – боюсь, что поманили вы меня с Ратибором.

– Княже, Владимир Всеволодович, так я быстро – одна нога здесь, другая там, сгоняю до него, надо только обговорить, как встретиться. Лучше, если ромеи пока ничего не узнают. А что касается сомнений – у меня глаз верный: истинный Глеб это.

– Ну ладно-ладно, ты с ним переговори, ведь не в лесу живет – слышал небось, что я приехал. Вот пусть ко мне придет, погляжу – ежели не признаю за сына, скажи, за беспокойство получит достойно, не обижу.

Купец ушел, а князь долго сидел в задумчивости, потом вызвал ближайших советников и воевод и долго обсуждал с ними дальнейшие действия.

Вечером на новом месте он долго не мог уснуть – мешали мысли, постоянно лезущие в голову. Но все же сон пришел.

Посреди ночи Владимир неожиданно проснулся. В его спальне на первый взгляд никого не было, на столе успокаивающе горел тусклый огонек светильника. Но все равно его не оставляло ощущение, что в комнате кто-то есть. Он сел в кровати и увидел черную фигуру, сидящую на лавке около него.

Он хотел закричать, думая, что сейчас его будут убивать, но человек, сидевший за столом, приложил палец к губам, а вторую, пустую, руку успокаивающе показал князю.

Владимир облегченно вздохнул, хотя сердце продолжало судорожно биться в груди. Сидевший за столом поднял руки к голове и снял маску и черный капюшон. На Владимира в полутьме спальни смотрели глаза Глеба.

– Сынок, Глебушка! – ахнул князь. – А я ведь не верил, до сегодняшнего мига не верил! Думал, обманываются все, ведь в посольство это только из-за тебя решил идти.

За дверью, услыхав голос князя, завозилась стража:

– Княже, что случилось?

– Да ничего не случилось! – раздраженно крикнул Владимир. – Просто не спится – не мешайте, сам с собой разговариваю!

Он встал и зажег еще две свечи.

Пока он все это делал, его гость, который, сидя на скамейке, был ростом почти с него ходящего, молчал и смотрел на князя.

Владимир уже при более ярком свете посмотрел на черную фигуру. Да, действительно – это был Глеб, повзрослевший, возмужавший и огромный.

– Как ты сюда попал? – был второй вопрос князя.

Гость улыбнулся, он встал, почти упираясь головой в низкий потолок подворья, бесшумно скользнул в сторону и пропал из виду. Владимир завертел головой, а Глеб уже вновь сидел на скамье.

– Вот так и прошел, Владимир Всеволодович. Извини, что не могу батюшкой сразу назвать. Не помню ничего с той поры, как Ратибор меня в Аладъеки разбудил. Когда посыльный твой купец Репа первый раз приходил и сообщил мне, что похож я ликом на сына твоего, все вспомнить что-нибудь пытался, но ничего не получается.

– Ничего, Глеб, Бог даст – и вспомнишь ты все. Попал ты тогда, наверно, к волхвам, околдовали они тебя, без памяти оставили. Наверно, и ходить так нечеловечески они тебя обучили?

– Не знаю, отец, – медленно, как бы пробуя это слово на вкус, произнес гость, – много чего умею я, а откуда – не пойму. Может, и прав ты насчет волхвов. Я не думал об этом.

У Владимира по щеке сползла одинокая слезинка – слаб на слезы стал старый князь, а сейчас его просто душили воспоминания, как он получил известие от Мстислава, что исчез Глеб в лесах, потерялся во время охоты. Он вспомнил, как гневался, топал ногами, проклинал старшего сына, и как тот наконец приехал к нему, исхудавший в бесконечных поисках, и как падал в ноги и просил прощения, что не уследил за братом.

К зиме всякая надежда уже была потеряна, и поиски были оставлены. А вот сейчас он видит перед собой утерянного сына, притом не пропащего, а опытного, умелого воина, могучего богатыря, почти как Илья Муромец из былины.

У Мономаха по спине пробежали мурашки.

«Нет, не просто так это все случилось, такое только волей Господа нашего может быть предопределено. Видно, суждено сыну моему совершить что-то невероятное, невозможное», – размышлял он, глядя на вновь обретенного Глеба.

Отец и сын разговаривали долго, а когда договорились обо всем, князь потушил свечи, а его сын легко скользнул в открытое оконце, в которое, казалось, не пролезет и ребенок. При этом не было слышно ни единого звука. На улице также никто не заметил черной тени, тихо крадущейся между спящими на земле воинами.

«А ведь моя кровь, – горделиво подумал князь, – даже не слыхал и не видал такой ловкости никогда».

Наутро я уже сидел в приемной василевса – конечно, если бы не его поручение, то Комнина я бы сегодня не увидел. Сейчас ему было не до таких мелких шариков в его государственной машине. Но так как я должен был принести ему определенные сведения, все же через два часа смог зайти к нему в кабинет.

– Константин, наконец ты появился, удалось хоть что-нибудь выяснить? – озабоченно спросил император.

– Да, василевс, мне удалось узнать многое.

– Ну давай-давай, рассказывай. Мне же еще надо будет провести заседание синклита. А перед этим неплохо знать то, чего еще никто не знает.

– Василевс, мне удалось выяснить основную причину приезда потомка ромейского императора Константина Мономаха князя русов Владимира.

Алексей молча смотрел на меня, ожидая продолжения.

– Так вот, основная причина его приезда – это я.

Лицо василевса нахмурилось:

– Я тебя не понимаю, Константин, объясни.

– Василевс, помнишь, когда-то я уже рассказывал, что по неизвестным для меня обстоятельствам потерял память о себе. И хорошо помню только последние три года жизни. Пришел я в себя в небольшой крепости на реке Волхов, на которой стоит большой северный город русов. И потом описал тебе тот путь, который привел меня в Константинополь. Так вот, за десять лет до того, как я появился в крепости, в этих местах во время охоты бесследно пропал младший сын Мономаха – Глеб.

Комнин понял ситуацию в одну секунду и саркастически улыбнулся:

– Так ты и есть младший сын Мономаха?

– Василевс, ведь это придумал не я, до сегодняшнего дня мне о таком даже помыслить не моглось. Но этой ночью я пробрался прямо к князю русов, и тот сам признал меня. Я честно ему сказал, что ничего не помню и не претендую ни на что, но он упрямо называет меня сыном. Мы говорили очень долго, так что у тебя есть шанс, который не часто бывает у правителя, – знать заранее, чего захочет его оппонент.

– Ну и чего хочет Владимир?

– Во-первых, он благодарен василевсу, что его сын при нем занял достойное место, и поэтому предлагает тебе мир. Во-вторых, он предлагает тебе военный союз. Но с тем условием, что твоя дочь Варвара становится моей женой и я еду на княжение в Тьмутаракань, где буду выполнять две функции – управителя города, как твой представитель, и как князь удела.

Комнин слушал мои слова почти с открытым ртом, а потом захохотал.

– Ох, не могу, что через три дня скажет Ирина? Да пусть она попробует хоть что-то сказать! Последние полгода у нее с Варварой был только один разговор: «Выбрось из головы этого варвара, ты дочь императора. Вот когда станешь чьей-нибудь женой, тогда можешь искать себе любых любовников, особенно если твоему мужу будет все равно».

Он быстро стал серьезен и уже спокойно сказал:

– Константин, мне нужен этот мир, а если мне предлагают еще и военный союз, я могу согласиться на многое. Но в этих условиях, я понимаю, есть два твоих. Если первое условие вполне понятно – твоих нескромных взглядов на Варвару не замечал только слепой, – то вот, пожалуйста, поясни твои соображения по Тьмутаракани: чем для меня будет лучше твое правление там?

– Василевс, вот уже двадцать лет этот город находится под твоей властью. Русских князей там нет. Поэтому я могу по твоей воле занять это место без проблем. Я младший сын и вряд ли смогу претендовать на удел в русских землях, по крайней мере сразу после приезда. Но муж дочери василевса не может сидеть во дворце отца и ждать, когда ему повезет. У меня большие планы на этот город.

Комнин в ответ спросил:

– Если верить твоим словам, ты до сегодняшнего дня не знал про этот город ничего – это Владимир надоумил тебя?

– Да, это так, – коротко ответил я.

– Так когда же ты смог на этот город заиметь большие планы, Константин?

Я улыбнулся:

– Василевс, эти планы появились у меня только после разговора с моим отцом. Честно говоря, мне пока трудно произносить это слово по отношению к князю, но надо привыкать. А планы должны быть – как может человек не думать о будущем? Это плебс, которому нужны зрелища и хлеб, не думает ни о чем, а человеку, которому небезразличны судьба его близких, судьба страны, просто вынужден постоянно думать об этом.

Василевс внимательно слушал мои слова.

– Ну что же, человеку, который так думает, сыну великого князя я могу отдать в жены свою дочь. Теперь посмотрим, что скажет твой отец. Прием будет послезавтра.

Жарким июльским утром торжественная процессия во главе с Владимиром Мономахом шла по Константинополю.

Князь не взял с собой всех, кто приехал с ним. И сейчас в торжественной процессии, идущей вслед за Мономахом, шло около сотни человек.

Длинная вереница людей медленно втягивалась в огромные двери Влахернского дворца, по дороге косясь на церковь Святой Богородицы, где, как знали все русы, сто лет назад произошло явление Божьей Матери народу, поэтому большинство проходящих крестились и шептали молитвы.

Но еще большее ожидало входящих в тронном зале. Огромное помещение, в котором, казалось, мог уместиться весь княжеский терем в Киеве, было полно придворных, стоявших по обе стороны от ковровой дорожки, бегущей прямо к высокому трону василевса, который восседал на троне в роскошных парчовых одеждах, окруженный слугами. Рядом, немного пониже, сидела его жена Ирина Дукиня.

Князь Владимир, не обращая внимания на окружающее, медленно шел по дорожке, и за ним, не отставая, следовали остальные. Когда они подошли к трону, золотые львы, сидевшие у его подножия, зашевелили головами, и раздался громкий рык. Золотые птицы, фениксы, сидящие на ветках искусственных деревьев, также зашевелили головами и захлопали крыльями.

Свита князя раскрыв рты смотрела на этакую невидаль. Сам же князь по сторонам не смотрел и ровным шагом продолжал идти к трону. Очевидцы, ожидавшие, что сейчас надменный чужеземец падет ниц перед величием василевса, просчитались.

Комнин встал и спустился вниз, где они с князем обнялись и троекратно прикоснулись губами к щеке друг друга. По толпе присутствующих прошел гул удивления перед таким нарушением традиций.

После приветствий начался процесс передачи даров василевсу, и сейчас придворные пораженно смотрели на связки шкурок рыжевато-черных соболей, небрежно кидавшиеся перед троном.

По окончании этого действа церемониймейстер объявил, что сейчас василевс и его царственный гость удаляются в другой зал для беседы.

После того как василевс и князь вышли, две половинки толпы в зале слились в одну, и началось торопливое обсуждение увиденного. Все сходились в том, что варвару оказана необычайная честь и следует ожидать интересных новостей.

Я стоял на мостике боевого дромона, позади нас рассекали волны Черного моря еще девять таких же судов.

Уже три недели мы неторопливо продвигались к своей цели – сказочной Тьмутаракани русского народа, который сотни лет хранил представление о ней как о чем-то загадочном и далеком. Шли мы достаточно медленно вдоль побережья Малой Азии – я решил заявить о себе сразу, и поэтому на всем моем пути горели суда и прибрежные постройки редких турецких поселений, которые смогли каким-то образом вклиниться во владения ромеев, пока еще остававшиеся на этом побережье Черного моря, а в будущем образующие Трапезундское государство. Вначале я еще пытался считать сожженные корабли, но затем мне это надоело. Капитаны вверенной мне флотилии были очень не прочь пошарить по горевшим поселениям, но я категорически это запретил: на данном этапе мне надо было просто дойти до своего будущего владения, с которого я планировал начать строительство своего царства. И мне не хотелось по пути к нему терять людей просто так. Но все мастера-судостроители, которых удавалось выловить на берегу, аккуратно и быстро упаковывались в трюмы вместе со своими семьями, и сейчас у меня было уже несколько десятков будущих строителей моего флота. Капитаны дромонов скептически морщили носы: они прекрасно понимали, зачем я это делаю, но в успех моего безнадежного предприятия не верили совершенно. И к тому же я понимал, что это событие уже отмечено в одном из будущих донесений шпионами василевса. Но меня это не волновало, поскольку о моих планах постройки флота Комнину было уже сказано. Тем более что я оказал ему приличную услугу, уничтожая турок, которые, выйдя на побережье, быстро забывали о кочевьях и начинали пересаживаться на корабли.

Теплый ветер обдувал лицо, плеск волн и крики чаек радовали и поднимали настроение… По лестнице ко мне поднялась Варя и встала рядом со мной. Присутствующие сразу склонились перед дочерью василевса – ей они оказывали явно больше уважения, чем мне.

Я полуобнял свою жену и прижал к себе. Когда я первый раз сделал такое, на меня выставились все офицеры корабля – ну не было принято такого выражения чувств у ромеев. Хотя в чем в чем, а в женщинах они понимали толк.

– Костас, – прошептала мне Варя, – если бы ты знал, как я счастлива. Мне не терпится поскорей дойти до города. Надеюсь, у нас там будет хороший дворец.

Я улыбнулся про себя. Моя жена с тех пор, как мы ступили на палубу корабля, каждый день говорила мне об этом. Те небольшие войнушки, которые я устраивал, ей не нравились только именно из-за того, что замедляли наш приезд в Тьмутаракань.

Но сегодня, как сообщил мне наш штурман, мы должны были достичь нашей цели. Древней Гермонассы античных греков и Таматархи Хазарского каганата, завоеванной теперь уже моим признанным предком князем Святославом больше ста лет назад и вот уже двадцать лет являющейся собственностью ромеев.

Раздалась команда капитана – и наш дромон явно пошел по направлению к берегу. Вскоре от него в разные стороны зашныряли рыбачьи лодки. Осторожные рыбаки хоть и видели, что это корабли ромеев, но на всякий случай предпочитали держаться подальше.

Через два часа мы подошли к берегу и встали на рейде в Тьмутараканской бухте. Отсюда уже хорошо просматривался город с высокими кирпичными стенами и куполами нескольких церквей. Совсем недалеко маячил гористый берег Тавриды. Мне хотелось верить, что в этой реальности названия «Крым», кроме меня, никто никогда не узнает.

Вскоре к борту нашего дромона подошла лодка портового чиновника, который, поднявшись на борт, робко поинтересовался – не присутствует ли здесь Константин-стратилат, который по эдикту василевса назначен эпархом Таматархи. Когда ему показали на меня, бедолага почти распластался на палубе, всем телом выражая преданность зятю василевса.

Он долго у нас не задержался и отбыл, а уже через час к борту дромона подошла большая лодка с тентом на корме, в которой нас с Варварой довезли до берега. В порту и рядом с ним столпились сотни зевак, поэтому я совсем не торопился выйти из лодки и дождался, когда с оставшихся дромонов на берег выйдут несколько сотен моих воинов, и только тогда мы с женой покинули лодку и по трапу вышли на берег. Вместе со мной вышел воевода Ратибор. Когда шагнул на прибрежный песок, он глубоко вздохнул, огляделся и произнес:

– Ну, Глеб Владимирович, никогда не думал, что вновь в эту землю возвернусь. Тридцать лет прошло, даже не верится. Ведь совсем молодой тогда был. Но теперича мы с тобой зубами за нее драться будем.

Мы шли по узкому проходу между двумя рядами вооруженных воинов, я, конечно, не считал, что меня должны сразу по прибытии попытаться убить, но исключать такой возможности было нельзя, так что я постарался не дать этим попыткам никаких шансов.

Вскоре нас принимали в палатах небольшого дворца местного эпарха, который, по-моему, был вне себя от счастья, что уезжает в Константинополь. А его сочувственные взгляды на Варвару в конце концов начали меня бесить.

Но между славословиями в адрес василевса и радостными высказываниями о том, как он ждет встречи с Константинополем, эпарх ввел меня в курс дела по обстановке в городе и его окрестностях. А дела были невеселыми. Три года назад от Киевской Руси половцы были отброшены Владимиром Мономахом почти до Северного Донца и сейчас кочевали по степям в предгорьях Кавказа.

Теперь они практически полностью перерезали сообщение Таматархи с Киевской Русью и вообще с севером, вернее, не перерезали, но затруднили его так, что перевозка товаров обходилась дорого и была очень опасна. Если бы сами половцы, или куманы, как они себя называли, были едины, может быть, до них дошло, что убивать курицу, несущую золотые яйца, очень невыгодно, но дело в том, что если с одним половецким улусом договаривались о чем-то, это совсем не значило, что другой род будет соблюдать этот договор.

И сейчас эпарх радостно собирался домой, с удовольствием переложив на меня свои проблемы. Мои попытки выяснить что-либо о том, что происходит в Керчи или Азове, ни к чему не привели. Было понятно, что, с тех пор как эпарх получил эдикт василевса, о делах врученного ему города он забыл.

Я отказался от дальнейшего праздника и, оставив свою жену в обществе охраны и двух десятков служанок, пошел обратно в порт. Здесь уже шла выгрузка моего груза – всего того, что было сделано за прошедшие полгода с того момента, как мой «отец» князь Владимир побывал у василевса Алексея Комнина.

После того как прошли переговоры Владимира Мономаха и Алексея Комнина, был подписан мирный договор, четко зафиксировавший границы владений Киева и Византии, Варвара была обещана мне в жены, и, кроме того, я был назначен эпархом Таматархи. Конечно, еще двадцать лет назад мне подобное не светило бы, но сейчас Комнин понимал, что Таманский полуостров уплывает у него из-под носа и скоро там будут хозяйничать или половцы, или генуэзцы. И поэтому он пошел на то, чтобы назначить эпархом русского князя, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Через месяц после этого события была торжественно отпразднована моя свадьба в Константинополе, Владимир Мономах после нее быстро отправился в Киев, а уже поздней осенью в Константинополь пришли киевские полки, вместе с ними прибыл и Ратибор, которого отец отправил мне для «наставлений».

Ратибор со времени моего расставания с ним немного усох и постарел, но все еще был мощным воином. Мы с ним крепко обнялись и долго вспоминали нашу первую встречу. Ратибор со смехом сказал:

– Представляешь, сейчас ведь, наверно, уже и до Павла-посадника новость дошла, ему Дунька все усы выдергает, что тебя не окрутили: такого зятя упустил. Она по тебе и без этого сохла, а уж как узнает, что князя упустила, так посаднику лучше теперь в омут головой нырнуть. А уж мужу теперешнему житья точно не даст. Как поссорятся – так и будет кричать, что князя на такого бесталанного дурака променяла.

Мы немного посмеялись, а затем Ратибор начал меня расспрашивать, что и как я собираюсь делать в Тьмутаракани и почему именно этот город я попросил у василевса, может быть, лучше было бы начать набирать опыт в другом, не таком проблемном месте.

Учитывая, что в дальнейших моих делах Ратибор будет правой рукой, я решил познакомить его со своими воспитанниками.

Когда Ратибор посмотрел на мою полосу препятствий и увидел, как по ней носятся мои ребятки, в его глазах появилось уже не просто уважение к моим габаритам и талантам бойца, но и организатора и руководителя. Он буквально за час сдружился с моими помощниками Ираклием и Диодором, они сразу почуяли друг в друге опытных воинов, всю жизнь проведших в сражениях, и вечером за кувшином вина все пытались понять, когда и где они могли встречаться в боях.

Я воспользовался тем, что у моих товарищей неплохое настроение, и попытался поделиться с ними моими планами по войне с половцами. Вначале, когда услышали мое предложение, они начали смеяться. Но по мере моих объяснений их смех замолкал, а итог подвел Ратибор, который сказал:

– А что, в этом что-то есть, может получиться, хотя мы так никогда не сражались.

После визита моего отца с помощью митрополита Никифора у меня появились два иеромонаха – Зосима и Досифей, прибыли они с Афона, чтобы осуществлять духовное наставление моих воспитанников. Я все-таки после долгих раздумий решил, что для них нужна не только боевая учеба, но и воспитание духа.

Оба иеромонаха были здоровыми мужиками-русами, бывшими катафрактами в армии василевса, и на них у меня также было много планов на будущее.

Мое подразделение не расформировывалось, его тайным руководителем стал Иоанн Комнин, потому что Алексей Комнин просто боялся отдавать такую опасную игрушку из семьи. Я же забрал себе шесть своих первых учеников, в том числе печенегов, да Ираклий и Диодор после недолгих раздумий тоже согласились отправиться со мной, чтобы на новом месте заняться прежним делом.

– Ты знаешь, Костас, – сказал мне как-то Диодор, – я с тобой забываю, сколько мне лет, мне интересно все, что ты делаешь, а смерть – она везде одинакова, что в Константинополе, что в ваших тавроскифских степях.

Из-за необходимых приготовлений нам пришлось задержаться в Константинополе до весны, но за это время мастера Константинополя за счет василевса изготовили все, что мне было нужно для ведения пока еще небольших сражений. А Ратибор с удовольствием занимался обычным для него делом – тренировкой молодняка, да и ветеранов в новом для них построении и ведении боя. Так что когда мои вояки ранней весной с шумом и гамом грузились на корабли, они уже примерно представляли себе, как будут проходить боевые действия с кочевниками.

Я в сопровождении охраны пришел обратно в порт. Выгрузка шла полным ходом. Из одной лодки под командные вопли старика-араба медленно поднимали тяжелые бочонки. Рядом с ней причаливала лодка, в которой лежали три полутораметровых цилиндра, завернутые в грубую ткань. На этот раз для разгрузки, учитывая тяжесть этих предметов, пришлось использовать полиспаст. Когда один из предметов поднимали на прочной веревке, порывом ветра с него сорвало край дерюги, и толпившиеся рядом воины и грузчики впервые в жизни увидели бронзовую пушку.

Учитывая это обстоятельство, за сохранение тайны я не боялся. Пока еще никто не понимал, что в бой вступает совершенно новое оружие.

Сразу после моего разговора с отцом и нашей договоренностью о дальнейших действиях я начал попытки познакомиться с мастерами фейерверков – это было довольно новое развлечение знати, и почему-то этим в большинстве занимались арабы. Но мои попытки очень долго были безуспешными, пока в один прекрасный день я не зашел в мастерскую старого Бахиджа. Пожилой морщинистый араб, у которого я пару раз покупал фейерверк, а потом пытался разговорить на тему горючего для его ракет, сидел, уставясь на огонь в очаге, и угрюмо молчал, в тишине хорошо было слышно, как на женской половине воют женщины. На мои расспросы он сначала не реагировал, но потом нехотя сообщил, что у него украли внучку. Когда я намекнул, что, может, это сделал влюбленный и все будет в порядке, Бахидж покачал головой и сказал, что подозревает в совершенном местного менялу, который давно положил глаз на девочку. Но он еще в состоянии сам прокормить свою семью и не нуждается в том, чтобы отдавать любимую внучку старику. А сегодня с утра Батуль пошла на колодец и оттуда уже не вернулась.

«Вот он, шанс заполучить мастера», – пронеслось в моей голове.

– Бахидж, а что ты можешь пообещать человеку, который вернет тебе твою внучку?

Старик печально вздохнул и посмотрел на меня:

– Этериот, ты уже не раз приходил сюда – сдается мне, что хочешь получить тайну фейерверков?

– Бахидж, для меня это не тайна, я сам могу тебе рассказать, что нужно для этого делать, но мне необходим человек, который знает, где и как купить или приготовить все составные части этого порошка, который сможет руководить мастерской по его изготовлению. И все это надо будет делать не здесь, а на северном берегу Русского моря, в Таматархе. Если ты пообещаешь мне быть этим человеком, я попробую спасти твою внучку. Но только не думай очень долго, время уходит.

Араб с кряхтением поднялся на ноги и громко произнес:

– Клянусь речью Аллаха милосердного, что последую за этериотом Константином, куда он прикажет, если он спасет мою внучку Батуль.

Я быстро уточнил, где живет меняла, и ушел.

Ночью в ворота дома мастера Бахиджа постучали, когда мастер с двумя подмастерьями, вооруженные кольями, открыли ворота, они увидели двух мужчин, державших матерчатый сверток. Черные фигуры положили сверток перед воротами и молча ушли. В свертке спала сладким сном его любимая внучка, которая даже не могла рассказать, каким образом ее спасли из дома похитителя. А на следующий день он узнал о страшной смерти менялы Инсафа, которого нашли задушенным в собственной постели.

Когда я вновь появился в лавке, старик, сидевший на полу, встал, низко поклонился и сказал:

– Я поклялся речью Аллаха и готов идти за тобой, но моя семья умрет с голода.

– Бахидж, у нас еще есть время, ты можешь собираться не торопясь, найти покупателя на дом и мастерскую. Но для начала ты должен сделать мне порошка, которым ты набиваешь фейерверки, как можно больше, этот порошок я называю «порох». Мы сегодня уточним его состав, посчитаем, сколько нужно денег, – и можешь приступать к работе. Не переживай, если ты работаешь на меня – голодным не останешься и узнаешь много нового. А семья уедет вместе с тобой.

Теперь, когда у меня появился мастер, много лет готовивший пороховое зелье, остановка была за пушками. Когда я пришел к мастерам бронзового литья и заказал по своим чертежам первую пушку, было много вопросов, на которые я отвечать не собирался. Но пушку тем не менее отлили, и даже без раковин в стволе. Ее я увез в пронию и там опробовал, увеличивая заряд пороха до того момента, пока пушку не разорвало. Не очень довольный полученным результатом, я привез разорванный ствол обратно и попросил мастеров попробовать несколько изменить состав металла, сделать его попрочней. Мастер недоуменно разглядывал изуродованные куски металла, но вопросов уже не задавал. Новая пушка удовлетворила меня больше, и я заказал еще две штуки и одну небольшую кулеврину. Эти заказы полностью подкосили мое финансовое благополучие, и только своевременный приезд Ратибора спас меня от денежного кризиса. Конечно, я мог бы без труда найти финансы – все-таки зять василевса, – но ужасно не хотелось привлекать внимание к своим заказам. И сейчас первые орудия этого мира были выгружены на берег Таманского полуострова, а вскоре они будут лежать в повозках большого вагенбурга, в точности повторяющего устройство телег, придуманное гуситами, командир которых Ян Жижка молотил в пух и прах немецких крестоносцев. А вот половцам, скорее всего, первым придется стать жертвами артиллерийского огня и усовершенствованной тактики битвы от обороны. Они и сами периодически использовали свои повозки для защиты кочевий, но в данном случае мой вагенбург отличался от тех, что были у них, как небо и земля.

Эти воспоминания мелькнули у меня, пока я наблюдал за разгрузкой пушек и пороха. Все припасы были аккуратно сложены на телеги и под охраной ушли в казармы, приготовленные для моих людей. Уже не торопясь мы шли по шумному торгу, в воздухе пахло ароматом цветущих садов, расположенных в пригородах. Сама Тьмутаракань оказалась довольно приличным городом, большая часть которого была окружена высокой кирпичной стеной, внутрь вели трое больших ворот, на которых стояла стража из ромеев, спесиво смотревших на снующих туда-сюда горожан. Что же касается населения, мне показалось, будто я попал в какой-то кавказский город: вокруг наблюдались в основном смуглые горбоносые мужчины, не очень дружелюбно смотревшие на меня и моих людей. Хоть люди, скорее всего, слышали о том, что должен приехать эпарх, в лицо они меня еще не знали, а малое количество охраны не вызывало особого внимания: здесь почти все люди побогаче ходили в сопровождении воинов. Женщин на улицах было мало. Славянские лица встречались крайне редко, и в основном это были рабы.

«Да, как здесь все запущено, – думал я, – придется все приводить в порядок, главное – выяснить, с чего начать. Ну для этого у меня есть люди, которые соберут мне хоть какие-нибудь сведения, а дальше начнем по порядку, начиная с города».

Хорошо, что василевс оставил своему зятю все корабли, пусть и только до конца года. По крайней мере, за этот срок мне не надо платить матросам. А вот полторы тысячи киевских ратников и два десятка бояр – жаждут схваток, они шли сюда за добычей, и если я им ее не дам, эпархом-то я останусь, а князем стану только номинально. Так что надо в ближайшее время озаботиться небольшой, но богатой на трофеи войной. А сегодня вечером необходимо познакомиться с префектом города и уточнить, сколько войск имеется в его распоряжении.

Эпарх Николай вечером давал пир в честь зятя василевса и его жены. Он буквально светился от счастья, зная, что завтра ступит на палубу дромона, в который целый день грузили его вещи, нажитые здесь за время его беспорочной службы на благо империи. Мы с Варварой в парадных одеждах сидели на почетных местах, и к нам подводили по старшинству мелких окрестных властителей – как ни странно, почти все они были касогами. Они подобострастно нагибались к моим ногам и делали вид, что целуют мне обувь. Но в их глазах покорности и робости я не видел. По случаю моего прибытия все они подносили мне богатые подарки, выложив которые гордо смотрели на окружающих – смотрите, мол, как я богат и могу преподнести изрядно золота.

Сзади нас с Варей стояли четыре моих воспитанника, они не были вооружены, и у многих кланяющихся князей появлялось недоумение при взгляде на них. Я сидел и внутренне ухмылялся: «Удивляйтесь, удивляйтесь, мои парни и без оружия уделают вас в пять секунд, пока свои кинжалы будете доставать».

Но вслух я, конечно, такого не говорил, а только благосклонно кивал в ответ на подношения.

По мере того как присутствующие наливались вином, атмосфера в зале стала более свободной. Гости начали громко разговаривать, шуметь. Их бритые головы с торчавшей на виске косицей стали мокрыми от пота. Слышались здравицы в честь василевса, но мне казалось, что касожские князья начали вести себя чересчур вольно. Несколько крупных купцов, также находившиеся здесь, были более осторожны, а некоторые уже начали выбираться из-за столов. Я шепнул Варе, чтобы она уходила, та послушно кивнула и ушла в сопровождении служанок и жены эпарха к себе.

Я спросил префекта, сидевшего недалеко от меня, всегда ли так у них проходили пиры. На что тот осторожно сообщил, что сегодня касогов больше, чем обычно.

Киевские бояре и Ратибор также сидели в зале за отдельным столом и выглядели уже почти так же, как и касожские князья.

Несмотря на мои опасения, пир закончился благополучно, были единичные пьяные ссоры, которые быстро прекращались стражей, никто по этому поводу не возникал.

Когда пришел к себе, Варя спала, но сразу проснулась, как только я лег рядом с ней.

Ее теплые руки обняли меня, а в ухо дунул горячий шепот:

– Наконец-то мой князь решил навестить свою жену, я соскучилась по тебе. Сегодня у нас, впервые за долгое время, нормальная кровать, и пол не уходит из-под ног. Может быть, ты вспомнишь сегодня про свои обязанности мужа?

Конечно, я не мог отказать жене в такой малости и с удовольствием отдался этому процессу.

Потом мы долго лежали, медленно приходя в себя.

Варя неожиданно повернулась, закинула ногу мне на живот и тихонько заговорила:

– Ты знаешь, Костас, я все же буду называть тебя Глеб. Пора привыкать к этому имени. Еще когда ты был никем, я подсматривала за тобой, ты мне казался сказочным великаном – красивым, сильным. Моя мать и Анна, когда поняли это, почти каждый день говорили мне, чтобы я не обращала на тебя внимания, но это было выше моих сил. Потом отец сказал мне, что в интересах империи нужно, чтобы я вышла за тебя замуж, но, если я буду против, он не пойдет на заключение этого брака. Однако я видела, что он обо всем догадывается. Если бы ты слышал, как его отговаривала Анна, – не понимаю, почему у нее такое предубеждение против тебя?.. А я счастлива, мне хорошо с тобой даже в этой варварской стране и в этом доме, который по недоразумению называют дворцом.

Я слушал тихий шепот своей жены и думал, что сделаю все, чтобы ей и дальше было хорошо со мной в этих краях.

Утро принесло с собой новые хлопоты – для начала пришлось выгнать всех желающих помочь мне одеться, хотя Варвара приняла это как должное. Потом я быстро привел себя в порядок и отправился на свое рабочее место. Там уже присутствовали все немногие служители местной канцелярии и префектуры, собравшиеся проводить своего уже теперь бывшего эпарха, который, не скрывая радости, расставался с местом, где он провел несколько скучных лет.

После расставания с эпархом я вместе с подошедшим Ратибором и префектом Гаясом собрался выяснить все насущные вопросы сегодняшнего дня.

Гаяс с озабоченным видом поведал нам, что в последнее время касоги сильно обнаглели, их в окрестностях города становится все больше. И если бы они не ссорились между собой, то, скорее всего, могли бы уже захватить город. Останавливает их лишь то, что после этого прекратится торговля, которая им приносит достаточно дохода. Сейчас, после моего приезда, в Таматархе появилось еще полторы тысячи воинов, что немного ослабит претензии касожских вождей, но это будет ненадолго.

Я начал дотошно выяснять у него, кто из князей сейчас считается самым сильным и кто у него враги. Разведка у префекта была поставлена хорошо, и на все мои вопросы он смог ответить, – похоже, он вполне понимал, с какой целью я это спрашиваю. Ратибору же эти переговоры надоели, ему, воину, нужны были сражения и победы. Хотя он также знал, что нужных результатов можно достичь не только силой оружия, подобное было ему не по душе. После этого разговора я вспомнил о своих монахах Зосиме и Досифее. Они уже ожидали меня на выходе. Когда я появился, оба чернеца встали и поклонились.

– Поздорову будь, княже, – прогудели они басами, – как спалось на новом месте?

– Вашими молитвами, хорошо, – улыбнулся я, – пойдемте, отцы, ко мне, расскажете, как сходили, что делается в монастыре и можно ли его использовать для тех целей, о которых я вам говорил.

Мы втроем зашли в коронный кабинет эпарха, который был украшен в типичном ромейском стиле. Мне все эти резные финтифлюшки и парча никогда не нравились, но сейчас я имел возможность все переделать по-своему.

В кабинете я предложил монахам присесть и начал расспрашивать их о визите в мужской монастырь Святой Богородицы. Все немногое, что я знал об этом монастыре, было то, что его основал около пятидесяти лет назад монах Никон, первый летописец земли Русской и впоследствии игумен Киево-Печерского монастыря.

Откашлявшись, Досифей начал первым:

– По воле твоей, Глеб Владимирович, отправились в обитель сию. Настоятелем там архимандрит Пафнутий. Встретили они нас с радостию великой, ибо уменьшается число православных, трудников почти нет. Сами монахи в трудах тяжких все время проводят. А тут сразу народу появилось. Жаловался отец Пафнутий на то, что внимания им чины церковные константинопольские не уделяют, бедствуют они, Глеб Владимирович, с хлеба на воду перебиваются.

– В чем же причина этого, отец Досифей?

– А причина простая, Глеб Владимирович: ущемляют монахов наших князья касожские, все угодья монастырские под себя подгребли, а эпарх Николай в том им препятствий не чинил.

– Как же он, православный, гнева василевса не убоялся за умаление церкви нашей?

Досифей, криво усмехнувшись, сказал:

– Будто ты, княже, не знаешь, как это делается.

Да уж, как это делается, я хорошо знал, и даже сам когда-то делал.

– Ну ладно, расскажите мне, вы посмотрели, прикинули все, о чем я вас просил?

– Да, княже, – вступил в беседу Зосима, – обитель большая, тех монасей, что там живут, и не видать. А келий там на три-четыре сотни отроков хватит. Это хорошая у тебя задумка – воинов Христовых воспитывать. Вот только мы с отцом Досифеем не справимся с эдакой прорвой народу.

– Зосима, то не твоя забота, будут у тебя люди в помощь, ваше дело будет воинство молодое воспитать, чтобы с хоругвями святыми в бой за веру православную шли, живота не жалея своего. Что же касается угодий монастырских, в скором времени вернутся они монастырю, только вы пока отцу Пафнутию о том не говорите, а то, не доведи Господь, еще от счастья удар его хватит. Да еще с вами вместе туда мои люди Ираклий и Диодор отправились, как их монахи встретили?

– Так как встретили – они же православные мужи, все службы церковные с нами отстояли. И остались там, передавали, что сами тебя известят, когда у них все готово будет, а уж что готово, ты уж не обессудь, не знаем: давно известно, что лишние знания вредны для головы, – выдал Зосима и улыбнулся.

– Ну вот и славно, пусть они готовят кельи для отроков юных, сразу-то много их не будет, трудно один возраст найти. А вот если Господь даст женский монастырь где-то неподалеку открыть, то можно будет туда совсем малых сиротин для присмотра отдавать, чтобы их, как в возраст войдут, к воинскому делу в мужском монастыре готовить. А вы сейчас ступайте в монастырь вновь, готовьте все, что для наставничества вашего нужно, и, как сказал Господь наш Иисус Христос: «Молитесь, и дано будет вам».

Отослав монахов, я нашел Ратибора. Тот уже собрался идти к своим подчиненным, но я его успел перехватить и сообщил, что он должен будет в ближайшие дни закупить лошадей, сколько необходимо, тем более что у окрестных касогов их было в избытке. Затем я все же нашел время, чтобы усесться с префектом и его канцелярией, разобраться хотя бы в общих чертах, что творится с торговлей и финансами в городе.

Оказалось, что, в общем, пока все не очень плохо, в Тьмутаракань продолжали приходить караваны со стороны Дербента даже несмотря на половцев. С верховьев Дона также приходили лодьи, многие товары были из Булгарии, большая часть их шла в Корчев, нынешнюю Керчь. Когда я услышал об этом, мне срочно захотелось навестить Тавриду – все-таки Керчь входила в мою юрисдикцию. А вот Азов, в котором я планировал будущую судоверфь, не существовал, не было даже такого названия. Когда начал выяснять, мне было сказано, что там находится полуразрушенная крепость Тана, в которой сейчас никто не живет из-за постоянных половецких набегов. Заодно я уточнил примерное расположение селений касогов вдоль реки Кубань, которая сейчас именовалась Купис. Особенно меня интересовало несколько поселений, где князем или просто вождем был некий Гуч, на данный момент – один, самых ярых сторонников захвата Таматархи.

Префект, удивленный моим трудолюбием, намекнул, что я слишком много работаю в первый день пребывания эпархом. Я решил последовать его совету и отправился в свою резиденцию. Но там отдохнуть не удалось. Моя жена после освобождения всех помещений дворца решительно принялась за его улучшение, поэтому ее служанки уже еле передвигали ноги, а наш куропалат местного розлива, по-моему, уже ничего не соображал. А Варвара была свежа и радостна. Увидев меня, она сразу сообщила:

– Глеб, ты видел, как у нас стало хорошо. Эта старая противная жена Николая все здесь запустила – как я рада, что они уже уехали.

Куропалат, слегка пришедший в себя во время нашей беседы, подошел и с низким поклоном сообщил, что стол будет сейчас же накрыт, и если стратилат Глеб и кирия Варвара желают, они могут откушать.

Я ел, даже не понимая, что глотаю, голова была забита делами, и хотя я вроде давно спланировал все свои действия, сегодня никак не мог заставить себя действовать согласно этому плану. Первую часть его я выполнил в Константинополе, когда василевс выдал мне экскуссию на мои земельные владения, и сейчас я могу все доходы, полученные от земли, пустить на стройки и вооружение. Конечно, Комнин в любой момент может отобрать эту привилегию, и скорей всего он так и сделает, но все же я надеялся, что это случится как можно позже, когда я смогу, так скажем, «положить» на его приказы.

После обеда я вновь собрался уходить. Варвара, привыкшая видеть своего отца все время в работе, особо не протестовала, тем более что ее ждали такие увлекательные дела, как обустройство нашего «небольшого» гнездышка.

Путь мой лежал в лагерь киевской рати. Этерия, охранявшая эпарха Николая, была его личной, и все этериоты уплыли вместе с ним. Мне же совсем не улыбалось светить своих элитных ночных воинов каждый день в качестве охраны, и я решил пройтись туда, чтобы выбрать себе два десятка бойцов для сопровождения.

Когда мы подошли к лагерю, располагавшемуся в получасе ходьбы от дворца, там стоял полный тарарам.

Опытный тысяцкий Ратибор хорошо знал, что ничто так не расхолаживает бойцов, как большое количество свободного времени. Поэтому на большом пустыре около четырех длинных саманных зданий кипела работа. По периметру лагеря отрывался ров, строились наблюдательные вышки. А самое главное – из кучи окованных медью колес, деревянных щитов и прочего собирались длинные тяжелые телеги с высокими бортами и крышей. По нескольким готовым телегам уже разносился инвентарь, крюки, цепи и прочее.

Небольшая группа побогаче одетых бояр стояла в стороне – они явно принюхивались к котлам, кипящим над кострами, от которых аппетитно несло вареным мясом…

Мое появление было сразу замечено и встречено поклонами и улыбками.

Высокий мощный боярин выступил вперед и сказал:

– Добро пожаловать, Глеб Владимирович, пришел посмотреть, как мы тут устроились?

Я вспомнил, что этого боярина зовут Рулав Туазов, мы уже как-то беседовали с ним в Константинополе.

– И вам не хворать, бояре, – пожелал я.

Мне тут же рассказали, что Ратибор с двумя десятками дружинников ушли в ближайшее село узнать про закупку лошадей. А они с удовольствием приглашают князя откушать с ними сегодня утром добытого кабана.

Я отказываться не стал, хотя только что ел гораздо более изысканные блюда. За столом меня вначале ненавязчиво, а после медовухи более настойчиво стали пытать, когда мы займемся делом, то есть половцами.

– А помните, бояре, про часы песочные, что у тысяцкого Ратибора лежат. Вот когда сможете гуляй-город построить за то время, что песчинки падают, тогда и в поход пойдем.

Окружающие недовольно загудели, но выказывать норов не решились.

– А пока, бояре, хотел бы я в охрану хороших воев себе взять, – продолжил я. – И сразу проверю, кто чего стоит.

Идея моим собеседникам понравилась, тем более что это будет неожиданным развлечением среди скучной лагерной жизни.

Быстро бросили клич, и вскоре вокруг столпились около сотни воинов, радующихся незапланированному отдыху.

А когда они узнали, что в охрану князя путь лежит через схватку, все были в восторге. Но, поняв, что придется сражаться со мной, они поубавили энтузиазма. Самый рослый здесь, Рулав, был мне чуть выше плеча, а остальные недотягивали даже до этого. Опытные воины, они сразу понимали, что длинные руки всегда мне дадут преимущество перед противником, и единственной надеждой останется мастерство.

Для меня же самого это была возможность проверить, каковы сейчас мои шансы против обычных воев. Я постоянно тренировался со своими тенями, но там были совсем другие схватки.

Однако все бои заканчивались вполне ожидаемо. Моих ударов не выдерживали ни люди, ни щиты. И на пятом или шестом кандидате поток желающих скрестить мечи иссяк. Зато я заметил, что во взглядах, направленных на меня, появилось значительно больше уважения. Я решил быстрее закончить отбор и предложил выбранным мной воинам сразиться между собой. Так что из воинского стана я уже ушел в сопровождении двадцати шести человек, перед этим пригласив всю командную верхушку на ужин. Приглашение было воспринято с достоинством, никто от счастья не прыгал, но было видно, что оно пришлось по душе.

Придя в свою резиденцию – язык не поворачивался называть ее дворцом, – я назначил старшего охраны и перепоручил ее куропалату Евгению, чтобы тот показал им все, что необходимо. Сам же закрылся в кабинете со своими тенями и стал объяснять, что они должны сделать.

– Вчера вы видели большинство касожских князей. Главный из них Гуч, его не любят многие касожские вожди, но подчиняются, а еще больше не любят его в немногих оставшихся селениях зихов. Слушайте боевой приказ: сегодня ночью вы должны выйти к селению Гуча. Необходимо выяснить расположение его дома, количество охраны, продумать возможность ликвидации и пути отхода.

По выполнении этого задания необходимо выйти к селению вождя Адзарбы и селению зихов, задача – украсть несколько ножей и стрел, чтобы по их виду можно было сразу определить, чье это оружие. Вот здесь схемы местности, но они очень приблизительные, и вам придется уточнять все по ходу задания. Ильяс и Тирах, я видел, что вы вчера немного понимали речь касогов, так что можете брать пленных и допрашивать, но пока будет лучше, если трупов никто не найдет. Точных сроков вам не ставлю, но все должно быть сделано в течение шести-семи дней. Если вы решите, что лучше разделиться и выполнять сразу оба задания, ничего не имею против, оставляю это на ваше усмотрение.

Эх, как же мне хотелось бросить все и отправиться вместе с ними в темную ночь, по неизвестной земле, чтобы с бурлящим в теле адреналином бежать под призрачным лунным светом, черными тенями мелькать между деревьями. А потом, замаскировавшись, часами наблюдать за обычной жизнью селения касогов. Но, увы, теперь мне это почти не грозит. Есть у меня масса других проблем, требующих своего решения.

Тени неслышно удалились, и я, тяжело вздохнув, начал менять свой прикид. Я – эпарх большого города и должен вести себя соответственно. Сегодня вечером у меня большой прием, и пир или не пир, но все капитаны дромонов, бояре и богатые горожане будут присутствовать. Вчера я очень много внимания уделил касогам, и теперь надо наверстывать упущенное. Но как я ни парился, в одиночку надеть все это не представлялось возможным, поэтому пришлось звать на помощь прислугу.

Вечером я сидел на невысоком троне в парчовых одеждах и слегка наклонял голову в ответ на цветистые приветствия собирающихся гостей. После десятого человека я уже никого не мог запомнить и равнодушно слушал громкий голос куропалата, старательно выкрикивающий имена и должности входящих. Зато моей жене, восседавшей рядом со мной, подобное действо очень нравилось. Его и близко нельзя было сравнить с приемом василевса, однако здесь хозяйкой была она, а это совсем другое дело, чем быть младшей дочерью императора и скрываться в тени трона.

Мое мрачное настроение немного развеял вернувшийся из поездки Ратибор, который привычно поклонился мне, а потом подмигнул, после чего мы оба засмеялись, нарушив всю торжественность приема.

Через час, когда присутствующие немного освоились, я поглядел свои записи и передал приглашение одному из купцов присесть ко мне за стол. Тот с превосходством посмотрел на своих менее удачливых коллег и направился ко мне. Тем не менее, когда он садился, в его глазах была настороженность, – видимо, размышлял, для чего его пригласил эпарх: наверняка чтобы потребовать деньжат.

Толстый носатый армянин выжидательно смотрел на меня. Я улыбнулся и сказал:

– Уважаемый Ваник, я выбрал тебя для беседы, поскольку слышал, что ты самый удачливый купец в городе. Ты знаешь, что я только вчера прибыл сюда, мне, конечно, передавали в Константинополе сведения о здешних делах, но, сам понимаешь, этим сведениям не стоит слишком доверять. Поэтому будь добр, введи меня в курс дела, пока кратко, а потом можешь написать мне все подробно на бумаге или папирусе. Я надеюсь, ты умеешь писать?

Купец состроил обиженное лицо.

– Эпарх Глеб, я потомственный купец и умею читать и писать. – Он сделал паузу и осторожно спросил: – А что бы ты хотел услышать от меня?

– Ваник, ты же сам понимаешь, что мне нужно. Все, что касается налогов, я узнаю в своей канцелярии. А вот сведения, кто и чем торгует, что за товары пользуются спросом, какими путями идут караваны, где и какие опасности ждут их на пути – вот об этом я бы хотел узнать. Видишь, как много ты можешь мне поведать. Поверь, я могу быть очень благодарным слушателем.

Маслянистые глазки купца сверкнули пониманием:

– Я понял, эпарх Глеб, сейчас я коротко расскажу, что у нас происходит, а потом подготовлю более конкретные данные.

Пока мы беседовали, собратья купца по профессии чуть не свернули себе шеи от любопытства, но, так как мы сидели немного поодаль, практически ни одного слова им не было слышно.

Я же с удивлением узнал, что в Таматархе развито стекловарение и стеклянные браслеты расходятся отсюда по всему Кавказу, Малой Азии и Византии, кроме того, большим спросом пользовались здешние изделия из меди и бронзы, фрукты, пшеница – все здесь было.

Да, благодатный край, и пока жив, постараюсь его не упустить из рук.

С сожалением Ваник рассказывал истории, теперь уже из далекого прошлого, слышанные им от дедов, что при власти Хазарского каганата город был намного больше и красивее. Но тем не менее и сейчас эмпорий был самым большим зданием в крепости. Даже княжеский дворец был меньше по размерам.

Когда я услышал про стекло и бронзу, мои мысли вмиг улетели далеко-далеко. Не сразу, но Ваник это заметил и закончил свой рассказ.

Придя в себя, я поблагодарил купца за рассказ, и тот ушел на свое место, где был подвергнут атаке остальных, стремившихся узнать, чем интересовался новый эпарх.

Воспользовавшись тем, что я освободился, ко мне вновь подошел Ратибор и сообщил, что с касогами все обговорено и несколько табунов лошадей нам пригонят в ближайшие дни, надо только готовить денежки. Но выглядел он озабоченно:

– Знаешь, Глеб Владимирович, есть у меня дружинник один, в плену у касогов побывал, так он слышал сегодня, как смеялись они, говорили, что хорошая продажа получается: и деньги получат, и лошадей вскоре вернут.

Сказав это, Ратибор вопросительно посмотрел на меня.

Я улыбнулся:

– Ратибор, я решаю эту проблему, вскорости все узнаешь.

Мы с ним подняли кубки, выпили вина, после чего он ушел к своим боярам, периодически кричавшим здравицы сыну Владимира Мономаха.

Я же сидел расслабившись – вроде первые два дня пребывания в новой должности прошли с пользой, и я ничего не упустил, а завтра меня ждал новый день и новые заботы.

Утром я начал свой день с выбора лошади. В конюшне дворца было десятка три коней, но для меня нужен был особый, который мог бы без особого труда носить своего семипудового хозяина, да еще и доспехи, в течение дня. Увы, мелковаты оказались лошадки. Конюхи, глядя на мои старания, о чем-то шептались, – я и так был зол, а их шепот злил меня еще больше.

– Вы о чем там шепчетесь? – крикнул я им. – Хотите сказать – так говорите.

– Господин, – усердно кланяясь, решился сказать старший конюх, – был у нас в конюшне один конь, отыскал его у касогов катафракт из этерии эпарха Николая, только вот справиться так и не смог с ним и перед отъездом продал на живодерню. А там сейчас очень много лошадей. Может, очередь до него еще не дошла?

– Ну так быстро туда отправь кого-нибудь, пусть скажет, чтобы не резали, пока не посмотрю, – уже спокойней проворчал я.

Мой предшественник пользовался паланкином, который таскали рабы. Мне же сидеть в паланкине было совсем не по душе, да и ратники с боярами меня не поняли бы. Это для греков я был представителем василевса, а для киевлян – сыном Владимира Мономаха и должен быть воином. Но и пешком носиться по городу я не собирался. В моей прошлой бурной, полной приключений жизни я научился неплохо сидеть в седле, и если сейчас у меня появится конь, дел я смогу сделать не в пример больше. Так что в скором времени я в сопровождении моей новой охраны отправился в сторону живодерни. Это заведение располагалось за городом. Мы прошли по красивой улице между домами местной знати и крупных купцов внутри крепости – и вышли через боковые ворота, где я еще не бывал. Чистота сразу закончилась. Вдоль кирпичной крепостной стены было налеплено множество саманных построек бедноты, они строились практически вплотную друг к другу и даже в два этажа. Вокруг была жуткая грязь, шум и гам. Я недовольно поморщился и для себя решил, что с этими постройками надо будет разобраться. По мере того как мы уходили дальше от крепости, постройки редели – и вскоре начались виноградники с длинными рядами лоз.

Приближения к живодерне нельзя было не заметить: аромат цветущих трав и деревьев сменился неприятным запахом гниющего мяса. Живодерня началась с нескольких огороженных выпасов, на которых медленно бродили десятки лошадей. По их виду было заметно, что их доставили сюда не зря. Они из-за ограды безразлично смотрели на проходящих мимо людей.

– М-да… – Лицезрение подобного наводило на неприятные мысли философского толка. От этих мыслей меня спас пожилой хозяин этого места упокоения животных. С виду он был касог, но заговорил со мной на хорошем греческом языке и, раболепно извиваясь, предложил мне пройти туда, где находится интересующий меня конь.

Когда мы проходили мимо огромных чанов, где мокли кожи, от запаха меня чуть не вывернуло наизнанку. «Да уж, не хотел бы я быть кожемякой», – подумалось мне.

Вскоре мы подошли к мощной бревенчатой ограде, за которой стоял огромный вороной жеребец. Когда мы подошли, он с любопытством посмотрел на нас, возмущенно заржал и ускакал в дальний угол загона.

Касог, представившийся мне как Ахра, позвал кого-то, и к нам мигом подскочил молодой парень с арканом. Он махнул им, как будто играя, и петля захлестнула шею коня. Тот дико ржал, вставал на дыбы, но человек был сильней, и вскоре полузадушенный конь оказался около нас. Он приглушенно ржал и косил на нас испуганно-яростными темными глазами.

– Кирие Глеб, – нерешительно обратился ко мне Ахра, – позволю вам напомнить, что этот конь очень опасен, он вчера укусил моего раба за руку, а когда лекарь стал этому рабу отрезать кисть, тот помер.

Но я его почти не слушал, а смотрел на этого жеребца и уже мечтал, как буду гарцевать на таком красавце.

– Ахра, – спросил я у хозяина, – ты вообще кормишь чем-то этих лошадей?

Тот удивленно взглянул на меня:

– Господин эпарх, а зачем? Все равно больше двух-трех дней они у меня не живут.

– Ну тогда быстро запарь большую репу, – приказал я ему.

Ахра удивленно посмотрел на меня и продублировал кому-то мой приказ.

Жеребец тем временем пришел в себя и стоял около ограды, не делая попыток вырваться.

Через какое-то время один из работников принес большой горшок с пареной репой. Я надел латную перчатку одного из воинов и взял репу из еще кипящего горшка. Окружающие с недоумением смотрели на меня. Я перепрыгнул через ограду и подошел спереди к жеребцу, тот слегка подался назад. Взмах рукой с зажатой в перчатке горячей репой – и жеребец немедленно укусил ее. Раздалось дикое ржание, он мотал головой, раскрошенная репа прилипла в челюстях и продолжала обжигать слизистую.

– Ну вот и все, – сказал я окружающим, – теперь он никогда не будет кусать рук. Так что, когда он будет в порядке, ты, – продолжил я, обращаясь к Ахре, – приведешь его мне.

Хозяин живодерни молча кивнул, с уважением глядя на меня.

Мне же совсем не хотелось рассказывать ему, что про такой метод узнал еще в молодости от одного лошадника-цыгана совсем в другое время и в другой жизни.

Сегодня у меня была намечена поездка в Корчев, поэтому когда мы вернулись в город, нас уже ждала лодка, чтобы перевезти на флагманский дромон. Все корабли были готовы к отплытию, и уже через полчаса мы двигались по направлению к берегам Тавриды.

Префект Корчева был извещен о моем визите. Потому, когда я вышел на берег, нас уже встречала большая делегация местной знати, разодетая в парчу. Но мое внимание привлекла гора Митридат с еле видными руинами акрополя. А в голове зародилась еретическая мысль: «А чем я хуже Митридата, не заложить ли мне будущую столицу здесь?»

К моему удивлению, среди встречавших меня было немало киевских купцов. Конечно, ведь еще недавно город, полторы тысячи лет назад бывший колонией греков, переименован в Корчев и стал морскими воротами русичей. Но половецкие нападения постепенно почти полностью прервали торговые пути, и князья оставили этот город, который практически сами уронили в объятия Константинополя. Опять все упиралось в половцев. Ну ничего, все идет пока по плану, и те наглые роды, которые еще не ушли за Итиль, ждет этим летом большой сюрприз. Пока я слушал цветистые приветствия собравшихся, моя охрана, с которой провел небольшой инструктаж, все-таки умудрилась встать в нужном порядке, и после моего краткого ответного слова мы двинулись в город.

Путь в резиденцию префекта вел через большой рынок. Когда наша процессия подошла к нему, навстречу нам двигалась колонна связанных людей: оборванные, истощенные, они шли, угрюмо опустив головы. За ними ехало несколько повозок, в которых сидели дети разного возраста. Дети, в отличие от взрослых, не молчали и переговаривались на вполне понятном мне языке. Я резко остановился и посмотрел на купеческого старшину киевских купцов.

Под моим взглядом он медленно багровел, а потом упал на колени.

– Княже, прости, не можем мы здесь ничего поделать, денег не хватит выкупать всех пленников.

Несколько конных половцев, сопровождавших пленных, заподозрив неладное, начали пробиваться ко мне. Старший прямо с коня крикнул:

– Князь, мы полон на продажу привели, можешь выкупить всех, цена известная.

Я сдернул его за ногу с коня и крикнул охране:

– Взять их!

Через пару минут весь десяток степняков стоял передо мной на коленях.

Я посмотрел на них с равнодушным видом и сказал:

– Этих всех на кол. Когда сдохнут, головы выставить на крепостную стену. А вон того постарше – ко мне.

Пожилой половец недоуменно смотрел на меня:

– За что, ата-князь, такое делаешь?

Я со скучающим видом в ответ сообщил:

– Пока я здесь князь, вы полон в Тавриде продавать не будете. Так и запомни и другим передай, для того и отпускаю. – Повернувшись к сопровождающим, сообщил: – Весь полон забираю себе.

Окружающие молча наблюдали происходящее, на их лицах было написано явное неодобрение.

Префект успокаивающе тихо сказал мне на ухо:

– Стратилат, ты напрасно так делаешь. Василевсу это не понравится. Эти дикари все равно будут продавать своих пленных в другом месте, а мы лишимся дохода.

Мне, конечно, хотелось сказать, что если все пройдет так, как я планирую, то с этого года половцам будет не до набегов на окраину Руси и дохода от работорговли не станет все равно, но этого, к сожалению, пока разглашать было нельзя. Степняка отпустили, он прыгнул на коня и поскакал в сторону выезда из города. На безопасном расстоянии остановился и крикнул что-то неразборчивое, но его жесты явно показали, что он хотел сказать и в каком месте он нас видел.

После этого события энтузиазм встречающих явно увял. На меня они смотрели со страхом, видимо ожидая, что новый эпарх прикажет посадить на кол кого-нибудь из них.

Я же, отдав приказ всех пленных грузить на корабли, полез на гору: мне не терпелось посмотреть, где можно выстроить будущую столицу нового царства. А что, место очень даже неплохое – под городом и в окрестностях миллионы тонн железной руды, совсем недалеко отсюда залежи каменного угля, пусть и неважного, соляные озера, мыльная глина, а вода – что вода, пока населения не очень много, ее должно хватать. И, конечно, контроль пролива.

Но все же пока первое – разобраться с касогами, второе – совместно с войсками брата Ярополка вытеснить половцев, а главное – нет людей, а они очень и очень нужны.

Такие мысли обуревали меня, когда я карабкался на гору вместе с безмолвно сопровождающей меня свитой. По дороге тихо сказал старшему охраны:

– Половцев этих тоже грузить на корабль. Молодые еще, поработают в каменоломнях. – А про себя добавил: «Хоть узнают, что такое работа».

Гора оказалась горой только по названию, но все же с нее открывался хороший обзор, и я с удовольствием посмотрел на окружающую панораму и синеющий невдалеке Таманский полуостров. Мельком осмотрев остатки Пантикапея и выслушав десяток историй о закопанных здесь несметных сокровищах, мы спустились в резиденцию префекта, который, немного успокоившись, рассказывал мне о местных проблемах. Я делал вид, что внимательно его слушаю, кивал. Но мысленно я уже разбирался с касогами. Было совершенно понятно, что нельзя думать сразу обо всем. И хотя я уже мысленно застолбил вершину горы под столицу пока только юга будущей Руси, вначале надо было полностью сделать безопасным Таманский полуостров и земли по течению Кубани.

К концу дня я распрощался с местной элитой и отбыл обратно в Тьмутаракань. Меня усиленно зазывали на вечерний пир, но я предпочел отправиться в более безопасное место – свой княжеский дворец, под бок к жене. По прибытии в гавань Тьмутаракани первым делом я решил вопрос со степняками, а затем уже с освобожденными рабами. Все взрослые пленники были отправлены под присмотр префекта, с пожеланиями их хоть как-то накормить. А завтра я уже найду им занятие. По крайней мере, заниматься таким неблагодарным делом, как отправка их по месту бывшего жительства, я не собирался. Женщин, как и девочек, среди пленников не оказалось. Зато мальчишек было около сотни, все они были усажены на телеги и отправлены в монастырь.

Я даже слегка пожалел Зосиму с Досифеем, на которых неожиданно гораздо раньше, чем мы рассчитывали, свалилось молодое пополнение.

Конечно, не всем из этих детей удастся стать воинами церкви, но остальные могут сделаться монахами, писцами, да мало ли еще кем.

Я сидел в своем кабинете, раздумывая о завтрашних делах, когда в комнату вошла Варя.

– Глеб, ты, как всегда, в своих мыслях, не забыл еще о моем существовании?

– Ну что ты, как я могу забыть о том, что у меня есть молодая и красивая жена!

Я встал и обнял свою любимую. Все-таки иметь женой дочь василевса, с одной стороны, хлопотно, зато с другой – она была очень образованна для своего времени и возраста. В некотором смысле значительней, чем я, не знавший, кто такой Аристофан или Еврипид. Может быть, потому нам и было легко друг с другом. Общение Варвары со своей старшей сестрой, бывшей без сомнения выдающейся женщиной этого времени, принесло свои плоды. Она могла думать, приходить к правильным умозаключениям – и в то же время оставалась женщиной в полном смысле этого слова.

Выслушав мои слова, Варя продолжала стоять и скептически улыбаться, глядя на меня.

– Глеб, это же все слова, а вот доказательств я совсем не вижу, – продолжая ехидно улыбаться, сказала она.

Я легко подхватил ее на руки и понес в нашу спальню.

Как обычно, рассвет пришел неожиданно быстро. С утра я отправился в стан киевских ратников. Вернее, это был уже стан гуляй-поля. Когда я туда добрался, на огороженной территории стояли собранными десятки больших деревянных повозок. Да уж, если бы не мой уже слегка заработанный авторитет, василевс никогда бы не потратил столько денег на строительство всего этого гужевого транспорта. Мне пришлось долго убеждать его, да еще и своего отца, который в силу более частых сражений с половцами видел, как эффективна была защита телегами кочевий половцев, и поэтому его уговорить было гораздо легче.

А вот когда согласие главных финансистов проекта было достигнуто, и начались сложности. Я ведь знал только в общих чертах, как должна выглядеть такая телега, поэтому мне пришлось дневать и ночевать у мастеров, которые делали их, да притом надо было сделать эти телеги разборными, чтобы можно было доставить их морем в Тьмутаракань. Но все проблемы постепенно были решены, кроме того, большая часть оружейных мастеров Константинополя изготавливала нам арбалеты из расчета восемь штук на телегу, исходя из того что во время боя за деревянной стеной в одной телеге будет сидеть не менее восьми арбалетчиков. В основном из-за ожидания всего этого вооружения я просидел в Константинополе до ранней весны.

Владимир Всеволодович обещал, что Ярополк с полками легкой кавалерии появится за Доном, когда полностью просохнет степь – где-то к середине июня. А мы с Ратибором должны подтягиваться вагенбургом со своей стороны Дона. И затем вместе идти в сторону кочевий, провоцируя половцев на нападения.

Я в сопровождении Ратибора медленно шел вдоль ровного ряда телег. Они вообще напоминали огромные пеналы, поставленные на колеса, только с обеих сторон в стенах этого пенала были проделаны бойницы для арбалетчиков и бойцов с пиками.

В каждой повозке лежали две мощные цепи, которыми могли бы соединяться телеги, чтобы их нельзя было растащить арканами. Кроме того, в каждой лежали две лопаты, две кирки и бочка для воды. На стенах в креплениях стояли сотни арбалетных болтов. В нескольких повозках еще лежали щиты для строительства мостов, если это будет нужно, ну и также весь инструмент для строительства плотов. Ведь нам придется для выхода с полуострова на оперативный простор форсировать не одну водную преграду.

В походе у нас будет построение в две параллельно идущие колонны, между которыми идут пешие воины. При опасности будет быстрое перестроение в четырехугольник или круг, как позволит местность, – телеги скрепляются цепями и окапываются. И пусть попробуют кочевники взять эту получившуюся крепость. А в самой крепости будет для них небольшой сюрприз – три пушки, которые смотрели по сторонам и были уже апробированы пушкарями. Их у меня сейчас имелось два десятка, и они уже не закрывали глаз и не падали на землю при каждом выстреле. Лишь со свинцом было не очень хорошо. Но поэтому планировалось иметь в запасе еще мелкий камень. И была еще ручная кулеврина, из которой я собрался стрелять лично сам.

Но, в отличие от пушкарей, возчикам надо было еще тренироваться и тренироваться, чтобы по команде они могли быстро перестраиваться, выпрягать коней, укрывать их за телегами, пока арбалетчики и копьеносцы занимают свои места.

Я сказал Ратибору несколько похвальных слов, которые он принял как должное, и сообщил, что завтра они начнут учебу по перестраиванию в колонны, построению в каре и круг из телег и, кроме того, наведению переправ и мостов.

В большом доме касожского князя Гуча шел праздник: самый сильный вождь собрал сегодня всю знать из ближайших поселков и городков. За длинными столами ближе к князю сидели седобородые аксакалы, не обращающие внимания на окружающих. Они пользовались редким случаем вкусно поесть на княжеском пиру. Дальше по старшинству сидели главы больших родов. Первым из них был Адзарба. Высокий черноволосый мужчина с побелевшими висками и крючковатым носом сидел и периодически бросал мрачные взгляды в сторону Гуча, особенно когда тот в ответ на какую-нибудь шутку заливался смехом.

«Почему так решили боги? – думал он. – Мне, опытному и пожилому воину, полжизни надо было добиваться своего. А этому все падает в руки. Вот и сейчас он собрал нас обговорить захват ромейского города. Глупый юнец, возьмет один раз добычу, а что потом? Придут ромеи и все сожгут или позовут на помощь русичей. Те уже брали с нас дань, могут и вновь этим заняться».

– Эй, князь Адзарба, ты меня слышишь? – раздался у него в ушах пьяный голос Гуча. – Так что решил, ты с нами?

– Нет, Гуч, в этот раз я не пойду с тобой, – решительно ответил Адзарба, игнорируя взгляды своих спутников, умолявшие его согласиться. – Но мои люди, кто желает, могут присоединиться к твоему воинству.

Только что веселый, Гуч мгновенно помрачнел:

– Так ты что, князь, не веришь мне? В Таматархе мы возьмем золото, рабов. Сами сядем во дворце эпарха и будем ставить условия ромеям.

Адзарба ничего не ответил, только посмотрел на собеседника ненавидящим взглядом.

Гуч встал и, пошатываясь, направился к выходу. За ним, как привязанные, вскочили два телохранителя, огромные воины, единственные вооруженные в этом зале.

Отсутствие хозяина как бы сняло напряжение, и скоро все заговорили, разбившись на небольшие группы.

Около получаса продолжалось веселье, когда вдруг открылась дверь, и оттуда чья-то рука с силой кинула какой-то предмет. Тот упал на стол, и окружающие с ужасом увидели покатившуюся по столу голову Гуча с торчавшим в правом глазу ножом, оставляющую кровавый след на досках.

Разговоры сразу прекратились, все моментально повскакивали с мест, а Адзарба, выхватив кинжал, единственное оружие, бывшее у него, рванулся к выходу.

Он сразу узнал нож своего младшего сына, торчавший в глазу головы Гуча.

Пробиваясь к выходу, он с тоской мысленно повторял: «Ну зачем ты, мальчик, сделал это, зачем?»

Его спутники, не поняв, почему их князь убегает, все равно следовали за ним. На некоторое время в зале возник переполох, и Адзарбе удалось добраться до лошадей и оружия. Через несколько минут он со своими родичами скрылся в темноте. Переполох продолжался, зажглись факелы – и почти сразу обнаружили трупы князя и телохранителей, утыканные стрелами зихов.

Послышались женские крики, рыдания. А брат Гуча, порезав себе запястье саблей, кричал, обращаясь к небесам, что не успокоится, пока все из проклятого рода Адзарбы не лягут в землю.

Мы втроем никуда не уходили, лежали неподалеку на плоской крыше глинобитной постройки и наблюдали за переполохом. Все получилось даже лучше, чем я рассчитывал. Адзарба, старый умный воин, задницей чующий неприятности, ухитрился сбежать. Теперь война между родами начнется всерьез. Я-то надеялся, что его сегодня убьют вместе с родственниками, но не срослось, но так даже и лучше – дольше будут воевать, – надо только послать к сражающимся сторонам посыльных с предложением не убивать пленных, а продавать мне. С моими планами нужда в рабочих руках была огромной.

Спустя час суматоха улеглась. Только жены Гуча сидели около его тела и старались перекричать друг друга скорбными возгласами.

Я подал знак, и мы быстро спустились по веревке и неслышно направились к выходу из городка. На выходе мы убили всех караульных и аккуратно сложили у костра. Тирах и Ильяс, которые хорошо выучили мои уроки о минимально необходимом вмешательстве, вопросительно смотрели на меня. В ответ я только буркнул:

– Так надо: чем больше кровников, тем лучше.

И мы исчезли в ночной тишине, которую только нарушал шум Кубани, несущей свои воды совсем недалеко от аула.

Почти до рассвета мы просидели в небольшом схроне. Но как только начало светать, выбрались на широкую каменистую тропу и побежали ровным экономным бегом: бежать нам было далеко, и силы нужно беречь.

Мы неслышно скользили по тропе. Два дня назад бежать в гору было гораздо трудней, а сегодня, казалось, дорога к дому сама летит нам навстречу.

Я, решив на ближайшее время проблему касогов, которые сейчас с упоением начнут резать друг друга, вычеркнул ее из головы и на бегу обдумывал свои дальнейшие действия и случившиеся события.

Бывшие катафракты иеромонахи Зосима и Досифей уже отошли от шока, который посетил их, когда совершенно неожиданно им в монастырь привезли почти сотню деток, – сейчас они, отобрав себе около пятидесяти человек, гоняли их в хвост и гриву, еще трех забрал Ираклий для обучения в качестве теней. А остальные пока просто жили в монастыре, помогали в меру своих сил по хозяйству и молились вместе с монахами. Отец Пафнутий, который так радостно встретил меня первый раз, когда я к нему приехал, сейчас был уже не так доволен: очень уж много я доставил ему хлопот. Все же дети есть дети, а монастырь не детский сад. Но я пообещал ему соответственное вспоможение, и он, узнав его размер, быстро согласился выполнять все мои просьбы и даже ничего не сказал на сообщение, что детей вскоре будет еще больше и надо для них строить отдельное здание. Если когда-то через двести лет у османов появятся янычары, то почему бы мне, такому умному, не сделать это гораздо раньше и не воспитать себе янычар из детей половцев и касогов? Тем более что монахи примут это на ура. Окрестить всех «поганых» – их хрустальная мечта.

Диодор получил под свое командование всех пленных славян, и теперь у него была нелегкая задача наладить литье пушек и помочь Бахиджу организовать производство пороха. Когда я ему сообщил об этом, старый воин расстроился. Но я сказал:

– Диодор, ты почти десять лет был управляющим пронии и очень хорошо справлялся со своим делом, почему ты думаешь, что сейчас не справишься? Я ведь не заставляю тебя самого делать порох. Твое дело – организовать все так, чтобы те, кто могут это делать, делали это спокойно и не думали больше ни о чем. А самое главное – чтобы те, кто захочет хоть что-то узнать, что и как тут делается, быстро расставались с такими намерениями, и лучше чтобы вместе с жизнью. Я уверен, ты справишься. Тем более что ты теперь управляющий у эпарха, а не у какого-то прониара.

Мои мысли были прерваны криком чайки. Мы свернули с тропы в колючие заросли и, продравшись сквозь них, побежали по узкой балке, также заросшей колючкой. Метров через двести балка стала шире, там паслось несколько коней, а у бездымно горящего в небольшой ямке костерка сидели две моих тени. Мы уселись рядом с ними, взяли протянутые нам кружки с травяным настоем. Когда мы уже заканчивали перекус, из кустов в своей мохнатой зеленой одежде вышел Домн.

– Стратилат, – обратился он ко мне, – почти сразу после вас по тропе проскакал военный отряд касогов, я насчитал почти пятьдесят человек, потом сбился со счета. Но их там, наверно, еще два раза по столько.

«Ну что же, брат Гуча уже приступил к своей мести, но кажется, что это он сделал очень поспешно», – подумал я.

Не торопясь мы собрались и, усевшись на коней, отправились в сторону Тьмутаракани. Я специально устроил основной лагерь в этом месте, потому что здесь как раз наш путь сворачивал с тракта, ведущего во владения Адзарбы, и был более безопасен, чем тот, по которому сейчас будут передвигаться основные воинские силы касогов.

Наш отряд из семи человек, конечно, был приличной силой, но против нескольких десятков доспешных воинов долго бы не выстоял, поэтому двигались мы все же достаточно осторожно. Подмастерья внимательно следили за дорогой. А я мог посвятить себя обдумыванию неотложных дел. Мой конь, который получил от меня очень оригинальное имя Ворон, легко нес мое бренное тело по каменистой почве. Он уже простил мне издевательство, которому я его подверг, хотя первое время и шарахался от моих рук. Но репка и овес сделали свое дело, и вскоре мы с ним были неразлейвода. Наше дальнейшее путешествие протекало спокойно, и через три дня мы благополучно въехали в ворота крепости.

Над просторами ковыльной степи палило безжалостное солнце. Высоко в небе пели жаворонки, в траве мелькали стайки сайгаков и туров. Если забраться на высокий курган, насыпанный тысячу лет назад властителями этих степей скифами, можно увидеть опять все то же самое – ковыльные просторы, кое-где сменяющиеся небольшими зарослями кустов и деревьев, растущих вдоль высохших ручьев или все еще текущих рек и небольших озер. По этим степям за прошедшие тысячи лет прошло немало новых народов, появившихся в глубинах Азии, – они потрясали древний мир, назывались бичом божьим. Но где они – скифы, готы, гунны, печенеги? Они исчезли, растворились среди народов, населяющих Европу, в отличие от славян, сохранивших свою идентичность с арийских времен. И вот очередная волна достигла причерноморских степей. Половцы пришли неожиданно – высокие светловолосые кочевники, прямые потомки скифов, вобравшие в себя тюркские обычаи. Для Киевской Руси они стали новым серьезным врагом, впрочем, как и для ромеев.

Они одерживали победу за победой, пока на их пути не встали полки Владимира Мономаха, сумевшего объединить под своими знаменами большую часть Южной Руси. И это дало результат. Половцы были отброшены за Дон, к предгорьям Кавказа. Но уходить туда, откуда они пришли, им было нельзя. Свято место пусто не бывает. В Сибири, монгольских степях уже нарождались на свет новые силы, которые, если их вовремя не остановить, на три столетия сделают мою Родину улусом вначале Монгольской империи, а потом Золотой Орды.

Эти и другие мысли бродили в голове, а ноги и руки на автомате управляли моим скакуном, неутомимо несшим меня по степи.

Вот уже две недели, как мы вышли в Приазовские степи и шли на соединение с полками Ярополка. Под его командованием было почти десять тысяч воинов. Для этого времени довольно большое число. Но степь не средняя полоса, вода определяла здесь все – когда жить, когда умирать. Только незнающий человек мог думать, что в степи можно идти везде, где захочешь, – ничего подобного. Все дороги, сакмы, были известны тысячи лет, и армии завоевателей, как и кочевья, ходили по известным маршрутам. Единственное – надо было иметь людей, которые эти маршруты знают. А у нас такие были.

Ратибор, казалось, помолодел – ему было уже за шестьдесят лет, но он сидел в седле не хуже молодых.

– Глеб, – по-простому говорил он мне, когда никто не слышал, – я всю жизнь этим живу. Нельзя мне дома помирать. Пусть это будет в битве.

У нас уже все вошло в колею. Если в первые дни еще были досадные поломки телег, другие проблемы, самой большой из которых была переправа через Кубань, то сейчас все было отработано. Все знали, сколько пройдем за сегодняшний день, где встанем на ночлег. Уже без проблем, когда останавливались, полторы тысячи человек за два-три часа привычно укрепляли лагерь, чтобы никто не мог напасть внезапно. Охотничьи команды привозили дичь, и вскоре на кострах готовилась еда. Хотя мы передвигались достаточно медленно, все же мои воеводы были довольны: еще никогда не видели они такого единения ратей и обоза, которого в полном понимании этого слова и не было.

Пока никто из кочевников на нас не нападал, да и видели мы одиноких разведчиков всего два раза. Но никто не расслаблялся: все знали, что песец может прийти незаметно.

Гзак на ходу монотонно напевал унылый протяжный мотив, по сторонам мелькал ковыль, разбегались с дороги дрофы и зайцы, его ноги практически без участия рук, держащих повод, направляли коня в нужную сторону. Рядом с ним скакало еще несколько всадников. Гзак был доволен: сегодня его отец Джурай-хан впервые отпустил его командовать дозором. Вынужденный в прошлом году уйти чуть ли не за горы, его род возвращался обратно к Данаперу. Отец, все еще переживающий смерть старшего сына, случившуюся три года назад, долго не доверял Гзаку самостоятельных заданий, но все-таки он смог доказать, что уже может быть воином.

В шестнадцать лет он убил своего первого врага – и сейчас был полон желания подтвердить свое право на командование.

Легким движением Гзак направил коня на вершину большого кургана. Еще лет десять назад отец приказал поставить тут статую балбала, несколько лет мастера и десятки рабов сначала поднимали огромный камень на вершину кургана, а потом высекали статую предка.

Воины спешились. Один из них легко подхватил барана, лежащего связанным у него за седлом, и понес к статуе, окруженной большим кругом вкопанных камней. Внутри круга уже начала расти трава. Только старое кострище еще выделялось темным пятном. Воины быстро развели небольшой костерок, собрав сухие лепешки кизяка. Баран был разделан, и кости, шкура и голова положены к подножию статуи. Гзак осторожно смазал ее рот кровью жертвенного животного.

«Предок, – мысленно говорил он, – пусть наше кочевье будет удачным. Мы пойдем к урусутам, убившим моего брата. Будем жечь их жалкие постройки и насиловать их женщин. Люди, которые ранят землю, не достойны жить свободно, их судьба быть нашими рабами». Как всегда при мысли, что он будет резать и насиловать женщин, у него появилось возбуждение, и Гзак, оглянувшись на своих спутников, присел, чтобы они не заметили торчавших бугром штанов.

Они жарили на прутиках кусочки жирной баранины и кидали их в рот, когда один из них вскочил и с возгласом удивления показал на запад.

Гзак моментально раскидал недогоревший кизяк и присоединился к остальным, жадно рассматривающим длинную вереницу странных повозок.

Его товарищи возбужденно переговаривались, обсуждая, что это может быть. А Гзак для себя уже все решил:

– Богатые купцы собрали караван и идут в Дербент. Они думают, что куманы испугались урусутских коназов и попрятались по ущельям.

В его голове уже появились картины товаров, которые наверняка есть в этом караване.

«Если их удастся взять, – думал он, – наш род опять займет свое место в степи, будет кочевать, где захочет сам, а не там, где укажут на совете».

Джурай-хан сидел на кошме около своей кибитки и пил кумыс из оправленного в серебро черепа, когда раздались крики и к нему через кольцо охраны промчался на коне младший сын. Ловко спрыгнув, он припал к ногам хана:

– Отец, мы обнаружили в степи купеческий караван, он идет прямо на нашего балбала. Он очень большой, отец, предки посылают его в наши руки.

Хан нахмурился, его лицо явно показывало напряженную работу мыслей.

– Сын, ты точно уверен, что это купцы? Очень странный путь они себе выбрали. Они что, совсем не боятся идти по нашему кочевью?

– Отец, там шесть десятков огромных повозок, а между ними идет охрана, нам не удалось посчитать ее. Но их всего не меньше тысячи.

– Ха, как удачно началось летнее кочевье: боги посылают нам неразумных урусутов. Спасибо, Гзак, ты принес хорошие вести.

Хан допил кумыс и встал. Он сделал жест рукой, и к нему тут же подскочил старший охраны.

– Поднимай воинов, нас ждет битва.

Мы с Ратибором стояли метрах в ста впереди по ходу нашего движения. Он, сорвав травинку, периодически ее покусывал, рассказывая о своих сражениях, происходивших в этих местах. Неожиданно он встрепенулся и, упав, приложил ухо к земле. Я немедленно последовал его примеру и услышал ровный гул. Ратибор, глядя на меня, сказал:

– Не меньше тьмы всадников.

Когда мы повернулись обратно к каравану, над передней повозкой уже реял красный вымпел, а остальные быстро разъезжались в разные стороны.

«Да, – подумал я, – тренировки даром не прошли».

Мы проехали в оставленный для нас проезд, и его немедленно закрыла очередная повозка. С грохотом падали откидные щиты, для того чтобы закрыть низ повозок, гремели цепи, набрасываемые на прочные кованые крюки. Арбалетчики, усевшись на специальные сиденья, деловито проверяли свое оружие и укладывали поудобней болты. Кони все были выпряжены и привязаны под щитами, защищающими их от навесного огня. Я пробежал к телеге с пушкарями, пушка уже была заряжена, а запальная кочерга лежала на стойке в небольшом костерке. Все свободные воины работали лопатами. Колеса повозок были уже почти наполовину закопаны в землю, и только тогда с двух сторон большого кургана появилась сплошная стена всадников, их визг и улюлюканье наполнили воздух.

Когда Джурай-хан увидел почти правильное кольцо урусутских кибиток, его в первый раз кольнуло неприятное чувство, будто он что-то сделал не так. Но отступать было поздно, и он отбросил это чувство – выхватив лук, наложил первую стрелу и с гортанным кличем пришпорил коня.

Половцы наступали полукругом, на ходу они подняли луки, и тысячи стрел взлетели в воздух. Раздался жесткий стук в защитные щиты, но ни одна стрела не смогла пробить дубовой древесины.

«Интересно, – подумал я, – наверно, сейчас снаружи телеги станут похожи на гигантских ежиков».

Половцы все приближались, старший расчета с напряжением глядел на командирскую кибитку. И вот на ней появился желтый вымпел. Со стуком упали щитки, закрывавшие бойницы, и тут же раздались, с интервалом в несколько секунд, три пушечных выстрела, над телегами, где были укреплены пушки, поднялись клубы дыма. Мне тоже ни черта не стало видно. Из-за белой пелены слышалось дикое ржание лошадей и выкрики кочевников. Через полминуты дым рассеялся, и мы увидели, как только что единая в своем порыве надвигающаяся лавина всадников беспорядочно разбегается по степи. А метров за сто не доезжая до нашего вагенбурга тремя широкими полосами лежат убитые и раненые половцы вперемежку с конями.

Вступили в дело арбалетчики, и всадники, не успевшие выехать из зоны поражения, стали десятками сыпаться на землю.

Сзади меня послышался крик, я обернулся. Ратибор был уже на коне, и за ним садились в седла ожидавшие этого момента пятьсот всадников, только около десяти человек громко ругались, стоя возле лежащих коней, убитых нечаянными стрелами.

Возчики быстро растащили две телеги, и скопившиеся у тесного прохода всадники с диким криком бросились в погоню за убегающим противником.

Вечерело, мы встали лагерем тут же, на месте боя. Горели костры, на которых готовилась вареная конина: сегодня у нас ее было навалом… Между лежащими невдалеке трупами половцев и их лошадей бродила поисковая команда – все раненые уже были добиты, и шел натуральный шмон. В глазах наших ратников все имело свою цену. Но самое главное – это оружие, а оно у половцев было очень даже неплохим. И гора шлемов, лат, панцирей, складываемая около лагеря, становилась все больше.

Я подошел, наклонился и поднял блестящий остроконечный шлем, отделанный золотом, по нему арабской вязью были выгравированы суры из Корана.

«Вот ведь что может делать судьба, – думалось мне, – когда-то мастер из Дамаска сделал этот шлем, его наверняка носил какой-нибудь богатый арабский воин, потом он какими-то причудливыми путями попал к половцам, которые даже не знают, что написано на шлеме. А шлем-то дорогой, скорее всего, сегодня именно он был на голове хана – теперь будет защищать русских воинов».

Уже начали проглядывать звезды, когда появилась наша кавалерия.

Ратибор почти сполз с коня и устало развалился у костра. Жадно выпил из бурдюка несколько глотков вина, вытер намокшие усы.

– Не получилось, – сказал он огорченно, – слишком мало нас, я-то надеялся все кочевье с ходу взять, но они почти все одвуконь были и оторвались и, как мы, кочевье успели свое загородить. Но все равно и так почти половину посекли, а эти, наверно, уйдут. Эх, если бы Ярополк с дружинами подошел, мы бы их всех прикончили.

Гзак сидел в кибитке один, все женщины были на улице и громко кричали, оплакивая погибших. Он же в который раз вспоминал так и не начавшуюся битву. Отец собрал всех своих воинов и даже взял еще воинов рода, кочевавшего по соседству хана Буняка.

Сам Буняк, узнав о размерах каравана, зевнул и сказал, что он не такой нищий и не поднимет свой зад ради такой добычи, его ждут города урусутов и их белокожие женщины, которые заплачут от счастья, увидев его член. Но воинам он в поход идти разрешил.

А сейчас почти все воины Буняка, стремившиеся показать свою удаль, не слушавшие хана, мертвы. Его отец также погиб и лежит сейчас неупокоенный рядом с лагерем урусутов.

Проклятые урусские шаманы, когда они устроили жуткий грохот и дым, сразу упали сотни воинов, лошади испугались и понесли, да и люди были оглушены и напуганы, все ожидали, что сейчас вновь раздастся грохот, но вместо этого вокруг начали падать лошади и люди, пораженные короткими толстыми стрелами. Но людей на повозках урусутов не было видно. Это оказалось последней каплей – все повернули назад и стали разбегаться по степи. Из-за кибиток стали выскакивать конные ратники урусутов и с воем и криками, подняв мечи и сабли, кинулись в погоню за убегающими врагами.

Гзак заскрипел зубами: он тоже бежал. Он, сын хана, а теперь и сам хан! От злости у него даже выступили слезы, он хлюпнул носом, вытер его рукавом и вышел из кибитки. Вокруг царила суета, его кочевье собиралось в дорогу – бежать от колдунов. Воины, разъехавшиеся по соседним кочевьям, тоже, наверно, собирали свои семьи и готовились в путь. Они не могут даже предать своих мертвых земле. Нет! Он не оставит своего отца лежать на съедение воронам и стервятникам.

Когда он спустился, его уже ожидали нукеры.

– Хан, – обратился старший из них с поклоном к Гзаку, – кочевье собралось в дорогу, мы ждем твоих приказов.

– Скажите мне, что Берзак – погиб или нет? – спросил новый хан у нукеров.

– Нет, Берзак, благословение богам, жив и здоров.

– Передайте ему, что его ждет к себе хан.

Через несколько минут к Гзаку подошел Берзак и низко поклонился. Как всегда, когда Гзак смотрел на этого воина, у него по спине бежали мурашки и появлялся озноб. Еще совсем мальчишкой он вместе с товарищами восторженно кричал, когда их родич боролся с соперниками – немногочисленными глупцами, рискнувшими выйти против него. Заканчивалось это всегда одинаково: Берзак небрежным движением руки с треском ломал позвоночник соперника, и если был в хорошем настроении, то сворачивал шею.

Но вот уже несколько лет таких глупцов не находилось, и Берзак развлекался тем, что издевался над своими рабами и многочисленными женами. Он был достаточно умен, чтобы не трогать соседей, потому как понимал, что умрет быстро: ведь ему тоже иногда надо спать. Но с ним никто никогда не ссорился.

– Хан, – прогудел мощным басом Берзак, глядя на него сверху вниз и закрывая собой окружающее, – я пришел и слушаю тебя.

– Берзак, мы сейчас собираем всех воинов кочевья и идем к месту нашего позора. Ты вызываешь поединщика урусутов на смертный бой – если там есть мужчины, они не будут сидеть под защитой грома шаманов. А ты победишь, и мы вернем себе все, что вчера потеряли.

Утро было туманным и росистым – когда развернул свою кошму, я даже намочил руки. Я провел ими по траве и обтер лицо холодной росой, пахнущей ковылем. В лагере все просыпались, кашевары уже ладили завтрак, люди потихоньку собирались у многочисленных котлов. Слышались смешки, байки, народ был доволен вчерашним днем. Еще бы – потерять семь человек, притом что убитых половцев мы даже не считали, – это было совершенно непонятно для моих однополчан. А Ратибор, похоже, уже стал фанатом нового рода войск и не давал мне спокойно есть, рассказывая о его возможном применении.

Хрипло протрубил рог стражи, все бросили ложки, тревожно оглядываясь вокруг.

Я быстро надевал надоевшую броню. Через пятнадцать минут ничто не напоминало о том, что здесь завтракали полторы тысячи человек. Все сидели на своих местах и наблюдали за окрестностями.

Из-за кургана на фоне поднимающегося солнца медленно выезжали половцы, на этот раз их было не более тысячи. Они остановились на приличном расстоянии от нашего кольца. От остановившейся массы воинов отделилась одинокая фигура. Половец подъехал почти вплотную к нашей крепости и, натуживаясь, закричал:

– Великий хан Гзак сказал и поклялся в этом: вызываем поединщика урусутов на смертный бой. Если победит ваш поединщик, все наше имущество будет вашим, а наш род будет вашими рабами навеки. Но если победит наш поединщик, то вы, все урусуты, будете нашими рабами. Если же вы не выпустите поединщика, вся степь узнает, что нет настоящих воинов среди урусутов, а только трусы.

Я засмеялся: типичная разводка на «слабо», – надо же, оказывается, в это время уже было такое разводилово. Но, посмотрев на Ратибора, я осекся. Тот был серьезен, лицо его пылало, среди ратников тоже слышались возмущенные крики. Воевода вскочил на крышу телеги и заорал:

– Будет вам поединщик, идолища поганые, размечет он косточки ваши по зеленой травушке.

Он спрыгнул на землю и решительно зашагал к остальным воеводам, стоявшим тесным кружком.

Когда я подошел туда, все яростно кричали друг на друга, все хотели биться, и каждый считал себя самым могучим бойцом.

Я тяжело вздохнул и спросил:

– Бояре, как вы считаете, половцы хорошо подумали, если предлагают биться? У них наверняка есть серьезные основания полагать, что их поединщик победит.

Бояре переглянулись, общее мнение со снисходительной улыбкой высказал Туазов:

– Княже, ты вой молодой, у василевса служил, просто не видел еще, как наши бьются. Да супротив наших воев никто не устоит.

Я ехидно улыбнулся:

– А против меня кто устоит – не ты ли?

Туазов смутился. Я же продолжал напирать:

– Вот-вот, а сейчас против нас выйдет богатырь половецкий, и что делать будем – в полон к поганым пойдем?

За моей спиной вздохнул Ратибор:

– Прости, Глеб Владимирович, не подумал я, взыграло ретивое, а теперь поздно: слово сказал – делай.

Проклиная про себя рыцарствующих придурков, я начал готовиться к поединку.

В мае 6626 года от сотворения мира пошел на половцев поганых князь Глеб свет-Владимирович, сын святого князя Владимира Мономаха.

Услышал про то хан половецкий Гзак, вышел он насупротив рати киевской и сказал князю Глебу:

– Ради чего мы губить будем воинство свое, ставлю я супротив тебя поединщика Берзака могучего. Ежели мы победим – возьмем богатство твое и земли твои возьмем. Если же ты победишь – возьмешь и богатство мое, и жен моих, и народ мой.

Нахмурился князь Глеб, встал он во весь рост свой богатырский, и сказал он хану поганому, Гзаку:

– Ой ты гой-еси, хан половецкий, не знаешь ты силы русской могучей, сам я выйду супротив твоего поединщика. Повеселимся мы на травушке зеленой. Покажем силу, удаль молодецкую.

Вышел князь во широко поле, повел плечами могучими, а навстречу ему идолище поганое Берзак половецкий идет, ликом страшен, аки тварь адова, говорит он князю Глебу:

– Рано, князь, победу лелеешь, как бы сейчас с жизнью своей не расстаться.

Схватил Берзак князя, и начали бороться они. День они боролись, ночь стояли друг против друга. Положил руки Берзак на плечи князю, погрузился тот по щиколотки в землю степную. Князь же возложил руки на плечи Берзака – по колено поганый в землю ушел. Изнемогать стал князь в той борьбе. Вознес он молитву Богородице, заступнице нашей. Дала ему Богородица силы невиданные, поднял князь Берзака и ударил со всех сил своих о сыру землю. Испустил дух идолище. А князь Глеб под руку свою взял весь народ половецкий и в Корчев, столицу нашей Руси святой, увел.

Да уж, когда собирался выйти против неизвестного поединщика половцев, я понятия не имел, что через много лет мою схватку с Берзаком будут так расписывать сказители. Конечно, реальный бой не имел ничего общего с этим описанием. Все было совсем не так.

Хан Гзак с нетерпением смотрел, сжимая кулаки, на урусутский стан. Он, вызвав поединщика, поставил все свое будущее и будущее всех своих людей на одного воина. Если сейчас тот проиграет – это конец. Его людям придется идти под руку урусутского князя. Никто не примет к себе человека из его рода. Все знают, что он принесет с собой несчастье. И если его сразу не убьют, то и ничем не помогут. Нет в степи сумасшедших помогать тем, на кого осерчали боги и предки.

Нукеры, помогавшие Берзаку, прекрасно понимавшие, что их ждет в случае его проигрыша, тоже были напряжены и делали все без обычных в прежнее время ухмылок.

Зато сам Берзак был в отличном настроении. Вот уже два года, как он был лишен такого удовольствия. Никто не хотел рисковать своей жизнью в схватке с ним, а сейчас совершенно неожиданно появилась возможность развлечься.

Наконец он полностью оделся и с помощью нукеров забрался на коня. Конь был под стать хозяину – огромный серый жеребец спокойно выдерживал его тяжесть вместе с латами. Конный строй раздался, и восседавший на коне Берзак выехал вперед и, держа в руке копье, медленно проезжал мимо телег урусутов, крича оскорбительные слова.

Гзак с гордостью смотрел на своего воина и жалел только об одном – что он сам не может сейчас так проезжать мимо своих врагов и осыпать их проклятьями.

Гнусаво завыли трубы в лагере урусутов, и под их завыванье из открывшегося прохода на поле выехал урусутский поединщик. По рядам половцев пронесся дружный вздох. Такого поединщика они не ждали.

Гзак сразу узнал вооружение – это был типичный катафракт ромеев. Его конь, как и сам хозяин, был закован в броню и легко нес свой тяжеленный груз. Но вот его размеры: Берзак был огромен, однако его противник возвышался как сверкающая башня на коне и был на первый взгляд на полголовы выше половца. Правда, тот был так же широк в плечах, если не шире. В руках он тоже держал тяжелое копье.

Берзак, увидев противника, радостно закричал и, понукая коня, бросился в атаку. С копьями наперевес поединщики, набирая скорость, летели друг на друга. Вот они были уже почти рядом, вот уже совсем близко. Неуловимым движением поединщик урусутов уклонился в сторону от копья Берзака, но его копье ударило половца в плечо и выбило того из седла.

Раздался дружный вздох разочарования с половецкой стороны, зато из лагеря урусутов – радостные вопли.

Когда урусутскому поединщику удалось остановить коня и повернуться, Берзак уже был на ногах и сжимал в руках саблю. Урусут спрыгнул с коня, как будто на нем не было двух пудов брони, положил копье и, выхватив саблю, побежал навстречу противнику. Тот держал саблю в левой руке, – видимо, копье хоть и не пробило латы, но ушиб был сильный.

Гзак стоял в первом ряду и хорошо видел саблю, которую держал урусут. У него появилась слабость в ногах, и он чуть не упал. Эта сабля была ему хорошо знакома: всего несколько лет назад она была в руках его старшего брата. Только что он следил за схваткой полный надежд, а сейчас был близок к отчаянию. Между тем два огромных воина стояли друг напротив друга. Мощный удар урусута – и сабля вылетает из руки Берзака. Он бросается вперед и обхватывает противника за грудь. Тот, ухватив шлем половца руками, тянет его вверх, с треском лопаются застежки – и шлем катится по земле. Открытыми ладонями урусут бьет половца по ушам, и тот опускает руки, несколько секунд стоит неподвижно и потом медленно валится на землю. Урусут нагнулся и легко свернул шею Берзаку. Те, кто когда-то видел, как раньше это делал половец, наверно, сейчас подтвердили бы, что руками урусута это получилось, по крайней мере, не хуже.

После этого он медленно поднялся, повернулся в сторону стана, прошел несколько шагов и рухнул на землю. Набежавшие ратники скрыли его от глаз Гзака и быстро унесли в лагерь.

Я очнулся от воды, льющейся мне на лицо.

– Живой, слава те Господи, живой, – раздался надо мной голос Ратибора.

Я попытался сесть, и резкая боль пронзила грудь. М-да, похоже, сломано ребро. Да, мне повезло – если бы не панцирь, поломал бы мне половец грудную клетку только так. Похоже, зря кичился своей силой: вот и нашелся человек сильней меня. Мне просто повезло. Очень уж зажат был противник. И реакции не было такой, как надо. Все-таки для нее нужны совсем другие упражнения. Но в борьбу я с ним совершенно зря полез – чудом жив остался.

Кряхтя, я поднялся с помощью Ратибора и посмотрел на себя: металл панциря там, где меня «обнимал» половец, был немного вмят. Прихрамывая, я подошел к телегам.

Со стороны половцев не было слышно ни звука, только изредка всхрапывали кони, наверно удивляясь, почему их хозяева так долго стоят на месте.

Я посмотрел на своего воеводу:

– Ратибор, а чего половцы ждут? Я думал, что они сразу после поединка разбегутся.

– Правильно сказал Туазов – ничего ты, Глеб Владимирович, не знаешь. Некуда им бежать. Ни один род их знать не захочет. Небо им ясно сказало: они потеряли милость своих богов. Все прочие роды будут их избегать, чтобы и на них не перешло это проклятие, – сообщил мне собеседник. – Теперь они смиренно будут ждать, что с ними сделает победитель.

Неожиданная идея пришла мне в голову.

Прошло около часа с момента поединка – и опять над станом урусутов взревели трубы, и на поле выехали два человека. Один из них был поединщик, а второй – пожилой воин.

– Половцы, – закричал пожилой. – Князь Глеб Владимирович в своей милости и убедившись в доблести вашего рода, берет вас всех под свою руку. Отныне и до скончания века он и его потомки будут ханами вашего рода, и с ним вы дойдете, побеждая всех, до края мира.

Мрачные шеренги конных половцев неожиданно ожили, и все воины, соскользнув с коней, легли ниц перед двумя всадниками.

Поединщик что-то негромко сказал спутнику, и тот вновь закричал:

– Встаньте, воины, князь берет вас в свой род, и теперь его удача – ваша удача. Его жизнь – ваша жизнь.

Лежащие воины вскочили, раздались радостные крики. Еще минуту назад все они ожидали, что их разоружат и в ярме отправят на побережье, как они сами делали много лет, а сейчас они – члены нового рода, который не несет на себе проклятия предков.

Неожиданно среди них послышался звон оружия и шум схватки. Продолжался он недолго. Толпа расступилась, на примятой траве лежал труп мальчишки, по виду лет пятнадцати.

Когда князь с толмачом подъехали к лежащему, вперед вышли два половца, встали на колени, и один из них сказал:

– Прости, наш новый хан, это был молодой Гзак, сын хана Джурая. Это он решил устроить божий суд, проиграл и должен умереть. Если ты, наш хан, решишь, что мы виноваты, умрем с радостью, зная, что с наших детей и внуков тобой снято проклятие.

Август 6626 года в Константинополе выдался жарким. Василевс Иоанн Комнин возлежал на кушетке. Два чернокожих евнуха усердно работали опахалами, посылая на молодого императора волны теплого воздуха.

Перед ним стоял логофет Василий и, периодически вытирая лысую голову, сообщал своему владыке последние новости.

Всего лишь месяц назад Иоанн стал василевсом после смерти отца. Это далось нелегко: его мать Ирина Дукиня вместе с дочерью составили заговор в пользу мужа Анны.

В десятый раз Иоанн с благодарностью вспомнил северного варвара, благодаря которому он достаточно легко выпутался из этой ситуации, а печать отца, которую заговорщики похитили и считали, что все уже сделано, вдруг совершенно неожиданно для них оказалась в его руках.

Он так глубоко погрузился в свои мысли, что почти потерял нить разговора. Но, вдруг услышав знакомое имя, встрепенулся и закричал Василию:

– Погоди, погоди, повтори еще раз!

– Повинуюсь, величайший, – с поклоном произнес великий логофет и вновь стал читать донесение наблюдателя из Тьмутаракани.

«…Сообщаю, что эпарх Таматархи и окрестностей по прибытии в город развил активную деятельность. Почти сразу после того, как он появился, среди окрестных касогов разгорелась жестокая междоусобная война, вследствие чего опасности захвата города в настоящее время нет. Сведений, что за этой войной стоит эпарх Глеб, не существует. Но нельзя не отметить, что это событие произошло почти сразу после его приезда».

– Ха, – воскликнул Комнин, – узнаю Константина, или Глеба, тьфу, все еще путаю имена, это явно в его стиле проделано. Наверняка еще и поимел на этом много чего.

– Да, василевс, – с поклоном отвечал Василий. – У эпарха сейчас в личном владении почти пять тысяч рабов, и все они работают на строительстве крепости в Корчеве.

– Интересно-интересно, – задумчиво пробормотал Иоанн, – зачем ему там крепость?

– Василевс, это не самое главное. Три месяца назад, как ты уже знаешь, он вышел в военный поход, собираясь соединиться с полками своего брата Ярополка и попытаться оттеснить куманов за Итиль.

Логофет дрома дал мне обстоятельный отчет по его подготовке: ведь почти все оружие для этого похода изготавливалось здесь. Но Глеб, похоже, нас провел. Насколько мне известно, в боях у него было использовано новое оружие, чем-то напоминающее греческий огонь, но действующее совершенно по-другому. Благодаря этому оружию или Божьему промыслу, я даже не знаю, как это назвать, он сумел подмять под себя десять половецких родов. Вырезал всю их верхушку и сейчас является ханом почти шестидесяти тысяч воинов. А ты, василевс, знаешь, что слова хана – для куманов закон.

Кстати, когда я попытался выяснить, что за штуки Глеб заказывал мастерам бронзового литья, оказалось, что оба мастера, занимавшиеся этими заказами, исчезли вместе с семьями, а их работники погибли при различных обстоятельствах. Кроме того, совершенно точно известно, что с ним в Таматарху отплыл некий мастер фейерверков Бахидж. Когда мне весной об этом донесли, я, к сожалению, не придал этому значения, но, видимо, это каким-то образом связано с новым оружием. Кроме того, с момента его приезда там значительно выросли цены на земляное масло, которое в больших объемах закупали только мы. Это наводит на определенные мысли, – многозначительно резюмировал Василий. – Далее, духовник Ярополка ромей Феофан, находящийся с ним в этом походе, донес, что его подопечный с нетерпением ожидал встречи с братом и неоднократно повторял, что уж его, как отца, никто не проведет, и он обязательно узнает – родич это его или нет. Но при встрече Ярополк расплакался и кинулся обнимать Глеба и просил прощения у брата за плохие мысли. Кроме того, в походе Ярополк еще до встречи с братом неоднократно повторял, что Глеб будет выполнять его приказы. Но когда они встретились, у Глеба оказалось воинов почти в три раза больше, чем у него. И тогда Ярополк был вынужден следовать за братом в его решениях. Двух советников Ярополка, которые прилюдно хаяли его приказы, Глеб почти сразу зарезал, притом сделал это при всех и сообщил, что так будет с любым, кто будет сильно борзеть. Сопровождавшие князя куманы и воеводы выразили подобному действию полное одобрение. А слушают они его беспрекословно.

Иоанн с мечтательным видом вздохнул и сказал:

– Вот мне с кого надо бы взять пример, а то с детства слышу о всепрощении Христовом. Но мне все это не нравится. Отец считал Глеба очень умным и опасным человеком, и когда тот покинул дворец, он явно успокоился, а зря. Глеб и в Таматархе всего за три месяца успел изменить все. Мне крайне необходимо с ним встретиться. Хотелось бы с ним поговорить, узнать о его планах – хотя бы тех, что он захочет мне рассказать. К сожалению, пока никак не могу оставить столицу, сам же Глеб, скорее всего, если его вызвать под каким-нибудь благовидным предлогом, от приезда откажется.

Я, конечно, не знал точного содержания писем, которые направлялись в Константинополь логофету дрома, но общий смысл их прекрасно представлял. Поэтому, узнав о происшедшей смене власти в ромейской столице, отправил туда дромон, доверху набитый трофеями моей войны. Кроме того, были отправлены несколько писем, в которых я верноподданнически приносил соболезнования Иоанну по поводу смерти его отца, потом так же многословно и цветисто поздравлял с восхождением на престол. Пару поздравительных писем написала и Варвара, хотя она никогда не была близка с Иоанном – уж очень велика была разница в возрасте, – там, кроме всего прочего, она просила не наказывать сильно маму и сестру. Но самое главное, я отправил василевсу письмо, которого, кроме него, никто не смог бы прочесть. Еще когда он учился у меня в пронии, бегал и прыгал, как обычный воин, я показал ему способ зашифровки писем, которую невозможно расшифровать, не имея определенным образом вырезанной карточки. Естественно, уезжая в Таматарху, я оставил ему такую карту, и сейчас пусть все, кто имел такую возможность, долго чешут репу, но понять, что там написано, не смогут.

В письме же я написал следующее:

«Иоанн, я рад, что ты смог занять трон отца. Я искренне считаю, что именно ты его достоин. Это не лесть, не желание получить какие-то преимущества, а просто констатация факта.

Я понимаю, какое множество забот тебя сейчас одолевает. В том числе тебя наверняка беспокоят и мои успехи. Поэтому хочу тебе сообщить следующее. Тебе придется смириться с тем, что Таврида и Таматарха выходят из-под влияния Империи. В принципе я могу продолжать носить звание эпарха, это может помочь нам в некоторых случаях. И формально эти места пока остаются твоей фемой.

Следующее. У моего отца есть договор о нашей границе на Дунае. Хочу сказать, что я, как, возможно, будущий наследник своего отца, не буду претендовать на изменение этих границ, так же как не буду препятствовать торговле между нашими странами, а наоборот, постараюсь сделать ее более безопасной.

Чтобы не было непонимания, я объясняю: поступаю так не из каких-то непонятных причин, а просто потому что твоя Империя занимает очень выгодное геополитическое положение. Вы контролируете проливы, которые нужны всему северу, а значит, и мне. Мы с вами одной веры, почти все наши высокие чины церкви являются ромеями. Поэтому я буду всегда поддерживать и помогать твоей стране. И это определяется не какими-то эмоциями, дружбой, которую ты предложил мне, это все прекрасно, и это так на самом деле, но мы не можем в своих поступках руководствоваться только этим. Так вот я тебе ясно говорю: мне просто выгодно, что твоя Империя будет сильной и богатой. И для начала я хочу предложить совместную войну в следующем году.

Как ты знаешь, после избиения, устроенного твоим отцом печенегам, они бежали из ваших пределов. Но все же сейчас их число значительно выросло. По моим сведениям, они горят желанием отомстить ромеям за прошлое и готовятся к этому. Эта неконтролируемая орда мешает и моим планам. Поэтому надо раз и навсегда покончить с ними.

Я пишу тебе это письмо в надежде, что ты еще не забыл моих уроков и сможешь прочитать все, что я написал, и дать ответ также желательно в зашифрованном виде.

Я не люблю забегать вперед, но, если вдруг мы действительно успешно выступим против печенегов, тогда, может, ты подумаешь о том, чтобы совместными усилиями изгнать турок из Малой Азии. Подумай и напиши мне ответ. А у меня на этот год еще очень большие планы, мне почему-то кажется, что тебя регулярно извещают о них, так что ты еще многое узнаешь.

Твой зять стратилат Глеб, эпарх Таматархи».

Мои большие планы, о которых я довольно нахально написал василевсу, начинали быстро претворяться в жизнь. Уже почти все половецкие роды, кочующие между Доном и Итилем, были под моей рукой. А когда заитильские половцы узнали о моих планах, их даже не понадобилось уговаривать или завоевывать: в нескольких родах просто убили своих ханов и все явились ко мне, желая встать под мою руку и идти на Булгарию. К сожалению, убийство ханов нельзя было оставить без наказания, поэтому тех, кто это совершил, пришлось казнить. Но тем не менее сейчас у меня было шестьдесят тысяч половцев и тридцать тысяч русских ратников. Я прекрасно понимал, что покорить Булгар этими силами невозможно. Но мне нужны были люди, мастера, крестьяне, строители, кроме того, Булгария была самым крупным центром работорговли на это время: не половцы, а булгары торговали русскими людьми, свозимыми туда со всего северо-запада Руси. И тысячи рабов на лодьях увозили по Итилю в Персию. А было бы очень неплохо, если бы все эти люди жили у меня на Тамани.

Половцы, от которых булгары успешно отбивались много лет, буквально стояли на ушах, они прекрасно знали о богатствах, хранящихся в сундуках булгарских купцов и знати, и каждый день вскользь интересовались, когда же мы пойдем туда.

Дромоны, регулярно доставлявшие в устье Дона все, что нужно для пополнения армии, уже увезли все трофеи половецкой войны, теперь ожидая новых грузов с Волги.

Ярополк не мог идти в этот поход, мы с ним расстались с грустью. У меня в прошлой жизни не было ни братьев, ни сестер, и трехмесячное пребывания рядом с родным человеком сильно изменило меня. В первый раз, когда мы с ним встретились, он был полон сомнений, но после единственного взгляда на меня побледнел, глаза его стали мокрыми, он непослушными губами прошептал:

– Глеб, братец родимый! – и кинулся меня обнимать.

А я-то, старый, битый-перебитый волк, от этих слез и объятий сам пустил слезу. А потом мы, вытерев слезы, устроили праздник, какой полагается делать при встрече давно не видевшихся родственников, в нем с удовольствием приняли участие все бояре и военачальники половецких родов.

Иногда мне даже казалось, что я, наверно, и есть настоящий Глеб и родной брат Ярополка, и, как обычно, при таких мыслях передо мной всплывало ехидное лицо Яровида. Ярополк остался бы со мной и дальше, но он был не вполне властен над собой и должен был заниматься и другими делами, впрочем, как и я.

В августе, реализуя мои планы, войска были полностью готовы и двинулись маршем на север. Обгоняя нас, туда летела весть о половецких полчищах, идущих на Булгар.

Эмир Алтынбек угрюмо сидел в своем дворце и читал донесение, доставленное ему с южных рубежей страны. Перед ним стояли два визиря, услужливо заглядывающие в глаза своего господина.

Прочитав письмо, Алтынбек небрежно уронил его на подушки и уставился немигающим взглядом на визиря, отвечающего за своевременное извещение о событиях в степи. Тот мгновенно вспотел и уже почувствовал на шее холод сабли, отделяющей голову от тела.

– Ну как это понимать, уважаемый Менгли-бей? Не ты ли еще совсем недавно уверял меня, что куманы разбиты коназом Владимиром и в ближайшие годы будут зализывать раны в своих степях? А когда три месяца назад в степи пришли сыновья Владимира Ярополк и Глеб, кто меня уверял, что они будут добивать остатки половцев и больше ни до чего руки у них не дойдут?

– Великий эмир, – склонился в низком поклоне Менгли-бей, – недостойный готов искупить свою вину. Пошли меня на войну с неверными, и я принесу тебе головы этих собак, посмевших нарушить покой нашего народа.

Алтынбек сидел в раздумье – с одной стороны, ему очень хотелось отрубить голову этому сыну ишака, который прозевал такое событие, но с другой, может быть, чуя за собой вину, Менгли-бей будет лучше сражаться.

«Ладно, – решил про себя эмир, – голову отрубить никогда не поздно».

– Бей, я поручаю тебе идти на врага и разбить его. Буду ожидать выполнения твоего обещания, – сказал он и ядовито усмехнулся.

Визирь немного побледнел, но только склонился перед Алтынбеком, сказав:

– Повинуюсь великому эмиру, – и вышел из зала.

Алтынбек повернулся ко второму визирю:

– Ну что, Махмуд, как ты думаешь, что надо нам еще предпринять?

Престарелый булгарин задумчиво погладил свою крашенную хной бороду и сказал:

– Все в воле Аллаха всемогущего, я думаю, что надо поднимать ополчение, потому как мы не знаем сил противника, и надо послать лазутчиков в стан врага – по возможности, узнать их намерения. К сожалению, из-за небрежения Менгли-бея мы этого сейчас не знаем.

Алтынбек вновь нервно сжал рукоять сабли, ему опять захотелось отсечь голову этому тупому отродью верблюда, но тот, наверно, уже скакал далеко от дворца эмира, радуясь, что уносит свою дурную голову с собой.

Переправившись через Итиль, мы медленно, но неуклонно поднимались вверх по его течению, степь уже понемногу начинала переходить в лесостепь, но все равно это еще были не леса, и конница чувствовала себя вполне уверенно. Неожиданно на горизонте появились какие-то вытянутые бугры. Увидев, что я внимательно разглядываю это необычное явление, Ратибор, ехавший рядом, пояснил:

– Это булгары валы насыпали, защищаются от кочевьев – раньше от печенегов, сейчас от половцев.

Сопровождающие меня два огромных нукера с поклоном добавили:

– Великий хан, нам здесь не пройти. Два лета назад мы тут половину воинов положили, но пришлось уходить. Надо искать место, где не такие укрепления, или идти в обход.

Я дал приказ остановиться, который был немедленно продублирован на всю ширину нашего широко раскинувшегося воинства.

Пока ко мне подъезжали воеводы, показались наши дозорные, за ними на аркане бежал пленный в изодранной одежде. Он рухнул у моих ног, хрипло дыша.

– Печенег, – плотоядно воскликнул один из моих нукеров и потянул саблю из ножен.

Я кашлянул, и мой охранник мгновенно сделался меньше ростом, потихоньку отпустил рукоять сабли, и та легко скользнула обратно в ножны.

После моего свиста рядом со мной появились Ильяс и Тирах.

Они сразу поняли причину вызова и немедленно притупили к допросу. Услышав родную речь, пленник с удивлением уставился на моих парней. Сначала он гордо хранил молчание, но после нескольких фраз и уколов ножом быстро стал отвечать на все вопросы.

После допроса мы устроили небольшой совет. Ильяс довел до сведения всех, что впереди за защитными валами нас ожидает почти двадцатитысячное войско печенегов, которое возглавляет вождь Темирь Хозя, и что направил его навстречу нам визирь Менгли-бей. Эти печенеги уже несколько лет служат булгарскому эмиру и сейчас защищают городок Торцск, в котором живут их родные, зимой уже практически не кочующие по степи.

Я на всякий случай поинтересовался у Ильяса: ему не тяжело будет сражаться против своих родичей? На что тот сказал:

– А что нам эти родичи – они защитили наш род? Ты наш второй отец и учитель, и твой род – наш род, а эти печенеги уже не воины степей, они прислуга булгар.

Пока шел совет, девяностотысячное войско располагалось на отдых. Слышались крики десятников, сотников, но постепенно нужный порядок был налажен, и начали приготовления к ужину. Тысячи костров светились в ночи, перекрикивались часовые, и продолжалось укрепление вагенбургов. Нельзя было исключить ночного нападения противника.

Мы так и не смогли вечером договориться о дальнейших действиях, но это было потому, что мои советники, высказав свое мнение, устремляли свои взоры на меня, я же хранил молчание, так как не мог пока понять, как нам надлежит действовать дальше. Было ясно одно – что самоубийц среди печенегов нет и на вагенбурги они не полезут, прекрасно зная, что у нас восемьдесят тысяч всадников. Наверняка будут сидеть за валом и наблюдать, а обстреливать нас станут из катапульт. А за печенегами, за следующими засечными чертами, нас наверняка ждали уже хорошо экипированные булгарские воины. Так что хочешь не хочешь – надо было идти в разведку.

Уже совсем стемнело, когда семь человек, совершенно невидимых в темноте, прошли через лагерь и ушли в ночную мглу.

Пока не взошла луна, мы шли достаточно осторожно, но потом идти стало легче, и вскоре над нами навис уходящий в обе стороны от нас вал земли. Вал, конечно, впечатлял, он был почти десять метров высотой, а за ним был небольшой ров, – видимо, отсюда и выбиралась земля для вала. По нему на приличном расстоянии друг от друга стояли часовые. Нас они, конечно, не заметили, и в наши планы на сегодня никаких диверсий не входило, чтобы не тревожить противника. Далеко в темноте светились красные точки костров печенегов, которые сейчас тоже, наверно, ждали нашего нападения. Мы проползли через вал и спустились в ров. В лунном свете было не очень хорошо видно, но мне показалось, что старый вал в некоторых местах наползал на ров, – видимо, когда-то место было выбрано неправильно, здесь даже были видны следы недавней работы: сползшую землю тщательно убирали. Да, это было настоящее укрепление, брать его на лошади – смертельный трюк, с этого вала прыгнуть в ров – это для коня переломать все ноги, а без коней степняки не воины. В свете зари я увидел в стороне печенежского лагеря какие-то конструкции. Мы подобрались поближе – это были небольшие катапульты, видимо предназначенные для стрельбы по коннице.

Ну что же, план завтрашнего боя у меня начал вырисовываться.

Мы неслышно проскользнули через вал, метрах в двух от почти спящего караульного, и побежали к нашему стану.

В нашем лагере нас также никто не заметил, и я спокойно просочился в свой шатер. В нем сидел Ратибор, сна в его глазах не было ни капельки. Он спокойно ждал, пока я сниму с себя промокшую насквозь от росы черную одежду, перевязи с ножами, сюрикенами, сумку с веревками, крюками и прочими изделиями, предназначенными для лишения жизни. Лишь после того как я оттер свое лицо от сажи и уселся напротив с кубком теплого вина, он спросил:

– Ну как, ты все решил?

– Да, Ратибор, завтра ночью мы возьмем эти укрепления.

Когда наступило утро, булгарские дозорные увидели, что огромный лагерь, раскинувшийся перед ними, приходит в движение. Быстро убирались походные шатры, разбирались вагенбурги, и вскоре, заскрипев телегами, бесчисленные отряды начали двигаться на юг, обратно в свои степи. Когда возбужденный Темирь Хозя появился на валу, в лагере оставались около десяти тысяч половцев. А вот они, похоже, никуда не собирались. В воздух поднимался дым от множества костров. Видимо, воины готовились завтракать. Самые наглые на конях подъезжали к валу на выстрел из лука, что-то кричали, делали непристойные жесты, явно показывая, в каком месте они видели воинство печенегов.

Молодой хан взъярился. Дрожа от ярости, он заорал:

– Куманы обнаглели, они не считают нас мужчинами. Немедленно поднять оба тумена!

– Хан, – обратился к нему один из сопровождающих – старый седобородый воин с морщинистым лицом и хитрыми, сомкнувшимися почти в щелочку глазами. – Неспроста эти куманы нас так дразнят, здесь что-то не так.

– Что здесь не так! – раздраженно закричал Темирь Хозя. – Они думают, что со своим каганом Глебом хозяева степи! Сейчас эти наглецы заплатят за это!

Прошло два часа. В лагере половцев по-прежнему царило спокойствие. Костры погасли. Но по-прежнему отдельные храбрецы подъезжали к валу и кричали про трусливых печенегов и выпускали стрелы.

Неожиданно сразу в десяти местах открылись замаскированные проходы, и оттуда с дикими криками начали появляться всадники.

Испуганные половцы рванули к своему лагерю, где на первый взгляд был дикий переполох. Но когда передовые отряды печенегов подскакали к небольшому рву, окружающему воинский стан, их встретил дождь стрел, послышались крики раненых, ржание лошадей. Первая атака была отбита, когда же печенеги, сделав круг, вновь устремились к своей цели, лагерь был пуст. Все десять тысяч половцев плотной массой удалялись в сторону Итиля.

– Вот видишь, Кеген! – кричал подъехавший к своему советнику Темирь Хозя. – Если бы они заманивали нас в ловушку, то бежали бы вслед за ушедшими войсками.

Между тем погоня продолжалась уже несколько часов. Преследователи никак не могли нагнать ловко ускользавших от них половцев, те, пересаживаясь на ходу на вторую и затем на третью лошадь, ухитрялись сохранять нужную дистанцию, хотя время от времени некоторые падали, сраженные случайными стрелами печенегов. Распаленный погоней хан не замечал, как растянулись его тумены. Далеко впереди замаячили два кургана, и половцы ринулись между ними, как будто там их ждало спасение.

И действительно, когда первые печенеги проскочили за ними, они остановились как вкопанные. Впереди стройными рядами стояло тридцать тысяч тяжеловооруженных русских ратников, их строй слегка раздался в стороны, пропустив за себя серые от пыли, нестройные ряды уставших половцев, и вновь сомкнулись в ощетинившийся пиками строй. Между тем в ряды застывших печенегов сзади продолжали напирать отставшие, и вскоре на небольшом участке между курганами скопилось несколько тысяч бойцов.

Неожиданно вершины кургана сверкнули, оттуда поднялись клубы белого дыма, и до ушей печенегов донесся непонятный грохот, и половина столпившихся всадников упала на землю. Ряды русичей как будто ждали этого момента – и с нарастающей скоростью и криками «хурра» бросились на оставшихся в живых.

Темирю Хозе повезло – картечью его не зацепило, и сейчас он лихорадочно нахлестывал уставшую лошадь, надеясь уйти от погони, которая следовала за убегающими печенегами.

Он, приподнявшись в стременах, гортанно выкрикнул приказ, и все печенеги, передавая друг другу его слова, развернулись, веером разъезжаясь в разные стороны, стремясь уйти из-под удара монолитно следующей за ними конницы.

Но на этот раз затея не удалась: их противник хорошо знал все степные хитрости, и воины, стремившиеся уйти в стороны, обнаружили, что там их ожидают тысячи половцев. Увидев, что им не уйти, печенеги повернулись и с отчаянием обреченных пошли на пики русских.

Уничтожением печенегов занимались русские полки и двадцать тысяч половцев. У остальных моих войск были другие цели. Когда оставленные в лагере половцы увели тумены Темиря Хози в нужную сторону, якобы ушедшие войска повернули обратно и к вечеру уже вновь достигли оборонительного вала. Мы опять заняли почти неповрежденный лагерь и начали устраиваться там, не обращая внимания на крики злобы со стороны осажденных. В мой шатер зашли тени и по очереди выкладывали схемы с отмеченными в валу замаскированными проходами. Когда уже начало темнеть, прибыл гонец от Ратибора, сообщивший, что Темирь Хозя вместе со своими туменами приказал долго жить. Обозленные половцы вырезали их всех.

«Ну что же, – подумал я, – про Калку здесь еще никто не слышал, надеюсь, и не услышат, – интересно, а там, где упокоили двадцать тысяч печенегов, никакой речушки не было?»

Воодушевленный такими новостями, я принялся за раздачу следующих приказов.

Опять наступила ночь, на валу перекликались часовые, у нас же была работа в полном разгаре. Собранные со всех половецких родов умелые пластуны вместе с моими тенями готовились к выходу.

Сборы были недолгими, и вскоре сто человек еле слышно исчезли в темноте. Через несколько минут послышался легкий шум, две моих тени вернулись, волоча за собой рослого мужчину. Они с усмешкой сказали, что он лежал в траве и думал, что его никто не заметит, и вновь ушли в темноту. Разведчик булгар оказался не очень стойким и рассказал, что несколько человек были посланы Менгли-беем выяснить все, что можно, о наших силах и целях. Они планировали захватить несколько пленных для этого. Но все получилось наоборот.

В стане никто не ложился – все ожидали приказа на выступление, поэтому у вражеских разведчиков не было никаких шансов.

После полуночи, когда мы все не отрывали взгляда от чернеющего в призрачном лунном свете вала, там мелькнула искра света, раздался громкий взрыв, а затем почти одновременно еще несколько. Когда уже все сидели в седлах и направлялись в проделанные проходы, вдалеке за валом появился отсвет огня, который становился все ярче, – это горели булгарские катапульты.

С криками и ревом половцы влетали за вал, расстреливая в свете зари часовых, еще остававшихся на валу, и обслугу катапульт, ночевавшую рядом со своими орудиями. По мере того как светало, стало видно, что километрах в трех от нас в широко распахнутые засечные ворота убегают уцелевшие остатки печенегов и булгар.

С воем мои сотни бросились туда, и началась рубка убегающих. Стража пыталась закрыть ворота, но лезущие друг на друга кони и люди не давали им этого сделать. Через некоторое время на плечах отступавших половцы пробились через проход и широкой лавой стали растекаться во все стороны, рубя всех, кто попадался под руку. Я проезжал ворота уже в самом конце и внимательно разглядывал устройство засечной полосы. Нам, конечно, повезло, в моих планах было сжечь засеку греческим огнем, но такая полоса беспорядочно наваленного леса шириной метров тридцать вряд ли сгорела бы полностью.

А сейчас перед нами раскрывался оперативный простор. Мы прошли основные укрепления булгар и могли двигаться куда захотим, а куда, я еще сам не знал. Надо будет посоветоваться с коллективом. А Менгли-бей со своим ополчением будет вынужден воевать с нами там, где выберем мы.

– Да на хрен нам нужен этот Торцск, – продолжал кричать Туазов, – там одна голь перекатная живет, ни добычи, ни девок. Надо идти на Булгар. Возьмем его – вот это дело будет. Былины про нас петь станут.

Ратибор, нахмурившись, сказал:

– Рулав, ты прав, что Булгар намного богаче, но сможем ли мы взять город? Ты помнишь, как он укреплен.

Половецкие военачальники только переводили глаза с меня на русских воевод, до них никак не доходило, что я выслушиваю мнения всех собравшихся. Поэтому когда я спросил мнение одного из них, тот, с презрением глядя на воевод, сказал:

– Все в руках великого хана, с ним к нам пришла удача, какой не было сто лет. Как он нам скажет, так и будет. Ждем твоих приказаний, хан Глеб.

«М-да, вот и спросил мнение, ну ладно, пооботрутся – наверно, будут проявлять хоть какую-то инициативу», – подумал я и начал закруглять обсуждение, которое длилось уже пару часов.

Я встал и коротко сказал:

– Идем на Биляр.

На секунду наступила тишина, которая была нарушена радостными криками половцев. На задумчивых физиономиях киевских воевод было написано глубокое сомнение, но тем не менее никто не сказал ни слова.

Когда все разошлись, недовольный Ратибор с хмурым лицом спросил:

– Глеб Владимирович, ты хоть знаешь, какие там укрепления?

Вместо ответа я расстелил на походном столике большой кусок пергамента, где мной по результатам опроса многих пленных и прочих очевидцев был начерчен приблизительный план города и окрестностей. Действительно, город окружало три вала, искусно использовались две речки, вставленные в систему обороны.

Но в нескольких местах валы были не закончены, и при определенных ситуациях можно было пройти практически беспрепятственно до самой цитадели. По мере того как я объяснял все это своему бывшему наставнику, его лицо прояснялось.

– Ну ежели так дела обстоят, можно попробовать с ходу взять город.

Через два часа, оставив все вагенбурги, наше войско и триста тысяч лошадей двинулись в поход. Шли мы непрерывно, останавливаясь только на несколько часов ночью, чтобы подкормить лошадей и поиметь три-четыре часа сна. Под страхом смертной казни было запрещено тратить время на взятие и разграбление мелких поселений булгар – впереди нас ждала гораздо большая добыча. Дважды этот приказ нарушался половцами, в результате их тела и головы остались лежать у сожженных ими деревень.

За двое суток мы прошли почти триста километров по пересеченной местности и вышли к пригородам Биляра. Наше воинство растянулось на десятки километров, но основной костяк в тридцать тысяч элитных воинов был готов к бою, сам же я без привычки к таким переходам чуть не падал с коней при пересадке: запасных коней таких же кондиций, как Ворон, мне не нашли, поэтому приходилось пересаживаться гораздо чаще, чем всем остальным. Правда, и запасных лошадей у меня было пять штук. Врага здесь никто не ждал, поэтому жители все чаще встречающихся поселений смотрели на нас с легкой тревогой, но, видя, что их не трогают, занимались своими делами. Ополчение Менгли-бея, скорее всего, шло по нашим следам, но мы благодаря большому количеству лошадей поддерживали такой темп передвижения, что они безнадежно отставали.

В Билярской мечети раздался призыв муэдзина к полуденной молитве.

Эмир Алтынбек вместе с приближенными уже стоял на коленях, уткнувшись лбом в мраморный пол молельного зала, слушая проповедь муллы. Позади них также находились почти все проживающие в центральной цитадели.

Мулла только приступил к чтению, когда за стенами послышался шум. Он недовольно поморщился и стал говорить громче. Но шум все нарастал, неожиданно высокие разукрашенные узорами двери мечети распахнулись, и в них стали забегать какие-то воины с оружием. Мулла схватил священную книгу и скрылся в узком проходе. Над преклоненными молящимися мусульманами стояли половцы с обнаженными саблями.

В спину эмиру уперлась сабля, и он оставался неподвижен, хотя в нем кипел котел ярости:

– Проклятые гяуры! Напасть во время молитвы, зайти в мечеть в обуви! Шайтаны проклятые!

Он неожиданно почувствовал, как острие сабли, упершееся ему в спину, исчезло. Его подхватили с обеих сторон и поставили на ноги. Перед ним стоял очень высокий, просто огромный русский батыр.

– Прости, эмир, что мы осквернили вашу мечеть, но это война, ничего не поделаешь, – перевел толмач его слова, – мы же не виноваты, что Аллах дал вам такое наказание – молиться, в то время как надо защищать свою жизнь и семью.

Пока он говорил с эмиром, половцы быстро вязали всех находящихся в мечети и выводили наружу. А из прохода, куда убежал мулла, скоро появились два половца, подталкивая священнослужителя саблями в спину. Тот шел, крепко прижимая к себе Коран и шепча проклятия.

Когда эмира вывели из мечети, он увидел, как вокруг деловито хозяйничают половцы и русы, вынося все добро из домов. То здесь, то там лежали трупы стражников, до которых никому не было дела. Из-за стен цитадели еще кое-где доносился шум схваток, но их становилось все меньше.

Эмир шел по двору, и в его душе нарастало отчаяние. Его провели, как мальчишку. Все шпионы и его военачальники были уверены, что Глеб пойдет на Булгар, до него было гораздо ближе, а они, как птицы, за два дня добрались до него.

К его удивлению, за стенами цитадели не было дымов, обычных для войны.

– Почему ты не зажег город? – обратился он к идущему рядом князю.

Тот выслушал толмача и, пожав плечами, ответил:

– А зачем? Кто убивает овцу ради того, чтобы состричь шерсть? И к тому же если в будущем он хочет забрать ее к себе в стадо…

Эмира провели в его роскошный приемный зал, где на разукрашенный трон нагло забрался Глеб, рядом с эмиром поставили давно уже находящегося здесь визиря Махмуда.

– Алтынбек, – обратился к эмиру Глеб, – сейчас ты в плену, а город и страна, которую ты обязан защищать, в моих руках. Как я тебе уже намекнул, в моих планах взять Булгарию под себя. К сожалению, у меня пока нет столько сил, чтобы ее удержать сейчас, но с твоей помощью, уверен, в будущем это случится быстрее, чем я надеялся.

Мы оставим твой город целым и невредимым, только все золото и серебро будет моим, все рабы, которые есть в городе, будут моими, и все мастера Биляра с семьями уйдут со мной.

Если ты понял, то сейчас обговоришь все это со своим визирем и муфтием, как выполнить наши требования быстрее и безопасней для вас, а потом вы останетесь жить, как раньше, в своем городе – даю слово князя, которого я никогда не нарушал. Да, и еще. Ты подпишешь договор, по которому все купцы, торгующие с моей тамгой, будут беспрепятственно проходить по Итилю в обе стороны без уплаты пошлины. Все остальные меня не интересуют, можешь драть с них сколько хочешь. Ну конечно, и твои купцы смогут торговать у меня в Таматархе и Корчеве беспошлинно.

Сейчас я вас оставлю, к вам присоединятся еще несколько купцов и муфтиев, но думайте быстрее, до захода солнца я должен знать ваш ответ – в противном случае начнутся казни.

Мы оставляли разграбленный Биляр, он выглядел непривычно пустым. Мои воины вычистили его, как пылесосом. Все пригороды, где селились оружейники, кузнецы, ювелиры, были пусты. Я забрал их всех. На стенах цитадели на пиках остались торчать головы половцев и русов, которые не восприняли приказа воздержаться от пожаров и убийств, хотя им было ясно сказано, что убийства и пожары без причин – это прямой ущерб князю.

Полноводная река, протекавшая мимо города, которая ничем не напоминала Малого Черемшана моего времени, казалось, вышла из берегов – так много различных судов и суденышек собралось в ней. В этих лодьях лежал выкуп эмира за себя и другие знатные семейства, а также все, что было обнаружено в домах горожан. Во всех лодках на веслах сидели бывшие рабы, по виду которых нельзя было сказать, что они очень обрадовались изменению своего положения, хотя киевляне уже объяснили им, что они будут свободными людьми в Корчеве, однако они видели множество половцев с нами и вовсе не были уверены в словах говоривших о свободе воинов. В лодках стоял крик и плач женщин и детей, увозимых в неизвестность. Мужчины, которые понимали, что не просто так вместе с ними увозят их семьи, были угрюмы, но спокойны: им уже было сказано, что они все будут мастерами князя Глеба.

По сигналу вся эта флотилия двинулась вниз по течению реки в Большой Черемшан, а из него в Итиль и вниз по течению, туда, где когда-то будет начинаться Волго-Донской канал. Там нас уже должны были ожидать мои войска, оставленные у границ Булгарии.

Несколько тревожных дней мы провели, сопровождая по берегу флотилию до Итиля, так как ее вполне можно было перехватить на мелководных излучинах рек, и только когда все суда вышли на широкие волжские просторы, я несколько успокоился. С помощью этих же судов мы переправились на другой берег, что заняло почти двое суток, и потом пошли вслед за ушедшими судами, оставив на противоположном берегу преследующие нас войска булгар.

Я полулежал на софе в своем дворце в Таматархе и лениво брал из чаши, стоявшей на низком резном столике, виноградные гроздья. Конечно, это был не виноград моего времени, крупный, сладкий и без косточек, но этот виноград, отобранный для меня поварами, был великолепен. За спиной посапывала Варя, утомленная бурной ночью. Я же, раскусывая сладкие ягоды, думал о том, что, наверно, ее надо разбудить, чтобы все повторить сначала.

Сопение за моей спиной стихло, а рука жены потихоньку заскользила к моему паху. Я повернулся и без слов подмял ее под себя.

Вот уже два дня, как мне можно было наслаждаться комфортом средневекового дворца. После четырех месяцев скитаний по степи, ночевок на земле и прочих прелестей походной военной жизни казалось, что я попал в рай.

Все-таки я смог создать достаточно сильную команду если пока не единомышленников, то хотя бы людей, которые понимали, чего я хочу. Именно поэтому я мог себе позволить два дня посвятить только жене. Но сегодня надо было уже браться за дела, которые наваливались со страшной силой.

Со вздохом сожаления выбрался из теплой постели, оделся в обычное облачение эпарха, жутко раздражавшее после удобной одежды кочевников. Варвары уже не было, только ее командный голос доносился из дальних покоев. Я усмехнулся: в мое отсутствие дом был в надежных руках.

В приемной меня уже ожидал префект Гаяс, который должен был мне доложить подробно о событиях, происшедших за время моего отсутствия. Интересно, что, когда я весной прибыл в Таматарху, у него в речи проскальзывало некоторое превосходство ромея над варваром. Но сейчас, когда он знал, что за проливом на зимовке в Тавриде кочуют почти двести тысяч половцев, которые по моему единому слову могут выставить шестьдесят тысяч воинов, в его речи явно прослеживались панические нотки.

Гаяс доложил, что война среди касогов до сих пор не прекратилась, ближайшие селения почти полностью обезлюдели, что создает проблемы и для города. На этих словах я его перебил и сообщил, что все ближайшие к городу селения касогов будут заселены бывшими рабами, освобожденным в Булгарии, а земли будут отданы тем, кто верно служит мне, после чего многозначительно поглядел на префекта.

Гаяс уставился на меня:

– Стратилат, разве ты их привел не для того, чтобы продать на Восток?

– Гаяс, я думал, ты более сообразителен. Зачем мне это делать? Даже если я вдруг решил бы продать их всех, то цены упали бы в несколько раз. Гораздо выгоднее для фема, если на землю сядут двенадцать тысяч земледельцев, верящих в Христа.

Пока мы разговаривали с префектом, появились Ираклий и Диодор, мы с префектом еще не закончили разговора, поэтому они тоже активно беседовали, и я, усмехнувшись, сказал:

– Вы так увлеченно говорите, как будто не видели друг друга месяцами, как меня.

Собеседники засмеялись.

– Ты так нагрузил нас работой, что даже некогда было вина выпить, – сказал Диодор.

– Ну тогда давайте рассказывайте, как у вас дела, – сказал я и отпустил префекта, который с жадным любопытством прислушивался к разговору. Ему в дела моих помощников соваться было строго запрещено, и поэтому он ловил каждое слово нашей беседы.

Мои собеседники посмотрели друг на друга, и Ираклий начал первым:

– Мы отобрали два десятка мальчишек и тренируем их по тем правилам, которые ты нам оставил. Но так как ты всех теней забрал с собой, пока особых успехов у них нет. Секретность у нас полная, мы обустроились в бывших каменоломнях недалеко от монастыря, так что ждем новых учителей. А вот Зосиме с Досифеем куда хуже, чем нам, приходится, хотя и у них уже получается что-то похожее на воинство.

Диодор продолжил беседу:

– Ох и предложил ты мне тяжкое дело, Глеб, я бы лучше, как Ираклий, мальчишек гонял. Так вот, докладываю: мастерские для бронзового литья почти готовы, мастера уже вроде не плачут, что их с места сорвали. Когда золото увидели – вмиг забыли, что по Константинополю скучают. Охрана установлена по твоим указаниям: муха не пролетит. Теперь дело только за тобой – что прикажешь, то лить будут. А вот Бахиджа с его добром пришлось дальше всех запрятать: от его ям такая вонь идет – хуже, чем от кожемяк. Хорошо, что касоги нам теперь друг друга в рабы наперебой продают, есть кому в этой вони работать. Да, и самое главное – оставил ты чертежи крепости для Корчева, работа идет, только венецианцы, что крепость эту строят, недовольны сильно, все меня спрашивают, зачем это, зачем то, а я ничего сказать не могу, сам не понимаю, что у тебя начерчено.

Я выслушал обоих моих помощников и сказал:

– Ну что же, я не зря на вас надеялся, спасибо, друзья, сегодня некогда, а завтра поеду сам все посмотрю. А вы зайдите в канцелярию префекта – там будут распоряжения, что Диодор назначается доместиком, а Ираклий хартулярием, и сразу получите необходимые документы. Думаю, что денег вам выдадут достаточно, чтобы построить себе приличные дома в Корчеве, а то как-то нехорошо динатам не иметь домов в будущей столице моего княжества.

На меня внимательно уставились две пары глаз.

– Так ты что, – спросил Диодор, – даришь нам поместья? Приастии?

– Послушайте, вы одни из немногих, кто, ничего не требуя, поехал вслед за мной в неизвестность, просто веря в мою удачу. Так почему я не могу наградить верных товарищей землей? Тем более что ее сейчас много освободилось. Так что можете на нее сажать людей, которых я привез из похода.

Я пригласил своего нового доместика и хартулярия сегодня на пир в ознаменование удачного завершения боевых действий, и не успели они выйти, как ко мне ворвались бояре во главе с Ратибором.

– Ну наконец ты отлип от своей Варвары, – шепнул мне на ухо мой бывший учитель, – два дня к тебе попасть не можем.

Я посмотрел на смущенно стоявших воевод, явно что-то задумавших, и сказал:

– Ну давайте выкладывайте, с чем пришли, – вижу ведь, просить чего-то собираетесь.

Неожиданно все двенадцать человек степенно опустились на колени и хором заголосили:

– Княже, Глеб Владимирович! Бьем тебе челом, возьми нас под руку свою. Четыре месяца мы с тобой в Диком поле были. Видели мы, каков ты в бою, умен, рассудителен, а главное – удача у тебя есть. Мы давно все решили, да времени не было поговорить. Вчера уже все воеводы, кто хотел, ушли с воями своими на лодьях в Киев, а мы здесь служить тебе желаем и в том присягнуть хотим.

Я растерянно спросил:

– А как же мой брат Ярополк? Он ведь обиду затаит, что я его людей переманил!

Ратибор, стоявший рядом со мной, тихо сказал:

– Да не затаит он обиды, все они свободны в выборе своем, Ярополк, еще когда отъезжал, сказал, что, ежели кому из воев по душе с братом его воевать, могут с ним остаться, свободу в том он им дает.

Я почувствовал, как невольно у меня глаза наполняются слезами, и что-то тяжко стало на сердце, но, превозмогая себя, тряхнул головой и громко произнес:

– Спасибо, воеводы, что решили идти под мою руку. Нынче вечером прошу вас на пир, а завтра присягу принесете, и благословение на службу от епископа Таматархи получим.

Воеводы, радостно переговариваясь, вышли из помещения, а Ратибор пристально посмотрел на меня:

– Глеб, что с тобой? На тебе лица нет.

– Ты знаешь, тысяцкий, что-то у меня на душе тяжко стало, когда Ярополка вспомнил, – что-то с ним плохое, наверно, случилось.

– Молчи, молчи, не буди лихо, помстилось, может, тебе, – заговорил Ратибор. – Что там могло случиться – все равно теперь раньше весны не узнаем, если только Владимир Всеволодович весточку не пошлет.

– Ладно, Ратибор, наверно, устал я просто. Вот и чудится всякое.

– Да уж, тебе тут нетрудно было притомиться. – И Ратибор кивнул в сторону комнат, где раздавался звонкий голос моей жены.

Мы засмеялись и пошли к выходу – там меня уже ждал Ворон, приплясывающий от нетерпения и рвавший повод из рук старшего конюха. С удивлением посмотрев на разукрашенную скамейку, подставленную для меня, я без нее ловко запрыгнул в седло и в сопровождении охраны отправился в порт, где у причала уже качалась большая лодья.

В Корчеве меня ожидала не в пример большая толпа, чем в мой последний приезд. У всех на слуху были наши военные успехи, а трофеи, привезенные моим воинством из Булгарии, обрушили все цены на местном рынке. Купцы каким-то образом уже пронюхали, что я получил право на беспошлинный провоз товаров по Итилю, и теперь толпились вокруг, видимо желая уточнить, так ли это на самом деле. Чтобы они отстали, я остановился и громко сказал:

– Все купцы с моей тамгой действительно могут идти по Итилю через Булгарию, но, для того чтобы ее заиметь, надо будет доказать, что это будет полезно для меня. Сегодня вечером у меня пир по случаю победы над булгарами, и всю старши́ну купеческую я приглашаю, там и поговорим подробней.

Купцы, понимающе переглянувшись, отстали. Я же с префектом и его людьми прошел по направлению к строящейся крепости. Крепости, как таковой, еще не было видно. Только в глубоком котловане поднимались стены фундамента, сложенные из огромных камней. Вокруг стоял шум и гам. Несколько человек стояло на небольшом холме, люди о чем-то увлеченно спорили, размахивая большими листами пергамента. Увидев нашу процессию, они перестали ругаться и быстро пошли нам навстречу.

Три архитектора подошли ко мне, раскланялись и заговорили одновременно, крича, путая греческие слова с латинскими и размахивая руками друг у друга перед носом.

Я несколько секунд молча смотрел на это безобразие, потом проревел:

– Всем молчать, говорит один Ладислао!

Венецианцы сразу замолчали и стояли, боясь вымолвить слово.

– Ну давай-давай, Ладислао, начинай, я тебя слушаю.

– Стратилат Глеб, я хочу сказать, что по твоим чертежам строить нельзя, так никто и никогда не строил. Мы хотим сказать, что не можем отвечать за результат строительства. Если фундамент нам еще понятен, хотя и есть некоторые вопросы, то назначение некоторых укреплений нам совершенно неизвестно.

– Ладислао, – вкрадчиво спросил я, – вот что ты сказал весной, когда я искал архитектора среди венецианцев для постройки крепости? Ты сказал, насколько я помню, что ты лучший в Венеции строитель укреплений. И твои товарищи это подтвердили. Я плачу тебе золотом. Чтобы заплатить такую сумму, все лето провел в походах, и что я сейчас слышу – вы не можете выполнить моих требований? Ладислао, я не строитель крепостей и не знаю, как их строить, это не мое дело. Я нарисовал тебе достаточно подробные чертежи и размеры, сейчас ты должен решить, как это сделать в камне и кирпиче. Если ты не можешь этого сделать, я найду других архитекторов, а ты вернешь мне все, что получил от меня за это время, и думаю, что этим ты своего долга не погасишь.

Венецианцы притихли. Их старший вновь обратился ко мне, но уже просящим голосом:

– Но, князь, мы действительно не понимаем некоторых моментов. Вот, например, тут начерчены башни по углам стен. Их назначение нам непонятно, и мы просто не можем догадаться, на какие нагрузки здесь нужно рассчитывать, почему здесь такие странные бойницы.

Я стоял и думал: «Да, ребята, очень вы любопытные, все знать хотите и поэтому попали по полной. Никуда я вас теперь не отпущу, крепость вы мне построите – первую крепость на земле, которая служит для обороны от пушечного огня и сама будет вооружена пушками. Секретности моей, конечно, надолго не хватит, но даже если я смогу удержать этот секрет лет десять, это будет здорово. Тем более что мне не надо набирать опыта для использования такого оружия, весь опыт есть в моей голове. Плохо, конечно, что я ничего не соображаю в кузнечном деле и самом производстве и абсолютно ничего не могу посоветовать по этому поводу. Но будем решать задачи по мере их поступления, а сейчас мне нужна крепость, в которой можно было бы при необходимости выдержать длительную осаду, притом достаточно комфортно».

– Ладислао, все, что мог, я вам начертил, вам не нужно задумываться, зачем здесь такая бойница или зачем здесь этот проход. Ваша задача – построить крепость, надеюсь, вам это понятно! – Я усилил голос.

Присмиревшие собеседники поклонились и хором сообщили, что все поняли.

Они уже повернулись, чтобы уйти, когда я их окликнул.

– Вы ведь все родом из самой Венеции и там учились и наверняка хорошо знаете дворец дожей, который сейчас там строится вместо сгоревшего? Так вот следующей вашей задачей будет постройка для меня такого же дворца.

Простимулировав таким образом работников, я вместе с ними спустился в котлован и тщательно осмотрел строящийся фундамент. В нем, как и планировалось, было два выпуска, сейчас это были просто довольно узкие проходы длиной несколько метров. Но когда фундамент закроет земля, в эти проходы пройдут десятки землекопов и каменщиков. Мне будут нужны тайные выходы из крепости, притом такие, чтобы их можно было быстро завалить при необходимости. О том, что это станет известно, я особо не переживал. Практически в каждой крепости ходит такая легенда, и многие люди тратят свою жизнь, чтобы отыскать нечто подобное. Так и здесь, даже если бы никаких подземных ходов не планировалось, людская молва все равно их создала бы в своем воображении.

Я смотрел на грязных оборванных касогов, работающих под бдительным надзором воинов, и поинтересовался у префекта, как он справляется с таким количеством рабов. Тот пожал плечами и сказал, что до сих пор никаких волнений не было, и они работают усердно, зная, что от их работы зависит и еда. Кроме того, они рады тому, что их не отправили за море, где надежды обрести когда-нибудь свободу не будет совсем. Только пришлось их разделить по родственным связям, потому что все время у них вспыхивали драки, так что теперь несколько родов работало в каменоломне, а их враги – на постройке крепости.

Затем мы прошли до горы Митридат, где уже копались траншеи для обожженных глиняных труб, в которые планировалось направить воду из самого мощного родника, пока еще просто изливающего ее в море. По моим прикидкам, этой водой будет снабжаться подземный бассейн, находящийся в подвальных помещениях крепости. Местные жители, конечно, будут недовольны исчезновением этого источника, но я думаю, лучше быть живым, здоровым и ходить за водой подальше, чем брать всю жизнь воду около дома, но в конце концов сделаться мертвым, раненым или рабом.

В общем, довольный строительством, я засобирался в обратный путь, но опять был атакован венецианцами – теперь им было интересно знать, откуда я услышал о дворце дожей. Отделавшись парой фраз и пригласив префекта Корчева на пир, отбыл в Таматарху. Сегодня уже больше никуда было не успеть. Надо готовиться к пиру. Народ не поймет, если их эпарх и князь выйдет в затрапезном виде в пиршественный зал.

Большой зал дворца эпарха Таматархи, или, как больше привыкли говорить русы, Тьмутаракани, был полон. За уставленными кушаньями и винами столами сидела не одна сотня людей. Ромейские чиновники, русские бояре, знатные военачальники половцев – все вели себя тихо, ожидая выхода эпарха. Еще несколько месяцев назад слово «эпарх» у большинства из них не вызывало ничего, кроме легкого раздражения, потому что все знали: с эпархом Николаем всегда можно договориться, главное – знать, сколько нужно брать с собой номисм. А живущие по соседству касоги вообще относились к ставленнику василевса пренебрежительно и уже считали дни до захвата города.

И вдруг за несколько дней все изменилось. Когда на берег с дромона сошел огромный мощный воин с красавицей-женой – дочерью василевса, – те, кто мог хоть немного думать о будущем, поняли, что все пойдет отныне по-другому.

И действительно, не прошло и нескольких дней, как началась междоусобная свара касогов, приведшая к тому, что на несколько дней пути от Таматархи почти не осталось местных жителей: они или погибли, или уже были рабами. Оставшиеся в живых все еще пытались разобраться между собой, спрятавшись в ущельях и предгорьях Кавказских гор.

Но самым главным было не это. Отправившийся на войну эпарх вернулся назад с огромным войском преданных ему куманов, которые сейчас кочевали по степям Тавриды и были готовы идти в бой по слову своего хана-кагана. А купцы были вообще в полном восторге. Не один десяток лет они платили немалые деньги за проход через Булгарский эмират. И совершенно неожиданно все разрешилось: теперь любой купец, который получил печать эпарха, сможет проплыть на север, туда, где можно задешево купить меха у северных дикарей, и не нужно платить гигантской пошлины булгарским мытникам. И для них сейчас были открыты степи, в которых теперь кочуют куманы, не трогающие купцов своего хана.

А ромейские чиновники шепотом поговаривали о том, что нынешний эпарх, по слухам из Константинополя, давно в хороших отношениях с василевсом, не говоря уже о том, что является мужем его сестры. Бояре же, еще не набравшиеся вина, тихо говорили друг другу, что младший у Мономаха, пожалуй, переплюнет и Мстислава.

Потихоньку в зале нарастал шум: эпарх задерживался. Но вот наконец из дверей за небольшим троном вышел куропалат и громко возгласил:

– Милостью божьей эпарх Таматархи и Корчева князь русов Глеб, великий хан куманов, и его жена кирие Варвара!

В зал в роскошных парчовых и шелковых одеждах торжественно вошли Глеб и его жена, идущая на пару шагов позади своего мужа. Все, кто еще сидел, вскочили и склонились до земли перед ними.

Эпарх сел на трон, а его жена – тоже на небольшой трон, но немного пониже, и куропалат громко предложил всем присутствующим занять свои места.

Виночерпий, стоявший около трона, откупорил небольшой бочонок и налил большой кубок, отпил из него и с поклоном передал куропалату. Тот в свою очередь пригубил вино и вручил кубок эпарху.

Мне, замученному двухчасовым одеванием и всеми прочими процедурами, этот кубок был в самый раз, поэтому, глянув краем глаза на куропалата – тот вроде еще был жив, – я начал говорить.

– Предлагаю выпить это вино за величайшего воина – василевса Константинополя Иоанна Комнина! – на весь зал прозвучала моя краткая речь.

Все закричали и приступили к питью. Чокаться здесь еще не научились. Но я надеялся, что уж этот обычай все освоят достаточно быстро.

Этот тост я произнес не просто так – мне было понятно, что здесь присутствует не один шпион логофета дрома, который хорошо относится к своим обязанностям и внимательно следит за тем, что происходит в фемах империи, особенно таких, как мой. Насколько я знал Иоанна, он не был таким дураком, чтобы кому-либо рассказать о содержании моего письма. Но меня слегка беспокоило то, что я до сих пор не получил от него ответа. А по моим расчетам, время для этого уже пришло.

Однако я понимал, что рано или поздно нам придется встретиться с ним, чтобы окончательно решить все вопросы. Когда-то мне все равно придется отказаться от должности эпарха, которая сейчас символически прикрывала мой фактически полный захват Таманского полуострова и Тавриды в свое безраздельное владение. Небольших городов-полисов Византии по побережью Тавриды я во внимание не принимал – все равно сейчас они полностью зависели от меня благодаря кочующим по степным равнинам полуострова половцам. Вторую здравицу я провозгласил за своего отца великого князя Владимира Мономаха, союзника василевса. Сидевшие за столами русы подобный тост встретили с гораздо большим энтузиазмом. Вскоре все гости поднабрались, и пир продолжался, как продолжаются все праздничные пьянки во все времена. Вначале еще были здравицы в честь меня и Варвары, а затем все перешли на разговоры друг с другом. Шум стоял невероятный. Но на него никто внимания не обращал. Моя хорошо вышколенная охрана бдительно следила за всем происходящим, да я и сам старался поменьше пить: впереди было еще несколько важных разговоров.

Я подозвал ближайшего стольника и приказал позвать ко мне купеческих старшин. Когда те с напряженными лицами подошли, я уже сошел с трона и уселся за отдельный стол, за который пригласил и их.

Трое армян с напряженным вниманием смотрели на меня. Я же, глядя на них, размышлял: «Вот почему так – куда ни попадают эти люди, из них всегда выходят хорошие купцы? Никогда не мог понять, с чем это связано. Вот касогов тоже полно на рынках Корчева и Таматархи, но они почему-то выше рыночного торговца не могут подняться. А эти практически являются купеческой верхушкой города».

Я улыбнулся и обратился к своим собеседникам:

– Странно мне, купцы, что все выборные купеческие старшины – армяне, почему же нет, например, русов?

– Кирие Глеб, – обратился ко мне седобородый худощавый армянин с хитрыми темными глазами, больше похожий на воина, чем на купца. – Так получилось, что у нас здесь самый большой оборот, и большая часть эмпория занята нашими товарами. Кроме того, мы сами уже почти не путешествуем, у нас достаточно слуг, которые этим занимаются, поэтому мы можем уделить внимание и всей купеческой гильдии. А крупных купцов из русов здесь сейчас нет. Те, кто был, уже отправились домой, пока не замерзли реки. Но некоторые из них тоже принимают участие в наших решениях.

– Ну что же, мне все понятно, уважаемые, так вот, как я уже говорил, мою тамгу получат купцы, которые торгуют в Булгарии и дальше на север. Но мне это тоже должно быть выгодно. Каждая печать стоит денег. Я предлагаю вам подумать, поговорить между собой и решить самим, сколько должна будет стоить такая печать для вас, чтобы с ней отправляться в далекий рискованный путь. Со своей стороны я тоже обдумаю этот вопрос таким образом, чтобы его решение было желаемым для меня и для вас. И еще, пока я здесь эпарх, никто не смеет нарушать законов василевса, и если кто-то захочет вас принудить к их нарушению, он будет непременно наказан. Вы поняли, о чем я говорю, купцы?

Все трое согласно склонили головы и дружно ответили:

– Да, эпарх, нам все понятно.

«Вот именно, – думал я, – никто не имеет права брать взятки с купцов в моем эпархате, или уже княжестве, кроме меня. А все остальные за это станут короче на голову», – и продолжил уже вслух, обращаясь к собеседникам:

– Так что я всегда должен знать, как живут купцы в моем городе, какие у них заботы и трудности.

Я подозвал куропалата, тот подал заранее приготовленную золотую пайзцу с продетым в отверстие шнурком. После чего, спросив имя купца, заговорившего со мной, надел ему ее на шею.

– Ты, Геворк, показав эту пайзцу, так называется эта пластинка, всегда сможешь пройти ко мне без всяких препятствий и сообщить мне то, что ты хотел, но сам понимаешь, что приходить можно только по важным делам, и никто не посмеет задерживать человека, идущего ко мне с таким знаком.

Потом наклонился и прошептал ему на ухо:

– Но сохрани тебя Иисус скопировать эту пластинку. Ты и тот, кто это сделает, ваши дальние и близкие родственники – очень долго будете жалеть об этом.

Эти пайзцы я заказал ювелиру еще весной, и сейчас у меня их было несколько десятков – от деревянных до золотых. В детстве я не один раз перечитал трилогию Яна и сейчас решил воспользоваться прочитанным. Конечно, у меня и в мыслях не было вручать эти пластинки так открыто всем, но в данном случае это было вполне возможно. Сами купцы, зная, что у Геворка есть прямой выход на эпарха, будут обращаться к нему за помощью, а он ко мне. Ромеи давно поняли, что такое торговля и что она дает государству. А вот князья русов еще не в полной мере осознали это, у многих из них и сейчас лучшим способом стать богаче было отнять и поделить. Как, например, мой родимый братец Юрий, которого в скором времени народная молва метко назовет Долгоруким. Ну ничего, если меня на пути к власти никто не остановит, многие поймут, что есть гораздо более выгодные пути обогащения.

Я закончил беседу с купцами и уже раздумывал, кого пригласить для разговора следующим, когда почувствовал неприятное давление на уши. Меня вызывали тени. Когда я вышел в дверь за троном, Варвара проводила меня внимательным взглядом, но ничего не сказала.

За дверью стоял Ильяс, в руках у него был серебряный ультразвуковой свисток, который мне удалось соорудить после многих безуспешных попыток. Собаки и кони на него реагировали замечательно, а вот люди его практически не слышали, а если чувствовали, то лишь вблизи, как неприятное давление на уши, те же, кто не знал, вовсе ничего не замечали.

– Стратилат, прости, я не хотел явно вызывать тебя. В Таматарху прибыл гонец от твоего отца князя Владимира.

Мне стало тревожно. И опять нахлынуло неприятное чувство, как сегодня утром.

– Ильяс, так там должен быть не один гонец – кто к нам сюда пошлет просто гонца?

– Да, стратилат, там три сотни воев. Сейчас они устраиваются в казармах русов. А княжеский гонец уже здесь.

Это все Ильяс говорил мне на ходу, пока мы шли ко мне в рабочий кабинет. Когда я зашел туда, там сидел уже знакомый мне Рулав Туазов. Но я его сначала даже не узнал – он похудел почти в два раза, и его лицо уродовал полузаживший сабельный шрам.

Увидев меня, он с трудом встал со скамьи и сказал:

– Прости, князь, почти три седмицы на коне, еле стою. Беда случилась большая. Когда возвращались мы из похода нашего, повстречали мы князя Муромского Ярослава Святославовича. Тоже он в поле Дикое ходил. Но не было у него удачи. Ради встречи нежданной решил он на пир нас пригласить. Говорил я Ярополку: «Не нравится мне приглашение это, не верь речам льстивым». Посмеялся князь над моими словами и пошел на пир. Я в шатер не пошел – с воями прямо у костров пил. Для князей в большом шатре накрыты были столы, там они кубки поднимали, речи сладкие говорили, что уж там приключилось, не ведаю, но потом в мечи нас взяли. Порубали всех, а Ярополка не убили – ослепили, выжгли глаза железом. Я без чувств лежал – недорезали, думали, наверно, что богу душу отдал, раздели до исподнего и в степи оставили, как и всех, кто уйти не смог.

Когда я к вечеру в себя пришел, выполз из-под трупов, тут и Ярополка увидал, в бреду он лежал, тоже в исподнем. Этих антихристов уже не было. Я князя водицей напоил, на лоб тряпку положил. А тут и собираться начали, кто по степи успел разбежаться. Десятка три нас набралось.

Нашли и одежду нам, и коней. Еще с десять дней до Киева добирались. Но не дожил наш князь, от горя и стыда совсем занемог и в горячке скончался. Двух дней не дождался с батюшкой попрощаться.

Владимир Всеволодович в великом горе был. Все кричал, что Олег Святославович Изяслава двадцать лет назад убил и даже не покаялся в содеянном, а теперь и вовсе Ярослав божьи заповеди преступил. И поклялся он клятвой великой, что не будет ему покоя, пока все семя зловредное не изведет. Сказал он мне: «Езжай, Рулав, к сыну моему младшему, пусть поднимает он тумены свои, раз ему Господь такую силу дал, пусть идет он на Муром и накажет Ярослава, а мы со Мстиславом пойдем на брата его Давыда, потому как невозможно больше на такие дела безбожные равнодушно смотреть». В тот же день собрался к тебе, три сотни воев Владимир-князь мне дал для охраны в путь дальний. Когда Киев покидали, все соборные колокола по Ярополку звонили.

Я сидел в задумчивости. Мне не очень хорошо была известна история двенадцатого века, вот и про ослепление Ярополка я вроде не помнил.

«Да чего ты хочешь, – промелькнула неожиданная мысль, – с твоим появлением вся эта история полетела кувырком, то ли еще будет».

Рулав между тем протягивал мне скрученный лист папируса. В письме, написанном изящным почерком на греческом языке, мой отец практически полностью повторял все то, что рассказал мне Туазов.

М-да, я-то собирался начать разборки с удельными князьями попозже, когда войду в силу и хотя бы приобрету надежные тылы. Но, видимо, не судьба, придется начинать раньше.

– Рулав, ты сейчас езжай в ваш бывший стан. Там вас накормят, и отдохнешь. Сам понимаешь, прямо сейчас в поход мы не пойдем. Завтра начнем собираться и через три дня идем на Муром.

Туазов, морщась, поклонился и в сопровождении Ильяса вышел из комнаты.

Я вернулся в пиршественный зал. К этому времени даже уже хорошо набравшиеся гости успели заметить мой уход и теперь внимательно смотрели на меня.

Я уселся за стол и кивком пригласил Ратибора и Шарукана – половецкого воеводу – присесть ко мне.

– Воеводы, – тихо сказал я, – выступаем через три дня на Муром.

Глаза Шарукана радостно вспыхнули, он даже не спросил меня, в чем причина такого неожиданного решения.

– Как прикажет великий хан, – выпалил он, не задумываясь.

– Шарукан, – сказал я, – завтра отправляй гонцов в Тавриду. Мы пойдем через нее. Я знаю, что вам сейчас надо кочевать со скотом, и поэтому требую от вас только сорок тысяч воинов отреконь.

Шарукан насупился:

– Хан, очень много будет недовольных – все рвутся в бой, молодежь знает о наших победах, поэтому все захотят идти за тобой.

– Хорошо, пусть будет больше, но чтобы потом тебя не упрекали, что ты оставил кочевья без людей, а у нас в самый нужный момент воины вдруг решат идти обратно, потому что некому смотреть за стадами.

Половец встал, подошел к столу, за которым сидели его товарищи, – вмиг их стол опустел, а они с радостными возгласами побежали к выходу.

Ратибор же сидел и задумчиво смотрел на меня.

– Глеб, так что, сердце тебе утром правду сказало? – тихо спросил он.

– Да, Ратибор, погиб Ярополк, на пир вместе с дружиной приглашен был Ярославом Святославовичем и ослеплен, а дружина порублена. Туазов сам гонцом приехал, сказал, что двух переходов Ярополк до Киева не дожил, умер от ран.

Ратибор ахнул:

– Второго сына у Владимира Всеволодовича Святославовичи изничтожили. Так понимаю, гонец тебе был от отца?

– Да, Ратибор, только что он мне письмо его передал, а сейчас прошу, займись сборами уже сегодня. Я пировать больше не хочу, а тризну справим, когда за смерть брата отомщу.

На следующий день вновь были сборы, а мне, вместо того чтобы собираться в путь, пришлось этот день провести совсем в других хлопотах. Я так и не успел попасть в монастырь, в мастерские Бахиджа, посмотреть на литейный завод, где планировал отливать пушки для новой крепости. Все это приходилось оставлять на два-три месяца, а может, и больше. Поэтому как ни сопротивлялся Ратибор, я оставил его за себя: он выглядел очень уставшим после похода – все-таки возраст давал себя знать. Конечно, я не сказал ему этого, а посетовал, что не могу ни на кого положиться, кроме него. Уговаривал я его долго, и наконец он, тяжело вздохнув, согласился. Я пригласил обоих префектов к себе, и мы разделили все полномочия на время моего отсутствия – слава богу, это были не дерьмократические времена, поэтому все прошло достаточно быстро и без возражений. Префекты городов не возражали, потому что я был в своем праве, а Гаяс выглядел даже довольным. Ход его мыслей было несложно угадать – он явно радовался, что разделит ответственность за все неприятности, которые могут произойти, со ставленником эпарха.

У Ратибора тем не менее оставалось десять тысяч воинов, которые могли решить массу возникающих проблем.

В этот раз я планировал поход без вагенбурга и осадных орудий. Все свои надежды я оставил на другие способы взятия городов.

Единственное – все запасы пороха, которые смогла произвести мастерская старого араба, были сложены в непромокаемые кожаные мешки и приготовлены для навьючивания на лошадей.

После обеденной службы, которую мы отстояли вместе с воеводами в церкви Пресвятой Богородицы, меня неожиданно пригласил к себе епископ Таматархи Мануил.

Когда я уселся на жесткой скамье в его мрачной келье с единственной иконой на стене, Мануил сказал:

– Эпарх Глеб, прошло уже больше полугода с того времени, как ты появился в сем епископате, за который я ответственен перед патриархом. Я с радостию увидел, что ты ревностный и богобоязненный христианин, твоими заботами возрождается монастырь, архимандрит Пафнутий передавал, что все монахи молятся за твое здоровье. Ты передал множество даров и в эту церковь. А идея воспитания воинов Христовых очень интересна, я даже написал о сей задумке твоей в Константинополь.

Но сейчас ты алчешь идти на своих соплеменников, верующих в Христа, и с кем? С безбожниками, не знающими Господа, и будешь убивать и калечить христиан их руками. Вот что ты скажешь на эти слова?

Я очень удивился речам епископа – он, как истинный ромей, прекрасно знал, что василевсы никогда не заморачивались религией, когда речь шла о выживании империи. Союзы могли быть с кем угодно и против кого угодно. Какая муха его укусила, что он начал читать мне нотации, непонятно. Я бы мог привести ему в пример того же Алексея Комнина, но решил для начала кое-что рассказать.

– Отец Мануил, давай вначале я расскажу тебе небольшую притчу. В одной пещере у озера жил святой старец. Жил он там много лет и молился во славу Господню. Однажды к берегу подплыла лодка, и рыбаки, сидевшие в ней, закричали: «Святой старец, вода поднимается и может затопить пещеру, садись в лодку, мы отвезем тебя в безопасное место». – «Никуда я не поеду, – отвечал святой, – Господь спасет меня».

Вода поднималась, и старец уже сидел на небольшом островке, когда мимо проплыл большой плот, с которого ему также предложили взять его с собой. Но он в гордыне своей отвечал, что Господь не оставит его в беде. Он уже стоял в воде по шею, когда мимо проплыло огромное бревно, но он опять же не схватился за него, веруя, что Бог не оставит его. Он утонул, и его душа попала в рай. В раю ее приветствовал хор ангелов, и сам Господь улыбнулся ей. Но душа старца вопросила: «Господь, я так верил в тебя, я понимаю, что это было испытание крепости моей веры, но все же скажи – почему ты не помог мне?»

Сурово сдвинулись брови Господа, и он сказал: «А кто тебе послал рыбаков на лодке, кто послал тебе плот и кто, наконец, послал бревно, но ты в своей гордыне ожидал чудес? Это самый тяжкий грех», – закончил Саваоф. И в тот же момент душа старца провалилась в горящие чертоги ада.

Так чего ты хочешь, отец Мануил, чтобы я, как тот старец, в своей гордыне отказался от самого мощного оружия, которое я получил только благодаря Господу? Я такой глупости не сделаю, и я не настолько горд, чтобы отказываться от даров Господних.

В старческих глазах епископа впервые зажглась искорка интереса.

– Скажи мне, стратилат Глеб, а у тебя никогда не было мысли принять постриг и посвятить себя церковному служению? Наша церковь нуждается в таких мыслящих людях.

Я улыбнулся:

– Отец Мануил, у меня сейчас слишком много планов и дел, чтобы думать о вечном. Но время идет быстро, и никто не знает, что ждет его завтра. Может, когда-нибудь передо мной и встанет такой вопрос, а пока я буду делать то, что должен. Ты же знаешь, жестоко убит мой брат, и я должен за него отомстить, и не только потому что я жажду мести. Если я этого не сделаю, то в окружающем нас жестоком мире все будут думать, что со мной можно поступать так всегда, и не только со мной, но и с врученными мне василевсом городами и землями.

Епископ с кряхтением поднялся и со словами:

– Благословляю тебя, князь, на рать. Иди и делай то, чего хотел, без сомнения и страха, – троекратно перекрестил меня.

Когда я вышел из прохладной кельи, меня вновь завертел ворох неотложных дел.

К концу дня голова у меня уже почти ничего не соображала, а вопросов впереди было еще множество.

Все-таки к вечеру я смог наконец освободиться. Когда зашел в спальню, Варя в одной рубашке сидела на кровати, а служанка расчесывала ее светлые волосы, достававшие почти до пяток. Еще две рабыни бегали с кувшинами, в комнате стоял запах благовоний и розового масла. Моя жена махнула рукой, и все девушки мгновенно выбежали вон, оставив нас одних.

– Я думала, что только мой отец и брат все время воюют, но оказывается, мой муж тоже своей жене предпочитает войну, – улыбаясь сквозь слезы, сказала она.

Я в ответ наклонился, поднял ее на руки и закружил по комнате, волосы длинным шлейфом полетели следом.

– Глеб, погоди, дай хоть я волосы заколю! – воскликнула Варя. – А потом ты должен сделать так, чтобы я вспоминала тебя эти долгие холодные дни только хорошими словами.

Следующим утром латная кавалерия русичей была готова к переброске в Тавриду, а после обеда все десять тысяч всадников шли на соединение с собирающимся войском куманов.

Первая ночевка на полуострове была прохладной. Наутро трава уже покрылась серебристым инеем. А за перешейком нас будет ждать уже зимняя степь и шлях, который через двести лет назовут Изюмским.

Уже неделю, рассыпавшись по степи, мы шли быстрым маршем по замерзшей белесой траве, снега пока еще было немного, а неожиданная оттепель через три дня нашего движения и вовсе растопила его. Поэтому после наших коней оставалась только грязная черная земля, скорость передвижения резко упала, лошади с комками грязи на копытах еле шевелили ногами. На совете, собравшемся именно по этому поводу, я неожиданно для себя сказал, что завтра резко похолодает, и когда на следующий день вновь ударил мороз, на меня были устремлены восхищенные взгляды половцев, похоже начинающих видеть во мне чуть ли не пророка.

Шли мы достаточно медленно, не так, как два месяца назад в Булгарии, путь был не в пример труднее, и не было такой необходимости – все равно Ярослав из Мурома никуда не денется, а нашему шестидесятитысячному войску достойных противников я не видел. И совершенно зря: когда мы подходили к Ворскле, наши передовые отряды примчались с сообщениями, что впереди движутся неизвестные конные полки. Когда же мы основной массой войск подошли к передовым отрядам неизвестных воинов, Туазов облегченно вздохнул:

– Это союзные берендеи.

И действительно, это были двадцать тысяч «черных клобуков», прозванных так из-за своих высоких черных шапок, их роды были союзниками Мономаха. А Туазов даже был родней через свою жену. Но лица половцев радости совсем не выражали. «Черные клобуки», торки, были их многолетними врагами. Но бросаться в бой никто не хотел. Торки шли на помощь Мономаху, рассчитывая хорошо поживиться при взятии городов, а половцы, после того как я стал их единственным ханом и практически объединил всех, до кого смог дотянуться, ждали моего решения. Туазов первый направил коня к предводителю торков, хорошо видному по богатому доспеху и охране. И через два часа мы уже пили кумыс в большой кибитке хана, раскланиваясь друг с другом и говоря массу цветистых комплиментов. Еще через несколько часов, пожелав друг другу удачи, расстались. Торки, наверно, от души радовались удачному дню и поверили в свое счастье, когда только к вечеру последние отставшие половцы спокойно проехали мимо них.

Под утро князю Ярославу Святославовичу не спалось, он с завистью посмотрел на свою жену, спокойно сопящую под пуховыми одеялами, с кряхтением сел, сунул ноги в войлочные чуни, чтобы не ходить босиком по холодному полу, и вышел из опочивальни. Выйдя в нетопленую светлицу, дал затрещину молодому вою, спавшему сидя за столом. Когда тот вскочил, моргая заспанными глазами, князь рявкнул:

– Быстро мне квасу принесть! – и ловко пнул парня в задницу, когда тот был уже у дверей. Услыхав, как сонный страж загромыхал железом по крутой лестнице, князь рассмеялся, и ему даже повеселело.

Он подошел к окошку и вгляделся в мутные кружочки стекла, вставленные в освинцованный переплет. Солнце уже поднялось, но серые тучи, закрывшие небо, создавали впечатление, что еще только светает. Мелкий снег шелестел в стекла. Из окна высокого терема князя хорошо был виден противоположный берег Оки, заросший мелколесьем. По замерзшему льду реки, несмотря на раннее утро, уже ползли в город несколько саней, – видимо, торговцы торопились пораньше занять места на городском торге. Накинув корзно, подбитое мехом, князь уселся за стол. В это время на лестнице раздался шум, и в горницу влетел запыхавшийся парень с кувшином кваса в руках. Он схватил кружку, стоявшую на столе, зачем-то дунул в нее и налил до краев темным шипучим духовитым напитком. Ярослав Святославович дрожащими руками взял кружку и залпом выпил почти до дна.

«Эх, хорошо пробирает», – сказал он сам себе и рыгнул. После кваса стало полегче: вчера он слегка перебрал медов и даже не помнил, как попал в опочивальню.

После возвращения из похода он пил почти каждый день. Он боялся признаваться себе в этом, но с того момента, как, возмущенный пьяными выкриками Ярополка, приказал его ослепить, он боялся, боялся до дрожи в коленках. Было ясно, что Мономах гибели своего сына не оставит просто так. И если он когда-то смог смириться со смертью Изяслава, это совсем не значило, что так будет и сейчас. По прибытии в Муром он прежде всего отправился в церковь Благовещенья, где поставил свечку за раба божьего Ярополка и в молитве просил Господа и Пресвятую Богородицу простить его тяжкие прегрешения. Настоятель церкви отец Пантелеймон сумрачно выслушал его сбивчивую исповедь и с ясно видимым нежеланием отпустил ему грехи и назначил епитимью. Дружина тоже, несмотря на богатую добычу, особо не радовалась и языки не распускала, но по городу все равно пошли слухи, и с этого момента в Муроме поселилась тревога. На торге частенько заходили разговоры: а не изгнать ли Ярослава Святославовича, пока есть еще время? А то как бы не пришлось ответить вместе с ним за его грехи тяжкие. Но после того как он приказал повесить двух смутьянов, громкие разговоры стихли, однако все равно, когда князь проходил по городу, горожане провожали его отнюдь не приветственными взглядами.

После кваса просветлело в голове, и появился аппетит. Поднявшемуся к нему ключнику князь скомандовал:

– Накрой стол в большом зале и воевод позови – они небось тоже головами маются.

Слуги испарились. Князь, оставшись один, встал, подошел к окну и безразличным взглядом уставился в мутные стекла. Он вновь смотрел на берег Оки и не узнавал его. Еще несколько минут назад пустынное заснеженное редколесье быстро заполнялось конными воинами. Ему даже показалось, что он слышит доносящиеся оттуда гортанные выкрики и команды. Возы, которые еле тащились по реке, устремились к городским воротам, а последние уже заворачивались подскакавшими к ним всадниками.

Сердце у князя ухнуло в пятки, в голове зашумело:

– Вот оно! Пришел Мономах!

Но разум старого воина, побывавшего не в одной битве, быстро успокоил разволновавшееся тело. Буквально в несколько минут он оделся, на ходу надевая кольчугу, и, оставив без ответа вопросы проснувшейся жены, побежал вниз по лестнице, туда, где уже его ожидали встревоженные домочадцы.

Я выехал на берег Оки, когда там уже начали разбивать лагерь сотни воинов. Вокруг кипела работа, ставились шатры, горели костры, а табуны коней уже уводили пастись на заснеженных пойменных лугах. На другом берегу на высоком холме стоял город, сейчас по его пригородам до невысокой деревянной стены сновали всадники, ловившие жителей. Моим приказом было категорически запрещено их убивать – кроме тех, кто сам лезет в драку. Но запретить все остальное было просто невозможно как половцам, так и русам. На колокольне не переставая звонил колокол, видимо призывая к обороне, и сейчас на городских стенах стояли сотни горожан, наблюдающих, как грабят их друзей и родственников.

Хлипкие городские ворота уже были закрыты. А не успевшие туда заехать возы с товарами уже обшаривались шустрыми кочевниками. Муром после Булгара имел вид большой деревни, обнесенной стеной, но для Руси – это был город.

Я в сопровождении нескольких воевод проехал поближе к стене. Трубач рядом со мной затрубил в рог. Когда я увидел, что на стене перед нами появились несколько человек в кольчугах, тронув за плечо трубача, приказал ему остановиться.

Особо не напрягая голоса, я заговорил в рупор:

– Жители города Мурома, с вами говорит князь Глеб Владимирович Тьмутараканский. Требую от вас выдать мне вашего князя Ярослава Святославовича с чадами и с дружиной его. Со всеми богатствами, златом, серебром, рухлядью мягкой и твердой, со всем, что нажил он на службе у вас. С вас же тоже потребую я выкуп немалый, ибо у вас нашел приют убийца брата моего. Но ежели это вы сделаете, уведу я войска свои от града вашего и все в целости оставлю, в том вам слово мое княжеское.

На стенах зашумели, закричали, но крики быстро стихли, а со стены упало тело горожанина и глухо ударилось о мерзлую землю.

– Шел бы ты подальше, Глебка, ублюдок мономаховский! Нечего тебе у стен Мурома делать! Не по чину тебе, безродный, с князем нашим разговаривать! – раздались голоса со стены.

Я еле удержал своих спутников – они, разъяренные поносными речами, могли подставиться под стрелы.

– Собака лает, ветер носит, – крикнул я в ответ. А потом сообщил на вепсском языке все хорошие слова, что выучил за время корчевания пней в карельских лесах. На стенах озадаченно замолчали – те, кто понимал угро-финские диалекты, восхищенно загудели, а те, кто ничего не понял, переспрашивали соседей, что же было мной сказано.

Я же тем временем повернулся, собираясь ехать в стан, где для меня уже ставился шатер. В котором, как обычно, ночевать мне не придется.

Ночь у муромчан выдалась неспокойной. На стенах все время была суета: там шла подготовка к отражению штурма. Начали разогревать котлы со смолой, лежавшие без дела после недавнишнего нападения булгар. Наблюдатели и военачальники сновали в разные стороны, ожидая, что будут делать войска князя Тьмутараканского. Но за стенами не было никакой суеты и признаков готовящейся атаки. Горели костры, вои отдыхали, лишь немногие удальцы, пока еще не стемнело, подъезжали почти к стенам и начинали выкрикивать оскорбления и вызывать на бой трусливых горожан.

Пять возов, которые успели въехать в город, остановились недалеко от городских ворот, словно забыв о том, что им надо на торг. Но и действительно, какой торг сегодня? Вначале к ним еще подходили любопытствующие и спрашивали, каким чудом им удалось спастись и что они привезли на торг. Но хмурые неприветливые бородачи быстро наладили всех зевак, сообщив, что, как и все, будут сражаться на стенах, по-быстрому перекусили и улеглись в свои сани, закрывшись мехами.

В тереме князя совещались князь и его воеводы. Настроение было унылым – никто не ожидал, что брать город придет такая туча народу.

Ярослав Святославович с горящими щеками вспоминал, что усомнился в рассказе Ярополка, когда тот начал хвастать, какой у него младший брат и как он стал ханом половцев. Ведь ни единому слову не поверил, думал, похваляется спьяну Ярополк. После этого и ссора началась. А все правдой обернулось. Вон они, половцы, вокруг города скачут.

Мысли князя прервал воевода Магута:

– Княже, мыслю я, что не смогут они град наш взять: не вижу я у них ни лестниц, ни орудий каких, даже тарана нет. Будут только носиться около стен да нас на бой вызывать. А им всем есть-пить надо. Даже если они все припасы в окрестных деревеньках да весях выгребут, им это всего на несколько дней будет. А облавной охотой тоже на одном месте много дичи не возьмешь. Кони от бескормицы через десяток дней падать будут. Как это начнется, половцы сразу уйдут и слушать никого не станут.

Князь задумчиво сказал:

– Так-то оно так, но на что тогда князь Глеб рассчитывает? Он ведь Булгар взял, не подавился, а нас и подавно проглотит.

– Так то булгары, не знаю уж, как там дело было, а здесь у нас все перед глазами. Так что будем стоять. Выстоим неделю – уйдут вражины, – заключил Магута.

Совещались еще долго, но постепенно пришли к тому, что сразу высказал старый воевода: стоять и держать город. Зима и голод заставят войско князя Глеба уйти несолоно хлебавши.

Уже за полночь, оставив охрану и подготовку к обороне на воевод, князь ушел в опочивальню, где его встретила все еще бодрствующая жена, сидевшая за столом, с опухшим от слез лицом. Успокоив ее, как мог, Ярослав лег в кровать. Сон долго не шел. Но он заставил себя заснуть: завтра он должен быть бодр, чтобы во всеоружии встретить врага.

Ирина проснулась неожиданно, как будто кто-то ее толкнул. В воздухе стоял какой-то сладковатый запах, и было подозрительно тихо. Она повернулась. Мужа рядом не было. Еще не совсем придя в себя после сна, она позвала:

– Ярослав, что стряслось?

В ответ за дверью прозвучал слабый стон. Она вышла в холодную светлицу, в окно светила луна, и в ее призрачном свете на полу чернела чья-то фигура. С рыданием она приникла к ней, но это был всего лишь страж – он лежал на спине, обмотанный веревкой, а изо рта торчал кляп. Глаза у парня плавали в разные стороны, – видимо, он еще не отошел от удара по голове. Ирина схватила лежавшее на столе кресало и попыталась зажечь свечу. Трясущиеся руки долго не слушались, промахивались по огниву, но наконец трут задымился, и свечу удалось зажечь. Она забежала в опочивальню, вытащила из-под подушки нож, перерезала веревки и вынула кляп у охранника. Тот ничего не говорил, только громче замычал и стал оглядываться вокруг с испуганным видом. Поняв, что ничего от него не добьется, она кое-как оделась, спустилась по лестнице и начала поднимать челядь. Через пять минут княжеский терем напоминал муравейник, все носились в разные стороны. Вскоре в людской лежал десяток часовых, которых нашли в таком же виде, как и первого. Что удивительно, все они были живы. Никаких следов князя не было. Посыльные на стены сообщили, что там все в порядке, стража ничего не видела и не слышала. Вскоре в княжеский терем пришли встревоженные хмурые воеводы. Во главе стола сидела жена-княгиня и злыми глазами смотрела на них. Рядом сидели трое ее сыновей, они с робкой надеждой встречали входящих военачальников, как будто те могли вернуть им их отца.

– Ну что же вы, воеводы, умудренные мужи, проспали, и ваши вои проспали, а тати ночные князя умыкнули, как будто не человека, а колечко какое! И не видел и не слышал никто! Как же такое дело невиданное приключиться могло?

– Не знаю, княгиня-матушка, сам диву даюсь, – замялся Магута. – Видно, есть у Глеба умельцы такие, что без шума человека выкрасть могут.

– Так что же это такое?! Значит, и меня, и сыновей моих этот Глеб выкрасть может?

– Нет, княгиня, теперь мы уж совсем другие караулы выставим, мышь не проскочит. А вот что с князем – не знаю. Но ежели бы Глеб хотел месть совершить, просто зарезали его в кровати, и все. Так что надежа еще есть, что жив наш князь. Только теперь ждать вестей придется с той стороны. Более ничего мы сделать не можем.

Наступило хмурое утро. Падал редкий снег. А на душе у муромчан было пасмурно, под стать погоде. Уже весь город знал, что пропал князь. И сейчас все с надеждой смотрели на самого опытного воеводу. Магута уже стоял на стене, недалеко от главных ворот, и глядел, как по сигналу трубы пришедшие рати строились в боевые порядки, притом он никак не мог понять, что они сейчас будут делать. У него создалось впечатление, что войска вытягиваются двумя змеями в сторону ворот города. Но ни таранов, ни чего другого у нападавших не было.

Одна из таких змей остановилась у главных ворот Мурома и чего-то ожидала, вторая начала круто огибать стену, выходя за ней к малым воротам, уже ночью заложенным изнутри камнями и деревом. Воеводы обменялись недоумевающими взглядами, и Магута на всякий случай приказал усилить оборону северной стены. Вновь двойным сигналом прозвучала труба, и нападавшие остановились, как бы ожидая, что осажденные сами откроют им ворота.

Магута повернул голову, чтобы что-то спросить у соседа, и в этот момент его подбросило в воздух, по ушам ударил оглушительный грохот. Когда, шатаясь, встал на ноги, он практически ничего не слышал и только непонимающим взором обнаружил, что на месте городских ворот и части стены образовалась безобразная дыра, в которую неторопливо вливались бесчисленные ряды воинов Тьмутараканского князя.

Я сидел в княжеском тереме, в высоком кресле князя Ярослава. Только что от меня ушли представители горожан, которые выясняли у меня, какую виру они должны уплатить за поддержку своего князя. Ушли они недовольные, но я знал, что такую сумму серебра они соберут. С самого утра, когда мы почти бескровно заняли город, у меня не было свободной минуты. Два взрыва, которые разрушили городские ворота, полностью лишили муромчан способности сопротивляться. Разочарованные легкой победой половцы вышли из города и сейчас устраивали скачки по полям, жарили дичь и забранную у жителей скотину и с надеждой ожидали обещанного выкупа и дележки богатств князя Ярослава. Я же наконец слегка освободился и сейчас сидел и думал, как поступить с плененным княжеским семейством. И все же вроде додумался – и приказал доставить ко мне местного попа.

Пока попа искали, князя, княгиню и княжат рассадили за большим столом в зале, сам Ярослав сидел связанный и только зыркал на меня исподлобья. Он оказался крепким орешком и, как я его ночью ни уламывал, отказался приказывать защитникам города открыть ворота. Конечно, это было только потому, что мне не хотелось применять на нем своих методов. Но надо было думать о будущем и своем авторитете, так что пытки пришлось оставить.

– Ну что же, князь, – сказал я ему, – не хотел по-хорошему – будет по-плохому. Вот сейчас возьмем город и сами заберем все, что нам нужно.

Ярослав мне не ответил, только гордо скривил губы, явно показывая, что не верит моим словам.

– Ну не веришь – так не верь, – сказал я и закончил бесполезную беседу.

Когда через час князь, усаженный на самое удобное место для наблюдения, увидел взлетающие в воздух бревна, доски и кирпичи, он вытаращил глаза и только шептал молитвы. Руки его были связаны. Иначе он наверняка осенял бы себя крестным знамением.

После этого он замолчал и за сегодняшний день не проронил ни слова. Вот и сейчас он сидел за столом и мрачно смотрел на меня.

Его сыновья, приведенные в зал, сначала сидели молча. Потом, увидев, что никто не обращает на них внимания, стали шептаться.

Старший из них неожиданно встал и звонким ломающимся голосом закричал:

– Князь Глеб, почто ты пошел войной на нас и в полон взял? Не по Правде это!

Я спросил у муромского воеводы, стоявшего рядом со мной, как зовут парня, тот, услужливо нагнувшись, назвал мне имя.

– А скажи мне, Юрий Ярославович, что бы ты сделал с тем, кто пригласил на пир честной твоего брата и там бы предательски убил?

Юноша опешил:

– Я? Я бы его ноги к вершинам березовым привязал и разорвал Иуду на части, – выкрикнул он.

Сидевшая рядом с ним княгиня тихо охнула и заплакала.

– Ну вот, – сказал я, – ты сам твоему отцу и казнь назначил.

Парень побледнел:

– Быть такого не может! Батюшка такого злодейства никогда бы не совершил!

– А ты возьми и спроси у него сам – правду ли я говорю.

На князя уставились тревожно три пары глаз. Молодые князья, не искушенные в жизни и еще вчера слушавшие былины о подвигах богатырей, изо всех сил желали, чтобы это оказалось неправдой. Князь опустил голову – несмотря на бороду, на его щеках были видны красные пятна.

– Батюшка, скажи, что ты этого не делал! – закричал Юрий и продолжал с надеждой смотреть на отца.

После продолжительного молчания Ярослав Святославович заговорил:

– Дети мои, вы еще отроки и только готовитесь к службе ратной. В жизни может случиться всякое. Бывают случаи, когда приходится делать дела неприглядные, жестокие.

Надежда, видневшаяся на лице княжат, потухла, Юрий сел, но между собой дети уже не переговаривались.

В сенях послышался шум, и в зал вошел поп. Увидев его, я чуть не охнул. Он был, наверно, всего лишь на полголовы ниже меня. Зато в два раза толще – серебряный крест почти лежал на его животе. Он остановился, видимо привыкая к темному залу после света дня, затем сказал:

– Явился я, Глеб Владимирович, по твоей просьбе и только потому, что передали мне, что хочешь ты все решить без крови и по-христиански.

Его гулкий голос без усилий наполнил весь зал. Я встал с кресла и сказал:

– Добро пожаловать, отец Пантелеймон, прости, что вызвал тебя сюда. Но дела так обстоят, что без духовного лица никак не обойтись.

Я повернулся к князю Ярославу:

– Князь, сейчас ты должен целовать крест в том, что никогда в жизни ты и потомки больше не займете княжеского стола ни в каком граде, а ты примешь постриг и уйдешь в монастырь. Только в таком случае я могу оставить тебя живым. Твоих детей и жену я возьму к себе в Тьмутаракань. Обещаю, что место при мне они займут достойное. Если ты не согласен – тогда казнь лютая за прегрешения твои.

Княгиня зарыдала еще громче, а парни волчатами смотрели на меня.

По напряженному лицу Ярослава было видно, что он лихорадочно размышляет, что ему делать.

– Так мне, может, подумать время дашь, князь Глеб? – наконец нарушил он молчание.

– Нет! Нет у тебя времени думать, решай сейчас, – был мой ответ.

– Я согласен, – после недолгого размышления сказал он, – но если ты нарушишь свое слово и детей моих обидишь, Господь тебя накажет.

Все многочисленные присутствующие в зале были свидетелями, как перед иконами, стоя на коленях, князь Ярослав отрекался от власти и целовал в том крест святой. После этой процедуры он вышел, не глядя ни на кого, а вслед за ним выбежали его дети и жена.

Пантелеймон внимательно смотрел на меня.

– Знаешь ли ты, Глеб Владимирович, что тезка твой Глеб Владимирович – святой Глеб – был первым князем в граде нашем? Ныне Бог твоими делами указывает, что должен ты взять Муром под свою руку. Видно всем, как Господь тебе благоволит. Много уже в сем годе про подвиги твои слухов было, да такие, что не верилось в них вовсе. Будет сегодня народ тебя князем кликать – ты уж уважь, город наш, тобой разоренный, возьми под защиту свою.

Я слушал хитроумного попа и думал: «Вот же пройдоха. Знает ведь прекрасно, что живу я на краю земли, в Тьмутаракани. Значит, придется здесь воеводу оставлять, а воеводу, конечно, местного. А моим именем теперь половину князей пугать можно: кто захочет, чтобы к нему в гости пожаловали десятки тысяч половцев? Так что вряд ли кто из них рискнет занять место вакантное. Да надеется еще отец Пантелеймон, наверно, что теперь и виру поменьше сделаю. Ну уж нет! Мои воины должны знать, что война под моими стягами приносит не только победы, но и деньги.

– Отец Пантелеймон, я помню не только это, я помню, что здесь двадцать лет назад брат вашего бывшего князя Олег Святославович убил брата моего старшего Изяслава. Не мил моему сердцу ваш город, но, ежели весь народ меня попросит, постараюсь я неприязнь свою сдержать. И под руку свою его возьму. А жить я в вашем городе не буду. Посадника своего я позже пришлю, а до того времени подумай, с людьми посоветуйся, кого мне воеводой назначить, чтобы порядок в городе блюсти.

Я попросил Пантелеймона остаться на пир по случаю победы, и тот с явным удовольствием согласился. Дружинники Ярослава, после того как все узнали о целовании креста, также встали на колени передо мной и просили их простить, как обычно кивая на приказ, что делали войска во все времена. Магута ходил за мной как приклеенный, на лице его был все время написан один вопрос, который читался без труда: «Что это было???»

Он, в отличие от многих очевидцев, сразу понял, что взрывы – не колдовские заклятия, а какое-то вещество, которое так себя ведет при поджоге. Но спросить явно боялся. Я же не собирался всем подряд рассказывать о порохе, минах и пушках. А горожане, которые подозревали меня в сношениях с нечистой силой, после этих взрывов были сильно разочарованы, когда я отстоял вечернюю молитву в церкви и ничего со мной не случилось.

Мы оставляли Муром, моими войсками он был вычищен до нитки, но по сравнению с тем, что делали половцы, приведенные другими князьями на Русь, это были всего лишь цветочки. Народ это очень хорошо понимал. Поэтому при моем выезде из Мурома сотни людей стояли вдоль улиц, наблюдая за нашим отъездом, в их глазах было больше беспокойства – не захочет ли кто из князей занять вакантное место сразу после меня. За отъездом также наблюдала и голова городского пьяницы, насаженная на кол на городской стене. Во рту у нее не было языка. Это был тот шустрый ругатель, который поносил меня в день штурма.

Самое интересное, что я даже про него и не вспомнил. Услужливые горожане сами изловили клеветника, и когда я его узрел, застал уже в вышеописанном виде.

Очень уж хотелось городской верхушке угодить своему новому князю.

За меня в Муроме оставался воевода Магута, который уже целовал крест, что будет строго блюсти порядок в городе и отправлять выход в Тьмутаракань.

От моего отца пришли вести, что он со Мстиславом осадил Чернигов и добился того, что голодные жители сами выгнали Давыда Владимировича с сыновьями из города. Да только тот исхитрился так уйти, что его до сих пор не обнаружили. Злые языки поговаривали, будто он никуда не убежал, а его тайно убил Владимир Мономах, но я уже знал, что собой представляет мой отец, и был уверен, что это не так.

Мы торопились уйти, чтобы пройти степи по снегу, потому что еще немного – и на юге начнутся оттепели, и вновь придется нашим коням брести по колено в грязи.

Обратный путь ничем особым не запомнился. Если кто и попадался на нашем пути, то мы их не видели, потому что в степи нет больных на голову встречаться с шестьюдесятью тысячами половцев, так и не повоевавших вдоволь.

В грязь мы все же попали близко к перешейку, а когда зашли в Тавриду, здесь уже начинала отрастать зеленая трава, и наши войска растаяли, как облака, разъехавшись в поисках своих кочевий. Со мной остались только полки русов и большой обоз, в котором ехало несколько тысяч муромчан, польстившихся на рассказы о сказочном крае, где воткнешь палку в землю – и вырастет дерево. Там же в обозе ехали и дети Ярослава, и его жена. Что мне делать с ними, я еще не знал, но все зависело от меня: княжата были в том еще возрасте, когда можно вырастить из юноши воина, и притом такого, чтобы он был предан только тебе.

И вот наконец мы смотрели на Корчев и синеющий в мареве Таманский полуостров. Я поймал себя на мысли, что радуюсь так, как будто попал в родной дом. Сейчас хотелось только одного – переправиться через пролив и обнять жену. Впереди предстояла масса дел и забот. Но сейчас у меня была одна мысль: наконец-то я дома.