Наконец наступил торжественный день. Я пошел смотреть списки поступивших. Себя я обнаружил, как обычно, в начале списка благодаря фамилии. Я был третьим. Пройдя чуть дальше по списку, увидел там и фамилию Иры, хотя на сочинении я ее что-то не приметил.

Когда вернулся домой, вся моя семья была в сборе. Отцу поручили торжественную часть.

— Сергей, ты нас поразил. Я бы никогда не подумал, что мой сын, который еще в прошлом году играл в лапту во дворе и дрался с мальчишками, в этом году закончит экстерном школу, да еще и поступит на медицинский факультет. А уж как изменилось твое поведение — мы тебя просто не узнаем. Но, признаюсь, нам нравятся перемены в тебе. И мы приготовили тебе подарок. К сожалению, в этом году ты еще не сможешь им пользоваться. Но в декабре тебе уже исполнится шестнадцать лет, и ты сможешь сдать на права и водить мотоцикл. Выйдем во двор, я тебе кое-что покажу.

После речи отца, спускаясь во двор, я примерно представлял, что увижу. И действительно, посреди двора стояла, сверкая на солнце свежей блестящей краской и никелированными боками двигателя, мечта моего первого детства — «Ява-250». Сколько раз я мечтал, что я сяду на кожаное сиденье, поверну ручку газа, и мне навстречу полетит серая полоса асфальта.

Но, увы, в первой жизни так не получилось. Сразу после десятого класса я уехал в Ленинград и каким-то чудом поступил в ВМА. А после второго курса заболела мама, и уже всем стало не до мотоциклов. Она перенесла операцию субтотальной резекции желудка, и вроде бы все налаживалось. Однако, несмотря на проводимое облучение на только что установленном в онкодиспансере «Рокусе» и химиотерапию, у мамы пошли метастазы. Последние два года она просто существовала, жила на наркотиках. И вместе с ней мучился отец, который к тому времени уже ушел в отставку и работал в спортивной школе тренером по лыжам. И гори все синим пламенем, но в первую очередь я должен сделать так, чтобы моя мама в этой жизни жила столько, сколько смогла бы прожить без своей болезни в моей первой жизни!

Сейчас я подошел к облепленному пацанами нашего двора мотоциклу и, изображая огромную радость, уселся на сиденье.

— Папа, там все заправлено? — спросил я.

— Да, конечно. Приятель приехал на нем из дома.

Привычным движением я нажал на кикстартер, покрутил ручку газа, проверяя обороты и выжав сцепление, включил первую передачу и, медленно отжимая сцепление, плавно поехал вокруг двора. Сделав пару кругов, остановился.

Отец смотрел на меня, вопросительно подняв брови:

— Ну и как это ты объяснишь? Откуда у тебя таланты неизвестные прорезались?

— Ну, папа, ты что думаешь, это первый мотоцикл, на который я сел?! Я уж год как научился. Послушай, я ведь, наверное, поеду к бабушке до начала сентября. Давай мы туда мотоцикл увезем? Там ведь все равно ГАИ не бывает, они по грунтовке свои «волги» гробить не захотят, да и на «уралах» по пыли ездить тоже не очень. А весной я его оттуда заберу, буду ездить на учебу. А пока на рыбалку, да и просто так потренироваться, все-таки почти полмесяца еще отдыхать.

И вот потянулись две недели праздности. После того, как волей неведомой силы я очутился в своем юном теле, у меня практически не было времени остановиться и по-настоящему поразмыслить над происходящим.

Вот я сейчас начну учиться на медицинском факультете и, когда его окончу, вновь, как и в прошлой жизни, стану врачом. Конечно, жизнь военного и гражданского врача различается, как небо и земля, но тем не менее я останусь врачом. И что же мне это дает? Как попасть в Кремль и получить такое влияние на руководство страны, чтобы оно не только изменилось само, но и изменило курс, который приведет через тридцать лет к развалу великой страны?

А в Кремль можно попасть, только если сам будешь там работать. Итак, моя цель на данный момент — Кремлевская больница, а уже там буду думать, как поступать дальше.

Кроме того, необходимо, чтобы через два года мама обязательно решила обследоваться. Зная ее характер, могу представить, как это будет непросто. В таких размышлениях проходили дни и недели.

Как-то возвращаясь с рыбалки, я вышел из лодки, и меня окликнул знакомый голос. Я обернулся и увидел моего теперь уже бывшего директора школы Исаака Наумовича. Тот стоял босиком, с подвернутыми вверх брюками, в расстегнутой рубашке и в соломенной шляпе. Рядом с ним была, пожилая женщина, по-видимому его жена. Он с улыбкой повторил:

— Здравствуй, Сережа! Очень рад тебя увидеть, наслышан о твоих приключениях.

— Исаак Наумович, здравствуйте! А вы-то здесь какими судьбами?

— Да мы с Полиной Петровной сняли комнатку в домике вон там.

Он показал на дом, стоявший на другой стороне залива, как раз напротив мыса, на котором располагалась наша деревня.

— Хотим отдохнуть на природе дней десять перед учебным годом. В городе мы виделись пару раз с твоим отцом, он рассказал, что ты поступил в наш университет. Но мне бы хотелось услышать всю историю от тебя. Так что сегодня, если у тебя нет никаких дел, ждем тебя часов в шесть вечера.

И вот вечером я завел мотоцикл и сначала по пыльной дороге, а потом по узенькой тропинке подъехал к указанному дому. По ходу я подтрунивал над собой: как же, меня, пятнадцатилетнего пацана, «просто поговорить» пригласил к себе директор школы. Такое событие, наверное, случается нечасто. Все-таки опыт не пропьешь, и бывший замполит с лету определил во мне личность, с которой незазорно побеседовать директору школу и полковнику запаса.

Когда я подъезжал, то, похоже услышав мотоцикл, кто-то уже открывал двери.

Поднявшись на крыльцо, я увидел приветливо улыбавшуюся Полину Петровну.

— А, Сереженька, проходи-проходи, мы тебя ждали, — пригласила она.

Миновав темный коридор, я зашел в небольшую комнатку, где за накрытым столом восседал распаренный после бани Исаак Наумович.

— Ну здравствуй, друг ситный! Садись, не стесняйся. Полина, налей-ка, пожалуйста, чайку гостю, а то он что-то скромничает. Или как студенту тебе можно уже что-нибудь покрепче? — с улыбкой добавил он, кивая на открытую четвертушку водки, стоявшую на столе.

— Что вы, Исаак Наумович! Я ведь вижу, что вы шутите. С удовольствием и чаю попью.

— Расскажи-ка нам, дружок, как ты провел эти полтора месяца.

И я подробно в красках изложил Исааку Наумовичу все прошедшие события, конечно исключая амурные дела. Тот по ходу повествования активно переживал за меня, сочувствовал, что я не смог поступить в Военно-медицинскую академию, радовался, что я все же поступил в университет, а напоследок сказал:

— Сережа, все, что ни делается, все к лучшему. Может, в этом твоя судьба. — И, хитро подмигнув, добавил: — Да и за девочкой своей сможешь присмотреть, я лично приглашаю тебя на все школьные вечера.

В это время Полина Петровна с тазом посуды вышла из комнаты, и Исаак Наумович, понизив голос, продолжил:

— Сережа, у меня к тебе важное предложение. Мой армейский приятель сейчас возглавляет областное управление КГБ. У нас негласная договоренность, что я ему рекомендую перспективных ребят для работы в его структуре. Признаться, с этого года ты тоже был у меня на заметке, но ты так быстро ухитрился окончить школу, что я даже не успел собрать все документы по твоей кандидатуре. Я с ним уже говорил о тебе, но когда он узнал твой возраст, то просто посмеялся. Однако, выслушав меня, решил с тобой встретиться, просто чтобы составить мнение о тебе. Поэтому я предлагаю тебе подумать, и если ты решишь сделать такой важный шаг, вступить в ряды людей, борющихся за безопасность нашей страны, то дай мне знать — и я тебя отправлю на собеседование. Я отлично знаю твою семью и тебя теперь хорошо знаю. Уверен, что ты меня не подведешь и будешь держать язык за зубами.

Поговорив еще немного и выпив пару стаканов чая, я распрощался с гостеприимными хозяевами и поехал домой, по пути представляя, что бы подумали мои одноклассники, увидев меня гоняющим чаи с грозным директором школы.

Раздумывал я недолго. Все в принципе укладывалось в ту канву событий, которую я проложил для себя. Через два дня я снова приехал к директору и сказал, что согласен. Тот, видя мою взвинченность, поспешил меня успокоить:

— Сережа, ты сам понимаешь, это дело не быстрое и моя рекомендация — только часть дела, хоть и немаловажное его звено. Тебя будут долго проверять, присматриваться во время учебы, отмечать, как ты себя ведешь, с кем общаешься, и если ты подойдешь, тебя об этом известят. А пока… Когда приедешь в город, просто зайди ко мне, я дам тебе адрес нужной квартиры, нечего тебе светиться перед дверями управления.

Последние дни прошли в хлопотах. Следовало помочь бабушке убрать картошку, наносить грибов и ягод. Без мотоцикла это было бы достаточно проблематично, но с двухколесным помощником все превращалось в развлекательные поездки. Но вот подошел конец августа. Все дела у бабушки были сделаны, и я, приготовив свой мотоцикл к зимовке, собирался в город. Впереди был месяц выкапывания картошки на совхозных и колхозных полях.

И вот наконец я вернулся домой.

На следующий день я уже был на организационном собрании первого курса. Перед нами выступила немолодая грузная женщина, декан нашего факультета, которая кратко поздравила нас с поступлением на медицинский факультет и пожелала успехов в учебе. Потом куратор курса зачитал списки групп и списки студентов, выезжающих на уборку урожая. Услышав свою фамилию, я встал и пошел знакомиться с будущими соратниками по полевым работам. Также надо было узнать время и подробности выезда. Оказалось, что наша цель — деревня на Карельском перешейке на берегу Ладожского озера, практически на границе с Ленинградской областью.

* * *

Вечером второго сентября привокзальная площадь Энска была заполнена студентами университета, разъезжающимися по всей области для так называемой помощи сельскому хозяйству, в просторечии — для копки картошки. Я пришел на вокзал к семи часам вечера, как нас и предупреждали. Уже темнело, но было удивительно тепло для начала сентября. Вокруг слышались крики, собирались команды для работы. Я довольно быстро нашел свою команду первого курса и, устроившись в уголке на скамейке, немедленно задремал. Еще в первой жизни я привык подобные минуты использовать для отдыха. Вскоре подошел состав, и мы всей толпой загрузились в вагоны. Я быстро, применив свои навыки, отыскал проводницу и получил в свое распоряжение матрац. Положив его на третью полку, улегся спать, хотя внизу шли нешуточные разборки по поводу мест. На удивление, заснул я сразу и не просыпался пару часов. Проснувшись, услышал тихое шмыганье. Свесив голову, я обнаружил, что на всех нижних и верхних полках спят по два человека, причем без матрацев. Одинокая фигурка девочки, горестно шмыгавшей носом прямо подо мной, привлекла мое внимание. Нагнувшись вниз, я прошептал, стараясь не разбудить храпевший коллектив:

— Давай залезай ко мне.

Та, оценив высоту полок, прошептала в ответ:

— Наверное, я не смогу забраться.

Пришлось мне спуститься вниз и, поддерживая ее за мускулюс глютеус, затолкать к себе. После этого я забрался сам и, прижавшись к своей попутчице, которая, кстати сказать, ничего не имела против, снова заснул.

Утром мы уже ехали среди перелесков и скал Карельского перешейка. Все проснулись и сидели, глядя в окно. С утра настроения знакомиться почти ни у кого не было, поэтому обстановка была достаточно напряженная, и только приход проводницы с чаем как-то сгладил общую картину мрачности и уныния. Моя попутчица или, лучше сказать, соседка по полке сидела и иногда улыбалась, посматривая на меня. Казалось, ее взгляд говорил: «Что же ты так, всю ночь были рядом, а ты даже не попытался ничего сделать».

Ближе к семи утра наконец подъехали к нашей станции. С шумом и гамом начали выгрузку. Наш молодой преподаватель, который, как мы потом узнали, работал на кафедре анатомии, суетился больше всех.

После того как все вышли, был проверен списочный состав команды. Погрузились в бортовую машину и двинулись к месту работы и проживания. Нахохлившись, студенты сидели в открытом кузове машины и рассматривали друг друга. Отдельные личности были уже знакомы и о чем-то болтали. Я поглядывал на своих теперешних однокурсников и думал о том, что придется еще учиться целых три года до того времени, когда у нас начнется преподавание нужных мне предметов. Там уже можно будет показывать свои знания и зарабатывать авторитет, чтобы к выпуску заведующие кафедрами соперничали в желании получить способного студента к себе в ординатуру.

Но вот машина остановилась. Перед нами была деревня домов из двадцати. Вокруг расстилались бескрайние поля картофеля, прерываемые перелесками, из которых выглядывали крыши хуторов, уцелевших еще с Финской войны. Выгружались мы из машины уже с шутками-прибаутками; настроение с восходом солнца и потеплением тоже поднялось. Все косились на дом, где придется провести месяц жизни. Представитель совхоза кратко выступил перед нами, объяснил, что финансовое состояние хозяйства не позволяет ему снабдить нас кроватями с матрацами и бельем, а вот новые нары в доме плотники уже сколотили, спать все будут на мягких тюфяках, набитых душистым сеном, ну а укрываться — тем, что каждый привез с собой.

Нас разделили по половому признаку и завели в дом с разных сторон. Учитывая тот факт, что парней раза в четыре меньше, чем девушек, жить мы будем в райских условиях. Зайдя в комнату с нарами, принялись устраиваться. Несколько парней начали шутливую войну за право занять кровать у окна, чтобы наблюдать за окружающим миром. Я молча им посочувствовал: когда через недельку похолодает и в плохо законопаченные окна с одним стеклом начнет хорошенько поддувать, они поймут, что выбрали.

После обустройства все вышли, сели на лавки под навесом, где планировался прием пищи, и наш куратор быстро провел организационное собрание. Было видно, что ему это не в новинку. Наверное, как самый молодой на кафедре, катается на картошку уже не первый год. Были обозначен объем работы и количество гектаров, которые мы должны убрать. Распределили обязанности: парни — возчики и грузчики, девочки — сборщицы картошки и две поварихи.

Одной из поварих как раз оказалась девочка, которая так хорошо прижималась ко мне в пути ночью. Пока шли эти дебаты, я провел инспекцию дома. Довоенная постройка сохранилась неплохо, крыша, похоже, не протекала, вот только окна все были в трещинах и кое-где светились дырами. Печка в нашей комнате была почти развалена. Заглянув к девчонкам, увидел ту же картину: чугунная дверца висела, скособочившись, на одной петле, а в том месте, где должна быть вьюшка, зияла дыра. Очаг для поваров — это вообще что-то невероятное. После собрания я довел данную информацию до сведения нашего начальника. Тот только плечами пожал:

— Сможешь сделать?

— Смогу, только мне потребуются два-три дня, лошадь с телегой и свобода действий.

— А, ты же наш вундеркинд, это ведь тебе еще шестнадцати нет. Я только сейчас сообразил. Значит, ты еще и печник… Очень хорошо, дерзай.

Вот так. Хоть я и не в армии, но инициатива наказуема везде.

Вечером все долго не могли уснуть. Кое-кто играл в карты, наш единственный гитарист пытался подобрать мелодию к песне «А я еду за туманом». Несколько парней переговаривались с девицами через дощатую перегородку.

Утром я, как обычно, проснулся рано. Все еще храпели, а два паренька, выбравшие места у окон, скрутились под одеялом и даже носа не высовывали.

Выйдя во двор, обнаружил интересную картину. Обе наших поварихи пытались разжечь очаг, чтобы приготовить завтрак, а назначенный на сегодняшний день помощник добросовестно пытался нарубить сырых палок для растопки. Когда я увидел его способ рубки, у меня даже в животе заныло: я уже представил, что именно он сейчас себе отрубит. Пришлось сбегать в комнату и достать из рюкзака заточенный топорик. Выйдя на улицу, ободрал бересту с валявшихся недалеко бревен, затем нарубил кучу сухих веток за домом и в пять минут развел костер, велев девчонкам подкладывать дрова, которые нам привезли совхозные рабочие. Помог поставить кастрюли с водой и пояснил, сколько крупы надо засыпать в такое количество воды. По ходу дела познакомился с поварихами. Обе были Танями. Только одна Таня — высокая и очень полная, по виду настоящая повариха. А вторая Таня, моя спутница по вагонной полке, наоборот, маленькая шустрая девчонка с хорошо подвешенным языком. Как только каша поспела, мы заложили туда несколько банок тушенки, и завтрак был готов. Как человек, получивший доступ к котлу, я позавтракал первым.

Подкрепившись, я планировал свои действия на сегодня. Тем временем к столу стали медленно подтягиваться проснувшиеся труженики картофельных полей. Скоро за длинным, сбитым из досок столом наступила сосредоточенная тишина, прерываемая только стуком ложек по дну алюминиевых мисок. Под конец трапезы появился наш руководитель и, захлопав в ладоши, потребовал внимания. Он быстро распределил работу, четко поставив задачу. Да… это дело ему знакомо до мелочей.

Ну а так как мне была предоставлена свобода действий, то, соответственно одевшись, я бодрым шагом направился к конюшне. Конюх еще спал на куче сена, распространяя вокруг себя запах перегара. Я довольно быстро привел его в чувство. Показав мне лошадь и телегу, которые можно взять, он вновь улегся на сено и захрапел.

Я попытался зайти в денник к кобыле, но та не очень жаждала работать. Животинка попыталась прижать меня крупом к стенке денника, что ей вполне удалось. Потирая затрещавшие ребра, я все-таки отвязал ее и вывел на улицу. Напевая известные слова: «Эх, бывало, заломишь шапку, да заложишь в оглобли коня, да приляжешь на сена охапку, — вспоминай лишь, как звали меня», произвел указанные процедуры и, кинув лопату в телегу, дернул вожжи, отправившись на поиски нужных материалов. Еще когда мы ехали на машине, я заметил в километре от деревни осушительную канаву, в которой под верхним слоем торфа виднелся синеватый пласт глины. Особо не торопя лошадь, я добрался туда минут через двадцать и, поплевав на руки, принялся загружать телегу кусками жирной, блестящей на срезе глины. Прикинув, что выкопанного с лихвой хватит на все мои работы, я направился в сторону нашего жилья. Когда приехал и выгрузил глину, все были еще в поле. Только наши две поварихи, на вид умаявшиеся донельзя, крутились вокруг очага. Пришлось вновь идти помогать им. Через полчаса обед был готов, и, когда первые голодные начали появляться на горизонте, я уже умотал на телеге в поисках песка, который также лежал кучей рядом с одним из крутых подъемов дороги.

Так как это было гораздо дальше, чем канава, то и времени ушло намного больше. Вернулся назад я ближе к пяти часам, а меня еще ждала работа: отвести и распрячь лошадь, в здоровой ржавой бочке замочить глину, развести ее до кашицеобразного состояния.

Этим я и занимался усердно под ехидные подколки успевших отдохнуть работничков, которые сгрудились вокруг меня и давали массу ценных, как они считали, советов.

Закончил я, когда уже стемнело. Жалостливая повариха Таня, получившая прозвище Большая (мелкой прозвище давать не пришлось, так как она полностью оправдывала свою фамилию — Воробьева), оставила мне большую кружку с чаем и миску макарон с мясом. В моей порции, как мне показалось, тушенки было все-таки больше, чем в общей кастрюле.

«Вот так, — подумал я. — Наши парни еще не понимают, что значит быть поближе к котлу».

Когда я зашел в дом, там царил бардак: на полу и на нарах были разбросаны одежда и влажные портянки. Из разваленной печки несло дымом. Сдружившиеся за день парни оживленно обсуждали минувшие события: какая девчонка самая симпатичная, кто за кем будет ухлестывать, кто больше вывез мешков картошки…

Да-а, не служили дети в армии… Но ничего, сегодня и завтра я это еще терплю, а через пару дней вы у меня на цыпочках будете ходить.

С этими мыслями я улегся на нары и мгновенно вырубился.

Следующее утро полностью напоминало предыдущее, за исключением того, что обе наши поварихи ждали, когда я соблаговолю разжечь им костер и помогу с завтраком. Очередного дежурного почему-то не было. Мою добровольную помощь приняли как должное. Позавтракав с девчонками и пошутив насчет выдающихся прелестей Тани Большой, за что получил от нее дружескую оплеуху, я опять направился в конюшню.

Сегодня мой путь лежал к старым финским хуторам. Я, конечно, мог пошарить и по пустым домам в деревне, но просто хотелось посмотреть, как раньше жили люди, чей менталитет очень отличается от нашего. Добравшись через час до первого хутора, я привязал лошадь и долго ходил вокруг, восхищаясь образом жизни людей. Все было сделано для простоты, удобства жизни и надежности. Удивительно, что дом, построенный неизвестно когда и простоявший двадцать пять лет без хозяев, так мог сохраниться. Каменная лестница к небольшому округлому озеру, высокие лиственницы, остатки небольшого бассейна с фонтаном в саду — все это навевало ощущение грусти. Мне, признаться, не хотелось ничего ломать или брать в таком доме, поэтому я облазил все окрестности и нашел небольшой полуразвалившийся сарайчик, в котором имелась столь же полуразваленная кирпичная печь. Эту печку я благополучно разобрал и часть кирпичей перегрузил на телегу.

Прибыл я в нашу резиденцию уже после обеда, как раз в тот момент, когда появился анатом Андрей Игоревич:

— Ага, вундеркинд, стараешься?

— Так точно, товарищ начальник! Все материалы в сборе, завтра начнем заниматься печными работами.

— Ну-ну, смотри, чтобы все до конца не развалилось. Что-то я не очень доверяю твоим печным талантам, — с сомнением протянул Андрей Игоревич.

— Но другого выхода все равно нет. Совхозный печник уже месяц в запое, иначе здесь все было бы сделано.

Второй вечер также проходил под аромат портянок и вонь из заваленного дымохода. И самое интересное — казалось, что никому до этого нет никакого дела. Но мне такая романтика совсем не по нутру.

Сейчас я был не такой вымотавшийся и поэтому решил прогуляться до кухни, где почти в полной темноте наши поварихи домывали посуду. Присев рядом, я принял участие в этой процедуре. Болтая с девушками о том о сем, узнал, что Таня Большая уже успела закончить медучилище и пару лет поработать фельдшером. Все это время она готовилась поступить на медфак и все-таки поступила. А Таня Воробьева рассказывала о своем городском кавалере, причем подавала это в таком ключе, мол, не хочется ли тебе, Сережа, отбить меня у этого кавалера? Таня Большая наблюдала за своей подружкой почти с материнской иронической улыбкой, но абсолютно не мешала нам познакомиться поближе. Впрочем, нынешним вечером дальше разговоров дело не пошло, и мы, закончив мытье посуды, разошлись.

На третий день после уже ставшей традиционной работы на кухне я планировал приступить к ремонту печек. Затруднение вызывал лишь порядок действий. По логике, в первую очередь надо привести в божеский вид кухонную плиту. Но мне так надоело безобразие в нашей комнате, что я решил заняться ей. Сразу после ухода коллектива на работу я разворотил печку и, выкинув в окно все, что было не нужно, приступил к ее восстановлению. До обеда мне удалось сделать лишь половину работы, и явившиеся ребята недоуменно пялились на ужасы, творящиеся вокруг. Меня даже несколько раз с надеждой спросили, может, я не успею все доделать и тогда мы хором пойдем спать к девушкам?

Но когда вечером первые уборщики картофеля вернулись, они с удивлением уставились на чистую комнату с желтыми отскобленными полами, на заправленные постели на нарах и стол посередине. В чистом коридоре перед печным щитом были сделаны палки для сушки портянок и одежды, но самое главное — в комнате топилась печка, трещали дрова и расходилось тепло.

— Ребята, — сказал я, — с сегодняшнего дня раздеваемся в коридоре, там же все развешиваем на просушку. В комнате ходим во второй обуви или в носках, каждый день дежурный моет пол. Нас всего двенадцать человек, так что придется помыть самое большее три раза.

На меня изумленно взирали одиннадцать пар глаз: ведь это была моя практически первая речь за эти три дня. По-видимому, парни считали меня полезной пчелкой, которая делает нужную работу, но недостойна мужского внимания.

— А если мы тебя с твоими требованиями пошлем куда-нибудь подальше? — спросил самый высокий крепкий парень, Игорь Смирнов, и плюнул на пол.

— Игорь, — спокойно сказал я, в душе радуясь его реакции: не придется затягивать дело, — вытри, пожалуйста, плевок.

— А если не вытру, что ты мне сделаешь?

— Игорь, я не шучу и прошу тебя вытереть свой плевок и извиниться передо мной и остальными за свое поведение.

— А не пошел бы ты, друг Сергуня, сам знаешь куда, — высказался Игорь.

Я быстрым движением скользнул к нему и ударом в челюсть опрокинул его на пол. Игорь упал, раскинув руки, и лежал, уставившись в потолок. С края нижней губы сползала тонкая струйка крови. Все ошеломленно смотрели на него и на меня. Через пару минут парень пошевелился и сел на полу, ворочая рукой свою челюсть.

— Ну так что, вытрешь или нет?

Игорь, наклонившись и, похоже, не очень соображая, что делает, рукой вытер плевок.

— Так, мальчики, вы все поняли. С сегодняшнего дня живем по-новому. Вон вы, двое, быстро помогите страдальцу! Сполосните лицо и положите на нары, минут через десять оклемается.

Все пришло в движение. С опаской глядя на меня, пара ребят перетащила Игоря на нары. Когда же я нагнулся над ним, чтобы посмотреть, нет ли у него каких серьезных повреждений, он съежился и закрылся руками, наверное думая, что продолжу его бить.

— Не боись, солдат ребенка не обидит, — хмыкнул я. — Если мои требования будут выполняться, все будет путем. А сейчас найдите мне, пожалуйста, авторучку или карандаш и листок бумаги и подходите по одному, будем составлять список дежурств до конца сентября.

Я сидел, составлял список и радовался, что нахожусь в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, а не в две тысячи четырнадцатом, когда орда «защитников детей» довела до того, что все мужики-преподаватели из-за возможности быть объявленными педофилами срочно покидают школы, а юная поросль издевается над престарелой учительницей физкультуры, записывая это все на камеру телефона.

Остаток вечера прошел спокойно. Гитарист услаждал наш слух своими перлами, несколько человек играли в карты, и только Игорь Смирнов и его друг о чем-то тихо переговаривались. Когда около одиннадцати вечера к нам зашел с проверкой Андрей Игоревич, он остановился в дверном проеме, в глубоком изумлении оглядывая комнату, которую он еще утром наблюдал в жутком состоянии.

— Сергей, это что, твоя работа?

Он смотрел на уже протопленную печку, на чистоту и порядок.

— Да как-то вот так, Андрей Игоревич.

— Такого я не ожидал. Надеюсь, ты продолжишь завтра в том же духе.

— Конечно, я же обещал все привести в нормальный вид.

* * *

Очередное утро особых сюрпризов не принесло. По уже заведенному графику я помог нашим поварихам развести огонь и поставить вариться обед, а сам стал подтягивать орудия производства поближе к кухонному навесу. Как только приготовился обед, я быстро выгреб все угли и двумя ударами ломика превратил сооружение, имеющее наглость называться кухонной плитой, в кучу битых кирпичей. После этого обе Тани помогли все это сгрузить на телегу и вывезти, за исключением целых кирпичей и тех остатков, которые можно вновь пустить в дело, а также чугунных деталей. Сейчас, когда мне помогали два человека, мой труд, конечно, был намного производительнее. И когда наши работники пришли на обед, контуры новой плиты были видны невооруженным глазом.

Девчонки, по-видимому, знали о вчерашних событиях, потому что постоянно косились на меня и что-то обсуждали. Парни же хранили гордое молчание. После трапезы я сразу же начал доделывать начатое. Пришлось как-то продумать конструкцию, чтобы сломанный печной настил все-таки выдерживал вес кастрюль. После нескольких пробных попыток у меня все получилось. Конечно, это было достаточно уродливое сооружение, но я твердо знал, что на этот месяц и даже дольше никаких переделок не понадобится.

Вечером ко мне подошла Таня Воробьева и по секрету сообщила, что в паре километров от нас есть пасека. Она приглашает меня в совместный поход по добыче меда.

— Таня, а как ты предполагаешь это делать? Ведь пчелы уже готовятся к зимовке, весь мед в ульях снят, оставлено лишь то количество, которое необходимо пчелам для зимовки. К тому же как ты будешь защищаться от их укусов?

— Да, мы этого не знали… Ну тогда, наверное, туда не пойдем.

И на этом наш разговор закончился.

Утро прошло по накатанному сценарию, но сегодня я должен был работать в комнате девчонок, и там с утра, как я понимаю, царил ажиотаж. Со всех веревок, висевших в комнате, убирались предметы одежды типа трусиков, лифчиков и тому подобного. Поэтому, когда я зашел, там был относительный порядок: похоже, все вещи похоронены под одеялами.

С печкой девочек оказалось проще всего, стоило лишь поставить на место печную дверцу и укрепить в трубе задвижку. Поэтому к обеду я был свободен. Выйдя на улицу, увидел, как наш Андрей Игоревич на повышенных тонах разговаривает с каким-то бородачом. Подойдя ближе, я услышал, как бородач обзывает нас последними ворюгами, которые украли у него с пасеки несколько банок меда. Вспомнив разговор с Таней, я сразу сообразил, в чем дело. Видимо, наши поварихи все-таки решили отведать сладенького. Но наш куратор грудью встал на защиту подопечных и утверждал, что мы такого поступка совершить не могли.

Так что бедный пасечник ушел от нас несолоно хлебавши.

Я подошел к поварихам. Они также слышали этот разговор и сидели тихо, как мышки.

— Ну что, девушки, угостите медом? — спросил я их.

— Тихо ты! — зашипели они. — У нас уже нет никакого меда. Мы как увидели, что к нам идет этот пасечник, выбросили все три банки в ручей.

Вот же две обормотки! Хватило смелости спереть мед, а сохранить не смогли. Я взял длинный шест и решил попытаться выловить хотя бы одну банку меда, но ручей, как назло, в этом месте оказался очень глубоким, и нащупать ничего не удалось.

Когда я пришел обратно, на меня с надеждой в глазах посмотрели обе Тани, но я только отрицательно покачал головой.

Воспрянув духом после бытовых улучшений и уже немного втянувшись в работу, наши девушки захотели танцев, в чем их поддержала мужская половина, точнее, четверть населения. У кого-то из соседей по деревне девчонки выпросили старый заводной патефон. Надо сказать, работал он исправно. Пластинки, конечно, тоже были из пятидесятых годов. Хотя обнаружилась пара долгоиграющих пластинок уже нашего времени, но их на этом патефоне проигрывать было нельзя. В небольшом помещении патефон слышно было достаточно неплохо.

Из-за малочисленности жителей в деревне мы были избавлены от такого развлечения, как драки с местным молодым населением. Деревенские, конечно, в полном составе заявились на наш вечер, но вели себя смирно. Проводилось мероприятие в комнате у девочек, она была немного побольше. Вальсов никто танцевать не хотел, танцевали в основном медленные танцы, твист, про который все знали, танцевать никто так и не решился, по-видимому, из-за полного отсутствия алкоголя, хотя на одной из пластинок подходящая мелодия была.

Сюрприз меня ждал в середине вечера, когда самая красивая девушка нашей группы Ира Михайлова, встав посредине комнаты, объявила:

— А сейчас девушки приглашают кавалеров! — и первая бросилась в мою сторону, а за ней еще несколько девчонок.

Я танцевал с Иркой, которая, не скрываясь, тесно прижималась ко мне, и думал, что происходит, почему они все липнут ко мне, как мухи на мед, который я сегодня так и не нашел.

* * *

Позавтракав и посодействовав поварам, я наконец отправился, как и все остальные ребята, на поле. С утра трактор с картофелекопалкой прошел пару полей, и на них копошились наши девчонки, собирая картофель в мешки, которые, наполнив, оставляли за собой. Мы на трех телегах проезжали убранную территорию и вывозили мешки к дороге, где нас уже ждала полуторка, в которую и перегружался весь урожай. Машина эта примечательна тем, что у нее не было обеих дверей, а водителя трезвым мы не видели ни разу. Злые языки говорили, что он убрал двери специально, чтобы при необходимости вовремя вывалиться из машины, и кликуха у него была соответственная — Пиндюша, где буквой «н» заменили другую букву, более тонко соответствующую этому прозвищу.

Когда мы, как следует поработав, пришли на обед, на крыльце сидел наш куратор и держался за правый бок. Кто-то спросил его, в чем дело.

— Да вот, товарищи, вроде немного приболел. Наверное, почечная колика прихватила. Я пару таблеток папаверина выпил, может, станет полегче.

Я посмотрел на него более пристально. Что-то меня в его диагнозе не устраивало: ведь с того времени, как мы пришли, он так и не вставал с крыльца. Сидит спокойно, не бегает, держится за правый бок.

— Андрей Игоревич, знаете, у меня ваш диагноз вызывает сомнения. Вы не разрешите осмотреть ваш живот?

Выражение лица Андрея Игоревича, когда он взглянул на меня, словами описать просто невозможно.

— Вундеркинд, если ты и сляпал кое-как печки, это совсем не значит, что ты еще и доктором стал. Отстань, мне и так дурно.

— Андрей Игоревич, но мы же ничего не потеряем, если я вам посмотрю живот. Я скажу вам, что думаю по этому поводу, вы можете это принять к сведению или нет. Ну пожалуйста!

— А, черт с тобой. Пошли глянешь, я хоть посмеюсь, вдруг легче станет.

Когда я начал осматривать живот нашего анатома, мне стало уже не до смеха.

— Андрей Игоревич, а когда у вас заболели поясница и живот?

— Да еще вчера после обеда. Просто периодически прихватывало.

— Так вот, Андрей Игоревич, у вас, по всей видимости, аппендицит, только с атипичным положением аппендикулярного отростка, причем практически все симптомы раздражения брюшины уже имеются, вы же сами все видите. Так что перитонит на подходе. Короче, вы как хотите, а я иду вызвать вам «скорую». А насчет почечной колики сами подумайте, вспомните больных, которые бегали, прыгали, еще черт знает что вытворяли.

Андрей Игоревич смотрел на меня и ничего не говорил, хотя в глазах застыл вопрос: «Андреев, кто ты такой?»

— Так как, Андрей Игоревич, вы согласны с моими мыслями?

— Вызывай «скорую».

Когда часа через два приехал старый газик с хирургом районной больницы, который ради такого случая приехал самолично и полностью подтвердил мой диагноз, Андрей Игоревич подозвал меня и веско сказал:

— Сергей, остаешься за старшего. Из больницы позвоню в деканат, чтобы вам прислали преподавателя, в моей каморке документы и деньги на еду. Мне почему-то кажется, что ты справишься.

Когда машина с нашим куратором скрылась за поворотом, я повернулся к нашим зевакам:

— Ребята, ничего не меняется, пообедали — и на работу. После работы со всеми вопросами, у кого какие есть, ко мне.

Ну вот, не прошло и четырех месяцев в новой реальности, а я уже снова в начальниках, правда, пока очень мелких, но лиха беда начало.

Не успел народ разойтись на работу, как ко мне подошла Таня Большая:

— Сергей, у нас кончаются продукты. Андрей Игоревич все обещал, что выдаст мне деньги, но так и не успел, а на завтра у нас уже нечего варить. Так что ты теперь старший, давай решай.

Мы вместе с Таней направились в комнату куратора. Надо отметить, что в его каморке порядка было немногим больше, чем в нашей комнате до моего вмешательства. После тщательного обыска я обнаружил тонкую папку с документами, где был наш списочный состав и «рыба» договора с совхозом. И еще расписка в получении пятидесяти рублей в совхозной кассе на питание студентов. Там же лежали три бумажки по пять рублей. Это были все деньги на питание на ближайшие двадцать пять дней.

Я быстренько прикинул. Если выделить по рублю на день на каждого из нас, то на месяц нам надо около девятисот рублей. Я прочитал проект договора совхоза с вузом, так никем и не подписанный. В нем, по крайней мере, четко было указано, что совхоз обеспечивает студентов жильем и питанием.

— Таня, готовь список, сейчас мы запряжем лошадь и поедем в совхоз.

Мы ехали с Таней Большой и мирно беседовали. С чего-то вдруг ее пробило на откровенность. Она, вроде бы взрослая женщина, побывавшая замужем и уже разведенная, рассказывала мне, пятнадцатилетнему сопляку, о своих переживаниях, планах. Я полулежал в телеге рядом с ней и тоже размышлял. Раз со мной так разговаривают, наверное, я за прошедшее время сильно изменил личность того мальчишки, в тело которого попал четыре месяца назад. Конечно, я за лето еще и вырос: когда мама собирала меня в совхоз, ни одна старая вещь на меня не налезла. Еще бы — вырасти почти на десять сантиметров и поправиться на десять килограммов! Так что я сейчас практически не отличался от своих коллег студентов-первокурсников.

В совхозе я отправил Таню по магазинам, а сам пошел в контору. Там быстро добрался до директора, и меня начали опускать ниже по чиновничьей лестнице, пока я не оказался у главного бухгалтера, которая объяснила мне, что все, что положено, нам выдали и она не виновата, что мы так быстро потратили все деньги на еду. Я даже не стал спорить и сразу ушел. Зайдя в ближайший райторг, на свои гроши купил плитку шоколада и, снова зайдя в контору, попросил у машинистки разрешения воспользоваться пишущей машинкой.

С большим трудом, с ошибками — привык работать с клавиатурой — напечатал бумагу примерно следующего содержания.

В Комитет народного контроля и ОБХСС Н-ского района от старшего группы студентов Андреева С. А.

Старший группы студент первого курса Андреев С. А.

Сообщаю следующее: наша группа заехала в совхоз 2 сентября 1964 года для оказания помощи в уборке урожая; со стороны совхоза имеются обязательства о предоставлении нам жилья и продуктов питания или их денежного эквивалента. На данный момент совхозом выдано пятьдесят рублей на питание, о чем свидетельствует приложенная расписка. В настоящее время денег для питания студентов нет. Прошу вас разобраться, куда исчезли деньги, предназначенные для нашего питания.

7 сентября 1964 года

Напечатав записку в четырех экземплярах, я вновь отправился в бухгалтерию, где вручил первый главному бухгалтеру. Прочитав мое творение, эта полная женщина побелела так, что я думал уже об оказании медицинской помощи. Потом ее лицо приобрело морковный цвет, она посмотрела на меня и сказала:

— Идите в кассу, вам выдадут деньги согласно нашим нормам питания до конца сентября.

— Большое спасибо, — сказал я и вручил ей оставшиеся три экземпляра моей писанины.

Получив деньги в кассе, я отправился на поиски Тани, хотя далеко искать ее не пришлось. Она стояла в очереди в райторге, где я покупал шоколадку, и пыталась на пятнадцать рублей закупить продуктов на всю нашу бригаду.

— Таня, вот тебе деньги на эту неделю, закупай все, что необходимо.

Когда дело было сделано, мы вдвоем быстро все перегрузили в телегу и отправились в сторону, можно сказать, своего дома. Едва отъехали от поселка, как Таня, сделав вид, что смущается, откуда-то достала бутылку плодово-ягодного вина.

— Сережа, специально купила, надо ведь отметить твои старания.

И мы вдвоем сидели на телеге, свесив ноги, и по очереди пили из горлышка это вино, пока наша кобыла мягко шлепала подковами по грунтовой дороге.

После ужина я расположился в комнате куратора и писал отчет о проведенной работе; сколько гектаров на сегодняшний день мы убрали и сколько еще остается.

Неожиданно скрипнула дверь, и без стука вошла Ира Михайлова, явно приготовившаяся к визиту. Она была в легком платье с накинутой поверх симпатичной кофтой. Я увидел даже следы макияжа: глаза, не очень умело подведенные черной тушью, и какая-то помада на губах.

— Сережа, — сказала она капризным голосом, — вот посмотри, пожалуйста, какие у меня руки. Разве можно такими руками собирать картошку? Может, ты мне найдешь другую работу?

Она встала передо мной, по ее мнению, в самой выгодной позе.

«Ну вот, началось», — подумалось мне. А я-то надеялся, что девочки с подобными предложениями будут атаковать меня лишь с завтрашнего утра.

— Покажи, Ира, свои руки. Да, кожа суховата, а больше ничего не вижу. Ты вечером чем-нибудь обрабатываешь кожу?

— Конечно. У всех девочек есть «Душистый глицерин».

— Вот и хорошо. Работай и не забывай ухаживать за руками, они тебе еще пригодятся.

— И это все? Ты меня не освободишь от картошки хотя бы на пару дней?

— Нет, дорогая, а чем ты лучше других?

— Ну ладно, ты еще пожалеешь о своем решении.

Ира, резко развернувшись, ушла, сильно хлопнув при этом дверью.

Слава богу, подобных визитов на сегодня больше не было. Закончив подсчеты, я пошел спать к парням на свое место.

Утром я оказался в некотором затруднении. Мои поварихи без меня уже не мыслили своего существования. И хотя я вставал раньше остальных на час, этот час был посвящен работе на кухне.

Затем началось. Приехал тракторист, и нужно было договариваться, где и сколько он сегодня поднимает картошки. Потом возникли проблемы у возчиков с неисправной упряжью… Когда я пришел в себя, было уже около двенадцати часов. Пока я думал, чем дальше заняться, на дороге показался старый ГАЗ-69. Машина подъехала и остановилась около нашего стана. Из нее выпрыгнул пожилой полный мужчина, одетый в скромный серый костюм, и за ним вышел еще один, повыше ростом и заметно прихрамывающий. Я назвал свое имя и попросил объяснить цель визита. Они оба посмотрели на меня весьма удивленно. Пожилой представился:

— Я директор совхоза, Семенов Илья Антонович, а это представитель вашего факультета, Валерий Сергеевич. Он куратор группы студентов, работающих на другом участке в двадцати километрах от вас, и приехал узнать ваши проблемы и помочь, если что. Но зачем я вам все это объясняю — Валерий Сергеевич сам все объяснит. Ну а пока расскажите мне, чем вы так напугали моего главного бухгалтера, что она второй день пьет валерьянку.

— Илья Антонович, а я ничем вашего бухгалтера не пугал. Мы просто поговорили, и она пошла навстречу моей просьбе, выдав деньги на питание нашей группы до конца сентября. Да вы не беспокойтесь! Видите, как у нас дружно идет работа, с вашим заданием мы справимся.

И я показал на поле, где уже заканчивал работу трактор с картофелекопалкой; отряд наших девушек дружно собирал картошку в мешки, а на месте погрузки машины этих мешков лежала уже гора.

Директор с куратором переглянулись.

— Да, мы видим, неплохо работаете, — согласился директор.

— Я сейчас вас оставлю, пойду поговорю с моими работниками, а вы пока обсудите ваши проблемы.

— Тебя, по-моему, Сергеем зовут, — обратился ко мне Валерий Сергеевич. — Так вот, такая ситуация, Сергей. Ваш куратор уже прооперирован, пока, тьфу-тьфу, все нормально. Но дело в том, что свободного человека для вас в настоящее время нет. Как ты, справишься в одиночку? Я, собственно, приехал посмотреть, что у тебя получается. И пока картина радует.

— Валерий Сергеевич, сейчас уже вроде как все налажено, все вошли в рабочий ритм. С совхозом тоже взаимодействие в порядке, так что, думаю, справлюсь.

— Очень хорошо. От меня какая помощь нужна? Может, есть больные, кто-то простыл? Я могу посмотреть.

— Да нет, Валерий Сергеевич, больных пока нет, вопросов тоже.

В таком ключе мы продолжали разговор, пока вместе с любопытствующим куратором обходили спальни и кухню. По его слегка завистливым замечаниям я понял, что их быт устроен еще хуже, чем наш.

Вскоре к нам подошел директор совхоза:

— Сергей, у меня есть просьба к вашей группе. Так получилось, что у нас каким-то образом остались нераспределенными два гектара полей. Я тут посмотрел, у вас неплохо получается, может, вы возьметесь их сделать?

— Илья Антонович, я так понимаю, что мы будем работать еще на двух гектарах, но что мы будем за это иметь?

— Хм, вот видишь, Валерий Сергеевич, как нынешние комсомольцы разговаривают. Вместо того чтобы помочь, сразу пытаются условия выставить.

Валерий Сергеевич на эти слова согласно кивал, но не говорил ни слова.

Я тоже молчал и смотрел на директора.

— Ну ладно, говори, что хочешь.

— Во-первых, я хочу, чтобы трактор с картофелекопалкой мы не ждали полдня, а получали в первую очередь. И чтобы машина возвращалась чаще и привозила все мешки назад вовремя, а то у нас простои по часу и больше, потому что не хватает мешков. И потом, вы знаете, наверное, что такое аккордно-премиальный подряд. Так вот, мы хотим в качестве премии уехать не как все, третьего октября, а сразу, как выкопаем всю картошку.

— А если вы не справитесь до третьего октября?

— Тогда уедем, когда справимся.

На том и порешили. После беседы начальники нас покинули.

Вечером за ужином я огласил условия соглашения. Сначала на меня обрушился вал критики, особенно со стороны девочек. Но потом, когда я объяснил свои расчеты и сообщил, что мы сможем уехать на неделю раньше всех, увеличение фронта работ не вызвало большого неприятия. Никто не хотел задерживаться здесь надолго.

Ближе к ночи я сидел за столом с ребятами и активно резался в подкидного дурака. Ко мне подошла Таня Большая и отвела в сторону:

— Сережа, дай мне ключ от комнаты куратора.

— А в чем дело?

— Ну дай, мне надо посмотреть Свету Климову.

— Там что-то серьезное?

— Да ничего страшного, давай ключ.

Я отдал ключ и продолжил игру. Через двадцать минут ко мне вновь пришла Таня. Она была вспотевшая и выглядела несколько растерянной. Вновь отведя меня в сторону, девушка сказала:

— Сережа, Свету Климову надо завтра отправить в больницу.

— Слушай, Таня, перестань говорить загадками и объясни, в чем дело, иначе разговора не будет.

— Понимаешь, сегодня Света обнаружила у себя клеща, тот сидел у нее на половой губе. Мы пошли в комнату, и я попыталась удалить клеща — он уже был прилично напившийся, — но неудачно, головка осталась в коже. Попробовала удалить ее иголкой, но вчера я разбила хорошие очки и почти ничего не вижу. А Светка, стоит только дотронуться иголкой, дергается и визжит.

Еще бы не визжала, там такая чувствительность.

— Таня, из-за такой ерунды отправлять двух человек и телегу не буду. Я видел у тебя стерилизатор для инсулиновых шприцев. Я так понимаю, ты их кипятишь на какой-либо случай. Так что пошли, я сейчас удалю эту головку.

— Ты, мальчишка, будешь удалять клеща у девушки в таком месте?

— Я не мальчишка, а студент первого курса медфака и, надеюсь, будущий врач. А ты, между прочим, уже дипломированный фельдшер, так что идем без разговоров.

Когда мы зашли в комнату, Света сидела на топчане. Рядом с ней лежали ее трусики. Увидев меня, девушка быстро сунула их под себя и залилась краской так, что, пожалуй, не нужно было и света.

— Так, Таня, я не смотрю. Пусть Света ложится на стол, прикрой ее хорошо и сделай так, чтобы лампочка светила туда, куда надо.

Когда я повернулся к столу, это было что-то. Старательная Таня выполнила мои указания на все сто. Занавески на окнах были плотно задернуты; дверь кроме ключа была закрыта еще на палку; а на столе лежала Света, целиком закутанная в простыню, так что было видно только верхнюю часть головы с тревожно блестевшими глазами. Между ее раздвинутыми ногами также лежала простыня, открывавшая маленькую узенькую полоску кожи половой губы.

— Таня, набери полкубика новокаина полупроцентного, — скомандовал я. — Света, тебе зубы удаляли?

— Да, один, в прошлом году, — раздался дрожащий голосок.

— Тогда лежи смирно и ничего не бойся, сейчас будет небольшой укольчик.

Я ввел ей подкожно полкубика новокаина прямо под видневшуюся головку клеща.

— Ну а сейчас полежи спокойно пару минут.

И я заговорил уже с Таней, обсуждая завтрашние проблемы. Не переставая говорить, взял иголку от шприца и привычным движением выдернул головку клеща. Таня уже подавала мне шарик с йодом, которым я и прижег ранку. Таня начала все убирать, когда вновь пискнула Света:

— Сережа, а мне еще долго ждать? Я боюсь.

— Света, ждать уже ничего не надо, все сделано. Сейчас я уйду, а ты одевайся.

Когда я пришел через двадцать минут, все было прибрано. Света снова сидела на топчане. Увидев меня, она опять зарделась как маков цвет.

— Таня, я надеюсь, градусник у тебя есть? Два раза в сутки в течение десяти дней измеряй Свете температуру. Кстати, где один клещ, там могут быть еще, так что проводите-ка у себя осмотры вечером. А я скажу парням, чтобы тоже осматривали друг друга.

— Сережа… — обратилась ко мне Света, по-прежнему красная как рак, — пожалуйста, не рассказывай никому, что ты удалял у меня клеща в таком месте.

— Ну что ты, глупенькая, конечно, не расскажу. Если только ты сама не ляпнешь кому-нибудь по секрету, а уж тогда на следующий день об этом узнают все. Ну а мы с Таней будем молчать, как молодогвардейцы.

Когда Света ушла к себе, Татьяна долго мялась, потом все-таки спросила:

— Где ты этому научился? Ведь я видела, как ты делал инъекцию и снимал головку клеща. Сразу понятно, что у тебя в этом большой опыт. Я не поверю, что вчерашний школьник может без подготовки подобное сделать, хотя, конечно, в этом ничего особенного нет.

— К твоему сведению, я хотел стать врачом уже давно. И всю литературу, которая попадала в руки, внимательно читал. Кроме того, последние полгода я работал санитаром в оперблоке городской больницы, где проводились все экстренные операции. Меня даже пару раз брали хирурги в помощь при операциях. Как ты думаешь, можно там чему-нибудь научиться, не особенно зацикливаясь на теории?

— Да, оказывается, есть ребята, которые серьезно относятся к выбору профессии, — вздохнула Таня и, поблагодарив меня за помощь, тоже ушла к себе.

* * *

Несколько дней все проходило достаточно спокойно. Еще несколько девчонок попробовали пробить меня на «слабо», уговаривая освободить их на время от работы, но этот номер не прошел. И больше никто не пытался меня разжалобить.

Мы с Таней Воробьевой несколько раз ходили к ручью. Она все пыталась достать банки с медом, но то ли их унесло течением, то ли еще что, но мы не могли ничего найти. Ходили мы с ней уже в сумерках, под понимающие взгляды наших товарищей. Среди некоторых девушек и парней тоже возникли симпатии, так что вечерами по дороге бродили не мы одни.

Девчонки притащили откуда-то радиолу на ножках и несколько более приличных пластинок. Почти каждый вечер у нас играла музыка и шли танцы, пока около полуночи не появлялся я, командным тоном прекращая все это действо. Конечно, ребята были недовольны, но надо было отдыхать, ведь работали без дураков — все хотели побыстрее домой.

Отношения с Таней Воробьевой у меня шли ни шатко ни валко. Она была совсем не против поцеловаться и пообниматься, но чувствовалось, что для нее это просто развлечение.

Парни уже наладили канал привоза спиртного, и у нас стала появляться водка. Я из этого скандала устраивать не стал, но предупредил:

— Ребята, если кого увижу пьяным и кто-то на следующий день не выйдет на работу, не обижайтесь — все станет известно в деканате. А так, если две бутылки водки на двенадцать человек раз в неделю, то это ерунда.

Шли дни, и погода стала портиться. Зачастили дожди. Только сейчас многие поняли, что значат хорошие сушилки для одежды и теплые печи. Но, несмотря на теплые комнаты, у нас появились первые больные. Две девочки простыли и лежали у себя, в их лечении я целиком доверился Тане Большой, заметив, однако:

— Мы все в одной лодке, и если ты дашь поблажку симулянтам, то мы все просто уедем позже, чем все остальные.

Парни пока держались и не болели. Отношения у меня с ними были неплохие, но после памятной беседы со Смирновым они держали известную дистанцию.

Пару раз приезжал Валерий Сергеевич. Ходил, проверял все углы, спрашивал про поведение студентов, смотрел, как идет работа на полях, но особо не задерживался. Благодаря тому что я неплохо общался с трактористами, простоев у нас практически не было. Даже с Пиндюшей у нас все наладилось, особенно после того, как я реквизировал у парней очередную бутылку и сунул ему. Количество рейсов к нам сразу увеличилось, и недостатка в таре тоже не было. Но к концу сентября энтузиазм у наших девушек стал явно иссякать, сказывались тяжелая работа, дождливая погода и грязь. Мне приходилось выходить на поле и поднимать настроение масс бодрыми призывами. Девочки даже сложили про меня песню примерно такого содержания:

Но худо-бедно мы все-таки закончили всю уборку к двадцать восьмому сентября. Я съездил в контору, получил на руки нужные документы и даже благодарственное письмо в деканат за ударную работу.

Когда ближе к обеду я приехал к нам в деревню, меня встретил организационный комитет по отвальной во главе с Таней Большой.

— Послушай, Сережа, мы тут работали, как ударники коммунистического труда, надо же и отметить окончание работ. Уезжаем завтра днем, так что все надо сделать сегодня.

Думал я недолго. Конечно, надо отметить это дело. Для быстроты закупок мной был задействован Пиндюша. Тот, узнав, что мы его приглашаем на отвальную, проявил жуткий энтузиазм и с удовольствием курсировал между нашей деревней и райторгом. Я же пошел по деревне. Еще в начале нашего пребывания я выяснил, что несколько семей держат овец, — туда и лежал мой путь. Долго ходить не пришлось. В первом же доме я по приличной цене сторговал баранчика, которого и притащил за собой на веревке. Никогда не думал, что это такое трудное дело — тащить за собой барана. В это время на нашем пункте полным ходом шла варка и готовка. Девчонки, которые не принимали участия в этой деятельности, уже ходили в платочках, скрывавших бигуди на голове.

Когда я притащил баранчика на кухню, меня удивила Таня Большая. Она уставилась на барана, и слезы градом потекли по ее лицу.

— Не надо резать баранчика! — только повторяла она.

Но кроме нее, никто таким чувством защиты животных не страдал. Я быстренько зарезал и освежевал несчастного и насадил на вертел, предварительно обмазав смесью соли и перца. У нас имелся один паренек восточного типа, звали его Коля, а уж кто он был по национальности, никого в то время не интересовало. Но, учитывая его восточную внешность, я решил, что в самый раз ему будет поручить жарить этого барана. Надо сказать, в своих расчетах я ошибся, но это выяснилось гораздо позже.

К семи часам стол был готов. В комнате девчонок в ряд поставили все столы, вдоль них — все имеющиеся лавки. Когда я увидел количество бутылок водки и вина, у меня по спине пробежал холодок.

«Андреев, — сказал я сам себе, — смотри, как бы из этого не вышло худого».

Но слово не воробей, и раз дал добро на отвальную, так держи. И мы начали. Со мной рядом сидел Пиндюша. Он вообще в последние дни очень сильно зауважал меня и в порыве откровенности сообщил, что было бы неплохо, если бы директором совхоза сделали меня.

Этот Пиндюша меня и подкосил. Подливал он прилично. Хотя в прежней жизни эту дозу я бы просто не заметил, но здесь-то я не пил вообще, и мой неокрепший организм не выдержал. Я еще помню, как ел кусок недожаренного барана, как рядом со мной упал вместе с табуреткой Пиндюша и захрапел. Потом все слилось в мутную череду событий. Я танцую и прижимаю к себе какую-то девчонку; вот я стою у ручья и отдаю природе то, что съел и выпил, и потом пью прямо из ручья холодную, пахнущую свежестью воду; а потом я держу в руках обнаженную Таньку Воробьеву, и она, тоже во хмелю, шепчет:

— Ну, Сережа, не бойся, я твоя.

Меня как стукнули молотком по голове. Я выпустил из рук горячее девичье тело. Мы сидели почти раздетые на куче нашей одежды прямо на берегу ручья и даже не замечали ночного холода.

«Ты что же делаешь, пьяный дурак? Зачем создаешь себе проблемы на ровном месте? Или хочешь веселой свадебки на первом курсе?!» — высказал я сам себе.

— Таня, оденься, пожалуйста, здесь холодно, — промямлил я.

Та с недоумением посмотрела на меня и, не сказав ни слова, начала одеваться. Вслед за ней быстро оделся и я. Мы молча пошли обратно к дому. Там уже царила тишина, все разбрелись кто куда: парочки — по ранее найденным местам, а большинство уже легли спать. Все было спокойно, только Таня Большая сидела у плиты и доедала приличный кусок бараньей ноги.

— Таня, ты так жалела бедного барашка, как же ты можешь его есть? — удивился я.

Девушка на это ничего не ответила, только махнула рукой, дескать, идете — и идите.

И мы с Воробьевой пошли спать, увы, в разные места.

Утро было серым, погода совсем испортилась. Но настроение у всех было хорошим. Проспавшийся Пиндюша завел свою машину. Мы набились в кузов, как сельди в бочку, и поехали на станцию. Впереди нас ждала учеба.

* * *

Когда мы гурьбой вывалились из вагона, шел мелкий осенний дождь, поэтому никто не задерживался. Мы быстро распрощались на перроне, пообещав встретиться вновь через неделю уже на занятиях пятого октября.

Дома меня никто не ждал. Мама была на работе, Лешка — в школе. Только одна бабушка встретила меня в дверях:

— Ну что, копарь, наработался? Картошки-то хоть привез? А похудел-то как, одни глаза торчат да мослы! Давай быстро в ванну, и не забудь переодеться, а то козлом от тебя прет.

Я залез в горячую ванну и нежился с час. Конечно, мы в совхозе тоже три раза были в бане, но там всегда была куча народу, и вся помывка проходила в спешке.

Выйдя, надел чистую одежду, приготовленную бабушкой, и накинулся с волчьим аппетитом на настоящую еду.

Пообедав, я наконец почувствовал, что напряжение, державшее меня в тонусе весь месяц, начинает исчезать. Меня клонило в сон, я лег и вырубился до вечера.

Разбудил меня приход Лешки. Он шумно вбежал в комнату и заорал:

— Ура, Сережка приехал!

И тут же начал вываливать на меня все школьные новости за последний месяц. Ничего сверхъестественного в школе, конечно, не происходило. Но когда он заговорил о директоре, я вспомнил свое обещание, данное Розенбергу, о встрече с представителем КГБ.

Под Лешкин треп я сидел и обдумывал все плюсы и минусы этого контакта.

Разумеется, если это учреждение заинтересовалось мной с подачи директора, то все сведения обо мне уже собраны. И не исключено, что сейчас собираются дополнительные сведения обо мне после картофельной эпопеи. Не забыли наверняка получить информацию от соседей, тренера и сотрудников больницы, где я работал. Так что придется очень подробно продумать свои ответы, это не Тане Большой очки втирать.

«А может, не ходить на эту встречу?» — думал я. Да нет, так не пойдет. Пожалуй, надо будет сыграть роль немногословного целеустремленного комсомольца, который знает, чего хочет от жизни в плане карьеры, но в то же время является патриотом своей страны.

Да ведь в октябре будет пленум ЦК, где снимут Хрущева, его место займет Брежнев, и начнется эпоха, которую некоторые считают самым лучшим временем в своей жизни, а другие — эпохой застоя.

Нет, упоминать об этом для меня слишком опасно, так что это отпадает. Все, я определился. На встречу придет активный комсомолец, озабоченный получением медицинского образования и делающий все для того, чтобы лучше овладеть будущей профессией. Обладает определенными организаторскими способностями, при этом патриот и согласен работать в КГБ внештатным сотрудником для обеспечения безопасности своей страны.

А быть внештатным сотрудником КГБ — очень неплохо для моих планов. Если я наметил себе конкретную цель — Кремлевскую больницу, фильтра КГБ мне не избежать. Так пусть лучше проверку будет проходить уже их сотрудник, зарекомендовавший себя.

Через пару часов с работы пришла мама, и все охи и ахи повторились в том же объеме. Мы дружно сели за стол.

Тут уж от меня потребовали гораздо более подробного рассказа о пребывании в совхозе. Я скрывать ничего не стал, просто старался не выделять свою роль, представляя дело так, будто все шло само собой. Но моя мама носом чуяла все мои недомолвки и в конце концов вытянула подробности сельской жизни, ну за исключением личных дел. Хотя она старалась и это выведать, но безуспешно.

— Нет, вы посмотрите! О чем думали в вашем деканате! Это же надо — пятнадцатилетнего сопляка оставили за старшего! А если бы что-то произошло? Кто бы за это все отвечал? Нет, я такое в первый раз в жизни слышу! Ты же сам сказал, что там была взрослая женщина-фельдшер, почему ее не оставили в качестве старшей?

— Ну, значит, не сочли достойной.

— Ах ты, мелочь! Это ты-то достойный! Да все твое достоинство — только девок обхаживать! Небось в деревне опять новую себе завел. Мне бабушкой-то еще не светит стать в следующем году?

— Мама, перестань, пожалуйста, ведь все прошло нормально. Мы выполнили план уборки, приехали почти на неделю раньше остальных да еще привезли благодарственное письмо за работу. Так что твой сын не только девчонкам голову морочит, но и работать может.

— Вот, Дашка, гляди-ка! Я-то все твержу, что он в отца, а оказывается, он в тебя пошел. Ты вон всю больницу в кулаке держишь, хоть и медсестра: парторгом работаешь, указания главному врачу даешь, так он с тебя пример и взял, всех построил, — высказала свое мнение бабушка.

— Хватит ругаться, давайте ужинать.

Но мама еще долго не могла остановиться. Я ведь за месяц написал всего два коротеньких письма, в которых ни слова не говорил о том, что у нас происходит. Поэтому она жила в полной уверенности, что у нас есть руководитель, за нами присматривает взрослый человек, а тут оказалось, что ее сын, который еще полгода назад играл во дворе в футбол, сейчас проявил себя успешным организатором на уборке картошки.

Но в конце концов все успокоились, и мы все же поужинали.

Вечер прошел спокойно, хотя мама, как Шерлок Холмс, все пыталась выведать, не появилась ли у меня новая зазноба и не изменил ли я столь горячо любимой ею Ане.

На следующее утро я вместе с Лешкой отправился в школу. На его недоуменный вопрос, что я там забыл, ответил, что мне надо встретиться с директором по вопросу документов. Для Лешки этого хватило. А мама уже ушла на работу, иначе она бы подумала, что я спешу увидеть свою Аню после месячной разлуки.

Когда я зашел в вестибюль на первом этаже, ко мне кинулись мои бывшие одноклассники, жаждущие узнать, что это я тут делаю. Но вдруг они расступились, и мне на шею бросилась Аня. Не стесняясь никого, она поцеловала меня, а потом еще и обвела всех присутствующих гордым взглядом.

— Ты ведь по мне скучал, поэтому и пришел сразу в школу? — тихо спросила она.

Ну что, по-вашему, я должен был ей сказать?

— Конечно, Анечка, я пришел тебя увидеть. Очень по тебе соскучился. Пойдем поговорим в уголке до начала урока.

И в течение двадцати минут я подробно докладывал ей обо всем, что со мной было, исключая отдельные моменты. Аня, простая душа, слушала внимательно, иногда со слезами на глазах. Потом сообщила мне, что очень благодарна за те два письма, которые я ей написал, — читали их всей семьей. Но вот она каждый день хотела написать мне письмо, но все рвала, потому что никак не могла сказать все словами. Произнеся это, она заплакала. Мне пришлось утешать ее и вытирать слезы этому плачущему чуду. Наконец, к моему облегчению, прозвенел звонок, и Аня отправилась на учебу, а я — в кабинет директора.

Исаак Наумович был занят. Кому-то из педагогов удалось его разозлить: из кабинета доносились колоритные выражения, которые позволял себе бывший замполит, правда, без матерных слов. Наконец накачка закончилась, из кабинета с печальным видом вышел учитель физкультуры и отправился на урок.

Когда я робко постучал в дверь, до меня донеслось раздраженное:

— Войдите.

Но когда я оказался в кабинете, лицо Исаака Наумовича, до этого багровое, быстро приобрело нормальный вид. Поздоровавшись со мной за руку, он предложил сесть.

— Ты ведь ко мне по тому вопросу, что мы обговаривали в деревне?

— Исаак Наумович, я вчера приехал с уборки картофеля — и сразу к вам.

— Ну вот и хорошо. Сейчас я позвоню и договорюсь обо всем, подожди пару минут.

Действительно, поговорил он всего ничего и положил трубку.

— Так, Сережа, завтра к одиннадцати часам тебя будут ждать по этому адресу.

Он написал что-то на листке.

— Прочитай и запомни. Парень ты молодой, память у тебя хорошая, а бумажку оставь у меня.

После этого мы поговорили еще минут пятнадцать. Исаак Наумович интересовался, как проходила уборка, как вообще идет жизнь в этом совхозе. Он пожелал мне удачи в учебе, и мы расстались.

Я шел по городу. После месячного пребывания в деревне мне казалось, что повсюду кипит жизнь. Рабочий день был в разгаре, и поэтому на улицах было не очень много народу. В основном бабушки, идущие куда-то по своим делам. Но грузовики, везущие строительные материалы, множество строительных кранов над городом, деловито переносящих грузы, музыка из репродуктора, установленного на крыше одного из зданий, создавали радостный деловой настрой.

Делать мне было в общем нечего, и я решил побродить по улицам, перед тем как зайти в деканат и отдать документы об успешном завершении уборочных работ. К тому же сегодня впервые за несколько дней тучи разошлись, и вовсю светило нежаркое осеннее солнце.

* * *

В это время в деканате медицинского факультета проходило совещание с участием представителя партийного комитета. Решался вопрос о работе с первым курсом.

— Товарищи! — обратилась к присутствующим декан факультета. — Вы все знаете, что уже со следующей недели начнутся занятия на первом курсе после его возвращения с уборки картофеля. Поэтому сегодня у нас на повестке дня организация групп студентов, выбор старост групп и выбор старосты курса. Это достаточно ответственное дело, и здесь присутствует парторг университетской партийной организации, который будет участвовать в нашей работе. Итак, слово предоставляется куратору первого курса Мыльникову Борису Николаевичу. Пожалуйста, Борис Николаевич, мы вас слушаем.

— Уважаемые товарищи! На первый курс зачислено в этом году двести тридцать два человека. Из них двести шестнадцать — студенты, закончившие десять классов в этом году, двенадцать человек — уже поработавшие медицинские работники, в основном фельдшеры, и четыре человека — тоже фельдшеры, но это ребята, которые отслужили медиками в армии и смогли набрать нужный балл на экзамене для поступления. Мы распределили студентов в группы по одиннадцать человек и одну группу из двенадцати человек. В итоге получилась двадцать одна группа. Всех стажников мы распределили равномерно среди этих групп и, естественно, назначили их старостами. Но у нас остается еще шесть групп, где стажников нет. Там необходимо выбрать из окончивших школу в этом году. Я приготовил список кандидатур по характеристикам, но сначала предлагаю обсудить кандидатуру старосты курса. В этом году к нам поступил на учебу закончивший срочную службу в армии фельдшер Олег Заров. Он в отличие от всех остальных стажников является кандидатом в члены партии. Кандидатом его приняли во время службы. Наша партийная организация уже поставила его на учет и рекомендует в старосты курса. У меня пока все.

— Кто-нибудь хочет что-то добавить к выступлению Бориса Николаевича?

— Но позвольте! — подняла руку заведующая кафедрой гистологии Ирина Леонидовна Пятеляева. — Мне буквально вчера звонил мой ассистент Валерий Сергеевич Смирнов. Он сообщил, что они заканчивают все вовремя и выезжают, и между делом рассказал об отвратительном поведении Олега Зарова, который весь месяц третировал своих товарищей, практически не работал и, пока у него были деньги, беспробудно пил. А позавчера он устроил драку с местными ребятами и сейчас отлеживается от побоев и опять не работает. В расположение группы уже приезжал местный участковый и разбирался с этим случаем. Так что я решительно против того, чтобы такой человек был старостой курса.

— Позвольте мне! — поднял руку парторг. — Уважаемая Ирина Сергеевна, о поведении Олега Зарова и этом прискорбном случае наша парторганизация уже в курсе. Но вы недооцениваете важность политического момента. Ведь Олег Заров был избран в кандидаты в члены КПСС во время службы в армии, коммунисты его части не просто так оказали ему доверие. И мы не можем разбрасываться такими людьми. Естественно, мы серьезно побеседуем с Олегом Заровым на партийном собрании и хорошенько его пропесочим, но тем не менее старостой курса должен быть избран кандидат в члены КПСС.

— Итак, товарищи, — вновь вступила в разговор декан факультета, — кто за то, чтобы старостой курса был Олег Заров?

Все преподаватели, не глядя друг на друга, дружно подняли руки.

— Сейчас остались мелкие вопросы по назначению старост в оставшиеся шесть групп, — сообщил Борис Николаевич. — Я сам по характеристикам уже отобрал шесть кандидатур, но одну во избежание каких-либо вопросов хотел обсудить с вами. Вы ведь в курсе, что в этом году к нам поступил мальчик, закончивший восемь классов и сдавший по разрешению роно экзамены за десять классов экстерном. Характеристика из школы у него блестящая, но я остановил свой выбор на нем, потому что он, оставшись старшим группы студентов, отлично провел работу. Их группа уже выполнила свое задание и приехала домой. Я считаю, что, несмотря на молодость, это будет неплохой староста. У кого-нибудь есть возражения по этому поводу?

— Борис Николаевич, а это не шутка, что этот мальчишка поставил диагноз нашему Андрею Игоревичу? — раздался чей-то голос.

— Товарищи, я что-то об этом слышал, но точно не знаю. Вот Андрей Игоревич появится и все расскажет. Я так понял, возражений по этой кандидатуре нет?

И все утвердительно промолчали.

Снова речь взял парторг:

— Товарищи, в этом году на первом курсе у нас учится дочь корреспондента газеты «Правда» Ирина Аронова. Я попросил бы вас, когда вы ведете лекции и занятия, помнить о том, что все, что у нас происходит, может сразу же стать известно на очень высоком уровне.

И на такой воодушевляющей ноте совещание было завершено.

* * *

Поболтавшись по городу и с грустью посмотрев на пивной ларек, у которого почти не было народу, я двинул в деканат. Когда зашел к секретарю и представился, вокруг возник небольшой ажиотаж. Откуда-то выскочили еще две пока неизвестных мне особы, и начался перекрестный допрос обо всем, что случилось за время нашего пребывания в совхозе. Больше всего женщин интересовало, как это я справился в одиночку со всеми трудностями. Одна из них, стуча кулаком по своей немалой груди, заверяла, что они ну просто не имели никакой возможности выделить еще одного преподавателя нам в поддержку, хотя я об этом даже и не упоминал.

Минут через пять такого оживления из кабинета декана вышел мужчина. Узнав, в чем дело, пригласил меня в свой кабинет. Так я познакомился с куратором нашего курса, заведующим кафедрой микробиологии Борисом Николаевичем Мыльниковым.

Борис Николаевич в своем любопытстве нисколько не отставал от работниц секретариата. Мне пришлось в подробностях рассказывать всю эпопею снова. Но куратора в отличие от женщин больше заинтересовал случай с Андреем Игоревичем. Я, уже как обычно, сослался на свой небольшой опыт пребывания в роли санитара городской больницы, добавив, что практически такого же больного оперировали при мне в одно из последних дежурств. Тут Борис Николаевич и сообщил мне, что я назначен старостой одной из групп и это как бы признание моих заслуг в битве за урожай.

Да… засветившись один раз, будешь светиться всю жизнь. Распрощавшись с приветливым куратором, я отправился домой.

Весь вечер, пока мои родные, затаив дыхание, смотрели фильм «Сотрудник ЧК», который в первый раз в этом году показали по телевизору, я обдумывал завтрашний разговор с представителем КГБ. Я понимал, что на данном этапе, собственно, ничего не решится, парнишку пятнадцати лет, хоть и из семьи с безупречной репутацией, никто к активной работе привлекать не будет, но меня пока скорее всего попросят докладывать о настроениях среди студентов и, может, о каких-либо антисоветских высказываниях. Здесь мне надо быть очень осторожным: показать негодование молодого, идеалистически настроенного комсомольца по поводу того, что его заставляют стучать на своих товарищей, а не ловить американских и других шпионов, но провести это таким образом, чтобы хотя бы временно меня не трогали. И нужно при этом, чтобы я у них всегда был в запасных — таких, которых можно привлечь к делу в случае необходимости. Поддержка КГБ мне особенно понадобится для возможности попасть в 4-е управление Минздрава. В мыслях я так и не оставил своих попыток что-то изменить в будущем родной страны, хотя хорошо понимал свои мизерные возможности в этом.

Не раз меня посещала мысль: «А может, бросить все это дело? Закончить вуз, заняться трансплантологией, тем более что с моими знаниями я наверняка стал бы в этом деле крупной величиной и мог жить спокойной, богатой жизнью. А перед жутью девяностых годов уехать на Запад». И я наконец решил: буду делать все, что смогу, а там как кривая вывезет. Нечего забивать голову всякой ерундой. В первую очередь мне сейчас нужно, чтобы моя мама прожила отмеренный ей судьбой, а не болезнью срок. И с этими мыслями я заснул.

Утром я объявил, что сегодня пойду по магазинам, надо кое-что прикупить к учебе, и под это дело выклянчил у мамы и бабушки двадцать рублей. Около десяти часов я вышел из дома.

Указанный Исааком Наумовичем адрес я нашел без труда. Трехэтажный дом сталинской постройки ничем не выделялся из ряда остальных на этой улице. Когда я позвонил в дверь, мне открыли практически сразу. За дверью стоял пожилой мужчина в домашней одежде с невыразительным лицом и гладко зачесанными назад волосами.

— А, Сережа пришел, — обрадовался он. — Ну заходи, гостем будешь. — И закрыл за мной дверь. — Раздевайся, располагайся, сейчас я поставлю чайник. Надеюсь, от чая ты не откажешься. Меня зовут Владимир Иванович. Сейчас мы с тобой попьем чаю с баранками — надеюсь, ты любишь баранки? — и поговорим.

И мы поговорили. Владимира Ивановича интересовало все: как я учился в школе, как занимался в секции, какие у меня друзья, какие фильмы я люблю, почему я решил поступать в университет на медицинский факультет.

На все его вопросы я старался отвечать полностью откровенно и в меру наивно для парня пятнадцати лет моего уровня развития. К моему удивлению, за всю беседу так и не прозвучало предложение о работе КГБ.

Может, он ждал, чтобы я сам предложил что-то делать для комитета?

В конце Владимир Иванович сказал:

— Ну вот видишь, как мы с тобой хорошо поговорили. А теперь ты свободен. Иди и постарайся хорошо учиться, нам нужны образованные люди. Когда понадобится, мы тебя найдем.

* * *

На следующий день в управлении КГБ по городу Энску шла беседа между двумя офицерами. Старший, полковник госбезопасности, расспрашивал своего подчиненного об итогах беседы с Андреевым Сергеем.

— Понимаешь, Владимир Иванович, мне этого паренька рекомендовал мой еще фронтовой товарищ. Ну ты же знаешь, что этот товарищ был бы сейчас с нами, если бы не некоторые факты его в общем-то достойной биографии. Хотя я бы лично его на работу к нам взял, несмотря на пятый пункт. Практически все кандидатуры, которых он рекомендовал, не подвели и достойно работают в нашей системе. Сейчас же меня заинтересовало то, что он рекомендует в нашу систему практически мальчишку — парня пятнадцати лет. Я специально перед твоей беседой с ним не стал уточнять возраст и все такое. Мне хотелось, чтобы ты составил свое представление о нем без уже сложившегося мнения.

— Товарищ полковник, вы знаете, паренек меня озадачил. Его реакции на мой вопросник, специально разработанный под практически такой же возраст, ну пусть на два-три года постарше, совершенно ни в чем не совпадают со стандартами. Если бы я не знал, что это наш пацан, а он сидел бы где-нибудь за стеной и я только слушал его ответы, я бы подумал, что это хорошо подготовленный иностранный разведчик. Его ответы — это слова взрослого человека, притом прожившего долгую жизнь. Нет импульсивности в речи, хорошо продумывает свои мысли, очень осторожен в высказываниях. За время беседы ни разу не сказал ничего лишнего. И я впервые такое встречаю. Не знаю, что и сказать.

— Видите, Владимир Иванович, вот и причина, по которой Исаак Наумович рекомендовал его нам. Судя по вашему рассказу, такой уникум может быть очень ценным для нашей службы. Грех его использовать для простого стукачества, пусть пока побудет в резерве. И периодически пусть ваш отдел интересуется его делами. Если что — окажите поддержку в непростых ситуациях, и подумаем, как с ним быть дальше годика через три-четыре, поближе к окончанию вуза.

* * *

Я же, даже не подозревая, что меня просчитали в пять секунд, бродил по нашим редким магазинам в поисках портфеля и медицинских халатов. Портфель я все-таки купил. В такой портфель в прежней моей жизни можно было уложить десять бутылок водки, без того чтобы у него оторвалась ручка. В этой жизни я пока не планировал носить в портфеле водку, но все может случиться. Халатов в магазинах я так и не нашел, оказывается, это тоже дефицит. И я пошел домой, надеясь, что мама позаботилась о форме для меня.

Все оставшиеся дни до учебы я предавался блаженному безделью. Два раза сходил в гости к Ане, где просидел весь вечер, играя в лото с ней и ее бабушкой, которая почему-то решила не оставлять нас наедине. Во второй раз с нами сел играть и ее отец. Но ему это быстро наскучило, а для другого дела я ему еще не годился. В итоге он ушел к соседу, дабы провести вечернее время более продуктивно. Когда я собирался уходить, Борис Васильевич пришел домой изрядно навеселе. Долго обнимал меня, называл зятьком и рассказывал, что он сделает со мной, если что-нибудь будет не так. Аня с красными от стыда щеками просила его уйти, а потом заплакала. Я постарался слинять как можно быстрее, думая о том, что, пожалуй, надо урезать количество походов к Ане домой и встречаться на нейтральной территории, а то действительно женят еще на девятикласснице.

В понедельник пятого октября я, взяв портфель и халат в бумажном пакете, отправился в университет получать второе в своем существовании и первое в этой жизни высшее медицинское образование.

Войдя в здание факультета, я быстро ознакомился с расписанием и прошел в огромную аудиторию с расположенными амфитеатром сиденьями. Там уже находилась большая часть курса, лица многих были знакомы, все-таки глядели друг на друга во время экзаменов. Но все пока старались кучковаться группами, которыми были в совхозе, смеялись и обменивались воспоминаниями о смешных случаях и об отвальной. Все девочки из моей группы сочли необходимым продефилировать мимо меня и поздороваться, а Воробьева еще и чмокнула в щеку. Наконец проревел звонок. Все расселись по местам, и в аудиторию зашел наш куратор Борис Николаевич.

Он нам зачитал списки групп, огласил имена старост и, наконец, назвал старосту курса. На его просьбу представиться в середине зала встал высокий худощавый парень со здоровенным бланшем под глазом, уже начинающим желтеть. Борис Николаевич пропел ему очередные дифирамбы о том, как защитник Отечества поступил в вуз и что он уже кандидат в члены КПСС, добавив, что с таким старостой мы не пропадем.

После вступительной лекции мы разошлись по учебным комнатам. Когда я обвел глазами присутствующих, то понял: вот это попал. Если в первой моей жизни я первый курс провел в казарме, где единственной женщиной была тяжеленная «Машка» (короткое плоское бревно, обернутое несколько раз байковым одеялом, с ручкой), которую мы каждый вечер таскали по паркетному полу для наведения блеска, то сейчас на меня изучающе смотрели десять пар девичьих глаз.

Итак, я оказался единственным парнем в группе. Ну что ж, по крайней мере, борьбы за лидерство не будет, я сам себе лидер. Я шел по узкому проходу, и каждая девочка — мимо которой я проходил, отодвигалась в сторону, уступая мне место. Я даже вспотел, так мне не хотелось просто так кого-то обидеть. Поэтому, пройдя до последнего стола, сел рядом с незнакомой студенткой и громко объявил:

— Всегда сижу за последней партой.

Через несколько минут открылась дверь, и к нам вошла высокая, совершенно седая старуха.

Через минуту я понял, что мое первое впечатление было несколько ошибочным. Да, ей, наверное, за восемьдесят, но прямая спина, ровная походка и примечающие все глаза делали эту женщину моложе.

— Здравствуйте, товарищи студенты! На первом и на втором курсах я буду куратором вашей группы. По всем вопросам, когда не будет хватать компетенции старосты или комсорга группы, можете обращаться ко мне. Зовут меня Мария Эдуардовна. Кроме того, я являюсь доцентом кафедры и буду проводить занятия по анатомии. А сейчас мы должны выбрать в вашей группе еще и комсорга. Надеюсь, вы все комсомольцы.

Я поднял руку:

— Мария Эдуардовна, я староста группы Андреев Сергей. У меня предложение. Может, отложим выборы комсорга хотя бы на неделю? За это время мы хотя бы немного познакомимся друг с другом.

— Хорошо, Сергей, я с вами согласна. Но только на неделю. Нам также нужно будет решить вопрос со сбором профсоюзных взносов и политинформациями. У нас традиционно старосты занимались сбором профсоюзных взносов, поэтому я думаю, что и сейчас наш староста будет этим заниматься.

Я снова встал:

— Мария Эдуардовна, ведь есть такая должность, как профорг группы. Через неделю мы вместе с комсоргом выберем и профорга группы, и они будут заниматься комсомольскими и профессиональными вопросами. Думаю, мне вполне хватит организационных вопросов по учебе, контроля посещения лекций, получения стипендий и многого другого.

Мария Эдуардовна была поражена, похоже, в самое сердце. Ее глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, буквально пронзали меня — так она была возмущена.

— Хорошо, Сергей, я соглашусь с вами. Но чтобы через неделю все было сделано.

Не прошло и пяти минут перерыва после этого занятия, как к нам в учебную комнату прибежал посыльный. Всех старост групп собирают в деканате.

Когда я пришел в деканат, там были почти все старосты. Во главе сидел староста курса Олег Заров, светясь желтым синяком под левым глазом. Все уселись за стол, и он начал свою речь:

— Товарищи! Когда заокеанский империализм поднимает свою вонючую голову и угрожает существованию нашего государства, мы все должны ответить на это лучшей работой и учебой. Поэтому каждый староста раз в неделю будет мне сдавать подробный отчет о своих подчиненных: кто на какие лекции ходил, кто какие занятия пропустил и не говорил ли при этом что-либо, позорящее звание комсомольца. Да, кстати, совсем забыл: я получил журналы посещений для вас. Слушай, ты, пацан! Да-да, я к тебе обращаюсь. Быстро одна нога здесь, другая там, принеси-ка мне эти журналы, они в сто десятой аудитории.

Вначале я даже не понял, что это обращение было направлено ко мне. Но затем до меня дошло, что сейчас решается вопрос о том, буду ли я бегать в ближайшие пару лет по поручениям Олега или буду самостоятельно делать то, что считаю нужным.

— Олег, а тебе не кажется, что свои косяки ты решаешь сам? Сбегай и принеси журналы, я тебе не савраска.

После моих слов в кабинете наступила гробовая тишина. Олег покраснел и хотел что-то сказать, но затем встал и вышел из кабинета.

«Однако», — подумал я. Чем-то прищемили молодца, раз он спокойно переносит такие наезды со стороны молодых, иначе бы постарался меня додавить.

Через пять минут Олег явился со стопкой журналов и, бросив на меня многообещающий взгляд, начал их раздавать. Наконец вся эта бодяга закончилась, и я ушел к себе в группу достаточно довольный: все это время мне хотелось применить навыки боксера на буквально просившей второго синяка физиономии Олега Зарова.

Мария Эдуардовна уже покинула нашу аудиторию. Я начал знакомиться с девчонками. Как назло, в этой группе не оказалось ни одного человека, что были со мной в совхозе. Я-то надеялся, что это поможет быстрому установлению нормальных человеческих контактов.

При беседе с одногруппницами я сделал грустный вывод — одни заучки. Было всего две-три девочки, с которыми, как мне казалось, приятно общаться. Но это ничего не значило. Я должен сделать свою группу лучшей и на этом фоне сам должен выглядеть лучшим студентом медицинского факультета.

Следующий учебный день начался занятиями в морфологическом корпусе университета. Здесь мы должны были приобщиться к тайнам человеческого тела.

Студентов приучали к мертвому человеческому телу постепенно. Это было выработано годами практики, поэтому мы в самом начале учили кости человеческого скелета. Конечно, за годы работы, а затем и безделья большинство названий угасли в моей памяти, но стоило мне взять в руки позвонок, как все эти наименования бурной волной стали подниматься из глубин подсознания. В перерыве старшекурсники поведали нам довольно грустную историю. Оказывается, нашей группе крупно не повезло, что мы будем заниматься у Марии Эдуардовны. Дело в том, что возглавляла кафедру генерал-майор медицинской службы Анастасия Михайловна Сидорова. Ей не нашлось профессорской должности в родной Военно-медицинской академии, и она приехала в Энск. Анастасия Михайловна была ученицей очень известного в России и СССР анатома Владимира Николаевича Тонкова, и все студенты под ее руководством должны были изучать анатомию по учебнику этого автора.

А вот Мария Эдуардовна была в свою очередь ученицей другого известного анатома — Михаила Григорьевича Привеса, и все ее ученики должны заниматься только по учебнику Привеса.

Надо сказать, и профессор и доцент были между собой очень тактичны и общались в присутствии студентов исключительно вежливо и культурно. Только вот студенту, учившемуся у Марии Эдуардовны, очень нелегко сдать зачет или экзамен Анастасии Михайловне, и наоборот. С первого раза этого не мог сделать никто. Лучше всех жили студенты, учившиеся у Андрея Игоревича, так как обе старушки относились к нему как к своему внучку. После пары у Марии Эдуардовны мы направились в главный корпус университета, где нас ждало первое занятие по физике.

Когда мы расселись и угомонились, в аудиторию вальяжной походкой зашла женщина, которую я заметил еще на экзамене. «Вертинская Ангелина Арнольдовна» — всплыло имя из моей памяти. Оглядев нас и задержав взгляд на мне, она сказала:

— Я рада начать первое занятие с первокурсниками. Конечно, жаль, что медики так недолго изучают этот важный и необходимый предмет, но так положено по программе. А вы молодой человек… — обратилась она ко мне, — я вас вспомнила, это ведь вы первым сдали работу по физике на экзамене. Рада видеть, что вы все-таки преодолели все препоны и добились своего.

Я слушал эту удивительную женщину, и волны воспоминаний рекой текли у меня в голове…

Это было в первой жизни. В курсантской форме с пятью нашивками на рукаве я вышел из КПП академии и столкнулся с двумя девчонками, которые то ли случайно там оказались, то ли специально караулили курсантов-выпускников перед проходной. Я извинился, мы познакомились и весело пошли гулять по набережной Невы.

Одна из этих девушек стала моей женой и вместе со мной уехала к моему месту службы на Дальний Восток. Однако будни отдаленного гарнизона быстро выбили всю романтику из головы моей любимой Лены. И когда после месячных учений я вернулся из тайги, то обнаружил, что ни Лены, ни ее вещей в комнате общежития нет, и даже нет записки, в которой хоть что-то было бы объяснено.

И сейчас при взгляде на Ангелину Арнольдовну мне казалось, что в учебный класс вошла Лена, только повзрослевшая и приобретшая шарм светской львицы.

Я даже не понимал, что говорила Вертинская на этом уроке, в голове было одно желание: встать, обнять ее и целовать, целовать.

— Андреев Сережа! Я уже к тебе второй раз обращаюсь. Ты поможешь мне отнести учебные пособия в лабораторию? — услышал я ее голос.

— Да-да, конечно, Ангелина Арнольдовна, — проговорил я так хрипло, что мои соседки даже засмеялись.

Нагрузившись всякими стеклянными штуками, я пошел за Вертинской в лабораторию. Когда я положил все это на стол, она стояла и смотрела на меня, слегка улыбаясь. И мне казалось, что в ее глазах мелькают смешинки моей первой жены. Я не смог справиться с желанием и потянулся к ее губам. Но она приставила палец к моему рту и, продолжая улыбаться, прошептала:

— Не здесь и не сейчас. Иди, Сережа, тебе пора на следующую пару.

* * *

После учебного дня я шел домой и размышлял, не пора ли возобновить тренировки. Все-таки, несмотря на занятия, у меня остается слишком много нерастраченной энергии, которую можно потратить с большей пользой. Поэтому после прихода домой я собрался и отправился в школу бокса к своему тренеру.

Николай Иванович встретил меня хмуро:

— Сергей, я все понимаю — учеба, поездка в деревню на картошку, но вопрос стоит так: ты или занимаешься, или нет. Давай сейчас это и решим.

— Николай Иванович, клянусь! Больше ни одного пропуска, вот если только в сессию на сдачу экзамена.

— Ну ладно, давай-ка я на тебя посмотрю. Да-а… я-то думал, ты в этом сезоне дотянешь до хорошего среднего веса, а получается-то, наверное, побольше. Пойдем к весам, посмотрим, на что нам рассчитывать. Ну вот, восемьдесят один килограмм и рост метр семьдесят девять. Так что тебе придется посидеть на диете, пойдешь на соревнования полутяжем, сам знаешь, до восьмидесяти одного. А там посмотрим. Если вес не удастся удержать, будем готовить из тебя тяжеловеса.

И я с удовольствием вместе с товарищами по секции начал тренировки в новом учебном году.

После занятий я заявился домой — с хорошей усталостью и слегка звенящей головой от пропущенной пары ударов.

Все были в сборе и уже поужинали. Мама поставила передо мной тарелку и села напротив.

Ну все, сейчас начнется.

— Сережа, у тебя голова на плечах есть? А если есть, то скажи, пожалуйста, зачем тебе нужны эти тренировки. Ведь чемпионом мира ты не станешь, да и чемпионом нашего города тоже. У тебя учеба, нужно много запоминать, после ударов по голове чем ты будешь запоминать? Молчишь? И правильно делаешь. А то как дам половником по твоей глупой голове, последние мозги выскочат.

Тут на выручку мне поспешила бабушка:

— Дашка, не трогай парня! Бегает на тренировки — значит, для чего-то ему нужно. Может, морду кому набить хочет. Пусть ходит, все-то мозги не выбьют. Может, чемпионом станет, грамоту какую дадут.

— Мама, давай пока оставим эту тему, — попросил я. — Ты лучше расскажи, как дела у вас в больнице, как Таня Федорова поживает?

Мама на полуслове застыла с открытым ртом:

— А для чего тебе это нужно знать, молодой человек? Ты уже натворил у нас дел, вся больница до сих пор вспоминает. Заскучал, что ли?

— Мама, мне бы хотелось вернуться на свое рабочее место и продолжить работу санитаром, поэтому и спрашиваю.

— А тебя хватит на учебу, тренировки, да еще и на работу по ночам?

— Надеюсь, что хватит.

— Таня Федорова уже месяц как уволилась. Она выходит замуж и уезжает из Энска, так что на работу тебя возьмут. Но если ты, гад, снова что-нибудь сотворишь, то, по крайней мере, про мою больницу можешь забыть.

— Я прикинул, что два дежурства в неделю смогу отработать спокойно, особенно если ночь с субботы на воскресенье. Только давай на этот раз все оформим официально, трудовую книжку заведем. Трудовой стаж лишним не будет.

На следующий день учеба началась физкультурой. Нас опять разделили по половому признаку, и преподаватель долго разбирался, кого и куда направить. Мне было легче других. После того как я сказал, что занимаюсь у Ревина, наш физкультурник воспрянул духом:

— Ну наконец-то первый боксер на медфаке, да еще полутяж! Вот мы кому-то задницу надерем в этом году! — И с этими словами он отпустил меня с занятий, сказав, что сегодня все равно будет общая физическая подготовка, на которой мне делать нечего.

Этот перерыв я решил использовать по полной программе. По рассказам своих товарищей, учившихся в обычных вузах, я знал, что такое получение стипендии и сколько времени требуется старостам на это дело. Поэтому сегодня у меня в портфеле лежала большая коробка шоколадных конфет, привезенных из Ленинграда. Примерное расписание чаепитий в бухгалтерии я знал и заявился туда как раз в тот момент, когда все женщины, собравшись за одним столом, разливали чай.

Постучав в дверь, я зашел в кабинет. На меня недружелюбно уставились несколько пар женских глаз.

— Молодой человек, вы что, не видите, что мы заняты? Дайте нам хоть раз в день попить чаю без ваших вопросов, — наконец высказалась самая пожилая из бухгалтеров.

— Простите меня, пожалуйста, — извинился я и натянул на лицо самую очаровывающую улыбку, какую только смог. — Я лишь хотел выяснить день и часы выдачи стипендии. — И сразу, не дожидаясь ответа, что все, дескать, написано для непонятливых за дверями, произнес: — Ой, а что же вы с такими конфетами чай пьете! Знаете, у меня есть коробка конфет из Ленинграда, вот, пожалуйста, попробуйте.

И снова не дожидаясь ответа разинувших рты бухгалтеров, выложил на стол коробку конфет, быстро ее распечатав.

— Пожалуйста, угощайтесь.

Лица переглядывающихся женщин смягчились, а пожилая бухгалтер произнесла:

— Ну раз вы такой шустрый молодой человек, то, может, и чаю попьете с нами?

— Да, конечно, большое спасибо, буду очень вам благодарен.

Меня посадили за стол и налили чашку свежезаваренного, настоящего индийского чая. Мы посидели несколько минут, и в это время меня допросили, кто я такой, на каком курсе учусь. Я познакомился с молодой женщиной-кассиром, которая назвалась Ларисой и сообщила свой номер телефона в бухгалтерии, чтобы я мог позвонить и узнать, когда можно будет прийти за стипендией на всю группу. Через полчаса я вышел из бухгалтерии, перезнакомившись со всеми и полностью решив проблему на ближайший учебный год. Надо будет только периодически приходить попить чайку со ставшими вдруг такими приятными и дружелюбными бухгалтерами.

* * *

За неделю я достаточно хорошо наладил отношения со своими девочками. И если в первые дни они смотрели на меня как на недостойного их внимания салагу, то к субботе они практически заглядывали мне в рот и просили совета почти по каждому вопросу.

В понедельник под бдительным оком Марии Эдуардовны, сидевшей в уголке аудитории и наблюдавшей, как «дети буду выбирать комсорга», мы приступили к выборам. За минувшее время я уже все обдумал и, начав собрание, сразу же предложил в секретари ответственную девочку Свету Молодцову, у которой был еще и очень хороший почерк. В комсорги у меня была намечена Галя Пирогова — очень активная, сующая везде свой нос особа, а в профорги я хотел предложить Надю Свистунову — весьма хозяйственную медлительную девушку.

Конечно, со Светой мы уже обо всем договорились заранее, и собрание провели буквально в течение нескольких минут. А все потому, что достоинства кандидаток были в моем кратком выступлении обрисованы, самоотводов мы не принимали, а голосование, как обычно, проходило по принципу «лишь бы не меня».

Мария Эдуардовна, по-моему, была очень удивлена скоростью выборов, но ничего не сказала и лишь сверкала стеклами своих очков. После собрания мы продолжили занятия с костями, причем Мария Эдуардовна, заметив, что я валяю дурака, решила проверить мои знания. И проверила их так, что мы пробежали по костям месячный курс. Чтобы не удивлять своего преподавателя дальше, я сделал вид, что больше пока ничего не знаю.

После анатомии нас опять ждали физика и Ангелина Арнольдовна.

На этот раз пара прошла спокойнее, чем в прошлый раз, но все рано Вертинская притягивала меня невидимым магнитом. В конце занятий она опять попросила меня помочь убрать все с парт, и мы остались с ней вдвоем. Но сегодня она не провоцировала меня, и я ушел с занятий не такой, как на прошлой неделе, когда от эмоций не мог даже хорошо соображать.

Но все-таки когда ты единственный парень в группе, это имеет и свои минусы. Во время перерывов девчонки шушукались между собой, по-видимому кого-то обсуждая, делились мелкими секретами, мне же в эти разговоры хода не было. Я не курил и поэтому под лестницу, где собиралась вся мужская половина курса во время перерыва в лекции, не ходил. Обычно я просиживал эти перерывы в одиночестве или решал какие-нибудь вопросы по учебе с теми, кому это было нужно. А нужно было в основном одно: отметить присутствие на лекции в журнале посещений.

Надо сказать, мои девочки пока практически не уходили с лекций, все, наверное, еще впереди. Сейчас же, в начале семестра, такое для них в новинку, как, собственно, и для меня.

Вспоминая учебу в ВМА на первом курсе, я помнил только ранний подъем, зарядку, уборку в казарме и затем занятия, на которых все время хотелось спать. Да и эти занятия все время прерывались какой-либо срочной работой. Строем на завтрак, строем на обед и ужин. И отдохнуть можно было только после обеда на самоподготовке прямо на кафедре, так как считалось, что в казармах мы будем заниматься чем угодно, только не учебой. Хотя, конечно, приходилось учить и в казарме. А уйти с лекции на первых трех курсах было просто невозможно. И никаких девочек, только во сне.

Так что сейчас на первом курсе гражданского вуза я чувствовал себя почти как на курорте.

Но по уходам я объявил сразу: на галочку в журнале никто может не рассчитывать. И пока среди моих одногруппниц это не вызвало особого волнения.

С учебой же все пока было несложно. Высшая математика, основы которой нам преподавали, и химия меня нисколько не напрягали. А вот история КПСС, которую у нас вела пожилая женщина, доцент кафедры, напрягала. И не потому, что там есть что-то трудное для запоминания, просто мне, знавшему многое из того, как все происходило на самом деле, было очень трудно удержаться от критического тона в своих ответах. Но что удивительно, мне, писавшему конспекты ленинских работ в первой жизни пятьдесят лет назад, сейчас составлять их оказалось очень легко. Рука будто сам писала уже давно забытые тексты.

Вскоре после разговора с мамой я посетил отдел кадров больницы и был принят санитаром в операционный блок, пока на четверть ставки. Я рассчитывал, что со второго семестра, когда втянусь в учебу и в работу, можно будет поработать и на полставки.

В оперблоке меня встретили, как старого знакомого. Да и мне все здесь было знакомо — все перемыто моими руками. Анатолий Григорьевич, увидев меня, заулыбался:

— А вот и мой второй хирург появился. Ну как, постоим еще у стола?

— Если возьмете — с удовольствием.

— Слушай, Сергей, я еще тогда понял, что у тебя талант. Так что если будет возможность, в помощники возьму. Конечно, не как в тот раз, но третьим поработаешь, тем более что ты теперь вроде уже и коллега.

А Валентина Ивановна удостоила меня отдельной беседы:

— Сережа, ты у нас человек не новый, мы тебя давно знаем. Работал ты хорошо, и претензий к тебе нет, но вот твоя мама и я тоже хотим тебя попросить, чтобы ты вел себя более сдержанно. У нас работают две новенькие молодые медсестры, и смотри мне, чтобы никаких ночных амуров здесь не было. Нам хватило и летних твоих приключений, ты меня понял.

— Валентина Ивановна, торжественно обещаю — никаких амуров. — И, не удержавшись, спросил: — А если девушки сами на меня вешаться будут, что мне делать?

— Я вам повешаюсь! Я вам всем так повешаюсь, что плохо станет! Смотри, Сережка, договоришься у меня. — И с этими словами старшая медсестра закончила разговор.

* * *

Вечером пятнадцатого октября мы сидели дома. Неожиданно бабушка, смотревшая телевизор, позвала нас:

— Даша, Сережа, идите послушайте — Никитку-то скинули!

И действительно, диктор телевидения сообщила, что по состоянию здоровья Никита Сергеевич Хрущев покинул свой пост, а на его место выбран Леонид Ильич Брежнев. И показали большую фотографию Брежнева. На этом все новости закончились. Но бабушка была очень взволнована:

— Ой, да что же теперь будет! Надо, наверное, завтра бежать в магазин, а то соли у нас и спичек маловато.

— Мама, вечно ты паникуешь. У нас наверняка состоится партсобрание по этому поводу, и все прояснится. Да и в газетах завтра сообщение будет. И я тебя прошу не называть так нашего руководителя, да еще при этом обалдуе, а то ведь ляпнет где-нибудь.

Когда я на следующее утро пришел в университет, все были в возбуждении, со всех сторон слышались шепотки:

— Это его, видать, за кукурузу или за целину.

Кто-то в беседе заявил, что, может, действительно Никита Сергеевич заболел. Вокруг раздался веселый смех слушателей. Преподаватели ходили в растерянности, а пары по истории КПСС даже и не было.

«Очевидно, получают инструкции», — подумал я.

Ко второй паре некоторые студенты принесли сегодняшние газеты, но в них также ничего не расшифровывалось, а были краткое сообщение и портрет Брежнева.

И уже в коридоре кто-то напевал:

А я сидел и размышлял о том, что пока мое пребывание в прошлом мире никак не повлияло на глобальные события в стране. И даже то, что я спас Машу Сидорову, пока никоим образом не отразилось даже на нашем городском уровне, а ведь это, пожалуй, гораздо более крупное вмешательство в прошлое, чем бабочка Брэдбери. Правда, и время для накопления различий просто несравнимо.

Но, кроме шепотков и разговоров в курилке, больше ничего не было, и ко второй половине дня всем уже стало неинтересно, что там случится с нашим руководителем, речи которого еще несколько дней назад часами передавали по радио и телевидению.

В понедельник, как всегда, мы пришли на физику. Уже с начала занятия было видно, что Ангелина Арнольдовна чем-то озабочена. Обычно всегда спокойная и улыбающаяся, сегодня она была как мегера: накричала на двух девушек и на меня. Но постепенно вроде все вошло в колею. Когда я зашел с ней в помещение лаборатории, преподавательница сунула мне в руку бумажку и вытолкала вон.

На бумажке были напечатанные на машинке адрес, время и приписка: «Прочитаешь — порви».

На мое счастье, ни тренировки, ни работы у меня сегодня не предвиделось. Придя домой, я поужинал. Сказав бабушке, что пошел в библиотеку и приду очень поздно, отправился в баню. Через час вышел из бани весь намытый и не спеша отправился по указанному адресу. Я долго думал, покупать цветы или нет, но потом решил, что при первом визите, который еще неизвестно чем закончится, это необязательно.

Зайдя в подъезд и подойдя к двери, я неожиданно испытал какое-то чувство робости. Хм… Андреев, что с тобой? Вспомни, сколько раз ты стоял вот так перед дверями любимых женщин. Наверное, это опять юный организм вытворяет такую штуку. И я решительно нажал на звонок.

Открыли мне практически сразу. Похоже, Вертинская меня уже ждала.

— Проходи, Сережа, раздевайся. Не смущайся, у меня никого нет.

Ангелина провела меня в комнату. По порядку в квартире было видно, что она очень долго живет одна. Я присел у стола посреди комнаты, на котором стояли кофейный сервиз и початая бутылка армянского коньяка. Вертинская была одета в открытое крепдешиновое легкое платье, изящно облегавшее ее фигуру. Она присела напротив меня на стул; складки платья стекли по бокам вниз, почти полностью обнажив ее ноги. Но в этот момент, по-моему, это ее не волновало. Скорее всего она даже ничего не заметила. Я видел, как нелегко ей начать разговор. Поэтому я просто сел рядом и, обняв, начал целовать ее шею, грудь, губы, а потом поднял и понес на кровать, стоявшую в дальнем конце комнаты. Ангелина, по-видимому, не ожидала такого начала с моей стороны, но полностью покорилась моим рукам и послушно делала все, что я хотел. Через час мы сидели за столом, и она пыталась налить мне немного коньяка. Но я, помня о возвращении домой, категорически отказался и согласился лишь на кофе.

Ангелина же сидела передо мной. Ее шелковый халатик был распахнут и открывал для обозрения все великолепное тело женщины в расцвете лет. Мы вели разговор ни о чем, она до сих пор не могла прийти в себя после моего напора.

— Ты знаешь, Сережа, я ведь в первый раз заметила тебя на экзамене, когда ты смотрел на меня и раздевал глазами. Это был взгляд взрослого мужчины. А потом, когда на первом занятии ты смотрел на меня, я поняла, что пойду на все, но ты будешь у меня в постели. Ты так меня удивил. Я думала про себя: «Как тебе, взрослой женщине, не стыдно соблазнять мальчишку» — и ничего не могла собой поделать. Но сейчас я начинаю думать, еще неизвестно, кто кого соблазнил.

Но я ее уже не слушал. Подхватив на руки, понес на постель, и мы снова на какое-то время выпали из окружающего мира.

Когда я уходил, на лице Ангелины были слезы:

— Сережа, я все понимаю, нам не следует встречаться, но я не могу преодолеть себя. Пообещай, что придешь, если я позову. И пожалуйста, прости за эти слова, но я надеюсь, что о том, что произошло, никто и никогда не узнает.

— Ангелина, я не обижаюсь, потому что ты ведь еще совсем не знаешь меня, но обещаю, что все это останется только между нами.

Я шел домой. Холодный октябрьский ветер обдувал мое разгоряченное лицо и успокаивал мысли. На душе одновременно было и хорошо, и немного грустно. Наверное, грусть была оттого, что мне было совершенно понятно: никакого будущего у нашей связи нет. Может, еще несколько раз эта женщина позовет меня к себе, но затем этому все равно придет конец. А если об этом еще и узнают, то и как преподавателю ей больше здесь не работать.

Дома я сбросил верхнюю одежду и сел за стол. Бабушка долго меня разглядывала и наконец сказала:

— Сережка, признавайся как на духу, где был? Бабой от тебя пахнет. Небось на свиданку бегал вместо библиотеки. Давай признавайся, матери не скажу.

Что за существа эти женщины! Ведь специально не пил коньяк, час бродил по улице, а все равно вычислила в пять секунд.

— Бабушка, ну что ты такое говоришь! Я в библиотеке с кем за столом сижу? Да там одни девчонки отираются. А парни, вместо того чтобы учиться, только курят под лестницей.

— Ой, врешь ты, как Троцкий, парень… Ну ладно, твое дело молодое, бегай, пока есть за кем.

На этом наш разговор завершился, и я принялся за поздний ужин.

* * *

Летели дни. Учеба давалась мне легко, давно забытые знания всплывали из глубин памяти, иногда удивляя меня самого. С Вертинской я вел себя как обычно, хотя по ней было видно, что она нервничает: наверное, не очень верит обещаниям молодого парня держать все в тайне. Но после нескольких дней стало заметно, что она успокоилась и вновь принялась с интересом поглядывать в мою сторону. Это заметили даже мои одногруппницы: они со смехом однажды сообщили, что Вертинская ко мне явно неравнодушна, и поэтому физику я могу не учить.

В ночь с субботы на воскресенье я отправился на свое очередное дежурство. Когда я явился, оперблок, как всегда, уже был пуст. Только в сестринской слышались голоса. И громкий, конечно, принадлежал Пелагее Игнатьевне: та учила уму-разуму молоденькую медсестру, которую, похоже, сегодня в первый раз оставили на самостоятельное ночное дежурство. Я поздоровался с ними и ушел переодеваться, думая о том, что сейчас Пелагея в красках опишет этой девочке, какой я страшный сердцеед. Придя обратно в сестринскую, я узнал, что медсестру зовут Света и что она ужасно боится не справиться со своей работой. Мы сели пить чай. Потом мы с Пелагеей Игнатьевной принялись за дела.

Неожиданно зазвонил телефон. Света сообщила, что к нам везут больную и надо готовить операционную. Минут через двадцать на лифте подняли полную женщину средних лет. Она лежала на каталке обнаженная, закрытая только простыней, и тревожно озиралась вокруг.

Мы помогли ей перелечь на операционный стол и стали ждать дежурного хирурга. Вскоре в операционную зашел довольный Анатолий Григорьевич. Видно было, что он в очень хорошем настроении. Хирург пошел к больной и ободряюще улыбнулся:

— Не беспокойся, милая, все сделаем, как в лучших домах Лондона и Парижа. — Увидев меня, сказал: — Ага, вот и коллега. Ну давай засекай время, сейчас я этот аппендицит сделаю за тридцать минут.

Мне такая самоуверенность очень не понравилась, но я-то санитар, и мое дело — санитарское.

Света, явно волнуясь, быстро поставила перегородку перед головой больной, чтобы та во время операции ничего не видела. Я же в это время привязывал ее руки и ноги широкими ремнями к столу. Вскоре больная была подготовлена, и открытым оставалось только операционное поле.

Анатолий Григорьевич уверенными мазками корнцанга с тампоном провел обработку йодом и взял в руки шприц с новокаином. Он хорошо справлялся один. Проведя послойную анестезию новокаином, хирург взял в руки скальпель, уже протянутый Светой, и уверенно сделал разрез. При этом подмигнул мне, мол, видишь, как работаю.

Я знал, что в больнице между хирургами идет негласное соревнование за самый маленький разрез при аппендэктомии, и этот разрез был не более пяти сантиметров.

Анатолий Григорьевич ловко перевязал мелкие сосуды подкожно-жировой клетчатки и перешел на мышцы. Разрезав мышцы и брюшину, он быстро прификсировал ее зажимами Микулича к операционному белью и, снова подмигнув мне, посмотрел на часы. Да, за десять минут доступ к брюшной полости был готов.

Но дальше у него дело не пошло так быстро. Разрез был небольшой, и в брюшную полость проходили только три его пальца. Он никак не мог выделить и вывести наружу аппендикс, которого на обычном месте и не оказалось. Уже без улыбок и взглядов на часы хирург продолжал свои безуспешные поиски. Время шло, и больная уже начала проявлять беспокойство: мы стояли у стола больше часа. Наконец все-таки искомый отросток был найден под слепой кишкой и выведен наружу. Даже без гистологического исследования было видно, что ему немного оставалось до флегмонозного. Воспрянувший духом хирург быстро удалил ненужную часть организма и тщательно ушил отверстие в слепой кишке. Но вот когда Анатолий Григорьевич пошел на ушивание операционной раны, начались проблемы. Времени прошло уже около двух часов, и анестезия заканчивалась. Когда врач воткнул иголку с кетгутом в край операционной раны, больная закричала, и из раны от повышения давлении в брюшной полости вылезла гроздь тонких кишок. Убирая их внутрь тупфером, Анатолий Григорьевич, взглянув на меня, приказал:

— Быстро мыться!

Когда через десять минут я, намытый, встал напротив него, он скомандовал:

— Держи кишки тупфером, чтобы они не выходили, когда больная закричит.

Я добросовестно пытался это сделать, но после каждой попытки начать шитье женщина кричала, и опять все эти кишки вылезали наружу. Еще через пятнадцать минут наш упрямец сдался:

— Надоело, вызывайте анестезиолога.

Через пять минут пришел, как всегда невозмутимый, Михаил Абрамович. Еще через пять минут больная мирно уснула и дала возможность вспотевшему Анатолию Григорьевичу закончить свою работу.

Убирая операционную, я думал о том, что самоуверенность, бывает, подводит даже самых классных специалистов и что мне тоже не мешало бы избавиться от этой излишней черты моего характера.

В среду после занятий по группам весь курс собрался на лекцию по истории КПСС, которую вела профессор кафедры, пожилая женщина Мария Васильевна Шарапова.

Наша аудитория с высоко поднимающимся амфитеатром сидений была заполнена почти до отказа. Через десять минут после начала лекции многие начали обращать внимание на странное поведение старосты курса Олега Зарова. Тот сидел на крайнем к центральному проходу месте где-то в пятнадцатом ряду и, закрыв глаза, покачивался на стуле. Преподавателю снизу это вряд ли было видно.

Неожиданно Олег покачнулся и, выпав в проход, покатился вниз по ступенькам, скатившись прямо к ногам удивленно глядящей на него Марии Васильевны. Через минуту он встал и, пробормотав, что у него плохо с животом, побежал к дверям. Но перед входом остановился, и его вырвало прямо на двери, после чего он распахнул их и удалился.

Больше в этот день мы его не видели. А когда Мария Васильевна вышла в поисках уборщицы, весь курс принялся обсуждать, где и по какому поводу Заров так успел нажраться.

К удивлению всех присутствующих, Мария Васильевна всерьез приняла объяснение Зарова о больном животе. После того как уборщица вычистила все, что пил и чем закусывал Заров, преподавательница, сказав что-то о бедном больном мальчике, продолжила лекцию.

Все это было бы просто смешно, но, как оказалось, для меня имело далекоидущие последствия.

* * *

На следующий день в деканате имела место следующая беседа, в которой участвовали декан факультета, наш куратор курса, парторг и один из студентов со звучной фамилией Бернштейн. Студента наши преподаватели допросили первым.

— Так вы утверждаете, Семен, что Зарову было не плохо, а он был пьяным? — сразу задал вопрос наш куратор.

— Да, Борис Николаевич. Я сам был свидетелем того, как Заров пил водку прямо из горлышка за зданием факультета с каким-то мужчиной.

— Семен, а как на курсе восприняли этот случай? — спросил парторг.

— Да как восприняли… Все смеются, говорят — классный кандидат в партию, хоть и пить не умеет.

— Ну все, спасибо, Семен, за информацию. Надеюсь, вы и дальше будете нам сообщать о подобных случаях на курсе.

— Конечно, Борис Николаевич, это мой долг комсомольца.

Бернштейна отпустили, и собравшаяся троица принялась обсуждать сложившее положение.

— Да, товарищи, наша партийная организация совершила ошибку, и я в том числе, — начал каяться парторг.

— И теперь нам надо решить этот вопрос. Ясно, что Заров не может быть старостой курса, авторитета у него больше нет.

Борис Николаевич взял слово:

— Товарищи, у меня есть предложение. На первом курсе неплохо зарекомендовал себя староста сто девятой группы Андреев Сергей. Он пользуется авторитетом в своей группе, сумел организовать сплоченный коллектив за это время, учится на «отлично», спортсмен и даже успевает работать санитаром в больнице. Очень целеустремленный молодой человек. Я предлагаю его в старосты курса, несмотря на то что он моложе всех по возрасту.

Поговорив еще немного, все присутствующие приняли предложение Мыльникова.

* * *

На следующий день меня вызвали в деканат, и Мыльников озвучил свое предложение. Первой мыслью было категорически отказаться, у меня и так хватало забот. Однако, взвесив все преимущества, которые дает такая должность, я все-таки согласился.

После этого разговора я пришел в группу. Там все знали о случившихся переменах и пребывали почти в трауре. Девочки привыкли, что все проблемы решаются сами собой, а тут такая непруха. Но я быстро направил ситуацию в нужное русло, сообщив, что кандидатуру старосты группы я уже обговорил, это будет Молодцова. Да и я остаюсь в группе, так что все желающие могут обращаться прямо ко мне.

Олега Зарова мы с тех пор не видели, но вскоре прошел слух, что ему предоставили академический отпуск по болезни и он снова начнет учебу в следующем году.

Надо сказать, забот у меня после того, как я стал старостой курса, особо не прибавилось. Только приходилось еженедельно бывать в деканате, где периодически разбирались вопросы, связанные с нашим курсом.

Один из первых таких вопросов вскоре и возник.

Две наши девицы пришли вечером в анатомичку поработать с препаратами, то бишь с костями. Кости человеческого скелета лежали в учебных кабинетах в ящиках со стеклянными крышками, и любой желающий мог взять необходимую деталь и изучать ее сколько нужно. Эти две девицы сидели вечером: учили все бугристости, бороздки и все остальное. Но тут появился один не отличающийся большим соображением однокурсник, который якобы мешал им учиться. Не мудрствуя лукаво девушки закрыли дверь изнутри на бедренную кость. А этот, уж не знаю, как еще его назвать, придурок так рвался в дверь, что сломал эту кость. И надо же такому случиться: по коридору в это время, собираясь отправиться домой, шла наша завкафедрой.

Что там было, мне неизвестно, но, когда я на следующий день пришел в деканат, Анастасия Михайловна в гневе кричала о глумлении над человеческими останками, требуя исключить эту троицу из комсомола и говоря о том, что они недостойны учиться на медицинском факультете.

После того как все желающие преподаватели выступили, наш комсорг начала лепетать о том, что это хорошие студенты и мы их накажем по комсомольской линии.

Наконец слово взял я:

— Уважаемые товарищи, что вчера произошло? Две студентки, чтобы им не мешали готовиться к занятиям, закрыли дверь на человеческую кость, а студент, не зная, на что закрыта дверь, сломал эту кость. Да, они совершили проступок. Но вправе ли мы их наказывать? Ведь этим девочкам всего по семнадцать лет, до этого они никогда не имели дела с человеческими останками. А кто им объяснил, что так делать нельзя? Ведь не заложены природой такие знания в наш мозг, мы в течение всей своей жизни осознаем такие вещи. И я считаю, уважаемая Анастасия Михайловна, что это недоработка вашей кафедры. Я внимательно слушал ваши лекции. Вы нам очень хорошо рассказываете о строении человеческого тела, но вы ни разу до этого случая не говорили нам о том, как бережно мы должны обращаться с изучаемым материалом. Так что, по моему мнению, этих студентов, конечно, нужно наказать каким-то образом, но говорить об их исключении нельзя.

Во время моей речи Анастасия Михайловна внимательно смотрела на меня. По ее щекам поползли красные пятна, но в течение последующего обсуждения она больше не сказала ни слова. И этих двух девиц оставили учиться дальше.

* * *

После моего ухода в деканате разгорелась бурная дискуссия, и ее начала Анастасия Михайловна:

— Послушайте! Это что у нас делается — яйца курицу учат! Что себе позволяет этот сопляк? Учить меня! Да я таких, как он, сотни выпустила, и все обо мне с благодарностью вспоминают.

— Анастасия Михайловна, но ведь Андреев правильно сказал — это ваша недоработка, — с удовольствием напомнил Мыльников, недолюбливавший Сидорову за вздорный характер.

— Ну да, признаю, моя недоработка, но кто это говорил? Мальчишка! — по-прежнему негодовала Анастасия Михайловна.

— Ну успокойтесь, товарищи, — вступила в разговор декан. Она была заведующей курсом психиатрии и поэтому выступала чаще всего в роли арбитра. — Мы уже все обсудили. И у меня большая просьба к вам, Анастасия Михайловна. Зная ваш характер, я попросила бы вас при оценке знаний Андреева отнестись к нему объективно.

— А-а, вы опять меня упрекаете в необъективности! Да если бы кто-нибудь из них знал анатомию так, как ее надо знать, он бы одни пятерки получал! — воскликнула Анастасия Михайловна, но уже в пустоту, потому что все ее коллеги расходились из кабинета декана.

* * *

Пару недель Сидорова принципиально не замечала меня в коридорах анатомички и чуть ли не отворачивалась при встрече. Зато Мария Эдуардовна светилась от счастья и ласково называла меня Сереженькой.

Но буквально через несколько дней на очередном занятии Мария Эдуардовна уличила меня в том, что я не хожу в анатомичку и не изучаю препараты в натуре. На что я, не подумав, вытащил из портфеля атлас Тонкова и показал ей, по какому учебнику я занимаюсь. При виде этого атласа Марию Эдуардовну чуть удар не хватил. Она смотрела на меня через толстые стекла своих очков и только разевала рот. Вся группа замерла.

— К костям! — закричала Мария Эдуардовна.

Я подошел к столу, где лежали кости для сегодняшнего занятия. Преподавательница указывала указкой на кость, а я произносил по латыни все, на что она указывала. Постепенно темп вопросов нарастал. Она уже указывала на кости, которые мы еще не проходили, а я все отвечал. Наконец Мария Эдуардовна вошла в раж и, сдернув простыню с препарированного трупа мужчины, над которым работали студенты второго курса, начала почти тыкать указкой в мышцы. Меня тоже захватил азарт, и, не думая об осторожности, я говорил и говорил латинские названия. Никто даже не заметил, что в дверях кабинета стоит Сидорова и, удивленно открыв рот, наблюдает за происходящим. Наконец и она не выдержала. Войдя в кабинет, профессор схватила вторую указку и стала гонять меня уже по спланхнологии. Затем пошли нервы, сосуды… и где-то через двадцать минут такого марафона обе бабушки молча уселись на стул, глядя друг на друга, а мои девочки сидели, как мышки, боясь пошевелиться.

Наконец мы услышали командирский голос генерал-майора медицинской службы Сидоровой:

— Студент Андреев!

— Я! — вскочил я со стула.

— Зачетка с собой?

— Да, пожалуйста, возьмите, Анастасия Михайловна.

И Сидорова, раскрыв книжку, поставила «зачет» за первый курс и жирную пятерку по анатомии за первый семестр второго курса.

— И пусть кто-нибудь хоть слово скажет. Я пока решаю, кто чего достоин на моем предмете, — заявила она.

* * *

Воскресным вечером все мы сидели дома. Бабушка смотрела телевизор, мама занималась своим любимым делом — вышиванием крестиком на пяльцах, Лешка пыхтел над уроками, так как пробегал весь день, играя в футбол. А я сидел и раздумывал над своим будущим. Неожиданно раздался звонок в дверь. Мы никого не ждали и поэтому вопросительно смотрели друг на друга. Мама, отложив вышивку, направилась к дверям. Когда она снова вошла в комнату, за ней следовала заплаканная соседка тетя Роза.

— Даша, послушай, может, хоть Сережа посмотрит маму. Она совсем плохая. Я два раза «скорую» вызывала, так они приедут и ничего не делают, говорят, мол, у вашей бабушки проблемы с кишечником. Вызывайте участкового врача, пусть назначает лечение. А ведь я свою маму знаю, она просто так не сляжет.

— Роза, да ты с ума сошла! Мой Сережка на первом курсе только учиться начал, что он понимает! — возмутилась мама.

— Ага, ничего не понимает. Он у тебя на два года раньше школу закончил! Да такого умника у нас в городе больше и нет. Может, он получше врачей разберется, сама ведь хвасталась, что на одни пятерки учится.

— Мама, ну что спорить. Давай я схожу посмотрю, от этого ведь никому хуже не будет, — предложил я.

— Ну ладно, только я с тобой тоже пойду. Видела я всяких больных, может, что и посоветую.

Когда мы втроем вошли в комнату к больной, я сразу понял, что дело здесь сложное. Заострившиеся черты лица, тяжелое дыхание — все говорило о серьезной патологии.

— Тетя Роза, расскажите, пожалуйста, как заболела ваша мама?

— Так вот три дня назад пожаловалась, что живот болит, понос у нее один раз был, потом слабость, потом слегла, а со вчерашнего дня не ест, только ложку чего съест — и рвать начинает. Врачи, когда приехали, живот посмотрели, сказали, что мягкий, ничего хирургического нет. А она по-большому с тех пор ни разу не сходила. А сегодня разговаривать плохо стала, я к вам побежала.

— Ну давайте я посмотрю.

Я присел на табуретку у кровати Евгении Ивановны и проверил пульс. Пульс был слабого наполнения и почти сто двадцать ударов в минуту. Когда начал спрашивать старушку, где у нее болит, она только показывала вниз, говорить она почти не могла. Язык был сухой. Тетя Роза услужливо открыла мне ее живот, опустив рейтузы до лобка. Я положил руку: живот действительно был мягкий, кожа сухая. Моя ладонь при пальпации ощущала пульсацию брюшной аорты.

Я решительно опустил рейтузы больной до колен, и взору всех присутствующих открылась почти черная шишка в левой паховой области, возвышающаяся над кожей сантиметра на три.

Ну вот, диагноз ясен. Эти уроды со «скорой» даже не удосужились как следует раздеть больную. Ущемленная бедренная грыжа, уже с некрозом, и кишечная непроходимость. Я мысленно оценил шансы на успешное оперативное вмешательство, они были очень низки. Но все равно надо было что-то делать.

— Сережа, а что это у мамы? У нее раньше была здесь какая-то мягкая опухоль под кожей, а теперь такая чернота!

— Грыжа у нее ущемилась, тетя Роза. Ее в больницу надо срочно на операцию. Я сейчас позвоню, и ее увезут на «скорой».

Мы с мамой пошли к себе, она молчала и странно смотрела на меня. Дома я позвонил в «скорую» и, представившись студентом медфака, не называя курса, сообщил, что мной осмотрена женщина, у нее выявлены ущемленная бедренная грыжа и кишечная непроходимость, пусть «скорая» быстрее везет ее в больницу, исправляет свои косяки.

Диспетчер стала возмущаться и говорить, что к этой больной уже два раза без толку ездили. На что я сказал:

— Вам и так приличные неприятности светят, так что не усугубляйте свои проблемы.

После чего мой вызов приняли, и через двадцать минут «скорая» подъехала к нашему дому. Еще через насколько минут Евгению Ивановну на носилках погрузили в машину.

Когда я закончил разговор, заговорила мама:

— Сережа, ты знаешь, с этой весны ты так изменился… И хотя вроде эти изменения в лучшую сторону, но мне не по себе. Ты ведешь себя как взрослый, уверенный в себе человек, я уже даже не могу к тебе обращаться как раньше, мне иногда кажется, что ты старше меня. Что с тобой происходит? Может, это признаки какого-то психического заболевания? Тебе надо обязательно показаться психиатру. Я слышала, шизофрения может так начинаться. Сережа, я тебя очень прошу, сделай это для меня, я хоть успокоюсь.

— Мама, ну ты скажешь! Это даже не смешно. Хорошо, я схожу к психиатру и даже принесу тебе от него заключение, ты будешь довольна?

— Сынок, ну при чем тут это? Я просто боюсь за тебя. — И она заплакала.

— Ну ладно, мамочка, успокойся. Все хорошо, это я, твой сын, Сережка. Может, мне что-нибудь натворить, чтобы ты успокоилась?

— Ну все, все, успокоилась, ничего творить не надо. Иди занимайся своими делами, но к психиатру сходишь.

На следующий день у нас была пара по английскому языку. Первый семестр мы должны были заниматься грамматикой и переводить определенное количество текста, на студенческом жаргоне — «тысячи». На английском знанием грамматики я особо не выделялся, но все «тысячи» сдал за один раз, переведя с листа изумленной преподавательнице весь английский журнал «Ланцет».

В этот момент к нам заглянула секретарь декана:

— Андреев, пойдем, с тобой хотят поговорить.

Когда мы зашли в кабинет декана, я увидел там заведующего кафедрой общей хирургии Марушева Егора Николаевича, про которого в студенческом фольклоре говорилось так:

Марушев задумчиво посмотрел на меня и спросил:

— Так, значит, ты и есть Андреев Сергей? — И, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Сегодня ночью оперировали больную с ущемленной грыжей в нашей больнице, она, к сожалению, умерла, не выдержала наркоза. Но мне на разборе этого случая в ходе пятиминутки сообщили, что диагноз больной поставил ты. К тому же Анатолий Григорьевич, который на добрые слова вообще-то скуп, очень тебя хвалил. Он пишет кандидатскую диссертацию под моим руководством, и я доверяю его словам. У меня к тебе предложение. Хотя ты сейчас на первом курсе, но я лично приглашаю тебя в кружок хирургов, который работает у нас на кафедре. Его членами могут стать студенты с третьего курса, но мне бы хотелось видеть тебя у нас.

Я стоял и думал, что же делать. Очевидно, придется согласиться, отказ от такого предложения будет уж совсем удивительным.

— Спасибо, Егор Николаевич, я очень рад вашему предложению. Не ожидал, что лично вы будете меня приглашать, даже как-то неудобно.

— Ничего страшного. Талантливые люди нам нужны, так что ждем тебя на ближайшем заседании. План занятий вывешен на кафедре в больнице, так что во время дежурства в оперблоке можешь подойти и переписать.

И с этими словами он удалился.

Я же воспользовался ситуацией и, постучавшись, зашел в кабинет декана. Юлия Николаевна приветливо улыбнулась:

— Ну проходи, возмутитель спокойствия, с чем пожаловал?

— Юлия Николаевна, тут у меня такое дело… В общем, мама озабочена моим ранним взрослением и очень переживает по этому поводу. Она вчера даже плакала и просила меня проконсультироваться у психиатра. Может, вы мне поможете? Поговорите со мной, пожалуйста, и напишите заключение для нее, чтобы она успокоилась.

— О господи, что только родителям в голову не придет! Я невооруженным глазом вижу, что у тебя все хорошо. Кстати, мне недавно друг из Москвы прислал перевод миннесотского опросника, их кафедра недавно стала с ним работать. Мне будет интересно посмотреть, как ты справишься с этим опросником, все-таки ты очень неординарная личность. Так что давай садись и поработай, тут всего пятьсот вопросов, за пару часов справишься.

Я сидел и заполнял опросник, который в мое время был уже настольной книгой медицинских психологов и без которого не обходилось ни одно приличное обследование. А я сейчас присутствовал при первых попытках работать с ним.

После того как я справился с ответами на вопросы, Юлия Николаевна посмотрела результаты, чему-то улыбнулась и наконец спросила:

— Сергей, как зовут твою маму?

Я ответил. Она села и написала записку.

«Уважаемая Дарья Васильевна, у вашего сына Сергея в настоящее время никаких психических заболеваний не выявлено, он полностью психически здоров.

Зав. курсом психиатрии Полищук Ю. Н.»

И поставила печать деканата.

— Огромное спасибо, Юлия Николаевна, — поблагодарил я и отправился по своим делам.