Психологическая реальность, очерчиваемая значениями, смыслами, концептами, образами, переживаниями, образует внутреннее, почти потаенное пространство, которое человек привычно соотносит с самим собой. Это – своеобразная «обитель души», его приватное пространство.

Литература дает нам многочисленные примеры попыток лингвистическими и художественными средствами очертить это пространство. Так, известные метафоры «душа не на месте», «выйти из себя», «места себе не находить», «уголок души», «тайники души», «дно души», «глубина души» и др. говорят о том, что людям свойственно переживать свою аутентичность в пределах некоторых сугубо внутренних пространственных и временных характеристик.

Конечно, «место» – понятие не вполне психологическое, хотя исследовать субъективную топику «Я» означает не только попытаться как-то локализовать «Я» во внутреннем пространстве, но и попытаться понять своеобразную «экзистенциальную собственность» человека – все то, что он считает собой, что из «большого» бытия вписалось в опыт его самоопределения, стало своим, оформило границы «Я – не Я» и определило самобытный жизненный путь, персональные ценности, индивидуальную субкультуру человека.

Можно предполагать, что у внутреннего пространства есть субъективно переживаемые пределы, осознание некоей протяженности, направления, уровневости, размерности, степени связанности с реальностью, в нем есть закрытые (потайные, сугубо внутренние) и открытые зоны, в нем происходят собственные события, может быть, в нем есть виртуальные «обитатели», функционируют семантические коды, индивидуально размечающие реальность и т. д. В этом виртуальном пространстве полностью царствует конкретная личность, оформляется и развивается ее самобытность.

 

Экзистенциальное пространство человека

Под экзистенциальным пространством понимается совокупность насыщенных индивидуальной ценностью семантических зон (понятий, представлений, концептов и связанных с ними переживаний), образованных вокруг сильных, значимых точек индивидуального бытия человека, без которых он не мыслит себя аутентичным.

Взрослые люди хорошо осознают наличие таких заповедных зон, и вот как они говорят об этом.

* * *

Вот мне уже много лет, позади большая жизнь, но когда я задумываюсь о том, что в этой жизни было важного, я могу назвать очень немногое, всего несколько событий. Ну, конечно, тот факт, что я вообще родился на свет.

Николай С., 69 лет

Старшая сестра, а между нами 16 лет разницы, уже когда мы были взрослыми, как-то рассказала, что мать не хотела меня рожать. Она даже отправилась из деревни в город делать аборт, но отец догнал ее и чуть ли не силой уволок обратно. Так что если бы не это, меня, может, и вовсе не было бы. И эта благодарность лежит глубоко внутри меня, составляет какое-то внутреннее ядро всего, что я делаю в жизни, – я как бы оправдываю факт появления на свет, доказываю свою необходимость.

Потом, конечно, моя учеба в университете в Ленинграде и то, что меня в числе лучших отправили на стажировку во Францию. В те годы, а это конец пятидесятых, это было большой редкостью. Я, как самый младший в семье, и школу окончил с медалью, и учился хорошо, но та поездка окончательно определила судьбу. Я любил и страстно люблю язык, работа с ним делает мою жизнь очень интересной.

Моя работа – тоже предмет моей радости и гордости, я прошел весь университетский путь, как говорится, «от и до» и ни разу не пожалел о своем выборе. Неиссякаемый интерес к профессии свидетельствует, что все в моей жизни свершается правильно.

Еще, конечно, рождение детей, особенно младшей дочери, – любовь к ним, желание заботиться, сделать их счастливыми. Думаю, что никогда я в полной мере так не чувствовал свою необходимость, как тогда, когда они росли, взрослели, учились, – я в них видел продолжение себя, и мне самому хотелось быть лучше, интереснее, сильнее.

Но я даже не об этом хочу сказать: в жизни много чего происходит, но что-то самое главное принадлежит в ней только тебе. Оно замкнуто в тебе, как в капсуле, что-то очень личное, что иногда и нельзя открывать другим.

* * *

Знаете, человек ведь не весь на виду. В его жизни, да и в нем самом всегда есть что-то, что он не может, не хочет, да и не должен открывать другим. Это не значит, что он скрытный, интровертированный. Просто внутри него есть особое пространство, где он бывает самим собой – таким, какой есть, без прикрас. И там он может позволить себе быть трусом, слабаком, лентяем… Но даже не это главное – это такой тайник, где лежит «вся правда о нем», которая интересна только ему самому и важна ему. Для меня это – несколько выкидышей и трудные роды сына, унижения, которые я перенесла при поступлении на работу, измены мужа, которые мне стали известны случайно и о которых я никому, даже ему, не могла сказать… Я хочу сказать, ничего постыдного или плохого в этом нет, просто на этом дне души таится все, что было в жизни серьезного, что ломало мою жизнь и меня, но о чем знать должна только я…

Светлана Х., 39 лет

* * *

Когда мне говорят: «Расскажите немного о себе», верите, я впадаю в какой-то ступор. Вот что рассказать? Что из этого буду я? Если просто перечислю, кто я и что я – женщина 54 лет, мать двоих детей, доцент кафедры химии… наверное, это мало что расскажет именно обо мне. В мире полно женщин такого же возраста, как и я, с такой же профессией, мужем, детьми, квартирой… Могу рассказать биографию – где родилась, училась, за кого вышла замуж, какие места работы сменила… И все равно это будет не совсем обо мне. Все же я – это что-то, лежащее в глубине всех этих гражданских состояний и событий. Вот, наверное, если я скажу вам, что пишу стихи – это будет обо мне. Я пишу для себя, редко кому читаю свои поэзы. Не потому, что они – не шедевр, а просто потому, что они скрывают в себе какую-то часть меня. Они способны открыть какую-то мою глубинную сущность. Если я признаюсь, что вышла замуж не по любви, но много лет живу со своим мужем, это тоже будет характеризовать именно меня, какие-то мои моральные принципы. Наверное, у каждого есть такие сверхзначимые мелочи, которые хранятся внутри и никогда не прорываются наружу. Но в этих мелочах – и есть мы, настоящие, о которых знаем только мы.

Наталия К., 54 года

Экзистенциальное пространство сугубо индивидуально – оно центрировано исключительно на конкретном человеке, точнее, на явленности человека самому себе и переживании истинности, подлинности своего «Я».

 

Структура приватного пространства

С точки зрения структуры в личном пространстве можно выделить определенные, нелинейно организованные информационные «узлы», содержащие сведения, значимые для понимания и описания себя. Уже здесь отчетливо видна пристрастность, поскольку человек не описывает себя в единицах той размерности, которая не имеет для него значения, и, наоборот, строит систему мелких, точных, детализированных единиц для тех сфер, в которых он кажется себе более «реальным» и значимым.

Так, например, он может использовать много концептов для сферы «интеллект» и мало – для сферы «телесность», что, конечно, образует диспропорцию в осознании «Я – телесного» и «Я – когнитивного» и влияет на образ жизни человека, особенно если реальная среда под воздействием идеологии, традиции или других факторов начинает культивировать, предположим, «Я – телесное» и игнорировать необходимость развития «Я – когнитивного».

Эти «узлы» различаются по типу информации (при этом объединяемая в «узел» информация должна обладать внутренним смысловым единством – внутренней связностью) и по вместимости (быть равно хорошо ориентированным во всех областях и аспектах бытия не в состоянии ни один человек).

Первичная база этих информационных единиц создается из собственных ощущений маленького ребенка в его взаимодействии с внешним миром и самим собой и постепенно пополняется сначала значениями, транслируемыми взрослым, затем смыслами, извлеченными из собственного опыта. По мере развития в процессе взаимодействия со взрослым человеком ребенок выделяет себя из среды и начинает «втягивать» (интериоризировать) свою «среду обитания», образуя «картину мира» (мир внутри себя), категоризировать и осмыслять предметы и явления за счет самостоятельно осуществляемой активности, а также выделять в ней зону экзистенциального пространства.

Круг «собственности» ребенка стремительно нарастает, и его внутренняя среда начинает требовать регуляции и упорядочивания, что и приводит к построению «узлов». Внутри каждого «узла» могут строиться диады («Я» + «не Я»), триады («Я» + «не Я» + «не Я в моем Я»), тетрады («Я» + «не Я» + «не Я в Я» + «Я в не Я») и т. д. «Узлы» могут быть метафорически маркированы (у наших респондентов мы встречали «Я»-нарративы, которые были условно обозначены «Китайские палочки», «Бабуля», «Осенний ветер», «Ван Гог», «Это», «Поражение» и т. п.) и совокупно создавать полимодальный «образ Я» как «систему, держащуюся внутренней связанностью» (выражение К. Леви-Стросса).

«Узлы» экзистенциального пространства человека есть результат некоего понятного ему нелинейного упорядочивания опытов о себе. Они тоже могут организовываться уже с детского возраста по типу синкретов и комплексов, обладающих широчайшим потенциалом выхода в другие плоскости выстраиваемой «картины мира».

Ребенок в начальных попытках осознать самого себя и накапливаемого опыта взаимодействия с реальностью пользуется синкретичными конструкциями – нерасчлененными, но вполне устойчивыми, совокупностями различных видов представлений (интеллектуальных, эмоциональных, поведенческих и др.). Синкреты не требуют никакого логического обоснования, они существуют в иной – внелогической – системе мотивации и подчиняются правилам игры и других видов детской деятельности.

Первоначальная слитность образов себя и своего существования, по словам Л. С. Выготского, образуется на основе пространственных и временных встреч отдельных элементов, непосредственного контакта с людьми и объектами, непосредственного восприятия. Таковы, к примеру, конструкции «Я – хороший», «Я – добрый», «Я – смелый», в которых по принципу «кучи» соединены порой противоречивые элементы опыта (мнения родителей, оценки со стороны, собственные поведенческие акты: «Я – хороший, потому что мама так сказала», «Я – хороший, потому что у меня новые ботинки» и пр.).

Поскольку синкреты характерны для детского мышления вплоть до дошкольного возраста, синкретические образы часто содержатся в детских стишках, рассказах, сказках, книжных иллюстрациях, мультфильмах («Пластилиновая ворона» А. Татарского, «Страшилище» И. Березницкаса, «Кот в колпаке» А. Караева, «Молочный Нептун», «Богатырская каша» и др.) – легко воспринимаясь и интериоризируясь, они остаются в психике надолго.

Со временем синкреты сменяются комплексами. По Л. С. Выготскому, их пять (комплекс-ассоциация, комплекс-коллекция, цепной комплекс, диффузный комплекс, наглядное понятие), и в каждом из них принцип кучи заменяется фиксацией случайной, незакономерной связи, в объяснительный потенциал которой ребенок верит: «Я – хороший, потому что хорошо нарисовал уточку», «Я – хороший, потому что угостил бабушку конфетами».

В основе ассоциативного комплекса может лежать сходство, контраст, связь по смежности («Мама – хорошая, и я – хороший»). В комплексах-коллекциях собранные опыты объединены принципом взаимной дополнительности по любому признаку, который ребенок знает («Я – хороший и умный», «Я – хороший, потому что живу в Москве»).

Цепной комплекс соединяет представления о себе и взаимодействиях с реальностью по принципу временно́й смежности («Я – хороший, потому что хорошо гуляю»). В диффузных комплексах признаки сходства скользят и колеблются, изменяясь и незаметно переходя один в другой («Я – хороший, что значит добрый»). Постепенно комплексный образ становится самостоятельным генератором смысла и трансформируется в наглядное понятие (псевдопонятие).

Наглядные понятия реализуют в образах те же обобщения, к которым приходит и понятийное мышление («Я – хороший, потому что я – добрый, смелый, защищаю младших, со всеми делюсь, не ругаюсь. Так ведут себя все хорошие люди»). Их главное отличие от всех других форм комплексного мышления состоит в том, что их значения являются сформированными заранее, их «понятийность» задана изначально, в готовом виде, как некая внешняя по отношению к ним информация.

Жизненный опыт ребенка еще достаточно мал, чтобы возникла необходимость его упорядочивания и/или структурирования и уж тем более повествования о нем. Многое в его жизни совершается под управлением других (родителей, воспитателей, учителей) в процессах первичной социализации. Такая задача встает перед человеком значительно позже, когда ему предстоит принимать решения, ставить цели, планировать дальнейшее течение жизни уже в соответствии с собственными предпочтениями и возможностями.

У взрослого человека с уже полностью сформированным понятийным мышлением в центре информационных «узлов» – значимые события, происшествия, переживания, воспоминания жизни, кодирующие единицы его и только его опыта.

Так, для примера, «узел» «Моя мать» может включать разнопорядковый опыт телесных ощущений, представлений, воспоминаний, «кодировок», эмоций и т. д.: «отзвуки» материнских прикосновений и объятий, ласк, запаха волос или кожи матери, ее ритуальное поведение (поцелуй на ночь, похлопывание по спине, взъерошивание волос), крик из форточки «До-о-мо-ой!», шелест платья и запах духов, книжка, читаемая на ночь, поход к матери на работу, поездка к морю и лежание рядом с матерью на потертом коврике, плеск воды на даче, напоминающий о купании под струей воды из шланга, таблетка от простуды, образ шарфа, который мать вязала перед телевизором, гладиолусы, купленные первого сентября, утреннее запрыгивание в родительскую постель, интонации материнского голоса по телефону, когда она разговаривает с подругой, запах пирога с капустой, чувство защищенности и уюта рядом с матерью, больной зуб, ее стоптанные тапочки «с пушком», сирень под окном, самодельная закладка в книге – синяя, с вставленными красными сердечками, маслята в круглой корзинке, слово «колокольня», Фима Собак, Джеймс Джойс, Кэмбридж, голубая ткань в белый горошек, китайские палочки, яйцо «в мешочек», песочные часы, собственное отражение в зеркале материнского трельяжа, пять часов, ее корзинка с вязаньем и т. д. и т. п. И при этом «узел» «Моя мать» – это часть самого субъекта, его когнитивного и экзистенциального базиса, того, что он актуализирует, сталкиваясь с соответствующими «материнскими» фрагментами реальности.

Все это несомненно имеет сугубо личный характер, поэтому логика образования подобных кластеров доступна только самому человеку.

Внешний наблюдатель или слушатель личных историй другого всегда будет нуждаться в разворачивании и объяснении того, что самому рассказчику предельно ясно, причем всегда с некоторой обязательной, «вмененной» потерей смыслов.

Например, почему в нашем примере «китайские палочки» = «мать»: да потому, например, что отец ребенка, побывав в командировке в Китае, привез для всей семьи китайские палочки с вырезанными на них символами восточного гороскопа; все вместе пытались есть этими палочками макароны, очень смеялись, отец шутил над матерью, учил ее правильно держать палочки, мать смотрела на него счастливыми глазами, ребенок чувствовал какую-то непонятную ему счастливую общность отца и матери и впервые отнесся к матери «как-то иначе, не по-детски», «влюбился в мать», «макароны стали любимым блюдом», стал по-особому, «личностно», относиться к Китаю и пр. – и это был один из самых счастливых дней в воспоминаниях о матери, о счастливом детстве, о детской безмятежности, о родительской любви, научившей его самого любить. Иными словами, так маркировано в сознании субъекта бытие вместе «Я» + «Мать», и это та самая информация («отсутствующая структура», если воспользоваться термином У. Эко), которую имя объекта/ситуации несет означающему и рождает соответствующий комплексный образ, как часть «застывшего в субъекте» фрагмента бытия.

Смысловое движение в этом субъективном семантическом поле доступно только самому человеку. Именно при «означении» человек привносит в «узел» то, что оно будет значить именно для него. Собственно, «узел» и означает не все, что принципиально вообще может обозначать объект или событие, а только то в содержании поименованного (и даже его часть), что будет значимо именно для данного человека в данный момент времени. Но субъективная семиосфера способна «объяснять себя субъекту сама» путем последовательного разворачивания все новых и новых аспектов внутреннего гипертекстового пространства.

Между собой все эти разнообразные элементы опыта соединены «дугами» (связями), образованными, в частности, смежностью информации во времени и пространстве в момент ее восприятия и последующих актуализаций и воспоминаний. «Дуги» обеспечивают «нелинейное ветвление» – сердцевину гипертекстовой функциональности.

Возьмем для примера небольшое воспоминание.

* * *

Был ясный солнечный день, когда солнце вливалось в дом через открытое окно, и легкий ветер шевелил белые тюлевые занавески, и доски крашеного пола в нашей старой квартире на Тигровой были теплыми и сухими, что особенно ощущалось, когда шлепаешь по ним босыми ногами, а по старенькому репродуктору звучала негромкая музыка, кажется, что-то бодренькое из Дунаевского, и пахло нагретым деревом, молодой листвой, свежим огурцом, сдобным тестом с хлебозавода, теплой пылью, в которую так приятно погружать ноги.

Лидия С., 74 года

Здесь легко увидеть потенциальное движение дуг: «солнечный день» равен всем солнечным дням в жизни человека, когда бы то ни было дарившим ему ощущение «сладкого ничегонеделания»; «окно» равно всем открытым летним окнам и связанным с ними ощущениям и переживаниям; «старая квартира» = «лето» = «родители еще живы» = «каникулы» = «детство»; «тюлевые занавески» = «мать» = «бедность» + «самое счастливое в жизни время» и т. д. Именно благодаря движениям по этим дугам в экзистенциальном пространстве человека всегда есть место и время, где родители живы, где ему 12 лет, где можно вести бесконечные диалоги с Конфуцием, участвовать в средневековых сражениях и т. д. Здесь ничему нет предела, все может быть всем и всегда, в этой внутренней реальности все возможно, все осуществимо, все «здесь и теперь» (в том числе и несбыточное и несостоявшееся в жизни субъекта, которое тоже является частью его «Я»).

Все связи могут естественным образом принадлежать системе, поскольку строятся изначально вместе с ней, но могут быть и «спрятанными»: в этом случае человек сам отыскивает, устанавливает и строит их за счет эвристической деятельности (может быть, это всего лишь метки, указывающие, куда вообще можно пытаться двигаться из определенных «узлов»).

Вероятно, нет и не может быть точного и однозначно определенного соотношения между конкретным «узлом» и набором его связей, поэтому-то и нет универсальных средств воздействия на собственное экзистенциальное пространство как на единое целое и нет средств полноценного управления им – достаточно вспомнить то, что происходит в сновидениях, в бреду, под воздействием лекарств и наркотиков и т. д. Хотя можно запомнить свои «альтернативные маршруты» и последние посещенные «узлы», одновременно видеть все сразу в своем внутреннем пространстве невозможно, и человек часто сам не в состоянии понять, какими путями он переместился из одного «узла» в другой, что именно и в какой момент спровоцировало скачок.

Временна́я дистанция, всегда разделяющая непосредственное переживание некоего происшествия и повествование о нем, превращает единицы опыта в смысловые конструкты. Немного перефразируя Х. Уайта, можно сказать, что за счет этой дистанции реальность опыта «скрывается под маской смысла, завершенность и полноту которого мы можем только воображать, но никогда не переживать» (White, 1980, с. 24).

 

Содержание экзистенциального пространства: события

Чем же наполнено внутреннее пространство? Как показывает анализ личных историй, прежде всего оно наполнено событиями – отрефлексированными, сохраняющимися в памяти и амплифицированными (наделенными субъективным «насыщенным описанием») действиями или случаями, которые совершались, происходили, узнавались или созерцались как происходящие в определенный момент жизни человека, если с ними было связано что-то существенное для него.

По М. Н. Эпштейну (2000), в человеческой жизни встречается три типа событий:

1) поступки – события, которые свершаются с человеком по его собственной воле, в силу тех или иных принятых им решений с учетом имеющихся у него психологических ресурсов (выбор профессии, спутника жизни, места жительства, политической позиции и пр.);

2) случайности – происшествия, в которых могут быть обнаружены закономерности статистического, сверхиндивидуального порядка; для человека они выступают как события, в которых он является не субъектом, но как бы объектом «чуждой воли», жертвой некоего сверхличного стечения обстоятельств (аварии, катастрофы, эпидемии, игровые проигрыши и выигрыши, неожиданные встречи и т. п.);

3) свершения – события как результат определенной закономерности, с какой предшествующие поступки и деяния человека ведут к определенным происшествиям в его жизни; в таких событиях как бы завершается некое действие, начатое человеком по собственной воле, но затем вышедшее из-под его ведома и контроля; здесь человек предстает как объект того воздействия, которое прямо или косвенно вытекает из действий, предпринятых им как субъектом.

На основе работ последних лет (В. П. Зинченко, Б. С. Братусь, Ф. Е. Василюк, В. Н. Панферов и др.) этот перечень можно дополнить также категорией преодоления. Это события индивидуальной жизни как результат смыслового взаимодействия с воображаемым семантическим полем судьбы, в котором человек становится субъектом того действия, которое было начато и случилось с ним поначалу не по собственной воле (например, неожиданные выздоровления от тяжелых болезней, «поступки вопреки», риск и авантюра, «обретения веры», трансцендентальные феномены и пр.).

Одним из критериев отбора событий жизни в нарратив является их кажущаяся уникальность, единичность, отклонение, вариативность по отношению к условной событийной норме. Так, вполне понятно, что такие жизненные случаи, как получение образования, влюбленность, женитьба, рождение детей и пр. с высокой вероятностью входят в сотни и сотни человеческих жизней, они почти предсказуемы и ожидаемы в них, но прерванное по разным обстоятельствам, трудно или долго получаемое образование, неразделенная любовь, неудачный брак, тяжелые роды и т. п., как ни парадоксально, имеют более высокий нарративный потенциал («расцвечивают» и «украшают» автобиографию, декорируя нормативность и становясь более значимыми для человека).

Также понятно, что если чья-то жизнь состоит по преимуществу из достаточно безликих нормативных событий и при рассказывании достойна оставаться лишь хроникой, то при повествовании «для других» в нее специально могут включаться добавочные, выдуманные и, как правило, заимствованные вариативно-ненормативные компоненты – они «оживляют», «одухотворяют» нормативность, делают ее не только персонализированной, но и создают привлекательный прецедент для других.

Конечно, непохожесть на других, осознание собственной единичности и неповторимости очень важны для самопринятия, самоуважения, чувства собственного достоинства, но в этом случае выстраиваемый автобиографический нарратив куда как в большей степени опирается на апокрифы, архетипические сюжеты, литературные фабулы, содержит «ложные воспоминания», фантазии, преувеличения и пр. Их доля в автобиографическом нарративе определяет его трансформацию в «легенду о себе», в повествование о «квазижизни» и становится ресурсом для создания индивидуальной мифологии и даже прямой лжи о себе. Степень отклонения текста автобиографии от биографической хроники отражена в формах построения биографического нарратива: так, в описательной (констатирующей) автобиографии, похожей на хронику, почти не найти «насыщенных описаний» и «распакованных» для других смыслов.

При использовании дидактического способа в автобиографию включаются прецедентные наставительные элементы, усвоенные как нормативные при социализации. Если автобиография сама строится как описание прецедентных случаев (перформативный способ), то амплификация происшествий и уклонения от реальности очевидны и в чем-то даже неизбежны и т. д.

Вторым критерием отбора событий жизни в нарратив можно считать согласованность происшедшего с избранным человеком жизненным проектом: «жизнь пишет себя», и каждое событие нарратива должно подтверждать, представлять ее такой, какой она задумана субъектом, копировать собой ее смыслы. Эта согласованность обусловлена неустранимой внутренней пристрастностью личности, рожденной ее персональной жизненной идеологией, субъективной субкультурой, избранным жизненным сценарием и жизненным мотивом (борьбы, служения, терпения, страдания и т. д.). Согласно избранной идеологии, некоторые события в «запланированной» жизни должны произойти обязательно, они как бы «просятся» в нее, «вытекая» из избранного сюжета, и если не возникают в ней сами по себе как результат ее проживания, то произвольно конструируются, привносятся сознанием, как «обязанные там быть». Если в реальной жизни возможны случайность, непоследовательность, противоречивость, ошибочность, то в нарративе всего этого, как правило, нет и каждый эпизод есть закономерный элемент мыслимой человеком целостности.

Отклонения от «запланированной реальности» рождают переживания отчуждения, дистанцирования от собственной жизни, и автобиографическая наррация за счет совмещения временных и смысловых пластов прошлого и настоящего в какой-то мере позволяет с нею совладать. В этом плане автонаррация может выступать как своеобразный интегральный механизм психологической защиты: при невозможности «подправить хронику» она компенсирует реальность настоящего.

Операции связывания происшествий (знаний о них, зафиксированных в известных субъекту источниках) с субъективной памятью или выражением впечатления о них (отношения, интерпретации, переживания, значения, оценки) – основная движущая сила в создании автобиографического нарратива. Жизнь и мир, как мы говорили выше, предстают в нем как мир и жизнь «моими глазами» – через призму индивидуальных мотивов, желаний, смыслов, целей, способов и возможностей субъекта. Основной способ связывания и осмысления событий в автобиографическом нарративе – «Я-центрический». Ему подчинены и временно́й принцип (хронологическое расположение событий в рассказываемом тексте), и пространственное соположение событий повествования, и их толкование, и «декорирование» (насыщение яркими подробностями, деталями, комментариями), и аргументация и пр. По сути, автобиографический нарратив не «интересуется» ничем, кроме самого субъекта, – ни другими людьми, ни историческими обстоятельствами, ни экономическими условиями (они создают лишь более или менее достоверный фон повествования) и т. д.

Анализ автобиографических текстов позволил выделить ряд фрагментов жизненного пути, чаще других подвергающихся нарратизации и выступающих как характеристики личности, формы ее самообъективации.

1. «Развилки/выборы» . Более всего личность объективирует себя в историях о представляющихся неоднозначными событиях жизни. Сделанный личностью «правильный выбор» характеризует не столько ситуацию, сколько самого субъекта. «Развилки» выступают как своеобразный пример «неувядающего прошлого», точнее, «прошлого, не желающего уходить» и продолжающего через многие годы влиять на настоящее человека. Оно становится «застывшей фигурой» сознания, придающей прошлому возможность «обосновывать» (легитимизировать) настоящее или «контрапрезентировать» (отрицать) нынешнее положение человека, его социальный или личностный статус.

Ниже приведены примеры таких «развилочных» повествований.

* * *

У нас большая дружная семья – мои родители, четверо детишек, бабушка, моей мамы мама, еще жива, мы ее давно перевезли к себе. С нами третий год живет мой племянник, он учится в университете, и дочь моей покойной сестры со своей дочуркой. И никогда никаких ссор, обид, разногласий. Всем хватает места и внимания. У нас в роду у всех были большие семьи, почти все жили вместе или по соседству, и нас, родственников, всегда тянет друг к другу, чтобы жить «семейным гнездом». И все женились и выходили замуж по любви. Правда, меня моя любовь не дождалась из армии, вышла за другого, и я женился через несколько лет на своей сослуживице. Мы с ней вместе уже двадцать лет… В любви, как говорится, и в согласии. Я уж теперь и не мыслю своей жизни с кем-то другим.

Михаил К., 57 лет

Но иногда думаю: а как бы сложилась моя жизнь, если бы та, первая, меня дождалась? Я ее ни разу с тех пор не видел, никогда не искал и никого о ней не спрашивал. Но почему-то и не забывал. Она мне до сих пор снится, я часто думаю о ней, о том, как бы мы встретились или что бы было, если бы я сразу стал искать ее, отбил бы у того, другого… хотя и бессмысленно все это. До сих пор по ней обмираю, при каждом воспоминании сердце болью какой-то щемит, тоска накатывает, что не сбылось… Даже жене никогда не рассказывал, хотя, наверное, в первые годы нашей семейной жизни она что-то такое чувствовала… Я, конечно, ее любил, но как ту, первую, конечно, не сравнить… Я такого больше никогда ни с кем не испытывал, она мне была каким-то подарком, жизнь зажгла и… сожгла, «осталось немного пепла и немного дыма» [цитирует И. Бродского], и, как говорится, из того, что было или, правильнее, осталось, я и слепил себе свое новое счастье… или просто благополучие.

* * *

Я всегда добиваюсь своих целей, у меня многое получается, все горит в руках. Я понимаю, что многие завидуют моему таланту и везению, но стараюсь не обращать на завистников внимания, тем более что мне ведь тоже не все дается так просто, «слегонца». Но я и трудности умею преодолевать, встречаю их, как спортсмен финишную ленточку – грудью, никогда нигде не трушу, не отступаю. Или просто принимаю свои неудачи и иду дальше.

Ирина Б., 54 года

Вот когда я заканчивала институт, мне на госэкзамене поставили четверку, хотя я шла на красный диплом. Не потому что я плохо знала билет, а потому что я решила выручить одногруппника, который свой билет – ни в зуб ногой, и пошла отвечать не в свою очередь – не в ту подкомиссию, где были нормальные преподаватели, а в другую, где сидели чужие и нелюбимые. Пропустила его, как оказалось, себе во вред. В ответах была уверена, да еще думала, что они красный диплом не зарубят, а они зарубили, говорили, что я вообще отвечала на тройку, а они даже «смилостивились» надо мной… Хотя какая мне разница была, если это не пятерка? Зачем смилостивились-то?

Вот так я и лишилась красного диплома. Всю жизнь не могу забыть об этом, костром в сердце горит, хотя на дальнейшую мою жизнь и карьеру это никак и не повлияло. Это мне надолго стало жизненным уроком – глупо быть добренькой и благородненькой.

2. «Пик-переживания» (термин А. Маслоу). Рассказы об индивидуальных переживаниях, представляющихся необычными или сверхзначимыми, выступают как самохарактеристики, указывающие на собственную неординарность, самобытность («этот уникальный опыт явлен именно мне, поскольку я этого достоин», «я – в числе избранных»). Этим достигается более высокий уровень самопринятия и поддержания интереса других к своему «Я».

Приведенные ниже примеры указывают на такие же персональные, обычно единичные переживания в жизни людей.

* * *

Когда я была беременна сыном, беременность протекала, в общем, несложно, и я по молодости относилась к ней как-то легкомысленно. Да так легкомысленно, что мне уже рожать пора, а я почему-то вместо того, чтобы в роддом ехать, по телевизору кино досматриваю.

Светлана Ч., 51 год

И вот – уже подступает, понимаю, что пора, а дома никого нет, телефона тоже нет, я мечусь, хватаю пальто, платок, выбегаю на улицу и чувствую, что вот-вот рожу, уже по ногам течет, сынок наружу просится… А на улице темно, поздний вечер, на нашей окраине у бараков ни машин, ни людей. Я бегу, как могу, изо всех сил к автобусной остановке, чтобы как-то доехать, а сама думаю, что уж и не добегу, родится мой мальчик прямо на улице… И ведь ни мысли не было, чтобы к соседям обратиться или вызвать скорую из телефона-автомата…

И тут у меня такое ощущение возникло, как будто крылья у меня за спиной выросли, что-то меня подхватило и вынесло прямо к роддому. Ни тогда, ни теперь я не помню, как, на чем я туда добралась, просто загадка какая-то. Обнаружила себя стоящей на ступенях роддома, вошла и почти сразу родила, ни часу не мучилась…

Видно, сама Богородица мне помогла… Я всегда это вспоминаю, когда у сына день рождения, но ему никогда не рассказывала. Из суеверия, может, какого, даже не знаю. Пусть его Богородица и дальше бережет.

* * *

У меня был тяжелый период в жизни, когда я учился на вечернем и работал, да еще по ночам приходилось подрабатывать. Из-за усталости днем как шальной был, все время спать хотелось. А надо было себя содержать, я ведь из деревни на завод приехал, опоры в городе никакой. Мать всегда хотела, чтоб я в люди выбился, отправила меня в город. Сама она всегда много и тяжело работала, младших поднимала, копейки лишней не было, наоборот, я сам старался понемножку ей деньжат присылать.

Николай К., 60 лет

И вот как-то перед седьмым ноября получил я сразу и зарплату, и премию. Радовался очень – можно было почти месяц не ходить на погрузку, отоспаться, к матери съездить, младшим подарки купить. И на тебе – вытащили у меня деньги, и остался я ни с чем, мелочи в карманах кот наплакал, даже на курево не хватало. Помню, такое отчаяние меня охватило, и злость, и безнадежность, и жалость к себе… Все праздновать – в общежитие, потом в клуб – на танцы. А я подумал, да и отправился на погрузку на станцию, там в ночную да в праздники, как я знал, всегда почти работа была, рабочих рук не хватало. Иду, кругом темень, настроение хуже некуда, и откуда ни возьмись вдруг появилось чувство, что вот еще несколько шагов – и все будет хорошо, все разрешится, наладится само собой. Не знаю, как его описать – как неслышимый никому, кроме меня, голос с небес: «Все будет хорошо», и я сразу в это уверовал – безусловно и иррационально, безо всяких сомнений. Потом я уже как-то обнадеженно и успокоенно дотащился до станции. И вот там все и случилось! У меня с армии права были, а у тамошнего начальника водителя с острым аппендицитом на скорой увезли – вот ведь не повезло мужику под седьмое ноября. Так и получилось, что повез я начальника к матери в область и обратно за неплохие по тем временам деньги. Начальник был мужик не жадный, заплатил хорошо, и все утраченное мне вернулось, да еще и с прибытком. Ничего подобного больше в моей жизни не случалось, хотя и потом часто бывало трудно, хоть волком вой. Трудно, но никогда не край, как в тот раз, – тогда я воспринимал это так же, как если бы в войну хлебные карточки потерял.

Но тот случай вселил в меня какой-то жизненный оптимизм, веру в свою судьбу, надежду на лучшее, научил меня не унывать даже в самых тяжелых обстоятельствах – где отнимется, там и воздастся, и главное – я это вот ощущение запомнил: как будто с небес меня кто-то пожалел, утешил, и все исправилось, как по мановению чьей-то руки.

3. «Персонажи/встречи» . Значимые фигуры социального окружения, которые, по мнению рассказчика, повлияли на его характер, судьбу, жизненную стратегию, нынешний образ жизни, основаны на механизме идентификации («Я – такой же, как Он») – семантика «Его» переносится на «Я».

* * *

Я родился в небольшом селе, там даже восьмилетки не было, не говоря уж о каких-то культурных учреждениях. В семье нас было пятеро, я старший, родители много работали, чтобы нас всех поднять, поэтому ко мне никто особенно не приглядывался, не то чтобы еще таланты какие-то высматривать и развивать; родителям помощник нужен был, а не самородок. По дому приходилось помогать, за младшими следить, поросят кормить, на огороде работать. А я, надо сказать, очень любил рисовать. Откуда это во мне – не могу сказать, в родительских семьях таких талантов ни у кого не отмечалось. Ни красок, ни альбомов мне родители особо не покупали, считали это все баловством, детскими игрушками, несерьезным занятием, которым на хлеб не заработаешь, а меня страшно тянуло запечатлевать увиденное – даже на оберточной бумаге рисовал, на газетах, на старых коробках, даже в пыли пробовал прутиком, на мокром песке.

Владимир К., 63 года

А вот когда уже в школу пошел, в соседний поселок, у нас была старая учительница русского, кстати сказать, немка по национальности, а преподавала русский. Не знаю уж, чем я ей приглянулся, что и как она во мне разглядела, а стала она меня после уроков оставлять, поила чаем и учила рисовать по-настоящему, альбомы с репродукциями показывала, составляла мне композиции, учила рассматривать вещи, на пленэр со мной ходила, рассматривать и наблюдать учила. Про композицию и перспективу, про цвет в картинах, про художников, про жанры живописи… все я впервые от нее услыхал. Как она во мне способности разглядела, не знаю. Стал я писать уже по-другому…

Она мои работы на выставки в район посылала, в областном центре меня в музеи возила, даже в Москву и Ленинград, хотя и далеко, и дорого было – за свои деньги. До сих пор эти поездки и походы по музеям – самые лучшие воспоминания моей жизни. Она же мне и первый мольберт купила, и краски учила смешивать… Она меня потом в город в интернат устроила, там уже я и в художественное училище поступил, а потом – на худграф. В общем, она мне жизнь сделала. А почему, за что? Родители мне столько не дали, сколько она, поначалу совершенно посторонний человек. Наверное, высшие силы ее мне послали. Теперь уж ее нет много лет, а благодарность в моем сердце живет, глаза ее, морщинки добрые перед глазами, песенки немецкие… Памятник на могилу я ей своими руками сделал, хотя и не резчик по камню.

Через нее, как говорится, и жизнь моя состоялась.

* * *

Я в детстве очень страдала от того, что бабушка из троих своих внуков меня не любила. Теперь-то я догадываюсь, что это было связано с моей мамой – брак отца с ней в отцовской семье не одобряли, считали ее «из благородных», поскольку сами кичились тем, что были «из простых», но в детстве это меня сильно ранило. Не то чтобы она это как-то демонстративно показывала, но я же видела, что лучшее яблоко она всегда протягивала моей двоюродной сестре от любимого старшего сына-алкоголика; лучшее место у телевизора всегда доставалось двоюродному брату; если все внуки читали стихи, мне она хлопала меньше всех или делала замечания, «срывая выступление»; если все провинились, больше всех доставалось мне… Даже носки она мне вязала не из новой, как им, а из старой, смотанной в клубки, шерсти.

Александра Ш., 49 лет

В общем, чтобы заслужить незначительную похвалу, мне по сравнению с двоюродными братом и сестрой приходилось все время прыгать выше головы. Не скажу также, чтобы я сама ее очень любила. Она мне казалась холодной, постной и равнодушной, может, потому, что она была еще и очень набожной – демонстративно набожной, но то, что в ее отношениях к внукам не было равенства, желанной мной справедливости, переживалось остро и осталось в памяти надолго. Наверное, она тоже чувствовала или просто предполагала во мне эту враждебность и отстраненность.

Я теперь понимаю, что и отец мой, ее младший сын, тоже не был любимым ребенком и всегда доказывал ей, что он лучше старшего брата и сестры (которые, кстати, в жизни ничего особого не достигли, все сидели на горбе моего отца, который им до самой смерти помогал во всем, даже в бытовых мелочах), боролся за ее любовь. Вот он самым первым-то и умер.

А потом и я всем им всей своей жизнью доказывала, что они нас не стоят, даже все вместе взятые. Цена им всем – копейка в базарный день. Иногда я думаю, что во мне что-то неудовлетворенное, обиженное, виноватое и грустное от этой нелюбви осталось, ущемленность какая-то. Меня в отцовской семье не любили ни за что, ни при каких условиях, какой бы хорошей я ни была, чего бы ни достигала. И это при том, что любая мелочь, достигнутая двоюродными, превозносилась до небес, как заслуженная трудная победа! Люби она меня, и я, наверное, другая бы была, и жизнь у меня по-другому бы сложилась. Но я не пошла по отцовскому пути, не стала, как отец, покупать эту любовь. Осталась сама собой и сама по себе.

4. «Нарративные/культурные константы» . Субъективно завершенные, эмоционально насыщенные эпизоды, обретшие символическую ценность, соотносят «образ Я» с архетипическими сюжетами, мифологемами, образцами, приобщающими человека к его культуре, и характеризуют его целостный, интегральный способ жизни («Я – как культурные герои», «Я – как сын своего народа»).

Ниже – примеры таких нарративных эпизодов, которые автор неоднократно в разных ситуациях слышал от своих респондентов.

* * *

Вот я вам сейчас одну штуковинку покажу и расскажу связанную с ней историю, тогда вы сами многое поймете. У меня с детства был талант к музыке – я всегда хорошо пел, ритм чувствовал, голосистый был, да и заводной; гармошку, балалайку, гитару сам освоил и хорошо умел играть по слуху. Но родители не считали музыку серьезным занятием. Я из поволжских немцев, семьи которых дорогой товарищ Сталин отправил из Саратова сами знаете куда. Родители, сколько я помню, всегда много работали: мать в леспромхозе, отец – рядом в охотохозяйстве. Мать тяжело переживала «великое переселение народов», очень хотела дать нам с братом хорошее образование, чтобы работа была чистая, в тепле, да и отец всегда ратовал за такую профессию, чтобы давала надежный кусок хлеба. А я мечтал о музыкальном училище.

Александр М., 57 лет

Отправили они меня в райцентр в интернат. Город небольшой, для подростков развлечений немного, и мы с компанией сверстников часто ходили на железнодорожную станцию – смотрели на составы, иногда даже чуток приработать удавалось, и как-то родилась у меня мысль залезть тайком в какой-нибудь вагон и умотать в Москву, в Гнесинское училище. И однажды, никому ничего не сказав, я так и сделал. В Москву, конечно, не добрался, но прибыл в N и прямо с вокзала начал спрашивать, где музыкальное училище. Пешком до него дошел и, должно быть, являл собой малопривлекательное зрелище. Дело было вечером, на мой стук дверь открыла сторожиха и, наверное, пожалев меня, грязного, голодного, взъерошенного, впустила, напоила чаем, порасспросила… Да дело не в этом.

Она оставила меня ночевать прямо в училище, в маленьком зальчике рядом со своей комнатушкой – там стояло несколько старинных роялей, видимо, их ремонтировали или реставрировали, под один из них она мне матрас положила, подушку, пальтецо какое-то укрыться, и я улегся. Но от возбуждения, видно, сразу заснуть не мог, стал рассматривать зальчик, портреты композиторов на стенах, рояли, касался клавиш, воображая, как сам буду играть. И у одной клавиши прямо под моей рукой отслоилась маленькая пластинка из слоновой кости. И, стыдно сказать, я ее взял и положил в карман, решил, что это мне, как талисман, на будущее. Украл, конечно, если уж напрямую говорить. Немного угрызался, но все равно спрятал в карман. Но она, эта пластиночка, и по сей день со мной, никогда с ней не расстаюсь, чуть что – нащупываю ее и пальцами глажу.

В училище меня приняли, учился я запоем, хотя жить приходилось почти в нищете (хотя в те годы это иначе воспринималось!), и не раз еще я ночевал в этом зальчике под роялем, потому что общежитие было почти за городом, а денег добраться туда у меня часто не было. Иногда удавалось подработать в ресторане или «обслужить» свадьбу, но денег всю студенческую юность катастрофически не хватало, даже ноты порой переписывал, а не покупал, не на что было. Окончил училище с отличием, но профессией моей музыка так и не стала, и сейчас пою и играю только в семейном кругу или для близких друзей. Как-то так получилось, что меня, несмотря на происхождение, стали продвигать по комсомольской линии, после училища поступил на исторический, потом в партию вступил, политикой начал заниматься… В общем, ухватился я за другое, да и судьба сама в другую сторону повела, и все в конечном счете вышло, как матери с отцом хотелось. Я сейчас часто думаю о том, могла бы моя судьба сложиться иначе… Или не могла? Я не жалею ни о чем. А пластиночка эта все равно мне дорога – она мне напоминает, каким я был когда-то, и, верите, не дает сфальшивить в жизни, взять неверную ноту…

5. «Оправдания» . Эпизоды, иллюстрирующие столкновение с жизненными обстоятельствами, отрицаемыми личностью и потребовавшими от нее активных действий («поступания», как говорит М. М. Бахтин), призваны не только оттенить «яйность», самобытность и внутренние принципы человека, но в ряде случаев выполнить и функцию оправдания – объяснить, почему что-то в жизни не сбылось, не состоялось, хотя предпосылки к тому были («не сломался», «не прогнулся», «не подчинился», «не согласился быть “как все”»).

* * *

Одно время, в 80-х, был я дальнобойщиком. Если хоть немного представляете, работа тяжелая, напряженная, часто опасная, неделями дома не бываешь, фактически живешь на трассе, да и дома как не родной, – от рейса до рейса, ничего особенно не успеваешь, только отоспаться, отмыться и отъесться. До этого я механиком на автобазе работал. Хотя зарплаты у нас, в общем, были неплохие, денег все равно было впритык, как ни крутись. У меня к тому времени семья была большая – двое своих детей, третий «на подходе», да племянников двое от сестры покойной, мать жены с нами жила, сильно болела, инвалидность у нее к тому времени много лет была, и еще брат мой младший в техникуме учился, тоже с нами жил, я матери перед смертью обещал его на ноги поставить. Жена в детском саду работала, потом, как теща к нам переехала, ушла с работы, теще уход постоянный был нужен, да и по хозяйству надо было управляться, дети-то еще маленькие тогда были. Жена, конечно, меня не пилила, как иногда бывает, но по всему было ясно, что надо зарабатывать больше. Вот друзья и помогли сменить работу.

Андрей Г., 64 года

Поначалу-то ничего казалось, рейсы давали выгодные, даже в Европу гоняли с напарником, в Финляндию, в Польшу, кое-что возили туда-сюда на продажу, фарцевали с ним помалу. В общем, жизнь налаживалась, хотя жили мы, конечно, по своим законам. Потом пришли другие времена, сменилось начальство, и «отстегивать» пришлось побольше, потом еще побольше, еще и еще… Другие терпели это вымогательство, прогибались, ввязывались во всякий криминал, чтобы с рейсов навар побольше был, а мне все это поперек души стало, воротило от этого беспредела. В общем, не стерпел я, пошел, как говорится, поперек понятиям и тут же перестал быть «своим». Никто из друзей меня не поддержал, хотя все понимали, что надо бороться сообща, а один в поле не воин. И результат, в общем, ясный – сначала временно перевели на местные рейсы с другим напарником, а потом и вовсе подвели под увольнение, чуть за решетку не угодил, еще и остался должен большие деньги бывшим дружбанам. В общем, вернулся домой с чистой совестью, но с пустым карманом, и на работу, где хоть что-то заработать можно было, меня долго никуда не брали, мол, репутация у меня скандальная… Жена, конечно, меня ни в чем не винила, но планы наши семейные рухнули. Было тяжело, а стало еще хуже. Пришлось переезжать с насиженного места, жизнь с нуля начинать.

* * *

Я поступил учиться в наш педагогический институт на филологический после армии в 1970 году – поступил не столько потому, что мечтал стать учителем, сколько потому, что в городе нашем было всего-то три вуза и особенного выбора для гуманитария не было.

Сергей С., 61 год

И вот поехал я на практику в область, в отдаленное село. Днем еще я был как-то занят в школе, там всего-то десятка два-три ребятишек и было, а по вечерам и вовсе делать нечего, сельская библиотека маленькая, все книжки в ней уже читанные-перечитанные, в клубе танцы чуть ли не под гармошку и старое кино по выходным. От нечего делать стал я ходить по избам, записывать от бабушек-старушек фольклорные песни, обряды, былички для будущего диплома, очень меня это увлекло, и так я познакомился с местным священником, отцом Игнатием, он тогда уже очень старенький был. Я-то ведь был обычным парнем, воспитывался в атеистической рабочей семье, никаких религиозных книг сызмальства в руках не держал, Библию никогда не то что не читал, а и не видел, а тут вдруг такие разговоры у нас с ним складывались – о вере и безверии, о человеке, о смысле его жизни, о грехе, о промысле Божием, о смерти. Он мне и книги дал читать совершенно другие, о которых я раньше не знал и которые читал, не отрываясь. И это не только святые книги были, а еще и выписки из работ русских философов – Булгакова, Франка, Ильина, Федорова, Бердяева, Флоренского. Для меня все это было внове и так захватывающе интересно. И так близко моей душе. Я был потрясен, что есть такие книги, такие мысли! И что-то внутри меня всколыхнулось, как распахнулось в душе… Я словно проснулся. Или даже заново родился. Наверное, тогда я и стал на путь Божий, еще сам того не понимая.

После практики я несколько раз к нему приезжал, а все остальное время мы с ним в такой интенсивной духовной переписке состояли, в которой я ни раньше, ни позже ни с кем не был, по 20 страниц ему писал за ночь. Вскорости я крестился. И так меня мое новое состояние души потрясало, что по неведению, по тогдашней своей наивности стал такие же разговоры с однокурсниками и друзьями заводить и, уж не знаю как, об этом проведали в деканате. Из института меня с позором отчислили – знаете, наверное, как это раньше было: комсомольское собрание (я ведь, как все тогда, комсомольцем-добровольцем был), всеобщее осуждение и «исключение из рядов», обвинения в религиозной пропаганде, в том, что не понимаю линии партии и комсомола, не благодарен за то, что Родина мне дала, что я морально неустойчив, идеологически неподкован… О моем «случае» и обо мне как «жертве» религиозной пропаганды писали в местных газетах. История получила общественный резонанс, в институте меня подвергли чуть ли не остракизму – еще бы, такой позор для этого консервативного и идеологически надежного вуза!

Родители были в шоке, они даже были согласны переехать, чтобы вся эта история забылась и я смог бы восстановиться и закончить институт, стать как все. Мать ходила к ректору и в партком института – просила меня простить и наставить на путь истинный. Все это было мне противно до глубины души – и осуждение бывших знакомых, и то, что родители оказались не на моей стороне, и вся эта идеологическая грязь, которая полилась на мою голову. Я остался крепок в своей вере и ничего не стал предпринимать, чтобы остаться в институте, хотя учиться уже недолго оставалось, диплом был не за горами. Сразу же поехал к отцу Игнатию, помогал ему в церкви, с его помощью через несколько лет поступил в семинарию, и, кстати, уже будучи взрослым, завершил и свое филологическое образование. А дальше судьба сложилась именно так, как и должна была сложиться изначально.

6. «Жизненные уроки» . Личные открытия, прозрения, в том числе и духовного характера, позволяют личности соотносить себя и свою жизнь с чем-то высшим и большим, чем она сама.

* * *

На первом курсе университета я познакомилась с Сашей Б. Он тоже был на первом курсе, но постарше меня и большинства моих однокурсников – он поступил после армии и нескольких лет работы на заводе. Он мне казался тогда очень взрослым и даже каким-то зрелым по сравнению со мной, приехавшей из маленького провинциального N-ска и не имевшей никакого – ни жизненного, ни особого культурного, как я теперь понимаю, – опыта, поступившей в университет сразу после школы. И его ухаживания были совершенно не похожи на ухаживания наших школьных мальчишек. Он просто взял меня в свою жизнь. Я до сих пор не могу забыть, какие экскурсии по старой Москве он мне устраивал. Это с ним мы объехали все подмосковные старые усадьбы, ездили на выходные в Ленинград, в Псков, в Ярославль, в Суздаль, во Владимир. Это он всегда все знал о выставках, фестивалях, концертах. С ним я впервые услышала Малера, Шенберга, Стравинского, он мне открыл музыку Средневековья и эпохи Возрождения. С ним я в «Иллюзионе» все фильмы Феллини пересмотрела. Это благодаря ему я стала ходить по вечерам на спецкурсы на другие факультеты, где читали лучшие университетские профессора. Именно от него я впервые узнала про Бахтина, Лотмана и Проппа, Бродского и Рильке, с ним я обрела иное прочтение Достоевского, он мне притащил распечатки романа «Мастер и Маргарита», о котором мы ожесточенно спорили потом несколько дней, Солженицына, практически недоступного по тем временам, Ремарка, мои первые детективы на английском. С ним, обмирая от страха, я впервые переступила порог церкви и послушала службу. И это он мне принес первые в моей жизни серьезные книги – не школьную классику, не первоисточники, какие мы должны были читать, готовясь к семинарам, а Шопенгауэра, Бергсона, Сартра, Швейцера, Леви-Стросса, Фрезера, Бодрийяра.

Екатерина О., 51 год

Это была для меня совершенно незнакомая реальность! До сих пор моя жизнь была простенькой и незатейливой, в ней все было ясно и незамысловато устроено. А тут какая-то иная вселенная распахнулась для меня, как будто я на каком-то необыкновенном лифте взмыла в иные высоты и увидела этот мир впервые. Я даже не могу описать это ощущение: пространства жизни стало во много раз больше, я вписалась в какие-то другие масштабы, как будто у меня появилось иное, стереоскопическое зрение, в мире все стало выглядеть иначе…

У меня началась совершенно другая жизнь. Что-то мощно переворачивалось во мне, как земля под плугом, и этого мне было много и одновременно мало, – мне страстно хотелось жить, чтобы все это, вновь обретенное, стало моим, мной… Но я даже не о Саше хотела рассказать, а о том, что с ним, сравнивая свою жизнь «до» и «после» него, я поняла сейчас, наверное, уже очевидную вещь – самодельность жизни, ее подвластность тому, что и как ты с ней делаешь, на что тратишь. Может, я тогда обрела идею свободы духа? Каждый человек рвет твою жизнь напополам – до него и после него. С того момента я поняла ценность свободы, осознала себя как личность, обрела ощущение вечной необходимости саморазвития, самодвижения, преодоления своей ограниченности, лени и инерции. Я осознала, что жизнь есть дар, благо, которое должно быть ею, этой жизнью, оправдано. И хорошо, что мне это открылось рано, в юношестве, а ведь многим и в старости это не удается осознать.

* * *

Жизнь мне свои уроки преподала, им я и внуков сейчас учу. Приехала я в Москву девчонкой, но в институт сразу не поступила. Переживала, не знала, что делать – неужели возвращаться домой? – и подружки, не поступившие в тот год, как и я, присоветовали идти на завод, чтобы потом по льготам поступать. Я и пошла. Жила в общежитии, семеро в одной комнате. Заводские-то были постарше, никакие институты им уж не нужны, они все больше по танцам, все разговоры о тряпках да мужиках, вечеринки бесконечные…

Тамара С., 62 года

Попала и я в этот лихой круговорот, мне тогда казалось, вот она – самостоятельная жизнь: смену отработала и делай что хочешь! Планов было громадье – и на курсах учиться, и в театры да музеи ходить! А вышло все иначе. В работе дни понеслись, месяцы, вот уж и второй год пошел, а я все на заводе, про институт и не вспоминала – не до того было, и вот сама не заметила, как оказалась беременной да брошенной. Вот тут-то взрослая самостоятельная жизнь у меня и началась. К родителям не покажешься, милый мой быстро испарился, а мне пришлось соображать, как дальше жить и что делать. Это только в кино матерям-одиночкам помощь, а в жизни все проще и гаже. Как-то сразу стало ясно, что никому до меня с моими заботами дела нет, рассчитывать не на кого. В общем, осталась я и без жилья, и без работы. Озлобилась тогда на весь свет, хотя кого винить-то, у кого искать справедливости? Вот и первый мой урок – ни у кого ничего не проси, рассчитывай только на себя.

В Москве мне нигде на работу устроиться не удавалось, беременность была все сильнее заметна. Поехала за город, после долгих скитаний и мытарств устроилась на автобазу уборщицей и сняла комнатушку у одной старушки за городом – часть ей деньгами платила, а за остальную – по дому и на огороде помогала, считай, символически. Таисия Тимофеевна эта хоть и строгая была, но справедливая, а главное – жалостливая. Пожалела она меня, деньги брала символические, да и те потом, к слову сказать, мне же и отдала, а перед родами прописала у себя. Я и не знала даже, что она это сделала, а она меня и не спрашивала ни о чем, – сделала и сделала. Но когда я узнала про это, так плакала, так плакала – от благодарности, от слабости, от нежности, от благоговения какого-то, как никогда не плакала ни по ком и ни по чему! Из той моей жизни я хорошо поняла, что все хорошее на жалости да любви держится. И для этого никакой религии не надо, просто вот столкнуться в жизни с таким. Вот он и второй мой урок – жалей да помоги, если можешь, просто так, ни за что, бескорыстно.

Я и сейчас иногда думаю – а что ей до меня было, нужны ей, что ли, были эти хлопоты со мной? Вот вы думаете, видно, что нужны были, а я и не понимала тогда, что одинокая она, всех в войну потеряла, мы ей с детьми вместо родной семьи стали. Но поначалу-то скорее всего просто пожалела. Такая уж натура у нее правильная была, человеческая. Сейчас эта человечность-то утратилась, ушла, испарилась, люди все выгоду друг в друге ищут. А какая ей с меня выгода-то тогда была? Одни заботы да хлопоты. Скопленные мои небольшие капиталы начали таять, на зарплату уборщицы больно не разгуляешься. Хорошо, что график был удобный – работала в ночь, когда никого не было, вот беременность-то никто и не видел, да и ходила я кулем, в ста одежках, никто не заглядывался. Фактически до самых родов я там и проработала, хотя, считай, в последние три месяца не я, а Таисия Тимофеевна там за меня горбатилась и подружка ее, такая же старая и одинокая, как она, Ада Андреевна, Адочка. Ну, когда рожать время пришло – уж ничего не скроешь, но руководство, не без посредства Таисии Тимофеевны, я думаю, ко мне тоже нормально отнеслось. Родила я двойню, и спокойная жизнь у нас кончилась! И тут я поняла еще кое-что: раз надо – терпи да делай.

А через год, хоть жили мы по-прежнему трудно, она меня стала подталкивать на вечернее поступать. Это при двух-то мелких! Привела мне соседского Игорька-студентика, который помог мне подготовиться, а сама следила, чтобы я не отлынивала. Да я уж тогда и сама в ум вошла, не отлынивала, понимала, что должна сама карабкаться наверх, не век же в уборщицах быть. Поступила я на технологический, училась и работала, вернулась на завод, скоро мастером стала. Таисия мне с детьми помогала, как бабушка родная им была. Уже на выпускном курсе я и Петю своего встретила. А с Петей к нам с детьми и Таисией настоящее счастье пришло. Не знаю, кто сказал, но урок опять же мой – «к умеющему ждать все приходит вовремя».

7. «Испытания» . Эпизоды, связанные для личности со сломом, сбоем разделяемых ею культурных кодов, вынудившие ее резко и коренным образом сменить привычные модели поведения, фактически стать другой, косвенно указывают на ее идеалы, образцы, внутренние интенции.

Сбои привычного мировосприятия и образа жизни являются «горячими точками» автобиографирования, о чем свидетельствует следующий пример.

* * *

Я росла в строгой, глубоко правильной семье. Отец был главврачом в военном госпитале, мать не работала (у нас была домработница Татуся) и все силы отдавала моему воспитанию. Я была единственным и поздним ребенком, и родители стремились дать мне все, чтобы я выросла «достойным членом общества», и, конечно же, оградить меня от пагубных влияний улицы. Они контролировали в моей жизни все – начиная с того, что я ела или надевала, кончая тем, что я читаю и с кем дружу. Отец учил меня со всеми держать рот на замке, чувства в узде, мысли – при себе. Я довольно рано провела границу между «такими, как мы», то есть правильными, достойными, уважаемыми людьми, и неразличимыми в своей массе «простыми» – необразованными, ведущими веселый, коммунальный, открытый и свободный образ жизни, потакающими своим страстям и желаниям. До сих пор в моей памяти стоят картинки, как я, чистенькая, ухоженная девочка с шелковыми бантами в аккуратно заплетенных косах чинно и надменно проходила с нотной папкой или кожаным портфельчиком мимо дворовых ребят, играющих «в пристеночек», их матерей, развешивающих не очень хорошо отстиранное белье прямо на веревках во дворе, мимо их отцов с их жаркими спорами о футболе, кепками, запахом пота и табака… Мы сторонились всех, отгораживали свой маленький и, как оказалось, очень хрупкий, незащищенный, на первый взгляд благополучный мир.

Валентина Б., 79 лет

А потом в один день все внезапно и страшно изменилось – отца в конце 1938 года забрали, мать не вынесла горя и непривычных для нее тягот и умерла через год – от воспаления легких. Всеми правдами и неправдами Татуся не дала забрать меня в детдом, а потом как-то смогла увезти к себе в деревню под Рязань и удочерила. Подробностей этого я никогда не знала. Я была спасена от детского дома, но оказалась в совершенно иной для меня среде, к жизни в которой была совершенно не готова. Все для меня было здесь непривычным и страшным – общая баня, холодный туалет во дворе, необходимость спать в одной постели с двумя девочками примерно моего возраста, возня взрослых, ночующих в той же комнате, общая миска с супом за обедом, отсутствие книг, личных вещей… Но еще хуже были возложенные на меня домашние работы – меня учили, как мыть посуду в большой лохани, как полоскать белье со сходней прямо в проточной воде, как сажать картошку, растапливать печь, рубить головы курам на грязно-буром чурбаке…

А еще – совершенно непривычные мне крестьянские нравы: подъем ни свет ни заря, крикливые семейные ссоры, сопровождающиеся матом, пьяные праздники, неизменно заканчивающиеся дракой «стенка на стенку», танцы под визгливую гармошку, непонятные шуточки и смешки… Не скажу, чтобы меня нарочно обижали или насмехались надо мной, скорее, наоборот, жалели, пытались утешить, что-то за меня сделать, но вся эта жизнь была для меня просто невыносимым кошмаром. Я считала, что я в аду. Мне хотелось умереть.

Когда через пару лет Татуся вышла замуж и уехала с мужем из деревни, она забрала меня с собой. Но, конечно, прежняя моя жизнь никогда уже не вернулась. Муж ее был намного старше, любил ее и, наверное, поэтому согласился, чтобы я жила с ними. Он всегда был ко мне добр, заботился, как о родной. Конечно, соглашаясь взять меня в семью, он и думать не думал, как все сложится. А сложилось все хуже некуда: Татуся умерла родами, и остались мы с ним вдвоем. Он больше никогда не женился, воспитывал меня и помогал мне до самой смерти, как мог.

8. «Стилизации» . Индивидуальные идентификационно-символические прецеденты, в качестве которых могут выступать произведшие неизгладимое впечатление сюжеты книг и фильмов, чья-то захватывающая жизненная история и пр. указывают на рефлексию «чужого в себе».

* * *

После окончания медучилища меня направили на работу в деревню, в отдаленный N-ский район. На последнем курсе я пережила разрыв с человеком, о котором думала, что он меня любит. Наши отношения длились несколько лет, я уже ждала счастливого завершения, но тут он неожиданно меня бросил. Я очень переживала, стыдилась, что я при всех своих достоинствах и принципах брошена, хотела от всего убежать, и этот N-ский район я восприняла и как наказание себе, что поверила в любовь, в романтические бредни, и как испытание – вроде «я тебе покажу, кого ты потерял», и как спасение – здесь-то уж точно никто не увидит и не поймет моих слез, работа поможет забыться.

Татьяна Т., 68 лет

Медпункт был крошечный, медработников в округе больше не было, поэтому работы всегда хватало – каждый день с утра прием, а после обеда еще нужно было обходить лежачих больных в соседних деревнях. Медикаментов был тоже минимальный набор, и время от времени надо было выезжать в райцентр, чтобы пополнять их запасы. Поездки эти были трудными – сначала затемно пешком до автобуса по сельской грязи, потом автобусом-«коробочкой» до станции почти по бездорожью, потом пересадка… И назад так же, только с большой сумкой с медикаментами. Да и посещение больных в отдаленных деревнях было просто жизненным подвигом. Все проклянешь, пока доберешься, особенно зимой!

И перед глазами у меня тогда все время стояла героиня пьесы Арбузова «Таня», сходство с которой я почему-то смутно ощущала. Сейчас-то эту пьесу почти забыли, наверное, а я вот ее до сих пор помню, и все мне кажется, что моя тогдашняя жизнь – это почти та же история. Если знаете, там героиня из избалованной романтической дурочки, не сумевшей сберечь своего сына, превращается в серьезного врача, работающего на таежном прииске, спасающего жизнь ребенку своего бывшего мужа. Вроде и не совсем так все в моей жизни складывалось, избалованной я никогда не была, но вот это главное – появление зрелости, самостоятельности и ответственности – как-то роднило меня с ней.

* * *

Я хотела поступать в «плешку», но срезалась на вступительных в первый, потом во второй раз. Пришлось оставить попытки, потому что сидеть на родительской шее было стыдно, надо было искать работу. Из нашей Валентиновки до Москвы не так уж далеко, и меня взяли на работу в фирму «Заря». Не скажу, что работа мне нравилась – мыть окна, приносить старушкам кефиры-батоны-лекарства, платить за квартиру, делать уборку, носить вещи в химчистку, иногда даже, как сейчас говорят, бэби-ситтером подработать по просьбе клиентов, собачку выгулять или к ветеринару сходить, – но работа как работа, не хуже и не лучше многих. Вспоминая себя в те дни, я вижу простенько одетую угрюмую толстую девушку с рыжими непослушными волосами, с веснушками, сутулящуюся, стесняющуюся своей полноты, одинокую и страдающую от своей невезучести и застенчивости.

Марина С., 50 лет

Думаю, так бы и просидела я тихоней и скромницей в этой своей «Заре» полжизни, если бы не посмотрела фильм «Мэри Поппинс, до свиданья» с Натальей Андрейченко. Кино тогда было более значимым источником информации, чем сегодня, а я еще и любила в те годы, как всякая провинциальная девушка, про артистов читать, так вот и вычитала в каком-то журнале, что Андрейченко до этого фильма была такая же полная, как я, но так хотела сниматься, что похудела. На кого другого это, может, не произвело бы впечатления, а для меня это был эффект разорвавшейся бомбы – это же обо мне и для меня! Я буду такая же Мэри Поппинс! Тогда никаких фитнесов-шейпингов и в помине не было, я купила себе маленькие гантельки, обруч, скакалку, эспандер, в читальном зале выписала какие-то физкультурные комплексы, из какого-то журнала – диету и, поскольку подруг и особых занятий у меня по жизни не было, взялась за себя.

Никакой системы у меня, конечно, не было, но вот ощущение, что я медленно, но верно, взращиваю в себе Мэри Поппинс, – было! Оно и сейчас меня не оставляет: внутри себя я – стройная упертая маленькая английская леди. Первый шаг был выполнен примерно за полтора года, я стала тонкой, стройной и на удивление изящной. Я всматривалась в свое лицо в зеркале и чувствовала, не поверите… – породу! Второй свой – судьбоносный – шаг я сделала всего за полгода: поступила на курсы кройки и шитья и неожиданно для себя открыла в себе дизайнерский талант. Конечно, он стимулировался рижскими и польскими модными журналами, затасканными каталогами, которые мы с девчонками рассматривали, но главным стимулом было платье Мэри – с белым воротником! Я и раньше была рукодельная, такая «штопай-подшивай», но здесь стала понимать, что значит шить со вкусом и профессионально. Сначала шила себе и маме, подружкам мамы (она учитель), родительницам учеников, потом потихоньку стала шить на заказ, со временем у меня появился свой круг заказчиц, не бог весть что, конечно, но работа стала приносить деньги и – главное – радость. Как-то кто-то из заказчиц забыл у меня первый том книги Элизабет Гейдж «Ящик Пандоры», одна из героинь которой, Лаура Блэйк, стала модельером. Как же она мне нравилась, как ее непохожая на мою жизнь была все-таки моей! Я прочла первый том залпом и выпросила, вымолила у клиентки второй. Помню, что владелице книги не очень хотелось с ней расставаться, но я ей сделала такую скидку за эту книжку, что она не устояла, отдала! И эта Лаура тоже была я. Вот, собственно, так я и «дошла» до теперешней своей жизни: стала конструировать свои модели, предлагать их клиентам, шила, покупала хорошие ткани и гарнитуру впрок, даже оплату иной раз брала тканью, кожей, мехом, кружевами, пайетками, особенно если клиентки ездили за границу и могли привезти оттуда мне что-то изысканное, а уже в «лихие девяностые» у меня появилось свое ателье и вот теперь – магазин.

9. Почти риторические «судьбоносные вопросы» , поставленные самим человеком, касающиеся собственной личности, целей своего существования, жизненного предназначения и пр., которые он считает главными в жизни, указывают на интегральное отношение человека к человеческому бытию как таковому. Ставя их, он исходит из того, что хотя жизнь и многопланова, в ней есть самый главный, определяющий экзистенциальный вопрос, который должен быть решен именно им и совершенно определенным образом. В этой точке соприкасаются жизненный опыт, вера в судьбу, вопросы неизбежности и неисправимости личных выборов, отношение к случайностям, проблема «не алиби в бытии» и т. д. и строятся процессы самопрограммирования и самодетерминации. Познакомимся с примерами из личных историй.

* * *

Не могу назвать себя счастливым человеком. Как раз наоборот, я – несчастливый талисман для всех, кто оказывается со мной рядом. Все в жизни свершалось так, что из-за меня близкие всегда оказывалась в проигрыше. Вот смотрите…

Мария Ф., 51 год

Мать рассказывала, что они с отцом познакомились и поженились, когда оба работали на Севере. Когда решили завести ребенка, мать очень хотела рожать летом, но получилось так, что я родилась в самую что ни на есть зиму – 23 января. Родители рассчитывали, что помогать им в первые полгода приедет моя бабушка, но внезапно заболел и умер дед, и мать сама поехала со мной к себе на родину в Краснодарский край. Пока мать нянчилась со мной и выхаживала бабушку, отца пригрела под крылом другая женщина, эта связь оказалась неожиданно крепкой, длилась несколько лет, у отца там родилось двое мальчиков-близнецов, что в конечном итоге привело родителей к разводу. Мать, конечно, никогда этого не говорила, но мы с бабушкой всегда чувствовали себя виноватыми в родительском разводе, потому что отца она любила и больше замуж не вышла, хотя мужчины на нее заглядывались. Я росла болезненным ребенком, которого буквально преследовали разные хвори и травмы, – откроют форточку, я простужусь, выйду на улицу – поскользнусь и что-нибудь вывихну или сломаю, в саду всех детей угостят пирожками – «Маруся отравилась»…

Детство мне вспоминается как бесконечный постельный режим, а не как игры, прогулки, детские праздники… Из-за моих проблем мать все время сидела на бюллетенях и не смогла сделать никакой карьеры, хотя, как я теперь понимаю, была неплохим специалистом. Когда пришло время идти в школу, выяснилось, что никаких особых способностей к учебе у меня нет. Училась я средне, но и это «средне» давалось большим напряжением не столько даже моих, сколько материнских усилий. Школьные годы для меня – это тягостное до зевоты сидение с матерью по вечерам и заучивание «материала». Матери удалось даже записать меня в музыкальную школу, но через два года ввиду глубокой бесталанности пришлось меня оттуда забрать. Никакие школьные предметы не давались мне легко, хотя я старалась – не хотелось расстраивать мать. В старших классах она нанимала мне репетиторов по физике и математике, по химии, по английскому, а для этого ей приходилось подрабатывать – она хорошо вязала, брала заказы, подрядилась мыть наш подъезд, получая за это, как сейчас помню, с каждой квартиры в месяц по 20 копеек. Выучила она вязать и меня, и мне это даже нравилось. Наша бордер-колли Лолита до старости была источником собачьей шерсти, из которой мы вязали на продажу пояса «от ревматизма».

В институт я, естественно, несмотря на материнские усилия, не поступила, пошла работать. И тут меня настигла большая любовь, не принесшая мне ничего, кроме сына Юры. Бабушка наша к тому времени умерла, и мы остались с мамой вдвоем воспитывать Юру, потому что ни о каких алиментах или женитьбе и речь даже не шла, хотя мать ходила в ту семью, уговаривала моего парня и его родителей жениться. Через несколько лет, когда Юрочка уже был в подготовительной группе, я встретила Андрея и, хотя мать была против (он был дважды разведен), мы расписались. До сих пор чувствую свою вину перед матерью – она уговаривала меня не приводить его в дом, не прописывать, но мне так хотелось простого женского счастья, нормальной жизни… Она, как всегда, оказалась права, его через несколько лет посадили, и у нас описали практически все имущество. Дом забрали по суду, и фактически мы втроем оказались бы на улице, если бы от деда у матери не оставалась двухкомнатная квартира в Краснодаре, в которой уже давно жила ее троюродная сестра с семьей. Пришлось нам перебираться туда, рассорившись с родственниками. А тут еще выяснилось, что я снова беременна. Младшему сыну Игорю поставили тяжелый диагноз – синдром Дауна, и я повесила матери на шею еще и инвалида. Мать ни в чем меня не упрекала, наоборот, жалела, ровно относилась к обоим внукам, помогала чем могла, но я и сама чувствовала, что такая жизнь ей в тягость, она много болела, с трудом тянула весь воз, поскольку мне надо было работать.

А мне казалось в те годы, что все беды обрушились на мою несчастную голову, я всех винила в своих несчастьях, в том числе и мать. Стыдно вспомнить, чего я только ей не говорила, как не обижала. Несмотря на то что с Андреем я развелась, когда его посадили, после заключения он все равно стал к нам наведываться под предлогом «сына, свою кровиночку, повидать», хотя помогать мне с Игорем и не собирался, нигде не работал, наоборот, понемножку тянул из меня деньги, да и подворовывать не гнушался. Мать его старалась не пускать, так он, пьяный, скандалил, соседи стали на нас жаловаться, приезжала милиция. Мать все это очень тяжело переживала, стеснялась, что все это происходит, что все это видят и осуждают нас и в глаза и за глаза. Только через пару лет я узнала, что в тюрьме мой бывший пристрастился к наркотикам, и, что самое ужасное, он и Юру стал к ним приваживать. А у подростков все это быстро происходит… Очень быстро муж снова сел, а мы бросились лечить Юру, пока дело не зашло совсем уж далеко. Лечили его в известной наркологической клинике, она из нас и высосала последние деньги – дедову квартиру разменяли, однокомнатную продали, сами остались в комнате с подселением, а все деньги ушли на лечение. Игоря пришлось отдать на попечение государства, мы его навещали раз в месяц. Мать, сломавшись под гнетом всех невзгод, умерла. Без нее мне стало еще трудней. Но потом Юра закончил училище, пошел работать на железную дорогу, потом и меня взяли туда проводницей.

И только жизнь вошла в какую-то ровную колею, как внезапно объявился мой отец – законченный алкоголик с кучей болезней. Выяснилось, что со своей второй семьей он уже давно не живет, выгнали они его, как стал попивать и его уволили с работы. Фактически он стал бомжем, и уж не знаю, каким ветром, но почему-то его к нам занесло. Делать было нечего, мы с Юрой его приютили – в память о матери. Я думаю, она его до конца жизни любила, хотя гордая была, даже алиментов не принимала. Так вот и стали жить втроем в нашей комнатке с подселением – Юра, я и дед. Сначала было очень тяжело привыкать друг к другу, но с годами дед оправился, работает сторожем в гаражном кооперативе, понемножку слесарит, помогает соседям – руки у него золотые, спрос на его работу есть всегда. В последние годы он почти не пьет. А Юрочка уже взрослый, женат, и мы по уговору с ним никогда не вспоминаем и никому не рассказываем про те годы. Тем более что он с того случая ни капли алкоголя, не то что наркотики, в рот не берет, не курит даже – и деду не дает. И Света, жена его, ничего про нашу тогдашнюю горемычную жизнь не знает. Когда умерла соседка, мы выкупили ее комнаты, слава Богу, родственники ее оказались жалостливыми и порядочными, мы им долго деньги отдавали, но они нас не гнобили – цену не завышали, прямо сейчас денег не требовали, процентов не ставили. Мир не без добрых людей, это я поняла. Так у нас снова появилась своя квартира. Потом внуки родились…

И вот уже, считай, жизнь прожита, а что я в той жизни видела? И мать свою и жизнь ее тяжелую я забыть не могу. Камень у меня на сердце, что жизнь ей я своими дурацкими поступками загубила. Я часто думаю вот о чем: Господь ведь предназначал ей совсем другую жизнь, она умная была, талантливая, работящая, совестливая, с принципами. И именно из-за меня все у нее ломалось – только она наладит, залатает нашу жизнь, я ей новый сюрприз преподнесу! Ничего-то она из-за меня хорошего в жизни не знала. Такой грех на мне, и как замолить его – не знаю. Потому, наверное, деда-то я тогда и приютила, в память о ней – она-то его любила и тоже, наверное, не бросила бы в беде… Как и меня…

* * *

Я считаю, что я ничем не хуже многих, даже лучше, но почему-то у других все легко получается, а у меня жизнь складывается через пень-колоду, если вообще можно говорить, что она складывается.

Наталья Т., 49 лет

Началось все с того, что школу я закончила с пятерочным аттестатом, но в университет на юридический не поступила. Меня срезали на истории, а в апелляции отказали, хотя я уверена, что причина – вовсе не в моих экзаменационных результатах, я же видела и до сих пор помню, как спрашивали одних и как допрашивали и «валили» на экзамене других, в том числе и меня. Тогда процветал блат при поступлении, а у моих родителей никаких связей не было, как, впрочем, и денег. Я пробовала искать справедливость, но ни к чему это не привело. В общем, поступила я только с третьего раза, а пока работала секретарем в нашем суде, набралась всякого опыта, повзрослела. Поэтому, наверное, и училась потом хорошо, очень дорожила тем, что поступила, да и учиться нравилось.

Где-то на третьем курсе осознала важность красного диплома и стала специально на него «работать», но на государственном экзамене я не получила ожидаемой пятерки и, хотя дипломную работу защитила на «отлично», красного диплома не получила. И вместо того чтобы быть оставленной в аспирантуре, как планировалось, я поехала на малую родину по распределению, в то время как в аспирантуре остались те, кто, как мне казалось, ничего особенного собой не представлял в научном плане. Помню, что было мне тогда до слез обидно. Было чувство, что меня вытесняют с арены, на которую лезут все, кому не лень, – мне даже не давали шанса бороться за свое существование, меня просто смывали…

Отработала я в том же суде по распределению три года, вышла замуж за своего коллегу, родила сына. А потом появилась возможность, и я смогла перейти на работу в наш вуз, там как раз открыли специальность. Еще через два года с огромным трудом выходила себе место в аспирантуре, тогда это было очень трудно, но мое место в самый последний момент было отдано дочери заведующего кафедрой, только-только закончившей вуз. Я была просто в отчаянии – мое место, в добывание которого я вложила столько сил, так легко было отдано другому! И никто и не подумал меня защитить, помочь мне, все вели себя словно так и надо!

Я не знала, что мне делать, – со мной в который раз обошлись несправедливо, а защиты искать было не у кого. И от отчаяния я решила со своей практически готовой диссертацией поехать на кафедру, где должна была учиться в аспирантуре. Там меня взяли на год соискателем, чтобы я защитилась. Как далась мне защита, каким путем я этого добилась и чего мне это стоило, я рассказывать не стану. Скажу только, что от всей этой грязи мне всегда хотелось хорошенько отмыться, что я и делала в самом буквальном смысле слова. Это позволяло мне не удивляться, в «какие люди в Голливуде» выбились те, кто учился на моем курсе еле-еле на тройки, заваливал все сессии… А сейчас именно они решали мою судьбу, да что там мою… Вот ведь ирония судьбы! И последние станут первыми! Неужели в мире вовсе нет справедливости? И каждому воздается не по делам его? Видимо, в моем мире ее нет.

Вот тогда я, пожалуй, впервые всерьез задумалась, что в жизни куда как эффективнее какие-то непрямые пути. Не думайте, что я такая уж наивная была. Просто до какого-то времени мне казалось, что есть – кривые пути, но можно и прямыми достигать необходимых целей. Хоть и с трудом, но у меня это получалось, но сейчас по всему выходило, что прямыми путями ходить как-то глупо: если все делаешь правильно, по совести, ты – на обочине жизни, а если нарушаешь все, что можно, ловчишь, выгадываешь, подличаешь, то ты – на коне! Претило мне все это, если честно сказать. Защитив диссертацию, я нашла себе место в Москве, куда меня бы охотно взяли, поскольку у меня уже был хороший юридический опыт, и моя диссертация имела резонанс. Казалось бы, наконец-то мне повезло! И тут человек, с которым, как я считала, я по жизни уже рассчиталась, перекрыл мне кислород, дал мне плохую рекомендацию. Я не понимала почему. А потом выяснилось, что на это место – вот уж поистине я снова встала на те же грабли – он порекомендовал свою новую протеже. И я снова оказалась у разбитого корыта. Вот и скажите – почему, за что?

Я снова вернулась в свой город, в тот же вуз. Стала писать докторскую, набрала хороший материал, но тут мужу подвернулась возможность занять хорошую должность, но для этого желательно было иметь ученую степень. Надо было все сделать быстро, и я, верная жена, отдала ему все свои материалы и помогла написать диссертацию. Он очень быстро защитился, получил свой пост, и… мы расстались. Я снова почувствовала, что в очередной раз оказалась средством для того, чтобы люди достигали своих целей и выбрасывали меня, как использованный носовой платок. Я думала, это меня окончательно сломает, мне надоело в очередной раз быть обманутой, я ненавидела предавшего меня неблагодарного мужа, я ненавидела себя за то, что в очередной раз поступила, как правильная дура. Получается, что все играют по одним правилам, а ты – по другим, и твои правильность, верность, порядочность, благородство – только препятствие в этой жизни. Но я-то другой уже не могу стать!

В общем, в очередной раз собрала себя в кучку и два года назад защитила докторскую. И что? Тут же на кафедре начались интриги, конфликты, перешептывания… даже вспоминать не хочется! Заведующий решил, что я его подсиживаю, видимо, по себе мерил, и начал на меня тихие гонения. В общем, плюнула я на всю эту местечковую грязь и уехала на другой конец страны… В который раз начинаю жизнь с чистого листа.

 

Содержание экзистенциального пространства: вещи и люди

Помимо событий, наиболее смыслоемкими единицами индивидуальной автобиографии являются предметы и персонажи, возведенные человеком на уровень «символов Я» и символов событий жизни. Развертываясь в ментальной и повествовательной деятельности субъекта и «распаковывая» свое психологическое содержание, они в любой момент способны наглядно, почти чувственно предоставлять созерцанию фрагменты запечатленной жизни, раскрывать содержание многообразных субъективных миров человека.

В этом плане вещи и персонажи автобиографических пространств обладают своеобразными психологическими измерениями: мемориальным, экзистенциальным, лирическим, эстетическим, эмоциональным и т. д. Все они способны реконструировать для человека и событие, и ситуацию, и обстоятельства, и его отношение к ним в конкретный момент жизни, но главное – его устойчивые, почти вневременные, интегральные переживания по поводу произошедшего.

Автобиографический текст всегда открывает возможность проникнуть в «психологический реликварий» личности, в ее индивидуальный symbolarium (термин П. А. Флоренского), поскольку за вещью, «втянувшей» в себя фрагменты жизни человека, всегда стоит конкретная ценность, смысл, переживание, фактически его «жизненный мир».

Сказанное вовсе не означает, что человек специально создает особый класс «объективаторов»-«материализаторов»-«символизаторов» своей жизни с целью долговременной фиксации собственных умонастроений, жизненных ориентаций и пр. Как раз наоборот – некоторые вещи как бы «запоминают себя сами», впитывая признаки значимых, достопамятных происшествий и состояний и превращаясь в знаки – «знаки беды», «знаки счастья», «знаки победы», «знаки удачи» и т. д. со всей совокупностью понятных данному конкретному человеку совокупностью значений, в том числе и привнесенных ею самой.

Становясь знаком, такая вещь адресует личность к определенному фрагменту жизни, который представляет собой нечто важное и достойное сохранения. При любом упоминании они «вбрасывают» человека в иные пространства-времена-смыслы-настроения, создающие «вневременное настоящее» личности и являющиеся своеобразными центрами автобиографических повествований. Вещи из этих историй в свое время изменили ситуацию, не меняясь сами, но и не сохраняя своего предыдущего смыслового содержания. Они приняли на себя несвойственное им значение, чтобы из вещного мира перейти во внутреннее психологическое пространство субъекта.

Вещи автобиографий в каком-то смысле лиминальны, они находятся как бы на границе между объективным и субъективным пространствами, выполняя посредническую функцию между прошлыми фрагментами опыта и значимыми переживаниями, идеями, ценностями субъекта. Если воспользоваться метафорой Ж. Делеза, все они расположены в «складке» – своеобразном провале между вещным, материальным миром и психологическим пространством субъекта: вещь переходит туда, меняя свое значение для субъекта, но может и вернуться в объектный мир, утратив «навязанные» им смыслы, перестав быть для человека «собеседником».

«Вселенная вещей» у каждого своя, но, как показывает наш анализ биографических историй, довольно часто в ней есть своеобразная иерархия: для кого-то максимально притягательными смыслами обладают зеркала, для кого-то – часы, ключи, очки, шахматы, книги, игрушки, фотографии и т. д. – такие предметы, как правило, «скитаются» из рассказа в рассказ. На высших ступенях этой иерархии помещаются предметы-носители символических для личности, «больших» смыслов. Через эти предметы можно выйти на обобщенное, интегральное понимание человеком самого себя, на его жизненный модус, стратегию, экзистенциальный проект. Кроме того, такие вещи воспринимаются как имеющие свой особый «внутренний мир», «душу», хотя и противопоставленные обладателю, но все же связанные с ним. Наконец, вещь наделяется особой духовной энергией, аккумулирующей в себе опыт личности. Через символизацию вещи человек приобщается к чему-то большему или по крайней мере иному, чем он сам, подчиняет себя не только собственному внутреннему порядку, но и каким-то вне его находящимся законам.

Получив от человека «квант смысла», вещь маркирует происшествие, впечатление, образ в субъективной системе координат, где игрушечный мишка с оторванным ухом сто́ит неизмеримо больше, чем, к примеру, крупная земельная собственность. Но совершается эта маркировка при ретроспективной установке сознания: между человеком и вещью образуется смысловая дистанция, в пределах которой вещь уже не столько «бытийствует», сколько «символизирует» происшедшее с человеком на определенном отрезке жизни, – это знак места, момента, обстоятельств, переживаний. В этой субъективной системе координат осуществляется понятная субъекту «смена ситуативных контекстов» (или, в терминах И. Гофмана, «переключение фреймов»), благодаря которой драка в рассказах становится боем, предательство – самозащитой, проявление слабости и конформизма – покладистостью и уступчивостью и т. д.

Окончательное и полное описание словарей персональных символов невозможно как в силу субъективности выбора вещи в качестве носителя фрагментов опыта, так и в силу временно́й изменчивости внутреннего семантического пространства, из-за которого однажды выбранная рассказчиком вещь впитывает новые значения. Тем не менее приведем наиболее значимые вещные единицы, часто фигурирующие в автобиографических рассказах (их иллюстрируют и некоторые тексты о событиях жизни, приведенные выше).

1. Дом, отчий дом, родной дом, родовое поместье, семейная усадьба, дом детства, первый собственный дом, дом дедушки и бабушки (дом предков) – пространство, отождествляемое с местом принятия, комфорта, защищенности, пространство «со-в-местности», семейственности, родственности; отдельные части жилого пространства – чердаки, подвалы, мансарды, коридоры, ниши, каморки, антресоли и т. д. также маркируют в биографии что-то значимое для памяти человека.

2. Предметы жилого интерьера и обжитого пространства – мебель (круглый стол, кресло-качалка, кровать «с шишечками», венские стулья, ломберный столик, комод, трельяж, сундук и пр.), предметы интерьера – чаще всего лампы (с абажуром), печи («домашний очаг», камин), окна, дворы – они отождествляют временну́ю связь родственных поколений.

3. Предметы быта – посуда (самовары, чайные и столовые сервизы, отдельные чашки, ступки, столовые приборы), вышитые салфетки, полотенца и занавески, декоративные предметы (слоники, статуэтки, подсвечники, тарелочки, зеркала, шкатулки) – они символизируют присутствие близких людей в микропространстве человека, как бы «укореняя» в жизни и продолжая, продлевая их присутствие.

4. Культурные артефакты – иконы, книги (библиотеки), инструменты, украшения (крестики, кольца), картины, фотографии, семейные альбомы, рисунки, предметы, сделанные своими руками (резные доски, полочки, табуретки и пр.), домашние коллекции, семейные игры (домино, лото, маджонг, «монополия», нарды и даже передаваемые из поколения в поколение игрушки – куклы, медвежата) и предметы для хобби – они символически увязывают прошлое с современностью, поддерживая в человеке чувство фамилистичности.

5. «Локусы» и «топосы» – дороги, берега, мосты, деревья, скамейки в парке, городские достопримечательности и пр., указывающие на место чего-то «первого», «последнего», «постоянного» или «главного» (место первого поцелуя; скамейка свиданий в парке; место встреч под часами; дорога, по которой кто-то ушел навсегда, и т. п.).

6. Еда (пироги, мороженое, рыба, яблоки и т. д.), особенно любимая или «знаковая», связанная с праздниками, днями рождениями, приездами родственников (шоколад, плюшки, хворост, печенье, мандарины, «петушки на палочках» и т. д.).

7. Предметы с запахами и звуками – материнские духи, запах хлеба, патефон, примус, скрип двери или половицы, стрекотание проектора – и связанные с ними предания/воспоминания.

8. Предметы детства – игрушки, детские «коллекции», первые школьные тетради, первые книжки, первый велосипед и т. п.

9. Реликвии – вещи, олицетворяющие для человека его род, семью, дух дома и пр., а также фотоальбомы, киноархивы, записи, домовые книги, домашние стенгазеты, сборники памятных семейных историй, альбомы (в том числе дембельские, девичьи, школьные, свадебные, детские) и «песенники», домашние собрания анекдотов, стихов, афоризмов, праздничных сценариев, домашние стенгазеты и т. д.

10. Символы, фиксирующие «самость» рассказчика, – зарубки о росте на дверном косяке, постоянные «свои» места и стулья за столом, переходящие от старших к младшим предметы; украшения, антиквариат; любимые книги; предметы хобби и увлечений.

11. Одежда – первая, единственная, доставшаяся от кого-то, на которую долго копились деньги, и т. д.

12. Собственность – все то, что человек считает принадлежащим именно ему (купленные на «свои деньги» посуда, лампы, кресла, машины, дома; «наши» места на берегу речки; «наша» скамейка в парке, «наши» места в театре; посаженные человеком или его близкими деревья и пр.).

Приведем примеры присутствия вещей в экзистенциальном пространстве взрослых людей из нашего консультационного архива.

* * *

Мой отец умер больше двадцати лет назад, но день его смерти я очень хорошо помню. Это было солнечное сентябрьское воскресенье, один из тех прекрасных дней бабьего лета, когда на душе царит тихая радость, успокоение, когда “душа смягчается”, радуясь последнему теплу, свету, голубизне неба, дуновению ветра. Мы собирали на даче сливу, работали дружно, споро, с удовольствием, много смеялись, рассказывали друг другу всякие истории, пели песни под радио, строили планы на вечер… Вечером этого дня его не стало. Вся собранная слива осталась на даче в ведерках, корзинках, мисках и, когда я вернулась через несколько недель на дачу одна, вид этой сливы вызвал во мне необыкновенные по силе трагические переживания. Я несколько часов неостановимо прорыдала, сидя на полу посреди этих корзинок и мисок, из каждой сливы ко мне возвращался тот сентябрьский день, на меня смотрели, жалили меня, упрекали меня горестные воспоминания. Раньше я очень любила сливу, но после смерти отца долгое время не могла не только есть ее, даже на сливовые деревья смотреть не могла, не приближалась к ним. И сейчас цветущая слива для меня – “эмблема печали”, расставания, слез, душевной боли. Конечно, я, как все, ем сливу, но с особым чувством – как погребальную еду, как наказание, как напоминание… Слива ввергает меня в печаль, в ощущение глубокой трагичности жизни.

Елена С., 54 года

* * *

…Вот, кстати, тогда у меня и появилось это кольцо. О, это отдельная история! Я очень люблю ее рассказывать. В конце 60-х, мне уже тогда к пятидесяти было, я поехала в командировку. Дело было поздней осенью, в дождь, поезд был ночной, ехать долго, и мы разговорились с пожилой, лет на двадцать старше меня, попутчицей-армянкой. Было видно, что она не очень здорова, утомлена дорогой, но весь ее облик хранил в себе следы былой красоты, свидетельствовал о гордости, независимости, глубоком внутреннем достоинстве. Она и в старости была красавица необыкновенная: большие темные глаза, одухотворенное лицо, серебристые пряди в густых волосах, пышная прическа короной вокруг головы, гордая осанка, благородный профиль, необыкновенные кольца на длинных аристократических пальцах и тонкие серебряные браслеты на запястьях.

Галина М., 81 год

Сначала она не очень охотно откликалась на мои попытки завязать разговор, делая длинные интеллигентные паузы, в надежде, что общение не продолжится, но потом слово за слово – и мы все-таки разговорились. Знаете, как в поездах бывает – сама обстановка располагает к откровенности. И вот так удивительно совпало, что наши с ней истории жизни оказались похожи как две капли воды. Ее детство прошло в маленьком городке у моря, и мое там же; она была «из дворян», и мои предки – из польской шляхты; она рано потеряла родителей и воспитывалась бабушкой, и я тоже; она рано, почти сразу после школы, вышла замуж за человека на четверть века старше ее, и я; у нее было двое сыновей, с которыми никогда не ладились отношения, и у меня – то же самое, наших детей даже звали одинаково (вот и не верь в совпадения!); она перенесла тяжелую операцию по женской части, и я; она недавно схоронила младшего внука, и я; она искала счастья в профессии, в работе, уделяя семье намного меньше внимания, чем требовалось, и я; она по большой любви ушла от мужа, бросив и сыновей, и обеспеченный быт, презрев социальное осуждение ради любимого человека, и я переживала как раз тогда такую же любовную историю.

Мы проговорили весь вечер и всю ночь, поражаясь странным, почти дословным совпадениям двух наших жизней, и на прощание она сняла с пальца и протянула мне это старинное серебряное кольцо – на память о ней и о том, что мне еще только предстоит пережить и узнать, а она уже пережила и знает, а потому хочет защитить меня от возможных несчастий. Не знаю, что вызвало этот порыв, я, конечно, не хотела брать такую необычную и красивую старинную вещь, но она буквально надела мне его на палец и сошла с поезда, не доезжая до конечной станции. С тех пор кольцо у меня, я ношу его, не снимая, и никогда с ним не расстаюсь, оно, наверное, уже почти вросло в палец. Мне кажется, оно – заговоренное и уже больше тридцати лет хранит меня от чего-то ужасного, что могло бы произойти со мной.

Помимо событий и вещей, можно говорить о «персонажности» автобиографического текста, которую чаще всего составляют:

1) родственники (родители, прародители, «большая семья»), предки – они отождествляются с группой лиц-«защитников»;

2) учителя, наставники, просветители, тренеры, гуру;

3) близкие и любимые люди – супруги, друзья, лица, к которым испытываются позитивные чувства, в том числе чувство благодарности;

4) дарители, помощники, пособники, сотрудники, единомышленники, посредники, соучастники, сделавшие, по мнению рассказчика, его именно таким, каким его знают сегодня;

5) соперники, враги, недоброжелатели, обманщики, предатели, вредители, завистники, противники, преследователи, антагонисты, наказывающие рассказчика;

6) «незабываемые» – те, к кому рассказчик испытывает сильные чувства, несмотря на то что они ушли, бросили, покинули, не испытывали взаимных чувств и даже отвергли рассказчика;

7) «образцы/модели» – реальные или виртуальные и выдуманные персонажи, служащие образцами для идентификации или являющиеся носителями проекционных «образов Я», желаемых качеств личности, желаемой судьбы;

8) «провокаторы» – лица, подтолкнувшие рассказчика в ситуации выбора к сложному и нежеланному жизненному пути, который «оказался судьбой», стал успешным; лица, которые «подзуживают» к совершению действий и поступков, лежащих как бы вне логики привычного поведения;

9) символические фигуры – случайные, как правило, незнакомые, лица, ситуативно, единожды давшие верный совет, выручившие в нужный момент, сказавшие заветное слово, подвернувшиеся в трудный момент и пр.;

10) исповедники, доверители, наперсники, хранители конфиденциальной информации;

11) спасители, освободители, «берегини», «ангелы-хранители»;

12) прототипы, прецедентные фигуры – как правило, книжные или кинематографические персонажи, чье поведение и выборы служат некоей виртуальной моделью для рассказчика в ситуациях выбора, неопределенности, риска и пр. (моральные образцы, культурные герои, символы свободы, символы красоты и т. д.);

13) «потусторонние фигуры» – Бог, оккультные персонажи, умершие родственники, «духи», волшебники;

14) лиминальные персонажи, стоящие на границе реального и нереального, иррационального, – предсказатели, цыганки, гадатели, ворожеи, шаманы, знахари и т. д.;

15) статусные фигуры – начальники, старейшины, патриархи, лидеры и пр.;

16) последователи, ученики, соратники, подчиненные;

17) домашние животные и другие живые существа.

В качестве примера приведем один из рассказов из нашего архива автобиографических историй.

* * *

Это было в семидесятых годах, когда мне было лет десять – двенадцать. Папа повез меня в Москву, в кукольный театр Образцова. Это само по себе было событием для моей детской жизни – электричка, метро, московские улицы, театр, куклы, – но рассказать я хочу о другом.

Елена С., 54 года

Мы сели в метро, и напротив меня с краю сидела молодая женщина, как я теперь думаю, лет тридцати. Я нашла ее настолько красивой, что не могла просто глаз отвести. Понимала, что нехорошо глазеть, но женщина меня не замечала.

У нее была пышная прическа из вьющихся каштановых волос, сколотая шпильками в пучок. Завитки спадали по обеим сторонам лица и слегка развевались от сквозняка. У нее было милое грустное лицо, нежный розовый рот, большие глаза, опушенные ресницами, минимум косметики. Она сидела, засунув руки в карманы бежевого короткого пальтеца и скрестив стройные ноги в потертых сапожках. Через локоть свешивалась маленькая сумочка, тоже не новая, но какая-то очень миленькая.

Вот не знаю, поверите ли вы, но во мне, девчонке, вдруг возникло странное чувство, что это я – только лет через двадцать. Так странно было думать об этом – встретить свою взрослую ипостась. Я помню это чувство и сейчас очень хорошо. Та женщина в метро отчетливо возникает перед глазами всегда, когда я думаю об этом. И я почему-то тогда подумала, что у нее что-то случилось, может быть, она рассталась с любимым человеком или у нее кто-то умер. Такая светлая печаль, равнодушное безразличие к тому, какое впечатление она производит на окружающих, были в ее облике. Мыслями она мне казалась где-то очень далеко, и эта ее собственная милота ею самой вовсе не осознается, настолько она «съедена» печалью. Еще я тогда подумала, что она лимитчица, не знаю, почему. Столько лет прошло, а я это отчетливо помню.

Может быть потом я неосознанно всегда подгоняла себя под это свое воспоминание. Та женщина воплотила в себе какой-то мой внутренний образец женственности, я чувствовала внутреннее сходство с ней – не внешнее, а глубинное, сходство судеб, если хотите. И главное, – она была как природа: такая естественная, несделанная красота была во всем ее облике. Наверное, это был какой-то стиль, образец женщин семидесятых, но он мне подошел, я его «узнала» для себя, и он стал и моим… если вы понимаете…

Разумеется, «вселенная вещей» и «обитаемое пространство» у каждого свои. Анализ историй наших клиентов показывает, что, во-первых, довольно часто в них есть своеобразная иерархия: для кого-то максимально притягательными смыслами обладают зеркала, для кого-то – часы, ключи, очки, шахматы, книги, игрушки, фотографии и т. д. – такие предметы, как правило, «скитаются» из рассказа в рассказ. Фигуры учителей, наставников, «ангелов-хранителей» постоянно маячат в сознании и определяют пути саморазвития для человека.

На высших ступенях иерархий помещаются предметы и люди – носители символических для личности смыслов (призвания, служения, верности, уюта, любви и т. д.). Через их анализ можно выйти на обобщенное, интегральное понимание человеком самого себя, на его жизненный модус, стратегию, экзистенциальный проект.

Во-вторых, важные вещи из жизненного пространства воспринимаются как имеющие свой особый «внутренний мир», «душу», хотя и противопоставленные обладателю, но все же связанные с ним, а люди – как имеющие непосредственное влияние на личность и также по-особому связанные с ее жизнью.

В-третьих, такие вещи и люди наделяется особой духовной энергией, аккумулирующей в себе опыт личности. Через символизацию вещей человек приобщается к чему-то большему или, по крайней мере, иному, чем он сам, подчиняет себя не только собственному внутреннему порядку, но и каким-то вне его находящимся законам. То же относится и к значимым людям – благодаря им человек строит собственные проекции и идентифицирует себя с теми, кем ему хочется быть.