Каждый взрослый, накапливая опыт, строит концепцию самого себя, в которой фиксируется множество представлений о себе, сменяющих друг друга или накладывающихся друг на друга. «Я-концепция» во взрослости содержит не только то, что человек знает о себе и своей жизни, но и то, что он о себе думает и, что еще более важно, что он хочет думать о себе и своем существовании.

 

Семь в одном: разные «Я» и их функции

Разнообразие и модальность «образов Я» характеризует самобытный внутренний мир человека; они многочисленными нитями связаны с сущностными особенностями его личности, жизненным и экзистенциальным опытом, реальным взаимодействием с другими людьми. Все они существуют обычно в индивидуальном самосознании человека как его собственные ипостаси и потенции и редко объективируются в силу того, что принадлежат к экзистенциальному уровню человеческого бытия, который практически никогда не может быть полностью отчужден и представлен как объект рассмотрения и анализа.

Наиболее известна схема М. Розенберга, предложившего выделять:

1) «настоящее Я» (каким человек видит себя в действительности в данный момент, «здесь-и-сейчас»: «Я – бодрствующий», «Я – здоровый/больной», «Я – сытый/голодный», «Я – думающий», «Я – бегущий», «Я – пишущий» и пр.);

2) «реальное Я» (как совокупность осознаваемых развивающихся представлений о себе: «Я – мужчина/женщина», «Я – взрослый/ребенок», «Я – мать», «Я – жена», «Я – профессионал», «Я – честный», «Я – умный», «Я – счастливый» и т. п.);

3) «динамическое Я» (каким человек поставил себе целью стать и, как ему кажется, становится: например, «Я – старшеклассник → Я – сдающий ЕГЭ → Я – абитуриент → Я – первокурсник → Я – студент»);

4) «будущее (возможное) Я» (каким, как кажется человеку, он может стать, исходя из усвоенных шаблонов поведения и принятого стиля жизни, – и это не обязательно положительный образ: например, выпускник вуза представляет себя «крутым профи», «человеком, добившимся успеха в жизни», «богатым», «женатым», «умным», «совершившим подвиг», но также и «авторитетом», «статусным меном» и пр.);

5) «идеализированное Я» (каким, как кажется человеку, принято видеть себя с позиций абстрактно-позитивных социально-культурных идеалов – этот «образ Я» может включать в себя компоненты и «настоящего», и «идеального», и «будущего Я», несущих на себе печать социальной оценки, социального эталона: «Я – образованный», «Я – общительный», «Я – порядочный» и т. д.);

6) целый ряд «изображаемых Я» (образов и масок, которые человек выставляет напоказ, чтобы скрыть за ними какие-то отрицательные или болезненные черты, слабости своего «реального Я», или использует в поисках собственной аутентичности) – в известном смысле это уровень игр с самим собой и с окружающими (сегодня я – «женщина-вамп», завтра – «тургеневская девушка», послезавтра – «бизнес-леди» и т. д.); так человек более отчетливо распознает свою аутентичность;

7) «фантастическое Я», «Я-метафора» (чем и кем человек мог бы стать, но никогда не станет в реальности).

 

Выдуманные «Я» и «легенды о себе»

В этом перечне особенный интерес представляют «фантастические», «выдуманные Я», черты которых обнаруживаются в квазибиографических историях. В них «образ Я» предстает таким, каким никогда не может быть в реальности. Вероятно, поэтому «Я-фантастические» предназначены в основном для «внутреннего пользования» и обладают свернутыми, понятными лишь самому субъекту признаками, смыслами и символикой. Их содержание при необходимости может быть выявлено только проективно или в практике психологического консультирования, когда человек сам рассказывает об этом.

Выдуманные «Я» присутствуют во внутреннем плане сознания не изолированно, а в некотором контексте, который мы назвали «легендами (сказками, мифами, историями) о себе» – элементами индивидуальной мифологии человека.

«Легенды о себе» мы неоднократно отмечали у вполне здоровых, профессионально реализованных взрослых людей, у которых, однако, имелись глубоко скрытые личностные проблемы, концентрируемые вокруг частичного непринятия собственного «Я» или некоторых эпизодов собственной жизни. С помощью «легенд о себе» личность как бы добавляла себе значимости или необходимых смыслов в тех сферах жизнедеятельности, которые по той или иной причине считала важными, выдвигала версию самооправдания для тех жизненных эпизодов, которых стыдилась или считала недостаточно весомыми, вносила необходимую эмоциональность в собственный монотонный обиход и т. д. Кроме того, придуманные жизни становились эмоциональной основой своеобразной самотерапии, интуитивно используемой взрослыми людьми.

Приведем несколько примеров «легенд о себе».

* * *

Вы знаете, ну мне так легче, что ли… Я всегда много читала, поэтому мне очень легко представлять себя на месте героев. Я даже когда просто читаю, как будто бы кино смотрю… Так все… оживает, двигается, само живет во мне, и даже потом, когда книга кончается, я легко могу продолжать смотреть свое кино. И почему-то некоторые книги запали в душу. Я даже и объяснить не могу, почему именно эти, а не другие… Может быть, они вообще не шедевры, я имею в виду, не лучшие книги из всего, что я читала. Вы удивитесь, но некоторые из них про Сибирь, про коллективизацию, про купеческий или мещанский быт, про революцию, знаете, что-то типа Горького, Шолохова или Иванова… Какие-нибудь «Дело Артамоновых», «Тихий Дон» или там «Тени исчезают в полдень»…

Марина В., 29 лет

И вот когда я не могу уснуть или просто в дороге, в поезде, я просто включаю свое кино. И я даже знаю, на каком месте я-таки засну. Вот я много лет «ставлю» сама себе фильм – некоторые сцены «снимаю» по сто раз, детали добавляю, сюжет переписываю, как душа захочет, – за много лет поизменяла много! И это все про то, например, как я в наймичках у богатого купца, где-то то ли в Сибири, то ли на Кубани… Ну вот, даже не могу точно объяснить… Вижу господскую усадьбу, строения, дерево, под которым беседка. Понимаете, это даже и не важно… Важна атмосфера, какие-то детали быта, дух времени… Знаете, если верно, что люди живут несколькими жизнями, то я, наверное, предыдущую жизнь прожила там, в конце XIX века. И вот я из бедной семьи, не красавица, не Настасья Филипповна какая-нибудь, а вот такая, как я сейчас… И вот отец отдал в услужение. Хозяин – купец, не злой, вдовый, много работает, богатый, но не жадный, широкой души, со своеобразным благородством, подвижник, за Отечество радетель. Такой типичный купеческий персонаж – с бородой, в картузе, в жилетке… У него взрослый сын. И вот сын-то, Федор, за мной ухаживает, причем серьезно, и любит страстно. А я будто бы люблю другого, бедняка…

Ну вот, пытаюсь вам рассказать, и как-то все глупо получается, именно что на плохую книгу похожее, а у меня все интересно, романтично выходит… И вот там у меня все намешано – и сельские посиделки, и танцы, ну вот знаете, как мужики раньше плясали, страстно, по-дикому, и в церкви молебен, и белье я полощу с мостков, и на ярмарке на карусели катаюсь, и хлеб пеку в русской печи. И вот еще хозяин коней разводит и продает на племя. Ну, собственно, сама все режиссирую, как будто эпопею пишу, могу вам рассказать отдельные «главы» или «эпизоды», но когда рассказываешь, так связно не выходит… И самое главное в этом – атмосфера… воссоздать дух другой…

* * *

Я редко чувствую себя одинокой или обделенной в жизни, потому что в своих фантазиях могу представлять себе любую жизнь, как бы примерять ее на себя. Сколько себя помню, я всегда себя кем-то воображала, и у меня в голове много всяких придуманных историй, в основном по книгам и фильмам, но и самостоятельно придуманных тоже много. Самое частое, что я себе представляю, – это такая смесь из «Парижских тайн», «Манон Леско», «Трех мушкетеров», «Анжелики». Да мне это и проще всего представлять, я с детства увлекалась историей, особенно медиевистикой.

Светлана С., 36 лет

И вот я представляю себе, как я живу в большой семье в старинном замке, как занимаюсь сельским трудом, лью свечи, развлекаюсь соколиной охотой, тку и вышиваю, устраиваю бал, а еще аптекарское и парикмахерское дело осваиваю, да еще всякие куртуазные штучки… Знаете, я, конечно, потом, после книг уже, взрослой, во Франции и в Германии была в этих старинных замках, поэтому представляю себе и интерьеры, и утварь, и одежду того времени, например, знаю, как одежду кроили и шили, знаю, по каким рецептам готовили, как музыку играли, в какие карточные игры резались, как ставили представления в домашних театрах, как ригодон танцевали… И сцены получаются очень жизненные, как внутренний театр, – я просто живу в этот момент в том времени…

* * *

Я не смогу это толком объяснить… Это как будто входишь внутрь картины или внутрь текста книги, и там все сразу оживает, как будто тебя и ждет, – дождь идет, половицы скрипят, я физически ощущаю хруст ломаемого багета, запах кофе, слышу шум экипажей за окном, вижу решетки французских балкончиков, пыльные портьеры в моей мансарде… У всей этой жизни запах нездешний, но мне он почему-то очень родной, как будто бы я оттуда, из того времени и места… И я там свой, как будто это мне родное.

Вячеслав Р., 42 года

Не помню, когда все это в первый раз началось, то есть когда эти картинки во мне оживать стали, но со временем мне это стало нравиться, у меня их стало много. Знаете, как будто мне дали только набор иллюстраций к большому роману, а роман я должен писать сам. Я этот роман как бы из себя создаю – не сочиняю, а вот именно так, как будто бы он во мне уже есть, а я его только пересказываю, как вспомню. Причем весь я его не знаю, он все время рассказывается немного по-другому. Дело не в том, чтобы я что-то специально придумывал, – сценки как будто сами внутри меня стали разворачиваться, как будто они всегда там были. Я так отчетливо все понимаю и чувствую, а ведь всего этого никогда не видел.

Вот во мне целый роман, совсем другая жизнь, где я живу в богемном Париже, в мансарде, общаюсь с Писарро, Моне, Дега, хотя сам я плохой художник, а в жизни вообще кисти в руках не держал. Совершенно отчетливо чувствую запах краски, движение кисти по холсту… Я всегда могу себя этим занять, когда надо отвлечься.

* * *

Только не подумайте, что я какой-нибудь несостоявшийся писатель-плагиатор или самодеятельный артист без сцены. Мне зрители-то вообще не нужны, это для себя, личное. Когда дела замучили, устал или дорога дальняя, а не спится (я вообще в поездах плохо сплю, а езжу много), я как бы вижу сны наяву. Я не сплю, потому что все время ощущаю себя кем-то, смотрящим кино по своему вкусу и переделывающим его всякий раз, как сюжет зайдет не туда. Я постоянно развиваю сюжет, придумываю… За много лет он у меня и развился, и сменился сто раз. Вот сейчас я, как Миклухо-Маклай, миссию на острове строю, а до этого я плыл по Амазонке, а раньше золото конкистадоров искал, был рыцарем Круглого стола, Мерлина видел… Думаете – старый дурак от безделья мается, в детстве не наигрался? Может, и так, только мне нравится так играть – знаете, сколько жизней я прожил так? Я и на компьютере играю, но компьютер – это не то, это чужие фантазии. А эти – мои. И главное – все это мне родное, как будто в памяти хранится, а я просто вспоминаю и знаю, что оно имеет отношение ко мне, что все эти люди – мои вторые Я, Я из другой жизни, хотя ни во что такое я не верю. Я сам иногда думаю: почему мне это кажется близким, а не какой-нибудь колхоз или война? Но про свое я вижу все детали, кожей ощущаю атмосферу, как будто я там нахожусь. Вот могу вам так это рассказать, что вы поймете – я как будто из того времени и места. Может, в меня когда-то залетела чужая душа… А где же тогда моя?

Сергей О., 51 год

* * *

Наверное, это смешно, но я иногда думаю, что в идее других жизней что-то есть. Мне иногда снится или мерещится, или, может, вспоминается что-то, что явно было не со мной и в то же время со мной, потому что я переживаю это как-то очень ярко, явственно, красочно. Какие-то части меня оживают и сами себя выговаривают, создают целые истории. Вы не поверите, но они даже языком говорят таким, каким я сама не говорю, – иногда простонародно, иногда диалектально, иногда выспренне и зажато… Я могла бы так говорить, если бы играла в самодеятельности или имела театральное образование.

Евгения С., 41 год

Мне иногда кажется, что я из другого времени, что-то вроде Джейн Эйр. И мне привычны и длинные юбки, и капоры, и вязаные шали, и вышиванье, и свечки, мне в них чудится что-то глубоко родное. Вы скажете, я романов Джейн Остин или сестер Бронте начиталась, ну, может, и так, но все же это где-то глубже сидит. Я в музеях узнаю «свою» мебель, «свою» одежду, «свои» книги, «свои» бытовые мелочи – посуду, перья, скатерти… Меня к таким вещам просто притягивает, они мне родные. И я могу закрыть глаза, и во мне начинает читаться книжка с картинками или фильм прокручиваться. И знаете, он мне никогда не надоедает, все эти истории меня захватывают, конечно, не больше, чем моя собственная жизнь, но они мне даны… в утешенье.

* * *

Я обожаю модерн, эту эпоху, это искусство, и люблю погружаться в мысли о том, как бы в «не этой жизни» я жила в период между двумя войнами. Вижу себя в фисташковом платье с заниженной талией, с длинной ниткой жемчуга на шее, с сигареткой в длинном мундштуке и в туфельках с каблуком «козьей ножкой». И стрижка, как в песенке Вертинского – «целую затылочек твой стриженый…».

Ирина М., 39 лет

И каждый такой образ у меня – повод для сочинения истории. Меня никогда не тянуло писать книги, все это истории для себя самой, я их сочиняю, когда не спится, когда на сердце неспокойно, в полудреме на пляже. И вот я придумываю события, свидетелем которых я могла бы стать, придумываю людей, с которыми могла бы общаться и которые жили в то время и были бы мне интересны.

Я сама хозяйка этим фантазиям, поэтому любую историю могу пересказать пятьдесят раз по-разному, но все это будет обо мне, я – всегда в главной роли! Мне достаточно посмотреть на что-то из тех времен или просто напоминающее их, стилизованное, и во мне начинают шевелиться целые пласты этих историй… Мне это так нравится, но вот рассказать про это я вряд ли кому смогу. Подумают, что я немного не того… а я, если честно, считаю это большим счастьем, что у меня есть такой тайный дар, волшебный талант – сочинять про себя и для себя разные истории, я каждый раз что-то открываю в себе, когда придумываю их…

* * *

Когда-то давно я у Набокова прочитал рассказ, названия которого уже не помню, да и точно пересказать, наверное, тоже не смогу. Рассказ был написан от имени мальчика, в спальне которого висела картина, изображавшая детей, играющих в мяч. Каждый вечер, засыпая, он смотрел на эту картину и думал, как было бы здорово оказаться внутри этой картины вместе с этими детьми. И однажды это произошло, он попал внутрь этой картины и пережил ситуацию нахождения там – в том времени, среди тех людей, с их взаимоотношениями. Кажется, потом у него возникли проблемы с тем, чтобы вернуться… Я не помню, да и не это важно. Сейчас я понимаю, что на такое ребенка, наверное, может толкнуть одиночество или психическая болезнь, или, может, чрезмерно развитое воображение. Но я-то был взрослым уже, и тогда, помню, на меня это произвело сильнейшее впечатление, я прямо околдован был открывшейся возможностью проникать внутрь живописных сюжетов. Я удивлялся, как все просто и почему я не додумался до этого раньше.

Андрей А., 36 лет

И сам стал пробовать помещать себя в те времена, события, ситуации, которые видел на репродукциях в художественных альбомах, а потом и в книжках – там это еще проще. Если хотите, это занятие превратилось в хобби. Но для меня это больше, чем хобби, – это отдых, самолечение, даже иногда самовоспитание. Я легко научился встраиваться в те картины, которые мне нравятся, и я там живу, чувствую себя совершенно своим, придумываю, что и как я делаю, с кем разговариваю.

Такие своеобразные путешествия во времени – киносценарии для себя и под себя. И мне в некоторых картинах так хорошо, знакомо, комфортно, по-родному, как будто я там и должен жить, там находиться. Наверное, это звучит глупо, по-детски, но я придумываю себе в этих путешествиях все, что захочу, – я и историк, я и путешественник, и археолог, и купец, и шаман. Про шамана мне моя история особенно нравится, я уже в ней столько всякого понасочинял – загрызал грыжу младенцу, вызывал дождь, ходил к мертвым, мастерил бубен… Два года назад был на Алтае в командировке, там даже купил себе комуз, пробовал играть. Сам-то ведь я для других остаюсь все тем же, но во мне открывается что-то новое… Не знаю, как это выразить, но я становлюсь богаче как человек, понимаю, куда мне надо расти.

Когда я сочиняю про себя, мне становится видно, что чего-то в жизни не хватает, есть пробелы в образовании, и я стараюсь, как ни смешно покажется, их наверстать. Пусть это кому-то покажется дилетантством и графоманством, а мне нравится быть наедине с самим собой и погружаться в свои вымыслы. Семье я об этом не рассказываю; скажут, папка совсем свихнулся, но вот такая тайна у меня есть.

Но зачем взрослому человеку что-то сочинять о себе? Оказывается, создание «легенд о себе» несет широкий спектр функций, исходя из которых мы предлагаем рассматривать общую структуру «Я-фантастического».

Первая функция – социальное легендирование и самопрограммирование – состоит в том, что человек домысливает свое «Я» до того образца, который, как он считает, ожидается собеседником или группой при его самопрезентации. Он руководствуется, как правило, актуальным социальным образцом и его составляющими в той мере, в какой понимает его и считает воплотимым, и соответственно «подгоняет» под них свое «Я». Это касается профессиональной и личностной компетентности, способностей, коммуникабельности, жизненного опыта (особенно в части ненормативных событий).

При легендированной самопрезентации человек пользуется набором собственных жизненных историй, имеющих некую реальную основу (или даже не имеющих таковой), но домысленных в юмористическом, драматическом, философском, экзистенциальном и т. п. контексте. Эти тексты рассказываются каждому новому человеку (обычно одними и теми же словами, со «слушательскими паузами» и иными параи экстралингвистическими включениями), являются элементом задушевных «бесед за жизнь», застольных или хронотопических историй и т. д. Они являются контекстом для создания такого аспекта «Я-фантастического», как «Я-социальная легенда», и именно в аспекте социального легендирования индивидуальное «Я-фантастическое» прорывается за пределы «внутреннего пользования».

Вторая функция – психоэмоциональная компенсация . «Легенды о себе» сродни мечтам, «сновидениям наяву», несущим терапевтическую функцию, создающим защитные системы псевдоблизости, псевдореализации, псевдозащищенности, псевдоопоры и т. д., фактически «псевдожизни». Рождающиеся образы и дискурсы переносят человека в любую точку пространства/времени, способны снимать актуальное напряжение, разряжать негативные эмоции, выполнять когнитивные функции и т. д. Реализация их создает в «Я-фантастическом» аспект «Я-эмоциональная компенсация».

Третья функция , рождающая собственно «Я-фантазм», остающийся в пределах самой личности, состоит в том, что в индивидуальных дискурсах строится и изменяется то, что никогда построить или изменить человек не может: нельзя родиться в XV веке, нельзя оживить умерших близких, нельзя снова стать маленьким, нельзя стать учеником Леонардо да Винчи, рыцарем или купцом и т. д. (иногда даже нельзя признаться в том, что этого хочется).

«Я-фантазмы» строят вторую, «параллельную жизнь» («квазижизнь-для-себя»), квазионтологию, если в реальной у человека есть недостаточно актуализированные интенции и неудовлетворенные потребности – в достижении, в аффилиации, в автономии, в повиновении, в самооправдании, в доминировании, в опеке, в порядке, в игре, в чувственности, в сексе, в понимании и т. д. К. Г. Юнг считал, что взрослый человек постепенно высвобождается из плена собственного «Я» и начинает ориентироваться на решение духовных задач, достижение внутреннего чувства общности с другими людьми, миром, космосом. Создание такой «квазижизни», «судьбы, переживаемой изнутри», также один из способов высвободить свои нереализованные потенции, свою продуктивность из плена «доставшихся», синхронизированных с его жизнью историко-социальных реалий, чем и пользуются люди с универсальными духовными запросами.

Четвертая функция «легенд о себе» – это построение индивидуальной истории, в которой некоторые фрагменты реальной биографии личности символизируются и сакрализуются для того, чтобы стать впоследствии прецедентным текстом, вписаться в контекст семьи, рода и т. д. и субъективно связать субъекта с чем-то значимым и лежащим вне его жизни.

Так, в «легендах о себе» часто присутствуют сюжеты традиционной культуры – сюжет необычного знакомства, женитьбы против родительской воли или на «пленных турчанках», сюжет «чудесного спасения» (из плена, на войне, из безвыходной ситуации и пр.), идея «пророческого предсказания» или «заветного слова» (гадания), мотивы «дарения», встреч/расставаний в «сакральных локативах» (на пороге, на мосту, за околицей, на берегу и пр.) и т. д. В известном смысле такая «Я-история», являясь сколом с большой культуры, выполняет функцию поиска человеком самого себя, самоидентификации и закрепления себя в мире.

Наконец, пятая функция – собственно игровая, отвечающая внутреннему стремлению практически каждого человека хотя бы на время побыть Другим, Не-собой, выйти за пределы собственной единичной жизни и устоявшейся сущности. Этому в истории служат маскарады, карнавальность, субкультуры, трикстерское поведение. В оппозиции «Я – не Я», которую создают «легенды о себе», содержатся проблемы, связанные с нахождением себя в мире, определением своего предназначения, обнаружением неявных, но необходимых смыслов существования. Эту функцию мы соотносим также с жизнетворчеством субъекта.

 

«Легенды о себе» в социокультурном контексте

Тексты-«легенды», рассказываемые о себе другим или воспроизводимые в автокоммуникации, часто восходят к ключевым культурным мифологемам (от др. – греч. mythos – повествование, предание и logos — слово, мысль, знание), содержание которых «пропущено» через опыт человека. Тем самым «легенда о себе» соединяет «единичное» (личностное, концептуальное) и «общее» (социально и культурно обусловленное, контекстуальное) представление человека о себе и своей жизни – сознание всегда существует во взаимодействии с реальностью, с другими людьми.

Истории, рассказываемые о себе, ориентированы на основные мифологемы, присутствующие в культуре, к которой принадлежит человек (культурный герой, трикстер, мудрец и др. архетипы; сакральные локативы – мост, порог, печь, дорога, дом; культурный реликварий – кольцо, ключ, платок, книга, письмо, дерево и т. д.), а их сюжетные построения часто воспроизводят классические конструкции мифов и сказок (сюжет о спасении, сюжет о счастливой находке, сюжет об испытании и пр.).

Назначение таких личностных мифологем – закрепление единиц экзистенциального опыта в значимых только для самой личности и понятных только ей символах. Это – почти закрытые для других обобщенные смысловые элементы внутренней реальности, семантический ресурс, насыщенный глубоко личностными значениями. Он позволяет человеку сохранять свою самобытность и строить вероятностно-возможностные варианты собственного «Я» и своего жизненного пути.

В самом общем смысле мифологема выступает как многозначный авторский образно-когнитивный символ, построенный на системе традиционных культурологических и литературных образов и архаическом мифологическом фундаменте. В индивидуальном сознании такие единицы используются для придания сверхзначимости отдельным жизненным эпизодам, чтобы сделать их «воплощением» не просто некоторых существенных для человека событий, но и всей жизни, всей личности в целом. Как писал Р. Барт, человек – сам себе символ, сам является происходящей с ним историей.

В мифологемах символически аккумулировано все то, что личность хочет знать и/или сообщать о себе и своей жизни, и в любой момент она способна развернуться в бесконечный ряд идентификаций, самосимволизаций и автонарративов. Ниже мы приводим несколько фрагментов личных историй, частично «расшифровывающих» индивидуальные мифологемные конструкции.

* * *

Я – человек второго раза. В моей жизни ничего не происходит сразу так, как надо, всегда только со второй попытки.

Илона С., 59 лет

Судите сами: я родилась от второй материнской беременности, первая закончилась выкидышем. Больше у матери детей не было, но она всегда считала меня своим вторым ребенком.

В школу меня приняли со второго раза, потому что до школьного возраста мне не хватало нескольких месяцев: поэтому все пошли в школу с семи, а я – с восьми лет. Сначала меня отдали в одну школу, а потом ее частично разгрузили, и меня перевели в другую, которую я и закончила. В музыкальной школе у меня было два преподавателя, первый не понравился моим родителям, а со вторым мы до сих пор дружим домами. Со школьных лет у меня есть подруга, с которой мы познакомились и подружились дважды – оказалось, что наши родители служили в одном гарнизоне, и мы были знакомы еще детьми, но обе совершенно не помнили этого, а потом узнали, оказавшись в новой школе.

В университет я поступила со второго раза – в первый раз недобрала один балл до проходного. Первый мой брак был неудачным, мы с мужем разошлись, но вот со вторым мужем живем почти четверть века душа в душу. Защиту кандидатской я пережила дважды – в тот день, когда она была назначена, я родила, кстати, второго, сына. Квартира, в которой мы живем, – наша вторая квартира, первую отдали сестре мужа.

За всю жизнь я сменила две работы – первая оказалась для меня очень несчастливой, пришлось ее оставить, но вот вторая – любимая. Машина у меня тоже вторая, первая досталась от отца в качестве «подопытного экземпляра», но проездила я на ней почти восемь лет.

У нас в семье живет вторая собака, всеобщая любимица, первую пришлось усыпить, у нее оказалось неизлечимое наследственное заболевание. И так во всем, что ни назови, так что я – Мадам Второй Раз.

* * *

Символ самой себя и своей жизни? Ну, наверное, много их, таких символов. Но, думаю, прежде всего я – пещера: темная, закрытая, потаенная, многоуровневая, в которой скрываются всякие тайные ходы, подводные озера, галереи, лабиринты, сталактиты-сталагмиты, неожиданные залы, в которых спрятаны древние сокровища, где на стенах архаические люди нарисовали себя, своих богов и животных, а в середине – костры и кости мамонта…

Светлана Ш., 38 лет

Я сама себе очень интересна, часто задаюсь вопросами – а что там у меня внутри, кто я и откуда, для чего предназначена, зачем живу, почему делаю то, что делаю?.. Психологи любят копаться не только в клиентских душах, но и в своих собственных, и я – не исключение, для меня это тоже увлекательное занятие, в котором я нахожу смысл и которому посвятила жизнь. Собственно, вся жизнь – это поиск пути к себе самому, к пониманию того, из чего ты состоишь, почему ты именно такой, а не другой, и не можешь стать совсем другим, чего и почему ты хочешь и добиваешься, почему не делаешь то, что должен, почему не хватает способностей на желаемое, почему отличаешься от других… Так что я – пещера, пространство, наполненное тайнами, загадками и вопросами.

Личностная мифологема выступает как образно-понятийное образование сознания, соединяющее в себе смыслы целого ряда личностно значимых эпизодов, слившихся для субъекта в «символ Я» (например: «я – настоящий друг», «дружба – то, ради чего стоит жить», «друга я никогда не забуду и не брошу в беде»). Он предельно абстрактно и обобщенно отражает преломленное через культурные образы, знаки и символы содержание себя и своей жизни, воплощая ее в форме самостоятельно построенного интегрального образа. Это чрезвычайно плотная, сжатая форма фиксации опыта, которая может быть в любой момент развернута субъектом (и только им самим) на любую семантическую длину вплоть до единичного фрагмента его картины мира или частного эпизода ментальности.

Совокупно личностные мифологемы выстраивают в индивидуальном сознании образно-когнитивную матрицу смысложизненного пространства, в границы которой «укладывается» вся его жизнь и личность («кто я, какой, ради чего и как живу»).

Психологически личностная мифологема обнаруживает себя как символический фрактал, легко распадающийся на множество самоподобных синтагм «Я-жизнь» (кстати, литература дает этому хорошие иллюстрации: достаточно вспомнить, к примеру, «В кругу развалин» Х. Л. Борхеса, «Желтый цветок» Х. Кортасара, «Кунсткамеру» Ж. Перека).

Мифологема в отличие от универсальных архетипов этнокультурно и, главное, индивидуально специфична, имеет самостоятельный смысл, психологически конкретна, хотя их общая совокупность может создавать единую тему – архетипическую доминанту – и разворачиваться для сознания субъекта как на уровне мифологического имени («Я – Одиссей», «Я – Сизиф» и т. д.), так и на уровне цитаты («Одиссей возвратился, пространством и временем полный…», «Любовью оскорбить нельзя, кто б ни был тот, кто грезит счастьем…», «Акела промахнулся…», «Командовать парадом буду я…») или сюжета («Отплытие», «Странствие», «Возвращение», «Поиски»).

Мифологемы обычно проникают в сознание и бессознательное личности довольно рано через первичную социализацию, воспринимаются напрямую, без особого обдумывания, оценки и критики, поскольку литература (особенно детская), фольклор, театр, кино в своих сюжетах всегда транслируют именно универсальные образы Мирового Древа, Потопа, Смерти, Судьбы и т. д. Любая мифологема, будучи развернутой в последовательности конкретных персонажей, предметов, действий и сцен, предлагает слушателю/зрителю определенную идею, инвариантный вывод, касающийся целостного человеческого бытия или его «горячих» точек (любовь, предательство, долг, честь, борьба, смерть, добро, зло и пр.), и в конечном счете – некий жизненный «урок».

Это знание для социализации человека имеет практический характер, поскольку «размечает» реальность по общим и понятным шкалам бинарных оппозиций («жизнь – смерть», «добро – зло», «мужское – женское», «свет – тьма», «истина – ложь» и т. п.) и тем самым помогает построить индивидуальную модель мира и себя в этом мире. Сюжеты могут меняться, но принятая мифологема останется в сознании константной, если она сущностно отнесена к собственной личности, была связана с ее представлениями о том, что есть жизнь, что и почему в ней происходит и как к этому надо относиться.

Мифологизация своего существования, известная многим психологам, – «одна из собственно человеческих компетенций, связанная со способностью и потребностью человека переживать, наделять смыслами события, ситуации, явления; это объективный факт субъективной реальности» (Мигуренко, 2011, с. 58). Как указывает Р. Барт, «все, что человек наделяет личностным смыслом, становится мифом» (Барт, 1996, с. 269).

Испытывая на себе давление времени, человек с возрастом осознает невоплотимость многих желаний в реальности, и погружение в выдуманный мир становится для него своеобразной отдушиной, самотерапией, компенсацией отсутствующих в себе свойств и достижений. Более того, индивидуальный миф часто вообще становится «символической формой субъективного сознательного опыта» (Мигуренко, 2011, с. 57).

Создание «легенд о себе» есть также необходимый человеку способ самообъективации содержания сознания. Через выдуманную историю человеку становятся более понятными его собственные свойства и мотивы – они как бы противопоставлены ему и становятся объектом для анализа. «Легендирование» выступает своеобразным механизмом самоистолкования, особенно если человек задается вопросами: почему я думаю о себе именно так? Почему мне нравится быть не самим собой, а таким, как герои моих историй? Чего не хватает мне в реальной жизни, если меня тянет придумать себе другую жизнь? Что означает для меня мое тяготение именно к таким образам и сюжетам? Насколько разнятся или совпадают с моими характеристики героев, с которыми я себя отождествляю?

Именно поэтому склонность взрослого человека создавать фантазии о себе должна восприниматься не как признак инвалидизации или патологизации сознания, а как средство самопознания. Фантазии трудно, да часто и не нужно разрушать извне, важнее попытаться их понять и интерпретировать, признав как факты реальности самосознания другого человека.

«Легенда о себе» выступает как своеобразная форма диалога с самим собой, сфокусированная по большей части на том сбое личностного развития или самопринятия, который человек интуитивно обнаружил сам и с которым попытался совладать. Он строит воображаемые «тексты себя» как авторски осмысленные семантико-символические системы, способные хранить и передавать субъективную информацию. В них он вкладывает свои переживания, ценности, цели, идеалы и пр.

Более того, в «легенде о себе» человек часто непроизвольно, бессознательно заявляет себе или другим нечто сущностное и значимое, что иным способом он выразить не может либо что осталось невоплощенным или не до конца воплощенным в его реальном существовании. Поэтому в анализе любой выдуманной жизни, рассказываемой человеком, надо исходить из того, что такие тексты (особенно повторяющиеся или постоянно достраивающиеся) по определению не случайны – в их основе лежат актуальные переживания по поводу своей жизни и личности.

Содержание выдуманных историй детерминировано личным опытом, знакомством с семиотическим базисом культуры, уровнем рефлексии субъекта и пр. Внешнему наблюдателю чужие истории могут и вовсе казаться бессодержательными, поскольку смысл их раскрывается только в интерпретации, которая возможна лишь с собственных субъективных позиций: то, что важно в рассказанном тексте одному человеку, совершенно не очевидно и кажется ненужным другому. Но автору «легенды о себе» в принципе никому ничего и не надо объяснять, обосновывать и растолковывать: в пределах выдуманной им истории для него все очевидно, и внутренняя цель достигнута – он переживает свои миниинсайты и микрокатарсисы, самовыражась в этих текстах.

Само психологическое содержание «легенд о себе» как текстов, «нагруженных собственными пристрастиями» человека (Мигуренко, 2011, с. 61), можно считать синтетическим, поскольку в них присутствуют и «тайные» знания, и «ритуальные послания», и семейные истории, и заветные слова, и наставительные повествования, и прямые указания на должное и осуждаемое в поведении, а также традиционное, годами отбираемое содержание большой нарративной культуры (сказки, былички, верования и т. д.). В «легендах о себе» найдутся отголоски прочитанных книг, просмотренных фильмов и спектаклей, семейных преданий, рассказанных еще в детстве сказок, снов, детских игр, телесных контактов, культурных традиций и т. д., и в каждом таком тексте слышится «инстинкт культуры» (Я. Э. Голосовкер) конкретного субъекта.