Отличительной чертой «состоявшейся» взрослой личности, наполненной «опытом самой себя», является появление экзистенциального отношения к собственной жизни — не столько даже к своему «Я», сколько к широким контекстам осуществления жизни, возможности влиять на мир, изменять его, вписывая себя в многомерный социокультурный опыт, историю, универсум, космос, Иное, Ничто и т. д. Многие взрослые начинают страшиться возможного срыва в неаутентичное существование (как они говорят – в «животную жизнь», в «пустое сытое благополучие», в «пену дней», в «будничность»), опасаются «обничтоживания» своей жизни («боюсь стать никчемным», «не хочу быть невостребованным») и отрицают симулирование подлинной активной жизни (бессмысленная болтовня, пустое времяпрепровождение, формальные акты коммуникации, иллюзии близости, профанация общности и участности и пр.).

И это понятно – такие риски «истончают» содержание жизни, выхолащивают ее значимость как блага, дарованного человеку свыше. Не случайно такой неаутентичный способ жизни М. Хайдеггер описывал как «падение Dasein» – утрату подлинности и индивидуальности: человек перестает быть самим собой, подвластен любому влиянию извне, перестает ощущать свою уникальность и самобытность, переживая себя винтиком, которым командует кто-то извне. Кстати, может быть, поэтому в рефлексию зрелого человека прочно входят сложные этические переживания в отношении привычно проживаемой жизни – угрызения совести, раскаяние, стыд за нечто сделанное или не сделанное, сожаление об упущенных возможностях, горечь от уже неисправимых ошибок, удовлетворение от сознания выполненного долга, тоска по несбыточному, ностальгия по прошлому и т. д.

В этом контексте мы рассмотрим еще один самобытный феномен взрослости – экзистенциальные ожидания.

 

Пространства для жизни и пределы самоосуществимости

Для начала вспомним, что индивидуальная жизнь человека есть не только совокупность совершающегося и свершившегося в ней, но одновременно и возможностный процесс (Эпштейн М. Н., 2001) – совокупность несвершенного, но возможного, мыслимого как реализуемое, достижимое, а главное – необходимое конкретной личности.

Сталкиваясь с необходимостью выбора, человек из всего континуума возможностей, предоставляемых жизнью, в конкретный момент использует лишь одну, оставляя иные в качестве потенциально возможных для себя в будущем векторов развития или полностью теряя их во времени. Некоторые из шансов не реализуются никогда, но продолжают сохраняться в индивидуальном сознании как важные «спящие» возможности, влияющие на представления о себе, жизненные планы, самооценку и систему дальнейших выборов. Некоторые в силу того, что уже не смогут осуществиться, переходят в план «выдуманных жизней» или «легенд о себе».

Разнообразные происшествия жизни (встречи с людьми, прочитанные книги, переживание определенных обстоятельств, межличностные коллизии и пр.) открывают в каждом человеке те жизненные перспективы и смысловые пространства, о которых он мог и не подозревать до столкновения с ними, «при этом возможность предстает не просто как еще нереализованный потенциал, а скорее как невозможность полной реализации, как путь» (Тульчинский, 2001, с. 15).

Смыслы, цели, проекты в этих совместных с другими событиях раскрываются, идентифицируются, опознаются, являются, содержат в себе то человеческое «Я», которого еще нет, но которое «уже возможно» при взаимодействии с ними. В подобных ситуациях человек, пережив «экзистенциальный инсайт» от персонально значимого события («прочитал Шопенгауэра», «побывал на Соловках», «выиграл в лотерею», «начал рисовать», «подобрал на улице щенка», «увидел на выставке картины Магритта», «познакомился с…» и т. д.), выполняет принципиально важную внутреннюю работу: его «Я» в такие мгновения разотождествляется с самим собой, помещается в принципиально иные контексты, создавая новые персональные смыслы и открывая новые перспективы для развития.

С каждой такой микросамореализацией субъективно переживается нарастание, расширение потенциальных возможностей, и на какое-то время у человека появляется избыток «пространства для жизни», в котором есть возможность разных выборов. Осуществленный выбор становится смысловой доминантой субъекта, на некоторое время определяя значимость других происшествий, смыслов и отношений. Когда субъект делает конкретный выбор в этом поле разотождествленности с самим собой, пространство схлопывается до следующего значимого события, и развитие на какое-то время снова приобретает определенность, «зов и горизонт» (Эпштейн, 2001). Внутри этой определенности ставятся и достигаются личные цели, рождаются и означиваются персональные смыслы, разрабатываются идеальные личностные проекты и жизненные стратегии, формируются новые самоидентификации и т. д.

Казалось бы, процесс жизненного, социокультурного по природе «потенциирования» бесконечен, вариативен, непредсказуем. Но взрослый человек не может не осознавать пределы своей осуществимости, связанные с биологическим старением, болезнями, необходимостью жизненных вкладов в других людей (детей, близких, учеников, друзей) и т. д.

В этом смысле индивидуальная жизнь не принадлежит полностью лишь самому человеку, она «делится» в межличностном пространстве на «свою» и «свою-другую», на «жизнь-для-себя» и «жизнь-для-других». Их синтез делает возможным становление самобытности человека, его индивидуального бытия в определенных социокультурных хронотопах, его подлинности, аутентичности.

Переживая как «кризисы возможностей», так и «кризисы осуществимостей», взрослый человек не может оторваться от реальности, в которой его жизнь конечна, укоренена во времени и обстоятельствах и, следовательно, подлежит разделению с другими, упорядочиванию, многократным переосмыслениям и т. д. Любой из нас когда-то сталкивается с переживанием чувства «сделанности жизни» и пониманием того, что некоторые события в ней попросту никогда не состоятся. Тем не менее развитие не прекращается, и возникает вопрос, нет ли во внутреннем мире человека скрытых потенций, поддерживающих как экзистенциальное «мужество быть», так и каждодневное «усилие жить», сохраняющих субъективную энтропию даже тогда, когда «пространства для жизни» остается совсем мало.

Мы предположили, что самопостроение, самоосуществимость, саморазотождествление в условиях осознания конечности жизни невозможны без внутренней опоры на экзистенциальные (бытийные) ожидания.

 

Что такое «экзистенциальные ожидания»?

Экзистенциальные ожидания – это конкретизирующиеся в процессе жизни формы идеального проектирования возможного для данного человека типа желаемого события, ожидания именно его в контексте уже свершившихся жизненных происшествий. Обобщенные до своих пределов («жду от жизни новизны», «хочу, чтобы происходило что-то другое, отличное от того, что есть сейчас»), они способствуют позитивному развитию в условиях, когда взрослый или начинающий стареть человек переживает чувство «сделанности» жизни, вынужден осуществлять «последний отсчет», осмысляет проблемы кризиса среднего возраста, ощущает признаки собственного старения, нехватки сил и времени для реализации принципиально новых замыслов, для совершения «усилия жить здесь-и-теперь» (нет жизненного драйва, ощущения полноты жизни, ее подвластности субъекту, стремления преодолевать, «прогибать» жизнь под себя и пр.).

На уровне индивидуального переживания экзистенциальные ожидания выступают как «чувство возможного», «чувство “если”» (М. Н. Эпштейн) и даже как «чувство “вдруг”». Рефлексируя события и обстоятельства жизни, находясь в «сильных» точках персонального бытия (утраты близких, болезни, переезда, развода, потери работы и пр.), человек всякий раз переживает интуитивное расширение тех мыслей и чувств, которые сопровождали происшедшее (своего рода модальное волнение), и это расширение становится основой нового «усилия жить», формирует зону экзистенциальной готовности субъекта к наступлению определенных событий, тем самым индивидуально размечая реальность будущего и снижая «тревожность бытия».

Экзистенциальная готовность есть своеобразное состояние когнитивного и эмоционального напряжения в отношении ситуаций, которые будто бы «должны свершиться» или по крайней мере могут свершиться в жизни. Так, социализированный субъект «знает», что в пространстве жизненной реальности его «должны ожидать» влюбленность, создание семьи, утрата родителей и т. п., поэтому он заранее формирует отношение к этим будущим происшествиям как к событиям и избыточно внимателен к тем условиям повседневности, в которых вероятно появление этих происшествий. Из-за этих ожиданий, не всегда оправдывающихся, вероятно, возможно нарративное искажение собственного опыта и создание «легенд о себе».

Признаки подобных событий человек отбирает из прецедентных текстов, освоенных в социализации и предлагающих некие образцовые варианты жизненных стратегий, варианты поведения и переживания определенных обстоятельств, а затем символизирует, превращая в своеобразные знаки для самого себя. Так, некоторые знакомые по книгам и рассказам других или уже пережитые события становятся своеобразной меткой, нарративным мотивом прожитой единичной жизни («жизнь с…», «работа в…» и т. п.). Рефлексируя собственную жизнь, взрослый человек всякий раз производит смысл, принуждает смысл существовать через него. Выдуманное наряду со свершенным вполне может наделяться онтологическим (или по крайней мере нарративным) статусом.

Экзистенциальные ожидания и экзистенциальная готовность связаны с появлением «онтологического импульса» (М. Н. Эпштейн, Г. Л. Тульчинский), при котором человек сам придает жизненный статус желаемому, должному и даже потенциально возможному и насыщает дополнительной энергией, чтобы оно сбылось, – и это не просто онтологические допущения или предположения, а почти целевые конструкции сознания, способные конструировать для него реальность будущих происшествий. Об этом хорошо говорит герой романа Х. Мураками «Хроники заводной птицы»: «Ты больше не ребенок и имеешь право жить, как тебе хочется. Хочешь завести кошку – выбери жизнь, где у тебя будет кошка. Это проще простого. Ты имеешь на это право. Так ведь?» (Мураками, 2006, с. 145).

В этом смысле растущий объем несвершившихся в жизни субъекта фактов устанавливает для него смысл и ценность тех, что свершились.

 

Виды экзистенциальных ожиданий

Взрослый человек часто испытывает субъективное ощущение, что «есть что-то еще» (надбытие, надсобытийность) – нечто, что с ним может случиться и оказать на него иное влияние, чем то, с которым он уже сталкивался на жизненном пути. Этому способствует накопленный опыт наблюдения за тем, как сложилась жизнь других людей, в том числе сверстников, опыт чтения и участия человека в разнообразных социальных практиках. Это заставляет взрослую личность чаще размышлять о диалектике судьбы и случая (Сапогова, 2013), о вариативности самого жизненного пути, о возможности управлять собственными выборами и т. д.

Как мы уже упоминали, взрослого человека начинает интересовать жизнь сама по себе, без острой центрированности на самом себе в аспекте делания. Метафорически выражаясь, позиция «Я-сквозь-жизнь», свойственная предшествующим возрастам, сменяется на более философскую «Жизнь-через-меня». Более того, человеку свойственно пытаться прорваться в возможное (и даже невозможное) для себя бытие через такие экзистенциальные феномены, как познание, игра, любовь, страх, творчество, вера, сомнение, отчаяние, надежда, фантазия.

Мы выделили некоторые экзистенциальные ожидания взрослых в виде универсальных форм, которые могут наполняться «самостным» содержанием в зависимости от особенностей конкретного жизненного пути. Материалы, на которые мы опираемся, получены в консультативной практике от взрослых людей, в жизни которых большинство «нормативных» событий (рождение детей, утрата близких, профессиональное становление и т. п.) уже произошло.

В разное время они обращались к нам с запросами экзистенциального характера. Каждый из них в той или иной мере переживал чувство «сделанности жизни», ее завершенности в «обязательных» модусах, каждый предпринимал внутренние усилия для расширения собственного «пространства для жизни», искал стимулы для продолжения активной жизни в кризисных ситуациях. Большинство были достаточно ассертивны, что способствовало переживанию счастья и общей удовлетворенности жизнью. Практически у всех в опыте были «пик-переживания», в том числе связанные с самоактуализацией, творчеством, приобщением к духовным ценностям. У всех наблюдалось выраженное стремление к сохранению своей индивидуальной неповторимости – многие вели дневники, имели личные и семейные архивы. Некоторые даже имели трансцендентный опыт «переступания за сущее», «выдернутости из бытия», пережив аварии, хирургические операции, жизненные коллизии, утрату близких, депрессии, личные кризисы и т. п.

Беседы с ними позволили описать психологическое содержание ряда экзистенциальных ожиданий.

«Ожидание Иного ». Это наиболее универсальная форма экзистенциальных ожиданий, по отношению к которой все остальные начинают «светиться отраженным светом» и могут считаться его вариантами. Большинство респондентов, вне зависимости от удовлетворенности проживаемой жизнью и статусом, сообщили, что будущее связано для них с какими-то принципиально иными событиями, чем те, которые уже произошли с ними, с другими людьми в их окружении или с людьми, о которых они читали в книгах.

В этом смысле известное утверждение, что если бы можно было прожить жизнь дважды, то некто прожил бы ее точно так же, не находит своего подтверждения – практически все ждут событий, не похожих на уже пережитые, «инакости», «другости», причем эта тяга тем отчетливее, чем выше событийная наполненность («плотность жизни») конкретного человека. Рефлексируя свой жизненный путь, он полагает, что ему уже столь многое открылось благодаря его собственным «усилиям жить» (работе, общению с другими, познавательной активности, творчеству, вере, саморазвитию, самопреодолению и т. д.), что когда-то жизнь откроет ему нечто принципиально Иное.

«Ожидание Иного» обнаруживает себя в переживаниях, что свершившимся полнота и богатство жизни человеком далеко не исчерпаны и продолжающаяся жизнь является предпосылкой к новым способам взаимодействия с реальностью.

Рождающаяся в этих ожиданиях установка, что текущая жизнь есть лишь предисловие, предпосылка, некое условие попадания в какие-то иные миры и пространства, часто становится стимулом к тому, что взрослый человек начинает интересоваться философией, религией, эзотерическими практиками, старинными верованиями, как бы «расчищая» себе предполагаемую дорогу в Иное, готовясь к ней. Иное здесь часто понимается как «запретное», «ненормативное», «ранее отвергаемое», поэтому люди с жаром бросаются в новые любовные приключения, в творчество, в странствия, в значимые для себя «битвы» и «борения». Кроме того, это меняет собственное отношение к себе в процессе взросления и старения, примиряя человека с конечностью этой жизни – «ожидание Иного» опирается на осознание ее достигнутой полноты.

Стоит упомянуть еще такой требующий осмысления феномен внутренней жизни взрослых, как «благодарная жизнь»: переживание того, что в благодарность за что-то уже сделанное человеком (обычно это поступки, совершенные во имя других людей, общества и т. д.) ему одному приоткроется дверь в Иное и его там ждет нечто вроде «воздаяния».

Другие выделенные экзистенциальные ожидания в известном смысле являются конкретизацией, формами воплощения этого «ожидания Иного» («надежды на Иное»).

«Ожидание Необычного » связано с иррациональной надеждой выйти за границы привычного повседневного опыта, сценариев и сюжетов, знакомых до мелочей, и приобщиться к чему-то необычному, уникальному, редкому. Несмотря на то что возможность приобрести такой волшебный, чудесный опыт представляется почти невероятной, некоторые люди предпринимают определенные действия, чтобы «приманить» его. Они медитируют, гадают, ездят в «аномальные зоны», ввязываются в рискованные авантюры, тяготеют к разным формам экстрима, занимаются спиритизмом или теософией, интересуются экстрасенсорным опытом, читают литературу о необычных происшествиях с людьми, готовы экспериментировать с собственной психикой и т. п.

Тем самым они как бы усиливают вероятность наступления этого слабо опредмеченного необычного, провоцируя его, подставляя себя в качестве объекта для актуализации возможных необычных явлений, пытаясь «прорваться» к страшному и необычному опыту. В их рассказах часто присутствует упоминание и обсуждение необычных явлений, «быличек», «необыкновенных случаев». Они часто бывают демонстративно несуеверны, не верят предчувствиям, не осторожничают в неопределенных ситуациях и т. п. Им часто кажется, что где-то в противовес их обыденной жизни течет жизнь иная – наполненная необыкновенными вещами, событиями и переживаниями.

«Ожидание Настоящего (Подлинного )» характеризует специфическое переживание некоторых взрослых людей, полагающих, что волей обстоятельств они живут «не совсем своей», не предназначенной им и даже в каком-то смысле вынужденной жизнью. Именно поэтому они считают, что не получают от нее подлинного удовлетворения и не стремятся сделать ее более насыщенной, разнообразной, интересной. Они не хотят вкладывать в эту жизнь себя; они не «живут», но «претерпевают», «превозмогают», «влачат существование», «живут вполсилы, вполнакала». Всегда мечтая о другом, они не бывают в полной мере счастливы теми достижениями и свершениями, шансами и возможностями, которые им открываются.

Но как часто считают эти взрослые, надо эту часть жизни «перетерпеть» («прожить достойно», «быть смиренным», «нести свой крест», «делать что до́лжно») и в награду может наступить момент, когда жизнь внезапно встанет на другие, более аутентичные рельсы («наступит мой день», «пробьет и мой час», «будет и на нашей улице праздник»). Удивительно, но предполагается, что этот сдвиг произойдет как бы вне их личной активности, вне смысловых вкладов в то, что происходит с ними сейчас.

По их мнению, они «созданы для другого», им «предначертана иная судьба», и свое «подлинное» такие люди часто пытаются угадать, прозреть, предчувствовать, ощутить с помощью интуиции. Они чувствительны к необычным моментам жизни, к символам, к совпадениям, склонны придавать им желанный смысл. В каком-то смысле это идеалисты, выдумавшие себе другую жизнь, поверившие в свою мечту и начавшие ждать некоей «настоящей жизни», не прилагая при этом никаких усилий для того, чтобы она выстроилась.

С «ожиданием Подлинного» граничит «ожидание Завтра »: его мы связываем с переживанием текущего жизненного момента как «стартового», предварительного, подготовительного к чему-то, что наступит не в реальном сегодня, но в потенциальном завтра («это будет завтра», «завтра начнется настоящая жизнь»). Сегодняшняя жизнь воспринимается как не вполне значимая, как черновик или как аванс перед чем-то бо́льшим, как «жизнь впрок», «жизнь взаймы» и т. п. «Ожидание Завтра» можно соотнести с феноменом (неврозом) отложенной жизни (Серкин, 2006) и феноменом прокрастинации: «Когда ты выполняешь работу, которая тебе не в радость, которая не приносит тебе самозабвения, когда ты отрабатываешь повинность во имя внешнего, пусть даже и религиозного или нравственного, долга, то ты только и ждешь, когда же вся эта каторга закончится и ты снова начнешь жить» (Салин, 2011: эл. ресурс, курсив наш. – Е. С.).

Чтобы трудности и лишения, неудачи и просчеты были переносимы, текущая жизнь мыслится как подготовительный этап к чему-то более значимому и интересному, что наступит не в реальном сегодня, но в потенциальном завтра: жизнь как бы «стоит на паузе», дожидаясь, когда «начнется» это завтра.

Опасность здесь состоит в том, что отложенная жизнь может стать всей жизнью сначала взрослеющего, а потом стареющего субъекта – его время проходит, а у него остается ощущение, что он так и не начал жить, во всяком случае, не жил «по-настоящему». В этом случае у жизни как бы отнимается, вычитается время, человек живет чем-то вроде «трудодней» и «нормочасов» (Ячин, 1998), и конечно, в такой жизни нет ни вдохновения, ни самозабвения. Эмоциональный фон такого «вечного теперь» (термин Д. Судзуки) часто описывается как «изматывающий», «изнурительный», «на пределе терпения», «жертвенный».

«Ожиданием Завтра» могут жить трудоголики, не позволяющие себе ни отдыха, ни личной жизни, ни друзей во имя достижения неких определенных ими самим себе высоких целей, которые на поверку часто оказываются «зияющими высотами». Их ряды пополняют также те, кто живет не своими целями, а присоединяется к целям других людей – любимых детей, «талантливых» или «творческих» супругов; это также «боевые подруги» военнослужащих, родственники людей, уехавших на заработки в отдаленные регионы, одинокие люди, присоединяющиеся к семье своих родственников и участвующие в их заботах.

«Ожидание Знака » («Мне голос был…») – переживание потенциальной возможности получить как бы из ниоткуда некие ответы на сущностные и важные вопросы, которые человек не всегда в состоянии отчетливо сформулировать: это вопросы, задаваемые в лиминальных ситуациях, в обстоятельствах необходимости делать равно неудачный выбор и т. п.

Удивительно, но некоторые люди на полном серьезе отмечают, что такие ответы откуда-то все же поступают, во всяком случае, воспринимаются как пришедшие «не из их размышлений», а как бы «подслушанные»: это может быть реплика случайного собеседника, строка книги, бросившаяся в глаза, какой-то символ, считанный без специальной цели, и пр. – все они внезапно «разворачивают» человека к иному видению своей жизни и распахивают новые горизонты.

Некоторые высказывания дают основания для выделения «ожидания Направления » — переживания метафизической надежды, что кто-то из недоступной субъекту реальности знает «истину о нем» и способен, без активных действий самого человека, вести его по «верному пути» или исправить неверно выбранное жизненное направление – побудить сменить профессию, помочь сорваться с «насиженного места» и куда-то уехать, чтобы «начать все сначала», поступить несвойственным образом, измениться внешне и пр.

Обретение нового направления описывается как инсайт, как внезапное усмотрение новых возможностей в имеющихся жизненных обстоятельствах и часто именуется «подсказками Господа», «рукой судьбы» (которая спасает, просветляет, отводит, упреждает и т. д.). Это направляющее слежение, незримое сопровождение жизни взрослые люди, особенно религиозно или мистически настроенные, часто связывают с наличием у них «ангела-хранителя».

Дополнительно к «ожиданию Направления» можно выделить и «ожидание Подтверждения собственной достоверности », которое переживается как чувство причастности к чему-то большему, как доказательство необходимости и целесообразности его появления, существования в мире, как подтверждение уникальной, пусть и не явленной ему самому, особой миссии в бытии («живу/страдаю/преодолеваю… не напрасно», «все не зря», «все зачтется», «все пишется на скрижалях Бытия», «все работает на общее дело», «жизнь покажет…» и пр.).

Отдельную область образуют слабо объективированные «ожидания Встречи » – с кем-то или чем-то (от человека до Абсолюта), с такими обстоятельствами, которые окажутся в состоянии изменить привычный мир, «встряхнуть» его, открыть ему его собственные потенции в новом ракурсе, будто это что-то или кто-то знает и понимает человека лучше, чем он сам себя, и может показать ему жизнь с совершенно непривычной стороны. Такой человек становится очень восприимчив к влиянию других людей.

Еще более конкретно это формулируется в «ожидании Перехода », опирающегося на осознание конечности жизни и страх смерти – многие из наших собеседников хотели бы, чтобы в неких мирах и пространствах их существование продолжилось бы в какой бы то ни было форме и их личные семиотические ресурсы были доступны восприятию и осознанию. В известном плане они объясняют этим риск, вступление в авантюрные мероприятия, персональные провокации («дразнить судьбу», «играть с огнем», «ходить по краю») и прочие «нелогичные» поступки. Такие идеи – часто из области экзистенциальных фикций, которые неисполнимы и несбыточны, но они бывают необходимы человеку, чтобы преодолевать страх перед жизнью и чтобы чувствовать себя «своим» в бытии.

Как показали результаты нашего исследования экзистенциальных ожиданий, особенно четко взрослые люди осознают «ожидание Иного», «ожидание Необычного», «ожидание Перехода» и «ожидание Подтверждения собственной достоверности». Интересно, что это осознание почти не связано с личностными характеристиками, что позволяет говорить об экзистенциальных ожиданиях как универсальном феномене. Но хотя сам факт переживания «ожидания чего-то Иного» в его разных вариантах хорошо осознается взрослыми людьми, его психологическое содержание является достаточно сложным для рефлексии. Понятно, что без обращения к собственному внутреннему миру, без интереса к анализу собственных ощущений и переживаний оценка собственной жизни, ее осмысление, поиск и планирование «лучшей доли» становятся затруднительными, не говоря уже о том, что без внутреннего диалога с самим собой практически нет и самой возможности задать вопросы о собственном бытии. Об этом же говорит и установленная нами связь осмысления жизненного опыта и экзистенциальных ожиданий. Множество отрефлексированных событий прожитого жизненного пути составляют необходимый ресурс, на основе которого можно задумываться о настоящем и будущем. Выстраивая полный и разносторонний образ своей прожитой и текущей жизни, давая ей оценку, человек лучше понимает, что он может ожидать от будущего.