В конце концов долгожданный гонец с флэшкой прибыл. У чертовой «Корбины» опять были проблемы на серваке, а может, шпионы провода погрызли; так или иначе, приходилось прибегать к столь несовершенному обмену информацией.
— Выслушай меня, о Цезарь, — вымолвил гонец и, не переводя дыхания, стал докладывать повелителю то, что ему было велено передать на словах. Ситуация складывалась, мягко говоря, неблагоприятная. Честно говоря, дерьмо полное. Гай Юлий Цезарь невозмутимо слушал, не отрываясь от занятий: писал, прихлебывая «Степана Разина» из трофейного кубка, и услаждал свой слух игрой волоокой рабыни на лире. — Впрочем… Ты меня, похоже, не слушаешь, Цезарь. Но вот документ, — на столе монарха оказался белый «Кингстоун» модели, уже снятой с производства. По-прежнему не поднимая на своего собеседника глаз, Цезарь воткнул накопитель в разъем. Подождав появления диалогового окна, он зачем-то нажал Ctrl+Shift+Esc.
— С чего же ты взял, что я не слушаю тебя? — спросил властелин собеседника мягко, однако буравя на этот раз его алмазными сверлами своих глаз.
Гонец замешкался с ответом.
— Мнение твое ошибочно, как и мнение многих людей. Но это простительно. — Цезарь позволил себе расслабиться и закурил дорогую сигару. — А все очень просто… (пых!). Это называется — многозадачная ОС. Ты меня понял?
По недоуменному выражению лица посланника даже простому крестьянину было бы видно, что тот ничего не понял.
— Пройдет не одна сотня лет, прежде чем эти слова станут ясны любому школяру. Да что тебе объяснять, чайник. Слушай, — на одно-единственное мгновение монарх напрягся, — ты что, Экслера не читал?
*
Император Нерон терпеть не мог мобильников. Однако положение обязывает — как там говорят эти французы, ноблес оближ? Нерон поморщился от собственного акцента. Ну да черт с ними, французами. Ни минуты покоя: постоянно звонят всякие придурки и чего-то от него, Нерона, хотят. В то время когда в его голове, как и всегда, рождается ни много, ни мало — поэма, а это не хвост собачий!
Нерон стоял на берегу Тибра и созерцал неспешный ход волн. Подняв очи, император залюбовался величественными постройками города; третья строчка окончилась и уже начали появляться буквы четвертой, как вдруг зазвонил треклятый телефон. Очень цинично пройдясь по мнимым недостаткам Юпитера (причем в рифму, что было совсем несвойственно поэтам тех времен), Нерон взглянул на дисплей. Там высветился хорошо знакомый номер любовницы (или любовника? Но не будем пристрастны, для нас это не имеет никакого значения). Император нажал на кнопку и приложил мобильник к уху.
Да, сегодня боги были явно не в настроении! Вместо мило воркующего голоска наш несчастный герой услышал лишь гудки отбоя.
— А гори все синим пламенем! — заорал Нерон.
И швырнул мобилу в реку.
*
Древний грек Архимед рисовал что-то на песке. Современный специалист, будь он способен перенестись в античные времена и взглянуть на чертеж, признал бы в нем схему примитивного процессора вроде «Целерона-333». Однако машина времени до сих пор не изобретена; таким образом, и великий ученый понятия не имел о том, как выглядит так называемый современный специалист, как он одевается, что ест и в каких клубняках тусуется. Архимеду все это было по барабану.
Он знал, что идет война, но был выше этой суеты. Его занимали две проблемы: как сделать процессор из меди, или на худой конец, из дерева, и чем его запитать. Батареек «Космос» тогда еще не было, что уж говорить о выпрямителях и ибэпэшниках.
В этих раздумьях он пребывал уже не первый час, когда внезапно на половину чертежа упала тень злобного чувака с мечом и в кирасе, разрезав гениальный замысел надвое. Блин, подумал Архимед, весь кайф сломали эти душные римляне.
Римский воин, не вдаваясь в рефлексию, глубоко воткнул меч в тело греческого ученого. «О боги! — возопил мысленно Архимед. — До чего ж херово быть греком, особенно древним!»
Это была его последняя мысль. А у древнего римлянина не было никаких мыслей, потому что он не знал, что древний.
*
Когда жадный эмир ввел чудовищный налог на интернет, Ходжа Насреддин нисколько не опечалился: ведь помимо форумов с чатами оставались еще и базары.
*
Как-то раз Ходжа Насреддин ехал на своем ослике. Была ли эта местность пустынной или оживленной, не важно для нашего рассказа; суть в том, что повстречался ему странник, путешествующий, так же, как и он, на сером четвероногом животном. Путник прикинулся богато, чалма его была явно белее и роскошнее чалмы Ходжи Насреддина, халат расшит бисером, да и осел смотрелся холенее.
«I-A!» — приветственно заревел ишак Насреддина.
«I-E!» — ответил ишак незнакомого странника.
«Вот осел! — подумал Ходжа Насреддин. — Но сразу видно, иностранец!»
*
Однажды Клеопатре сказали: не путайся ты с этим Антонием, выйдет лажа. Более того: спустя несколько веков найдется один англичанин (это они сейчас бегают по лесам без штанов, а потом будет у них цивилизация, значит), так он про тебя такое понапишет… Уходи-ка ты лучше в монастырь.
Клеопатра велела отрубить пророку голову. Зато пиплы напряглись и часы с боем все-таки изобрели.
*
Герону Александрийскому наскучило пить пиво. Теплое ли, холодное ли, отечественное или импортное — все едино! Чайку захотелось. Поставил Герон чайник на плиту и ждет, смотрит (а чая-то тогда в Европе не было).
Приходит тут какой-то сморчок-философ, точнее, софист, и говорит:
— Что, Геронушка, чайку захотелось?
— Угу, — отвечает Герон.
— Обломись, заварки нет и еще долго не будет. — Во утверждение своих мыслей софист пристукнул посохом о землю. — Ты до этого не доживешь. А уж я и подавно.
— Так и что ж, — завелся Герон, — мне теперь без чая оставаться, тварь софистская?!
— Не в чае дело, — заметил мудрец. — Взгляни на крышку сосуда, подпрыгивающую от нетерпения. Сие нетерпение природы спустя пару тысяч лет человечество устроит себе на службу. — С этими словами софист откланялся и ушел, не попросив даже подаяния. Герон окончательно расстроился, выключил плиту и, хлебнув на сон грядущий «Разина», улегся спать. Наутро он ничего не помнил.
*
Петру Первому приспичило устроить железную дорогу; не потешную, а ради транспортных сообщений. «Хрень какая, — думал Петр, — у этих немцев и англичанцев все как надо, а у нас в России через одно место. Вот засада! Окно в эту, как ее, Европу, прорубил? Версаль сделал? Венецию сделал? Вроде бы все сделал. Сделаю-ка теперь железную дорогу с электрической сигнализацией, пусть эти иностранцы усрутся!»
Петр думал долго, настолько, что ему надоело. Лег спать, но сон не шел. Всё государственные дела, понимаешь! Намаявшись, среди ночи царь поднял всех советников и поставил вопрос ребром: либо мы делаем железную дорогу с электрической сигнализацией, либо, блин… короче…
Дело было в октябре 1724 года.
И назвали эту железную дорогу Октябрьской…
*
Леонардо да Винчи надоело писать от руки. «Вот придумать бы такую машину, — думал великий мастер, — чтобы сама писала». И он наверняка придумал бы ее и сделал, но! Время, время! Проблем было достаточно: подводные лодки, сконструированные Леонардо, погружались, но не всплывали, вертолеты взлетали, но не могли приземлиться, и подобных заморочек было выше крыши. Пришлось нанять секретаря-переписчика.
В назначенный день и час в доме гениального инженера появился молодой человек, одетый со вкусом, хоть и не изысканно, что выдавало в нем происхождение из знатной, пусть и обедневшей семьи. «То, что надо», — подумал Леонардо и спросил:
— Видишь эту кипу рукописей в углу?
— Да, маэстро, — ответил молодой человек.
— Все это надо переписать, и, кроме того, скопировать чертежи. Как у тебя с черчением?
Не говоря ни слова, юноша протянул Леонардо несколько заранее приготовленных образцов, выполненных грамотно и с изрядною старательностью.
— Что ж, — молвил Леонардо, довольно улыбнувшись в бороду знаменитой джокондовской улыбкой, — можешь приступать.
— Один вопрос, маэстро, — произнес молодой человек, оглядывая гору бумаг. — Не скажете ли вы мне, сколько все это весит?
— Весит? — задумался Леонардо да Винчи. — Гигабайта четыре, пожалуй, весит. Даже с гаком.
— Ничего себе кино, — пробормотал юноша, доставая письменные принадлежности.
*
Александр Сергеевич Пушкин в изнеможении поставил точку и потянулся за шампанским. Шабаш. Поэма окончена. И очень вовремя: сегодня надо сдавать рукопись (поэт никак не мог привыкнуть к дурацкому слову «файл»), аванс давно пропит; собственно говоря, эта емкость — все, что от него осталось. Рука уже была готова сорвать пробку, чтоб замочить бутылку винтом, как выражаются современные аристократы, но тут Александр Сергеевич вспомнил, что перед тем, как засесть за поэму, он отключил спеллер. Так стихотворец поступал всегда, работая, дабы назойливый скрипт не отвлекал своими дурацкими замечаниями. Однако проверить текст на грамотность было необходимо, иначе возникала возможность стать объектом шуток.
Легким щелчком Пушкин втопил F7. Ничего не произошло. «Плохо нажал», — подумал Пушкин, однако ни вторая, ни последующие попытки ничего не принесли.
Это конец, понял поэт. Спеллер грохнулся. Или же его грохнули недруги. Так или иначе, поделать было ничего нельзя: звать мастера нет времени, сам Пушкин разбирался в Ворде как свинья в апельсинах, а сдать непроверенную рукопись означало даже не стать посмешищем, а потерять честь.
Пушкин выхватил пистолет и застрелился. Однако неудачно. Ранение было явно смертельным, но предстояло еще помучиться. «Как же все это нелепо, — думал Александр Сергеевич, харкая кровью, — погибнуть из-за какой-то софтины! Слово-то, слово наимерзейшее! А историки что насочиняют, боже! Свалят ведь на кого-нибудь, гады!»
Перед туманящимся взором поэта на миг всплыло лицо любимого друга Дантеса.
И пропало.
*
Иван Грозный с яростью смотрит то на оборотную сторону футляра от диска с видеозаписью панк-оперы «Смерть за царя», то на унылую физиономию Малюты Скуратова.
ИВАН ГРОЗНЫЙ. Сколь раз глаголил я тебе, мерзавец, чтоб приносил ты фильмы в качестве пристойном! А это что? Паленка, смерд?
МАЛЮТА СКУРАТОВ. Избавь от казни, государь! Релиз еще не вышел! Сие есть не паленка, а обработанная промо!
ИВАН ГРОЗНЫЙ. Что ж ты не постарался, пес? Меня ль не любишь? Как смел ты записать звучало в 5.1? Где DTS?
МАЛЮТА СКУРАТОВ. Да вот дрова накрылись! Новых нет — сам обрубил мне интернет за неуплату!
ИВАН ГРОЗНЫЙ. Дрова? Глумишься, выблядок? Система у тебя заморская, я знаю, работает на электричестве, без дров!
МАЛЮТА СКУРАТОВ. Дровами, государь, мы называем драйвера…
ИВАН ГРОЗНЫЙ. Ах, драйвера! Но о дровах ты вспомнил враз, как надо! Счас ты поймешь, в чем кайф! (Выходя на авансцену, проникновенно.) Дрова какие более тебе по нраву? Березовые иль осина?..
Занавес
*
— Коммивояжерчик пришел к тебе, Левушка, — заголосила как-то по-бабьи Софья Андреевна, — говорит, по делу.
Лев Николаевич Толстой с досадой отвлекся от книги. Взял сточенное перо и, с наслаждением воткнув его в столешницу, сломал. Вот только коммивояжерчиков и не хватало! Опять ведь предложит какую-нибудь гадость!
Толстому вечно все мешали. Так можно и роман не закончить, а помереть на каком-нибудь полустанке. И еще сапоги теперь надевать! Нет уж, обойдется, сволочь! Вот и опять-таки потревожили: знали же, знали, что у него, олицетворения совести могучей русской культуры кризис, массаракш!
Толстой с великим сожалением отложил покетбук Чарльза Буковски, открытом на рассказе «Перестаньте пялиться на мои сиськи, мистер!» в переводе Когана.
— Ну и здравствуйте вам, — сказал Лев Николаевич как можно холодней.
Желторотый юнец в засранных джинсах («То же мне, хиппи хренов», — подумал Толстой) разул хлеборезку и вмочил заученный текст. Суть сводилась к тому, что мол, хватит писать перьями (вьюнош закатил глаза и отметил, что это, конечно, свойственно великим, но времена сейчас не те), а вот, видите ли, передовые писатели теперь пишут ручкой фирмы такой-то. И мы, значит, имеем вам предложить, поскольку у нас, знаете ли, рекламная акция, по специальной, значит, цене…
Лев Николаевич озверел. Схватив отрока за загривок, он несколько раз хорошенько приложил его о столешницу, одновременно вдаряя большим пальцем ноги в кругляшку включения ненавистного системника. Железо загудело, затем пикнуло.
— Гаденыш беспонтовый, хиппарь немытый! — великий русский писатель начал с наслаждением откручивать малоудачливому торговому представителю ухо. — Сюда смотреть! — догадываясь, что vis-à-vis близорук, он насильно приблизил его физиономию вплотную к своему старому семнадцатидюймовнику. — Что видишь?
— Пока пусто… Теперь вижу интерфейс, — простонал подросток, — текстового редактора.
— А-а! — Лев Николаевич наслаждался. — Слыхал о такой программулинке — Word 1812?
В воздухе отчетливо пахло порохом и хр-ранцузскими духами…
*
За два (или около того) часа до смерти Есенин решил писать кровью. Чернила кончились, электричества в этом гадюшнике, как всегда по поздним вечерам, не было, а аккумулятор сдох.
Сергей Александрович раскровянил руку, обмакнул перо и стал что-то царапать. Поначалу процесс его увлекал, но через несколько минут возник дискомфорт.
Поэт добрался до вены, но от этого уколы пера стали ужасны, как укусы войнич-оводов в жопу с похмелья. «Может быть, — самонадеянно подумалось ему, — аккумулятор ожил и поработает минут пятнадцать?»
Он врубил ноут. Машина пискнула и снова умерла, жалко мигнув на прощанье светодиодом.
Но Есенин был не просто поэтом. Он был великим поэтом. Это во-вторых. А во-первых — он был русским.
Еще когда его вносили, полубесчувственного, в нумер, он приметил электрощиток, располагающийся необычайно высоко и, в общем-то, не на своем месте — не в какой-нибудь подсобке, а именно здесь, в пристанище, где он решил скрыться на время от своей босоногой музы, дабы написать главное стихотворение своей жизни. Следующее открытие он сделал через день, надумав сдать бутылки в «Елисеевский»: заглянув под кровать, Есенин обнаружил, что десятка три стеклянных емкостей, которых он, как истинный аристократ, ныкал под ложе, увязли в огромной бухте троса. Так вот, это был вовсе не трос, а моток шикарного провода ампер на десять.
Гений стремительно размотал шнур, но он был длинен и тяжел. «А, была не была!» — подумал поэт, намотав пару витков шнура на шею и вскарабкиваясь на стул.
Он успел прикрепить оголенные концы к клеммам. На свою беду, слишком прочно, так как все в свое жизни делал хорошо. Вот только ножки у венского стула были российского производства…
Наутро вся Россия обломалась. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Лишь только на дисплее ожившего ноута вертелась веселенькая заставочка Windows 1917 (Есенин новомодных штучек не признавал): «До свиданья, друг мой, до свиданья…»
*
— Опять нажрался, гад! — заорала жена с порога.
Казанова неспешно перевернулся с левого бока на правый — сплю, типа. Захотелось вальяжно натянуть одеяло на башку — но он вовремя одернул себя: как ни старайся, на карнавальный манер это не получилось бы. Пожалуй, надо слепить отмазку поумнее.
— Трахал опять кого-нибудь? — повадки верной подруги совершенно не вязались с ее сексуальной внешностью. «Ну и мерзавец этот Феллини», — подумал Казанова, кося через полуприкрытое веко на истекающую страстью девчонку.
— Ты пойми меня правильно, — он понял, что надо говорить быстро, не оставляя пауз (по-итальянски), — я вчера был занят очень важным делом. Лишал интернет-девственности свою коллегу… А с чего ты взяла, что ты — моя жена? — Казанова, видимо, проснулся, и стал почти адекватно мыслить.
— Так ведь ты сам написал в блоге… — Красотка попятилась.
— Я?
— Но так было в начале… А что значит… лишить… ну, это самое?
— А то и значит, — процедил сквозь зубы Казанова, гибко изворачиваясь и нажимая кнопку запуска. Система загрузилась гораздо быстрее, чем ему хотелось, точнее, до того, как фальш-жена пришла в себя и начала качать права, а ведь надо было что-то говорить — к счастью, работал автопилот. — Я просто объяснил ей, как надо работать.
— Слушай… А как тебя зовут-то на самом деле?
— Моя фамилия Сазерленд. — Джакомо зашел на свой любимый порносайт. Мигали картинки.
— Там и вправду написана такая ахинея?
— Так перечитай вверху. М-мда… Ну ладно, иди…
Казанове давно было плевать на то, что он Казанова. В интернет он выходил под ником Чебурашка.
И это было в кайф.
*
Мистера Брэдбери достали марсиане.
Сначала приперся какой-то жукоглазый и стал орать, что мол, на Марсе дела плохи, и только он, Брэдбери, может как-то исправить положение. Писатель старался не обращать на психа внимания, усердно заправляя лист бумаги в пишущую машинку. Приход ржаво-рыжего кузнечика с псевдоинтеллектуальным лицом застал его раскладывающим на письменном столе карандаши, фломастеры, клочки бумажек с обрывками замыслов и прочие принадлежности. Третьего посетителя вспомнить было вообще трудно. Зато четвертый, то есть четвертая! О! А! Это была та еще марсианка!
Бронзовокожая длинноволосая брюнетка только было раскрыла рот, как Брэдбери сдался.
На самом деле он схитрил.
— Вы, пиплы, тащитесь сюда.
В дверях возникла давка. Кандидаты, не попавшие в число первых визитеров, расчищали себе путь всеми возможными способами: туловищами, клешнями, когтями, а то и острым умишком. Минут через пятнадцать суета прекратилась.
— В двух словах-то может кто высказаться?
Псевдоподию поднял одноклеточник-полимиел и загнул речь. Р. Д. Б. брезгливо поморщился. Суровый воин-антигравитационист, покоривший пол-Вселенной (по крайней мере, так ему казалось, когда он чрезмерно нализывал ксанус борборщёксчи), решительно откинул копье с наконечником из ф-хфи и пламенно продолжил то, что не успел добазарить предыдущий оратор. Тема пошла по кругу.
— А чего это вы пришли ко мне? Помолчите, пожалуйста! — Казалось, вся интеллигентность Брэдбери сейчас рухнет, как бредовые экранизационные фантазии Трюффо о некоем мистере Фаренгейте. — Как будто я один, что ли, писал о Марсе? Идите вы к Гамильтону! А лучше, — он страшно выпучил глаза, это действительно выглядело совсем не комедийно из-за мощных очков, — валите вы все к Бэрроузу!..
Брэдбери рухнул в кресло и немодно захохотал. Марсиане сели на измену и поняли, что на Земле хреново. Побрели к своей старой ракете.
— Блин, — сказал Брэдбери по-английски. — Надо работать.
Через несколько минут тишину кабинета нарушал лишь треск пишущей машинки.
*
…Пароход затонул мгновенно, как пустая консервная банка. Похоже, спаслись только двое: братья Аркадий и Борис Стругацкие. Судьба была к ним благосклонна: менее чем в километре виднелась земля.
Фыркая и отдуваясь, писатели выбрались на песчаный берег — хороший вышел бы курорт, но что делать дальше? Что ж, остались живы — и то слава богу.
Пока Аркадий печально осматривал остатки своего костюма, Борис, не потерявший бодрости, отправился на разведку. Очень скоро Аркадий догнал его: разлучаться не хотелось, мало ли что.
Борис подошел к зарослям тропических растений, оказавшихся при ближайшем рассмотрении довольно-таки хилыми, раздвинул их, и воскликнул, пораженный:
— Смотри-ка, Аркадий!..
Аркадий посмотрел и присвистнул. На крошечном участке суши посреди океана кипела жизнь. Наличествовал городишко, причем явно милитаристского толка: приземистые строения, окруженные по периметру колючей проволокой, вышки, на коих недвусмысленно вырисовывались силуэты пулеметчиков, всякая военная техника, новенькая и брошенная уже давным-давно, и — в завершение всего — выкрашенный в совсем неуместный здесь розовый цвет неуклюжий танк…
— Этот же остров обитаем!
— Как ты сказал, Борис? Этот остров обитаем? Хм-м… Неплохое название для повести…
Аркадий плюхнулся на четвереньки и, сорвав веточку, стал писать на песке:
«Максим приоткрыл люк, высунулся и опасливо поглядел на небо…»
*
— Ну что, б…ди-сволочи, инженеры человеческих душ, хирурги херовы, видели вы сердце Данко? — заорал А. М. Горький, разрывая на себе пиджак с наградами.
— Ио тэ амо, Горки, — пролепетала прелестная итальяночка, не менее страстно разрывая на себе легкое воздушное платьице и покачивая обнаженной грудью. В этот самый момент он должен был офигеть. Но вместо этого Г. продолжал надсаживать глотку:
— Что, допрыгались, мерзавцы? Буржуазия, блин!
Он кричал долго. Пока все не ушли.
*
Действующие лица:
Александр Казанцев.
Фон Дэникен.
Дух Юрия Гагарина.
КАЗАНЦЕВ. Эникен-Бэникен… Зъилы варэникен…
ФОН ДЭНИКЕН. Дэникен, а не Бэникен. Это во-первых. А во-вторых, откуда у тебя этот псевдоукраинский акцент?..
КАЗАНЦЕВ. Псевдо?.. Украинский?.. (Убежденно.) Так мы ж все хохлы!
Фон Дэникен переваривает.
ФОН ДЭНИКЕН. Что? (Перетягивается через стол к Казанцеву.) Что, и эти (показывает пальцем вверх) тоже оттуда?
КАЗАНЦЕВ (чуть не падая мордой в остатки салата на тарелке). Угу.
Фон Дэникен молчит, пораженный.
ФОН ДЭНИКЕН (нерешительно). А эти, как их, догу? Ты же сам мне их показывал. Ну, эти, чуваки восточные в скафандрах…
Казанцев мыслит.
А наскальное изображение того че́ла в космическом шлеме?
КАЗАНЦЕВ (собираясь с мыслями). С-слушай… Ты м-меня уважаешь?
Фон Дэникен молчит. Перед его разумом открывается новая картина мироздания. Забыв о том, что сам умолял своего друга не далее как пять минут назад больше не наливать, хватает бутылку, плещет себе в стакан, не найдя рюмки; хватает огурец и застывает.
Начинается материализация духа Юрия Гагарина.
ДУХ ЮРИЯ ГАГАРИНА. Х-хо, парни, х-хо… Так и не врубились? (Инфернально тащится.) Это ж была тыква!
*
«Лети же, — говорил Морзе тоном, не терпящим возражений. Птичья тушка не шевелилась: она была мертва. — Снова пробуй и пробуй, ведь ты знаешь английский язык, язык нашего соотечественника, гражданина Соединенных Штатов Америки Кольриджа».
Птичка по-мертвому суетилась и не хотела оживать; так продолжалось до тех пор, пока в убогую хату Сэмюэла Морзе не вломился Александр Белл, от которого пахло пивом, женщинами и пушечными ядрами.
— Не хочет летать? Поди-ка ты… — Белл подкрутил ус. — Ну да щас полетит…
Приподняв тушку, он попробовал возбудить пальцем ее естественное желание жить, но, увы, ничего не получились.
Морзе стал обламываться и обломался вконец.
— Саша, может быть, прекратим эту ерунду? Ведь они дохнут, не долетая до финиша, словно мухи.
— Что предлагаешь?
— Надо изобрести что-нибудь такое, что б работало без этих птиц.
— Дело говоришь! Как насчет такого варианта…
Десять минут спустя нечаянный сидетель, поприсутствовав по воле всевышнего в лаборатории, зафиксировал лишь бы тихий спор изобретателей и их сопение: «Вот так…» — «А вот так-то!» — «Птицы…» — «Лажа». — «А мы сделаем эдак».
Несчастный трупик голубка начал шевелиться. Полной облом — вспоминать человеческое кино Хичкока было лень и западло. Но в конце концов он поднял клювик.
*
ГАМИЛЬТОН. Бэрроуз!..
Тишина.
Бэрроуз! Бэрроуз, мать твою!
БЭРРОУЗ. Ну что ты разорался?..
ГАМИЛЬТОН. А, вот ты где! Хана нам всем! Слышишь, придурок? Марсиянцы все-таки прилетели!..
БЭРРОУЗ (меланхолично пережевывая вчерашнюю кильку). Ну да и бес с ними.
ГАМИЛЬТОН. Бес?! Да это с тобой бес! Накликал, сумасшедший!
БЭРРОУЗ. Я?! Ты что, рехнулся?!
ГАМИЛЬТОН. А кто написал всю эту муть?! (Театральным жестом сбрасывает собрание сочинений Бэрроуза на пол.)
БЭРРОУЗ. Э!
ГАМИЛЬТОН. Не «э»! Марсиянцы прилетели и сказали сами: хрен вам, а не торжество разума, да и фантастики больше не будет, мы сами фантастика, понял, вот! А ты тут сидишь и виски жрешь!
БЭРРОУЗ. Кстати, о виски: осталось еще что-нибудь?
ГАМИЛЬТОН. Идиот! Земля погибает!
Бэрроуз начинает слегка врубаться.
БЭРРОУЗ. Что, совсем не осталось?.. Ни капельки?
Гамильтон вздыхает.
Появляются марсиане.
Занавес
*
Действующие лица:
Джек Потрошитель, з. м. (заслуженный маньяк) Великобритании.
Его прапраправнучка, очень юная леди.
Джек-Потрошитель подремывает в кресле.
ПРАПРАПРАВНУЧКА (внезапно появляясь за его спиной). Ку-ку, деда!
Джек-Потрошитель ошарашенно вздрагивает.
ПРАПРАПРАВНУЧКА (забегая спереди). Деда, мочить пойдешь?
ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ. Кого?
ПРАПРАПРАВНУЧКА (понижая голос). Нехороших тетенек.
ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ. Дались они мне!..
ПРАПРАПРАВНУЧКА. А пообещай мне одну вещь!
ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ. Какую?
ПРАПРАПРАВНУЧКА. Когда пойдешь мочить, возьми меня с собой!
ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ. Ну… Дорогая, понимаешь, я уже на пенсии. Устал мочить.
ПРАПРАПРАВНУЧКА. А давай тогда сыграем в игру!
ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ. В какую?
ПРАПРАПРАВНУЧКА. Ты — это ты, а я (выхватывая здоровенный нож) — Чикатило!
Занавес
*
Эдисон и Тесла.
МИСТЕР ТЕСЛА. Эдисон, я изобрел трансформатор.
МИСТЕР ЭДИСОН. Вы бредите, Тесла. Трансформатор изобрел я. Небось перебрали вчера в квартале красных фонарей? Бывает, знаете ли.
М-Р ТЕСЛА. Я не шучу! Только это не тот трансформатор, о котором вы думаете. Это секс-трансформатор.
У Эдисона вылезают глаза на лоб.
М-Р ЭДИСОН. Это как прикажете понимать?
М-Р ТЕСЛА. Любую женщину можно превратить в мужчину. Мужчину — в женщину.
М-Р ЭДИСОН. (облегченно вытирая пот со лба). Да вы спятили.
М-Р ТЕСЛА. Отнюдь! Хотите, проведем эксперимент на вас? Вы мне давно нравитесь.
Эдисон, движимый научным любопытством, входит в камеру, подготовленную Теслой. Тесла включает рубильник. Световые и звуковые эффекты.
Эдисон выходит из камеры.
МИСС ЭДИСОН. И что теперь, любимый?
Занавес
*
Действующие лица:
Фантаст.
Дракон.
Принцесса.
Герой.
Жанр: фэнтези.
ФАНТАСТ (руки замерли над клавиатурой ноутбука. Кажется, намечается прикольный сюжет). Ну.
ДРАКОН. Что?
ФАНТАСТ. Жри ее.
ПРИНЦЕССА. Меня?
ФАНТАСТ. Тебя.
ПРИНЦЕССА. Ты что раскомандовался, как режиссер? И так меня вечером придушат. Дездемону я играю.
ФАНТАСТ. А в этой пьесе тебя сжирает дракон. Кстати, не до конца, не нервничай. Тебя спасает Герой. Кстати, где он?
ДРАКОН. А меня кто-нибудь спросил?
ФАНТАСТ. В смысле?
ДРАКОН. В смысле, хочу ли я ее жрать. У меня гастрит.
ФАНТАСТ. Да ты посмотри, какая она кругленькая, мяконькая…
ПРИНЦЕССА. Я — кругленькая?!
ФАНТАСТ. Да не обижайся, это я так, для красного словца. Где этот долбаный Герой?
Появляется Герой.
ГЕРОЙ. Кого замочить?
ФАНТАСТ. Вот этого (показывает на Дракона.)
ГЕРОЙ. Ща, достану только квазигиперконвертер (роется в дорожной суме.) Слышь, а чего он натворил? Мне, конечно, по барабану, я — Герой-Мочу-Кого-Хочу… Кого не хочу, впрочем, тоже — роль такая… Но все-таки любопытно.
ФАНТАСТ. Он Принцессу решил сожрать. Твою, кстати, невесту.
ГЕРОЙ. Опаньки! Это — моя невеста?
ПРИНЦЕССА. Да пошел ты!
ГЕРОЙ. Не очень-то она любезна… Как она будет выглядеть через двадцать лет? На тещу бы посмотреть.
ДРАКОН (откашливается; чувствуется запах серы). Ну все-таки кто-нибудь даст мне сказать?
ФАНТАСТ. Говори.
ДРАКОН. Аппетита нет. Сегодня жрать ее не буду.
ФАНТАСТ. Да ты мне весь кайф ломаешь. Такой сюжет!
ГЕРОЙ (словно прозревая). А иди ты на хрен, умник! Решил тут за всех: эту сожри, того замочи! Писателишка гребаный! Не буду! И жениться на этой бабе не собираюсь!
ПРИНЦЕССА. А вот за это спасибо!
Герой хочет что-то сказать Принцессе, но передумывает и садится на камень, недобро поигрывая квазигиперконвертером. Внезапно вскакивает, осененный мыслью.
ГЕРОЙ (Дракону). А ты сожри его! (Кивает в сторону Фантаста.)
ДРАКОН. Что?
ФАНТАСТ (захлопывая крышку ноутбука и озираясь в поисках укрытия). Э-э, ребята, мы так не договаривались! В конце концов, вы только мои персонажи!.. Надо же — сожрать меня!
ГЕРОЙ. Да ты достал.
ДРАКОН. Достал.
ПРИНЦЕССА. Достал — хуже некуда. Но… что скажут зеленые?
ФАНТАСТ. Ага, подумали! Жрать фантастов — гуманно! Вот что они скажут!
ГЕРОЙ. Да ничего они не скажут… Дракон, мне жаль твое здоровье, но, может быть, ты эту дрянь все-таки переваришь?
ДРАКОН (шумно выдыхая облако дыма). Попробую. Искусство требует жертв.
Занавес
*
Действующие лица:
Шекспир.
Бедный Йорик.
ШЕКСПИР. Опять труп.
БЕДНЫЙ ЙОРИК. М-м-да.
ШЕКСПИР. Трагедию, что ль, написать?
БЕДНЫЙ ЙОРИК. А там плакать будут? Или смеяться?
ШЕКСПИР. Вряд ли.
БЕДНЫЙ ЙОРИК. Ну и на хер такая трагедия? Да и комедия тоже?
ШЕКСПИР. Ты смейся, пробуй… Черепом твоим приколятся ребята.
БЕДНЫЙ ЙОРИК. Ну да, потешно. Весело, а как же! Свинья ты, не Шекспир!
Шекспиру становится стыдно.
ШЕКСПИР. Да блин, туды-сюды…
БЕДНЫЙ ЙОРИК. Что? Задолбало?
ШЕКСПИР. Нехорошо мне… (Рвет ворот.)
БЕДНЫЙ ЙОРИК. Ага! Как ты над Лиром надругался, помнишь?!
Шекспир конкретно офигевает.
Да что же ты верлибром говоришь, как будто бы тебя перевела Куперник?
Шекспир умирает.
ШЕКСПИР (воскреснув ненадолго). Ну достал! (Умирает окончательно.)
БЕДНЫЙ ЙОРИК.
Вот так,
Застигнувши внезпно,
Смерть принимает нас в объятья.
Думает. Тащится и уходит. Возвращается.
БЕДНЫЙ ЙОРИК (зловеще).
Так то была Куперник или Пастернак?
*
Платон и Аристотель внимательно разглядывают тушку Синей Птицы.
АРИСТОТЕЛЬ (глубокомысленно). Ecce homo…
Пауза.
ПЛАТОН. Уверен?
Пауза.
АРИСТОТЕЛЬ. Да.
ПЛАТОН. А с чего это ты заговорил на римлянском наречии, а?
АРИСТОТЕЛЬ. Не мешай. Я мыслю.
Неспешная древнегреческая пауза.
Ты в прошлый раз почем брал, по два семьдесят?
ПЛАТОН (удивленно). Нет, по два десять.
АРИСТОТЕЛЬ. Ну так вот, я сказал же — ecce homo… Человек, человек…
*
ЛЕНИН (предвкушая революцию). Первым делом мы захватим почту, телеграф и телефон!
ДЗЕРЖИНСКИЙ. А про царский сервак забыл, дубина? Эх, Владимир Ильич, Владимир Ильич…
*
ЧЕРНОРИЗЕЦ ХРАБР. асче ли въпросиши слофф ньскыйа боукарйа, глаголя: «къто вы письмена сътворилъ есть, или кънигы прѣложилъ?» — то вьси вѣдйатъ и отъвѣсчафъше рекутъ: «свйаты костанътинъ философъ, нарицаемы кѵрилъ, тъ намъ письмена сътвори и кънигы прѣложи, и меѳодие, братъ его. суть бо есче живи иже суть видѣли ихъ».
КИРИЛЛ (про себя). чо он мелет?
МЕФОДИЙ. помолчи! это о нас.
КИРИЛЛ. он чо, по-нормальному грить не может? не нраффица мне это.
ЧЕРНОРИЗЕЦ ХРАБР (строго). мешаешь, отрок!
КИРИЛЛ (в полный голос). йа, бля — отрок? да ты в каком редакторе? (Привстает со скамьи, молодая кровь бурлит.)
Мефодий шикает и, дергая Кирилла за одежду, пытается усадить его обратно.
а спеллер-то ты хреноффо настроил! И по ридеру, небось, речь толкаешь? думаешь, пипл въедет?
МЕФОДИЙ (тихим зловещимим шепотом). угомонись, брателло! он же нас хвалит!
КИРИЛЛ. непонйатно как-то хвалит!
ЧЕРНОРИЗЕЦ ХРАБР. и асче вапросиши: «в кое времйа?» то ведйат и рекут: «йако въ врѣмена михаила, цѣсарйа грьчьска, и бориса, кънйаза блъгарьска, и растица кънйаза морафьска, и коцеля кънйаза блатьньска въ лѣто же отъ съзъданьйа вьсего мира 6363».
КИРИЛЛ. ну и хнйа! ты, мефодий, хоть слегка сечешь поляну? а то у менйа уже башка раскалываеца.
МЕФОДИЙ. дубина! родной йазыг забыл?
КИРИЛЛ. йа забыл? да кто забыл? васче, понаехали тут фсйакие…
Вырубает интернет, дабы не расходовать зря траффик. На предпоследней реплике начинает закрываться
Занавес
*
Зацепин.
Линн.
ЗАЦЕПИН. Неправильно ты поешь.
ЛИНН (ядовито). Хочешь сказать, плагиатом занимаюсь?
ЗАЦЕПИН. Нет, что ты! Однако, кое-где… (Роется в партитурах.) Вот здесь, гм-м… Тара-ра, тара-ра, зашумела… Блин! Не то!
ЛИНН. А ты ничего не путаешь?
ЗАЦЕПИН. Ты кого имел в виду? Энтина? Или Чуковского? Слушай, человек, не мешал бы ты мне работать, а?
ЛИНН (говорит как робот). Электрический Light Orchestra. Ваш оригинал биография. Это знаменитость, может быть опубликована здесь. Биография должна быть оригинальной композиции между 1200 и 1500 слов, содержащих фактические данные, хронология дат, событий, влияний, проблем и достижений. Она должна быть честной и объективной критической оценке жизни и творчества этой знаменитостью. Их вклад в жизнь общества и окружающей среды также должны быть обсуждены.
ЗАЦЕПИН (трагически). Да ты охерел.
ЛИНН (продолжает). Пожалуйста, напишите нам: указать свое полное имя и адрес электронной почты.
ЗАЦЕПИН. А если я тебе врежу по башке, ты хоть слегка очнешься?
ЛИНН. Щелкните здесь для больше веб-сайтов знаменитостей…
ЗАЦЕПИН. Очухайся! (Дает Л. в ухо.)
ЛИНН. А, это! Тара-та-та-та, тара-та-та-та…
Занавес
*
Лоуэлл. Затем Скиапарелли.
Лоуэлл смотрит в детскую игрушечную подзорную трубу из пластмассы, держа ее правой рукой. Он сидит к нам левым профилем; время от времени, не отрываясь от трубы, наливает себе в кружку из бутылки. Пьет.
За спиной, точнее, за правым боком Лоуэлла появляется Скиапарелли.
СКИАПАРЕЛЛИ. Лоуэлл…
ЛОУЭЛЛ (не отрываясь от окуляра, раздраженно). Да!
СКИАПАРЕЛЛИ. Знаешь, что эти идиоты понаписали?
ЛОУЭЛЛ (язвительно). Догадываюсь.
Скиапарелли швыряет газету на журнальный столик. Не торопясь, ставит туда же бутылку с темной жидкостью. Усаживается в кресло.
Что мы ничего не видим. Мы — шуты, зарабатывающие себе на кусок хлеба тем, что пытаемся тешить почтенную публику своим идиотским кривлянием. Либо идиоты, выдающие желаемое за действительное.
СКИАПАРЕЛЛИ. Лоуэлл… Лоуэлл! Эх… (Горько.) Лоуэлл.
ЛОУЭЛЛ. Ну что — Лоуэлл?
СКИАПАРЕЛЛИ. А то.
Лоуэлл хлебает, глядя в трубу.
Что пьешь?
ЛОУЭЛЛ. Э… Хм…
СКИАПАРЕЛЛИ. Да ведь не то пьешь, астроном! Чую нутром — не то! (Ласково.) Опять не закусывал? Выпей лучше это.
Взяв с журнального столика бокал и бутылку, ставит его перед Лоуэллом. Откупоривает бутылку. Наполняет бокал.
ЛОУЭЛЛ (устало). М-м-н… С-суки… Каналы… и эти… кольца вокруг Сатурна — да? Тоже — да?! Фантазия?
Занавес
*
Пианист 1.
Пианист 2.
ПИАНИСТ 1. Бах!
ПИАНИСТ 2. Хрен тебе! Бетховен!
ПИАНИСТ 1 (закусывая губу). Я же сказал — Бах!
ПИАНИСТ 2. Ты за кого, меня, сука, держишь? Это — Бах?!
Пианист 1 лабает.
Ну что? Это Бетховен, или как?
ПИАНИСТ 1. Да говно твой Бетховен.
Пианист 1 продолжает насиловать рояль. Заканчивает играть.
Да иди ты на хер, понятно?
Оба уходят. Звучит «Воздух». Летят самолеты, могуче разрывая винтами атмосферу.
Занавес
*
— Не верю, — негромко сказал Станиславский, войдя в храм.
Ничего не произошло.
Константин Сергеевич постоял немного и ушел.