Декабрь 9 года эпохи Сёва (1935 г.) Токио

Не будь большинство толкущихся у Европейского театра бездельников либо кэмпэй, либо осведомителями контрразведки, они бы точно удивились тому, что продавец амулетов и оберегов так зачастил, да к тому же, каждый раз, когда он прикатывал свой лоток к дверям театра, к нему выходил антрепренёр и покупал какую-нибудь мелочь. Но и кэмпэй и простые осведомители отлично знали этого продавца, а потому не спешили отписываться о его появлениях в каждом своём отчёте.

— Второе нападение на Синагаву оказалась более удачным, — сообщил продавец Накадзо. — Хотя создаётся такое впечатление, что в первый раз нам просто дали по рукам за то, что начали вскрывать тот мех.

— Раз, как оказалось, за всем этим стоит Юримару, — заметил тот, — я склоняюсь к тому, что это была разведка боем.

— Вполне возможно, — руки продавца двигались с профессиональным мастерством, забирая у Накадзо одни амулеты и протягивая ему новые, — но этот налёт совершенно другое дело. Его цель очевидна. Пропали все кристаллы духа, что хранились в центральном сейфе комплекса, а кроме того, журнал заведующего «Лабораторией» с краткими описаниями исследований, проводившихся в комплексе.

— Зачем бы он понадобился Юримару? — раздумчиво произнёс Накадзо, переводя взгляд с одной фигурки манэки-нэко на другую, отличавшиеся только цветом — левая была кипельно-белой, вторая угольно-чёрной, фарфоровые лапки они держали совершенно одинаково. — Я про журнал исследований. Не думаю, что он где-то выстроил себе лабораторию, вроде синагавской, и собирается исследовать кристаллы духа.

— Тут есть одна весьма интересная деталь, — сообщил ему продавец, забирая обе фигурки и выдавая антрепренёру вместо них защитный амулет от зла. — В комплексе поработала следственная группа и её специалисты пришли к выводу, что «Лаборатория» была атакована штурмовой группой. Скорее всего, это были немцы или те, кто очень старался, чтобы все подумали именно так.

— Что именно обнаружили эти специалисты? — поинтересовался Накадзо.

— Гильзы с немецкой маркировкой, — начал перечислять продавец, — рукоятки предположительно от немецких гранат «колотушек» тип двадцать четыре, многочисленные осколки гранат тип тридцать девять. Среди обломков оружия следователи обнаружили части пистолетов-пулемётов, которые можно идентифицировать, как EMP Erma тридцать пять. Всё это говорит о том, что на комплекс совместно с Юримару или одновременно с ним напали немецкие солдаты. А единственные немецкие солдаты, что находятся сейчас в столице и могут быть вооружены автоматическим оружием, это личная охрана посла Германии Риббентропа.

— Шустрые ребята, — заметил Накадзо. — Успели на Руднева-сан напасть перед самым театром, с кэмпэй подрались, а теперь ещё и на «Лабораторию» напали. Странная миссия получается у посла Риббентропа, не находишь?

— Нахожу, что охрана Риббентропа полностью подконтрольна фон Кемпферу. — Продавец активно жестикулировал, как будто торговался с Накадзо. — И ещё нахожу, что они не совсем люди, а, может быть, и вовсе совсем не люди.

— На каком основании ты сделал этот вывод? — заинтересовался антрепренёр.

— Те здоровяки, что дрались с кэмпэй, намного превосходили силой обычных людей, — вновь взялся перечислять, для достоверности загибая пальцы, продавец, — а уж о напавших на «Лабораторию» и говорить не приходится. Следователи обнаружили на месте их схватки с охраной комплекса пятна чёрной смазки, которые по характеру разлёта капель и прочим признакам могут быть только кровью нападавших. А у дверей, где произошёл взрыв, уничтоживший пост охраны у склада образцов, вместе с останками наших солдат найдены разорванные в клочья человеческие тела. Такое впечатление, что они взорвались изнутри. И в их останках множество металлических осколков. Они не могут быть поражающим элементом взрывчатки, они были именно частью их тел.

— Люди-машины? — пожал плечами Накадзо, отказываясь от очередного предложения продавца. — Это уже что-то из североамериканской фантастики. Не знал, что ты увлекаешься ею, — за шутливым тоном Накадзо прятал подлинное беспокойство.

— Я только рассказываю о результатах следствия, — всерьёз обиделся продавец и взялся за длинные ручки, при помощи которых катал свой прилавок на колёсах. — Больше мне сказать нечего, и вообще пора ехать отсюда. Слишком уж задержался я тут, надо и в других местах торговать.

— Не думай, что я не поверил тебе, Татэ, — Накадзо назвал прозвище агента, чтобы придать веса своим словам. — Они слишком фантастичны, чтобы быть реальностью, но и время сейчас такое. Слишком фантастичное.

Продавец ничего не сказал. Он только поудобнее перехватил ручки и покатил свой лоток прочь от театра.

Дни шли за днями, зима пришла в столицу Японии с дождями, мокрым снегом и порывистым ветром, а решение задачи, за которым Глеб Бокий приехал в столицу враждебного государства, не приблизилось ни на йоту. Он как не знал ничего о кристаллах духа, так и не узнал ничего нового. Он работал в бригаде декораторов, постоянно отирался в этом загадочном Европейском театре, где по вечерам труппа куда-то спускалась с первого этажа на лифте, одной из ведущих актрис была русская эмигрантка, у которой завязывалось нечто вроде романа с Рудневым, где антрепренёр иногда появлялся в холле одетым в военную форму с полковничьими погонами. Загадки множились с каждым днём, а ответа на них не было ни единого. И, главное, никаких зацепок или просто идей, где эти ответы отыскать.

Чутьём опытного разведчика Бокий ощущал, что подобрался, не без помощи Руднева, конечно, к самому порогу едва ли не всех разгадок. Однако после этого ему не удалось продвинуться ни на шаг. Это уже начинало его бесить. Как и размеренность новой жизни, с её филёрами, следящими не лично за ним, а за всей бригадой, обслуживающей столь важный театр, дурацкими конфликтами с Ксингом, долгими беседами за чаем с мастером Тонгом и декораторской работой. Но вся эта размеренность полетела ко всем чертям, когда одним ясным и достаточно холодным утром, Глеб Бокий встретил молодого человека в чёрном кожаном плаще.

Они мгновенно узнали друг друга. Глеб Бокий и Дитрих фон Лоэнгрин. Правда, тогда, в далёком теперь двадцатом году, когда он впервые повстречался с ним и его шефом из общества Туле, Исааком фон Кемпфером, молодой человек звался несколько иначе. Что самое странное, Глеб Иванович почти позабыл, юношу по имени Дитрих, которого схватили новгородские чекисты. А вот блистательного отставного немецкого офицера, явившегося выручать юношу, он запомнил очень хорошо.

Март 1921 года. Новгород.

Юноша — да какой там юноша, мальчишка, ему на вид можно было дать не больше двадцати лет — вёл себя слишком уж самоуверенно для задержанного чекистами немца. Да ещё где, в Новгороде, где слишком многие помнят страшные бои Империалистической войны, гремевшие не так и далеко. Слишком много ходило по его улицам солдат и унтеров, готовых пустить кровь любому, кто покажется им похожим на беляка или, хуже того, немца. Однако мальчишка свободно разгуливал по древним улицам, не особенно скрывая характерного акцента, да и представлялся всюду Дитрихом. За этот-то акцент и немецкое имя его и взяли. Донесли-таки бдительные граждане. Юнца схватили прямо на улице и притащили в губчека.

Так как в то время в Новгороде случился почти проездом Глеб Бокий, товарищи попросили его помочь им с «работой» над немецким шпионом.

— Странный какой-то шпион, — заметил следователь, который вёл дело задержанного. — Назвался немецким именем, акцента не скрывает, — он пожал плечами. — И акцент у него не остзейский, явно не из прибалтийских баронов.

Глеб Иванович оторвался на секунду от чтения протоколов первых допросов «странного шпиона» и бросил на следователя косой взгляд. Примерно также он глядел на агентов «ЕВР» или «СЗРС», как бы пририсовывая обычным с виду рабочим или солдатам Красной армии офицерские мундиры с золотыми погонами. И если мундир идеально садился на плечи, то можно было смело ставить к стенке. Глеба Бокия этот, быть может, и сомнительный способ ещё ни разу не подводил. И, надо сказать, следователю мундир с тремя звёздочками поручика или четырьмя штабс-капитана подходил идеально.

Глеб Иванович вернулся к протоколам. А немец, действительно, был очень странным. Если судить по допросам, родом он был из Мюнхена, лет ему было девятнадцать, в Советскую Россию он прибыл с частным визитом. На вопрос о сути визита Дитрих ответил, что искал своих родственников из Прибалтики, бежавших во время войны от преследования из родных мест. Называл имена и фамилии, которые, естественно, ничего не говорили ни Глебу Бокию, ни местным чекистам.

На первый взгляд, ничего предосудительного, если не задумываться над подробностями. А среди них была масса нестыковок. Начиная с того, за каким чёртом этот юнец помчался искать своих родственников через шесть лет после их бегства из Курляндии. Почему эти родственники побежали в Россию, где немцам нигде не рады? На этот вопрос Дитрих нашёл ответ быстро и легко. Бежали родные не только от преследования, но и от войны. Глупо было бы бежать на линию фронта, да ещё и оказавшись при этом в тылу русской армии, где их тоже вряд ли встретили бы с распростёртыми объятиями. Ответ был вполне резонным, но он не снимал других вопросов. Когда их задавали Дитриху, тот начинал городить какую-то совсем уж несусветную чушь, шитую белыми нитками. Однако, следователь, допрашивающий его, отмечал уверенность, с которой он говорил, как будто сам верил во всё, что произносил, заставляя поверить даже самого следователя.

Закончив с чтением протоколов, Глеб Иванович решил поглядеть на «странного шпиона». Закрыв тонкую папку, Бокий поднялся на ноги и обратился к следователю.

— Где вы держите этого немца?

— В камере конечно, — развёл руками тот. — Где же ещё его держать?

— Ну так проводите меня в эту камеру, — бросил ему Бокий.

— Идёмте, Глеб Иваныч, — пожал плечами следователь.

Они прошли коридорами, спустились на первый этаж, свернули в неприметную дверь, которая оказалась изнутри обита листовым железом. Часовой тут же вытянулся по стойке «смирно», крепко сжав винтовку с примкнутым штыком.

— Царский ещё застенок, — на ходу пояснил следователь. — Ловки были на это дело вражьи контрразведчики.

Глеб Бокий поглядел на него, но ничего не сказал. Следователь проводил его до одиночной камеры. Стоявшие через равные промежутки красноармейцы подтягивались, завидев их.

— Вот здесь он у нас и обретается, голубчик, — сообщил следователь, указывая на дверь.

Глеб Иванович открыл смотровое окошко, поглядел внутрь камеры. Там на койке сидел молодой человек в чёрной одежде, отчасти напоминавшей военную форму, но по нынешним временам это вполне нормально. Сам Бокий под неизменной чекистской кожанкой носил самую обычную гимнастёрку. Волосы у парня были длинноваты, на такие кудри мода прошла уже давно. Отираясь в богемной среде — было в его биографии и такое — Глеб Иванович и сам отпустил волосы подлиннее, но тогда они уже начали редеть на макушке, и выглядело это смешно и глупо, и он быстро остриг их. С началом войны мода на длинные волосы прошла, сменившись стрижками «под офицеров». Видимо, этого юнца она не коснулась.

Но не эта черта была самой характерной. Первым делом взгляд привлекало лицо юноши, а точнее, глаза. Он поднял их, как только с характерным щелчком открылось смотровое окошко. Бокий всегда поступал также, когда на него хотели поглядеть очередные тюремщики. Теперь уже он находился по ту сторону двери, неужели и его тюремщикам было не по себе, или для этого надо сначала посидеть на камерной койке.

Дитрих глядел на него спокойно, как будто и не находился в заключении. Глаза у него, казалось, ничего не выражали, никаких эмоций, что было крайне странно в его-то не самом завидном положении. Действительно, очень странный немец. Если он так же сидел и на допросах, то Глебу Бокию стало жаль следователя.

По гулкому коридору простучали каблуки со щёгольскими подковками. Оба чекиста обернулись, и Бокий невольно подивился местным чекистам. До Петрограда рукой подать, где подобных субчиков за один внешний вид могли к стенке поставить, кем бы они ни были. А тут один следователь натуральный штабс, да ещё и этот парнишка в кавалерийской бекеше и с подковками на каблуках. Ну, чистая контра! Да ещё с усиками щёточкой.

— Товарищ Гайдин, — обратился к следователю подкованный чекист с усиками, — к нам ещё один немец явился. Вас спрашивает.

— Ещё один немец, — протянул следователь по фамилии Гайдин, — и уже сам заявился к нам. Странное дело.

— Идёмте, товарищ Гайдин, посмотрим на второго немца, — закрыл окошко Бокий.

Уже втроём они прошли гулким коридором, поднялись, но зашли не в тот кабинет, где Глеб Иванович читал протоколы допросов Дитриха. Впрочем, этот кабинет мало отличался от первого. Стол, обитый зелёным сукном, помнящий ещё царских чиновников, стулья с высокими спинками, даже дерево в кадке стояло в углу. Правда, у дверей его дежурили двое чекистов с маузерами в деревянных кобурах. Караулили они, как выяснилось, высокого черноволосого человека в длинном чёрном плаще, под которым Глеб Бокий заметил воротник немецкой офицерской формы. Правда, принять этого визитёра за военного было сложно, в основном, из-за длинных, спускающихся ниже пояса, волос. Когда троица чекистов вошла в кабинет, он поднялся со стула и вежливо кивнул вошедшим.

— Да вы присаживайтесь, гражданин, — махнул ему следователь Гайдин, направляясь к столу.

Бокий опередил его, сделав пару шагов, он сел на стул, зачем-то открыл и закрыл крышку массивного письменного прибора. Обратился к ещё одному «странному немцу».

— Я — член коллегии ВЧК, Глеб Бокий, — представился он, — а как мне вас называть?

— Исаак фон Кемпфер, полковник Reichsheer в отставке, — сообщил ему немец.

— Цель приезда в РСФСР? — официальным тоном продолжил допрос Бокий.

— Частный визит, — столь же коротко и официально ответил фон Кемпфер. — К вам же я заглянул, чтобы забрать моего юного друга, которого забрали ваши товарищи.

— Заглянул? — переспросил у него следователь Гайдин. — К нам, знаете ли, редко заглядывают, к нам, обычно, доставляют.

— Я, как видите, сам к вам пришёл, — пожал плечами фон Кемпфер и достал из внутреннего кармана плаща серебряный портсигар, щелчком открыл крышку, предложил чекистам небольшие сигарки. Сам взял одну, прикурил от предложенной Бокием спички.

— Его что, не обыскали? — обратился к подкованному товарищу следователь Гайдин. Он отказался от сигарки, предпочтя ей папиросу.

— Он же сам пришёл, — виновато развёл руками тот, затягиваясь ароматной сигаркой. — Поэтому я не счёл нужным… До ареста, в смысле.

— Дмитренко, ты родился идиотом или тебя саблей махновцы угостили? — поинтересовался у него следователь Гайдин.

— У меня есть при себе оружие, — честно сказал Кемпфер, пряча портсигар и доставая из-под плаща небольшой пистолет «Браунинг», положил его на стол перед Бокием, — но я не собирался использовать его иначе, как для самообороны, и уж точно не стал бы стрелять в чекистов или этих ваших новых полицейских… Забыл, если честно, как они называются. Мне не нужно никаких конфликтов с властями Советской России.

— И при этом вы явились к нам, не удосужившись снять немецкий мундир, — заметил Бокий. — На самоуверенного идиота вы не похожи, тогда ответьте по-человечески, что вас привело к нам?

— И кем вам приходится тот молодой человек, что сидит у нас? — добавил следователь Гайдин.

— Уж точно не любовником, как предполагал ваш младший товарищ в беседе с теми двумя, что меня караулили, — усмехнулся фон Кемпфер, бросив косой взгляд на чекиста Дмитренко. Тот сделал вид, что его ничего не касается, окутавшись клубами ароматного сигарного дыма. — Дитрих — мой коллега по оккультным исследованиям. Мы с Дитрихом работали на берегу Ладожского озера, искали место гибели рыцарей ордена. Согласно некоторым исследованиям нашего общества, там ещё с тринадцатого века копится некротическая сила. Мы пытаемся с ней работать, по возможности извлечь со дна озера.

— И с какой целью Дитрих расспрашивал народ на улицах? — Бокий обернулся к следователю Гайдину. — О чём, кстати, он расспрашивал людей?

— Нам донесли только о факте «подозрительных вопросов», — ответил тот. — На предварительных допросах в суть этих вопросов не вникали, собирались более подробно расспросить уже вместе с вами.

— Понятно, — кивнул Бокий и перевёл взгляд на молчавшего, пока говорил чекист, фон Кемпфера.

— Дитрих по моему приказу под видом поисков родных из Курляндии, — пространно объяснился немец, — искал в Новгороде самые старые здания. Они также интересуют нас с, так сказать, оккультной точки зрения. Разного рода орнаменты на их стенах, элементы внутренней отделки, даже внешний вид домов многое может подсказать знающим людям. Все подобные вещи весьма интересуют членов нашего общества.

— Какого именно? — быстро спросил Бокий.

— Тулле, — ответил фон Кемпфер. — А вы осведомлены о деятельности оккультных обществ?

— Не всех, конечно, — усмехнулся Бокий, — но кое о чём осведомлён. Разного рода коды, шифры, загадки. Меня интересовало ещё со студенческой поры. Я вижу, у нас это общая черта.

— И она позволит вам отпустить Дитриха? — в том же не совсем серьёзном тоне поинтересовался фон Кемпфер, расслаблено откидываясь на спинку неудобного стула.

— Через какое-то время, да, — согласился Бокий, — если не найдётся причин подвергнуть его аресту. Вполне возможно, что кроме выполнения поставленной вами, гражданин фон Кемпфер, задачи, он совершал какие-то действия, направленные против нашего молодого государства рабочих и крестьян. После проведения следствия, если таковые факты не будут обнаружены, мы немедленно отпустим его.

— Я уверен, что никаких «таковых фактов» вы не обнаружите, — усмехнулся фон Кемпфер, — по той простой причине, что их просто нет. Дитрих не сделает лишнего шага без моего приказа. Он ещё слишком юн и слишком хорошо воспитан, чтобы проявлять неуёмною инициативу.

— При желании факты найти можно всегда, — заметил подкованный чекист Дмитренко. — К примеру, в здании пятнадцатого века у нас расположена комендатура. Военный объект. И ваш дружок Дитрих явно интересовался им.

— Вот за это и ценю Дмитренку, — повернувшись к Бокию, сообщил следователь Гайдин. — Если надо кого-то «закопать» или «утопить», лучше человека не найти.

— И от чего же будет зависеть, найдёте вы факты противоправного поведения Дитриха или нет? — уже серьёзней спросил фон Кемпфер.

— Мне нужна всего лишь копия результатов ваших исследований, — наклонился к нему через стол Бокий, — а, кроме того, ни вы, ни Дитрих фон Лоэнгрин, больше ни разу не пересечёте границу Советской России.

— Вполне приемлемые условия, — кивнул фон Кемпфер, — и Дитриха вы мне не вернёте, пока не будут выполнены.

— Практика брать заложников для обеспечения верности нужных людей была распространена у нас не так давно, — высказался начистоту Бокий. — Так что Дитриха вы получите только в обмен на всю собранную информацию о рыцарях, утонувших в Чудском озере.

— Я всегда считал, что у вас государство сугубых материалистов, — произнёс фон Кемпфер, — которому ни к чему оккультные вещи.

— Может, кому и не нужны, — развёл руками Бокий, — а вот мне так очень интересны. Меня давно уже за глаза оккультным чекистом зовут.

— Тогда, может быть, мы наладим некоторые взаимоотношения на, так сказать, оккультной почве, — также перегнулся через стол Кемпфер, максимально приблизив своё лицо к лицу Бокия.

— До войны и Революции это было бы возможно, — откинулся на спинку стула Бокий, — но не теперь. Война всё изменила. Сейчас меня за один этот разговор могут под ревтрибунал отдать, что бы я вам, гражданин фон Кемпфер, не ответил.

— Очень жаль, — протянул немец, поднимаясь на ноги, — что она слишком многое изменила. — Он потянулся за оружием, но следователь Гайдин накрыл небольшой пистолет большой ладонью и отрицательно покачал головой.

— С оружием к нам можно войти, — сказал он, — но выйти, уже нет.

Кемпфер снова усмехнулся, запахнул поплотнее плащ и вышел из кабинета быстрым шагом.

Декабрь 9 года эпохи Сёва (1935 г.). Токио

Они простояли на улице не меньше минуты, глядя друг другу в глаза. Глеб Иванович, конечно, не знал, какие мысли бродили в голове у молодого немца, сам же он вспоминал март двадцать первого года и щеголеватого чекиста с подковками на каблуках.

— Ты не изменился с тех пор, Дитрих фон Лоэнгрин, — произнёс, наконец, Бокий. — Как был юнцом, так и остался.

— А вас узнать мне стоило определённого труда, — ответил Дитрих. — Вы умеете изменять внешность, товарищ член комиссии ВЧК.

— Здесь, товарищ член общества Тулле, — усмехнулся Бокий, — я более известен, как Ви Мин Цой, корейский эмигрант.

— Насчёт филёров, которые обычно следят за мастерской, можете не беспокоиться, Ви Мин Цой, — произнёс Дитрих. — Им отвели глаза и глядят они куда угодно, только не в нашу с вами сторону.

— Но, всё же, лучше пройтись, — предложил Глеб Иванович, — тем более, мне в театр надо по делам.

— Идёмте, конечно, — кивнул Дитрих. — Можно сесть в моё авто, в вашем возрасте не слишком полезны долгие пешие прогулки, особенно в декабре.

— Здешняя сырость, и правда, скверно сказывается на моих суставах, — сказал Бокий, — Вот только скольким ещё филёрам придётся глаза отводить, когда твой автомобиль к театру подъедет. Для меня это слишком большой риск. И вообще, хотелось бы узнать, как тебе удалось выйти на меня?

— Сначала мы заинтересовались Европейским театром, — легко объяснил Дитрих, — и герр Исаак поручил мне заняться им вплотную. Из всей труппы меня заинтересовал русский эмигрант Руднев, я проследил за ним. И уже в мастерской заметил что-то знакомое в одном из работников. Вы хорошо сумели изменить внешность, но я-то видел вас уже однажды.

— Это было довольно давно, Дитрих, — усомнился в его искренности Бокий, — и в отличие от тебя, я довольно сильно изменился. А видел ты меня дважды, и не больше пары минут. В первый раз, к тому же, через окошко в тюремной двери.

— И всё же, мне удалось узнать вас, Ви Мин, — развёл руками Дитрих, — а как уж мне это удалось, какая разница.

— Да, в общем-то, никакой, — согласился Бокий. — Я так понимаю, что ты всё ещё работаешь с фон Кемпфером. Я хотел поговорить с ним, насчёт одного предложения, что он сделал ещё в Новгороде, в двадцать первом. Он поймёт. Да и оружие ему верну, раз такая оказия выпала.

— Со мной вы разговаривать не желаете? — поинтересовался напоследок явно уязвлённый Дитрих.

— В любом случае, решение будет принимать фон Кемпфер, — развёл руками Бокий, — лучше уж поговорить сразу с ним.

И он ускорил шаг, повернувшись к юноше спиной. Тот понимал, что дальше разговора не будет в любом случае, оставалось только вернуться к Исааку с тем, что есть.

Токио. Посольство Германии.

Риббентроп хоть и не был профессиональным дипломатом, однако главное правило дипломатии знал. И правило это гласило — всегда сохраняй спокойствие, делай лучшую мину при худшей игре. Он старался следовать ему всегда, но иногда — очень редко — бывали ситуации, когда позволял себе забыть о нём. Почти всегда он делал это намерено, преследуя какие-то цели. Но в тот раз, чрезвычайный и полномочный посол Третьего Рейха в Японской империи попросту вышел из себя.

— Что себе позволяют ваши люди, герр фон Кемпфер?! — Риббентроп надсаживал горло, крича прямо в лицо Исааку, как будто они находились не в одной не слишком большой комнате, а на расстоянии метров пятидесяти друг от друга. — Я веду переговоры день и ночь, у меня уже язык заплетается, и уши сворачиваются от японской речи. Вы бы слышали, как они коверкают великий немецкий язык! Слушать противно! И вот пока я вынуждено имею дело с японцами, пытаясь выторговать у них как можно более выгодные условия нашего будущего союза, вы раз за разом устраиваете чёрт знает что! Мало вам было одной провокации у этого чёртова театра, так ваши люди тут же напали на этого русского эмигранта прямо у дверей того же театра. А вы знаете, что у военного министра имеются на него какие-то свои планы. Он даже из Манчжурии вытащил этого русского фашиста Родзаевского. Тот присутствовал при наших переговорах пару раз. Так что русского эмигранта я приказываю вам оставить в покое. И не приближайтесь к чёртову театру ближе чем на километр!

— Герр Риббентроп, — в противоположность послу Исаак говорил тихо и спокойно, — вы не можете мне приказывать. Мы тут практически с частным визитом по делам Аненербе, и к министерству иностранных дел никакого отношения не имеем. Мы просто были попутчиками на борту «Графа Цеппелина», и я терплю ваши крики только из уважения к вашему статусу и партийному стажу.

— Ваша ирония по этому поводу неуместна, герр попутчик, — Риббентроп успокоился и перешёл на ледяной тон. — Ваши люди позволяют себе брать солдат моей охраны, как будто это их игрушки. Не многовато ли берут на себя простые попутчики? К тому же, — посол заговорил ещё тише, придавая своим словам большее значение, — Араки Садао намекал мне на некую диверсию, устроенную вашими людьми, герр Исаак, на каком-то секретном объекте. Это дало японцам несколько дополнительных козырей на переговорах. А перед Нейратом мне отчитываться, а не вам. В общем, герр Исаак, вы должны прекратить вашу бурную деятельность в Токио и оставите в покое моих людей.

— Относительно нападения на какие-то секретные объекты, — тоже понизил голос фон Кемпфер, — никаких доказательств нашей причастности у японцев быть не может. Пусть лучше с собственными инсургентами и прочими самураями разбираются, как следует, а не кивают на мифическую заграничную угрозу. Если она от кого и может исходить, так только от Советов, а уж никак не с нашей стороны.

— Думаете, я не пытался втолковать то же самое Садао и Коки, — сказал Риббентроп, — но доказательства у японцев есть. Неоспоримые доказательства, герр фон Кемпфер. Можете мне, хотя бы, ответить, куда делись двое солдат моей охраны. Их забрали ваши спутники, братья фон Нейманы, точнее взяли половину отряда, пятерых солдат, а в казарму при посольстве вернулись только трое. И, что характерно, произошло это как раз в тот день, когда, по словам Садао, было совершено нападение на этот их секретный объект.

— Я поговорю с фон Нейманами, — ответил фон Кемпфер, — с них станется проявить ненужную инициативу. Однако, работы своей в Токио прекращать не стану. Она, может статься, не менее важна, чем ваши переговоры.

— Я вас больше не задерживаю, — отмахнулся рукой Риббентроп. Кемпфер гвардейски щёлкнул каблуками и вышел из кабинета, не отдав на прощание салюта. Риббентроп поглядел ему вслед, и достал из ящика стола сигареты.

Вызов к загадочному хакусяку, которого никогда не называли по имени-фамилии, пришёл неожиданно. В театр, прямо в разгар репетиций, явился один из кэмпэй. Он предъявил Дороши хризантему на лацкане потёртого пиджака и попросил проводить его к антрепренёру. Дороши проводила, тот, ничего не сказав, отдал Накадзо запечатанный пакет с той же хризантемой и покинул театр.

Накадзо проглядел письмо и тут же лично отправился в зал.

— Простите! — громко произнёс он практически с порога. — Но мне надо забрать с репетиции Руднева-сан и Ютаро-кун.

— Послушайте, Накадзо-сан, — обернулась к нему режиссёр Акамицу. — Даже если ни один, ни второй не играют главные роли, это ещё не означает, что их можно постоянно срывать с репетиций. Вы же человек не чуждый культуры, должны понимать, что постоянно проходить роли с «фантомами» или со мной в роли едва ли не всех второстепенных персонажей, это вредить спектаклю. Ютаро-кун и Руднев-сан — не профессиональные актёры, им постоянно нужно объяснять мизансцены, не так давно мне приходилось их под руку водить по сцене, чтобы добиться хоть какого-то результата. В последнее время, Накадзо-сан, мы выпускаем крайне мало спектаклей, каждый из них должен греметь не только благодаря общей экзотичности и тому, что мы не переиначиваем сюжеты на национальный лад…

— Я вижу, у вас в душе накипело, — улыбнулся Накадзо, мгновенно обезоружив Акамицу, — но меня требуют к себе те, кто дают деньги на наш театр. И им надо увидеть, как минимум, двоих актёров. Я едва сумел уговорить их, чтобы с репетиции не срывали Марину-сан и Асахико-кун. Это кое-чего да стоит, верно, Акамицу-сан? — Очень надеюсь, Накадзо-сан, — не преминула-таки вставить шпильку режиссёр, показывая всё своё недовольство, — что эти люди не задержат Руднева-сан и Ютаро-кун слишком долго.

— А вот этого я обещать не могу, развёл руками Накадзо. — Только если мы поторопимся сейчас, то имеем шансы и вернуться пораньше.

Так мы с Ютаро отправились на новую встречу с хакусяку.

Ехали на театральном авто, за рулём сидел сам Накадзо. Он привёз нас к небольшому дому, выстроенному в традиционном стиле. Он находился ближе к Акихабаре, где подобными никого не удивить. Отличался только более внушительным видом, да тем, что окружал его небольшой заборчик. Мы оставили авто у этого самого забора и прошли в калитку. Во дворе дома оказался разбит приятный садик с укрытыми снегом камнями разного размера. Собственно, расчищена была только дорожка к крыльцу.

Хакусяку сидел на крыльце. Одет он был в тёплое кимоно, не хватало только пары мечей заткнутых за пояс. Внешний вид его сейчас настолько дисгармонировал с его образом «европеизированного японца», в каком он предстал в прошлый раз, что мне стоило известных усилий не замереть прямо у калитки. Ютаро, явно также знакомый с хакусяку, видимо, был, как и я, несколько шокирован. Накадзо даже пришлось подтолкнуть его в спину.

— Присаживайтесь, — усмехнулся хакусяку. — Сегодня, как вы можете видеть, у нас встреча неформальная. Потому и вести себя можно свободнее. — Он даже хлопнул ладонью по крыльцу, приглашая нас.

Оставив обувь на выложенной камнем дорожке, опоясывающей дом, мы забрались на крыльцо, и расселись на холодном дереве. Я откинулся спиной на один из столбиков, поддерживающих крышу дома, обхватил руками колено.

— О том, что фон Кемпфер развёл бурную деятельность сразу по приезду, думаю, Накадзо-сан, вам уже сообщил, — начал хакусяку. — На тот случай, если он не сделал этого, скажу, за атакой на лабораторию стоит именно он. Скорее всего, там побывали ваши, Руднев-сан, знакомцы, которых вы с Мариной-кун выкинули из театра на днях.

— Это вы про того лысого верзилу в боа и его невежливого братца? — припомнил я.

— Именно, — кивнул хакусяку. — За пять минут до этого они схватились с токко, оставив от них только трупы, причём часть отряда полицейских превратилась в осколки кристаллов и дурно пахнущие лужи. Примерно такие остались на месте нападения в Синагаве. Ну, это в довесок ко всем маркировкам на гильзах и прочим уликам, которым сейчас Хирота-сан тычет в лицо Риббентропу, пытаясь выторговать побольше на переговорах.

— Хотелось бы узнать, всё же, для чего вы вызвали нас, хакусяку? — поинтересовался Накадзо. — А то наша режиссёр рвёт и мечет. До премьеры осталось не так много времени, а я срываю двух практически ведущих актёров с репетиции.

— Так сильно торопитесь, что рискуете показаться невежливым, — заметил хакусяку. — Но дела театра — святые дела, да и злить режиссёра Акамицу, действительно, не стоит. Руднева-сан и Ютаро-кун я хотел видеть как раз в связи с активизацией фон Кемпфера и его людей. Я уже наслышан о нападении странных здоровяков в майках с рунами «зиг». Кэмпэй сообщили мне, что впятером не смогли справиться с двумя. Это очень странно. К театру приставлены кэмпэй, отлично владеющие боевыми искусствами, в обычных условиях они бы скрутили этих здоровяков в бараний рог. Те дрались крайне непрофессионально, зато удар держали крепко. Как выразился командир той группы, будто по камню кулаками бил. Вы же, Руднев-сан, в одиночку противостояли одному из них, и весьма успешно, если судить по словам командира кэмпэй.

— А вот доктора мне сказали, — усмехнулся я, — что у меня многочисленные ушибы внутренних органов и треснули три ребра. Дышать было больно ещё не один день.

— И тем не менее, — вежливо, но настойчиво напомнил мне хакусяку.

— Меня учили дзюдо, — пожал плечами я. — Наш сенсей, Сан Саныч, сам учился у легендарного Василия Ощепкова в его кружке во Владивостоке на Корабельной набережной. Сенсей говорил, что у меня неплохо получается, а для него это — самая высшая степень похвалы, которой мог удостоиться ученик.

— Про Ощепкова я слышал, — кивнул хакусяку. — Он обучался у нас и вывез многие секреты борьбы за границу. Многие националисты до сих пор проклинают Канно-сан за то, что он позволял обучаться в своём институте не японцам.

— Как бы то ни было, — развёл руками я, — тот немец, действительно, дрался плохо. Если бы не его преимущество в силе и чудовищная стойкость, я бы смог справиться с ним. Не в бараний рог завязал бы, конечно, но одолеть смог бы точно. И врачи говорили, что удары были такой силы, что без подручных средств их не нанести.

— Тогда эта штука тебе точно пригодится, — усмехнулся хакусяку, вынимая из рукава металлическую коробочку с двумя иероглифами на крышке. Кинул мне. Я поймал коробочку правой рукой, рассмотрел иероглифы на крышке. — Сейчас всем кэмпэй, что охраняют ваш театр, Накадзо-сан, выдают эти таблетки. Подобные разработки ведутся почти во всех странах. Кто-то идёт «дорогой Парацельса», у нас же в основу положили чисто растительные препараты. Они не дают такого мощного эффекта, зато не наносят сильного вреда здоровью.

Иероглифы на крышке были «рики» — «сила» и «катаи» — «прочный». Они говорили сами за себя, интересоваться назначением таблеток, что лежали внутри коробочки, не приходилось. Я открыл её — таблетки оказались довольно большими, такую быстро не проглотишь, надо раскусывать сначала. А вкус, как у всякого уважающего себя лекарства, обязательно если не горький, то противный уж точно.

— Есть подозрения, что ребята фон Кемпфера использовали подобные препараты, — заметил хакусяку напоследок, оборачиваясь уже к Ютаро. — Теперь я хотел бы поговорить с тобой, Ютаро-кун.

Накадзо пришлось чуть ли не за штаны его ловить. Юноша порывался вытянуться перед хакусяку по стойке «смирно», как только тот обратился к нему.

— Да успокойся, Ютаро-кун, садись, — усмехнулся хакусяку. — Разговор у нас неформальный и никаких последствий. — Он снова хлопнул ладонью по крыльцу. — Садись, говорю тебе. Считай это приказом, Ютаро-тюи.

Ютаро опустился обратно на крыльцо, несколько сконфуженный.

— У меня к тебе, Ютаро-кун, будет один неформальный, но вполне серьёзный вопрос, — сообщил хакусяку. — Ты несколько месяцев командовал отрядом «Труппа». Для тебя это первый командный опыт и я хотел узнать твоё мнение об успехах отряда. Не только в реальных боях, но и на тренировках. Со слов Накадзо-сан, они у вас проходят едва не каждый вечер и длятся несколько часов. Каковы, как ты считаешь, результаты?

— Все бойцы отряда достаточно хороши, — раздумчиво произнёс юноша, позабыв мгновенно про служебное рвение, — но, как это сказать, сами по себе. В смысле, что мы только учимся воевать в команде, именно на это нацелены все тренировки. Но опыта у меня ещё слишком мало. Я не успеваю реагировать на изменение тактической обстановки на поле боя, в этом, как я считаю, мой главный недостаток. Мои действия укладываются в определённые шаблоны, и как только что-то меняется, это выбивает меня из колеи настолько, что я не успеваю отреагировать. И бой проигран.

— Ты понимаешь, что реальная боевая ситуация часто меняется по несколько раз в ходе одного сражения, — сказал на это хакусяку, испытующе глядя в глаза Ютаро. — И твоя неспособность подлаживать свои действия под эти изменения, может привести к гибели всего отряда. Отсюда прямо выходит и вопрос, который я хотел задать тебе, Ютаро-кун. А именно, не хотел бы ты передать командование отрядом более опытному офицеру? Например, Рудневу-сан. По крайней мере, до окончания этой схватки с Юримару.

Тут уж я едва не взвился на ноги. Такого удивления я не испытывал очень давно. Поручить мне командование секретным отрядом! Либо это умелая провокация хакусяку, либо какая-то проверка Ютаро. И я склонялся именно ко второму варианту.

— Руднев-сан имеет довольно хороший опыт командования, — начал расписывать мои достоинства хакусяку, — и не только на тренировках, но и военного. Если я не ошибаюсь, Руднев-сан, — короткий кивок в мою сторону, — во время конфликтов вокруг железной дороги в Харбине. Вы тогда славно врезали китайцам, и ваши мехи показали себя с наилучшей стороны.

Он замолчал на минуту, давая, видимо, мне высказаться. Я только плечами пожал.

— При условии, что у китайцев не было мехов вообще, то да, — усмехнулся и развёл руками я. — А с пехотой воевать было не так и сложно, солдаты у китайцев были не самые хорошо обученные, и иногда нам стоило только вывести наши БМА, как целые полки разбегались в ужасе.

— Это они умеют, — рассмеялся хакусяку. — Бойцов с экспериментального полигона часто именно с этой целью выводят в поле, чтобы остановить инсургентов. Они города покидали, когда узнавали, что к ним идут хотя бы несколько доспехов духа. Но сейчас враг у нас намного сильнее и опаснее всех китайцев вместе взятых. Пятеро каии вполне могут стоить полка китайских инсургентов. Именно поэтому я и предлагаю тебе, Ютаро-кун, временно сдать командование Рудневу-сан.

Мне было что сказать по этому поводу, но моего мнения пока никто не спрашивал, а потому я предпочитал молчать, не мешая Ютаро отвечать на поставленный ребром сложный вопрос. Как я и думал в самом начале, главная проверка ждала именно молодого человека.

— Если ты сомневаешься в надёжности Руднева-сан, — поддержал хакусяку Накадзо, — то могу тебя заверить, у контрразведки нет никаких подозрений относительно него. Руднева-сан проверяли самым тщательным образом и ничего не нашли. Кроме того, ты сам видел, как он сражался с Юримару. И о проклятом колокольчике сообщил тоже он.

Они вдвоём так сильно давили на несчастного Ютаро, что мне, честно сказать, даже стало немного жаль его. Парень переводил взгляд с хакусяку на Накадзо и с Накадзо на меня. Мне оставалось только руками развести ещё раз. Мол, думать тебе, для меня это такая же неожиданность.

— Если вы считаете меня недостаточно компетентным для командования отрядом «Труппа», — наконец, произнёс Ютаро, — то отстраняйте. Я понимаю, что человек с большим опытом командования лучше справится с поставленной задачей, тем более, что ранее отрядом командовала соотечественница Руднева-сан и бойцы уважали её, вне зависимости от национальности. Мы с Рудневым-сан пришли в отряд практически в одно и то же время, так что, думаю, смену командования отряд воспримет вполне нормально.

— Ты только ножнами не стучи тут, Ютаро-кун, — осадил его хакусяку. — Я спрашивал твоё мнение относительно собственной компетентности и возможности смены командования.

В этот раз остановить Ютаро не успел ни Накадзо, ни я. Парень вытянулся перед сидящим хакусяку и выпалил, как на плацу:

— Я ответил на все ваши вопросы, хакусяку! Готов сдать командование Рудневу-сан в любое время!

— Вот как не зайду в твой неформальный домик, — раздался насмешливый голос, — так всегда застаёшь преинтереснейшую сцену.

Во двор дома загадочного хакусяку вошёл отставной тайсё Дзиндзабуро Мадзаки.

— Приветствую вас… — начал он, но хакусяку вскинул руку и коротко произнёс:

— Хакусяку, называй меня так, Мадзаки-сан.

— Приветствую вас, хакусяку, — улыбнулся тот. — Дозволите отставному тайсё присесть на крыльцо вашего дома. Надеюсь, я достоин этого.

— Прекрати паясничать, Мадзаки-сан, — отмахнулся хакусяку, ревностно хранящий тайну своего имени. — Ты же знаешь, что всегда желанный гость в моём доме. Ютаро-кун, садись уже, мы отлично поняли, что ты хотел нам сказать, — я уже начал привыкать к манере хакусяку легко перескакивать в разговоре с одного человека на другого.

Несколько сконфуженный Ютаро снова опустился на крыльцо. Неподалёку от него присел разувшийся Мадзаки.

— У тебя гости, хакусяку, — отставной тайсё произносил титул заменяющий хозяину дома имя с неизменной иронией в голосе, — может, представишь меня им, а им — меня. Или считаешь, что я должен знать всю столицу в лицо?

— Если ты дашь мне вставить хоть слово, Мадзаки-сан, — усмехнулся хакусяку. — Накадзо-тайса ты, думаю, помнишь ещё по двенадцатому году. Юноша, которого ты застал за гневной отповедью в наш адрес, Ютаро-кун, билетёр Токийского Европейского театра, где Накадзо работает теперь антрепренёром. Ну а третий мой гость Руднев-сан, также работает в этом театре, шефом бригады декораторов, если не ошибаюсь.

— Но ведь они, если я, в свою очередь, не ошибаюсь, ещё и играют небольшие роли в спектаклях? — уточнил Мадзаки. — Я вроде бы видел их на сцене на премьере, верно?

— У нас небольшая труппа, — пожал плечами Накадзо, — и второстепенные роли играет едва ли не весь коллектив театра. Вот декораторы, например, у нас неизменная массовка.

— Руднев, Руднев, — задумчиво протянул Мадзаки, — а ведь мой друг Садао-сан мне едва не все уши про вас прожужжал. Он возлагает на вас какие-то надежды или что-то в этом роде. Я имею в виду, в своей пропагандистской борьбе против Советов. Он даже из Харбина выписал Родзаевского, по его же словам, хочет устроить вашу встречу.

— Военный министр проявляет какой-то прямо-таки нездоровый интерес к Рудневу, — заметил Накадзо.

— Я не могу заводить на эту тему разговор с ним, — пожал плечами хакусяку. — Это привлекло бы ещё большее внимание Садао-сан к нему.

— Я одного понять не могу, — удивлённо произнёс я, — откуда возник этот интерес со стороны военного министра к моей скромной персоне? Я ведь всего-навсего шеф бригады декораторов в театре. Пусть и самом популярном в столице, насколько я успел понять за это время, но что до этого военному министру Японской империи?

— Хватит уже прикидываться чурбаном, Руднев-сан, — отмахнулся Мадзаки. — Вы забыли, какую фамилию носите? Или что ваш отец до сих пор один из самых популярных гайдзинов в нашем флотском офицерском корпусе?

— Мой отец, а не адмирал Рожественский, — усмехнулся я.

— Прекратите ёрничать, Руднев-сан, — осадил меня хакусяку. — Подвиг вашего отца — пример стойкости перед лицом превосходящего во много раз врага. А Рожественский-тайсё — глупости и некомпетентности командования. С чего бы нашим офицерам восхищаться этими качествами, в ущерб проявленным вашим батюшкой?

— Наш народ отрёкся от старого мира, — покачал я головой, — что ему до его легенд. У Советской России теперь новые герои. Начдивы Чепаев и Щорс, матрос Дыбенко, бесшабашный Олеко Дундич. Я воевал с ним плечом к плечу, в Конармии, такого удальца ещё поискать надо. Так что и без моего отца хватает героев и легенд.

— Вы забываете о русской эмиграции, — сказал Мадзаки. — Пусть много организаций было разгромлено, но мой друг, Садао-сан, считает, что и без этих организаций движение может существовать и вредить Советам. Он уверен, что сейчас ваша разведка успокоена и не ожидает новых атак из-за границы, именно поэтому надо нанести удар. А для объединения эмигрантов нужно своего рода знамя.

— И на роль этого самого знамени, по его мнению, идеально подхожу я, — усмехнулся я. — Вот кем-кем, а знаменем бывать ещё не приходилось.

— Значит, — произнёс Накадзо, — мне ждать визита военного министра в мой театр, Мадзаки-сан. Благодарю за предупреждение. Встретим его во всеоружии.

— Звучит весьма двусмысленно, — заметил Мадзаки. — Встретить военного министра во всеоружии.

Мы беседовали в том же ключе ещё какое-то время, совершенно позабыв, как будто, о провокации со стороны хакусяку и Накадзо. Присутствие Мадзаки делало невозможными разговоры о наших «подпольных делах», а гнать отставного тайсё и друга хакусяку явно не собирался. Когда же солнце стало клониться с горизонту, Накадзо объявил, что пора бы и возвращаться в театр, а то нам — всем троим — грозят серьёзные неприятности от суровой Акамицу. Мадзаки и хакусяку остались беседовать на крыльце деревянного домика на окраине Токио.

— Они что же, друзья? — поинтересовался я, уже когда мы сидели в автомобиле. — Я имею в виду хакусяку и Мадзаки-сан.

— Вроде того, — пожал плечами Накадзо. — Я мало знаю и хакусяку и уж, тем более, Мадзаки-тайсё. Несколько раз Мадзаки-тайсё являлся в самый неподходящий момент, как будто, он или знает, когда приходить, либо у него какое-то сверхъестественное чутьё.

Каждый из нас был погружён в свои мысли и весь до театра мы молчали.

— Риббентроп снова кричал на меня, — сообщил Исаак братьям фон Нейманам. — Мне это начинает надоедать, Мельхиор. Я не для этого летел сюда через полсвета, чтобы выслушивать этого визгливого идиота, которым японцы вертят, как хотят. А вы своими необдуманными действиями им в этом ещё и помогаете, Мельхиор.

— Наши необдуманные действия, — ответил старший фон Нейман, — хотя бы приносят определённые плоды. — Он кивнул на лежащий на столе пухлый журнал. — В отличие от предпринятых вашим разлюбезным Дитрихом.

— Не надо валить с больной головы на здоровую, — заметил Дитрих. — Мои действия имеют плоды, просто в более отдалённой перспективе.

— Твоя голова не менее больна, чем у фон Нейманов, — осадил его Исаак, — и степень твоей вины, Дитрих, я ещё не определил.

— Не знаю, что там с дальней перспективой, — поправил очки Мельхиор, — но нам удалось добыть вполне реальные зацепки относительно кристаллов духа. Я могу точно сказать в лаборатории, которую мы разгромили, работали с ними.

— Тогда где образцы? — поинтересовался Исаак.

— Были похищены несколько раньше, — распространяться относительно Юримару, Мельхиор счёл лишним. — А, может быть, хранились не в самой лаборатории. У нас не было времени тщательно обыскивать весь комплекс, пришлось довольствоваться тем, что успели унести.

— С чего ты взял, что кристаллы могли быть похищены раньше вашего налёта? — вцепился во фразу фон Кемпфер.

— Были такие подозрения, — как можно убедительней солгал Мельхиор. — Но у меня создалось такое впечатление, что кто-то воспользовался нашим налётом и атаковал лабораторию изнутри. Мы нашли несколько изрубленных мечом тел в комнате с телефонами и у дверей склада, где, по моему предположению, хранились в сейфе кристаллы духа. Именно там, во взломанном сейфе, мы и обнаружили этот журнал. С другой стороны, — продолжал сплетать слова старший фон Нейман, пытаясь запутать Кемпфера, — кристаллы могли храниться и отдельно, и напавшие на этот комплекс так же, как и мы, не нашли ничего. А журнал им, видимо, был без надобности.

— Герр Исаак, разрешите мне, всё же, спросить у герра Мельхиора одну вещь? — с подчёркнутой учтивости Дитриха сквозила ирония, на грани откровенного ехидства.

— Если вы, герр Дитрих, — обернулся Мельхиор к сидящему в кресле юноше, — хотите поинтересоваться, откуда у нас информация о местонахождении этого секретного комплекса, могу ответить. У нас есть один достаточно надёжный источник информации, хотя, скорее всего, он навёл нас на этот комплекс с целью ограбить его самому. Я не исключаю подобного развития событий.

— Что ещё за источник информации? — поинтересовался у него Исаак.

— Мы, естественно, работаем через посредника, — пожал плечами старший фон Нейман, — скорее всего, он не один. Возможно, это некая подпольная организация, вроде этой их мафии со странным названием или кого-то ещё. Каков их профит в этом деле, я не знаю, а домыслы строить не хочу. Слишком мало фактов, на которые я мог бы опереться.

— Кстати, об источниках информации, — напомнил Дитрих Исааку, — до встречи осталось не так много времени.

Кемпфер вынул из кармана серебряный брегет, щёлкнул крышкой, кивнул сам себе.

— Верно, — сказал Дитриху, — спасибо за напоминание. — Юноша поднялся из кресла, но Исаак жестом остановил его. — На встречу я пойду один. Вы обратили на себя слишком много внимания.

Неожиданно рядом с фон Кемпфером возник Гудериан. Он нёс перекинутым через руку плащ Исаака.

— Вам слишком опасно ходить одному, — сообщил телохранитель, подавая шефу одежду. — Город может быть враждебен нам. Я чувствую постороннее внимание к нам.

— Именно поэтому я и собираюсь пойти один, — надел плащ фон Кемпфер, — чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

— Я не отпущу вас одного, — покачал головой Гудериан. — Не сегодня.

— Чувствуешь опасность? — прищурился Исаак, именно из-за этого почти звериного чутья он держал молодого человека своим телохранителем.

— Возможную, — пожал плечами тот.

— Хорошо, — кивнул Исаак, — идёшь со мной. Остальные до моего возвращения не покидают дома.

Подкатывать на чёрном немецком авто к самой мастерской декораторов Тонга, конечно же, не стали. Оставили транспорт в паре кварталов оттуда и дальше пошли пешком. Когда выходили из него, Исааку снова бросил взгляд на Гудериана, тот снова кивнул. Они давно уже понимали друг друга без лишних слов. Кивок в данном случае означал, что опасность никуда не делась.

Бокий ждал Исаака ровно там же, где они встретились с Дитрихом. Он стоял, привалясь спиной к фонарному столбу в расслабленной позе. Завидев две фигуры в чёрном, он отлепился от столба и направился к ним. Опытным взглядом разведчика заметил филёров, глядящих куда угодно, только не в их сторону. Отводить глаза немцы с двадцать первого года научились преотлично.

Бокий подошёл к немцам. Они долго глядели друг на друга.

— Если не изменился Дитрих, — вместо приветствия произнёс Бокий, — то и ты ничуть постареть не должен был. Однако, всё равно, думал, что ты поседеешь хотя бы, Исаак.

— А вот тебя время не пощадило, — безжалостно заметил фон Кемпфер. — Больше десяти лет ведь прошло с нашей встречи в Новгороде. И много тебе принесли результаты моих поисков? Всегда было интересно узнать это.

— Как минимум, — усмехнулся Бокий, пропустив мимо ушей реплику о времени, — разоблачение контрреволюционного заговора в Новгородском губчека. Недаром мне так не нравились все эти Гайдины и Дмитренки. Щёголи, белая кость, оказались врагами Революции. — Бокий сунул руку во внутренний карман. — С тех пор я ношу конфискованный у тебя пистолет, и раз уж судьба снова свела нас. — Он вынул из пиджака небольшой пистолет и отдал Исааку.

— Сохранили, — удивился тот, — да ещё и вернули, и это через столько лет. Я начинаю проникаться истинной симпатией к вашей организации.

— А кто ваш новый спутник, герр Исаак? — поинтересовался Бокий.

— Мой телохранитель, — отмахнулся фон Кемпфер. — Вы настаивали на нашей встрече, но ведь не для того, чтобы вернуть мне пистолет?

— Конечно же, не для этого, — усмехнулся Глеб Иванович. — Если сфера ваших интересов не слишком изменилась с нашей встречи, то я почти уверен, что вы прибыли сюда за тайной кристаллов духа.

— Япония полна тайн и загадок, — развёл руками фон Кемпфер, — и за них никто со времён монахов иезуитов всерьёз не брался. На каждом острове свои тайны, в которые только загляни — не оторвёшься.

— Оставьте, герр Исаак, — Бокий едва не рассмеялся, — всем этим вы могли заняться когда угодно, но сейчас почти все разведки помешались на кристаллах духа и японских БМА. Так что и ваш институт не мог остаться в стороне. Вы ведь теперь в Аненербе работаете, верно?

— Вы догадливы как никто, — растянул узкие губы в улыбке фон Кемпфер. — И что вы хотите мне предложить, товарищ Бокий?

— Русский эмигрант, работающий при столь заинтересовавшем вас театре, уже предостерёг меня относительно вас, — сообщил ему Бокий. — Именно из-за этого я и обратил внимание на Дитриха, быть может, без его предупреждения, и упустил бы его из виду.

Руднев, действительно, сообщил Глебу Ивановичу, а если быть точным то мастеру Тонгу, но в присутствии Бокия, об интересе со стороны немецкой оккультной разведки к театру. Ведь интерес этот вполне мог коснуться и декораторов, хотя это и весьма сомнительно.

— И что это должно значить? — поинтересовался фон Кемпфер.

— Что у меня, в отличие от вас, герр Исаак, — спокойно ответил Бокий, — имеется возможность попасть в театр, не привлекая к себе особого внимания. Я, собственно, уже был там несколько раз. Конечно, мне не попасть много куда, однако я мог бы помочь вам проникнуть в театр.

— И вы готовы тем самым подставить под удар вашего соотечественника, — совершенно не вопросительным тоном произнёс фон Кемпфер.

— Он отказался мне помочь, — спокойно произнёс Бокий, — тем самым поставив под угрозу выполнение моего задания. Надеюсь, вы будете несколько дальновиднее Руднева?

— Это как-то уж слишком отдаёт скрытой угрозой, Ви Мин, — рассмеялся фон Кемпфер. — Не забывайте, мы с вами на улицах Токио, а не в кабинете Новгородского губчека.

— Будь мы в кабинете в губчека, — ответил Глеб Иванович, — я бы совсем иначе разговаривал с вами, герр Исаак. А вот положение у нас обоих, мягко говоря, подвешенное. Мы с вами находимся на чужой земле и ищем здесь один из важнейших секретов, который охраняют, как зеницу ока. И только совместно мы можем добраться до тайны кристаллов духа. Порознь у нас практически нет никаких шансов.

— Весьма разумный подход, — заметил фон Кемпфер. — Я бы даже сказал, весьма и весьма. Только, в таком случае, мне нужны некоторые гарантии с вашей стороны, Ви Мин. Вы же понимаете, что после слов о Рудневе, или как там зовут этого эмигранта в театре, проникаться доверием к вам, Ви Мин, я не спешу.

— И каких же гарантий вы от меня хотите? — поинтересовался Бокий.

Исаак уже собирался ответить, но тут его спутник шагнул вперёд, заслоняя собой фон Кемпфера. Пятеро китайцев, вооружённых ножами, кастетами и просто обрывками цепей, налетели на них. Успевший обернуться Бокий заметил перекошенное злобой лицо Ксинга. Бывший неформальный зам мастера Тонга нёсся на Бокий с длинным ножом в руке. Глеб Иванович едва успел убраться с его дороги. Он не владел никакими боевыми искусствами, как Руднев, только в юности занимался в боксёрском кружке. Да и драться ему приходилось неоднократно. И в студенческие времена, и в революционные, когда приходилось кулаками и такими же ножами и кастетами отстаивать свою жизнь.

Бокий успел перехватить руку Ксинга левой и без замаха врезал китайцу в челюсть. Голова того дёрнулась, было слышно, как затрещали кости. Из-под кулака Бокия брызнула кровь и полетели осколки зубов. Ксинг начал оседать. Но оставались ещё четыре его товарища. И отступать из-за потери своего лидера они не собирались.

— Убей их, ReiЯzahn! — скомандовал фон Кемпфер.

Светловолосый парнишка, сопровождавший его, ринулся на врага. Движения его были нечеловечески быстрыми. Первых двух он свалил в единый миг. Кулак впечатался в нос китайцу с окованной сталью дубинкой — мерзкий хруст, и тот оседает на мостовую. Крови почти нет, но и так ясно, что он мёртв. Второй падает рядом — локоть молодого человека врезается в кадык, плюща горло.

Оставшиеся трое обрушились на нового, куда более опасного, противника. Первый рухнул с переломанными руками и вмятиной в груди. Второй отлетел на несколько шагов, его собственный нож торчал у китайца изо лба. Последний противник, к его чести, не побежал. Он был вооружён чем-то вроде цепа на короткой цепи. Орудовал китаец им довольно ловко, но противостоять юноше не мог. Не прошло и секунды, как он рухнул поверх товарищей, а цеп отлетел на несколько шагов, застучав деревяшками по камню мостовой.

Ошеломлённый Бокий не успел даже Ксинга отпустить. Тот так и остался висеть кулём на его руке. Вся схватка не заняла и нескольких секунд.

— А с вами шутить не стоит, — усмехнулся, пытаясь скрыть потрясение Бокий, отпуская-таки Ксинга. — Хорошо, что в Новгороде с вами был Дитрих, а не этот парень.

— Гудериан в те времена ещё пешком под стол ходил, — усмехнулся фон Кемпфер, зачем-то подходя к одному из покойников.

— А всем глаза отвести вы не сумели, — нашёл чем попенять Бокий.

— Эти ребята целенаправленно шли убивать вас, Ви Мин, — пожал плечами Исаак, опускаясь на колено рядом с телом, — и отвести таким глаза намного сложней. Тут и влияние нужно целенаправленное, а мы с вами слишком заговорились, Ви Мин, и я не успел отреагировать на их появление вовремя. К тому же, — он провёл рукой над лицом одного из китайцев, — всё, что ни делается, к лучшему. — Исаак поднялся. — Теперь я имею некоторые гарантии.

Лицо китайца изменилось под рукой фон Кемпфера. Теперь в выцветшее зимнее небо смотрело лицо Глеба Бокия.

— Так будет надёжней, Ви Мин, — усмехнулся Исаак. — Идёмте с нами, Глеб Иванович, автомобиль недалеко.

— И как мне теперь проникать в театр? — спросил у него Бокий. — Если я мёртв.

— Это до поры, Глеб Иванович, — усмехнулся Кемпфер. — Когда надо будет, мы вернём вас в театр, перед самым нашим вторжением. Думаю, этому многие удивятся, а вы пока придумайте историю, которой бы поверили. Идёмте же, товарищ Бокий. Отводить глаза от всего слишком сложно. На трупы скоро начнут обращать внимание.

Оставаться и дальше на улице, где лежит его труп, Глеб Иванович решил лишним. А потому безропотно последовал за немцами до их чёрного авто.

Однако на трупы никто не обратил внимания после их ухода. Место короткой схватки накрыл чёрный купол, внутри которого матерелизовался Юримару. Стоило ему взмахнуть рукой, как тела на земле зашевелились, начали медленно и неуверенно подниматься. С настолько «свежими» трупами ему не требовалось никаких ритуалов. Эти тела ещё не забыли, как это, быть живыми и тёплыми, а потому у подселённых в них сущностей никаких проблем с передвижением возникнуть не должно. Равно как и с пониманием обстановки и общением с живыми людьми. Помнить они будут всё, что помнили декораторы при жизни.

Но возвращать их в мастерскую Тонга Юримару не спешил. Он внимательно вгляделся в изменённое фон Кемпфером лицо китайца.

— Кто же ты такой? — раздумчиво спросил Юримару непонятно у кого. Труп ему ответить, конечно, не мог.