Первым выполнил поставленную задачу Хесус Урданета. Он позвонил Чавесу через три часа после совещания в Сан-Хасинто и доложил: «Птичка попала в клетку». Это означало, что в соответствии с планом «Самора» он установил полный контроль над парашютной бригадой, в которой служил, разоружив и поместив под арест её старший офицерский состав.

В 18.40 Чавес стал хозяином положения в казармах Маракая, отведённых ему по плану. В 21.00 колонна автобусов, в которых разместились парашютисты, тронулась к столице. Чавес был спокоен за свои тылы. В Валенсии, в тридцати километрах от Маракая, его друзья — боливарианские капитаны без единого выстрела подчинили себе воинские части, которые могли доставить немало хлопот заговорщикам, если бы там взяли верх «люди Переса».

Перегруженные людьми и оружием автобусы медленно продвигались по извилистому горному шоссе в сторону Каракаса. Представители «Causa R» Али Родригес и Рафаэль Ускатеги напрасно ждали с полуночи 3-го до рассвета 4 февраля у алькабалы Ла-Тасон, где Чавес должен был передать им грузовик с оружием и боеприпасами. В последний момент Чавес с головным отрядом колонны решил направиться в Каракас другой дорогой, через Техериас. Изменение планов он позднее объяснил тем, что возникла опасность засады в Ла-Тасоне. По версии руководства партии «Causa R», Чавес, вопреки обещаниям, никогда не собирался вручать оружие «штатским» лицам.

Когда в 22.00 в аэропорту Майкетия приземлился самолёт президента Переса, офицеры Почётной гвардии, которые участвовали в заговоре и должны были арестовать президента, уже были задержаны. Министр Очоа доложил Пересу об угрозе военного переворота. Во время доклада поступила информация о захвате военными мятежниками Форта Мара в Сулии. Стало очевидно, что заговор носит масштабный характер. Надо было принимать срочные меры для разгрома «путчистов». Президентский кортеж направился в Мирафлорес.

***

Обходной путь через Техериас занял больше времени, чем предусматривалось планом. Автобусы с парашютистами Чавеса, Чириноса, Сентено и других офицеров въехали в Каракас незадолго до полуночи.

К Военно-историческому музею, расположенному на одном из каракасских холмов неподалеку от Мирафлореса, Чавес прибыл на двух автомашинах с четырьмя парашютистами. Предполагалось, что в музее разместится центральный командный пункт заговорщиков. В прошлом все перевороты в столице начинались здесь, в точке, позволяющей контролировать центральные районы столицы. К своему удивлению, Чавес обнаружил в музее офицеров, лояльных президенту Пересу. Они были настроены решительно: доступ на территорию закрыт! Эти офицеры не имели никакого представления о том, что происходит в столице, чем Чавес не преминул воспользоваться. Он сумел убедить их, что направлен для усиления охраны и что вскоре прибудут дополнительные части парашютистов. Но драгоценные минуты уходили. Недоверие стражи удалось преодолеть, а вот наладить радиосвязь с группами не получилось!

Полностью взять музей под контроль смогли только в три часа ночи, когда у его стен появилась колонна парашютистов под командованием майора Сентено. Полковник, начальник охраны, решил не оказывать сопротивления. Радиосвязь по-прежнему не работала, по телефону удалось дозвониться до Урданеты и Ортиса. Ничего обнадёживающего они не сообщили.

К этому времени у президентского дворца уже давно шёл бой. Офицеры из столичного гарнизона вели атаку на Мирафлорес, но ответный огонь, в том числе из соседнего с дворцом административного здания, был настолько плотным, что прорваться на территорию дворца не удавалось.

Атакующих было около пятидесяти человек. Они прибыли на двенадцати лёгких танках типа «Драгон», но без снарядов: получить их со складов не удалось. Поэтому два танка были использованы как тараны. Тяжёлая защитная решётка главного входа была сбита, и один из «Драгонов» прорвался к той части Мирафлореса, в которой располагался кабинет президента. Группе парашютистов под кинжальным огнем защитников дворца удалось проникнуть через «Золотой вход» в протокольный зал, соседствующий с кабинетом президента.

Прислушиваясь за массивной дверью кабинета к звукам перестрелки, Карлос Андрес Перес с автоматом в руках готовился к наихудшему исходу. Телохранители вели огонь из примыкающих к кабинету помещений и коридора. Двое из парашютистов, проникших во дворец, были тяжело ранены. Чтобы спасти их и не допустить новых потерь, атакующая группа спешно покинула территорию дворца.

В этот момент президент принял рискованное решение: оставить дворец и обратиться к венесуэльцам по телевидению. Народ должен знать, что глава государства исполняет свои обязанности и контролирует ситуацию. Для эвакуации Переса начальник Службы безопасности использовал личную автомашину бывшего президента Лусинчи, которую по его просьбе накануне отремонтировали. Экипаж танка «Драгон», находившийся на улице в 50 метрах от ворот, не сразу отреагировал на неожиданное появление роскошного лимузина. Очередь из пулемета прошла мимо.

Парашютисты пытались изменить ситуацию в свою пользу и, прячась за танками, вели огонь по дворцу с авениды Урданета и прилегающих улиц. Майоры Педро Аластре Лопес, Карлос Диас Рейес, капитаны Рональд Бланко Ла Крус, Антонио Рохас Суарес, Ноэль Мартинес Риверо и другие офицеры отчаянно нуждались в поддержке, но части из Маракая запаздывали. В радиоэфире было пусто, и отсутствие информации всё больше беспокоило заговорщиков.

Перес выступил по телеканалу «Веневисьон» с обращением к нации и пообещал быстрое подавление мятежа. Позже он выступил ещё раз, подтвердив, что сохраняет контроль над страной. В словах президента было много неопределённого и неясного.

Венесуэльцы оставались в недоумении. Кто вывел боевую технику на улицы столицы и других городов? Если это военный мятеж, то каковы его цели? Кто возглавляет восстание?

Обращение к народу от имени «MBR-200» Чавес записал заранее. Организовать передачу обращения по государственному телеканалу должен был младший лейтенант Хуан Валеро Сентено. Однако он, не имея опыта, допустил технический просчёт: речь Чавеса была записана на кассету VHS, а аппаратура телеканала использовала кассеты U-matic. Времени на перезапись не было. Не предусмотрели заговорщики использования такого эффективного средства информации в условиях Венесуэлы, как радио.

***

В 2.30 верные президенту военные восстановили полный контроль над территорией, примыкающей к дворцу Мирафлорес. Атаки восставших уже не представляли реальной опасности.

В 4.45 к Чавесу в Музей приехал в качестве парламентёра генерал Рамон Сантелис. Они беседовали во внутреннем дворе около четверти часа. Чавес всё ещё надеялся на чудо, на массовый переход воинских частей на сторону восставших. Генерал уехал ни с чем. О позиции Чавеса министр обороны Очоа и Сантелис доложили президенту. Сантелис попросил разрешения сделать ещё одну попытку переговоров с Чавесом. По телефону. Разрешение было дано.

После очень краткого разговора Сантелис, не кладя трубки, крикнул:

— Сеньор президент, команданте Чавес готов сложить оружие в три часа пополудни!

Перес подошёл к столу с телефоном и громким голосом, чтобы было слышно на другом конце провода, сказал:

— Передайте этому сеньору, чтобы он сдавался немедленно. В противном случае на рассвете он будет атакован бомбардировщиками.

Так же громко, обращаясь к Очоа, президент приказал:

— Министр, как можно скорее начинайте атаку на музей.

Для демонстрации полного превосходства был отдан приказ об облётах Военного музея самолётами F-16 и «Туканами». В 5.45 Сантелис снова позвонил Чавесу из кабинета президента:

— Какое принято решение? Сдаётесь или нет?

— Мой генерал, мы сохраняем контроль над гарнизонами Маракая, Валенсии и Маракайбо.

— Чавес, если вы не сложите оружия, я прикажу начать атаку частями морской пехоты и авиацией. Даю десять минут. У вас нет выбора. Если окажете сопротивление, единственное, чего вы добьётесь, ещё большего кровопролития.

В кабинете президента в это время находились венесуэльский олигарх Густаво Сиснерос и банкир Карлос Бланко, личные друзья Переса. Они попытались прервать беседу министра с Чавесом:

— Хватит уговоров! Надо кончать с этим путчистом!

Генерал Очоа вспылил:

— Прекратите! Не мешайте работать!

Министр решил «дожать» Чавеса:

— Морская пехота продвигается в вашу сторону по шоссе Ла-Гуайра — Каракас. Авиация появится над музеем через считаные минуты. Не жертвуйте понапрасну своими солдатами!

***

Безвыходность ситуации становилась Чавесу всё более очевидной. План «Операции Самора» разваливался на глазах. Его позиция в Военном музее стала уязвимой. Бросать на штурм Мирафлореса отряд в сто парашютистов без танковой поддержки было бы безумием: морские пехотинцы заняли все высоты по периметру дворца. Особую опасность представляли части, засевшие в обсерватории Кахигаль. Они вели огонь по музею и контролировали подъезды к нему — с авениды Сукре и через Кальварио, другую возвышенность вблизи президентского дворца. В районе Мирафлореса перестрелка затихла. Видимо, генерал Сантелис сказал правду: атака на дворец подавлена. Оборону дворца, конечно, усилили, и если даже удастся прорваться к нему, то большой кровью. Президент Перес выступил по телевидению («всё под контролем»), поэтому ждать спонтанных действий гражданского населения в поддержку восставших не приходится.

***

В 6.15 над Военным музеем несколько раз прошли на бреющем полёте два самолёта F-16. Министр обороны, проявляя настойчивость, вновь позвонил Чавесу. За минувшие сутки лидер восстания не сомкнул глаз, выглядел уставшим, бледным и, по некоторым свидетельствам, «деморализованным». После минутного раздумья он всё-таки взял трубку.

Очоа дал Чавесу своё видение ситуации в стране. Подчеркнул, что конституционное правительство контролирует положение, а воинские подразделения в Каракасе в большинстве своём сохранили верность президенту. Очоа не стал скрывать, что в Ла-Карлоте продолжаются бои, но дело близится к развязке:

— Из-за вашего упрямства гибнут люди, это будет на вашей совести.

После небольшой паузы Чавес ответил:

— Мой генерал, дайте мне десять минут на размышление.

— Вы их имеете.

Новый звонок министра прозвучал ровно через десять минут. На этот раз Очоа добился своего.

— Мой генерал, мне нужны гарантии.

— Считайте, что вы их получили: и вы, и другие офицеры. Даю вам слово.

— Мой генерал, я складываю оружие.

Министр поручил генералу Сантелису перевезти Чавеса из Военного музея в министерство обороны. В 7.00 утра, перед тем как покинуть территорию музея, Чавес обратился к своим парашютистам с прочувствованными словами: «Ваши героические усилия и жертвы не будут напрасными!»

Бесформенные кучи оружия — это последнее, что видел Чавес, выезжая вместе с Сантелисом из внутреннего двора музея. Его парашютистам не пришлось понюхать пороха. Может быть, в сложившихся обстоятельствах это не так плохо…

Сантелис внял уговорам Чавеса и заехал с ним в Провиантское управление на авениде Сукре, чтобы он мог проститься с другой группой своего батальона. Чавес успел привести себя в порядок: принял душ, побрился, сменил форму. Своё оружие — винтовку М-16 и пистолет — он не сдал, но Сантелис знал, чем это вызвано. Ещё в музее Чавесу позвонил кто-то из друзей и предупредил, что на него готовится покушение. В обсерватории Кахигаль, с которой просматриваются все подъезды к музею, затаились снайперы. Сантелис решил: если Чавесу спокойнее с оружием, пусть так и будет. Он сдаст его в министерстве…

В 9.30 Чавеса провели в кабинет вице-адмирала Даниэльса, который в окружении группы высших офицеров вёл переговоры о капитуляции последних очагов сопротивления. На все усилия договориться об условиях сдачи заговорщики отвечали категорическим отказом. «Родина или смерть!» — кричали они, и это означало, что восставшие намерены сражаться до конца. Они не верили, что Чавес сдался. Вновь кто-то предложил начать бомбардировку мятежников. Даниэльс отверг это: нежелательный политический эффект, большие человеческие жертвы, нанесение невосполнимого ущерба военному имуществу.

Из обрывков телефонных разговоров, которые доносились до Чавеса, он понял, что его товарищи в Маракае и Валенсии продолжают обороняться! Чавес предложил вылететь на вертолёте в Маракай, чтобы убедить Хесуса Урданету прекратить сопротивление. Именно за Хесуса он беспокоился больше всего, поскольку помнил его слова, сказанные накануне выступления: «Если нас ждёт неудача, я не сдамся». Урданета был настроен погибнуть с оружием в руках. Он отключил телефонную связь, отказывался принимать парламентёров.

Руководителю заговорщиков вертолёт не предоставили, но идея «показать» Чавеса по телевидению, чтобы он призвал соратников сложить оружие, Даниэльсу понравилась. Он позвонил министру обороны, обрисовал общую, очень нестабильную ситуацию в стране и предложил использовать Чавеса, чтобы убедить восставших сдаться. Генерал Очоа находился в Мирафлоресе и поспешил к президенту, чтобы получить его санкцию. Перес задумался на две-три минуты и разрешил, но с оговоркой: «Показать по телевидению в записи. Никакого прямого эфира!»

Для Даниэльса любое промедление с телетрансляцией было чревато потерей боевых самолётов: базу ВВС «Либертадор» в Маракае окружили танки восставших. Если они прорвутся на её территорию, без бомбёжки не обойтись, и потом, когда всё закончится, ему, Даниэльсу, придётся отвечать за безрассудные решения политиков и военного руководства. Поэтому вице-адмирал, проявляя несговорчивость, сказал министру:

— У нас нет времени. Атака на базу вот-вот начнётся, и после первых выстрелов её не остановить.

— О'кей, Даниэльс. Если ситуация настолько опасна, то под мою ответственность представь Чавеса прессе. Не трать напрасно время.

О том, что Чавес, вопреки «свидетельствам», не был «деморализован», говорит то, что, уже сдавшись, он продолжал, как говорится, гнуть свою линию. И тогда, когда его, арестованного, завезли по его просьбе в Провиантское управление. И потом, когда он отказался «согласовывать» текст выступления: «Я ничего не стану записывать. Я призову к сдаче. Даю вам слово чести». Получив согласие, он потребовал, чтобы ему вернули берет парашютиста и военные знаки с формы, потому что, по его словам, «не хотел выглядеть как панамский президент Норьега, которого американцы показали всему миру согбенным и деморализованным». Ни при каких условиях он, Чавес, так выглядеть не будет!

В 11.00 его ввели в протокольный зал министерства обороны, где в ожидании новостей толпились корреспонденты телеканалов и печатных СМИ. Трансляция шла прямо в эфир. На телеэкранах появилось усталое, мужественное, «киногеничное» лицо подполковника Чавеса. Он сказал: «Это боливарианское послание обращено к мужественным солдатам, которые находятся в подразделении парашютистов Арагуа и в танковой бригаде в Валенсии. Соратники, к сожалению, пока что цели, которые мы запланировали, в столице не были достигнуты. То есть мы, здесь в Каракасе, не смогли захватить контроль. Вы, там у себя, всё сделали отлично… Пришло время для осмысления. Потом будут другие обстоятельства, и тогда страна окончательно направит свой курс к лучшей судьбе».

Слова «пока что» эхом отозвались по всей Венесуэле, стали с самого момента их произнесения «историческими».

После телевизионного обращения Чавес несколько часов находился в здании министерства обороны. Не исключалось, что снова может потребоваться его помощь. Министр Очоа из дворца Мирафлорес следил за развитием событий и с удовлетворением отметил, что телевизионное выступление Чавеса сыграло свою роль. Переговоры о сдаче начались во всех последних точках сопротивления. Подполковник Ариас в Маракайбо не препятствовал восстановлению правительственного контроля над захваченными им военными объектами. Сдался со своим подразделением капитан Гуйон из 4-й пехотной дивизии. Майор Торрес снял осаду базы ВВС «Либертадор» и передислоцировал танки на базу парашютной бригады, где последовал примеру Гуйона. Последним из мятежников отдал приказ сложить оружие Хесус Урданета.

Когда генерал Очоа вернулся в министерство (примерно в 16.00), Чавес дожидался решения своей судьбы в представительском салоне министра. Рядом с ним были вице-адмиралы Элиас Даниэльс и Герман Родригес, генералы Иван Хименес и Рамон Сантелис. Министр уже намеревался отдать распоряжение об отправке Чавеса в Управление военной разведки, куда свозили со всей страны участников заговора, но в этот момент появился официант, обслуживавший столовую министра.

Неожиданно Очоа пригласил Чавеса пообедать со всеми. Это был великодушный жест победителя. Во время обеда Чавес почти не ел, потому что присутствующим было трудно удержаться от вопросов. Генералы хотели знать, почему и для чего «всё это» было затеяно.

Чавес отвечал: вызывающая коррупция во всех правительственных сферах, предательская политика президента Переса по передаче Колумбии Венесуэльского залива, а также неспособность высшего военного командования страны положить конец этому произволу. Ответ показался министру неискренним и неубедительным. Поэтому, чтобы побудить Чавеса к большей открытости, Очоа сказал с подчеркнуто обвинительной интонацией:

— Вы, Чавес, по итогам этих событий несёте ответственность за всех убитых и раненых. Эти венесуэльские юноши погибли напрасно. Вы и офицеры-путчисты обманом втянули многих из них в свою авантюру.

Усталость Чавеса после всего пережитого была столь велика, что он ограничился короткой репликой:

— Двигать историю без насилия невозможно.

Министр счел его ответ циничным и ещё более враждебно сказал:

— Вы, Чавес, не только не выполнили своего воинского долга, предав своих командиров, но и совершили то же самое по отношению к подчинённым. Вы сдались без боя. В отличие от вас большинство восставших выполняли данное ими слово до последнего. Некоторые погибли, другие были ранены. Остальные сдались только после того, как это сделали вы. Они были готовы умереть за свои идеалы. Но вы определенно этого делать не собирались.

На этом обед закончился. Чавес поднялся со стула, отдал честь и направился к двери.

В Управление военной разведки Чавеса сопровождал генерал Сантилес. По его мобильнику, сидя в машине, Чавес позвонил по двум номерам — матери в Баринас и Эрме на её домашний телефон. Из коротких отрывистых фраз Эрма поняла, что Уго не ранен, что при аресте «эксцессов» допущено не было и что ей надо избавиться от «всего лишнего» в квартире. Последнего Чавес мог и не говорить: за десять лет конспиративной работы Эрма научилась предвидеть события. Материалы, имевшие отношение к Уго и «MBR-200», были надёжно спрятаны в разных местах.

Из всего, что было сказано Эрме, Чавес оставил «для истории» всего несколько слов: «Я нахожусь здесь, близко». Так оно и было, от Управления военной разведки до квартиры Эрмы по прямой линии было несколько километров. Интерпретируя позднее эту фразу, он не удержался от экспрессионистской передачи своих чувств и ощущений перед «моментом истины»: «Четыре слова, полных безнадёжного отчаяния, я сказал тебе на рассвете, который уже потрескивал и рассыпался под очередями смерти. В этих словах было заключено так много. Словно сказать: „Прости, потому что я не смог“. Словно сказать тебе: „Прощай, я уже умираю“. Это было как ураганный полёт по времени, которое бежало от нас „как дым“, как уносящиеся жизни, которые не возвращаются. Были смерть и роды в ту ночь. Конец и начало».

Следующие две недели Чавес провёл в подвалах DIM в полной изоляции. Однажды к нему пришёл военный священник. Во время причастия капеллан неожиданно наклонился к Уго и прошептал ему на ухо: «Ты, наверное, ещё не знаешь, что стал народным героем». Его словам Чавес не поверил. Только потом, когда его перевели в тюрьму Сан-Карлос, убедился: это правда. Они потерпели поражение, но дали народу надежду: всё можно изменить.

По поводу событий 4 февраля Чавесу чаще всего задавали вопрос: «Почему вы не выполнили своей задачи по плану „Самора“ и не пришли на помощь штурмовой группе, которая атаковала Мирафлорес?» Одна из причин сбоя была очевидной: не всё удачно сложилось с захватом Музея военной истории. Не было радиосвязи с восставшими частями. Некоторые станции предусмотрительно вывели из строя сотрудники военной контрразведки, другие вообще были в нерабочем состоянии из-за отсутствия батарей.

В одном из интервью у Чавеса спросили: «Что не получилось в той операции, которую вы возглавляли в Каракасе?»

Чавес ответил: «В ходе любой военной операции есть много неопределённого, неожиданно возникающих факторов. Часть из них носила фатальный для достижения главной цели характер. План был выстроен для победы. Никакие другие варианты не могли нам её заменить». Чавес опроверг мнение, что он решил сдаться после того, как в небе над столицей появились самолёты F-16: «Наша цель была исключительно политической. Когда мы дали себе отчёт в том, что политическая цель не может быть достигнута и что нам остаётся только одно — уничтожение гражданского населения и военнослужащих, то есть братоубийство, мы решили сложить оружие с надеждой на более благоприятные условия для ведения нашей борьбы в будущем».

Оценивая итоги выступления в Каракасе по плану «Самора», Чавес самокритично сказал: «Он был выполнен всего на пять процентов». Из-за предательства Химона был блокирован Форт Тьюна, где находились привлечённые к заговору части, те самые, которые должны были штурмовать Мирафлорес. Не смогли выбраться за пределы своих частей связисты, располагавшие копиями видеозаписи с выступлением Чавеса. И самое главное — был полностью изолирован командный пункт Чавеса.

В военном мятеже 4 февраля 1992 года участвовали 133 офицера и почти тысяча солдат. В результате боёв, по официальным данным, погибли 17 солдат, не менее 50 военных и гражданских лиц были ранены.

***

В Венесуэле есть политологи, которые считают, что конспиративная деятельность Чавеса «была разрешена сверху». По их версии, с 1985 года конфиденциальная информация о деятельности тайных ячеек «Движения Боливарианской революции» в той или иной форме поступала к командованию вооруженных сил. Этими политологами высказывается также мнение, что заговору «покровительствовали» некие «диссиденты» в правящих структурах, чтобы в случае успеха этого предприятия перехватить власть. Может быть, по этой причине «MBR-200» не было своевременно обезглавлено, а его руководители, включая Чавеса, получили назначения на ответственные командные посты, без чего выступление 4 февраля было бы невозможно.

В этой связи «чавесолог» Бланко Муньос весьма критично высказывается о программе восставших. В практическом плане она призывала только к «искоренению коррупции». Для движения, которое затратило столько времени и усилий на подготовку вооружённого выступления, отсутствие тщательно разработанной программы управления страной было действительно весьма странным. Аргентинский политолог Норберто Сересоле также считает, что в истории «восстания» существуют моменты, которые свидетельствуют о некоем «побуждении сверху» в скрытой истории этого мятежа: «Есть много аргументов, которые позволяют думать, что был „другой“ заговор за этим видимым выступлением 4 февраля». Чавес предположения подобного рода категорически отвергает. Его можно понять. Эти версии представляют его как слепую марионетку, действующую в чужих интересах.

***

Утром 5 февраля началось чрезвычайное заседание обеих палат Национального конгресса. Правительство Переса выступило с инициативой о введении осадного положения и приостановлении конституционных гарантий на всей территории страны. Парламентские фракции это предложение не поддержали, настояв лишь на принятии коммюнике с осуждением вооружённого мятежа.

К удивлению многих, экс-президент и пожизненный сенатор Рафаэль Кальдера выступил с полемической речью, в которой опроверг тезис правительства о том, что в планы восставших входило физическое устранение президента. Кальдера подчеркнул, что главной причиной выступления было стремление военных остановить дальнейшее сползание страны в кризис, спасти и укрепить демократический строй и его институты.

Речь Кальдеры с одобрением была встречена большинством венесуэльцев. Её взвешенность, продуманность, предложенные пути решения назревших проблем — всё это на время успокоило взбудораженное общество, помогло процессу стабилизации в стране, подготовке президентских выборов 1992 года. Кальдера возглавил коалицию небольших партий, которую пресса окрестила «chiripero» («тараканник»). Его избирательная кампания шла под лозунгами наведения порядка, борьбы с коррупцией и прочими пороками венесуэльского государства.

С небольшим преимуществом Кальдера победил Андреса Веласкеса, кандидата от партии «Causa R».