Морозный воздух щеки колет, луна висит под звездным куполом… Сейчас бы Маше или Оле читать, да так, чтоб сердце щупала и ей, и мне вся эта лирика: лунишка, звездочки и прочее… Взвали на плечи с центнер гирю-ка, тогда увидишь ты воочию, что это значит — в вечер свеженький, как будто только что из бани, воспев и небо, и подснежники, и массу прочей разной дряни, себе, не ей, прочесть все это, ведь нет ее с тобою рядом… Да, прав Ромео: есть Джульетта — жизнь рай, а нету — хуже ада. Быть может, надо быть смелее? Красивей нужно стать мне, что ли? Бреду уныло по аллее один, без Маши и без Оли.

Облака — как розовая пена, словно в синей вазе взбит сироп. Два!.. Звонок, стихая постепенно, серебристо рассыпался бисером. У подъезда школы смех и гомон. Где ж она? Минута — целый век! Я ведь тоже по латыни «хомо», а по-русски — просто человек. Все в шестнадцать лет любить хотели, все слагали верной дружбе гимн. Наконец! В ответ кивнула еле, усмехнулась и ушла с другим… Лязгал медью колокол горластый, чуб трепала ветрова рука. Ветру что? Сквози себе — и баста! А над головою — облака.

Женщина, которую я выдумал, В заповедном домике живет И выходит павою невиданной Из простых некрашеных ворот. Машут ели теплыми ей лапами, Даже пень по-своему ей рад, А грибы размахивают шляпами И кричат пронзительно: «Виват!» Ходит по чащобе, как по городу, С чёртиком веселым на плече. Хмурых леших путаные бороды Для нее свиваются в качель. И краснеют лешие солидные Оттого, что выпала им честь!.. Женщина, которую я выдумал, Все-таки, я верю, где-то есть.

Улетели белы гуси, закружился листопад, улетели белы гуси, машет крыльями закат… Лишь тебя не выпускает царь лесной из октября. Осень щедрыми мазками всё рисует для тебя. Яркокрасные хоромы, золотые купола, на коврах узор багровый с бледножёлтым пополам и янтарные обновы, и рубиновую брошь… Только цвета голубого в тех хоромах не найдёшь. Не дари ей, царь влюблённый, ни атласа, ни парчи,— подари над звонким клёном синекрылые лучи! Не упорствуй понапрасну, трон пурпурный не готовь,— не живёт без синей краски настоящая любовь.

Тихо ходят ходики, спит в углу печаль. Ты снимаешь ботики, бабушкину шаль. Снова расколдована дЕвица красна… На дворе — колдобины, на дворе весна. Тени пляшут парами, две свечи горят, тенькает гитарою радиомаяк. За рукою-лебедем, как послушный паж, то быстрей, то медленней ходит карандаш. Девочкам и мальчикам неуды суля, выпускает галочек стаей на поля… Ой ты, галка алая, лебедю ответь: к витязю удалому как ему лететь? Тихо ходят ходики, спит в углу печаль, шаль дрожит пуховая на твоих плечах. По плечам необнятым бродит тишина… На дворе — колдобины, на дворе — весна.

По лужам шагает веселый апрель, на детской площадке поет карусель. Поет, что не будет зимы никогда,— навеки за реки ушли холода! А кони по кругу несутся в карьер, и кружится небо, и кружится сквер, Но кони гнедые не верят, как мы, что больше на свете не будет зимы. А если поверят хотя бы на миг, помчат не по кругу, помчат напрямик, помчат вон из парка, из города вон туда, где им слышится сабельный звон! Но кони по кругу несутся в карьер, и кружится небо, и кружится сквер, и грустные кони не верят, как мы, что больше на свете не будет зимы.

Уважаемые товарищи, Станьте в круг, станьте в круг. Подходите смелее, барышни, Подходи, враг и друг! Не волнуйтесь, за все заплачено — За венки и за гроб. Ваше дело, глаза заплаканы Были чтоб, были чтоб. Ну, а если рыдать не хочется, Обойдется и так. Лишь не спутайте имя-отчество В похоронных речах. Не забудьте сказать, что труженик, Что не вор и не хам, И ступайте спокойно ужинать По домам, по домам. А один стоит и не двинется, Головою поник. Размышляет он, с кем бы скинуться На троих, на троих. Я тебе, браток, не компания, Я на то-о-ом берегу… Надо было обмыть заранее, А теперь — не могу. Я теперь из ковша Медведицы Пью вино, пью вино. Где-то есть ветряные мельницы, Ну, а мне все равно. Где-то пахнет дерьмом и подлостью, Где-то стон, где-то свист… Я теперь без забот и подданства Межсозвездный турист. Ну-ка, ушлые, равнодушные, Шире круг, шире круг! Обнимитесь, ноздревы с Плюшкиным, Обнимись, враг и друг! Не волнуйтесь, за все заплачено — За венки и за гроб, И не стоит, глаза заплаканы Были чтоб, были чтоб.

Когда зюйд-вест, надежды вестник, приносит пыль далеких стран, не усидеть тебе на месте, двадцатилетний капитан. Рука привычно ищет шпагу, глаза — подзорную трубу. С друзьями выпей за отвагу, за буйство бурь, за ветра бунт! С тобой бродяги и герои — храбрее нет и нет верней! — но твой корабль не построен, а может, он давно на дне. Дымят не пушки — сигареты, гремит не гром, а барабан… В кафе «Фрегат» плывет по свету двадцатилетний капитан.

Разменяй неразменный рубль, дорогое лицо забудь. Позовут тебя властно трубы и уйдешь на рассвете в путь. Петухи прокричат лениво из-за сонных глухих ворот, и всплакнет молодая ива, провожая за поворот. Будут сосны скрипеть и охать над нелегкой твоей судьбой. Будут хлеба скупые крохи и с ветрАми неравный бой, будут ветры давить на плечи, пригибая лицом к земле, и напомнит промозглый вечер о надежном, большом тепле. И болот голубые дУхи будут плясками сеять страх, и лавин ледяные руки вдруг обнимут тебя в горах, будет солнце чернеть в угаре, будет вид твой и дик, и груб… Ты — мужчина, и ты шагаешь на возвышенный голос труб!