Закон предков

Первым делом — проверить, работает ли компас. Компас работал. Не простой какой-нибудь компас, а морской, со светящейся стрелкой. Пристегнув его на руку, он стал одеваться. Натянул свитер, куртку, ещё куртку с капюшоном. Пощупал, на месте ли карта. Карта была на месте: она хрустела в потайном кармане.

— Куда так рано? — удивилась мама.

Родители завтракали на кухне. Не садясь за стол — рассиживаться некогда, — выпил кефир, сунул в один карман два сухаря, в другой — коробок спичек.

— Я ухожу, — сказал он. — В экспедицию.

— В какую экспедицию?

— В далёкую, — ответил он. — Вернусь не знаю когда. Может, ночью.

— Как это… ночью? — не поняла мама. — Скоро гости придут. Ты забыл? У тебя сегодня день рождения.

Нет, про день рождения он не забыл.

— Ты сама поиграешь с ребятишками. Скажешь, я ушёл. В экспедицию. Скажешь, буду ночевать в лесу. У костра.

— У какого костра? — напугалась мама. — Опять выдумки! Сейчас же раздевайся. Не пущу, никуда не пойдёшь.

Это он предвидел и твёрдо сказал:

— А закон предков? Ты, мама, забыла?

В другое время пришлось бы зареветь, но сегодня всё было по-другому и реветь он не собирался.

— Сегодня не пускать нельзя, — твёрдо повторил он.

— Это ещё почему?

— Потому что закон предков.

Закон предков — это очень древний закон. От дедов и прадедов. Закон такой: раз день рождения — делай что хочешь. Ты сам себе голова. Если ты охотник, можешь ночевать в лесу. Разжигай костёр, жарь дичь. И никто не имеет права сказать: пора спать, иди домой.

Вот какой был закон у предков — это папа рассказывал. Очень хороший закон.

Он еле дождался дня своего рождения. Даже считал по спичкам, сколько осталось. Потому что ему многое надо было сделать, а что — великая тайна, никто не знает.

И вот ещё вчера было четыре, а сегодня уже пять! А раз день рождения, ты — вольная птица. Ты свободен, ты как взрослый!..

— Закон предков! — сердито сказала мама. — Опять басни, опять ваши с отцом выдумки!

— Нет, не басни, ты, мама, забыла. (Мама всегда всё забывает.) Если день рождения, никто тебе не запрещает, а, наоборот, ты всем начальник. Вспомнила?

— Ах, вот оно что! — вспомнила наконец мама. — А что за экспедиция? Куда ты пойдёшь?

— Это секрет, нельзя говорить. Прости, пожалуйста. — Однако ему стало жаль маму, и, поколебавшись, он сказал: — Я иду… к луне.

— К луне? К какой луне? Ну, в лес, ладно, а кто ходит пешком к луне?

Мама ничего не знает. Она думает, луна — это которая над крышей. Эту луну знают все. По телевизору показывали, как по ней ходили космонавты в скафандрах и ездила машина — лунник. Все видят эту луну. Она то круглая, как фонарь на столбе, то делается половинкой, будто ножиком от неё кусок отрезали… Бабушка тогда говорит: месяц ущербился.

Его луна не на небе. Она в Берёзовом логу. А Берёзовый лог — это ого как далеко! Туда надо идти целый день. С компасом, потому что через дикий лес. Без компаса не суйся: раз-два — и заблудился: у кого в лесу дорогу спросишь? У зверей? И нужна карта. Карта — вот она, в кармане. Ни у кого больше такой карты нет. Берёзовый лог без карты и компаса ни за что не найти. И надо быть путешественником. И охотником.

Его луну никто не видел, ни один человек. Только они с отцом. Было это очень давно, когда они ходили в Берёзовый лог, весной. Ещё про луну и Берёзовый лог знает Таня Огородникова. Он рассказал ей про свой поход, потому что Таня умная и всё понимает. И умеет хранить тайны.

Он взял бы в экспедицию Таню, но нельзя. У Тани неправильный клапан в сердце. Не дойти ей до Берёзового лога. На лыжах Тане разрешают только возле дома, и всё из-за этого неправильного клапана.

Он рассказал бы маме про свою луну, но знал: мама не поверит. Скажет, выдумки. Навыдумывали, скажет, а на самом деле ничего не было. Никакой луны.

Но всё было. Был тихий вечер в Берёзовом логу. Они сидели с отцом у костра, а в сумерках ходил по лугу коростель и кричал: «Дыр-дыр! Дыр-дыр!»

Всё в логу замерло, и только ходил в тумане коростель и всем: птицам и рыбам, деревьям и шмелям, лягушкам и стрекозам — кричал:

«Дыр-дыр! Дыр-дыр!»

Дескать, замрите и слушайте. И глядите во все глаза. Сейчас что-то будет, что-то свершится.

Вот тогда он и увидел её, свою луну. Из-за горы сквозь сосны пролился серебряный свет и показалось что-то огромное, ослепительно сияющее. Огромное, круглое вырастало над горой, заливая долину Росянки, весь Берёзовый лог белым тихим светом. Всё замерло, стихло, даже вещун-коростель умолк. Перестали играть на своих дудках лесные сверчки.

Луна сияла в полнеба, касаясь одним краем горы. И была она совсем рядом! Можно было забежать на гору, протянуть руку и притронуться к ней.

Но он не побежал, завороженный, онемевший от страха. На луне были пещеры и вулканы, каменные зубчатые стены, башни и дворцы — всё серебряное: шпили, водопады, корабли под парусами…

Ах, как жаль, что он не побежал тогда! Ведь только бы через Росянку перейти, только на гору забежать! Луна была за соснами.

Но был он тогда совсем маленький. Побоялся. Сейчас другое дело. Сегодня ему уже пять, пошёл шестой! И есть оружие…

— Мне нужен НЗ, — сказал он маме.

— Что это ещё такое, «энзе»? — не поняла мама.

— Это, — пояснил отец, — неприкосновенный запас провизии. Сухари, галеты, сахар.

— Чеснок тоже, — добавил сын. От опытных людей он слышал, что без НЗ в экспедиции нельзя.

Рассовав по карманам чеснок и сахар, он снова осмотрел оружие. Приготовленное с вечера, оно лежало в его комнате на табуретке, двуствольное ружьё, автоматическое. И револьвер. Тоже автоматический, скорострельный. И патронташ. Патронташ — подарок отца, настоящий, с медной застёжкой. Он застёгивается, чтобы не промокли боеприпасы.

В патронташе — запас автоматических лент. Вчера ездил в универмаг, накупил на большой железный рубль. Не хотели давать так много, но сказал — в экспедицию. Дали…

— Мама, ты не волнуйся. Сегодня я, может быть, не вернусь, — сказал он. — Могу не успеть. Буду ночевать в лесу.

— Спасибо, что предупредил, — сказала мама. — Ты-то что молчишь? — повернулась она к отцу. — Ночевать в лесу! Вот они, ваши ночные шушуканья. Сейчас же раздевайся, никуда не пойдёшь!

— Так, мать, нельзя, — сказал отец. — Отменить экспедицию мы не можем: законы надо уважать. А тут всё, как видишь, обдумано, приготовлено: оружие, компас, НЗ. Человек отправляется в экспедицию не с бухты-барахты. Дело серьёзное.

Конечно, серьёзное. Отец — мужчина. Они с отцом понимают друг друга, потому что оба — мужчины. На рыбалке, в походах они разговаривают всегда как мужчина с мужчиной.

Понятно, пускаться в такое путешествие с бухты-барахты нельзя. Он не Тимофей из девятой квартиры. Тот пошёл бы… и заблудился. Ещё вчера об экспедиции и думать было нечего: не было компаса. Теперь компас есть. Морской. Со светящейся стрелкой. Выменял на бинокль. И оружие есть. И боеприпасы.

В нагрудный карман он положил баночку с гусиным жиром. Это от обморожения. Баночку с жиром дала Таня Огородникова.

Таня рассказывала: в лесу живут маленькие старички, с пенёк ростом. Они боязливые, прячутся от людей, но в лесу их всё равно можно встретить. Лесные старички ходят с плетёной кошёлочкой за спиной, а в той кошёлочке — всякие волшебные травы.

Это рассказывала Таня, а бабушка говорит: этих лесных старичков зовут лешаками. Лесовики-лешаки. И у них зелёные бородки. А глаза остренькие, как шильца. Подпоясаны лешачки опояской лыковой, на голове колпак — шапка белая, курчавая, баранья.

А искать лесовиков-лешаков надо в глухом лесу. Ты идёшь по глухому лесу, и он своей дорогой идёт, маленький такой старичок с зелёной бородой. «Здравствуйте! — надо сказать ему. — Добрый день, дедушка». И попросить волшебную траву. И объяснить, что в аптеке нет лекарства от клапана, а Таня — его лучший друг во всём свете!..

— Ладно, — согласилась наконец мама. — Я не отменяю экспедиции. Только ты, может быть, пригласишь папу? Какая же экспедиция из одного человека?

Он задумался. И правда, какая же это экспедиция из одного человека? Получается, ты начальник, ты же и подчинённый. И кто-то должен носить грузы. И боеприпасы. А кто будет охранять лагерь от нападения?

— Я не против, — сказал отец. — Если меня возьмут, конечно. Согласен быть поваром, проводником, носильщиком.

Как быть? Пригласить отца?

Одному, конечно, лучше, но вдруг нападут разбойники? Или волки? Целая стая?! И с кем-то надо посоветоваться, если испортится компас.

Отец — человек знающий. Он везде был, и даже на Северном полюсе. И видел белого медведя на льдине. Отец — тоже храбрый человек и умеет варить охотничий суп из кореньев. Он не то что мама: не ешь снега, застегнись, не ходи туда, не гляди сюда. И как же в экспедиции без носильщика?

— Только я буду главный, — поставил он жёсткое условие. — Ты носильщик, а я начальник. И костёр я буду разжигать. И дичь обдирать. И есть сырое мясо.

— А для кого я пекла торт? — спросила мама. — Вы же не дикари, чтобы есть сырое мясо. Возьмите торт, я упакую. Он очень калорийный.

Торт? В великий поход к луне? Есть торт у таёжного ночного костра?

— Торт мы не возьмём, извини, пожалуйста. Дай нам соли.

Конечно же, взять побольше соли. Кто знает, сколько дней продлится поход. И неизвестно, чем будешь питаться в дороге. Путь экспедиции сквозь лесные дебри.

 

Сквозь дебри

Сосны стоят плотно, ветки над головой сомкнулись, внизу темень. И никого: экспедиция продвигается диким, нехоженым лесом. Молодые сосенки занесены до макушек снегом, а в таловых крепях — сумрак, ночь. Пробьётся солнце — и кое-где на лесной поляне вспыхнут и засверкают тысячи алых, синих, зелёных звёздочек.

Тихо в лесу. Только лыжи охотников поскрипывают. Ни звериного следа, ни птичьего крика. Тут ещё не ступала нога человека.

В таком лесу живут лесовички-лешие. Их шалаши где-нибудь в самой гущине, в таловой карче.

— Стоп! — Начальник экспедиции поднял руку: знак остановиться. — Тихо!

Что это темнеет в глубине таловой чащи? Вон островерхое, занесено снегом? Шалаш? И труба над крышей, и оконце. В кустах — едва разглядишь его — маленький лесной шалашик. А внизу вход — круглая дверка. Лесовички, ведь они маленькие, с пенёк ростом, значит, и шалаш у них маленький.

А это кто притаился возле большой сосны? На голове белая шапка набекрень. Стоит и смотрит прямо на охотника!

Охотник, волнуясь, замер, вглядываясь в сумрак леса. Есть там кто или нет? Да, кто-то стоял, прислонившись к сосне! В белой островерхой шапке. И с курчавой бородкой. И смотрел прямо на него! Это же он, лешачок-лесовичок! И борода, и шапка. А за спиной кошёлка на ремешках.

Охотник сначала испугался, потом нерешительно шагнул. Старичок у сосны качнулся, тоже шагнул! Только в сторону. Будто хотел за сосну спрятаться.

Охотник замер, потому что очень боялся спугнуть лесовичка. Но старичок не убегал, выглядывая из-за сосны. Какой же он пугливый: ты шагнёшь — и он шагнёт! Ты остановишься — и он стоит, смотрит на тебя…

Что же делать? Надо поговорить с ним! Если бы уметь разговаривать на лесном языке! Он сказал бы, что ничего такого делать не хочет. Он бы спросил только: «Дедушка, у вас есть волшебная трава? От сердца? Если есть, дайте, пожалуйста. Очень, очень нужно для одного человека. Дайте, пожалуйста».

Чтобы не напугать старичка, охотник даже ружьё снял — дескать, опасаться нечего — и приближался к сосне безоружным. Шёл неслышно и уже видел маленькое сморщенное личико, курчавую бородку и остренький, смешной — крючком — нос.

Лешачок смотрел прямо на него! Стоял и смотрел, а охотник боялся: вот сейчас старичок юркнёт и пропадёт, исчезнет в темени карчи!..

Но никуда он не юркнул, не спрятался. Это был не лешачок, не лесной человек. Это был пень, настоящий лесной противный пень с кривым сучком вместо носа. Сверху навалило на пенёк снегу, получалось, как шапка. Таких пней в лесу много. И шалаш оказался не шалаш, а согнутая до земли сосна, заваленная снегом. Охотник заглянул внутрь: там было темно, пахло мышами.

Он размахнулся палкой и сердито сшиб с пенька шапку. Вот тебе, не обманывай! А нос отломил и зашвырнул подальше. Раз ты пенёк, то будь пеньком. И нечего прикидываться лесным человеком.

Настоящие лешачки не обманщики. Они добрые, всем помогают. И не прикидываются никем. Только их надо искать ночью, когда в лесу тихо и никого нет.

Экспедиция продолжала путь. Шли так: начальник впереди, носильщик с рюкзаком сзади. Таков приказ. И ещё приказ: быть настороже, когда обходили таловые карчи. Вдруг там, затаившись, сидит кто-то и — прыг сзади! Ружьё на грудь, револьвер за пояс. Выхватить его — дело одной секунды. Патронташ, набитый пистонными лентами, на ремне. Всё под рукой.

Курс по компасу. Направление — северо-северо-восток. В диком лесу без приборов и карты — ни шагу. Карта, вот она, в кармане. Такой карты с маршрутом до самого Берёзового лога больше ни у кого нет. Потому что он сам её составлял. И хранил в толстой папиной книге, а книгу клал на ночь под подушку.

Ага, пора определиться. Это по-научному и означает сверить местность с картой. Экспедиция вон уже сколько прошла!

— Стой! — Это приказ носильщику. — Снять рюкзак, наблюдать за лесом.

Когда приказ был выполнен, начальник экспедиции сел на рюкзак, достал карту и разложил её на коленях. Приказав носильщику не мешать, он углубился в чтение, тайных знаков, известных лишь ему. Чёрные кресты — это таловые крепи-карчи. Сосны — зелёные крестики, осины и берёзы — листики. Где много листиков — рощи. Вот они, берёзовые, осиновые рощи, а линия маршрута петляет с юга на север.

Он снял с руки компас и, совместив его с картой, определил: экспедиция вот в этой точке. Слева низина, справа роща, а дальше по курсу сосна-выворотень. Эту сосну свалило страшной бурей. Так на карте и нарисовано: дует ураган, лес наклонился, одно дерево упало и лежит, чернея вывернутым корнем.

И оскаленная звериная голова. Зубастая звериная голова — это тоже тайный знак. Тогда, весной, за сосной-выворотнем кто-то прятался. Что-то лохматое стояло и сверлило их маленькими злыми глазками. И вдруг бесшумно исчезло. Даже веткой не хрустнуло! Что это было — неизвестно. Таня опасное место пометила этим знаком: оскаленной головой. Вдруг и теперь там будет кто-то подкарауливать?!

Карту рисовала Таня. Он рассказывал, как они шли весной через лес, а она рисовала. Вот он, весь маршрут до самого Берёзового лога. Он взял с Тани клятву никому не говорить про карту: нельзя разглашать тайну Берёзового лога.

А это что? Ага, избушка разбойничья! Сто лет назад тут жили разбойники и прятали клады. Награбят много золота и спрячут. А ещё в избушке жила Баба-Яга и каждую ночь летала в ступе. Покатается над лесом и снова — фыррр! — в трубу…

И речка Росянка нарисована. А в речке рыба. С очень большими глазами. Рыба живёт в омутах — это рыба хариус. И водопады с брызгами, и берега-обрывы со стрижиными норками, и птица коростель с длинными ногами были нарисованы на карте. И туман, и черёмуха — это и есть Берёзовый лог. Сюда, в долину речки Росянки, лежит путь экспедиции. Тут был их прошлогодний лагерь. А это Лунная гора. Над ней, над Лунной горой, и всходила тогда их луна! Он заставил Таню пометить это место тайным знаком — кружком с точкой посередине. Похоже на глаз. Никто не догадается: просто чей-то глаз — птицы или неизвестного зверя.

Вот какая у него карта. Всё на ней нарисовано. Даже Тимофей из девятой квартиры по ней не заблудился бы. Да ведь нет у него такой карты!

Ещё раз совместив карту со сторонами света — вот он север, вот юг, — он наметил дальнейший курс экспедиции.

— Курс — северо-северо-восток. Шестьдесят градусов, — сказал он и, когда носильщик снова надел рюкзак, приказал: — Идти след в след. И не шуметь. И громко не разговаривать.

В лесу иди так, чтобы ты всех слышал, а тебя никто.

Это закон тайги. В лесу только неохотники шумят и разговаривают.

Снег под соснами синий, а на солнце искрится и сверкает — больно смотреть. Всюду на макушках сосен снег, и кажется, что сосны расцвели и цветут большими белыми цветами.

А на осинах шмели. Они густо облепили голые ветки. Их много-много, будто на каждую осину опустился шмелиный рой. Махни — рой загудит, зашумит, снимется зелёным облаком и полетит в небо! Но это не шмели, а почки — лохматые, толстые, осиновые почки.

А на берёзах ласточки. Это не птички, а почки-серёжки, но они похожи на ласточек. Только совсем-совсем крохотные. Раскинули крылышки и летят, летят в синеве неба!

Но стоять и глазеть по сторонам некогда. Вон ещё сколько идти! Вперёд! Курс — северо-северо-восток! Путь экспедиции через урманы и карчи, сквозь нехоженые дебри.

И вдруг — следы. Свежие следы на снегу!

Поперёк курса экспедиции прошёл неизвестный зверь…

 

По звериному следу

Следы: два продолговатых — впереди, а чуть сзади — ямки круглые, поменьше. И когти. Вот они отпечатались в снегу! Не когти, а когтищи. Зверь — хищник. Кто он? Когда прошёл через лес?

Охотник снял рукавицу, тщательно измерил глубину снега. След был свежий, не осыпался. Зверь только что пробежал. Может, затаился где-то. Как он нападает? Прыгает на жертву с дерева? Или ждёт в засаде?

Ружьё наизготовку, носильщику — шёпотом:

— Нагнись. И тише!..

Он хотел было приказать ему отстать. С тяжёлым своим рюкзаком отец был слишком шумным. Но ведь зверь может напасть сзади! Кто-то должен защищать спину…

Следы вели к старой берёзе. Насорено на снегу — сучки, кора, щепки. Зверь чистил когти! Так хищники точат когти — о дерево. Чтобы они стали острее. Где же зверь? Затаился? Побежал дальше? Ага, вон куда побежал — в таловую крепь. В низине чернела таловая чаща, настоящая карча. Туда и вели следы, там и пропадали в сумраке.

Теперь осторожно. Курки взведены, ружьё наизготовку. Что-то мелькнуло в кустах и сразу исчезло. Скорая беззвучная тень! Мушка ружья проследила за мельканием, но… стрелять только наверняка!

Сторожко обошли карчу. Где зверь? Тут, в кустах, или ушёл дальше?

Так и есть — ушёл. Вот они, следы с отпечатками длинных когтей! Те же самые следы, только стали они глубже и расстояние между ними вдвое, нет, втрое увеличилось! Зверь убежал: услышал охотников, почуял запах пороха!

Перехитрить его. Подходить только с подветренной стороны. Откуда ветер? Охотник послюнявил палец, поднял его. Ага, понятно. Вперёд! След направлялся к одинокой сосне. Обойти карчу, идти так, чтобы ветер дул со стороны зверя. Затаив дыхание, охотник обошёл занесённую снегом валежину — и вот она, старая одинокая сосна. Теперь глядеть в оба: зверь прячется за сосной. Зверь ждёт.

Но у сосны следы вдруг пропали. Были — и нету! Вот последние глубокие ямки у корня сосны и — ничего.

Тук-тук-тук — застучало у охотника под куртками. Куда девался зверь? Сейчас выпрыгнет оскаленное, страшное, зарычит. Под куртками стучало громко и часто, но охотник был готов к схватке. Ружьё у плеча, палец на спусковом крючке…

Он медленно, шаг за шагом начал обходить сосну. Ближе, ближе, ну где же ты?

Но никого не было и за сосной! Там даже следов не было. Они пропали, будто зверь взлетел в воздух!

И тут кто-то рявкнул. Что-то мелькнуло среди сучьев и… стремительно обрушилось вниз. Отскочить охотник не успел…

 

Схватка

Зверь прыгнул на спину охотника. И что-то холодное, острое — за шею. Вцепилось зубами…

«Чак-чак! Чак-чак-чак!» — это сверху.

Охотник отпрянул, глядя вверх.

В ветвях мелькало серое, длинное, огромное. Ну, не очень огромное, но и не маленькое. Скакало с ветки на ветку что-то дымчатое. Два злых глаза и хвост. Хвост больше самого зверя. Два чёрных глаза, как шило, буравили охотника. Хвост, как сабля, сечёт воздух.

Это белка. Это она сбросила снег. Кусучий, холодный снег. В городе тоже есть белки, но там другие белки. В городе они не нападают. И не сбрасывают сугробы снега. Это — лесная, дикая белка. Тигриная белка. Если бы не оружие, она бы напала. Это хищница, людоедка. И напала первая. А раз людоедка — война.

Палки в снег — это подсошки. Ствол в разрез подсошек, чтобы целиться.

— Буду стрелять в глаз, — сказал он носильщику. Он слышал: белку надо стрелять в глаз. Так говорили другие охотники. Белка скачет, швыряет сверху сучками, шишками: хочет напугать. Ужасная злюка — кричит пронзительно: «Чак-чак-чак». Ну и кричи, не боимся. Не такое уж ты страшилище. Сейчас узнаешь!

Ружьё на подсошках, голова с ушками-кисточками на ружейной мушке, палец на спусковом крючке! Нажать — выстрел…

Но сидело на ветке и глядело вниз белое, дымчатое, с пушистым хвостом. И не такое уж большое, даже маленькое. Уши с кисточками. Глаза — угольки. И мигают. Наклонит голову и мигнёт. Не боится ружья! Вот дурочка: оно же двуствольное, ружьё, скорострельное!

«Белка глупая, — наконец решил он. — Совсем дурочка, потому что не убегает».

Белка не убегала. Видела охотника с ружьём — и не боялась. Вдруг она села… и стала тереть глаза передними лапами. Она умывалась! Сначала левый глаз потёрла, потом, послюнявив лапку, — правый. А задней ногой почесала себя за ухом!

— Она умывается, — растерянно сказал охотник.

Белка умеет умываться?! Странно! Дикая, хищная белка, а мигает и умывается!

— Она серая, как мороз, — сказал он отцу. — Только она глупая, потому что не боится ружья.

— Похоже на то — не боится. И любит умываться: очень чистоплотная.

— Может, не надо в неё стрелять?

— Конечно, не надо, — согласился отец. — Пусть живёт себе на здоровье.

Ладно, пусть живёт. Хотя она дикая, свирепая белка. Тигриная белка. И сбрасывает на охотников снег.

 

Лесное болото Кабанья голова

— А не свериться ли нам с картой, начальник? — сказал носильщик. — Кажется, мы здорово отклонились от курса, пока охотились. Идём не туда.

— Мы идём туда, — твёрдо ответил начальник экспедиции. — И не отклонились, а изменили курс.

— Понятно, — успокоился носильщик. — А какой у нас теперь курс?

— Востоко-запад.

— Востоко-запад? Ты хотел, наверное, сказать — северо-северо-запад? Потому что такого курса — востоко-запад — не бывает.

— Почему не бывает?

— Это, понимаешь ли, всё равно, что сразу идти туда и обратно.

— Ну да. Я хотел сказать: северо-северо-запад. Как ты догадался?

— Ну… подумал и догадался. А почему экспедиция изменила курс?

— Потому что мы пойдём неизвестным курсом.

— Как это — неизвестным курсом?

— А так. Будем идти, идти и вдруг — неизвестная гора. Или вулкан. Или великая неизвестная река.

— Понятно: экспедиция изменила курс, чтобы сделать великое географическое открытие.

Конечно, великое открытие! Потому что какая же это экспедиция, если она ничего не открыла? Или ни с кем не сразилась? Все экспедиции бьются с пиратами и освобождают негров. А по пути всё открывают: водопады и пустыни, пещеры и горы, острова с пальмами и бухты. И дают им названия. Какие захотят, такие и дадут.

Вот идёт экспедиция, кругом тайга и дикие звери. И вдруг — высокая-превысокая гора! Или пещера. А в пещере живут великаны с дубинками. И начинается сражение. Тра-та-тах-тах! И великаны разбежались. Раз путешествие, то обязательно сражение и опасности. Тут слабакам делать нечего. Путешествуешь по лесу, где не ступала нога человека — гляди в оба, если хочешь остаться живым!

А в лесу, по которому теперь продвигалась экспедиция, было пушисто и синё.

Маленькие сосны совсем завалило снегом — то ли это сосенка, то ли заяц присел и ушки-весёлки насторожил. А вон снегурочка в белой шубке. Шуба у неё до земли, а на голове круглая шапочка с султаном!

А вон красивая арка. Старую берёзу согнуло до самой земли, и получилась дуга-арка. Из сучьев берёзы выросли молоденькие берёзки. Они выстроились поверху в ряд — получилась целая аллея на берёзе-арке!

Сделали короткий привал, и снова в путь. Курс — северо-северо-запад. Шли, может, целый час, но никакого открытия почему-то не было. Ни реки, ни водопада, ни пещеры первобытных людей.

— Географические открытия просто так не делаются, — сказал носильщик. — Пошёл и сделал. Может, сделаем завтра? Не пора ли нам снова взять курс на Берёзовый лог? Как ты думаешь?

— Нет, не пора, — твёрдо решил начальник экспедиции. — Сначала сделаем открытие.

Приказ есть приказ. Экспедиция двинулась дальше. И вдруг лес расступился. Перед взорами путешественников простиралось великое заснеженное пространство! Очень далеко синела стена леса, а у ног, сколько глаз хватает, дыбились лохматые кочки. Много кочек. Они были рыжие, непричёсанные и росли прямо из земли. Кочки, снег — и больше ничего!

— Это великая пустыня, — сказал начальник экспедиции. — А ты говорил: ничего не откроем. Вот видишь, открыли. Я занесу пустыню на карту.

— Это не совсем пустыня, — сказал носильщик. — В лесу, понимаешь ли, пустынь не бывает.

— А что это, раз не пустыня?

— Болото. Только сейчас оно замёрзло.

Оказывается, пустыни бывают, где жарко. Где очень жарко и где черепахи и верблюды. В пустыне никто на лыжах не ходит.

— Ну да, это не пустыня, — согласился начальник экспедиции. — Это великое лесное болото. Мы дадим ему знаешь какое название? Великое болото Кабанья голова.

— Почему — Кабанья голова? — удивился носильщик. — Так болота не называют.

— Называют. Тут жили дикие кабаны. Очень давно. Это древнее болото.

Посреди древнего болота темнел островок, на нём рос рябиновый куст. Даже не куст, а рощица, и там, в рощице, было что-то живое. Что-то мелькало в ветвях, двигалось. Птицы или кто ещё — трудно разглядеть: островок синел далеко.

Бинокль! Нет бинокля! Почему нет бинокля? Ладошки трубочками — и всё видно! На рябине много-премного птиц! Сто или двести. Целая стая. И все с хохолками. У каждой птицы красивый хохолок-шапочка.

Подошли ближе, но птицы ничуть не испугались. Они клевали ягоды, грелись на солнышке, тихонько переговаривались.

Птицы были красивые. Шубки серо-зелёные, хохолки-шапочки серебристые, а в крыльях сверкало ярко-жёлтое, золотое. И в хвостах тоже искрилось золотое и малиновое. Когда птицы перелетали с сучка на сучок, сыпались жёлтые, малиновые искры.

— Это жар-птицы! Жар-птицы Кабаньего болота! — догадался взволнованный начальник экспедиции. — Видишь, у них золотые перья в крыльях? Ты видел?

И носильщик видел! Целая стая маленьких жар-птиц. И они живут только на Кабаньем болоте!

— Очень красивые птицы, — согласился носильщик. — А знаешь, как их зовут? Свиристели. Послушай, как они переговариваются.

«Цвирь-цвирь-цвирь!» — слышалось в глубине рябиновых кустов. Тоненький чистый перезвон, будто родник по камешкам журчит.

— Цвирь-цвирь-цвирь, — заговорил с птицами начальник экспедиции на свиристельем языке. — Цвирь-цвирь! Вы нас не бойтесь. Мы путешественники. Мы идём в Берёзовый лог. Мы идём к луне. Знаете что? Вы не видели старичков-лешачков? Они в белых шапках и с кошёлками, а в кошёлках — волшебная трава…

Птицы удивились, что охотник знает птичий язык. Некоторые даже перепорхнули ближе, защебетали часто-часто, хотели, должно быть, рассказать про лешачков, но вдруг откуда-то сверху послышался ужасный свист! Не свист, а пронзительный разбойничий покрик, от которого леденела кровь в жилах. Стая — будто её ветром сорвало — разом вспорхнула, торопливым зелёным облачком помчалась прочь, быстрее, быстрее к дальнему лесу…

Что случилось? Кто кричал? И тут охотники увидели: с неба на свиристелей падало что-то белое, стремительное, страшное. Вот оно уже настигает птиц, сейчас врежется в середину стаи… И всё нарастал ужасный разбойничий посвист.

Это была огромная птица с огромными широко распахнутыми крыльями, с мохнатыми ногами.

Вот она, щёлкая клювом, мечется уже среди свиристелей: глазастая голова, страшные когтистые ноги. Птица-разбойник рубит направо и налево белыми острыми, как сабля, крыльями…

 

Лупастый хватала

Это был лунь. Он взмывал вверх и снова падал на стаю. Свиристели кидались врассыпную. «Цвирь-цвирь!» — слышалось пронзительное, отчаянное. Скорее, скорее к лесу! Стая то рассыпалась, то вновь собиралась торопливым испуганным облачком. Спешила, спешила… Лунь, треща клювом, рубил крыльями, метался молнией среди стаи, снова и снова падал сверху. Страшный бросок сверху — и одна свиристель отстала, заметалась, а лунь гнал её дальше и дальше от стаи, от спасительного леса… Он бил крыльями, прижимал мечущуюся птицу к земле и уже протягивал жадно растопыренные когти…

— Эй ты! — кричал охотник. — Не трогай её, она тебе ничего не сделала! Уходи, хватала противный, глазастый, лупастый!..

Охотники топали ногами, кричали. Ах, как хотелось помочь мечущейся в страхе птице, такой маленькой, такой беспомощной жар-птице Кабаньего болота! Но всё ближе стремительная белая тень, вот она настигает, настигла, бросок — и когти сомкнулись. Охотники видели, как мохнатые когти схватили, смяли живую птицу, скомкали, сломали крылья, и тотчас погасли золотые и малиновые искорки, сыпавшиеся в полёте…

— Отпусти её! — кричал охотник. — Ей же больно. Стой! Стой! Отпусти, дурак!

Но белый пират не слышал. Всё выше забирая над болотом, он улетал прочь, лениво махая широко распластанными крыльями.

И тут только охотник вспомнил об оружии. Пах-пах-пах-пах! — отчаянная длинная очередь. — Пах-пах!

Но где там! Лунь не спешил, направляясь к лесу, и было видно, что в когтях у него живая птица. И головку с хохолком было видно, и хвост. А вместо крыльев торчали в стороны переломанные пёрышки.

Ах, как ей сейчас страшно, как больно! Как бьётся у неё сердце! Ведь она живая и всё видит. И задыхается в железных когтях.

Пах-пах-пах!

Выстрелы гремели над Кабаньим болотом, но белый разбойник, не обращая внимания, удалялся с добычей. Охотник выхватил револьвер-автомат — одна длинная очередь, другая. Стволы нагрелись, пахло порохом над Кабаньим болотом, но всё напрасно…

В конце концов охотник отбросил оружие, сел на снег и заплакал.

— Ей же больно… — повторял он. — Она же маленькая, а он её схватил. Противный, глазастый, лупастый хватала…

— Конечно, больно, — сказал отец. — Но что делать? Для неё всё кончено.

— Почему кончено? Куда он её несёт?

— В лес. Сядет на дерево и позавтракает.

— Живая птица — завтрак?

— Выходит, так. Лунь — охотник, а свиристель — его добыча. И ничего тут не сделаешь. Вот если бы ты луня убил, это было бы неправильно.

— А правильно, что он большой, а она маленькая? И ничего ему не сделала. Он неправильный охотник. Пусть бы нападал на такого же когтистого луня и дрался, раз ему, дураку, охота драться.

— Он нападает не драться, а потому что голодный. Кстати, убивает он не всех. Кто ленивый, кто раззява и забыл, что на свете есть лунь.

— А кому он нужен, твой лунь? Он лупастый, крикастый, противный хватала.

— Нужен. А то бы птицы стали ленивые, разучились летать и даже петь. Ты заметил: лунь схватил не самую быструю свиристель, а беспечную лентяйку.

— Она не лентяйка. Она испугалась.

— За это и поплатилась жизнью. Одного не пойму: зима, а лунь ещё не отлетел на юг. И почему белый лунь, луговой хищник, оказался в лесу? Странный какой-то.

— Он не странный, а браконьер, вот он кто. Не улетает на юг и всех тут ест. Когда вырасту и будет у меня настоящее ружьё, всех луней прогоню. Чтобы никто никого не хватал. Чтобы законы были справедливые, а не такие. Ешьте друг друга, хватала хваталу, — вот какой будет закон.

— Ну что ж, не плохой закон, начальник, — одобрил носильщик. — Но, по-моему, нам пора градусов на тридцать взять восточнее. Как ты думаешь? А то мы отклонились от курса.

И правда, лыжня сильно вильнула в сторону, и это понятно: начальник экспедиции, взволнованный разыгравшейся на его глазах трагедией, отвлёкся от приборов.

— Тридцать градусов северо-северо-восток, — всё ещё всхлипывая, скомандовал он. — Ориентир — дальний угол болота Кабанья голова.

И решительно зашагал между кочек.

По карте через один переход они должны были выйти на лесную избушку.

 

Лесная избушка

Она чернела в глубине оврага, старая-престарая избушка с высокой трубой. На избушку будто кто наступил сапогом и почти раздавил. Она покосилась, сползла набок, а труба стояла посреди крыши бодро, как солдат на часах.

«А вдруг в избушке живёт лешачок-лесовичок? — подумал охотник. — Вдруг он дома и с ним можно поговорить? Он, конечно, спит днём, но можно зайти и сказать: «Здравствуйте. Извините, пожалуйста. Я по делу. Дайте, пожалуйста, немного волшебной травы. У одной девочки больное сердце, а она мой лучший друг. Дайте, если можно, а я вам что хотите отдам. Хоть компас, хоть револьвер. Берите, я куплю себе новый».

С крыши избушки свешивалась сухая трава, и оттого избушка походила на старушонку с растрёпанными волосами. Под дверь тянулись маленькие следы-строчки и исчезали в темноте.

— Я зайду один, — сказал он отцу, снимая лыжи. — Ты подожди здесь, только не уходи далеко.

Охотник потянул за ремешок, дверь сердито проскрипела ржавыми петлями. В лицо пахнуло тленом, сыростью, дымом. Когда дверь захлопнулась за спиной, охотник долго стоял в кромешной темноте, боясь пошевелиться. Он сам не знал, чего боялся: мерещилось, кто-то протянет костлявую руку, схватит, утащит… Или спросит: «Зачем п-р-ришёл? Кто такой?»

Но никто не схватил и ничего не спросил. Откашлявшись, охотник вежливо сказал:

— Здравствуйте! — Потом повторил громче: — Здравствуйте, дедушка!

В ответ только прошелестело что-то в дальнем углу.

Темнота дышала на охотника дымом и крепким запахом сапожного крема. Будто целый полк солдат чистил тут сапоги. Пахло едуче, остро, хотелось чихнуть, но чихать в темноте он боялся.

Тусклая полоска света пробивалась в оконце. Когда глаза привыкли, выплыло из темноты что-то большое, чёрное. Оно громоздилось посреди избушки, ребрастое, с ощеренным ртом. Охотник в ужасе попятился: схватит. Но не хватало: это было неживое. Кажется, это было похоже на печь.

Да, это была чёрная от сажи печь, занимавшая почти всю избушку. Кто и что варил в этой большущей печи?

Когда вошёл отец, охотник спросил:

— Чем это пахнет так… едуче? Ап-чхи!

— Будь здоров! — сказал отец. — Это дёгтем пахнет. Тут дёготь гнали.

С потолка свешивалась сажа. Она, как шерсть, шевелилась на потолке и стенах. Всё в избушке было прокопчённое: щербатая лавка, изрубленный пень-чурбан. Даже земляной пол был угольно-чёрный. От пола тоже пахло загашенным костром и сапожным кремом.

— Дёготь? А зачем он?

— Дёгтем смазывали телеги.

— Телега — это ранешная автомашина? Ранешний мотоцикл?

— Нет, телега, — это телега. Она без мотора. В неё запрягали коней. В кино тачанки видел?

Ещё бы не видел! Тачанки — это с пулемётами. По телевизору видел и тачанки, и военных коней.

И ещё кони в цирке. Они танцуют под музыку и кланяются.

— Нет, те кони, которых запрягали в телеги, танцевать не умели. Они работали.

— Кони умели работать? Они ходили на работу?

— Кони умели всё: возить, пахать землю. И воевать. В старое время без коня, без лошади люди умерли бы с голоду.

— А где кони жили?

И жили они, оказывается, рядом: люди и кони. Лошадей было много, и люди их очень любили.

— У каждого человека был свой конь?

— Может быть, не у каждого, но коней было много.

Ах, как здорово жить в старое время! У каждого своя лошадь! Не игрушечная, не деревянная — живая! С большими умными глазами. И с гривой. И с длинным хвостом. Сел и поскакал. Куда хочешь, туда и помчался. Быстро, ужасно скоро. Как птица. Пригнулся к гриве и полетел, копыта — цок-цок-цок! Всё мелькает, ветер свистит… И в детсад на коне, и в кино, и в магазин.

— А когда это было?

— Что было?

— Ну, старое время. Когда у всех были кони?

— Очень давно. Тогда вон та большая сосна была ещё маленькая. Лес был дикий, жили тут медведи да лоси. Приезжал летом дёгтевар, варил дёготь, а по Берёзовому логу ходил коростель и кричал.

— Тот самый коростель?

— Какой «тот самый»?

— Ну, который кричал, когда мы приходили весной? Помнишь?

— Нет, не тот. Может быть, его прадедушка. Или дедушка его прадедушки.

Охотник задумался: дедушка, прадедушка, старое время…

— А где я был в старое время?

— Ты? Тебя ещё не было.

Как же не было? Было небо, сосны, ветер шумел, и жуки летали, а его не было!

— Совсем-совсем не было?

— Ну, может быть, только начинался… в каком-нибудь моём прадедушке…

Так бы и сказал: был маленький. Как пылинка. Только начинался. Очень-очень давно начинался и был совсем малюсенький. А потом родился. И вот уже большой. Всё понимает. Вон старая большая сосна, вон сорока полетела. Сосна была когда-то маленькая, как травинка. А у сороки тоже был дедушка и прадедушка. Вон хвоинка кружится в воздухе. Воткнулась в снег, торчат два остреньких шильца.

Жили тут медведи и лоси, а теперь пришёл он и слышит, как пахнет дёгтем, который гнал в старое-престарое время старичок — дёгтевар в войлочной шляпе.

 

Доктор Длинная Седая Борода

Лес кончился, и с горы стало очень далеко видно. А там, где небо можно потрогать рукой, торчали, будто палки, воткнутые в снег, заводские трубы. Это город. Из труб по небу протянулись длинные дымы.

А под горой деревня. В деревне живут ребятишки, собаки и коровы. Ребятишки катаются с горы на санках, а коровы ходят по улицам.

И уже видна сине-голубая даль Берёзового лога. Увалы, пади, глинистые обрывы. Между березняков и сосновых рощ петляет в низине речка Росянка. Только сейчас её не видно: она под снегом. Всё под снегом: перекаты речные, водопады, омута, где живёт рыба хариус.

До Берёзового лога ещё один переход, а пока привал. Начальник экспедиции и носильщик хрустят сухарями, размышляют каждый о своём.

— А что было на земле в старое-престарое время?

— В какое старое-престарое?

— Совсем в старое. Тыщу миллионов лет назад.

— Море было. Океан. Огромный тёплый океан без конца и края.

— И тут был океан? И киты тут плавали?

— Наверное, и киты плавали.

— И пускали фонтаны?

— Раз плавали, значит, и фонтаны пускали.

— Ага. И акулы, и меч-рыба плавали. А по дну ползали каракатицы и осьминоги. И раки-отшельники, и морские звёзды, и медузы.

Охотник живо представил, как над деревней плывёт огромный кит, а рядом маленькие китята. И у каждого китёнка маленький фонтан. А по деревне, где катаются сейчас ребятишки, ползёт осьминог с круглым, как фара, глазом и загнутым птичьим клювом.

— А где оно, море? — огляделся сын. — Куда делось?

— Море? Ушло море, высохло. Потом вырос лес. Только не такой, как сейчас, а древний. Папоротники, огромные хвощи.

— А где они, огромные хвощи?

— Замёрзли. Погибли.

— Почему погибли?

— Потому что стало очень холодно. Вся земля покрылась льдом.

— И был морозище?

— Конечно, страшный мороз. И вьюги, и северное сияние.

— А потом что было?

— Потом снова стало тепло, лёд растаял.

— Весь до капельки?

— Как видишь. Действительно, льда не было.

— А потом что сделалось? После льда?

— Я думаю, степь. Паслись тут антилопы — сайгаки, а за ними охотились красные волки. В травах гуляли большие красивые птицы — дрофы. И журавли. Кроме птиц и зверей, никого тут не было. Небо, трава, ветер. А над степью пели жаворонки.

— А потом?

— А потом вырос, как видишь, лес, и стали тут жить белки и коростели.

— А кто всё это переменял?

— Что переменял? — не понял отец.

— Ну, всё, всё. Сначала — море, потом — древний лес, потом всё замёрзло. А теперь стало опять тепло и хорошо. Кто это переменяет?

— Как тебе сказать? Это… время переменяет. И ещё — солнце.

Охотник посмотрел на солнце и не поверил. Такое оно маленькое, далёкое и тусклое. И оно может всё переменять? Чтобы океан был и киты, и вдруг не стало океана?

— Нет, это не солнце переменяет, — твёрдо сказал охотник и спросил: — А время, оно где? Какое оно?

— Это очень трудно объяснить, что такое время. Оно нигде и везде. Его никто не видел и не слышал.

Никто не видел и не слышал, а всё переменяет!.. Непонятно. Только что же тут непонятного? Время — это сегодня лёг, у тебя болит живот, а завтра проснулся — всё прошло. Это такой Доктор невидимый. Доктор, который всё умеет. Человека нет, а потом он родится. Был как пылинка, а потом делается большой. И сосна маленькая, а потом вон какая! Сейчас снег, а весной везде цветы. Откуда они? Их посеет Доктор невидимый. И птиц петь учит он.

— Ладно, пусть Доктор невидимый, — смеётся отец. — Значит, он ещё и агроном. И учитель пения.

— Ага. А откуда прилетели птицы?

— Птицы не прилетели, а сделались из больших ящериц. Только не из таких, которых ты видел, а из других. Из летающих ящеров. Они были страшные, зубастые и не умели петь.

— А потом Доктор всё переменил, и они научились петь. Хорошие стали свиристелями, а плохие — лунями. А откуда пришёл самый-самый первый человек?

— Знаешь, я начинаю замерзать. Пойдём, а то мы никогда не доберёмся до Берёзового лога. Человек ниоткуда не пришёл. Он в конце концов сделался из рыб, из птиц. Всё живое — его родня.

— Всё-всё? И глухарь, и слон, и скворец, и крокодил?

— Дальняя родня. Всё живое — дальняя родня человеку.

Значит, человек был птицей! И умел летать. И был деревом-баобабом. И осьминогом — ползал по дну океана. И у него было три сердца. Человек был всем-всем! Это его переменял волшебник — Доктор Длинная Седая Борода, который живёт всегда.

— А сможет он снова переменить человека в птицу? В дерево?

— Кто? — удивился отец.

— Доктор Длинная Седая Борода.

— Какая Длинная Седая Борода?

Отец ничего не понимал. Ведь он ничего не знал про Доктора Длинная Седая Борода! Про него никто не знает. И сам он про Доктора узнал только сегодня. Только сейчас!

Охотник был взволнован: это было его первое великое открытие. Никто ещё не знал про Доктора Длинная Седая Борода, а он знал. Один во всем свете!

И никто, даже отец, не догадывается, что Доктор живёт на их Луне. На серебряной луне Берёзового лога. Он живёт там в большой серебряной пещере, а на землю приходит, чтобы всё переменять.

И сегодня они увидят его! Потому ведь они и идут в Берёзовый лог…

 

Краснокожие у костра

Он сразу узнал Лунную гору: старые сосны поднимались по её склонам до самой вершины. Из-за этих сосен и взошла тогда луна. Он помнит: Берёзовый лог затопило потоками света, луна сияла огромная, в полнеба, а по траве протянулись длинные тени. Теперь он точно знает: в тот вечер в Берёзовый лог приходил Доктор Длинная Седая Борода. Спустился по Лунной горе к речке Росянке и напился. И стал думать, что переменить, чтобы стало всем лучше. Людям, зверям, деревьям, речкам. Доктор всегда приходит вечером и начинает всё переменять.

У Доктора есть большая книга, там всё записано. Когда птицам вить гнёзда, когда медведю вылезать из берлоги. И как пахнуть каждому цветку, тоже записано в этой книге. И какой вышины делаться горам. Горы тоже строит он, Доктор Длинная Седая Борода. И речке Росянке он приказал течь по Берёзовому логу и научил её звенеть и булькать. Это она так разговаривает. Он всех научил: майских жуков — жужжать, кузнечиков — ковать, деревья — шептаться, а гром — греметь, как огромный барабан. Доктор знает все языки, даже мысли знает, что ты подумал. Плохое или хорошее.

Когда Доктор приходит, лешачки-лесовички ему всё рассказывают. Они живут здесь, и каждый лешачок — хозяин своему лесу. Лешачки — помощники Доктора, а коростель — его сигнальщик.

«Дыр-дыр! — кричит он. — Дыр-дыр!»

Это он говорит: пришёл Доктор Длинная Седая Борода. Кто больной, становитесь в очередь. Доктор вылечит. Только не озорничайте — вот что кричит коростель-сигнальщик.

Солнце коснулось уже дальнего леса, когда экспедиция достигла наконец Берёзового лога. Близился вечер, надо было становиться лагерем.

— Лагерь — на той стороне Росянки, — приказал начальник экспедиции. — Чтобы ближе. Ждать будем там.

— Чего ждать? — удивился носильщик.

Ну вот, всё надо объяснить! Понятно чего: когда стемнеет. Луна же всходит вечером. И весной, когда сюда, в Берёзовый лог, приходил Доктор Длинная Седая Борода, луна взошла вечером, когда зажглись звёзды. Доктор всегда приходит вечером. Отец этого не знает. Взрослые ужасно непонятливые. Вот если бы Таня, она бы поняла сразу, кого ждать.

Под старым осокорем на крутом берегу Росянки разложили костёр, сварили лесной чай с шиповником.

Охотники пили из кружек чай, когда в лагере появились индейцы. Двое вооружённых индейцев. Один — в заячьей шубе, подпоясанный военным ремнём с медной бляхой. За спиной самодельный лук, за поясом — стрелы. А другой держал на плече копьё — длинную палку с заострённым концом. Он был в лохматой шапке, которая лезла ему на глаза.

Никто не слышал, когда индейцы подошли. Они будто из-под земли выросли и молчали, шмыгая носами.

— Хотите чаю, чингачгуки? — спросил носильщик индейцев.

Индейцы не ответили, а стрелок с луком вытер рукавом нос. Они тайно осмотрели всё в лагере, повернулись и бесшумно исчезли в кустах. И уже издали спросили, не видели ли охотники бурую корову.

Бурую корову? При чём тут бурая корова? Индейцы понимали по-русски, но были краснокожие. Лица у них были красные.

После индейцев никто не приходил, а на Лунную гору, на сосны наползла животастая туча. Луна не всходила. Стало ещё темнее. Было тихо, только в логу кто-то тоненько спрашивал:

«Чь-и вы? Чь-и вы?»

Какая-то птица спрашивала: кто пришёл и как зовут пришельцев. В бору, на той стороне речки, долбил дятел: постукает, послушает тишину и опять:

«Тук-тук-тук! Тук-тук! Тук-тук-тук-тук! Тук-тук!..»

Может быть, он не просто тукает, а рассказывает про Доктора Длинная Седая Борода? Дятел — тоже сигнальщик Доктора. Он всегда живёт в Берёзовом логу и знает, где сейчас ходит Доктор, что делает.

Сумерки до краёв заполнили Берёзовый лог синей мглой. Охотник отошёл от костра и тихо спросил:

— Дятел, а дятел! Скоро придёт Доктор Длинная Седая Борода? Я пришёл, а его всё нет. И луна не всходит, а я уже замёрз. Мне надо поговорить с Доктором. Очень, очень нужно…

«Тук-тук-тук! — настойчиво застучал дятел. — Тук-тук-тук!..»

Очень громко! Оглушительно. Так ведь он же говорит: пришёл уже Доктор Длинная Седая Борода! Вчера ещё пришёл, и кому надо — ищите его сами. Нечего сидеть и мёрзнуть без толку, самим пора догадаться. А луна не всходит, потому что тучи и снег.

Ну вот, Доктор, оказывается, уже в Берёзовом логу! И нечего ждать у моря погоды, чаи распивать. Не будет же Доктор сам всех разыскивать — вот что говорил сигнальщик-дятел. Дятел — сигнальщик Доктора зимой, а коростель — летом.

Вернувшись к костру, он сказал носильщику:

— Я ухожу. А ты останешься караулить лагерь.

— Есть караулить лагерь, — ответил носильщик. — Ты надолго?

— Не знаю.

Он действительно не знал, когда вернётся. Вернётся, когда найдёт Доктора, но когда и где он его найдёт? Берёзовый лог ого какой большой!

— Разве в ночном походе тебе не нужен носильщик? — спросил отец. — Ночь, темно…

В лесу и правда стало совсем темно, шёл снег. С носильщиком, конечно, лучше, но это же невозможно — искать Доктора вдвоём! И как при носильщике разговаривать с Доктором, если это великая тайна? Доктор не любит, чтобы про него знали все, особенно взрослые, — какая же будет тайна?!

Нет, искать Доктора надо в одиночестве и разговаривать, чтобы никто не слышал.

— Я пойду один, а ты будешь охранять лагерь. Меня не ищи. И далеко не уходи.

Сын надел лыжи, решительно закинул за спину ружьё и шагнул в темноту. Отец видел, как фигурка в капюшоне исчезла в чаще. Раз и два скрипнули лыжи, шевельнулась ветка, охотник скрылся в серой завесе редкого снегопада.

 

Таинственные следы в долине речки Росянки

Шёл снег. Охотник чутко ловил каждый шорох. Вдруг что-то мелькнуло в сумерках и бесшумно исчезло под обрывом. Лишь качнулась таловая ветка.

Он осторожно приблизился к кусту. На снегу какие-то чёрточки. Короткие стрелки-полоски. Одна, две, три — и все указывают в одну сторону! Как стрелки-указатели! Для кого они?

Не тайный ли это знак ему, куда идти? Все полоски прочерчены в одном направлении — в сторону Росянки. Кто-то был здесь: он видел, как только что мелькнуло, и вот знак — идти руслом Росянки…

Охотник взглянул на компас — стрелка показывала на север. Но ведь Лунная гора тоже строго на север! Сейчас за чащей её не видно, но она там, куда протянулись полоски-указатели на снегу.

Всё понятно: спуститься — и вперёд, руслом речки. Он глянул вниз. Берег крутой, почти отвесный, речка далеко внизу. Нет, на лыжах опасно. Снять лыжи, спускаться потихоньку.

Над обрывом стоял таловый куст. Охотник, держась за ветку, стал понемногу съезжать, но зацепилось ружьё. Он потянулся рукой освободить стволы, но ветка, за которую он держался, вдруг с треском сломалась, и охотник, гремя оружием, покатился вниз. Вместе с лыжами и сугробом снега…

Долго кувыркало его по откосу, всё перепуталось — где голова, где ноги! — наконец брякнуло о землю, завалило с головой.

Он лежал затаившись: вдруг кто-то выскочит из-под обрыва, зарычит ужасно, сердито: «Р-р-р-ы! А-а-ав!»

Но не зарычало, и вдруг: тинь-тинь-тинь! Дон-дон-дон!

Так ведь это же речка! Он лежит на льду, а речка тинькает подо льдом. Это она разговаривает, речка. Она умеет говорить, хотя зима и вся она подо льдом. Речка что-то говорила ему: тинь-тинь-тинь! Дон-дон-дон!

— Тинь-тинь-тинь! Здравствуй! — сказал он речке. — Буль-буль-буль! Речка, а речка, где Доктор Длинная Седая Борода? Ты говоришь, а я не понимаю. Если знаешь, где Доктор, пожалуйста, скажи. Мне идти на север, ага?

Дон-дон-дон! — залопотала весело речка. Тинь-тинь-тинь! Буль-буль!..

«Тинь» да «буль», заладила! Ничего не поймёшь. Ладно, пойдём, как показывали стрелки — на север, руслом Росянки. Может, это речка и говорит: иди прямо, никуда не сворачивай».

Охотник выпростал голову из сугроба, огляделся. Было темно, падал снег. Насыпалось за шиворот, в рукава и даже в уши, однако упал он удачно. Всё было цело: лыжи, палки, компас. И револьвер за поясом, и патронташ. Экспедиция продолжается!

Он двинулся дальше. Ничего, что сорвался с обрыва. Когда путешествуешь, везде опасности и враги. Надеть лыжи и дальше!..

Оглядываясь, охотник видел: сзади чернела в снегу ниточка его лыжни. И ничего больше — темнота. И впереди темнота. Речка виляет в кустах: то вправо вильнёт, то влево, вдруг повернёт совсем назад, а кругом — чаща. Заросли смыкались над головой, и тогда путешественник шёл, как в тёмном глухом коридоре. Лишь мигнёт и погаснет среди веток звёздочка.

Хватало за капюшон, за стволы ружья. Вдруг сильно толкнуло в спину. Кто это? Путешественник быстро оглянулся. Почудилось: кто-то идёт по его следам, слышалось даже чьё-то сиплое дыхание.

Он долго вглядывался в темноту. Никого. Это кусты хватают и толкают. Сзади никого нет. И никого он не боится. Вот оно, ружьё. И револьвер. И ножик есть.

Охотник шёл по-таёжному строжко, прислушиваясь к звукам леса. Далеко уже от лагеря, а сколько ещё идти, никому не известно. Слева обрыв, он вырос неожиданно. Берег отвесной стеной поднимался до неба. Среди туч мигала над обрывом одинокая звёздочка. Путник разглядел: чернели по обрыву круглые дырочки — стрижиные норки. «Стрижиный обрыв, — отметил про себя путешественник. — Надо занести на карту».

И вдруг — стоп! Речку перегородило: обрушился вместе с кустами берег. Всё переплелось, руку не просунешь. И не обойти проклятый завал: кругом непролазная чаща.

Остаётся — проползти. Путешественник снял лыжи и пополз на животе, как ящерица. Иногда он с головой утопал в снегу, вдоволь его наглотался. И за шею набилось, и в нос, и в рукава, а когда выбрался, оказалось, нет варежки. Потерялась, противная. Пришлось поворачивать и ползти обратно по своему следу. Вот она, затоптанная в снегу, дурочка. Больно поколотил её о сук: не теряйся, растрёпа. А озябшую руку погрел сначала за пазухой.

Готовясь продолжать путь, он надевал лыжи, когда где-то в глубине чащи раздался оглушительный рёв: «И-ух! И-ух! М-мма!»

Тяжко вздохнуло, зашумело, затопало: кто-то ломился сквозь чащу.

Охотник затаился, ожидая нападения. А в кустах — шумное дыхание, треск сучьев, тяжёлое: туп-туп-туп! Ближе, ближе… Зверь прошёл совсем рядом, шумно вздохнул над самой головой. Было слышно, как шевельнулись ветки, на голову охотника посыпался снег…

Сжавшись под берегом в комок, путешественник ждал. Прошла, кажется, целая вечность. Зверь стоял на берегу, шумно дышал, топал. Решал — напасть или не напасть. И вдруг снова: туп-туп-туп. Зверь удалялся. Трещали сучья под тяжёлыми шагами. Зверь уходил. На берегу стихло. Опасность, кажется, миновала.

Кто это был? Что за зверь?

Охотник ждал, готовый ко всему. Вдруг зверь вернётся? Но чаща молчала. Зверь ушёл своей дорогой.

Ну и ступай себе, не очень испугались. Реви и топай. Пусть кругом звери и опасности. Мы не боимся никого! Мы разыскиваем Доктора Длинная Седая Борода! Мы идём по тайному знаку — три стрелки-полоски.

А речка всё петляет, кружит, всё гуще падает снег. Среди чащи показалось что-то белое. Оно появилось из-за поворота неожиданно — высокое, тощее, белое. Он отпрянул за куст, но белое тянуло за охотником костлявую, сухую руку с длинным острым пальцем. Сейчас схватит!..

Но рука не хватала, она не шевелилась.

Путешественник во все глаза глядел на то, что стояло на берегу. То, что стояло на берегу, было похоже на однорукого великана. Великан смотрел куда-то за речку, но это был не великан. Это был старый тополь, переломанный пополам, с единственным засохшим суком. А белое потому, что голое, без коры.

Охотник выбрался на берег, подошёл совсем близко. И даже постоял рядом, повернувшись к нему спиной. Никакой это не великан, а старый-престарый пень с ободранной корой.

Охотник стоял посреди большой поляны. Кругом чаща, лес. На север по крутому склону поднимались сосны. Старые, лохматые, толстые сосны. Охотник никогда здесь не был, но сразу догадался: это же Лунная гора! Весной он видел её с той стороны Росянки, и старые сосны видел. Вот они — темнеют в ночи, а в их ветвях мигают звёзды.

Путешественник огляделся вокруг. Было темно, но он разглядел: из одного её края в другой, через всю поляну, протянулся глубокий след.

Нет, это не след человека, не лыжня охотника!..

Неизвестный таинственный след пересекал поляну и скрывался среди сосен Лунной горы…

 

Ночной разговор на Лунной горе

Чьи это следы? Они перечёркивали поляну, поднимались по склону и терялись среди сосен.

Кто-то прошёл совсем недавно. Кто-то, может быть, видит охотника, следит за ним…

Что делать? Идти по следу? Чей это след? Врага или друга? Он был ещё не столь опытным следопытом, чтобы по ночному следу определить, кто прошёл: враг или друг. Но следы вели на Лунную гору! Тайная догадка заставила взволнованно заколотиться сердце путешественника…

Может быть, его ждут уже там, на Лунной горе!

Путешественник медленно двинулся вдоль следа. Прошли через поляну совсем недавно: снег в ямках ещё не осыпался. Глубокий свежий след… Он круто поднимался в гору и пропадал в лесной темени.

Затаиваясь, охотник тоже углубился в лес. Тихо было среди сосен. И темно. Кружились редкие снежинки.

Не сворачивая, следы круто поднимались вверх, направляясь прямо к вершине. Что сейчас откроется там, за соснами? Вдруг засияет, засветится и брызнет серебряный ослепительный свет?

Но след вдруг повернул в сторону. Под толстой сосной было натоптано, насорено, чем-то даже пахло. Охотник остановился в нерешительности. Новая загадка! Следы направлялись к речке и пропадали в непролазных тальниках…

Куда же теперь? Стало так темно, что не видно было кончиков лыж. Шептались сосны. И вдруг он подумал: «С Доктором Длинная Седая Борода можно поговорить и здесь! Надо только снять шапку и сказать: «Здравствуйте, Доктор Длинная Седая Борода! Это я, Алёша!»

Так он и сделал: снял шапку, повернулся лицом к вершине Лунной горы и сказал:

— Здравствуйте, Доктор Длинная Седая Борода! Это я, Алёша, из пятой квартиры… — Он назвал квартиру потому, что Алёша есть и в третьей, и в седьмой, и ещё один Алёша в доме напротив. С минуту молчал — так много ему хотелось сказать Доктору. — Знаете что: лунь нехороший. Я видел, он всех обижает. Потому что большой и у него когти. Он — хватала и цапала, всех цапает когтями и тащит. Это несправедливый закон, если цапала завтракает живыми птицами. Им же больно. А можно, чтобы у меня был конь? Не деревянный, не как в цирке, а настоящий. Большой и с гривой, который умеет работать. Я буду его любить и поеду очень-очень далеко. До самого океана. А ещё сделайте, чтобы у Тани Огородниковой было правильное сердце. Она всё умеет рисовать, а ей нельзя волноваться, потому что клапан в сердце неправильный. Другие доктора говорят: мы не умеем, и лекарства нет в аптеке. А вы всё умеете. Пожалуйста, Доктор. Таня хорошая. И ещё я хочу посмотреть, как вы строите горы. Возьмите меня на какую-нибудь планету. Я вам буду помогать строить горы. И моря. И красивые бухты с пальмами. Я умею чистить картошку и хожу в магазин за хлебом. Папа меня отпустит, а у мамы я отпрошусь. Только вы меня возьмите… Пожалуйста, Доктор…

 

Черный Глаз летит над вулканами

Костёр догорал, экспедиция собралась в обратный путь. Путешественники пили чай, когда в чаще послышался треск ломаемых сучьев. И вдруг раздался рёв! Тот самый, что охотник слышал на берегу Росянки. Зверь продирался сквозь чащу, направляясь к лагерю.

— Это… кто? — спросил охотник. — Ревёт?

— Корова, — ответил носильщик.

— Какая корова?

— Заблудилась, наверное. Помнишь, ребятишки искали? Те, двое, индейцы. Спрашивали бурую корову.

При чём тут корова! Никакая это не корова. Это неизвестный зверь ходит и ревёт.

Неизвестный зверь протрубил ещё раз, и всё стихло. В свете костра кружились снежинки. А за костром стеной стояла темнота. Значит, сегодня луна не взойдёт… Ночь, глубокая ночь…

Загасили костёр, надели рюкзаки, лыжи.

— Там, на Лунной горе, ты с кем разговаривал? — спросил отец.

— Я? Я… ни с кем не разговаривал. А ты слышал?

— Я там случайно оказался. Слышу: твой голос. Подумал, ты кого-то встретил в лесу.

Говорить неправду охотник не хотел, а рассказать, о чём он говорил с Доктором, было невозможно.

— Я не могу тебе рассказать… с кем говорил, — признался он. — Пока не могу. Это тайна.

— Извини, пожалуйста. Нельзя — значит, нельзя.

Домой шли в том же порядке: начальник экспедиции с компасом впереди, носильщик с рюкзаком — сзади. Двигались по своей лыжне, едва различимой в ночи. Их теперешний курс был юго-юго-запад…

Они пересекли Росянку, и Берёзовый лог с невидимой в темноте Лунной горой остался позади. Шли молча, каждый думал о своём. Изредка начальник экспедиции останавливался, проверяя курс по компасу. Миновали овраг, где темнела избушка дёгтевара. Высоко торчала её труба, и сейчас в ночном лесу от избушки пахло дымом и дёгтем.

— Я потом тебе расскажу, — сказал охотник. — Ладно? Ты не обижайся.

— Я не обижаюсь. Конечно, когда сможешь, тогда и расскажешь.

Великую тайну Доктора Длинная Седая Борода он откроет только одному человеку — Тане Огородниковой. Она хоть целый день будет его слушать, она умная и умеет хранить тайны. Ребятишкам он ничего не расскажет, потому что они не верят и смеются. А Таня верит. Он будет рассказывать, а Таня возьмёт карандаши и будет рисовать. Как Доктор строит горы, прокапывает реки. Нарисует серебряную пещеру, где живёт Доктор. И табуны белых коней с чёрными гривами, которые пасутся по лунной степи. И медуз, и осьминогов, и красных волков, и северное сияние. И как Доктор всё переменяет волшебной палочкой из плексигласа — всё Таня нарисует…

Охотник шёл быстро, он не шёл, а мчался. И видел себя уже не маленьким мальчиком, который ходит в детсад, где его заставляют есть овсяную кашу, а большим и сильным. Видел себя в джинсах с бляшками на карманах, как у студентов. И в красивой ковбойской шляпе. И Таню видел: она катается на лыжах и смеётся, потому что у Тани сделалось правильное сердце. Она теперь сколько хочешь может волноваться и танцевать летку-енку. Это сделал он, Алёша, потому что он теперь помощник Доктора Длинная Седая Борода. И тоже научился вылечивать все болезни. И все его просят: вылечи, пожалуйста, доктор!

Теперь его все зовут: доктор Алёша.

Он больше не ездит в автобусе, а только на коне. У него есть живой, настоящий конь — белый. Белый, как снег, а грива чёрная. И звонкие копыта — цок-цок-цок! И длинный хвост. Конь мчится, ветер свистит в ушах, он обгоняет все машины, даже легковые, вот какой он быстрый! Он самый быстрый, его конь — Чёрный Глаз! Так зовут его коня — Чёрный Глаз. И он умеет летать. Он может перепрыгнуть с одной горы на другую — по воздуху. Скакнёт — и полетел, только крепче держись за гриву, а то свалишься. Чёрный Глаз может лететь выше леса, выше домов, выше облаков и самолётов.

Сверху видно всё. Ребятишек и собак. Детсад тоже видно. Его группа лепит снежную бабу. И деревни видно, и города. И его, верхом на Чёрном Глазе, все видят и удивляются: куда это Алёша мчится под облаками?

А он летит к синему океану, где плавают по синим-синим волнам киты и медузы. А внизу горы и вулканы. Из одного вулкана валит дым. Когда они пролетают, оба с Чёрным Глазом начинают чихать: такой едучий дым из вулкана.

Чёрного Глаза ему подарил Доктор Длинная Седая Борода и сказал: «Вот тебе конь. Лети в далёкую пустыню, там заболел маленький мальчик. И верблюжонок заболел. Надо им помочь, возьми таблетки и грелку. И купи горчичники».

Он летит в далёкую пустыню, потому что тоже стал доктором. Великим Доктором, который всё умеет. Всех вылечивать, всем помогать. Чтобы всем было хорошо, кто сам хороший и справедливый.

Когда они вышли на болото Кабанья голова, начальник экспедиции растерянно остановился. Стало светло. Всё вокруг было белое. Уходила вдаль синяя ниточка их дневной лыжни. Рябиновый куст чернел вдали, как спящий на снегу дикий кабан.

— А луна-то взошла, — сказал отец.

Действительно, в разрывах туч плыла над лесом луна. Она была какая-то не чистая, в пятнах. И не круглая — будто обкусанная с одного края. И маленькая.

— Это не та луна, — сказал охотник. — Это другая.

Конечно, другая. Эту бабушка зовёт месяц. Месяц все видят, туда летали космонавты и ездили на машине. И ходили пешком. Там ничего нет. Даже воздуха.

А его луна в Берёзовом логу. Там живёт Доктор Длинная Седая Борода. Про его луну никто не знает, потому что она всходит редко. И надо быть очень терпеливым человеком, чтобы хоть раз её увидеть. И надо ничего не бояться: ни темноты, ни зверей, которые ревут в ночи.

Его луну увидеть непросто. Надо знать великую тайну Берёзового лога, где течёт речка Росянка, где Лунная гора, заросшая старыми соснами. Она всходит для того, кто отважный путешественник и охотник.

Кто умеет делать справедливые дела.