Глава I

День был непривычно хмурый... Непривычно — для высокого пожилого мужчины на могучем коне, который даже на первый взгляд вызывал зависть. А если взгляд задерживался на этом коне, то зависть могла смениться сначала восхищением, потом восторгом, а потом...

Потом тот, кто смотрел на коня, должен был бы перевести взгляд на всадника. И что бы ни подумал постороний зритель об этом человеке в момент, когда тот, возглавляя немалую кавалькаду (или лучше бы назвать это караваном), приближался к некоему опущенному мосту через некий старый замковый ров, вряд ли было бы близко к истине. Впрочем, если данный посторонний зритель решил бы, что могущественный лорд въезжает в завоеванный замок, он оказался бы в чем-то прав.

В самом деле, в Замок Арден — по-местному, Арден-холл — въезжал новый хозяин.

Да, он был весьма могущественным человеком — до сих пор, во всяком случае. Но он не захватил замок силой.

И кем он здесь станет в будущем — зависело только от него. 

Во всяком случае, он на это надеялся.

Ворота были еще закрыты, когда новый владелец вступал на мост, и копыта великолепного коня громко оповещали каждого, имевшего уши, что граф Арден уже в своих владениях.

Очевидно, даже за воротами это поняли, потому что из калитки слева от каменного воротного столба показался некто местный.

Граф рассмотрел не слишком внушительную фигуру в сером плаще и шляпе, которую, впрочем, тут же скинули с головы — лысоватой головы старого человека. Человек поклонился, но не осмелился заговорить.

— Бог в помощь, — произнес новый лорд, не усмехаясь. — Понял, кто перед тобой?

— Ваша милость, — ответил старик, не поднимая головы, — ворота уже открывают.

И впрямь, огромные створки уже скрипели. Они расходились неохотно, точно сама крепость сомневалась, стоит ли впускать графа с его караваном. Но что мог бы сделать этот замок или его старые слуги, если сам король, правящий в этот стране, пожаловал Арден-холл, земли и власть именно этому седоголовому рыцарю на чудесном вороном коне?

Вслед за лордом через старый мост и скрипучие ворота въезжали парами два десятка верховых рыцарей, шесть огромных повозок, крытых кожей и парусиной и влекомых — каждая! — четырьмя крепкими тяжеловозами; потом еще столько же легких пароконных повозок, часть из них явно с людьми — и не простыми, можно было догадаться — а следом, верхом на простых откормленных лошадях ехало не менее двух дюжин слуг и оруженосцев.

Эти последние как раз и обратили на себя внимание старика за воротами. Будучи сам опытным и хитрым слугой, он твердо знал, что могущество благородных лордов легче всего определить по их слугам — кто они, каковы на вид, как одеты и как себя держат.

Если слуга — плут и обжора, если он пьяница или щеголь, это видно сразу и понятно, каков его господин. Если слугами своими лорд выбирает головорезов, обвешанных дешевым оружием — тоже все ясно. Если это оборванцы с голодными вороватыми мордами... не ошибешься, считая лорда жестоким и скупердяем. Если большинство слуг — женского пола, да еще в ярких лохмотьях (и таких повидал), от такого тоже добра не жди, господь не прощает распутников...

Но эти слуги заставили его призадуматься.

Во-первых, все они были мужчинами — и все были верхом. В этой процессии не было ни одного пешего — само по себе нечто необычайное!

Это значило, что лорд очень, очень богат — через ворота прошло только что чуть ли не сто коней! — хватит ли для них места в конюшнях, и что делать бейлифу, если нет?

Что можно было еще узнать, глядя на слуг лорда Ардена, старик не успел додумать. Потому что разместить лошадей было его прямой обязанностью — как раз он-то и был бейлифом замка Арден.

Впрочем, беспокоился он напрасно. Войдя через свою калитку, он имел удовольствие увидеть воочию, что слуги нового лорда Ардена делают честь своему господину. Тот, все еще сидя на коне, оглядывал широкий замковый двор, а они уже торопливо спешились, сами нашли вход в просторные замковые конюшни и вводили туда, без спешки и суеты, всех прибывших животных: простоватых, боевых рыцарских, а потом и выпряженных из повозок. Причем верховых коней не расседлывали — на это будет время потом, когда двор освободится и часть людей займется разгрузкой...

Я и сам бы распорядился так, если бы у меня спросили, и если бы у меня в подчинении было столько умелых и расторопных слуг, подумал про себя бейлиф. Хотя сколько же это конюхов понадобится на сотню коней! Ждать бедным животным часа полтора, пока разгрузят добро и снимут доспехи с рыцарей... Позвать, что ли, мужиков из деревни? Лошадей жалко.

Мысли старого бейлифа были прерваны неожиданным для него, но вполне естественным зрелищем — из карет показались новые лица, до сих пор им не виданные. Лица женского пола. Иначе говоря, дамы.

Карет, как заметил он в самом начале, было три. К каждой подбежал один или два рыцаря из сопровождающего отряда, и они помогли выйти — или даже просто вынесли на руках пять или шесть женщин, укутанных в плотные яркие одеяния. Среди них должна быть Ее милость графиня, ее дочь или дочери, их служанки, кто там еще?.. Где эта дура кухарка, почему ее нет во дворе, прислужить дамам?!

У старика ухнуло сердце. Это его вина, что во дворе нет ни одной женщины из прислуги, вообще в доме нет ни одной женщины, кроме кухарок, как он не предусмотрел, что с лордом приедут леди, его недосмотр, не простят ему... Что им за дело, что в замке не жили дамы уже десять лет, а служанок сюда пряниками не заманить, только силой, как прежний лорд делал, а после него кто же придет служить? Все знают, что ждало здесь молодых женщин...

Старый бейлиф как встал посреди двора, увидав дам, так и остался стоять. В этой растерянной позе он попался на глаза новому лорду.

— Как твое имя, старик ? — спросил тот вполне мирно. Бейлиф поднял глаза.

Новый хозяин все еще был верхом. Очевидно, он наблюдал за работой своих людей и оставался доволен, так как не делал им замечаний. У него было время для разговора со стариком, встретившим его за воротами.

— Твое имя? — повторил лорд, думая, что старый слуга не расслышал его вопроса. В голосе его на этот раз прозвучалл металл.

— Джон Баррет, Ваша Милость, — поклонился тот низко. От этого первого разговора зависело очень многое в дальнейшей судьбе.

— Кто ты? Привратник?

— Я имею честь быть... — Джон запнулся. — Я служил прежнему графу в должности бейлифа, ваша милость.

— Вот как? Стало быть, ты начальствуешь над всеми слугами? — надо сказать, эти слова лорда ободрили старого Джона, ибо были сказаны в настоящем времени, а не в прошедшем, так сказать.

— Точно так, ваша милость, — снова поклонился старый слуга, хотя это было и не совсем точно — в прошлом он начальствовал не только над слугами, но и над всеми работниками и крестьянами, принадлежавшими лорду Ардену. Но что в прошлом, то в прошлом, а сейчас — сохранить бы место, хоть какое-нибудь...

— Какие слуги есть в замке? — спросил новый хозяин.

— Не... Не много осталось, ваша милость, — смутился Джон. Это была правда, но весьма приукрашенная. Слуг в этом замке почти не было

— Но все же кто-то остался?

Джон поспешил собраться с мыслями.

— У нас есть кузнец, милорд, конюхи — их двое, еще сторожа на воротах — тоже двое. Есть еще кухарка и у нее помощница, они прислужат леди, если позволит ваша милость...

— У наших дам есть кому прислуживать, — махнул рукой господин, — глянув в сторону повозок. Там и в самом деле оказалось не пять и не шесть, а по меньшей мере дюжина женщин, и они явно знали, куда им идти и что делать. Но в этот момент принарядившаяся кухарка со своей девчонкой как раз распахнули большую замковую дверь и выскочили, кланяясь входившим дамам.

Несколько человек, не знакомых Джону, несли вслед женщинам большие корзины и сундуки.

— Я тебя спрашиваю о всех, кто служит в замке. Здесь должно быть не меньше сорока человек — оруженосцы, солдаты, охранники, где они? Как это — два конюха, вон же конюшня на полторы сотни стойл? А где скотники? Где, кстати говоря, стадо? И неужели одна повариха кормит целый замок, что ты говоришь, старик? Как тебя — Джон?..

Не дождавшись ответа от обескураженного бейлифа, лорд Арден обернулся куда-то в сторону своей свиты и позвал:

— Торин, иди сюда!

Его голос, почти не возвышенный, был услышан, и рядом с Джоном немедленно оказался молодой рыцарь.

На этого воина стоило обратить внимание даже самой надменной даме: рост, стать и сильное тело, а также приветливые светлые глаза заставили дрогнуть и видавшего виды старого управляющего.

Вот какие люди служат этому лорду, подумал он.

— Торин, где королевский бейлиф?

— Здесь, милорд. — Рыцарь подал кому-то знак взмахом руки, и к ним подошел толстенький господин в одежде горожанина, которого Джон второпях не заметил среди новоприбывших. А между тем его заметить безусловно стоило — это был человек короля, роль которого состояла в том, чтобы ввести нового графа в права наследства.

— Мессир Хоуленд, как вы доехали? — вежливо обратился к нему лорд Арден.

— Благодарствую, Ваша Светлость, — поклонился тот весьма низко. — Кони Вашей Светлости выше всяких похвал. Как и все остальное, — королевский чиновник одобрительно кивнул на слуг, занятых каждый своим делом.

— Вы сказали мне, что челядь насчитывает сорок три человека, не так ли?

— Точно так, Ваша Светлость, о том и в королевском рескрипте сказано, — подтвердил толстенький бейлиф с полной уверенностью, довольный, как всякий стряпчий с привычкой к точности.

— А скольких вы видите здесь? — лорд слегка скривился в усмешке. — Пока что этот достойный слуга перечислил только семь человек, восемь, считая его самого. Как вы думаете, мессир, где остальные люди?

Королевский бейлиф повернулся к Джону. В этот самый миг старик узнал его и струхнул. Именно этот чиновник от имени короля доставил ему месяц назад известие о переходе крепости и графства Арден под руку нового лорда. Этот кругленький, розовощекий крепыш обладал властью обвинять от имени короля, судить и приговаривать к виселице любого, чью верность королю он может поставить под сомнение.

В частности, это касалось челяди графа — того самого, казненного год назад.

— С позволения Вашей Светлости, — дрожащим голосом обратился Джон к своему господину. — Я объясню.

— Я слушаю, — кивнул тот.

— Остальные... люди находятся внизу.

— Внизу?! — лорд слегка опешил. Стоявший рядом рыцарь тоже смотрел на Джона вопросительно и даже сердито: шутят над ним, что ли, вокруг плоский мощеный двор, кругом стены, а напротив четыре башни, двухэтажный фасад, что может быть внизу? Подвал? В подвале прячутся три десятка слуг?

Лицо королевского бейлифа, однако, было непроницаемо. Джон собрался с духом и продолжал:

— У нас... У Вашей Светлости кроме слуг, что в замке, имеется еще тридцать рабов, которых охраняют пять наемных солдат. Все они находятся... содержатся в горе.

— В горе?

— Как это в горе? — воскликнули одновременно лорд и его рыцарь.

— В каменоломне, — уточнил старый Джон.

— Где... — начал было лорд, но оборвал себя и приказал:

— Торин, возьми этого... Джона и проверь, что там. Доложишь потом.

Не говоря ни слова, молодой рыцарь подхватил старого слугу за плечо и повлек за собой.

Тем временем двор опустел, что достойно было бы удивления, учитывая количество вновь прибывших, но деловитость слуг и воинов лорда Ардена и впрямь была удивительна. К нему подскочил рослый оруженосец, помог спешиться и принял коня, чтобы увести в приготовленное стойло.

У замковой двери, на высоком крыльце, уже стоял один из его людей.

Лорд Арден на миг задержался возле него, через плечо взглянул на ворота, потом поднял глаза на зубцы башен и удовлетворенно кивнул, видя часовых на всех положенных точках. Как и следовало ожидать. Его гвардейцы свое дело знали, даже если их командир Торин Мак-Аллистер отсутствовал, выполняя приказ.

Он вздохнул, переступая высокий порог своего нового дома.

Арден-холл был большим, даже огромным по нынешним временам, крепостным замком. Его прежние хозяева, кто бы они ни были, озаботились выстроить четыре донжона, каждый из которых был квадратной каменной глыбой шагов в десять шириной и на глазок, пять-семь саженей высотой.

Окна в этих башнях, как и следовало ожидать, представляли собой не более чем узкие бойницы, через которые не видать ничего внутри. Впрочем, лорд и не ожидал ничего увидеть, там вряд ли что могло сохраниться после смерти хозяина и последующего безвластия, которое длилось не менее чем полгода. Десяток оставшихся слуг, пять солдат... что они могли бы противопоставить жадности обнаглевших чинуш или даже просто местных грабителей, даже если бы им пришло в голову защищать чужое имущество!

Лорд хмыкнул про себя, входя в широкий замковый холл.

К его некоторому удивлению, двухэтажное здание, соединяющее два донжона, оказалось вполне удобным жилым домом. Длиной более сорока шагов, то есть от одной башенной стены до другой, с крышей на уровне стены, в глубину оно выглядело на шагов девять-десять.

Войдя в довольно широкие и очень толстые двери, лорд увидал квадратное помещение, обрамленное с двух сторон лестницами и освещенное довольно скудно, двумя очень большими каминами и несколькими свечами. Число последних, впрочем, быстро росло — две женщины (кухарки, вспомнил он) старательно зажигали их одну за другой.

При этом окон он вообще не увидел, а задняя стена зала была плотно завешена чем-то вроде серых одеял (или гобеленов, потом узнаю, подумал он).

Примерно на высоте двух саженей к этой стене примыкала деревянная галерея, построенная из толстых, на первый взгляд вполне прочных бревен. Выглядит крепко, отметил он. Впрочем, проблема надежности галереи не самая первая из тех, что надо решать немедленно. Первым делом — расположиться и разместить женщин.

Граф оглядел свой новый холл повнимательнее. При улучшенном освещении, он видел две просторные ниши справа и слева, под обеими боковыми лестницами. Там стояли довольно широкие деревянные скамьи, покрытые коврами или шкурами — или это были сундуки? Неважно.

Расторопные слуги, не ожидая его распоряжений, уже подводили укутанных дам к этим удобным сидениям, и кто-то уже торопился раздуть камины, в которых уровень огня напоминал об экономии древесины.

— Спасибо, Тэм, — лорд Арден узнал своего человека и кивнул ему. — Если в этом доме есть еще очаги, проверь и позаботься, чтобы зажгли все. Узнай, где тут дрова.

Его старый знакомец, бывший некогда монастырским слугой, Тэм Личи, конечно, и сам знал, что делать; он быстро нашел в углу смущенную кухаркину девушку с факелом и вместе с ней исчез в каких-то боковых помещениях.

— Джарвис, — обратился лорд к другому слуге, немолодому и неторопливому крепышу, который как раз вошел со двора, но тот спокойно перебил его:

— Не беспокойтесь, Ваша Милость. Господа рыцари проверяют все башни. Казарма находится в правом донжоне у ворот. Там почти все сохранилось, так что есть где расположиться всем рыцарям на первое время. Мне также сказали местные, что для высокородных господ спальни уже готовы. Здесь есть женщина... — он повел взглядом, безошибочно найдя отступившую в тень кухарку. — Ее зовут Барба или Барбара?

— Барбара, ваша милость, — прошептала та.

— Она проводит дам в приготовленные покои.

— Погоди, — поднял руку лорд Арден, — пусть она сначала покажет эти спальни тебе. А потом пусть туда отнесут вещи дам, чтобы их разобрали. Дамы пока отдохнут здесь.

— Как будет угодно Вашей Милости, — поклонился невозмутимый Джарвис. Что значит надежный человек, подумал лорд мимолетно. Этому старому воину что лагерь в пустыне, что замок в горах — он везде найдет правильный путь. И дворецкий из него, даст Бог, получится не худший, чем оруженосец в давние времена.

Отпустив Джарвиса с кухаркой, он наконец смог обратиться к своим женщинам.

Вернее, к одной. К своей жене.

— Леонсия, дорогая моя!.. Как ты себя чувствуешь? — он подошел близко к скамье, где с помощью энергичной прислуги снимала с себя верхнюю меховую накидку высокая, светловолосая и светлокожая женщина, возраст которой трудно было бы угадать в неверном свете камина.

Даже когда на низкий столик поблизости был установлен поспешно извлеченный из багажа канделябр, вряд ли кто-либо был способен угадать, сколько лет леди Арден. Но лорд точно знал, что их старшему сыну теперь тридцать два года — а значит, они с Леонсией женаты еще дольше. И все еще нежно любят друг друга. Несмотря ни на что...

— Ты устала? Сейчас Джарвис вернется и отведет тебя в комнаты. Я послал его удостовериться, что все в порядке. Но если ты хочешь лечь прямо сейчас...

— Не беспокойся, мой дорогой. — Леонсия улыбнулась, встряхнув освобожденными от платка волосами, и энергично кивнула мужу. — В повозке было удобно, я не устала. — Спасибо, Фрида, а теперь займись комнатами. Узнай, что там есть, чего нехватает, и выложи из багажа.

— Конечно, миледи. — Горничная исчезла в глубине дома. Как и Джарвис, и Тэм, и прочие, она тоже знала, что делать.

— Я больше беспокоюсь за Хайди. Ей было скучно в дороге, а Родерик ехал верхом по большей части. Она прикорнула от скуки, и сейчас сонная, правда, доченька?

— Ничего подобного! — запротестовала молоденькая девушка, с удовольствием выныривая из-под кучи теплых одежд. — Я выспалась! А здесь хорошо, правда, мама?

— Сможешь подождать, пока комнаты подготовят?

— Разумеется, отец. А как остальные? Где Родерик?

— Твой брат, как всегда, с рыцарями... Впрочем, нет, вот он вошел, я его вижу! Он со своей матерью, помогает ей разместиться с ее свитой.

Граф с некоторым беспокойством вгляделся в другую группу дам, располагавшуюся напротив, с другой стороны от входа. — Родерик! — позвал он и махнул сыну. — Помоги дамам и подойди сюда.

— А здесь тепло! — продолжала щебетать четырнадцатилетняя барышня. — Надо же, а в дороге было так сыро. Замечательная вещь, оказывается, огонь! И какой он красивый, правда, мамочка?

— Красивый, — кивнула задумчиво леди Арден, не отрывая глаз от камина. — А ведь я успела забыть, что это за красота — открытый огонь. А ты, милый?

— Я помню...чудесная вещь — огонь.

Он вздохнул. Сел рядом с женой. Помолчал несколько секунд, отвлекшись от суеты слуг и щебета дочери.

Это их новый дом. Их земля. Конец долгого пути.

Огонь, пляшущий в камине. Отблески пламени на темных стенах. Тени в углах, где не достает свет. Все это его новый дом, новая жизнь. Его — и всех тех, кто связал себя с ним и его семьей.

Восемьдесят семь человек приехали сюда с ним. Вся их жизнь, начиная от хлеба насущного и кончая будущим их детей, отныне связана с Арден-холлом и лордом Арденом. И с этой землей тоже — с ее полями, лугами, лесом и холмистым нагорьем, где стоит замок.

Раздумья нового графа были бесцеремонно прерваны мальчишеским голосом:

— Отец! Вы хотели что-то мне поручить? Что надо сделать?

— Нет, Родерик, — улыбнулся сыну лорд Арден, — я только хотел узнать, как ты себя чувствуешь после долгого путешествия. Устал ехать на лошади?

— Что вы, отец! Я же ехал на Мун, на ней и за три дня не устанешь!

Лорд засмеялся, слыша искреннюю похвалу любимой лошади из уст тринадцатилетнего всадника. Его сын еще не разобрался на опыте, что зависело от коня, а что — от наездника.

— Леди Темелин очень устала? — спросил он у сына.

— Нет, отец, она благодарит вас за удобную повозку.

В ответе Родерика было полное понимание ситуации. Он не стал спрашивать, почему бы отцу не подойти к самой леди и осведомиться самочувствии.

— Сейчас вернутся Джарвис и Тэм, и дамам предоставят постели. Миледи, вы не будете против, если первой устроится Темелин?

— Разумеется, дорогой. Я и Хайди подождем здесь, правда, дочка? Мне интересно, как разместят всех. Где будут Торин и остальные? А для слуг есть тут место? Моя Фрида и Лалли будут рядом со мной, и для Хайди с Тэсс нужны смежные комнаты. Кстати, где Тэсс? — госпожа Ардена обратилась к своей юной дочери.

— Она с Дереком, мамочка, — пояснила та в некотором смущении. — Помогает в устройстве.

— Хм... Ну конечно, помощь не помешает. По словам Джарвиса, правая башня почти готова принять всех наших рыцарей, так что с этим, по крайней мере, проблем не будет.

— А слуги? — настаивала леди Арден.

— А, вот Джарвис вернулся, — лорд облегченно кивнул дворецкому, давая жене знак подождать. — Как с покоями для наших дам?

— Все в порядке, милорд, — поклонился тот. —Две спальни в левом крыле внизу и три наверху, в них есть камины и все нужное для ночлега. Мадам Фрида и госпожа Лалли могут оставаться при миледи, при спальнях этого этажа есть будуары, и там тепло. Имеется также гардеробная. Я прикажу вносить вещи.

— Хорошо, Джарвис. Имей в виду, что первой устраивается госпожа Темелин.

— Ее покои на втором этаже?

— Правильно. Действуй.

Дворецкий с поклоном поспешил к группе напротив. По его знаку пять укутанных с ног до головы женских фигур гуськом потянулись к лестнице и начали подниматься; за ними трое мужчин потащили три или четыре довольно больших тюка. Есть там постели или нет, дочери юга любят свои шелка. Пусть нежатся, чтоб они были здоровы...

Проходя мимо него и леди Леонсии, каждая из пяти дам в покрывалах поклонилась в молчании. Граф с графиней так же учтиво ответили. Только юный сын лорда приветливо улыбнулся одной из женщин, но по знаку отца не пошел за ней. У него еще будет время побыть с матерью. А пока его ждали дела мужские.

— Тэм Личи, ты здесь? — позвал лорд вернувшегося слугу. — Покои леди на первом этаже готовы?

— Все как Ваша Милость приказывали. Спальни для Ее Милости и молодой леди, и четыре постели для придворных девиц.

— Прикажи отнести туда наши вещи из повозки, — распорядилась Леонсия. — Фрида, ты где? Найди Тэсс и Лалли, начните разбирать и выясните, можно ли нагреть воду.

— Кстати, о воде, — леди Арден оглянулась и нашла взглядом двух местных женщин. — Идите сюда. Ты — Барбара, не так ли? А ты, как тебя зовут, девушка?

— Олуэн, благородная госпожа...

— Вы обе на кухне служите?

— Служим, миледи, — поклонилась Барбара.

— Где берете воду для своей кухни?

— В колодце, Ваша Милость. Во дворе замка имеется добрый колодец. И вода чистая, не сомневайтесь. А обед для Ваших Милостей давно готов, прикажете подавать? — вклинилась Барбара с вполне понятным с ее стороны нетерпением.

— Немного погодя, милочка. Сначала я бы хотела умыться с дороги и переодеться. И убедиться в том, что для всех нашлось место... Родерик! — повернулась она к мальчику, что стоял рядом. — Ты бы не хотел сбегать найти Герта Ладри? Он, наверное, где-то около кухни. Родерик кивнул и выскочил в открытую дверь, увернувшись от слуги с сундуком.

— А где Торин? — полюбопытствовала юная леди. — Расставляет караул на стене?

— Торин! — вспомнил лорд Арден. — Да, дорогая, он занят, я поручил ему кое-что. Оказалось, здесь есть что-то... чего я не ожидал.

— Что же это? — заинтересовалась Леонсия.

— Гм... Рабы, милая.

— Рабы?!!

— Да, радость моя.

— И... много их?

— По словам королевского бейлифа, три десятка. И пять солдат с ними, охранники или надсмотрщики, сам не знаю. Я послал Торина туда с бейлифом, разобраться.

— Туда — это куда?

— В каменоломню. Тот местный старик, Джон Баррет его зовут, сказал, что здесь где-то есть гора, и в ней добывают камень... Я его так понял.

— А где этот Джон Баррет? Милочка... Олуэн, это твое имя, правда? Знаешь его? Найди его быстренько, сделай милость.

— Господин бейлиф во дворе, миледи, — пояснила робкая молодая служанка с валлийским именем. — Распоряжается у карет. Я позову его!

— Нет, погоди! — поднял руку лорд Арден и подозвал одного из носильщиков, выбегавших за дверь. — Найди там местного бейлифа и попроси ко мне. А вы, — обратился он к обеим кухаркам, — вернитесь лучше на кухню. Там, думаю, уже начал распоряжаться мой повар, его зовут Герт Ладри, передайте ему мой приказ: не позднее чем через два часа подать обед для ста человек, то есть для всех слуг и рыцарей. Так что пусть начинают готовить! Припасы он привез.

— Отец, Герт уже там! — сообщил в этот момент вбежавший сын лорда.

— Он как раз спрашивал, где местные повара, не хотел нарушать порядок на кухне, там обед приготовленный стоит, может, подать его?

— Герт знает свое дело, — одобрительно улыбнулась Леонсия. — Идите, девушки, а с обедом мы подождем, пока хоть что-нибудь наварят для всех... Два часа, ты сказал, милорд? Подождем.

— Но... — голос, осмелившийся возразить, принадлежал юному Родерику.

— Да, сын? — отец повернулся к нему.

— Не все могут ждать. На стенах уже есть часовые, и их лучше накормить поскорее. — Родерик встретил удивленный взгляд отца и добавил: — Долг воинов — служить, не жалея себя, а долг командира — заботиться о солдатах. Так говорит закон.

— Правильно, сын! — похвалил его лорд Арден и обратился к стоящим в ожидании поварихам: — Слышали приказ молодого лорда? Часовых накормить готовым обедом. Остальные ждут два часа. Передайте это Герту Ладри.

Женщины убежали, переполненные впечатлениями.

А в дверях показался, сопровождаемый старым бейлифом Джоном, долгожданный Торин Мак-Аллистер.

Вид у первого рыцаря и начальника стражи замка был если не хмурый, то весьма к тому близкий.

— Слушаю тебя, Торин.

— Милорд, бейлиф говорил правду. Здесь есть рабы, тридцать один человек, и они все сидят в каменоломне. Это в полумиле к западу, там есть скалы — такие же, как и та, на которой стоит замок.

— Продолжай.

— Этих рабов охраняли пятеро наемных солдат.

— Охраняли?

— Так точно. Я взял на себя смелость уволить их всех, уплатив по три золотых каждому.

— Вот как?!

— Вместо них я послал Куно, Ла Гирра, Марка и Каста. На первую вахту.

— Мой сын велел накормить всех часовых, — вполголоса пробормотал лорд, — а про этих четверых он не знал.

— Я приказал дать им с собой хлеба и мяса. А также сварить два котла каши для всех рабов.

После этих слов несколько секунд было тихо.

— Наверное, он правильно поступил, — проговорила леди Леонсия.

— Накормить их, пусть отдыхают до завтра по крайней мере, а потом мы найдем выход. Рабы, гм... Каменоломня! Камень понадобится для строительства, кое-что в замке надо подновить, переделать... Торин, ты, как всегда, решил правильно. Займись другими делами, твои люди занимают правый донжон.

— Милорд, я хотел бы еще что-то сказать. Желательно, наедине.

— Леонсия, может, пойдешь пока к себе? Я заметил, как Тэм с Корри тащили ведра в налево, так что, наверное, можно уже помыться.

— Хайди, дочка! — обрадовалась леди Арден. — За мной, нас ждет ванна и чистое белье!

И, уже стоя на лестнице вместе с дочерью, обернулась к мужу:

— Расскажешь мне перед обедом, милый. А пока беседуйте по секрету!

— Знаешь что, Торин, давай-ка пойдем направо. Я пока не знаю, что там, наверное, тоже спальни и кабинет, надо бы посмотреть, что осталось от прежнего хозяина замка. Я слыхал о нем странные вещи...

Слуги по-прежнему суетились в зале, вносили привезенные сундуки и распределяли их содержимое по новым жилым покоям. Постепенно их становилось меньше, большая часть людей занялась повозками и конями: распрячь, расседлать, разместить, напоить после долгой дороги...

Еще час тяжелой работы, и можно будет сесть за столы, подумал лорд Арден, входя в боковой коридор правого крыла дома.

— Я тебя слушаю, Торин.

— Милорд, как вы знаете, Арден-холл стоит на скале.

— Знаю.

— Это, очевидно, скальный массив, мили две-три длиной. Задняя стена замка стоит над пропастью.

— Вот как?

— Обрыв отвесный и глубина пропасти больше шести саженей, нечто вроде ущелья, на дне ручей... Я взглянул с той стороны.

— И что же?

— В замке просто обязан быть огромный подвал, милорд.

— А ты думаешь, его нет?

— Думаю, есть. Но я не знаю, где вход.

— Спросим у Джона Баррета. Но ты прав, странно, что входа не видно. Это и есть тот секрет, что ты хотел сообщить мне наедине?

— Нет, милорд. — Торин сжал губы. — Дело в той скале, где... Где живут рабы.

— А что в ней особенного? Там добывают строительный камень, нет?

— Там тепло, милорд.

— ?!!

— Намного теплей, чем снаружи и теплее, чем в этом доме. Милорд... Как вы думаете, может быть тепло в камне?

— Ты уверен? — заинтересовался лорд Арден. — Ты сам почувствовал разницу? И большую?

— Милорд, эти рабы полуголые. Вряд ли они хоть раз были снаружи с тех пор, как спустились вниз. Они не разводят огонь, но живут. Их кормят чем-то вроде овсянки, размачивают зерна в воде... А те наемники, они просто скоты, не способные думать. Иначе уже давно догадались бы, что живут в необыкновенной горе.

— А они не додумались?

— По-моему, нет.

— Поэтому ты их прогнал... А с рабами что?

— У меня не было времени рассмотреть их всех. Грязные и заросшие, но не дохлые, как мне кажется. Еще пару дней выдержат, а потом вы решите, что делать. В замке нужен и камень, и рабочие руки, я на глаз уже присмотрелся, до зимы многое надо сделать. Но не это самое важное, сэр!

— Что же самое важное?

— Подвал, милорд. То, что в нем скрыто.

— Почему?

— Во-первых, у вас есть что прятать, милорд. — довольно дерзко заявил Торин, чувствуя, что его лорд слегка дразнится.

— А во-вторых?

— Милорд, это один скальный массив. Если в той горе есть источник, есть и в этой. Сажени на три ниже пола должна быть вода. И при этом она горячая! Не может быть, чтобы прежний хозяин не знал об этом. Он ведь, говорят, был...

— Я помню. Значит, ты говоришь, в подвале... Ну-ну. Найдем, никуда он не денется. И даже вряд ли пустой, если так хорошо запрятан. Хотя люди короля могли вывезти все, что было. Прежний граф был богат, да еще эта каменоломня... Он, наверно, торговал камнем? Ведь если

он держал три десятка рабов, то работа у них была. А что они, интересно, делали последнее время? Когда хозяина не было?

— Вряд ли бездельничали, — вздохнул Торин. — Я видел около той горы целые кучи камня, добытого явно не за неделю. И этот старый Джон, он вроде как упомянул, что продавал камень, чтобы добыть средства на содержание замка, и чтобы кормить слуг, и этих рабов тоже...

— Этот старый Джон, — повторил лорд Арден. — Он ведь совсем не так прост, как хочет казаться, а?

— И хорошо знаком с Хоулендом, милорд. Камень они наверняка продавали вместе!

— А как бы иначе замок и слуги остались целы без господина. Так что пока не будем обвинять старого Джона в плутовстве, а оставим его служить и посмотрим, на что он еще способен. Кажется, не дурак.

— Не дурак, это верно. Но дворецкий у вас уже есть, а управляющим вы же его не поставите?

— Еще чего... Стой, куда это мы пришли?

Коридор правого крыла уперся в тупик, перекрытый каменной кладкой. По его правую сторону видны были две или три двери, мощные, обитые железными скобами. За одной из них Торин, заглянув, увидал мрачную неосвещенную комнату, которая могла бы быть спальней хозяина или его гостей, если бы разжечь в ней огонь и раздвинуть завесы на окнах. Кажется, из нее даже был ход в чулан или, может быть, туалетную комнату. Деревянное ложе, сундуки, шкуры на полу. Если там были предметы роскоши, их наверняка уже нет, подумал лорд Арден.

— Вторая спальняя такая же, — сообщил Торин, открыв следующую дверь.

— А третья?

— Это для слуг, думаю. Меньшая, и кровати нет, только лавки.

— Постой, это же нижний этаж. Напротив только одна дверь, но зато большая и толстая. Это, наверное, и есть кабинет бывшего лорда!

Кабинет лорда, если это был он, оказался пуст, как амбар весной, когда последнее зерно уже высеяно, а новый урожай не созрел. Просторное, темное помещение, и только на задней стене висят грубые гобелены (или одеяла?)

— Интересно, зачем эта стена так завешена? И в зале такие шторы. Что за ними?

Сорванным тряпкам, однако, было что прикрывать. За двумя слоями грубой материи были, оказывается, окна — пять узких, не шире локтя отверстий в толстой стене с решетками из железных прутьев, но без стекла. Выглянув через это окно, лорд Арден был поражен видом дальней стены ущелья, отстоящей от его глаз на расстояние не менее четверти мили.

Ущелье, впрочем, не было таким уж глубоким, потому что его край — обычный травянистый обрыв — кончался на добрых две сажени ниже окон, через которые он смотрел, и, стало быть ненамного ниже пола главного зала. Тот, кто выбирал место для этой крепости, был докой в своем деле.

— Ты сказал, что смотрел с той стороны? — вспомнил он доклад Торина.

— Как ты туда попал? Далековато, да и прохода нет.

— Проход есть. В той стороне, где каменоломня, распадок совсем узкий, и есть что-то вроде моста, верхом можно проехать.

— Но ты же отсутствовал только час, как можно было обойти все это и вернуться? Или ты смотрел прямо оттуда?

— Да, милорд. Я видел издалека эту сторону крепости, и поверьте мне, высота от крыши до дна ущелья не меньше, чем полных десять саженей. А внизу течет речка, или это большой ручей, так что вода близко. Почти наверняка есть и под замком. Надо только найти.

— Хорошо бы... Ну что же, спустимся и поищем подвал.

Лорд и его первый рыцарь вернулись в холл, где уже не застали суетящихся слуг с их сундуками.

Под руководством бравого Джарвиса и под надзором неусыпного Джона Баррета несколько мужчин устанавливали длинные узкие столы — три параллельно, один напротив у задней стенки. По-видимому, там было возвышение, так как этот стол на глазок казался выше остальных. Это, конечно, для самого лорда, семьи и самых что ни на есть приближенных. Таковы здесь обычаи. Надо привыкать.

— Обед скоро, — остановился граф и задержал своего спутника. — А ты ведь еще не видел, где будешь сегодня спать. Может быть, не искать сегодня подвал? Лучше займись казармой. Да и мне не мешало бы определиться с ночлегом, вообще отдохнуть с дороги.

Он вздохнул.

— Я ведь уже не молод, друг мой. Это мое последнее путешествие, и я рад, что оно закончилось. Тихая пристань, а, Торин?

Молодой рыцарь улыбнулся:

— Вы никогда не состаритесь, сэр Конрад.

— Как? Давно меня так не называли! Сэр Торин Мак-Аллистер, я очень рад свести с вами знакомство. А вообще-то, надо бы привыкать жить по-новому. Был я когда-то Конрадом Ашби... Теперь я граф Конрад Арден.

— И ты тоже, друг мой. Называть тебя просто по имени теперь нельзя. Ты — сэр Торин, барон Мак-Аллистер, и никак иначе. Позаботься, чтобы твои товарищи это помнили. И сами пусть крепко помнят свои благородные имена! Чтобы никаких больше Чаков или Ла Гирров! Как их зовут по-настоящему? Сэр Честер де Ласситер, мессир Лоренс де ла Геррон, сэр Куно фон Лихтенвальд... И так далее. Называть по имени рыцарей лорда Ардена имеют право разве что дамы, и то только высокородные.

— То есть их милости леди Леонсия и леди Хайдегерд? — уточнил сэр барон с легкой усмешкой.

— Вот именно, — подтвердил лорд тоном приказа. — Впрочем, даже и леди Хайдегерд следует усвоить более церемонное обращение. Особенно в присутствии посторонних. А уж милой Тэсс, и всем остальным нашим красавицам я запрещаю фамильярничать с благородными рыцарями, прошу это помнить. Отныне и впредь — вы рыцари, они — придворные дамы.

— И называть их леди Эльфрида и леди Атенаис? Не иначе? — весело уточнил сэр и барон.

— А что, было бы неплохо. Чем вежливее мы обращаемся к женщине, тем лучше выглядим в ее глазах, да и в своих собственных тоже. И потом, только представьте себе, сэр Торин, как возрастет уважение к графу, если все будут знать — в его крепости служат одни только высокородные дамы и господа! Не говоря уже о том, что девица, которую величают “леди“, старается быть леди на самом деле и не вести себя как простая девка. Имей в виду, что здесь в Англии порядки не таковы, как на Востоке, женщины не сидят взаперти в доме. Через день-два, наши девушки увидят местных простолюдинок и услышат их разговоры. Не хотел бы я, чтобы в моем доме начались те же непристойности, что я помню со своей юности... — Он запнулся, но сказал все же:

— Знаешь, Торин... Мне иногда кажется, что я не... не сделал бы то, что я сделал в молодости, если бы не те ужасы, тот разврат, что я видел вокруг себя с детства. Моя христианская душа корчилась, ненавидела это все, и поэтому я оказался не так тверд в вере, как следовало бы.

— Это было давно, сэр — милорд, — сказал Торин с сочувствием. — Мы все были там. Зато теперь мы вернулись. И все по-другому, правда?

— Хотел бы я, чтобы все было по-другому. Думаешь, почему я привел всех вас, кто служил мне дольше других, зачем собирал вас со всех углов, держал при себе с желторотых лет? Зато теперь есть у меня три десятка людей, которым я полностью верю. Моих людей, Торин. Они мои рыцари, и плевать мне что у некоторых нет родовых владений или вообще род неведом. Я сам дарю имена! Сэр Торин Мак-Аллистер, я, лорд Конрад Арден, намереваюсь посетить вас в вашем родовом замке! Не позднее, чем через пять лет.

— От этого замка даже камней не осталось, милорд, — печально заметил молодой рыцарь.

— Камни будут! Разве ты не сказал сам, что они уже готовы и лежат в кучах? Выше голову, сэр Торин! И ступай, наконец, устраивайся, а то не успеешь к торжественному обеду.

 

Глава II

Конрад, лорд Арден, отослав своего первого рыцаря, направился в комнаты, предназначенные его жене. В коридоре левого крыла ждал человек, которого он сегодня с утра не видел — его личный слуга.

— Привет, Маркус, ты почему здесь? Госпожа у себя?

— Ваша Милость, — степенно поклонился жилистый Маркус Стоуни.

— Ее Милость графиня в своей спальне. Она велела мне дождаться здесь Вашу Милость и просить проследовать в ее гардеробную, где для Вашей Милости приготовлено умывание.

— Спасибо. Кстати, не стоит постоянно повторять “Ваша Милость” и “Ее милость”, Маркус. Достаточно сказать “милорд” или “миледи”. Или “сэр”.

— Да, милорд, — поклонился усердный слуга и открыл перед ним толстую дверь в жарко натопленное помещение.

Очевидно, Леонсия вполне разумно определила для этой комнаты роль ванной — по крайней мере, на первое время. Там уже стояла широкая деревянная бадья, полная воды и исходящая паром, а рядом — несколько табуретов с грудами чистого полотна.

И сама она тоже была здесь.

— Любимая. — Он подошел и поцеловал жену. — Ты уже искупалась, вижу. Теперь моя очередь?

— Маркус! Помоги, будь добр, твоему господину, — махнула она слуге и улыбнулась мужу.

Тот с облегчением присел на скамью и позволил Маркусу снять с себя сапоги, что были целый день на его ногах. Так же быстро тот освободил его от туники и плотных узких штанов для верховой езды, необходимых в холодный день, но чертовски за весь день надоевших. Пропотевшее белье также было отброшено, и лорд Арден с большим удовольствием влез в импровизированную ванну.

Еще массаж бы, тихо подумал он. Но прошли те времена, когда стоило только пожелать — мигом подбегали юные девы... Гм...

— Устал, милый? — тихонько шепнула Леонсия и пододвинулась к самой бадье. — Хочешь массаж? Я позову Лалли, она здесь рядом.

— Не надо, — вздохнул лорд Арден. — Сегодня не надо. Да и вообще... Стоило бы подумать о новых правилах. Как жить здесь, на новом месте. Как титуловать, к примеру. Вот Маркус готов с каждым словом повторять “Ваша Милость”, а ведь он в чем-то прав. Пусть я не король, но в этой земле, в этом графстве я — главный. И пусть у меня больше нет власти...

— У тебя есть власть, — перебила его жена. — В этом графстве ты — властелин. Выше только король, но он далеко. А никто из его чиновников не посмеет тебе приказывать или запрещать.

— Почему?

— Дорогой, ты устал. — откровенно засмеялась Леонсия, наклоняясь и поглаживая мужу затылок. — Стоило один день провести в седле, и ты забыл, как быть королем. Да эти чинуши за счастье почтут целовать твои руки! Стоит только раз на них глянуть, как ты всегда делал, и все. Все будут твоими рабами.

— Кстати, о рабах, — вспомнил он.

— Надо поскорее проверить, кто они, как содержатся. Какое жилье там, и вообще...

— Торин уже сделал это. Он выгнал пятерых стражников, назначил свою охрану и велел всех накормить. А остальное сделаем завтра. На сегодня уже хватит, мой дорогой, время отдыха. Да и столы сейчас накрывают. Все дела — на потом.

— Моя милая, — он закрыл глаза, расслабляясь под ласками жены, прильнувшей к его груди. — На этом свете не бывает «потом». Каждый миг наступает после другого мига, и время не делится на «сейчас» и «потом»... Власть — это ремесло, требующее труда без выходных и праздников. Если от нее устаешь, она просто уходит и не возвращается.

— Ты, оказывается, еще помнишь, как быть королем! — снова засмеялась Леонсия.

— Помню, любимая. И поэтому хотел бы обсудить с тобой еще кое-что.

Он прервал разговор и лениво махнул Маркусу. Тот умело и быстро помог ему вымыться, встать из ванны и обсушиться.

Когда лорд был готов, муж и жена вместе прошли в ее спальню переодеться к ужину в платье, извлеченное из багажа.

— О чем вы еще хотели поговорить, милорд? — церемонно обратилась к нему Леонсия, пока рослая, сурового вида горничная закалывала ее длинные белокурые волосы и набрасывала на них тонкое покрывало. Девушку эту звали Эльфрида Тальберг, как помнил сэр Конрад. Жена привыкла звать ее просто Фридой.

— Спасибо, Фрида, — поблагодарила Леонсия, не дождавшись ответа мужа.

— Леди Эльфрида, — сказал лорд Арден. — Прошу вас переодеться и занять ваше место за столом в зале. Леди Арден и я выйдем через несколько минут. Ты, Маркус, также ступай и готовься к ужину.

Слуга поклонился. Эльфрида отвесила низкий, почтительный реверанс.

Леонсия и сэр Конрад остались наедине.

— Кажется, я поняла, о чем речь, милорд, — задумчиво проговорила хозяйка замка. — Речь пойдет о том, как мы должны обращаться друг к другу и к нашим подданным.

— Вассалам, любимая, — поправил он. — У нас больше нет подданных. От того, как мы будем к ним обращаться, зависит наша жизнь на этой земле.

Он помолчал, собираясь с мыслями, чтобы выразится как можно яснее:

— Как вообще можно править людьми? Как удержать власть? Сила, страх всегда ненадежны. На каждую силу есть большая сила, всякий страх побеждается другим страхом. И даже голод — не средство, у голодных подданных господин — всегда злейший враг.

— У нас есть золото, есть земля и просторный дом, и у нас есть наши люди. Отряд воинов, я сам их вырастил, некоторых даже в своем доме. Я их учил, как нести службу и как сражаться. Только им я доверяю охрану своего дома и безопасность нашей семьи. Я не хочу их потерять.

— С нами пришло много людей. Мы прошли длинный путь, и никто из них не подвел. Те, что сбежали в первые дни, не в счет — этого стоило ожидать, просто кое-кому свобода ударила в голову.

Но все те, что дошли сюда — наши преданные друзья. И неважно, что держит их — преданность или боязнь одиночества, но чем дольше каждый остается со мной, тем ближе и крепче я связан с ними. Да что говорить, любимая, ты лучше всех это знаешь. Разве служил бы мне Торин, Алан, Ламберт — да все они! — если бы не любили тебя?

— А девушки — тебя, дорогой, — лукаво поддразнила Леонсия. — Некоторые последовали сюда за нами, чтобы не расставаться с тобой. Например, Лалли. То есть донна Эвлалия.

— Донна Эвлалия сделала это по собственному желанию, зная, что ее ждет... А что, миледи, вы недовольны ею?

— Что ты, ни в коем случае, дорогой. Просто она реже прислуживает мне лично, чем, к примеру, Эльфрида, больше старается позаботиться об одежде или о драгоценностях. Я ее понимаю, она честно выполняет свой долг. И при этом чудесно шьет, вышивает, даже золотом и серебром. Я так рада, что Лалли с нами. Лишь бы она была здесь счастлива. Но мы, кажется отвлеклись. О чем вы говорили, сэр граф?

— О том, как удержать власть, когда прежние рычаги исчезли.

— И что же остается? Любовь?

— Да, любовь. А еще дружба и уважение. Есть еще сильные рычаги: вассальный долг и рыцарская присяга.

— Не для всех, — вздохнула Леонсия.

— Не для всех. Для тех, кто сегодня с нами — годится. А для тех, кто не умеет дружить, — что же, тех клятвой не удержать. Ведь в конце концов, что есть клятва, как не просто слова, выражающие любовь и дружбу?

— Ты прав, муж, — задумчиво согласилась Леонсия. — Что мы можем сделать, чтобы любовь и дружба удержали этих людей на службе?

— Просто доказать им, что эти чувства взаимны, моя любимая. Они все свободные люди, а вокруг много других мест: плодородных земель, которые можно купить, и баронских замков, где можно найти службу. Но где еще твоя леди Эльфрида будет чувствовать себя другом своей хозяйки? И та же Лалли. Какая госпожа не увидит в ней злую соперницу?

— Надо, чтобы все чувствовали себя так. Каждый день, постоянно. И оказывать уважение нашим слугам так же, как нашим рыцарям. А ведь они тоже, кстати говоря, только здесь будут благородными господами, а любой другой граф или барон увидал бы в них только простых солдат. Думаю, все это понимают.

— Но ты пообещал, что найдешь родню каждого, помнишь, милый? И дом, и семью, и землю. Мы обещали, что каждый из посвященных тобой в рыцари станет в Англии господином.

— Да, я обещал, и я выполню. Но не завтра же! А пока наша задача — чтобы в Арден-холле не было споров, ссор или, не дай Бог, драки. Я думаю, мне удалось отобрать людей. Тридцать моих ребят живут душа в душу больше шести недель, тренируются все вместе и не ссорятся. И службу знают. Торин — прекрасный командир.

— Ты научил его.

— Да, но ведь и талант много значит, и склад души. Торин Мак-Аллистер — божий дар для каждого короля, и дай бог ему достичь в жизни всего, чего он достоин...

— Мы его не отдадим королю, — подмигнула леди Леонсия. — Будем любить его, и ценить, и оказывать всякое уважение.

— Вот именно, дорогая моя! Вот именно! Ты все понимаешь! — Лорд Арден даже хлопнул в знак одобрения.

— Мы будем оказывать уважение, всяческую милость каждому из наших слуг. Видит бог, они этого вполне достойны. Это особенно важно как раз теперь, когда пришло время столкнуться со здешним народом. Тут есть крестьяне, крепостные и вольные, наши новые подданные и вассалы. Чем выше слуги будут ценить себя, тем выше авторитет и власть Арден-холла над жителями деревень и окрестностей.

— Лишь бы они не загордились.

— За этим мы будем следить особенно строго... А теперь идем, верно, уже все собрались.

Когда граф с леди Арден рука об руку появились в зале, там и вправду все уже все были на местах: за тремя столами, длинными и узкими, как весельные корабли, расселись все новые обитатели Арден-холла.

Эти три стола стояли параллельно четвертому, расположенному на некотором возвышении и предназначенному явно для него самого и его семьи. Однако юный Родерик и его старшая сестра Хайдегерд (Хайд или Хайди, как называли ее близкие) ожидали родителей стоя. Когда же они оба вошли, поднялись и все остальные.

Добравшись до своих почетных кресел у задней, занавешенной стены зала, лорд Конрад и его жена оказались в самом центре внимания. На них устремились взгляды множества людей — не менее шести или семи десятков.

За ближайшим столом, в трех шагах от их почетного места, сидели двадцать мужчин в самом цветущем возрасте. Каждого из них Конрад знал в лицо, по имени, а некоторые прожили у него несколько лет. Это были его воины, рыцари и оруженосцы. Ближайшие друзья, на которых он возлагал самые большие надежды, и в определенном смысле — его приемные сыновья, так как и их собственное будущее зависело от него.

Он сам посвятил их в рыцари, а других был намерен посвятить в будущем; те, кому нет двадцати, пока служат оруженосцами у старших, более опытных.

Впрочем, даже их командиру Торину только тридцать, а младшему из опоясанных рыцарей Алану де Трессэ двадцать сравнялось две недели назад.

В тот день флот бывшего султана покидал приморскую столицу Сицилии. И вступление в рыцарское достоинство послужило предлогом для прощального праздника, где бывший царь сарацин, отрекшийся от престола, в последний раз пировал со своим старшим сыном, королем Ахейским, а тот нежно и трогательно прощался со своей дорогой матерью, высокочтимой леди Леонсией.

А потом, в первые дни долгой морской дороги, новопосвященный рыцарь преданно служил опечаленной королеве-матери, утешая ее в разлуке с сыном. Ни единого упрека не заслужил Алан де Трессэ ни от леди, ни от ее мужа. Этот скромный юнец выказал больше вежливости и такта, чем многие матерые дипломаты, которых сэр Конрад повидал много в бытность свою принцем и королем...

Да и остальные парни не хуже. Дай вам Бог долгих лет здоровья и боевого везения, дорогие мои Алан, Куно, Годвин ап Райс, Персиваль Шельд, Эвальд Хольгерсон...

Лорд Арден перевел взгляд подальше, на два длинных ряда, где среди мужских лиц выделялись и полдюжины женских. Это его слуги. От того, как они будут трудиться, зависит и его, и их жизнь.

— Приветствую вас, господа, в моем замке Арден! — провозгласил он, поднимая чашу. Наполненная заранее, она стояла перед его креслом на накрытом столе.

— Я благодарю вас всех, господа! Благодарю моих славных воинов за надежную охрану, — поклонился он первому столу, где двадцать голов согласно опустились в ответ.

— Я благодарю вас, мастер Бейн, — нашел он взглядом верного Джарвиса, скромно сидящего поодаль, — и всех ваших помощников за добросовестную службу в дороге, за заботу о всех животных и за то, что каждому нашлось место в нашем новом доме.

— Я благодарю вас, мастер Ладри, за то, что никто не был голоден в пути, а сейчас нас ждет горячий вкусный обед. И я в особенности благодарен вам, мистрис Барбара и мистрис Олуэн.

Две местные женщины, по настоянию Бейна также усаженные за стол, пораженно замерли и перестали дышать, чувствуя, как все на них смотрят.

— А сейчас приступим к обеду. Длинные речи только мешают. Но прежде я прошу всех встать и вознести благодарность господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Деве, чья неизреченная милость подарила нам этот дом, эту пищу, день нынешний и много дней впереди.

Все встали. По залу прокатилась волна шепота. В этот раз, каждый молился сам, произнося про себя те слова, что исходили из сердца.

Граф сел первым, за ним Леонсия, Хайди, Родерик, а затем на свои места уселись все остальные и принялись за еду.

На столах был хлеб, слабое вино, котелки с горячей похлебкой и блюда с бараниной, а также разварной рыбой и овощами — то, что Герт Ладри мог приготовить так быстро.

Кроме того, на столе лорда оказалось блюдо со свежезажаренной олениной, а перед леди на подносе лежал каплун, что говорило об особой любезности мистрис Барбары или ее помощницы, которые вполне заслужили благодарность нового господина.

Оленина немедленно заинтересовала Родерика, и он потянулся к этому блюду, взглядом испросив у отца разрешения. Конрад кивнул поощрительно и слегка пододвинул посудину в его сторону, мысленно добавив к числу насущных проблем еще одну: кто будет в дальнейшем прислуживать за столом, и необходимо ли это по здешним обычаям? Прежние, давно ставшие привычными восточные церемонии здесь не годятся... Кстати, о восточных церемониях.

— Сэр Родерик, — обратился он к сыну, утолявшему первый голод.

— Да, отец? — тот с трудом оторвался от вкусного куска мяса, но ответил с готовностью тринадцатилетнего пажа.

— Сэр Родерик, вы навестили леди Темелин перед обедом? Я не вижу ее в зале. Она здорова?

Мальчик явно смутился. Он посмотрел на сестру, на Леонсию, которая ободряюще ему кивнула, и ответил: — Милорд, мать... Она хотела спросить у вас, надо ли ей выйти, присутствовать... вместе со всеми. Я... разрешил ей не приходить. Мистрис Олуэн отнесла им еду.

В глазах юного Родерика мелькнуло сомнение.

— Если вы прикажете, она придет.

— Нет, сынок. Ты решил верно, — улыбнулся граф своему умному сыну.

Младшенький явно разбирался в тонкостях человеческих отношений лучше, чем можно было бы ожидать. А лишние свободные места за столом никогда не бывают...гм... лишними.

— Барон Мак-Аллистер, прошу пересесть за мой стол. А также вы, мастер Бейн, и... а, вот вы где, мастер... Джон Баррет, не так ли? Подойдите сюда, садитесь. Еды хватит на всех, не стесняйтесь и попробуйте эту прекрасную оленину. Как, Торин, вкусно?

— Замечательно, милорд, — заявил первый рыцарь, подавая пример менее смелым соседям. — Эту лань Куно — мессир фон Лихтенвальд — убил утром, она подошла близко к дороге.

— А где сейчас Лихтенвальд? Я не вижу его.

— Охраняет ту каменоломню, милорд. С ним еще три рыцаря и Рено де Три, оруженосец. А еще десятерых я поставил на стены.

— Так что за столом отсутствуют четырнадцать человек?

— Не беспокойтесь о них, милорд, — усмехнулся командир стражи. — Все сыты. Видите ли, лань была не одна. Вторую зажарили и разделили еще час назад.

— Молодцы! — засмеялся сэр Конрад. — Люблю моих рыцарей. А как с вашим ночлегом?

— Тоже порядок. В этой башне, милорд, может с удобством жить сотня солдат. А для сорока — очень даже просторно, хоть низковато. Там пять этажей, считая с нижнего уровня. В самом низу — караулка. Там склад оружия, небольшой очаг, вроде кухни, столы и прочее. Посередине винтовая лестница, а с нее выход в четыре этажа: жилой уровень, галерея, потом еще один жилой и затем верхний, с выходом на стену.

— Галерея?

— Да, милорд, вы видели деревянную галерею с внутренней стороны стен? Она проходит, наверное, через все башни, да и через дом тоже, я думаю. Надо будет проверить. Но в нашем донжоне на этом уровне двери с двух сторон, сквозной проход — на галерею и на тот балкон, что над воротами. Вполне годится, чтобы поселить дюжину человек или даже еще больше.

— А на других этажах?

— По восемь больших альковов на обоих казарменных этажах, потолки низкие, но ничего, терпимо. А перегородки служат наверняка дополнительными ребрами башни. Не дурак был тот архитектор, что ее строил. Альковы на две койки каждый. И очень интересно устроено: труба от нижнего очага каменная, она стоит в самом центре и торчит выше зубцов. Лестница вьется вокруг нее. Это значит, что зимой в башне будет тепло!

— Верхняя секция, что над стеной, состоит из большой комнаты и коридора. Я бы не поселял туда пока никого. Это ведь только первый день, мало ли какая надобность появится в будущем, например... — он умолк.

Лорд Арден понял его без слов. Свободное помещение необходимо было — например, для церкви. В замке Арден пока не было ни часовни, ни своего священника. Не было даже какого-нибудь простого монаха. Поэтому и благодарственную молитву перед первой едой произносил каждый сам... Это была одна из самых важных проблем, ждавших решения, и немедленно. Но никак не решить ее завтра поутру — не валяются на дороге священники. А какой-нибудь бродячий монах, каких в самом деле много на тракте, не годится для замка Арден. Тут место только для верных людей.

— Конечно, — сказал сэр Конрад. — Ты прав. А люди все разместились, и без обид? Как я понял, кому-то досталась отдельная спальня, а другим одна на двоих?

— Мы так решили, что те, у кого есть оруженосцы, возьмут их к себе. А у кого еще нет, тот подыщет потом, а пока поживет один.

— Справедливо. Значит, тебе самому спальни не досталось?

— Ну что вы, милорд. — засмеялся Торин. — Зато я не должен сам убирать и чистить кольчугу. Мой Гарет — он указал на долговязого юношу за столом воинов — справляется с этим делом даже не пойму как. Ни разу не видал его за работой, а все чисто.

— Значит, молодец твой Гарет! Он, кажется, из Эссекса? Сын моряка, мы взяли его на борт с Кипра, я помню. Но ведь он хотел вернуться к матери, нет?

— Вернется, — пожал плечами Мак-Аллистер. — Он вернется домой, когда станет рыцарем. Что ему возвращаться, без золота и без оружия? Его мать служит в замке тамошнего сеньора, тот обещал позаботиться о ней и ее дочери, пока их корабль не вернется. Корабль мы потопили три месяца назад, и его будут ждать до следующего лета. А к тому времени Гарет наберется сил и воинского умения, станет рыцарем и сумеет вызволить мать и сестру. Еще есть время, этот сеньор ждет своего пирата ни не станет их обижать до срока. А настанет срок, мы с ним посчитаемся! — он сжал кулак и стукнул по столу так, что миски его соседей подскочили. Это напомнило, что за столом лорда сидят еще два человека.

Сэр Конрад обратился к Джарвису Бейну.

— Мастер Бейн, как разместились люди? Всем ли хватило места?

— Милорд. — Дворецкий сидя слегка склонился. — Мои люди заняли вторую башню, слева, под жилье для тех, кто не живет рядом с местом работы. Думаю, это временно. Если милорд не возражает, я распоряжусь, чтобы все услужающие проживали там, где они трудятся.

— Вот как? — заинтересовался сэр Конрад. — Что это значит?

— Милорд желает услышать объяснения немедленно, за обедом?

— Буду благодарен, Джарвис.

— Рад служить. В вашем замке имеется превосходная конюшня, где можно держать сто сорок лошадей единовременно. Она тянется вдоль всей западной стены, под деревянной галереей. У восточной стены расположены кузница и пекарня, а также еще несколько помещений, которые, судя по...гм... внешнему виду были ранее предназначены для скота и тоже могут быть использованы под стойла, ежели возникнет необходимость. Например, в настоящее время.

Лорд Арден вопросительно посмотрел на старого бейлифа. Тот робко осмелился вступить в разговор.

— Там жили слуги, милорд. То есть там был и коровник... Несколько лет назад. Теперь коров почти нет, тех, что остались, я отдал на время в крестьянские дворы... Если милорд прикажет, их вернут.

— Об этом потом. Где жили слуги? В сараях у восточной стены?

— Некоторые их них, милорд. Но, конечно, у кузнеца есть каморка при кузнице, а конюхи помещаются рядом с лошадьми. В той башне, что слева от ворот, живу я, а также и оба сторожа. Но, конечно, если милорд прикажет... — Он осекся.

— У вас есть семья, мастер Баррет?

— Я вдовец, милорд. Моя дочь замужем, она живет в Баттеридже.

— Где?

— Баттеридж, милорд, это деревня, которая стоит на вашей земле. Там живут ваши подданные, я имею в виду крестьян, милорд. Простолюдинов... — старый бейлиф почувствовал, что его кинуло в пот.

— И ваша дочь?

— Ее муж содержит корчму, милорд.

— Понятно.

Многое было понятно. И куда делось стадо, и откуда баранина сегодня на всех столах. Но это — вопрос на будущее. А пока сэр Конрад сказал:

— Наверное, башню придется перестроить. А пока в ней есть места для всех, мастер Бейн?

— Совершенно верно, милорд. К тому же, над самой кухней есть помещения для поваров, их уже заняли мастер Ладри с помощниками.

— Не надо ущемлять местных, эти две женщины, что уже служат.

— Ни в коем случае, милорд. Они проживают в особой комнате, их не стеснит соседство мужчин.

— И... гм... никаких эксцессов.

— Наши люди умеют себя вести, милорд.

— А мастер Тавис, кузнец? Для него, как я понял, есть тут кузница, но там кто-то работает. Кто это, мастер Баррет? Укажите, где он, я бы хотел его видеть еще сегодня.

Вместо помедлившего с ответом бейлифа отозвался всезнающий Джарвис Бейн.

— Милорд, Эгон Тавис сидит вон там, вместе с Хэном Уэстом, это и есть здешний кузнец. Они уже подружились, как я вижу. И жить будут вместе, а помощники Тависа тоже хотят поселиться там, хоть и тесно. Но они парни крепкие, и быстренько отстроят себе жилье, а пока поночуют в повозке около кузницы. Кстати, еще несколько человек остаются на ночь в повозках, если, конечно, милорд не возражает?

— Еще бы я возражал. Разумеется, пусть ночуют, — понимающе кивнул сэр Конрад. — Однако и охрану во дворе надо выставить. Торин?

— Слушаюсь, милорд.

Начальник стражи обернулся к своим товарищам, обедающим за ближайшим столом:

— Робер, Коррадо! Вы оба, с оруженосцами. Сразу после обеда ляжете спать. Через три часа выйти на охрану двора. Найдите в башне место, где тихо, и отдохните как следует! А остальным — позаботиться, чтобы такое место нашлось.

Двое рыцарей встали из-за стола, поклонились, вышли из зала. За ними спешили два совсем молодых воина, на ходу вытирая губы за последним глотком. Долговязый Гарет, оруженосец Мак-Аллистера, задержал последнего и сунул ему блюдо с остатками баранины. Рыцарь одобрительно кивнул и обернулся к своему сеньору, который продолжал слушать Джарвиса Бейна.

— Все повозки, за исключением трех, стоят рядом с конющней.

— А... те три где?

— Нашлось место внутри.

— Хорошо.

— Благодарю, милорд. Кроме того, в этих конюшнях заночует Том... прошу прощения, милорд... мастер-коневод Томас Дерек и его четверо мальчиков. По двое в каждой повозке.

— Понял. Это, разумеется, только сегодня.

— Несомненно, милорд.

— Я вижу. Ну, что ж, я так понял, что уже нашлось место для поваров, конюхов, кузнецов и возчиков. Личная прислуга дам ночует в доме. Так кто же пойдет в восточную башню?

— Я, милорд, — спокойно сказал дворецкий. — А также ваш слуга Маркус и Тэм Личи.

— И это все? — усмехнулся сэр Конрад. — В таком случае, незачем стеснять почтенного Джона Баррета. Вы трое лучше займите правое крыло дома. Все равно я буду спать на половине моей супруги, и мне как-то не нравится, что вторая сторона стоит пустая и не охраняется.

— Милорд желает поставить в доме охрану? — встрепенулся спокойно попивавший вино Торин.

— А как ты думаешь — это необходимо?

— Сказать по правде, я бы этого не хотел, — признался начальник стражи. — На постах уже половина моих людей. Если послать еще несколько, до утра им смены не будет. Потому что на стенах сторожа сменятся через три часа, это еще десять человек, а я не люблю, когда нет резерва. Но если вы приказываете, милорд, мы сделаем.

— Не вижу необходимости. Дом запирается, в обоих крыльях будут спать люди, а выход только один, и во дворе будет стража. К тому же чужих у нас пока нет. Не так ли, мастер Баррет?

— С позволения Вашей Милости, — нерешительно начал Джон. — Я бы хотел сказать...

— Слушаю вас, — поднял глаза лорд Арден на старого управляющего.

— Из дома есть еще выходы. В оба донжона, с обеих сторон дома. Это... это была тайна лорда... прежнего лорда Ардена.

— А! — навострил уши начальник замковой стражи. — Ты имеешь в виду подвал, старик? И где находится вход?

— Погоди, Торин, мы же договорились — с этим подождем до утра. — лорд Арден предупреждающе поднял руку и дал Джону знак продолжать. — Мы не видели выходов из коридора. Где они?

— Это потайные выходы, сэр... милорд. Двери не деревянные, а каменные, и не видны с первого взгляда. И их очень трудно взломать.

— Понимаю. Торин, как мне ни жаль, придется побеспокоить еще четырех наших рыцарей. Хотя эти двери наверняка заперты, и часовой может просто улечься в конце каждого коридора. А тюфяки и подушки им ссудят дамы, у них этого добра достаточно.

— Тогда я сам буду иметь честь заночевать в первом этаже, — хитро подмигнул Торин своему лорду, — а на второй пошлю Алана де Трессэ. А мой Гарет и Гвидо Терри лягут в правом крыле. Надеюсь, в той башне, что справа, повара будут спать тихо, а в той, что примыкает к крылу дам, нет привидений. Так что и наши оруженосцы, и мы с Аланом проспим ночь в тишине и покое.

— О да, сэр...барон. — Полного имени рыцаря Джон толком не знал, и обратился к нему, как ему думалось, фамильярно. Он все еще не мог, при всем опыте, разобраться в этих необычных взаимоотношениях между его новым лордом, слугами и вассалами. Кажется, никто никем не командует, а все делается, как надо.

Этот граф только спрашивает, кивает, делает мелкие замечания, а этот молодой сэр Торин-как-его-там, и этот солдафон Бейн, который, по всему видать, занимает при новом лорде высокую должность управляющего... Что останется теперь на долю старого бейлифа замка Арден?

Как бы в подтверждение его опасений, сэр Торин небрежно заявил:

— От этих тайных дверей, верно, ключи хранятся у вас, мастер Джон? После обеда я провожу вас домой, и возьму ключи.

— Все ключи, сэр? — у старика дрогнул голос. — Ваша Милость?..

— Пожалуй, все, — решил граф Арден, и Джон Баррет понял, что его карьера закончилась. Отныне он — лишь старик на милостивых хлебах, если не выгонят... Он встал.

— Ваша Милость, позвольте откланяться. Я принесу ключи сэру барону немедленно.

Провожая глазами обиженного старого бейлифа, сэр Конрад слегка морщился. Не нужны мне здесь дополнительные проблемы, хватит и тех, что есть, думал он.

Старик чувствует себя ненужным, выброшенным за ворота, а ведь это совсем не так. В этот первый день все удалось на удивление, но это не более чем счастливый случай. Уже завтра, или послезавтра, и, может быть, каждый день новоселы из Арден-холла встретятся с чем-нибудь непредвиденным, когда понадобится совет опытного жителя этих мест. И очень даже неплохо, что Джон Баррет освобожден от хлопотных обязанностей дворецкого и управляющего и может служить советом всякий раз, когда это необходимо. Ничего, он переживет.

В течение всего этого разговора семья лорда Ардена не проронила ни слова. Графиня Леонсия не вмешивалась — пока — в обсуждение домашних дел, полностью доверяя верному Джарвису и его опытным людям и понимая, что даже если в этот первый день допущены какие-нибудь ошибки, их лучше потом исправить, но не мешать людям в их поспешном устройстве.

Молоденькая леди Хайдегерд только прислушивалась к деловым разговорам и восхищалась как уверенной речью Джарвиса, так и рыцарской статью, мужественным лицом и командным голосом молодого Мак-Аллистера.

А вот Родерик, успевший утолить мальчишеский голод похлебкой и олениной и равнодушный к поданному вину, тихо обратился к отцу:

— Сэр, могу я выйти из-за стола?

— Почему? Ты так устал? Твоя комната — первая слева по коридору, на втором этаже, где ночуют леди Темелин и ее дамы.

— Я знаю. Просто мне хотелось бы посмотреть, что там в восточной башне. Я помогу мастеру Джону с ключами.

Граф Арден взглянул на своего тринадцатилетнего сына с такой нежностью, что мальчику стало не по себе. Леди Леонсия тоже ласково улыбнулась, а сестра гордо посмотрела на Торина: вот, мол, какой у меня брат!

— Да, сын мой, иди. Спокойной тебе ночи, и передай леди Темелин мои и графини Арден пожелания приятного сна в новом доме.

Родерика не поцеловали на прощанье, для этого он был слишком большой, но ведь любовь можно выразить и просто глазами...

Выскочив из-за стола, он помчался через зал к выходу, на бегу откликаясь на приветствия своих многочисленных слуг-приятелей.

Можно было не сомневаться, что обида старого Джона не продержится дольше получаса, а потом они с Родериком станут закадычными друзьями.

— Этот мальчик — такое сокровище, тихо сказала мужу Леонсия. — Я так понимаю, почему ты не согласился его оставить, и почему его мать последовала за нами, несмотря ни на что. Я тоже ни за что не хочу расстаться с ним.

— И я не хочу. Ни за что! — с улыбкой отвечал сэр Конрад. — Так же, как с моей красавицей Хайде.

Упомянутая красавица смущенно зарделась, застигнутая на чересчур пристальном внимании к серым очам Мак-Аллистера.

Рядом сейчас не было ее наперсницы Атенаис, сидевшей невдалеке с мужем, с нынешнего дня — конюшим крепости Арден. Девушки переглядывались в течение всего обеда.

Тесс, конечно, была в курсе сердечных симпатий барышни. Не были они тайной и для самого рыцаря, слишком уж большой опыт имел он, полжизни проведя среди молодых дам.

Впрочем, ничего, кроме пристальных взглядов, Хайди себе не позволяла. По крайней мере, на людях, и в этом леди Леонсия была уверена полностью. Так же, как в рыцарской верности самого Торина.

Обед кончился, и лорд Арден, царственно и учтиво поклонившись оставшимся за столами, покинул зал вместе с женой и дочерью.

Столы слуг еще долго не опустели — уставшие за весь день мужчины пользовались случаем расслабиться, поболтать, полюбезничать с хорошенькими особами женского пола, женами и подругами.

Слабое вино, поданное к столу, способствовало скорее ленивому расслаблению, чем возбуждало усталый мозг, и в зале было довольно тихо, что позволяло семье лорда спокойно отдохнуть в их спальнях. В другой раз, может быть, неугомонная Атенаис вздумала бы потанцевать, но сейчас и она, и рослая светлокосая Эльфрида, и нежная смуглая Эвлалия удовольствовались простой пищей, кубком вина и подчеркнуто вежливым вниманием мужской части прислуги. 

Ни от кого не укрылось, что хотел сказать граф Арден, обращаясь к своим вассалам перед обедом и называя своих слуг “Мастер Ладри” или “Мистрис Олуэн”.

Хотя бедная валлийка была этим просто-таки ошеломлена. Ее величали “мистрис” в первый раз за всю ее не очень долгую жизнь, и от этого, а может, и от кубка вина, девочка слегка опьянела. Иначе разве осмелилась бы она поднять глаза на самого что ни на есть благородного рыцаря, что сидел в двух шагах? Она даже подслушала что его звали Годвин.

Сэр Годвин, настоящее уэльское имя. Наверно, он из какого-нибудь знатного рода, и родился в огромном каменном маноре, вроде того, где она сама родилась... Не внутри, а снаружи. Рабыня-мать ей показывала, где именно — в углу старого хлева, куда ей позволили заползти перед самыми родами дочки...

Девушка помотала головой, отгоняя непрошенные воспоминания. Матери уже нет, а ее продали в крепость Арден, и еще как хорошо, что тетка Барбара — мистрис Барбара — такая добрая женщина. Хотя, конечно, если бы девочку привели в замок месяцем раньше, не миновать бы ей жестоких рук колдуна-лорда, которого как раз тогда король велел схватить и повесить. Ей рассказывали, как он поступал с молодыми женщинами, лучше не вспоминать.

Лучше просто смотреть на красивого молодого воина и даже неожиданно встреться с ним глазами... Ух... Он смотрит, как будто ему и вправду приятно ее увидеть... улыбается и встает!..

— Мистрис Олуэн, — сказал Годвин ап Райс, кланяясь покрасневшей от его внимания девушке. — Ваше имя показвает, что вы из Уэльской земли.

Он умолк на секунду и продолжил уже по-валлийски:

— Как чудесно встретить землячку в первый же день прибытия. Ведь так далеко до нашей страны, отсюда не менее недели пути...

— Больше, — перебила Олуэн неожиданно для себя. — Больше трех недель...

— Разве? — огорчился молодой рыцарь. — А мне сказали... То есть я был уверен, что стоит проскакать пять или шесть дней по хорошей погоде, и я увижу холмы Тифеда.

— Проскакать... — Олуэн смутилась. Прикуси язык, подумала она. Да, если проскакать, да в погоду, да на хорошем коне... А она шла за повозкой, привязанная за ошейник длинным ремнем. По колени в холодной грязи, в дождь и ветер.

— Господин совершенно прав, — опустив глаза, сказала она. — Прошу простить. Да, Уэльс близко. А что, господин желает уехать? Скоро?

Любопытство заставило ее забыть стеснение.

Годвин покачал головой.

— Я служу лорду Ардену. Он обещал, что отпустит меня домой, но не сразу.

— Господин из знатной семьи? — девушка сумела преодолеть робость служанки перед благородным, может быть, потому, что они разговаривали на ее родном языке.

— Моя семья жила в Райсдоуле, это на востоке Тифеда. Но я почти забыл, где это. Меня увезли маленьким, лет восьми, и с тех пор я не видал родных мест. Там теперь должны жить мои родственники.

— Райсдоул... Я слышала это слово. Когда я была маленькая, оттуда приезжали за сидром. Мы давили сидр, а хозяин продавал его другим господам...

Они оба стояли между столами, а остальные слуги и рыцари все еще сидели, заканчивали обед, разговаривали вполголоса между собой и не обращали внимания на служанку, беседующую с благородным без всякого почтения.

Только добрая Барбара, уставшая за день не менее самой Олуэн, поглядывала изредка на свою подопечную, но не вмешивалась. Наверное, новый лорд ввел новый порядок. Мистрис Барбара, подумать только! А она привыкла за всю жизнь только к кличкам. “Барба” кликали ее в юности, за по-мужски плотное тело и не слишком нежное личико. Зато ее не изнасиловал лорд и не продал кому-то в рабство. Даже замуж не выдал, велел только приставить к кухне, а уж готовить она сама научилась.

Не всем дана красота, как этой девчонке Олуэн. Хотя девушка она справная, не ленивая, помогает умело и сноровисто, все можно ей поручить...

Теперь в кухне новая власть. Этот господин Ладри, франк откуда-то из страны Лангер Док, что ли, он разговаривает не так, как мы, но понять можно. Сам вежливый, кланяется, как равной. Но лучше не перечить ему, он ведь у лорда, видать, в чести. Мастер Ладри, надо же. А готовить умеет! Не всякий справился бы с заданием наварить за час на сто душ, да еще рабам кашу, да чтобы и лорд с леди не кривились на простой суп, а ели все с аппетитом.

Барбара оглядела столы с профессиональным любопытством. Все блюда были пусты, миски выедены, кувшины с вином опустели тоже. Собак в замке пока нет, свиней тоже, так что объедки пришлось бы выкидывать, а хозяйственной Барбаре это всегда было поперек горла. И за столом самого лорда тоже все съедено. Это означает, что старший повар знал точно, сколько чего варить, сколько наливать и что оставить на кухне для тех, кто придет ночью после стояния на часах или забежит перехватить кусок хлеба с мясом в течение ночной службы... Однако хватит тут прохлаждаться, пора собирать посуду.

Барбара с сожалением поднялась из-за стола. Хотела позвать Олуэн, не смолчала. Пусть поболтает с этим молодым господином, когда еще будет случай поразговаривать на своем языке. Хотя вроде бы тот новый кузнец, что сидит с Хэном, тоже валлиец. А собой видный, широк, крепок, настоящий кузнец... Не заглядывайся, напомнила себе женщина, и начала собирать миски со своего стола, складывая их стопкой.

К ее некоторому удивлению, Герт Ладри тоже поднялся и пошел собирать посуду с других столов, а за ним вслед этим занялись еще пять мужчин. Барбара помнила их в лицо, эти пятеро помогали Герту с обедом — заносили в кухню вино, мешки с крупой, что привезли на повозках, один просил ее показать погреб и вытащил весь запас баранины, что хранился там в холоде. И овощи выгребли подчистую. А хлеб у них был с собой, даже вполне свежий.

Убирая столы, Барбара думала о завтрашнем дне. Хлеб, что был, съеден, значит, завтра с самого рана нужно печь новый. Мука есть в запасе, но ведь ее не много. Для всех господ, слуг и рабов хватит на два дня, ну на три, а потом предстоит либо покупать муку, либо молоть зерно, это дешевле, но придется пустить мельницу.

Знает ли лорд, или мастер Ладри, что в деревне есть мельница, но она не работает, потому что граф Арден — прежний граф — приказал снять каменный жернов. Давно, еще прошлой осенью. Его ставили раз в год, когда урожай надо было смолоть, а потом снимали до следующего лета. Но лорда нет уже год, а собранная пшеница ждет в графских подвалах, так же, как в амбарах крестьян, и они варят кашу из необмолотого зерна. Хлеба в деревне нет с весны.

Раздумья кухарки Барбары прервал голос ее нового шефа:

— Мистрис Барбара!

Она оглянулась. Пять помощников Герта Ладри уже собрали пять стопок посуды в пяти огромных корзинах и явно намеревались нести их на кухню без ее помощи.

— Да, мастер, — ответила она с почтением.

— Пожалуйста, пойдите впереди и проверьте, сколько есть горячей воды. Если мало, затопим большой котел. Все равно многие захотят помыться.

— При кухне есть чулан с каменной бадьей, мастер. Я не успела показать вам перед обедом. Там мы моем посуду, и иногда сами тоже...

Барбара и подошедшая Олуэн помогли мужчинам перенести их тяжелую ношу из зала в соседнюю башню, где была кухня.

Мытье посуды также обошлось без них. За это благодарные женщины вычистили бадью, в которую потом снова налили кипяток, чтобы все желающие могли вымыться перед сном. Герт и его парни в это время подметали зал, двигали мебель, заканчивали уборку.

Они были как нельзя более счастливы, что их ванна готова. Барбара с Олуэн залились краской, слушая благодарности, в особенности когда со двора, почуяв горячую ванну, стали заходить другие мужчины.

Когда же слуги угомонились и ушли спать, женщины решили еще раз нагреть котел. Может, те воины, что стоят на часах, тоже захотят освежиться...

Трудный день кончился. Замок Арден уснул. Только десятеро часовых не спали, по двое на каждой башне и на воротах. А еще четверо — во дворе, где стоят повозки, да еще столько — внутри дома, где ночуют лорд Арден, его жена, дети, родня и женская прислуга. Может быть, кто-то еще не спал, даже наверняка, потому что из огромной конюшни то и дело слышалось ржание, топот, стук — шутка ли, сто коней!

Хорошо еще, что запасливые хозяева привезли с собой овес, сено и натаскали воды. А почистить, помыть копыта, а угостить вкусненьким? С этим четвероногие подождут до следующего дня. На сегодня все!

 

Глава III

Усталость сделала свое дело. Несмотря на обилие впечатлений, сэр Конрад заснул на широком ложе своей жены почти сразу, как только пожелал ей спокойной ночи. Ему достаточно оказалось двух-трех умелых поглаживаний и нескольких ласковых поцелуев. Но пару часов спустя, когда всякий шум вокруг прекратился, сон его был нарушен.

Он лежал молча, прислушиваясь к тишине. Жена спала рядом. Где-то вдали едва слышно поскрипывало, ветер шептал за окнами. Как много можно услышать, когда тихо, подумал он. Непрошенные заботы лезли в голову. Кажется, он что-то забыл...или кого-то.

Темелин, первая мысль была о ней. Но с ней все в порядке, не так ли?

Родерик позаботился о своей матери, она спит наверху со своими девушками. И сын тоже там. И молодой Алан. Никто не пройдет в ее комнаты, да и кто бы посмел? В доме нет посторонних. А свои все помнят, что леди Темелин — дочь вождя туарегов, царица, недоступная и неприкасаемая. Ни один человек не посмеет не то что обидеть ее — посмотреть в лицо. Слишком жив в памяти этих добрых людей лик султана Ассад-Гирея, грозного и непобедимого... Хотя он теперь только лишь граф Арден, благосклонный и милостивый к своим слугам. Но пока эта высокородная леди прячет свое таинственное лицо, она все еще остается царицей в глазах людей.

А ее сын — доказательство женской обыкновенности — только прибавляет таинственности. Потому что этот красивый и очень неглупый мальчик так похож на своего отца, что никто не усомнится в его родстве с лордом и его леди. Ну и что, если его волоса темны, а кожа смуглее, чем у отца? Он ведь с юга. Зато глаза — серы, как у самого лорда, и рост, в юные годы, высок, плечи не подкачали...

Сэр Конрад слегка усмехнулся, вспомнив, как представлял семью королю Англии. Столько золота, сколько он подарил в королевскую казну, сам монарх никогда в жизни не видел. Да еще три больших корабля, вполне годные для дальних морских походов!

И в лице короля Джона отражалось то, что он тогда думал: какое дело кому, кто этот лорд и откуда он? Он помог мне — я помогу ему.

Да, милорд, благосклонно кивал головой его королевское величество. Нам в высшей степени приятно принять вас, милорд, в наше подданство. Мы с удовольствием даруем вам звание графа Арден, а также замок и все прилегающие земли.

О да, конечно, мы безмерно счастливы приветствовать вашу супругу. Ну разумеется, письма примаса Иерусалимского достаточно для подтверждения христианского брака, и ваш наследник... Конечно, законность его происхождения не вызывает сомнений.

О да, мы готовы письменно подтвердить право наследования, если таково ваше желание!

Что ж, Конрад действительно обманул короля. Но кому дело до этого, да и кто это докажет? Родерик — его сын. Он крещен, крепко затвердил закон божий, все догмы и таинства христианской религии. А что где-то в закрытом крыле его дома живет некая неизвестная, и к ней мальчик иногда бегает по поручению отца — это их личное дело. Главное, что леди Леонсия и ее дочь леди Хайдегерд нежно любят своего Родерика и ни на минуту не позволяют усомниться в этом родстве.

Так что же беспокоит меня, думал сэр Конрад. О чем я забыл? Дела хозяйственные... Стража. Прислуга. Местный бейлиф — Родерик с ним уладил. Рабы — Торин занимается этим. Дом. Башни...

...Башня. Левая башня, ближайшая к этому крылу. Пустая. Никто еще даже не видел, что есть внутри.

Или видели? Торин что-то сказал о своих людях, проверивших все донжоны. Но ведь там никого нет, правда. Что же не дает лорду спать? Не привидения же, о которых пошутил Торин. Смешно. Но все-таки хорошо бы взглянуть, что там внутри. Поскорее. Прямо с утра... глупости, есть дела более срочные. И все же...

Сэру Конраду показалось, что он слышит звуки с той стороны. Он досадливо дернул головой, и почувствовал, что жена тоже не спит. Слабый свет из окна не позволил увидеть ее лицо, но они слишком долго были женаты, чтобы не знать, что на уме друг у друга...

— Прости, милая, — шепнул он. — Я разбудил тебя?

— Нет. Я сама проснулась.

— Ты что-то слышишь?

— Странно. Вроде как шорох. Это стража?

— Должно быть. Я позову Торина.

— Он спит...

— Он не спит, — покачал головой Конрад, — мы же проснулись.

На ощупь он встал с широкого ложа и открыл дверь. И впрямь, за ней оказался барон Мак-Аллистер, на ногах, с факелом в руках.

— Прошу прощения, милорд. С вашего разрешения, я бы поднялся и посмотрел, что наверху. Здесь все тихо.

— Мы с тобой, — отозвалась бесшумно подошедшая Леонсия. Она вынесла мужу теплый халат, сама куталась в свой такой же. Эти халаты, привезенные в багаже, были из той, прежней жизни. Ничего, не помешают, особенно в холодные ночи...

Все трое гуськом поднялись по лестнице, стараясь не скрипеть на ступеньках. При входе в верхний коридора им встретился второй страж — Алан де Трессэ. Невозмутимым поклоном он приветствовал господ, поднял свой факел и молча кивнул, видя в руках Торина ключ.

Из первой двери выскользнул и Родерик. Сэр Конрад хотел было запретить ему, но передумал. Мальчик уже большой.

Он скользнул взглядом по запертым дверям женских спален. На его безмолвный вопрос сын прошептал:

— Они закрылись изнутри.

Правильно, подумал сэр Конрад. Восточные женщины, да еще в первую ночь в доме... Они не выйдут.

Коридор был пуст, и ни единого звука не долетало из-под дверей. Но шорох, еле слыщный и непонятный, шел от задней стены — той, в которой, по словам старого Джона, была потайная дверь.

Наверняка Торин и его друг Алан успели исследовать эту тайну, ибо они уверенно отодвинули покрывающую пол шкуру, а под ней обнаружился обыкновенный замок и запертые им две железные скобы: одна вбита в пол, а другая — на длинной полосе стали, что уходит под каменную стену.

В полу было выдолблено полукруглое углубление, позволявшее рычагу провернуться от одной стены до другой, с осью в торце коридора. Что Торин и сделал.

Каменная стенка повернулась вместе с рычагом. Просто и остроумно придуманное устройство — поворотный круг, позволяющий части стены развернуться под прямым углом. В результате образовались два узких прохода, куда мог протиснуться человек, но только из коридора в башню. С другой стороны ни запора, ни рычага не было.

Но у лорда Ардена не было времени восхищаться остроумием потайной двери. В тот момент, когда, она открывалась, снаружи донесся шум драки и крики ярости. В одну секунду тихая и пустая башня наполнилась факелами, звуками и людьми.

К величайшему удивлению графа, первым он различил голос Джона Баррета. Старый бейлиф кричал:

— Вор! Вор! Держи вора! — и показывал на кого-то пальцем.

А по винтовой лестнице сверху и снизу вбегали люди. Лорд узнал Ласситера и Робера де Рош-Мор, назначенных один — часовым на башне, другой — охранником во дворе. Откуда-то выскочил вдруг рыцарь Куно, который, как знал лорд Арден, должен был охранять рабов... В свете факелов блестели воинские доспехи, шлемы, мечи. Торин с Аланом тоже обнажили оружие.

А посреди комнаты, замерев в страхе, стояли те, из-за которых случился весь тарарам. Три темных, лохматых и оборванных чучела, что напоминали людей только двуногими силуэтами. Три заросших лица, на которых не видно глаз. Пять рук, в ужасе вскинутых перед вооруженными воинами. А в шестой руке была... книга.

Книга?!!

Тонкая, в кожаном переплете и, следовательно, бешено дорогая.

— Воры! — продолжал кричать бейлиф, пока не заметил вошедших лорда и леди. Тогда он с торжеством объявил: — Я поймал воров, Ваша Милость! Эти трое — наглые воры!

— Это рабы, — сказал тихо фон Лихтенвальд.

— Как они попали сюда? — удивленно шепнула Леонсия, но Куно ее услышал.

— Прошли через подземный ход. Я шел за ними.

— Ход из каменоломни? — удивился Мак-Аллистер.

— Именно.

— Ничего себе... А их только трое? Ты уверен?

— Уверен. Остальные спят. Под охраной. — Куно фон Лихтенвальд говорил по-английски без труда, но предпочитал короткие фразы.

Лорд Арден поднял руку:

— Тихо! Мастер Джон, что случилось? Почему вы здесь?

— Ваша Милость! Я не спал и увидел свет в башне. Я вышел, чтобы проверить. И застал здесь воров.

Торжество старого Джона можно было понять — он доказал своему графу, что может принести пользу.

Но рыцари только хмуро переглянулись — как старый дурак не понимает, что зря поднял шум и разбудил господ. Они бы и сами отлично поймали этих несчастных, и тихо было бы в доме...

— А что они здесь украли? — вылез вперед Родерик. Он огляделся вокруг. — Здесь же ничего нет. Может, они только поесть хотели. А кухня в другой башне. — Мальчик смотрел на трех злоумышленников с сочувствием.

— Что украли, милорд? — А вот что! — Джон Баррет ткнул пальцем в того из троих, что прижимал к груди книгу. — Грязный вор посмел прикоснуться к драгоценной ученой книге милорда. Давай сюда, вор!

Он попытался отнять у несчастного его единственную добычу. Но тот неожиданно для всех проявил характер. Отступив на полшага — больше не было места, он вскинул голову и решительно подал голос:

— Это мое!

И все трое сдвинули плечи. Явно поддерживая его заявление.

Торин вопросительно посмотрел на лорда Ардена. Он явно не горел желанием пускать в ход оружие.

Леонсия поняла, что пора вмешаться.

— А что это за книга? — спросила она вполне дружески. — Можно посмотреть?

Похититель не шелохнулся, но его глаза под лохматыми космами блеснули при виде лица графини.

Она спокойно продолжала спрашивать:

— Зачем ты взял книгу? Ты умеешь читать?

Он осторожно кивнул.

— А откуда ты знал, где она лежит?

Секунду или две он молчал. Потом все же проговорил:

— Это моя книга.

— Хорошо, пусть твоя, — согласилась уступчиво леди Арден. — Но мне можно на нее посмотреть?

Пленник не двигался. Он смотрел на светловолосую статную даму, и, казалось, не замечал никого другого. Потом, решившись, протянул леди свою добычу.

— “Тит Лукреций Кар. О природе вещей”, —изумленно прочитала она, раскрыв кожаный переплет. — Подумать только!..

— Тут что-то еще написано, — заинтересовался Родерик, заглянув в предмет разбирательства. При свете факела, он медленно прочитал:

— “Нашей венчанной супруге леди Хильде Арден от ее господина в знак нашего расположения. Эрл Виктор Арден, Милостью Господней”.

— Так звали прежнего лорда? — спросил мальчик. — Эрл — это значит «граф», правда? Значит, это его подарок жене.

Он перевернул первую страницу и нашел следующую надпись:

— “Моему сыну Роланду Ардену в день, когда ему исполнился один год”... У нее был сын! Посмотрите, вот даже его рука.

Родерик продемонстрировал отцу и мачехе пятнышки на старом пергаменте. Это и впрямь был отпечаток детской ладони — наверное, женщина смазала ручку ребенка краской и прижала к странице. Можно было различить линии на коже.

— Надо уж очень любить книги, чтобы дарить их годовалым младенцам, — хмыкнул сэр Конрад. В их багаже тоже немалую часть груза составляли рукописные сокровища, собранные Леонсией. Впрочем, он и сам признавал их большую ценность, хотя бы для образования Родерика. — Погодите-ка...

Он всмотрелся в страницу, где была дарственная надпись покойной дамы и приказал: — Торин! Дай-ка поближе свет! Тут есть еще кое-что.

На пергаменте, записанной наполовину, выделялись два или три темных пятна.

— Это свежее, — разочарованно заметил мальчик. Он любил книги и никогда их не пачкал. Ну, почти никогда.

— Совершенно верно, молодой господин, — счел уместным вставить бейлиф Джон Баррет. — Этот наглый воришка испачкал пергамент своими грязными пальцами.

— Ты это сам видел? — весьма заинтересованно обратился к нему сэр Конрад.

— О да, милорд! Я своими глазами видел, как он раскрыл книгу и трогал эту страницу. Милорд видит, грязь совсем свежая.

— Скажи-ка... — повернулся сэр Конрад к пленнику, но... никто из присутствующих больше не обращал внимания на вожделенную книгу. В помещение вошло новое лицо.

Лицо было светленькое и ясноглазое, украшенное любопытным румянцем и обрамленное мягкими длинными косами, заплетенными на ночь и сейчас немного растрепанными.

К лицу прилагалась свеча, а также широкая, длинная рубашка из белого льна, оставляющая на виду только яркие восточные туфельки, неуместные здесь, но зато позволившие леди Хайд Арден войти в башню совершенно бесшумно и застать врасплох обоих своих родителей.

Но барышня на родителей даже не посмотрела. Как, впрочем, и на остальных присутствующих. Она не отрывала взгляд от запыленного лица пленника.

Хайдегерд заметила сразу, что, несмотря на лохматость, это лицо было безбородым. И значит, злоумышленник очень молод — юноша, а скорее всего, подросток. У его сообщников были бороды, не стриженные со дня возникновения. А он был гладкий. Не больше семнадцати лет, от силы... Совсем мальчик.

Хайди, наконец, почувствовала, что все смотрят на нее, и смутилась. Несколько рыцарей с трудом отвели глаза: льняная рубаха не мешала им видеть или воображать, что под ней есть. Отец только улыбнулся и сказал:

— Вижу, моя дочь тоже проснулась.

— Хайди, доченька, здесь холодно, зачем ты пришла? — мать обняла девушку. Та благодарно прижалась к ней, но смотрела все-таки на виновника переполоха.

Они встретились взглядами, и на виду у всех грязный, угрюмый и дурно пахнущий похититель книги резко изменился. Плечи выпрямились, голова гордо вскинулась, блеснули молодые глаза...

Перед графом Арденом стояло само благородное достоинство — невзирая на все его рабские лохмотья.

— Милорд, книга принадлежит мне, — сказал юноша. — Я сам тут ее спрятал, а сегодня пришел за ней. Я не вор.

— Грязный раб! Как ты смеешь! — закричал старый бейлиф, но чья-то железная рука оттерла его от пленников. Кажется, это был Куно.

— Тихо, мастер Баррет! — В устах вежливого лорда, окрик прозвучал страшно. Но он сразу понизил голос. — Не будем более сотрясать воздух и будить весь дом. Я благодарен вам, мастер, за бдительность, не хочу отрывать от отдыха. Ступайте домой.

Старику ничего не осталось, как почтительно поклониться и уйти.

— Сэр Торин, отправьте часовых на посты.

— Слушаюсь, милорд.

По его быстрому знаку, трое вооруженных людей покинули помещение. Остались только он сам и Куно фон Лихтенвальд.

— Кто эти люди, сэр Куно? Вы сказали, они прошли тайным ходом?

— Милорд, — начал тот по обыкновению кратко и обстоятельно. — Они вместе с другими легли спать. Потом встали. Этот первый, — он указал на младшего. — Потом этот и этот. Встали тихо. Пошли в угол пещеры. Отодвинули камень. Пошли вперед. Я за ними. Касту велел дежурить. Ход длинный, узкий. Дошли до стены, исчезли. Там ход — вниз, потом вверх. По лестнице. Зажгли свечу. Минута, две. Потом топот во дворе, это старик. Они испугались, хотели бежать. Я был внизу, Честер сверху. Они не успели.

— Сэр Куно, вы прелесть, — засмеялась Хайди из-под материнского локтя. — Никто не умеет так красиво рассказывать.

— В самом деле, — согласился лорд Арден. — Все ясно, и ни одного слова лишнего. Вам цены нет, друг мой Лихтенвальд... Вот что. Возьмите этих двоих, — он указал на двух старших рабов. — проводите их... ну, скажем, на кухню. Там есть вода, пусть умоются, поедят, что ли... А с этим молодым человеком мы поговорим.

— Ему тоже надо умыться, — заметила леди Арден с сочувствием. — В моей гардеробной еще есть вода, так нельзя ли?.. И вы сами тоже, милорд, недостаточно одеты для разговоров. Вернемся в дом, милый, а там будет видно.

— Согласен. Миледи, вы с Хайди первые.

По очереди, все протиснулись в каменную дверь, и Торин крепко-накрепко ее закрыл. Запер замок, бегло осмотрел двери запертых спален.

Все было тихо. Сарацинские дамы явно не проявили нечестивого любопытства. Очень хорошо. Он поспешно последовал за всеми на первый этаж, где и в самом деле еще сохранился один кувшин теплой воды после дамских купаний.

Косясь на графа, вставшего в дверях с той самой книгой в руках, Торин помог неизвестному смыть основную грязь и нашел пару чистого белья. Как он понял, сэр Конрад предпочитал обойтись без лакея, что спал в правом крыле.

Когда нежданный гость был уже вполне чист для беседы, показалась Леонсия. Она пригласила всех к себе в будуар.

Других женщин не было видно. Предусмотрительная графиня запретила служанкам лезть не в свое дело.

Граф усадил жену, дочь и сына на скамью у стены, а сам, оседлав табурет, рассмотрел своего пленника повнимательнее. Мальчик был на вид далеко не крестьянским парнем, это беспокоило его тем более, что ситуация складывалась... гм... нежелательная.

— Как тебя зовут? — спросил он, хотя все уже было ясно.

— Роланд. Роланд Арден! — гордо заявил юноша. — Я сын лорда Ардена. Настоящего! — и в голосе его звучал вызов.

— Вот как, — спокойно проговорил сэр Конрад. — А я даже не знал, что у покойного графа Ардена был сын.

От дверей отозвался Торин:

— Он вполне может быть незаконным сыном. Хотя конечно, нельзя было отдавать его в рабство, но...

— Я — законный сын! — огрызнулся тот яростно.

— Это еще доказать надо.

— Вот именно, — задумчиво проговорил сэр Конрад и положил перед собой перепачканный том Тита Лукреция. — И что самое интересное, доказательство есть. Самое что ни на есть бесспорное. Или почти бесспорное.

От неожиданности с лица Роланда спала наигранная бравада. Он неуверенно посмотрел на нового хозяина замка, который поглаживал переплет книги, словно не решаясь ее раскрыть.

— Доказательство, отец? — нетерпеливо спрашивал Родерик. Ему просто интересно, подумал граф и стал объяснять:

— Дарственная надпись на этой книге доказывает, во-первых, что лорд Виктор Арден был женат. Не знаю, жива ли еще эта леди...

— Она умерла. Мне... было тогда восемь лет, — тихо сказал Роланд.

— Ох... — донеслось со стороны дам.

— Во-вторых, у нее был сын, и даже сказано, когда он родился. Надпись помечена 11... годом, то есть шестнадцать лет назад. Значит, сейчас ее сыну семнадцать, или чуть больше.

— Ну, возраст — это еще не все! — не сдавался упрямый Торин. — Но как можно доказать, что это и есть он? Вот этот вот парень?

— А теперь я могу показать вам кое-что интересное. Погляди, сын. Поглядите все. — Он указал на раскрытую страницу, испятнанную следами от грязных пальцев.

— Ты открывал книгу? Сегодня, когда нашел ее?

— Да. Я хотел посмотреть... Снова увидеть ее письмо. Я не хотел пачкать.

— У него не было чем помыть руки, — заступился за него Родерик совсем по-детски, что, как всегда, вызвало улыбку его отца. — И вообще ночью не видно. Это просто несчастный случай!

— Да нет. Случай как раз счастливый, если можно так выразиться. Посмотри повнимательнее, сын. Эти пятна не кажутся тебе похожи на что-нибудь?

— Н-нет...

— А вам, миледи? — подмигнул он жене.

— Это просто отпечатки пальцев, — пожала плечом Леонсия, — очень четкие отпечатки. Можно даже точно сказать, каким пальцем он дотронулся до пергамента. Так похоже на те детские пальчики. Ну, того бедного маленького ребенка...

— Вон именно! — хлопнул по колену лорд Арден. — Те же самые пальчики, дорогая. Точь-в-точь. Значит, и человек тот самый. Это и есть доказательство.

— Да не может быть! — изумился пораженный Торин. — Как можно верить в такое? Да у меня, может, тоже такие пальчики. И что же — я тоже сын лорда Ардена?

— Ну, ты постарше будешь, — засмеялся невесело сэр Конрад. — Но если хочешь, сравни свои руки с его руками.

— И я хочу! — вмешался неугомонный Родерик. — Давайте сравним!

Он первый вытянул руки и растопырил все десять пальцев. Потом это сделала его сестра, захваченная любопытством, а потом и все остальные, то есть Торин, Леонсия и сам лорд.

К необычайному удивлению всех — а Родерика в особенности — руки у всех оказались разными. До сих пор мало кто обращал внимание на такую мелочь, как линии на пальцах (разве что гадалки, да и те предпочитали читать ладонь). И даже недоверчивый барон Мак-Аллистер вынужден был согласиться, что доказательство, хоть и странное, но все же есть.

Больше всех поражен был сам Роланд. Ему верили! Больше того, этот новый граф сам нашел доказательство — и какое необычайное!

О мать моя, бедная моя матушка, ты с того света благословляешь своего сына, подумал он. Я ведь только хотел коснуться строк, что ты написала. Твоего имени. Я берег это единственное сокровище, спас от грабежа, не дал твоего имени на поругание, и Бог наградил меня, о, спасибо Ему! Они все поверили, что я — лорд Арден!

И как будто слыша его мысли, новый граф в задумчивости сказал:

— Да. Все очень плохо, дамы и господа.

— Плохо? — воззрились на него Хайди и Родерик. А Леонсия с Торином переглянулись и промолчали.

— Мне все казалось, что я что-то забыл вчера, — продолжал он как будто сам для себя. — Этот бейлиф Хоуленд. Его не было за обедом, он не ночевал в замке. Куда он исчез, а?

— Я знаю. Он при мне говорил Джону Баррету, что поедет ночевать в корчму, к зятю. То есть, к его, Баррета, зятю, — сообщил Родерик, не понимая, почему отец вдруг так отвлекся.

— Знает кошка, чье мясо съела, — презрительно бросила леди Арден.

— Как всегда, дорогая, ты все понимаешь быстрее всех.

— А что? — несмело вмешалась Хайдегерд. — Он испугался? Он в чем-то виноват?

— Кто знает... Роланд. Сэр Роланд, как, очевидно, я должен назвать тебя... Ты-то понимаешь, что получилось?

Тот молчал. Он все еще не верил своему счастью. После долгих, страшных, бесчисленных дней и ночей в темной каменоломне только лишь одной теплой ванны было достаточно, чтобы ошеломить его. А тут целая семья чистых, добрых людей...

Добрых?! А о чем сейчас говорит этот старый лорд, захвативший его родной дом?

— Леонсия, Хайди... Родерик. Если у Виктора Ардена есть сын, то, значит, король Джон не имел права отдавать нам ни его дом, ни имя.

— Но ведь он сделал именно это? — серьезный голос жены напомнил всем, что эта женщина раньше была царицей.

— Да, милая. Он это сделал. И мог сделать такое при двух условиях.

— Во-первых, если граф Виктор Арден официально лишен титула и потомственных прав наследования... То есть, если король сам приказал лишить Роланда титула и наследства и сдать его в рабство.

— Разве так можно? — заинтересовался Родерик. — Это законно? Ведь Роланд был еще несовершеннолетний, за что король наказал его?

— Законно или нет, король мог это сделать. Но сделал ли? Роланд, что ты молчишь? Ты помнишь, как твоего отца арестовали, судили..

— И повесили, — прошептал тот. — Да, я помню.

— Ты был здесь, и все видел? — с состраданием уточнила Леонсия.

— Я был здесь, но... Я ничего не видел. Меня заперли в первый же день. — Он поежился, вспоминая. — Они давали мне есть, пить... Но не выпускали. А потом этот Хоуленд пришел и велел Харвиду увести меня в каменоломню.

— Когда это случилось?

— Осенью. Прошлой осенью!

— Харвид? Кто это?

— Он был у отца солдатом. Наемником. А потом предал его!

— Так я и думал, — кивнул лорд Арден. — Есть серьезное подозрение, что король ничего не знает. То есть не знает, что у казненного лорда остался живой наследник.

— Король не знал, что меня продали в рабство? — вскричал юноша в возмущении. — У меня отняли дом, имя, свободу, а он не знал? Это его стряпчие сделали! А он просто не знал!!!

— Успокойся, — приказал лорд Арден, и одно слово подействовало, как ведро холодной воды. Это был голос короля, ровный и грозный.

— Знал он или не знал, это сейчас неважно. Дело уже сделано. Мы уже здесь. Здесь останемся. Дороги назад нет. Всем это ясно?

Он обвел взглядом свою семью, задержал глаза на подпиравшем дверь начальнике своей стражи. Тот только пожал плечами, мол, все и так ясно.

— А второе условие, позволявшее королю подарить Арден нам — это смерть наследника. Может, он приказал его убить, а Хоуленд с этим Харвидом пожалели ребенка...

— Как же, пожалеют они... — буркнул Торин. — Я эту каменоломню видел. Послать туда мальчика! Как он еще жив остался.

— Тогда я не понимаю, — вмешалась опять Леонсия. — Если король приказал им убить наследника, как они могли оставить его в живых. Да еще так близко! Можно сказать, в самом замке. А если король о нем не знал, то тем более это было опасно, он ведь мог убежать и их всех выдать! Как, собственно, и случилось...

— Нет, милая, случилось не так. — Сэр Конрад покачал головой. — Не совсем так. Он сбежал, да. И заявил о своих правах. Как и ждал этот хитрый Хоуленд... Или кто там за ним стоял.

— Но — кому он мог заявить? Только нам. Мне, тебе, нашим людям. Не королю. До короля теперь далеко!

Лорд Арден умолк. Встал, прошелся по небольшой комнате. За окном уже начинался хмурый рассвет. Он махнул рукой Роланду, чтобы тот занял табурет, а сам присел рядом с сыном.

— Хоуленд — или его хозяин — рассуждал так. Король, думая, что у Ардена нет наследников, жалует графство кому-нибудь. Например, мне. Или другому. Я — или другой — вступаю в права владения. А потом вдруг объявляется законный наследник! Как поступил бы на моем месте каждый?

— Во-первых, можно его просто убить. Скрыть труп. И сказать, так и было.

— А во-вторых? — поежился от таких слов Родерик. А его сестра только сжалась, глядя на бедного пленника. Испугались, детки, про себя хмыкнул лорд Арден и продолжал как ни в чем не бывало:

— Сам подумай, что во-вторых, сын мой. Если не убить, то что?

— Можно рассказать все королю, — предложил мальчик неуверенно.

— Можно. И что король? В какое положение это его поставит! Что, он захочет отобрать уже пожалованные владения? Подумай сам, сын. Отменить пожалование титула и поместья означает покрыть самого себя позором, или, по меньшей мере, оскорбить того, кому сначала дают, а потом хотят отобрать. Такое оскорбление почти всегда вызовет если не бунт, то недовольство — наверняка. А ведь король получил от нас... достаточно много. И не захочет испортить со мной хорошие отношения. Для него именно смерть наследника, — и граф пальцем указал, о ком речь, — и есть самый лучший выход.

Роланд вздрогнул и невольно поежился. На нем не было ничего, кроме белья, и он вдруг ощутил не только ночной холод, но и свою полную беззащитность. Как просто этот человек рассуждает о его смерти.

Нет, Роланд не боится! Кто смеет обвинить в трусости того, кто почти год выдержал в рабстве? Он упрямо поднял глаза, и увидел на лицах обеих дам столько искреннего сочувствия, что чуть-чуть не заплакал. Какая добрая леди, подумал он против воли. А эта молоденькая, она такая красавица! И смотрит ласково. Что говорит этот старый лорд? Неужели милые дамы позволят его убить?

— Не надо говорить об убийстве, — упрекнула мужа Леонсия.

Он предостерегающе поднял руку, давая понять, что еще не кончил.

— Не об убийстве речь. Я имею в виду планы тех... хитрецов. Они ведь как думают? Нам выгодно убить Роланда. Допустим, его убили, а тело спрятали. Но есть свидетели — тридцать рабов, стража, может, кто еще. Можно обвинить новопожалованного лорда в убийстве. А у каждого есть враги, и найдется кому поддержать это обвинение... Даже не доказанное, оно уничтожит мою репутацию как рыцаря и аристократа. А если докажут... Замок Арден опять станет выморочным и достанется — ну, кому-нибудь. Это завидный кусок земли, не говоря уже о высоком титуле.

— Теперь представьте, что я по-рыцарски приведу его — он опять ткнул пальцем — пред королевские очи и попрошу рассудить нас по правде и справедливости. Что из этого выйдет, я уже объяснял. В этом случае не только моя честь, но и честь короля пострадает, на радость его противникам, которых отнюдь не мало.

— Так что же делать? — растерялся юный Родерик.

Леонсия успокаивающе похлопала его по плечу, а Хайди без всякого страха подмигнула Роланду. Она полностью доверяла своему отцу.

— Есть другой путь. Он всегда есть, сынок. Только надо уметь найти, и не испугаться, когда на него вступаешь.

Эти слова в равной мере были обращены к Родерику и Роланду. Тому даже показалось, что это его назвали “сынок”... В первый раз за последние десять лет.

— Выход есть, — повторил лорд Арден. — И он очень простой. Такой простой, что никто даже не поймет, что это и есть выход. Разве что моя жена, — сказал он в ответ на улыбку своей Леонсии.

— Так что мы сделаем? — настаивал нетерпеливый Родерик.

— Ничего, — просто ответил лорд Арден.

Это поразило не только мальчика, но и самого Роланда. Он никак не ожидал такого... решения.

— Мы ничего не станем предпринимать, сынок. Просто оставим все как есть.

— Ты хочешь вернуть его в каменоломню?!! — в испуге воскликнула леди Хайд, хватаясь за руку матери. Но отец покачал головой и прямо обратился к сидящему напротив:

— А чего хочешь ты сам?

Такой вопрос поразил юношу больше, чем все, что с ним случилось.

— То есть как — чего я хочу...милорд? — он на всякий случай решил быть вежливым. В конце концов, ему здесь еще не грубили.

— Это очень простой вопрос, юный сэр. Чего ты сам хочешь? Может, желаешь остаться в каменоломне? Кстати говоря, завтра всем рабам дадут новую одежду, обувь, кормить будут сытно, и устроят нормальное жилье. Хочешь по-прежнему добывать камень, или строить, или мостить дороги?

— Нет, сэр! — оскорбленно заявил Роланд, чувствуя, что граф Арден над ним посмеивается, и не понимая, как именно. — Я не строитель и не каменщик. И я не раб! Я сын благородного лорда, и мое право — стать рыцарем!

— Я — законный граф Арден! — продолжал он, храбро глядя на своего обидчика. — И это мой дом, сэр. — Он закусил губу и отвернулся. Секунду длилось молчание. Потом он тихо и убежденно повторил:

— Это мой дом. Кто бы ни выгнал меня отсюда, это было несправедливо. — Я — лорд Роланд Арден!

Он обвел взглядом присутствующих и был поражен одинаковым выражением на их лицах. Ему сочувствовали. С ним были согласны!

Он с торжеством повернулся к сэру Конраду.

И не увидел на его лице ни злости, ни пренебрежения к дерзкому юнцу в чужой рубахе, объявляющему себя хозяином дома. Более того, лорд Арден с готовностью подтвердил:

— Совершенно верно. Ты — сын лорда, и это твой дом. Ты, по праву рождения, имеешь право стать рыцарем. Я согласен. Мы все согласны, не так ли? — все присутствующие выразили согласие.

— Значит, ты станешь рыцарем, — заявил Роланду Конрад без всякой усмешки. Он издевается надо мной, в отчаянии подумал юноша и постарался дерзко произнести:

— Что, завтра поутру? И мне отдадут доспехи отца?

— Доспехи твоего отца... Не знаю, где они. Вряд ли они где-то в замке, скорее всего их вывезли так же, как и все остальное... А что касается “завтра поутру”, то ведь никто не становится рыцарем по одному только собственному желанию. Чтобы стать рыцарем, надо быть сначала пажом, потом стать оруженосцем, изучить воинское искусство... А потом заслужить посвящение. Завтра поутру... То есть уже сегодня! Ты станешь пажом в моем рыцарском отряде. Согласен?

Согласен ли он?!!

Роланд смотрел на седого, спокойного, мудрого лорда Ардена. Он, кажется, понял... Да, его провели. Да, было бы глупо надеяться, что справедливость восторжествует и его наследство к нему вернется. Да, все так... Но он больше не раб. Его берут в отряд рыцарей, если только это не жестокая шутка!

— Я согласен, — тихо уступил он.

— Замечательно! — лорд Арден искренне обрадовался. — Забирай его, Торин, и определи место в казарме.

— А почему в казарме? — неожиданно запротестовал юный Родерик.

— Если он паж, то и я тоже паж! Отец, это несправедливо, если один паж живет в казарме, а другой — в доме.

— Но ты — мой сын, — лорд Арден был явно сбит с толку выходкой тринадцатилетнего мальчика. — Ты — наследник, а не вассал и не наемный воин!

— Он тоже не вассал! — торжествовал хитрый мальчишка. — И он тоже сын лорда, ты сам признал это. И если мы оба — пажи, значит, либо оба живем в казарме, либо оба в доме.

— Да ты мудр, как змий, сын мой, — не выдержав, отец “мудрого змия” махнул рукой и засмеялся. — Тебе не пажом быть, а канцлером. Тебя не переспоришь! Никакого уважения к старшим.

— Я только хочу, чтобы все было справедливо, — упрямо повторил Родерик, сбавив тон. — И потом, в рыцарский отряд не вступают, не приняв присягу! А Роланд не присягал.

— Вынуждена признать, что наш мудрый сын прав. — Это сказала леди Арден. Хотя ее глаза и смеялись, спорить с ней муж никогда не имел привычки и сейчас тоже не собирался. Это решило дело.

— Сэр Роланд Арден, вы слышали, что сказал мой сын? Вы в самом деле мне не присягали. И вы не вассал, это тоже верно. Согласитесь пока что наравне с Родериком исполнять службу пажа, и вместе с ним обучаться военному делу. А потом посмотрим... Договорились?

— Да, сэр, — только и смог сказать бедный Роланд.

Этот последний выверт в своей судьбе он даже не смог осознать как следует. Он был готов немедленно бежать за своим невероятным счастьем, если бы не одно дело, требующее выяснения.

— Милорд, — обратился он к лорду Ардену, уже готовясь уйти. — А что будет с моими товарищами? Вы приказали их увести на кухню. Могу я узнать... как вы намерены поступить с ними?

Эти слова остановили не только Конрада, но и Леонсию. Какое-то необычное выражение появилось на обоих лицах. Супруги переглянулись, и графиня ему ответила:

— Не беспокойся, мой мальчик. Твоих друзей накормили, дали им вымыться, а сейчас они отдыхают. Ступай пока с Родериком, сейчас слуги тобой займутся и все для тебя сделают, а потом навестишь их. У них все в порядке.

И Роланд поверил.

 

Глава IV

Все, кому удалось (или не удалось) отдохнуть в эту ночь, проснулись в должное время.

Кухарка Барбара затопила хлебную печь задолго до рассвета, и когда мастер Ладри показался в кухне, уже вовсю месила тесто; Том Дерек покинул свою милую Тэсс и во главе конюшенных мальчиков уже таскал с повозок мешки с кормом и засыпал лошадям; барон Мак-Аллистер, едва успевший освежиться после ночных приключений, сменил караул на стенах и вернулся в казарму. Ему предстояло заняться обучением своих бравых гвардейцев — обычное дело в крепости, но его отряд слишком долго провел в пути...

И по правде сказать, мало кто из этих славных парней имел опыт военной службы в лесу или в болотах, а ведь английская земля — это вам не пустыня и не саванна. Тут даже случаются снегопады, которые, говорят, похожи на песчаную бурю, но намного, намного холоднее! Зимой каждый воин должен надеть, кроме доспехов, еще и меховую одежду — и уметь в ней сражаться.

Сам Торин только в ранней юности, еще не став даже пажом, жил на такой земле, но в его полуразрушенном замке вооруженной стражи вообще не было, если не считать двух инвалидов, которые за кусок хлеба служили его старой тетке и даже кое-как обучали маленького хозяина солдатской премудрости. А в двенадцать лет его взяли на службу и увезли далеко-далеко, в Святую Землю...

Долгий путь через всю Европу — с распутицей, ветрами, дождями и летней жарой. Нападения на большой дороге, стычки на постоялых дворах, смерть от заражения крови после небольших ран — а потом снова в путь. Это и стало его военным опытом. А потом были первые шаги по пустыне и первые битвы с сарацинами, юноша рос и мужал, пока не попал в плен — и в рабство...

Но рабство оказалось спасением. Его господин — султан Египта Ассад-Гирей — круто изменил всю жизнь пятнадцатилетнего Торина Мак-Аллистера, открыв ему такие глубины, о каких даже не подозревает большинство людей на земле.

И теперь, на тридцатом году своей жизни, барон Мак-Аллистер возвратился в страну своих предков совсем другим человеком. Для него теперь самое трудное — вспомнить, как чувствует себя и что думает обыкновенный молодой скотт, каким был он когда-то, или англичанин, вроде Роланда Ардена... Ведь все его друзья — такие же, как он сам, бывшие христианские невольники, собранные Ассад-Гиреем и воспитанные в его дворце. Только два-три оруженосца появились уже в пути, но это только мальчишки, их еще учить и учить.

Уже в ближайшие дни надо наладить разъезды, ежедневный обход как можно большей площади — воины должны изучить территорию, узнать ее население, показать всем, что рыцари лорда Ардена — незаурядная военная сила, и нападать на его земли нельзя ни под каким видом.

Но для этого необходимо все время тренироваться, каждый день ездить в полном доспехе, точить и чистить оружие, подновлять и полировать брони, а главное — беречь, холить и тренировать боевых коней. Вот и сейчас, не дожидаясь напоминания командира, один за другим парни потянулись в конющню.

Тридцать боевых коней — богатство! Только дурак или простолюдин в этом деле надеется на одних конюхов.

Том Дерек, конечно, накормит всех лошадей, а его мальчики уберут навоз, но шкуру вороной Мун или гнедого Заката — скакуна самого Торина — должны вычистить хозяйские руки.

Иначе за что Закату любить Торина? Любить — и вынести из любой битвы, даже в беспамятстсве, даже мертвого... Рыцарь и его конь — товарищи. Так же, как лорд и его вассал. Как муж и жена. Как возлюбленные...

Торин вошел в конюшню. Как их много, подумал он. Слишком много. Зачем в замке сто лошадей?

Он подошел к своему Закату, взялся за щетку. Руки работали споро и сноровисто, конь тихо пофыркивал, не мешая хозяину размышлять. Рядом трудились друзья, многие полусонные и едва одетые. Вот вбежал юный Родерик, а за ним — хмурый, настороженный новичок.

Роланд чувствовал себя плохо среди незнакомых людей. На него с любопытством поглядывали из-за конских спин полуголые молодые мужчины — крепкие, сильные, с кожей намного темнее, чем у него. В их взглядах он не встречал враждебности, но остро ощущал свою чуждость. Это все рыцари, думал он. Ну, пусть не все, большая часть. Они служат своему лорду. Знают ли они, кто я? Может, и так.

А что, если он — мой враг!..

“А что, если он — мой враг!..”

Эта мысль не оставляла Роланда, пока он, едва успевая за тянущим руку Родериком, пробирался через переполненную конющню.

Здесь собралось, кажется, все население замка Арден. Среди полуодетых, разлохмаченных рыцарей и их оруженосцев невозможно было различить нескольких конюхов, что работали вместе со всеми.

А сколько лошадей! У Роланда разбегались глаза. Он помнил коней своего отца — могучие были звери — но их никогда не было столько. Разве что когда соберутся гости... Но со дня похорон его бедной матери в замке Арден ни разу не собрали гостей на праздник. Его отец за несколько лет превратился в угрюмого, нелюдимого молчуна. Даже со своим сыном он не желал разговаривать, что уж и говорить о соседях или крестьянах своей земли... А потом его стали называть колдуном. И король его не помиловал.

— А вот и Мун! Посмотри, Роланд, что за прелесть! — прервал его мысли неугомонный сын нового лорда.

В ответ раздалось приветственное ржание.

Роланд посмотрел. Кобыла и впрямь была на загляденье — ростом с боевого коня, тонконогая, сильная и на вид прекрасно ухоженная. Она нетерпеливо потянулась к своему молодому хозяину и получила угощение — соленую корку хлеба.

— Ей уже два года! А когда она обогнала всех в табуне, еще года не было. Ни один жеребец ее не догнал! И никто не мог на нее сесть, только я, и то, если приносил хлеб с солью, — продолжая весело болтать, Родерик ухватил скребок и принялся сноровисто расчесывать гладкую, густую черную шерсть. Мун только всхрапывала, точно мурлыча под его лаской. Она и к Роланду отнеслась благосклонно, даже не фыркнула на чужого, а только влажно дохнула ему в лицо.

У меня тоже была такая, хотел уже сказать он, но смолчал. Была, да, что говорить, не совсем такая. Конюх Пак сам, по секрету от лорда, выделил двенадцатилетнему господину кобылку — не видную, не дорогую, но все-таки лошадь. А о таком коне ему только мечтать... Он сжал губы и молча стоял перед стойлом Мун. Еще посмотрим, у кого будут лучшие кони!

— Она дочь Ворона! — оживленно продолжал Родерик, несмотря на его молчание, и махнул щеткой куда-то в сторону. Переведя взгляд туда, Роланд заметил очень крупного вороного жеребца с длинной пушистой гривой, которую в этот момент чесал конюх. Вороной не стоял смирно, а нервно помахивал головой, топал копытами.

— Это он отца ждет, — объяснил Родерик. — Он и мне позволяет себя чистить, и Тому тоже, и Маркусу, но каждое утро ждет, когда придет мой отец.

— Он придет сюда? — Роланд так удивился, что позабыл о своих обидах. Неужели граф придет чистить коня!

Он пришел.

Роланд увидал его неожиданно, уже когда тот шел по проходу между стойлами, а работающие люди приветственно кланялись, не выпуская из рук скребков и лопат. Лорд поспешил к своему Ворону, кивнул парню, что чесал гриву, и взял у него щетку. Боевой скакун тут же успокоился, замер под хозяйской рукой и всей мордой выразил удовольствие.

Сэр Конрад не мог стоять долго у своего Ворона. Привычно и почти машинально он двигал скребком, другой рукой гладил гриву любимца, но думал о другом.

Он тоже видел это множество лошадей, и подсчитывал, сколько корма им нужно на один раз, и сколько людей для ухода, и где их выгуливать, а куда деть навоз, ежедневно вываливаемый из конюшни... Проблема. Проблема номер — который? Он про себя усмехнулся. Вот так, оставляй престол сыну, плыви себе за тридевять земель, получи в подарок целое графство... и решай те же проблемы. Земля. Люди. Животные. Церковь... Что еще? Дом, пища, вода... Есть ли на земле место, где этих проблем нет? Власть! Власть — это, в основном, проблемы. И отнюдь не последняя из них стоит вон там, рядом с его тринадцатилетним сыном.

Он издалека кивнул не сводящему с него глаз Роланду и сумел даже ласково улыбнуться. Этот долговязый подросток не похож на своих сверстников, что сейчас крутятся вокруг и ухаживают за лошадьми. Его кожа намного светлей, ребра видны даже сквозь рубаху.

Он провел целый год в подземелье — а до того долго сидел взаперти в замке. Его юность — если она была — закончилась год назад. А перед тем, семь лет с безумным или равнодушным отцом. Чему он учился? Сколько успел узнать до того, как был забыт и брошен на произвол слуг и милость кухарок? Какие мечты роятся под его насупленными бровями? Сирота, пленник, раб... Сколько таких прошло через мои руки, а судьба все подкидывает мне новых. Нет, сказал он себе, это Бог испытывает меня! Ну что ж, да будет воля Его...

— Ваша Милость, — услышал он за своей спиной, в последний раз огладил пышную гриву: — Будь здоров, Ворон! Не скучай!

— Доброе утро, Том, — повернулся он к ожидающему конюшему.

— Доброе утро, милорд, — поклонился тот. — Будут ли приказания?

— Не притворяйся, мастер Дерек, говори прямо. Я же вижу, у тебя есть что сказать.

Они покинули стойло, пошли к выходу — граф впереди, Дерек на полшага сзади, точно по этикету.

Вообще-то Том Дерек не переставал удивлять Конрада с того дня, как в Афинах пришел наниматься на его корабль — конским лекарем. Он, знаете ли, прослышал, что господа везут коней в Англию, а так как он есть опытный лекарь и лошадник, так не возьмут ли его с собой...

До сих под неизвестно, что именно он узнал о хозяевах богатого каравана, но сразу же выяснилось, что у лошадей он свой человек и, кроме лошадей, ничем не интересуется.

Том Дерек стойко берег свои тайны, и лишь потом, мало-помалу, по крайней нужде стал выказывать удивительные способности: лечить если не наложением рук, то каким-то особым поглаживанием, а то и укалыванием (у него было сокровище — золотые иглы!); собирать разные травы в течение коротких стоянок... И легко успокаивать бешеных, застоявшихся на корабле скакунов. Если бы не Том Дерек, половина животных не доплыла бы до Англии. Но что теперь с ними со всеми делать?

— Много лошадей, Том, — сказал лорд Арден, оказавшить снаружи.

— Да, милорд. Сто четыре, считая и пони леди Хайдегерд.

— Пони леди Хайдегерд, как же! Ты и ее приволок? — фыркнул Конрад. Эту маленькую лошадку его дочери подарил герцог Танкред, провожая после стоянки в его порту. Старому другу, владетельному Танкреду казалось, что девочка еще так мала! Впрочем, между тринадцатью и пятнадцатью они все меняются неузнаваемо, и теперешнюю взрослую барышню герцог совсем не знал.

— Милорд, осмелюсь заметить, что лошадей слишком много. — продолжал главный конюший. Хотя помещение просторное, но...

— Нам просто столько не нужно. Не так ли, Том?

— Совершенно верно, милорд. Я так думаю.

— И ты прав. Где Торин и Джарвис? Надо поговорить с ними.

— Они здесь, милорд.

Дерек коротко поклонился в правую сторону. В самом деле, оба доверенных человека ждали только его знака.

— Что скажешь, Торин?

— Милорд, тридцать боевых скакунов для нас необходимы. Эта земля нова для всех, ее нужно объехать и изучить... А потом устроить разъезды. Я не могу ни одного рыцаря оставить без лошади, да и оруженосцы должны быть верхами на случай, если понядобятся конные латники.

— Джарвис?

— Хотелось бы оставить достаточно для одной большой и двух малых повозок. Понадобится, я полагаю, возить не одни только кухонные припасы, но и лес, дрова, может быть, камни... И еще нужны пристяжные для кареты.

— Десять упряжных животных тебе достаточно?

— Да, милорд.

— Так и сделаем. Дерек, остальных продать, — решил Конрад. — Оставим только боевых рыцарских, десять самых лучших для нужд хозяйства — ты сам выберешь, мастер Бейн — и личных верховых коней для меня, Родерика и дам. Ну, может, еще двух-трех в запас, лучше всего кобыл. Мало ли что.

Так что начинай выбраковку. У тебя не больше недели, торопись, я не имею понятия, где тут ярмарки и когда. Наверное, скоро, ведь уже осень, урожай собран.

Коневод поклонился и отошел. Но дворецкий все же остался. Понимая, что еще не все сказано, Конрад знаком пригласил его c собой в дом. После визита в конюшню надо было умыться.

— Прошу милорда пройти на кухню, — предложил Джарвис, и Конрад не стал спорить. В том чулане, где вчера мылась посуда, ждал слуга Маркус с его одеждой.

— И ты здесь, — буркнул сэр Конрад, наклоняясь над корытом. — Договорились, значит... И мастер Ладри? Ну, слушаю. Что у вас? С чем сами не могли справиться? Мне и кухонные проблемы решать?

— Осмелюсь заметить, это проблемы не кухонные, — возразил Бейн без улыбки. — Речь идет о двух людях, которых милорд приказал ночью послать сюда.

— Ах, эти рабы! — вспомнил сэр Конрад. — Я велел их накормить и дать место, что в этом такого непонятного? Где они, кстати? Может, сбежали? Было бы меньше одной проблемой...

— Они не убежали, милорд, — покачал головой дворецкий, но его перебил главный повар:

— Мессир, один из них — мельник. Он говорит, что служил на господской мельнице — той, что в ближней деревне. Она теперь принадлежит вашей милости.

— Вот как? И его сдали в каменоломню? Давно?

— Как только кончились прошлогодние обмолоты. И еще — и он, и мистрис Барбара — она печет хлеб, милорд...

— Я помню.

— ...они оба утверждают, что с мельницы сняты жернова, и это не дает cмолоть нынешний урожай. А амбары полны, еще пара недель — будут дожди, все сгниет. Надо немедленно пустить эту мельницу! Милорд...

— Я все понял.

Лорд Арден скрипнул зубами. И тут этот Хоуленд, чтоб ему!..

— Джарвис, думаю, ты сам знаешь, что делать. Займись. И позаботься об остальном — повозка, охрана, грузчики... Не мне тебе объяснять. Да, и пригласи Джона Баррета. Он должен знать, где тут что. И вообще, надо, чтобы он был на глазах, ты понимаешь?

— Так точно, милорд. Благодарю вас.

Дворецкий повернулся к своим помощникам и дал знак действовать. Сам остался возле своего лорда, вытиравшего в этот момент лицо.

— Что, это еще не все? — спросил тот.

— Милорд, второй раб — он плотник. Работал здесь, в замке, строил и чинил галерею.

— И его тоже — в каменоломню? Черт побери, что за хозяева!

— Если милорд не возражает, я бы его взял на службу. Здесь столько деревянных построек, надо бы проверить перед зимой, и починить, если что.

— И укрепить, — поддержал его сэр Конрад. — Правильно. Кое-что надо бы перестроить, но не теперь. Не в этом году.

— Так точно. Но плотник нам нужен, и даже желательно не один. Милорд, могу ли я обратиться к вам с просьбой?

— Джарвис, ты чересчур почтителен. Я от всех требую учтивого обращения, но в хозяйственных делах не до церемоний. Что надо?

— Наверное, среди рабов есть еще люди, годные к службе. Могу ли я выбрать из них несколько человек?

— Разумеется. — Он сжал губы. Тридцать рабов. Уже меньше.

— Джарвис, теперь слушай меня. Ты отберешь, кого тебе надо, приставишь к делу, найдешь им жилье и оденешь, как надлежит.

Но в каменоломне люди должны остаться — не меньше десятка, самые сильные и умелые каменотесы. Там тепло. Одежду ты им найдешь, покупай где хочешь, цена любая. Кормили чтобы без нареканий. Хлеб, каша... Что тут обычно едят простолюдины. Я не могу остаться без каменщиков, весной начнем строить, сам понимаешь. Но силой их не удержишь. Надо, чтобы эти рабы сами не хотели бежать!

— Скоро зима, милорд. Куда им бежать?

— Не скажи. Сам видишь, среди них были и местный мельник, и бывший работник замка... Может, у кого-то из рабов есть семья, дом, может быть, близко. Надо узнать. Кто-то должен поговорить с ними, спрашивать, объяснять. Уговаривать... Кому верят рабы?

Кому они скажут правду?

— Милорд, может быть, этот юноша может помочь? Сын того... бывшего лорда. Которого вы взяли в пажи.

— А ты уже все знаешь, — хмыкнул лорд Арден.

— Конечно, милорд. Я видел его с сэром Родериком, и еще эти рабы рассказали. То есть, мельник и плотник. Этот молодой человек прибежал сюда рано утром, проведать своих друзей.

— Своих друзей, говоришь... Хорошо, что они друзья.

Сэр Конрад задумчиво приглаживал волосы.

— Если у него есть друзья... Если он не переполнился ненавистью ко всем на свете, а в особенности к этим грязным рабам... Тогда есть надежда.

— Ты прав. Мы попробуем поручить это ему. Все равно, парню необходимо дать дело, чтобы он почувствовал себя нужным, а не из милости взятым в дом... Это хорошая идея, спасибо, Джарвис.

— Рад служить, ваша милость.

— И на будущее... Ты управляешь замком. В важных делах, не лови меня на ходу. Делай так, как считаешь нужным, а меня уведомить всегда успеешь.

— Благодарю, ваша милость, — поклонился дворецкий и вышел во двор, где повозка, груженая зерном, мельник, узнаваемый по новой одежке, и все пять дюжих подручных Герта ждали только его. Никакого сомнения, еще до обеда мельница будет пущена.

Выйдя из кухонного помещения, Конрад остановился. В ярком утреннем солнце, в первый раз он увидал крепостной двор во всем блеске. Вчера, в сумрачный серый вечер и в сутолоке первого новоселья, он только мельком осмотрел башни, стены и фасад дома. Даже истинная величина крепости не была видна с первого взгляда.

Но сейчас, подсвеченные встающим солнцем, донжоны поражали воображение. Если бы каким-нибудь чудом удалось поставить пять рослых рыцарей одного на другого, последний макушкой шлема достиг бы сторожевой площадки.

Верхний этаж каждой башни торчал выше стены и являл собой нечто вроде углового домика: с двумя выходами и забавным окном на ребре. Остроумнейшее решение, один лучник в таком окне держит под обстрелом всю замковую площадь.

Видно, предки графа Ардена озабочены были не только внешними нападениями, но и бунтами изнутри... Но окошки эти понравились Конраду чрезвычайно. Он любил наблюдать за своими людьми постоянно и ненавязчиво.

А пониже, примерно на половине всей высоты, к стене примыкала пресловутая галерея, о которой беспокоился верный Джарвис. Ее поддерживали столбы, на вид вполне крепкие, и число их весьма успокаивало. Ширина галереи составляла чуть больше сажени — с некоторым удивлением он понял, что один ряд денников в громадной конюшне находится как раз под ее прикрытием. И стало быть, между столбами как раз по два стойла.

Но денники, как он видел получасом ранее, расположены в два ряда, то есть если их останется половина, для всех хватит места под галереей. И еще останется пространство от помоста до крыши, где можно устроить сеновал, склад упряжи и прочие подсобные помещения. Как удачно появился этот раб-плотник! Второй ряд нужно будет сломать. Впрочем, можно оставить часть под каретники, а между ними устроить добавочные выходы из конюшни...

Конрад мысленно усмехнулся над своими проектами. Сделаем, все сделаем, только не сегодня. Не забегать вперед! Один из секретов плодотворного управления — все своим чередом. Сейчас время завтрака.

И как будто прочитав его мысли, из дверей за его спиной выскочила молодая девушка. Она старательно присела в доморощеном реверансе и обратилась к нему:

— Ваша милость, завтрак готов. Прикажете подавать?

Он не сразу ответил, разглядывая ее. Кажется, ее зовут Олуэн, вчера она помогала дамам вселиться...

— Подавайте, если готов. А дамы знают?

— Да, милорд, — она явно очень старалась не смущаться, — мастер Ладри посылал меня предупредить миледи... Ее милость встали, и молодая леди тоже. Я помогла ей одеться...

Девушка осеклась. Она не знала, надо ли признаваться, что дочь лорда просила ее помочь в утреннем туалете. Может быть, кухонной служанке это не полагается? Сказать по правде, она сама предложила свои услуги, желая подольше задержаться в очаровательной спальне леди Хайдегерд. Никогда раньше она не видела таких тонких простынь и красочных шелков, столько разнообразных украшений... А леди все разбросала. Надо было собрать или нет? И воду подать, и еще расчесать косу! И как мило леди ее поблагодарила. Но, кажется, милорд недоволен?

— Вот как! — произнес он отрывисто. — А где же была Атенаис?

Но, встретив растерянный взгляд Олуэн, граф сразу смягчился:

— Ничего. Спасибо, что вы ее заменили, мистрис Олуэн. Можете сказать Герту Ладри, чтобы подавал завтрак.

В большом зале опять накрыли для всех. На этот раз людей было меньше, наверняка мастер Бейн железной рукой распределил почти всех слуг по местам и велел накормить там же. Но за господским столом, рядом с начальником стражи, теперь сидел молодой человек с бледной кожей.

Он чувствовал себя, как приговоренный на эшафоте. Ему казалось, что все глаза направлены только на него. Они все знают что я был рабом, стучало у него в голове. Они знают, что меня поймали на воровстве... Но я же ничего не украл! Это моя книга!

По мере того, как народ собирался на завтрак, Роланда все больше охватывала паника. Сидевший с ним рядом Торин Мак-Аллистер сочувствовал юноше изо всех сил. Он знал, что такое неволя, и какой стыд чувствует человек, ставший рабом. Иногда от такого стыда можно умереть.

К счастью, лорд Арден и его семья пришли быстро. Сияющее лицо Родерика, милые глазки прекрасной Хайди и больше всего — успокаивающий взгляд Леонсии помогли Роланду избежать смерти на месте.

А потом подали кашу, сдобренную по всем правилам восточной кулинарии, и молодой желудок одолел судороги оскорбленной гордости. Свежий хлеб, испеченный час назад доброй кухаркой, был выше всяких похвал.

А еще было вино. Роланд не пробовал вина столько лет! Да и те капли, что доставались когда-то мальчику, ничем не напоминали этот искрометный напиток.

Он не слушал, о чем шел разговор. В голове все еще стоял шум, сладкое вино прибавило замешательства. Кажется, молодая леди рассказывала о своей новой подруге... Или служанке? Старый лорд — так Роланд про себя назвал Конрада — был, кажется, чем-то недоволен... Пару раз даже послышалось слово “рабы“ или, может быть, он ошибся. К нему не обращались, если не считать добрых улыбок, да еще Родерик все говорил о своей Мун, спрашивал как она ему нравится. Ну разумеется, эта кобыла великолепна... У нее есть жеребенок? Да нет, это ж двухлетка... А, ее брат, тоже он Ворона... Нет, он его не заметил. Лошадей было так много.

Напоследок, когда Роланд был уже сыт — в первый раз за весь этот год! — к нему обратилась сама леди Арден.

— Скажите, сэр Роланд, ваша книга сейчас у вас?

— Нет, — настороженно сказал он. — Она в спальне Родерика... То есть сэра Родерика.

— Вы можете называть его по имени, — заметила леди обмолвку. — Да и вообще, давайте договоримся. Как вы считаете, как мы должны обращаться к вам? Могу я называть вас “Роланд“ попросту, как своего сына? Или вы настаиваете на полном титуловании?

Он почувствовал себя глупо. Что, она издевается?

— Нет... миледи. То есть, конечно, называйте меня по имени.

— А мне это разрешается? — вполне серьезно поинтересовался сэр Конрад.

— Да, — ответил Роланд сквозь зубы. — Пожалуйста.

— А мне? — неожиданно подала голос Хайди.

— Пожалуйста, — повторил он. Мгновенно обида улетучилась. Его губы дрогнули и растянулись в улыбку.

Это была его первая улыбка, которую увидел сэр Конрад, и она его поразила. Что за чудесный мальчик, подумал он. А они его гноили на каторге, ах, изверги...

Очевидно, на лице Конрада отразились его ощущения. Леонсия чуть-чуть скривилась — незаметно ни для кого, кроме разве что мужа. И еще, может быть, Торина.

Она продолжала разговор:

— Ты, наверное, хочешь получить отдельную спальню. Родерик тоже не долго будет жить в нынешней своей комнате, это ведь дамское крыло... Лучше всего было бы для тебя жить в башне. Той самой, где была твоя книга. А что там было раньше, ты помнишь?

— Конечно! — он вспыхнул. — Там наверху была библиотека моей матери. У нее было много книг... Честное слово!

— Я тебе верю. А потом?

— Потом... когда мамы не стало... отец перенес библиотеку к себе.

— То есть в правое крыло дома? Там теперь ничего нет...

— Да, — он стиснул зубы. — Они разграбили все. Даже книжные полки вытащили! Или поломали. И платья ее... мамины... и все украшения.

— Кто? — незаметно вмешался сэр Конрад. — Кто грабил замок?

— Не знаю, — юноша снова сжался. — Я сидел под замком.

Леонсия бросила мужу укоризненный взгляд и продолжала расспрашивать:

— А как ты сумел спасти одну эту книгу?

— Я украл ее из большой кучи.

— Из кучи?..

— Они выбросили все во двор и сложили в кучу. Она оставалась, пока вывозили остальное... А ночью я вылез из окна на галерею... и спустился во двор. Нашел мамину книгу и спрятал. В той башне, ну, где меня держали.

— Если ты сумел выбраться из-под замка, то почему не сбежал? — подал голос Мак-Аллистер, сидевший с ним рядом.

Роланд насупился.

— Я не успел! Пока я возился с той кучей... искал мамину книгу... этот проклятый Хагрид услышал и выскочил из караулки. Я отбежал к стене, спрятался на галерее... Просидел там долго, замерз. Я же был босиком! А они все шарили по двору, и шумели, а потом кто-то заглянул в башню и закричал, что меня нет. Они все побежали искать в дом, а я в темноте полез снова через окно. Я подумал, они не найдут меня в доме, разбегутся искать по разным углам, а туда больше не сунутся. Меня же там нет! А я пока найду сапоги, соберу кое-что и тихо уйду. Но не успел. Может, кто-то меня увидел, а может, Хагрид сам догадался, но я только залез, а он уже был в дверях. Я сумел только запрятать книгу под подоконником. Это был наш тайник... наш с мамой.

— И что же этот Хагрид? Он... Что он тебе сделал? — испуганно спросил Родерик.

Роланд не ответил, только опустил голову.

Вот оно, вздохнул про себя лорд Арден. Неотомщенный удар. Может быть, первый раз в жизни высокородный ребенок был избит. А потом, иссиняченного, его вытащили, погнали в каменоломню.

И там опять били — может, стражники, а может быть, и рабы. Озверелые мужики, которым в руки попал беззащитный подросток. Да еще благородный... Сколько их было в его жизни, такой короткой, этих неотомщенных ударов? Что они с ним сделали? За год непрерывных издевательств и взрослый может стать зверем, не то что такой мальчик. Господи, он же был почти ровесником Родерика!

Но, кажется, он не стал зверем, Благодарение Богу. И не отупел, и не сдался внутренне. В первый же день, как сменилась власть и прогнали прежних надсмотрщиков, он сумел выбраться, нашел старый проход и пошел спасать свою любимую книгу... Он не забыл мать, не забыл, чей он сын и где его дом.

И главное, он был не один. Эти добрые люди, мельник с плотником, дай им Бог здоровья... Это значит, что у него в страшной каменоломне были союзники! Два, а может и больше. Люди, что его знали, даже любили. Бывшие слуги его отца, беззаконно и жестоко униженные — но они ему помогли...

Тем временем разговор продолжался. Леди Арден расспрашивала о покойной маме, что учила сына латыни, о старом пони, которого конюх держал в углу и на которого Роланду позволяли иногда садиться. Он рассказал даже о своем друге Барти, который служил в страже и которого заменил Хагрид-предатель. Барти учил его владеть мечом. Нет, не по приказу отца, а просто так...

Сын и дочь Конрада слушали почти с ужасом. Их детство прошло в полном довольстве, даже в роскоши, и всегда было полно любви.

Родерик, любимец отца, младший и самый близкий из сыновей, не знал никогда ни малейшей обиды ни от кого. Некому было обижать маленького принца! А о принцессе и говорить нечего. Она, как и ее сестры от разных матерей, росла в замкнутом кругу. И была дочерью самой старшей жены царя, его королевы. Мать, по мере приближения старости утратившая интерес к грешным забавам, почти все время свое посвящала ей.

Во всем мире не было более счастливых детей!

Отец с матерью даже боялись, что Хайди и ее брат не найдут счастья в простой, часто грубой и обыкновенной жизни. Долгое путешествие позволило им общаться с группой чужих людей — воинов, моряков, слуг, а еще были порты, толпы купцов, бродяг, разноголосое и разноплеменное людское море. Множество новых впечатлений.

Родерик знал, что не все люди счастливы, не все сыты. Есть те, что умирают с голоду, и те, кого убивают. Но вокруг него, близко, их пока не было. И его неутолимая жажда справедливости, впитанная на уроках мудрецов Востока и Запада, требовала немедленно защитить всех обиженных и помочь каждому бедняку. Да, он понимал, что не все в его силах, но стремился помочь хоть кому-нибудь. А Роланду он помочь мог!

— Меня обучают Робер де Рош-Мор и Торин, — сообщил он. — После завтрака начинаются воинские учения, правда, отец? Робер сказал, что я должен ежедневно тренироваться. Можно мы с Роландом займемся вместе? Пофехтуем, потом поездим верхом. Какую лошадь мы дадим Роланду? Дымка нельзя, он еще маленький. Колосу не догнать Мун, он староват. А из лошадей оруженосцев можно взять? Сармат Гарета слишком хорош, чтобы стоять без дела. Можно его взять?

Мальчик не сомневается, подумал Конрад, что его новому другу должны дать коня, доспех и оружие. Положение Роланда вовсе не кажется ему необычным. Может ли королевский сын вообразить, что и имя, и высокое звание у него могут отнять? Что молодой Роланд Арден — угроза его собственному наследству.

— Зачем же обижать Гарета, сэр Родерик, — возразил Мак-Аллистер. —Лучше возьмите его с собой. Не собираетесь же вы скакать сломя голову по незнакомой местности?

— А для спокойной езды вполне подойдет Колос, — поддержала его леди Арден. — Но сегодня ни ты, ни Роланд никуда не поедете. Уроки фехтования — пожалуйста, но не более. И не слишком долго.

Когда Леонсия говорила таким голосом, даже граф Арден не смел ей возражать.

Родерик покраснел. Как это он забыл, что его друг провел взаперти больше года.

— Да, миледи, — с готовностью поклонился он. — Мы пойдем?

— Идите, — отпустил их сэр Конрад.

Роланд на прощание поклонился в сторону дам.

Тринадцатилетний и семнадцатилетний пажи быстро убежали.

— Не надо бы ему давать боевой меч, — тихонько заметил Торин. — Интересно, Робер догадается?

— Если нет, то догадается Родерик, — усмехнулся лорд Арден. — Этот малыш даже меня удивляет.

— Это верно, — подхватила Леонсия. — Столько врожденного такта... — она повернулась к мужу:

— Дорогой, что ты намерен делать сейчас?

— А почему это вас интересует, миледи?

— Хотелось бы сразу после завтрака заняться с Лалли одеждой. Еще даже не весь багаж распакован, надо просмотреть меха, сукна... Мужчинам это не интересно.

— А дамам интересно? — нахально вмешался Торин, подмигнув Хайди, сидевшей напротив. Та с готовностью засмеялась.

— А всем мужчинам интересно скакать на лошади и биться на мечах? — поддела его Леонсия. — А ведь приходится. Каждый делает свое дело. Так что, милый, если нет ничего более срочного — для меня, я имею в виду...

— Разумеется, дорогая. Боже упаси меня вмешиваться еще и в дела портняжные. Распоряжайся, как ты это отлично умеешь, а я займусь, с твоего разрешения, тоже весьма полезным делом. Торин, ты помнишь, мы собирались найти подвал? Пригласи-ка ко мне этого Баррета...

— Милорд, Джон Баррет час назад уехал на мельницу...

— Вот, черт! Забыл! Стар я уже, как видно! — потер лоб Конрад.

— ...но это ничего не значит. Ключи все у меня, и я даже знаю, где вход. Перед сном не утерпел и полюбопытствовал.

— Да ну? Этот старый ворчун тебе показал? — приятно удивился лорд.

— Он показал Родерику, — подмигнул Торин, что снова вызвало у Конрада невольную усмешку:

— Что бы мы без него делали...

Лорд Арден покинул зал, сопровождаемый своим первым рыцарем.

Мать и дочь тоже ушли. К этому времени столы совсем опустели, слуги разошлись по своим делам и строгий мастер Ладри со своей трудолюбивой помощницей убирали зал. Помочь им вместо уехавших «поварят» пришлось безотказному Тэму Личи. Молчаливый и незаметный, он умел сам определить, где нужны лишние руки, и без напоминания их прикладывал. 

Разборка зимней одежды оказалась делом нескучным, по крайней мере, для Хайди. Некоторые вещи, извлеченные из огромных тюков, приводили ее в изумление: например, необъятные меховые одеяла, сшитые из множества небольших шкур неизвестного ей животного. Да у какого же зверя может быть такая длинная шерсть?!

— Это такие лисы, доченька, — объяснила мать, — они водятся очень далеко, в стране викингов... Хотя теперь, как ни странно, эта страна рядом! Ты знаешь, викинги много раз нападали на английские земли. Им стоило только переплыть одно море.

— Переплыть море? — удивилась Хайди. — Мы уже переплыли много морей, а викингов не встречали. Где они живут?

— На востоке от Англии есть Северное море. За ним лежит земля викингов, данов, прусов и многих других.

— А какие они?

— Какие? — Леонсия улыбнулась. — Могучие, бородатые великаны. Светлокожие. Не знающие страха. Жестокие... На вид, наш Торин на них похож. У него даже имя подходящее — у этих викингов есть бог по имени Тор. Он бог грома, молнии и покровитель воинов.

— Так они язычники?

— Были язычниками. Сейчас они уже христиане... А Тор и прочие их боги остались сказкой... Как Керн, лесной бог древних бриттов. Его еще называли Кернунносом... теперь вместо него — святой Корнелий.

Но теология если и интересовала молодую леди, то с особенной точки зрения.

— А этот языческий бог и вправду похож на нашего Торина? Он был такой же красивый?

— Красивый, как Торин? — засмеялась мать. — Пожалуй, нет. Скорее уж Бальдур был среди них красавцем.

— А он тоже бог?

— Разумеется. Но он — бог-целитель, а не бог-воин. Он и Тор братья.

— А сэр Торин? Он же совсем не злой, правда? Матушка, а он хоть раз убил человека?

— Убил, дочка. И не одного, — вздохнула Леонсия. — Он воевал с двенадцати лет... Был моложе Родерика, когда его взяли в солдаты. Но бывают такие люди, что не ожесточаются даже в битвах. Бог любит их и сохраняет их души нетронутыми. В мире, где жизнь человеческая так дешева, мало таких людей.

— Я тоже думаю, что он очень хороший, — тихонько проговорила девушка.

— Тебе нужен именно такой муж. — Леонсия произнесла эти слова просто, как нечто само собой разумеющееся.

Но леди Хайд зарумянилась и опустила глаза к складываемой вещи. Это была вышитая шерстяная рубаха, светлая, кремового оттенка. Ее надо будет надевать в холодные ночи, когда только огонь в камине защищает от зимних морозов. А укрываться тем самым одеялом из меха совсем сказочных зверей... Она вообразила себя под одеялом, и на постели рядом нарисовалась неясная фигура. Мужская.

— Матушка! А отец выдаст меня за Торина? — напрямик спросила она.

Леонсия ждала этого вопроса давно. То, что ее дочь восхищается молодым Мак-Аллистером, было известно всем. Она знала его чуть ли не с рождения. Всегда радовалась, встречая в покоях матери, где он стоял на часах, бывала очень довольна, когда именно он сопровождал ее портшез при выездах в город. Он служил пажом, стражником, а когда готовился их отъезд, стал командовать предназначенным для сопровождения рыцарским отрядом.

Такой жизнерадостный, статный и светлоглазый. Надежный.

Она ответила дочери так же прямо, как взрослой:

— Дочь моя, твой отец и я не намерены выдавать тебя замуж. Ты должна понять это. Ты выйдешь сама, если захочешь. А что касается твоего вопроса — да. Мы с отцом считаем, что Мак-Аллистер тебе подходит. Если ты полюбишь его, он будет твоим мужем. Или ты желаешь выйти замуж уже сейчас?

— Нет, — снова опустила глаза молодая леди.

Как ни странно, она чувствовала, что ответ матери ее удовлетворяет.

Хайди никогда не была особенно робкой девочкой, не было ей чего робеть, но не была и чересчур своевольной. Другие принцессы, ее сводные сестры, бывали куда более шаловливы. Именно их озорство чаще всего нарушало мирную жизнь царского гарема. Случалось, что скучающая затворница сбегала из «дома замкнутых» полюбоваться — а то и полакомиться — молодыми красавцами из дворцовой стражи. Сам султан-отец (даже если он не всем был отцом) мог только пожать плечами: божья воля! — и шалунья-малолетка поступала в гарем без особенных церемоний. Царская дочь могла брать любовников, а могла и взять мужа, если такой найдется.

Все они и сейчас там, во дворце. Только теперь принадлежат новому государю — великому султану Зия-уль-Дину... Ее, кстати говоря, родному брату. Большинство женщин гарема, в том числе ее сводных сестер, с радостью служат его наложницами...

А Хайди, имя которой по-гречески означает «целомудрие», оставила дом вместе с царицей-матерью и бывшим грозным султаном, чтобы отправиться в далекую страну Англию. Здесь, на родине ее родителей, она будет жить как простая девушка... Ну, не совсем простая. Знатная христианская девица, чей долг — быть скромной и добродетельной, почитать родителей, творить добро и в свой срок стать женой доброго христианина, чтобы продолжить достойный род и вырастить детей, чьи христианские добродетели сделают честь ей и ее мужу. И зовут ее теперь по-другому: леди Хайд. Хайдегерд. Мать сказала, это звучит более по-христиански.

Они продолжали работать молча, вместе с третьей присутствующей женщиной — смуглой, тонколицей красавицей лет на пять старше леди Хайд. Ее называли донна Эвлалия, хотя вряд ли имя принадлежало ей по праву рождения.

Несколько лет назад эта девушка тоже жила в гареме — одна из многих юных наложниц. Привезенная в караване рабынь, одинокая сирота, Лалли лишь одним выделилась из общей массы: она не желала искать возлюбленного среди гаремной стражи. Она любила султана.

Невероятно, но факт — невольница, влюбленная в своего господина! Да, он был всегда ласков и терпим к женщинам, милостив и щедр — но любить его? Хранить верность? Христианке стать невенчанной женой сарацина, который вдобавок имеет уже жену (и не одну!) — и отправиться вместе с ним в страну христиан, где у нее нет никакой защиты, кроме его слова!

Она любила его...

Перед этой любовью Леонсия, романтическая юность которой была далеко в прошлом, только почтительно склонила голову. Она сама, выйдя за своего Конрада в неполных шестнадцать лет, пережила его мусульманство, вторую женитьбу, потом разгульные гаремные годы, буйство ничем не сдерживаемой мужской силы. Она сама несколько раз влюблялась — и это не считая ее юных фаворитов... Тридцать три года вместе. За это время можно узнать друг о друге все. Понять все и со всем смириться.

Но Эвлалия ее поражала. Она была проста в обращении, молчалива, старательна в домашней работе. У нее были золотые руки портнихи и вышивальщицы, неплохой вкус, очень скромные манеры служанки. И еще она умела делать массаж. Лалли научилась этому уже в серале — для того, чтобы быть полезной своему любимому господину. Он и взять-то ее с собой согласился только поэтому. Ну, может, это и не совсем правда — он решил взять Лалли с собой, узнав, что специально для него девушка научилась массажу... Он тоже был бессилен перед ее любовью.

— Это сукно, донна Эвлалия, мы положим отдельно. Из него надо сшить плащи для сэра Родерика и, возможно, для того мальчика, что появился сегодня ночью. Ты уже видела его?

— Нет, миледи, — равнодушно ответила девушка. — Я с раннего утра была занята в пекарне.

— Ты пекла хлеб, Лалли? — засмеялась юная леди. — Ты это так любишь?

— Люблю, миледи, — призналась та чуть смущенно. — Печь хлеб — дело приятное. И те женщины были рады, что я им помогаю. Вдвоем трудно: надо и огонь поддерживать, и тесто месить, и за чистотой следить. Да и вытащить хлебы вовремя, чтобы не уронить, не дай Бог, на землю...

— Ты такая трудолюбивая, Лалли, — сказала Хайдегерд с завистью. — Это, наверное, хорошо — все уметь делать.

— Научитесь, миледи. Это только по первости трудным кажется, а потом все легче и легче, само пойдет. Но вам, благородной даме, это и ни к чему. Для вас все люди сделают.

— Не скажите, донна Эвлалия, — возразила мать строго. — Человек благородный должен уметь делать все, что и простой умеет, только еще лучше. Иначе что в нем такого благородного? За что его уважать?

— Благородство — оно в душе... — не согласилась служанка. — Не в руках же! Руки чему угодно научить можно. Иглой вертеть или там топором — разве в том важность? А к благородной душе бог милостив. И сердца людские ей подлежат. То есть закон божий для человеков...

— Как красиво ты говоришь, Лалли, — восхитилась опять барышня.

— Верно, и слова, и мысли красивые, — кивнула Леонсия, продолжая разбирать кучу белья. — Это то, что вы сами чувствуете, милая вы моя. Но душа человеческая — не родинка, что от родителей достается и к своим детям переходит. Душа — божье творение, каждому отдельно дается, как поле с плодородной землей. А уж что на том огороде вырастет, не отцу с матерью, а тебе самой выбирать. Сеять, растить, беречь. С людьми этим делиться, детям передавать. Не саму землю, хоть какая бы она была благородная да плодородная, а урожай! То, что выросло... Как тут без умения обойтись? Чем больше умеешь, чем больше знаешь, тем богаче твоя душа. Тем она благородней!

Эвлалия промолчала. Хайди тоже.

В тишине они закончили разборку вещей.

— Вот, Хайди, отнеси эти рубашки в свою спальню и уложи в сундук, что в углу... А из этого полотна, донна Эвлалия, придется кроить уже сегодня. Я имею в виду, для молодого Роланда, о котором я говорила. Конечно, сэр Родерик поделился бы с ним бельем, но я хочу, чтобы у него все было свое.

— Как угодно миледи, — не стала спорить швея.

Тем не менее, Леонсия чувствовала, что девушка с ней не согласна.

— Это не каприз, Лалли, милая. Просто это не обыкновенный юноша. Он сын прежнего лорда, которого король лишил всего и казнил. Он сам просидел год в каменоломне. И сейчас ему очень больно. Больно даже получать подарки. Он ведь видит в моем муже врага! Чем скорее у него будет что-то свое, тем меньше для него унижений. Как он вчера сидел перед нами, в одном только чужом белье! Ах, Лалли, милая, прошу, помогите мне.

— Конечно, помогу, — уверила ее Эвлалия, подходя к отобранным материям. — Только нужна все же пара дней. Вы ведь хотите подарить ему и белье, и всю верхнюю одежду, и зимний плащ? Не будет ли проще взять некоторые готовые вещи, что есть в запасе, и перешить на него? А нижнее я, конечно, сошью сама.

— И еще плащ, милая, если только это не слишком трудно. Новый, и желательно, чтобы отличался от других.

— Я бы вышила его, если таково ваше желание, серебром.

— Серебром не надо. Просто украсьте цветной ниткой, как вы умеете.

И спасибо вам. Это будет доброе дело.

— Миледи, надо бы поскорее взять меру, — перешла девушка на практичный тон. — Где этот молодой господин?

— Сейчас пошлю за ним. Уже скоро время обеда, они с Родериком должны закончить свои военные игры.

Лалли открыла дверь, и Леонсия приказала дежурившему там Алану позвать мальчиков с тренировки.

 

Глава V

У Роланда крепко кружилась голова.

Впервые с тех пор, как не стало его доброй матущки, кто-то всерьез пытался его учить. Незнакомый, совсем молодой рыцарь в легкой кольчуге поверх замшевой темной туники строго сдвигал брови и заставлял его бегать вокруг двора, прыгать с одной ноги на другую и даже правильно падать — сгибая ноги в коленях, чтобы не ушибиться.

Строгого молодца звали Робер де Рош-Мор. Родерик обращался к нему «мэтр», но видно было, что этот учитель — такой же графский солдат, как и два десятка других, что бегали, прыгали, упражнялись на мечах и боролись, разделившись на пары, на широком дворе замка.

Роланд увидел, что его младший приятель лучше справляется с упражнениями. Бежит легче, совершенно не сбивая дыхание, а к упругим прыжкам и аккуратным падениям явно уже привык. Но ведь и неудивительно: этого мальчугана обучали давно, долго и регулярно. Он сам когда-то старался выучиться этим премудростям от отцовских наемных латников, но это были простые темные парни, знавшие только то, что им самим когда-то вдолбили в кости... А отец даже не думал пригласить для сына войскового учителя.

Но он не сдавался. Пусть я пока хуже этого малыша, но не слабее! Кто, интересно, таскал камни в забое? Кто, рискуя каждую минуту сорваться, лазил по отвесной стене — в темноте, без веревок, босиком? Падал. И не из положения стоя, а с высоты! Так что придется только немного поднапрячься, и в два счета обгоним Родерика, пусть тот не важничает...

Все же, когда урок был окончен, Роланд дышал с трудом и исходил потом. Они оба успели только напиться и сбегать в тот уголок, место расположения которого старший знал лучше младшего: знакомство Родерика с крепостью Арден пока не включало отхожих мест. Теперь будет знать.

И почти сразу же их позвали. Родерик скрылся на втором этаже, где была его — их — спальня и где невозмутимый старый Маркус ждал с ведром горячей воды, а удивленного Роланда смутно знакомый страж задержал при входе и направил на половину графини.

Она находилась в той самой комнате, где прошлой ночью он мылся в теплой воде. Сказать по правде, ему это и сейчас бы не помешало после изнурительной тренировки.

Он сразу почувствовал себя неловко перед женщинами, так как леди была там не одна, а вместе с чужой, темной, строгого вида молодой дамой, которая, едва ответив на поклон, подошла прямо к нему с узкой лентой непонятного назначения.

Оказалось, с него намереваются снять мерку для нового костюма.

Роланд с трудом заставил себя стоять смирно и не убежать отсюда сломя голову.

Отстраненное, слишком спокойное поведение смуглянки, быстрые прикосновения и деловой вид нагоняли на него робость. Эта женщина показалась ему надменнее самой леди графини. Она просто швея, твердил он себе, всего только швея. Она так работает, и что ей за дело, если ее пальцы вызывают дрожь во всем теле у семнадцатилетнего мальчика, которого женщины не касались с тех пор, как умерла его старая нянька. А рядом стоит графиня, видит, как он дрожит, и неужто она все понимает? Да еще пот, от него же сейчас запах, как от коня, пусть она хоть отойдет подальше!

Швея молча сделала свое дело и, присев перед графиней, ушла. Роланд не знал, должен ли он тоже уйти, или подождать разрешения хозяйки. Та же, окинув его с ног до головы прищуренным взглядом, выглянула за дверь и впустила старого графского слугу. Он внес еще одно ведро с водой, и Роланд понял, что предстоит второе купание.

Он не сопротивлялся: в конце концов, купание — штука вполне приятная.

Когда и дама, и слуга вышли, он осторожно снял с себя ту одежду, что ссудил ему сын хозяина, и сложил на табурете. Штаны можно будет легко отчистить от следов многочисленных падений, а пот высохнет. Может, ему и сошьют что-то, но пока это было все, что он имел.

Роланд залез прямо в корыто. Он был достаточно худ, хотя и высок ростом, чтобы поместиться в воде и посидеть пару минут, отдыхая как от упражнений, так и от непрошенного внимания.

Может, он задремал на какое-то короткое время. Потому что неким непостижимым образом возле него вновь оказалась графиня Арден, причем даже не с пустыми руками.

Она принесла попить, и сейчас протягивала ему деревянный кубок, не обращая внимания, что совсем голый юноша в деревянной бадье... окаменел.

Стыд, страх, яростная обида стиснули сердце Роланда! Эта старая дура не считает его мужчиной?! Она его не стыдится? Что она себе думает, стоя со своей гнусной улыбочкой и притворяясь ангелом милосердия! Если он — сирота, если его лишили дома, имени, титула, то уже и издеваться можно?!.

— Пожалуйста, выпей это, — просто предложила Леонсия, и он взял.

Молча пил, не сознавая, что пьет, и вообще плохо соображая, но, пока он глотал питье, приступ стыда как-то прошел. В конце концов, что голое тело? Ничего в нем нет такого ужасного. Если она смотрит, пусть ее. Неприлично, конечно, но не съест его эта дама.

И вообще...

С мироощущением Роланда произошло что-то странное. Он вернул кубок леди, откинулся, отпустил скрученные стыдом мускулы. По его телу вдруг пошла приятная дрожь, прозванивая все члены, а в особенности тот член, что является мужской гордостью. Ему больше не мешало, что достойная леди видит его тело голым. Наоборот, это стало как-то даже приятно...

Он встал.

Леонсии много раз приходилось видеть, как на молодых действует вино, сдобренное малой дозой гашиша. Такой вот зажатый, злой, обиженный паренек страдает вдвойне: оттого, что унижен, и оттого, что это унижение видят люди. Но если чуть-чуть помочь, избавить от лишних пут, немножко затуманив сознание, душа расправится. В такой миг юное существо освобождается от того зла, что зажимает его комок, извратив неокрепшие чувства в мерзкие пороки...

В самом деле, что за красавчик, одобрительно щурилась леди, пока Роланд вытирал грудь, бедра, ноги. Худой, но сложен прекрасно. И кожа какая чистая, точно и не валялся целый год на гнилой соломе, и никакая зараза не пристала.

А в его голове гудели трубы и барабаны.

Отстраненно, словно издалека он видел себя рядом с ней — что-то в нем с ужасом корчилось, крича: что ты делаешь?!. — но он не обращал внимания. Все казалось неважным, кроме ясных желаний тела, а оно хотело показать себя, дать полюбоваться, пощупать, похвалить — вот, мол, я какое красивое!

Он и впрямь дал ей пощупать. Подошел, совершенно не чувствуя стеснения, так близко, что его орган, встав, коснулся ее бедра.

И это решило все. Роланд утратил контроль.

Он забыл все. Ничто больше не существовало, кроме его плоти и ее женственности. Он обеими руками обхватил изумленную женщину, прижал и не отпускал, а жадным ртом хватал, всасывал и лизал шею, лицо, плечи.

Она сама заставила его лечь. Сама освободилась от платья, хотя это было и нелегко под его объятиями, и позволила делать все, чего он хотел, вернее, хотела его плоть. А она стремилась с совокуплению.

Леонсия не стала сопротивляться.

...Когда утихли яростные животные судороги, Роланд бессильно опал и перестал вообще двигаться.

Глаза его были закрыты. Он тихо стонал и еще несколько минут не приходил в сознание.

Потом сознание вернулось...

...И смертный ужас сковал его.

Он обесчестил графиню Арден.

Между тем, не подозревающий о своем ужасном несчастии граф Конрад Арден спускался в этот момент по узкой потайной лестнице в самый нижний этаж такого огромного подземелья, что правильнее было назвать его подземным этажом дома.

Секрет «выхода вниз», как сказал Торин, оказался столь же простым, как и тот, чтобыл раскрыт прошлой ночью: в крайнем справа спальном покое был обыкновенный люк. Ну, может, не такой уж обыкновенный, потому что крышкой ему служила широченная, с множеством одеял деревянная кровать.

Представьте себе: на дверце шкафа висит замок, совсем небольшой. Он держит вместе две скобы. Правая принадлежит узкой железной полосе, охватывающей дверцу, а левая — очень похожей, только более длинной, вделанной в стенную деревянную панель, которая является одновременно и спинкой ложа. Панель кажется простым украшением стены.

Если снять замок и открыть шкаф, то видно все его содержимое. Ценное, судя по солидной толщине двери.

И никому, в частности, королевскому бейлифу, не придет в голову, что можно потянуть и за левую скобу. Если толкнуть ее вверх — очень сильно толкнуть — то вся кровать вместе с стенной панелью отойдет вверх под прямым углом к полу, открывая широкий люк и лестницу, что ведет вниз.

— Никогда бы не подумал, как это просто. А Джон Баррет! Что за хитрец! И что за молодец!

— А он при чем? — не понял Мак-Аллистер.

— Торин, дорогой, неужели не понимаешь? Он сохранил секрет! Все время держал у себя ключи, наверняка показывал Хоуленду этот шкаф и помогал выгребать графские драгоценности, а люк не показал! Так и осталось там все, что граф Виктор прятал.

— Да нет же, милорд, он еще за обедом говорил о «выходе вниз».

— Это ты о нем говорил. А старый хитрец проговорился только о двух тайных дверях в башни. Неужели он думал, мы не догадаемся?

— Может, хотел с этим подождать. Набить цену. Или даже проверить нашу сообразительность, — предположил Торин.

— Все может быть... А я сразу потребовал ключи.

— Он мог не дать. Я имею в виду, именно этот ключ мог не дать.

— Не мог. Это ведь одновременно и ключ от шкафа в хозяйской спальне, там, может, и золото хранилось... Скорее всего, так и было.

— Между прочим, под кухней есть еще и другой подвал. Погреб, иначе говоря. Все просто, законно: люк, замок, лестница. И немалый — почти во всю ширину донжона.

— Ты и там побывал?

— А как же! Еще вчера. Я думал, ход находится там. Это ведь очень просто: один подвал, тайный, прикрыт другим, явным. Но там ничего нет, все стены глухие.

— Собственно, так и есть: явная дверь прикрывает тайную, — граф присмотрелся к стоящей торчком кровати и поставил ногу на ступень.

— Пошли, Торин. Посмотрим, что же такого прятал этот несчастный.

Лестница оказалась длинной.

Спустились они на глубину, похоже, целого этажа, но оказавшись на твердом полу, ничего особенного не увидели. Торин нес с собой только свечу, а она могла осветить очень небольшое пространство. И оно было совершенно пустым.

— Зажги факел, — приказал сэр Конрад. — Сходи за ним, я подожду.

— Не стоит. Я, кажется, что-то вижу... — Торин шагнул пару раз в сторону и нащупал скобу в стене. В ней торчал факел, и оставалось только зажечь его.

Загорелся свет.

Конрад изумленно огляделся вокруг.

Помещение было очень большим. Казалось, они попали в нижний зал крепости: высокий сводчатый потолок, длинные столы, множество разной посуды. Только камина не было. А задняя стена тоже, как и наверху, плотно завешена одеялами.

— Это была его лаборатория, — полуутвердительно произнес Торин. — Он что-то изучал. Алхимик? Его осудили за колдовство. Но никаких ведьминских атрибутов нет.

— Атрибутов? — фыркнул сэр Конрад. — Это каких же?

— Ну, там, летучих мышей, жаб в банках...

— Расчленненных младенцев? Дьявольской пентаграммы?

— Не смейтесь. Когда я маленький был, у нас ведьма по соседству жила. Так у нее нетопыри в избе жили, чуть в огонь не залетали.

— За год и нетопыри могли вымереть. А если серьезно, он, кажется, и впрямь был ученым. Я вижу тут кое-что знакомое... Да, это похоже на медный купорос. А это вроде селитра. Бертолетова соль... Гм... Хорошо, что тут нет очага.

— Почему? — удивился Торин. — Холодно же. Особенно зимой. Да и смеси эти химические, разве их греть не надо? Вываривать, кипятить...

— Я вижу, вы разбираетесь в науках, барон Мак-Аллистер, — весело хмыкнул сэр Конрад. — Откуда такие знания?

— И нечего смеяться! Живешь на свете — все знаешь. Особенно если пришлось служить у ученого господина, — не остался в долгу и тот.

Графа интересовала занавешенная стена. Он заподозрил, что и тут есть что скрывать.

Он оказался прав. Окон в прямом смысле там не было, но была пара узких щелей, через которые, когда сорвали завесы, проник дневной свет. Его было достаточно, чтобы погасить факел.

— Вот оно что... — потрясенно протянул граф Арден. — Теперь ясно.

— Ясно — что? — удивился Мак-Аллистер.

— Почему его обвинили в колдовстве.

— Я не понимаю. Ну, есть щели в скале. Это часто бывает. Полая скала, достаточно прочная, чтобы на ней строить дом. Естественную пещеру превратили в подвал... В чем тут колдовство?

— Ни в чем. Колдовства не бывает, Торин, не будь ребенком. А вот обвинить человека в колдовстве, женщину или мужчину, так легко, что иногда оторопь берет. Достаточно малейшего повода, вот хотя бы такого, — он кивнул на щели.

— Ты только представь. Ночь. Какой-то мужик вышел на луг сено косить. Там ведь луг, за распадком, не так ли? Или пастух на ночь с коровами остался.

— Ну и что?

— Поднимает этот пастух глаза, смотрит на замок...

— А сквозь каменную скалу свет виден?!. — догадался Торин наконец.

— Вот именно. Причем по-разному. Иногда он мог зажечь свечку, иногда факел, а пару раз, может, и большой огонь разводил.

— Свечу сквозь стену вряд ли заметят.

— Его погубила неосторожность. Обыкновенная неосторожность. Кто-то из мужиков увидал свет, проболтался священнику... Или кому там еще.

— И из-за болтовни мужиков казнили такого знатного лорда? — не слишком поверил Торин. — Что, он не мог заткнуть им рты?

— А у знатных лордов враги есть, — невесело пояснил граф Арден. — И об этом не надо забывать. А он забыл... Он, я так понимаю, о многом забыл после смерти жены. О сыне, например. О своих слугах. О подданных... Иначе бы не стал прятать мельничный жернов.

-Как всегда, враги воспользовались глупыми суевериями. Откуда свет в камне? От дьявола! Почему появляется? Лорд колдовством вызвал! А ведь он, верно, и не признался, от чего на самом деле был свет. Интересно, почему?

— Если все, как вы говорите, милорд, так если бы он даже признался, все равно осудили бы. Что делал в подвале? Алхимией баловался. Все равно — колдун.

— Тоже верно... Кстати, ты ничего особенного не чувствуешь?

— Теперь, когда вы спросили, чувствую, — кивнул Торин. — От пола не веет холодом. Скорее наоборот. Возможно, если прорубить в полу люк, там еще одна пещера найдется.

— А скорее всего, и рубить не понадобится. Не может быть, чтобы такой ученый да не проверил, что там под полом.

Они вместе обощли зал. То, что на первый взгляд виделось как посуда, на самом деле было старыми плошками, кувшинами, даже стеклянными стаканами и узкогорлыми круглыми бутылями, которые могли стоить целое состояние. Такие вещи только в Китае делают.

— Вот что, друг мой Торин, — сказал, наконец, граф Арден. — Все это придется убрать. Выбрать, что поценнее, спрятать, что проще — в пыль раздробить и высыпать в отхожее место.

— А вещества эти.. купор медный, селитра, соль эта... Не нужны вам?

— Купорос, — машинально поправил сэр Конрад. — Я сам выберу, что сохранить. Сегодня же. И чтобы до завтрашнего дня тут было чисто!

— А сейчас погляди туда, — он указал в темный угол. — Это тебе не кажется ходом вниз?

— Верно. Берем свечку и спустимся?

— А что еще делать...

Ход оказался неудобным. Темные ступени, толстый слой камня, потом пустота. Явственно пахнуло теплом.

Да, это была пещера. На этот раз, чисто природное образование. И щелей в ней не было. Только каменный свод, несколько колонн, торчащих из скального пола, и пара каменных сосулек, свисающих с потолка.

И еще тут была вода. Нет, не озеро, но большая чаша темной воды, с маленьким гейзером в середине — самый настоящий горячий источник.

Настоящее чудо.

Вот почему лорд Виктор Арден не признавался в своих научных занятиях. Если бы королевские ищейки или святоши проникли в его лабораторию... Если бы они нашли ход в пещеру... Они убили бы это чудо.

Спасибо тебе, Виктор Арден, подумал сэр Конрад. Ты был, наверно, злым человеком. Надменным. Не любил людей. Но ты спас это чудо и оставил мне славное наследство.

Я умею быть благодарным, и твой сын будет жить у меня в мире и безопасности. Это моя дань твоему мужеству.

— Пойдем отсюда, сынок. Поднимемся, я выберу реактивы, а ты сам займешься уничтожением тех плошек и кувшинов. Никого больше — слышишь? — ни единого человека сюда не пускать. Мою спальню... я займу эту спальню, пусть все знают, что она моя, — охранять днем и ночью. Замок запереть.

— Я все понял, милорд, — поклонился рыцарь Мак-Аллистер.

Оказавшись наверху, граф Арден задумчиво оглядел застеленное серыми тряпками ложе. Это уже не подходит, подумал он. Надо ли вообще маскировать люк? Не лучше ли будет оставить его открытым, сделать внизу дверь и не нагнетать чужого любопытства излишней таинственностью. Но если не откладывать до следующей весны, а сделать все прямо сейчас? Есть плотник, кузнецы есть, помощники тоже найдутся... И есть опытные каменотесы.

— Вот что, Торин. Сегодня, как только стемнеет, прикажи подвести к входу обе телеги. Те, сам знаешь. И пусть перенесут груз в нижнюю часть подвала. Все сундуки.

— Прямо так и сложить? На виду? — усомнился рыцарь.

— Ну, если там найдется подходящая ниша... Сам посмотришь. А вообще-то нишу придется выдолбить так или иначе... Потом, как я уже говорил, поставить тут постоянного часового. Служба не трудная, сиди себе в комнате и отдыхай! Будешь почаще оставлять это пост за собой, а? — пошутил Конрад и вышел в коридор.

— Запри дверь, и пошли отдохнем.

— Я не устал.

— Еще бы, в твои-то годы. Чем думаешь заняться?

— Милорд, хотелось бы осмотреть окрестности. Да и в деревне побывать, посмотреть, что там...

— И себя показать, — согласился сэр Конрад. — Ты прав. Люди должны увидеть новых хозяев земли. Надо произвести впечатление. Ты возьми несколько ребят — и чтобы в полном вооружении. Пусть они видят могучих рыцарей, а не простых солдат.

— И вот что еще. Там есть корчма.

— Точно, зять Баррета там хозяин, — вставил Торин с готовностью.

Вот именно. Зайдите в корчму, потратьте там пару золотых и заодно послушайте, что там говорят... Платите щедро, даже если вино того не стоит. Пусть видят золото. А если вдруг случится какая потасовка — пьяные там или что — вмешаться, пресечь железной рукой всякое непотребство!

— Тоже для впечатления?

— Вот именно. Мы здесь — самая верховная власть!

Выйдя в зал, граф неожиданно втретил своего сына. Тот скучал и тут же пожелал отправиться вместе с Мак-Аллистером. Отец разрешил, при условии, что мальчик не отойдет от рыцарей ни на шаг.

Рядом с Родериком должен был, по идее, быть и молодой Роланд, но его почему-то не было. Зато встретился вездесущий Тэм Личи с грудой постельного белья, а с ним — донна Эвлалия. Они направлялись наверх, на второй этаж правого крыла.

— Милорд, — поклонился Тэм, ухитрившись не уронить ничего, — покои для молодых господ готовы.

— Молодых господ? — не понял граф, но тут же сообразил. Одну ночь Роланд еще мог провести на женской половине вместе с его сыном, но никак не больше. Да и Родерику пора перебираться в мужское крыло.

— Наверху есть две спальни, — сообщил Тэм, — а также еще большой покой, что годится быть комнатой для занятий. С разрешения милорда, я перенесу туда книги из багажа.

— Правильно, — Конрад кивнул, и слуга со своим скарбом скрылся в правом крыле. Эвлалия же, наоборот, притормозила и выжидательно посмотрела на лорда. У нее в руках тоже были какие-то ткани.

— Ваша милость устали? — заботливо осведомилась она.

Граф Арден передернул плечами. В самом деле, после хлопотной ночи, да еще лазания по подземельям, мускулы его ныли. Не тот уже, что был двадцать лет назад! Постарел, отяжелел. Борода седая... Перед юной Лалли и то совестно. А она смотрит, как будто ему все еще тридцать лет!

Он признался, что в самом деле устал, натрудил старые кости. Радостно и с готовностью Лалли предложила размять их. В первой же небольшой комнатке наверху, служившей, наверное, запасной спальней, Эвлалия без всякого стеснения раздела своего лорда и принялась делать массаж.

Эта девушка была чудом. Она никогда ему не навязывалась. Но если только у него случалась нужда — кости там размять или просто мимолетно потешиться, она всегда была наготове. Как государь, хозяин гарема, сэр Конрад даже не считал это чем-то необычайным. Но теперь, будучи всего лишь графом и господином не более чем двух тысяч душ, мог оценить верность Эвлалии по достоинству.

Нет, она не соблазняла его. Только умело поглаживала, мяла мышцы, прогоняя усталость, и через недолгое время сэр Конрад почувствовал естественное возбуждение. Тогда она легла рядом, обняла, остальное предоставила ему.

Это тоже нравилось сэру Конраду. Он мог делать все, что угодно, а мог просто спариться с девушкой, чего ему как раз сейчас и хотелось. Быстро, без всяких затей, с облегчением. И как всегда, впустив его внутрь, Лалли прикрыла глаза в полном восторге.

Отдаваться ему было ее главное удовольствие.

Просто идеальная наложница...

Потом молча лежала рядом, снова гладила грудь, как он и любил.

— А что это ты притащила? — лениво указал граф на груду материи.

— Ее милость графиня приказала сшить белье новому господину.

— Кому?!

— Господину... Роланду.

— А! Графиня очень добра... Ты сейчас от нее?

— Нет... — тут девушка запнулась. — Я работала в нашей комнате. С Эльфридой. Мы кроили вместе...

— А что делает графиня?

— Ее милость заняты... — Лалли прикусила губу. — С сэром Роландом.

— Что?! — лорд Арден невольно вздрогнул, но тут же расслабился и рассмеялся. — Поистине — два сапога пара... Что значит тридцать лет вместе — мы даже изменяем друг другу одновременно!

И он откинул голову на постель, тихо продолжая смеяться.

Сцена в другой половине дома была куда более драматичной.

Едва сумев вытащить Роланда, окаменелого от стыда и горя, из гардеробной, Леонсия уложила его в свою кровать и безуспешно старалась вывести из ступора.

— Ну, успокойся, милый! — умоляла она, целуя.

Успокойся, ничего не случилось. Это я во всем виновата, опоила тебя...

— Зачем?! — в ужасе шептал он.

— Я не нарочно. Это вино должно было только помочь тебе. Помочь забыть все плохое. Почувствовать себя лучше, свободнее... Это гашиш, восточное снадобье, совсем небольшая доза.

— Как я мог!.. — не слушая, рыдал юноша. — Господи, как ты мог это допустить!

— Да успокойся ты! Милый, ну, перестань! — Леонсию, несмотря на трагичность положения, почти разбирал смех: — Не произошло ничего плохого. Посмотри на все с другой стороны.

— Во-первых, ты стал мужчиной.

Эта мысль, кажется, дошла до него. Рыдания стали тише. Это был его первый раз, с сочувствием поняла графиня. Бедный девственник семнадцати лет...

— Во-вторых, ты доставил мне удовольствие.

Роланд так удивился, что замолчал. Удовольствие?! Это... бесчестие было ей приятно?..

— Вы... не оскорблены, миледи? — осмелился спросить он.

Ничуть, — уверила его леди вполне серьезно.

— Так вы... простите меня? — робко выговорил Роланд, немного придя в себя. Настолько, чтобы осознать, что он лежит на кровати дамы голый, как Адам, а она нежно прижимается к нему и тоже едва одета.

При дневном свете он мог рассмотреть ее прелести и, как ни ново было такое зрелище, невольно сравнить ее тело со своим. Старше его, конечно, в матери ему годится, господи боже мой, у нее ведь дети почти его возраста, а какая красивая! Полные белые плечи, круглые груди, тяжелая нога, закинутая на его костлявое бедро. Не более и не менее чем языческая богиня, что забавляется со смертным! У земных женщин не может быть такой нежной кожи (откуда было знать Роланду, сколько притираний готовили для царицы бессчетные арабские и индийские лекари)!

Леонсия продолжала ласкать его. Еще через несколько минут Роланд ответил неумелым объятием. Намного более опытная, она знала точно, какими прикосновениями привести юного гостя в блаженную эйфорию, когда не уже не боятся и не протестуют.

И Роланд второй раз за час совершил страшное преступление, в этот раз прочувствовав каждый миг и получив огромное наслаждение.

— Ваш муж убьет меня... — это был даже не вопрос, а утверждение. И смерть казалась ему не только неизбежным, но и справедливым возмездием. Леонсия засмеялась:

— Не бойся, не убьет! Если бы он убил всех мальчишек, которых я приласкала, я бы в крови купалась.

— Их было так много?

Он уже перестал корчиться от раскаяния.

— Слышу голос мужчины, — похвалила дама с усмешкой. — Уже не боишься, правда?

— Боюсь, — признался он и спрятал лицо на ее плече. — Граф спустит с меня шкуру.

— И с меня?

— А как же... Он же ваш муж. Неужели он позволит...такое...

— Брось. Мой муж никогда не был ревнив, — совершенно спокойно заявила леди. Она не добавила, что отсутствие ревности — жизненная необходимость в таком мире, как мусульманский гарем.

Вынужденный держать в одном месте несколько десятков (а то и более!) праздных женщин, да еще в самом соку, повелитель не мог позволить себе ни чувствовать, ни тем более проявлять ревность.

Те из его предшественников и современников, кто пытался принудить жен и наложниц к насильственному воздержанию, все до одного кончили плохо: либо стали женоубийцами, либо, стремясь «доказать» свою непревзойденную мужественность, погрязли в разврате самого дурного толка. А правителю государства это не к лицу.

Человек разумный и благородный при необходимости исполняет обычаи даже глупые и безумные, но умеет приспособиться к ним, не теряя своей человечности. И Леонсия, живя с таким человеком много лет, благодарила бога за выпавшее ей счастье.

— Сам подумай, мой мальчик, разве была бы я так смела с тобой, если бы опасалась мужа? — пыталась она объяснить, рассеянно гладя волосы Роланда. — Уж поверь. Ни с тобой, ни со мной ничего не случится. Можешь успокоиться и отпраздновать свое превращение во взрослого мужчину!

— Да уж, отпраздновать... — Роланд казался уже почти спокойным и даже удовлетворенным. Он лег поудобнее и отвел глаза.

— А что? Ты недоволен?

— Я доволен.

— Разве тебе было со мной плохо?

— Мне было очень хорошо. Миледи. — Он настолько пришел в себя, что вспомнил о манерах, отметила с радостью Леонсия. Значит, все в порядке. Мальчик молодец.

— Вот и замечательно. Теперь встаем, одеваемся и отправляемся на обед, — скомандовала графиня и покинула ложе.

Роланд, однако, медлил. После дикой истерики раскаяния, на него с опозданием накатила радость победы.

Я — мужчина! Я познал женщину, — пела его душа, несмотря на стыд. Он продолжал лежать, раскинувшись на кровати. Ну, пусть старая. Пусть не по своей воле, а под влиянием какого-то там гашиша, но я ее взял! Я был в ней!..

Леонсия одевалась, изредка поглядывая на него. Пусть мальчик понежится. Он же еще вчера был забитым, обозленным рабом. Хватит ли ее нежности, чтобы вернуть обратно его счастливую юность? И захочет ли он нежности от жены графа Ардена, когда пройдет первое упоение мужской силой.

Ну что ж, есть и другие женщины, подходящие ему по возрасту. Атенаис, например. Или Эльфрида. Стоит ему оглядеться, немного привыкнуть к новой жизни...

— Вставай, милый, — позвала она, и юноша неохотно подчинился. Но в ее спальне его одежды не было, и графиня вынуждена была открыть дверь.

В коридоре дежурил Алан де Трессэ.

— Миледи, — коротко поклонился он.

— Зайдите к сэру Родерику и попросите один из его костюмов. — приказала она.

— Прошу прощения, миледи. Сэр Родерик покинул дом час назад. С бароном Мак-Аллистером и пятью рыцарями.

— А где сейчас находится граф Арден?

— Милорд осматривает правое крыло дома.

— Один?

— С ним донна Эвлалия, — сообщил Алан невозмутимо.

— А! — леди на миг поджала губы, но тут же вновь улыбнулась: — Сэр Алан, прошу все же принести то, что приказано. Найдите, где взять.

— Разумеется, миледи, — поклонился галантный молодой рыцарь и ушел выполнять.

Не прошло и десяти минут, как Алан де Трессэ вернулся. Как видно, он не стал похищать имущество графского сына, а просто взял свой запасной замшевый камзол, штаны и рубаху.

Он положил все на скамью и, как будто ничего не заметив, оставил покои.

— Он все видел, — прошептал в страхе юноша.

— Милый, я же сказала, что все в порядке, — успокаивала его опять леди Леонсия. — Алан — один из рыцарей моего мужа. Они не болтают.

— И он не сообщит графу?! — не поверил Роланд.

— Даже если и сообщит, то только для сведения, — она беззаботно пожала плечами. — Пусть тебя это не волнует. И оденься же наконец!

Ему ничего не осталось, как подчиниться. Костюм Алана был ему чуть широковат в поясе, но леди Леонсия нашла среди своих вещей мягкий ремень.

— Ничего, мальчик мой, уже завтра у тебя будет собственная одежда.

— Если я еще доживу до завтра, — пессимистически пробормотал Роланд. Он не очень-то верил, что граф Арден в самом деле простит ему подобное преступление.

— Да не бойся ты! — откровенно рассмеялась графиня. — Знаешь что, давай заключим пари. Если граф рассердится, я тебе подарю коня, дам денег и отпущу, куда ты захочешь.

— Неплохо. Но если он рассердится, мне уже никуда не ускакать, даже на коне, — с мрачным юмором заметил Роланд. — Ну, а если нет?

— Тогда завтра опять придешь ко мне, — подмигнула она весело.

А ведь леди и впрямь уверена, что все будет в порядке, подумал он. И значит, я проиграю это пари. И снова приду к ней...

Господи, помолился он, шагая по коридору, помоги мне понять эту женщину. Такая добрая, такая спокойная и нежная, не может же она быть распутницей, господи, это же невозможно. Как это произошло, как я мог это сделать, господи, прости бедного грешника и наставь!..

Но ему не дали слишком погрузиться в молитвы.

— Милорд! О святой Патрик, милорд Роланд! — раздалось от входной двери. — Неужели это на самом деле вы?!

— Тодор... — прошептал он, ошеломленный.

Это был один из немногих бывших слуг Ардена, кто оставил замок и поселился в Баттеридже. Тодор, который когда-то был скотником у отца Роланда, а потом пастухом в деревне. Который помнил его и сумел узнать.

— Как ты сюда попал, Тодор? Что ты здесь делаешь? — спрашивал он, не давая старому знакомцу вставить реплику. Тот тоже только восклицал «Милорд! Милорд!» не в состоянии выговорить членораздельного слова. Наконец, ему удалось объяснить, что, как мясник и скотовод, он привез в замок несколько туш по заданию местного корчмаря. И сейчас ищет главного повара, чтобы сдать мясо на кухню.

— Теперь на кухне заправляет кто-то новый, его имя Ладри. Идем, я покажу... — предложил Роланд, не желая стоять посреди зала.

— Господи, а мы-то думали, вас уже в живых нет! — причитал Тодор.

—А что? Тебе сказали, что я умер? — недовольно спросил Роланд, одновременно стараясь уйти как можно дальше от любопытных ушей.

— Да много чего люди говорили! И что убили вас, и что в подземелье держат, даже выдумал кто-то, что в рабство вас продали и за море увезли.. А вы вон где, оказывается! И живей живого! А корчмарь сказал, что граф новый приехал. Да не вы ль это, милорд Роланд?!

— Ну, что ты, — махнул тот рукой и вздохнул. — Ты лучше такого не болтай. А то новому графу не понравится.

— А какой он? — полюбопытствовал селянин, не спеша заходить на кухню.

— Какой? Да откуда мне знать! — неожиданно для себя, Роланд разозлился. Но тут же пожалел о своей вспышке и примирительно добавил. — Человек, как все. Пожилой уже. Есть у него жена, сын, дочь и вообще, он, может, не злой. Вот меня из каторги освободил.

— Из каторги?! — округлил глаза Тодор.

— Меня в гору заперли. Там, где камни рубят, знаешь?

— Кто не знает. Роуча, мельника, говорят, тоже там держат. И еще Берта Кривого, что тут служил...

— Их тоже освободили, — сказал Роланд, вспомнив своих друзей. — А Роуч опять будет мельником. Наверное, сейчас уже жернов поставили на место и мелют...

— Мелют, точно, — подтвердил Тодор. — Я сам не видел, а хозяин туда мешки отвез. Потому и меня сюда послал. Говорите, и Берт на воле? А возьмут его обратно на службу? Или, может, он в деревню пойдет. Корчма-то старая уже, подновить надобно, а он плотник на славу. Опять же, и кормить будут, и какая ни есть крыша.

— Я его утром видел, — пожал Роланд плечами. — Вроде бы на службу его берут. А сейчас он в той башне, что слева от ворот. Отдыхает. Ты его навести, если хочешь.

— А кто тут главный? — заинтересовался искушенный в замковых делах мясник. — Ну то есть, бейлиф?

— Не знаю. У графа есть слуги, среди них вроде бы мастер Бейн главный, но повар тоже как бы начальник, и еще есть конюший...

По правде сказать, о таком деликатном вопросе, как иерархия слуг в замке Арден, сам Роланд знал только то, что ему наболтал юный Родерик между сном, конюшней и утренней тренировкой. Это было немного.

— Выходит, Джон Баррет не при делах?

— Выходит, так, — вздрогнул Роланд, вспомнив, как злой старик обвинил его в воровстве. — А впрочем, не знаю. Он тоже живет в той башне. Но ключей у него больше нет...

— И то хорошо, — почему-то одобрил Тодор.

И все-таки направился к Герту Ладри сдавать мясо.

А Роланд Арден, в одни-единственные сутки (неполные!) успевший побывать рабом, беглецом, вором, наследником лорда, учеником воина и любовником знатной дамы, вернулся в комнату на втором этаже и нашел там единственную вещь, что связывала его с прошлым, дарила надежду и утешение — подаренную матерью рукописную книгу «О природе вещей».

 

Глава VI

Мнооопытный Герт Ладри, будучи весьма высокого мнения о своей должности и ее значимости в мире, не любил, когда богоданная пища пропадает впустую. Он всегда старался предусмотреть, сколько душ придется кормить.

Поэтому, получив сведения, что половина рыцарей — на постах, а из остальных половина обедает в деревенской корчме, в том числе сын милорда, что миледи графиня предпочитает отдыхать у себя, а милорд занят в другой половине дома, главный повар распорядился изменить порядок.

Проще говоря, он попросил оруженосцев забрать котлы в башню, других — доставить пищу в каменоломню, а сам лично вместе с двумя помощницами накрыл два небольших стола: у графини на первом и у таинственных затворниц на втором этаже.

А потом мастер Герт пригласил всех остальных на кухню и угостил вполне приличным обедом. Как оказалось, хватило места и кузнецам, и конюхам, и домашней прислуге. С Барбарой в роли доброй хозяйки, сияющей от всеобщего внимания. Было очень даже уютно.

Олуэн не присутствала. Ее пригласила к себе молодая барышня, так как лишилась своей прислужницы. Бывшая бойкая Тэсс, а с некоторых пор — госпожа Атенаис Дерек, заняла теперь более высокое положение. Она влюбленно прижималась к мужу и не интересовалась другими мужчинами, всех их уступив Барбаре. Что же касается донны Эвлалии, то она сидела прямо и молчаливо, занятая только едой. Ее присутствие за столом придавало обществу благородный вид. Эльфриды не было.

Граф Арден был бы очень доволен, глядя, как чинно, с достоинством обедают его слуги.

На кухне было намного меньше шума, чем в казарме, где веселились пять-шесть свободных от дежурства рыцарей и юные оруженосцы (часовых, как вчера, кормили перед их сменой).

Но граф этого не видел. Он доедал обед за в покоях своей жены и упорно не замечал страшного напряжения на лице Роланда, что сидел рядом.

Леонсия строила укоризненные гримасы, пыталась вести беседу, расспрашивала, что видели граф с Торином в подземелье.

Сэр Конрад отвечал, что подвал найден, но рано его использовать, требуются кое-какие переделки, придется подождать до следующей весны...

— А ты, сынок, знаешь, что было в подвале? — спросил он Роланда, тоном доброго дядюшки.

Тот судорожно проглотил кусок и заставил себя ответить:

— Я никогда там не был. Мне запрещали... Нельзя было даже говорить, что под домом есть подземный этаж.

— А когда именно запретили? — заинтересовался лорд Арден.

— Не помню. Давно, очень давно. Никому из слуг не позволялось входить в спальню... моего отца. Один только Джон... — он умолк.

— И слуги действительно не знали? — настаивал сэр Конрад. — В это трудно поверить. Они всегда все знают. Поверь моему опыту.

Роланд стал объяснять:

— Может, кто что и знал. Я имею в виду, из старых слуг. Но их уже не было никого... Когда матушка... ну, после ее смерти, отец стал брать новых слуг и прогонять старых. Некоторых продали в рабство. Моя нянька была последней, она умерла пять лет назад. Я помню, как она испугалась, когда я просил рассказать сказку о подземельях... А из новых слуг никто не мог знать.

— А Джон Баррет? Он новый или старый? — спросила леди Леонсия.

— Джон — старый, — было заметно, как плечи юноши дернулись. — Но он не всегда был управляющим.

— Он был лакеем твоего отца?

Роланд кивнул:

— Всегда. Сколько я себя помню... Он прислуживал только ему. А потом, когда... В общем, потом он стал распоряжаться прислугой. И нанимать новых.

— Как же он мог не узнать тебя?! — прозвучал голос с другого конца стола. Голос был нежный и возмущенно дрожал.

Потому что за обедом их было не трое, а пятеро. Прелестная леди Хайд присутствовала здесь вместе со своей новой наперсницей.

Когда ее юная дочь показалась в дверях, да не одна, а еще с одной девушкой, Леонсия в первый момент недоуменно подняла брови. Но Хайди была настроена решительно. Переглянувшись с мужем, леди не стала протестовать против участия валлийки Олуэн в семейном обеде.

Это даже могло помочь. Оказавшись между графиней и ее мужем, бедный Роланд мог вообще упасть в обморок. А при Хайди, да еще при ее подружке, простой девушке, он приободрился достаточно, чтобы по крайней мере шевелить языком. И ничего, если мистрис Олуэн из замковой кухни пару раз выпустит ложку из неверных рук. Во всяком случае, эта девушка не вульгарна и выглядит опрятной. Конечно, никто не ждал, что она станет участвовать в разговоре.

Но зато сама Хайди вмешалась:

— Я же видела! Он не хотел знать, кто ты такой, — продолжала она пылко. — И вообще, он должен был рассказать сразу, как только мы здесь, очутились, где ты и что с тобой сделали. Почему он молчал?!

Под взглядом молодой леди Роланд сжался, опустил взгляд и не отвечал. Видя, что он снова в своей скорлупе, графиня поспешила на помощь:

— Мы выясним это, дочка. Спросим у самого Джона.

— Джон Баррет — это особая статья, — задумчиво согласился с женой сэр Конрад. — О нем мы еще поговорим... В другой раз. А сейчас у меня к тебе другое дело, сынок.

Второй или третий раз Роланд слышал из уст графа Конрада это простое слово. Он понимал, что старый лорд называет так каждого из своих подчиненных, кто по возрасту близок к его детям, но все равно его это грело. И невольно он посмотрел на графа с симпатией. Стало немного легче.

— Я слушаю вас, милорд, — произнес он с достоинством.

Тот начал издалека:

— Эти твои друзья, что пришли с тобой. Мельник и плотник. Ты видел их утром? Они здоровы, довольны?

— Да, милорд, — удивился Роланд. — Они взяты на службу. Это был ваш приказ, правда?

— Совершенно верно. Я очень рад, что в замок вернулись опытные работники. Я так понимаю, ты с ними дружил еще раньше?

— Да, милорд.

— Только с ними? А больше друзей не было?

— Что милорд имеет в виду?.. — растерялся юноша.

— Я имею в виду: есть ли среди рабов еще достойные люди. Те, кому ты хочешь помочь.

— Конечно! — воскликнул Роланд, забывая о страхе, смущении и об обеде.

— Значит, ты согласишься помочь мне с этими людьми.

— Как... в чем я могу помочь?

— Сегодня вечером, как только вернется Джарвис... Или даже завтра с утра. На рассвете. Когда туда пойдет смена охраны, вместе с ними я посылаю для рабов новую одежду и обувь. Это будет здесь вечером.

Ты поедешь вместе с охраной. Встретишься с людьми и поговоришь.

— О чем?

— Я хочу знать, что это за люди. Есть ли среди них еще плотники? Если есть, приведешь их сюда. Это в первую очередь. Если там есть еще знающие ремесло, тоже приводи.

— Зачем?

— Неужели не понимаешь? Ты же сын лорда.

— Они будут служить в замке?

— Вот именно.

— А как вы намерены их удержать? — спросил Роланд с недоверием.

— А чем я держу тебя, — хитро хмыкнул лорд Арден.

— Это другое дело, — Роланд нахмурился. — Я здесь родился. Это мой дом.

— А их дом где? Куда им идти? Где им будет лучше, чем тут?

— А им будет тут хорошо?

— Это зависит от тебя.

— От меня?

— Именно. Ты будешь ими командовать. Заботиться о них. О всех рабах Арден-холла. Согласен?

— Я?! — Роланд в растерянности обежал взглядом присутствующих.

Леонсия кивнула ему подбадривающе: мол, соглашайся! Хайдегерд даже затрясла головой в знак полной поддержки. А маленькая Олуэн только широко раскрыла глаза. Она тоже была рабыней.

— Я... согласен, конечно, — прошептал он неуверенно. — Но не могу обещать...

— Ты ничего обещать не должен! — хлопнул ладонью граф Арден.

— Даже твое согласие не обязательно. Как сюзерен и владелец замка Арден, я назначаю Роланда Ардена маршалом над рабами. Понял?

— П-понял...

Он замолчал. Через пару минут, когда все уже было съедено и граф откинулся на своем кресле, Роланд осмелился-таки задать вопрос:

— Милорд. Чтобы командовать людьми, я должен знать, что можно сказать им...

— Скажи, что граф Арден дает им пищу, жилье, одежду. Что никого больше не будут наказывать, морить голодом или бить. Единственное, что от них требуется — это работа. А за всем, что им нужно, пусть обращаются к тебе, а ты передашь хозяину. Это так просто, правда? — подмигнул ему сэр Конрад.

— Просто, — согласился он в задумчивости. Так же просто, как вчера решил граф его собственную судьбу. Дать человеку хлеб, крышу над головой, рубаху, чтобы прикрыть тело... А остальное зависит от него.

Роланд встал:

— Милорд, будет ли мне позволено отправиться в каменоломню?

— Сейчас? Не дожидаясь Джарвиса с полотном и овчинами?

— Если милорд не возражает, то прямо сейчас.

— Погоди, мальчик, — вмешалась графиня Леонсия. — Можно кое-что дать и без овчин. Дорогой, разве нам нужны все эти серые тряпки, что на окнах? Я не желаю больше на них смотреть. Если их снять, будет достаточно на постели для всех рабов.

— Хорошая идея, — одобрил сэр Конрад. — Тогда подожди часок, Роланд. А ты, дочка, сделай доброе дело...

— Конечно, отец! — вскочила барышня, желая помочь хоть чем-то: и отцу, и Роланду, и бедным рабам. — Мы с Олуэн сейчас!..

— Вам с Олу... с мистрис Олуэн не справиться. Позовите Маркуса, Тэма и пару крепких ребят. Снимать будут они. А вы, милые девушки, лучше найдите, чем завесить окна потом.

Идея заменить старые, грубые занавеси привезенными с Востока коврами и гобеленами воодушевила всех дам Арден-холла.

Недостатка в новых вещах не было. Обилие всяких ковров, подушек, шелковых покрывал и толстого крашеного сукна в багаже бывшего сарацинского государя диктовалось не только изысканным вкусом, но и необходимостью замаскировать некоторые другие грузы перед любопытными взглядами.

Часа через полтора, переполненные пылью и суматохой, на повозке высилась внушительная гора серого материала. Примерно четвертая часть штор была сделана из сукна, остальные — некрашеный грубый холст. На постели для тех бедняг вполне подходит, подумал Роланд. Сам он целый год не видел ничего лучше соломы.

Запряженной парой правил один из «мальчиков» Дерека — молодой, молчаливый и очень сильный. Сопровождали его еще три оруженосца верхами и с оружием. Они уже готовились выехать, когда в ворота влетел гонец.

— Дени! — узнали товарища верховые. Он был со своим рыцарем в охране каменоломни.

— Милорд здесь? — огляделся поспешно Дени. — Есть новости.

— Я слушаю, — граф Арден вышел навстречу.

— Милорд! Сэр Эвальд приказал передать, что в каменоломне нашли воду. Эта вода горячая! — выпалил гонец, расплываясь в улыбке.

— Ну?! Правда?! — это была лучшая новость, которую мог ждать сэр Конрад.

— Господи, спасибо тебе! — с чувством произнес он. — Друзья мои, это значит, что бог благословил нас жить на этой земле. Да будет воля его исполнена.

— Ступай, сынок, — сказал он Роланду. — И передай этим несчастным, что сам бог обещает нам всем счастливую жизнь. Скажи, что овчины будут завтра. И не забудь про ремесленников!

Отправив груженую телегу, граф поспешил обрадовать жену и дочь.

— Хорошо начинается наша жизнь в Англии, — заметила тихонько леди Леонсия, когда первое возбуждение прошло.

Они с мужем сидели рядом на деревянном диване, удобно опершись на подушки.

Дочь возилась в своей спальне, вместе с Олуэн и Эвлалией стараясь украсить ее согласно девичьим вкусам. Тэм с Маркусом устраивали покои графа и его сына в правом крыле. Никто не мешал супругам.

— Божья воля! — подтвердил сэр Конрад.

— Каким ты стал праведным христианином.

— Праведным? Ну, не знаю. — Он хмыкнул. — Но я постараюсь. В меру моих сил.

— У тебя нет священника. И ты пока этим пользуешься! — намекнула Леонсия на его связь с Лалли. Он не остался в долгу:

— Да и ты, милая, времени не теряешь. Неужели нельзя было дать этому мальчику пару спокойных дней? Жадничаете, миледи.

— Да нет, милый. С мальчиком это вышло случайно, — стыдливо опустила она глаза.

— Хочешь сказать, он сам этого захотел? И первый шаг сделал? — поддразнивал жену Конрад.

— Нет, конечно, ну что ты. Просто я дала ему немного гашиша.

— Зачем?!

— Чтобы расслабился. Осмелел. Перестал ждать подвоха со всех сторон. Мне было его просто жалко.

— Если бы он осмелел, подкатился бы к твоей Эльфриде. Или к Тесс. А если бы очень осмелел, тогда к нашей Хайди. Но не поверю, что ему захотелось только тебя! Милая, для меня ты — самая лучшая на свете, но у семнадцатилетних мальчиков немного другой вкус.

— Ах, ты, нахал! — замахнулась она шутливо.

— Извини. Ну, а серьезно?

— Случайность. Я же сказала. Ну, уж ладно, я виновата. Но не совсем.

— Милая, да что ты оправдываешься? Неужели я тебя обвиняю?

— Прости меня.

— С удовольствием, моя любовь. Сегодня же после ужина. Сейчас, уж извини, я немного устал. Мне-то далеко не семнадцать.

— И донне Эвлалии дал малую толику...

— Не насмешничай. Лучше объясни, что за случайности такие? Их у тебя раньше не было.

— А я тоже, знаешь ли, стала старше...

— Ни на одну минуту. Ты все так же неотразима для юных пажей.

— Уж не знаю. Хоть бы этот малыш меня не возненавидел...

— Да за что, что ты с ним сделала? За обедом он выглядел, как на эшафоте. Но ненависти к тебе я не заметил. Скорее он боялся меня.

— Еще бы. Представь себе, что ты обесчестил жену своего господина.

— Представил. Было такое. Хотя она и не сопротивлялась...

— И что ты тогда почувствовал?

— Сложно сказать. Поджилки тряслись, конечно. Как ни любил меня Саладин... К счастью, он слег в тот же день. Удар его хватил. Может быть, из-за этого. Но сделать уже ничего не мог, мне повезло страшно.

— А ему так не повезло. Он вынужден смотреть на тебя и знать, что ты знаешь... У него сердце заходится от раскаяния. И от страха.

— Тогда он — один из храбрейших на земле. Но насколько я знаю, ты сама не боишься моего гнева и учишь этому молодежь. Что в их глазах прибавляет тебе привлекательности...

— В том-то и дело, что Роланда я не соблазняла.

— Да неужто это было насилие?

— Ну, почти. Он выпил вино, и оно подействовало. Не совсем так, как всегда. Он не соображал, что делает. А когда понял, чуть от стыда не умер. Готов был сам себя растерзать... Пришлось успокаивать его.

— В постели?

— А где же еще. И дать ему снова. По-другому. Чтобы почувствовал.

— И он почувствовал?

— По-моему, да. Ты же видел. Он почти спокоен.

— По крайней мере, в своем уме... И сумел заняться хорошим делом. Кажется, он искренне заинтересован.

— Ему будет очень полезно. Заботиться о других вместо того, чтобы каждую минуту думать о своих обидах, потерях, страхах... Жить сегодняшним днем. Но нельзя загружать его этой службой все время. Он же почти ребенок. А знает наверняка меньше Родерика, его же никогда не учили по-настоящему.

— Почти все молодые люди в этой стране знают меньше, чем наш Родерик, — возразил граф Арден с усмешкой. — Да и немолодые тоже. Равные ему по образованию найдутся разве что в монастырях. И не во всех. Что касается Роланда, то он грамотен. Знает латынь. Иные из благородных лордов и этого не умеют. Захочет, будет учиться сам. Вместе с Родериком, когда у того будет наставник. Пока что пусть читает свою любимую книгу... А я прослежу, чтобы она не покинула Арден-холл. Я бы ее с удовольствием спрятал в сокровищнице.

— Почему? — удивилась Леонсия.

— А ты представь, как наш милый юноша демонстрирует эту книгу в каком-нибудь монастыре. Она ведь такая ценная. Если продать, он сможет купить коня, может, даже доспехи. Если, конечно, найдется достойный покупатель...

— Я привезла с собой немало таких книг. Даже более ценных.

— Не в этом дело. Продавать свою книгу Роланд будет, если оставит наш дом. И тогда он расскажет достойному покупателю все: о замке, отнятом у отца, и о матери, подарившей сыночку это единственное богатство, покажет детские пальчики и не преминет сообщить, какое они имеют значение для доказательства его прав на титул...

— Ясно. Мы не можем выпустить эту книгу из рук.

— Не одну только книгу, милая. Самого Роланда тоже. Лучше всего вообще никому его не показывать.

— Невозможно запретить юноше выезжать из крепости. Да и Родерик этого не потерпит. С его стремлением к справедливости!

— Ну, выезжать он сможет. Впоследствии. Но не один. Всегда вместе с вооруженной стражей. А чтобы ему не пришло в голову совершить геройский побег, надо, чтобы ему тут было хорошо. Лучше, чем в любом другом месте! Так что твоя «случайность» была весьма кстати... Как всегда.

— Ну, пожалуйста, не насмешничай!..

Воркование любящих супругов прервалось топотом и лязгом железа.

Вернулись рыцари. Четыре скакуна нервно трясли удилами.

Они были перепачканы кровью...

Храпели лошади, нервно поматывали головами, пытаясь стряхнуть отвратительно пахнущие пятна, еще влажные, со своих бабок, шей и носов.

Сэр Конрад следил, как соскакивают с коней рыцари, похлопывают животных по напряженным холкам, стараясь скрыть нездоровое и неприятное возбуждение.

Бледнее всех было лицо Родерика. Тот сидел прямо на своей Мун, одеревеневшие ноги не двигались в стременах, а в руках его шевелилось чье-то незнакомое тело. Живое. Кажется, женское.

Другое тело придерживал на седле флегматичный рыцарь Куно. Он осторожно опустил его на руки подскочившим оруженосцам, потом сам покинул седло и успокаивающе погладил возбужденного жеребца.

— Старик жив. Милорд. Без сознания. Отнести в дом. Пожалуйста. Удар по голове. — Доблестный Лихтенвальд выговаривал фразы еще более кратко, чем обычно.

Возглас ужаса донесся из окна второго этажа. Там что-то замелькало и через полминуты на пороге дома показалась женщина с закрытым лицом. Леонсия поспешила к ней, остановила, обняла за плечи.

Граф Конрад Арден заставил свой голос звучать как можно более хладнокровно:

— Сэр Родерик, позвольте мне помочь даме. Давай, сынок, еслит ты отпустишь руки, я приму ее и поставлю на землю.

Мальчик медленно подчинился, и было видно, как изо всех сил он старается не дрожать. От отпустил закутанную в шаль женщину и сам спрыгнул с седла. На нем не было видно крови, но шкуру Мун в двух-трех местах «украшали» свежие пятна.

— Все в порядке, сынок, — граф, удерживая испуганную незнакомку, другой рукой прижал с себе Родерика. — Ты не ранен?

— Нет, отец, со мной ничего не случилось, — сумел тот ответить, явно приходя в себя. — Но эта леди...

— Пожалуйста, представь ее твоей матери. И проводи в ее покои. — Граф указал на крыльцо, где, перепуганная и забывшая этикет, ожидала своего сына леди Темелин.

Мальчик постарался вернуть себе самообладание. Он повернулся, взял за руку гостью и повел в дом. Туда же несли полумертвого мужчину, графиня шла следом. А Темелин молча обняла Родерика и прижала к себе. Они были одного роста. Потом увлекла его и чужую девушку на верхнюю половину.

Оруженосцы спешно уводили коней. Один за другим, сохраняя подчеркнутое молчание, скрылись в своей казарме возвратившиеся из своего первого разъезда воины Ардена. Командир Торин последовал за своим лордом в его новый кабинет.

— Итак, у нас гости, — начал разговор граф Арден. — Рассказывай.

— Мы побывали в деревне. Довольно бедное селение. Дворов десятка три или четыре. Церкви нет. Развалины. Каменных домов нет. Только в корчме одна стена из камня, а остальные деревянные.

— Не удивляйся. Строят в основном из дерева, а камень нужен для очагов. Да и дорог он. Но — продолжай?

— Довольно приличное заведение — если сравнить с крестьянскими хижинами. Крыша соломенная, стены кое-где с дырами, но внутри почти чисто. Явно убирают. И столы, лавки есть.

— А хозяин?

— На вид человек как человек. Испугался, конечно, когда мы в его двор въехали, но ничего, приветствовал, помог лошадей разместить, воду принес.

— Вино нашел?

— Нашел. Правда, пиво, а не вино. Непривычно, но пить можно.

— Был кто-нибудь, кроме вас?

— Были. Человек пять. Местные. Мы их угостили тоже.

— И заплатили?

— Два золотых, как было велено. Бедный корчмарь обалдел. Но я ему так и сказал, что это подарок от нового лорда. Что граф Арден изволит выразить свою благосклонность и просит угостить добрых подданных за его счет. Он обещал купить вина, чтобы в следущий раз подать благородным господам...

— А по деревне проехали? Как насчет всяких безобразий?

— Какие там безобразия. Наш грозный вид, верно, перепугал бедняг до онемения. Даже детишки попрятались. Боятся тут люди. Крепко.

— Это понятно. Если уж в каторгу загоняли кого попало... Да как раз самых умелых и знающих. Но про мельницу уже знают?

— Знают. И молоть начали. Перед нашим приходом сам корчмарь привез первую муку. Но испечь не успел. Он еще что-то говорил, мол, господин Бейн разрешил ему смолоть один мешок еще перед графским зерном, это вы так распорядились?

— Это Джарвис сам догадался. Интересно, хватит у этого человека совести разделить хлеб между селянами?

— Может, и хватит, — пожал Торин плечами. — Он мне показался не особенно жадным. Я слышал, он тех местных приглашал зайти позже и привести других.

— Этого я ожидал. Должен же он поделиться впечатлениями. Эта корчма в деревне — единственное сборное место. Особенно если нет церкви. Кстати, ты видел его жену?

— Дочь нашего хитреца Джона? Видел. Мельком. Баба что надо. Как ростом, так и лицом. Как ни странно, похожа больше на мужа, чем на отца.

— И так бывает.

Несколько секунд оба молчали. Потом граф приказал:

— Продолжай.

Спокойное выражение лица начальника стражи сменилось хмурым.

— Мы выехали, чтобы обойти деревню кругом. Дорога на запад ведет в лес, который находится в полумиле от последнего дома. Это тракт на Ноттингем. Я решил проверить его хотя бы на расстояние часа езды на лошади.

— Дорога достаточно широка, чтобы две повозки разминулись. Но не вырублены кусты на обочинах, что мешает обзору и создает опасность нападения. Кроме того, в некоторых местах там глубокие рытвины, для повозок почти непроходимые.

— Минут через двадцать мы услышали шум. Ржали лошади, кричали люди. Мы двинулись быстрее. В четверти мили за поворотом увидели нападение. Поломанная телега, лошадь бьется в агонии. Разбойники грабили двух людей. Благодаря раненой лошади удалось подойти быстро и скрытно. Преступники уничтожены все до одного.

Сэр Конрад слушал его, не перебивая. Когда Торин закончил доклад, он спросил после секундной паузы:

— Сколько их было?

— Семеро, — ответил Мак-Аллистер.

— И кто такие?

— Понятия не имею. На крестьян мало похожи. Судя по внешности, скорее солдаты. Или дезертиры.

— И никого в живых не осталось?

— Я бандитов живыми не оставляю, — сказал Торин тяжелым голосом.

— Трупы оставлять тоже бывает опасно. Особенно когда неизвестно, чьи. Здесь, случается, и бароны пускаются на разбой... А за них есть кому мстить. Не хотелось бы заводить кровных врагов с первых дней здешней жизни.

— Трупов не будет, — спокойно пообещал Торин. — Там остался мой Гарет и еще три человека. Я велел похоронить, прикрыть дерном и присыпать листвой. Убитого коня разделать. Конина будет не лишней.

— Лихо, — пробормотал граф Арден с невольным удивлением. Его командир стражи всегда выглядел невозмутимым и мягким человеком. Особенно если ему поручали охрану пленников. Он отпускал бедных невольников, даже если за это его наказывали. И не раскаивался. Но, значит, эти семь негодяев не показались ему достойными милосердия.

— Так. С бандитами ясно, — отмел сомнения граф. — А кто жертвы?

— Отец с дочерью. Он еще не стар, средних лет. Иудей.

— Я заметил.

— По виду — ремесленник. Или ученый. В повозке были несколько свитков, письменные принадлежности. Скорее всего, он ювелир.

— Вот как?!

Мак-Аллистер отвязал от пояса небольшой кожаный мешок и подал его милорду. Содержимое впечатляло. Если бы нападение на ювелира было удачным, кто-то стал бы богат. И если кто-то специально послал разбойников, то он ждет их обратно. Не дождавшись, пойдет искать...

Остается надеяться, что пиратский сын Гарет умеет затирать следы.

— Спрячь это в наш замечательный стенный шкаф, — махнул рукой сэр Конрад. — Тот, что в угловой комнате. Кстати, тебе потом придется ее занять. А я пойду знакомиться с нашим гостем.

В это время Родерик, вцепившись в руку незнакомой гостьи, вступил в закрытую часть дома. Дрожащая девушка оказалась в неожиданно яркой и пестрой комнате, устланной разноцветными покрывалами. Множество подушек покрывали не только кровать, но и скамьи, даже на полу, покрытом толстым ковром, она заметила несколько штук.

Когда мальчик, что ее привел, оторвался наконец от нее и попал в судорожные объятия закутанной в синие шелка женщины, девушку немедленно подхватили множество женских рук. Сколько их было, она не уловила, но держали крепко и ласково.

К ее удивлению, мальчик произнес несколько слов на языке, который она никак не ожидала услышать здесь: по-арабски.

— Матушка, отец и господин наш просил представить вам нашу гостью. Эта госпожа — дочь почтенного путешественника, которого... отбили у разбойников. Ее имя... — он запнулся, вспомнив, что не знает имени спасенной дамы.

— Эстер, дочь Давида, — подсказала девушка, желая быть вежливой к этим непонятным людям. Она тоже знала арабский, хотя и не говорила на нем часто.

Женщина, обнимавшая сына, повернулась к ней. Она была необычна до такой степени, что казалась неземной. При вечерних свечах, кожа ее казалась совсем темной. Глаза поражали величиной. Царственность ее фигуры не могло скрыть ни длинное свободное платье, ни верхнее покрывало. Поклон, которым она приветствовала Эстер — всего лишь медленный кивок головой — выражал уважение и симпатию.

Она сказала:

— Мы счастливы принять у себя госпожу Эстер, дочь Давида. Прошу вас принять наше гостеприимство и позволить оказать вам некоторые услуги. Мое имя — Темелин, дочь Абусселама.

Эстер постаралась поклониться как можно уважительнее.

Темелин не стала заводить разговор, дала знак служанкам заняться гостьей и опять повернулась к сыну.

Но Родерик не был в состоянии рассказать матери, что случилось. В его сознании отпечатались множество очень кратких и полубезумных сцен: морозящий душу крик из леса, несколько секунд промедления, пока командир решал, что делать; трое рыцарей, галопом ускакавших в обход; команда «Вперед!» и собственный отчаянный удар шпорами;

три самых быстрых коня — Мун, Закат и Сармат, голова к голове вылетающие на поляну. А потом — страшное зрелище бьющейся под чьим-то уродливым телом женщины.

Этот негодяй не прожил и двух секунд с того мига, как Родерик его увидал: топор Куно срезал его на лету. Мун уперлась копытами, чтобы не наступить на женщину на земле, и Родерик задержался, пока Торин и Гарет расправились с еще несколькими бандитами, что толпились вокруг связанного человека. Этот человек кричал от боли...

Кто-то бросился бежать. Его перекошенное лицо с раскрытым ртом выпрыгнуло прямо перед мордой кобылы Родерика. В руках у него был кожаный мешок.

Нет, Родерик не убил его. Убила Мун. Раздраженная криками людей и ржанием искалеченного коня, суматохой, кровавыми брызгами, она вскинула передние копыта и ударила ими несчастного грабителя.

С другой стороны поляны показались уехавшие в обход. Никто из разбойников не сумел уйти.

— Возьми ее, — приказал Торин ошеломленному мальчику и, подняв женщину на руках, посадил ее на седло впереди него. И очень сурово добавил: — Леди, если хотите жить, сидите тихо и не шевелитесь!

Еще несколько торопливых приказаний, сути которых Родерик не запомнил, и Мак-Аллистер скомандовал ему возвращаться в замок. С ним вместе поехал Лихтенфельд, везший раненого. Через пару минут их нагнал сам командир еще с одним рыцарем. Они внимательно осматривались по сторонам и держали оружие наготове. Но никого по дороге больше не встретили.

Успокаивая взволнованную мать, мальчик украдкой взглядывал на спасенную девушку. Он успел только рассмотреть темные волосы и густые, длинные брови, а еще крупный, прямой нос. Потом ее увлекли за широкие ширмы, там суетились служанки матери и раздавались сочувственные возгласы.

Эстер не была девушкой пугливой. Когда их остановили, грубо выволокли ее из повозки и схватили отца, она на мгновение окаменела от страха. Но потом, когда чужаки начали орать что-то о спрятанном золоте, добиваясь от ее отца каких-то тайн, их крики для нее походили на собачий лай. Они не выглядели людьми, эти злодеи. Скоты! Она их презирала. И потому дико, бешено рвалась из рук зверя, что пытался ее изнасиловать. Кусалась, пинала его ногами, сама орала чуть ли не громче их. Вырвала ему клок бороды...

Ярость помогла ей пережить страшные минуты. Когда рыцарь взял ее на руки и посадил на коня, Эстер постепенно успокоилась. Отец жив. Их спасли. Пусть теперь эти женщины суетятся вокруг нее, моют и переодевают во что-то приятно мягкое и свободное...

Она без сопротивления позволила увести себя в соседнюю комнату и уложить в постель. Выпила подогретое вино. Сложила губы в улыбку и заставила себя выразить по-арабски короткую благодарность.

Кажется, кто-то вошел в комнату и сообщил, что с ее отец очнулся. Но Эстер уже не слушала. Наверное, в вине было снотворное.

Она заснула.

— Приветствую вас, почтенный! — сказал граф Арден, войдя к своему гостю. Лежавший на кровати мужчина, чье длинное лицо обрамляли завитые пряди волос, обратил к нему темные, внимательные глаза.

— Могу я узнать имя моего гостя? — спросил он и представился. — Я хозяин этого дома и владелец земли Арден.

— Для меня великая честь быть вашим гостем, милорд, — вежливо отвечал раненый. — Мое имя Давид, сын Элеазара. Меня называют в этой стране Давидом из Кента. Могу я спросить, милорд, где моя дочь?

— На женской половине. О ней заботятся прислужницы моей жены. Мне уже сообщили, что юная леди совершенно здорова и уже спит.

— Прошу принять мою нижайшую благодарность, милорд, — в голосе Давида из Кента прозвучало некоторое удивление. — Милость к малым и недостойным есть добродетель, которая угодна Всевышнему...

— О чем Всевышний не устает напоминать нам, вознаграждая своей собственной милостью, — подхватил сэр Конрад.

Давид насторожился. Он помнил о мешке с драгоценностями, отнятом у него грабителями. Если этот учтивый на вид седой рыцарь с хитринкой в светлых глазах оставит мешок себе...а так, верно, и будет.. то ничего не поделаешь. Зато они живы. И бедная Эстер... Богатство приходит и уходит. Без денег им будет трудно путешествовать, но еще не все потеряно. Вернуться в Ноттингем... А там кое-что еще можно получить. Как хорошо, что он отсрочил некоторым достойным людям возврат их долгов. Поистине, Всевышний вознаграждает творящих добро!

— Я не стану хитрить с вами, мастер Давид, — продолжал сэр Конрад, видя его сомнения. — Я понял, что вы — золотых дел мастер, не так ли?

— Это соответствует истине, милорд, — отозвался гость осторожно. — хотя многие в этом ремесле превосходят меня.

— Скромность — тоже добродетель, — вставил сэр Конрад, — однако мастер не должен грешить против истины, принижая свое искусство.

— О милорд, мне известны многие, кто своими руками создает красоту. В их руках — настоящее искусство, оно бессмертно... Я же, недостойный, способен лишь заключить в золотую или серебряную раму созданное природой и Всевышним, да будет Он благословен, совершенное сокровище.

— Вы имеете в виду драгоценные камни?

— Они — творение Господа нашего и великой Природы. Человеческие руки лишь чуть-чуть помогают, придавая этим творениям тот вид, что приятен глазу и тешит тщеславие, которым Всевышний щедро наделил женщин...

— Из этих слов я заключаю, мастер Давид, что вы — не только ювелир, но и гранильщик драгоценных камней.

— Совершенно верно, милорд.

— Господь не мог послать мне большей удачи! — засмеялся граф откровенно. — Он привел к моему порогу как раз того, кто мне нужен.

— Должен ли я понять, что мои услуги могут быть вашей светлости полезны? — осторожно осведомился мастер Давид.

— Вот именно! Дорогой мастер, я беру вас в плен. Вы не покинете этого дома!

— Если небольшой службой я смогу отблагодарить за наше спасение, милорд, то я к вашим услугам. Но, к сожалению, вскоре мы с дочерью должны будем продолжить путешествие, — вежливо возразил иудей. — Неотложные дела призывают нас в столицу.

— Могу я узнать, что за дела? — поинтересовался сэр Конрад.

— Если это угодно вашей светлости. Дело в том, что в Лондоне живет мой сын, которому выпала честь обучаться у почтенного реб Элиава, знаменитого своей ученостью и праведностью. Пришло время вернуть его домой и начать приучать к ремеслу. Дело это нельзя ни отложить, ни тем более отменить. Ибо Всевышний, благословен Он, судит о нас по сыновьям нашим...

— Совершенно с вами согласен, почтенный мастер! — сэр Конрад даже привстал, чтобы выразиться убедительнее. — Ваша забота о семье делает вам честь. Но тем более необходимо вам остаться в моем доме. Я пошлю людей в Лондон, и они привезут вашего сына. Завтра же!

— Но почему? — изумился Давид из Кента. — Зачем это вам, милорд?

— Я думаю, это легко понять, мастер. У меня есть для вас дело.

— Ваша светлость может нанять другого ювелира. И не брать на себя заботу о чужих детях.

— Бог послал мне вас, мастер Давид. Кто мы, чтобы оспаривать Его волю! Но почему вы колеблетесь? Разве этот замок кажется вам менее надежным, чем долгая дорога в столицу? Здесь есть крепкие стены, крыша над головой, хлеб и вино по вкусу.

— Не хлебом единым жив человек, милорд.

— Я понимаю. Речь идет о духовной пище, правда? А если я обещаю дать вам нечто, чего даже преподобный Элиав, вероятно, никогда не видел?

— И что же это, милорд?

— Мастер, вы когда-либо слышали о ешиве Эль-Ор?

— Слышал, — с удивлением отозвался Давид. — Так называлась школа в Иерусалиме, еще до того, как неверные христиане пришли в нашу землю... Кровожадные люди с крестом и мечами разрушили Эль-Ор, убили учителей и украли священные писания. Школы Эль-Ор нет уже более ста лет. И все, что писали мудрецы, сгорело и уничтожено. Ибо те христианские злодеи, что захватили ешиву, не прожили долго. Их разметала орда арабов, что гналась за ними следом, как говорят, чтобы отнять добычу... Вряд ли этих дикарей интересовали ученые свитки.

— В этом вы ошибаетесь, уважаемый мастер. Ваш рассказ доказывает, однако, что интерес к истории вам не чужд... А что касается свитков, то среди тех арабов был один человек, способный если не прочитать, то по крайней мере понять их ценность. И он привез свою добычу царю сарацин. У него в сокровищнице пергаменты пролежали долго, но все же нашли своего ценителя.

— Эти рукописи трудно читать, мастер Давид. Письмо очень давнее. Да и язык известен далеко не многим. Если вы согласитесь остаться в замке, я буду рад поручить вам перевести на латынь те мудрые строки, которые вам удастся расшифровать.

— Что?! — Давид из Кента замер в ошеломлении. — Ваша светлость... Вы утверждаете, что эти свитки — что они находятся здесь? У вас?! Но откуда?!.

— Это пусть вас не волнует. Да, они здесь. Некоторые из них. Не все.

Их было больше, конечно. Но я привез достаточно, чтобы вы, мастер, провели за их чтением несколько лет — и еще дважды столько, чтобы переписать. Если, конечно, захотите... А может быть, и ваш юный сын, ученик мудрого Элиава, захочет продолжить труд.

— Ваша светлость... Это и есть то дело, которое вы намерены были мне поручить?

— Ну что вы, мастер. Это вдобавок к делу, если хотите, в качестве поощрения. А дело будет обычное — огранка камней и их оправа. Это ведь и есть ваша профессия. Ну как, согласны?

— Как я могу отказаться? — прошептал Давид, прикрывая глаза. — Да не позволит Всевышний мне совершить ошибку...

— Вот и замечательно, — заключил граф Арден и встал с табурета. — Пока отдыхайте. А завтра пошлем за вашим мальчиком, и начнется ваша работа.

* * *

Поздно вечером, лежа рядом с женой, граф Арден размышлял о всех происшедших событиях. Леонсия тоже устало молчала, прижавшись к нему.

— Один день, — прошептала она в тягостном изумлении. — Прожили один день и одну ночь! А сколько всего случилось!

— Попробуем подвести итоги, — поддержал ее Конрад. — Во-первых, мы нашли новый дом.

— Прочный, безопасный и просторный для нашей большой семьи, — поддержала его Леонсия.

— Во-вторых, наша семья, кажется, обзавелась новым членом, — тихо хмыкнул он. — Этот юный Роланд нам вполне подходит, как думаешь?

— Подходит, — согласилась она и потерлась о его плечо. — Он очень хороший мальчик.

— В-третьих, нашли очень славное подземелье, где бьет волшебный источник.

— А он волшебный?

— Уже то, что он есть, и то чудо... В-четвертых, мы уничтожили семь злодеев; согрели и накормили, три десятка голодных. Это ли не доброе дело?

— И спасли двух невинных людей.

— Тем более, что эти люди принесут нам ощутимую пользу...

— Помнишь, что ты сказал? Бог нас благословил. Он рад, что мы с тобой вернулись в эту страну и помогли вернуться другим людям. Он и в дальнейшем будет нам помогать.

— Дай Бог, как говорится, дай бог... Но боже мой, неужели все дни у нас будут такие же, как вчера и сегодня?!!

Леонсия засмеялась и обняла мужа.

 

Глава VII

Барбара с наслаждением месила тесто.

Было еще темно, не меньше двух часов до рассвета. В позднюю осень, когда ночь длинна, а день короток, хлеб пекут еще до восхода солнца. И Барбара просыпалась едва после полуночи, чтобы не спеша приготовить чистую «хлебную» бадью, специально, по ее просьбе, сколоченную из оструганных узких планок, гладких, плотно стянутых обручами.

В сооружении бадьи принимали участие плотник Берт и оба кузнеца, старый и новый. Пока не настала пора чинить пахотный инвентарь, а оружие и доспехи еще новы и целы, у мастеров и четверых подручных кузницы как раз было время помочь старательной поварихе обновить и благоустроить хлебопекарню. Благо, у доброй женщины оказалось вдруг много свободного времени.

Привыкшая одна кормить всех, имея всего лишь девочку в помощь, Барбара не готова была к появлению в кухне целых шести мужчин. Графский кухарь Герт Ладри вежливо, но решительно отстранил ее от огромной плиты и пылающих вертелов, а его «поварята» — также и от разделочного стола. Может, она бы протестовала, но свежевать туши, рубить кости и чистить овощи ей, в общем, и самой не очень хотелось.

Зато никто не мешал ей проводить целые дни в пекарне.

Это был совсем небольшой, темный, дощатый сарайчик с каменной печью, зажатый между пустым старым хлевом и кузницей. При старом графе, печь растапливали один раз в неделю, Барбара сама чистила стол, ставила опару и пекла простые лепешки, которые потом надо было разогревать перед тем, как подать лорду и его сыну. А прежней графини Барбара так и не знала. Та умерла до ее появления в замковой кухне.

Нынче другое дело! Хэн Уэст, молчаливый хозяин кузницы, и его новый друг Эгон Тавис в первый же день их совместной работы пришли посмотреть на старенькую пекарню. С неодобрением покачав головами, оба достойных мастера призвали своих помощников и взялись за дело. Новенькую заслонку для хлебной печи ей вручили на следующий день. За ней последовали гладкие противни, широкий лист тонкого железа, чтобы уложить перед очагом, и совсем новая кочерга.

Плотник Берт, чудом вернувшийся из каменоломни в ночь приезда господ, голодный и перепуганный, был по приказу графа щедро накормлен на кухне не успевшей еше заснуть поварихой.

Неудивительно, что он проникся к мистрис Барбаре самой искренней благодарностью.

Его стараниями пекарня обогатилась новым чистым столом, удобной хлебной лопатой, табуретами и широкой скамьей. Он же заделал и дыры в крыше.

Не прошло и недели, как бывший чулан с печью совершенно преобразился. В распоряжении восхищенной Барбары теперь был настоящий пекарский домик, где рядом с рабочей кухней имелось и маленькое личное помещение. И она решила переселиться.

Посоветовавшись со своей Олуэн, которая теперь стала горничной у молодой госпожи, она несмело попросила мастера Ладри доверить ей изготовление хлеба, а также прочих изделий из муки и освободить от работ по кухне. Тот с энтузиазмом одобрил такое решение и пообещал, что со стороны графа никаких возражений не последует. Ему самому было удобнее распоряжаться единолично и только теми, к кому он привык.

Положение Барбары в замке Арден изменилось волшебным образом.

Во-первых, она стала сама себе госпожа. Мастер Ладри давал общий заказ, а как и что печь — решать предоставил ей. И даже ни разу не критиковал выпечку. Ему и так дела хватало.

Во-вторых, совершенно естественно ее дом оказался совсем рядом с избой кузнецов, а там жил славный валлиец мастер Тавис. Он всегда вежливо кланялся ей, с готовностью помогал в обустройстве и вообще рядом с ним некрасивая женщина чувствовала себя... почти красивой.

А в-третьих, пекарня вдруг превратилась в нечто вроде женского клуба. Эта милая иностранка, донна Эвлалия, с первого дня помогала им с Олуэн. Славная валлийка, став дамой-придворной, каждый день прибегала к своей старшей подруге. А вслед за ней сама молодая леди стала навещать скромный домик у восточной стены, где даже пыль была белой и чистой. К своей бывшей барышне приходила госпожа Атенаис Дерек, супруга конюшего, и все эти дамочки, пока хлеб в печи, устраивали себе посиделки.

Барбара только качала головой. Подумать только, леди в пекарне! Да еще перед рассветом! Интересно им, видите ли, как хлеб получается. Не разгневалась бы графиня... Да и множество людей может помешать тесту взойти как следует. И главная пекарка строго хмурила брови, не позволяя младшим громко болтать.

Ее слушались. По ее грозному взгляду голоса опускались до шепота.

Здесь она правит бал! И начала расправляться ее спина, согнутая за много лет жизни в прислугах. Постепенно «мистрис Барбара» стала настоящей «мистрис». И даже ее лицо, простое, очень крестьянское, начала посещать не угодливая, а горделивая улыбка хозяйки дома.

И тяжелый, в общем-то, труд кажется много легче, когда за него так уважают...

— Доброе утро, — послышался от порога голос донны Эвлалии. — Вы уже на ногах, мистрис Барбара, даже в трудах!

— Доброго утра и вам, сударыня, — отозвалась учтиво та. — И сами-то рано встаете, правда

— Не беспокойтесь, мистрис Барбара, я сама налью. Спасибо, как раз хотелось напиться. Помощь свою пока не предлагаю, месить вы сами любите. А огонь тоже развели? Без помощи?

— Какое там! Я и проснуться не успела, как Сэм дрова притащил и огонь высек. Славный паренек. Говорит, мастер Тавис еше с вечера велел не забыть, печь разжечь и воды натаскать полный котел. Удобно же: как раз стража сменяется, значит, время.

Барбара разговаривала, а руки ее ритмично сжимали и разминали будущий хлеб. Действительно, месить она предпочитала всегда сама. Пусть это самая трудоемкая процедура, но зато и самая важная. Опара сделана с вечера, все вовремя, последний кусок будет готов через пару минут. Потом можно отдохнуть, пока тесто подходит... А Эвлалия уже знает, как подготовить печь, она сама вычистит под, подаст противни...

Если отдохнуть, потом можно еще что-нибудь испечь. Побаловать господ пирожками или медовыми коржиками, которых леди Хайди большая любительница. Олуэн говорит, барышня эти коржики в вазе на столе держит, за вышиванием или за разговором один за другим в зубки тянет, дай ей бог здоровья и жениха благородного...

— Сегодня, может быть, упадет снег, — Лалли, передернув плечами, выглянула в еще темный двор. Для нее снег был диковинкой, о которой она только слышала. И немного побаивалась. У горячей печи не могло быть прохладно, но зима уже подступала.

— Хорошо, если так, — протянула Барбара, разгибаясь. — А то мы уж все извелись в ожидании. А Рождество через две недели!

— Рождество? — Лалли остановилась на пути к печи. — Через две... А откуда ты знаешь, Барбара?

Для нее, смутно помнившей христианские праздники, Рождество было почти сказкой. У нее когда-то были отец и мать, они вместе пели что-то божественное, о Пресвятой Деве и рождении ее младенца под звездой, возвестившей приход Спасителя... И родители, и их песня остались в далеком прошлом. Она не помнила даже своего имени. Ее звали «Лалли» в серале, а потом, упрямо объявив себя христианкой, девушка выбрала похожее имя и настояла на повторном крещении. А «донной» стала из-за того, что немножко помнила итальянские слова — то ли впрямь была из Италии, то ли провела там несколько детских лет прежде, чем ее продали в султанский гарем.

— И верно, святого-то отца нет у нас, — вздохнула Барбара, подвигая последний сырой катыш к двум дюжинам остальных, выстроенных на чистом столе. — Но про Рождество грех не знать. Мельник-то вчера приезжал, а он говорил, из Ноттингема монахи в деревню прибыли. И в корчме вроде бы рассказали, как в ихнем монастыре к Рождеству гостей ждут и службу служить готовятся, лики подрисовать мастера ищут — святых лики то есть — а сроку до того две недели... И еще про графа нашего спрашивали, не даст ли на святую обитель какого ни есть пожертвования? А корчмарь, мол, им отвечал, что новый лорд к людям милостив и на святое дело, конечно же, не поскупится...

— И эти монахи пришли в замок?

— Вроде бы пока нет, — покачала головой Барбара. — Но отчего бы им не прийти? Опять же и службу праздничную у нас служить некому. Вот и отслужили бы, и монастырю прибыль. Наш-то милорд деньгами не скуден. Вон сколько всего накупил!

Добрая пекарка была права. За два месяца, что прошли со дня его воцарения на новом месте, граф Арден истратил уже столько золота, сколько другой не собрал бы и за всю жизнь.

У него просто не было выхода. Начиная с овчин, скупленных у всех скорняков Ноттингема — не только для рабов, но и казарму выстелить, и всех слуг обеспечить зимними шубами. Да, он привез много мехов, но кто мог представить себе мороз, всю жизнь прожив в Африке? А попоны? Конюшня же не отапливается. Арабские чистокровные кони о морозе даже и не слыхали!

А уж окна... Джарвису удалось раздобыть несколько стекол. О цене даже стыдно вспомнить. Но нельзя же оставить дам совсем без дневного света, плотно закрыв все окна! А сохранять тепло было возможно только таким образом. Именно этому служило то множество тряпок, что так не понравилось Леонсии и кстати оказалось для бедных рабов.

Как замечательно, что под рукой был Давид из Кента и его хитрые инструменты! С его помощью плотники соорудили вполне годные рамы и закрыли оконные проемы. Правда, не все. Только на женской половине. Остальным придется потерпеть.

И еще сено. Даже после того, как Том Дерек выбраковал половину конского поголовья, заготовить корм для животных стало трудной проблемой. Опять пришлось покупать, завозить и складывать на зиму. В морозы множество сена поможет утеплить денники...

Даже кухня зависела от покупок. В замке не было запасено ни вина, ни провизии для сотни ртов. Только через год погреба наполнятся новым урожаем, а пока мясо и овощи, яйца, растительное масло, сыры, сладости — все привозили с рынка. Этим пришлось почти каждый день заниматься старому Джону Баррету. Ему даже нравилось восседать на телеге с парой тажеловозов, обходить городской рынок и красоваться перед купцами неисчерпаемым графским кошельком.

Но и рынок не мог насытить. Нельзя же скупить товар у всех мясников! Полгорода тогда останется на бобах, в прямом смысле. Поэтому в течение двух месяцев Торину и его людям пришлось ездить охотиться. Благо лес тоже входил в число графских владений.

Охота в английском лесу оказалась для большинства трюком новым и непривычным. Рыцари, у каждого из которых на счету был если не лев, то крокодил или даже слон (несколько человек успели побывать в Абиссинии), не могли с первых дней отыскать оленьих или кабаньих тропок. Даже следы читать пришлось научиться заново.

В одном разъезде участвовали обычно пять-шесть человек. Не всегда они бывали в деревне, чаще проверяли дорогу сквозь лес, встречали из Ноттингема повозку с продуктами. Обычно к этому времени кончали охоту те, кто рано утром выехал в поисках свежей оленины. Спустя две-три недели, редкий поход возвращался без новой добычи. Грузили на телегу, отсылали домой, а разъезд продолжал свой путь вокруг земель Ардена.

Неожиданно для родителей, охотой увлекся юный Родерик Арден.

Этот книжный ребенок, воспитанный мудрецами в духе добра, сам захотел сопровождать рыцарей в их промысле. Первая кровь, что он видел при спасении отца с дочерью от бандитов, не перепугала и не разочаровала его. Оказывается, убивать легко. Даже Мун это сумела! И Родерик научился бить точно из английского лука длиной в его рост. Он был даже более меток, чем его старшие спутники. Правда, он чаще стрелял в более мелкую живность: зайцев, птиц, кроликов. Когда в первый раз после охоты вместе с Эвальдом и Робером он навестил сельскую корчму, добыча на его седле восхитила почтительных посетителей.

Немного смущаясь, мальчик предложил корчмарю угостить людей свежей дичью. Удивленные и недоверчивые крестьяне не решались попробовать его дар. Пришлось их уговаривать. После этого Родерик выслушал столько благословений, что у него уши горели. Но охота предстала перед ним уже другой стороной. Оказывается, кому-то его развлечение может принести редкий праздник...

— Отец, почему они не охотятся? — спросил Родерик своего отца, когда вечером они сели отдохнуть у камина. Правая часть дома уже полностью была обустроена. Первый этаж предоставили сэру Конраду, и в его распоряжении была спальня, кабинет и малый столовый зал. В этом-то зале и сидели отец с сыном.

— Кого ты имеешь в виду, сынок?

— Крестьян. Жителей Баттериджа. Окрестных сел тоже. Они живут рядом с лесом, но не охотятся. А почему?

Лорд Арден вздохнул и принялся объяснять.

— В Англии есть законы, сын мой. Согласно этим законам, лес и все звери принадлежат лорду — хозяину земли. Только он и имеет право убивать дичь в лесу. Он сам, или его люди, но с его разрешения.

— А почему в Египте не так?

— Там другое дело. Большая часть земли там — пустыня. Любой, кто способен выжить в пустыне, может охотится на животных, которых найдет и сумеет поймать или убить. За шкуру льва даже крестьянин может получить вознаграждение, потому что лев — хищник, опасный для людей и скота... И крокодил в нильских болотах, и даже птицы, когда они летят стаей и, сев на поле, уничтожают весь урожай... А тут зверь никогда не покидает леса. Большинство земли — это поля или луга, где пасут скот. Только волки иногда зимой нападают на стада. И дичи в Англии вовсе не столько, сколько на юге. Есть королевские леса, где даже местный барон не имеет права охотится.

— А зайцы? Я слышал, они грызут яблони и вредят огородам. Их что, тоже нельзя убивать?

— Тебе можно, — великодушно позволил сэр Конрад.

— А крестьянам?

— Ну, им нельзя.

— Почему? — настаивал справедливый Родерик.

Конрад опять вздохнул.

— Таковы в этой стране обычаи. Земледельцы должны растить хлеб, выпасать скот, трудиться на земле, а не пользоваться готовыми дарами леса. Лес — он один, а крестьян на моей земле две тысячи. Что, если все захотят убить по оленю? Даже не убить — только посмотреть на него. Если тысячи людей кинутся в лес, там не только оленей и кабанов, там ни одного дерева не останется.

Родерик с минуту подумал. Потом нашел возражение:

— Но если вообще не охотиться, зверей станет чересчур много. Им в их лесу не прокормиться. Они захотят выйти попастись на полях, а за ними и волки. Или еще какой хищник. Разве это не опасно?

— Вот потому-то каждый лорд охотится со своими людьми в своих лесах. И он может, если считает нужным, взять на охоту крестьян или кого захочет. И вознаградить их добычей. По обычаю, в Англии это делают осенью, как раз в это время. Другое дело, что такая охота иной раз похуже волчьей... Поля вытаптывают, распугивают стада. Селяне предпочитают вообще забыть о лесном зверье, лишь бы охотники не уничтожали их труд и их урожай.

— А мы? Мы же не топчем ничьих полей, правда? И не пугаем коров.

— Вас на охоте не больше десятка человек. А у баронов, случалось, по две сотни загонщиков выходило... Я еще помню, как это делали. А что, для тебя это так важно?

— Мне нравится охота, — признался Родерик. — Животных жалко, но их очень много. Мы видели с Эвальдом стадо диких свиней. Было два вепря, таких огромных, клыки как рыцарские шпоры! Всего дюжины полторы. А мы взяли трех молодых поросят. Эвальд сказал, у старых вепрей жесткое мясо.

— Верно. Но это когда есть из чего выбрать... Когда голод, бьют всех зверей, каких только можно добыть.

— Но сейчас не голод? — уточнил Родерик. — А то эти крестьяне как будто в первый раз ели зайчатину.

— Очень возможно. Некоторые лорды никому не дают войти в лес. А то, что я слышал о прежнем Ардене, вполне это подтверждает. Он не был добрым хозяином.

— Это вы об отце Роланда? — заинтересовался сын графа.

— Вот именно. Кстати, где сейчас этот твой друг? Почему он сегодня не обедал?

— В деревне. У мастера Вулиджа, корчмаря, дочка родилась! Роланда попросили крестить ее.

— Крестить? А откуда у них священник? — удивился граф.

— Монахи из Ноттингема проезжали. Они задержались на день, ради крестин. И еще вроде бы кого-то венчают... Не помню точно.

— А наш Роланд — крестный отец, значит... Гм... Его, видно, любят в деревне. Тебя, кстати, на эти крестины не пригласили?

— А я уже был там, — похвастался юный Родерик. — Я отдал Вулиджу свой нож, помнишь, мне в Сицилии подарили?

— На крестинах дарят новорожденной, а не ее отцу, — развеселился граф Арден. — Ты, сын, только представь, как малышка твоим ножом в колыбельке играть станет...

— А я ей тоже кое-что подарил, — возразил Родерик в тон. — Хайди свое ожерелье отдала. Из розовых бусинок. Гленда Вулидж — мастера Джона дочь — сказала, что оно слишком дорогое. Но они все-таки его взяли.

— Еще бы! — сэр Конрад вспомнил розовый жемчуг, мелкий, но очень милый на детской шейке, что его дочь носила несколько лет. Такой подарок стоил примерно столько, сколько вся корчма Вулиджа. Его сын слишком щедр.

Граф вздохнул в третий раз:

— Сынок, это очень хорошо — делать подарки. Но в следующий раз, когда захочешь кого-нибудь одарить, спроси у Леонсии. Или у меня, или хоть у Мак-Аллистера. Чтобы не ошибиться.

— Я ошибся? — лицо Родерика вытянулось огорченно.

— Немножко, — подтвердил граф. — Слишком дорогие подарки могут принести горе. Ты только вообрази: маленькая крестьянка гуляет на лугу с розовым жемчугом на шее! Хоть бы эти Вулиджи догадались спрятать твой дар в сундук.

— Может, догадаются, — с надеждой предположил Родерик. — Мастер Вулидж — очень рассудительный человек.

— А монахи видели твой подарок? — с интересом спросил отец.

— Видели. А один из них мне сказал, что щедрость — дар божий.

— Что дар — это, конечно, верно. Но теперь они придут в замок. Их наверняка выслали собирать пожертвования к Рождеству. И нас не минуют.

— Это что — плохо? — не понял мальчик.

— Плохо? Нет. Но на всякий случай подготовиться надо.

— А что нужно готовить?

— Предупредить людей. Чтобы лишнего не болтали. Денег я им дам, и немало, но в крепости не задержу. Переночуют, поедят вволю, а с утра дам повозку, лошадей, и пускай их везут назад в монастырь. Все равно после моего дара собирать милостыню нет смысла. По миру ходить с золотом, чтобы его всякий отнять мог, на то самый глупый монах не решится.

— Может, хоть одного оставить? —  с сомнением предложил Родерик.

— А зачем? — хитро прищурился сэр Конрад.

— Я слышал, на Рождество принято служить церковные службы. Петь песни, слушать истории об Иисусе и Пресвятой Деве. Так все христиане делают! Это как закон. И нужен для этого священник. Или хоть монах.

— Чтобы рассказывать святые истории? А сам ты их разве не знаешь?

— Я знаю, отец. Помню все, чему отец Петр учил: и про Марию с Иосифом, и про Святой Дух, и как в Вифлееме Сын Божий родился...

— Вот ты и расскажешь.

— Я? Без священника? А разве это по-христиански? Мне говорили, у иудеев так делают. У них вроде бы на Рождество... или как-то иначе называется... каждый отец семейства сам и историю рассказывает, и молитву поет, и даже причастие раздает всем членам семьи.

— Ты почти не ошибся, сын, — засмеялся граф Арден. — Вот увидишь, как через пару недель мастер Давид с Эстер и Мозесом будут свою Ханнуку праздновать. Им-то никакой монах не понадобится. Девять свечей, свиток Торы, кубок вина — больше ничего. А праздник у них не хуже Рождества. Тебе Мозес не сказал?

— Сказал. И еще сказал, что у него в это Рождество... в Ханнуку то есть, будет День Зрелости. Он же на год меня моложе, как это так? Разве в тринадцать лет наступает зрелость?

— Имеется в виду зрелость духовная. Что, мол, в этом возрасте отрок уже достаточно взрослый, чтобы понимать Закон Божий и читать Святое Писание. В свой День Зрелости твой друг Мозес первый раз прочитает со свитка одну-две страницы, в присутствии всех верующих иудеев... Отца и сестры, в данном случае.

— А я? Я буду присутствовать?

— Если захочешь.

— А вы?

— Может быть, — улыбнулся сэр Конрад. — Потому-то я и не хотел бы, чтобы здесь были монахи. У этих людей редко встречается понимание чужих обычаев. Пока в замке нет никого чужого, маленький Мозес спокойно сидит себе и читает Ветхий Завет, учит свои уроки, ждет своего праздника...

— Я понимаю, — задумчиво протянул Родерик. — Но, отец... Мы все— таки христиане, правда? И обычай этой страны — теперь наш обычай, вы сами это сказали. Может быть, вы все-таки пригласите одного из монахов, а? Если ни один вам не подойдет... Нельзя ли кому-то из нас... Вам самому или, например, леди Леонсии... Отправиться в тот их монастырь, поискать там достойного человека? Ведь они наверняка будут рады. У них там много гостей, все знатные люди из Ноттингема и окрестностей. А еще если вы дадите пожертвование... — мальчик чуть покраснел и смущенно умолк, видя в глазах отца откровенное восхищение.

— Как всегда, ты прав, сын! Замечательная идея! Мы пошлем с ними золото, несколько человек стражи, и графиня поедет в это аббатство.

— Аббатство Святой Анны, — вставил обрадованный Родерик. — А можно и мне с ней?

— Ты хочешь?

— Конечно! Я же никогда не видел английского монастыря.

— Имей в виду: кто бы ни спрашивал, ты — сын леди Леонсии. Ничье любопытство... Ну, ты понимаешь.

— Понимаю, отец.

— Я на тебя надеюсь.

Повеселевший Родерик убежал — может, к матери, а может быть — к своему младшему приятелю.

Ко всеобщему удовольствию, ученик премудрого Элиава из Лондона оказался спокойным, тихим, здоровым мальчиком, умевшим вежливо разговаривать по-английски, читать по-латыни и на языке избранных, а также довольно ловко обращаться с деревянным мечом. Последнее искусство Давид, правда, не одобрял, но видя сына каждый день возле молодого лорда, не мог протестовать с прежним упорством.

Три рыцаря, ездившие в Лондон за юным евреем, вернулись за две недели: по их рассказам, ребенок совсем не задержал их в пути. Он не болел, хорошо спал на постоялых дворах, ел без капризов, что подано. И в седле держался не хуже, чем любой мальчишка его возраста. Мнение трех молодых христиан об иудеях изменилось в лучшую сторону. 

Мозес был несказанно удивлен, что его семья поселилась в большом рыцарском замке. Но старшая сестра была довольна обществом дам как арабских, так и христианских; с ней обращались учтиво и уважительно. Отец, в восторге от драгоценных пергаментов из Эль-Ора, умерил свойственную ему отчужденность в отношении аристократов и вообще «гоев», увлеченно трудился вместе с местными работниками, командовал ими и если жаловался, то только на плохую погоду. В замке Арден Мозесу понравилось больше, чем у реб Элиава.

Тем более, что тут у него появился чудесный друг. Молодой лорд Родерик, старше его почти на год, немедленно принял Мозеса под свое рыцарское покровительство. Он даже хотел поселить мальчика у себя, но Давид воспротивился: мол, негоже двум отрокам разной веры жить вместе. Но он не мог помешать подросткам вдвоем бегать с утра на конюшню, потом вместе на уроки «мэтра» Робера, а иногда даже на прогулку верхом. Мозесу впору пришлась та самая лошадка, что герцог Танкред преподнес леди Хайдегерд. Ростом он сильно уступал другу.

Одна вещь сильно мешала Мозесу жить: прическа. Находясь в школе, он у всех ребят видел точно такие же завитки на висках. Здесь никто не носил ничего подобного. Мальчик ловил на себе недоуменные взгляды и несколько раз объяснял разным любопытным, что это и зачем. И тогда он обратился к отцу: не позволено ли будет ему остричь волосы так, как у лорда Родерика?

Давид задумался.

Он размышлял несколько дней, пытаясь решить для сына дилемму, которая ему самому стоила тяжких страданий. И еще тысячам людей его веры. В чем отличие иудеев от христиан? Неужели различие только в тех текстах, что рассказывают о древней истории? Тогда ни прически, ни форма костюма, ни язык молитв не имеют никакого значения. То, что Мозес читает на языке иврит, а его высокородный ровесник — на языке римлян, содержит, в общем, одни и те же божественные истины. И если так, то стремление одних верующих обязательно отличаться от других верующих — всего лишь тщеславие и гордыня, ибо Всевышний отличил племя Израиля лишь в одном — им первым Он передал Закон.

А в божьем Законе не говорится, как стричь волосы. Христианские монахи в гордыне своей тоже изобрели новую прическу: выбривают себе макушки, чтобы все знали, мол, мы люди Господа, избранные Его.

Уподобляется ли этим неверным праведный иудей, отращивая и завивая свои пейсы, дабы Всевышний, благословен Он, не перепутал его с христианином?

И Давид разрешил сыну остричь завитки после его Дня Зрелости.

В ожидании этого счастливого дня, Мозес старательно перечитывал страницы Торы в тишине небольшой комнаты, где он жил с отцом, и реже проводил время с Родериком. Охоту он не любил, в деревню не ездил. В доме выполнял роль младшего пажа, на посылках у дам, чаще всего у сестры Эстер.

Высокородная сарацинка Темелин, приютившая ее, с удовольствием использовала девушку как переводчицу, и могла теперь заказать, например, на кухне свое любимое блюдо, не вызывая к себе Родерика. А ее служанки, до сих пор вынужденные общаться только друг с дружкой, получили возможность поболтать и с другими женщинами крепости. Так что Эстер всем пришлась ко двору.

А вот ей самой было скучно.

В замке Арден все занимались делом. Рыцари охраняли крепость и объезжали графские земли; кто был свободен, упражнялись в военных навыках. У каждого из слуг были свои обязанности, в том числе и у женщин. Графиня вникала во все хозяйственные дела, советовала и проверяла. Даже маленький брат Эстер был занят: он учился. А для нее единственным делом было — составлять компанию африканской принцессе.

Эстер в этом году исполнилось двадцать лет. Она не была замужем только потому, что отказалась выйти за некоего достойного отпрыска уважаемого лондонского семейства. Путешествие за братишкой, так грубо прерванное, имело, кроме всего, целью найти ей другого мужа. Родня отвергнутого жениха все еще рвалась принять в свое лоно дочь Давида бен Элеазара и ее весьма существенное приданое.

Но она не стремилась замуж. С семи лет без матери, вырастив брата, будучи полной хозяйкой в доме, Эстер не ощущала необходимости сменить власть отца на власть другого мужчины. И детей ей пока не хотелось: младший брат заменил ей сына. А уж в многочисленных родственниках она нуждалась меньше всего.

Что же касается непонятных, запретных грешных желаний, что в иные дни беспокоили молодое тело, то их девушка не связывала с замужеством. И возникали они чаще не при виде юношеских бородок учеников Рабби, а в те моменты, когда на нее бросал дерзкий взгляд кто-нибудь из блестящих «гоев», проезжавших по городской улице. Она эти желания прятала в глубине души даже от себя.

И сейчас, глядя, как дюжина полуголых молодых парней скачут друг против друга, отбивая и нанося звонкие удары, Эстер тихонько проглатывала комок в горле.

Она стояла на крыше дома. После полудня солнце пригревало теплее, и дамы-затворницы пользовались случаем подышать свежим воздухом, не стесненные ничьим присутствием. Ну, если не считать часовых на башнях. Но ведь на стражу не принято обращать внимание? Темелин и ее служанки любовались видом глубокого оврага с речкой на дне. А Эстер подошла к зубцам другой стороны.

Неожиданно с нею рядом возник еще один силуэт.

— Леди Эльфрида! — учтиво приветствовала она высокую девушку.

— Леди Эстер! — скопировала ее поклон горничная графини. У нее вышло как-то насмешливо.

— Я не леди, — обиделась дочь Давида. — У моего народа нет титулов. К женщинам обращаются по имени, присоединяя имя отца.

— У нас тоже! — отозвалась северная красавица. — Мою мать звали Кристин, дочь Симона. А меня — Эльфрида, дочь Гарольда. Тальберг — это долина на севере Германии... Мы с мамой там жили, пока нас не увезли в рабство. А потом всем стали давать новые имена. У англичан принято, чтобы было и свое имя, и имя рода... Эльфрида Тальберг — звучит красиво и совсем по-английски. Леди Эльфрида Тальберг — не хуже герцогской дочери!

Веселье светловолосой девушки невольно заразило и Эстер.

— Значит, леди Эльфрида, мы с вами одинаково благородны!

— Черт возьми, совершенно верно! Вашу руку, леди Эстер!

У одной косы были цвета льняной кудели, у другой — как грива у гнедого коня. Глаза Эстер были темно-зеленые, а у Фриды льдистые, как осеннее озеро. И рост, и фигуры совершенно разного типа. Но обе почувствовали одно и то же.

На крыше стояли рядышком две близких подруги.

— Хорошо им! — указала Эльфрида на разгоряченных учебным боем рыцарей.

— Хорошо?.. Это же так тяжело, наверное, — возразила Эстер, глядя, как крепкие парни утирают обильный пот.

— Пусть и тяжело. Зато этих тряпок носить не надо! — северянка с яростью дернула себя за широкий подол.

Эстер удивилась. Фрида служила горничной — следовательно, вечно имела дело с юбками и туниками, рубахами, платьями, корсажами... За что она так их ненавидит?

— Красивое платье, — вежливо похвалила она.

— Вот именно! — с жаром подхватила Эльфрида. — Красивое! Из-за таких тряпок столько женщин погибло! Моя мать пыталась бежать...

Голос ее оборвался.

Дочь Давида тоже закусила губу. Не будь на ней длинного одеяния, золотых бус на шее и шарфа на голове, тот проклятый разбойник не схватил бы ее так легко... И не сумел бы так быстро оголить, если бы на ее ногах сидели кожаные лосины с мужским ремнем.

— А у них всегда есть оружие! — горничная обвиняюще ткнула вниз пальцем. — А у нас — никогда!

— Оно такое тяжелое... — неуверенно протянула Эстер. Ей хотелось согласиться с новой подругой.

— Оружие? Вовсе нет, — заявила та. — Можно подобрать по руке. Или выковать новое. Я знаю, слышала. Самые опытные воины говорят, что в бою главное — не вес оружия, а чтобы оно точно годилось для руки.

— И мужчины тоже не все одного роста, — нашла, наконец, аргумент дочь ученого ювелира. — Даже мой братик учится фехтованию, а ему еще тринадцати нет. А мы почему не можем?

Сказала — и испугалась. Слова вырвались без раздумия. Это была одна из тех мыслей, которые девушка столько лет прятала.

— Почему не можем? — словно эхо, подхватила Эльфрида.

Обе подружки воззрились одна на другую.

— Граф не позволит, — сказала тихонько Эстер.

— Я попрошу графиню.

— И мой отец...

— А что он тебе сделает? — по-бунтарски прищурилась северянка.

— Он может вообще забрать меня, брата и уехать.

— Вот уж нет! — с непонятным торжеством заявила Фрида. — Я все слышала. Граф с графиней как раз об этом шептались. Твой отец, брат и ты — вы все трое останетесь жить здесь. Навсегда!

— Почему?

— Вы невольники. Пленники. Граф вас не отпустит.

— Что?!

— Только не пугайся. Я так поняла, что граф Конрад этого не сказал мастеру Давиду. Тот думает, что он только немного поживет в замке, отшлифует пару камней, а потом уедет себе обратно в Кент... или там в Лондон.

— А на самом деле?..

— Сама подумай. Графу Конраду зачем мастер понадобился? Чтобы камни гранить. Зачем их гранить? Чтобы, не дай бог, не узнали, что у него есть неограненные и неотшлифованные. И сколько. А твой отец их увидит. И все точно будет знать, он же в этом специалист. И золото увидит, ему же для оправ понадобится... Разве после этого его можно выпустить?

— О Господи!..

— Да не пугайся ты! Твой отец всю жизнь графу прослужит, так и не узнав, что он — пленник. Если, конечно, ты не скажешь.

— Но это... Бесчестно! Захватить невинных людей, взять в плен... И держать в неволе!

— Так вас разве захватили? Вас спасли, — пожала плечами Фрида. — И поселили в крепости, где и тепло, и сытно, и безопасно. И обращаются по-благородному. И учат. И слова грубого не услышишь. Разве плохо?

— Но это обман!

— Ну, и что? — хладнокровию девушки с Севера возмущение Эстер не мешало. — Ни мастеру, ни вам с братом это не повредит. Где-то жить вам же надо? Работа отцу нужна? И где твоему братишке лучше — в твоем Кенте, где в него камни кидают, или же в Ардене, где он пажом служит, как графский сын, и делу учится?

— А тебе самой где лучше? В Кенте ты, как я понимаю, в своем доме жила. У отца под защитой. Но он же не воин! И соседи небось в гости не звали. Вера не та! Так было, подруга?

— Так, — против воли шепнула темноволосая.

— А в Лондоне что? Жених ждет? — угадала Эльфрида.

— Ждет. Только я не жду, — призналась, наконец, Эстер.

— Вот и не езжай в свой Лондон. Живи здесь. Делай, что душе твоей хочется!

— Чего душе хочется... — шепотом повторила девушка. Она подняла глаза, чтобы встретить прямой, гордый взгляд новой подруги.

Потом девушки молча повернулись и пошли вниз.

Когда, постучав и получив разрешение, Эльфрида ввела в будуар леди Леонсии свою темнокосую и чернобровую спутницу, граф с графиней как раз расположились у стола для важного разговора. Их обоих визит девушек явно застал врасплох.

— Милорд, миледи, — начала, поклонившись, горничная, давая второй девушке время овладеть собой.

— Могу ли я просить Ваши Светлости о небольшом одолжении? То есть, можем ли мы... — она запнулась.

— Если это не чересчур смело с нашей стороны, — вступила Эстер, — Мы просим оказать нам некую милость.

Изумленный лорд Арден только переглянулся с женой. Леонсия же подбадривающе кивнула:

— Разумеется, милые девушки. Фрида, не надо таких предисловий! Ни тебе, ни тем более нашей милой гостье мы ни в чем не откажем.

Горничная набралась смелости и заговорила свободно:

— Миледи, помните, у вас раньше были стражницы? Воительницы из племени туарегов?

— Помню, — усмехнулась Леонсия, — их пришлось оставить в Египте. В Англии этих девочек принимали бы за дикарок. А они настоящие воины, жаль, что здесь таких нет. Иногда женщины-воины могут быть очень кстати...

— Да, миледи! — Эльфрида радостно просияла и объявила:

— Мы с Эстер хотели бы стать такими воительницами!

Граф и графиня остолбенели.

Эстер поняла, что настал ее черед говорить.

— Милорд, миледи. Я понимаю... Мы обе с леди Эльфридой хорошо представляем себе, как это трудно и как это... необычно. Если желание наше кажется вам дерзостью, мы обе умоляем о снисходительности. Но если только это возможно... — она сделала паузу и продолжала уже другим тоном:

— Милорд, сегодня мне стало известно, что в отношении моего отца и всей семьи вы поступили... не совсем так, как я думала и как думает мой отец. Оставляя в стороне вопрос, честно ли это, я тем не менее прошу учесть, что моя судьба теперь не такова, какой была раньше. Отец мой будет служить вам всю жизнь, и то же, как я понимаю, ждет моего младшего брата. Не будет ли в таком случае разумным найти и мне службу? Разве это не лучше, чем содержать в доме праздную нахлебницу?

Суровость ее тона, сдвинутые брови и решительный низкий голос произвели впечатление на лорда Ардена. До сих пор он считал дочь Давида из Кента простой, скромной, хорошо образованной девицей из богатой семьи. То, что она может разгадать его планы и обвинить в недостойных намерениях, удивило его.

— Леди Эстер, признаю вашу правоту, — сказал он так же церемонно.

— В оправдание могу только пообещать, что никто из вашей семьи не будет обижен в моем доме. Я принимаю на себя ответственность за будущее вашего брата, обеспечиваю мастера его любимой работой на много лет и никогда в жизни не посягну на вашу свободу. Слово рыцаря!

— Рыцарскому слову я верю, — ответила девушка, — но всякое бывает на свете. Я бы хотела сама уметь защитить и свою свободу, и свою честь. Поэтому повторяю свою просьбу: разрешите мне и Эльфриде поступить в обучение к рыцарям. Вы же позволили это моему брату!

Воцарилось молчание. Сэр Конрад смотрел на свою жену. Леонсия, наконец, заговорила:

— Не вижу причин отказать. Значит, придется согласиться.

Эстер с Эльфридой просияли:

— Спасибо! Спасибо, миледи!

Лорд Арден покачал головой:

— Милые мои, а вы представляете себе, на что решились? Ваш брат, леди Эстер, два часа в день играет с деревянным мечом и бегает по двору. Но он ведь не собирается стать воином. Мой сын обучается уже пятый год, ежедневно, без перерыва. Это трудно! Это адски трудно!

— Не пугай девочек, дорогой, — засмеялась Леонсия. — Да, трудно. Но они же не собираются через месяц на рыцарский турнир! Все не так страшно, как кажется. Тем более, есть на кого равняться. Девочки начнут наравне с юным Мозесом, а потом, постепенно, поднимутся выше и пойдут дальше.

— Миледи, поистине вы гениальны, — галантно склонился граф Арден и обратился к девушкам: — Ступайте пока. Я представлю вас Торину и велю начать обучение.

Как будто они уже стали солдатами, обе поклонились и без слова покинули помещение.

— Кажется, дорогая моя, вы остались без горничной, — заметил жене сэр Конрад, когда дверь закрылась.

— Как-нибудь обойдусь. Эта славная Олуэн быстро учится. И Лалли поможет. А потом подыщу другую девушку. Все равно придется ведь нанять еще несколько женщин, хотя бы для равновесия. У нас сотня мужчин в крепости! Шутка ли... Честное слово, милый мой, я хочу, чтобы у них получилось! Чтобы у нас появились рыцари-женщины. А моя Фрида, она из рода воинов. Ее предки были викингами... Думаю, доспех ей пойдет лучше, чем юбка.

— А другая?

— Эстер... Не знаю. Что-то в ней все-таки есть. Еще в тот день, когда Родерик притащил ее на седле, я заметила... Знаешь, он ведь был тогда бледней, чем она! Ее мучили, грубо пугали, даже пытались насиловать.

А она осталась спокойна. Никакой истерики. Она дрожала, но больше от ярости, чем от страха. И ведь этот негодяй с ней не справился!

— Не успел.

— Ну, пусть не успел. Все равно. В этой девочке что-то есть. Она только кажется тихой и кроткой. Вроде бы держит сама себя в крепких руках. Тщательно прячет свой настоящий характер.

— Ну что ж, у нее будет шанс его проявить. Причем скорей даже, чем вы думаете, миледи. Может, еще сегодня.

— В чем же?

— В поединке с отцом. Страшно даже подумать, что скажет мастер Давид, когда дочь заявит ему, что намерена стать солдатом... Если она победит в этой схватке, то непременно выйдет в воительницы.

— Он не может ей запретить! Никакие угрозы не подействуют. Эстер знает, что у ее отца нет теперь власти.

— Не в угрозах дело. Иудеи воспитывают дочерей так же строго, как мусульмане. Не подчиниться отцу, мужу, вообще мужчине в семье — немыслимо.

— Она выдержит.

— Я тоже надеюсь. А теперь, — сказал лорд Арден, — перейдем к делу, о котором должны были говорить с самого начала.

 

Глава VIII

— Это будет наше первое появление на виду у народа. И особенно — лиц духовных. Эта встреча для нас значит почти столько же, сколько представление королю. Аббатство Святой Анны — одно из наиболее влиятельных в Англии, хорошие отношения с ним могут обеспечить защиту от явных и тайных врагов...

— Мой дорогой, мне это не менее ясно, чем тебе. Однако вижу твои сомнения. По-твоему, поездка опасна?

— Опасны для нас любые тесные контакты с местными властями. У нас есть тайны, которые в злых руках погубят и меня, и всех близких мне людей. Любовь моя, ты же знаешь, что есть исповедь?

— Ты опасаешься, что я признаюсь кому-то из духовных лиц, что не хранила верности своему мужу?

— Не так уж это и забавно, милая... Тем более, что для примитивных умов слово «верность« относится именно к постельной стороне дела...

Нет, твоей исповеди я не боюсь, ты сама знаешь, в чем и как каяться. И вряд ли кто из этих монахов осмелится задать графине Арден вопрос, с кем она спала, а с кем нет. Я опасаюсь навязчивости монахов по отношению к Родерику.

— А ты в самом деле уверен, что ему следует ехать со мной?

— Да, рискованно. Но, во-первых, это он сам придумал. А во-вторых, приезд достойной матери с высокородным сыном произведет лучшее впечатление, чем визит одинокой дамы. У аббата могут возникнуть самые нежелательные сомнения: например, что у графини нелады с мужем. И он захочет вникнуть, расспросить, вмешаться... Семейная жизнь знатных лордов — хлеб святош. А цветущий, здоровый, учтивый отрок — свидетельство супружеского благополучия.

— Думаю, дорогой, на него можно положиться. Этот мальчик все понимает. Он умен не по годам и хорошо воспитан.

— Он слишком доброжелателен к людям, поэтому может излишне пооткровенничать. К тому же Родерик сам мечтает быть настоящим христианином или, по крайней мере, выглядеть таковым. Добрые, бескорыстные святые отцы могут произвести на него впечатление. Ни при каких обстоятельствах мальчик не должен исповедоваться нигде, кроме нашего дома — когда будет кому.

— Мы предупредим его.

— Не только. Отказать священнику, требующему исповеди — скандал.

Надо, чтобы ни у кого из монахов не было случая заподозрить его в каких-либо грехах... Тебе придется постоянно придерживать его при себе — например, как пажа для услуг. И вообще, мне почему-то кажется, что образ моей доброй графини, у которой даже горничные осмеливаются вступать в воинские отряды, не подходит для этого путешествия.

— Вот как? Мой образ вас чем-то не устраивает, милорд?

— Вот именно. В аббатство Святой Анны должна прибыть богатая, высокородная, высокопоставленная и высокомерная леди Арден, чей неслыханно щедрый дар монастырю свидетельствует не о кротости и смирении, а скорее о нечестивой гордыне.

— И ты думаешь, милый, это понравится святым отцам?

— Не понравится, но и не удивит. С тобой будут очень почтительны, осторожно заведут речь о христианских добродетелях и милосердии, но не посмеют поучать или увещевать. А ты от таких проповедей немного смягчишься, соизволишь, может быть, подарить беднякам пару горсточек серебра или велишь накормить нищих за твой счет... 

— Я поняла. Ну что ж, постараюсь войти в образ. Только бы мальчик не испугался такой мегеры и не пытался восстановить справедливость, по своему обыкновению.

— Это еще не все. С тобой будет не только Родерик, но и не менее десяти рыцарей.

— Десять?! Зачем? Разве дорога до Ноттингема настолько опасна?

— Ну, небезопасна, конечно. Вспомни тех злодеев, что захватили Давида с дочкой. Но не в этом дело. Большая свита отпугнет от вас всяких назойливых проходимцев. Вам придется где-то остановиться, провести день-другой в городе, если в монастыре уже нет подходящих для леди Арден гостевых покоев. Если у аббата найдется, где принять таких высоких гостей, охрана сможет оставить вас и осмотреть город. Всегда полезно знать обстановку. Но если остановитесь в Ноттингеме, рыцари должны быть на страже.

— Ты предполагаешь, на нас кто-то попробует напасть?

— Не на вас. На них. На таких праздничных сборищах, каждый петушок с золотыми шпорами сам себе кажется непобедимым рыцарем и ищет, с кем бы подраться. Турнира в Рождество, правда, не ожидают, но местная и окрестная молодежь явится все равно, все наряженные в железо и с оружием. Даже Родерика могут вызвать на поединок, чего я ни в коем случае не могу допустить. Он незаурядный боец, даже в его тринадцать, но скрестить мечи с провинциальными забияками — урон для его чести. А уж к гвардейцам непременно будут приставать. Надо избежать этого.

— Как?

— Замаскироваться. Вместо блестящих молодых рыцарей покажем им злых, закованных в латы, прячущих лицо наемников. С солдатами, да еще занятыми охраной, не задираются. Себе дороже.

— Вы, милорд, планируете обыкновенную рождественскую прогулку как военную операцию во враждебной стране, — Леонсия, которой уже наскучили стратегические лекции мужа, пожала плечами. — Вы бы еще послали вперед разведку, выделили резерв и провели отвлекающие маневры...

— Напрасно шутите, моя леди. Разведку я действительно вышлю. Уж очень настораживает меня этот лес, что тянется до самого Ноттингема. Я до сих пор не знаю, кто все-таки были эти бандиты, уничтоженные нашим доблестным Торином два месяца назад. Самое удивительное, что в деревне о них даже не слышали. Ни единого упоминания! Никто не искал пропавших. Ничьи мужья, отцы не затерялись в лесу. Значит, не местные. Это был чей-то отряд! И этот кто-то все еще существует.

Лорд Арден встал, прошелся по комнате и продолжал:

— Хотите знать, что мы сделаем, моя леди? Мы не станем ждать трех монахов из Баттериджа. Пока они еще крестят младенцев и венчают молодоженов, я пошлю Торина с Джоном Барретом в Ноттингем. Они доберутся до самого монастыря, посмотрят, есть ли там место и если нет, снимут жилье. Джон останется там и подождет остальных. А Торин вернется через два дня — к тому времени эти достойные иноки навестят замок, с благодарностью примут мое золото и обрадуются, узнав, что высокородная графиня и, что важнее, пятеро вооруженных рыцарей будут сопровождать их в родную обитель.

— А какой в этом смысл? Наоборот, снятый заранее дом дасть понять всяким... ну, этим самым, что я еду с дарами для Святой Анны.

— Вот именно! Джон будет знать, что ты прибудешь через два дня. Ему нетрудно будет рассчитать, как движется через лес груженая телега, он много раз возил с рынка товары.

— Джон?! Ты подозреваешь, что он служит разбойникам?

— Что я подозреваю — это дело другое. Но если кто заинтересуется твоим путешествием, то Джон Баррет — тот человек, у которого можно об этом узнать. Да и монахам будет известно то же самое. Слух о моей щедрости должен разнестись широко!

— И чем это нам поможет?

— Через два дня, в точности как планировалось, пятеро рыцарей повезут через лес большую, тяжелую повозку. В ней, как легко понять, будут сидеть графиня с сыном, три святых брата и сундук с золотом.

И на них обязательно нападут.

— Почему ты так уверен?

— Трудно объяснить. Просто очень долго в молодости я гонялся за разными бандитами, а потом учил этому других — Торина, в частности.

Разбойники бывают разные. Чаще всего это просто голодные мужики, нашедшие легкий путь прокормить свои семьи, когда земля оскудела или их сгоняют с земли... Иногда на большую дорогу выводит месть, а иногда — даже поиски приключений. Но на ювелира с дочерью напали, чтобы ограбить. Их знали в лицо. Более того, бедного Давида пытали, чтобы узнать, где у него еще есть драгоценности. Там было семеро хорошо вооруженных латников — ночью, закопав трупы, Гарет привез их снаряжение и поверь мне, его не в сельской кузне ковали.

— Вы думаете, милорд, что на вашей земле расположилось чужое войско?

— Опять насмешничаете, миледи? Но вы почти угадали. Не войско, правда, и не на моей земле и, может быть, не совсем чужое...

— Сэр Конрад, не смейте дразнить свою королеву!

— А ты не смейся над опытным стратегом. Не на моей земле, потому что мои земли мальчики уже все прочесали и не нашли сколько-нибудь серьезного укрепления ни у кого из вассалов. Солдат у них нет, хозяин и один-двое сыновей — вся воинская сила.

Очевидно, близко, но за границей. Не войско, а скорей наемный отряд, пара десятков головорезов. А что касается не чужого... Были враги у Виктора Ардена, были! Да такие, что сумели его свалить, какой ни был он знатный да высокоученый. Но не обломилось им, пришел я и наложил руку на вожделенный куш! Так что у этой банды нет более сладкой цели, чем отхватить у меня побольше: золото ли, жену, все равно. Обязательно нападут, не удержатся. Такой случай, сундук сокровищ и всего пять человек охраны!

— Я помню, ты сказал — десять, — уловила его ошибку Леонсия.

— Десять — это когда вы на самом деле поедете. А пока что все будут знать, что сопровождают повозку четверо рыцарей верхами и один на козлах. Для обычной поездки этого и достаточно. Деревянные стены фургона скроют все остальное.

— Остальное — это засада внутри кареты? Чтобы выскочить, когда нападут? Но ведь это же не пустыня. На лесной дороге, когда ставят засаду на проезжающих, легче всего перестрелять охрану издалека. Несколько метких лучников на деревьях, или как-то иначе... Прежде, чем эти бандиты окружат карету, пять наших мальчиков погибнут от стрел.

— Моя леди! Вы столь же заботливы о своих людях, сколь сведущи в тактике! В вас погиб гениальный полководец.

— Сэр Конрад, будьте снисходительны к даме. А жизни наших людей — не предмет для шуток.

— Согласен, о несравненная! Просто у меня есть некий козырь, о котором наши противники ни за что не догадаются. Ну-ну, не сердись. Вспомни о пробковых панцирях.

— Дар абиссинского царя? — развеселилась Леонсия. — Помню. Пират был так удивлен, когда рыцари в латах вплавь достигли его корабля и захватили его... Но они же такие хрупкие. Ты сам сказал, что почти все порублены.

— Почти, да не все. Пять штук осталось. И пара щитов из железного дерева, что привезли из верховьев Нила. Как раз то, что надо!

Граф Арден даже вскочил, потирая руки от возбуждения:

— Представь! Медленно едет тяжелая повозка. По обеим сторонам — верховые, сзади еще двое, это у них на спинах будут висеть щиты. Удобнее всего стрелять в задних, с них и начнут. Щиты очень легкие, их примут за кожаные и пробьют стрелами. Но оба щита достаточно прочны, чтобы задержать наконечники и не дать им достать до тела, даже если кольчугу и поцарапают. Парни успеют спрыгнуть с коней и занять позицию. Первый выстрел будет знаком для тех, что по бокам, и они тоже будут готовы к схватке. Попасть из лука в того, кто обучен увертываться, не так-то легко. Особенно если он кажется облаченным в латы, а прыгает, точно голый. Разбойники расстреляют все стрелы и потеряют время. И у них не будет другого выхода, кроме рукопашной.

Они навалятся всем скопом, потому что даже очень умелых воинов можно одолеть числом. Начнется свалка. И тогда выскочат из повозки остальные ребята.

— Сколько их будет?

— Ровно дюжина. Столько человек вмещается в одну нашу повозку, и при этом может, как говорится, сохранить маневр. То есть, не мешать друг другу, не лязгать от тесноты железом и быстро выпрыгнуть в нужный момент. Проверено много раз.

— А если разбойников будет больше?

— Думаю, не намного. И к тому же на своих рыцарей я полагаюсь полностью. Среди них нет ни неуклюжих, ни неопытных. В бою были все. И они, в отличие от большинства прочих, обучены сражаться все вместе, единым кулаком. Справятся.

— Хитрый у тебя план, милый. Хороший план, — согласилась Леонсия задумчиво. — Только вот слышала я где-то, не помню от кого, что ни один тактический план не выдерживает столкновения с противником...

В таком же духе высказался и Торин, услышав боевое задание.

— Мы их, конечно, порубим, милорд. Без проблем. Одного за другим, пока они будут пытаться смять охранение и дорваться до повозки. Но вот что, если их атаман смекнет, что его надули? Когда наша дюжина выскочит и навалится? Что ему стоит скомандовать «Вали в стороны!» и умчаться в лесную даль? Что, нам потом опять планы строить, ждать новых вылазок и терять людей?

— А что ты предлагаешь?

— Немного изменить план. Добавить к нему еще десять конных, но не с повозкой, а в сотне саженей от нее. Сзади, немного в стороне от дороги. Когда схватка начнется, пройдет несколько минут, пока до тех гадов дойдет, что до кареты им не добраться. За это время подскачут и верховые. С луками наготове.

— Чтобы ни один не ушел? — подмигнул сэр Конрад своему рыцарю.

— Вот именно, — подтвердил тот. В отношении разбойников Торин не допускал компромиссов.

Вечером он встретил вернувшегося от родни Джона Баррета и самым панибратским образом пригласил поужинать в новой графской столовой.

На этот раз собрались одни мужчины: сам граф, его первый рыцарь, молчаливый Роланд, отрешенно думающий о своем, чопорный Джарвис Бейн и неугомонный, радостный Родерик, предвкушающий интересную дальнюю прогулку. Монахов все еще не было, но их визит в замок был делом решенным: еще ночь добрые братья проведут у гостеприимного Вулиджа, попутно заработав грош-другой на свадьбах и отпеваниях, а завтра с утра явятся в замок. Они, скорее всего, просто дожидались графского приглашения, однако тот решил разыграть из себя невежу — все равно придут, не удержатся!

Разговор начался издалека.

Родерик поинтересовался у старика о здоровье его дочери и внучки, получил в ответ вежливые заверения, что обе здоровы и превозносят милость юного лорда. Сэр Конрад буркнул что-то насчет излишней щедрости, которая может повредить, и Джон Баррет слегка поежился, но тут Родерик начал расспрашивать своего старшего друга о той свадьбе, где он не присутствовал:

— Это у старосты сын женится? Я его уже видел. Знаете, отец, этот староста — бывший солдат. Он служил еще королю Ричарду. То есть он служил бывшему графу, его отцу, — он указал на Роланда, — а тот был королевским рыцарем. И воевал в Святой Земле. Его зовут Каспарус Дейни.

— Кого так зовут? — машинально заинтересовался сэр Конрад.

— Старосту. А его сына — Том Дейни. Он себе дом строит на краю деревни. Еще не готов. Говорит, леса мало.

— Вот как, — болтовня сына была графу кстати, чтобы перевести беседу в нужное русло. — Стало быть, вы, мастер Баррет, хорошо с ним знакомы? С этим деревенским старостой?

— Совершенно верно, милорд, — подтвердил Джон осторожно. — Мы оба служили... покойному лорду по много лет.

— А ты, Роланд?

— Я? — застигнутый врасплох, тот вздрогнул и вопросительно поднял глаза.

— Ты давно знаешь старосту Дейни?

— Давно, — ответил юноша и опять уткнулся в тарелку. Но невежливо было бы ограничиться одним словом, и он продолжил: — Я бывал у него... иногда. С его сыном мы вместе играли.

— Это с тем, что женился? — вставил вопрос Родерик, и пришлось ему пояснить:

— У него есть брат, мой ровесник. Зак Дейни его зовут.

— Так у старосты два сына? — уточнил сэр Конрад, желая заставить Роланда свободнее участвовать в разговоре.

— Три. Младший, Рон Дейни, помогает в корчме Вулиджа. Ему всего одиннадцать лет. Он родился в тот год, когда... — Роланд опять умолк. Рождение младшего у старосты случилось в год смерти леди Хильды.

Она простудилась на его крестинах.

Сэр Конрад пока оставил его в покое и повернулся к старому Джону:

— Вы тоже помните этот год, мастер Баррет?

— Как же, милорд, — старику вновь стало неуютно. — При мне было.

— Вы, наверное, лучше всех знали людей покойного графа.

— А как же! — приосанился Джон.

— Так почему же вы забыли его? — и палец лорда Ардена указал на сидевшего рядом с бывшим слугой бывшего наследника, задавая, наконец, этот сакраментальный вопрос.

Они с женой несколько раз обсуждали, спрашивать или нет, и если спросить, то когда и как. С одной стороны, Джон Баррет был предан своему господину до глубины души, ревностно хранил его тайны и не предал даже теперь. С другой — это он первым выдал сбежавшего из каменоломни Роланда, назвал его грязным вором и даже после того, как юношу приняли в семью, демонстративно не желал признавать в нем сына своего лорда.

В течение более чем шести недель и леди Арден, и сам граф ждали, когда, в конце концов, тайна разъяснится. Но Джон молчал. Роланд молчал тоже. Им случалось сидеть рядом за столом, в деревне они тоже бывали оба и встречались с одними и теми же людьми, но между собой не сказали ни слова. И сейчас тоже: старый слуга только замер, услышав прямой вопрос, и замолчал.

— Может быть, мы все ошиблись, друг мой Джон, — продолжал милорд вкрадчиво, — может, этот юноша — самозванец, и вы молчите, не желая представлять меня легковерным глупцом, а? И ваш приятель Каспарус — он тоже ошибся? Это не Роланд Арден? А, мастер Баррет?

Ответьте же. Ваше молчание оскорбляет меня, друг мой!

— Я признаю, что этот юноша действительно мастер Роланд, сын леди Хильды Арден, ныне покойной, — с чопорным хладнокровием произнес старый бейлиф. И больше ничего не добавил.

Граф понял, что дальнейшие расспросы сейчас неуместны. Старому хитрецу еще предстоит сослужить важную службу, не стоит на него слишком давить. Пока.

Торин понял, что пора вмешаться ему.

— Мастер Баррет, завтра поутру вы поедете снова в город, не так ли?

— Совершенно верно, — облегченно ответил старик, радуясь переводу беседы в деловое русло.

— Я еду с вами. Милорд приказал нам отправиться вдвоем и найти в городе подходящее помещение. Дело в том, что миледи графиня и сэр Родерик перед Рождеством посетят аббатство святой Анны. Вместе с святыми братьями, которых мы ждем. Пока они будут гостить в замке, вы и я подготовим для леди достойный прием в обители. Согласитесь, такая знатная дама не может явиться в монастырь без предупреждения! Ее должен приветствовать приор или сам аббат. Не так ли?

— Разумеется! Разумеется, барон! — старик был в восторге.

Ему чрезвычайно льстило доверие высокородных путешественников. Это именно он будет с важным видом сообщать лорду-аббату о предстоящем визите графини Арден с наследником, именно к нему сбегутся всевозможные купцы и мастеровые, наперебой предлагая свои услуги для высокопоставленных гостей. Какая честь! Он уже чувствовал себя послом, предваряющим официальный визит монарха в соседнее государство.

— Когда помещение будет найдено, я вернусь в замок, а вы, мастер, останетесь в городе и приготовитесь к приезду леди.

— О да! Ее милость останется довольна, клянусь! — воодушевился он, совершенно забыв о неприятном разговоре с милордом минуту назад.

— Сколько нужно времени на то, чтобы неспешным шагом доехать до Ноттингема на повозке? — небрежным голосом поинтересовался граф. Это и был самый важный вопрос.

— Ваша милость, это зависит от погоды. Если нет дождей и дорога твердая, груженой телеге требуется полдня, чтобы добраться от города до ворот крепости. Поэтому я, если милорд простит мою смелость, посоветовал бы ее милости выехать после завтрака, и тогда на месте быть еще до темна. Если графиня переночует в хорошем доме, с утра удобно будет посетить лорда-аббата. А братья-монахи направятся прямо туда, чтобы доставить подношения, и к ночи будут в обители.

— Очень обстоятельно и разумно, друг мой, — одобрил искренне граф. 

— Так и сделаем. Я полагаю, что знакомства в городе у вас есть, и хороший дом не придется искать долго?

— О да, милорд, — уверенно заявил старик. — Владелец портняжной мастерской Бен Эшли располагает просторным и чистым домом. Он уже отпустил работниц на Рождество, сам уезжает с семьей к родне, и все строение будет стоять пустое. Эшли наотрез отказался сдать дом приезжим, боясь, что ему испортят новое помещение, но никакого сомнения, что он с радостью предоставит его леди Арден.

— Поистине вы — нужный человек, Джон Баррет! — в изумлении лорд Арден даже покачал головой. Его восхищение было вполне искренне. Старый слуга заслужил доброе слово, какие бы подозрения он ни вызывал.

— Ступайте сейчас к себе, мастер, и не спеша соберите свои вещи, вам предстоит провести вне дома почти неделю и к тому же, возможно, присутствовать на праздничной службе в аббатстве... А завтра Торин передаст вам деньги на расходы, чтобы вознаградить доброго Эшли за гостеприимство и обеспечить моей жене с сыном удобный ночлег.

— Счастлив служить вашей милости! — осчастливленный доверием слуга откланялся и исчез.

— Жребий брошен, — вздохнул граф Арден. Оставшиеся у стола пять человек переглянулись. Он начал с Роланда:

— Вот что, сынок. Вспомни как можно точнее, что ты успел поведать тем монахам. Ты рассказывал, кто ты такой?

— Нет, — нахмурился тот. —Ничего я им не рассказывал. Зачем? Они ничем не помогут. Только разнесут сплетни. И вообще... Это всего только простые монахи. Им нет дела до лордов и их наследства.

— Ты поступил совершенно правильно, сэр Роланд, — с уважением одобрил граф. — Что бы ни было между нами, чужих вмешивать не стоит. Но ты все-таки с ними беседовал? О чем?

— О Рождестве. Мне было интересно, как его празднуют. И еще о живописи. Их старший, отец Пантор, сокрушался, что образы святых в соборе подпорчены, искал, кто бы мог помочь. Их живописец брат Арнольд умер прошлой зимой. Они думали, в Баттеридже есть маляр хороший. Действительно, был такой, даже меня учил в детстве. Но его давно нет. Сбежал. Вообще, думаю, уехал из Англии, он все рассказывал о стране на Юге, где когда-то учился...

Это была самая длинная речь, когда-либо у слышанная от Роланда без понуждения. Сэр Конрад постарался скрыть удивление и спросил:

— Так ты учился живописи?

— Немного, — вздохнул юноша. — Мама меня учила, когда была жива. А потом Саймон, так звали маляра. Но он плохо рисовал, так что с ним я только краски учился смешивать.

— А ты бы сумел помочь этим бедным монахам? — мелькнула у графа неожиданная мысль. — Им же, как я понимаю, только подкрасить надо, а не рисовать заново?

— Я? В Аббатство? — округлил глаза Роланд. — Да кто мне позволит?

Приор ни за что не допустит меня до святых образов. Я же не маляр!

— Ну, маляра они искали от большой нужды. Можно сказать, что ты ученик художника. Это ведь почти правда!

— В самом деле, Роланд! Поедем вместе! — вмешался с возбуждением Родерик.

Поглядев в радостные глаза своего младшего друга, Роланд Арден перевел взгляд на его отца:

— Неужели вы отпустите меня?

— Безусловно, — утвердительно кивнул граф. — Вместе с графиней, Родериком и десятью рыцарями сопровождения. Представим тебя аббату как нашего пажа из Лондона, ученика живописца.

Он один миг помолчал и прибавил:

— Не буду хитрить с тобой, Роланд. Это испытание. Если спокойно проведешь вне крепости несколько дней, поможешь в раскрашивании уж чего там необходимо, не станешь кричать во всеуслышание о своих правах и вернешься вместе со всеми, твое положение в замке станет намного выше. И ближе — посвящение в рыцари. Докажи, что ты взрослый, а не истеричный юнец. И тебе самому станет легче. По-моему, что-то тебя гложет сильней, чем надо. Воображаемые несчастья мучают хуже настоящих. Разберись в себе.

Юноша молча поклонился в ответ.

— А ты, сын, говорил со святыми братьями? — продолжал граф свои расспросы. — Это очень важно. Вспомни и перескажи.

— Я приветствовал их. Представился. Они спрашивали, есть ли у вас еще дети. Я рассказал о сестре.

— И больше ничего?

— Ничего, отец. Я все понимаю.

— А о своем дружке Мозесе ты им не говорил? О его отце, старшей сестричке?

— Что вы, отец! Ни единого слова.

— А Джон Баррет мог о них рассказать?

— Вряд ли, сэр. Понимаете, он не был долго у Вулиджей. Кажется, он не очень любит своего зятя.

— Роланд, вопрос к тебе. На свадьбе сына старосты Баррет был?

— Зашел на полчасика. Посидел. Поздравил. Не очень-то близкие они друзья, как мне кажется, — последовало остороженое объяснение.

— А с кем они больше всех разговаривали? Я имею в виду монахов.

— С Вулиджем, думаю. С Глендой тоже. Но с ним больше. Рон Дейни говорит, расспрашивали о новом графе. Добрый ли человек, богат ли, не собирается ли строить часовню...

— А что он отвечал, твой Рон не подслушал?

— Он не подслушивал, — как всегда, Родерик заступился за друга. — Они открыто говорили. Вулидж сказал, что господин, видно, очень богат, так как его рыцари всегда платят серебром, а однажды даже золото дали, и не берут пива в долг. И за мясо, отосланное на кухню в замок, повар его мяснику отсыпал плату без разговоров. И велел привозить еще.

— И больше ничего?

— Ну, Рон слышал еще, что Вулидж меня хвалил. Мол, юный лорд щедр, угощал кое-кого из охотничьей добычи. И еще сказал, что я выгляжу лет на пятнадцать. Это правда, отец?

— Возможно, правда. Крестьянские мальчики ростом гораздо ниже тебя, и мускулы твои лучше развиты благодаря упражнениям. Вряд ли он знал многих высокородных отроков... Да, если сравнить, например, тебя с Мозесом — а он почти твой ровесник — то ты намного выше и сильнее. Наверняка и твой Рон выглядит маленьким.

— Он мне почти по плечо...

— Не будем отвлекаться. Ты абсолютно уверен, что монахам в селе не рассказали лишнего? Например, сплетни насчет моих женщин, или насчет моего происхождения? Роланд, ты ничего такого не слышал?

— Нет! — тот даже помотал головой, удовлетворенный, что на этот вопрос может ответить полную правду. — Ни единого слова. Меня о вас тоже спрашивали, но я только сообщил, что меня взяли на службу. А больше я ничего не говорил. И Вулиджа я просил не болтать, и Дейни тоже. Tодор, мясник, меня первым узнал, но он за все время никому, кроме своего хозяина, не проболтался. Мельник Роуч на свадьба не был, и он вообще человек очень молчаливый, особенно после каторги... А остальные боятся об этом говорить.

— Значит, можно заключить, что они придут, зная только, что у лорда Ардена есть жена, дочь, сын и много денег. Они также знают, что тут служат тридцать гвардейцев, паж — это Роланд, вряд ли о нем успели много насплетничать — и, наверное, женская прислуга. Сколько, они не знают.

— Поэтому договоримся так. Торин, пока ты здесь, предупреди всех парней. Посты занимать по-прежнему, в том числе в доме. Роланд, как паж, будет дежурить наверху, чтобы ни под каким видом туда никто не зашел, кроме Тэма Личи и моей жены. Женщинам не выходить, в том числе Эстер — пусть тоже сидит с остальными, два дня можно и потерпеть.

— Давида с сыном сегодня же перевести в подвал. Ничего страшного, все равно мастеру там работать. И воздух есть, и свет, и даже тепло. Торин, назначь дежурного в кабинете, где люк. Пусть спит там, и еду чтобы ему носили, полный поднос.

— Ясно.

— Больше всех с монахами будут общаться моя жена, дочь и ты, сын. Один раз пусть навестят кухню. Джарвис, я надеюсь на вас и на Ладри.

Проповедь, какие-нибудь жития святых — это пожалуйста, но исповеди лучше не допускать. И еще, найдите, где лучше их поместить.

— Милорд, нижнее помещение левой башни уже обустроено. Есть и очаг, и стол, и койки постелить можно. И для молитвы уединение.

— Это там, где подземный ход? — уточнил сэр Конрад.

— Он закрыт и хорошо замаскирован.

— Подходит. Там их и поселим. И прошу вас, Джарвис, особенно, не допустить в эти два дня слишком вольной болтовни среди слуг. Лучше пусть святые отцы расскажут в Ноттингеме, что жестокий лорд слугам запретил разговаривать, чем наслушаются о разных прошлых грехах.

— Будет исполнено, милорд.

— Ступай, Джарвис, я на тебя надеюсь.

Поклонившись, дворецкий ушел.

— Теперь ты, Роланд. Можешь мне сказать, сколько в замке людей из числа рабов? Тех, что раньше жили в каменоломне?

— Семеро, милорд, — опять насторожился тот. — Три плотника, двое чинят камины и печи, а еще два человека взялись очистить замковый ров, они были садовниками, но до весны далеко... Они все живут в башне у ворот, там же, где комнаты мастера Бейна и Джона Баррета.

— А сколько осталось в пещере?

— Пятнадцать человек, — он опустил глаза. — Они хотят и дальше добывать камень, если милорд позволит. Там не тесно, и вода есть... Среди них несколько каменщиков, они надеются, что после зимы их тоже возьмут в замок, строить...

— Это все? Кажется, не хватает полудюжины? Что с ними случилось?

— Они... ушли, милорд, — и было видно, сколько решительности понадобилось Роланду Ардену для ответа.

В этот момент сэр Конрад почувствовал к нему больше симпатии, чем когда-либо.

— Ушли — и ладно, — просто отмахнулся он. — О тех, что сидят в горе, гости даже знать не должны. А семерым, что живут в крепости, сам прикажешь: ничего не рассказывать! Слуги и слуги. Кто да откуда — не их дело.

— Я понял, — пообещал Роланд.

— Тогда можешь идти к себе. Выспись хорошенько, отдохни, начиная с завтрашнего утра будешь неотлучно служить при дамах.

— Благодарю вас, милорд, — выговорил Роланд и покинул столовую.

— Сынок, — ласково положил Конрад руку на плечо Родерика, — с тобой у меня будет серьезный разговор завтра, рано поутру. Иди спать. А как проснешься, зайди прямо ко мне. Придется Мун потерпеть один раз без твоего визита. Я хочу с тобой потолковать обстоятельно и без свидетелей. Договорились?

— Конечно, отец! Спокойной ночи!

Мальчик убежал. Граф Арден посмотрел на единственного, кто еще оставался за столом:

— Торин.

— Я слушаю.

— Ты понял задачу. Проводишь Джона в Ноттингем, посмотришь дом этого портного. Вернешься в тот же день. Возможно, ночью, если там что-то задержит. Не боишься?

Тот фыркнул:

— Вы об этом меня уже лет пятнадцать не спрашивали. С тех пор, как послали вытащить из реки убитого крокодила.

— А понимаешь, зачем именно тебе провожать Джона?

— Что ж тут не понимать. Надо запомнить дорогу. В подробностях. Где поворот, где рытвина, где близко высокие деревья. Где лучшее место для засады... Вы мне лучше другое объясните. Вы совершенно уверены, что они нападут? А почему?

— Потому что, исходя из всего, что им может быть обо всех нас известно, это наиболее удобный случай не только обогатиться, но и отомстить мне. Даже если этот гипотетический враг знает, кто я на самом деле и кем был раньше — а в этом я очень сомневаюсь...

— Почему сомневаетесь? Думаете, король один только и знает?

— Король поделился этим знанием с теми, кому полностью доверяет. Со старым канцлером Невилом. С епископом Морли. С парой лордов в Высшем Совете. Ему самому невыгодно, чтобы слишком многие знали, сколько золота он получил от сарацин... А этот наш враг, почти наверняка он и короля недолюбливает, так что в число приближенных не входит. Я подозреваю кого-то из ближайших соседей. А я слышал от самого короля, что в этих северных графствах лорды чересчур задирают свои благородные носы, мало считаются с властью монарха и вольничают, как встарь. Недаром именно эту крепость он отдал мне. В том числе для того, чтобы приструнить местных баронов.

— И как вы думаете, что они о вас знают?

— Ну, старый вояка из Святой Земли. Награбил, явился к королю с мешком золота, купил титул. Притащил с собой, верно, банду забияк!

— Ничего себе, репутация... И они в самом деле могут так думать?

— Вспомни тех хамов. Это безусловно были чьи-то солдаты. Не далее как послезавтра встретишься с их атаманом, и могу спорить, что это один из так называемых благородных. Держать наемников здесь дело обычное.

— Опять вы об этом. Откуда такая уверенность? Или вы даже знаете, сколько их и кто атаман?

— Сколько их, я действительно могу предположить. Полтора десятка. От силы — два. Но в этом случае большая часть — новобранцы. Главаря не знаю, но он лично явится пред твои очи, в этом сомнений нет.

— Но все-таки откуда вы знаете?.. — Торин с явным недоверием качал головой.

— Сам подумай. Начнем с того, что ты лично перебил семь человек. И не только убил, но и следы спрятал. И в деревне небось не хвалился?

— Еще чего. Мы только о-о-очень осторожно интересовались, не пропал ли кто на той неделе в лесу. Никто не пропадал. Глухо.

— А на то место вы возвращались? Могила не потревожена?

— Никаких следов.

— Вот именно. Главарь вообще не знает, куда делись люди. Он мог проверить, добрался ли ювелир до места — или хотя бы до постоялого двора. Он не добрался. И что думает атаман?

— Что его семь мерзавцев убили своего «клиента», ограбили и тут же сбежали. Скрылись. Вместе с сокровищами!

— Правильно. Значит, во второй раз он никому не доверится. Сам придет за добычей! Лично! И приведет всю банду до последнего человека.

— А их у него полтора десятка? Или два, но с новобранцами? Откуда вы знаете?

— Из простого расчета. У меня тридцать три человека. Я вооружил их. Дал жилье, пищу, прислугу. Одел в доспехи. Представляешь, сколько это мне стоит? Вас надо было найти, собрать, обучить, вырастить из вас войско. Двадцать два рыцаря, десяток оруженосцев — максимум того, что мне удалось добиться. Учитывая, что мне предстоит и впредь содержать отряд, кормить, одевать, вооружать и продолжать обучение. А ведь я по крайней мере не плачу жалованье! Да среди местных нет никого, способного оплатить столько солдат!

— Так что два десятка головорезов — это максимальная численность баронской дружины. А поскольку семерых, самых лучших, ты вычел из этого числа, считай сам, сколько осталось.

— А те были его лучшие?

— Худших не посылают одних за золотом. Среди погибших, думаю, был и ближайший помощник главаря. Так что он наверняка будет. Не сомневайся.

— Так их, может, и столько нет? Что, если у него только семь и было?

— Тогда бы они так далеко не зашли. На Давида напали в миле от Баттериджа, в сердце моих владений. Ты же прочесал все маноры на наших землях, нет там такой банды и не было. Они пришлые. Им платил кто-то очень дерзкий, очень уверенный и достаточно богатый, но не богаче меня.

Их два десятка. Поверь. И соответственно подготовься. На один день снимешь посты со стен, заберешь часовых из дома, из каменоломни...

— За это не беспокойтесь. Сколько бы их ни было, с нашими они не справятся. И оружие у нас лучше, и кольчуги из другой стали. Я не сомневаюсь в исходе боя. Я не уверен, что они вообще нападут!

— Все еще не уверен?

— Уж извините. Вашу логику понимаю, расчетам верю. Но я по этой дороге раз двадцать проезжал, туда и обратно, проверял тропы, овраги. Не было там чужих следов!

— Завтра еще раз проедешь. Смотри хорошенько.

— Да уж присмотрюсь...

Торин ушел, покачивая головой.

Было уже совсем темно. В главном замковом холле горели обычные шесть факелов, освещающих обе лестницы, входную дверь, заднюю стену и галерею. На галерее Торин уловил движение. Чуть заметная в темноте фигура шевельнулась и быстро спустилась вниз.

— Леди Хайдегерд. Добрый вечер, — улыбнулся командир рыцарей. Он всегда улыбался, когда видел ее. Хайди вообще не помнила его без улыбки. Ей казалось, что у Торина самый ласковый взгляд на свете.

— Сэр Торин.

Она изобразила учтивый поклон. Ей хотелось произвести как можно лучшее впечатление.

— Уже так поздно. Юной леди лучше быть в своей спальне. Или вы хотели куда-то выйти? Я вас провожу, — предложил он и взял за руку.

— Выйти? — девушка поглядела в сторону дверей. Холодный ветер с неприятным шумом гонял во дворе первую поземку.

— Нет, я не хочу выходить.

— А вы давно здесь?

— Давно, — вздохнула она. — Я часто сижу на галерее. Там уютно. И видно все, что происходит. Как будто все внизу, суетятся себе, а я всех вижу и все про всех знаю.

— Так уж и все, — засмеялся Торин. — Наблюдать за людьми, милая леди Хайд, далеко не самое приятное дело. Особенно юной барышне вроде вас.

— А рыцарю вроде вас это приятно? А ведь я знаю, мой отец вас учил надзирать за всем... Все стражники это делают. И все видят. Кто куда ходил, и вообще...

— И вообще, — согласился Торин, вздохнув. В этом Хайди права. Он предложил ей руку:

— Давайте провожу вас в спальню, миледи.

Она подала ему руку и без слова вошла с ним в коридор. В глубине его стоял кто-то из оруженосцев, кажется, Рено де Три. Он и не пошевелился при виде Хайд с Торином так же, как не двинулся с места, когда она вышла из комнат на галерею. Он все видит, но ни на что не обращает внимание. Именно так султан Ассад-Гирей учил своих стражников. И Торин умел так же. Даже еще лучше.

— Хотите зайти ко мне? — спросила графская дочь.

— С радостью, — поклонился рыцарь.

В комнате был свет. Горел камин, распространяя тепло, и Торин охотно уселся в деревянное кресло. Хайди нерешительно стояла рядом. Он взял ее на колени. Почувствовал, как она опускает голову на его плечо. Он не шевелился. Она подняла руки, обняла его за шею, потом погладила.

Торин молчал и улыбался. Он всегда относился к ней так. Маленькая принцесса, дочь его грозного властелина подрастала на его глазах, и теперь стала почти взрослой. Пришло ее время почувствовать божью волю. Неудивительно, что она выбрала именно его.

Он прикрыл глаза. Ласки девушки вызывали естественную реакцию. В юности, когда его тело приходило в возбуждение, а удовлетворить себя не было дозволено, Торин дико страдал. Приучить себя к жесткой дисциплине было единственным путем выжить в серале. Султан был добр, но презирал тех, кто позволял плоти брать верх. В свои тридцать, Мак-Аллистер уже мог спокойно сидеть, пока юная девушка шарит по нему своими гладкими ручками.

Хайди ощутила его эрекцию. Немного смутилась.

— Торин. Матушка мне сказала, что если я захочу... Ну, в общем, что меня обещали вам. В жены.

— В самом деле? — он позволил себе нежно погладить ее волосы. — А вы этого хотите?

— Хочу, — призналась она просто. — Но я понимаю, что это желание... ну... не настоящее. То есть оно настоящее, но еще рано... Понимаете, я еще не совсем взрослая. Говорят, что первому чувству нельзя доверить всю жизнь. Это и правда так?

— Наверное, — согласился Торин. Ему стоило немалых усилий зажать свои мышцы и не шевелиться. Но, честное слово, это сладкое мучение он предпочитал всем ласкам других женщин. Эх, леди Хайд...

— Торин, — девушка осторожно поцеловала его в теплую щеку. — Раз я вам обещана, мои родители не будут возражать... если вы меня... ну... возьмете. Просто так. Если вам хочется.

— Что за великодушное предложение! — он оторвал одну руку от ее спины и засунул Хайди под юбку. Несколько секунд щупал там, слушая сдавленный не то смешок, не то писк девушки. Она лежала на его груди, не двигалась и явно ожидала дальнейшего.

Когда же в течение пары минут ничего больше не последовало, леди Хайд оторвалась от него и серьезно посмотрела в глаза:

— Я делаю что-то нехорошее? Торин, я... тебя оскорбляю?

— Об оскорблении речь не идет, милая, — ласково отозвался он. — Но христианские девушки знатного рода и впрямь так не делают.

— Ты недоволен?

— Я доволен. Я на седьмом небе всякий раз, когда к тебе прикасаюсь. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать это.

— Но ты меня... хочешь? Хочешь на мне жениться? — настаивала она.

— Хочу. Очень. Но важно не мое желание, а твое.

— Мать тоже это сказала.

— А что, ты сама так не думаешь?

— Нет.

— Что?! — удивился Торин.

— Я потом объясню. В другой раз, — грустно сказала Хайди и слезла с его колен. Быстро поцеловала, пока он медлил подняться с кресла, и взглядом проводила до двери. Вздохнув, отправилась спать.

А Торин, разгоряченный и измученный, вышел на мороз сбить возбуждение. Это не удалось. Он бы скорее простудился. Жаль, что гарем остался в прошлом, подумал он. Сейчас бы женщину... Хоть какую-нибудь...

Он увидал силуэт. Возле восточной стены кто-то двигался. Барбара, вспомнил он. Из пекарни. Не молодая, но крепкая... Он пошел за ней.

Когда за своей спиной пекарка ощутила чье-то присутствие, она в первый момент испугалась. Но узнала знакомого — это был главный из графских рыцарей. Ей даже польстило, что такой человек подошел к ней, верно, за делом: не заказ ли на что-нибудь вкусненькое? Аппетит у молодых тот еще...

Когда же Торин обхватил ее и сжал в сильных руках, Барбара оторопела от изумления. Оторопь не оставила ее и в дальнейшие полчаса. Этот молодой богатырь поднял ее с земли, внес в крохотное жилище, нетерпеливо раздел и овладел если не грубо, то со всей страстью и наслаждением. Как будто ждал только ее всю жизнь...

— Спасибо вам, — сказал он, наконец, кончив. — И простите меня. Я не хотел вас обидеть.

— Вы меня не обидели, — прошептала несчастная Барбара. В первый раз в жизни она принадлежала мужчине. И какому! Даже в мечтах юности не возникал перед ней столь великолепный образ.

Она украдкой рассматривала его. Упивалась его мужской красотой.

А он тихо, прикрыв глаза, отдыхал на ее постели. Через несколько минут их взгляды встретились.

— Прошу вас простить меня, мистрис Барбара. Я не хотел проявить к вам неуважение. Это было... необходимо мне. Вы правда не обижены?

— Ах, ваша милость... — вздохнула женщина, робко прикасаясь к его груди и в этот миг острей острого сознавая свою простолюдинность, некрасивость и невероятность того, что только что произошло.

— Может быть, я могу... что-то для вас сделать? Искупить свою вину? Его голос был ласков не по-мужицки. Он и на самом деле думает, что виноват, поняла Барбара. И она решилась.

— Можете, ваша милость, можете... — она несмело хихикнула. — Вы можете еще раз прийти. Тогда уж точно искупите все, что надо!

— Я приду, — пообещал Торин и улыбнулся.

Пора было возвращаться в казарму.

 

Глава IX

Утреннее путешествие в Ноттингем на телеге обошлось совершенно без происшествий. Торин добросовестно осматривал обочины и кусты; мысленно считал шаги до ближайших густых деревьев, где мог бы спрятаться лучник, и с удовлетворением отмечал, что большинство листьев уже опало и найти в кроне убежище нелегко.

Джон Баррет, в предвкушении своего триумфа среди городских купцов, пребывал в радужном настроении. Пара лошадей, подгоняемая зимней прохладой, преодолела семь миль всего за три часа, так что они въехали в город еще до полудня.

Ноттингем вызвал у Мак-Аллистера противоречивые чувства. Грязь. Сутолока. Визгливые выкрики на рыночной площади. Даже лошади нервно пофыркивали, раздражались, пугались городской суеты и не слушались так легко, как на пустынной дороге.

Но это была его родина. Потерянная, долгожданная, возвращенная. В раннем детстве он побывал однажды в таком же городке, возможно, даже и в этом самом, и долго помнил веселую неразбериху, вкусный запах пирожков и разноцветного глиняного петушка, купленного на таком же, а может, на этом самом базаре. Тогда тоже была ярмарка...

Баррет поспешил к дому мастера Эшли. Оказалось, добрый портной жил ближе к окраине, в новом бревенчатом, крытом гонтами домике, где, кроме кухни, горницы и небольшой спаленки, имелось еще одно просторное помещение с полом, выстеленным гладкими досками, еще сохранившими естественный цвет.

Хозяин, ошеломленный свалившейся на него милостью, колебался. Джон Баррет не желал слышать возражений. С его губ слетало «честь», «высокородные господа», «прекрасная леди» и прочие аргументы.

Торину наскучило слушать.

— Мастер Эшли, — вмешался он. — Он имени графа Ардена я даю рыцарское слово, что ваш дом останется столь же чистым, как сейчас. И имею честь передать вам пять золотых в качестве задатка. Кроме того, прошу взять в залог нашу повозку и лошадей.

Пять золотых составляли сумму, которую мастерская портного не заработала бы и за год, трудясь без выходных.

При полном безмолвии хозяина Торин выложил их на стол.

Сделка была совершена.

В присутствии Баррета и Мак-Аллистера, Бен Эшли погрузил свою беременную жену на прочную графскую телегу, и оба коня с радостью покинули нежеланный для них Ноттингем. Не было никаких сомнений, что они доставят госпожу Эшли к родителям в целости и сохранности вместе с ее супругом.

— Разве его светлость разрешил дать лошадей в залог? — усомнился бережливый Джон, но Торин только небрежно махнул рукой и сказал:

— Теперь это ваше, мастер Джон. Покупайте, что сочтете нужным, а графиня прибудет послезавтра вечером. К этому времени желательно также предупредить святых отцов из аббатства. Погода улучшилась, снега не ожидают. Граф на вас надеется! А я лучше всего прямо сейчас и поеду. Благо мастер Эшли оставил свою лошадку в конюшне. Для меня это и лучше, чем на телеге, я верхом больше привык. До скорого свидания!

Насвистывая, Торин отправился седлать небольшую, но крепкую и спокойную кобылу доброго портного. Он был без лат, хотя меч висел на его толстом ремне с бляхами, а на голову он напялил простой шлем без забрала, вроде тех, что носили наемники. Вместо кольчуги — жилет из нескольких слоев бычьей кожи поверх грубой рубахи. Верхом на чужой кобыле, в суконном плаще, он выглядел как ветеран-солдат или молодой небогатый сквайр из какого-нибудь близлежащего манора. А рыцарских шпор на нем не было.

От городских ворот до леса было полторы мили. Арден лежал на востоке, по прямой было бы миль пять. Но лесной тракт изгибался несколько раз, что добавляло еще милю.

Графу Ардену принадлежала только часть этого леса. Примерно три четверти, если считать по длине дороги. Границей, как определил Торин еще в первые дни, служил небольшой ручей, через который можно было перебрести пешком и переехать на хорошей телеге. Может быть, там полагалось быть мостику, но его не было.

На вопрос, кто хозяин остальной части леса, рыцарям Ардена узнать не удалось. Это не был королевский заповедник, который начинался к западу от города Ноттингема, и не угодья Святой Анны. Скорее всего, узкая полоса также была когда-то владением графов Арден, но город разрастался, и в каком-то из договоров, подписанных в незапамятные времена, граф уступил часть леса городу. Понятно, не даром.

Как водится, власти в лице шерифа присвоили этот кусок и берегли его для себя, ради охоты и взимания дорожной пошлины. Торину рассказали, что горожанин мог, если хотел, купить право на отстрел дичи, заплатив в казну города два золотых. Разумеется, столь дорогое удовольствие рачительные купцы и ремесленники себе не позволяли. А бедняки и подавно.

Поэтому, когда, в тишине и спокойствии проехав одну милю лесом, Торин услыхал шум, он остановил лошадь и на всякий случай свернул с дороги.

Притаившись, он через несколько секунд уловил саженях в десяти по ту сторону тракта силуэт падающего оленя. Его прошила стрела откуда-то издали, но ударила точно в сердце. Зверь издох мгновенно.

Спустя полминуты на месте удачной охоты показался и лучник: шаги его были легки, длинный лук не мешал пробираться сквозь заросли, а из-под кожаного колпака выбивались длинные, очень светлые волосы.

Торин уже хотел выйти и познакомиться с этим молодым человеком, но услыхал новые звуки с той стороны и решил повременить со своим появлением на сцене.

С неловкостью, неуместной на оленьей охоте, из чащи выломился какой-то верзила с перевязанной головой. За ним хромал еще один с луком, подволакивая подвязанную к деревянной планке, раненую или вывихнутую ногу. Последней к месту убийства четвероногого бегуна вышла женщина — тоже вооруженная луком, и еще с кинжалом в руке. Бросалась в глаза ее рыжая, густая, разлохмаченная коса, не покрытая и не зачесанная наверх. Все трое окружили присевшего у оленьей туши охотника, и Торин понял, что предстоит транспортировка тела с места преступления. Ни о какой лицензии речи быть не могло: эти люди являлись браконьерами, а власти Ноттингема были в отношении таковых еще суровее, чем частные землевладельцы.

Четыре браконьера были пешими. Это, кстати говоря, само по себе доказывало, что их охота противозаконна: за оленем не ходят без лошадей. Кроме того, унести тушу на плечах, да еще не оставить явных следов в виде кровавой лужи и переломанного подлеска, очень трудно. Из троих мужчин двое выглядели серьезно пострадавшими. Это добавляло проблем.

Поэтому, быстро оценив обстановку, Торин решил попроситься в соучастники предступления. Он выбрался на открытое место, в поводу ведя смирную кобылку портного. На виду у настороженной четверки похлопал ее по холке и громко предложил:

— Господа! Моя лошадь могла бы помочь с вашей добычей.

— А? — отозвался первым самый крупный из них, тот, у кого голова была обмотана чем-то почти белым (или когда-то белым). — Это еще что за фрукт? Роб, он нас видел!

— Вот именно, — простодушно подтвердил Торин, так как остальные молчали, — я видел ваш прекрасный выстрел, сэр! Одна стрела — и он падает! Великолепно!

Лучник, не сводя с него глаз, поднялся с земли.

Торина поразило, что, если не считать мелочей — например, покроя шапок — одеты они были одинаково. У светловолосого тоже был грубый плащ, из-под которого виднелись рукава серой рубахи, толстый жилет из кожи и ремень с железными накладками. И на этом ремне висел длинный меч, под пару его собственному, и два очень похожих кинжала в ножнах торчали из-за поясов у одного и другого. А сапоги казались вышедшими из рук одного сапожника.

Единственным отличием был лук незнакомца, и то потому, что Мак-Аллистер, отправляясь в город, оставил свой в оружейной.

— Благодарю, сэр, — ответил тот с подчеркнутой учтивостью, — за вашу похвалу и за предложение помощи. Благородный сэр уверен, что располагает временем, чтобы помочь нам отвезти этого славного зверя кое-куда неподалеку?

— О да, конечно! — заявил Торин с самым искренним энтузиазмом. — Разве можно оставить такую прекрасную добычу! Как жаль, что олень убежал слишком далеко от того места, где вы оставили коней. И будет излишней тратой времени посылать за ними. Тем более, — он позволил себе улыбку, — что нынешняя охота, кажется, была труднее других?

Прихрамывающий лучник буркнул что-то сердитое, но тот, что убил оленя, предостерегающе мотнул ему головой и приветливо растянул губы:

— Охота, благородный сэр, бывает иногда опасна. Мало ли что в лесу случается! Тем более приятно встретить учтивого и готового помочь кавалера.

На этом краткий обмен любезностями закончился, и все четверо, не исключая женщины, дружно взялись увязывать тушу в извлеченные из чьей-то сумы веревки. Торин чуть не присвистнул от восхищения их невероятной сноровкой. Надо подстрелить и унести сотни животных, чтобы так быстро и без суеты справляться с очередной жертвой.

Пяти минут не прошло, а оленья туша была уже крепко увязана и погружена на терпеливую портновскую лошадь.

Рыцарская натура барона Мак-Аллистера не позволила ему сесть в седло, когда пара увечных и дама идут пешком. Именно: дама! Пускай ее косы не чесаны со вчерашнего дня, юбка разорвана и перепачкана, а на щеке красуется ссадина — эта женщина, без сомнения, была леди.

Кто эти люди, думал он, ведя за собой нагруженную кобылу. Тот, что стрелял, может быть одним из окрестных дворян-сквайров, будь у него шпоры, я бы назвал его рыцарем. Но у меня тоже нет шпор. Это еще ничего не доказывает.

Но зачем молодому сквайру — или рыцарю — брать с собой на охоту раненых и ушибленных, ведь повязка у великана явно не в последний час появилась. И шина на ноге у второго, угрюмого, примотана очень обстоятельно. Если бы, к примеру, он повредил ногу сегодня утром, то его оставили бы с лошадьми — если эти лошади существуют. А дама?

Даже заядлая охотница сменила бы рваное платье, прежде чем вновь гонять по лесу. Или вообще лучше надела бы штаны. И повязала бы чем-нибудь свои волосы, особенно такие яркие.

Нет, это не баронский сын, добывающий незаконными методами мясо для рождественского стола, и не эксцентричная леди-сорванец. Неужели он встретил тех, кто промышляет в лесу? Интересно, куда же они идут? Поблизости нет ни манора, ни даже охотничьего домика. И вообще, насколько Торин мог сориентироваться, шедший впереди него «сквайр» направлялся скорее вглубь леса, чем на опушку.

Тропа постепенно сузилась и стала круто забирать вверх. А потом, за довольно высокой горкой, открылось место, показавшееся ему просто сказкой: крошечная поляна с ручейком в середине, со всех сторон укрытая грядой холмиков, точно защитным валом. Холмы поросли густым кустарником, непроходимым даже и без листвы.

Ручей весело блестел, убегая куда-то между кустами, а источник его скрывался под исполинским, в пол человеческого роста, разлапистым дубовым корнем. Дуб этот протянул свои голые, старые, жилистые корневища во все стороны сажени на три. Он торчал на холме, как сторожевая башня.

Здесь они ночевали, подумал Торин, сводя лошадь к ручью.

Вон остатки костра. А вот, в качестве доказательства, обрывки той самой тряпки, которой замотан тот мужик. Стружки от шины, небось, в костре спалены... Вот, значит, как! Черт возьми, да неужто это они и есть? Таинственные враги графа Ардена? Смехота...

Хромой и ушибленный вдвоем стащили оленя. Дама присела, чтобы высечь огонь, а молодой охотник в одну секунду притащил кучу сухих веток. Все это без единого слова. Отработанный навык.

Торин и не заметил, откуда появилась большая старая шкура. На ней тушу стали разделывать. Он бы помог, если бы его попросили, но они сами справились. А его пригласили сесть у костра. Пришло время для разговоров.

— Хорошее место, — похвалил он, желая польстить хозяевам. — Будто бы спецально для людей. Не берлога, не логово, а жилой дворик!

— Бог леса любит своих детей, — отозвался важно верзила. — Для нас всюду есть место...

— Могу ли я узнать имя благородного гостя? — прервал охотник. На болтливого товарища он только сверкнул глазами.

— Барон Торин Мак-Аллистер, — охотно представился он. Это имя не было пока здесь никому известно, кроме графских слуг. Даже селяне из Баттериджа не очень-то хорошо знали рыцарей замка. — Не будет ли неучтивым поинтересоваться и вашим именем, друг мой?

— Меня зовут... Роберт. Роберт Фиц-Керн, — ответил тот, запнувшись на один миг. — А эти господа — мои друзья. Вильям, — кивнул он в сторону хромого, — и Джон.

— А благородная дама? — Торин галантно привстал и поклонился ей. Губы рыжей красотки дрогнули, но она все же приветливо улыбнулась ему:

— Меня зовут Марианна.

— Леди Марианна. Чрезвычайно приятно быть вам представленным.

— Какой он вежливый, — громыхнул обиженный Джон. — Ты что, при дворе у короля служишь?

— Не совсем, — с простодушной откровенностью сознался Торин. — Не у короля, а всего только у графа. Но у нас вежливость на первом месте. Милорд и сам учтив, и нам велит придерживаться.

— Да ну? — лучник с раненой ногой скривился: — Прямо-таки велит? А лакея он как зовет? «Пожалуйста, наденьте на меня ночной колпак»?

— Нет у него ночного колпака! — обиделся Торин за своего лорда. — И лакеев нет. Его личный слуга сам знает, когда что подавать.

— Хороший, значит, слуга, — заговорил опять охотник, назвавшийся Робертом Фиц-Керном, — да и господин под стать. Это не Саймнел, случаем?

— Саймнел, он герцог, а не граф — возразил Джон, заслужив от Фиц-Керна еще один недовольный взгляд.

— Герцог Саймнел? — заинтересованно подхватил Торин, наконец-то узнавший что-то полезное. — А кто это такой?

— Да сам ты кто, если даже Саймнела не знаешь? — Вильям сплюнул в костер. — Этот хмырь высокого звания у всех в печенках засел, кто жив, а кто помрет, того и на тот свет не отпустит, пока саван не сдерет!

— Герцог Саймнел — владелец общирных земель к югу от города Ноттингема, — подала голос леди по имени Марианна. — Если вам его имя неизвестно, благородный сэр, это значит, вы тут человек новый.

— Верно, — признался Торин, — я прибыл два месяца назад и почти не был за пределами замка. Можно сказать, сегодня впервые побывал в городе. А что, — спросил он, не желая переводить разговор на себя, — у вас с этим Саймнелом нелады? Он вам сделал что-то плохое?

— Нелады! — захохотал Джон так, что даже голову запрокинул, что, как видно, отозвалось в ней сильной болью. Дальнейшие слова Джона были таковы, что Торин невольно оглянулся на даму. Та, впрочем, не обратила внимания на сквернослова.

— Он всем сделал плохое, от Ноттингема до Бернесдейла, — процедил сквозь зубы Фиц-Керн. — Он изгоняет людей из домов, а потом казнит их за бродяжничество. Он не дает крестьянам засевать поля, пока не заплатят за аренду, а потом дерет налоги с голодных. А когда люди уходят с его земли, он посылает солдат, чтобы силой пригнать обратно. Специально платит всяким головорезам, вроде Фиц-Борна!

— Ну, Фиц-Борну тоже вчера досталось, — буркнул Вильям, который как раз прилаживал над костром свежую оленину.

Вот они, местные порядки, подумал Торин. Герцог-грабитель, что разоряет собственную землю, и его прихвостни, делающие грязную работу... Он вдруг понял, с кем сидит у костра. Этот светловолосый, как видно, один из тех, кто считает себя борцом за справедливость. А остальные — его верные бойцы. Вчера у них была стычка с каким-то Фиц-Борном, вот откуда увечья и рваное платье рыжей леди... И она тоже сражалась?

Он присмотрелся внимательнее. Роберт Фиц-Керн, как он назвался, был самым младшим из них. Моложе даже, чем женщина. Но он среди них вроде бы самый главный... А этот верзила — кого он напоминает?..

Странная мысль мелькнула в голове Торина. Давно, когда он еще служил пажом в войске на континенте, некий менестрель развлекал солдат и рыцарей народными песенками, привезенными из далекой родины.

Они рассказывали о веселых и храбрых йоменах — вольных стрелках, что не боялись ни баронов, ни королевских лесников, а жили себе в лесу, стреляли дичь и защищали бедняков от произвола знати...

Песенки были веселые, и простые солдаты, дети таких же йоменов, с удовольствием слушали их и повторяли. Там были имена: Маленький Джон... Вилл Скателок... Девица Мариан... И их атаман — Робин Гуд.

Не может быть, такого же не бывает!..

Этому Джону лет пятьдесят. Вильяму, кажется, поменьше... Они еще крепкие, но уже явно не юноши. И Марианна. Стройна. Мускулиста. Ни капли жира, что редко у женщин. Но уже немолода. Неужели?.. Но тогда как объяснить молодость Робина? Или это не он? Его сын, что ли? Глупости, если бы у разбойника был сын, то он никак не вырос бы таким славным пареньком. Достаточно взглянуть на этого Фиц-Керна, чтобы понять, что вырос он не в лесу и даже не в хижине, это рыцарь, сын благородного отца... И, во всяком случае, Марианна не его мать. Торин достаточно долго прожил среди женщин, чтобы различать с первого взгляда, где любовь матери, а где — возлюбленной.

Мак-Аллистер помотал головой, прогоняя романтические иллюзии. Скорее всего, мальчик тоже наслушался тех баллад и решил стать героем. И сам дал соратникам знаменитые имена. А сейчас, как видно, последует ритуал, знакомый по песенкам. Его накормят свежим краденым мясом, а потом потребуют плату. Интересно, этот Роберт и в самом деле считает себя Робин Гудом?

Он с аппетитом съел поджаренный кусок, не задавая новых вопросов.

Оглянулся, чем бы запить. Но вина тут, конечно, не было, и пришлось вытащить собственную фляжку. По глотку, но досталось всем. Джон, простота, даже причмокнул от удовольствия:

— Хорошее у тебя вино, друг! А все же наша вода лучше!

— Вода? — Торин взглянул на ручей. Он обратил внимание, что вода в нем казалась абсолютно чистой, и сквозь нее весело проглядывали нежные травинки. В декабре! Когда даже кусты уже сбросили листву.

— Теплая вода?! — догадался он. — Тут есть источник!

— Вот именно! — похвалился Джон. — И еще какой! Сам лесной бог делится с нами своей кровью. Потому что эта земля — его дом, лес — его тело, а живая вода — кровь, что струится в его жилах.

— Лесной бог? Как же его зовут? — очарованный поэтичностью речи простого мужика, Торин даже заулыбался.

— Его зовут Керн, — произнес низким голосом Роберт. — И это — одна из его волшебных полян. Только нам дозволено посещать ее, ибо мы — его дети. Я — Фиц-Керн, а они — мои братья. Мы никому не позволяем увидеть священные поляны. Тебя привели сюда, потому что ты помог нам. Но все же ты должен поклясться рыцарским словом, что никогда сюда не вернешься и никому не расскажешь о нашей встрече. Иначе бог лесов Керн, да будет его жизнь вечной, покарает тебя лютой карой.

Торин встал. Он вытащил из ножен свой длинный меч, поднял перед собой его крестообразную рукоять и произнес:

— Этим святым крестом я клянусь, что не выдам тайну этой поляны и не вернусь сюда, чтобы найти ее. Призываю в свидетели моей клятвы Пресвятую Деву, мать рыцарей.

Потом он вернул в ножны меч и вынул кинжал. Необычайность этого вечера и сказочная реальность этого места требовали чего-то большего, чем даже клятва. Он решительно двинулся к корням дуба.

Там, в крохотной пещере, бил из земли источник. Вода поднималась не более чем на ладонь, но от нее вверх тянулся теплый парок, ласково прикасаясь к мощным старым корням.

Торин разрезал себе ладонь и приложил ее к водяной струе. На пару мгновений она окрасилась розовым, потом кровь иссякла, и рана сразу закрылась.

— Ты принял мою кровь, Керн, бог лесов, — сказал он. — Я, Торин Мак-Аллистер, скотт по рождению и рыцарь Пресвятой Девы Марии, дарю тебе эту кровь по доброй воле. Пусть она питает твои леса, землю и воды, что текут в твоих жилах. Да не иссякнут они во веки веков! Я вернулся издалека, чтобы жить на этой земле, служить людям и защищать их от зла. И я буду беречь эту землю, и буду сражаться на ней, и если моя кровь прольется еще не раз, прими ее, как сегодня.

Он отступил от источника и увидал, что на него все смотрят. Но не добавил ничего. В молчании он вывел свою кобылу наверх по узкой тропинке, вскочил на нее и вернулся на тракт. Четыре лесных стрелка смотрели ему вслед, но оставались на месте.

Уже темнело, когда он переезжал через мост. В крепости все было в порядке. Единственным отступлением от обычного распорядка можно было считать громкое пение, доносящееся из левой башни. Чей-то сильный и хорошо поставленный голос пел «Ave Maria» — очевидно, благочестивые гости решили усладить уши хозяев, в благодарность за теплый прием. Монах действительно умел петь, и Торин даже постоял, слушая. Когда же соло закончилось, хор одобрительных восклицаний доказал, что немало благодарных слушателей позволили себе посетить монахов в отведенном им помещении.

— Не беспокойся, — сказал ему подошедший Робер де Рош-Мор. — Там есть наши: Гвидо, Рено, и Коррадо там тоже. Болтать не будут, а песни почему не послушать. Это брат Пьер поет. Сам худой, как щепка, а голос что надо.

— Видно, в аббатстве не очень-то сытные хлеба... Их хоть накормили как следует?

— Более чем! — засмеялся Робер. — Их целый день, можно сказать, только кормили и поили. Сразу, как только появились, их пригласил сам граф и часа два угощал за своим столом. Я там тоже был. Милорд все выспросил: и кто сейчас лорд-аббат, и кто приор, и откуда они, и сколько есть в аббатстве монахов, и еще тысячу вещей. И все время за разговором их потчевал: мол, угощайтесь, дорогие братья, на здоровье! Эти-то трое, как видно, из простых — спорить не осмелились, ели, пили, что подано, а подано было много!

Так что к полудню пришлось им прилечь отдохнуть. А потом обед в кухне, и Герт не ударил лицом в грязь. Его ребята даже рыбу наловили где-то поблизости! Как бедным монахам удержаться? Снова наелись. Ужин им подали отдельно, но кое-кто решил составить компанию. Вот и сидят, поют, веселятся. Милорд доволен. Меньше будут выведывать.

— А графиня? Она с ними разговаривала?

— Нет, не сегодня. На это есть завтрашний день. Она же, как я понял, должна выглядеть еще надменнее, чем сам лорд.

— А барышня что?

— Ей, по-моему, эти монахи вовсе не интересны. Она не как Родерик, к христианству, в общем-то, равнодушна.

— Кстати, а Родерик тоже там? Возле певца Пьера?

— Нет его там. Кажется, ему граф даже запретил.

— А граф у себя в покоях? — поинтересовался Торин.

— Можно и так сказать, — ухмыльнулся де Рош-Мор, — он вообще-то в угловой комнате, где сейчас Эвальд дежурит.

— Ага. Слушай, Робер, будь другом, отведи эту красотку в конюшню.

— Откуда ты ее взял? — удивленно погладил тот чужую кобылку. — А она миленькая. Своему Закату, что ли, пару привел?

— Вот-вот, — подхватил Торин, — возле Заката ее и поставь. Глядишь, и спасибо кто-нибудь скажет. — Подмигнув товарищу, он направился прямо в дом.

Как он и предполагал, Эвальд Хольгерсон в комнате был один. Люк открылся без всякого шума, и начальних Арденской стражи спустился по лестнице в подземелье.

Ошибку покойного отца Роланда, так дорого ему стоившую, решили не повторять. За две первых недели после вселения по распоряжению сэра Конрада и под руководством всезнающего мастера Давида щели в каменной стене сильно расширили и вырубили более-менее прямые окна. Их затянули, по местному обычаю, промасленным полотном и сколотили плотные ставни, чтобы закрывать от холодного ветра.

Тайна подземелья была, можно сказать, выставлена на всеобщее обозрение. А поскольку новое подвальное помещение было хоть и на виду, но совершенно недостижимо для чужаков, оказалось совсем не трудным скрыть боковой спуск в Пещеру Горячего Фонтана. Только у бедного Давида из Кента было право иногда спускаться туда, и умный мастер сам понял, что такие секреты не раскрывают кому попало. Об этом и шла речь между ним и хозяином крепости, когда Мак-Аллистер появился в помещении.

— Ваша хитрость, милорд, достойна древних тиранов. Как можно так легко решать судьбы людей? Вы распорядились не только моей, но и жизнью этого невинного отрока, — указал он на Мозеса. Невинный сей отрок в этот момент с удовольствием перебирал неограненные топазы в глиняной миске. Их было ровно тридцать пять.

Профессия отца была по душе мальчику, он всегда охотно помогал Давиду в ответственной ювелирной работе. И пальцы у него были ловкие. А тут столько драгоценных камней сразу! Перспектива навеки остаться в крепости Арден Мозеса не пугала. Скорее наоборот.

— А моя бедная дочь? Вы обрекли ее на вечное одиночество, лишили мужа и детей! — патетически воздел руки к небу Давид, видя, что его страстные обвинения не вызывают у седобородого лорда ни капельки сожаления.

— Я абсолютно уверен в благополучии леди Эстер, — отвечал хозяин, в совершенном спокойствии развалившийся в удобном деревянном кресле, которое вместе с некоторой другой мебелью заменило прежнее содержимое графской алхимической лаборатории. Теперь тут стояли два дубовых стола, скамьи, несколько кресел и два подсвечника на пять свечей каждый, чтобы мастеру было удобно выполнять тонкие работы даже в темное время суток. Сюда же принесли две узкие койки с кучей овчин, чтобы вынужденное заточение не обидело ни Давида, ни его юного сына.

Но возмущение честного мастера не смягчила забота о его удобствах. Он негодовал, обрушивая на лорда Ардена шедевры красноречия и призывая Всевышнего в свидетели:

— Вы посягаете на святое достояние человека — свободу воли! Иудеи не являются вашими подданными, милорд! Небесный владыка одарил избранный народ священным законом, избавил от рабства у неверных. Только Всевышний, благословен Он, имеет власть над моим народом. Мы не принадлежим никому: ни вашим христианским королям, ни лордам, мы ничьи подданные, никто над нами не властен!

— И никто вас не защищает, — прервал его гневную речь сэр Конрад.

— Что? — Давид на миг потерял нить своих обличений.

— Иудей свободен, Давид. Это верно. У него нет господина. Поэтому каждый, у кого сила, безнаказанно грабит и убивает свободных иудеев. Мой дорогой мастер, свобода хороша, если есть чем ее защитить. А когда всякий вооруженный бандит может отнять имущество у тебя и честь у твоей дочери, чего стоит эта свобода? Не лучше ли все-таки кому-то принадлежать? Например, мне. А уж мой долг — позаботиться, чтобы мои подданные были сыты, здоровы и благополучны.

— Долг? А с какой стати, позвольте спросить, вам об этом заботиться?

— Мне это выгодно, мастер. Просто выгодно. Неужели непонятно?

— И в чем ваша выгода, милорд?

— Ну, представьте себе. Я держу вас в неволе. Предоставляю жилье, пищу, одежду, любимую работу, возможность учить сына всему, чему тот захочет научиться. Я также предоставляю вашей дочери право и, что еще важнее, возможность жить так, как она желает. Все это не так уж и дорого. Тем более, что мне досталась значительная часть ваших богатств.

— Что я от этого получаю? Во-первых, умелого и добросовестного работника. Причем на много лет, не рискуя его лишиться из-за смерти, болезни, увечья или предательства. И все тайны остаются при мне. Во-вторых, у меня дополнительный паж в доме и достойная, образованная молодая девица. Она может быть очень полезна для моей дочери, если займется с нею разными женскими искусствами, в которых преуспела.

— В-третьих, в моем доме растет новый мастер, который послужит и моему наследнику. В этом и состоит главная привилегия властелина — растить будущее. И именно в этом привилегия подданного — знать, что его дети также будут защищены, что у них будет кров, пища и право на труд. Так что выгода обоюдная, мастер Давид, не спорьте!

— Вашими бы устами да мед пить, милорд... — невесело засмеялся ученый еврей. — Тысячи властелинов прошли по земле до вас, тысячи придут после. Если бы все было так, как вы говорите, золотой век не прекращался бы под луной. Но рабство во все времена убивало дух, а власть развращала и губила даже тех, кто начинал с самыми добрыми намерениями.

— Это не возбраняет нам с вами попробовать еще раз. Рискните, друг мой! Тем более, что выбора у вас почти нет. Вашим детям уже здесь понравилось. И леди Эстер тут свободнее, чем в любом другом месте.

Давид смолчал. Он уже слышал о желании дочери заняться военным делом. И у него хватило здравого смысла не устраивать ей скандала на глазах у сотни людей. Но это не значило, что он смирился.

— Свобода — хитрая штука, мастер. За пределами этой крепости вы были свободны. А вот ваша Эстер — нет. Тут вы жалуетесь, что попали в неволю, а она рада, что освободилась от необходимости подчиняться чужим желаниям. И если уж на то пошло, мне кажется, вы негодуете столь громогласно именно потому, что лишились не свободы, а власти над своей дочерью.

На это у Давида не нашлось ответа. Он только недовольно фыркнул и оглядел подземелье, ища, на чем бы выместить свое возмущение. И увидал слушающего их спор Торина Мак-Аллистера. У него достало такта остановиться и дать графу возможность переменить собеседника.

— Привет, Торин. Как съездилось? Дом для графини сняли?

— Сняли-то сняли, но я ваших лошадей в залог отдал. С повозкой.

— Ну, отдал и отдал. Вернутся. Это все, что ты хотел мне сказать?

— Может, выйдем отсюда? — предложил Торин. Его новости лучше было обсуждать наедине.

— Не возражаю. Спокойной ночи, мастер Давид, и постарайтесь не очень страдать в неволе. Во всем можно найти лучшую сторону, даже в рабстве. Поверьте, у меня большой опыт...

Вслед за своим начальником стражи, граф поднялся в свой кабинет и кивком велел Эвальду сторожить за дверью.

— Рассказывай.

— Место засады я, кажется, нашел, — без предисловий доложил Торин.

— Это в двух милях от границы ваших владений. Там лесная дорога изгибается зигзагом, и небольшой отряд можно спрятать за поворотом. Но зато и наш конный резерв никто не увидит. Правда, для лучника нет подходящего места у дороги, придется ему стрелять издалека. Так что если они там засядут, у нас шансов больше.

— Они могут также просто встретить повозку на прямой дороге. Если есть кони, могут пустить навстречу несколько верховых, а остальные в это время подскачут со боков. Это даже более вероятно, едут-то люди в основном безоружные, а от охраны в таких случаях толку не много... Зависит от того, сколько у них людей и какие они. Чтобы налететь на полном скаку, да еще из лесу, где лошадь может споткнуться или даже запутаться в кустах, нужны опытные наездники и хорошие кони.

— Вообще-то оба варианта для нас выигрышные. Какие бы ни были у них люди, наши намного лучше. Даже против верховых мы несколько минут продержимся без труда, а там подоспеет наш резерв.

— Значит, все в полном порядке? — прищурился лорд Арден. — А мне почему-то кажется, что ты говоришь не все. Что-то произошло?

— Произошло, — кивнул задумчиво Торин.

— Расскажешь мне?

— Нет.

— Почему?

— Я поклялся.

— Вот как? — удивился граф. — Добровольно поклялся?

— Добровольно.

— И ты уверен, что твое молчание не повредит ни мне, ни другим людям?

— Почти уверен, — ответил Торин.

— Значит, все-таки не совсем?

— Не совсем... Ну, почти совсем, — поправился он.

— Но тем не менее, ничего не расскажешь?

— Не расскажу.

— Что ж, ничего не поделаешь. Я тебе доверяю. Но о чем же, в таком случае, ты хотел побеседовать?

Торин поежился в нерешительности, ему вообще не свойственной:

— О... О вашей дочери, милорд. О леди Хайдегерд.

— Хм... Вот, значит, о чем речь, наконец.

Сэр Конрад вздохнул.

— Я слушаю.

— Милорд. Я имею честь просить руки леди Хайдегерд, — заявил он.

— Да неужели? И давно ты так решил? — прищурился граф.

— Вчера. Когда она сказала, что вы намерены выдать ее за меня.

— Так и сказала?

— Именно так. Ну, или почти так.

— В каком смысле «почти» ?

— В том смысле, что вы бы не возражали, если мы с ней поженимся.

— А! Ну что ж, я и вправду не возражаю, — пожал Конрад плечами. — Это все? Ты доволен ответом?

— Милорд! — возмутился Торин. — Речь идет о счастье молодой леди! Вашей дочери!

— Сынок, — снова вздохнул граф Арден, — ты сделал предложение и получил ответ. Положительный. Чего тебе еще надо?

— Чтобы Хайди была счастлива. Я ее люблю. Я ее всегда любил. Еще с детства. А теперь ей пришла пора, ну, понимаете... Ей пора замуж.

— Что, мучает тебя? — подмигнул сэр Конрад. Ему ли не знать, чем развлекаются юные девы.

— Я не жалуюсь, — пожал плечами молодой рыцарь. — Пусть играет, если ей хочется. Но все же ее замужество — это очень серьезный шаг, и не понимаю, почему вы об этом так шутите...

— Торин! — прервал его сэр Конрад, и с лица его сошла усмешка: — Ну, сам подумай, за кого я могу ее выдать? За кого-нибудь из местных баронов? Или за иностранного принца? Как ты думаешь, с кем Хайди будет счастлива?

— Есть, наверное, достойные женихи... Хоть бы и при дворе короля.

— У этого короля такой двор, что и родная дочь мужа не нашла, — фыркнул граф. — И даже если бы нашелся высокородный и красивый герцогский сын, ты представляешь себе, чего от нее будут ждать? Быть благочествой католичкой, рожать детей, подчиняться мужу и, не дай бог, не позволить никакому другому мужчине прикоснуться к себе.

По-твоему, моя Хайди будет при этом счастлива? А ты знаешь, что ее невинные игры вроде вашего вчерашнего развлечения считаются здесь смертным грехом, и если женщину на таком поймают, она не то что мужа, и жизнь может потерять. Даже герцогиню не пощадят!

— Уж будто все они тут такие благонравные...

— Они не благонравные. Они прятаться умеют. А наша с тобой милая девочка не умеет! Она до сих пор в глубине души убеждена, что все мужчины вокруг созданы для нее, и только по доброте душевной мучает одного тебя, зная, что ее все равно простят... В том-то и дело, она уверена, что ее простят, что бы она ни сделала, она ведь никогда не сделает ничего плохого!

— Она чудесная девушка, милорд. В ней нет ни капли зла. И она не хотела меня мучить. Она совершенно искренне предложила, чтобы, раз уж она мне обещана, я ее взял даже без свадьбы.

— Вот именно! — сэр Конрад даже вскочил. — Просто так и сказала! Без задней мысли, без хитрости и без кокетства. Если бы ты в самом деле решил воспользоваться ее предложением, она бы отдалась без сопротивления. А за такое здешнюю девушку ославили бы блудницей, прокляли на веки веков и из дому выгнали. Так как я могу позволить ей выйти за кого-либо, кроме тебя? Только ты, и никто другой. Так что не удивляйся легкости моего согласия. Можешь жениться хоть завтра.

Торин не ответил. Он только удивленно взглянул на графа, опустил голову в прощальном поклоне и ушел.

 

Глава X

Голова отца Пантора, почтенного помощника келаря Святой Анны, жестоко болела. И с подобающим раскаянием он твердил про себя, что это его собственная вина. Разве так уж необходимо было за завтраком выпить все, что гостеприимный замковый повар, дай ему Бог здоровья, наливал в кубок достойного монаха? Повар — он же мирянин. Да еще из таких дальних мест, где, верно, и не слыхали о жесткой дисциплине, отличающей прославленную обитель Святой Анны. Достоуважаемый инок мучился похмельем и совестью. Что подумает о братии Святой Анны этот могущественный лорд, а уж что скажет его леди — лучше и не предполагать!

И ведь надо же такому случиться в день отъезда! Знал же еще вчера: завтракать — и в карету! Ну, что за причина: мол, леди задержалась в своих покоях. Они всегда опаздывают. На то и леди. А ты, уважаемый брат, сиди и жди! И нечего было пробовать то вино, что лорд любезно передал для самого аббата!!!

Попробовав этого вина — совсем капельку! — отец Пантор уснул так основательно, что пробудился перед самым обедом. И его младшие собратья тоже. И расплатой за грех чревоугодия и невоздержанности была ужасная головная боль.

— Прошу вас, святые отцы! — воззвал Герт Ладри, ставя на дубовый стол кувшин и несколько кубков. — Это вам поможет. Чудесный отвар, после него голова совершенно новая. Как рукой снимет всякую хворь. Потом еще чуток отдохнете, и все забудется.

— Как же, забудется! — простонал брат Пьер, тот, с божественным голосом. Впрочем, голос у него сейчас был хриплый и слабый. — Это ж позор на весь мир. Монахи перепились в гостях у лорда! Из-за нас графиня в Ноттингем не поехала. Представляю, как она рассердилась! И дадут ли еще нам хоть что-нибудь, это еще вопрос. Как бы после всех угощений да уважений не уйти отсюда пешком, да несолоно хлебавши...

— Не беспокойтесь, добрый брат, — утешил его мастер Ладри, — леди графиня даже обрадовалась, что выезд задерживается. Такая дама, да чтобы собралась за один день! Чем дольше, тем больше времени ей на всякие банты да притирания. Завтра поедете, и вино для аббата еще найдется в погребах, только уж, чур, без спросу не пробовать. Такой, знаете ли, благородный напиток: кому он предназначен, тому от него самое что ни на есть блаженство. А случайно или по злоумышлению — само же и покарает.

Монахи слушали болтовню Герта и вздыхали. Попенять бы за шутки такие над святыми отцами, да сами же виноваты! Не открывали бы той баклажки — не случилось бы такого позора...

В это время сэр Конрад, его жена и три оставшихся в замке рыцаря тревожно ждали известий.

Почти все войско Ардена отправилось в путь сразу после рассвета. Одна из больших, запряженных четверкой крытых телег медленно двигалась через лес. Торин рассудил, что спешить некуда, а дюжина людей в доспехах — тяжелый груз даже для четырех тяжеловозов. Встретят или не встретят?.. Прав ли был милорд в своих рассуждениях насчет врагов, местных нравов, разбойничьих повадок?

Место на козлах Торин оставил за собой. С двух сторон он прикрыт неширокими досками, а стрелка спереди как-нибудь да заметит. Не в первый раз. Тайные козыри лорда Ардена: сказочно легкие доспехи и африканские щиты — он дополнил еще одним секретным оружием. Это были два игрушечных арбалета, одно из европейских новоизобретений, привезенных издалека.

Маленькому принцу Родерику подарили их несколько лет назад. Он рос быстро, и разукрашенные игрушки стали лишними почти сразу же, но Торину они нравились. Он вообще любил необыкновенное, хорошо сделанное и украшенное оружие. Выбросить эти две цацки не захотел, а теперь вот и пригодились. Он приказал укрепить их вместе с колчанами под днищем повозки.

Торин не считал вылазку особо опасной. Все учтено. Единственное, что угрожает его друзьям, а в особенности ему самому — это задремать от скуки под мерный шаг лошадей и потерять бдительность. Тогда и впрямь могут застрелить ненароком.

Рыцари уходили тихо. Немногочисленные слуги, которым пришлось находиться близко, старательно не обращали внимания на воинские упражнения. Мало ли какие дела есть у замковой стражи!

Но прошло уже шесть часов, а известий все нет.

Леонсия волновалась.

Лорд Конрад волновался тоже.

— Возвращаются! — прокричал с башни Родерик. Ему доверено было сторожить вместо уехавшего часового.

Граф с женой поспешили на двор.

— Странно, — проговорил сэр Конрад, присматриваясь. — Их, кажется, больше, чем было...

А Торин Мак-Аллистер, от злости сжимая конские бока сильнее, чем надо, угрюмо приближался к замковому рву во главе внушительного отряда. Конь был не его. Бывший хозяин этого коня сидел сейчас на повозке и притворялся спокойным. Во всяком случае, он казался спокойнее, чем сам Торин.

Бушевавшие в душе Мак-Аллистера чувства были до странности похожи на ощущения достойного отца Пантора после «зачарованного» вина.

Дело в том, что стратегически выверенный и тактически грамотный план лорда Ардена провалился с громким треском, который все еще отдавался в ушах доблестного командира злорадным хохотом.

Нет, в самом деле! Ну с кем такое могло случиться?!

Какой полководец, планируя грандиозную военную операцию, смог бы учесть, что его противник окажется недотепой, трусом и вдобавок изменником? А постороннее войско, возникшее ниоткуда, не учтенное в боевом раскладе, основательно потреплет его на пути к решающему сражению.

И кого теперь обвинять?!

...Вначале все шло исключительно в соответствии с планом. Засада находилась именно там, где ей и полагалось быть. И лучник сидел на дереве, в точности, как от него ожидали, на некотором расстоянии от дороги, ввиду отсутствия на ближних дубах достаточного укрытия.

И первая стрела действительно ударила в Куно фон Лихтенвальда на излете, едва пробив прочный щит, привезенный из чужедальних стран.

Не дожидаясь второй, Куно и Робер, ехавшие последними, мгновенно спешились и развернулись лицом к противнику. Вышколенные кони отбежали с дороги.

Торин остановил упряжку и соскользнул вниз. Он был в полном боевом облачении (пробка вместо железа очень удобна!) с мечом наготове.

А двое боковых, Гарет и Гвидо, в одну секунду оказались на земле и спрятались под повозкой. Именно этих ребят, самых щуплых в отряде, он мог нарядить одновременно и в кольчуги, и в пробковый панцирь. Даже если бы чей-нибудь выстрел достиг цели, они пострадали бы минимально.

Так что два бравых оруженосца юркнули под телегу, схватили там свое маленькое, но грозное боевое оружие и приготовились стрелять. Их лошади уже скрылись.

И три мастера меча: Торин, Робер и Куно — заняли боевую позицию, ожидая, когда разбойники полезут в атаку...

А они не полезли.

Может, мгновенные действия опытных воинов произвели слишком сильное впечатление на бандитов. Очень уж профессионально вышло, не похоже на поведение простых охранников. Да еще казавшиеся закованными в доспехи рыцари двигались чересчур быстро.

Может, эти разбойники просто не умели атаковать. Все может быть.

...Три мастера меча в боевой позиции стояли и ждали. Против них, словно коровы на водопой, выползали незадачливые засадники. Когда их собралось больше десятка, появился еще один. Этот был верхом. У него был даже щит с каким-то гербом.

Если это главарь, то я идиот, подумал Торин.

На него с высоты седла смотрел некто рыжебородый, красноносый и наряженный в ржавый панцирь. Большую часть лица закрывали усы. Впрочем, Торин и не горел желанием рассматривать его лицо. Больше всего на свете ему хотелось треснуть по этой морде бронированным кулаком и покинуть театр боевых действий. Но, как и в настоящем театре, представление продолжалось.

Злодей подал свою реплику:

— Эй, вы, солдаты! Нам нужна эта карета. Уходите, мы вас не тронем.

Даю честное слово ! Я — Бернард Фиц-Борн!

В роли героя Торину наверняка полагалось дать достойный ответ, но он молчал. Еще не хватало с этими... разговаривать.

Когда на предложение капитуляции должный ответ не последовал, главарь, кажется, заколебался. От спросил:

— Графиня Арден находится внутри?

Ему опять не ответили.

Было яснее ясного, что ему смерть как не хочется рукопашной атаки. Даже такой болван, как Фиц-Борн, мог оценить экипировку трех рыцарей и толщину стен кареты. А его воинство не заслуживало даже презрения. Даже не двинулось окружить малочисленного противника.

Не было тут двух десятков. Полутора и то не было. Мак-Аллистер вспомнил разбитую голову и раненую ногу своих давешних приятелей. Это они третьего дня схватились с бандой и, видимо, крепко снизили ее боеспособность. Как видно, новобранцы составляли большую часть.

Фиц-Борн привел одиннадцать пеших с мечами и двух лучников, которых мог уже не считать: Гвидо с Гаретом быстро сняли их из небольших, но очень умело сделанных арбалетов. Больше они пока не стреляли. В сражении наступила пауза.

Если бы Торин сейчас дал команду выйти укрытой группе, бандиты кинулись бы врассыпную. Наверняка кто-нибудь сумел бы скрыться. Сам главарь сидел на коне, ему сбежать было очень легко. Поэтому, как глупо это ни выглядело, обе стороны оставались неподвижны.

И стоять бы им так до второго пришествия, если бы не подоспел доблестный резерв. Десять рыцарей на боевых скакунах, с копьями наперевес, выскочили с четырех сторон и... остановились в изумлении.

Так бесславно и сработал блестящий план.

Единственным достойным трофеем был конь Фиц-Борна.

Неизвестно, правда, у кого украденный.

На этом-то жеребце, гнедом, с черной блестящей гривой, Торин и проезжал в этот момент через крепостной мост. На козлах сидел один из той дюжины, чьи мечи так и не понадобились.

Внутри повозки сидели все четырнадцать пленных. Двое из них —лучники — стонали, кое-как перетянув раны.

А остальные гвардейцы Ардена, у кого не было лошадей, ехали за спинами своих товарищей.

Никогда еще вернувшееся с победой войско не чувствовало себя так неловко. Рыцари и оруженосцы молча расседлывали коней, уводили их к конюхам и старались как можно скорее разойтись по обычным делам: кому-то занять посты, проверить и вычистить доспехи, другим просто поспеть к обеду и уйти отдыхать...

А Торину пришлось докладывать графу о результатах операции.

— Ну, что ты так хмуришься? Ты же победил, — убеждал его сэр Конрад, хоть его губы и вздрагивали от сдерживаемого смеха. — Это мне надо бы стыдиться. Правильно надо мной графиня смеялась... Гениальный стратег! Полководец! Двадцать лет в сражениях! — он все-таки не выдержал и захохотал.

Глядя на него, засмеялся и сам Торин. В конце концов, фарс есть комедия. А что никто не убит, так это ведь еще лучше. И главное — нет больше банды Фиц-Борна!

Отсмеявшись, командир рыцарского отряда заговорил серьезно:

— Самое веселое, что вы вовсе не ошиблись. Этот негодяй Фиц-Борн служил герцогу Саймнелу, чьи владения не граничат с вашими только потому, что между вами вклинились земли аббатства. Вероятнее всего, Саймнел и есть тот враг, о котором вы говорили. Он дал Фиц-Борну манор на самой границе, так что от него до ваших земель — две мили через холмы. Земля там плохая для полей, вот и лежит пустая. Монахи там иногда только ягоды собирают. Вот Фиц-Борн и прятал там целый отряд наемников. Платил им Саймнел, и они выполняли для него всю грязную работу: расправлялись с крестьянами, ловили беглецов и еще грабили на дорогах.

— Саймнел, значит. Ну-ну, — граф тоже перестал веселиться. — Врага надо знать по имени и в лицо... А откуда ты все это знаешь?

— От Фиц-Борна. Он оказался редким трусом. Впрочем, разбойники редко бывают храбрецами. Мне почему-то кажется, он решил поменять хозяина.

— Это на меня, что ли?

— Вот именно. Все как вы говорили: он считает вас более грозным, чем Саймнел. И не видит ничего трудного в том, чтобы переметнуться на сторону сильного. И самое противное, что он верит: вы его примете. По его словам, он не сделал вам ничего плохого: даже оружие на ваших людей не поднял.

— Это верно... — сэр Конрад задумался.

Бескровная победа, как ни удачна она была сама по себе, создала проблему. Что теперь делать с четырнадцатью подонками, на чьей совести, если она еще жива, десятки человеческих жизней? Устроить суд? Бесполезно, да и опасно. У этого Саймнела, черт бы его побрал, наверняка есть союзники. С одним графом Арденом они справились, попытаются то же сотворить и с другим.

Сэр Конрад вообще не любил открытых разбирательств. Выставлять на всеобщее обсуждение разные злодейства, выявлять их причины и, чего доброго, находить оправдание... В бытность свою правителем и верховным судьей он предпочитал решать дела самолично. Государь может позволить себе быть и справедливым, и милосердным. Карать не преступление, а преступника и миловать тех, кто способен оценить милость. И не подвергать свой суд сомнению сторонних наблюдателей.

— Придется придумать что-то особенное, — вздохнул он. — Ты знаешь, возможно, некоторых из них можно будет оставить у нас. Я имею в виду, в каменоломне. Там как раз людей мало.

— Еще чего не хватало! — возмутился Мак-Аллистер. — Это же сброд! Они по-человечески жить не могут. Передерутся, друг с друга рубаху сдирая. В неволе прожить могут только те, кто заботится о товарищах. Как вам отлично известно. Мы только-только этих несчастных рабов в человеческий вид привели, а теперь снова к ним подонков прислать?

— Не всех, — возразил сэр Конрад. — Только тех, кто, как ты говоришь, способен жить по-человечески. Мой опыт показывает, что из каждых десяти преступников двое-трое все-таки остаются людьми.

— Ну ладно, — уступил Торин. — Двое, трое... Это еще возможно. А с остальными что делать? Тюрьмы у нас нет. Отпускать их я не согласен. Отослать королю, пусть на галеры сажает?

— Галеры далеко. Туда пути две недели, кого я с пленниками пошлю? У меня люди не лишние.

— А пусть сами идут, — пошутил Торин. — Скажем им, что король армию набирает, наемники в цене. И письмо дадим, рекомендательное: мол, посылаем вам десять преступников, делайте с ними, что хотите. А сами они читать не умеют. Так что пойдут, как миленькие!

— Пойдут. А по дороге станут убивать каждого, у кого сапоги целые. Просто по привычке. Торин, нельзя их отпускать!

— Будто я сам не понимаю. Ну что ж, пусть сидят пока взаперти. Есть даже, где: в той горе, где живут рабы, есть одна подходящая пещерка. Маленькая, но пусть этим лбам тесно будет. Может, научатся как-то жить вместе. А там даже проточная вода есть. Так что давать им кашу раз в день, и вся забота. Завалим вход большими камнями и будем подавать еду через отверстие в потолке.

— А они поднапрягутся и растаскают твои камни...

— Пусть напрягаются. Выход оттуда только в подземный ход. Щель в потолке узенькая, да и добраться до нее можно только, если одному на другого стать. А уж если они настолько исправятся, что станут дружно работать, значит, научились по-людски жить. Тогда, так и быть, пущу их в каменоломню.

— Неплохое решение. Но не для всех. Атамана я туда пускать не хочу.

Знаешь, Торин, может быть, я не прав. Судьба может вертеть каждым, и королями, и пастухами. Я тоже побывал, как говорят, на самом дне... И ты побывал. Но когда человек, у которого есть и дом, и земля, и некоторая власть, превращается в такого вот Фиц-Борна, я не прощаю.

Пусть этот герцог Саймнел даже держал его в руках. Пусть платил его людям. Но, будучи человеком, даже грязное дело можно выполнять чисто. Даже грабить можно по-разному! Ты со мной не согласен?

— Совершенно согласен. Можно от нужды стать разбойником, но вот пытают людей ради золота, женщин на грязной земле насилуют — только от собственного мерзавского нутра.

Вы знаете, я кое-что успел услышать об этом негодяе. Люди многое о нем рассказывают. Даже если это и не все полная правда, но человек десять он казнил лично. Просто ради удовольствия. Вешал и ждал, пока умрут. Стоял и смотрел. А его головорезы стояли рядом.

Я тоже, помните, собирал налоги. Для вас, между прочим. И не превратился в такого вот...

— И я не превратился. Хоть наш добрый Давид и сказал, что власть — она развращает... В чем-то, конечно, я развращен. Не спорю. Вряд ли я стану добрым католиком. Но есть вещи, которые делает с человеком судьба, а есть те, что он делает сам. И сам за них отвечает.

— Значит?..

— Придется подумать. Я не люблю гласности, как ты хорошо знаешь.

— Надо его отсюда сплавить. Без шума. И без шума убить. Так?

— Так. Давай его сюда. Допросим.

Владетельный Бернард Фиц-Борн вступил в кабинет графа Ардена с самым независимым видом. Чего ему было бояться? До сих пор его и пальцем никто не трогал. Его всего лишь обезоружили и привезли в крепость с максимально возможными удобствами. Даже ноги трудить не пришлось. И слова ругательного никто не сказал. Сам-то Фиц-Борн с пленниками обращался не так. И имел все основания предполагать, что намерения Ардена в чем-то совпадают с его собственными.

От начал очень почтительно:

— Ваша Светлость! Искренне приветствую и сожалею о небольшом недоразумении между моими и вашими людьми. Ошибка. Случается, когда сталкиваются в лесу два войска... Но благородные люди всегда могут договориться между собой, не так ли? Ваши люди действовали просто великолепно! Потрясающе! Что за прекрасный отряд у Вашей Светлости.

То, что он покушался на супругу самого графа, Фиц-Борн изящно обошел в своих комплиментах. Как и то, что против него поначалу стояли только три рыцаря и двое оруженосцев.

Граф Арден, наконец, соизволил раскрыть рот:

— А вы, сэр Фиц-Борн, стало быть, тоже располагаете войском?

— Ах, Ваша Светлость! — манерой говорить он походил на жеманную дамочку. Даже грациозно взмахнул рукой — мол, какое сравнение! — и добавил скромно:

— У меня сейчас только этот десяток недотеп. Учить их и учить!

— Дело обыкновенное, — как бы нехотя согласился граф, — готовых солдат взять неоткуда. Набираем, учим... А потом еще тебя же и предадут.

— Ах, граф, как вы правы! — Торина чуть не скрутило от слащавого тона бандитского главаря. Он отошел к окну. Ну что за мерзкий тип!

...А тот разливался соловьем. Он поведал надменному графу о своем друге — да-да, близком друге — владетельном герцоге, у которого много плодородной земли, но такие ленивые подданные! И этот добрый герцог нуждается в помощи, а как же, чтобы приструнить своих мужиков и заставить себя уважать. Вот он, Фиц-Борн, и служил помощью своему высокому другу.

— Но вы, верно, лишили герцога немалого количества подданных? — лениво сощурил глаз хозяин замка.

— Что для него дюжина мужиков! Другие вырастут. Они плодятся еще хуже тлей! И такие же вредные! — осмелевший барон-разбойник захохотал над собственным остроумием.

— И достойный герцог вознаградил вас за эти услуги? — с интересом спросил граф Арден, поощряя своего собеседника на очередную волну вдохновенной похвальбы. Насчет маленького поместья на самой границе с угодьями монастыря, «а с этой братией каши не сваришь, ни выпить не пригласят, ни дамского общества — глушь, деревня!» А тут еще и проклятое мужичье смеет руку на благородного поднимать, да не то, что руку — оружие! Какие-то проходимцы с луками четырех парней у него уложили — да каких! Один к одному! А те, что остались — парочка ничего, а остальные — ну, деревня деревней...

Манера речи допрашиваемого быстро менялась. Исчезла напускная жеманность, аристократическое лицемерие. Проявилось его истинное лицо.

Торин хорошо знал, в чем дело. Он сам перед тем, как вести атамана банды пред графские очи, угостил его кубком вина — разбавленного не только водой, но и еще кое-чем дополнительно.

Знание свойств гашиша было одним из преимуществ опыта лорда Ардена и его людей, проживших большую часть своих лет на Арабском Востоке.

— Ваш манор находится, вы сказали, на границе с владениями обители? Вы владеете домом, землей, подданными?

— Какие там подданные! — Фиц-Борна развезло, он уже обращался с хозяином как с закадычным приятелем. — Полдюжины мужиков, бабы с выводками... А дом хороший. В дождь или бурю не шелохнется и не протекает... Не хуже корабля... Нет, хуже! — пьяно возразил он себе. — Корабль лучше всего. Какой у меня был корабль!.. — он неожиданно прослезился.

— Корабль? — подтолкнул его граф к дальнейшим излияниям.

Оказалось, что Бернард Фиц-Борн не всегда был владетельным бароном. Раньше он был пиратом, и плавал больше всего в Балтийском море, знавал и данов, и ганзейцев, и даже русов, которые, вот идиоты, отдают жемчуг за сукно, одной штуки сукна хватит на две горсти, дикари, одно слово. Но корабль утонул, неизвестно отчего, утонул, и все, он едва сумел до берега доползти, он да еще четверо, среди них боцман, лихой мужик, потом вместе у герцога служили... То есть дружили... Но недавно этот изменник бросил и своего капитана, и герцога... И сбежал, сволочь. И золото увез! — возмущенный предательством помощника, атаман даже кулаком по столу стукнул. Вряд ли он соображал, где находится и что говорит. Хотя и выглядел человеком в полном сознании. Именно этого момента граф и ждал.

— А приходилось вам навещать бухту Норфолк? — поинтересовался он у бывшего пирата.

— А как же! Хорошее место. Берега пустынные, войти удобно, и глаз лишних нет. И отстояться можно, если случай...

— Вот-вот, — подхватил сэр Конрад, — совершенно с вами согласен. Там и стоит мой корабль.

— У вас... есть... корабль? — от изумления Фиц-Борн даже немножко протрезвел. Сказать по правде, такая новость Торина тоже ошеломила.

— Еще бы! — и лорд Арден дал волю фантазии.

Он поведал ошалелому атаману о своей лихой юности, о пиратских схватках в южных морях, о годах, не позволяющих ныне гулять в море. Тот внимал. Его отуманенное гашишем воображение уже рисовало новые подвиги. Больше, чем когда-либо на свете, от мечтал поступить на службу к этому необыкновенному графу.

— Ваша Светлость! Помилуйте! Отдайте его мне! — прокричал он в восторженной мольбе. — Я вернусь и осыплю вас золотом!

— Отдать? Как бы не так! Мой корабль! Я его не отдам... просто так. Гм... С другой стороны, он не может там стоять вечно. Обнаружат. Уведут. И команда не спасет.

— Там и команда есть?

— Да ну, какая команда! — сэр Конрад удачно скопировал недавний тон своего собеседника. — Десяток мужиков. Их еще учить и учить!

— Я научу! — попавшийся на крючок пират готов был на все. — Я вам заплачу за него — потом. Сколько хотите, заплачу! Вдвое!

— Потом? А что, сейчас у вас нет? — хитро скривился сэр Конрад.

— Да откуда! — горестно воскликнул Фиц-Керн. — Если бы тот гад не сбежал... Кроме манора, ничего у меня не осталось.

— Но манор остался? — уточнил граф.

— Манор? — внезапная надежда окрылила пирата. — Конечно! Милорд, умоляю вас! Вам — манор, мне — корабль! Обменяемся!

— Это не так просто, — сэр Конрад сделал вид, что колеблется. — У вас земельное владение. Я правильно понял, что оно принадлежит лично вам? Герцог подарил вам его?

— Он подарит! — одурманенный Фиц-Борн забыл, что назвал герцога своим другом. — Я заплатил ему. Двадцать полновесных золотых! В присутствии того надутого приора из аббатства. Надул меня, гад! Я с этого манора и трех золотых не получил за два года.

— Двадцать золотых. Хорошо, — произнес сэр Конрад тоном торговца, после долгих торгов заключившего выгодную сделку.

— Хорошо — что? — не понял Фиц-Борн. У него в мозгах плескались моря и океаны.

— Я даю вам двадцать золотых. Вы продаете мне ваше поместье. Это будет отражено в купчей. У меня в замке как раз гостит келарь Святой Анны, он засвидетельствует продажу.

— А как же корабль? — все еще не соображал бывший — и будущий — пират.

— А вы мне платите за корабль эти же двадцать золотых. Только это нигде не будет записано.

— И... он станет моим?

— Завтра же вы отправитесь в Норфолк. Возьмете с собой тех ваших людей, кому больше всех доверяете. С вами поедет начальник моих стражников, его хорошо знает команда корабля, и еще пять наемников. Принято, чтобы новый капитан платил команде задаток перед отходом, так что половину цены корабля — десять золотых — возьмете с собой. И напишете мне на них заемное письмо. Вернете, как вы сами сказали, вдвое.

В этом предложении было все: и рассчетливость рачительного купца, и хитрость прожженного мошенника, и понятная для человека вроде Фиц-Борна осторожность в отношении золота. Договор был прост и выгоден обеим сторонам. Он делал их сообщниками.

И он поверил.

В самом радужном настроении Бернард Фиц-Борн отправился спать в отведенный его людям каретник.

— Ну, вот и все, — сказал сэр Конрад жене, когда на следующее утро Торин с пятью товарищами, мрачные и невыспавшиеся, вернулись в крепость.

Тяжкое досталось им дело, с сочувствием думал он, провожая своих ребят взглядом. Не рыцарское. Напоить четырех мужиков вином с сильным наркотиком, дождаться, пока умрут во сне... И похоронить.

А потом еще тщательно уничтожить все следы.

Это не убийство, а казнь преступников, заслуживших колесование, а не такую сладкую смерть! Но для того, кто убивает, живой человек все равно живой человек. Если, конечно, он сам не тупое животное...

Так что сегодня к Мак-Аллистеру, Гарету и их товарищам лучше не подходить. Через день-два воспоминание потускнеет, пригладится, и к ребятам вернется обычная веселость. Но нынче поручать им охрану графини нельзя. В Ноттингем с Леонсией поедут другие: Лихтенвальд, Алан, Ламберт Блэкстон... Найдется, кому.

На этот раз преподобные братья Святой Анны не проспали отъезда. И речи не было о вчерашнем. Наоборот, за составление и заверение купчей записи о продаже Борнхауза, небольшого поместья неподалеку от их обители, отец Пантор получил весьма существенную добавку к уже отмеренному вкладу графа Ардена в сокровищницу монастыря.

За доставку такой суммы, да еще за принятие в паству аббатства обитателей Арден-холла достойный помощник келаря, вероятно, приобретет еще большее уважение среди братии. Ну и что же, что пришлось немного поработать посреди ночи! Он ведь еще в прошлый день выспался, гм...да простит его господь милосердный! Днем граф был, вероятно, занят, вот и велел разбудить после полуночи и Пантора, и этого, прости Господи, бывшего владельца манора.

Злословие — грех, но можно без преувеличения заявить, что этот сосед доставил святой обители больше хлопот, чем все остальные, вместе взятые. И слава Богу, что он решился покинуть эти места, получив двадцать золотых — очень даже щедр милорд Арден, та земля столько не стоит...

Хотя Пантор слышал, что его светлость герцог продал Фиц-Борну манор за ту же сумму. О жадности его светлости ходили такие слухи... Впрочем, дела герцога Саймнела доброго монаха не интересовали.

Зато теперь граф Арден, будучи хозяином Борнхауза, становится близким соседом монастыря. Такая новость и сама очень обрадует лорда-аббата, даже если забыть о том золоте, что лежит в солидном окованном сундучке у самых ног трех монахов.

Брат Пьер, певец, человек по натуре восторженный, даже украдкой потрогал сверкающие заклепки. Ему тоже досталось немало почтения и восхищения за пару последних дней. Будь он тщеславен, что монаху не подобает, он возгордился бы невероятно. Его не только слушали с удовольствием, его даже попросили научить народ рождественским песнопениям, и он провел весь вчерашний вечер, окруженный целым хором почтительных и старательных учеников. Можно смело сказать, что и им заработан этот богатый дар!

Третий брат, имя которого было Томас, был смирен и ненавязчив. Крестьянский сын, лишь в силу своей природной сметки познавший в монастыре грамоту, он не пел песен и плохо знал латынь. Зато он умел слушать. Именно его следовало бы опасаться сэру Конраду и другим, у кого были тайны. Может быть, не вступи он послушником в обитель, Томас мог стать выдающимся шпионом.

Нет, ни один из слуг Арден-холла не нарушил приказа господина насчет исповеди, но люди есть люди. А Томас сроду имел хороший слух, хоть и далеко ему было до брата Пьера.

Ему все-таки удалось понять, присутствуя на первой встрече с хозяином Ардена, а также судя по внешнему виду и поведению его жителей, что новый лорд — не «старый вояка с мешком золота», а человек необычайно ученый и знающий человеческие души. И что графиня Леонсия, нацепившая зачем-то маску надменной куклы, на самом деле женщина очень добрая, умная и самостоятельная. О детях графа он пока ничего не мог сказать, кроме хорошего: сын-подросток весьма для его лет образован и мог даже с отцом Пантором вести беседу о неких стихах из Священного Писания, которые для самого брата Томаса до сих пор остаются непонятными. А дочь выглядит образцом скромности, не как многие знатные барышни, при кратком знакомстве с гостями взор держала опущенным, хотя ликом прелестна и станом царственна — уж это он смог определить.

Больше всего честного Томаса поразило то, чего двое других вовсе и не заметили: слуги не боялись своего господина. Начиная от повара и кончая молчаливым истопником, люди вели себя в Арден-холле как полные его хозяева. Своими замечательными ушами брат Томас почти не услышал каких-либо отданных распоряжений — а работа во всем замке ни на минуту не прекращалась. Камины ровно горели, лошади сыто фыркали, обеды и ужины подавались без всякого напоминания.

Так что какую-то тайну он нашел. Другое дело, что докладывать о ней приору было еще рано. Особенно после нынешней ночи. Пока почтенный Пантор и голосистый Пьер предавались стыду и покаянию, реально мыслящий брат Томас почуял подвох. Трое взрослых мужчин упились одной фляжкой до потери сознания! Как же! После того, как отвар доброго Ладри прояснил его мысли, Томас внимательно смотрел вокруг. И прибытие воинского отряда с пленными не укрылось от его взора. Он даже узнал некоторых.

Когда же наутро от старшего собрата он услыхал о срочном отъезде Фиц-Борна и продаже им своего имения, а пленников во дворе после завтрака уже не было, настала пора делать выводы. И брат Томас спрятал под клобуком задумчивую усмешку. Хитер граф, хитер! Ну да ничего, с Божией помощью тайны его станут явными...

Опять четверка мощных коней тянула повозку через лес. Все десять сопровождающих настороженно всматривались в строго определенное каждому пространство. Правила охраны все знали назубок.

На этот раз доспехи были не пробковые. Рыцари надели невзрачную, но надежную боевую броню и выглядели весьма грозно.

Превращение крытой грузовой телеги в большую карету произошло очень просто и быстро: часть досок выпилили, чтобы проделать окна, выстелили коврами пол и прибили скамьи. Потом натаскали туда столько цветных подушек, что внутри стало и мягко, и даже красиво. Вчера, когда там прятались воины, окна были плотно завешены. А сегодня свет проникал в повозку сквозь тонкое полотно, и пассажиры чувствовали себя как дома за дощатыми стенами и кожаной полостью.

Конечно, для госпожи графини больше подошла бы та самая коляска, в которой она приехала, легкая и удобная, но сэр Конрад не захотел рисковать. Да, он был почти уверен, что банда Фиц-Борна была здесь единственной. Но почти — это еще не совсем. К тому же речь шла и о золоте, и о его собственной семье.

Внутри кареты находилась Леонсия, обложенная мягкой рухлядью, и ее суровая Фрида.

Ради такого случая девушка согласилась отложить свое вступление в отряд. Тем более, что охранять леди в путешествии — дело достаточно почетное и даже воинское. Напротив них сидели все три монаха, перед ними на полу — заветный ларец.

Роланд ехал верхом. Ему выделили того самого Колоса, что казался недостаточно быстрым сыну графа. Но ему этот жеребец понравился — золотой масти, с гривой цвета колосьев. Может, он и впрямь не догнал бы легконогую Мун, но юноше это не мешало. Процессия шла шагом, и такая скорость как раз подходила для приведения в порядок мыслей.

А они были непослушные и все норовили сбить с пути.

Как прямо заявил граф, его испытывали доверием. И пообещали, если он это доверие оправдает, повысить его статус в крепости Арден. Но каков же этот статус сейчас? На первый взгляд, его положение так же высоко, как у любого из рыцарей, даже выше. Он выполняет еще и должность начальника над рабами. Ему никто не приказывает, если не считать мэтра Робера, наставника в военном деле. А самое странное, что граф, кажется, даже не проверяет, что делают и где пребывают его бывшие рабы. Те семеро, которых он привел в замок, сами нашли себе дело и держатся тихо, боясь оказаться на улице перед морозами. Для этих несчастных сэр Роланд — высокий господин!

Единственный, кто им командует — это младший товарищ. Если бы непоседа Родерик не тянул его на рассвете чистить коня, не тормошил, уговаривая поехать на охоту или навестить сельских приятелей, сам он так и сидел бы в выделенном для него покое, изнывая от жалости к себе и строя несбыточные планы.

— Мальчик мой, ты слишком погружаешься в мысли, — твердила ему ласковая графиня. — Живи проще. Не надо мучиться воображением! Чего тебе хочется? Что сделает тебя веселее?

При воспоминании об этом щеки Роланда запылали. Леди Леонсия говорила это, лежа рядом на ложе их общего прегрешения.

После того, первого в его жизни, безумного любовного приключения он несколько недель избегал встречаться с графиней Арден. Но ничего страшного не последовало, никто даже не заикнулся об их грехе, и сам лорд продолжал обращаться с ним так же мягко, как и вначале. 

Молодая, разбуженная плоть требовала своего. Смущаясь, он спустя некоторое время пришел в горницу леди и сам не уловил, как оказался в ее постели. Ее опытность и отсутствие стыда мало-помалу научили Роланда принимать ласки как должное и отвечать на них более вольно, чем поначалу. Он ужасался своей распущенности, втайне молил бога избавить его от этого соблазна, но потом снова навестил ее. И не раз.

Однажды она спросила все так же ласково, придет ли он по ее зову.

Он сказал «да». Он не мог ей отказать... И с тех пор с трепетом ожидал призыва. Он любил ее и принадлежал ей. Чем бы ни пришлось за это расплачиваться.

Одно было несомненно. Поделиться с кем-либо своим счастьем (или грехом) Роланд не имел права. Провожая жену в путь, граф Арден сам лично предупредил всех сопровождающих: не разговаривать ни с кем, решительно ни с кем о чем бы то ни было касающемся личной жизни. И не исповедоваться! Ни в коем случае не исповедоваться!

А такой запрет был тяжелее всего именно для него. Собственная совесть давила бедного Роланда, не давая ему поднять голову. Хорошо Родерику! Скачет себе на своей Мун и в ус не дует. Предвкушает все радости Рождества в знаменитом монастыре Святой Анны...

Вопреки опасениям осторожного сэра Конрада, с его любимой женой в дороге ничего не случилось. Быстрым шагом, который наиболее подходит тяжеловозам, упряжка влекла возок в течение четырех часов без привалов и после полудня добралась до городской усадьбы, снятой у мастера Эшли. Могучую четверку с некоторым трудом водворили в сарай, предназначенный для одной славной лошадки, а высокие гости под чутким руководством Джона Баррета принялись обживать дом. Для десяти рыцарских коней пришлось снять большой скотный двор по соседству. Бывшие обитатели его, откормленные на Рождество, уже покинули сей мир.

Опоздание госпожи графини на целые сутки едва не довело старика до сердечного приступа. Но, слава Богу, это оказалось единственной неприятностью в то благословенное Рождество.

Лорд-аббат Святой Анны, невероятно довольный как щедрым даром нового прихожанина, так и вестью об исчезновении беспокойного соседа с его нечестивой бандой, снизошел до того, что не стал ждать визита высокородной дамы, а сам с подобающей пышностью явился в домик портного вместе с приором, в сопровождении почтенного отца Пантора.

В такой ситуации, Леонсия не считала нужным следовать указаниям мужа и разыгрывать надутую аристократку. Один незаметный монах из свиты аббата, придерживавший его коня, только смешливо скривил губы, издалека рассмотрев ее приветливую улыбку. Но выражение губ брата Томаса никого не заинтересовало.

Аббат с должной учтивостью приветствовал знатную и богатую дарительницу, торжественно пригласил ее на праздничную службу и благосклонно принял предложение воспользоваться услугами ее пажа в малярских работах.

Восторженное любопытство юного лорда и его искренний интерес побудили приора пригласить наследника Ардена в обитель и показать ему некоторые сокровища, как златокованные, так и рукописные. В качестве гостя аббатства Родерик с удовольствием осмотрел богатую ризницу, драгоценную библиотеку и полюбовался работой своего друга Роланда над поврежденными и потускневшими фресками. Он не был разочарован.

Святые отцы также остались довольны им. Он беседовал с учеными клириками на отличной латыни, цитировал апостолов и знал наизусть жития святых. Никто не выведывал у него никаких секретов. Наоборот, его все хвалили и благословляли.

И на рыцарей тоже никто не нападал. Конечно, вокруг вилось много молодых сквайров, особенно когда из дома показывалась строгая светлокосая дева, но ни один не осмелился на что-либо большее, чем поклон издали. Как и предвидел граф Конрад, задираться с десятью стражниками было не по зубам даже самым отчаянным забиякам.

Они подверглись осаде другого рода.

Появление в скромном предместье Ноттингема двенадцати молодых мужчин, считая и пажей, вызвало интерес определенной категории общества. Женского пола.

Одна за другой, улицу посещали те, кого в городе презирают более всего: худые, изможденные, нищие, покрытые жалкими тряпками городские блудницы пытались привлечь внимание благородных господ. Их неумелые потуги завлечь галантного Алана де Трессэ или могучего добродушного Куно выглядели настолько карикатурно, что оставалось только смеяться — или плакать над глубиной людского падения.

Леонсия с ужасом ощущала свое полное бессилие. Она могла только приказать кормить несчастных горячей похлебкой. Женщины шли сюда не за этим, они ожидали грубых ласк и медных монет, но рыцари Ардена не могли позволить себе ничего подобного в присутствии леди графини. Да и вкус у них был другой.

Она не знала, что делать. Муж был далеко. И тогда Леонсия приняла решение.

Старых и уродливых шлюх отослали домой со щедрой милостыней. Более молодых, в том числе двух малолетних девочек, она приказала задержать и не отпускать. Когда одна из них разревелась и умоляла позволить ей хоть отнести хлеб братику, леди послала оруженосца в жалкую хижину привести обратно обоих. Остальные с безнадежным смирением ожидали решения своей судьбы.

Женская доля никогда не была доброй. Если тяжкий труд не кормит и не дает крыши над головой, а жить надо, остается только пустить в продажу то, что дано богом — свое собственное тело. Ибо, на беду или на удачу, мужской инстинкт делает это тело чем-то вроде предмета роскоши или даже подчас — первой необходимости.

Как и множество других благ, созданных богом и природой, женское тело расхищается и оскверняется неразумным использованием. Земле тоже больно, когда ее выжигают и отравляют, когда вырубают леса и пачкают реки нечистотами, но душу леса или реки, в невежестве своем, человек не услышит. А вот женщина, доведенная до отчаяния, — это предмет одушевленный. У нее есть глаза, в которых страдание, и речь, чтобы выразить его. Но нет защиты. Она объявлена сосудом греха.

Леонсии не было дела до общественного мнения. Благосклонность лорда-аббата надежно ограждала ее от поползновений городской стражи или даже шерифа. Когда прошла целая неделя, и канун Рождества отстоял лишь на несколько дней, в большой комнате дома Эшли собралось восемь особ женского пола в возрасте примерно от одиннадцати до сорока. Точных своих лет не знала ни одна из несчастных.

Графиня приказала купить на рынке толстые плащи-балахоны и посадить всех пленниц в повозку. На вежливый вопрос Лихтенвальда, как же, в таком случае, она намерена попасть домой, Леонсия только раздраженно фыркнула и велела приобрести двух кобыл: для себя и Эльфриды.

— А как же я? — в растерянности спросил старый Джон.

Все это время, пока юные господа развлекались в монастыре, а леди похищала уличных девок, Джон Баррет добросовестно обслуживал все общество. Он закупал продукты и привозил их на наемных телегах, находил прачек и уборщиц, кормил полтора десятка животных, да еще следил, чтобы двор Бена Эшли не загадили до неузнаваемости.

— Вы остаетесь здесь, мастер Баррет, — приказала графиня.

— Вам следует дождаться хозяина этого дома, получить обратно наш залог — коней и телегу — и заплатить ему за аренду. Боюсь, наши люди все-таки нанесли его дому и саду некоторый ущерб. Пока его нет, друг мой, позаботьтесь вернуть их в прежнее состояние. Да, и еще скажите доброму мастеру, что его собственная лошадь находится в замке и с ней все в порядке. Я пошлю кого-нибудь вернуть ее после Рождества.

 

Глава XI

Обратно ехали намного быстрее. Первый снег уже лежал под деревьями, но дорога, схваченная морозом, была тверже обычного. Возок кидало, но леди графиня мало заботилась об удобствах сидящих внутри девиц. Тем более, что там хватало подстилок и мягкостей. Она торопилась.

Поездка оказалась удачной во всех отношениях, кроме главного. Она не нашла священника для замка Арден.

Разумеется, аббат Святой Анны с радостью выделил бы ей одного из своих рукоположенных подчиненных. Родерик с увлечением описал некоторых ученых братьев, занятых перепиской книг, а также лекарей, призревающих раненых и больных. Роланд свел знакомство с отцом келарем, стареньким и смешливым, и несколькими послушниками, которые ему помогали. Его работа удовлетворила святых отцов, они не жалели похвал и подарили ему маленький образ Святой Анны в знак благодарности. Но ни один из обитателей монастыря не подошел графине. Эти люди были чересчур погружены в дела своего аббатства.

Леонсия подумывала о том, чтобы пригласить обратно отца Пантора, но он явно не подходил на роль замкового священника. Когда она об этом заговорила с Родериком, тот подал неожиданную идею:

— Пусть лучше брат Пьер приедет. Не навсегда, только на Рождество. Отец опасается любопытства чужих монахов, но Пьер вовсе не такой. Он только любит петь, и умеет рассказывать истории. Он пока не священник, не имеет права исповедовать. Да он и не захочет. Пусть только поет молитвы и руководит хором. Это он хорошо умеет!

Накануне отъезда Леонсия посетила монастырь и изложила приору свою просьбу. Несмотря на то, что божественный голос брата Пьера был весьма желателен на праздничной службе, ей не отказали. Монах приедет с незаменимым Джоном.

Нельзя сказать, что перспектива провести праздники в Ноттингеме, да еще на положении доверенного лица графа Арден, сильно огорчила старого Баррета. Но все же он хотел навестить свою дочь в Баттеридже, еще раз увидеть внучку. Графиня пожала плечами:

— Ничто не мешает вам, мастер Джон, нанять повозку и отправиться к родственникам. По дороге захватите преподобного брата Пьера из монастыря. Он будет у нас до Нового Года. А потом вместе вернетесь.

Монах приедет в канун Рождества, то есть через три дня. За это время надо успеть привести этих бедняжек в относительный порядок.

Леонсия вздохнула.

Верховая езда все-таки для нее не игрушка. Семь миль до дома, да еще с максимально возможной скоростью. Она сама подгоняла: дома отдохнем, надо приехать к обеду!

Добрались почти вовремя. Во всяком случае, почтительный Герт сам поспешил сообщить, что для миледи накрыто в ее покоях.

Ошарашенный новостью о девяти голодных гостях, Ладри тем не менее выдержал удар и пообещал, что через полчаса в том самом помещении, где жили монахи, подадут обед и для них.

Слегка пошатываясь, с помощью Алана и верной Эльфриды графиня наконец-то добралась до своей комнаты.

Встретивший ее там муж с одного взгляда оценил состояние супруги.

— Леди Эльфрида! Прошу немедленно найти Лалли, чтобы в минуту была здесь!

— Спасибо, милый, — со вздохом опустилась Леонсия на мягкие шкуры, — но лучше бы она сначала помогла мне раздеться...

— Я тебя сам раздену. Эльфрида, пожалуйста, побыстрее!

Девушка быстро выбежала, на ходу сбрасывая свои собственные верхние одежки. Донну Эвлалию не нужно было долго искать, она жила здесь, напротив.

— Милочка, сейчас только короткий массаж, чтобы я была в силах сидеть за столом... После обеда — теплая ванна, где-то на полчаса... О господи, сколько еще сегодня придется сделать!.. — пожаловалась она мужу страдальческим голосом, прикрывая глаза под умелыми руками массажистки.

— Сама виновата. Зачем было так гнать? Да еще верхом? И вообще, что за странная идея — привезти столько женщин и детей? Я мельком глянул, они так выглядят, будто жили до сих пор на помойке…

— Они и впрямь там жили. Ох, милый мой, этот город!.. Сто раз спасибо нашему доброму Баррету, что сумел найти чистый домик, он там, видно, один-единственный и был! Я приказала не уезжать, пока не вычистят все до прежнего состояния.

— Хозяин будет тебе благодарен. Но все же объясни, откуда у тебя эти бедняги.

— Ну, откуда же, с улицы, конечно… Собрала, кого могла. Ох, Лалли, спасибо тебе. Как будто заново родилась.

— Миледи, — заметила, разгибаясь, Эвлалия, — это ненадолго. На час, может, и хватит, но после обеда советую вам обязательно прилечь. 

— Некогда, милая. Ну, спасибо вам, а теперь пойдем за стол. Страсть как я проголодалась!

Утолив первый голод, Леонсия оторвалась от вкусной похлебки и в первый раз улыбнулась с удовлетворением.

— Любовь моя, не отлынивайте от ответа! — обратился к ней граф. — Я вижу, население нашего дома увеличивается быстро и без затрат на наем. Что будут делать тут все эти женщины и дети?

— Детей, как видно, все-таки придется куда-то отправить. В деревню, что ли? Если доплатить крестьянской семье, наверное, они примут сирот?

— Примут, — пожал плечами сэр Конрад. — Мы можем даже подарить им корову или лошадь, этого будет достаточно. Но, если я правильно понял, это не совсем обычные дети?

— Какие есть, — с внезапной злостью отрезала Леонсия. Спорить с женой, когда она в подобном настроении, он никогда не пытался. Она продолжала ожесточенно:

— Что, эта маленькая девочка была бы менее виновата, если бы она бросила братишку умирать от голода? Или сама умерла?

— Ничего подобного я в виду не имел, — отступил муж. — Просто не думаю, что им понравится крестьянская работа. Дети такого возраста у селян уже трудятся наравне со взрослыми. И девочку могут счесть ленивой только за то, что она не умеет прясть или ткать, или доить корову. И будут обижать.

— А что, есть другой выход?

— Пожалуй, — задумчиво протянул сэр Конрад. Он помолчал, глотнул вина и продолжал:

— Мы ведь стали владельцами еще одного дома. Борнхауз его имя. Я хочу послать туда надежного человека, чтобы вести хозяйство. Там и лишняя служанка не помешает. И не обидит никто.

— И кто же этот надежный?

— Джон Баррет.

— Гм. Ты же, кажется, не жаловал его доверием?

— Смотря в чем. В покупках он ни разу меня не обманул. А что, там в Ноттингеме вы были им недовольны?

— Наоборот. У него настоящий талант обращаться с торговцами и работниками. Даже место для лошадей он нашел в полчаса. И это в городе, переполненном приезжими!

— Вот именно. Так что он будет управлять Борнхаузом рачительно и заботливо. Тем более, что я намерен отдать ему это поместье в долгую аренду. Пусть живет подальше от нас. Честно говоря, я устал от своих сомнений и его недомолвок.

— Все же думаешь, он был как-то связан с этим покойным лиходеем?

— Нет, не с ним. Но я почти уверен, что у него дела с самим герцогом.

Кстати, вы его там не встречали? Он приезжал в аббатство, бывал у городских всластей?

— Не знаю, — с сожалением пожала Леонсия плечами, — Я с ним не встречалась, и мальчики тоже в монастыре его не видели. Родерик по моей просьбе специально поинтересовался у приора, но тот, кажется, не питает к его светлости особого уважения. Во всяком случае, около нас его не было. А я, как ты понимаешь, занималась иными делами.

— Не думай, что я против, — предупреждающе поднял ладонь Конрад.

— Просто появление шести девиц в замке, где живет сотня мужчин, приведет к понятному результату. Они снова станут жертвами похоти. Тем более, что привыкли к такому. Просто не умеют защищать свою честь, не знают, что это такое...

— Ну уж нет! — с ожесточением графиня ударила по столу. — Жертв больше не будет! Мы скажем им, что теперь они все принадлежат тебе. Твоих рабынь никто не тронет без разрешения.

— И это поможет? — усомнился граф.

— Еще как поможет! Им же, вообще-то, никто не угрожает, обижать женщин нашим людям не свойственно... А у этих несчастных главное зло — это их уверенность, что они грешницы и вне закона. А если дать им какое-то определенное место, этот самый закон, положение их сразу станет гораздо выше. Это твой друг Давид обижается на свое рабство, а бедной одинокой девчонке принадлежать могущественному лорду — счастье невыразимое! Да еще знать, что кроме самого лорда, ни один мужчина не посмеет ее коснуться... Она почувствует себя королевой!

— И как мы обозначим их статус? Объявим всем, что они — рабыни?

— Дорогой мой, да никому объявлять не надо! Это им самим важно, а остальным совершенно все равно. Или ты думаешь, что твой Маркус, или Тэм, или Герт Ладри пойдут их насиловать? Или станут обзывать дурными словами? Все, что действительно необходимо — это, как ты сказал, обозначить их статус. Наглядно! Чтобы всем было видно. Чтоб эти девушки знали, что это всем видно, и были полностью уверены в своем положении

— Рабский ошейник, что ли? Не желаю я возрождать этот обычай.

— Да не ошейник, что ты! Нечто вроде повязки. Или просто бантика в волосах. Определенного цвета, что ли... Яркий. И чтоб не уродовал.

— Может, лучше знак на одежде?

— Можно так. Только форма знака не так уж заметна издалека, а нам важно, чтобы было всем видно... Не будем нашивать каторжный ромб!

— Значит, цвет. И какой же?

— Еще не знаю... Надо будет проверить, какой материи у нас большее всего, и какую краску легче всего купить. Давай отложим решение, а сейчас я займусь их устройством.

— Не надо, — задержал графиню ее супруг, — все и так уже делается. Я приметил через окно Эвлалию с ворохом полотна. Она шла туда. И Тэм Личи там. Он растопил очаг.

— А где мы их поместим? В первом этаже башни?

— Сегодня да. Выспятся в тепле. А завтра Тэм едет в Борнхауз, я так и собирался его послать, и сможет уже забрать девочек и малыша. Чем меньше они пробудут с твоими блудницами, тем лучше.

А для остальных шести больше подойдет второй этаж, что стоит пустой. Туда ведет люк, который можно охранять. И боковая дверь на галерею, и еще потайная.

— Ты хочешь их запереть?

— На первые дни, обязательно. Не забывай, должен приехать монах, и вообще, не представляю, что скажут об этом власти города.

— Исчезновение нескольких уличных женщин никого не взволнует.

— Оно взволнует нашего дорогого Джона. Он ведь все видел, правда?

— Как я могла от него скрыть?

—...и непременно поделится с добрым Пьером, коротая время в пути.

А кроме того, он мог сообщить даже герцогу Саймнелу.

— А тому какое дело до этого?

— Никакого, конечно. Но он не упустит случая навредить нам. Любое лыко в строку! Мол, графиня Арден потворствует падшим женщинам и увозит их, чтобы утолять нечестивую похоть своего мужа...

— Да ты что?!.

— Дорогая, я просто осторожен. И поэтому покажу брату Пьеру всех шесть чистых, скромных, живущих в уединении бедных грешниц, которых благочестивая дама склонила к раскаянию и наставила на путь истинный. А грешниц придется застращать, чтобы ни единого слова не говорили. Мол, запретила ее светлость, пока не научатся скромно и достойно беседовать. Напугать по-настоящему, чтоб верили и молчали. Им не повредит. Я понимаю, ты их больше жалеешь, чем осуждаешь, но я так тщательно отбирал людей в команду, чтобы хама какого-нибудь не пригреть. Все наши слуги — люди по-своему благородные, возьми хоть Эльфриду, хоть Эгона-кузнеца или Тэма с Маркусом. Про Джарвиса я уж не говорю, он достойнее любого лорда. И молодежь, что в помощниках у Дерека или Ладри, тоже не из низов. Простые, но славные ребята.

— Я знаю, милый.

— А от этого пополнения легко перенять нрав городского дна, язык рыночных торговок. Сквернословие. Более того, оказавшись с первого же дня в обществе многих мужчин, эти дамы заважничают. Все наши уже истосковались по женскому телу. Может, некоторым и удалось урвать утешение у девушек Темелин или у местных женщин, но это капля в море. Презренная профессия может неожиданно оказаться уважаемой и необходимой. И не потребуется быть настоящей леди, чтобы рыцарь оказал ей честь... Сама понимаешь.

— А что, сидение взаперти поможет?

— В какой-то мере. Посидеть в башне две-три недели, прясть кудель и шить платья... Словно в монастыре. Надеть небеленое полотно, грубое сукно. Все чистое и незапятнанное. Нетронутое... После грязи и унижений, одеться в чистое — это возвращает достоинство. Со мной так было. Я знаю. И вспомни, точно так же было и с Роландом.

— Что ж, я согласна...А кстати, о нашем Роланде. Ведь он над рабами начальник. Значит, и новых принимать ему. Надо бы ему сообщить о нашей идее насчет отличительного знака.

Но в тот день леди не смогла поговорить со своим верным пажом. Ее сморила усталость. Потом пришли прочие хлопоты, пришлось спешно собирать приданое для двух девочек и пятилетнего тихого малыша, у которых в помине не было никакой обуви, а из одежды только мешок с дырками.

Честный Тэм Личи наотрез отказался везти голого ребенка и упросил Роланда выменять для него в Баттеридже какую-то детскую одежонку. Одна бедная семья отдала тулупчик умершего сыночка за две пары сапог для двух старшеньких, и бывшему наследнику лорда пришлось скакать назад в замок, чтобы, переворошив весь багаж друга Родерика, отыскать требуемое.

День был такой суматошный, что леди едва сумела выкроить полчаса, чтобы поговорить с отъезжающими и строго-настрого наказать Тэму заботиться о ребятах, а девочкам — слушаться дядю Тэма беспрекословно и ни в чем ему не перечить.

Потом ждали монаха Пьера, тщательно уничтожив следы женского присутствия в первом этаже башни.

Потом встречали его...

Наступил и отошел праздник. Роланд, как признанный живописец — а как же, в самом аббатстве стены расписывал! — занялся устройством временной часовни с помощью своих друзей-плотников и энтузиаста Родерика. Результаты его усилий вызвали всеобщее восхищение по очень простой причине: почти никто больше не знал, как украшаются к Рождеству церкви, лишь он один хоть в детстве видел этот обряд и кое-что помнил. Так что во время праздника к нему стали относиться с куда большим уважением, чем до того.

С благоговением слушали брата Пьера. Для Родерика католические молитвы были чем-то обязательного урока, не зная которого, ученик заслуживает позора. Голос его пока не ломался, хотя этого ожидали в новом году, и он мог с воодушевлением поддержать благочестивого монаха в его певческих подвигах.

А Роланд не пел. Для него молитва была прямым разговором с богом. Он старался воскресить образ матери, вознести ей на небеса свою боль и тоску, найти утешение, попросить совета.

Во время праздничной службы он намеренно не выходил вперед. В дальнем ряду, возле дверей, где голос монаха мешал меньше, он стоял и молился беззвучным шепотом...

И неожиданно встретил понимающий взгляд. Еще одного человека не интересовал брат Пьер и его музыка.

Это была молоденькая графиня.

Хайдегерд вообще не была христианкой. Она покладисто уступила матери и отцу, приняв крещение перед отъездом в Англию, но к вере была полностью равнодушна. Честно говоря, для нее такой предмет, как религия, был совершенно умозрителен. Латинские тексты, милые сердцу брата, она вообще пропускала мимо ушей. Старательно певшие слуги походили на необученный бродячий театр, переполненный мало талантливыми актерами.

Поэтому поведение Роланда показалось ей необычным. Этот юноша в самом деле жарко молился!

Под внимательным взглядом юной леди он покраснел. Как раз в тот момент он умолял святую великомученицу Хильду послать своему сыну любовь, жену, счастье. Не оставлять на всю жизнь одиноким, без роду-племени. И вот на него смотрит прекрасная девушка.

Он стеснялся ее. Став с первого дня любовником ее матери, а теперь связанный с ней словом, Роланд бессознательно избегал юной Хайди, чтобы она не узнала о его грешных делах. Девушка казалась ему воплощением целомудрия и чистоты. Разве он, измаравшись в грехе, смел поднять на нее глаза?

В ту ночь оба не сказали ни слова.

Рождество прошло. Заточенные девицы жили в запертой башне. Им досталось новое занятие: ткать полотно. Как оказалось, одна из старших была в прошлом женой ремесленника и умела ткать. В замке нашлись старые кросна. По их образцу сколотили еще несколько. Это было для всех полезно, и бывшие обитательницы трущоб осваивали профессию с должным старанием. Вопрос об их статусе временно был отложен.

Перед Новым Годом состоялся День Зрелости Мозеса.

По горячему желанию именинника, он происходил в том же подвале, где они с отцом провели две недели. В отличие от самого Давида, Мозесу это помещение очень нравилось, в особенности когда, замирая от возбуждения, они с Родериком исследовали волшебную пещеру. Он бы просиживал там часами, играя с веселым гейзером, но строгий отец усаживал Мозеса за изучение Торы, а сын графа бежал выполнять свои разнообразные дела наверху. Эстер довольно редко спускалась, занятая первыми легкими уроками на плацу и помощью леди Темелин.

Но в День Зрелости, разумеется, она оделась в лучшие шелковые одежды с прозрачным покрывалом и явилась, чтобы присутствовать на торжестве братишки и участвовать в экзамене, если понадобится.

Вместе с ней пришла новая неразлучная подруга. Общество Фриды оказалось чем-то вроде божьего дара для Эстер. Эта веселая, живая северянка тянула ее вперед, к совершенно другой жизни и казалась больше приятелем-мальчишкой, чем чинной барышней, какими были все знакомые Эстер девушки. Но с принцессой Темелин она тоже дружила, и та пожелала сопровождать компаньонку на праздник ее семьи, закутавшись по обыкновению в голубые шелка. А с нею, как и следовало ожидать, явился Родерик. Как можно было бы пропустить День Зрелости его друга! К тому же этот странный обряд занимал его чрезвычайно.

С сыном пришел граф Арден. Ему тоже было интересно, и графиня с удовольствием последовала за ним. А под боком у матери примостилась юная леди. Почему бы не провести вечер с родителями!

И уж чуть не силой пришлось тащить Роланда. Этот чудак не верил, что у иудеев тоже есть Рождество! Ну, пусть даже иначе называется. Но ведь праздник! Невозможно было решительно отказаться, глядя в умоляющие глаза Родерика.

Так что общество, собравшееся в Арденском подземелье, могло сделать честь и некоторым королевским дворам. По случаю окончания Ханнуки, горели все девять самых больших светильников, какие сумел отлить кузнец Эгон. В них даже налили масло из большого кувшина, который чудом остался цел при нападении разбойников. Мастер Давид твердил, что это особенная жидкость, священное храмовое масло, специально сбереженное для этого дня.

Взволнованный Мозес, центр внимания стольких знатных зрителей, торжественным речитативом продекламировал длинный текст на языке, непонятном для большинства. Но странным образом его почти поняли: в конце концов, содержание Ветхого Завета всем знакомо.

Давид, сын Элеазара, ныне в ответственной роли Рабби, не нашел в чтении ошибок, что доказывало зрелость отрока. Радостный «зрелый» протанцевал положенный круг, обнимая свиток обеими руками.

Роланду Ардену казалось, что он присутствует в языческом храме. Он не пытался понять суть обряда, просто сидел в самом темном углу и терпел. Мозес не был ему интересен, он предпочитал наблюдать за Леонсией и ее дочерью. Старшая из дам изредка взглядывала на его и подбадривающе улыбалась, а Хайди смотрела очень серьезно, почти печально. Она то и дело задерживала глаза на том углу, где сидел он, и Роланд мог бы поклясться, что девушка украдкой вздыхает.

— Ну, что ж, мастер Давид, — сказал сэр Конрад, когда официальная часть кончилась, — теперь юный Мозес стал взрослым. Давайте же выпьем за его здоровье! Я рад получить нового подданного.

— Мозес — не ваш подданный! — сварливо откликнулся счастливый отец, хотя понимал, что с ним шутят. Тем не менее все уселись за стол и отведали необычные, приготовленные лично леди Эстер, лакомства.

— Вы больше не страдаете в подземелье? — осведомилась Леонсия и оглянулась. — Сказать по правде, оно так огромно, что скорее напугает пустотой, чем теснотой. Как жаль, что нельзя устроить тут жилой этаж!

— Почему же нельзя, миледи? Как раз можно! — возразил Давид по своей привычке противоречить. — Если разгородить помещение хоть бы и деревянными перегородками и выдолбить за стеной, тут целый дом выйдет, с двором и садом!

— В самом деле? — загорелся сын графа. — А зачем долбить за стеной?

За какой стеной?

Пойманному на слове Давиду пришлось объяснять:

— Видите, сэр Родерик, какой толщины окна? Три шага будет до обрыва. Если бы вынуть лишний камень и оставить только колонны, то получится большой балкон. Принести земли, посадить цветы... И оставить высокий барьер, чтобы никто не упал с обрыва. Я от нечего делать простучал скалу, камень без трещин, монолитные своды, чудо!

— Так вы еще и в скалах разбираетесь, — усмехнулся сэр Конрад. — Да вам вообще цены нет! Такого невольника на вес золота ценить надо, мастер Давид, а вы еще протестовали. Ну, что ж, набросайте мне план, по весне начнем работать. Еще один этаж нам не помешает, правда, любимая? Особенно учитывая, с какой скоростью растет в Ардене население.

— Если милорд намерен серьезно строиться, вам понадобится мастер-строитель, — все еще ворчливо отвечал Давид. — Я не могу все сделать один! И камни гранить, и скалы долбить, и стены ставить...

— Вы делайте план, мастер. А строителей нам Бог пошлет. Послал же он вас, и леди Эстер, и плотников, и печников, и даже садовников! А теперь ткачихи пожаловали, — откровенно смеялся хозяин замка. — Я уже верю, что Господь в своей мудрости предназначил замку Арден великое будущее.

Молодежи наскучила беседа старших, и скоро за столом остались только граф с Давидом и молчаливая Леонсия. Она просто прижалась к мужу и не участвовала в разговоре. А остальные убежали веселиться.

Хайди возвращалась к себе одна. По своей привычке, она поднялась на галерею и присела там на табурет, приглядываясь к происходящему внизу. Вот она увидела Роланда. Встретилась с ним глазами. Недолго поколебавшись, он тоже поднялся по лестнице.

— Леди Хайдегерд, — учтиво поклонился он. Это был первый раз, что он прямо к ней обратился.

— Сэр Роланд, — так же вежливо отозвалась Хайди.

— Мне уже случалось видеть вас здесь.

— Я тут часто сижу.

—Вам это по душе?

— Мне интересно. Я люблю смотреть на людей. И не люблю сидеть в комнате. Скучно. Вот вы с Родериком ездили в город. И в монастырь. А я ничего не вижу.

— Так принято, — пожал Роланд плечами. — Молодые леди сидят дома. Так они в большей безопасности.

— Я знаю, — печально откликнулась Хайди и замолчала.

Роланду захотелось развеселить ее.

— Это не так уж плохо. Зато в замки, где живут молодые леди, много рыцарей приезжают в гости. Дочь знатного человека окружена бывает красивыми и доблестными поклонниками. Из них она выбирает мужа.

— Я не буду выбирать мужа, — вздохнула девушка. — Я выйду замуж за Торина.

— Вы как будто не очень этому радуетесь...

— Я радуюсь, — возразила Хайди еще печальнее, — конечно, я радуюсь.

— Сэр Торин Мак-Аллистер кажется мне благородным и учтивым рыцарем, — сказал Роланд как бы нехотя. Почему-то ему не хотелось признавать это.

— Ну конечно! — юная леди внезапно яростно стукнула по перилам:

— Он хороший! Он самый лучший на свете! Он красивый, учтивый, доблестный... Никого на свете я не знаю лучше его!

— Так вы любите его? — робко спросил он.

— Еще бы! Я его люблю почти с рождения.

— Почему же вы огорчены? Он что... не хочет жениться? — Это было единственное, что пришло Роланду в голову как причина грусти юной графини.

— Хочет, — сообщила Хайди со вздохом, — он уже просил моей руки.

— А! Ваш отец отказал ему? — догадался юноша.

— Ничего подобного, — помотала она головой, — отец сказал, что мы хоть завтра можем устроить свадьбу.

— Так отчего же грустить? Вы любите его, он любит вас... Или вам кажется, что он вас не любит? — допытывался Роланд, не на шутку заинтригованный жалобами счастливой невесты. Ему и самому вдруг стало грустно при виде ее невеселого личика.

— Он меня любит! — почему-то забавно рассердилась Хайдегерд и поджала губки. — Он всегда меня любил и теперь любит.

— Но ведь это значит, что у вас лучший жених на свете! — пожал он плечами и уже начал подозревать, что девушка над ним потешается.

— Вот именно! — Роланд с удивленим услышал слезы в ее голосе. — Он самый лучший на свете! Лучше всех рыцарей, принцев и прочих герцогов. И уж конечно, он во много раз лучше меня!!!

—???

— Как вы не понимаете? Он — доблестный и благородный рыцарь, который за верную службу своему государю получит все, что только можно желать: славу, золото, собственный замок, почет, власть, что там еще? Поклонение и любовь прекрасных дам... Все он получит. И дочь сюзерена в придачу. А она кто, эта самая дочь? Кто я? Девчонка! Милое и прелестное существо, вроде белой кошечки, чтобы подержать на коленях... Он будет властвовать в своем замке, командовать всеми и окружать меня нежной заботой. И так всю жизнь! Я для него всегда буду только прекрасной принцессой. Он будет по-рыцарски служить мне, но жить будет с другими!

От страстной речи, выпаленной очень тихим голосом, леди Хайд выдохлась. Губы ее дрожали, показались первые слезы...

Ошарашенный Роланд совершенно не знал, что ответить. В жалобах юной графини было что-то, задевшее и его собственную душу. Что-то взрослое и настоящее.

— Почему вы так в этом уверены? — спросил он, чтобы не молчать. Оставить такой монолог без ответа было бы грубостью

— Да неужели сразу не видно? Ну, представьте рядом Торина и меня. А теперь представьте с ним рядом... ну, скажем... Эльфриду. И кто, по-вашему, больше ему подходит?

— Но вы — дочь графа! А она всего лишь горничная! — запротестовал Роланд. Сравнение его ужаснуло.

— Ну, и чем дочь графа отличается от простой горничной? Если дело касается... ну, сами знаете чего?.. — насмешливо скривилась Хайдегерд.

Роланд молчал несколько секунд под ее злым заплаканным взглядом.

Потом он сказал:

— Вы ошибаетесь, миледи, считая себя хуже кого-то. Хотя бы и сэра Торина. Вы, во всяком случае, намного лучше... меня. И я бы считал вас самой лучшей на свете, до самой моей смерти. Если бы имел право.

Этим признанием и закончился разговор. Роланд просто испугался, что выразит больше, чем дозволено. А леди Хайд закусила губку и очень уж пристально посмотрела ему в глаза. Потом как-то небрежно кивнула и ушла к себе.

А он, проводив взглядом ее скрывшуюся за дверью фигурку, долго не мог привести в порядок свое непослушное воображение. Что за семья! Этот все знающий, все переживший лорд. Эта любвеобильная дама, в сердце которой нашлось место даже для него. Этот мальчишка, способный выжать любовь даже из закаменевшего сердца. И девушка, неправдоподобное существо, сказочная принцесса, для которой в мире нет равных... и которая, кажется, питает к нему искреннее доверие.

Что делать, Господи? Вразуми своего заблудшего сына! Матушка на небесах, что мне делать?!

Он брел без определенного направления и остановился, услыхав тихое покашливание рядом с собой. Оказалось, он стоял перед дверью комнат Леонсии. К нему неслышно подошел знакомый оруженосец, можно сказать, приятель Рено де Три. Раньше его не останавливали на пороге. Он вопросительно взглянул на часового.

— Граф тут, — сообщил тот почти неслышно.

Роланд, точно ошпаренный, отскочил от дверей. Нехватало только впереться в спальню, где леди лежит с супругом! Нет, это не может так продолжаться! Это доведет его до сумасшествия! Господи, помоги!

На следующий день он решительно подступил к графине.

С ней одной можно было поговорить о том, что на сердце у Роланда Ардена. А она всегда готова была слушать.

— Я не могу так больше! — жарко жаловался юноша. — Без исповеди я не выдержу. Я не видел священника почти два года. Монастырь не в счет, вы же не позволили мне покаяться и получить отпущение грехов. А я — христианин, миледи, я — католик, и мои грехи жгут меня, точно в аду. Я должен облегчить душу!

— Тебе это так необходимо? — со своим обычным сочувствием леди погладила его по руке.

— Иначе я могу потерять рассудок!

— Ну, так исповедуйся моему мужу, — предложила спокойно Леонсия.

— Что?! — Роланд отступил в ужаса. — Но он же не священник! Он не имеет такого права!

— Откуда ты знаешь, — вздохнула женщина. — У него в жизни столько всего было, что могло быть и такое.

А что касается остального, то если есть право судить и разрешать от грехов, то это у него. Не сомневайся. Уж он понаторел в исповедях! Сотни людей открывали ему сердца. Каялись, умоляли о прощении. Он карал и миловал куда больше, чем здешние епископы... Он всех понимает. И тебя поймет.

— Но разве я могу рассказать ему, что...

— Можешь. Тем более, что в этом не будет ничего нового.

Это добило Роланда.

Еще несколько дней он боролся с собой, а потом все-таки, замирая от страха, подошел к графскому кабинету.

— Заходи, сынок, — приветливо пригласил его сам хозяин. У него как раз не было никаких других дел, и он просто сидел у горящего камина, наслаждаясь открытым огнем. Одна из немногих его слабостей.

— Милорд, — начал Роланд нетвердым голосом. Остановился. Умолк, Постоял без слов. Но затем вспомнил, что он — мужчина, воин, сын благородной крови, и заставил страх отступить:

— Милорд, ваша благородная леди... Она посоветовала обратиться к вам с просьбой.

— С какой же? — благожелательно улыбнулся лорд Арден.

— Я прошу вашу милость... принять мою исповедь, — выговорил он. И замер.

— Вот как.

Он, кажется, даже не удивился, подумал Роланд. А граф посмотрел на него, взмахом руки подозвал поближе и предложил:

— Ну, что ж, тогда стань на колени! — и указал место у своих ног.

У Роланда подкосились ноги. Он с готовностью упал на ковер. Но не мог произнести первого слова.

Сэр Конрад тогда начал сам:

— Сын мой, ты считаешь, что тебе есть в чем покаяться?

— О да! — выдохнул тот.

— Что же такого ты сделал?

— Я грешен... Я грешен в... В прелюбодеянии, — прошептал бедный юноша и ожидал всего, только не того, что последовало. Последовал спокойный вопрос:

— Ты имеешь в виду, что уступил леди графине?

— Да...

— Это не твой грех. Успокойся. Ты здесь вовсе ни при чем. Моя жена просто ошиблась. Она опоила тебя одним снадобьем... Но ты был чересчур измучен, долго жил впроголодь... Подействовало слишком сильно. Ничего страшного.

— Но я... Это было не один раз... — признался со стыдом юноша.

— По твоему желанию? — сощурился граф Арден.

— Ну... Нет. Сначала. А потом... — он все-таки умолк.

— В таком случае, давай-ка разберемся.

Как будто речь шла о тривиальных вещах, сэр Конрад поудобнее устроился в кресле и принялся разбирать дело:

— Графиня пригласила тебя?

— Да.

— Приказала?

— Ну... Нет. Она ласково пригласила.

— А ты мог не согласиться?

— Д-да... Наверное, мог.

— Так почему пришел?

— Не прийти было бы... Это было бы неучтиво. Она — дама. Отказать ей значит оскорбить... Обвинить в недостойном поведении.

— Соображаешь! — удовлетворенно кивнул лорд-исповедник.

— Ты понимаешь правильно. В данном случае, не прийти значило бы обидеть даму. Которая тебя любит и не желает ничего плохого. А что, уступать ей самому тебе было неприятно?

— Нет. Мне было приятно. Очень, — признал он правду.

— Но ты раскаиваешься в этом?

— Да.

— Почему?

Странный вопрос сбил Роланда с толку.

— Потому... Потому что это — грех. Это запрещено религией. Супруга не имеет права...

—...и так далее, — продолжил за него Конрад. — Верно. Но ведь это о жене сказано. Это касается ее. А в чем виноват ты сам?

— Я склонил женщину к греху...

— Ну, это неправда. Ты и сам знаешь, что неправда, не надо себя обманывать. Тем более на исповеди, — хмыкнул граф. — Ни к чему ты ее не склонял и не мог склонить. Меня интересует, понимаешь ли ты, в чем именно виноват? Действительно виноват?

— После этого я приходил сам. По своему желанию, — выдавил из себя Роланд, глядя в пол. — Меня вела похоть...

— Это не похоть, — услышал он. — Это всего лишь разбуженное тело. Думаешь, мне никогда не было восемнадцать лет? Природа берет свое.

— Вы это так... — наконец, не выдержал Роланд, — так объясняете, что получается, я вовсе не виноват. И мне не в чем каяться. Разве можно?..

— А вот это уже другой вопрос. В чем и почему ты раскаиваешься...

Понимаешь, сынок, грех — сложная штука. Бог наделил человека своей частицей. Мы называем ее душой, а еще — совестью.

Бог дал каждому по одной душе, а все души вместе и составляют божественную сущность.

Она живет своей жизнью, а каждый грех ранит ее и причиняет боль, и эту боль мы ощущаем, как собственное страдание.

Будучи сама частью божественной материи, совесть свободна от пут человеческой натуры. Ты чувствуешь, как она кричит «виноват!» Спроси же свою совесть: в чем? Кто пострадал от моего греха? Кому больно? Или, если поставить вопрос другим способом: обидел ли кого твой поступок, и если да, то кого? Попробуй найти пострадавшего.

— Это... Это вы, милорд, — помолчав, честно ответил грешник.

— В самом деле? — опять прищурился Конрад. — Я обижен тобой?

— Измена в любви всегда тяжело оскорбляет, — вздохнул Роланд. — А мы с леди совершили измену...

— Ну, ничего подобного! — рассмеялся граф Арден. — Много знаешь ты о нашей любви и наших изменах. Мы с Леонсией уже тридцать лет живем в браке, и если бы я видел измену в каждом мальчике, что ей нравился... Ни ее, ни меня давно не было бы в живых. И вообще, оставь леди в покое. Мы же договорились, ее грехи нас с тобой не касаются.

Если ты чувствуешь, что обидел меня, то разберись, чем. В глубине души ты отлично знаешь: твои игры в постели ни капли меня не трогают. Моя жена на тебя не жаловалась. Наоборот, она питает к тебе нежность и симпатию... И если ты все же чувствуешь за собой вину, дрожишь и мучаешься от страха... Нечего обижаться, это самый настоящий страх, ты меня отчего-то сильно боишься, хотя и знаешь, что тебе тут ничто не угрожает. Значит, дело в другом. Должно быть что-то еще, в чем ты действительно виноват. Ну же, малыш! Это исповедь. Тебе самому надо раскрыться. Говори. Не можешь? — граф Арден насмешливо и пристально вгляделся в измученные глаза молодого грешника. — Ну, давай я тебе помогу. Буду спрашивать, а ты отвечай, ладно? Ты убил кого-нибудь из моих друзей?

— Нет!

— Ты обидел хорошую женщину?

— Нет! Никого я не обидел.

— Ты украл золото из моей сокровищницы?

— Нет! Милорд! — возмутился Роланд.

— Ты пожелал моей смерти?

Грешник запнулся. Потом низко опустил голову.

— Вот, значит, в чем дело... — сэр Конрад задумчиво откинулся и машинально погладил юношу по склоненной макушке.

— Попытаемся разобраться глубже. Ты носишь в сердце обиду, правда? За отнятый у тебя дом, знатное имя... За сиротство. За неволю, в которую тебя ввергли. Не моя в этом вина, я к твоим бедам руку не приложил, но кого-то за это ты винить должен. А я у тебя вечно перед глазами. С твоим именем и в твоем доме. Твоя ненависть естественна.

Было бы странно, если бы ты немедленно воспылал ко мне сыновней любовью. Моя смерть вернула бы тебе все, правда? Ладно, не отвечай.

Я испытал в юности то же самое. И так же мучился от неутолимой и несправедливой ненависти... к своему, в общем-то, благодетелю. Если хочешь знать, я так же, как ты, стал любовником его любимой жены, просто желая восторжествовать над ним, всесильным и непобедимым. И, что самое главное, его смерть действительно дала мне все! Все, кроме чистой совести. Потому что к его смерти я невольно приложил руку.

— Я не хотел торжествовать над вами, — возразил Роланд неуверенно.

— Брось, это не осознанное желание. Так это и есть твой великий грех? Грешные мысли? И всего только?

— Не только мысли... — Роланд глубоко вздохнул и с трудом поднял глаза. Он не мог больше молчать. Но и выговорить было очень трудно.

— Ты что-то сделал во вред мне? Или покушался сделать? А, Роланд?

Говори же. Если решил признаться, делай это без колебаний. Скрыть уже не удастся. Да и не хочешь ты скрывать, не так ли?

Прищуренный взгляд графа Ардена гипнотизировал несчастного грешника, как глаз василиска. Почти против воли он начал говорить.

— Я хотел вернуть свой титул. Свои владения. Они мои по праву. Даже если мой отец был бы виновен. А он не был.

— Разумеется. В колдовстве обвиняют всегда безосновательно.

—...Я хотел все, как было. — Вряд ли он расслышал ответную реплику.

— Однажды стражник в каменоломне подошел ко мне и сказал, что кто-то могущественный мне хочет помочь. Потом меня вывели наверх, и там ждал какой-то человек. Богато одетый. На лошади. Благородный.

— А! — прошептал сэр Конрад.

— Я плохо его рассмотрел. Было темно, да еще глаза слезились от ветра... Он сказал, что мне все вернут, если избавиться от нового графа. Потому что король дал ему титул за золото, он слишком ему обязан и, мол, если тот умрет... В общем, король будет доволен.... А потом замок станет моим.

— Это был Саймнел?

— Не знаю. Наверное.

— А потом?

— Что — потом?

— Ты разве его больше не видел?

— Нет. Ни разу. И стражники больше со мной не разговаривали.

— Как же предполагалось от меня избавиться?

— Убить, наверное...

— И он объяснил, как? Дал тебе оружие?

— Ничего он мне не давал. Сказал, что это, мол, мой единственный шанс, и уехал. А через неделю сменилась стража, и я понял, что новый граф прибыл.

— И ты бросился через подземный ход... понятно. Но разве не ясно было, что в замке есть воины? У тебя же ничего не было, даже ножа. И первым делом ты пошел за той книгой! На что ты надеялся?

— Ну, я понимал, что меня тут же схватят. Не в башне, а потом, во дворе. Но думал, что сразу не убьют. Будут держать внутри крепости, запрут где-нибудь...

— А крепость ты хорошо знаешь, и сумеешь сбежать откуда угодно. И оружие раздобыть тоже не проблема... Все ясно. Ты не ожидал, что стража не проспит побег и обнаружит подземный ход. Может, те, прежние, даже были подкуплены. Интересно, а Саймнел вообще знает о здешних ходах? Он тут бывал?

— Не знаю. Я никогда его раньше не видел. И не уверен, что это был именно герцог Саймнел.

— По всей вероятности. Кому же еще быть... Ну что ж, дальше ясно. Тебя не схватили и никуда не заперли. Наоборот, тут же подтвердили твое происхождение, вымыли, переодели, поселили вместе с моим сыном... А от Родерика еще никто не ушел обиженным. Убийственные планы пошли прахом. Потом был следующий день, когда Леонсия... Ну, и так далее. День за днем ты разрывался между ненавистью ко мне и любовью к моей жене, сыну, дочери... А скажи, ты меня все так же ненавидишь?

— Нет, — со вздохом признался Роланд. — Не могу я вас ненавидеть. Не получается.

— Вот и прекрасно. Ненависть убивает душу, сынок. Тем более, что, по большому счету, перед тобой я ни в чем не виноват. Уж скорее этот твой герцог...

— Он не мой!

— Извини, так сказалось. Не удивлюсь, если у него рыльце в пушку в деле твоего отца. От кого-то же исходило то обвинение! И еше одну вещь хотелось бы прояснить. Почему Баррет тебя так ненавидит?

— Не знаю. Еще когда я жил с отцом, он едва замечал меня. Вообще не обращался, как с благородным господином.

— А когда была жива твоя мать?

— То время я плохо помню. То есть маму помню, а слуг нет.

— А отца? Он хорошо обращался с тобой?

— Очень хорошо. Он любил меня. Я это знаю.

— Вот как... Ладно, об этом пока не будем. Как насчет исповеди? Ты облегчил душу, сын мой?

— Да, — коленопреклоненный Роланд попытался улыбнуться. Вышло.

— Грехи больше не грызут тебя заживо?

— Нет, милорд.

— Ступай же и живи счастливо. Ты в безопасности. Мир с тобой!

Роланд настолько осмелел, что даже пошутил:

— А епитимья, милорд?

— Я бы сказал, чем искупить твои страшные грехи, мальчик мой, но боюсь, это покажется непосильным твоей новопросветленной душе...

 

Глава XII

Зима шла к концу. Вовсю завывали морские ветры, принося запах штормов Северного Моря и напоминая об ушедших в прошлое битвах с рогатыми викингами. Но Родерик не очень-то любил героические легенды. О, конечно, он добросовестно выучил обширный материал по истории, преподанный ему еще в жарких землях Востока, но скучал, слушая старые сказания о битвах драккаров и подвигах берсерков.

— Знаешь, милый, он такой необычный мальчик, — заметила Леонсия мужу, — других в его возрасте это так захватывает — взять хотя бы Роланда или этого славного Дени, или любого другого. Когда Джарвис начинает свои рассказы, мальчишки прямо толпятся вокруг. Хотя они и старше. А он — нет. Послушает из вежливости, чтобы, не дай бог, не обидеть доброго дядю Джарвиса, и тихонько скрывается. Я замечала! Я еще понимаю, почему молчит Мозес, ему неловко среди воинственной молодежи, но Родерик! А ведь в поединках он лучше большинства оруженосцев, хоть и моложе всех. Да и Робер то и дело нахваливает его. И ловкий необыкновенно, и силой не обижен, для своих лет даже сверх обычного. Роланд старше на целых четыре года, и талантлив, по словам мэтра, не менее, но догнать младшего ему не удается. Тот идет вперед семимильными шагами! И при этом совершенно не увлекается ни рыцарскими схватками, ни вообще войной. В отличие от Роланда, у которого все мысли — о благородстве и рыцарстве...

— Я это заметил. И еще я замечаю, ты почему-то постоянно их двоих сравниваешь. Не стоит. Они хороши каждый по-своему, но абсолютно разные. Даже будь они сверстниками, ни в чем не были бы схожи. И не могут быть! Роланд — сын этой земли. Знатный отрок, с детства лишенный общества равных. Он привык считать себя, и только себя, единственно благородным человеком. Оказаться теперь среди целой кучи равно благородных для него потрясение! Потому ему так трудно найти себе подобающее место. Он одинаково боится принизить себя и показаться смешным, задирая нос...

А Родерик не таков. Он с рождения знал, что он — принц, и ничто не лишит его этого звания. Поэтому ему легко с любым человеком, никто не унизит его и не отодвинет в тень... И как положено принцу, всегда добросовестно выполняет свой долг. Поэтому и фехтовать учится со всем прилежанием, и Джарвиса слушает, хотя это его и не занимает.

— А что его занимает? — с искренним интересом спросила Леонсия. — Что доставляет ему настоящее удовольствие?

— Он еще мальчик, милая, что ты хочешь... Когда-то стремился всех обогнать в конной скачке. Потом страстно полюбил книги, носился с ними чуть ли не в обнимку. Потом мечтал править миром и писать для него законы... Когда понял, что всеобщих законов не бывает, начал на каждом шагу вершить справедливость. Сейчас увлекся охотой. Но и тут нашел собственный путь.

— Какой же особый путь можно выбрать в охоте?

— О, у нашего сына он нашелся. Он теперь то и дело выезжает один, без сопровождения. И чаще, чем раньше.

— Один? Это же опасно! Что, если он заблудится в лесу!

— А он не в чаще охотится. Промышляет ближе к полям, на опушке. Он убивает стрелами зайцев, что обгрызают плодовые деревья. За раз по два-три трофея. Эти грызуны и впрямь расплодились без счета, им уже не хватает лесных угодий...

— Погоди! Какие трофеи, если бы он приносил каждый раз хоть по одному, на кухне бы не переводилась зайчатина! Да и шкуры куда-то девать надо. А я ничего не замечала. Откуда ты знаешь?

— Дорогая, не оскорбляй моего хозяйского ока. Мои бравые рыцари все-таки каждый день отправляются на объезд владений... Они видят все. А на кухне о Родериковой добыче не знают потому, что он все отдает крестьянам. По очереди, всякий день в другую семью. Чтобы все было справедливо.

— И он сам такое придумал?! — потрясенно округлила глаза Леонсия.

— Можно сказать, что сам, — засмеялся сэр Конрад. — Дело в том, что у нас с ним был как-то разговор о таких вещах. Законы об охоте и все такое... И он еще спросил отдельно насчет зайцев: можно ли бедным крестьянам убивать хоть этих вредителей? А я сказал, что, мол, можно, но не им, а тебе... Вот наш умный сын и нашел совершенно законный способ защитить сады и порадовать бедняков свежей дичью. Честное слово, многие правители могли бы поучиться у нашего маленького принца! Какой бы из него вышел король...

— Воистину... Господи, это же гениальное решение! Дать мясо тем, кто лишен на него права, истребить вредных грызунов и при этом ни шагу не отступить от закона!

— И еще добавь: заслужить благодарность множества людей. Кто бы еще додумался? Это лучше, чем дарить золото. Это дар от сердца.

— Именно то, чего подданные ждут от государя. Действительно, жаль, что Родерику не досталось трона. Он был бы настоящим королем.

— Ему еще нет четырнадцати. Еще многое может произойти в мире. Мало ли что его может ждать в будущем... Может, найдется и для него корона.

А в это время Родерик Арден, подросший на дюйм за четыре месяца, вовсе не помышлял о коронах и королевствах. Он уютно посиживал в старенькой деревенской корчме у доброго Вулиджа, дожидаясь, пока поджарится на вертеле только что освежеванная тушка. Еще две таких тушки предназначались для гостей корчмы, степенно сидевших в углу.

Авторитет юного лорда, который не гнушается лично принести в крестьянскую избу убитого на благородной охоте зайца, возрос уже до небес. Его знали в лицо, громко благословляли, особенно три вдовы с маленькими детьми, которых он баловал чаще других.

Нынче он угощал тех, кто его подарков не получал: старосту Дейни с сыновьями и его двух друзей. Люди не бедные, в Баттеридже к их слову очень даже прислушивались, особенно что касается хозяйства и видов на урожай. Насколько мог уловить не участвовавший в беседе Родерик, как раз сейчас достойные земледельцы обсуждали, какое именно поле начать первым распахивать, чтобы и вода успела сойти, и подсохшую почву не снесло ветром. Старшие знали напамять холмы и низины, перечисляли их и описывали, а молодые Дейни помалкивали уважительно.

Возле Родерика постоянно крутился самый младший сын старосты, его юный приятель Рон. Он принес чистую глиняную тарелку, кружку со свежим элем и старательно постелил на стол белую тряпицу. Этот мальчик относился к роли трактирного слуги со всей серьезностью, он старался не ударить лицом в грязь перед высокородным посетителем.

Родерик же, знавший не понаслышке о накрывании столов и красивой посуде, подсказал ему насчет столовых ножей, отдельных мисок и скатерти. И еще со знанием дела посоветовал подавать блюда с левой стороны, хотя применить эту тонкость обслуживания в корчме Рону вряд ли придется. Рон внимал поучениям и старательно запоминал.

Ужин поспел, зайчатина была съедена с аппетитом, и благодарность высказана должным образом. Родерик попрощался и уехал домой, не заметив, что у Вулиджей гостил тесть хозяина, старик Баррет. Тот не появлялся среди гостей, а сидел с внучкой в задней каморке.

Ничто не омрачило здорового отроческого сна.

Тем большим сюрпризом и для него, и для графа Ардена оказалось на следующее утро появление Джона Баррета с сакраментальной новостью:

— Измена!

— Измена! — твердил старый Джон с дрожью в голосе, усаживаясь по приказанию графа в удобное кресло в кабинете. — Ах, Ваша милость, задумана подлая измена. Они все сговорились. Они все против вас!

— Мастер Баррет, вы взволнованы. Выпейте теплого вина, — по знаку графа, спешно вызванный Торин сам подал старику кубок.

— Отчего вы решили, мастер Джон, что мои рыцари решили мне изменить? — светски поинтересовался сэр Конрад. Помешался старик или это очередной фокус Саймнела, думал он. Глупее не придумаешь.

— Что? — удивленный Баррет оторвался от кубка. — О ваша милость, как вы могли подумать... Я и в мыслях не мог обвинить благородных рыцарей.

— Кто же совершил измену? — как можно равнодушнее спросил граф, готовясь услышать что угодно, вплоть до обвинения его супруги.

— Простолюдины! — выпалил Джон Баррет и залпом выпил вино.

Сэр Конрад переглянулся с Торином.

— Простолюдины не могут совершить измену. Они не присягали, — заметил тот вполголоса. Но граф знаком велел ему помолчать.

— Откуда вам это известно? — обратился он к бывшему бейлифу.

— Я слышал! Своими ушами слышал! — похвалился тот с торжеством.

— Вчера я провел вечер у своей дочери. И сам слышал, как староста уговаривался с мужиками изменить вашей светлости!

— Вот как? — граф продолжал спрашивать спокойно и недоверчиво, чтобы принудить старика сообщить как можно больше подробностей.

— Что же они говорили?

— Они хотят, чтобы их господином стали не вы, а этот... которого вы пригрели! Отпрыск графини Хильды!

— А! Вы имеете в виду Роланда? Понимаю. Торин, будь добр, вели пригласить его... Продолжайте, мастер Джон, прошу вас. Вы сказали, это был сам староста деревни? Как его имя... Дейн, кажется?

— Дейни. Каспарус Дейни, — подсказал тихо Мак-Аллистер и присел поближе.

— И где это было?

— В корчме! Они все сидели за одним столом. Я видел.

— Все — это кто?

— Каспарус Дейни, его двое парней Том и Зак, и еще Джорам Тилли и Григс Оттер. Они в деревне самые заправилы! Если они договорятся бунтовать, мужики пойдут за ними, как овцы.

— А больше там никого не было?

— Вчера в корчме провел вечер сэр Родерик, — сообщил Торин.

— А, и он тоже? — поднял бровь Конрад, впервые выказывая живую заинтересованность. — Ну что ж, пригласим его. Он сейчас занимается наверху.

Роланд и Родерик пришли вместе. Один — с любопытством на лице, другой — с настороженностью, особенно при виде своего недруга и его победной физиономии.

— Сын, ты был вчера в Баттеридже? — задал вопрос сэр Конрад.

— Был, — подтвердил тот с готовностью. — Я охотился на окраине, а потом ужинал у Вулиджа.

— И кого ты там встретил?

— Встретил? — удивился мальчик. — Чужих там не было.

— А не чужих?

— Ну, там был Брайан, конечно... Он же хозяин. И еще Рон подавал на стол. А Гленда стряпала в кухне. Мясник Тодор возился в сарае, я его вчера вовсе не видел. У него двое телят, такие озорные, чуть двери не обломали...

— Оставим Тодора и его телят. Я говорю о гостях таверны. Были там гости?

— Конечно, были! Я их специально пригласил на зайчатину. А то Рон говорит, им тоже хочется, а попросить совестно. У них дома еда есть, не то, что у вдовы Керри... А так им на шестерых два зайца досталось. Каждому по кусочку. Староста еще и друзей привел. А Брайан пиво поставил.

Сын графа болтал весело и беззаботно. Популярность у крестьян ему льстила. В Баттеридже его чтили, как взрослого господина, высшего родом представителя замка Арден, так как самого графа там не знали.

— Ну, так расскажи, о чем они разговаривали, — предложил ему отец.

Родерик опешил.

— О чем разговаривали? Я не слушал... О своих крестьянских делах, конечно... Они всегда говорят больше об этом. Я что, должен был это слушать? И потом, я почти не понял. Когда они между собой говорят, язык немного не тот. Выражения другие...

— Но что-то ты все-таки понял? И можешь пересказать? На память твою, сынок, всегда можно надеяться. Вспомни хоть пару слов.

— Ну, они обсуждали разные поля... Какое на холме, а какое в низине.

У них, оказывается, имена есть. Смешные такие: Рыжая Балка, Пятно, Шапка Патти... Чей-то там пояс. Я даже не сразу понял, что это тоже кусок земли, думал, и вправду пояс, и его вроде бы у кого-то отобрали, надо потребовать обратно. А потом Оттер говорит: с этого пояса, мол, мы и налоги заплатим.

— Вот-вот! — вскричал старик Джон, не выдержав учтивого молчания.

Прерванный на полуслове Родерик непонимающе уставился на него.

А Торин тихонько фыркнул, заслужив от сюзерена предостерегающий знак.

— Объяснитесь, друг мой, — по-прежнему вежливо граф повернулся к Баррету. — Что это за пояс и при чем тут налоги. И главное, в чем вы увидели измену? Боюсь, что мой сын не совсем правильно понял эти крестьянские разговоры.

— Вот он пусть объяснит! — старый слуга обвиняюще указал пальцем на недоумевающего Роланда. Все взгляды скрестились на последнем, и он неловко пожал плечами:

— Я же там не был. Если важно, о чем говорили мужики, можно их вызвать и спросить. Если надо, я и сам съезжу.

— О нет! — вскричал Баррет. — Ни за что! Не отпускайте его, милорд, умоляю вас!

Граф начал кое-что понимать.

— А что, сын, не услышал ли ты случайно в разговоре имени Роланда?

— Услышал, — подтвердил тот, — староста предложил спросить сэра Роланда насчет этого пояса. Вроде бы тот должен что-то о нем знать... Или знать, кто его взял... Но если Пояс — это луг или поле, как можно его украсть?

— Роланд? — требовательно обратился к нему граф.

Тот нахмурился и неохотно стал объяснять:

— Длинный Пояс — это кусок луга, что прилегает к самому обрыву, с той стороны оврага, напротив замка... Его распахивали лет десять назад, сеяли там пшеницу. Говорят, земля в этом Поясе неплохая.

— Десять лет назад, говоришь? А потом что, перестали распахивать и сеять? Потому и говорят, что, мол, Пояс украли? — уточнил сэр Конрад.

— Мой отец... Мой покойный отец запретил мужикам сеять на Поясе. Он хотел завести овец, и чтобы они паслись на глазах. И огородить обрыв, чтобы овцы не падали.

— Ну, овец у нас пока нет, — махнул граф рукой, — только овец еще не хватало... Но мы, кажется, отвлеклись. Так что там с изменой, Джон? Мы уже обсудили пахоту, луга и овец, а до сути дела все не дошли. Я вас прошу, изложите свои подозрения. Что общего между крестьянами, Роландом и овечьим лугом около замка?

У старого бейлифа все лицо налилось краской. Сэр Конрад серьезно перепугался, что ему грозит мозговой удар. Кажется, легкая насмешка сильно обидела старика... Но тот превозмог себя и заговорил низким, недобрым голосом:

— Когда сэр Родерик покинул корчму, Каспарус с сообщниками еще сидели. И они продолжали говорить. Я своими ушами слышал, как он сказал: «А сэр Роланд-то тоже граф! И по праву рождения! Законного нашего господина сын. Если новый нам не по сердцу, можно старого и поставить.« А Оттер ему ответил, что, дескать, законный-то ближе и для мужиков легче. А если еще Пояс отдаст, так и вообще не о чем говорить. Даже этот мальчишка Зак посмел заявить, что сэр Роланд, мол, ему друг и он за него хоть в битву пойдет! А главное, — Баррет повысил тон и закончил с победным видом, — он сказал, что у него и меч есть! Это уже настоящий бунт!

— В самом деле, — сэр Конрад поднял брови и посмотрел на своего первого рыцаря. — Что скажешь ты?

Тот почему-то вздохнул и заговорил:

— У некоторых молодых ребят в Баттеридже действительно есть оружие. Кое-что с давних пор, бывшие воины вроде Дейни сохранили, а несколько штук появилось новых. Говорят, кто-то им подарил. А Зак даже однажды пытался подраться с Гаретом, так, понарошку. И просил показать, как правильно бить мечом... Вообще-то он парень неплохой, задиристый только. Роланд, а ты его не учил? Если уж так человеку хочется мечом махать, поступал бы в оруженосцы.

Роланд Арден только дернул плечом и сдвинул брови.

— Погоди, Торин, — граф поднял руку. — По здешним законам, меч в руках крестьянского сына может привести его и на виселицу. Только лица благородного звания владеют оружием. И еще те, кому оно дано господином... То есть латники. Ты говоришь, кто-то дарил им мечи? Не показалась ли тут снова рука нашего дорогого герцога Саймнела... Ему на руку любая смута.

— До смуты далеко, — возразил Торин. — Пускай бы и побаловались пока с клинками. Наступит пахотная пора, и ни у Зака, ни у кого иного минуты не будет не то что бунт учинить, а даже поговорить о нем.

— Ах, сэр Торин, можно ли так говорить! — вмешался неугомонный Баррет. — Налицо все признаки измены! Они намереваются признать самозванца и свергнуть его светлость.

Граф Арден вздохнул. Он нацепил на лицо самое доброжелательное выражение и обратился к старому слуге:

— Мастер Баррет, я бесконечно благодарен за вашу бдительность. Я немедленно приму меры, а вас прошу отправиться в Борнхауз. Дома вы будете в безопасности, и к тому же благополучие этого поместья необычайно важно, особенно на случай бунта в Баттеридже. А ваша дочь, не захотела бы она посетить вас вместе с ребенком?

— Она не хочет, — сердито скривился Джон. — Я ее тоже просил.

— Ну, не хочет, и ладно. До свидания, мастер Баррет. Счастливого вам пути!

Старику ничего не оставалось, как поклониться и уйти. По дороге он все-таки метнул на Роланда злющий взгляд, на что тот только зябко передернул плечами.

— Так. А теперь, Торин, расскажи то, о чем не мог говорит при нем. Я слушаю.

— Ну что ж. — Первый рыцарь опять вздохнул. — Среди деревенских мужиков в самом деле слышатся разговоры, что сын покойного графа чудом остался жив. Он же и не скрывается. Его хорошо помнят. Сам бывший граф оставил о себе память плохую — прости, Роланд, но это правда — но сыну его верят больше. Даже больше, чем вам.

— А почему? — пожелал узнать Родерик. Такие вопросы всегда его очень интересовали.

— Народная мудрость, сын. Особенности крестьянского видения мира, — объяснил ему граф серьезно. — Они очень не любят изменений. Переход земли из одних рук в другие, если совершается не от отца к сыну, их пугает. Новый хозяин чаще всего еще хуже старого... Роланда они знают с рождения. Он принадлежит их маленькому миру. Поэтому его предпочитают мне и даже тебе, хотя ты стал их любимцем... Торин, продолжай.

— Староста деревни — человек спокойный и рассудительный. О двух других мало знаю, но что не забияки, убежден. Скорее всего старый дурак с ними на ножах, вот и раздул дело...

— Не надо обижать старика. Он таков, каким сделала его жизнь.

— Сожалею. Но если бы Оттер с Тилли и впрямь собрались бунтовать, они не стали бы болтать об этом открыто, да еще в корчме, где всегда есть лишние уши. Скорее всего, это были, как сказал Родерик, просто крестьянские разговоры. Где начинать пахоту, как уплатить налоги... И потом, мы следим. Любой бунт обречен на неудачу, это даже мужик поймет. Куда четырем десяткам сельчан, хоть вооруженных мечами, против равного числа рыцарей! Да если их даже будет втрое больше, обученные воины с ними быстро расправятся.

— А если в то время, когда эти обученные воины будут расправляться с бунтовщиками, на замок ударит чужое войско? — в задумчивости произнес граф.

— Я вижу, покоя вам не дает этот несчастный Саймнел.

— Вот именно. Он не дает мне покоя. Насылает грабителей на мои караваны, пытается организовать мое убийство, раздает оружие моим подданным... Даже если их не удастся подвигнуть на мятеж, донос о подаренных мечах мог вызвать расправу над бедными крестьянами. Если бы мой начальник стражи был менее хладнокровным человеком и не так сочувствовал простым людям. А тогда легко заварить кашу... Если пока все спокойно, то это благодаря тебе, Торин.

— Ну, что ж... — граф Арден положил ладонь на стол в знак окончания дискуссии. — Следите за развитием действия. Так же, как до сих пор — внимательно и незаметно. Когда будет время вмешаться, мы вступим в дело.

— А мы не должны попытаться... ну... как-то договориться с герцогом Саймнелом? — тихонько спросил отца Родерик.

— Опыт говорит мне, сын, что с этим человеком договариваться бессмысленно... Все, что он до сих пор совершил, представляет его не столько даже злодеем, сколько безумцем. Одержимым идеей во что бы то ни стало завладеть Арденом. Который, по большому счету, вовсе ему не нужен, ибо Саймнелу и так принадлежит много земли и замок не хуже нашего. Бывают на свете такие люди... Приходится учитывать их существование и находить способы бороться с ними. Ладно, сынок, ты иди, мне хотелось бы побеседовать с Роландом. Наедине.

Когда Торин и Родерик их оставили, Конрад Арден внимательно посмотрел в глаза Роланда и сказал:

— Я надеюсь, ты меня больше не боишься.

— Нет, — ответил тот хмуро, — и если вы думаете, что я заодно с ними, то это неправда. Я никого к бунту не подстрекал.

— Такая глупая мысль никогда не пришла бы мне в голову, — он даже дернул головой, показывая, как отбрасывает эту самую мысль.

— Я уже говорил, что твои чувства ко мне естественны и не содержат греха. Но хитроумный дьявол подстроил человеческой душе ловушку: часто самые естественные побуждения заставляют совершить тяжкий грех и чудовищное преступление. Кто-то весьма мудрый сказал, что дорога в ад вымощена добрыми намерениями. А знаешь, как просто не вступить на эту дорогу? Надо только соразмерять свои цели с ценой их достижения. Почему-то за тысячи лет истории люди до этого не додумались...

— Я знаю, кто подстрекает добрых селян к бунту. Бунту кровавому и совершенно бессмысленному, цель которого — отвлечь моих рыцарей от защиты Ардена. Ты тут ни при чем. Но если бы не было тебя, ему гораздо труднее было бы влиять на крестьян. Так уж вышло, что очень хорошее чувство — любовь к справедливости — толкает хороших людей убивать других, и ничуть не худших. А ты представляешь, что будет, если бунт увенчается успехом?

— Милорд, не надо мне это говорить. В планах этого Саймнела я не участвую, его цели мне не интересны.

— Тогда оставим пока Саймнела. Представим себе, что его нет, а есть только крестьянская армия — и ты. Допустим, что собралась тысяча мужиков, осадила мой замок и принудила меня сдаться. Ты победил.

— Я же вам говорю, не собираюсь я с вами воевать!

— Никто не сказал, что собираешься. Но вообразить это можешь? Вот предводитель — Каспарус Дейни — торжественно объявил тебе о победе и ты, хотя против воли, принял мою капитуляцию... Вообразил?

— Вообразил, — невольно улыбнулся Роланд и мечтательно зажмурил глаза.

— Тогда воображай дальше. Я стою в цепях, а ты диктуешь условия моего выкупа...

— Не стану я вас заковывать в цепи!

— Ладно, тогда без цепей. Давай условия, победитель! Что первое?

— Ну, замок, наверное... — Роланд неуверенно принял игру и даже заулыбался.

— Правильно. Ты захватил замок, он твой. Что, ты его не разрушишь?

— Зачем? Пусть стоит... Это же мой замок. Он защищает моих людей, и вообще... Я здесь жить буду.

— Верно, жить в доме куда лучше, чем разрушать его. Теперь лошади. Ты захватил шестьдесят коней, пустишь их на мясо?

— Что вы такое говорите! — запротестовал Роланд, вспоминая своего Колоса, Мун, Ворона и других.

— Стало быть, лошадям ничто не грозит. Ладно. Как с рыцарями? Ты их казнишь смертью за то, что служили не тому лорду?

— Ни за что! — Роланд перестал улыбаться. — Я приму на службу всех, кто захочет, и отпущу всех, кто уйдет.

— Великолепно! А слуги? Прогонишь? Предупреждаю, нигде таких не найдешь. Повар вроде Ладри или конюх такой, как Дерек — лучшие в мире.

— Я знаю. Если они только захотят мне служить, пусть живут в замке.

— А рабы?

— И рабы. Только я их освобожу.

— Славно. Значит, рабам будет еще лучше. Ну, стало быть, остаемся лишь мы с женой и еще наши дети. Что будет с нами?

— Ничего, — буркнул Роланд, которому игра почему-то разонравилась.

— Выгонишь нас из дому?

— У вас же есть золото. Еще такой замок купить можно.

— Ах, ты даже не отберешь наше золото? Какое необыкновенное великодушие! Ради одного этого я бы с тобой поделился... И потом скучал бы за тобой, скитаясь в чужих краях... А ты? Может, и тебе будет нас не хватать? — коварно осведомился сэр Конрад.

— Будет, — признался Роланд и, злой на себя за эту слабость, дерзко выпалил: — Особенно леди Хайдегерд.

Он сам не знал, как у него вырвалось такое. Но граф не рассердился.

— Это понятно. Значит, прелестную Хайди ты бы оставил, да?

— Если бы она согласилась...

— Допустим. Ну, а Родерика? Не захочешь иметь рядом такого пажа? Он же твой друг, нет? С ним ты легко расстанешься?

— Не останется же он мне другом после такого.

— А вдруг останется? Вообразить все можно.

— Тогда пусть остается.

— Прекрасно. Ну, а Леонсия? Ты ее больше не любишь, пускай идет со двора, так? На что тебе эта старая дама?

— Шуточки у вас... Я не побоюсь сказать даже вам, что бесконечно благодарен леди Леонсии за ту доброту, что она мне оказала. Никогда не забуду ее и останусь навечно ее рыцарем.

— Прекрасно сказано, — одобрил сэр Конрад, — и искренне, я уверен. Значит, единственный, кого ты прогонишь — я? Лично я? Но почему? Ты же так молод. Управлять крепостью, землями, людьми нелегко. Чтобы не наделать ошибок, молодой лорд обязательно пользуется советами более опытных людей: родственников, воспитателей, вообще старших... Но ты рано осиротел, воспитателя у тебя тоже нет. Некому советовать тебе, кроме того же Дейни или Баррета. А от них вряд ли добьешься толку, они вечно между собой будут спорить. Не лучше ли иметь под рукой старого дядю Конрада? Я же тебе почти родственник. Я отец твоего любимого пажа и девушки, которая тебе так нравится... Не возьмешь меня в дом, Роланд? Я тебе пригожусь.

— Я понял, что вы хотели сказать, милорд, — помолчав, сказал Роланд.

— И вы правы. Вы всегда правы, хоть плачь. Мои притязания могут быть справедливы и естественны, но осуществить их будет преступно. Это дорога в ад... Значит, я должен отступить? Забыть, кем я был, кем были мой отец и моя мать — прекрасная и достойнейшая леди Арден... И стать обыкновенным слугой. Пажом или оруженосцем, если такова будет ваша воля. Может быть, верной службой добиться рыцарского звания. Но не мечтать получить обратно дом моих предков. Так?

— Роланд, мальчик мой... Почти так, но не совсем. Я не прошу тебя отказаться от мечты, только от осуществления ее здесь и сейчас. Цена будет неимоверно высока! Разве ты готов пожертвовать жизнью своих друзей Тома и Зака, бросив их против моих рыцарей? И чью кровь, Торина или твоего мэтра Робера, ты ценишь меньше? Не отвечай, только подумай. Не лучше ли отложить исполнение твоей мечты еще на несколько лет?

— Ты ведь ничего не теряешь. Как мы только что выяснили, победа не принесет тебе больше, чем ты имеешь сейчас. Ты живешь в своем доме. Тебя обслуживают, кормят, одевают, обучают и предоставляют все преимущества благородного происхождения. Ты начальствуешь над людьми, которые беспрекословно тебе подчиняются, разве нет? А чего тебе нехватает? Ну, скажи, чего? Хорошенько подумай и скажи!

Роланд подумал. Вопрос действительно был не простой.

В чем ему было теперь отказано? Что он имел бы, будь его отец жив и носи он по-прежнему свой титул? 

Наверное, его отослали бы служить к королевскому двору. Там есть много таких, как он, юношей благородного звания. Но здесь они тоже есть, больше тридцати человек, со всех земель Англии и Европы... Там обретаются мудрецы и политики. Но вряд ли найдется при дворе кто поумнее нынешнего графа Ардена, с его-то таинственным прошлым! Там прекрасные и высокородные дамы, из которых он мог бы выбирать невесту. А тут есть... Вот оно!

— Милорд, — сказал он и сам удивился твердости своего голоса. — Я признаю вашу правоту. Я отказываюсь от претезий на свое наследство. При одном условии.

— Я слушаю, — спокойно отозвался граф Арден.

— Вы... вы не...

— Роланд, кажется, ты опять чего-то боишься.

— Вы не запретите мне встречаться с...

— Ну?

—...с леди Хайдегерд.

— И это все? — рассмеялся сэр Конрад. — Мой мальчик, да разве я когда-нибудь запрещал тебе с ней встречаться? Или ей — с тобой? Это и есть твое условие? Я думал, ты потребуешь золота. Это как раз было бы справедливо, ничто так не ограничивает свободы, как безденежье...

— Мне не нужны ваши деньги! Если вы мне позволите общаться с леди Хайдегерд на равных, разговаривать с нею прилюдно... Я обещаю исполнять любую службу, которую мне поручат.

— Обещаешь? — тон графа стал очень серьезным. — Роланд Арден, ты произнес слова, которые много значат в устах благородного человека. Мне кажется, я только что услышал присягу. Это так?

— Так, — резко кивнул головой юноша.

— В таком случае, сэр Роланд Арден, я, лорд Конрад Арден, властью, дарованной королем, принимаю твою присягу. Отныне ты находишься в моей власти и под моей защитой.

— Роланд, до сих пор в замке Арден ты был гостем. Теперь станешь одним из его защитников. Помнишь, я обещал, что твое положение изменится после испытания? Ты это испытание выдержал. Остается совсем немного до рыцарского посвящения. Обычно мои оруженосцы получают его по достижении двадцати лет. Согласен подождать?

— Согласен.

— Будешь ли ты добросовестно тренироваться, я не спрашиваю. Если бы я в этом усомнился... Этого разговора бы не было. И над рабами ты остаешься главным надсмотрщиком. Это тебе особое поручение, даже привилегия. Забота об этих людях — твоя обязанность как сына Ардена.

Не отказываешься?

— Нет.

— Тогда дело сделано. И я могу обратиться к тебе как к своему воину.

Роланд Арден, мои подданные, обманутые злодеем, готовятся к бунту. Готов ли ты сделать все, чтобы предотвратить кровопролитие и спасти своих друзей?

— Я готов, милорд.

— Тогда нынче же вечером ты, я и еще кое-кто едем в Баттеридж. Надо мне наконец-то самому посетить эту знаменитую корчму...

Время до вечера дано было Торину для охоты. С пятью товарищами и запасной лошадью для трофеев они отправились в неприветливый холодный лес и вот уже два часа безуспешно прочесывали известные с осени оленьи тропы. Тщетно.

Нельзя и представить худшего времени для охотничьего промысла, чем конец февраля. Слои снега, навороченные последними метелями, покрывали другие, оттаявшие в оттепель. Земля настолько неверна, что пробираться верхом нечего и думать. Даже бесстрашный в бою Закат то и дело замирал, не решаясь поставить копыто на невинно торчащий холмик, инстинктом чуя подвох. Остальные лошади нервно фыркали и поводили ноздрями, пытаясь определить, в чем непонятная угроза. Для этих уроженцев Юга снег и сам по себе был явлением подозрительным и потенциально опасным. А уж если он превратился в нечто грязно-черно-серое, изрытое и полное ледяных бочажков, то и приближаться к нему не стоило! Только знакомой руке хозяина Закат доверял настолько, чтобы все-таки идти, а не упереться протестующе всеми четырьмя копытами.

Но тащить дальше перепуганных скакунов смысла не было. Олени в эту предвесеннюю пору прятались в недоступных местах, кормились скудно и не высовывали носа на свои излюбленные поляны. Еще не настала поря отела, и даже если был шанс добыть молодого годовичка, легкомысленно отбившегося от стада, то не гнаться же за ним верхом на Закате! Бедный золотой жеребец, пустившись галопом, может запросто переломать ноги себе и спину своему всаднику...

На пути попалась довольно широкая проплешина. С этого низкого холмика снег стаял совсем, бог знает почему, и обнажил мокрый ковер прошлогодней листвы и хвои. Торин распорядился сделать привал.

Шестеро мужчин быстро расчистили место для костра. Распалить костер на такой влажной земле было трудно, но нашлась пересохшая хвоя и кое-какой хворост, а потом уж в огонь пошла и перегнившая листва. Ничего, горело. Можно было отдохнуть и немного успокоить животных, но вопрос о добыче это не решало.

Страшно не хотелось возвращаться с пустыми руками. Перед графом неловко, но это уж пускай. А вот не принести с собой оленину для дипломатического ужина, задуманного милордом, совсем нехорошо. Нельзя явиться без угощения, но не тащить же купленного на торгу визжащего поросенка! Или даже забитого. Только благородный олень, славная охотничья добыча, способен произвести должное впечатление и оказать честь всем участникам переговоров. Тонкости психологии, черт бы их побрал...

Торин отошел от костра. Дым не поднимался вверх, как в морозный день, а стелился пониже сосновых кистей и голых крон высоких осин. Ветер тянул его к западу, так что с другой стороны людям и лошадям можно было расположиться вполне удобно.

Шагах в десяти от проплешины стволы смыкались в густые заросли. Может быть, стадо как раз там и хоронится? Где-то в сотне саженей от него в неглубокой мрачной низинке стоят, тесно прижавшись друг к дружке, беременные важенки, чей срок настанет недель через пять, а рослый вожак с инеем на длинной шерсти неслышно поводит мордой: угроза? нет угрозы? откуда угроза? Если они и впрямь там, то это подветренная сторона, дыма не чуют... Или чуют, но сохраняют неподвижность, надеются на свое убежище. И на своего оленьего бога, что хранил их всю прошедшую зиму и, верно, не подведет до новой весны, до появления на свет маленьких оленят. Так природа бережет четвероногое племя от полного уничтожения. А то ведь на людей и на их законы надежды мало, того и гляди, выбьют зверя до основания...

А ведь они правы, подумал Торин. Если я сейчас велю прочесывать заросли, стадо кинется врассыпную. Вожак встанет на пути, выставит грудь — задержать погоню — и падет от моей стрелы. А важенки, полные новой жизни, слишком тяжелы, чтобы убежать, да и не найдут корма без вожака. Их перебьют жадные браконьеры. И станет одним родом меньше... А ведь я поклялся защищать эту землю. Поклялся богу лесов!

Он сделал еще несколько шагов туда, где огонь костра уже не был виден. Между тонких осин показался ствол толще и другой породы. Это же дуб, изумился Торин. Такой же, как на священной поляне. Ну, не совсем такой, моложе, и корни не такие могучие. Но, может быть, это тоже дуб Керна. И под верхним слоем размокшей почвы где-то там прячется от студеных ветров теплый ручеек... Он приблизился и положил руку на ствол.

— Керн, бог зеленых лесов... Привет тебе и почтение. Ты бережешь своих рогатых питомцев, я знаю, и не желаю их крови. Но люди — они тоже твои дети. От сегодняшней встречи зависят жизни многих людей и судьба этого леса тоже. Сюда может прийти бессовестный хищник, убийца, что разоряет землю... Чтобы этого не случилось, пожертвуй нам одного из своей свиты. Только одного. А стадо спокойно доживет до весны. Я обещаю.

Почти веря, что ему немедленно будет послан добыча, Торин снял со спины лук и наложил стрелу. Минута, другая... Ничего не случилось.

Как и следовало ожидать, никакого ответа от дуба он не дождался. Постояв несколько секунд, он сердито скривил губы. Дошел, однако... Уже языческим богам молитвы творю. Нет никакого Керна, это все сказки. Не найдем оленя, придется довольствоваться зайцами. Ничего, мужики и такое любят.

Но вдалеке едва слышно хрустнуло. Может, твердый наст, может, ветка. Кто-то четвероногий тихонько пробирался сквозь заросли.

Торин не поверил глазам. Из туманного сумрака выбирался молодой олень. Он припадал на одну ногу и потому был недостаточно ловок, чтобы идти бесшумно... Но Торину было все равно, по какой причине животное оказалось на виду. Затаив дыхание, он поднял лук и спустил стрелу.

Олень упал.

Очевидно, это услышали остальные охотники. В один миг окружили жертву и изумленно уставились на своего командира. Но он ничего не мог им объяснить. И не хотелось ему.

— Годовичок, — со знанием дела определил Эвальд, — хотя и немного моложе. Неплохое мясо, для этого времени года... Лучшего все равно не найти.

Торин молчал. Ребята сами увязали тушу и погрузили на вьючную лошадь. Потом довольной гурьбой двинулись в обратную дорогу. Он остался один, снова подошел к молчаливому дереву и поклонился:

— Спасибо тебе, добрый Керн. Если когда-нибудь тебе понадобится от меня помощь, дай знак. Только чтобы я понял. И я не подведу.

 

Глава XIII

Графиня Арден придирчиво оглядывала наряд своего мужа. Не то, чтобы она не доверяла Маркусу или вкусу сэра Конрада, но одеваться для встречи с крестьянами, да еще готовыми к бунту, не так просто, как кажется. Нельзя ни выставить напоказ роскошь, что раздражает, ни проявить лицемерие, вырядившись простым старым воякой.

Нельзя надевать доспехи, это трусость, но и без оружия появляться графу не к лицу. И еше выбрать такой меч, что не мешает сидеть у стола, и в то же время не выглядит простым украшением... А еще надо, чтобы наряд графа не был таким же, как у сопровождающих его рыцарей.

Опять тонкости дипломатического этикета, хмыкнул про себя Мак-Аллистер. Впрочем, в этом вопросе он полностью доверял графу. Сам он, как и его неизменный Гарет, был одет по-походному: полотняная рубаха, кольчуга без рукавов, перевязь с мечом и кинжалом, а поверх всего — плащ из толстого сукна, опушенный мехом. Закат и Сармат уже ждали, сердито косясь друг на друга. В отличие от своего хозяина, послушного оруженосца, Сармат не был склонен признать рыцарского коня своим вожаком.

В конце концов, тонкое социальное различие между членами отряда выразилось, во-первых, в более ярком блеске кольчуги графа и в цвете его плаща — не сером, а темно-бордовом. Еще сэр Конрад украсился золотым крестом на цепочке, видным из-под плаща, чтобы проявить должное благочестие. Куда больше роскоши было в уборе Ворона: он блистал серебром уздечки и декоративными стременами.

Роланд Арден был одет в куртку из замши, украшенную железными кольцами, и суконный плащ. В этом наряде, сшитом старательными руками Эвлалии, он выглядел взрослым, независимым мужчиной, и был также вооружен мечом. Его серьезный вид оттенялся светлой накидкой и заячьей шапочкой Родерика, который скакал рядом с ним без всякого оружия и вообще выглядел моложе, чем обыкновенно.

Вся группа производила необычайно положительное впечатление. Особенно привлекал внимание Гарет: через его седло была перекинута оленья туша.

Брайан Вулидж издали заметил благородную кавалькаду и выбежал навстречу с приветливыми поклонами.

Граф увидел перед собой человека еще не старого, крепкого, с лицом добродушным и открытым. Он был опрятно одет в домотканые штаны и рубаху, с кожаным передником поверх всего. Да и в столовом зале корчмы, стены которой светили ветхостью, не было обыкновенной для подобных мест паутины и запыленных углов. Земляной пол был выметен и присыпан песком.

— Ваша светлость! — корчмарь казался искренне обрадованным.

— Привет, мастер Вулидж, — кивнул с седла граф. — Я слышал, твое заведение славится своим гостеприимством.

— Мы всегда рады благородным гостям, — поклонился корчмарь. Он не оказывал, однако, излишней угодливости. Это графу понравилось.

Как требовал этикет, Торин спешился первым и помог господину. Родерик с Роландом покинули седла сами и пошли впереди. За ними в зал вступил граф Арден. Гарет помог подбежавшему мяснику стащить мертвого оленя. Потом привязал всех лошадей и тоже вошел внутрь.

Разумеется, им предоставили самое лучшее место. Было бы трудно не предоставить: в корчме, кроме них, находился только юный Рон и два местных плотника, зашедшие выпить пива и договориться насчет ремонта. Теперь, когда у него появились клиенты с деньгами — рыцари Ардена — Вулидж мог позволить себе роскошь починить подгнившие стены.

Лично приглядев, как опытный Тодор разделывает оленя, Вулидж поспешил сообщить высокому гостю:

— Мясо вашей милости будет готово через час. Осмелюсь заметить, превосходная добыча. В это время года трудно добыть хорошую дичь! Желают ли ваши милости свежего пива, пока будет готовиться жаркое?

— Ничего, мы не торопимся, — ответил граф Арден снисходительным тоном. — Почему не посидеть в чистом помещении. Это ваша супруга, дочь Джона Баррета, содержит его так достойно?

— Совершенно верно, ваша милость. Моя Гленда не терпит грязи.

— Здорова ли она? И ваша малютка?

— Благодарение Господу, обе в порядке, — Брайан Вулидж торопливо перекрестился, отгоняя сглаз. — Не подать ли пива вашим милостям?

— А вина у тебя нет? — поинтересовался Торин, переглянувшись со своим господином.

— Есть, ваша милость, — поклонился хозяин, — припас по случаю один бочонок. Сейчас же открою, с позволения вашей милости.

— Нет, погоди! — остановил его граф. — Бочонок принеси, а открывать будем позже. Пока что в самом деле подай пива... И вот что еще. Где твой мальчик?

— Я здесь, ваша милость, — пролепетал из темного угла Рон, до этого неподвижный от охватившего его почтения.

— Иди-ка на свет, — поманил его сэр Конрад.

— Тебя зовут Рон? Рон Дейни, сын старосты? — строго спросил он.

— Точно так, с-сэр...

— Можешь ли ты сказать, где сейчас находится твой отец?

— Мой отец? — удивился мальчик, но почтительно ответил: — Он дома, сэр...ваша милость. Они с братьями перебирают солому.

— Что они делают? — подал удивленный голос Родерик.

Он был уже хорошо знаком Рону, и тот заговорил свободнее:

— У нас в сарае лежат снопы, на крышу для Томовой избы. За зиму кое-что сгнило, так надо перебрать, перевязать...

— С соломой все ясно, мальчик, — перебил добродушно граф, — но им придется отложить это полезное дело. Беги сейчас домой и пригласи твоего отца сюда. Да и братьев захвати, пусть и им достанется. Скажи, граф убил оленя и желает разделить его с достойными поселянами. И если еще кого староста пожелает привести, скажи, я всех угощаю. Тут, мол, есть бочонок вина, и пиво у хозяина имеется... Однако разговор с отцом твоим будет серьезный, о делах важных, так что бездельников каких-нибудь пускай не зовет. Кто достоин, сам выберет, я полагаюсь на него. Так и скажи.

Рон отвесил поклон, больше похожий на удар цепом, и выскочил таким аллюром, что из-под его пяток полетели комки грязи. Причем они были ненамного меньшие, чем от копыт скачущего коня.

По крайней мере, этот отпрыск старосты не страдает отсутствием почтения к сюзерену, усмехнулся про себя Торин. Интересно будет взглянуть вблизи на его старших братьев.

— А что, мастер Вулидж, — начал Конрад благожелательно, — корчма ваша, как видно, давно построена?

— Ее строил мой дед, милорд, — ответил Вулидж учтиво, но с явной гордостью. Быть третьим поколением корчмарей, верно, было так же почетно, как потомком графского рода.

Сэр Конрад быстро прикинул. Дед Брайана Вулиджа строился еще в те времена, когда царствовал Генрих II. И не в последние его годы, истерзанные мятежом и безвластием. С тех пор много воды утекло. А внуку достались только обветшалые стены...

— Сколько она стоит, по-вашему? — задал он бесцеремонный вопрос.

— Моя корчма, милорд? — поразился честный хозяин.

— Вот именно. Дом, усадьба, имущество. Все вместе. Земля в цену не входит, она ведь стоит на моей земле, правда?

— Совершенно верно, милорд, — растерянно подтвердил Вулидж, — мой дед был пожалован долгосрочной арендой... ни он, ни мой отец не пропускали ни одного срока уплаты. За прошлый год также уплачено, ваша милость, мой тесть может подтвердить. И в нынешнем году, если на то божья воля... Ох, ваша милость! Неужто вы решили отменить аренду?

Выражение лица корчмаря из почтительного стало отчаянным. Граф поспешил его успокоить:

— Ничего подобного, друг мой! Наоборот, я желаю войти в долю.

— Что?! — кажется, это заявление напугало Вулиджа еще сильнее.

— Это очень просто, друг мой. Заведение стоит на моей земле, стало быть является частью моих владений. С давних пор в обычае наделять постоялый двор, таверну или корчму гербом лорда и нарекать именем, соответствующим титулу хозяина земель. Я не вижу на воротах ваших щита Ардена и вывески с именем. Отчего, позволю себе спросить, ваш дед нарушил этот благородный обычай?

— Он не нарушил, — покачал головой почти успокоенный хозяин.

— Мой дед, ваша милость, бывший некогда доверенным стремянным лорда Ардена, с полным почтением возвысил над воротами открытого им трактира графский герб и назвал его Щитом Ардена, тем более, что сам долгие годы носил за графом тот самый щит.

— Что же случилось с ним потом?

— Старый гербовый щит пришел в негодность, милорд. Случилось это уже после смерти моего отца. Однако его светлость лорд Виктор Арден, тогдашний наш господин, не пожелал, чтобы поставили новый. Он заявил, что простолюдинам не к лицу украшать графским гербом свои мужицкие избы...

— Он бы не сделал этого, будь моя мать жива, — не выдержал Роланд, сидевший до этой минуты в полном молчании, — я помню, как она с удовольствием навещала эту корчму и показывала мне щит. Это наше, говорила она, помни, сынок, это наша земля и наши люди.

— О да, милорд, — поклонился ему Вулидж, — высокородная графиня Хильда была настоящая леди.

— Несомненно, — согласился граф, от которого не укрылась обмолвка Брайана Вулиджа, назвавшего Роланда Ардена «милорд» — так же, как его самого. — Ошибку эту мы исправим. Однако прежде позаботимся о том, чтобы герб Ардена не оказался вывеской нищеты и разрушения. Мастер Вулидж, я недаром спросил, сколько стоит вся ваша корчма. Я намерен ее купить.

— Но зачем, милорд? Разве моя семья чем-то вас прогневила?

— Друг мой Вулидж, вы полагаете, ваш лорд намерен вас обмануть? — в добродушном голосе графа появились стальные нотки. — Я задал вам вопрос. Потрудитесь ответить. Сколько стоит ваша корчма?

— Я не знаю, — опять растерялся хозяин. — Ваша милость, у заведения, подобного моему, нет рыночной цены. Она стоит столько, сколько за нее заплатят... Если найдется покупатель. Само строение и службы во дворе может стоить три или четыре золотых... За столько прошлым летом был продан дом старого Портера в Мидвейле... Но ведь это все же доходное место. Оно стоит немного дороже.

— Разумно, — согласился сэр Конрад. — А какой же доход оно дает?

Вулидж развел руками:

— Зависит от многих причин... После... прошу прощения, сэр... после смерти покойного графа у меня не было клиентов. Только соседи пару раз навещали, выпить по кружечке... Да еще господин королевский бейлиф оказал честь переночевать. Заплатил три серебрушки.

— А до того?

— Долгое время в Арден не приезжали гости, которые могли бы дать доход корчме. Только последние полгода, благодаря вашей милости, у меня стали бывать достойные гости, — он поклонился в сторону трех спутников графа, — и дела пошли лучше. Я намерен теперь починить гостевую комнату и принимать постояльцев, которые путешествуют из Ноттингема в Норфолк и до сих пор останавливались у старосты на чердаке...

— На чердаке?! — фыркнул Родерик, но его отец на миг сдвинул брови, и мальчик не стал вмешиваться.

— Вы рассуждаете совершенно правильно, мастер Вулидж, однако же до сих пор не ответили на мой вопрос. Сколько составит полная цена вашего заведения? Четыре золотых? Пять? Десять? Сколько я должен заплатить, чтобы войти с вами в долю?

Брайан Вулидж глубоко вздохнул и ответил совершенно честно:

— Если ваша светлость в самом деле желает стать владельцем этого заведения, то десять золотых, хотя и обогатят меня, но не сделают вам чести. Лучше на эти деньги нанять работников и перестроить весь дом. Если сложить стены из камня и настелить пол, а также пристроить с той стороны, где кухня, еще две-три комнаты, у вас будет таверна, достойная вашего имени и герба. Ваша светлость владеет каменными копями, и такое предприятие может быть даже дешевле, чем обычное строительство... Рабочую силу тоже можно найти, сейчас много людей странствует в поисках работы.

— Мастер Вулидж, вы молодец! — искренне похвалил его сэр Конрад.

— Я именно это и имел в виду. Вложить деньги, перестроить корчму и вывесить на ней щит Ардена! И как я вижу, вы очень ясно видите, что и как следует строить. Я с вами совершенно согласен! За деньгами приезжайте завтра прямо ко мне, и поговорим о нужных материалах. А потом и о рабочей силе...

На этом деловой разговор был прерван. В дверях корчмы появился почтенный староста Баттериджа, отставной латник Каспарус Дейни. Он с достоинством поклонился еще у входа и по знаку обратившегося в его сторону графа Ардена степенно подошел к его столу. Там еще раз склонил голову и очень учтиво произнес:

— Имею честь нижайше приветствовать Вашу Светлость!

— Здравствуйте, староста, — ответил граф тем же благожелательным голосом, которым приветствовал корчмаря. Этот последний отступил в тень и занялся вертелом, на который как раз в этот момент мясник умело насаживал освежеванный трофей Торина — или дар бога Керна.

— Вы ведь пришли не один, мастер Дейни? Представьте мне ваших друзей и присаживайтесь, — указал сэр Конрад на другую сторону стола.

— Это мои сыновья, — указал бывший солдат на двоих молодцов, что вошли следом. Один из них, младший, первым делом посмотрел на сидящего рядом Роланда, а лишь потом на самого графа. Это был, вне всякого сомнения, воинственный Зак Дейни.

— Это свояк мой, Григс Оттер, — представил староста третьего своего спутника — низкорослого, бородатого крепыша, чьи глаза прятались под бровями до совершенной невидимости. Оттер шагнул через порог так решительно, что будь пол выстелен досками, они бы непременно заскрипели.

— А Тилли где? — оглянулся простодушный Родерик. Удивленный вопросом, староста тем не менее с должным почтением сообщил:

— Милорд, Джорам Тилли еще не вернулся с торгов. Он отправился с утра продавать телушку, но, видно, не вмиг нашел покупателя. К ночи, однако же, должен добраться домой.

— Раз так, пускай торгуется. Поговорим без него, — решил сэр Конрад и подождал, пока четверо гостей рассядутся на скамье. Хозяин, пиво на стол!

Появились деревянные кружки. Их тоже, вне всякого сомнения, тщательно скоблила песком чистоплотная хозяйка. Четыре мужика по одну сторону стола и четверо благородных по другую молча глядели друг на друга, пока Вулидж наливал пиво. Граф первым поднес ко рту кружку, за ним Торин и Роланд, а потом к своей кружке потянулся староста Каспарус. Родерик тоже осторожно отпил глоток и поставил кружку. Он взглядом попросил у отца разрешения выйти из-за стола и тот, по привычке доверяя своему рассудительному сыну, согласно кивнул. Мальчик покинул свое место и подобрался ближе к очагу, где суетился младший сын старосты.

Зак, ровесник и приятель Роланда Ардена, решительно плеснул пиво себе в глотку и закашлялся. Оттер и Том пили медленно, с расстановкой.

— Хорошее пиво, — одобрил сэр Конрад и остальные закивали. — Это из последнего урожая? Ячмень уродился хорошо в прошлом году, мастер Дейни?

— Слава богу, не жалуемся, — степенно ответил староста. — Пшеницы тоже собрали вволю, и обмолотить успели, да и смолоть, благодаря вашей милости, удалось до мокрого времени... В самую пору пустили мельницу, а не то пропал бы урожай, как пить дать. Теперь-то, даст бог, доживем до новой зелени с хлебом.

— Не каждый год так бывает? — сочувственно поинтересовался граф.

— Да уж конечно, — пробормотал про себя угрюмый Оттер, но Дейни не пожелал обратить внимание на вмешательство своего приятеля и спокойно подтвердил, что, мол, случаюся и худшие годы, а особенно в последнюю зиму, когда налог был собран, у некоторых семей не стало хлеба, кроме как на посев, а когда дети голодают, и последний запас идет в котел... Поэтому было нечем засеять кое-какие поля. И теперь нет. Кад Керри ушел зарабатывать налог на городской лесопилке, да простудился там и умер. Так что вдове все равно поле в нынешний год не сеять...

Староста говорил ровным, негромким голосом. Он называл имена своих односельчан, описывал их семьи и хозяйство. Приглашение к графскому столу он понял как желание господина получить отчет о деревенских делах, и поэтому рассказывал то, что, по его мнению, следовало знать рачительному хозяину земли. Он рассудил про себя, что если высокородному лорду наскучит слушать о посевах, избах и вдовах, он сам оборвет чересчур словоохотливого старосту.

Но сэр Конрад не стал прерывать обстоятельный доклан Каспаруса Дейни. Не стараясь запомнить, у кого пала лошадь и чья крыша течет, он прислушивался к самой речи, манере этого крестьянского головы излагать дело. Менее всего староста походил на бунтовщика! Скорее уж на умелого и опытного управителя.

Наконец, тот умолк и выжидательно поднял глаза на лорда Конрада.

Надо было что-то отвечать.

— Спасибо, мастер Дейни, я вижу, дела деревни вы знаете хорошо.

— Вашей светлости угодно узнать что-либо еще?

— Угодно, — медленно кивнул граф. — Я бы хотел узнать, есть ли в селе оружие, и если да, то откуда оно.

Его тихий вопрос произвел впечатление палочного удара. Староста дернулся и не нашел, что ответить. Чернобородый Оттер напрягся и замер, как перед прыжком. Том Дейни судорожно вздохнул. Зато Зак, самый младший, вздернул голову и бросил дерзко:

— Ну, оружие, ну да, есть. Ну и что?

Брат досадливо толкнул его в бок. Отец скорчил отчаянную гримасу, но не посмел отрицать заявление своего сына. Он сказал только:

— Ваша милость, я был солдатом. У меня сбереглось с войны кое-что из доспехов, а сын мой, уж не серчайте, любит эти железки. Не одним благородным бог посылает драчливых мальчишек... А то бы из кого ваши милости латников набирали?

— Ты разумный человек, староста Дейни, — сказал сэр Конрад. — И ты знаешь, чем грозят острые мечи. Особенно в руках драчливых ребят...

— Зак не драчливый, — вступил в разговор новый голос. Роланд не захотел быть молчаливым свидетелем, — он просто хочет стать воином.

Это не так плохо, милорд. Он мой друг, я за него ручаюсь.

— Очень хорошо, — кивнул Конрад, — я ничего не имею против Зака. Но признайтесь, Каспарус, что ваш меч — не единственный в деревне...

— Да-да, Дейни! Признайся! Признайся, что ты изменник, и вся твоя гнусная семейка!.. — раздалось от порога.

Все сидевшие за столом на мгновение замерли от неожиданности. Даже Торин слишком увлекся напряженной беседой, чтобы вовремя уловить появление в дверях злорадного Джона Баррета.

Гарет оторвался от очага, где он помогал жарить оленью тушу. Из-за спины непрошенного гостя выглядывала смущенная физиономия Куно. Это он обеспечивал приватность дипломатического ужина.

— Старик один. Сказал, едет к дочери. Не мог держать силой, — он и сам сознавал, что сделал непростительную ошибку, и отводил глаза от презрительного лица Торина и насмешливого — самого графа. Но что он, в самом деле, мог сделать? Приказать старику в темную ночь ехать через весь лес в Борнхауз? Или схватить его и запереть где-нибудь? Джон Баррет был, так или иначе, доверенным слугой Ардена. Обижать его было и не по-рыцарски, и не по-хозяйски.

— Входите, мастер Баррет, — поднялся с места граф Арден. — Сядьте с нами и выпейте пива.

Сказать по правде, оценив его тон, старик порядком струхнул. Ему пока не довелось увидеть милорда в гневе. Но ничто не могло сбить упрямца с его навязчивой идеи раскрыть измену и тем выслужиться перед высоким лордом.

Если невозможно избавиться от кого-то, его следует использовать в своих целях. Таков закон дипломатии, усвоенный Конрадом в юности.

Он обратился к Каспарусу Дейни:

— Что ж, тогда поговорим напрямик. Мне донесли, что среди сельчан Баттериджа есть недовольные. Они полагают, что крепость Арден не в тех руках. Что король мог бы найти более достойного правителя для этой земли и ее людей. И они даже готовы доказать это оружием.

Каспарус Дейни сжал губы и ничего не ответил. 

Но теперь уже не пожелал молчать Григс Оттер. Он выпрямился, как только позволяла его сутулая спина, и высказался со всей прямотой мужицкой натуры:

— Король, он, вроде как, в своем праве. Пожаловал, стало быть, так и есть. Однако же и его величество, хоть всем господам господин, да не Господь наш Вседержитель. Мог и не знать, что у графа-покойника сын есть законный. Наследник, стало быть. Наследный наш господин. Вот он, — Оттер указал на сидящего напротив Роланда Ардена, — есть законный наш лорд. По деду-прадеду, как исстари повелось... Негоже старый закон рушить. На том и земля стоит, что от отца к сыну...

Он говорил низким простуженным басом, неторопливо, тягуче и, может быть, что-то еще прибавил, но его речь перебил фальцет Джона:

— Да какой он там сын! Его мать...

— Молчать!!! — прогремел голос графа. Он ударил ладонью по столу так сильно, что вздрогнули деревянные кружки и пиво выплеснулось наружу. Торин, сидевший около Роланда, мертвой хваткой удержал его пальцы уже на рукояти меча. Все онемели.

Джон Баррет втянул голову в плечи. Он понял, что перестарался, и также понял, что милорд этого не простит. Старый хитрец ссутулился, опустил голову, постаравшись стать совершенно невидимым.

Но вспышка сэра Конрада мгновенно прошла. Он опять выглядел доброжелательно и спокойно.

— Господа, сэр Роланд, я прошу простить выходку моего слуги. Он стар, и память его подводит. С этой минуты он не произнесет ни слова без моего прямого приказа. Продолжай, мастер Оттер.

— А чего ж. Я вроде как все сказал, — отозвался чернобородый и даже изобразил нечто похожее на поклон. Очевидно, гнев его светлости произвел на него впечатление.

— Староста Дейни? Том? Зак? Вы тоже так думаете? — с властным видом граф Арден повернулся к остальным крестьянам. Глава семьи и его старший сын опустили взгляды, но молодой петушок Зак клюнул на приманку:

— Именно! Сэр Роланд Арден — законный лорд! И нет такого права, чтоб его с места скидывать и в горе запирать. Коли король с лордами такое вытворять начал, его самого скинуть могут! И даже запросто!

— Зак, молчи! — крикнул ему Роланд. — Что ты несешь, умолкни! Это не твое дело!

Но Зак уже закусил удила:

— Так-таки не мое? А то чье же? Кто за вас заступился, когда Хагрид вас в гору волок, а этот болван старый...

— Заткнись, Зак!! — рык старосты прозвучал не тише графского. И непокорный сын все-таки заткнулся. Несколько секунд за столом было тихо.

— Гарет, как там наш олень? — как ни в чем не бывало, обратился сэр Конрад к оруженосцу при вертеле.

— Еще бы полчасика, милорд, — отозвался тот. Он поворачивал тушу, а хозяин корчмы умело поддерживал в очаге ровный огонь. Жаркое его светлости ни в коем случае не должно подгореть!

— Следовательно, у нас есть полчаса, чтобы договориться, господа. Не станем же мы есть благородную оленину и при этом ругаться! Зак и Оттер уже высказались, вы, староста, предпочитаете говорить позже, правильно я понял? Стало быть, ваше слово, сэр Роланд. Мы слушаем вас.

Роланд Арден сделал глубокий вдох и сказал так:

— Его светлость граф Конрад Арден получил свой титул по решению короля. Как и почему король решил так, а не иначе, не нам обсуждать и не теперь. Мы — его подданные. И я, и милорд Конрад, и ты, Зак, и вы все. Справедливо это или несправедливо, законно или незаконно — это между мной, сэром Конрадом и королем. Могу сообщить вам всем, что я присягнул на верность сэру Конраду Ардену и намерен служить так же верно, как и остальные его рыцари. Поэтому, Зак, если ты верен мне, то будешь верен и ему. Изменив ему, ты изменишь мне тоже. Все.

Пораженные физиономии крестьянских представителей показывали, что сюрприз застал их врасплох. Даже самообладание старосты Дейни не устояло.

— Но как же... Ведь неправедно так... — прошептал он. — Мы ж за вас...

— Так, мастер Дейни, — подхватил лорд Конрад, ожидавший именно этой реакции. — Как видите, мы с сэром Роландом помирились, и ему ничто не грозит. Он в вашей опеке не нуждается. От уже взрослый, он здоров, свободен и вооружен. Его никто не гонит из дому. В свой срок он станет рыцарем и сам решит свою судьбу.

Казалось, на этом спор мог бы закончиться. Но тут заговорил опять крепыш Григс Оттер:

— Решили, говоришь, ваша милость, между собой? Замирились? Не наше, стало быть, мужицкое дело? А ну, коли оно-таки наше? Кто есть лорд, а кто не есть, нам, мужикам, очень даже есть дело. Ибо тот лорд над нами властью поставлен. А коли неправедно поставлен? Так его ж завтра и скинуть могут. Сам король скинет и не поморщится. А нам каково? Он же власть наша, господин нам и судья, негоже его ввечеру ставить, а с утра скидывать...

Речь Оттера, пусть и не очень грамотная, содержала истину. Роланд был даже немного пристыжен. Грубый мужик напоминал ему о долге господина перед подданными! Он теперь ждал, что ответил граф.

А лорд Конрад, наконец, встал и заговорил.

— Отвечаю вам, мастер Оттер. Во-первых, король не изменит своего решения. Клянусь честью рыцаря. Я полностью отвечаю за свои слова. Во-вторых, у меня достаточно сил, чтобы защитить свою землю и всех, кто на ней живет. В этом тоже я клянусь честью, и сэр Роланд может вам подтвердить, что я не преувеличиваю.

— Поверь, Григс. И ты, Каспарус, поверь. Войско у лорда Конрада такое, что лучше не бывает, — вставил повеселевший Роланд.

— А в-третьих, давайте поговорим о власти вообще. Мастер Оттер прав в том, что лорду принадлежит власть над его подданными и долг применять эту власть по справедливости. Поэтому вам и не все равно, кто есть, а кто не есть лорд, как сказал Оттер. Так?

Дейни, Оттер и Том согласно кивнули. Зак, кажется, не вполне понял, о чем речь.

— Давайте представим себе, что сэр Роланд стал лордом Роландом и получил власть. Что он станет делать?

Не дождавшись ответа от ошарашенных крестьян, граф продолжил:

— Во-первых, вернет вам Длинный Пояс. Это вы хотели потребовать, правда? Так это и я сделаю. Пожалуйста, распахивайте свой Пояс и сейте, что там положено. Нет у меня никаких овец, а если будут, вы же и решите, где их пасти. Мы с сэром Роландом в этом деле совершенно согласны. Так, сэр Роланд?

— Так, — отозвался тот.

— Что еще?

Все мужики молчали.

— Не стесняйтесь. Вы же оружие приготовили, чуть в бой не пошли! За что? Что ты им обещал, Роланд?

— Я ничего не обещал, — запротестовал тот, — я ни о чем ни с кем не договаривался, я уже вам говорил это и еще раз скажу. Но, конечно, будь у меня власть, я заботился бы о людях, добавлял бы зерна тем, у кого нечего сеять, и разрешал рубить лес, если кому надо починить дом. Судил бы по справедливости. Не стал отнимать хлеб у голодных. Защищал бы с оружием в руках от всех бандитов...

Он умолк. С удивлением обвел взглядом все лица и понял, что его слушают, затаив дыхание. Все. В том числе и граф Арден. А Родерик, не проронивший ни слова за все время, улыбается широко и радостно с облюбованного чурбака неподалеку.

— Как это просто... — тихо сказал лорд Конрад и поглядел на крестьян.

— Это все, что вам надо? Знать, что лорд позаботится о вас в нужде и рассудит честно?

— И еще... — решил все-таки подать голос Родерик. — Насчет этого Пояса. Отец, я теперь знаю, в чем его важность. Рон мне объяснил. Это общинная земля, притом очень хорошая. Урожай с Пояса всегда шел в налог лорду, вместо того, чтобы собирать с каждого двора... Его пашут и засевают все вместе.

— Верно ли понял мой сын, староста? — обратился граф к отцу Рона.

— Точно так, ваша милость, — ответил тот. — Очередь у нас была, по три дня на Поясе каждому отработать... И на пахоте, и на посевной, и так далее до уборочной страды. Каждый в поте лица старался, милорд, ибо чем лучше с Пояса урожай, тем меньше подать.

— Да будет и дальше так! — решил лорд Арден под одобрительный шепот Тома и Оттера. Но он заметил, что Зак продолжает хмуриться.

И в эту минуту подошедший корчмарь сообщил, что олень готов.

— На чем же мы с вами договорились, господа? — обратился ко всем граф Арден, когда за самым длинным столом вокруг долгожданного жаркого расселись и благородные, и простолюдины, и старшие, и Рон с Родериком, и даже статная Гленда Вулидж вышла из своего закутка, по настоянию самого милорда. Ее муж со сноровкой опытного повара разрезал мясо для всех гостей. Запах сочной оленины поднял общее настроение, а честь сидеть с графом за одним столом сгладила кое-чьи обиды.

— Давайте подведем итог. Вы желаете, чтобы сэр Роланд Арден был вашим лордом, заботился о вас и судил. Я согласен. Если у кого будет нужда, можете обращаться к нему. Не возражаешь, сынок? И у тебя будет право помогать тем, кому сочтешь нужным.

— Спасибо, милорд, — кратко ответил Роланд, представляя себе, как крестьяне побегут к нему с просьбами. Но — взялся за гуж...

— А те, кому ты не захочешь помочь, смогут пожаловаться мне, — подмигнул сэр Конрад, — если осмелятся. Потому что я тоже не люблю обманщиков.

Оттер и Дейни невольно ухмыльнулись. Они тоже их не любили.

— Теперь — что касается суда. Роланд, ты сам назначишь одни день в месяц, когда к тебе можно будет приходить с жалобами. Кое-что ты, думаю, решишь сам, а самые трудные дела сможешь передать мне. Я также один раз в месяц буду принимать просителей. Договоримся так: твой приговор имеет законную силу. Те, кого он не удовлетворяет, могут пожаловаться мне. Если я утверждаю приговор, дело закончено. Если нет, ты можешь согласиться с этим, а можешь и не согласиться, и тогда вместе разберемся. Справедливо это?

— Справедливо! — раньше всех отозвался голос Родерика. Помедлив пару секунд, Роланд тоже кивнул.

— А уж кто окажется нашим с тобой судом сильней всех обижен, пускай просит помилования у сэра Родерика, — откровенно подмигнул всем лорд Арден. — В справедливости моего сына ни у кого не будет сомнений!

Под чавканье и хруст оленьих костей с этим согласились все.

Ни у кого больше не было желания спорить.

Когда мясо было объедено до костей, вино выпито и тяжесть в животах привела всех в приятное изнеможение, впервые заговорил Торин Мак-Аллистер:

— Зак, все-таки ты мне скажи, сколько мечей есть в деревне. И кто их вам подарил.

— Не скажу, — буркнул тот без особого энтузиазма.

— Зак, это очень важно. Ты же не думаешь, что твои друзья поднимут мечи против нас? — настаивал рыцарь. — Ты же видел, как сражается Гарет. Если необученный парень нападет на него, то получит увечье или смертельную рану еще раньше, чем Гарет увидит, с кем бьется. Меч — это не игрушка. Если не хочешь назвать своих ребят, приведи их завтра всех в крепость. С оружием. Я назначу войскового учителя, и кто захочет, будет тренироваться. В том числе и ты.

— И их не накажут? — уточнил Зак.

— Никого никто не собирается наказывать. Ничего же не случилось, — уверил его Торин.

— Тогда мы придем, — сдался, наконец, последний мятежник.

И переговоры успешно закончились. Дипломатическая миссия лорда Ардена увенчалась полным успехом.

Поздно ночью сэр Конрад добрался до своей спальни, и Маркус стал его раздевать.

Стар я уже для таких эскапад, пожалел он себя. Господи, а я думал, что кончилась для меня политика... А ведь крестьяне — даже не самый сильный противник. Есть еще святые отцы, и шериф Ноттингема, и герцог Саймнел, с которым надо же что-то делать... Нет покоя!

— Не будет тебе покоя! — послышался от дверей насмешливый голос. Это явилась жена требовать отчета.

— Этот старый Джон, — протянула Леонсия через полчаса, выслушав полную реляцию. — Что за тайну скрывает он?

— Да какая там тайна... — досадливо буркнул Конрад, укрыв лицо в ее волосах. — Все очень просто. Ему внушили, что жена Виктора Ардена изменила мужу. Что Роланд — не сын своего отца. И он до сих пор в это верит.

— О господи! Если он до сих пор... Значит, и сам лорд в это верил!

Только так можно объяснить... Ты думаешь, и это дело рук Саймнела?

— Все указывает на это.

— Тогда он безумен.

— Одержим, милая. Одержим желанием заполучить именно Арден.

— Так ведь он же не успокоится!

— Ничего. Мы будем настороже. И одолеем его, когда придет срок.

— Но почему?!. Разлюбить сына, забыть о нем, не учить, не дать воспитателя. Он же не какой-нибудь мужлан, он был благородный человек, ученый! — возмущение графини было почти забавно. Почти.

— Любовь моя... Разве ты еще не привыкла, что даже короли и князья церкви превращаются в неотесаных глупцов и действуют, как зверье в пору гона, когда дело касается их инстинктов? Он поверил, ибо считал это в порядке вещей... Если религия учит, что женщина — сосуд греха, то верить в женскую любовь так же немыслимо, как отрицать Христа.

— И это всегда так будет?

— У нас с тобой это уже не так. У наших детей тоже... Я надеюсь. А остальным мы можем только показать пример... 

Конец второй части

 

Глава XIV

— Не верю я, что это весна! — леди Хайд упрямо топнула бы ножкой, если бы было обо что было топнуть. Стой она на земле, стукнула бы о землю, но увы, трудно даже сказать, на чем она стояла. Под ногами расплывалось неприглядное болото серой грязи, в котором при желании можно было распознать бывший подъездной тракт. Март в Англии — весенний месяц. Но это по календарю... А дочь графа Ардена такого времени года вообще никогда не видела. Снежная зима была непонятным чудом, но то, что местные жители именовали «распутица», походило более всего на конец света, когда земля и серое небо, вода и грязь совершенно неотличимы одно от другого.

Деревья выглядели как огромные жесткие метлы. Уверения, что через две недели они покроются нежной листвой, невозможно было принять за чистую монету. Хайди казалось, что все вокруг дружно ее разыгрывают.

— Как это можно пахать? — обвиняюще вытянула она пальчик вниз.

— Мне говорили, что в стране Китай поля всегда залиты водой. Но тут же не Китай!

Стоявший рядом Роланд только усмехнулся. У него-то не было ни малейшего сомнения, что пресловутый Длинный Пояс, на котором они с леди Хайд сейчас находились, не далее как через неделю просохнет и станет самым настоящим полем. Его распашут, засеют отборным зерном, а еще через месяц дружные всходы окрасят всю долину в яркий зеленый цвет. И молоденькая графиня будет гулять по этому полю, выискивая первые одуванчики... И, может быть, он тоже выйдет гулять с нею. Как сегодня.

— Это весна, миледи. Конечно, весна! Снег уже весь растаял, ветры теплые, они быстро высушат землю...

— Теплые?! — возмутилась Хайди, запахивая пушистый шарф, именно в эту минуту выпорхнувший от резкого порыва. — Если эти ветры у вас теплые, то какие же считаются холодными?

— Холодные ветры были две недели назад. Помните?

Как она могла помнить, если даже не видела? Когда последняя пурга выла от бессилия за высокими стенами крепости, леди Хайд и кончика своего очаровательного носа не высунула наружу. В уютной спальне, нешироких коридорах и на излюбленной галерее, куда поднимался подогретый каминами воздух, для нее вообще не существовало холода.

Сегодня впервые она решилась выйти на прогулку. Укутанная в мех, завернутая в сукно и обутая в новенькие сапожки. Необходимость этих сапожек Хайди только сейчас и ощутила. Роланду пришлось довольно долго убеждать упрямую девушку, что мягкие меховые туфли, ставшие привычными за зиму, годятся только для дома и коротких пробежек по аккуратно выметенному двору.

Ходить в сапогах она, разумеется, не умела. Роланду пришлось брать ее крепко под локоток всякий раз, когда на дорожке появлялась лужа или другое подозрительное местечко. А уж теперь, когда леди Хайд оказалась чуть ли не по щиколотку в размокшей земле, вытаскивать ее пришлось вовсе за талию, причем в панике она обхватила его шею обеими руками и не спешила отпустить. Эти невольные объятия его смутили.

— Нас увидят, — опасливо оглянулся он на дозорные башни.

— Ну, и что? — возразила Хайди.

Они стояли на той стороне глубокого оврага, которую в течение нескольких месяцев она рассматривала в окно. Отсюда до ее комнаты по прямой было около четверти мили. Добираться сюда пришлось верхом. Колос и ее пони Банни — Заюшка — остались в десяти шагах позади, где грунт был все-таки потверже.

Посреди огромного мокрого поля они были совершенно одни.

— Ваши родители будут недовольны...

— Чем? — пожала плечиками графская дочь. — Мать часто говорила, что я должна ходить на прогулки и привыкать к английскому климату.

— А она позволила бы вам гулять со мной?

— Почему же нет... А это правда, что вы специально просили у отца разрешения со мной разговаривать? — весело сощурила она глазки. — И еще выставили это условием вашей присяги?

— Откуда вы знаете?

— Торин мне рассказал.

Роланд почувствовал досаду на болтливого рыцаря. Мак-Аллистер — достойный и благородный человек, но зачем выдавать такие тайны.

Сам-то он откуда узнал? Неужели лорд Конрад пересказал ему беседу об их воображаемой схватке и ее результатах...

— Сэр Торин знает слишком много, — недовольно пробормотал он.

— Он знает все, — вздохнула девушка, — ему по должности положено. Все, что происходит в замке Арден, докладывают ему. Кто куда вышел, кто с кем встретился. Дозорные видят сверху и все замечают. А в доме тоже следят.

— Но зачем?

— Отец говорит, что невозможно руководить, если не знаешь точно, что и как делают люди. Поэтому он специально учил всех, как следить. Вот кажется, что стражники на вышках или у ворот ничего не делают, но на самом деле это не так. Они все время смотрят, ни не миг не отвлекаются. Все о всех знают. А Торин потом решает, что доложить отцу, а что для него не важно.

— А! — теперь стало понятным кажущееся равнодушие графа к делам подчиненных Роланду невольников. Зачем специально расспрашивать, если дозорные всегда точно знают, где каждый человек находится и что делает. Но как же тогда сумели уйти те шестеро, что не пожелали жить в Арден-холле? Или в тот день часовые оплошали?

— Они все видят, все знают, но никому не мешают, — процитировала барышня явно с чужих слов, — только в случае опасности поднимают тревогу. Или сами ловят злоумышленника, а потом сообщают об этом.

Отец не любит, когда шумят или скандалят. Он говорит, что в хорошем доме всегда тихо. Поэтому наши стражники никогда не торчат на виду.

Это он уже знал. В число уроков, даваемых ему мэтром Робером, был и «урок внимания»: простоять в определенном месте определенное время неслышно и неподвижно, а потом пересказать все, что сумел увидеть: кто появлялся, куда шел, что нес, сколько времени пробыл в одном месте, сколько в другом... Первым результатом таких уроков, конечно, стало знание в лицо всех обитателей Арден-холла. До сих пор для него, по правде сказать, все помощники повара и младшие конюхи, не говоря уже о дворниках и водоносах, были на одно лицо. Женскую прислугу он тоже почти не различал и пропускал мимо ушей болтовню барышни об Олуэн-наперснице и Тэсс-хохотушке. А уж тех, что были всю зиму заперты в западной башне, а с приходом солнечных дней начали ненадолго появляться во дворе, вообще не замечал.

Роланд помнил полдюжины оборванок, жалких и отвратительных одновременно, которых из милости привезла в замок леди Леонсия, но считал ниже своего достоинства обращать на них внимание. Тем более, что у него и других дел хватало. Собственные переживания, затем семь выпущенных из горы рабов, а еще граф, спасибо ему, подкинул заботы о голодных крестьянских семьях...

Но, простояв полных два часа в укромном уголке на верхнем пятачке узкой лестницы, ведущей на галерею, и добросовестно отмечая каждое передвижение по двору, он слышал через запертую дверь голоса узниц.

—...Матушка-то и до этих лет не дотянула. Сгорела, бедная, от кашля да грудной боли, я тогда и ведро из колодца выволочь не осиливала, все людей просила, кто помогал малолетке, а кто и дразнился: вытянет до сруба и вниз кидает... А хоть и не кинет, так ведь еще до избы его дотащить надо. Бывало, тащу я колоду эту окаянную, прости господи, и плачу. Хоть половину бы не расплескать по дороге! А упадешь, вода и до капли выльется. Да еще крыльцо от нее обледенеет, покуда второй раз до колодца, да до дому — и на порог не взойдешь... И похлебку не наварить, хоть и было бы из чего...

—...Уж я его христом-богом молила! Не трожь, кричу, я ж тяжелая, дите свое, кровинку свою угробишь! А он: ты, сука, щенка своего мне подкинуть хотела?..

—...Первая у меня и недели не жила. Ну, не шло молоко, хоть умри, я и у монашек крестик святой вымолила, а оно не шло! Так и кончилась, материнского молочка не попробовав...

—...Как снег подтаивать стал, меня со двора выгнали. Не умела, мол, себя соблюсти, терпи, грешница! Будто я по своей-то воле...

Знали эти женщины или нет, что за дверью их кельи-мастерской стоит молодой воин? Что он не имеет права сойти с поста или хоть бы отступить на три шага, чтобы не слышать их голосов? Что у него от их исповедей сбивается дыхание, а соленая влага застилает глаза и не дает должным образом вести слежку за двором?

Роланд с тихой улыбкой наблюдал за шаловливой красавицей. Она так забавно сердилась, пытаясь отряхнуть грязь с новых сапожек. Леди Хайд, пятнадцати лет от роду, все еще оставалась во многом ребенком. Ему самому в самом начале марта исполнилось восемнадцать, и он уже был равноправным членом рыцарского отряда.

Хотя он считался оруженосцем, начальник стражи с согласия графа не назначал его в помощь какому-нибудь рыцарю. Они оба сочли, что руководство двумя десятками рабов и шефство над деревней Баттеридж есть достаточная нагрузка для ученика воинов. Он уже и не рад был, что пожелал быть лордом: оказывается, это только прибавляет хлопот... Не будь он сэр Роланд Арден, потомок законных правителей этой земли, то рядом с этой веселой и ласковой принцессой ни одна мысль, кроме как о любви, не посетила бы его голову. Но вот она вертится перед ним, мило гримасничает, смеется и даже позволяет к себе притронуться, невзирая на неусыпный присмотр, а о чем думает его глупый мозг? О падших женщинах...

Разрумяненная прогулкой Хайди скрылась на своем этаже. Роланд постоял в коридоре, обменялся приятельскими кивками с незаметным в углу Дени Таргом и решительно направился к графскому кабинету.

— Заходи, сынок! — как всегда, приветливо пригласил его сэр Конрад.

— Добрый день, милорд,

— Добрый. Хотя и пасмурный. Ты с прогулки? Что, снова в деревне кому-то чего-то не хватило? Ячменя на пиво или соломы на крышу? Пускай ждут до осени.

— Нет, милорд, — мотнул головой Роланд, — Пиво, при нужде, Вулидж и так поставит. Даже если у кого свадьба или что другое... В долг. Ему тех денег, что вы на расширение выдали, надолго хватит, а он человек не жадный. А солома у старосты в сарае и так гниет, пока сын избу не достроил... Осенью свежие снопы будут. Я велел ему, если кто чинит крышу, поделиться запасом. Потом отдадут, а пока что дыры заделают.

— Молодец! — с искренним восторгом похвалил граф. — Настоящий хозяин. Давать, дарить — это каждый умеет. А уметь справедливо и по-хозяйски разделить то, что есть — это искусство управления, которое, как я вижу, ты быстро постигаешь. Так же успешно, как воинскую науку... Торин сказал, ты вчера одолел Гарета в поединке. Это немалый успех, у этого парня боевой опыт побольше, чем у некоторых вдвое его старших. Ему будет двадцать в конце мая, я бы с радостью зачислил в войско такого рыцаря, но он уедет. Его мать с сестрой ждут в Эссексе, у какого-то высокородного негодяя в замке. Как бы не пришлось силой их вызволять. Я думаю дать ему пару десятков золотых для выкупа, но надо будет послать с ним и людей... Но об этом речь будет потом. Есть еще время. А что за дело у тебя нынче? Или просто зашел поболтать со стариком?

Прищуренная усмешка лорда Ардена до сих пор нагоняла не него страх. Но Роланд преодолел недостойное воина чувство и, глубоко вздохнув, начал издалека:

— Милорд. Вы доверили мне... Поручили мне ваших рабов. С вашего разрешения, некоторые их них служат в замке.

— Я помню, — кивнул сэр Конрад, — плотники, печники и садовники. Которые за зиму вычистили замковый ров. А что они думают дальше делать? Сажать деревья на мощеном дворе?

— Милорд, — поморщился Роланд от насмешки, — у них еще будет много работы, а пока они предлагают не заполнять ров водой, как было, а засадить чертополохом. Грязи меньше, а такое препятствие любого злоумышленника остановит. Во-первых, большое количество колючек любую кожу прорвет, даже железо поцарапает, а во-вторых, засохший чертополох, если его задеть, издает такой шум, что даже спящий дозор услышит. Если засеять густо, не прорвется ни пехота, ни конница.

— А прорвется — так без штанов! — расхохотался сэр Конрад. — Что за великолепная идея! Море колючек даже на лодке не одолеть. Придется нашим врагам строить мост. Или заняться сенокосом с помощью своих мечей... Только ради этого стоило выпустить двух парней на волю.

— Так вы одобряете? — уточнил Роланд на всякий случай.

— Еще бы! Озеро грязной воды под стенами — худшая из мер обороны.

Да еще над таким глубоким оврагом... Воду просто не удержать, стечет вниз, да еще речку замусорит. Интересно, а как было здесь раньше? Ты помнишь этот ров полным? Там же, я полагаю, имеется источник, а не то все высыхало бы еще до лета.

— Полным он никогда не был, — пожал Роланд плечами, — как вы и сказали, вода просачивалась сквозь запруды и стекала по склону. Ключ там есть, слабый такой, только дно и смачивает. Но там всегда было полно грязи, матушка терпеть не могла этот ров и запрещала мне подходить к нему. Помню, она еще как-то смеялась, что строитель Арден-холла — его имя Тудор Муратор — пал жертвой старого обычая...

— Вот мы и нарушим этот обычай, — с удовольствием решил граф. — Вели своим людям найти подходящие семена и засеять так густо, как только сумеют!

— Моим людям? — переспросил с усмешкой Роланд Арден.

— Разумеется, твоим. Ты ими командуешь, кормишь их, одеваешь. Ты для них господин. Я же, точно король, существую, но к ним не касаюсь.

Это тоже один из принципов управления. Когда господ много, служить им невозможно. У каждого человека должен быть один командир, как в римском войске: у солдата — один центурион, у центуриона — один легат, а легаты подчинены полководцу, назначенному императором. А император командует не десятками тысяч, а лишь двумя дюжинами людей... Что, конечно, тоже не легкий хлеб. Сколько императоров так и не справились с таким простым делом... Ну ладно, это меня потянуло на философию. С чем все-таки ты пришел? Дело с чертополохом могло подождать. А что не терпит?

— Это... трудный вопрос, милорд.

— Роланд, забудь, наконец, свою нерешительность. Говори прямо.

— Хорошо! — он сжал зубы. — Я пришел говорить о пленных женщинах.

Вы ведь сказали, что я должен заботиться о всех рабах? Значит, и о них тоже. Сэр Торин сказал мне, что они все — ваши невольницы. Это так?

— Так! — к изумлению Роланда, на губах графа расплылась радостная улыбка. — Все так. Я так и знал, что рано или поздно ты придешь ко мне с этим вопросом. Я в тебе не ошибся, сынок.

— Благодарю за похвалу, милорд, но...

— За тех бедняжек ты не беспокойся. Они сыты, одеты, трудятся, и их уже не запирают. Замки и засовы у них внутри. Когда хотят, они могут и выходить во двор, но со двора их не выпустят. Хотя бы потому, что им некуда идти. А что, какая-то девица хотела выйти, и ее задержали? Потому ты и пришел?

— Нет, милорд. Я пришел, потому что вообще не люблю рабства...

— Вот оно что... Ну, что ж. Значит, пришло время поговорить и об этом. Садись поудобнее и налей себе из графина.

— Я вашего вина боюсь.

— Да ладно тебе. Ничего в нем нет, просто легкое пальмовое вино из моих старых запасов. Никак не отвыкну. Попробуй, тебе понравится!

С минуту оба молчали, смакуя вино Востока. Потом граф заговорил:

— Видишь ли, друг мой. Так повелось, что люди между собой воюют, спорят, никак им не поделить божий мир и божью благодать... И друг у друга отнимают то, что, в общем-то, принадлежит одному богу: жизнь. Выдирают один у другого землю, что уж вовсе нелепо. Она ведь одна на всех. Господь терпелив. Ему люди с их тупой алчностью — глупые несмышленыши. Им невдомек, что каждому из нас принадлежит одно— единственное из благ земных: свобода воли. Остальное в руце божией, как говорят святые отцы.

— Это благо, свобода... Не каждый поймет, что это и каково на вкус. И зачем оно. Откуда берется, куда уходит. Но кто его хоть раз ощутил, ни с чем не спутает и ни на что не променяет.

— Но его можно отобрать! — процедил Роланд вполголоса. — Бог дал, а человек в два счета отнимает, что это за благо? Ошибка божьего промысла!

— Нет, сынок. Не бог ошибся. Ошибаешься ты. Свободу невозможно отнять!

— Можно только забить человека в колодки, запереть в клетку или приковать к веслу. Или бросить в темное подземелье... — скривил губы Роланд.

— Можно. Но свободный человек в этом подземелье не останется. Ты сам отыскал подземный ход, добрался до своего дома. Решился забрать свою заветную книгу. Сам выбрал свою дальнейшую судьбу. Ты — свободный человек, Роланд Арден!

— Вы меня освободили. Иначе я до сих пор сидел бы в каменоломне. А другие люди и сейчас там сидят!

— Ты дважды ошибся, сынок. Во-первых, эти пятнадцать каменотесов остались в пещере по своей воле. Могли бы уйти, как те шесть человек, о которых ты мне не говорил. А что касается бывших бандитов Фиц-Борна, для них воля будет, когда станут людьми! Она только людям дана, не забывай. Бешеным зверям ее не положено.

— А во-вторых, я тебя вовсе не освободил, Роланд Арден. По закону ты и сейчас — раб.

— Что?!. — вскричал он, вскакивая с табурета. Его ладонь ухватилась за рукоять меча. Если бы лорд Арден сделал хоть одно угрожающее движение, молодой человек убил бы его без колебаний.

— Успокойся! Роланд, это всего только слово. Оно ничего не значит.

В голосе сэра Конрада прозвучало нечто, от чего пальцы медленно отпустили меч. Не сводя глаз с хозяина Ардена, юноша присел.

— Слово?.. — прошептал он.

— Вот именно, слово. И больше ничего. Успокойся и давай обсудим, что оно означает.

Дождавшись, пока его настороженный собеседник немного остынет, лорд Арден задал вопрос:

— Это страшное слово «раб». Что это — для тебя?

— Насилие, — прохрипел Роланд сквозь непослушные губы. — Чужие грубые руки, что хватают и выворачивают руки. Боль. Жестокие насмешки...

— Я понял, — спокойно кивнул сэр Конрад, — И еще непосильный труд, голод, грязь, темная и вонючая пещера, не так ли?

— Так.

— Ну, а без этого всего?

— Как это — без?

— Очень просто. Если бы тебя не кинули в подземелье и не заставили таскать камни, а просто объявили: сэр Роланд Арден, согласно приказу короля вы лишены титула и свободы и поступаете в рабство к новому владельцу Арден-холла.

— Так не бывает.

— Допустим. Но ведь мы с тобой уже пробовали представить кое-что, чего не бывает? Давай и сейчас представим. Вообрази, что этот самый бейлиф Хоуленд со своим Хагридом пришли к тебе и сказали... Что ты стал бы делать?

— Я бы сбежал.

— Вот как. Допустим, ты так и сделал. Сумел быстро уйти, пока нет нового графа, и унести с собой... Что бы ты взял? Ну, ясно, во-первых, свою книгу... А еще что?

— Оружие. Лошадей...

— Много?

— Ну, двух. Нет, лучше трех! Если бы сумел вывести...

— Правильно. Больше трех лошадей составят проблему, — согласился сэр Конрад, — их надо кормить, где-то ставить в конюшню, охранять от грабителей... А еще что? Сокровищницу отца ты бы не вывез, ее первым делом конфисковали, еще перед визитом к тебе. Так что в твоих карманах не больше, чем у любого путешествующего юнца. То есть четыре-пять золотых, подаренных родителями на праздники. Пара дорогих вещиц, годных для продажи... Не так ли?

— Так, — подтвердил Роланд, снова принимая игру, — только золота у меня не было. Я бы сумел забрать только ожерелье, что мать прятала в своей комнате. Если бы Хагрид не запер меня, его ни за что не украли бы эти грабители.

— Тем более. Ты бы не стал продавать это ожерелье, правда? Разве что в крайнем случае.

— Да.

— Значит, у тебя есть три коня... Одного можно продать. Это добавит к твоему богатству золотой, не более. Итак, в лучшем случае у тебя есть деньги на две-три недели путешествия. А потом что?

— Я бы поступил на службу.

— Правильно. Но к королю тебе не поступить, ты же нарушил приказ, помнишь? Тебя отдали в неволю, а ты сбежал. Значит, будешь искать лорда, которому на королевскую волю наплевать. Или назовешься чужим именем. В обоих случаях твой лорд окажется... пусть даже он окажется добрым и щедрым. Примет тебя на службу... Но не рыцарем, поскольку ты еще мальчик, а пажом или оруженосцем. Будешь жить вместе с другими такими же юношами или мужчинами, одному пажу комнату не выделяют. Будешь на побегушках у каждого, кому взбредет в голову приказать, потому что хоть ты и благородного происхождения, но у тебя нет отца, чтобы заступиться. Будешь есть то, что дают, и не посмеешь просить ничего лишнего. Ходить будешь в обносках. Лошади твои станут общим достоянием, потому что кормить их тебе нечем... Продолжать?

— Не надо, — вздохнул Роланд, — Я уже понял. Но все равно, хоть и на трудной службе, я буду свободен. Никто не посмеет назвать меня рабом!

— Это так важно, как тебя называют, Роланд?

— Еще бы! У свободного человека есть честь, милорд. У раба чести нет.

— Откуда ты знаешь?

Простой этот вопрос сбил Роланда. Он не нашел ничего лучше, чем бросить в ответ:

— Так все говорят!

— Так говорят те, кому это выгодно, — возразил сэр Конрад. — Если у них нет чести, их можно не считать людьми. Продать, убить, замучить или вообще не замечать.

— Так и делают!

— Не все, сынок. Я, к примеру, не делал так... Но это не столь важно. А насчет чести — просто вспомни себя. Ты утратил честь в рабстве?

Не отвечай, и так ясно. А что остальные? Мельник, что, выбравшись из каменоломни, первым делом напомнил о том зерне, что не смолото вовремя. Или те два садовника, что придумали ров с чертополохом... Будь они без чести, что им до того, защитит пустой ров замок или не защитит? Им бы брюхо набить и бабу пощупать... Есть и такие, конечно. Но неволя тут ни при чем, у тех рабство в крови и в душе, они бы и на троне были такими. Или вспомни пятнадцать человек, что остались в пещере. Они захотели быть каменотесами! Они знают, что это нужный и почетный труд!

Так что для свободного человека неважно, каким словом его назовут. Его честь при нем даже в яме... А я видел рабов в бархате и золотых шпорах. Рабов у трона. Продающих отца и дочь, доносящих на соседа ради его худого осла... Видел солдат, удирающих с поля боя, если им вовремя не заплатили. Рыцарей с гордыми гербами, что насиловали воспитанниц христианского монастыря. Я так много видел, Роланд! И поэтому для меня слово «раб» означает всего только человека, жестоко обиженного судьбой. А это с каждым может случиться. Откуда, как ты думаешь, все мои люди? Торина захватили в плен мальчишкой едва пятнадцати лет. Он вырос в неволе. Робер и Куно тоже были детьми, когда корабль, шедший из Константинополя, перехватили какие-то пираты. Родителей их убили, мальчиков продали арабскому шейху. Он ради смеха отдал их на воспитание телохранителям. К счастью, среди них был один бывший тамплиер, тоже попавший в рабство... Твой друг Гарет, что так умело дерется, он знаешь кто? Сын пиратского капитана, которого я потопил в Средиземном море. На его корабле везли рабынь продавать на рынках, в их числе была Атенаис, она теперь жена Дерека. Гарета оставили в живых только потому, что Дени и Рено, два ученика из разоренного пиратами монастыря, за него заступилась. Они оба тоже ждали продажи... Ни один из тех, кто сейчас живет в Ардене, не избежал рабской доли. Я тоже, знаешь ли, ее испытал. А посмотри на них! Можно ли найти рыцаря, более доблестного и благородного, чем барон Мак-Аллистер? Воина хладнокровнее и надежнее, чем Куно фон Лихтенывальд? Мечника, равного твоему мэтру Роберу де Рош-Мор! И после этого ты станешь утверждать, что у рабов нет чести?

— Но... — Роланд был поражен страстным монологом старого лорда, всегда спокойного и насмешливого. Мысль о том, что его благородные товарищи, украшенные рыцарскими шпорами, могли быть такими же обездоленными сиротами, как он, лишила его дара речи.

— Милорд, но ведь вы их освободили! Так же, как меня! Так почему я все еще раб?

— Потому, что они все были в неволе в других странах. А тебя лишил свободы король Англии, против которого я не выступлю, — объяснил мягко сэр Конрад. — Для тебя самого это ничего не значит и на твоем положении никак не скажется. В самом деле, сынок! Ты свободен, ты носишь меч. Что для тебя одно глупое слово?

— Не понимаю! Вы назвали меня рабом и тут же говорите: свободен. Как это можно понять?

— Просто, сынок. В зависимости от места. В Арден-холле ты — один из воинов крепости, будущий рыцарь. В Баттеридже — младший лорд из семьи Арден. В Ноттингеме — паж благородного происхождения, родня графа. Но если мне вздумается отправить посольство королю, то ты вообще не поедешь. Для короля ты не существуешь — пока. Через несколько лет положение может измениться. Но сейчас это то, что есть.

И повторяю, тебя самого это никак не должно обидеть. Все бывает на свете, я знаю случаи, когда барон, захватив замок соседа, детей его либо убивал, либо калечил и держал в плену. Вот и ты попал в переплет без всякой вины, просто твоя судьба оказалась легче. Ничего в этом нет бесчестного или постыдного. Стыдно было бы мне, поступи я, как тот барон. Но я этого не сделал. Ты не согласен?

— Вы опять заставляете меня согласиться! Вас не переспоришь, сэр, — буркнул Роланд. — Но тогда зачем вообще было сообщать мне, что я — раб? Если, по-вашему, это не имеет значения?!

— А вот это уже другой вопрос, мальчик мой. Ты успокоился? Тогда мы продолжим...

Лорд Арден встал с кресла, зачем-то прошелся по комнате, разминая затекшие мускулы, вернулся в свое кресло и оперся спиной.

— Когда я привел в Арден восемь десятков мужчин и женщин, я всем им обещал кров, пищу и свободную жизнь. Посвященные мной рыцари присягнули, что будут верно служить десять лет, а потом, если они пожелают, я заплачу им достаточно, чтобы приобрести земли и замки... Молодые оруженосцы тоже пообещали, что прослужат десять лет после посвящения. Что касается слуг и работников, я обязался держать их пожизненно в своем доме, а кто захочет уйти — получит приданое на обзаведение своим домом и хозяйством, соответственно положению в этой стране людей простого звания. Правда, положение это таково, что даже хороший сапожник или кузнец предпочитает жить в крепости, а не за ее пределами. Здесь, по крайней мере, безопасно...

Мой договор с каждым из моих людей — это то же самое, что присяга вассала сюзерену. Собственно, все они и стали моими вассалами, как только ступили на английскую землю. И я полагал, что в отношениях этих все ясно и неизменно.

Я не ожидал, что в Арден-холле с первого же дня появятся новые люди. Если бы я их нанял, то платил бы жалованье, но ведь ты с двумя приятелями — помнишь? — просто свалился мне на голову. Я определил каждому его место, никто не стал спорить. Мельник и сейчас трудится на починке своей механики, а Берт с несколькими помощниками рубит лес для весеннего строительства. Ни один из них не спросил даже, чем и как я им буду платить! Потом ты привел еще пять человек. Они тоже сразу стали работать, довольные уже тем, что их кормят и одевают. Те, что остались добывать камень, разве ставили условия?

— Нет.

— Вот именно. Каждому из этих людей кажется естественным, что они трудятся для господина, а тот дает им пищу и крышу над головой. Даже ты сам озабочен был чем угодно, кроме вознаграждения за свою службу! Интересно, почему, а?

— Я — рыцарь, а не наемник! — возмутился Роланд. — Рыцарь служит, а сюзерену надлежит заботиться о своих людях.

— Вот-вот! Точно так же думают все остальные. Они служат, я о них забочусь. Это гораздо удобнее, чем самому думать о похлебке на стол и зимних сапогах. Но я с ними ни о чем не договаривался, они мне ничего не обещали и попали ко мне в подчинение не по своей воле. А как же называется человек, который полностью зависит от господина, трудится только для него и не имеет ни своего дома, ни имущества, ни даже семьи? Он называется «раб», Роланд.

— И к ним вы причислили меня?!

— О тебе — потом. У меня сейчас в Арден-холле тридцать рабов, в том числе те шесть женщин, о которых ты беспокоился. Они в таком же положении, без единой собственной нитки на теле. Графиня придумала их назвать моими рабынями, чтобы девушки не боялись мужчин и не считали себя блудницами. И она еще предложила выделить их внешне: чем-то ярким и заметным с первого взгляда. Вроде как украсить, а не унизить... Мол, я принадлежу его светлости, не трожь меня, и так далее.

— Вы хотите приучить их жить целомудренно?

— Ну, это невозможно... Особенно среди стольких крепких мужчин. Но отдаваться они будут сами, по собственному желанию. Не из страха. Этот яркий значок послужит защитой: я — графская, а не уличная девка!

Что ты об этом думаешь?

— Если графиня так считает, значит, она права, — передернул Роланд плечами.

— И я думаю, что права. А еще я подумал: если рабыням-женщинам нужен особый знак, то ведь и для мужчин это подойдет. Их положение тоже надо определить точно. Мне почему-то кажется, что тебя уже донимают вопросами: что будет дальше? Не загонят ли нас обратно в гору?

— Донимают, — вздохнул Роланд.

— Вот ты им и ответь: милорд граф приказал всем подневольным носить знак, отличающий от других слуг. Кто с таким знаком, все подчиняются тебе. Или кому ты их сам поручишь. А кто этот значок снимет и уйдет со двора, его дело. Может, его и ловить не станут, если ничего не украл, а может, если работник нужный, то и поймают... Риск на его совести. Как это тебе? Годится?

— Пожалуй... — идея показалась Роланду новой и интересной. Звание раба, столь отвратительное, обернулось неожиданной стороной.

Далеко не все товарищи по несчастью пожелали оставить крепость и искать иной доли в холодной и голодной стране. Многие предпочли кусок хлеба и рубаху на теле странствиям на свободе. Если человека в неволе не обращают в животное, то разве служить доброму лорду не лучше, чем побираться или батрачить за горсть медных монет?

— И... что это знак будет означать? — уточнил он.

— Что этот человек — мой невольник. Что я его кормлю, одеваю и даю жилье. Что я его защищаю. Что он обязан исполнять мои поручения и не имеет права отлынивать от работы. Что за лень и небрежность его будут наказывать. Что никто, кроме меня, над ним не властен. И что все это кончится, если человек уйдет. Никакой платы за свой труд он не получит.

— Справедливо, — вынужден был согласиться Роланд. Условия графа для подневольных работников до странности напоминали традиции рыцарского служения. За исключением одного — присяги. Он спросил:

— Ваши невольники должны поклясться исполнять эти правила?

— Нет! — граф резко качнул головой. — Положение раба отличается как раз тем, что от него клятвы не требуют. Он не по своей воле попал в рабство. Он может мириться с ним, пока ему хорошо, или сбежать, если станет невыносимо. Он ничем господину не обязан. Это господин, если желает иметь рабов, обязан заботиться о них и беречь. Поэтому и развалились империи, стоявшие на рабстве... Невольник не может быть верен. Глупо надеяться на это!

— А как же я? — вскинул голову Роланд.

— Ты — исключение, сынок. Ты присягнул. Неважно, что ты сделал это из желания избежать кровавой драки между мужиками и рыцарями. Поэтому, единственный из всех, ты носишь оружие. На первый взгляд, ты уже стал моим вассалом. Но, мальчик мой, сам-то в глубине души ты вовсе так не считаешь! Как прежде, твоей мечтой остается вернуть Арден себе! Поэтому, если вдруг в голову тебе придет покинуть Арден-холл и искать счастья на стороне, я не стану считать тебя изменником. Другое дело, что для меня это крайне невыгодно, и я постараюсь тебя вернуть... Тебя будут ловить, как пленника, не как нарушившего свой долг воина. И даже не накажут за побег. Ибо, по сути, ты и есть пленник.

— Спасибо, — криво улыбнулся Роланд.

— Конечно, это всего только слова. Зачем бежать из своего дома? Мы все стараемся, чтобы тебе было хорошо. А будущее — оно еще только будет, и в твоей судьбе многое может измениться. Поверь человеку, которому пришлось сменить родину, эпоху, любовь, веру и бог знает, что еще... И в конце концов, мы оба с тобой оказались здесь и сейчас.

Бог ведет человека своими неисповедимыми путями, не стоит забегать вперед. Как говорит рыцарский девиз: делай, что должен, и будь, что будет!

— Легко вам говорить...

— Вот уж неправда. Чтобы это сказать, мне понадобилось больше сорока лет, сотни измен и тысячи потерь... Снова тянет на философию!

Ты не обращай внимания. Лучше скажи: какой, по-твоему, цвет подойдет для невольничьего знака? Надо что-то достаточно красивое, чтобы его носили без протеста, и необычное, чтобы у других не было.

— Не знаю... Белый не подходит. Черный тоже, его все носят. А синий?

— Синий носит леди Темелин. Это ее может обидеть.

— А леди Хайдегерд любит розовое и голубое, — вырвалось у Роланда.

— А графиня — разные оттенки зеленого, желтого, кремового и коричневого, — подмигнул ему лорд Арден и засмеялся. — Что же нам остается?

— Красный.

— Красный нельзя. К нам могут приезжать гости, у многих дам будут красные платья, этот цвет очень распространен.

— Ну, лиловый, — предложил Роланд, невольно усмехаясь.

— А что, это мысль! Ярко-лиловый, цвет весенней сирени... Да и все остальные оттенки тоже. Хороший цвет!

— Если не одеваться в него с ног до головы, — Роланд поморщился, представив себя в сиреневом камзоле.

— Ни в коем случае! Только ленты в волосах или завязки на рубахе, — воодушевился сэр Конрад. — Пояс, головная повязка. Или даже кружок, пришитый к рукаву. Яркое пятно на простом сером сукне. Это красиво и вовсе не унизительно! Придется только попросить нашего ученого иудея выкрасить пару штук полотна и отыскать среди дамского багажа немного шелка на ленточки. — Он с искренним удовлетворением потер руки.

— Не понимаю вашей радости, — бывший наследник пожал плечами. — Что это вам даст?

— Не мне — им! Определенность, мальчик мой! Ясность их положения. Как сказала графиня, законное место в жизни.

— Место раба!

— Я тебе уже объяснял, что это не имеет значения... Если человека не обижать, он рад любой должности, дающей средства к существованию. Особенно в такой крепости, как наша. Сытно, безопасно. А главное, само звание раба, которое ты так ненавидишь, дает ему уникальную свободу выбора: уйти или остаться! Причем в любой момент, ибо от невольников я не требую верности... А если говорить о моей выгоде, то она тоже имеется: гораздо легче следить за людьми, когда они ярко помечены. Сам же ты и будешь следить. Робер тебя научил, правда?

Роланд ушел от графа в расстроенных чувствах. На прямой вопрос, должен ли он тоже носить лиловый знак, тот ответил уклончиво: ты, дескать, сам решишь, когда придет время. В холле ему встретилась одна из пленных ткачих. Девушка — имя ее, кажется, было Бекки или Пегги — искательно улыбнулась и отступила с его дороги. Против воли Роланд представил сиреневый бант в ее рыжих волосах и улыбнулся: знак невольницы Бекки безусловно украсит. Но при мысли, что такой знак на его собственном локте увидит леди Хайд, что ее нежная ручка ляжет на рукав с лиловым пятном, пятном рабства, веселость исчезла. Пусть этот старый мудрец сколько угодно твердит о чести невольника, для него, Роланда Ардена, это невыносимо! Сын знатных родителей и вооруженный воин, будущий рыцарь никогда не смирится с потерей свободы! Никто не посмеет пришить лоскут к его рукаву!!. Вспомнив, что граф предоставил выбор ему, юноша немного остыл. Но все равно...

Он вышел во двор. Ветер, вызвавший неудовольствие барышни, все же заслужил лучшее отношение: он добросовестно вымыл и высушил крепостной двор и смел со стены остатки скользких сосулек. Ловкие оруженосцы храбро балансировали на кромке шириной не более двух локтей, пробегая от одной башни до другой. И Мак-Аллистер, и лорд Арден, да и все остальные рыцари понимали, что верх стены следует усовершествовать, то есть настелить там деревянное покрытие локтя в четыре, выступающее на внешнюю сторону, и выстроить добавочный барьер. Древесина для этого уже почти заготовлена. Ожидали только первых солнечных дней, чтобы начать строительство.

Как ни удивительно, провидение все-таки послало в Арден-холл того, кто был нужен — умелого мастера-строителя. Как выразился Давид бен Элеазар, Всевышний всегда посылает искомое ищущему, если тот знает, где искать...

Поиски были организованы до смешного просто (если возможно смеяться над человеческой бедой)! 

В пяти милях восточнее Арден-холла проходил Северный тракт, что тянулся от юго-восточных графств до Шотландии. От него отходили еще несколько дорог, в том числе в бухту Норфолк, до которой так и не добрался недоброй памяти Фиц-Борн. И ни одна из этих дорог не пустовала.

Начиная еще с поздней осени, на тракт уходили те, кто лишился дома или работы после уборки урожая. Чье имущество шло с молотка за долги или просто стало добычей жадного господина. Согнанные с земли. Слуги, потерявшие место по какой-либо причине. И просто люди, искавшие лучшей доли, не желающие всю жизнь оставаться на одном месте.

Эти люди шагали группами, семьями и в одиночку. Обычно на ночь они собирались в толпы, разжигали на перекрестках жаркие костры и даже возводили палатки, у кого было из чего, чтобы по возможности обезопасить себя от грабителей, которых, как магнитом, притягивала беззащитность бедных путешественников. У изгнанников было мало чем поживиться, но и защитить их было некому. А для злодея и платок бедной вдовы — добыча, и что за дело, если ограбленная замерзнет в дороге...

Лорд Арден распорядился, чтобы Мак-Аллистер каждый вечер высылал двух вооруженных воинов и несколько слуг на тракт. В месте ночлега странников разводили костер, варили кашу или похлебку. К их костру могли подойти все, у кого другой пищи не было: старики, дети, больные и обессилевшие. Но подходили подчас и одинокие мужчины, ищущие работы: люди понимали, что у благотворителей есть своя цель. У костра чаще всего дежурил почтенный Джарвис Бейн, и один вид его производил на бедняков впечатление. За зиму дворецкий увел с тракта шесть подростков, которых отослал в Борнхауз, а также трех женщин с маленькими детьми. Довольно странно, но далеко не каждый идущий стремился остановиться. У многих людей странствие — образ жизни. Но все же нужный Ардену человек попался, и его заловили.

Человека звали Септимус Штайн. Он происходил из далекой страны, с материка. У него была бы длинная история для вечерних посиделок, но этот костлявый и долговязый германец оказался угрюм и не болтлив.

Приведенный пред очи милорда Ардена, он неуклюже согнул спину и старательно мотнул шеей в поклоне. Но на лице его не выразилось ничего, напоминающего почтительность.

— Где вы в последнее время работали, мастер Штайн? — уважительно спросил граф, ожидая услышать название замка или имя хозяина. Но в ответ Штайн только буркнул:

— На Юге.

— Где именно на Юге?

— На побережье, — не пожелал уточнять упрямый мастеровой.

— А что вы строили?

— Крепость.

— Большую? — прищурился лорд Конрад. Тощий Септимус манерой говорить походил на славного Куно фон Лихтенвальда, это нравилось и располагало к нему, хотя и звучало забавно.

— Высокие стены. Ров. Два донжона. Каменный мост, — снизошел он до перечисления. Затем, чувствуя, что его речь выглядит не совсем учтивой, добавил: — Ваша светлость.

— А вы знаете грамоту? — на всякий случай поинтересовался хозяин, и Септимус Штайн ответил:

— На языке латинян, франков и жителей этого острова. Рисую и пишу, а потом строю. Имею с собой рисунки, в мешке. Могу показать.

Сэру Конраду было очень интересно взглянуть, но он предпочел пока прервать разговор. Мастер Штайн выглядел чрезвычайно измученным и голодным.

— Вас сейчас проводят в подвал, мастер, — объявил он. — Там у меня живет ученый человек, которому вы и покажете свои работы. А он вам расскажет, что предстоит сделать в первую очередь. Завтра поговорим подробнее.

Иудей и германец сошлись на удивление быстро. Многословный и экспансивный Давид извергал страстные речи, воздевал руки горе и взывал к Всевышнему, а Септимус Штайн предпочитал тихо фыркать в самых патетических случаях. Но чертежи у них обоих вышли ясные и не вызвали нареканий даже у самого лорда. Они почти и не спорили по важным вопросам. Сколько потребуется людей, леса и камней, сколько глины и щебня на сочленения, как доставлять воду со дна оврага — все это устроилось походя, без затруднений. Но зато проблема начала стройки едва не привела к смертоубийству. Мастер Давид, доказывая своему коллеге, что стены уже высохли, взбежал по узким ступенькам на самый верх и немедленно поскользнулся... Его спасло сложенное в конюшне сено, а также то, что деревянная галерея все-таки прогнила в месте его падения. Это драматическое событие, во-первых, прекратило спор, а во-вторых — отложило большую стройку на две недели.

Поэтому сейчас во дворе было пусто. Не гремели бревна, не визжала пила, не надрывались хриплые команды десятников. Роланд шагал по знакомым с детства широким плитам и думал не о строительстве и не о рабах лорда Ардена. Он думал о прекрасной молодой леди Хайдегерд.

 

Глава XV

Уже никто, даже графская дочка, не сомневался в наступлении весны. Все чаще ученики мэтра Робера, ежедневно бегающие и скачущие по двору, скидывали рубахи еще до завтрака и в течение нескольких часов красовались перед женскими взорами не только голой грудью, но даже босыми по колено ногами. В особенности это касалось рыжего Зака из Баттериджа и его приятелей, которых неизвестный (во всяком случае, не названный по имени) благодетель осчастливил солдатскими мечами. Этими новенькими клинками деревенские парни хвастливо украсились для своего первого визита в Арден-холл, но были грубо разочарованы.

— Всем снять оружие и сложить здесь, — такова была первая команда войскового учителя, которым Торин назначил Перси Шельда — одного из старших рыцарей, своего ровесника. Сэр Персиваль — уж такое имя он себе выбрал — происходил откуда-то из Свейской земли и, наверное, при рождении назван был Пером. Родины своей он вовсе не помнил, о родителях имел весьма смутное представление, зато побывал в ранней юности учеником менестреля и наслушался английских баллад. Вот и пожелал называться таким великолепным именем, когда пришло время получить рыцарские шпоры. Граф Арден, который был тогда все еще великим султаном, мог присваивать своим рыцарям какие угодно гербы и титулы. Пер Шельд не отказался от родительской фамилии, но превратился в благородного англичанина сэра Перси. В случае, если кто-либо из этого высокого рода обвинил бы его в самозванстве, легко можно было бы оправдаться: мол, это всего лишь крестное имя, а род мой, Шельды из Норланда, живет далеко в Скандинавии. Поди проверь! Но пока что никто не усомнился в рыцарском достоинстве Персиваля, и менее всего склонны к этому были лохматые молодые сельчане, которых набралась как раз чертова дюжина.

Большинство этих ребят вообще в первый раз находились вблизи профессиональных воинов. Не железный доспех отличает настоящего рыцаря и не яркий девиз — эту истину хлопцы постигли, рассматривая полуголых бойцов на тренировочном плацу. Они двигаются не так, у них глаза смотрят не в ту сторону и ноги не попирают землю, а пляшут на ней. И мечи в их руках не взмахивают и не ударяют, а плетут узор в воздухе и свистят в движении. Так что, когда прозвучал приказ снять оружие, а новички замешкались, они немедленно попали под прицел полусотни глаз: цепких, прищуренных, острых. У кого была мысль поспорить, тот благоразумно ее не выразил. Все тринадцать мечей тихо улеглись у ног Персиваля.

— Видите ту кучу у стены? С этими палками вы будете заниматься... со следующей недели. Если усвоите то, чему я буду учить сегодня. А теперь — стать в затылок друг другу, быстро!

Быстро не удалось. Ребята неуклюже топтались и не сообразили разойтись шире, чтобы не сталкивать друг друга с места. Их новый наставник подождал, пока они все же разберутся, а потом приказал:

— Вперед! Шагом!

Когда колонна двинулась и вразнобой прошагала сажени три, он громко скомандовал:

— Бегом! — и в несколько прыжков нагнал последнего из учеников.

Он по нескольку минут бежал рядом с каждым, показывая, как держать спину, ставить ноги и как в такт двигать руками. Не заставлял пока убыстрять ход, только старательно подражать своим движениям... Но сильные молодые парни, что уже управлялись с плугом и даже при случае впрягались в него вместо коня, по окончании часового занятия выглядели как взмыленные жеребцы. А наставник, казалось, совсем не устал. Таким же строгим голосом он приказал собрать сложенные мечи и отнести их в оружейную.

Это вызвало некоторый протест. Конечно, после всей изнурительной беготни и прочих странных упражнений у Зака Дейни не было сил сопротивляться, но отдать отцовский клинок он не решался.

— Вы их получите обратно, когда научитесь обращаться с оружием, — пообещал Перси, видя замешательство учеников. — Честное рыцарское слово!

Это подействовало. Все мечи, семейные и дареные, поместились в крепостном складе. Сказать по правде, для усталых ребят не тащить железо домой было как нельзя более кстати...

Роланд Арден наблюдал за мучениями своих деревенских знакомцев с сочувствием и пониманием. Сам с этого начинал. Но для него первые трудные уроки остались далеко позади. Теперь он почти ничем не отличался от своих сверстников-гвардейцев и в учебных поединках сражался с ними на равных. Лучше его из оруженосцев был разве что Гарет и еще Гвидо Терри, прирожденный боец, у которого и рыцари не всегда выигрывали. Правда, был еще Родерик, фехтовальный талант которого превосходил воображение не только его товарищей, но и отца. Но его как-то не принимали в расчет. Может, из-за юного возраста, а может, из-за чего другого, но графский сын не казался соперником восемнадцатилетнему Роланду.

Чего нельзя сказать о достойном бароне Мак-Аллистере.

Но дни шли, бывшие увальни из Баттериджа постепенно отучались толкаться и падать на ровном месте, приобретали ловкость и быстроту реакции. Уже, разобрав деревянные мечи, старательно повторяли за сэром Персивалем первые боевые приемы. А Роланд упорно сражался с лучшими бойцами и все чаще выходил победителем. И когда опускал меч, взмыленный, но с улыбкой победы, все чаще и чаще ловил на себе откровенно оценивающие взгляды. Женские.

Конечно, нельзя сказать, что смотрели только на него. Когда рыцари выходили на тренировку, у каждой служанки нет-нет да и находилось какое-нибудь дело во дворе. Выглядывала из покоев графини веселая горничная Олуэн, чтобы лишний раз переглянуться с другом Годвином, которого уже совершенно не дичилась, и похихикать смущенно под страстными взорами рыцаря Эвальда, почему-то избравшего именно ее на роль местной дамы сердца. Такое у него было убеждение, что без дамы сердца он — не настоящий рыцарь... Смуглянка Эвлалия с шитьем в руках как бы случайно показывалась в дверях главного зала, и верная супруга Томаса Дерека, очаровательная Атенаис, тоже предпочитала чинить попоны на свежем воздухе. А из маленькой пекарни с широкой улыбкой, отирая вымытые руки, выплывала разгоряченная утренними трудами мистрис Барбара. Фигура ее оставалась такой же коренастой и лицо по-прежнему не блистало женственностью, но сияло радостью и удовлетворением. И первый рыцарь Ардена не стеснялся улыбнуться ей в ответ. Мало ли что может женщине принести радость? Он тоже был благодарен за удовольствие и облегчение как в тот первый раз, так и в другие их встречи. Сколько их было — это никого не касается! И ей хорошо, и ему. То есть ей просто хорошо, а ему — спасение!

Проблема, которая мешала жить доблестному барону Мак-Аллистеру, могла показаться смешной, однако ему-то от этого не легче! Он сделал предложение отцу молодой леди и получил согласие. Согласно закону и обычаю, он стал ее женихом. Хайди ни слова не сказала против. Она совершенно серьезно сообщала каждому, кто интересовался, что любит Торина и выйдет за него замуж. Охотно встречалась с ним, уютно пристраивалась рядом за столом или на посиделках, сама подставляла щечку для поцелуя. Но о свадьбе не спрашивала, как будто считала ее делом естественным и неизбежным.

Играть с ним на кресле, правда, она перестала. Зато чаще появлялась на первом этаже башни, где рыцари и оруженосцы засиживались по вечерам за разговорами и кубком вина.

Торин поначалу не совсем это одобрял. Все-таки юной благородной девице не стоит проводить время в мужском обществе. Но с тех пор, как среди мужчин поселились две начинающие воительницы, дочь лорда могла приходить в казарму, как в гости к подружкам. И болтать с ними, и хохотать, и шептаться, точно у себя в будуаре. И уж конечно, три красавицы никогда не страдали от недостатка галантных кавалеров.

Эстер и Фрида переехали в башню после упорной схватки с графиней, графом, командиром рыцарей и достойным Давидом из Кента. Причем если сэр Конрад и его жена только выразили вежливое неодобрение, а отец Эстер ограничился очередной возмущенной речью, то Торин стоял насмерть: нельзя, и все тут. Тогда хитрые девушки придумали трюк: они заключили с ним пари. Если Эстер попадет в цель из лука десять раз, а Эльфрида одолеет юношу-оруженосца в рукопашной схватке, он обещает взять их в отряд? Он обещал. И, разумеется, был обведен вокруг пальца, не уточнив, с какого расстояния будет стрелять лучница и с кем станет бороться светлокосая правнучка викингов.

Но, конечно, он только для вида разыгрывал обманутого. Пусть до мишени было всего десять шагов, но дочь ученого иудея весьма ловко натянула лук и спускала тетиву с должной скоростью. Научиться такому за три месяца — уже подвиг. И спину держала прямо, а не как нежная девица, и дыхание не сбивалось. И попала все десять раз, как и было обещано.

А с Фридой было совсем просто. Безнадежно влюбленный в нее Рено де Три даже не сделал вид, что защищается, а с блаженной улыбкой позволил девушке обхватить его за талию и уложить на ковер под дружный хохот своих товарищей. Если бы она еще прилегла сверху, он вообще был бы счастлив. В благодарность за легкую победу Эльфрида громко чмокнула юношу в щеку и ехидно прищурилась на командира:

— Сэр рыцарь признает себя побежденным?

— Признаю, — махнул он рукой и тоже засмеялся. Неумолимая весна и здесь вступила в свои права... Девушкам отделили один из альковов и завесили его толстым одеялом из шкур. Но, конечно, присутствие их совсем рядом с мужчинами жутко волновало молодежь, которой и без того в весенние ночи приходилось несладко. Как и предвидел лорд, его украшенные лиловыми бантиками невольницы стали желательными гостьями у рыцарской братии. А от вежливости, которую граф Арден сумел впечатать в своих молодых воспитанников, они просто таяли.

Две воительницы все это слышали. Даже видеть могли, немного отогнув занавесь. Сначала они крепились, гордо кривили носиками, снисходительно прощая слабость товарищей, а потом произошло то, что естественно происходит в начале весны.

Однажны в лунную ночь Торин, ощутив рядом с собой постороннюю тень, расцепил глаза и увидел светлые косы Фриды. Он уже давно знал, что девушка к нему тянется... Что, он должен был ей отказать? Да ни за какие коврижки!

Не были сказаны слова любви. Он оставался командиром, она — ученицей воина, а нежные объятия — не более чем приятным телесным упражнением. Причем для обоих. Торин смущенно вздохнул про себя: бедная Барбара, потеряла ты своего прекрасного рыцаря...

А кого выбрала Эстер, никто не знал. Никто не произнес ни слова об этом. Уж так обучил граф Арден свою гвардию.

— Я же вам говорила! — Хайди топнула ножкой и скривила гримаску навстречу теплому солнцу. — Она больше ему подходит.

У Роланда не нашлось, что сказать. Сам он, к своему стыду, тоже не был образцом целомудрия. Прошлой ночью графиня опять призвала его, и не было сил ей противиться. И права не было, если уж на то пошло... Как ему без обиняков объяснил граф, доставлять радость госпоже входит в обязанности невольника.

— Мак-Аллистер поступил неподобающе, — признал он неохотно. — Ваш нареченный жених не имел права брать любовницу. Это урон для вашего достоинства, леди Хайд. Желаете ли вы, чтобы я вызвал его на поединок чести?

— Да ни боже мой! — испуганно воскликнула девушка. — Ни за что! Милый, ни в коем случае!

Она так и сказала: «милый». У Роланда сердце облилось теплом, а губы сами собой расплылись в широкой улыбке. А барышня торопливо продолжала:

— Поединки чести — это бессмыслица, так всегда говорит отец. И мать моя с ним согласна. Нет чести в том, чтобы искалечить или убить человека из-за одной только ревности. Отец сказал так: если женщина его не любит, нет смысла убивать. А если любит, а я его убью, что она скажет мне? Она сотрет меня с лица земли!

— Граф презирает поединки? — изумился Роланд. — Но это же основа рыцарства! Как иначе благородный кавалер может доказать даме свою доблесть? Сразиться в ее честь на турнире, преподнести ей победу и объявить королевой дня — разве не об этом мечтает каждая девица?

— Девичьи мечты — одно, а жизнь — другое, — процитировала Хайди родительское наставление. В ее устах это звучало нарочито серьезно и забавно. Роланд опять улыбнулся и не к месту вспомнил, что такой же улыбкой всякий раз встречает юную невесту Торин. Это было... обидно.

— Но что, если дама оскорблена? — нахмурился он, прогнав улыбку. — Разве не долг рыцаря отомстить за ее честь?

— Да при чем тут моя честь! — раздраженно воскликнула леди Хайд. — Мало ли что я могу чувствовать. Пусть даже я завидую этой... Фриде. Ну, вызовете вы Торина. Отец не позволяет устраивать дуэлей в замке, да и не пойдете же вы друг на друга с мечами! Устроите потасовку на кулаках, навесите ему синяков... — она хихикнула. — И что, это поможет?

— Сэр Торин — рыцарь. Я могу потребовать от него верности вам, если он будет побежден в схватке.

— А если — нет? — выгнула бровь Хайди. — Если вдруг он окажется сильнее? Тогда что, верность не обязательна? И потом — знаете, мне вовсе не хочется, чтобы он вас ударил. Торин — ладно, я бы и сама его стукнула, — она мстительно взмахнула кулачком, — а вот вам будет больно! И я этого не хочу!

Леди Хайд смотрела ему в глаза со всей строгостью пятнадцати лет. И Роланд ощутил вдруг полнейшее нежелание вызывать своего командира на честный бой. Дай бог славной леди Эльфриде счастья, теплого ложа и долгих ночей под звездами...

После этого разговора Хайди так и не смогла заснуть. Обида на чересчур неотразимого Торина почему-то ее не беспокоила. Но Роланд! Он готов сразиться с признанным героем, чтобы отомстить за ее честь!

Леди Хайд слабо себе представляла, что за «честь» имеется в виду, но идея друга ей чем-то нравилась. Как он сказал: мечта каждой девицы... Она прикрыла глаза и стала воображать: широкое поле турнира, какое она видела в гостях у Танкреда Отрантского. Она — и еще множество прекрасных девушек под яркими балдахинами. Великолепные рыцари в ослепительных панцирях и разукрашенных шлемах, их щиты светят самыми гордыми гербами, разодетые глашатаи выкрикивают славные имена... Грохот столкновений, кто-то выпадет из седла, кто-то ранен... Жаль, конечно... Прелестные головки иных девиц опускаются грустно, очи их щедро роняют слезы... Но вот, лучший из всех, приближается победитель! На нем сверкающие доспехи, на конце копья — венок из свежих цветов, лично сплетенный королевской дочерью! Он подъехал к ее шатру. Он опускает копье... венок падает на ее колени! Она — дама его сердца! Она — королева праздника!

...Играют фанфары. Король с королевой кланяются избраннице героя. Принцесса прячет разочарованное лицо... Милая, не печалься! Твой рыцарь сегодня проиграл, но завтра опять будет турнир, ему улыбнется счастье и ты получишь еще лучший венок!.. Хайди представила себе, как она утешает заплаканную принцессу, а рядом, в двух шагах, стоит тот, кто заслужил славу и озарил даму ее лучами. Он молод, не старше восемнадцати лет, русоволос, тонок в кости, но с твердыми мускулами под белой кожей...

Она опомнилась и, по своему обыкновению, хихикнула. Белую кожу Роланда она видела во время его занятий на плацу, а на турнире он, разумеется, будет укрыт прочной сталью. Если когда-либо вообще попадет на турнир! Леди Хайд хорошо помнила, как ее отец хмуро отчитывал своего друга Танкреда за пристрастие к подобным кровавым зрелищам. Когда они гостили в Отранто, некоторые рыцари из отряда бывшего египетского султана просили разрешения поучаствовать в рыцарской забаве, но он отказал. Наотрез! И заявил, что нарушение его запрета будет считать изменой. И Торин с Робером де Рош-Мор не рискнули выйти на турнир, хотя, по мнению многих, им светила победа. И тогда ей, Хайди, определенно достался бы венок королевы дня. Торин бы ее одарил так же, как Роланд Арден.

Так от кого же она хочет получить венок?..

Дочь графа Ардена грезила в весеннюю ночь, как любая девушка на земле. Она крутилась, куталась в теплое одеяло и через минуту бросала его в сторону, ощутив горячую волну в теле. Наконец, вскочила с ложа и подошла к узкому окну.

Темно. Глубокий овраг за толстой стеной. Вдалеке — деревня, и если бы не ночь, на горизонте можно было бы различить зубья крыш. Но до рассвета так далеко...

...А что это за огонек? С такого расстояния даже костер не был бы виден. А там светится, определенно светится! И как ярко!

Внезапно с левой стороны вспыхнул еще более яркий отблеск. Там трепетал высокий огонь, и юная леди с испугом отпрянула от окна. Это же сигнальный огонь на скале с каменоломней, поняла она, значит, там что-то случилось!..

Дом и двор наполнились шумом. Простучали по коридору сапоги часового. Громкое ржание слышалось даже сквозь стены. Тревога!..

...Тревога!!!

Роланд выскочил из своей спальни, на ходу натягивая камзол, вслед за юрким и быстроногим Родериком и даже не взглянул в сторону женской половины, где у перил галереи стояла прекрасная леди Хайд в ночной рубашке. Из своих покоев поспешно выбежал и сам граф. Его уже ждал огромный нетерпеливый Ворон, едва удерживаемый за узду, а также двадцать пять рыцарей и оруженосцев верхами.

— Пожар в Баттеридже! — доложил ему взволнованный командир стражи. — На скале знак, что Гарет уже пошел! Открыть ворота, вперед!

— Стой! — осадил его сэр Конрад. — Часовых оставить! Родерик, Эстер, Эльфрида — сойти с коней, вы остаетесь. Роланд... — от помедлил, глядя в возбужденные глаза юноши, и махнул рукой: — Роланд с нами. Ворота немедленно закрыть, мост поднять! Караулу на воротах — глаз не смыкать, назад не оглядываться.

Несколько человек торопливо спешились. Обе девушки вместе с графским сыном заняли ответственный пост у подъемного моста.

— Вперед!

Прогрохотали бревна, проскрипели цепи. Не оглядываясь, галопом отряд мчался к единственному проходу через ущелье: старому мостику перед каменоломней. Скакавший первым Торин лихорадочно прикидывал: кладка узкая, ехать верхом только по одному. Но старые столбы давно ненадежны, если шесть рыцарей въедут одновременно, кто знает, может и обрушиться...

— Слушать меня! Перед мостом задержаться, въезжать по одному, когда впереди идущий будет на середине! — прокричал он на скаку.

Они были уже возле каменной горы. Высоко на ее вершине пылал костер, и чья-то прихрамывающая фигура встретила их у входа в пещеру.

— Они побежали, ваша милость! Все побежали! Туда! — прохрипел простуженный бас. Это был один из рабов-каменотесов. На взгляд, больше никого здесь не осталось.

— За мной! — Торин первым погнал Заката на мостик, не тратя время. Переход занял несколько драгоценных минут, но поломка моста могла стоить гораздо дороже. Товарищи нагнали его уже у околицы.

Там шел бой. При пляшущем свете пожара мелькали фигуры, ржали лошади, слышались грубые выкрики и грохот рукопашного сражения. На окраине деревни какой-то конный отряд схлестнулся с пешей ратью, как показалось Роланду, и обе стороны дрались одинаково ожесточнно.

Его взгляд неожиданно выделил в суматохе высокий силуэт Гарета с длинным мечом, который умело отбивался от двух наседавших конных противников. Вот один из коней вздыбился и свалил всадника, но другой усидел и замахнулся боевым топором!..

Роланд пришпорил Колоса и оказался так близко к чужаку, что мог дотянуться до него руками. Обнажить меч он не успел, зато схватился за какие-то ремни на плече врага с топором и изо всех сил дернул на себя. Не ожидавший нападения, тот смазал удар, и клинок Гарета ткнул его в горло. Роланд в оцепенении проводил взглядом падающее тело и едва увернулся от брызнувшей темной струи...

— Спасибо, — совершенно спокойно сказал ему Гарет и ударил мечом по голове сбитого с коня врага прежде, чем тот успел замахнуться.

Бой кончился очень быстро. Когда лорд Арден достиг околицы, оставалось только догнать и сбросить с седел нескольких убегавших бандитов. Судя по количеству трупов и раненых, отряд был не маленький: дюжины две. Они успели, как видно, сжечь только один дом, который и сейчас продолжал тлеть, испуская едкие клубы дыма.

Оглядев поле боя, сэр Конрад подозвал Гарета к себе.

— Что произошло?

— Мы увидели огонь, — тяжело дыша, начал тот, — Я приказал зажечь сигнал и идти на помощь.

— Вчетвером? — вмешался подошедший Торин грозным голосом. Его оруженосцу уже поручали командовать, но безрассудным поступком он мог обречь на смерть своих трех друзей.

— Нас было почти два десятка! — возразил молодой командир гордо и указал в сторону группы пеших, сгрудившихся неподалеку. У каждого из них в руках был молот, а на груди — сиреневое пятно. Как раз вчера в каменоломню прислали смену одежды.

Роланд не мог оторвать глаз от этих людей. Вот, значит, как! Есть и у раба честь, оказывается. А он жил с этими людьми целый год и думал, что они — сброд, мразь, животные... Рядом, на истоптанной земле, он заметил три неподвижных тела с такими же лоскутами на рубахах.

— Все равно это было самонадеянно, — покачал головой Торин. — Не мог подождать, пока придет помощь?

— Но они напали на деревню! — стоял на своем Гарет. — А оружия тут теперь нет, с палками от конных не отобьешься. За полчаса, да когда люди спят, они могли сотню порубить и все избы поджечь! А так мы сразу поспели, да еще староста с сыновьями и еще люди...

Мак-Аллистер нашел бы еще в чем упрекнуть своего оруженосца, но лорд Арден перебил его. Он сошел со своего Ворона, обнажил меч и приказал Гарету:

— Преклони колено.

Все замолчали. Готовый продолжать спор, тот замер с открытым ртом. Медленно опустился, где стоял. Сэр Конрад подошел вплотную и произнес громко:

— Гарет Стронг, мой верный вассал! Властью своей и по праву твоего сюзерена, за доблесть в бою и защиту моих подданных, я, лорд Конрад Арден, возвожу тебя в рыцарское достоинство. Стерпи этот удар и больше ни одного!

Сверкающий клинок коснулся его плеча. Гарет Стронг, сын моряка, которого его бывший господин сделал пиратом, поднялся на ноги уже в звании рыцаря. Восторженным криком приветствовали его товарищи, размахивая острыми мечами. Даже подневольные каменотесы подняли свои молоты, потому что это и их храбрость так высоко оценил лорд.

А вокруг собралась толпа крестьян. Они тоже радовались чудесному спасению и благословляли доблестных воинов, хотя держались в тени. Только одна женщина плакала, уткнувшись лицом в куртку старосты Дейни, что стоял на краю освещенного круга и выглядел нерадостно. Его сын Том, тоже побывавший в бою, обходил с факелом поле боя и приглядывался к лицам погибших.

Сэр Конрад обратил внимание на невеселую сцену.

— Мастер Каспарус, и вы здесь?

— Мое почтение Вашей Светлости, — формально приветствовал его староста, прижимая заплаканную женщину.

— Из сельчан кто-нибудь погиб?

Каспарус Дейни молча стиснул зубы. Но граф Арден ждал ответа, и бывший латник неохотно выдавил из себя:

— Это дом Линды Керри. Был, — кивнул он на тлеющие головешки. — Ее не было дома. А дите... — он безнадежно махнул рукой. 

— А где Зак? — поинтересовался подошедший Роланд. Отсутствие воинственного приятеля на поле битвы, в которой даже его смирный брат принял участие, было странным.

— Не знаю, — хмуро проворчал староста. — Он первым прибежал. Еще кричал, что зря у него меч отобрали...

В эту минуту послышался голос Тома:

— Отец! Идите сюда, скорее!

Каспарус Дейни сорвался с места, даже не взглянув на стоявшего рядом лорда. Линда Керри, охнув, кинулась следом. За ней поспешили и граф с Роландом и Торином.

Факел Тома освещал неподвижное тело. Яркo-рыжая шевелюра бросалась в глаза, и ее покрывали черные пятна сажи. Куртка его выглядела так, будто ее пытались сжечь на костре. От штанов остались одни клочья. Сапоги дымились... Зак лежал ничком посреди лужи, но его выставленная спина странно вздрагивала, и откуда-то очень близко слышалось сдавленное поскуливание.

Внезапно рука трупа дрогнула и поднялась. Из-под нее вылез... Нет, не щенок. Упирая в грязь крошечные руки, из-под тела Зака Дейни с неимоверным усилием выползал человеческий детеныш.

—Джи-и-им!!! — завизжала зареванная Линда Керри. Она подхватила чудом спасенного сына, изо всех сил притиснула его к груди и опять крикнула: — Джимми!.. — не в силах выговорить никаких других слов.

— Зак... — севшим голосом прошептал старый солдат. — Господи боже, Зак! Вот и не пришлось тебе пойти в латники...

— Он не мертвый, — вдруг сказал Торин. Он единственный обратил внимание, что на грязной шее Зака Дейни подрагивает едва видная жилка.

— Поднимите его! — приказал сэр Конрад таким голосом, что четверо мужчин тут же схватились за плечи вымазанного в грязи парня. Его голова все еще бессильно свешивалась, но он дышал. Возможно, что холодная лужа помогла сохранить его жизнь.

Лорд Арден снова обнажил меч.

— Захариус Дейни, — выговорил он низко и хрипло, — властью моей в этой земле, предоставленной мне королем Англии, я возвожу тебя в рыцарское достоинство. Клянусь своей честью и королевской волей, что ты получишь золотые шпоры, как только наставники признают тебя достойным.

Он осторожно дотронулся клинком до плеча Зака. Никто не издал ни звука. Бессознательное тело завернули в плащ Роланда и быстро унесли в дом старосты. Каспарус, Том и плачущая — уже от счастья — вдова Керри спешили следом.

— Торин! Оставь себе десять человек, позаботьтесь о раненых и пусть селяне похоронят трупы. Пленных обезоружить и доставить в замок.

— Погибли трое из наших, — нахмурился первый рыцарь, указывая на помеченные лиловым знаком тела, — их надо отдельно... И вообще...

— Вот именно, — понял его граф с полуслова и повернулся к Роланду, который до сих пор не вышел из оцепенения, вызванного невероятным событием — посвящением крестьянского сына в рыцари.

— Возьми своих людей, ступайте за старостой. Спросишь у него, где хоронить. Брайан Вулидж здесь? — оглянулся он.

— Здесь я, ваша милость! — откликнулся тот и вышел из толпы.

— Угостишь этих людей. Всех, что с сэром Роландом, понял? Сколько захотят, столько и наливай. И завтрак сооруди, и после похорон... За мой счет!

— Пусть ваша милость не беспокоится. Найдем, чем угостить наших спасителей, и чем помянуть, кто не пережил... Да если бы не они!.. А только не годится без святого отца... — он осекся, не желая показаться графу назойливым. Но тот угрюмо кивнул:

— Верно.

Он снова оглядел собравшихся мужиков. У старосты сейчас заботы другие, кому еще поручить? Он заметил мелькнувшую в толпе черную бороду и позвал:

— Оттер! Эй, Оттер, это ты?

— Я, ваша милость.

— У тебя быстрая лошадь?

— Не жалуюсь, — дернул тот плечом.

— В город к рассвету доберешься?

— Так ведь ночь, ваша милость...

— Ничего, луна вышла, дорогу рассмотришь! Или боишься?

— Да ладно, ваша милость... — насупился мужик.

— Утром чтобы был в аббатстве. Привезешь монаха. Они не откажут, если сошлешься на меня. А к полудню будешь с ним тут. Похороните, как положено.

— Сделаем, ваша милость! — Григс Оттер, расталкивая односельчан, уже заторопился домой — запрягать. Еще несколько мужиков подошли к погибшим невольникам и подняли их с земли.

— Сынок, проследи тут, — кивнул граф Роланду и, повернув Ворона, дал отмашку на возвращение. Большая часть людей последовала за ним. Только Торин с отобранными оруженосцами занялся пленными, да все еще не пришедший в себя Роланд медленно приблизился к «своим» людям, сгрудившимся в стороне от общей толпы. Многих он знал в лицо и по именам, но сейчас смотрел на них совсем другими глазами...

— Едут! — прокричал с башни обрадованный Родерик. Арден-холл с тревогой дожидался своих защитников уже почти два часа. Графиня с дочерью, девушки-служанки и девушки-ткачихи, мужская прислуга от почтенного Джарвиса до услужливого Сэмми из кузницы — все ждали.

Но вот с грохотом упал мост. Въехал сам лорд во главе отряда, а не Мак-Аллистер, и на женских лицах вмиг отразился испуг, но рыцари не выглядели опечаленными, и сэр Конрад тут же сообщил жене, что все живы, а Торин немного погодя доставит пленных.

Уже наступал рассвет, пора было подумать о завтраке, особенно для гвардейцев, участвовавших в схватке. Благодаря расторопности повара, граф с супругой сели за стол, как только Маркус помог ему переодеться.

— Подумать только, они вышли на бой с молотами!.. — рассказывал он с восторгом. — Ты была совершенно права! Дать человеку простой знак достоинства, место в законе, и это уже совсем другой человек.

— Не один только знак, дорогой, — усмехнулась она, — а еще и пища, одежда, сносное жилье. И чтобы никто не поднимал на него руку, как на животное. Но знак — это символ, что их признали людьми. Поэтому он так подействовал...

Услышав о подвиге Зака Дейни и его посвящении графиня Леонсия усомнилась:

— А ты не поторопился? Он еще совсем не умелый боец. И ведь даже не вступил в схватку!

— Вот именно, дорогая, вот именно! Гарета я наградил за то, что он помчался на помощь людям и сумел сам найти для этого бойцов. Будь на его месте другой, не решился бы вести вооруженных невольников! А что касается Зака... Да, он не вступил в бой. Воинственный забияка Зак, для которого нет большего удовольствия, чем помахать мечом, не полез в драку — он полез спасать дитя из горящей избы! И ведь спас-таки! Настоящее рыцарство — это не победы в бою. Это именно то, что сделал Зак Дейни: спасение чужих жизней!..

— Наши люди не протестовали?

— Что ты!

— А Роланд?

— Он был изумлен, конечно.

— А где он сейчас?

— С нашими геройскими каменотесами. Я велел их принять в корчме и помянуть погибших. Думаю, ему будет полезно пообщаться с ними поближе — теперь, когда они стали людьми. Это поможет смириться с его собственным положением.

— Ну, не так это просто... — задумчиво возразила графиня. — Почему-то мне кажется, он еще выкинет что-нибудь неожиданное. Порывистая натура, трудное детство, тяжкие обиды... В его годы это толкает на невероятные поступки.

— Надеюсь, не сегодня, — отмахнулся граф, — нынче нам предстоит еще решить проблему с пленниками.

— А кто они такие?

— В том-то и дело, что не знаю. На этот раз это не может быть герцог Саймнел, у того просто нет таких сил после исчезновения Фиц-Борна с его отрядом. А заниматься допросом на виду у толпы мне ужасно не хотелось. Тем более, что я торопился: на замок могли все-таки напасть в наше отсутствие. Вот Торин их притащит сюда, и поговорим...

Спустя час, подкрепившись и разместив пленных в двух каретниках, Мак-Аллистер докладывал своему лорду:

— Это баронский отряд, сэр. Оказывается, сам барон тоже был с ними, и мы его захватили! Вирнесдейл его имя.

— Вирнесдейл?.. В первый раз слышу. Чем я ему помешал? Зачем они вообще напали на Баттеридж?

— Пограбить, милорд. Просто пограбить, пару мешков зерна отнять у крестьян перед севом. Увести лошадей, может, коров или овец... Как я понял, у них это обычное дело.

— И ему не пришло в голову, что у меня есть войско?!

— Войско-то войско... Но они просто не ожидали, что вы помчитесь на выручку к мужикам. Как я понял из некоторых обмолвок, никогда лорды не появлялись так быстро. Как правило, они успевали пошарить по хлевам и амбарам прежде, чем весть о нападении достигала барона, и всегда скрывались до его прибытия. Если он вообще садился на коня.

— Они что, делают это... регулярно?

— Мне кажется, да, — пожал Торин плечами. — Во всяком случае, этот Вирнесдейл крайне возмущен, что его взяли в плен. Он кричал, что вы специально послали против него каких-то простолюдинов с молотами, а не явились с рыцарским отрядом, как подобает благородному лорду... И что он повесит каждого мужика, осмелившегося сопротивляться ему и его людям.

— А что, ему никогда никто не сопротивлялся?

— Вполне возможно, милорд. Вообще-то даже и в Баттеридже, не подоспей наш доблестный Гарет, вряд ли кто взялся бы за оружие. Они подожгли дом вдовы, чтобы осветить место, и пошли грабить. Случаю было угодно, чтобы Линда Керри как раз... гм... гостила у старосты. Это она подняла крик, что ее сын сгорит в избе, и все трое мужчин кинулись туда. А тут и Гарет примчался с бравыми молотобойцами... Этот Вирнесдейл, как их увидел, кликнул своих обратно, те бросили добро и взялись за мечи, а уж тогда мужики по одному стали вылезать из домов. Кое-кого из грабителей застигли на месте. От них мало что осталось.

— Еще бы... Так сколько ты привел пленных?

— Четырнадцать. Из них двое ранены.

— Только двое? — удивился сэр Конрад.

Торин насмешливо поднял брови:

— Вас удивляет, что дюжина наемников сдалась без боя?

— Да нет, просто не ожидал, что стольких убили за какие-то полчаса. Обычно в таких ночных стычках бывает больше покалеченных.

— Наверное, так оно и было, но пока мы собирали их по деревне, они, так сказать, поторопились умереть...

— Мужики их поторопили.

— И я так думаю, — спокойно согласился Мак-Аллистер. — Нам же меньше проблем. По-моему, их и так слишком много!

— О да, — задумчиво признал граф Арден.

— Хотите, милорд, допросить Вирнесдейла сами?

— Да на что он мне нужен! Запри его вместе с остальными. Подумаем, что с ними делать. На этот раз, к сожалению, тихий метод неприменим.

Слишком много народу их видело.

— А судить и казнить вы все-таки не желаете? — скривился Торин.

— Судить и казнить — не мое право, сынок... Но это идея. Я их подарю Ноттингемскому шерифу! Надо же заводить хорошие отношения, а? Так и сделаем. Прикажи только их хорошенько ободрать!

— Что?..

— Кольчуги, панцири, кожаные куртки — все долой! Не говоря уже об оружии и лошадях. Даже сапоги снять, у кого целые! В одних рубахах посадить на телеги и отвезти в город. Так и скажешь милорду шерифу: мол, его светлость граф Арден поймал на своей земле разбойников и имеет честь преподнести их вашей милости... в знак уважения к городским властям Ноттингема!

— И вы думаете, он их в тюрьму посадит? Да такие бароны тут — один на другом! — возмутился начальник стражи. — Откупится этот подонок в два счета. И недели не пройдет, как он спокойненько вернется домой.

— Друг мой Торин, — вздохнул старый лорд, — нет у меня здесь ни власти, ни силы уничтожить всех злодеев до одного. Ты же сам сказал, у них это в порядке вещей. Не единственный он барон-разбойник в Северной Англии, мало что изменится на земле, если его повесить...

— Да он же снова начнет разбойничать!

— А мы будем знать, кто это делает, где его логово и как его найти... Торин, я тебя понимаю, пойми и ты меня! Мы здесь еще и полугода не прожили. У нас нет друзей. Мы вынуждены опасаться и монахов, и шерифа, и каждого барона-соседа. Даже если меня поддержит король, что стоит его слово в этих местах? Наоборот, это мой долг поддержать его власть и приструнить непокорных. Мы должны доказать нашу силу, а это требует времени, Торин, времени! Пройдет год-другой, нападут еще пару раз, обожгутся и станут дуть на воду. Тот же шериф, получив наш подарок, увидит, что с лордом Арденом следует считаться. Аббат уже почти мой союзник, недаром я послал туда Оттера, не откажут — значит, на моей стороне. Но это пока что исключение... Ладно, сынок, что-то устал я. Ступай и ты отдохни, поедешь перед полуднем и к ночи вернешься...

Леди Хайд дожидалась Роланда до позднего вечера. Она ощущала странную вещь: без этого юноши Арден-холл, полный людей, казался пустым. Она могла болтать с своевольной Тэсс и простушкой Олуэн, в любой момент зайти к матери, встречавшей ее с радостью и лаской; и в рыцарской башне у нее были подруги. Но ей все-таки нехватало его...

А он в это время пировал с людьми, сидеть с которыми за столом ни один из его предков не позволил бы своему сыну. Даже крепкое пиво не могло быстро развязать языки угрюмым силачам, которые впервые за много лет встретили рассвет вдали от каменных стен. Они поначалу даже опасались пробовать свежее мясо (щедрый корчмарь не пожалел забить одного из двух молодых телят), но потом разохотились и, по мере убывания пива, начали неумело улыбаться.

Маленький сын старосты, которому по недостатку лет не довелось поучаствовать в ночной битве, с готовностью таскал героям миски с хлебом и мясом, услужливо наливал кубки и, помня наставления его милости Родерика, элегантно подавал с левой стороны. И постепенно в глазах своих необычных сотрапезников Роланд стал замечать гордый блеск... А вокруг суетились местные жители, обсуждая нападение на деревню и до небес превознося героизм защитников.

Вряд ли кто из сельчан знал точно, что означают яркие нашивки на грубых холщовых рубахах, но сверстники Рона и их младшие братики наперебой стремились притронуться к непонятному украшению. Цвет и впрямь получился вовсе не уныло-фиолетовый, как опасался Роланд, а весенне-радостный — Давид из Кента разбирался и в красках!

Этот день долго не хотел кончаться. Битва, победа, похороны павших, а потом — долгие, долгие поминки. И когда на славу угостившиеся каменотесы все-таки потянулись обратно в свою пещеру, а Ролан Арден, наконец, добрался домой, внимательные глазки с верхней галереи рассмотрели на его куртке яркий шелковый бант.

Две пары глаз с нижнего этажа тоже наблюдали за ним.

— Надо же... — удивленно шепнула мужу Леонсия. — А я ведь только думала об униженном положении несчастных женщин!

— Почему-то многие думают, что женщины унижены больше мужчин. А на самом деле каждого человека можно унизить, это не от пола и не от иных качеств зависит, вообще не зависит от самого человека! — так же тихо, но убежденно ответил он. — Это зависит исключительно от степени низости самого унижающего. Молодую девушку унижает отец, иногда мать, часто — старшие братья... Но мальчик в дурной семье страдает точно так же. Супруг может унизить жену, пьяный сосед — одинокую женщину, но не потому же, что она женщина, а потому, что он сам — подонок! Дочь порядочного человека не бывает унижена. Да и бедняка богач угнетает не потому, что тот беден, а лишь в силу своего собственного свинства. А уж что касается отношений «благородных» с «простолюдинами»... — сэр Конрад поймал себя на попытке произнести перед женой страстную речь, махнул рукой и тихонько засмеялся.

— Зато сегодня несколько человек превратили унизительный знак в почетный, — с удовлетворением отметила леди. — И наш гордый Роланд это почувствовал... А знаешь, было бы справедливо, как выражается Родерик, кое-что изменить в положении наших невольников. Может быть, пообещать им свободу — по прошествии определенного времени, на каких-то условиях?

— Я тоже думал об этом. Мы начинаем строить, люди необходимы. А вот когда стройка закончится... Поговорим об этом в другой раз. День был такой длинный!

 

Глава XVI

Джарвис Бейн женился.

Эта новость достигла ушей графа Ардена на следующий день перед ужином. Как обычно, доложив ему положение дел на кухне (свежее мясо на исходе, зато у городских мясников нашлась солонина, а вот в овощах недостаток, поэтому мастер Герт распорядился пользоваться сушеными травами, что привезли прошлой осенью), в конюшне (у двух кобыл приплод ожидается в конце апреля, насчет еще одной пока есть сомнение) и в строительстве (лес заготовлен, камень начнут возить через три дня), он сообщил:

— С позволения милорда, на завтрашний вечер слуги, за исключением домашних, хотели бы получить свободное время.

— Все сразу? — удивился сэр Конрад. — Это какой-то праздник?

— Свадьба, милорд, — ровным голосом объяснил дворецкий.

— А кто женится?

— Я, милорд, — последовал спокойный ответ.

—?!! — лорд Арден пережил многое, но эта новость лишила его дара речи. Джарвис Бейн, как ему было абсолютно точно известно, был моложе его ровно на два года. Он сумел только выдавить из себя одно слово:

— Н...на ком?..

— Милорд ее не знает, конечно. Ее имя Джина Гроув, она вдова. С января живет в Баттеридже с детьми.

— У нее есть дети?.. Сколько?

— Трое, милорд. Два сына и дочь.

— Но откуда?..

— Мистрис Гроув жила раньше в Норфолке, муж ее утонул в море, — кратко разъяснил почтенный жених и добавил: — У милорда нет причин для беспокойства, женитьба не помешает мне исполнять мои обязанности.

— Но, Джарвис!.. — воскликнул выбитый из колеи граф. — Ты мог бы и раньше поставить меня в известность о своих намерениях. Есть обычай, чтобы вассал просил разрешения жениться... Не то, чтобы я запрещал, об этом и речи нет, но неужели нельзя было сказать раньше? Свадьбу положено готовить, приданое и все такое... И вам же понадобится помещение в замке, как можно было об этом не подумать?

— Сожалею, милорд, если это вызвало ваше неудовольствие, — лицо достойного Бейна оставалось таким же невозмутимым, — однако до сего дня мы с мистрис Гроув не собирались жениться.

— А сегодня собрались, и завтра женитесь? — неверяще уставился лорд на своего доверенного слугу.

— Совершенно верно, милорд, — подтвердил Джарвис невозмутимо. — Это счастливый случай, и упустить его было бы неразумно.

Из дальнейших объяснений изумленный граф понял, что семейным счастьем его верный дворецкий был обязан благосклонности аббата Святой Анны к Ардену и практической сметке Григса Оттера, который догадался пригласить в Баттеридж не любого монаха, а брата-целителя.

Оттер сообразил, что сыну старосты потребуется лекарь, и, пользуясь случаем, обратился к уже знакомому помощнику келаря, отцу Пантору, с просьбой указать ему такового. Он не преминул также изложить ему ночные происшествия, начиная с нападения баронской банды и кончая невероятным возвышением Зака Дейни, который с нынешего дня уже не простой мужик, а благородный рыцарь и вполне достоин быть пациентом монастырских лекарей.

Услышав столь замечательную историю, отец Пантор поспешил пересказать ее приору аббатства. Тот вызвал к себе Оттера и допросил подробно, невзирая на свойственное тому угрюмое косноязычие. Дело о нападении на земли графа Ардена и пленении барона Вирнесдейла касалось и церковных властей. Лорд-аббат Святой Анны — ставленник короля и архиепископа, проводящий в Северной Англии политику умиротворения воинственных феодалов. Он весьма заинтересован в таком союзнике, как лорд Арден.

Как и следовало ожидать, об отказе и речи не было. Немедленно был призван отец Клемент, один из старших по лазарету, который и послан был в Баттеридж, чтобы лечить страждущих и отпевать павших. Но он был человек пожилой, и естественно, что сопровождать его следовало брату помоложе. Для этой цели выбрали брата Томаса — во-первых, он уже побывал в той деревне и кое-что знал о ее жителях, а во-вторых, именно ему приор чаще всего поручал расследование подобных дел.

Так что Григс Оттер привез в Баттеридж не одного, а сразу двоих монахов. Первым результатом этого визита были, понятно, похороны трех рабов, достойные самых знатных покойников. Затем отец-лекарь навестил дом старосты, осмотрел Зака, подтвердил, что ушибы скоро заживут, и посоветовал кое-какие отвары и примочки. Разумеется, его приняли с полным почтением и угостили, чем бог послал. Подавала вдова Керри, погорелица, что оставалась пока с ребенком у старосты. Слово за слово, святой отец приметил близость молодой вдовы со старым солдатом и напрямик спросил: не думают ли они венчаться?

Предложение, прямо скажем, застало Каспаруса врасплох. Одно дело встречаться с милой вдовой, подкармливать ее и дарить разные мелочи, а другое — ввести ее в дом хозяйкой. Но отец Клемент самым суровым голосом заявил, что лишь венчанная жена может жить с мужем в одной избе, а нет — так идти бедной женщине прочь с двухлетним сынишкой!

Этого совесть старосты не позволила. И он объявил, что послезавтра они с Линдой устроят свадьбу, если, конечно, святой отец останется еще на денек... Ни отец Клемент, ни брат Томас не выразили желания уезжать.

Пришедший в себя Зак узнал, наконец, о своем высоком посвящении. Не отпраздновать такую удачу! Он бы не простил ни отцу, ни брату. Свадьба пришлась как раз кстати. Вдобавок одну из соседок, что была на сносях, угораздило родить раньше срока — возможно, от испуга, вызванного нападением. Добрый отец Клемент помог ей разрешиться, и вскоре предстояли крестины... У посетившего деревню священника дел оказалось куда больше, чем он ожидал. И он застрял в Баттеридже на несколько дней, к радости своего спутника, чей чувствительный нос ловил каждое изменение в воздухе. Будет что доложить приору!

Стоит ли удивляться, что череда радостных событий коснулась и замка Арден... Подействовало все: победа над Вирнесдейлом, счастье молодого рыцаря Гарета, деревенские торжества и, в особенности, активно наступающая весна.

Рослая неулыбчивая мистрис Гроув, мать двенадцатилетней дочери и двух мальчиков-близнецов трех-четырех лет от роду, попалась на глаза пожилому дворецкому на снежной зимней дороге. Ее первую он пригласил жить в графскую деревню, отыскал более или менее целую избу и помог с продуктами. Джина оказалась женщиной энергичной и не боялась никакой работы: мыла, скребла, конопатила щели невесть где добытыми старыми тряпкими, даже сплела коврики из надерганной в лесу коры. Едва сошел снег, она вскопала огород и, без стеснения выпросив у мастера Бейна кое-какие семена, принялась выращивать зелень. Первые луковые перья взошли еще на подоконнике, и нищая вдова сумела даже выручить за них пару монет. В конце марта, когда овощи давно кончились и людям угрожает цинга, зеленый лук — драгоценность!

Мастер Бейн уважал трудолюбие и предприимчивость. Какой идиот-хозяин выгнал из дома такую женщину? Ее надо ценить на вес золота! А что она чуточку сварлива и немного вспыльчива — ничего. Сам-то он как раз слишком чопорен, так все говорят, даже сама графиня не раз подшучивала...

Он решился. Пришел в неказистый, женскими руками подлатанный домик и сказал ей:

— Мистрис Гроув. Как вам известно, в деревне находится сейчас священник. Староста намерен завтра венчаться, если желаете, мы тоже могли бы.

Джина Гроув не поняла сразу, что именно «могли бы» и кто это «мы». Это ясно отразилось на ее лице, и дорогой гость и покровитель тут же поторопился уточнить:

— Мистрис Гроув, я имею честь просить вас стать моей женой.

У весьма даже языкатой вдовы не нашлось слов для ответа. Джарвис терпеливо дождался, пока ее глаза вернутся в свои орбиты, и прибавил:

— Я занимаю довольно высокое положение в замке его лордства, дети будут всегда сыты и присмотрены, а Салли сможет найти себе жениха, там служит немало молодежи, и они лучше воспитаны, чем в деревне.

Насколько предложение соответствовало мечтам Джины Гроув, не столь важно. Последний аргумент, по крайней мере, был достаточно весом. Она пришла в себя и ответила почти в том же тоне:

— Мастер Бейн, у меня и в мыслях не было вам отказать. Вы хороший человек, и конечно же, о детях надобно позаботиться!

И дело сладилось.

Кто был возмущен, так это графиня Леонсия. Не тем, что Джарвис женился — это как раз она одобряла. И что в крепости появится крепкая и трудолюбивая женщина, леди была рада. Но устроить свадьбу за один день!!! Как он мог? Почему не сообщил месяц назад?!

Оправдание, что пожилой дворецкий вовсе не намеревался жениться, а решился на это лишь под влиянием весны и строгих священников, она отмела с презрительным фырканьем и обвинила достойного слугу в неуважении к ней лично. Но дальнейшие пререкания сочла лишними и занялась практическими делами: заставила Лалли перерыть кучу материй, выбрала несколько кусков и засадила все женское население за шитье приданого для самой Джины-невесты, а также для ее дочери и двоих сыновей. Вызванная в пожарном порядке Эльфрида оседлала кобылу и отправилась снимать мерки, а леди Эстер, знакомая с модами,

поспешно начала кроить свадебное платье. По непререкаемой воле леди графини, венчание и свадебный ужин перенесли из Баттериджа в Арден-холл, о чем Родерику надлежало уведомить отца Клемента...

Джарвис Бейн, смыслом жизни которого в течение двадцати лет было поддержание порядка в доме лорда, при виде всеобщей суматохи чуть не отказался венчаться. Но сэр Конрад только посмеялся над его сожалениями и приказал выкатить одну из легких карет — для невесты, детей и святых отцов. Ввиду занятости последних в уже назначенный день, свадебное торжество Джины и Джарвиса было отложено еще на сутки. Донна Эвлалия твердо обещала, что приданое поспеет к сроку.

Все было бы хорошо, но в дело вмешался Родерик. По его мнению, для мастера Дейни и его невесты тоже нужны были подарки, особенно учитывая потерю Линдой Керри всего имущества и новое положение Зака. Последнему, с одобрения всех заинтересованных лиц, достались самые новые доспехи из числа трофейных и лучший конь — мышастый, черногривый, принадлежавший самому барону-разбойнику. Остальных лошадей решено было продать. Оружие, по твердому приказу графа, все пошло в замковую оружейную...

Нагрузившись тюком материи, двумя готовыми платьями и с серым жеребцом в поводу Родерик отправился через все тот же шаткий мост в гости к счастливому жениху и его не менее счастливому сыну. Глядя с башни, как две лошади одна за другой осторожно переходят кладку, сэр Конрад сжал губы. Придется, как видно, отложить переделки на стенах и начать весенние работы с укрепления моста через провал.

— Мастер Давид, — обратился он к почтенному иудею, скрывшись от всеобщей предсвадебной суеты в уютном подвале и по привычке раскинувшись в кресле, — вы обратили внимание на ветхое сооружение около каменной скалы, что по местным понятиям считают мостом?

— Как я мог? — вскинулся ворчливый Бен Элеазар. — Я заключен в это

подземелье, точно грабитель с большой дороги! Я солнечного света не вижу, где мне осматривать окрестные мосты! А тамошние подпоры еще год назад должны были обрушиться, как они до сих пор стоят, не имею понятия. Не иначе как по попущению Всевышнего! И вообще, на чем этот, с позволения сказать, мостик держится? Вы сами-то видели, что травянистый склон подмыт больше, чем наполовину? Несущие бревна должны были быть на полторы сажени длиннее! А когда их в последний раз смолили, вы знаете?..

— Да, ясно, как мало видно из вашего подземелья, мастер Давид... — не сдержал улыбки лорд Арден. — Уж я, так и быть, выпущу вас наружу, но при двух непременных условиях.

— Условиях, милорд? — навострил уши ученый ювелир.

— Во-первых, вы мне за завтрашний день сделаете набросок нового моста с примерным подсчетом, какие материалы нужны, и сколько.

— Ну, это я сделаю, — пренебрежительно скривился Давид, — на это и целого дня не надо. А что второе?

— А во-вторых, вы согласитесь приколоть на воротник эту ленточку, — показал ему граф лиловый лоскуток, — и не показываться без нее во дворе замка.

— Зачем? — подозрительно прищурился мастер, разглядывая ничем не примечательный кусочек шелка, очень похожий по цвету на полотно, которое он сам красил несколько дней назад.

— Пусть это будет моей тайной, друг мой, — усмехнулся сэр Конрад. — Не откажетесь же вы исполнить мою волю в таком маловажном деле? Зато сможете погулять целый день на воздухе, лично осмотреть мост и наметить в лесу подходящие стволы. Интересно, как вы сумели отсюда разглядеть подмытый склон?

— А! — Давид самодовольно приосанился. — Вы, милорд, и не думаете, что у меня тоже есть свои тайны! А между тем есть, знаете ли, способы видеть на большом расстоянии. Только для этого нужны особенные приборы, которые очень трудно сделать.

— И у вас есть такой предмет? — лорд Арден изобразил на лице самое почтительное удивление, зная, что его строптивый, но разговорчивый приятель не удержится от невинного хвастовства.

— Вот он, милорд! — жестом фокусника Давид достал из-под кучи пергаментов на столе небольшую медную трубку, на конце которой что-то блеснуло, как драгоценный камень. Взяв ее в руки, граф обнаружил, что это даже не одна трубка, а две, зачем-то вставленнные одна в другую, причем в обе вделаны очень гладко отшлифованные куски горного хрусталя. Если мастер из Кента сделал их сам, то это стоило ему не менее двух месяцев труда...

— И как этот предмет помогает видеть издалека? — повертел игрушку в руках сэр Конрад.

— А вы подойдите к окну и посмотрите одним глазом в узкий конец.

Конечно, поначалу граф вообще ничего не увидал, кроме мешанины света и тени. Но, осторожно двигая трубки, он все-таки достиг ясности и был искренне поражен.

Противоположный обрыв, отстоящий от него на четверть мили, как по волшебству, оказался прямо перед глазами (или, вернее, одним глазом). От изумления граф отшатнулся и едва не выпустил из рук драгоценный предмет. А ведь он думал, что, покровительствуя наукам двадцать лет, изучил уже все новоизобретения!

— Вы это сделали сами, мастер Давид? — искренне восхитился он. — Это настоящее чудо! Магические кристаллы!

— И ничего нет в них магического! — тут же возмутился вспыльчивый изобретатель. — Это простые кристаллы кварца, природный феномен. Я всего лишь отшлифовал их и подобрал по размеру. Всевышний создал некоторые кристаллы таким образом, чтобы взгляд, проникая сквозь них, видел мир не таким, как видит его обычный человеческий глаз. Есть цветные прозрачные кристаллы, окрашивающие все видимое в определенные оттенки. А есть и такие, что, если смотреть через них на любую вещь, она покажется меньше или больше, чем на самом деле. Чтобы видеть далеко, нужны два округлых кристалла определенной формы в строгом сочетании. А еще знаете, что я вам скажу? — он хитро прищурился. — Даже не обязательно иметь эти кристаллы! Я сам видел нечто, созданное руками человека и способное на такие же чудеса!

— И что же это такое?

— Стекло, милорд! Такое же, как то, что по вашему приказу вставили в окна осенью. Разумеется, гораздо лучшего качества и абсолютно прозрачное.

— И где же вы видели такое чудо?

— Далеко, милорд, очень далеко... Этот кусок стекла показал мне под большим секретом некий торговец то ли из Армянской земли, то ли из еще более отдаленных стран. Он называл его волшебным и опасался, что в христианской Европе его сочтут колдуном.

— Только потому, что сквозь это стекло предметы виделись не такими, как на самом деле?

— Не только, милорд... — Давид опасливо оглянулся, как будто кто-то мог его подслушать даже в крепости Арден.

— Этот человек путешествовал по диким землям, часто ночевал под открытым небом, и это чудесное стекло помогало ему в трудном пути.

— И как же оно могло помочь? — полюбопытствовал граф, который не ожидал от ученого иудея подобных волшебных сказок.

Но ответ удивил его.

— Милорд, это стекло обладало необычайной способностью зажигать огонь без всякого огнива, только с помощью солнечных лучей! Надо ли говорить, что подчас огонь — единственное средство уберечься от диких зверей и согреться в холодную ночь. А в некоторых случаях его способность разжигать огонь таким чародейским способом изумляла некие дикие племена настолько, что обеспечивала достойному купцу их гостеприимство и безопасность в дороге... Должен вам признаться, милорд, что ваш покорный слуга, обладающий кое-какими познаниями в стекловарении, также пытался изготовить подобную вещь, однако опыты мои не были долгими и прервались в силу известных причин...

— С вами очень интересно разговаривать, мастер Давид, — вздохнул сэр Конрад. — Жаль, что приходится отрываться от ученой беседы ради таких неприятных дел, как стычки с разбойниками и оборона замка. Уж вы постарайтесь, чтобы через три дня можно было начать работу по перестройке этого старого мостика. Кстати, послезавтра в крепости опять будут монахи.

— И мне, разумеется, снова придется сидеть взаперти!

— А вам это настолько неприятно? Кстати, мастер! Насколько мне помнится, вы жили последнее время в Ноттингеме? Вас там знают?

— У меня был дом и небольшая лавка, милорд. Я продал имущество перед отъездом в Лондон, однако, если вас это интересует, у меня там остались знакомые. Некоторые из них, уважаемые в торговом сословии люди, даже вели со мною дела.

— Не хотите ли прогуляться в город, мастер Давид? И встречаться с монахами не придется, и сына сможете взять на прогулку... А если там найдутся материалы, необходимые для стекловарения, я был бы весьма рад устроить в Ардене мастерскую.

— О, в самом деле? — воодушевился ученый. Идея заняться, кроме огранки камней, изготовления колец и брошей, перестройки замка, починки мостов и изучения древних свитков еще и производством стекла ему очень понравилась. Есть люди, которым целого мира мало, подумал сэр Конрад. И это прекрасно. Я и сам такой. Найти бы еще сотню таких, и построим мы новый мир... Он вздохнул и прибавил строго:

— Мастер Давид, если хотите поехать в город, придется соблюдать строжайшую тайну. Вас будут охранять вооруженные до зубов воины, и навещать друзей вы не будете. Зайдете к тем торговцам, у кого есть нужный товар, но ни в коем случае не пророните ни слова о нападении на вас банды Фиц-Борна и ее судьбе. Если вас узнают и спросят, где вы провели послединие месяцы, скажите, что в Лондоне. Имейте в виду, я отпускаю только вас с сыном, леди Эстер остается в крепости. Можете считать ее заложницей, если хотите, но держите язык за зубами, а не то лишитесь не только имущества, но и дочери. Да и самим вам грозит плен и смерть, если герцог Саймнел до вас доберется...

— Так я и знал, милорд, вы только кажетесь добрым! — со злорадным торжеством воскликнул неутомимый спорщик Давид прежде, чем до конца выслушал. — А при чем тут его светлость герцог?

— Вы с ним встречались? Знаете его? — задал граф встречный вопрос.

— Как же, как же! Имел честь быть приглашеным для показа изделий.

Однако его светлость ничего не купил, хотя и обещал рекомендовать своим друзьям.

— Он и отрекомендовал, уж будьте спокойны... — усмехнулся граф. — Поверьте моему слову, мастер Давид, что знакомство с этим человеком не доведет вас до добра. Ни при каких обстоятельствах не упоминайте в беседе с кем-либо моего имени или названия крепости. Вы тут не были, слышать не слышали об Арден-холле и вообще прожили полгода на Юге, где выдали замуж дочь, а немедленно по устройстве всех дел в этом городе возвращаетесь в Кент. Понятно?

— Нет! — замотал головой ученый ювелир. — Не понятно! Но спорить не смею — я же у вас в плену. Придется исполнить ваше требование. И когда мы с Мозесом можем ехать?

— Послезавтра рано утром. До тех пор прошу все-таки осмотреть мост вблизи и представить ваши соображения о необходимых работах для его переделки...

Леди Хайд почти не участвовала в лихорадочной подготовке свадьбы и к женитьбе старого Джарвиса отнеслась иронически: седина в бороду, бес в ребро...

Она, пользуясь первым пригревающим солнцем, скрылась от всех не на галерее в зале, как раньше, а на крыше дома. По ее просьбе Роланд притащил туда удобную скамью, на которой могли с удобством посидеть двое. Не без колебаний, он сам тоже уселся рядом с барышней.

Не то чтобы ему и ей запрещали проводить вместе время, беседовать или гулять. Наоборот, родители молодой леди, на его взгляд, слишком либерально относились к воспитанию дочери. Насколько он знал, в благородных семействах девушкам внушают более строгие правила. Им не дозволено бывать с мужчиной наедине, няньки или служанки их стерегут на прогулках, и ни одна благовоспитанная девица не посмеет прийти одна в жилище холостых рыцарей или солдат.

Все эти строгости преследуют одну цель: сохранить честь девушки в неприкосновенности. А все относящееся к понятию «честь» имело для Роланда Ардена первостепенное значение. А вот леди Хайдегерд, как казалось ему, относилась к этому легкомысленно.

— Зачем старик женится? — передернула она плечиком.

— Наверное, он любит эту... вдову, — снисходительно объяснил он.

— Ну, и что? — вопросила возмущенная девушка. — Любит — ладно, но зачем затевать всякие глупости вроде венчания, торжественного обеда и прочего? Он что — принц какой-нибудь или клоун, чтобы на публике представлять? Я понимаю, всякие торжества нужны королям, чтобы их видели и восхищались, но зачем это старому слуге? Или, к примеру, деревенскому старосте?

— Но это же так положено, — не понял ее Роланд, — венчание всегда должно быть торжественным, чтобы люди ощутили его значимость...

— А в чем его значимость? — она спрашивала совершенно серьезно.

— Ну, как же! — удивился молодой человек. — Как же иначе жених и невеста станут мужем и женой?

— Как иначе? — фыркнула Хайди. — А вы что, не знаете?

Ее легкомыслие поразило Роланда в самое сердце.

— Но, миледи! — воскликнул он. — Без венчания — это такой грех! Для молодой леди даже думать об этом непозволительно!

— В самом деле? — сощурились хорошенькие глазки.

Но Роланд Арден уже вошел в раж проповеди:

— Миледи, я понимаю, что в чужих странах вы не могли усвоить истинно христианские обычаи, но уверяю вас, в Англии только святая церковь имеет право заключать и освящать браки. Отец Клемент, что осудил старосту за пренебрежение к божьему закону, был совершенно прав! Если бы бедная вдова, чей дом сожжен разбойниками, не желала стать его законной супругой, она не имела бы никакого права жить в его доме. И ваш слуга Джарвис также поступил согласно вере и закону. Если его избранница — достойная женщина и христианка, то поступить иначе было бы тяжким грехом и для нее, и для него. Разве вас не учили, что мужчина и женщина, познав друг друга только тогда не грешны, если делают это в освященном браке?

Глаза юноши сверкали праведным возбуждением. Речь его, страстная и уверенная, совершенно не походила на обычные робкие манеры.

Леди Хайд была искренне потрясена. С ней никто еще не говорил в таком тоне и с такой страстью. Воспитание ее ограничивалось всегда ласковой похвалой или снисходительным упреком. Нареченный ее жених Торин Мак-Аллистер вообще ни разу в жизни не указал юной леди на какую-либо ошибку в поведении, чем и объяснялась ее полная свобода в обращении с ним. И родители пеклись о своей любимице в полной уверенности, что их заботами она до самой старости проживет в счастье и довольстве. А этот юноша считает, что она не знает чего-то ужасно важного!

— Значит, по-вашему, познать друг друга мы можем только после церковного венчания? — простодушно уточнила юная леди. Она и сама не заметила, как произнесла «мы». Имела ли она в виду своего жениха?

— Ах, миледи! — по-настоящему огорчился Роланд и замолчал.

Хайди стало его жалко.

— Пожалуйста, сэр, растолкуйте мне суть этого обычая, — попросила она самым послушным голоском. И он, конечно, не устоял.

— Венчание, — заявил он убежденно, — это самый важный обряд для мужа и жены. Во время венчания они клянутся друг другу в вечной верности и свидетелем этой клятвы должен быть рукоположенный священник, служитель Господа. Клятва супругов друг другу так же ненарушима, как рыцарская присяга.

— А кто же вассал, а кто — сеньор? — не удержалась от шпильки юная леди.

Роланд на мгновение затруднился с ответом.

— Ну... Если жених — благородный рыцарь, то он клянется в служении даме своего сердца. Становится ее вассалом, если хотите... Но и леди торжественно обещает любить его верно и преданно, в горе и радости, даже если он будет ранен в бою и получит увечье... Так же, как рыцарь верен своему королю. Значит, она — тоже вассал. Каждый из супругов одновременно — и тот, и другой! Это и есть верность в любви, миледи.

Объяснение это Хайди понравилось. И вообще, сидеть рядом с ним и свободно разговаривать о серьезном было приятнее, чем по-детски прижиматься к боку Торина на казарменных посиделках. Она невольно сравнила их обоих. Торин, конечно, старше, он признанный герой, но с ним всегда чувствуешь себя маленькой девочкой. Сколько бы лет ни прошло, он всегда будет намного старше. А для восемнадцатилетнего Роланда леди Хайд — это настоящая благородная дама. Он называет ее «миледи», учит христианским обычаям, обращается почтительно, как к взрослой.

Ей захотелось поделиться своими переживаниями именно с ним.

— Вы понимаете, — заговорила Хайди с глубоким вздохом. — Я ведь не совсем христианка... Но поклянитесь, что никому не расскажете! — она требовательно взглянула ему в глаза.

— Клянусь спасением своей души! — горячо пообещал он.

— Мой отец был раньше царем Египта. Мы жили в Александрии, там и сейчас стоит наш дворец, и там живет мой сводный брат султан. Его зовут Сиявуш... Вернее, звали. Сейчас его называют Зия-уль-Дин. Но это неважно.

— Когда отец решил оставить брату корону, он отказался от веры Магомета и вернулся к Христу. И нас с Родериком тогда крестили. Нам преподали Священное Писание и все такое, но я не очень запомнила. Это Родерик у нас любит книги и разные истории... Так что если я чего не знаю, то не от глупости, просто меня не учили так, как в Англии. И обычаи у нас во дворце были другие. Если двое любили друг друга и отец им разрешал, они просто жили друг с другом, без всяких обрядов и разных клятв. Потому что все одинаково принадлежали султану и он один мог решать, кому с кем спать... Если ему было не все равно.

Рассказ произвел на Роланда впечатление удара по голове.

Он и раньше догадывался, что прошлое графа Ардена отличается от историй многих бывших воителей из Святой Земли, но такое!.. Он был сарацином, этот загадочный человек! То есть, он, наверное, родился в христианской семье, потом изменил вере, а через много лет раскаялся, покинул страну неверных, где был царем (!!!) и возвратился на родину со всей семьей. Или не со всей, лишь с теми, кто принял христианство.

Бедная девушка! Она же почти не знает истинного Бога!..

И Роланд Арден ревностно принялся за христианское просвещение юной графини. Он начал с тех общеизвестных канонов Нового Завета, которые затвердил еще в раннем детстве под руководством матушки. Потом разыскал в обширной библиотеке, что размещалась против его спальни, драгоценную Библию на латыни и каждый день они с Хайди вместе читали одну страницу. Кроме того, он пересказал ей баллады и песни о рыцарях и дамах, которые помнил. Почти в каждой шла речь о доблестном служении и верной любви, а также о непорочных девицах и защите их чести. И каждая баллада, за исключением самых грустных, заканчивалась великолепным венчанием влюбленного рыцаря с дамой его сердца, чистой и невинной, как сама Дева Мария...

В Арден-холле происходили тем временем самые разные события: приглашенные самим лордом отец Клемент с братом Томасом честь по чести обвенчали дворецкого с его рослой вдовой, им выделили особый покой в донжоне; на крепостном дворе появились штабели бревен и выросли строительные леса; в подвальном этаже с утра до ночи стучал молот, отбивая куски лишней породы.

Выздоровевший Зак Дейни, теперь уже сэр Захариус, переселился из отцовского дома в крепость. Он теперь занимался не с деревенскими парнями, а с рыцарями Ардена, хотя и отставал от них в подготовке. Тем не менее, с помощью своих друзей Роланда и Гарета, он быстро улучшал свои навыки, и Торин не предъявлял ему никаких претензий.

И вот наступил май, дороги высохли, и опоясанному рыцарю Гарету Стронгу пришла пора уезжать домой.

— Как его зовут, этого твоего сеньора? — полюбопытствовала Эстер, сдвинув брови. Гарет был хорошим товарищем, лишаться его было жаль, но мать и сестра его жили на милости какого-то там сэра... Так как его имя?

— Сэр Джон Эсмот, — почти сплюнул Гарет сквозь стиснутые зубы. — Он когда-то командовал нефом в войске короля Ричарда. А мой отец был у него старшим матросом. Он, говорят, покинул королевский флот еще до конца войны и увел свой корабль со всей командой. Вернулся в свой замок, а отца назначил капитаном. И велел нападать на торговые корабли и прибрежные деревни, чтобы привозить побольше добычи...

— Вот сволочь! — не удержалась сидевшая рядом леди Эльфрида. — Сам сидит дома, а другие для него грабят. И, случись что, помирать тоже не ему!

— Уже случилось, — зло буркнул Гарет. — Никого не осталось, кроме меня. А он держит у себя матушку и мою сестру, и матросские семьи тоже. И еще неизвестно, отпустит ли он их даже за выкуп... Может и в рабство продать. Оброк-то ему не заплатили. С мертвых не получить теперь...

— Еще выкуп ему, мерзавцу! — возмутилась воительница. — Знаешь что, Гарет, я бы на твоем месте не платила ему, а лучше выбила его из этого чертова замка!

— Одному мне не справиться, — тяжело вздохнул молодой рыцарь, совершенно согласный с мнением Фриды. Сэр Джон Эсмот, виновный в гибели двух дюжин моряков и неведомого количества их жертв, был безусловно достоин сурового наказания.

— А почему одному? — послышался голос Зака, и неугомонный задира, которого и рыцарское звание не изменило, спрыгнул с лестницы. — Я с тобой пойду.

— Граф не отпустит, — усомнился Гарет. Они с Заком успели стать друзьями.

— А может, отпустит, — возразила леди Эстер. — Но и вдвоем с целым замком не совладать и людей не освободить. Там ведь наверняка есть сильная стража.

— А мы наших ребят возьмем! — загорелся сэр Захариус, имея в виду обученных мечному бою односельчан.

Гарету невольно передался энтузиазм товарища, и идея захватить замок своего ненавистного господина показалась привлекательной. На следующий день он попытался поделиться ею с Мак-Аллистером.

— Пожалуй, не так уж это и невозможно, — неожиданно согласился тот. — Только дюжины солдат для этого мало. Тебе нужен по крайней мере еще десяток наемников с хорошим оружием.

— Да на что я их найму, откуда у меня деньги, — безнадежно вздохнул Гарет.

— Граф одолжит, — как сам собой разумеющийся факт, пообещал Торин. — Хватит на аванс, они вперед больше, чем по два золотых, не берут.

— А потом чем расплачиваться?

— Потом будет добыча, дружок! — хлопнул рыцарь по плечу своего бывшего оруженосца. — Не может быть, чтобы у этого твоего Эсмота не оказалось в подвалах целой кучи награбленного. Расплатишься, не беспокойся.

Уезжали в теплый, погодный день пятнадцать человек: сам Гарет на верном Сармате, и рядом с ним сэр Захариус Дейни, не дождавшийся от графа золотых шпор, но и без них не менее великолепный на мышастом жеребце, которого он назвал Смоком. Его друзья тоже не шли пешком: захваченные в бою лошади с графского милостивого разрешения не пошли на продажу, а остались в деревне на время пахоты. Теперь они достались Гарету в качестве части займа, а он на них посадил свое маленькое войско.

И еще один рыцарь сопровождал отряд. Сэр Персиваль Шельд решил не оставлять своих питомцев без присмотра.

Когда после долгих прощаний свита Гарета Стронга выезжала через подъемный мост, сэр Конрад уже сам поверил, что дни Джона Эсмота сочтены, а деньги его будут возвращены в целости. А в Эссексе у него будет надежный союзник, верный слуга короля и доблестный рыцарь.

Роланд не просился ехать с отрядом. Во-первых, не верил, что его отпустят, а во-вторых, не мог расстаться с молодой леди Хайд.

Юношеская любовь крепко схватила его в объятия...

— Наша маленькая Хайди, кажется, очень сблизилась с Роландом, — поделилась Леонсия своими наблюдениями в одном из вечерних разговоров.

— А чего еще было ожидать, — подтвердил муж, устало откидываясь на подушки, — они по возрасту подходят друг к другу, да и с кем же еще ей дружить, кроме служанок?

— Тебя это не беспокоит?

— Дорогая, мы об этом уже говорили... Или нет, это с Торином был у меня разговор, а не с тобой... Наша дочь выросла не в христианской стране, и ее понятия таковы, что ни за кого, кроме таких, как Торин, я не могу ее выдать. С кем бы она ни дружила и как далеко ни зашла бы их дружба, жених для нее готов. Он не откажется от своего слова. Так почему бы девочке не порезвиться? Или вам, миледи, жаль расставаться с милым мальчиком Роландом? — поддразнил он жену.

— Ну, что ты! — Леонсия ласково потерлась щекой о мужнину руку.

— Главное, чтобы Хайди не чувствовала себя несчастной. А кого она любит — в шестнадцать лет это все равно. Ни один, ни другой девочку не обидят. И между собой не схватятся, как бы горяч ни был Роланд, Торин всегда умел избежать драки. И утешиться отвергнутому будет с кем... 

Многоопытный граф Арден совершил ошибку.

Права была, как всегда, леди Леонсия: в восемнадцать лет, после трудного детства и неволи, поступки юношей непредсказуемы.

Когда молоденькая графиня понемногу стала делиться с Роландом воспоминаниями о своей жизни в отцовском доме, о затворничестве и шалостях подруг, подчеркивая всегдашнюю снисходительность отца к недостаточно целомудренным девицам, он пришел в настоящий ужас.

Его леди, его юная дама сердца рассуждает о потере невинности, как будто это предмет не более ценный, чем шпилька в волосах! Ее честь в опасности!!! В непорочности своего сердца девушка не сознает, что в любой момент может ее утратить. И есть только один способ защитить девичью честь, достойный рыцаря — немедленное венчание.

Сколько в том было юношеских фантазий, сколько искренней любви к милой девочке и сколько невольного ханжества — вопрос сложный. Сам Роланд вряд ли сумел бы ответить честно, какие чувства побудили его к действию. Наверное, все вместе и еще то, о чем подозревала леди графиня. Но пришел день, когда он заявил Хайди:

— Миледи, я люблю вас! Если вы согласитесь, мы вместе с вами пойдем под венец!

Сказать, что леди Хайд была ошарашена, значит, ничего не сказать.

Ее чувства не поддавались описанию. Было же так спокойно и приятно болтать с Роландом и мечтать о замужней жизни с Торином в его замке, где рядом горы, а с другой стороны — чистое и глубокое озеро... Сидеть за благочестивым религиозным чтением и слушать волнующие стихи о любви... Воображать благородного рыцаря, что вручает ей победный венок, а чье у него лицо — неважно. Прекрасные девичьи мечты, где вы?

Куда вы меня завели?..

— Но... — растерялась она до такой степени, что смогла найти только один аргумент против: — Как это — под венец? Вы же сказали, что без священника этого делать нельзя. А священника у нас нет!

Но у Роланда был готов отчаянный план.

— Мы можем ехать в аббатство. Там нас обвенчают, и станем женой и мужем.

— Туда же полдня пути! А я ни разу еще не выезжала...

— Зато я знаю дорогу, — самонадеянно заявил Роланд, которого уже ничто не могло остановить. — Я был там перед Рождеством, помните?

— И нас просто так и обвенчают? — сомневалась благоразумная Хайди.

— Я слышала, что при этом требуются разные свидетели, и еще разрешение родителей... может быть, я лучше спрошу у матери?

— Ах, нет, миледи! — испугался Роланд, — Леди графиня ни за что не разрешит.

— Почему? — удивилась девушка. На ее памяти ни одного ее каприза не отказались исполнить. Правда, она редко требовала чего-нибудь необыкновенного.

— Вам не позволят за меня выйти. Я лишен всего, я ношу рабский знак, вот, видите? — он указал на лиловый бант. — Из всех женихов, я для вас самый неподходящий.

— Так почему же вы сделали предложение? — простодушно удивилась Хайди.

— Потому, что я вас люблю! — с жаром вскричал Роланд Арден. — И еще потому, что только этим могу защитить вашу честь от соблазнов, готовых погубить невинную деву. Только в венчании — спасение вашей души!

Последняя фраза произвела на леди Хайд неизгладимое впечатление. Такого она еще никогда не слышала. Невероятная идея Роланда стала казаться уже не столь невероятной.

— И что, мы с вами поедем верхом? — неуверенно предположила она. — Или, может быть, заложить карету? Я всегда хорошо ездила, но не по таким дорогам.

Она согласна!

Сердце влюбленного Роланда возликовало.

Остались мелочи: назначить день, найти подходящий предлог для их совместной прогулки и незаметно скрыться в лесу. Единственное, что могло помешать прекрасному плану — это погода. Избалованная Югом леди Хайд ни за что не желала пускаться в дальний путь под облачным небом. Попасть в лесу под холодный дождь! Бр-р-р...

— У него изменилось лицо, ты заметил? — шепнула Леонсия на ухо своему мужу. — Как будто услышал какую-то хорошую новость...

— Или замыслил какую-то хорошую пакость, — весело скривился граф.

— Я хорошо знаю это выражение на лицах у мальчишек. Им почему-то кажется, что их хитрость никто не разгадает. Так смотрели многие мои пленники перед тем, как сбежать: мол, глуп этот великий султан, не стережет меня, довольствуясь честным словом, а я его обману!..

— Думаешь, он хочет бежать?

— А вы как думали, миледи! Весна же на дворе. И мы были молоды и так же стремились из дому. Чуть солнце пригреет — в седло и подальше от ворот!

— Но куда же ему?..

— А вот этого я не знаю. Поэтому Торин только проследит за ним, а ловить не станет. Если в город или в Аббатство, то не беда: там ему многого не добиться, покутит немного и вернется. Если решился вообще покинуть страну, помчится на восток в Норфолк или на север в Шотландию. Ничего, нагонят по дороге. А вот если повернет к Саймнелу...

— Что ты! Он не такой. Как бы ни мучила его неволя, служить этому негодяю Роланд не станет. У него честная душа.

— Вот и посмотрим. А может быть, у него просто появилась девушка?

— Вряд ли он встречается с кем-нибудь их деревенских. Я замечала, как его тянет к Хайди, мне кажется, он по-настоящему влюблен. Так что насчет побега я сомневаюсь, — покрутила головой опытная мать.

— Милая, молодые не думают. Они чувствуют и действуют! Его тянет и туда, и сюда, а куда он поскачет — зависит от самого неожиданного случая...

 

Глава XVII

По изначально заведенному порядку, Торин Мак-Аллистер обходил караулы дважды в сутки: в полдень и в полночь. Мог бы и не обходить. Часовые были расставлены так, что каждый был виден по крайней мере двум другим, за исключением, конечно, «тайных» постов, то есть скрытых от общих глаз и предназначенных следить не за внешним периметром крепости, а за ее внутренней жизнью.

Конечно, молодой леди Хайд было отлично известно, что за всеми в доме тщательно наблюдают. Но с самого рождения она привыкла к полной невидимости стражи. Ни разу в жизни ей не помешали сделать что-либо, чего хочется: побежать к матери, погулять в саду, поплавать в пруду... Даже когда она с подружками как-то выкрали из конюшни трех маленьких пони и, визжа, пытались на них проехаться, вмешалась только старая нянька, прибежав на шум. Охрана смотрела издали. 

Маленькая принцесса всегда резвилась на свободе, а став старше, даже выезжала за стены дворца. В этом случае, стражники следовали за ней на почтительном расстоянии, и она всегда знала: случись с ней что, они рядом. Они помогут и защитят.

Хайди и теперь не пришло в голову, что ее могут остановить. 

Совершенно спокойно она собрала необходимые вещи, вроде тюка с туалетными принадлежностями и запасным бельем, тщательно оделась для дальней поездки верхом.

В течение недели она осваивала езду на «большой» лошади, так как пони Заюшка не годилась для задуманного, и для путешествия в Аббатство выбрали Сандру — сильную и надежную кобылу матери. Она старательно брала у Роланда уроки верховой езды, совершая с ним долгие прогулки, и уже достаточно хорошо держалась в седле. Никто им не мешал. Торин Мак-Аллистер только усмехался, когда видел леди Хайд с Роландом, скачущих рядышком или взапуски.

Он вечно был занят, и на прогулки с барышней не хватало времени.

А Роланд витал в облаках.

Ему были еще не известны все секреты крепостной стражи. Он знал из своего детского опыта, что охрана ворот — это синекура, и сторожей ничего не стоит обмануть. Еще десятилетним мальчуганом он лазал через стену, спускался глубоко в ложе ручья и редко бывал пойман отцовскими солдатами. Если им с леди Хайд не мешают каждый день ездить вместе, кто же заподозрит, что нынче они совсем не вернутся?

Все было тихо и спокойно.

Ранним утром он собственноручно вынес из дома увязанный Хайди тюк и водрузил его на своего Колоса, за седлом. Он рассудил, что никто этим не заинтересуется: он часто возил в деревню подарки для женщин. И в самом деле, его багаж не привлек лишнего взгляда. Затем, после завтрака, леди Хайд пожелала, как всегда, прогуляться верхом по солнечной погоде и благонравно просила разрешения матери взять Сандру. Та не отказала.

Роланд с Хайди степенно направились по дороге в деревню.

Они доехали до скалы, где их громко приветствовали каменотесы, и Роланд ощутил укол совести: от, сын благородного отца, бежит от своих обязанностей! Но чувство было мимолетным, а девушка рядом с ним так прелестна... Он направил Колоса дальше по дороге.

Дело в том, что пока единственный мост через провал переделывали, в Баттеридж вел кружный путь: две мили вперед, до конца оврага, где берега сходились, а из-под небольшого холма вытекал ручей, а затем назад по другому берегу. Это и была их обычная прогулка.

Роланд знал, что с высоких башен видны этот холм и далекая стена леса. Он надеялся, что на них просто не обратят внимание, поскольку день за днем происходило одно и то же. Но он не учел, что за молодой графиней, как и за ним, будут специально следить.

Леонсия не была невнимательна к любимой дочери. Она старалась только не выглядеть чересчур навязчивой, чтобы не лишить девочку чувства свободы. Но строго-настрого наказать Торину не спускать с Хайди глаз она не забыла. Это Роланд мог думать, что если командир молчит, то, значит, он ничего не замечает. Торин замечал все. И не успела парочка добраться до скалы, как шестеро рыцарей были уже в седле. С дороги не разглядеть, но отстали они не более чем на полмили. Нет, Торин не собирался мешать Роланду с Хайди — он просто их охранял, как было приказано. Если будет необходимость вмешаться, другое дело...

Это был великолепный день. Весеннее солнце согревало лицо, ярко золотило гриву Колоса и сверкало в уздечке серой кобылы. Леди Хайд не спешила, ей это путешествие казалось не столько бегством, сколько приятным приключением. Дочь графа вовсе не думала, что совершает нечто плохое, ведь по словам Роланда, цель его — сохранить в целости ее честь и спасти душу. Если он счел, что венчание — это единственный способ, то почему бы не обвенчаться с ним? Леди Хайд, для которой все христианские обряды были не более, чем театральной постановкой, не опасалась последствий...

Придорожные кусты уже оделись первой листвой. На высоких елях зеленела новая хвоя, молодые шишечки висели гроздьями, и девушке непременно хотелось остановиться то тут, то там, чтобы полюбоваться чудесным лесом. Это была ее первая весна в Англии! Хайди даже не думала, что здесь так красиво. Она бы вовсе никуда не поехала, зачем ей монастырь и священники, когда вокруг так зелено и тепло!

Кобыла Сандра плелась все медленнее и медленнее. Роланд не мог покрикивать на прекрасную юную даму и подгонять ее, ему оставалось только смотреть и посмеиваться. Хайди вертела головкой по сторонам и откровенно наслаждалась.

Позади, не видные и не слышные, двигались сопровождающие.

Торину не было нужды видеть сладкую парочку, чтобы следовать за ней и не отставать. Предусмотрительный лорд Арден еще до высадки на английскую землю распорядился, чтобы подковы для личных коней каждого члена семьи имели отличительные признаки. Искусник Эгон Тавис украсил копыта Сандры особыми «туфельками», с небольшим выступом на внутреней стороне изгиба. Ни Роланд, ни тем более леди Хайд знать не знали о такой особой примете.

Поэтому шесть рыцарей спокойно ехали шагом, не приближаясь к двум беглецам. Они так же любовались весенним лесом, как молодая барышня, и даже давали своим скакунам время пощипать листики с кустов, внимательно разглядывая следы.

Торин первым услышал крик. Голос своей Хайди он распознал бы и за милю. Пришпоренный Закат прянул вперед, на полсекунды позже его нагнали товарищи.

...На маленькой поляне звенели мечи. Роланд, едва удерживаясь на пляшущем в страхе Колосе, отбивался от трех пеших противников. В момент, когда Торин увидел схватку, леди Хайд как раз поворачивала упрямую Сандру, чтобы подскакать к сражающимся мужчинам и сбить лошадью одного из них, очень высокого и сильного, который, странное дело, показался Торину знакомым. Верзила с проклятием отскочил от передних копыт серой кобылы, схватил всадницу за одежду и сдернул ее с седла. Хайди вскрикнула и, не желая падать на землю, вцепилась в волосы великана.

Тем временем Колос лягнул второго напавшего, а Роланд, сумев быстро спешиться, вплотную сошелся с третьим в яростном поединке. Он не был привычен к конному бою, но фехтовать его научили хорошо.

Если бы не необходимость немедленно помочь бьющейся в огромных чужих руках леди Хайд, Торин, может быть, даже остановился бы и проследил за схваткой. Но верзила грубо тряхнул девушку и ударил бы ее по лицу, если бы его вовремя не сбили с ног.

Хайди вмиг оказалась в руках Торина, но он тут же вынужден был перебросить ее Годвину, чтобы освободить руки для схватки: на поле боя выскочил еще один противник.

Первое, что бросалось в глаза — этот человек размахивал перед собой двумя мечами. Он вертел ими, точно фокусник, но опытные бойцы невольно придержали коней: они умели распознать мастера боя. Без малейшего колебания тот напал один на шестерых.

Но среди этих шестерых тоже были два мастера. Торин и Робер сжали его с двух сторон, не давая возможности для маневра, и закрыли собой остальных, пока Эвальд с Ламбертом Блэкстоном справлялись с двумя поверженными чужаками. Определенно, оба выглядели знакомо.

Тем временем, Роланд продолжал сражаться. Он чувствовал, что его противник если не сильнее, то опытнее его, но не отступал. Лицо его было уже поцарапано, а левое плечо саднило и сочилось кровью. Но и тот, другой, пока не победил. Он заметил, что рядом появились новые люди, что леди Хайд вырвали из грубых рук и посадили в седло, но сам сосредоточен был только на одном: не поддаться! Одолеть!

— Хватит!!! — проорал вдруг чей-то голос, и между увлекшимися поединщиками втиснулся могучий конь. Это рыцарь Блэкстон решил прекратить забаву.

Из рук противника Роланда был выбит меч, его схватили сразу трое гвардейцев Ардена. Торин крикнул, не сводя глаз с четвертого, все еще удерживающего два меча:

— Не трогайте их! Брать живыми и невредимыми! Я, кажется, знаю, кто это такие... А вы, сэр, опустите оружие и сдавайтесь. Ваши друзья взяты в плен, и лучше всего вам последовать за ними. Ничего плохого не случится.

Незнакомый воин внял голосу рассудка. Он опустил мечи и подошел к остальным: высокому силачу, ушибленному копытом кряжистому латнику и выдернутому из схватки светловолосому молодцу, чье лицо многое напомнило Торину.

— А где же леди Марианна? — с иронией спросил он и повел глазами вокруг полянки. — Или на эту охоту она с вами не пошла?

— Я здесь, — ответил из-за кустов женский голос, и показалась та же рыжая дама, чья юбка разорвалось в стычке с бандой Фиц-Борна перед Рождеством. Но сегодня она была одета в целое, хотя и простое серое платье. За плечами у Марианны по-прежнему висел лук.

— Где ваши лошади? — деловито спросил Мак-Аллистер.

— Мы пешком, — хмуро ответила Марианна.

— В таком случае, пойдете пешком до замка! Все, забава окончена, возвращаемся!

Взмокший от усталости и измученный раной, Роланд молча подошел к своему коню. Хайди по-прежнему держал на седле Годвин ап Райс, и на ее щеках пролегли мокрые полоски. Серую кобылу Ламберт повел в поводу, потому что рыжая дама не пожелала на нее сесть.

Взятые в кольцо, пять пленников пошли с ними без сопротивления. Даже мечник согласился расстаться со своим грозным оружием. Но в выражении лица светловолосого, когда ему случалось встретиться глазами с Торином, проглядывало презрение и злость.

Рыцарь Мак-Аллистер предполагал, что возвращение в Арден-холл с беглецами и чужаками вызовет некоторый ажиотаж. Леди Леонсия, да и сам лорд, верно, все-таки беспокоились о дочке, как бы ни доверяли они своей гвардии. Он ожидал увидеть их во дворе сразу при въезде.

Но того, что произошло, он не ожидал.

Не успели они еще добраться до замкового рва, как с высокой башни донесся пронзительный женский крик. Это не был голос графини.

—... а-а-и-и-и!!! — звенело в воздухе непонятное слово. Один из пяти пленников внезапно замер и споткнулся на ровном месте. Процессия остановилась.

...А через минуту из крепостных ворот вылетела фигура в синем. Из всех людей на земле, эту женщину Торин никак на ожидал встретить первой. Дочь могущественного вождя пустыни, мусульманка, гордая принцесса и мать четырнадцатилетнего сына, затворница, за полгода ни разу не сошедшая с крыльца, мчалась через подъемный мост, точно босая девчонка. Ее покрывала срывались и падали на землю, женщине было все равно. Ее длинные косы плясали за спиной, а она продолжала выкрикивать то самое слово:

— Нади-и-ир!!!

Она бы разметала конвой, как соломинки, если бы ей не уступили дорогу. Она влетела между пленниками и бросилась на грудь тому, у кого были два меча:

— Надир!..

Если бы все присутствующие не были так ошеломлены, то поняли бы, что сам незнакомец поражен больше всех. Он стоял столбом, несмотря на объятия и слезы, что ручьем текли по темному лицу леди Темелин. Потом у мастера меча задрожали руки.

Он медленно, страшно медленно приподнял одну ладонь и коснулся спины целовавшей его женщины. Как будто боялся, что пальцы его пронзят призрак...

— Надир... — шептала Темелин уже без голоса. Она оторвалась от его груди, невидящими глазами обвела изумленных свидетелей, а потом крепко ухватила за руку своего друга и потянула за собой. Ни один из конвоиров не посмел возражать, а сам пленник, имя которого все только что узнали, покорно шагнул вслед за ней, пересек замковый двор и скрылся в доме.

Только теперь Торин заметил лорда и леди. Они стояли рядом в воротах и все видели. Но граф не пожелал комментировать странное происшествие, а обратился прямо к раненому и смущенному Роланду:

— Досталось тебе, я вижу. Ступай прямо к себе, там Маркус уже ждет, у него в этом деле большой опыт. А потом подожди, я зайду, есть о чем побеседовать!

Юноша без слова повиновался.

Леонсия тем временем приняла на руки заплаканную дочку.

С помощью Годвина и подоспевшей Олуэн ее то ли увели, то ли унесли в женские покои.

Как всегда, отчитываться пришлось Мак-Аллистеру.

— На них напали, — без предисловий ответил он на вопросительный взгляд своего лорда. — Я этих людей знаю, за исключением... — он качнул головой в сторону двери.

— Вот как, — невозмутимо отозвался граф, оглядывая гостей одного за другим, — отчего же твои знакомые так дурно обошлись с моей дочерью?

Никто ему не ответил.

— Ну, что ж, сынок, в таком случае прими достойно твоих знакомых .

Пусть отдохнут пока, а после обеда мы с ними поговорим...

Он повернулся и направился к дому, не интересуясь более пленными.

Торин, однако, взял на себя инициативу и повел их в свою казарму. Там, в нижней караулке, хватало лавок для отдыха, пива для угощения и внимательных глаз для охраны. Сам он предпочел прежде всего осмотреть захваченное оружие.

У великана Джона не было ничего, кроме длинной и толстой палки, которая, впрочем, в хороших руках стоила меча. Она так и осталась в лесу. У латника, которого, как он вспоминал, звали Вилл или Вильям, был короткий меч, обычно выдаваемый простым солдатам. Два клинка мастера Надира, которого увела леди, оказались дорогими восточными саблями, каких Торин давно уже не встречал.

Но четвертый меч, выбитый Ламбертом из рук молодого Фиц-Керна, был совершенно необычен. Сталь этого клинка явно не происходила с Востока, однако выглядела и очень старой, и очень, очень хорошей. Узор на стали был ему не знаком, но выдавал умелую многослойную ковку. Меч был длинный, узкий и необыкновенно упругий. На простой рукоятке выгравировано лишь одно маленькое украшение — кружок с рельефом внутри. Рельеф, как рассмотрел Торин, изображал дерево.

И больше ничего. Зато он заметил, как хозяин меча ревниво следит за его действиями. Наверняка это оружие очень дорого молодому Фиц-Керну, вряд ли он смирится с его потерей. Но это уже лорду решать...

Пока что все трое мужчин и дама сидели за столом в окружении графских стражников, и никто им не докучал. Разве что посматривали с любопытством.

— Это... неправильно, — услышала Леонсия едва слышный шепот своей дочери. Ее почти не было видно из-за спин Олуэн и Лалли, поспешно снимавших с барышни верхнюю одежду.

— Неправильно! — повторяла она тихонько, пока нежные пальцы умелой массажистки смывали слезы с обычно столь ясного личика и обтирали все ее тело душистым бальзамом с запахом лаванды.

— Это не должно было быть так... — в отчаянии шептала Хайди, уже лежа в чистой постели, склоненному над ней материнскому лицу.

— Что не так, доченька? — вздохнула Леонсия. Вопрос, впрочем, был совершенно лишний. Она все понимала, но что тут можно было сделать?

— Солнышко, а что, собственно, произошло? — полюбопытствовала осторожно она, заметив как раз вошедшего в двери мужа. Служанки быстро покинули покой.

— Произошло... — Хайди не секунду прикрыла глаза, а затем храбро взглянула на родителей.

— Вы только не думайте плохого!

— Ну, доченька, кем бы были твои отец и мать, если бы подумали плохо о своей дочери! — скорчил граф Конрад насмешливую улыбку, чтобы подбодрить ее, — да и с чего бы?

— У тебя болит где-нибудь? — перебила мать.

— Да нет, ничего у меня не болит... Но он! Он же ранен!!! — дернулась Хайди внезапно.

— С ним Маркус, доченька. Он все сделает, как надо. В этой стране не найти никого опытнее его насчет ран... И его только слегка зацепило, я видел. Не беспокойся, в восемнадцать лет это не страшно. А может, ты все-таки нам расскажешь, что случилось?

— Мы с Роландом ехали в Аббатство, — призналась девушка, довольно-таки смущенно.

— Вот как, — подмигнула дочке Леонсия, — отчего же было не взять охрану с собой? Зачем только вдвоем?

— Мы ... хотели сохранить это в тайне, — от смущения Хайди даже отвела глаза.

— Но, дочка! Ты же отлично знаешь, что в нашей семье тайны не приняты. Такая вещь, как верховая прогулка, всегда замечается охраной. Особенно если катается дочь хозяина дома!

— Да, но Роланд... Он думал, что это удастся.

— А ты не пыталась его разубедить?

— Зачем?..

— Вот именно! — открыто засмеялся отец.

— А все же, зачем вам в Аббатство? — как бы небрежно выспрашивала Леонсия.

— Венчаться, — очень просто ответила леди Хайд.

— Стало быть, доченька, ты пожелала выйти замуж? — как можно мягче уточнила мать.

— Замуж?!. — растерялась Хайди.

— Вот именно! Замуж за Роланда Ардена, восемнадцати лет от роду, сына покойного — казненного — графа Виктора Ардена, в настоящее время лишенного наследства, родового имени и свободы, — самым серьезным тоном выговорил отец.

— Ты непременно хочешь за него выйти? Причем тут же, немедленно, даже не спросив мнения родителей?

Леди Хайд помолчала, как следует осознавая заданный ей вопрос, и, наконец, принуждена была что-то ответить:

— Ну... получается, что так...

— Почему?

— Потому что... венчаться — это значит, выходить замуж. У христиан это всегда так! — ей и вправду казалось, что она что-то объяснила. И потому Хайди с удивлением проследила, как отец с матерью переглянулись с выражением, которое бы скорее всего следовало назвать... насмешливым.

— Если я правильно понял, дочь, ты решилась на замужество, потому что... потому что пожелала венчаться? — уточнил лорд Арден.

— Да, — неуверенно согласилась девушка, смутно соображая, что где-то здесь кроется странная ошибка.

— А не наоборот? — услышала она от матери.

— Наоборот?

— Да, доченька, — подтвердила Леонсия, на этот раз не скрывая насмешки, — чаще всего люди сначала решают жениться, а лишь потом назначают свадьбу.

— Но мы вовсе не назначали свадьбу! — запротестовала сбитая с толку девушка, — мы всего только и хотели, что обвенчаться в христианской церкви!

— Ах, доченька! — Леонсия, чтобы не расхохотаться, махнула рукой и отвернулась. — Да можно ли быть такой наивной! Тебя же учили католическим таинствам!

— Венчание в церкви, дочь моя, и есть христианский законный брак, — строго сказал отец. — Разве ты не наблюдала свадьбу Джарвиса?

— При чем тут Джарвис? — искренне удивилась леди Хайд.

— Он венчался, чтобы сделать свой брак законным, — объяснила леди Леонсия, — ведь если бы он жил со своей Джиной без венчания, это было бы... ну, как ты говоришь, не по-христиански.

— Венчаются, чтобы сделать брак законным? — по-настоящему задумалась неудавшаяся невеста. — Это правда?

— Разумеется, — не совсем понимая вопрос дочери, тем не менее серьезно подтвердила мать, — а ты как думала? Брак — это законный акт, он обязывает...

— Роланд... он мне объяснил, что венчание необходимо для защиты моей чести и... и для спасения души, — не дослушав, к чему обязывает брак, сообщила Хайди.

— Что? — Леонсия внимательно взглянула на дочь. — Вы с ним... были уже вместе? Лежали в постели?

— Ну, что ты, мамочка! — покраснела пятнадцатилетняя барышня. Сказать по правде, ей как-то удалось наблюдать, что именно делает в постели Роланд с самой леди Леонсией. Зрелище, что и говорить, было интересным и привлекательным. Но воображать себя с Роландом или Торином в таких позах — это одно, а совершить это на самом деле — совсем другое. То есть Торина на это дело она могла бы уговорить, если бы захотела, а вот Роланда...

Хайди совершенно запуталась в своих мыслях и оторвалась от них — пока.

— Если я правильно понял... — заговорил, откашлявшись, лорд Арден серьезным голосом, — имело место некоторое недоразумение.

— Наш ревностный католик Роланд отчего-то вообразил, что... гм... честь или, вернее, целомудрие нашей дочери находится в опасности. И, движимый христианскими добродетелями, а также... смею предположить, и иными естественными чувствами, он решился спасти ее честь и душу тем способом, что единственно ему доступен. Или он думал, что доступен. Я прав, дочка?

— Да, — кивнула Хайди, — он так и сказал. А разве это не так?

— Не совсем так, доченька, — вздохнула Леонсия, ласково гладя ее по волосам, — но в чем именно его и твоя ошибка, объяснять сейчас не время и не место. В конце концов, ничего непоправимого не произошло. Так, небольшое приключение. Не так ли, миленькая моя?

— Приключение! — попыталась дочь возмутиться, но в удобной кровати это выглядело не более, чем капризным дерганьем подбородка.

— Да они же на нас... напали! Как настоящие разбойники!

— Вот и попробуй рассказать, что произошло, — умиротворенно попросил лорд Арден.

— Мы ехали верхом... Просто себе гуляли. Лес был такой красивый... Зеленые деревья, кусты, словно игрушечные. Точно как в нашем саду, помнишь, мама! Только во много раз больше. И птицы пели. Роланд говорит, они каждый день так поют, почему я раньше не слышала?.. На одном месте была целая поляна цветов: желтых, лиловых, даже белых-белых, как зимний снег, что так долго лежал! Я думала, что это и есть снег, а оказалось — цветы...

Она запнулась, вспоминая. Честно говоря, сам миг нападения она не уловила. Просто на дороге перед лошадьми вдруг появился некто...

— Он был такой... весь из себя серо-зеленый. В шапке, лица не видно. И он что-то такое сказал. Что-то вроде: «Стой, красавчик! А что это у тебя за спиной?»

За спиной насторожившегося Роланда была она сама, Хайди, в тот самый миг с трудом удержавшая на месте кобылу Сандру. На которую, разумеется, тоже возбуждающе действовал весенний лес.

На вопрос этого разбойника не так легко было ответить, да и вряд ли ответа он ожидал. На секунду остановились, помолчали, а потом Роланд небрежно велел ему:

— Давай отходи, нам надо ехать!

— Не-е-ет, постой! — раздалось откуда-то сбоку, и около Сандры вырос кто-то огромный, с широченными ладонями, и эти ладони здоровяк протянул прямо к ее седлу.

Хайди испуганно сжала колени. Сандра прянула в сторону, и он едва избежал крепкого копыта.

— Трепыхается! — может, первый разбойник хотел выразиться добродушно, но для леди Хайд это звучало оскорбительно. А он продолжал, указывая пальцем на тюк позади седла Роландова Колоса:

— Что везешь, красавчик?

К указанному седлу были приторочены те некоторые запасы, что леди Хайд сочла нужным собрать в неведомую дорогу. Там, между прочим, содержалась ее ночная сорочка — если вдруг в тот же день не удастся вернуться, а также домашние туфли и парочка драгоценностей. Нельзя сказать, что припас был сделан обдуманно, но все же у нее хватило понятия, что за венчание и ночлег, если таковой понадобится, придется заплатить. Было там и несколько увесистых золотых монет, стоимости которых, впрочем, она не представляла. Но не объяснять же это всяким незнакомым разбойникам!

— Ничего там нет! — буркнул рассерженный Роланд и глянул на наглецов уже угрожающе.

Это, видно и настроило их на более воинственный лад. Серо-зеленый в шапке отскочил и потянул меч. Здоровяк сделал еще одну попытку схватить Сандру за узду, но не тут-то было! На этот раз серая кобыла огрела его полновесным пинком в грудь и свалила наземь.

Послышалось грязное ругательство.

Роланд тоже вытащил свой меч и двинулся на серо-зеленого, пытаясь убрать его с дороги. Но тот решительно попер вперед, надеясь, верно, напугать юношу и сбросить его с коня.

Не удалось ни то, ни другое. Противник Роланда был опытным солдатом и сумел отскочить от Колоса, одновременно замахиваясь мечом. Но и Роланд не был уже неопытным мальчиком, он сидел верхом твердо и встретил замах готовым клинком.

Зазвенела сталь.

В первый момент леди Хайд просто растерялась. Никогда еще бой не начинался в шаге от ее лица... Но потом, опомнившись, она вскрикнула, и этот крик донесся издалека до Торина Мак-Аллистера.

— Миледи, скачите назад! — успел прокричать ей Роланд, когда увидал третьего нападающего. Этот был одет, как человек рыцарского звания, и меч в его руках был подлиннее.

Роланд, уже с трудом управляя Колосом, стал отступать от троих. При этом, если серо-зеленый и верзила с палкой нападали вроде бы неуклюже, то против третьего выстоять было трудно.

Возбужденная Хайди тем временем, против всякого ожидания, повернула серую Сандру и кинулась на помощь...

И тогда подоспели рыцари Ардена.

— Это было неправильно! Плохо! — твердила Хайди родителям снова и снова. Как смели эти наглые люди мешать ее невинной прогулке? Зачем они их остановили? Что могло их интересовать в ее багаже?

— Я бы дала им монеты, если бы они попросили, — наивно объяснила она. — А грубить было вовсе нечего! И хвататься за мое седло! И этот великан... — она умолкла, вспомнив, как вцепилась наглецу в рыжие вихры. Это было... ну... в общем, какое-то новое ощущение. Не из самых даже неприятных. Но — неправильно!!! Так не должно было быть!

— Ах, доченька! — снова вздохнула мать, погладила ее успокаивающе по плечам, пальцем провела по щеке: — Есть на свете так много вещей, что представляются нам неправильными. Но отчего они происходят, как с ними бороться — этого Бог нам не открывает... Это положено узнавать на опыте. И учиться решать самим.

Твой сегодняшний опыт, как бы ни был он неприятен сам по себе, все же чему-то научил...

— Чему же? — надула губки дочь. — Что меня каждый может обидеть?

— И это тоже. А еще — что одинокие прогулки рискованны. И что излишняя таинственность может повредить предприятию... А чему еще — это тебе самой решать. Ты умная девочка, подумай сама и насчет своей чести, и насчет целомудрия, и что касаемо до католических обрядов... и что было сегодня неправильно, и в чем именно состояла ошибка.

Лорд Арден встал, поцеловал дочь в лоб и вышел.

Леди Леонсия тоже попрощалась с Хайди поцелуем и добавила к речи мужа:

— Сейчас тебе об этом как раз лучше не думать. Отдыхай спокойно. Твой Роланд в порядке, разбойники пойманы, завтра мы их допросим и все узнаем: кто они, зачем нападали и как смели обижать нашу доченьку... До обеда поспи, а потом все забудется.

— А Роланд? — робко осведомилась леди Хайд, уже вполне довольная и успокоенная.

— Не тревожься о нем, я же сказала, с ним все хорошо. И если ты опасаешься для него зла от нас с отцом, надо лучше думать о своих родителях! Спи!

И леди Хайд осталась одна в своей комнате.

Сэр Конрад не сомневался в компетентности Маркуса как целителя. В течение последних десяти лет он сам доверял этому человеку и некоторые возрастные недомогания, и случайные раны. В багаже его личного слуги содержалось множество наглухо запечатанных коробок и банок с заготовленными впрок снадобьями.

Войдя в спальню Роланда, он тут же ощутил резкие запахи лекарств.

Молодому Ардену, без сомнения, очень повезло с первой боевой раной. Во-первых, длинный меч Фиц-Керна был необычайно остер и прорезал рукав, не разозвав его на волокна. Так что ничто лишнее не попало внутрь. Во-вторых, рубаха была сшита доброй Лалли из тонкого, легкого льняного полотна и тщательно выстирана. А в-третьих, вытекшая толика крови намертво залепила рану и за четверть часа, что заняла дорога домой, присушила к ней полотно рукава.

Маркусу понадобилась всего лишь миска теплой воды, чтобы аккуратно отклеить материю и очистить кожу от крови. Затем он опытным глазом осмотрел края раны, нашел их ровными и «чистыми» и ограничился наложением малой толики особого бальзама, из вытяжек нескольких экзотических растений, о которых в Европе, верно, и не слыхали. Одним из таких растений было огромное дерево с узкими листами, что поворачиваются под солнцем. Такое дерево иногда можно было найти растущим в холмах около Иерусалима. Другое — совершенно невероятное создание природы: зеленый куст, состоящий из одних массивных листьев с колючками. Если не пугаться этих острейших игл и срезать с куста молодые листья-побеги, а потом осторожно освободить их от толстой шкуры, мягкая внутренность кактуса способна убить или значительно ослабить воспаление в свежей ране...

Проверено много раз.

Принюхавшись, сэр Конрад вспомнил запах и неуместно усмехнулся. Если бы в Англии росло это создание, замковый ров не нуждался бы даже в чертополохе: сквозь кактусовое поле не способна продраться даже тяжелая кавалерия на бронированных скакунах...

К моменту, когда он вошел, рука Роланда была уже вымыта, зелита бальзамом и аккуратно перевязана. Хорошо послужившая рубаха валялась на полу, а юноша был переодет в другую, еще более тонкую и белую, и мирно лежал в постели. Все-таки крови из него, для первого раза, вытекло довольно много. Он был очень бледен.

Встретившись глазами с вошедшим графом, он замер и прижался к подушке.

— Привет, герой! — насмешливо кивнул ему лорд.

Роланд присмотрелся. На лице хозяина крепости не было ни злости, ни даже гнева. Только легкая ирония. Он уселся на табурет рядом с кроватью.

— Больно? — сочувственно поинтересовался он.

Роланд невольно прикоснулся к плучу здоровой рукой. Саднило.

— Если больно, ты это вполне заслужил.

Роланд не стал протестовать, ожидая дальнейшего.

— Нехорошо обманывать юных девиц, сынок, — произнес граф Арден тоном очень наставительным, но не выдержал и, по своему обыкновению, весело хмыкнул.

— Я ее не обманывал! — против воли вырвалось у бедного Роланда.

— Ну да, ну да, — закивал граф ехидно. — Ты честно хотел с ней обвенчаться. В монастырской часовне, в присутствии множества монахов. Чтобы никаких сомнений не возникло в законности вашего брака... о котором Хайди даже понятия не имела.

— Но я же ей объяснил...

— Ты толковал о чести, спасении души и вечной любви. О том, что акт венчания имеет силу закона в Англии, что он не только дозволяет, а обязывает, ты ей не говорил!

— Но это все знают...

— Все, кроме Хайди. Уж ты мне поверь!

— Так она... Леди Хайд... Считает, что я ее обманул?! — от отчаяния голова Роланда окончательно вдавилась в подушку.

— Если это единственное, что тебя беспокоит, то — нет. Она искренне о тебе беспокоится и не предъявляет никаких претензий.

— Но вот самому тебе не грех было бы об этом задуматься. Венчание — это законный брак, как тебе-то, по крайней мере, отлично известно. Он возлагает определенные обязанности!

— Ты представь себе, что ваше безумное предприятие удалось... Вот как до сих пор мы с тобой такие вещи всегда представляли. На этот раз воображай сам, что произойдет, и что из этого выйдет.

Роланду стало очень неудобно в постели. Сказать по правде, в течение того часа, что лекарь обрабатывал рану и облачал его в чистое, мысли о последствиях уже приходили в его буйную голову.

Во-первых, их в Аббатстве могли вообще не обвенчать, а наоборот, задержать и сообщить графу Ардену. Ведь его там знали как простого пажа, дальнюю родню лорда и леди. 

А леди Хайд еще несовершеннолетняя. И вряд ли имела с собой какие-либо свидетельства о своем рождении и крещениии, даже если таковое свершилось в законе...

А если бы венчание состоялось?

Он представил себе, как они с Хайди — с его женой Хайди — возвратились в Арден-холл и... что? Его тут же признали бы ее мужем?

Нет... ему вдруг стало страшно. Единственный способ расторгнуть уже заключенный католический брак — это... Дальше и думать не хотелось.

Так что путь, как ни тяжко, оставался один — уходить. Уходить далеко из дому, навсегда, причем даже не одному, как в том первом гипотетическом случае, который они уже обсуждали, а вместе с юной супругой, молоденькой нежной девочкой, у которой с собой одно белье и парочка золотых украшений...

— Я не хотел... Я не хотел ничего плохого, — тихо простонал он, пытаясь убедить себя самого, — я только хотел уберечь ее...

— Да все я понимаю, сынок, — с неожиданной лаской ответил ему лорд Арден. — Для истинного католика, вроде тебя, честь и девственность — высшие ценности, рядом с которыми меркнет все остальное. Честь выше жизни, грех хуже смерти, любовь превыше всего, в том числе и простого счастья... Юность, весна, безумие... Все мы через это прошли.

— А разве это не верно? — еле слышно осмелился прошептать измученный юноша.

— Верно — не верно... Мальчик мой дорогой. Если бы в жизни не этот вопрос существовали ответы, божий рай снизошел бы на землю и настал Золотой Век. А насчет целей и цены за них мы с тобой уже говорили.

Он встал:

— Лежи пока, размышляй. Дочке моей и то уже пришло в голову, что что-то в ваших делах было неправильно. А ты вроде постарше да поумнее.

— Вы... накажете меня? — догнал его на пороге детский вопрос.

— Наказать? — лорд повернулся и скорчил удивленную мину. — Ну, если, по-твоему, крушения твоей свадьбы еще недостаточно, утешься тем, что за самоотверженную защиту моей дочери в поединке я должен был посвятить тебя в рыцари, но ничего подобного не сделаю. Так что ты, сынок, очень даже наказан. Может, эта неудача научит тебя, наконец, думать и действовать по-взрослому.

Лорд хотел уйти, но в этот момент в дверях показалась леди графиня.

— С девочкой все в порядке? — встревожился он.

— О да! — фыркнула леди. — Разочарована только. Такая романтичная сказка закончилась мужицкими оскорблениями, да еще бедного Роланда ранили. Она обижена. Твердит, что все это неправильно. Каша у нее в голове, дорогой. А все Роланд, — она укоризненно ткнула пальцем в лежащего, — просто ужас, сколько глупостей они могли натворить!

— Да вряд ли много, — не согласился муж, подмигивая юноше, — вообще-то было только три варианта: задержание в монастыре, возвращение, а затем... И мне почему-то кажется, что наши неудавшийся герой предполагал именно вернуться? Не так ли?

— Да, есть в нем что-то такое... жертвенное, — улыбнулась Леонсия своему смущенному любимцу, — я тоже думаю, что он предполагал вернуться, пару недель удержать все в секрете, а потом повиниться и отдать себя в наши руки. Я угадала?

— Да... — не осмелился он посмотреть ей в глаза.

— И все это только ради защиты ее чести?

Он промолчал.

— Вообще-то защита чести имела место, — откровенно засмеялся граф. — Не часто юноша в подобном случае торопится прежде всего венчаться, а уж потом — заняться более приятным делом!

Лицо Роланда на подушке залилось жаром. От дальнейших насмешек его спасло, однако, появление в дверях новых гостей.

На щеках Хайди, что шагнула в комнату куда более решительно, чем она когда-либо входила в помещение, тоже горел карминный румянец. Но она задрала подбородок и проследовала мимо родителей с самым независимым видом и уселась прямо на постель.

Больше всех это поразило, конечно, Роланда.

Тем не менее, накаких больше насмешек не последовало, так как вслед за сестрой в спальню проскользнул юный Родерик, странно отсутствовавший в течение последнего часа и отчего-то пропустивший всю предшествующую суматоху.

— Ну, вот, все мы теперь в сборе, — не удержался от иронии пожилой отец сложного семейства и раздумал уходить. Дела подождут. Посидеть вот так, с женой и детьми. В спокойной и чистой комнате. Оказывается, после всех необыкновенных и славных поворотов судьбы — это тоже счастье.

— У леди... все хорошо? — все-таки потихоньку спросил он у сына.

— Хорошо!.. — как-то не совсем убежденно, не свойственным ему тоном отвечал Родерик. Он явно находился в слегка расстроенных чувствах и озирался непривычно.

Роланд вдруг вспомнил странное происшествие, которому был свидетелем в момент возвращения. Он опять забеспокоился. Возможно, подумал он, еще не все тайны выяснены, не все ошибки исправлены, и, может случиться...

Мысли его перебила графиня Леонсия:

— А теперь, когда мы в сборе, лучше всего забудем о неприятностях! Давайте лучше я расскажу вам сказку... Прекрасную сказку о любви, чести и верности. Хочешь, доченька? И тебе, дружок, стоило бы послушать, — строго глянула она в сторону Роланда.

— Жила-была юная принцесса, — мягко начала леди, зачем-то переведя взгляд на Родерика, — прекрасная юная принцесса, дочь самого могущественного из вождей пустыни. Тысячи его верблюдов бороздили пески, наполняли оазисы в часы отдыха. Сотни смуглых воинов хранили покой многочисленного семейства и возглашали хвалу великому вождю и его мудрости.

Юная принцесса купалась в драгоценных водах и куталась в шелк, доставленный из неимоверных далей, с самого своего рождения. Она не знала иной судьбы, кроме как стать царицей, супругой столь же могучего вождя и великого властелина. Так было ей предназначено. Великая честь, великая судьба!

«Великая честь» — отозвалось в голове Роланда, и он украдкой глянул в очи своей Хайди.

— Маленькая принцесса была еще девочкой, а замужество ее было предрешено. Она уже официально была невестой великого царя Египта. Об этом знали все туареги, и уважение к ее отцу, что мог бы подкрепить силу своего войска всей армией султана, возросло до небес. Отец и мать чрезвычайно гордились высоким жребием дочери и всячески поддерживали в ней гордость такой высочайшей честью...

Все трое молодых слушателей не отрывал глаз от рассказчицы. Роланд вжался в постель, Родерик судорожно сжал руки, Хайди округлила ясные глазки.

— Но, дети мои, в жизни есть нечто, что мы в человеческой простоте зовем Божьей волей. Прекрасная принцесса верила в свое высокое предназначение, готовилась к замужеству, как только немножко повзрослеет. И ей было уже 13 лет, когда среди высокородных воинов, кому род и честь доверили покой семьи вождя, выделился один необычайно талантливый юноша.

Иногда Бог вкладывает в руки одного из людей искусство, недоступное остальным. Молодой мечник Надир ибн Таруман с детства отличался в воинских играх своей ловкостью, а точность и скорость его ударов поражали врослых воинов пустыни. Сам вождь решил отослать этого мальчика в обучение к султану Египта, чтобы впоследствии в свите принцессы он достойно представлял могучую силу народа туарегов.

Он был старше своей будущей царственной госпожи на несколько лет и тоже знал с детства, что назначено ему будет служить дочери вождя в течение всей жизни... Сын благородного отца, потомок гордых повелителей не мыслил о более высокой чести.

— Властелин туарегов снарядил свадебный караван принцессы. Сто верблюдов, двести лошадей, множество коз на свежее мясо и отдельно — молочные животные, чтобы у дам не было недостатка в самой лучшей пище и напитках. Они везли золото, шелка, драгоценную верблюжью шерсть и пряжу — все, чем гордились дети пустыни. И, конечно же, их сопровождали лучшие воины, цвет племени туарегов. Лучший из молодых, Надир ибн Таруман, держался близко от белой верблюдицы самой невесты. Она невольно обратила на него свое внимание.

— Есть, нечто, называемое Божьей волей, дети мои, — повторила очень всерьез Леонсия.

— Можно отрицать ее, можно забыть, можно просто не обращать на нее внимания. Но она все-таки приходит. К каждому в свой срок.

— Нет, Роланд, если ты думаешь, что принцесса забыла свой долг, забыла о чести стать королевой Египта и прославить свой род, то ты ошибаешься. Она ничего не забыла. По-прежнему гордо она восседала на великолепном животном — прекраснейшей из белых верблюдиц, что специально были выращены для нее. Она ни словом, ни даже взглядом не выражала внимания к славному меченосцу из своей ближайшей охраны. И только однажды, услыхав от одной из сопровождавших дам его имя, она еле слышно шепнула про себя: «Надир»...

«..а..и-и-и-и!!!» — откликнулся в воспоминании Роланда неистовый женский крик.

— Было бы странно ожидать, что богатый караван пройдет длинный путь по пустыне нетронутым. Страшны серые пески Сахары, необъятны ее просторы, убийственно злое солнце, но алчности людей границ нет. Вы были бы удивлены, узнав, сколько разбойников может выжить в пустыне... отнимая капли воды, пищи, жизни у других людей.

И на караван принцессы напала такая банда. Среди этих шакалов были, верно, и отщепенцы племени туарегов, и местные черные дикари, и даже белые хищники с берегов моря, пираты или работорговцы.

Атака была отбита. Опытные и умелые воины, туареги сумели отсечь разбойников в стороне от самого каравана, позади его, и не допустили грабителей ни до богатств, ни до драгоценностей, ни до живого груза — прекрасной царской невесты и ее дам.

Но многие из них пострадали. И когда воины вернулись, молодая принцесса не увидала среди их лиц того, кого хотела видеть живым. Надир ибн Таруман не вернулся к ее белой верблюдице.

Принцесса остановила караван. Несмотря на настойчивые советы воинов и требования старших дам, она упрямо запрещала движение и приказывала еще и еще раз обыскивать поле боя. Нашлись тела всех, кто погиб в сражении. Но Надира они все-таки не нашли.

Через сутки караван ушел дальше. Долг, честь, величие рода... Принцесса ехала навстречу судьбе. И только посреди ночи, во сне, на рассвете и по вечерам, засыпая под балдахином, тихонько шептала одно слово: «Надир...», как будто мечтала увидеть его в сновидении.

Графиня сделала паузу.

Ни единого звука не раздалось в комнате. Глаза леди Хайд неотрывно сцепились с глазами Роланда, а выражение лица Родерика потеряло всякое сходство с его обычной жизнерадостной миной.

Даже старый граф изумленнно замер, не отрываясь от завораживающей сказки своей жены.

— Караван в свой срок дотянулся до места. Столица великого царя встретила принцессу громом музыки и радостным гулом тысячных толп. Сам великий султан оказал ей высший почет, он со своей свитой ждал на самой границе, — продолжила Леонсия эпическое повествование.

— Наконец, принцесса увидела жениха. Султан был, как всем отлично известно, уже в годах. В его гареме жило множество женщин, в том числе сто наложниц, полдюжины дочерей и две законных жены, каждая из которых родила ему достойного сына. Но стать даже третьей супругой великого императора означало навеки прославить собственный народ, и это давно знала молоденькая принцесса. Тем более, что добрый султан встретил ее с почтением, улыбкой и лаской. Он одарил ее множеством драгоценностей, с полным почетом представил своему двору, женам и полководцам.

Прекрасная и утонченная дочь туарегского вождя не желала уронить свою честь. Ни единого взгляда она не бросила в стороны, где теснились мужественные молодые красавцы, верная гвардия повелителя. Она честно и верно стремилась выполнить долг жены.

Но когда восхищенный султан потребовал, чтобы царственная невеста высказала хоть одно-единственное желание, которое он счел бы за честь выполнить ради любви к ней, девушка попросила его: а нельзя ли попробовать отыскать человека? Его имя — Надир...

Он с готовностью пообещал. Ради такой принцессы он готов был на все, а служили ему люди умелые и надежные. От Аравии и до западного океана он мог засылать лазутчиков и найти хоть бы и песчинку в знойной Сахаре... Это было всего только дело времени.

А время шло своим чередом. Прекрасная дочь вождя стала второй императрицей, уступая первое место лишь одной женщине — матери наследника престола, той, что сама была дочерью легендарного Саладина.

Однако и принцесса через год произвела на свет сына, который стал любимцем отца. Так очень часто бывает с младшими сыновьями, кому досталось расти много позже братьев, уже давно ставших взрослыми и занятых делами совета, войны и государства.

Леонсия снова остановилась.

Ее рука нежно потянулась к голове Родерика и погладила его по волосам. Затем она глубоко вздохнула и, обведя слушателей пристальным взглядом, снова продолжила:

— Принцесса жила в полном довольстве, чести и уважении. Сам султан без малейших признаков лицемерия оказывал ей почет, как достойной супруге и союзнице, чье служение держит империю в мире и полном согласии. Ее счастье было залогом верности ее отца, родичей, всего рода туарегов. К ее услугам был богатейший двор, много слуг, музыканты, мудрейшие учителя для младшего принца, ее любимого сына.

И когда царь, навещая ее, задавал вопрос, не желает ли чего венценосная госпожа, дабы чувствовать себя еще более счастливой, она всегда отвечала: «Я всем довольна, мой государь, я безмерно вам благодарна, но не слыхали ли ваши люди чего-нибудь о том воине, что пленен был в дороге? Его имя — Надир...»

Нельзя сказать, что султан не искал пленника. Его люди прочесали путь остатков разбитой банды до берегов Средиземного моря. Известно было, что среди нападавших на караван были тунисские пираты, и они сумели добраться до берегов. Там, может быть, ожидал корабль, но его перехватили во множестве покидавшие Восток белые крестоносцы. Молодой, наверняка раненный или оглушенный пленник то ли сам расправился с жалкими тунисцами, то ли был вместе с ними захвачен и увезен на Север. В Европу. Может быть, в Англию...

Очередная пауза.

Ни у кого из слушателей уже не было сомнения, о чем и о ком идет речь.

— Султан продолжал искать. Юный принц рос, прекрасная королева ждала. Верила и ждала, не смотря ни на что. А когда султан, наконец, решил отречься в пользу наследника и покинуть свою страну, где он выполнил долги власти, его вторая жена, ни минуты не колебавшись, выразила желание следовать за ним.

Оставить престол, позволить своему сыну переменить веру, лишиться права открыто быть его матерью, — тут Леонсия крепко прижала к груди голову Родерика, — И жить в чужой стране на положении если не гостьи, то рабыни.

Все долги отданы, союзы подтвеждены, империя стоит крепко и правят ею крепкие руки. И лишь одно обещание царя осталось невыполненным: Надир. Надо еще найти Надира...

— И что?... — вырвалось из груди леди Хайд.

— ...И вот однажды, когда в крепости все ждали домой парочку легкомысленных... — мать усмехнулась дочери... — недостаточно взрослых и неосторожных путешественников, бывшая принцесса и королева тоже поднялась на башню. Когда же вернувшийся отряд приблизился, среди приведенных пленников она вдруг заметила лицо, почти что незнакомое, почти забытое и все еще... свое любимое лицо.

И тогда она закричала громче, чем когда-либо в жизни, во весь полный голос:

— Нади-и-и-ир!!!

Леонсия замолчала. Никто не произнес слова, и только Родерик в изумлении вертел головой, переводя взгляд с мачехи на отца. Граф обнял сына и первым покинул комнату. За ним, поцеловав дочь и нежно кивнув Роланду, вышла графиня.

Хайди и Роланд остались наедине. В их таких разных, но одинаково малоопытных мозгах потихоньку расходились новые волны, новые неожиданные идеи и о любви, и о верности, и о чести...

А что происходило на таинственном втором этаже женской половины — никто не знал и не видел, кроме дежурных часовых.

А они ничего не рассказывают.

 

Глава XVIII

Обедать пленников пригласили вместе с остальными обитателями казармы. На них только любопытно косились младшие оруженосцы, но вопросов не задавали.

Леди Марианна провела ночь в одном из альковов без всякого беспокойства.

Лишь один из захваченных — силач Джон — чувствовал себя не в своей тарелке и пытался сунуть нос то в кухню, то в оружейную, но там доставало народу, чтобы его удержать. Вилл и Фиц-Керн молча ждали, сидя в углу караулки.

Следующим утром после завтрака, щедро запитого элем, Торин передал приказ милорда: вести всех пленных в его покот. Он, дескать, намерен вершить суд.

Для этой официальной процедуры выбрана была графская столовая, где разместились на длинных скамьях все заинтересованные лица: сам лорд в резном кресле, его леди графиня, дети, а также еще бледный от потери крови Роланд и шесть рыцарей, участвовавших в схватке.

Туда же ввели троих пленных мужчин, а вслед за ними, хоть ее-то специально и не вызывали, вошла леди Марианна. Никто не стал протестовать, когда она заняла место слева от Фиц-Керна, на скамье пленников.

— Начнем, пожалуй, — распорядился лорд вполне мирно. — Что вы за люди? Откуда? Какого рода?

Вопрос повис в воздухе.

После минутной паузы вместо всех спрошенных отозвался барон Мак-Аллистер.

— Я знаю этих людей, милорд. Я с ними уже встречался.

— Вот как, — милорд не выразил особого удивления. — Где и когда? 

— Перед Рождеством, сэр. Я встретил их на охоте, возле города Ноттингема. Должен вам сообщить, что благодаря им нам удалось схватить банду Фиц-Борна с такой легкостью. Они лишили его минимум четырех лучших бойцов.

— Вот как. Стало быть, мы имеем дело с союзниками? — Угол графского рта покривился. Он обвел подсудимых не слишком-то благосклонным взглядом.

— Слушаем вас, сэр Торин. Расскажи все, что ты о них знаешь.

— Ну, что ж... — первый свидетель неудобно пошевелился. — Я уже сообщил вам, что тогда в самом деле поклялся молчать, милорд. Молчать о том месте, где находились мы с этими людьми, и где с ними расстались. А также не искать его и никому не раскрывать... Но о том, как мы встретились, я молчать не обещал. Да и нет в этом ничего такого особенного.

— В общем, в тот день, милорд, помните, что я был в Ноттингеме, на обратном пути я стал свидетелем охоты этих четырех людей на оленя. Зверя они добыли, а коня не было. И я помог им доставить тушу в некое место, где ее быстро разделали и с удовольствием съели.

— И это все? — скорчил гримасу лорд. — Все, что ты о них знаешь?

— Не совсем... — рыцарь Торин поднял глаза на непроницаемое лицо светловолосого пленника:

— Я знаю их имена. То есть, как они себя называют. Этого вот, — он кивнул на великана, — кличут Джон. Просто Джон. И все. Второго назвали Вильям... А леди сама представилась мне именем Марианна.

— А атаман кто? — прямо указывая на светловолосого, с некоторым весельем поддразнил граф, — Его имя ты тоже знаешь?

— Этот человек, — медленно и раздумчиво произнес Торин, — назвался передо мной Робертом Фиц-Керном.

И замолчал.

— Фиц-Керн?.. Гм... — граф Арден в упор глянул на прямо сидевшего напротив воина. — Фиц-Керн? Я, честно говоря, не помню имени Фиц-Кернов среди родов и гербов этой земли. Оно звучит...очень даже красиво. Может быть, наш молодой гость расскажет больше о своем роде?

Глаза всех присутствующих устремились в того, кто назывался Торину этим именем. Преданные — его сподвижников, подозрительные — пяти графских рыцарей. Внимательно-любопытные глаза Родерика, обиженно-равнодушные — леди Хайд с ее молодым другом... И неожиданно яркие, все понявшие глаза лорда и леди Арден.

— Может быть, сэр Фиц-Керн позволит моему рыцарю рассказать все до конца? — задал граф прямой спокойный вопрос. И Фиц-Керн не устоял.

— Пусть рассказывает, — сквозь зубы процедил он.

— Мы слушаем тебя, Торин.

— Там, в этом месте... Там бил теплый ключ. Мы отдохнули, поужинали. Случайно я услыхал о стычке с большой шайкой, даже не придал значения... — Торин все еще медлил с последней тайной.

— Ну же, дорогой, — подбодрила его леди, точно ребенка. — Говори!

— Эти люди... они считают себя хозяевами земли. Всего леса, всей живности, растущей и бегающей... Они почитают Керна, который есть здешний бог. Керн — Бог лесов, милорд.

— Кернуннос, — шепнула Леонсия еле слышно. — Святой Корнелий из Англии.

— Я его тоже чту, — признал Торин с вызовом в голосе, — Я поклялся хранить тайну перед лицом Божьей Матери. На кресте. А потом... Я подарил ему свою кровь в залог.

— Как? — вырвалось у завороженного рассказом Родерика.

— Надрезал свою ладонь. И поднес ее к текущей воде. Она взяла кровь и залечила рану.

Простой этот рассказ потряс всех. Четыре нелепых чужака вдруг обратились в нечто совсем другое, не знаемое и непонятное.

— Керн, говоришь? Бог леса Керн? Он взял твою кровь в залог? Залог чего, Торин?

— Что я буду хранить эту землю. Вот эту землю, милорд! Ее зелень и ее плодородие. Что буду беречь зверей, крылатых и четвероногих... Все, что живет, растет, бегает. Все, в чем кровь Керна — чистая вода лесов!

— Это ты пообещал текущей воде?

— Да, теплой воде, милорд. Живой теплой воде, что в заветном углу вышла из-под земли, чтобы оросить и согреть почву. Я это обещал ей, и она приняла обещание...

— И вы тоже верите в Керна? — обратил граф строгий взгляд в сторону пленников.

— Мы — верим! — медленно и убежденно произнес в ответ, разжав губы, светловолосый. Явственно преодолевая себя, он продолжал:

— Керн... он не какой-то идол языческий. И не демон. Он живет на этой земле так же, как... как все живое. Все, созданное Господом нашим. Он не толкает людей на грех, как Враг, а лишь требует беречь жизнь, что Господь наш создал. Мы верим в Него и Ему служим. Он — праведен!

Одну или две минуты все были неподвижны и молчаливы. Затем граф встал и приказал:

— Идите за мной.

В полном молчании один за другим все пятнадцать человек проследовали в коридор, спустились в широкий люк и, встреченные в подземелье удивленным Давидом и остолбеневшим Мозесом, гуськом прошли к уже выбитому в скале балкону.

По специальном графскому повелению, мастер Давид приказал каменщикам сделать с обеих сторон естественного скального выступа по шесть узких ступеней — достаточно широкий, чтобы по ним можно было осторожно спуститься на одну сажень, и достаточно крутых, чтобы стоять на каждой из них человек мог лишь одной ногой.

Умелые каменотесы вырубали эти ступени, вися на веревочных лямках над пропастью...

Две импровизированных «лестницы» сходились под самым балконом. И там, в точке, рассмотреть которую из-за игры света и теней было бы невозможно ни в одно время суток, из сплошной стены вытекала одна маленькая струйка.

Теплая.

В этом, одном-единственном местечке волшебный ключ замка Арден истекал на поверхность, не давая чаше в пещере переливаться через края и затопить все подземелье.

Эта струйка живой воды стекала по скальной стенке. Она засевала ее зеленью в каждом крошечном желобке, где могла держаться крупица почвы. Ее скрывали заросли дикого плюща. Но если раздвинуть стебли, на низкой полке между ступенями человеческая ладонь могла ощутить тепло и влагу. И увлажнить руку живой водой.

Лорд Арден первым решительно опустил ногу на крутую ступень. Он ловко, точно молодой, стал спускаться до скальной полки.

Оказавшись в самом низу, он положил руки на влажную скалу и сказал:

— Привет тебе, Керн, Бог леса и природы! Я тоже теперь один из твоих. Я родился на этой земле, потом далеко ушел. Я жил и правил другой страной... Теперь я опять здесь. Я пришел жить. Строить, беречь, растить и собирать урожаи... Помоги мне, а я помогу тебе. Дабы зеленели твои леса, тучнели стада и побеги наливались живой силой... Дабы огонь не уничтожал живое, не душил голод и зря не лилась кровь на твоей священной земле. Я присоединяю мою кровь к жертве моего рыцаря, которую ты уже принял. Да живет вечно живая земля Англии!

Дослушав речь до конца, вниз храбро устремилась графиня. Муж подал ей руку, она встала рядом и тоже дотронулась до стены:

— Да будут добры сердца детей твоих, Керн! — воскликнула она тихо. — Люди — мы тоже твои дети, плоть от плоти твоей. Пусть теплая вода, кровь твоя, греет их и не дает заледенеть. Возьми для этого и мою кровь и душу.

И лорд и леди, сцепив руки, хотели уже подняться по другой лестнице, но тут козленком ссыпался вниз Родерик. Он тоже подскочил к источнику в закричал:

— И я, Керн! Я тоже хочу! Я дарю тебе свою кровь, чтобы на земле все было справедливо!..

Граф поднимался первым, ведя жену, рука которой крепко держала запястье сына. А когда все трое почти достигли балкона, вниз ступила нога неподвижного до того мига Роланда. Он сказал:

— Керн! Я не знаю тебя. Я католик, верую в Христа и Деву Марию. Но коли ты есть... Если и в самом деле эта земля — твоя, то я, Роланд Арден, тоже из твоих сыновей. Я рожден в этом доме, где течет теплая кровь земли. Я вскормлен и вспоен ею. Я принимаю долг хранителя ее, как надлежит моему роду и прошу только об одном: чтобы мой путь был путем чести.

Закончив, он взглянул вверх и с ужасом увидал, что Хайди, робкая леди Хайд, одной рукой уцепившись за руку Торина, неверной ножкой тоже старается подойти. Он подал ей руку. Так, втроем, они и встали на узенькой полосе.

Леди Хайд не сказала ничего. Она только осторожно протянула детскую ладошку к истекающему потоку, увлажнила ее и умыла свое пылающее лицо. Один этот жест стоил клятвы.

В молчании все вернулись обратно в обеденный зал, что стал нынче судебным.

После описанной выше церемонии подсудимые выглядели... пристыженными, и это виделось в частых подергиваниях плеч великана Джона, ссутуленной спине Вилла и упрямо спущенном вниз взгляде Роберта. А Марианна, на которую упорно не обращали особенного внимания, сникла и начала суетливо, бегло взглядывать по сторонам.

— Начнем, леди и джентельмены, — спросил просто лорд Арден, — или, по-вашему, кое-кого здесь еще недостает?

— Верно, — откликнулась графиня. — Прошу вас, сэр Ламберт, пригласить высокородную леди и ее гостя.

И через десять минут в зал вошел пятый член плененного воинского подразделения.

Ростом он был не очень высок. Пониже графа, пониже Роланда или Торина. Вровень с юным Родериком, которому еще предстояло достичь полного своего роста. Цветом кожи — потемней всех, кроме неслышно ступавшей следом за ним дамы.

Впервые на памяти любого из присутствующих леди Темелин смело выступила на люди с открытым лицом.

Надир-мечник был крепко, ловко сложен, украшен короткими черными кудрями и аккуратно прибранной черной бородой. Обращали на себя внимание странные глаза: темно-карие, теплые, необычной формы... Почему-то кажущиеся знакомыми. Они что-то напоминали.

Или кого-то...

Роланд Арден нечаянно скользнул взглядом по лицу замершего графского сына и вдруг понял: глаза Надира похожи на глаза Родерика. Если б не цвет — как две капли воды! Величина, форма. Он потряс головой. Нет! Такого не может быть!..

— Мы приветствуем вас, леди Темелин, — сам лорд встал со своего кресла и поклонился. Все последовали его примеру, даже неуклюжий Джон с Вильямом. Темнолицая дама в синих шелках вежливо кивнула и села между Родериком и леди Хайд, которые тут же придвинулись поближе.

Надиру указали место напротив, рядом со светловолосым Фиц-Керном.

— Начнем, — решил лорд.

— Прежде всего положено распределить роли. Во-первых, кто у нас здесь пострадал? Чью жалобу рассматривает высокий суд?

Все переглянулись.

Роланд Арден невольно потер ссадину на плече. Стоит ли простая царапина жалобы в суд графства? Он был вооружен, противники тоже... Да и считать, что он был вполне прав, тоже не совсем верно. Нет, потерпевший тут вроде бы не он.

— Я пострадала! — заявила неожиданно громко рядом с ним леди Хайд и задиристо вздернула подбородок. — Мою прогулку испортили. Ранили моего друга. Стащили меня с коня... трясли и даже ударили... то есть они хотели меня ударить, — уточнила она для полной ясности.

После секундной паузы она добавила:

— Это было неправильно. Не справедливо. И жестоко.

— Стало быть, пострадавший есть, — отметил лорд-судья с удовлетворением. — Ну, а свидетели? Кто видел это?

— Я видел, — быстро вызвался Мак-Аллистер, — Видел и слышал. Я буду свидетелем.

— Великолепно... Теперь вопрос о членах суда. Я — судья графства, в этом сомнений нет. Мне почему-то кажется, что обвинять наших подсудимых захочет сэр Роланд Арден, который также является судьей в наших местах, о чем имеется с ним договор, правда? Подходит вам эта роль, юный лорд? Насколько помню, прежнему соглашению это не противоречит?

— Да. Подходит. Согласно прежнему соглашению... — глухо подтвердил тот. — Я буду обвинять.

— А кто будет защищать? — немедленно влез с вопросом неугомонный Родерик.

— Защищать, сын мой, будет леди Арден... Не удивляйся. Знаю, что ты и сам пожелал бы заняться таким делом, но на сей раз у леди лучше получится. Я уверен. А ты послушаешь и выучишься, как это делают.

Твоя же роль будет другая. Твой черед наступит потом.

А засим — мы немедленно приступим к допросу.

Лорд Арден откинулся в своем кресле и устремил грозный глаз на сидящих перед ним людей. Четверо мужчин и женщина. На вид не идиоты, не пьяницы и не уроды.

— С кого начнем, почтенные господа подсудимые?

— С этого, — указала вдруг леди Арден на силача Джона.

— Суд не возражает защите. С этого, так с этого... Кто вы такой, друг мой? Как ваше имя? С каких земель и какого рода?

Нежданно вызванный говорить крепыш явственно стушевался. Он никак не ожидал быть первым. Взглянул влево, на своего друга Вильяма, потом дальше — на молодого Фиц-Керна, но не получил от него поддержки. Все молчали, и все ждали его собственного ответа.

Джон повел крепкими плечами и выложил на стол две огромные, заскорузлые темные ладони. Он вдохнул и хрипло произнес свое первое слово:

— Я... я — мужик, м...милорд. Джоном меня зовут.

— Из каких мест? — упер в него глаза лорд-судья, чем вовсе смутил беднягу.

— Из мест... Линкольншир вроде зовут ту страну, м...милорд. Да мы разве землеведению обучены? А имение барона Карста... Жили мы там давно. Еще при милостивом короле Генри, когда мой дед в живых был. Говорили, мол, деду моему земля та вроде бы насовсем дана, чтобы служил, сыновей растил, да и барону в войско их посылал, ежели война или там король требует... Латников, стало быть, так король Генри на землю сажал, чтобы и войско жило, и землица не загуляла... Только не вышло так...

Никто его не перебивал, и Джон постепенно перестал хрипеть и даже разговорился, словно в корчме:

— Дядьки-то мои, два брата отцовых, с королем Ричардом в Святую Землю ушли. Там и службу несли, там и сгинули. Жен-детей у них ни у одного не было. Дед пахал, сеял, урожай баронскому управителю пополам сдавал. Испольщики мы, были то есть испольщики, называют так мужика, что пол-урожая барону отдает за то, что землю его пашет и на ней хлеб растит... И избу себе строит, и прочий уклад. Ничего, хорошо жили. Мать, сестры свою бабью работу делали, пряли шерсть, что с овец барон настрижет, ткали, все на манор шло. Барону Карсту в оброк. Ну, покуда семья мала, оно вроде хватало... Из братьев моих один только и умер дитем еще, да сестра одна, что, говорят, после меня была, года не выжила. Молока, мол, у матери не хватило, а козу нашу аккурат свели со двора. Дескать, заместо урока пряжи, что мать спрясть не успела. Ну, мать после того и лета не дожила...

Джон прервал долгую речь, пересохший язык его попытался облизнуть губы. Самым волшебным образом на столе появилась кружка пива, подсудимый Джон машинально из нее отпил. Только потом он вздрогнул и оглянулся. Из-за его спины смуглый мальчик лет четырнадцати водрузил на стол тяжелый поднос с кувшином и дюжиной деревянных кубков. Сам Мозес догадался, или отец ему подсказал, не суть важно. Паж Арден-холла выполнял свой долг.

Граф Конрад, главный судья, одобрительно улыбнулся мальчику.

Никто не произнес слова, и Джону пришлось возобновить показания.

— Ну, ждали мы барона с похода. Долго ждали, да не вернулся барон Карст. Сгинул, видать, как и мои дядьки. Война и благородных не милует... А управитель в маноре жил, точно барон! Золотом себе стол уставил, полотно на стороне закупал, рухлядь мягкую... на все деньги нужны. А где взять? С мужика взять, больше неоткуда... Другой, может, добычу на войне взял бы, да не этот. Этот только оброки горазд был высчитывать...

— Вот и стал он прикручивать посильнее. Как испольщину меряет, себе более добавляет, нам менее. Мол, ячменя вам не полагается, одна рожь, а овес вовсе и делить нечего, коней-то у мужика нету, кур-гусей со своего стола, мол, объедками выкормите... А козу кормить, дескать, так это все одно баловство, когда еще она вырастет! Да и баб, говорит, нету у вас, чтоб ребят молочком выпаивали!..

— Отец мой по той зиме... что я аккурат до притолоки дорос... хворать начал. После матушки, что преставилась. Братья... Было их у нас двое. Старший, что всегда его Лотом кликали, Бог знает, что за имя крестное, а кликали так... Вроде спокойный был. К делу всякому ручному годный, да и не ленивый. Пахал, сеял, сам плуг таскал, да и я за ним, точно за конем. И если что, косу направить мог без кузнеца, сено в стог верстал один, вилы в две сажени ему что соломинка! И добрый был Лот. Слова злого не говорил. А второй, средний, что остался еще, другой был. Он слушать да говорить умел. Да еще, на беду нашу, сам считать научился...

Вот и сказал он мне раз: «Джон! А знаешь ли ты, что управитель наш не вполовину, да и не в две трети у нас берет? Выходит у меня тут, что отдаем мы семь мер на одну свою. Обманщик он, брат Джон! Как есть, мошенник да мужиков грабитель. Нас, испольщиков, тут три дюжины изб, да с каждой по семь мер содрать, да не за год, а за десять лет! Да он отца нашего в смерть загнал, Лота, меня, тебя, жадностью своей в три года тоже угробит! Сколько можно?!! Да король Генри, благодетель, да барон Карст, наш добрый сеньор, да милорд судья Линкольншира такого бы в жизни не допустили! Жалобу подать, мол, на управителя! Правды искать! Суда! Самому королю жаловаться!..»

И ведь сделал брат так... Лот, простак, не остановил его. А я, младший, что я понимал, кроме плуга да топора? Пошли к одному доброму монаху, что грамоте разумел, наговорили ему, что кто хотел, тот пергамент весь как есть исписал и велел каждому к сургучу палец приложить, вроде как печать — мол, чтоб все знали, кто письмо написал.

Честь по чести пергамент тот в свиток скрутили, со всего села на гонца денег наскребли и послали... Жалобу в королевский совет.

Короля-то тогда в Англии не было. Воевал король то в Святой Земле, то в морях, то еще, говорят, чужой король его в плен взял. Не было его. Совет правил, лорды да управители. И, видать, прочитали они-таки брата моего расчисления...

Джон умолк. Еще одна кружка пива утолила его жажду. Здоровенный косноязычный разбойник, оказывается, мог быть красноречив, если его слушать и не перебивать.

— Войско ночью явилось. Сколько — кто ведает? Может, сотня. Манор заняли, управителя с женой да сынком, вроде меня паренек был, сразу из дому выволокли да на воротах повесили. Слуг, может, четверо там было... Не знаю. Из подвалов все выволокли, на подводы сгрузили, да и хлестнули по лошадям... Что там было да сколько — о том одни только стряпчие и узнали. И куда все делось — неведомо. Может, правда королю повезли. Выкуп за него, бедолагу, германскому королю нашими грошами и заплатили... Да только этим не кончилось.

— С подводами-то из той сотни человек двадцать ушло. Не больше. Остальные в село наше подались... Грабить. Насиловать. Мужиков бить, чтоб перед ними, оружными, и головы не поднимали, когда ихних баб в луже валяют. И не стерпели мужики... За вилы взялись. За оглобли, за топоры, молоты схватились, брат мой Лот косу свою саженную в руки взял!..

Голос Джона сорвался на долгий хрип.

— Срубили Лота мечом. Успел, правда, и он пару голов сшибить наземь. Срубили мужиков, баб конями топтали, потом зажгли село с четырех сторон. И никого там не осталось. А брат мой, что дело это по неразумию совершил, первым умер. Он, глупый, еще навстречу им вышел, когда в село ехали...

— Таких, как я, недоростков, конные на аркан ловили. По тем временам, раба можно было продать за цену коня, а то и поболее. Вот и прибыль, коли с манора добычи досталось им с гулькин нос... Только я не дался. Бежал, аж пятки звенели! Петлял, зайцу впору, в помойной яме день просидел. Но — ушел. Из всей деревни, может, один я и ушел!

Сорока— или даже пятидесятилетний Джон, руки которого занимали на столе площадь не меньшую, чем пять кружек пива, вздернул свою рыжую голову с выражением вызова. Ноздри его раздулись. Он обвел стол налитыми кровью глазами и остановил взгляд только тогда, когда леди Арден медленно кивнула ему и задала вопрос:

— И что было дальше?

Джон опомнился и опустил взгляд на стол. Выпил еще полкружки и тихо продолжил:

— Ну... мало ли что там было. В общем, убежал я от них. А может, они гнались плохо. Мало ли им ребят досталось? За одним парнем гнаться, можно остальных потерять. Удалось мне. Сумел уйти.

Парень я был на славу. Дед мой, отец, братья — все в сажень ростом, а Лот — тот даже и в полторы. Хоть и малец, а росту во мне, да плеч, да в руках сила... Добежал я до зеленого леса, выломал дубок и дубком тем убил в тот же день молодого кабанчика. Кровь его пил, мясо сырьем пробовал, ничего, выжил. Через три дня — опять... Жить всем хочется. Брел я и брел, куда глаза глядят. С восхода и до заката. Ноги у меня тоже ничего были, мог бы и оленя догнать, а уж волку или медведю какому за мной ни по чем не угнаться было. А под елью спать — милое дело... Коли елей нет, можно и на дуб залезть. Или найти полянку какую поласковей, чтоб ручеек, ягодки, орехи...

На заскорузлом лице Джона появилась улыбка.

Он умолк.

Леонсия снова подбодрила:

— И что дальше?

— А дальше... — посмурнел старый Джон, — стали в лес люди ходить. И дубец мой по головам начал стукать. То лесник явится: ты, малый, по каковым правам королевский лес своим хамским дерьмом портишь? Мы ж тебя! В тюрьму! В яму! Да на галеры!!! Так я леснику тому руку в бублик скрутил: не трожь! Я, мол, такое видел, что галер твоих мне и на тьфу не надо!.. А он потом стражников на меня навел, конных да еще панцирных... Хорошо, бегал я по лесу что по лужку, болото одно нашел да всех там и оставил, со всем ихним железом, чтоб неповадно было... И без дубца моего уж больше ни шагу... Озлился я. Брел дальше, да как чью морду людскую в лесу увижу — дубцом! Изо всей силы! Пока скопом не навалились! Озверел, точно кабан в гону... И сгинул бы, как кабан, коли в один день светлый не повстречал в лесу светлого человека.

Джон замолчал, снова обвел всех присутствующих прямым взглядом, на этот раз более спокойным и даже удовлетворенным. К его удивлению, лорд Арден кивнул ему с подобным же выражением и сказал:

— Высокий суд выражает благодарность подсудимому Джону из Линкольншира и предлагает продолжать показания. Суд просит леди защитницу задать следующий вопрос.

Леонсия улыбнулась и повторила свое:

— Что было дальше? Расскажите о человеке, которого вы встретили, мастер Джон. Где именно вы его встретили?

— Где... На мосту. Речка там была, через нее кладка. Неширокая, так, чтоб одному пройти. Или двум, да не таким кряжистым... Я на кладку с одной стороны вступил, он с другой. На середине и встретились.

Кто-то хихикнул. То ли Родерик, то ли Хайди. Лорд-судья также едва скрыл смех:

— Очень точно. Суд вновь вынужден благодарить подсудимого за необычайно точные показания... и просить уважаемую защитницу задавать вопросы... гм... предполагающие более подробное описание.

Леонсия тоже улыбнулась:

— Расскажите об этом человеке, Джон, и о том, почему день этот стал для вас светлым... как вы сами сказали. Вы встретились на мосту, и что произошло?

— Драка, — кратко ответил Джон.

— Драка? — подняла бровь графиня. — Зачем же?

— А затем!.. — выражение лица Джона стало забавно-свирепым. — Чего он лезет на кладку, когда я на нее вхожу? Да еще с дубцом!.. Не видит дубца, что ли? У самого меч, так уж и не боится!.. И хрястнул я его моим дубцом!.. И — бултых в воду!

— Кто бултыхнул в воду? — засмеялась Леонсия.

— Оба! — расплылся в ухмылке рыжий Джон. — Я с дубцом, он с мечом, оба под мостом. Он на берег, я на него, снова с головой в воду. Он первым выволокся, с него лужа течет, от смеха сам хрипит, меч под воду ушел. А я, на беду, плавать-то не умею... Дубец только над водой голову мою и держал...

Родерик громко захохотал. Хайди вторила. Улыбались свидетели, суд смеялся и даже угрюмые Фиц-Керн с Виллом позволили своим ртам несколько растянуться — не до ушей, а так... наполовину. 

Только на лице леди Марианны вдруг появились слезы. И заблестели они так ярко, что смех разом прекратился. Она пошевелила губами, а затем тихим и хриплым тоном заговорила:

— Я не знаю, каков был его род. Говорят, он потомок лучших родов страны. Говорят, сам король Артур был его предком. Его звали Робин...

Я любила его. Мне было тогда всего четырнадцать лет.

За столом нависло молчание. С минуту граф ждал, потом произнес:

— Суд просит леди Марианну дать показания. Госпожа защитница, прошу уточнить имя, звание и происхождение леди Марианны.

— Прошу вас, миледи, сообщить суду свое полное имя, — учтиво, без малейшего признака неуважения обратилась леди графиня к женщине в простом сером платье.

— Я дочь... была дочерью графа. Имя его — лорд Уолтер Хантингтон. Его давно нет в живых. Он был с королем Ричардом в Святой Земле, потом воевал с ним во Франции... Это было давно. Очень давно. Лет... тридцать назад.

— Не так уж давно... Я хорошо помню то время, — себе под нос фыркнул граф. — И имя отца леди мне хорошо известно. Я не знал, что у него была дочь. Или что он был женат. В Святой Земле, кажется, думали, что лорд Хантингтон хочет стать родственником французского короля, говорили о его женитьбе на сестре герцога Шампанского...

Но не будем ударяться в воспоминания. Итак, леди Хантингтон? Как получилось, что вы покинули графский замок и стали... гм... охотницей на оленей? Случилось ли это по собственному желанию, или вас к этому привело некое несчастье?

Женщина с рыжими волосами устало повела бровью:

— Что в этом важного? Теперь, через тридцать лет? Все просто. Мой отец, как милорд правильно вспомнил, действительно пожелал жениться на некоей французской принцессе. Поэтому срочно пришлось умертвить мою мать... просто перетянув шею при родах... а меня выдать замуж подальше от родного замка. Он приказал своему управителю дать приданое некоему негодяю, чтобы тот увез меня в тот же день, и отправить с ним.

В лесу тот решил немедленно осуществить свое право, еще до венчания. И мои крики привлекли того, у кого, единственного в Англии, сохранилась совесть. Его звали Робин...

— Да, — вдруг произнес новый голос. — Именно так все и было.

— Сэр Ламберт? — удивленно выгнул бровь граф. — Вы подтверждаете? Вы были знакомы с графом Хантингтоном тридцать лет назад?

— Нет, милорд, — покачал головой рыцарь Блэкстон, с невыразимым изумлением всматриваясь в немолодую, рыжую и жилистую даму напротив: — Я помню песню, что пели мне в детстве множество раз. В ней были такие строки:

«Среди лесных зеленых крыш стоит укрытый стан.

Живут в нем Робин, Джон-малыш и леди Мариан».

За столом стало вдруг очень тихо. У подсудимого Джона из Линкольншира отвисла челюсть. Он снова превратился в увальня с неповоротливым языком:

— Д-да... Мы там жили... Она меня так назвала — «малыш». Смеялась, что, мол, орясина до неба, а телок телком... Я помоложе ее был тогда...

Из глаз леди Марианны продолжали течь слезы.

Лорд-судья приказал негромко:

— Суд предлагает свидетелю сэру Ламберту Блэкстону дать показания. Госпожа защитница, задайте вопрос.

— Ламберт, что это за песня? Ты ее так хорошо помнишь?

— Ее пели все менестрели в наших местах. И матери пели детям. Это песня о Робин Гуде — одна из многих. Возможно, самая красивая.

— Спой, Ламберт.

— Да я лучше просто расскажу... Это же стихи:

«Он — древней крови паладин,

Он — англ, и сакс, и бритт.

Из всех остался лишь один,

В густых лесах укрыт.

Он смел и добр, в нее влюблен,

И в жены взять готов.

Прекрасной деве дарит он

Букет лесных цветов.

Она ему соткала плащ

Из шерсти коз лесных,

А он ей выстроил шалаш

И ложе из сосны.

Их пища — лес, вода — ручей,

Их лордам не найти,

Их лес укроет от мечей

И охранит пути.

Он полон сил, она чиста,

Прекрасна их любовь,

А нес накормит их с куста

Всей сладостью медов.

Беги, олень, скачи, кабан,

Придет и ваш черед,

Чтоб жили Робин с Мариан

И не пресекся род!..»

— «И не пресекся род...» — казалось, шептали все губы за столом. И только у самой Марианны рот искривился то ли в рыдании, то ли в презрительной гримасе:

— Род пресекся. Его убили... Мы с ним не прожили и трех лет. Он был рыцарем, что защищает сирых и убогих. И он был один. Маленький Джон тогда был совсем еще мальчиком, а врагов было слишком много.

А я... Какая из меня воительница! Я даже сына ему родить не сумела. И он умер. Зеленый стан осиротел. Песни... Да, песен о нем пели много. Но большинство сочинялось уже после его гибели. Простые люди хотели, чтобы Добрый Робин из легенд жил и не умирал... как Мерлин. Как король Артур. А его уже давно не было. Последний рыцарь из рода, уничтоженного завоевателями... Я даже не помню, как звучало его родовое имя. Может, он и сам этого не знал. От предков ему достался только один меч, на котором вместо герба выгравировано было дерево. Может быть, это древний герб британских друидов... Я не знаю. Но его больше нет. Я осталась в лесу одна с Маленьким Джоном.

— Случалось, нам удавалось защитить кое-кого от произвола баронов.

Об этом тоже потом складывали песни, особенно один менестрель по имени Алан Дейл. Он даже целый год прожил с нами в Зеленом Стане.

Иногда к нам присоединялись беглые крестьяне, которых то ли гнали с земли, то ли пытались силой заставить платить новый налог... За много лет многие перебывали в Шервуде. Но Робина уже не было. Робин Гуд, Добрый Робин из старой Англии погиб. А я любила его... Он был моим мужем.

— Высокий Суд благодарит леди Марианну Фиц-Уолтер, урожденную графиню Хантингтон, за подробные и правдивые показания, — сказал лорд Арден. — Они чрезвычайно ценны как для высокого суда, так и для каждого из присутствующих лично... Суд также просит леди Хантингтон продолжить рассказ, если для нее это не будет неприятно. Как продолжалась жизнь леди после гибели ее супруга? Вступила ли она в новый брак? Готова ли леди Хантингтон ответить на вопросы суда, или предпочитает, чтобы ее расспрашивала госпожа защитница?

— Да что вы, в самом деле, милорд! — раздраженно мотнула головой женщина в сером холсте. — Что за забава — играть словами! Высокий суд, госпожа защитница... Или на самом деле вы просто надо мной издеваетесь?!.

Резко очерченный, сухой рот Марианны сложился в злую гримасу.

— Ни в коем случае, миледи, — вмешалась леди Леонсия. — Мой муж следует определенной традиции. Ему уже случалось выступать в роли судьи, и он полагает, что чем безличнее выглядит и ведет себя человек в судейском кресле, тем он беспристрастнее. Люди говорят свободнее и высказываются откровеннее, когда видят перед собой не лорда, не господина, не грозного повелителя и не простого человека, а символ. Символ справедливости.

— Справедливости! — презрительно фыркнула дочь одного из знатнейших сподвижников Ричарда Львиное Сердце. — За последние тридцать лет я встречала ее столько раз, что трех пальцев хватит пересчитать. Я сама пыталась судить, а уж сколько раз судили меня!.. Если я до сих пор не разрублена на куски, не сожжена на костре и не повешена, то не из-за недостатка судебных приговоров, а потому, что добрые люди берегли меня и не отдавали им в руки...

— Что было, без всякого сомнения, справедливо, — послышался голос с того конца, где сидел Родерик. Все это время он молчал, но слушал внимательно. И лицо у него в этот момент было совершенно взрослым.

Лорд Арден повернулся к своему младшему сыну и улыбнулся так, что Родерик покраснел и вновь стал четырнадцатилетним подростком.

— Мой сын совершенно прав, миледи. Да, судьи продажны. Да, лорды жадны и лишены совести. Да, люди погрязли в грехе! Но — не все. Иначе небо не удержалось бы над землей... Суд просит прощения за отступление от протокола. Суд полагает, что для первого заседания заслушано уже достаточно показаний, и объявляет перерыв. Заседание возобновится после обеда. Господа подсудимые, свидетели, а также обвинитель, защитница и пострадавшая сторона приглашаются в это же помещение на обед по удару колокола, через один час.

Он встал. Остальные помедлили. Он посмотрел на леди Темелин. Та встретилась с ним глазами, и что-то в них прочитала. Она подалась вперед и тихонько шепнула Надиру по-арабски. Тот, все еще не в себе он случившегося чуда, с ошеломленным видом коснулся плеча леди Марианны и вполголоса что-то ей передал. Лорд Арден объявил:

— Высокородная леди Темелин имеет честь пригласить графиню Хантингтон в свои покои для приготовления к обеду. Прошу, миледи, оказать честь и согласиться. Остальные господа подсудимые остаются гостями барона Мак-Аллистера и моих рыцарей.

Он подал руку жене и покинул зал. Все шесть рыцарей тоже встали, и через минуту в графской столовой осталась одна молодежь: Роланд, Хайди и Родерик. Мозес, все это время незаметно присутствовавший, хотел собрать кружки, но появились поварские помощники, и они обошлись без его помощи. Он подсел на скамью рядом с Родериком.

Не зная, что сказать друг другу, юноши только переглядывались.

Роланд за все время суда не произнес ни слова. Для обвинения еще не настало время. Он сидел, слушал и размышлял: в чем все-таки эти люди виновны? Ведь не может же быть, что они правы, что не за что их осуждать, что ничего плохого они не сделали, наоборот, это они и есть жертвы... Он снова вызывал в памяти меч Вилла, замахивающийся на него, ручищи Джона, сдернувшие Хайди с лошади. Злое лицо Фиц-Керна, что бился с ним на мечах и мог бы убить. Быть не может, чтобы они были правы! Как говорит Родерик, это не справедливо! Или, как выразилась леди Хайд — неправильно. Но в чем именно состоит эта неправильность? Что такого произошло?

Он вспомнил рассуждения милорда о плетении душ, совести и грехе. Где больно? Кто страдает? Леди Хайд. От чего? От грубости. Но Джон и есть грубый мужик, стоило ли ждать от него тонкого обращения?

Или — нет ?..

А этот Вилл... Он — явный солдат, простой латник. Махать мечом и есть его единственное предназначение. Чего от него можно было ожидать другого? Ему еще предстоит рассказать о себе, но много ли нового они узнают? А Фиц-Керн... Роланд внутренне поежился, чувствуя, что тут его подстерегают неожиданности. Что-то было в этом человеке, что-то очень странное и знакомое. Что-то очень близкое к... к нему самому.

— Твой отец — очень мудрый человек, — сказал он леди Хайд, подавая ей руку. — Только он ни на кого не похож. Он совсем не такой, как те лорды, которых я видел в детстве.

— Наш отец — мудрейший из всех людей, которых я знал, — важно подтвердил Родерик. — Ни один из моих учителей не умел ответить на вопрос лучше, чем он. А среди них были такие знаменитые мудрецы!..

 

Глава XIX

Продолжения судебного заседания пришлось долго ждать. Сначала обедали. За тем же столом, в том же составе. Повар Ладри в этот день превзошел себя. Подан был молодой олень, два молочных поросенка, три каплуна и чуть ли не дюжина свежезажаренных рыб, купленных на рынке в городе у прибывших с побережья купцов. Даже рождественский ужин, как помнил Роланд, не был более обилен и вкусен. А свежий эль, особо сваренный Брайаном Вулиджем в дар милорду, не позволил ни гостям, ни хозяевам встать из-за стола, пока все до капли не исчезло в глотках бравых рыцарей, Маленького Джона из Линкольншира и хмурого Вилла, которому предстояло держать ответ на суде после перерыва.

Паж Мозес, наряженный ради такого случая в ярко-голубые одежды, прислуживал за столом не хуже, чем юный Рон Дейни в корчме. Только еще более торжественно. Когда он подносил вино для леди Марианны — с левой стороны, как следовало ожидать — то появлялись восхищенные улыбки даже на лицах Фиц-Керна и Роланда. И рука дамы, тридцать лет державшая чаще лук, чем кубок, поднималась к подносу грациозно-медленно, точно танцуя, и поднимала вызолоченный бокал бесшумно, нежно, как пуховку с рисовой пудрой... Честное слово, ради такого зрелища Торин затянул бы обед еще на три часа!

А рядом с ней сидела темнолицая красавица, укутанная в яркие шелка, усыпанная драгоценностями с ног до головы. Темелин надела все — ну, почти все — что привезла с собой. Это не составило и сотой части ее царского приданого, а тем более даров мужа, но это были ее любимые украшения. Она надела их на себя в первый раз за все годы... для того, кто чудом вернулся к ней. Он тоже сидел рядом за этим столом, молчаливый, собранный, почти неподвижный. Его глаза цвета темного золота, если отрывались от Темелин, останавливались всегда только на двух лицах: лорда Ардена и его сына. По очереди...

Графиня и ее дочь тоже надели праздничные наряды. Роланд не знал, куда деть глаза. Если он смотрел на Леонсию в нежно-палевом бархате и прозрачно-зеленоватом драгоценном газе из Палестины, ему казалось, что он предает Хайди. А переведя взгляд на тончайшие розовые шали, так идущие к юной коже леди Хайдегерд, на ее жемчуга и тонко звенящие браслеты, он чувствовал себя варваром, которому юная богиня ни за что не простит подобной дерзости.

Но и дамам было на что поглядеть. Шесть благородных мужчин в возрасте, наиболее приятном для женского взгляда, двое юношей, один седобородый красавец, а еще — кряжистый великан, романтический герой из сказки, бравый солдат с мужественно-грубым лицом и один таинственный светловолосый воин, чья судьба неясно воображалась в дымке английских баллад...

Поистине, в Арден-холле достойно принимали гостей!

А ведь это и вправду первые гости Ардена с того самого времени, как новый господин занял крепость, подумал Роланд. Если не считать монахов, которые, если уж на то пошло, гостями даже и не являлись. А эти, стало быть, являются? Судя по торжественности обеда, милорд Арден считает их — всех — своими почетными гостями. И в то же время устраивает над ними суд. Интересно, а наказать гостей он тоже сумеет? С него станется... У этого человека странное свойство избирать из двух путей — третий, а из двух зол — цветок папоротника...

К величайшему сожалению Торина и его друзей, всему хорошему приходит конец. Обеду — тоже. И настал миг, когда леди графиня, аккуратно промокнув губы и ополоснув концы пальцев в чистой воде, отдала Мозесу белое маленькое полотенце и знаком приказала обнести остальных дам таким же аристократическим умыванием. Для мужчин незаметный Тэм Личи поставил на специальный табурет тазик из белой глины, кувшин с теплой водой и принес полдюжины кусков чистого холста. Сам граф подошел первым сполоснуть руки, а за ним потянулись все остальные. Замешкался только Джон, но и ему не удалось избежать непривычной процедуры. Под присмотром Тэма, он даже не сумел как следует расплескать воду. С кем поведешься...

— Дамы и господа, судебное заседание возобновится по сигналу гонга через один час. Прошу господ подсудимых, свидетелей, а также всех остальных вернуться вовремя. Особо прошу... гм... прекрасных дам несколько уменьшить количество украшений, дабы высокий суд мог сосредоточиться на исполнении своего долга, — высокопарно обратился граф Арден к благородному обществу.

Леонсия расхохоталась и чмокнула мужа в щеку. Марианна, которая больше не была одета в холст и выглядела как настоящая леди, широко улыбнулась и неистребимым женским жестом прикоснулась к волосам, впервые причесанным умелой горничной. Хайди порозовела и бросила взгляд на рыцарей, а леди Темелин только грациозно поклонилась лорду и чуть-чуть шевельнула синее покрывало. Ее скромность не нуждалась ни в поощрении, ни в упреке.

Тем не менее, час после обеда был использован по назначению. Торин проверил караулы, заглянул в казарму и посмотрел, как на на плацу тренируются молодые оруженосцы, в том числе девушки. Их первые успехи не обманывали ни его, ни их: только ежедневный упорный физический труд, упражения и постоянная нагрузка на мышцы делает из человека воина. Мало уметь стрелять в цель, надо уметь стрелять в цель часами, и чтобы рука не уставала через десять выстрелов... Мало уметь фехтовать, надо еще знать, что победа над одним противником — это вообще не победа, потому что через один миг тебя убьет следующий противник... И ноги должны прыгать, и легкие — дышать в любом положении, и глаза должны видеть в четыре стороны одновременно. Только в таком случае воин остается живым...

Роланд тоже зашел в казарму. Он жил в доме, но с товарищами по тренировкам чувствовал себя более свободно. Ему хотелось также кое о чем поговорить с Торином наедине.

— Сэр Торин, — спросил он неуверенно, — можно ли вас спросить...

— Сэр Роланд, — перебил его первый рыцарь, — между воинами такие церемониии не приняты. Если ты хочешь что-то спросить, спрашивай. И не называй меня «сэр», ради бога. Мы все здесь равны. Это наш дом.

— Я слышал... Однажды ты рассказывал, что служил пажом в войске короля, что оставалась на материке. И граф говорил мне об этом.

— Ну, и что? Все с этого начинали. Мальчишек брали на службу, кто выживал, становился оруженосцем, некоторые — рыцарями... Сколько малолетних солдат погибло в походах, никто не считал.

— Да, но... Ты еще вспоминал, как к солдатам на биваке приходили бродячие менестрели. Они пели песни о Робин Гуде.

— Точно, пели. Разнообразные баллады, в том числе и скабрезные. И об оленьей охоте в королевских лесах, и о стычках с шерифом, и всякое прочее. Были красивые песни, вот как та, что Ламберт запомнил.

А что?

— А про... ну... Джона этого... Маленького. Тоже баллады пели?

— Еще как! — усмехнулся Торин. — Ты не гляди, что он мужик мужиком. Если верить хоть половине тех менестрелей, этот человек со своим «дубцом» в бою стоит четверых мечников. И если он до сих пор жив, то у него не только дубец в руках, но и голова на плечах не хуже. Господи, мог ли я тогда думать, что придется мне встретиться с самим Маленьким Джоном вживе! Это твое счастье, что он по-настоящему не сражался, не счел тебя опасным противником, хотел только ограбить, черт его знает... Какого дьявола они вообще к вам пристали? Не понимаю.

— А про другого? Который Вилл? Тоже есть песни?

— Песни-то есть... Только это не тот Вилл. Пели про Вилла Скарлета, который погиб в бою, про Вилла Скетлока, а может, еще про дюжину Виллов. А этот лет на пятнадцать моложе, не забывай, я эти баллады слушал двадцать лет назад. Если и был какой Вилл, то ведь он должен был быть старше Джона и Марианны. А этому человеку не больше сорока. Вряд ли он когда видел самого Робин Гуда...

— Высокий суд продолжает заседание, — объявил лорд Конрад, когда все расселись. — Суду угодно выяснить полное имя, звание и происхождение подсудимого Вильяма. Госпожа защитница, прошу вас задавать вопросы.

Все присутствующие посмотрели на угрюмое лицо человека, сидевшего между Джоном и Робертом Фиц-Керном. На вид ему было лет около сорока, но продубленная всеми ветрами кожа могла скрывать возраст не хуже маски. Это солдат, подумал Роланд. Латник или наемник. Скорее всего, и то, и другое...

— Прошу вас, сэр, назвать свое полное имя и сообщить, где и когда вы родились, — учтиво спросила леди Леонсия. Не ответить ей, когда она спрашивала таким тоном, не смог бы даже немой. Она тоже много лет была королевой, и властный голос ее, случалось, останавливал кровопролитные сражения...

И Вильям тоже не смог не подчиниться.

— Имя... Имя мое — Вильям Кеттл. Просто себе Вильям Кеттл. Сын лудильщика из Ливерпуля, если господам угодно это знать. Родился я, говорят, в тот год, когда доблестный наш король Ричард Львиное Сердце, чтоб ему на том свете три раза перевернуться, отправился в крестовый поход...

Вильям Кеттл говорил хрипло, низко, словно пришептывая. В его голосе не звучали гласные, так говорят люди с больным горлом.

— Король Ричард погиб двадцать три года назад, — уточнила Леонсия, ни к кому в особенности не обращаясь, — а в поход он отправился на десять лет раньше... Стало быть, мастер Кеттл, вам тридцать три года?

— Стало быть, так, — пожал тот плечами. — Ежели кому это важно.

— А как случилось, что вы покинули Ливерпуль и находитесь сейчас здесь? — поинтересовалась леди вкрадчивым тоном, который, однако подсудимого совершенно не обманул.

— Благородной даме угодно услышать историю? — усмехнулся невесело подсудимый.

— Высокий суд просит Вильяма Кеттла из Ливерпуля дать показания о его жизни с рождения и до сего дня, — откликнулся со своего кресла лорд-судья. — Высокий суд просит помнить, что для справедливого решения дела ему необходимо знать все обстоятельства, каковые могли повлиять на характер и поведение подсудимых.

— Да мне что... Хотите услышать, слушайте. Только не мастер я долго говорить, хрипеть стану, уж не серчайте...

— Был я у отца младшим сыном. Уродился не в род, как говорят. Три брата старших у меня было, так они все как один рядышком с отцом и трудились. С младенчества отцу помогали. Целый день в мастерской тюк да тюк, все котлы да тазы медные, да кастрюли, да сковородки... Со всего города заказы отцу шли, руки у него были ежели не золотые, но медные — это точно... По меди работать, лучше него в городе никто не умел. И братья мои от него не отставали... А я выродком оказался. Не любил меди. То есть любил, да только не лудить-паять... Любил я по меди барабанить: трам-та-ра-рам! Бывало, тарарам мой целую улицу будил, пока братья по шее не надают.

Мучились со мной до тех пор, пока в одно прекрасное утро не проехал по нашей улице знатный лорд Йорк, что у самого архиепископа Клиффорда, пока тот еще жив был, охранным войском командовал. Был я тогда мальцом, едва одиннадцать лет, а все старшие из дому высыпали, чтобы на знатного того лорда полюбоваться да на его свиту... А я один в мастерской остался, да к медному колоколу подошел, до которого меня старшие и на три шага не допускали. Заказ был знатный, от лиц высоких, для городского собора дар богатейший... И ударил я в этот колокол со всей радости: трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам! Эх, и заговорило же! Куда там отцовским котлам! Может, весь город тогда мой тарарам услышал...

А лорд Йорк аж всю свиту остановил. Аккурат перед нашим домом. У отца душа в пятки ушла. А лорд себе стоит да и слушает. А потом с коня слез, в дом вошел — и прямо ко мне. Иди, говорит, ко мне в отряд барабанщиком. Не пожалеешь...

Хрип из горла рассказчика слышался все явственней. Графиня взмахом руки подозвала стоявшего у дверей Мозеса и вполголоса приказала принести подогретого молока.

Лорд Арден провозгласил:

— Высокий суд предлагает подсудимому Вильяму Кеттлу прервать показания и отдохнуть. Господин подсудимый продолжит говорить, когда сможет.

Мозес вернулся во мгновение ока. Вильям Кеттл, явно знакомый с подобными методами лечения, маленькими глотками освежил горло и поднял глаза, встретив нетерпеливо ждущие взгляды слушателей. Он благодарно кивнул Мозесу, а потом, помедлив, куда более медленно и старательно поклонился графине.

— И ушел я из дому... Матери только жалко было. Ну, да у нее еще три сына осталось, пригожих да к делу способных. А меня солдаты с собой взяли, да в тот же день форму выдали. Ух, что за красота! Штаны красные, из кожи, говорят, да мягкие такие!.. Рубаха беленькая. Поверх нее — камиза, сама синяя, да на ней узор бело-красный. Обалдел я до потери сознания. Да в такой одеже я — принц! И за все это только одно требуется — барабанить! Дали мне барабан огромный, в пол-меня ростом, палочки красивенькие такие, и велели стучать ими по барабану, как я сам умею. А я умел... Слух у меня сроду хороший был. Собралась вокруг меня солдат сотня. Ну, может, и меньше, но я ж малый еще был... Все агромадные, в стражу епископскую абы кого не брали. Все в гербы да железо наряженные. И все меня одного слушают. Тра-та-та-та, тра-та-та-та, тра-та-та-та-та-та-та-та! Господи, счастье-то какое...

Сиплый голос бывшего барабанщика дрожал, грубое лицо кривилось в презрительной гримасе.

— Назавтра ушел из города герцог Йорк со всем войском своим. И я с ними ушел. Так и красуемся на дороге: впереди знаменщики едут со стягами герцогскими, потом лорд самолично и оруженосцы его, потом рыцарей придворных с десяток на конях разубранных да разукрашенных, а потом — я! С барабаном. А уж за мной в трех шагах пехота идет, великаны те самые с гербовыми кирасами... Но они — за мной! А я — первый! Тра-та-та-та, тра-та-та-та...

— Ах, хорошо же солдатское житье! И есть тебе дают, и на постой ставят, и денег ни за что не потребуют. То есть от меня, мальца, никто денег не требовал, а как с остальными, о том по дурости да малолетству я думать-то не умел... Лорд ко мне благоволил, и денежку какую-ни то иногда давал. Пирожок на рынке купить, яблочка вкусного или там чего... уж не помню. Помню, голова у меня от радости кругом шла, ног под собой не чуял, шагал себе и шагал, один только свой барабан и слышал. И солдаты не обижали. Великаны, они вроде Джона нашего, вообще-то добрые, ежели их не трогать. А я им дурного ничего не делал, лорду не ябедничал, какое мне дело, какие девки в казарме, я их и в глаза не видел. Я, дитенок дурной, один свой барабан и видел, даже на мечи-луки смотрел, что на котлы у отца в работе — лежит себе али стоит, мне оно сто лет не нужно, мне бы барабан в целости да чистоте содержать. Да чтоб звучал, точно колокол...

— Стражу свою лорд Йорк набирал чуть не со всего мира. Были парни с валлийской земли, были горцы из скоттов, были и из-за моря. А самый рослый солдат вообще был из земель сказочных, где полгода зима, а летом по огромным лугам бродит сотнями дикий скот, причем быки отдельно, а коровы отдельно... Вот вам крест, так он и сказывал! А еще, говорил он, там в реках находят жемчуг, а янтарь, солнечный камень, лежит иногда просто в песке на берегу моря... Никто, конечно, не верил... Племя их, ежели помню, русами себя называет. Не знаю, правда ли. Всякое на свете бывает... Он меня вроде как перекрестил. Смеялся он надо мной: «Какой ты Вилл! Вилл — это у мужика, сено сгребать да навоз кидать. А воин должен быть Билл!» Сказал он мне, что Билл — это по-ихнему, если бить крепко, мол, бум, бум-бум... И всем понравилось. Стали меня Биллом кликать, звонко так, точно барабан! Шагают иногда, да и припевают себе, чтобы веселее. И про меня песенку сложили веселую:

Билл Кеттл

Бил в котелок

Кашу съел

Котел истолок

Бил-бил,

Столок в порошок

Дали новый,

Вот хорошо!

Стихи из уст угрюмого Вильяма прозвучали издевательски весело. Ни один из присутствующих не позволил себе даже смешка, хотя мотив и впрямь был радостный и беззаботный.

— А самого его, ни за что не поверите, как звали. Илл. Просто Илл, или даже Илл-и-я... Хороший он был человек. Добрый. И солдат верный. Когда через пару лет убили нашего архиепископа, а потом лорды со всей страны на нового короля Джона поперли, он первым погиб, лорда Йорка от стрел собой защищая... Не защитил. Погиб Йорк, рыцари его и пол-войска. Остальные во все стороны прыснули, гады. Увидел я тогда, что луки да мечи с людьми делают. Да и сам уже кое-что умел... Илл меня не зря целый год наставлял. Скинул я барабан, вижу, смерть моя топором замахнулась, жить всем хочется, и пустил в ход его науку. От такого, как я, и не ожидали... Потому уцелел. Сумел уйти, скрыться, выжить!

Он снова начал хрипеть. Опять Мозес поспешно дал ему молока, на этот раз даже с медом, по совету старого Маркуса, что по случаю оказался в коридоре. Через минуту Вильям продолжал:

— Не выжить, однако, одному, да еще мальчишке... Таких, как я, с боя вышедших почти целыми, собралось много... Кто с одной стороны воевал, кто с другой... Не разберешь. А только жить надо, есть хочется, холод, грязь, приют нужен да раны залечить!.. Вот и сбивались в банды, хоть бы и для того, чтобы другие такие же не убили за сапоги да рубаху без дыр. Зиму прожили. Как — не помню. Но по весне, по четырнадцатому своему году был я еще жив... На беду свою и других людей. Потому что банда моя на большой тракт вышла и, точно настоящее войско, на север подалась. Там, мол, земля покуда еще родит и у людей есть, чем кормиться. Даже барабан мне отыскали, чтоб, значит, шаг отбивал: Трам-та-та-там! Трам-та-та-там!.. Я и отбивал, дурья башка. Шли мы целый день, а под вечер показался вдали манор. Хороший такой манор, целый весь, не горелый, да поля вокруг вроде как и не топтаны... Остановились мы. Атаман, он не из наших был, не из Йорковых, однако же воин видный, в летах, велел до темноты ждать. А как стемнело, взял он меня, повел за собой к манору и велел через стену лезть да ворота открыть. И я открыл!.. И вся банда в тот манор ринулась.

Жили там люди, в маноре том... Хозяин с женой да пятью дочками. Слуги. Может, и еще кто... Только никого больше там нет. И ничего. Как уходила наутро банда под барабан, одни головешки тлели. Вот так.

Опять шагали мы по дороге. Я за палочки барабанные обеими руками держался. Сами они били, сами плясали, как скелеты на кладбище... Я под эту проклятую музыку только ноги переставлял, чтоб не упасть. Знал: упаду, растопчут меня. Даже и не заметят, как растопчут...

А под вечер увидал я новый манор. И опять велено было стать лагерем дотемна. Снова тащил меня атаман открывать ворота, я точно мертвый был, даже барабан с шеи не снял, так и болтался он на мне... Только когда дошли до стены, стал я столбом. Не полезу. Хоть ты меня убей. Он, может, убил бы, если бы не вдвоем мы там с ним были. Замахнись он, я бы сбежал, поди меня догони, дядька старый! Так он в уговоры ударился. Мол, дружба солдатская, да друзья с голоду подыхают, а я тут, мол, кочевряжусь... Слушал я, слушал, да и опомнился! И ударил мой барабан тревогу! Тра-та-та-та! Тра-та-та-та! Вставайте, люди, на вас банда идет! Тра-та-та-та-та-та-та-та!!!

...И кинулся бежать атаман. Только не убежал далеко. Видать, знали уже про нашу банду да про манор, про тот, первый... Ворота в секунду разлетелись, выскочили оттуда конные, человек, может десять, а может, дюжина... Увидали, как он удирает, дурень, сам же на лагерь и навел. Зарубили нашего атамана и полбанды на месте положили. Но — не всех.

Меня-то они и не заметили. И за то спасибо... Зашагал я один вперед, но недалеко ушел. Товарищи-то, кто жив остался, поняли, кто виноват, и скоренько меня поймали. До леса на аркане тащили, там в грязь кинули и ногами каждый по мне прошелся. Так у них предателей бьют, кто своих выдал. Потоптали, подняли и на осине повесили. Вот так...

Хриплый голос умолк. Вильям Кеттл выпил остатки молока с медом, но продолжать не стал. За него продолжил Маленький Джон:

— Это все чистая правда. Я это все видел. Как били его, как топтали и как вешали. Я недалеко был, в кустах прятался. Мы как раз с парой друзей на юг выбрались, кое-кого навестить... И вообще... И я сам вынул его из петли. Не умели они вешать, шею сломать сразу не смогли. А может, и не хотели, сволочи... Вот с тех пор он и хрипит. Жив остался, теплой водой его отпоили, там она тоже наверх выходит...

Маленький Джон, если бы захотел, мог бы говорить еще долго. Ни один из сидящих за столом не шевельнулся в течение по меньшей мере двух минут. Даже лорд Арден смотрел на Вильяма остановившимися безумными глазами. А леди Хайд была почти в обмороке... Мать нежно погладила ее по плечу и прижала к себе. Ничего, девочка, жизнь такова, что подчас можно и такое услышать. Ты с нами, ты защищена, ты счастлива... С тобой ничего подобного не случится!

Наконец, лорд-судья пришел в себя и сказал:

— Высокий суд... благодарит господина Вильяма Кеттла из Ливерпуля за правдивые показания. Важность их как для рассмотрения данного дела, так и для высокого суда вообще не оставляет никаких сомнений.

Высокий суд спрашивает мнение обвинения и защиты по поводу дальнейшего заседания. По мнению высокого суда, допрос Надира ибн Тарумана из рода туарегов может быть отложен. Во-первых, история его суду известна, а во-вторых, он не принимал участия в нападении на пострадавшую девицу и поэтому не является подсудимым по данному делу. Каково мнение обвинителя?

Роланд был захвачен врасплох. Менее всего он ждал такого вопроса. Он был все еще под впечатлением истории барабанщика Билла. Вот, значит, как бывает с некоторыми в четырнадцать лет... Счастливый мальчик, уцелевший солдат, бандит-убийца, юный герой, жертвующий собой для спасения чужих жизней!.. Зверски казненный, чудом спасенный, искалеченный, но живой! И этот «маленький» Джон, спасший из петли чужого юношу, выходивший его и с тех пор... Что? Что они делали с тех пор, прошло двадцать лет, господи, ему самому еще нет столько! Это все происходило еще до его рождения. Кто он такой, чтобы судить этих людей?!

О чем это спросил граф? Надо ли допрашивать Надира ибн... Господи, это же тот воин из сказки! Он не участвовал в нападении, это верно... А как он вообще там оказался? Что его связывает с Марианной, Биллом, Маленьким Джоном, о котором Торин Мак-Аллистер слушал песни в двенадцать лет...

Граф считает, что допрашивать его не надо. Можно отложить. Еще как можно отложить, наверняка он все расскажет этот милой даме, она мать Родерика, все сообщит ему, а уж он сам поделится со своим другом, лишь бы не сегодня... Еще один подобный рассказ, и Роланд убежит с этого суда куда глаза глядят!

Огромным усилием воли он собрал мысли в кулак и как можно более ровным голосом проговорил:

— Разумеется, милорд, если вы так думаете, то вы правы. Нет никакой необходимости допрашивать господина... Надира... сейчас и здесь.

— Я тоже совершенно согласна, — тряхнула головой леди Леонсия, и ее прическа немного растрепалась. Как видно, достойной даме тоже требовалась встряска после показаний Вильяма Кеттла.

— В таком случае Высокий суд приступает к допросу сэра Роберта Фиц-Керна, главного обвиняемого по данному делу. Сэр Роберт Фиц-Керн, высокий суд предлагает вам дать показания. Госпожа защитница, задайте вопрос.

— Сэр Роберт Фиц-Керн, прошу вас назвать свое полное родовое имя и сообщить, где и когда вы родились, — в голосе леди графини появился металл. Главный подсудимый по делу вызывал в ней очень странное чувство. Приятным его трудно было назвать.

Светловолосый атаман прославленных на весь мир героев разжал губы с видимым усилием. Но ответил.

— Имя мое — Роберт Крейн. Из замка Крейнстоун, что в Шеффилде... был.

— Был?.. — Леонсия осеклась.

— Да. Его больше нет. Разрушен.

— И... кто же его разрушил?

— Я.

В первый раз за все время у леди защитницы Леонсии не нашлось слов. Ее губы не складывались в вопрос. Потом все-таки сложились:

— А... ваши родители?

— Мой отец, сэр Ричард Крейн, был противником короля Джона, когда тот еще был принцем... и воевал против него в первые годы царствования. Он был казнен пятнадцать лет назад по приговору королевского суда. Мать умерла в монастыре... четыре года спустя.

— Сколько же лет вам?

— Двадцать семь.

— То есть, в год смерти вашего отца вам было двенадцать?

— Примерно.

— И... где же вы были тогда?

— Служил пажом у герцога Ланкастерского. Герцог не выступал открыто против короля Джона, но и не поддерживал его. Он держал у себя сыновей многих окрестных баронов, как своих вассалов, так и из более дальних замков. У него было около тридцати пажей.

— Насколько известно высокому суду, — вмешался со своего места граф Арден, — король Джон не расправлялся со своими бывшими противниками, если они отказывались от дальнейшей борьбы и приносили ему присягу. Ему пришлось бы казнить сотни людей, если бы от мстил каждому барону, кто приводил сотню латников в помощь его врагам... среди которых я не помню имени сэра Ричарда Крейна из Крейнстоуна.

— Милорд прав. Обычно баронов не казнили. Но моего отца обвинили в убийстве лорда Невила, главного королевского судьи Шеффилда.

— Кто обвинил?

— Сэр Питер Римстоун. Помощник главного судьи Шеффилда.

— Высокому суду ясно. Сэр помощник главного судьи конфисковал замок в пользу короны?

— Совершенно верно, милорд.

— Так что вы были официально лишены наследства?

— Да.

— Что же случилось с вами? — тревожно спросила леди защитница.

— Мою мать заточили в женский монастырь. Она, тем не менее, смогда сохранить часть имущества, свои драгоценности... Этот было немного, но несколько лет я мог прожить в услужении у герцога. Пока она была жива. Конечно, мое положение было ниже других пажей, чьи отцы служили его светлости, но меня все же не прогнали. Я старался как можно скорее стать воином и покинуть герцогский двор.

— Зачем? Не лучше ли было, наоборот, продолжать служить, стать придворным Ланкастера и его вассалом? Он нашел бы землю и замок, чтобы наградить вас.

— Но мой долг был — отомстить! — воскликнул Роберт Фиц-Керн. — Я сын благородного отца. Его оклеветали и лишили жизни. Мою мать заточили в монастырь. Мой дом и мою землю отняли у меня. Разве не первый долг сына — мстить за смерть своего отца? Разве недостойный рыцарь, совершивший такую подлость, не заслуживал возмездия?

Красивое и мужественное лицо Роберта горело негодованием.

Все молча сидели вокруг.

Леонсия посмотрела на Роланда и сжала губы.

— И что же — вы отомстили, сэр? — спросила она.

— О да! — гордо ответил Роберт. — Моей бедной матушки уже не было в живых, и я был свободен. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я победил в турнире оруженосцев и, согласно традиции, герцогу пришлось посвятить меня в рыцари. Я вернулся в Шеффилд и стал собирать бывших друзей отца. Среди них были опытные воины. Нам удалось собрать необходимую сумму и набрать наемных солдат.

— С которыми вы расплатились добычей, взятой в Крейнстоуне?

— Совершенно верно, миледи.

— Значит, вы взяли замок?

— Конечно. Крейнстоун — не крепость, это был просто каменный донжон с низкой стеной и рвом, старый рыцарский замок... Взять его было нетрудно. Я убил Римстоуна в поединке. Семьи у него не было.

Я выполнил свой долг и отомстил, как подобает рыцарю.

— А потом? Вы же не могли жить в своем замке, не так ли?

— Да, не мог. Поэтому я приказал его уничтожить. Мои люди сожгли все, что могло гореть, и позволили окрестным жителям взять из стен столько строительного камня, сколько они сумеют увезти. Множество бедняков благословляли меня за это, поверьте! Никто больше за займет замок Крейнстоун.

— Уж это точно... — еле слышно прошептал Торин Мак-Аллистер.

Роланд Арден слушал и молчал. Сидевшая рядом с ним Хайди с тревогой посматривала на друга. Лорд-судья тоже бросал взгляды в его сторону.

— А после свершения вашей мести, что с вами произошло? — спросила леди графиня.

— Ничего особенного, — пожал Роберт плечами. — Долг был выполнен, я волен был выбрать путь, какой мне угодно. Я направился на юг, и в Шервудском лесу встретил леди Марианну.

Главный подсудимый по делу обратил свое лицо к рыжеволосой даме. В глазах его сияла любовь.

— Леди Марианна и ее друзья приняли меня. Они поведали мне о Керне, покровителе зеленого леса. Я от всего сердца принял служение. Нет выше чести, чем стать Робин Гудом, рыцарем — защитником обездоленных и врагом злых лордов, бесчестных судей и жадных баронов, что отнимают у крестьян землю и плоды их труда... По мере сил, мы защищаем народ. Так было и в столкновении с бандой Фиц-Борна, которая держала в страхе всех крестьян Саймнела, пока ваши рыцари с ней не расправились.

Маленький Джон с гордостью смотрел на своего воспитанника. Вилл тоже сел прямо и поднял голову повыше. В темно-карих глазах Надира из туарегов светилось высокое достоинство.

И только губы леди Марианны дрогнули в горькой усмешке...

Лорд-судья нарушил всеобщее молчание:

— Дамы и господа, высокий суд закончил слушание предварительных показаний. Объявляется перерыв до завтрашнего утра. Через час после завтрака, по удару колокола, заседание возобновится. Высокий суд просит господина обвинителя подготовиться к выступлению. Завтра нам предстоит решить, виновны ли господа подсудимые, и если да, то в чем именно. Высокий суд благодарит всех присутствующих и желает им спокойной ночи.

Он встал и поклонился. Все остальные тоже поднялись со своих мест. Граф, как всегда, подал руку жене и торжественно удалился, после чего один за другим зал покинули дамы, рыцари, невольные гости Ардена и молодежь. Ужинать им предстояло каждому на своем месте, что, впрочем, не означало, что кормить будут хуже. Мастер Ладри и мистрис Барбара подавали в казарму почти те же блюда, что и в покои графини, с оглядкой разве что на могучий аппетит молодых, сильных мужчин. А учитывая, что сегодня солдатский ужин украсит собой леди Марианна Фиц-Уолтер, урожденная графиня Хантингтон, можно было смело ожидать неслыханного дотоле пира...

Перед сном Леонсия зашла навестить дочку. В ее спальне она застала Роланда, который был этим едва не убит насмерть и, залитый краской по самые уши, вскочил и сел мимо табурета под тихое хихиканье леди Хайд, доносившееся с шелковых подушек. Графиня проигнорировала вопиющее нарушение приличий.

— Как ты, доченька? — участливо спросила она.

— Со мной все хорошо, мама. Ничего же не случилось, — успокоила ее совершенно довольная дочь. — Конечно, истории были страшные. Но ведь все это произошло так давно, правда? И они все живы и здоровы. Даже на девушек в лесу нападают, герои несчастные... — она покосилась в сторону смущенного юноши и сообщила: — Роланд думает обвинить их в нерыцарским поведении. Он говорит, что даже у рабов должна быть честь, а если у человека есть честь, он не станет разбойником. А как вы думаете, матушка?

— Моя дорогая, нельзя задавать вопросы защитнику в присутствии обвинителя! — весело подмигнула ей Леонсия и тоже скосила глаза на Роланда, кожа которого приняла уже почти естественный цвет.

— Миледи позволит мне уйти?.. — пробормотал он.

— Не надо! — запротестовала Хайди энергично. — Можно ему побыть здесь, матушка? Или в этом есть что-то плохое?

— Ничего плохого. Роланд, перестань, наконец, смущаться и краснеть. Ты же почти взрослый. Венчаться с девушкой так он может, а смотреть в глаза теще стыдно... Вот стал бы ты моим зятем, показала бы я тебе!

Обе дамы расхохотались весело и свободно. Леонсия наклонилась поцеловать дочку в лоб и уже хотела уйти, но Хайди задержала ее:

— Матушка... Можно задать вам один вопрос?

— Разумеется. Если смогу, отвечу.

— Мы тут с Роландом разговаривали... Знаете, он заметил... что глаза этого воина пустыни, Надира ибн Тарумана, похожи на...

— На глаза Родерика, — понимающе кивнула Леонсия. — Да, это всем видно.

— Но... Вы же рассказывали, что он пропал в пустыне еще до приезда Темелин к мужу. А Родерик...

— Родился через два года после этого. Да.

— Разве так бывает?

— Не бывает, конечно, доченька. Это сказка! Сказка о любви.

— Матушка! Но они же действительно похожи...

— А это уже свойство хороших сказок. Они иногда сбываются.

— Матушка, — обиделась Хайди, — я уже не дитя. Вы могли бы и не насмешничать. Я давно знаю разницу между сказкой и былью. И если вы не хотите отвечать, так и скажите. Я больше не спрошу.

— Ну-ну, дорогая, не сердись. Просто есть вещи, что происходят на самом деле, а есть такие, что только в сказке случаются... Еще их зовут «чудом». И бывают особые чудеса, которые дарует Бог самым лучшим, самым прекрасным, самым любящим и верным женщинам. Одно из таких чудес — это видеть на лице сына, рожденного от достойного мужа, глаза своего любимого, потерянного, долгожданного и наконец, найденного... Чтобы заслужить такое чудо у Бога, надо быть такой, как принцесса Темелин. Спи, доченька. Спокойной ночи! Идем, Роланд, пусть эта прелестная дева грезит без нас с тобой...

 

Глава XX

И пришел следующий день, и настало утро. И опять рыцари с оруженосцами чистили коней, разминались на плацу, с плеском и брызгами умывались у колодца. Повара подали завтрак, а потом убрали посуду. Дамы скромно, но тщательно нарядились для главного заседания. Торин Мак-Аллистер лично принес в графский столовый зал вещественные доказательства: короткий меч Вилла, два клинка мастера Надира и длинный, украшенный старинным гербом меч, который принадлежал в давние времена легендарному Робин Гуду. Дубец Маленького Джона, ко всеобщему сожалению, остался на месте преступления. Кто же знал, что это историческая реликвия?

— Дамы и господа! — сказал лорд-судья. — Высокий суд приветствует вас. Сегодня нам предстоит решить кто прав, а кто виноват. В чем именно виноват, и почему. Заслужил ли виновный наказание, и если заслужил, то какое. И если высокий суд приговорит виновного к наказанию, тому предстоит также решить, принять его или просить о снисхождении. А уж последнее решение примет мой сын, сэр Родерик Арден, которому я, главный судья графства, предоставляю право помилования. Не желают ли господин обвинитель, госпожа защитница, или господа подсудимые заявить протест против указанного порядка?

Есть ли у кого-либо из присутствующих сомнения в справедливости моего сына, сэра Родерика Ардена?

Все молчали. Все смотрели на Родерика, который сидел прямо, точно проглотил палку. Сердце его от отцовской речи ухнуло в пятки, он побледнел, а от общего внимания — покраснел, так что пятнам на его лице позавидовал бы африканский леопард, с которым он играл в доме матери. Но, к чести его, он принял ответственный пост, не моргнув глазом.

— Засим — приступим, дамы и господа. Высокий суд предлагает дать показания леди Хайдегерд Арден, пострадавшей по данному делу.

Порозовевшая сильней обычного графская дочь подняла голову и, по привычке оглянувшись на Роланда, заговорила:

— Мы с моим другом Роландом Арденом ехали верхом по лесу. На нас напали. Они были грубы со мной и хотели убить Роланда. Вот.

— Высокий суд полагает, что этих показаний недостаточно. Госпожа защитница, задавайте вопросы.

— Скажи, доченька, куда именно вы ехали?

— В Аббатство Святой Анны.

— Зачем?

— Венчаться.

— Отчего же только вдвоем?

— Мы хотели венчаться тайно.

— Почему?

— Потому, что Роланд — неподходящий жених. Так он мне сказал.

— Неподходящий? Что это значит?

— Ну... Он лишен наследства. И родового имени. И даже свободы, его сделали рабом и сослали в каменоломню. Потому, что его отца казнили за колдовство. По лживому обвинению, которое его враги состряпали, чтобы отнять Арден-холл... Так говорит отец.

Четверо подсудимых замерли за столом. Джон даже раскрыл рот, а Роберт, наоборот, сжал зубы и уставился на главного обвинителя. Леди Марианна опустила подозрительно заблестевшие глаза.

— И что произошло? Пожалуйста, расскажи как можно подробнее.

— На дорогу впереди нас вышел человек. Вот этот человек, господин Вильям Кеттл, — указала она, — и спросил Роланда, что у него за спиной.

— И что же там было?

— Ничего, кроме меня и моей лошади...

— Но господин Кеттл спрашивал не об этом, я полагаю?

— Ну... Он, наверное, имел в виду узел, что Роланд вез за седлом.

— Ах, вот оно что! У него за седлом был узел?

— Был, — призналась леди Хайди, — только небольшой.

— И что же ответил Роланд господин Кеттлу?

— Что ничего там нет.

— Это была правда?

— Не совсем, — смутилась графская дочка. — Кое-что там все-таки было.

— Защита просит высокий суд проверить показания пострадавшей девицы. Нельзя ли доставить сюда этот узел? Где он сейчас?

На это ответил со своего места Торин:

— По-моему, он до сих пор в конюшне. Когда расседлывали Колоса, я видел его и положил в углу, если леди Атенаис не нашла его и не распаковала, то он и сейчас там...

— Мозес, пожалуйста, сбегай на конюшню... — паж Арден-холла вмиг выскочил за дверь, даже не дослушав миледи. Экспансивность Давида из Кента, безусловно, передалась по наследству его сыну, хотя и не в полной мере. Бегал он, пожалуй, быстрее некоторых оруженосцев.

Недостающее вещественное доказательство было доставлено меньше, чем через три минуты.

Выглядело оно довольно жалко. Завернутое в зеленый шелк, в пятнах и каких-то соломинках. Измятое и испачканное. Мозес положил его на стол рядом с оружием подсудимых.

Леонсия развернула грязную шаль, в которую Хайди упаковала свой багаж для поездки.

На свет божий появились изящные, разукрашенные мехом и бисером домашние туфли. Затем тоненькая, вышитая цветами ночная сорочка. Эту сорочку для леди Хайд умелица донна Эвлалия расшивала целых три месяца, вещица получилась прелестная и трогательная. Это была одна из любимых рубашек молодой барышни.

Кроме того, там обнаружился шелковый платок, в который были тщательно завернуты два золотых кольца и изумительной красоты крестик на цепочке — золотой, с вделанными маленькими изумрудами.

Найденное сокровище дополняли шесть золотых монет.

Графиня с задумчивой улыбкой взяла в руки крестик:

— Это для Роланда, да, дочка?

— Да, — призналась та, — я хотела подарить ему...

Леди Леонсия положила крест на ладонь и подала Роланду:

— Вот, возьми, сынок. От всей нашей семьи...

— Что?.. — от неожиданности тот испуганно отшатнулся.

— Бери, бери, — подбодрил его граф со своего кресла. — Это для тебя. Должно же из всей этой истории выйти что-то хорошее. Возьми, этот крест освящен самим патриархом Иерусалимским в Святой Земле. Да возрадуется твоя христианская душа... Дочь моя, видно, нашла ему самое подходящее применение.

Роланд поднялся, почтительно принял из рук дамы крест, надел его на себя и сказал:

— Спасибо.

Он сел на место, а леди защитница обратила взор на подсудимых.

На них жалко было смотреть. Леди Марианна ссутулилась и выглядела почти старухой. Маленький Джон, судя по его виду, готов был спрятаться под столом. Вилл Кеттл побагровел так, что ему, кажется, грозил удар... А лицо Роберта Фиц-Керна окаменело вместе с его телом. Даже зрачки не двигались.

Сидевший рядом с Темелин мечник Надир один только сохранил достоинство, но все видели, чего это ему стоило...

Леонсия продолжала допрос:

— Что же произошло после того, как сэр Роланд отказался предъявить господину Кеттлу содержимое этого узла? 

— Ну... Ничего не произошло. То есть Роланд хотел ехать дальше, но тут выскочил еще один... господин. Вот этот. Маленький Джон. И он попытался меня схватить. Но Сандра, моя лошадь, отскочила и ударила его копытом. Он упал и... выругался. Некрасиво. И тогда тот... Вильям Кеттл... вытащил меч и стал угрожать Роланду. У него тоже было оружие, и они начали драться. Я испугалась и закричала. А этот... Джон поднялся и тоже полез в драку. С палкой. Я хотела опять его свалить... Но появился третий... господин. Вот этот. Сэр Роберт Фиц-Керн. С длинным мечом. И Роланд велел мне скакать прочь, а сам стал сними драться. И его ранили. Но он не отступил. А тот... Джон сдернул меня с седла... И тут подоспели наши рыцари. Вот эти. Все шестеро.

Торин, Эвальд, Годвин, Ламберт, Алан и Робер.

Названные барышней столь фамильярно, по одним именам, благородные рыцари по очереди вежливо поклонились, когда взгляды присутствующих невольно скрестились на них.

Лорд-судья тем временем взмахом руки подозвал к себе Мозеса, неотступно наблюдавшего за процессом, и тихонько прошептал тому что-то на ухо. Паж Арден-холла снова опрометью выскочил за дверь.

Леонсия спросила:

— Доченька, ты рассказала все? Не произошло ли чего-нибудь еще, о чем ты забыла сказать?

Леди Хайдегерд сроду была правдивым ребенком. Она немного подумала и добавила:

— Ну... Еще Колос ударил Вильяма Кеттла копытом и свалил его. А я схватила Маленького Джона за волосы... Чтобы не упасть. Если ему было больно, я прошу прощения. Но он же меня стащил с лошади и сдавил руками! Так с леди не обращаются!..

— Это все? — уточнила неумолимая судебная защитница.

— Все! — решительно заявила Хайди и вздернула подбородок.

В этот момент быстроногий Мозес влетел обратно в зал и подал графу небольшую стеклянную клепсидру, очевидно, одолженную у отца в подвальной лаборатории.

Лорд-судья поднялся со своего кресла.

— Дамы и господа. Высокий суд, выслушав показания пострадавшей девицы, благодарит ее и предлагает господам подсудимым высказать свои возражения, если таковые последуют. Однако высокий суд не желает терять время на пустые разговоры. По мнению суда, показания пострадавшей излагают события правдиво и полно. Поэтому высокий суд дает всем присутствующим время, чтобы найти — или не найти — те добавления, возражения или уточнения, которые надлежит выслушать высокому суду. Время — десять минут. После этого выступит обвинитель.

И он водрузил на стол песочные часы.

Господам подсудимым было не до возражений. Стыд, жгучий стыд корчил их и пригибал головы к коленям. Они избегали смотреть друг на друга, обычные их переглядывания прекратились еще тогда, когда графиня извлекала из обертки девичьи ночные туфельки.

Десять минут прошли в полном молчании. Когда же последняя песчинка в клепсидре просочилась в нижнюю половину, граф Арден провозгласил:

— Высокий суд предоставляет слово обвинителю!

Роланд встал.

— Высокий суд, — начал он, — дамы и господа. У нас... в замке Арден находятся почетные гости. Эти достойные люди — Леди Марианна из Хантигтонов, сэр Роберт Фиц-Керн, солдат Вильям Кеттл и Маленький Джон, крестьянский сын, много лет защищавшие бедных людей от злых лордов, продажных судей и жестоких баронов... О них сложены песни, их защищает в зеленом лесу сам бог Керн, которого мы, католики, зовем святым Корнелием и тоже признаем покровителем природы. Что же они могли сделать такого, чтобы стать обвиняемыми?

— Я не раз видел, как подвыпивший мужик задирается с кем попало. В особенности, если в деревню забрел чужак. Да еще если он — нищий или калека, над которым можно поиздеваться... Простолюдин, хам, человек без чести всегда готов обижать каждого, кто слабее, потому что при этом можно остаться безнаказанным: ударить или оскорбить женщину, избить ребенка, повалить наземь калеку и хохотать, глядя, как тот бессильно пытается подняться...

— Примерно так же произошло то, что леди Хайдегерд назвала нападением на нас. На самом деле, как я понимаю, никто и не думал нападать. Я хорошо представляю себе, что за бойцы Маленький Джон и сэр Роберт, и как по-настоящему сражается солдат Вильям Кеттл. Вы не нападали, господа! Вы просто забавлялись...

— Так поступает недостойный простолюдин, видя чужака, который, по его мнению, чересчур слаб и потому — легкая добыча. Так не поступает рыцарь, на землю которого вступил незнакомый гость! Если вы — хозяева леса, а мы вошли в него даже непрошенными, рыцарь бы остановил нас учтиво, спросил об именах, а также о причинах, которые нас заставили пройти именно здесь. Хотя лесная дорога — не чащи и не поляны, там дозволено ходить всем.

— Вильям Кеттл, грубо обратившись к леди Хайд и ко мне, поступил не по-рыцарски! Маленький Джон, вышедший следом, также поступил не по-рыцарски. Они были грубы, как простолюдины, и поэтому мы с леди Хайд вынуждены были отстранить их, чтобы продолжать путь. Мне пришлось обнажить меч. А сэр Роберт Фиц-Керн, придя на помощь товарищам, не пожелал выяснить сначала, кто прав, а сразу принял сторону моих противников, которых было двое против одного... Это тоже не рыцарский поступок.

— Поэтому я, Роланд Арден, обвиняю сэра Роберта Фиц-Керна, Маленького Джона из Линкольншира и Вильяма Кеттла из Ливерпуля в пренебрежении рыцарской честью и обычаями. Они поступили, как пьяные простолюдины!

— Да мы ж не рыцари... — донеслось со стороны Джона с Виллом. Кто именно нарушил тишину, значения не имело. Потому что Роланд тут же подхватил это и возвысил голос:

— Не рыцари? Кто здесь не рыцарь, господа? Может быть, это Вильям Кеттл? Так он стал рыцарем в четырнадцать лет, когда, жертвуя собой, спас целый манор от жестокой участи... Ты же сам рассказывал, как тебя посвящали: каждый бандит ударил ногой по твоей груди!

Или, может быть, Маленький Джон — не рыцарь? Да он самый прославленный рыцарь в мире! О нем двадцать лет песни поют отсюда и до Святой Земли. И оба они много лет служат высокородной даме, и защищают слабых, и сражаются со злом, как подобает настоящим рыцарям. Или, по-вашему, признак рыцаря — это золотые шпоры?

— Я спрашиваю леди Марианну Фиц-Уолтер, графиню Хантингтон: являются ли рыцарями Вильям Кеттл и Маленький Джон?

— Да, — тихо сказала леди.

— Я спрашиваю также вас, господа свидетели. Сэр барон Торин Мак-Аллистер, являются ли эти господа рыцарями?

— Да! — заявил Торин громко.

— Сэр Робер де Рош-Мор?

— Да! И еще какими!

— Сэр Эвальд Хольгерсон?

— Да! Без всякого сомнения.

— Сэр Годвин ап Райс?

— Да!

— Сэр Алан де Трессэ?

— Да!

— Сэр Ламберт Блэкстон?

— Да! Безусловно!

— Значит, они обязаны поступать по рыцарским обычаям, и не имеют права вести себя по-другому. Это оскорбляет их честь, это недостойно служителей святого Корнелия. Эти люди виновны в нарушении кодекса рыцарства, дамы и господа. Как обвинитель, я прошу высокий суд наказать их за это.

Роланд посмотрел прямо в глаза графу Ардену:

— А что думает об этом высокий суд?

— Я думаю, — ответил тот просто, — что ты, сынок, наконец, вырос...

И лорд-судья встал со своего места. Он протянул руку и взялся за рукоять клинка Робин Гуда. Поднял его со стола.

— Сэр Роланд Арден, сын графа Виктора Ардена и леди Хильды Арден, только что ты доказал, что вполне достоин рыцарского звания. Помни, ты сам себя возвысил, а не я и не кто-то другой! Поэтому властью, данной мне королем Англии, я подтверждаю это. По обычаю, этим святым мечом я посвящаю тебя в рыцари, и каждый, кто усомнится в твоем звании, будет иметь дело со мной!

— И со мной! — разноголосым хором громко подтвердили вставшие со своих мест Торин, Робер, Ламберт, Алан, Годвин и Эвальд.

Граф Арден прикоснулся концом меча сначала к левому, а затем к правому плечу ошеломленного молодого человека. Шестеро друзей с энтузиазмом поздравили его бесцеремонными хлопками по спине.

Хайди радостно засмеялась и на миг даже обняла его. Родерик издал восторженное восклицание. Леонсия просто подошла и поцеловала Роланда в щеку.

А лорд-судья продолжал:

— Высокий суд благодарит обвинителя за ясную и достойную речь. Обвинение высказано и предъявлено. Высокий суд просит уважаемую защитницу изложить обстоятельства, свидетельствующие в пользу подсудимых или смягчающие их вину.

— Они не знали, — сказала леди Леонсия. — Они не знали, что они — тоже рыцари! Слишком долго внушали им, что они — всего лишь пыль под ногами высокородных лордов. Слишком долго и слишком жестоко вбивала власть в головы народа, что ремесленник или крестьянин — низко рожденное существо, мужик, скот, свинья!..

Все восторги за столом утихли. Графиня стояла свободно и говорила тихо:

— Даже в королевском войске рыцарь и солдат — совершенно разные звания. А ведь они делают одно и то же, сражаются в одном бою, погибают рядом... Но командующий войском ни за что не признает, что герой-солдат и герой-рыцарь равно достойны награды.

— Сэр Роберт Фиц-Керн получил звание рыцаря, победив на турнире оруженосцев. А если бы он не победил? Если бы кто-то другой был сильнее? Разве отняло бы это что-нибудь из тех качеств, что сделали из него нового Робин Гуда? Разве он был бы хуже без рыцарского звания?

— Но власть — страшная сила, дамы и господа. По мнению властей, Маленький Джон — не только не рыцарь, он разбойник и достоин виселицы. Как же ему было узнать, что он прославлен по всему миру, что его все уважают, что он — гордость Англии?

— Поэтому я прошу высокий суд отнестись к нашим подсудимым с пониманием и учесть их искренне раскаяние. Теперь, осознав свое высокое звание и предназначение, они не позволят себе совершать недостойные поступки.

— Высокий суд благодарит госпожу защитницу и предоставляет слово подсудимым, — веско произнес лорд Арден. Он снова поднялся:

— Подсудимый Джон из Линкольншира, прозванный Маленьким Джоном, признаешь ли ты, что нарушил рыцарский закон и обычай и совершил поступок, достойный лишь простолюдина?

Великан Джон, с трудом выпрямив ссутуленную дотоле спину, поднял глаза и тихо ответил:

— Да. Признаю. И прошу у молодой леди прощения. Зря мы так... Зря. Хорошо, что эти парни вовремя показались...

— Подсудимый Вильям Кеттл, солдат и барабанщик, признаешь ли ты, что нарушил рыцарские обычаи и оскорбил девушку, не сделавшую тебе ничего плохого?

Ответ Кеттла прозвучал так сипло, что его едва можно было понять:

— Чего уж... Да. Признаю. Бес попутал меня, что ли... Как этот ваш... молодой сказал, дурь в голову ударила, вот и задрался я с кем попало. Пускай девица простит... Как увидал ее личико розовое, так и выскочил на дорогу. Простите меня, миледи! Богом клянусь, не будет этого больше.

— Сэр Роберт Фиц-Керн, удостоенный чести носить меч Робин Гуда! Признаешь ли ты, что поступил не по-рыцарски, вмешавшись в бой против сэра Роланда Ардена, даже не попытавшись разойтись миром, и позволив своим друзьям оскорбить невинную даму?

— Да. Признаю, — гордое лицо Роберта покраснело, зубы его сжались, глаза уставились вниз. Но он все же заставил себя добавить:

— Я признаю себя виновным. Я, рыцарь, позволил оскорбить даму в моем присутствии, а потом сам напал на ее защитника. Я сожалею об этом. Это произошло случайно и больше не повторится. Я приношу леди Хайдегерд Арден свои извинения и прошу сэра Роланда Ардена также простить меня... или скрестить со мной мечи, если таково будет его желание. Согласно рыцарскому обычаю, если в поединке я получу рану, наши счеты будут сведены и оскорбление смыто кровью.

— Этого еще только не хватало! — нарочито свел брови граф. — Роланд ранен, да и вообще, я поединков не одобряю. Извинения принимаются, да, дочка?

— Принимаются, — кивнула Хайди и, несмотря на серьезность дела, хихикнула. Она больше не обижалась. Роланд стал рыцарем, все у нее просили прощения, жизнь наладилась и опять все в порядке...

— Тогда высокому суду осталось лишь назначить наказание, — строго произнес лорд-судья. — Но высокий суд не станет этого делать. На этот раз. Потому что видит искреннее раскаяние всех подсудимых. Даже высокородной графини Хантингтон, которую никто ни в чем не винил.

А ведь она тоже виновата. В том, что забыла свою молодость, забыла, что весной девушки гуляют в лесу с любимыми, что юноши мечтают вести их под венец, что есть на свете еще кое-что, кроме зла и борьбы с ним... И меченосец Надир ибн Таруман виноват. Я уж не говорю о том, что он присягнул когда-то в юности именно мне и торжественно обещал защищать каждого члена моей семьи, не щадя собственной жизни. Не правда ли, друг мой? Ты хорошо помнишь меня? Ты не знал, что это моя дочь, я понимаю. Но ведь ты — рыцарь самого высокого рода! Любую молодую девицу ты должен был защитить от опасности и бесчестия. А ты вступил в бой только тогда, когда пришлось защищать товарищей. Достойно ли это твоего рода, Надир? Не отвечай, не надо...

Я лучше всех знаю, что в жизни бывает всякое. Но человек не имеет права искать оправдания для дурных поступков, дамы и господа!

— Высокий суд просит сэра Родерика Ардена высказать свое мнение.

Справедлив ли высокий суд, признавая подсудимых виновными, но не назначив им никакого наказания?

— Да, отец, — совершенно серьезно кивнул ему Родерик с другого конца стола, — высокий суд совершенно справедлив. Потому что цель суда не в наказании, а в том, чтобы преступление не повторилось. Если бы вы назначили им какое-то наказание, я бы их помиловал. Они этого заслуживают.

— В таком случае, суд закончил свою работу, дамы и господа. Можете быть свободны.

Обедали в этот день не хуже, чем в предыдущий. Может быть, даже еще лучше. Опять дамы были разряжены в пух и прах, а рыцари надели самые яркие туники. Ярче всех сиял, разумеется, Роланд Арден, для которого донна Эвлалия в свое время лично выбирала ткани, под внимательным надзором самой графини, кроила и сшивала, а потом украшала праздничный наряд серебряными узорами. Но и остальные гвардейцы выглядели так, что хоть сейчас под венец. Праздновали все сразу: счастливое окончание суда, рыцарские шпоры Роланда, возвращение Надира и вообще — весну и любовь...

Оттаивала, глядя на своего друга Надира, рыжеволосая Марианна. Кто знает, что он рассказывал ей о своей юности? Может, тоже сочинял сказки о прекрасной принцессе... которая его забыла, став женой сарацинского императора. А она, оказывается, все помнит... Благословен Аллах, посылающий людям любовь!

Веселел, попивая доброе вино, Вильям Кеттл. Он даже порадовал благородное общество музыкальным номером, ибо в оружейной нашелся-таки хороший барабан, и Вилл, немного поупражняв подзабывшие навык пальцы и прислушавшись к тону инструмента, начал выбивать свое трам-та-ра-рам! трам-та-ра-рам! так виртуозно, что даже если кто раньше и сомневался в личном внимании покойного Йорка к маленькому солдату, то эти сомнения исчезли. Теперь все были готовы поверить даже в рассказы великана Илла о его далекой стране... Тра-та-та-та, тра-та-та-та, тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та!

А старый Маленький Джон просто сидел и радовался. Много ли надо человеку? Чтобы его уважали. Чтобы кормили и поили. Чтобы молодежь смотрела с почтением, а ровесники — с дружеским участием.

Он хорошо делал свое дело, кого мог — спасал, а кого не мог... Что же, не все в силах человеческих. Не надо брать на себя слишком много, и мужицкая спина лопнет, если пережать...

Фиц-Керн сидел молча, поглаживая возвращенный ему клинок. Его рукоять холодила пальцы, тревожила, не давала покоя. Меч Робин Гуда требовал от него... Чего? Немедленного боя со всем злом на земле? Смерть герцогу Саймнелу, барону Вирнесдейлу, шерифу Ноттингема и всем прочим врагам народа?..

...Почему эти люди так странно смотрели на него, слушая рассказ о рыцарской мести и уничтожении Крейнстоуна? А ведь и в самом деле — жаль старого дома... Он ведь не только предателю служил, а целому роду до него. И крестьяне там приют находили, если что... А теперь нет замка Крейнстоун. Одни развалины.

— Знаешь, дорогая, я этого от него не ожидал, — признался сэр Конрад жене вечером. — Знал, что сердце у него настоящее, но что он сможет так все понять, и, главное, высказать... А ведь еще вчера смущался и краснел, наказания ожидал, глаза поднять и то не сразу решался! Что это вступило в него, а?

— Любовь, милый. Самая обыкновенная любовь. Она делает чудеса... когда есть из чего, конечно.

— Ну да! — лукаво усомнился он. — Так уж и любовь. Разве мало мы с тобой ее видели? А таких чудес — одно-два за всю жизнь.

— Но когда они все-таки случаются, чувствуешь, что жизнь хороша.

На рассвете Фиц-Керн и его друзья уходили из Арден-холла. Их не провожали. Только Торин вышел открыть им калитку, да Роланд Арден, не в силах спать от переполнявших его чувств, оказался во дворе в то самое время, когда гости покидали замок.

Опустился подъемный мост. Один за другим в утренней дымке растворились Маленький Джон, Вилл Кеттл, Надир ибн Таруман и леди Марианна, бывшая графиня Хантингтон.

Сам Фиц-Керн уходил последним. За его спиной, в специальных, очень удобных ножнах, сшитых замковым шорником по указаниям мастеров меча, покачивался в такт шагу священный меч с гербом-деревом, может быть, самым древним из гербов Англии.

Роланд завистливо поглядел вслед. Они уходят навстречу сражениям, приключениям, борьбе, мести... Кто знает, какие истории они расскажут потом, какие песни о них споют в будущем!.. Вот бы уйти с ними!

Роланд вздохнул и остался на своем месте.

За его спиной мощно стояла крепость.