Если бы я не был кандидатом в члены партии, то сказал бы церковное. «пути Господни неисповедимы». Моя служба проходила в ВВС Прибалтийского ОВО. Уже неделю как я числился в управлении 8-й авиационной дивизии. В управлении – это не значит, что был я «штабной крысой», в авиации летают все от сержанта до генерала вне зависимости от занимаемых должностей. Вначале я был простым летчиком, одним из первых в полку освоил МиГ-3, потом, получив лейтенанта, стал командиром звена. Новый командир дивизии полковник Василий Андреевич Гущин оказался хорошим знакомым моего отца, он и перевел меня к себе в Ковно. Но моя штабная работа была очень недолгой. 6 июня Василий Андреевич оторвал меня от изучения карт округа, над которыми я корпел уже третий день, разрабатывая планы взаимодействия авиационных сил дивизии с различных аэродромов в зависимости от скоростных характеристик и дальности самолетов разных типов. Между нами состоялся долгий разговор, в котором сорокалетний Гущин вначале, выпив со мной по рюмочке хорошего коньяку, вспоминал некоторые моменты своей биографии, связанные с моим отцом, его бывшим командиром и другом, а затем сообщил мне, что поступило указание перевести несколько летчиков, освоивших МиГ-3, в 15-ю смешанную авиационную дивизию во Львов. Дивизия имела большое количество МиГов и нуждалась в летчиках уже освоивших этот тип. Мой налет на новых типах составлял сорок часов, и это было достаточно много.

– А разве нашей дивизии не нужны такие летчики? – поинтересовался я.

– Еще как нужны! Самолеты недавно начали поступать в полки, их освоение только началось… Тебя интересует, почему я остановился на твоей кандидатуре? – спросил Гущин, наливая нам уже по третьей рюмашке.

– Есть несколько причин. ты парень пока холостой, а переводить летчика с семейством достаточно хлопотно, ну это, так сказать, моя официальная версия, а потом. ты ведь сам родился на «югах», так что поедешь поближе к отчему дому.

Я действительно родился в Севастополе, и моя мать проживала там.

– Давай поговорим откровенно – продолжил полковник.

– Мне плевать, что там говорят наши газеты и пропагандисты, но я знаю точно. скоро будет большая война, по сравнению с которой финская покажется танцами в клубе. На уровне командиров дивизий и выше это знают все, не известны только сроки, но война будет и скоро. Ты думаешь, мне не хочется иметь надежных проверенных ребят в такой заварушке? Еще как хочется! Мы на самой передовой, даже слишком. Руководство считает, что удар немцы, вместе с венграми и румынами нанесут на юге, в районе Львова, потому там наши и наращивают сильную группировку, туда ты и едешь. Только я уверен, что основной удар будет северней. через Польшу и Прибалтику. Если немцы врежут с юго-запада, а финны с северо-востока через залив и Карелию, нас отрежут, и тогда тут такая каша заварится. Местное население, сам знаешь, за нас – пока немцев нет!

Я попытался что-то возразить про долг и смелость, но Василий Андреевич перебил:

– А я тебя не на курорт отправляю, не в Москву или на Урал, и на вас каши хватит! Там округ посильнее, есть оперативный простор, главное – начало войны, внезапность! Обидно погибнуть неожиданно в самом начале. Дальше развернемся и дадим в морду! Я вроде как перед твоим отцом должен, это он меня в авиацию вывел. 15-я дивизия стоит вокруг Львова – это тоже граница. Но я вот что придумал. дам тебе рекомендательное письмо. Прибудешь во Львов, найди командира дивизии, это мой товарищ генерал-майор Демидов, передай от меня привет, покажешь документы и мое письмо. Я порекомендую перевести тебя в Одесский округ на юг Украины. Ты парень толковый, новый тип освоил, лейтенант, значит, будешь вроде инструктора, минимум – командиром звена, а там может и комэском сделают. Есть еще одна причина. чисток у нас в армии хватает, особистам дай только повод, начнется война, мы на передовой, если случись что с дивизией, обвинят командира. окружил себя знакомыми, занимался протекционизмом, чуть ли не группу заговорщиков создал. Глупо конечно, но виноватых всегда найдут, дай повод!

Аргументы командира не показались мне весомыми. Какая война, у нас же мир с немцами, а если что, неужели сразу не остановим, неужели возможны тяжелые бои, окружение, неразбериха. Была еще одна причина, по которой я не хотел ехать на юг. Я не был женат, но в Ковно у меня была девушка – Ядвига. Стройная светловолосая литовка с голубыми как весеннее небо глазами. Подруга – еще не жена и вести ее с собой во Львов или Киев возможности не было, а расставаться с ее прибалтийскими прелестями очень не хотелось.

Приказ есть приказ! Поездом 12 июня я прибыл во Львов в штаб 15-й дивизии. Командира и начальника штаба не было на месте, впрочем, дежурный офицер вполне мог дать мне предписание в один из истребительных полков и самостоятельно, но я настоял, что дождусь генерал-майора Демидова.

Комдив прибыл под вечер. Он инспектировал пограничные аэродромы, как я узнал позже, доводил до подчиненных указ Тимошенко о запрете полетов нашей авиации в десятикилометровой зоне от границы с Румынией и о мерах по маскировки аэродромов. Неужели прав был Гущин о скорой войне! Впрочем, маскировка и запрет полетов – это всего лишь превентивные меры от провокаций и еще не война. Александр Афанасьевич в присутствии своего начальника штаба ознакомился с моими документами, и, усадив меня в кабинете, «про себя» прочитал письмо Василия Андреевича.

– Твой командир пишет, что можешь организовать обучение летчиков на МиГ-3, у меня в дивизии двести тридцать шесть МиГов, а освоили их пока не более тридцати человек. Но твой бывший командир просит перевести тебя в Одессу. Смотри. или даю приказ о зачислении в нашу дивизию в один из истребительных полков, или бери адрес соседей и езжай к новому месту службы. А то разводите здесь институт благородных девиц. хочу служить там, не хочу здесь! Почему просишь перевести на юг, по семейным обстоятельствам?

– Мать у меня живет в Севастополе, я ее со дня окончания училища больше двух лет не видел – ответил я, помня наставления Гущина.

– Не убедил, лейтенант, к матери можешь и в отпуск съездить, но раз просишь о переводе в Одесский округ, езжай, отметь в канцелярии перевод.

Не знаю, какая сила, наперекор официальному направлению, влекла меня на восток. Я уже было начал сомневаться. стоит ли спорить с генерал-майором и просить перевода в Одесский округ, как убеждал меня Гущин, но Демидов не настаивал, видимо, у него хватало проблем гораздо более серьезных, чем ломать капризы неизвестного ему «лейтенантика».

Попрощавшись по уставу, я уточнил в штабе адрес Одесского округа и остался до утра прямо в здании штаба 15-й дивизии. С утра выпив чая в дежурке, я отправился погулять по Львову, так как поезд на восток выходил после обеда. Мне понравился Львов, своей европейской архитектурой он чем-то напомнил Ковно. Пообедав в небольшом ресторанчике, я сел на поезд и поехал к новому месту службы в Кировоград, так как штаб авиационной дивизии, куда я получил направление, находился не в Одессе, а в Кировограде. Прибыв в штаб 45-й дивизии, я узнал, что направлен в 131-й Истребительный Авиационный Полк, дислоцирующийся в Кривом Роге. Наконец я прибыл в Кривой Рог и представился командиру полка Леониду Антоновичу Гончарову. Комполка показался мне душевным человеком, но требовательным командиром. Он рассказал о буднях полка, как создан, на чем и где летает. Полк был четырех эскадрильным, в строю имел шестьдесят четыре И-16 тип 24 с винтом изменяемого шага, часть летчиков имела опыт финской войны. Основной аэродром полка находился здесь в Кривом Роге. МиГ-3 только начали поступать. Но с учетом того, что полк был вооружен И-16 последней модификации, перевооружение на МиГи временно приостановили. В 131-й полк поступило только пять МиГ-3 собираемых на аэродроме в Новополтавке – селе по пути из Кривого Рога в Николаев. Никто из полковых летчиков, включая командира, на новых типах не летали. Полк располагал еще одним полевым аэродромом ближе к молдавской границе.

Пока я не получил распределение в конкретную эскадрилью. Гончаров обещал подумать, как организовать переучивание группы летчиков на имеющиеся МиГ-3, чтобы иметь в полку постоянное звено скоростных высотных перехватчиков. Командиром такого звена вполне мог стать я. Мы договорились, что я завтра на полуторке доберусь до Новополтавки, где инженерным составом собираются прибывшие в контейнерах МиГи, и займусь их облетом, а с первого июля начнем обучение звена.

19 июня утром на полковой полуторке я прибыл на аэродром Новополтавка. Само село оказалось еврейской земледельческой колонией в обширных степях южной Украины. Аэродромом командовал капитан Давидков – заместитель Гончарова, ставший моим непосредственным командиром. Сборка самолетов подходила к концу, и старший техник заверил, что завтра я смогу начать облет. Для удобства сборки новые МиГи стояли достаточно скученно в одну линию на краю аэродрома возле технических помещений и аэродромного оборудования. На следующий день, после того как техник завершил опробование мотора, я действительно смог совершить вылет на одном из самолетов. Погода была прекрасной. ясный день со слабой облачностью. Я поднялся над аэродромом на высоту пять с половиной километров, выполнил несколько фигур простого и сложного пилотажа, поработал режимами двигателя и даже сделал незапланированный полетным заданием разгон самолета до максимальной скорости в пикировании.

Несмотря на то, что МиГ-3 всего на год был моложе И-16 последних модификаций, это был уже совершенно другой самолет, скоростной, с закрытой кабиной, большим потолком и дальностью полета. Высоту в пять с половиной километров я набрал всего за семь минут, боевой разворот после пикирования, выполненный мной не совсем чисто, дал прибавку в высоте более восьмисот метров. Кстати, я наблюдал, что многие летчики старой закалки даже на самолетах новых типов продолжают летать со сдвинутой назад подвижной частью фонаря, а то просят техников совсем снять открывающуюся часть. – Так – говорят они. – лучше видимость. На самом деле они боятся, что в случае аварийной посадки или вынужденного покидания самолета фонарь может заклинить. Я относился к молодым пилотам и подобных страхов не испытывал, тем более что летать с открытой кабиной на скоростном самолете – это терять его основное преимущество – скорость за счет ухудшения аэродинамики. Но в физике все взаимосвязано и за скорость надо было чем-то платить и МиГ, а точнее – его летчик платил большими. радиусом виража, посадочной скоростью и пробегом по полосе. Конечно, по сравнению с И-16, МиГ был неповоротливым утюгом, особенно это чувствовалось на малых высотах. На больших скоростях он также был тяжело управляем, чтобы вытянуть самолет из пикирования мне хотелось упереться в приборную доску ногами. Его основными преимуществами были горизонтальная скорость и высотность, но этим качествами еще надо было научиться пользоваться.

Суббота была коротким днем и после обеда основная часть аэродромного состава разъехались по семьям и постоянным квартирам в Кривой Рог или Николаев. Убыл и капитан Давидков. Остался только караул аэродромного охранения и я, как человек, которому некуда было ехать. Со следующей недели я планировал отпроситься у командира в краткосрочный отпуск на неделю – съездить повидать мать, а с 1 июля вовсю приступить к летной работе.

Сразу по приезду в Новополтавку старшина устроил меня в один из домов. Дом был двухкомнатным. В большой комнате жили вдова – хозяйка лет сорока пяти с дочерью, черноволосой черноглазой южанкой годов восемнадцати, во второй комнате меньшего размера поселили меня. Интерьер был небогат. большая деревянная скамья, застеленная матрасом, служила мне кроватью, у которой стояла тумбочка для личных вещей. Но я был доволен. Думаю, что хозяйка тоже была не против мужских рук в хозяйстве, а при виде привлекательных и пока еще недоступных мне форм ее дочери я стал постепенно забывать Ядвигу. Аэродром не был основным местом базирования полка и не имел постоянной летной столовой. В будни из Кривого Рога привозили продукты, из которых готовили прямо в полевой кухне на аэродроме. В выходные дни я был поставлен на довольствие непосредственно в доме проживания.

В воскресенье я проснулся в шесть утра. После завтрака, справившись у хозяйки, что сделать по хозяйству, до обеда прогулялся на речку, а затем направился на аэродром поговорить с охранением и осмотреть самолеты. День выдался ясный и тихий, хороший летний день, как и позавчера – когда я облетывал МиГ. Его сладостная тишина закончилась для нас, бывших на аэродроме Новополтавка, в 16.15 с прибытием той самой полуторки, которая привезла меня несколько дней назад. В кабине сидел какой-то лейтенант наземного состава, в кузове несколько красноармейцев.

– Война! – первое слово, которое я услышал от лейтенанта. – Молотов выступил по радио, Германия напала на Советский Союз!

Командир полка прислал отряд аэродромного обслуживания для обеспечения маскировки аэродрома, других указаний пока не было. Совместными усилиями мы приняли меры по рассредоточению самолетов и оборудования, управившись к вечеру, расставив охранения из имеющихся и уже уставших бойцов, мы втроем собрались на командном пункте аэродрома. Мы. это я, прибывший лейтенант батальона аэродромного обслуживания и старшина караула охранения. Думаем. что делать? Стемнело, связи с полком не было, новых указаний не поступало. Я вслушивался в тишину невинной летней ночи, все произошедшее за последние часы казалось дурной шуткой прибывшего лейтенанта, его звали Николай. Мы возбужденно обсуждали сегодняшнюю роковую новость. Я вспомнил предупреждение Гущина. Николай рассказал, что буквально накануне поступил приказ о рассредоточении авиации по полевым аэродромам, начали с Кривого Рога, где стояли основные силы полка. Личный состав отнесся к приказу с большим недоверием, мы ведь за четыреста километров от границы.

Наступила ночь, никаких приказов, никакой информации! Прямой телефонной связи с полком не было. Старшина предложил сбегать в село за водкой. Водки, конечно, не нашел, принес самогон. Мы почти залпом выпили по два стакана под закуску из хлеба и сырых яиц. Тишина вокруг убаюкивала. Не помню, в каком часу мы заснули. Караула не проверяли. Проснулись утром, организовали питание бойцов, решили ждать указаний из штаба полка. Понедельник прошел тихо, без происшествий, никаких признаков войны. На всякий случай я, с техником из группы Николая, подготовили один самолет. День прошел, но никаких указаний в Новополтавку не поступило, о нас словно забыли. Решили, что я завтра на полуторке отправлюсь в Кривой Рог.

24 июня я приехал в здание штаба полка. В штабе я застал только дежурного лейтенанта и караул, весь летный и технический состав находился на аэродроме неподалеку. От дежурного я узнал подробности. Немцы напали 22 июня еще до рассвета. Полк был поднят по тревоге рано утром, личный состав принял тревогу за учебную, пока не пришла информация с аэродромного командного пункта: «Война!». Германия начала массированное наступления по всей границе. Бомбили Одессу, Киев, Севастополь. Как там мама? Есть сведения, что бомбили Белоруссию и Прибалтику, в том числе – Ковно. Как там Ядвига, Гущин? Гончаров сразу взял инициативу в свои руки, дав команду замаскировать самолеты и рассредоточить технику. В настоящий момент часть самолетов полка перебазировались на полевой аэродром ближе к Тирасполю и вступили в бой. Еще 22 июня, открыли победный счет, уничтожив два бомбардировщика.

Я пошел на аэродром. Летного начальства не было, эскадрильи заняты боевыми вылетами и перебазированием. Под вечер вернулся самолет комполка. Он коротко рассказал, что полк, включенный в состав Южного фронта, ведет боевые действия над Молдавией. Кишиневом, Тирасполем, Прутом. Сегодня отличился капитан Давидков, тот самый, что командовал аэродромом в Новополтавке, проведя штурмовку колонн противника и сбив истребитель.

Воодушевленный полученной информацией, я понял, что война не продлится долго и немцы очень скоро будут разбиты. Я рассчитывал, что Гончаров включит меня в боевую работу, но у него были другие планы.

– Временно назначаю тебя комендантом аэродрома Новополтавка. Сейчас не до переучивания на МиГи. Технический состав и охрана, находящаяся на аэродроме идет под твое начало. Главное. замаскируйте технику. Будем действовать согласно обстановке, при необходимости организуешь оборону аэродрома.

Какая оборона, неужели сюда могут дойти немцы или, хотя бы, диверсионные группы?

– У тебя большое будущее – пошутил командир в конце разговора. вон Давидков, мой зам., до тебя этим аэродромом командовал, а теперь – почти герой.

В этот же вечер я вернулся в Новополтавку. Сказать честно. я не был рад своей должности. Я наивно рассчитывал, что командир скажет – бери МиГ и сразу в бой, громить фашистов, а он отправил меня на тихий аэродром работать сторожем пятерки самолетов и аэродромного имущества.

На следующее утро мы вывели из села на аэродром громкоговоритель, чтобы получать хоть какую ту информацию с фронта.

В середине дня над аэродромом на большой высоте пролетел немецкий разведчик. Мне очень хотелось взлететь и начать преследования, но, оценив ситуацию, я понял, что не догоню.

В ожидании прошла почти неделя. Нас не бомбили, но официальные сводки с фронта не вносили ясности в обстановку. Война продолжалась и, судя по всему, немцы двигались на восток вглубь нашей территории. Мы почти не выпивали спиртного – вдруг поступит приказ или приедет какое начальство. Я видел, что бои не заканчиваются, и как военный летчик не хотел оставаться в стороне. Наконец, когда 30 июня пришла информация о потере Львова, мои нервы не выдержали, и я совершил поступок, о котором пожалел впоследствии, хотя сейчас уже не жалею! Я наивно рассуждал так: если 131-й полк не переучен на МиГ-3, то один летчик и один самолет в полку «погоды» не сделает. Значит, я должен присоединиться к любой летной части на МиГах и вступить в бой в ее составе. Мне захотелось вернуться в дивизию Гущина, но как быстро добраться из южной Украины до Прибалтики, успев это сделать еще до конца войны. Конечно, на самолете! Это больше тысячи километров, можно долететь с одной промежуточной посадкой, где-нибудь в Белоруссии. Мы даже поспорили с Николаем. смогу ли я совершить стол безрассудный поступок, и я решил рискнуть.

Рано утром 1 июля я, поручив командование аэродромом лейтенанту, сел в МиГ, тот самый, что облетывал до войны, и поднялся в воздух. Первоначально я решил совершить посадку в Кривом Рогу. Если бы Гончаров или его заместители были на аэродроме, меня, конечно, остановили еще «на корню». Но командиры были на боевых вылетах, самолеты не имели радиостанций, а у оставшегося дежурного и технического состава не возникли ни малейшие подозрения, что я самовольничаю. Самолет принадлежал их части, я являлся летчиком полка, и все думали, что я выполняю приказание командира. Пока мой самолет до заправляли, я успел побывать в штабе, получив в секретном отделе имеющиеся карты предполагаемого района полета. В штабе я узнал, что немцы особенно продвинулись в Белоруссии, наши войска несут значительнее потери под Белостоком и Минском. Это натолкнуло меня на мысль, что лететь через Белоруссию нельзя. Я решил лететь на Смоленск с посадкой в Брянске, где был военный аэродром, а затем на Ковно. Со штурманской подготовкой и прокладкой маршрута у меня никогда не было проблем, а погода позволяла выполнять полет по наземным ориентирам. Топлива до Брянска мне хватило впритык и через два часа на остатке горючего я сел на местный аэродром. Наверное, будучи очень наивным, я представлял себе, что в таком перелете одиночного самолета нет ничего необычного. документы у меня были с собой, сяду, объясню, что перелетаю из одной части в другую, ничего крамольного – идет война.

Самое удивительное, что в Брянске меня действительно заправили, и я смог беспрепятственно подняться, взяв курс на Смоленск, где планировал быть минут через сорок. Я зашел и сел на северный смоленский аэродром, ожидая, что все пройдет также гладко как в Кривом Рогу и Брянске. Еще в воздухе я выбрал место возле технических зданий, куда подрулил после посадки. Я выбрался из кабины, навстречу мне шли несколько удивленных техников. Я сообщил, что лечу из Брянска в Ковно и прошу заправить самолет. Один из техников, видимо старший, сказал, что мне надо подойти к командирам, так как без их распоряжения мой самолет не подготовят, и проводил меня на командный пункт. Дежурный капитан посмотрел мои документы и, спросив, откуда я лечу, попросил подождать, связавшись с кем-то по телефону. Я ждал около часа, вошел особист, изучил мои документы, расспросил кто я и откуда, куда направляюсь. Он был вежлив, я бы сказал – приветлив, но его напускную вежливость перечеркивали недоверчивые сверлящие глаза с огоньком, как у кошки. Он вышел, затем вернулся и сказал, что нужно выяснить некоторые детали и сейчас за мной приедут. Я был спокоен как человек, уверенный, что ничего дурного не совершил. Через час за мной действительно приехали красноармейцы с малиновыми петлицами, посадили меня в грузовик и отвезли в здание Смоленского НКВД, то ли на улицу Чернышевского, то ли Совнаркомовскую и поместили в подвальную одиночную камеру. Несколько дней к моей особе никто интереса не проявлял. Затем меня отвели к следователю. Допрос вел сержант Госбезопасности с волевым подбородком и оттопыренными ушами. Я открыто отвечал на его вопросы, скрывать мне было нечего, рассказал, что летел на фронт к полковнику Гущину, командиру 8-й дивизии, так как мой 131-й полк воюет на И-16, не используя МиГ-3. Сержант вел себя спокойно, внимательно слушая и записывая. В конце допроса сказал – разберемся – и меня отвели обратно в камеру. Прошло еще несколько дней. Затем меня отвели к тому же следователю.

Наконец – подумал я. – разобрались и скоро я попаду на фронт.

Сержант потребовал, чтобы я рассказал, с какой целью и как оказался в Смоленске. Я выразил неудовольствие, ведь я уже много раз повторял свою историю, но еще раз проговорил, как все было.

– Сволочь, значит, правду говорить не будешь! – прошипел сержант и со всего размаха ударил меня кулаком в челюсть. Я чуть не упал со стула, во рту появился привкус крови. В любой другой ситуации я немедленно дал бы сдачи, но меня охватила полная апатия. Я был в прострации, все происходящее было как бы ни со мной. Как мог я оказаться в подобном положении!

– Я говорю правду. – тихо сказал я, вытирая кровь, текшую из разбитой губы.

– Правда – это то, что ты дезертир и предатель, угнавший самолет чтобы перелететь к немцам. – И следователь ударил меня с другой стороны. На этот раз я упал со стула на грязный пол кабинета. Перед глазами плыло.

– В Ковно летишь к немцам?

Я пришел в себя.

– К каким немцам? Там стоит моя бывшая часть под командованием Гущина Василия Андреевича.

– В Ковно уже пол месяца твои хозяева – фашисты, Гущин арестован как вредитель и враг народа, не успел, сволочь, перебежать!

Меня бросили в камеру и больше на допросы не вызывали. Я потерял счет времени. До сих пор казалось что произошедшее – дурной сон и скоро наступит пробуждение. В голову не помещалось. полковник Гущин, друг моего отца – предатель, Ковно сдано немцам, как такое могло произойти? Что меня ждет: расстрел, тюрьма, лагерь?

Прошла приблизительно неделя, меня никуда не выводили, я видел только бойца внутренней охраны раз в день приносившего скудную пайку. Наконец дверь камеры распахнулась, на пороге стоял конвой, лица у вертухаев были какие-то озабоченные.

Форма на них была не внутренняя, а с полевыми навесками. Меня вывели на темную улицу, я не разобрал, был вечер или утро, и заставили сесть в грузовик. Неужели расстрел без суда и следствия!

В машине уже находилось два человека. Было темно, я не мог разобрать их одежды и лиц, понял только что это военные и такие же арестованные как я. В кузов сели четыре конвоира и машина тронулась.

– Куда нас везут – спросил охрану один из моих попутчиков совсем еще мальчишеским голосом, он, видимо, был так же мало знаком со своим будущем, как и я.

– Нас расстреляют?

Конвоиры молчали.

– Скажите, куда вы нас везете? – не унимался молодой попутчик.

– Не хнычь, сопляк – внезапно заговорил второй военный. По голосу я понял, что это взрослый, возможно уже пожилой мужчина.

– Хотели бы пустить в расход, расстреляли еще в подвале. Немец к Смоленску подошел, того гляди захватит город. Не слышишь, что ли, канонаду?

Я прислушался. Действительно, можно было различить далекие и не частые пушечные залпы и разрывы, судя по всему, стреляли танки или орудия среднего калибра.

– Увозят нас в Москву. Считайте, что в рубашке родились. Остальных уже на тот свет отправили. Ценности мы, конечно, никакой не представляем, так, пушечное мясо, но видишь, как оно все обернулось. Немец прет так, что скоро к Москве выйдет, наша единственная заслуга в том, что мы кадровые военные, и знают НКВДшники что преступлений или измены за нами нет. Помурыжут еще в камерах, попытают, а потом скажут: «Поцелуйте нас в зад, сволочи, за то, что не убили, искупите кровью свою вину перед родиной» – и отправят на передовую в самое пекло. А я бы и рад, мне за свой полк с фрицами посчитаться надо, если винтовок не дадут, я их зубами грызть буду! И говоривший матерно выругался. Судя по всему, он был осведомлен лучше, чем мы.

Нас действительно довезли до станции, посадили в товарняк и в сопровождении вертухаев повезли на восток. Несколько суток мы двигались в сторону Москвы. За это время я успел познакомиться с попутчиками. Тот, что постарше оказался пехотным полковником лет сорока. Его стрелковая часть попала в окружение в районе Могилева. Танки Гудериана перемололи пехотинцев как щепки. От полка остался взвод, с которым полковник вышел из окружения и был арестован, как командир, покинувший позиции и бросивший часть. Полковник был ранен, его правая нога кровоточила. Молодой оказался говорливым младшим лейтенантом лет девятнадцати. Он был почти мой коллега – пилот бомбардировщика. Его СБ сбили над территорией занятой противником. Остальной экипаж погиб. Несколько суток он пробирался на восток, пока не наткнулся на одну из наших передовых частей. Его форма была порвана, документы отсутствовали, с его частью не было связи, и лейтенанта задержали до выяснения. Оба попутчика находились в Смоленском НКВД меньше чем я. Мое лицо уже совершенно обросло жесткой щетиной, от грязной формы и немытого тела шел смрад, болела челюсть с двумя выбитыми зубами. Но не только физическое состояние доставляло беспокойство. Меня все время терзал один и тот же вопрос. как немцы могли зайти так далеко в глубь нашей территории, окружая и громя наши дивизии? Нет, нас учили не этому! Война должна была проходить на территории Германии с нашей быстрой победой! Что происходит? Неужели массовая измена и Гущин предатель?

На какой-то станции нас пересадили в машину и повезли по городу. Я не знал Москву и не ориентировался где нас высадили. Это было здание тюрьмы НКВД. После прибытия меня поместили в одиночную камеру. Потом привели к следователю. На этот раз вел допрос капитан ГБ. Меня не били. Он потребовал, чтобы я в «сотый» раз подробно изложил свою историю, ничего нового я не рассказал. Через пару дней меня опять вызвал капитан, он был достаточно мягок, даже услужлив. Он пообещал, что устроит мне баню, горячий чай и хорошее питание, если я дам показания на полковника Гущина. Я уточнил, какие показания должен дать на снятого комдива.

– А разве Гущин не перевел тебя в Киевский округ, чтобы ты сеял в авиационных полках пораженческие настроения, занимался вредительством и перегнал к противнику наш новейший самолет?

Я ответил, что Гущина знал всего чуть больше недели, про его знакомство с моим отцом я наивно скрыл. Сказал, что при мне никаких подозрительных или пораженческих разговоров полковник не вел, а самолет я гнал не немцам, а хотел быстрее попасть на фронт, не зная, что Ковно занят противником.

Меня вернули в камеру и больше не трогали.

Через некоторое время меня отвели в баню, где я смог не только помыться сам, но и постирать одежду, затем перевели в общую камеру, в которой находилось еще человек десять. Мне повезло, в ГБшной тюрьме не было уголовников, только «политические», в основном военные в званиях до капитана. По их утверждениям, попавших за всякую «ерунду» – кого-то за самовольное оставление части, кого-то за пьяную драку или за крепкое словцо в адрес партии и правительства, допустивших такой успех противника, расцененное как «пораженческие настроения». Своих бывших попутчиков из Смоленска я не увидел, надеюсь, что у них сложилось все хорошо. Неожиданно, хотя, что тут неожиданного в тюрьме, меня вызвали на допрос. В кабинете был знакомый мне следователь и на стуле спиной к входу сидел еще один человек. Я подошел ближе, сидящий обернулся и я увидел, что это был Гущин, в военной форме, но без знаков различия. Я не знал, радоваться мне встречи или нет. Кто он, Василий Андреевич, беспричинно арестованный полковник РККА или предатель и враг народа?

Мы поздоровались. Следователь вышел, оставив нас в кабинете.

– Ну, здравствуй! – сказал Гущин. – Наслышан я о твоих приключениях.

– А я – о ваших! – ответил я осторожно.

Он грустно улыбнулся.

– Не верь слухам, все хорошо. Попрессовали и оправдали, меня должны реабилитировать. А вот командующий ВВС фронта генерал Ионов до сих пор в заключении. Когда началась война, мы первый день фашистов достойно встретили, потери были, но незначительные. В конце дня Ионов отдал приказ об эвакуации дивизии, вроде бы сухопутные войска немцев приблизились к аэродрому, тут и началось. из шестидесяти двух МиГов твоего полка в тыл перелетели шесть машин, остальные потеряли. Меня скоро отпустят, должны отправить в формирующуюся дивизию. Я как узнал. ты арестован, стал доказывать, что парень ты надежный и толковый. Тебя скоро отпустят, так что готовься, попадешь в действующую часть – и Гущин потрепал меня по-отечески за плечи.

Конечно, я был рад услышанному.

– Василий Андреевич, ответьте на вопрос. как так получилось, что немец до Смоленска дошел?

– Если бы только до Смоленска! Он уже до Ленинграда дошел и сейчас на Москву идет!

Но ничего, соберемся в кулак, остановим и погоним обратно до Германии. Столько мы к войне готовились, а вышло, что не готовы. И знали, что война будет, а не верили. И когда противник ударил, что кому делать никто не знает, связи нет, взаимодействия нет, одна часть отступает, другая контратакует. А немец пошел клиньями, и самолетов у него меньше и танков, но каждый солдат и унтер знает что делать. На прорывах, у него перевес и в воздухе и на земле, и главное – скорость, двигается быстро, наши думают, что враг впереди, а он уже обошел с флангов и зашел в тыл и рвет нас как тряпку. А победим мы их так. сейчас главное темп сбить, подтянуть резервы, стать стеной по всему фронту, всем народом, чтобы разбились об эту стену дивизии Гитлера, война то Отечественной названа, как в 1812, ты, поди, и не знаешь. Ну, есть еще вопросы, лейтенант?

– Да, товарищ полковник, которое сегодня число?

– 23 сентября!

На следующий день меня выпустили, направив в распоряжение управления кадров ВВС. Ознакомившись с моим личным делом, кадровик дал предписание в 176-й Истребительный Авиационный Полк ПВО Москвы, имеющий МиГ-3. В полку получил я новое повседневное синее обмундирование, кожаное летное пальто и шлем, моя старая форма выглядела ужасно. Я временно не был зачислен в конкретную эскадрилью, комполка майор Георгий Петрович Макаров хотел присмотреться, что это за «летчик-залетчик» прибыл к ним из тюрьмы НКВД, моим «куратором» он назначил командира ст. лейтенанта Ступаченко. Наконец, в моей жизни наступила полоса везения. За мной закрепили штабной самолет – это был новый МиГ-3 1941 года. Такие МиГи только начали поступать в части, полк получил семь самолетов. Ими вооружили летчиков в звании не младше лейтенанта. Вначале мне хотели дать «старый» МиГ из какой-либо эскадрильи, но потом, то ли не стали заморачиваться с передачей, то ли рукой махнули, короче мне повезло! С начала октября в составе полка я начал вылеты. Моему волнению не было конца. Наконец-то я вступлю в бой. Обстановка на фронте не позволяла расслабиться. Передовые танковые дивизии немцев, прорвав фронт, ворвались в Орел, Киров и Спас-Деменск, шли бои за Мценск и Юхнов. Путь на Москву врагу преградила линия обороны в районе Вязьмы, которую немцы пытались прорвать в направлении Можайска.

4 октября с утра вылетели на перехват бомбардировщиков совершающих налета на Москву. Бомбардировщиков не встретили, вернулись на аэродром. В вылете я ни как не мог справиться с внезапно охватившим меня волнением. Строй держу, самолет управляем, а ручка в руках дрожит и движения мои какие-то осторожные и одновременно не координированные. Глубоко дышу, чтобы успокоится. После посадки пытаюсь разобраться с собой, что это. неужели животный страх смерти? Нет, врага я не боюсь, он такой же человек, сеющий смерть и разрушение на моей родине, пускай он боится моего гнева. Тогда, откуда это волнение. я боюсь допустить ошибку в бою – подвести товарищей, боюсь позора, если не справлюсь с заданием. Надо взять себя в руки я ведь истребитель! Пускай не волнение, а здоровая злость, рассудительная ярость обрушится на врага!

В 15.45 вылетели еще раз, теперь на прикрытие железнодорожной станции Можайск, куда поступают войска и грузы для создания новой линии обороны Москвы – последней. Взлетели двумя звеньями по три МиГа плюс четыре Пе-3 – новейших двухмоторных истребителей только принятых на вооружение 6-м корпусом ПВО Москвы.

Погода отличная, на высоте воздух прозрачен и чист, влажностью прибило всю пыль, хорошо видно изгибы Москвы-реки. Высоко в небе начала собираться перистая облачность – признак будущего ухудшения погоды.

На Можайск вышли на высоте два с половиной километра. Двухмоторные истребители пошли дальше за линию фронта. Мы стали в левый вираж. Чтобы лучше почувствовать самолет я отошел от ведущей пары на дистанцию сто метров и выполнил горизонтальную бочку, пристроился.

Самолеты командиров звеньев оборудованы приемо-передающими станциями, остальные – приемниками.

Через некоторое время командир группы сообщил, что видит самолеты идущие с курса двести сорок градусов выше нас. Проходим с разгоном под ними, поворачиваем боевым разворотом, идем сзади. Впереди меня двухмоторный бомбардировщик Юнкерс или Хенкель, пикирую ему в хвост и с дистанции сто метров открываю огонь. Дистанция продолжает сокращаться, и я отчетливо вижу красные звезды, нарисованные на задней части фюзеляжа. Да это же Пе-3! Двухмоторники вернулись из-за линии фронта. Я атаковал своего! Отваливаю, слыша в эфире отборный мат в свой адрес. Продолжаем патрулирование, замечаем группу одномоторных самолетов. По характерным неубирающимся стойкам шасси обутым в «лапти» определяем Ю-87. Командир дает команду выбрать цели и начать перехват. Начинаю преследование, ловлю в прицел и даю длинную очередь, Юнкерс, оставляя за собой полосу черного дыма, несется к земле. Сбит! Замечаю, что у меня растет температура и падает давление масла. Выхожу из боя и сажусь на запасной аэродром Ватулино, где стоит полк на Як-1. На устранение повреждений двигателя техники аэродрома потратили весь вечер и следующее утро. В полк я перелетел только к середине дня. К этому времени уже поступили сведения о вчерашнем бое, и о моем сбитом Ю-87, и о поврежденном Пе-3. Хорошо, что наш самолет с простреленным фюзеляжем благополучно вернулся на аэродром и экипаж не пострадал, иначе ждал бы меня суд.

5 октября в 16.15, через три часа после возвращения, опять вылетаю в составе группы из шести МиГов на прикрытие Вязьмы. Погода заметно ухудшилась, в воздухе дымка, природа вспомнила про осень, и собирает скорые дожди. Над городом на высоте четырех тысяч метров нас сверху внезапно атакует группа одно и двух моторных немецких истребителей, звенья расстроились, мимо меня прошел «двухмоторник» Ме-110. Я отстал от ведущего – отвлекся меньше чем на секунду, вспомнив вчерашний инцидент с Пе-3. до чего же они похожи! В этот момент мой ведущий был сбит Ме-109, зашедшим ему в хвост сверху на большой скорости. Немец развернулся на горке и повел свой Мессершмитт прямо на меня сверху «в лоб». Все произошло так неожиданно и на такой скорости, что я не успел понять происходящее. Я ни как не ожидал лобовой атаки, немец дал залп и ушел наверх, я выстрелил в ответ «на авось». Наступила внезапная тишина – это замолчал мой мотор. Из-под капота вырвались язычки пламени, не оставляя мне шансов остаться в самолете. У меня был выбор. пытаться сбить пламя и сажать самолет на вынужденную, рискуя обгореть или покинуть машину. Я выпрыгнул с высоты почти четыре километра. Нужно быть снайпером-парашютистом, чтобы умудриться приземлиться прямо по центру реки Вязьма, ширина которой не превышает и десяти метров, но именно так я и приземлился. Октябрьская вода была холодной и мерзкой. Я выбрался на берег абсолютно мокрым, главное было обсохнуть. Я снял всю одежду и попытался ее максимально отжать. Конечно, это не помогло и мне пришлось одеваться в мокрое. Я побрел в сторону Вязьмы в надежде встретить нашу часть, щелкая от холода зубами. Минут через двадцать я вышел на южную окраину города, не встретив никаких войск, неужели город не охраняется. Темнело. Я постучал в первую попавшуюся избу. Мне долго никто не открывал, я продолжал стучать. Дверь приоткрылась, на пороге стоял испуганный мужичок – дед лет шестидесяти. Объяснив, что я сбитый летчик, я осведомился, где находится ближайшая воинская часть или комендатура. За спиной деда показалась бабка такого же возраста. После короткого разговора старики пустили меня домой, оставив на ночлег и дав возможность высушить одежду на печке. С их слов гарнизон города состоял из заградительных отрядов НКВД и стрелкового полка, никакой тяжелой техники или крупных соединений в Вязьме не было, так как линия обороны проходила западней города.

– А что сынок, – осведомился дед, – немцы уже близко?

Я ответил, что воздушную разведку не вел, но вокруг города наши войска и никаких немцев нет.

Дед отнесся к моим словам с недоверием. Бабка ему вторила.

– В городе тревожно, ходят слухи. от Юхнова идут немецкие танки, а это, поди, верст сто по дороге.

Ночь прошла спокойно. Утром, одев высохшую пропахшую дымом русской печки одежду и позавтракав с беспокойными хозяевами, под причитания бабки опасавшейся прихода немцев, я отправился искать вяземский гарнизон. Помня свое недавнее прошлое, мне совершенно не хотелось попадать в расположение войск НКВД, но как пройти незамеченным? Ориентиром мне служили колокольни собора, вокруг него дед видел много военных. Я шел к собору уверенной походкой, словно не замечая попадавшихся на пути редких гражданских и милиционеров, в которых я подозревал сотрудников НКВД. Помня, что лучшая защита – это нападение, я первый подошел к увиденным возле собора военным и обратился по уставу к старшему по званию – коренастому широкоплечему политработнику лет сорока, имеющему нашивки дивизионного комиссара и два ордена. Ленина и Красного Знамени на груди. Как узнал я потом, это был начальник политуправления Западного фронта Лестев. Доложив, что я сбитый вчера над Вязьмой летчик, попросил содействовать в отправке меня в полк.

Проверив документы, орденоносный комиссар объяснил, что отправить меня в Москву пока нет возможности, и оставил при штабе начальника гарнизона генерала Никитина. Недоверия ко мне не было, и я облегченно вздохнул. Военные отнеслись ко мне по-товарищески, я бы сказал, что они даже обрадовались лишнему офицеру в своем строю. Штаб вяземского гарнизона находился в подвале красивого, но заброшенного собора. Во второй половине дня туда прибыло какое-то высокое начальство, совещались.

Вечерело. Поев со штабными офицерами, я сел у входа в церковь, задумавшись о своем положении. Связи с полком не было, значит, меня записали погибшим или не вернувшимся с боевого задания, не дай бог – придет похоронка матери. Как связаться с полком, вернуться обратно?

Мои размышления прервала бегущая к собору группа штатских и военных с криками: «Доложите начальству! Немецкие танки в городе!». Началась суета, почти паника. Где танки, сколько, что делать? Штаб отправил разведчиков. Согласно доставленной информации немецкие танки вошли в город с севера-востока с автострады Вязьма – Москва и с юго-востока со стороны Юхнова.

– Да это же окружение! – закричал кто-то из офицеров. – Дорога на Москву перерезана! Лестев и Никитин, взяв инициативу в свои руки, отдали приказ всеми имеющимися силами занять оборону на окраинах города. Я и еще группа бойцов побежали на восточную окраину Вязьмы, где слышались выстрелы. Там уже вели бой части НКВД и 206-го стрелкового запасного полка. Танки немцев наступали из района деревни Бозня, что в шести километрах от Вязьмы. Никакого оружия, кроме табельного, мне не дали, окопов или иных специальных укреплений не было. Бойцы прятались за естественными укрытиями – неровностями почвы, строениями, стреляя из пулеметов, противотанковых ружей и винтовок. Танки, ведя плотный огонь, пытались окружить наши позиции клещами. Кругом стоял грохот от разрывов и выстрелов, лязга техники и людских криков. Принято считать героями летчиков но, оказавшись в центре «наземного» боя, я понял, что нет более героических солдат, чем простая пехота. Ни заградительный пулеметный огонь бомбардировщика, ни разрывы зенитных снарядов, ни очередь вражеского истребителя зашедшего тебе в хвост не вызывают такого ужаса, как беспорядочно свистящие пули, выкашивающие солдат вокруг, летящие с комьями земли, камнями или отколотыми кусками строений осколки, и вид медленно но неукротимо приближающейся железной машины, против которой у тебя в руках только табельный пистолет.

Мы оказались в центре ада, кругом горели дома, лежали стонущие раненые и обезображенные убитые. Первый раз в жизни ужасное лицо смерти было так близко. Я лег за холмиком или насыпью, стрелять из пистолета по танкам было бессмысленно. Рядом со мной правее лежал сержант стрелкового полка с винтовкой Мосина, дальше, из-под бревенчатого укрытия амбара или сараяЮ вел огонь пулеметный расчет заградотряда. Танковый снаряд угодил прямо в строение, нас обсыпало землей, пулемет замолчал. Сержант прохрипел, что снаряд два раза в одну воронку не попадет, и потянул меня к амбару. Мы переползли. Оба бойца НКВД были мертвы. Гимнастерка наводчика на груди набиралась кровью, заряжающему осколком снесло часть черепа. Никогда еще я не видел человеческие мозги, меня затошнило. Пулемет оказался неповрежденным.

Наступившая темнота остановила немецкое наступление. Еще какое-то время мы прятались в сарае ставшим склепом, но нужно было что-то делать и мы выбрались наружу. Сержант настоял взять с собой пулемет с боекомплектом и несколько гранат. Наши отступили, но немцы в город не зашли. Мы оказались на нейтральной полосе. Вокруг лежали только убитые. Освещаемые пожарищами мы двинулись в сторону собора, где надеялись получить дальнейшие указания от начальства. Но штаб был пуст. Город трудно было назвать вымершим, скорее подавленным и оставленным. Мы пошли искать наших, двигаясь в восточном направлении. Должна же прийти какая-то помощь, где наша армия? Мы перешли в лес северо-восточнее Вязьмы в район дороги на Можайск и укрылись за деревьями. С автострады слышалась немецкая речь. Сержант, звали его Павел Сапрыкин, предложил двигаться на север по дороге на Сычевку но, выйдя из леса, мы наткнулись на вражеские войска, Вязьма была окружена. Быстро посовещавшись, мы вернулись в город, в Вязьме должны были оставаться наши части, не испарились же они. Вернувшись, мы встретили часть НКВД, охраняющую продуктовый склад. Павел предложил охране вскрыть склад, чтобы запастись продуктами, пока их не захватили немцы, но караул пригрозил пулеметом. Мы остались у склада до утра. Ночью на окраинах слышались отдельные перестрелки. С рассветом немцы возобновили атаки. На юго-восточной окраине завязался крупный бой. Мы поспешили туда, но были вынуждены остановиться – путь перекрыли немцы. Оказывается, часть города уже захвачена, бой вели наши подразделения, подошедшие с запада и юга и пытающиеся пробиться в Вязьму, они были отброшены. Пробиваться на юго-запад через мотомехчасти противника было равносильно самоубийству. Мы вернулись в центр, где было еще спокойно.

К середине дня шум боя был слышен со всех направлений, немцы плотно сжимали кольцо, оставаться в городе, прикрытом несколькими пехотными отрядами, было бессмысленно. Мы оставались у собора, но когда в конце улицы в нескольких сотнях метров от нас показался немецкий танк, мы бросились в направлении леса и спрятались за деревьями. Вечерело и холодало, пошел редкий снег, нас поразила внезапно наступившая тишина, шум боя, доносившийся со стороны города стих, сопротивление прекратилось.

– Может, вернемся – сказал я Павлу. – К западу от Вязьмы находятся наши дивизии, они прорвутся к городу и выбьют немцев.

Мы пошли в направлении шоссе Москва-Вязьма, но оно, как и вчера, было занято гитлеровцами. Так можно метаться до бесконечности. Мы сели передохнуть.

– Положение следующее – начал Павел. – К западу от города много наших частей, но нам не перейти дорогу ни на Сычевку, ни на Юхнов. Вязьма, скорее всего, полностью занята немцами, остается идти на восток. Я достал карту. Если дороги на Сычевку и Гжатск захвачены немцами, оставался один путь на северо-восток через лес в направлении Туманово, около тридцати километров.

Снег перешел в усилившийся холодный дождь. Всю ночь мы шли по лесу, но к деревне так и не вышли, заблудились. Под утро мы рискнули разжечь костер, чтобы согреться, очень хотелось есть. Весь продовольственный запас составлял несколько сухарей, плитку шоколада, банку консервов и четыреста граммов сахара. Разделив еду на четыре части, мы съели половину и дали друг другу несколько часов сна рядом с остывающим костром, карауля по очереди. Мы продолжили путь на восток и вышли к Туманово. Деревня была занята отрядом 18-й стрелковой дивизии, прикрывающим отступление войск северо-восточнее Вязьмы. Наконец мы оказались среди своих. Отряд был кавалерийским, и нам выделили лошадей. В ночь начали отход через лес в направлении севернее Гжатска. Отходили организованно с ведением разведки, только ночью. Днем прятались в лесах, словно разбойники на чужой земле. После нескольких коротких стычек с противником вечером 9 октября под дождем вышли в район речки Гжать, удалось переправиться без боя, хотя сам Гжатск был занят противником. Решили идти через Уваровку на Можайск, от постоянного дождя дороги раскисли, ноги лошадей вязли в жиже. 11 октября мы вышли к Можайску, как оказалось на носках у немцев.

Все прибывающие в город части автоматически вливались в Можайский Укрепрайон. Возвращение в полк пришлось отложить на неопределенное время, я просто не представлял себе как это сделать, никаких сопроводительных документов никто не давал, а самовольная попытка расценивалась бы как дезертирство.

12 октября наш отряд присоединился к частям 312-й стрелковой дивизии и в пешем порядке был отправлен в Малоярославец. Не дойдя до позиций в районе западнее Боровска, мы были внезапно атакованы немецкой пехотой. Большая часть отряда прорвалась в сторону Малоярославца, арьергард был рассеян. Я, Павел и несколько бойцов вновь оказались в лесу. Постоянный моросящий ледяной дождь довершал унылую картину нашего плачевного положения. Между нами стал выбор. пробиваться в сторону Малоярославца или возвращаться в Можайск. Кто-то решил, что Малоярославец уже занят немцами, пошли в сторону Можайска. Несколько раз вступали в стычки с передовыми немецкими отрядами, решили держаться Наро-фоминской стороны.

В Можайск вернулись 17 октября уставшие, промокшие, с двумя ранеными и сразу в составе ополчения были переброшены под Бородино на линию обороны 32-й Сибирской дивизии.

Дождь перешел в снег, но распутица не закончилась. Здесь, на заснеженных бородинских холмах, в составе стрелкового батальона мне довелось участвовать в кровавой мясорубке последнего сопротивления наших войск под Москвой. С ходу мы заняли оборону, вступив в бой с бронетанковыми частями вермахта. К середине дня 18 октября от нашего батальона осталось отделение. Геройски погиб мой товарищ по отступлению Павел Сапрыкин, ведя беспрерывный огонь из того самого «вяземского» пулемета по танкам и пехоте противника, истекающий кровью он не оставил позиции пока сердце его не остановилось.

Отступать некуда, германские танки, прорвав оборону с юга, вышли в тыл наших позиций. Оборона пала, защищаться больше нечем. Гранаты и противотанковые выстрелы закончились, оставалось только погибнуть или попасть в плен. Как единственный оставшийся в живых офицер я отдал приказ рассредоточиться по окопам среди мертвых до наступления темноты, а ночью собраться и двигаться в сторону Можайска. Мы прекратили сопротивление, и нам повезло. немцы, не сбивая темп наступления, проехали по нашим позициям силами нескольких десятков танков в восточном направлении, живых не искали.

Стемнело, я собрал оставшихся бойцов, всего шестнадцать человек, кроме чудом уцелевших, было несколько тяжело раненых. Мы сделали носилки из шинелей убитых, взяли максимум боеприпасов и двинулись на Можайск, до которого было порядка десяти километров. Дорога была занята фашистскими танками. Нам удалось незаметно дойти до леса в районе деревни Псарево. Подойдя ночью к окраинам города, я выслал разведчиков, вернувшись, они сообщили, что в Можайске немцы. Дорога на восток, в который раз была отрезана. Мы вернулись в лес. Наступил период животного выживания. Продуктовые запасы быстро истощились, в питание шло все лесное, особенно клюква, костры жгли с большой осторожностью, без квалифицированной помощи начали умирать раненые. В начале ноября ударили морозы. Было решено совершить вылазку в Новую Деревню. Рано утром мы группой из восьми человек ползком вышли на опушку деревни. Я отправил двух разведчиков. Минут через десять началась перестрелка – значит, в деревне немцы. Вернулся только один, второй, успев бросить в гитлеровцев гранату, был застрелен. Преследуемые фашистами мы начали отступление. Неожиданно со стороны нашего лагеря послышались выстрелы. Неужели окружение? Нет, это по немцам открыли огонь привлеченные шумом партизаны. Оказывается, в районе Можайска действовала истребительно-диверсионная разведывательная группа штаба Западного фронта из десяти человек, они уже несколько дней знали о нашем присутствии, присматриваясь, кто мы. дезертиры или отряд, попавший в окружения. Это была хорошо подготовленная группа, имеющая связь со штабом. Мы не узнали их фамилии и званий, обращались они по именам, возможно вымышленным. В лесу была заложена база с запасами продовольствия, теплой одежды и боеприпасов, местонахождения которой мы также не знали – диверсанты боялись предательства в случае пленения одного из нас, но они снабдили нас всем необходимым, присоединив к своему отряду.

В огневое соприкосновение с противником мы старались не вступать. Нашей деятельностью стало разведка и наводка авиации. В течение первой половины декабря благодаря переданным отрядом сведениям о расположении фашистских войск были проведены две успешных операции. бомбовые удары по Ватулинскому аэродрому и артиллерийскому складу в Можайске. С 15 по 25 декабря после начала общего контрнаступления наш отряд совершил налеты на шесть деревень Можайского района, освободив их от оккупантов. 19 января обойдя Можайск с севера, мы встретились с войсками 5-й армии, и наша лесная эпопея закончилась.

Не знаю, чем бы обошлось наше присутствие на оккупированной территории, если бы мы не соединились с диверсионным отрядом, но к нам отнеслись объективно, без пристрастных проверок. В полку я числился «не вернувшимся с боевого задания» и у меня появился выбор – вернуться в 176-й ИАП или проситься в иное подразделение. Мне хотелось повидать маму, сказать ей, что я жив, и я написал рапорт с просьбой направить меня в осажденный Севастополь. Мне повезло, как раз туда переводилась одна из эскадрилий 7-го ИАП на МиГ-3.

В январе 1942 года с Тамани через Керчь, занятый нашим десантом, мы перелетели на аэродром Херсонесский маяк. Из-за нелетной погоды с января по май активных действий в воздухе не велось. Мне удалось совершить всего несколько тренировочных вылетов. Зато, несмотря на казарменное положение, получилось несколько месяцев пожить у мамы, чему я и она, несмотря на тяготы осадного положения, были несказанно рады. Трудно описать искреннюю радость нашей встречи. Привыкнув к артобстрелам или редким бомбежкам, к трудностям осадного города, голоду и светомаскировкам я, погрузившись в детство, подолгу слушал истории старушки – матери – бывшей учительницы русского языка и литературы. А мать, гладя мою уже начавшую рано седеть голову, вспоминала прожитое. Вспоминала только хорошее, светлое, что было в нашей семье. И я, как маленький ребенок, отрешившись от действительности, в который раз просил рассказать о том, как мы всей семьей, погрузив на старенький велосипед припасы, шли в лес или в горы на пикник, сопровождаемые постоянным спутником – псом Атосом. Придя на место, отец, выпив небольшую рюмочку коньяка или водки, как правило, занимался костром, а я и Атос шли собирать хворост. Наверное, тогда, забираясь на кручи отвесных холмов и видя красоту необозримых просторов вокруг, я и захотел связать свою жизнь с небом.

Мать продолжала рассказывать, наливая чай с сахаром из принесенного мной пайка, а я все вспоминал ушедшие картины детства, пока время не возвращало к суровой фронтовой реальности.

Надо сказать, Крымскому фронту и той роли, которую играл в нем Севастополь, первоначально отводилась значимая роль. Город регулярно снабжался с Кавказа военной техникой, боеприпасами, продовольствием и медикаментами, но конечно этого было недостаточно. В феврале – апреле авиация Севастополя пополнились всего несколькими СБ, МБР, Пе-2 и Як-1. Возможно, командование больше делало ставку на Крымский фронт, воюющий на Керченском полуострове, надеясь, что Севастополь и так выдержит.

3 апреля 1942 года меня зачислили в 6-й Гвардейский Истребительный Авиационный Полк, входивший в сухопутную группу ВВС ЧФ под командованием полковника Константина Иосифовича Юмашева. Севастопольская авиагруппа насчитывала порядка 70 исправных самолетов, из которых Мигов было всего три штуки. Понятно, что при таком количестве имеющихся МиГов я больше находился в резерве. Самолеты полка базировались на аэродромах. Херсонес, Куликово поле и Северная бухта, но МиГ-3 были только на аэродроме Херсонесский маяк. Пара МиГов находилась в состоянии готовности и поднималась по тревоги на поддержку истребителей «старых» типов постоянно прикрывающих порт. Новые самолеты берегли. Дежурили только опытные летчики.

В начале мая одним из транспортов пришло пополнение – 6 новейших МиГ-3, вооруженных двумя синхронными 20-мм пушками ШВАК, по слухам, их выпустили всего несколько десятков, распределив по гвардейским полкам. К скоростным качествам МиГа прибавилось мощное вооружение – вес снаряда почти сто грамм. Севастопольская авиагруппа стала насчитывать до ста пятнадцати боевых самолетов, но технику продолжали беречь до абсурдности, полетов на «свободную охоту» не производилось, бомбардировщики не преследовались, новыми истребителями прикрывался только город и порт, старые типы иногда летали на сопровождение штурмовиков. Конечно, летчики Севастополя не были трусами, как не были трусами пехотинцы и моряки – защитники города. Но чувствовалась некая обреченность и отсюда – пассивность. Большие надежды возлагались на войска Крымского фронта призванные прорвать осаду. А давление люфтваффе все усиливалось, по сведениям разведки в Крым перебросили целый авиакорпус для поддержки наземных войск Манштейна. Из-за воздушной блокады морских путей снабжение города критически сократилось. Решением командования самолеты авиагруппы все чаще стали привлекаться для боевых действий над морскими коммуникациями, этому способствовала наладившаяся погода. Опасаясь морских десантов и конвоев противника, наша авиация расширила зону действий от Днестровского лимана до станицы Приморско-Ахтарск – от Одессы до Кубани. 3 мая произошел крупный бой над Севастополем между группами из ЛаГГ-3, Як-1 и Bf-109, потери составили по три машины с каждой стороны. В составе звена я несколько раз вылетал на сопровождение разведчиков в район Азовского моря и на прикрытие наших кораблей, но воздушных боев не вел.

Крымский фронт стал. 8 мая немцы и румыны перешли в наступление, прижав наши войска к Керченскому проливу, надежды на помощь Севастополю рухнули как карточный домик. После 18 мая немцы сосредоточились против Севастополя. Мы почувствовали это по усилившимся авиаударам и по увеличившимся собственным потерям. 17 мая катастрофа произошла прямо на херсонесском аэродроме. На моих глазах раненый в бою летчик из 45-го ИАП, пытаясь посадить подбитую машину, врезался во второй Як и погиб, были повреждены оба самолета.

Рано утром 21 мая, вернувшийся одиночный ночной разведчик доложил об обнаружении в западной части Черного моря кораблей противника, возможно следующих из портов Румынии к Севастополю. Для сопровождения ударной группы бомбардировщиков выделили шесть новых МиГ-3. Взлетели в 5.00 в утренней дымке. Небо безоблачное, день будет ясным. Бомбардировщики идут с «большой земли», мы должны встретить их над морем между Алупкой и Севастополем.

В момент взлета наш аэродром был атакован истребителями противника, прорвавшимися сквозь прикрытие. Немцы часто нас прессовали. После взлета парами, держусь ведущего. Справа в хвост мне пристроился Мессершмитт. Стараюсь маневрировать, чтобы не дать немцу прицелится. Хорошо хоть успели набрать скорость, но на малой высоте МиГ инертный, чувствую – не уйти. В отчаяние, выжимая максимум из мотора, перевожу самолет на кабрирование. Мне повезло, немец отстает, спасает скороподъемность МиГа. Если бы Мессершмитт атаковал не в горизонте, а сверху с запасом скорости был бы мне «полный рот земли»!

Атака отбита, собираемся над Балаклавой, двух истребителей нет. Под обстрелом фашистских зениток берем курс на юго-восток. Я никак не могу свыкнуться мыслью, что земля, по которой я гулял в детстве, захвачена противником. На высоте полтора километра замечаем три крупные цели. бомбардировщики или торпедоносцы, может летающие лодки, пока не видно. Набираем высоту четыре тысячи метров и начинаем сопровождение. Под нами в лучах вставшего почти летнего солнца хорошо видны Крымские горы. Сзади слева остался дворец Ласточкино Гнездо. Его башня уже не заметна с такой высоты, видны только очертания. Немецкого конвоя мы не нашли. Что это – ошибка разведчика? Самолеты вернулись в Херсонес, больше не встретив авиацию противника. В результате сегодняшнего дня наши потери составили шесть самолетов из них два МиГ-3, удалось сбить один истребитель противника, упал на нашей территории, дежурные истребители заявили еще о семи поврежденных самолетах фашистов ушедших на свою территорию.

В город стали прибывать транспортные самолеты для эвакуации «особо ценных грузов». В них вывезли тяжело раненых из комсостава и семьи руководства. Значит, город не удержать! Я попытался договориться об отправке в тыл матери, но мне было отказано, впрочем, она бы и сама отказалась лететь. Утром 25 мая до нас довели решение о начале эвакуации исправных самолетов на Кавказ. МиГ-3 6-го ГИАПа подлежали эвакуации в первую очередь. Я попал в группу «перегонщиков» и оказался перед страшным выбором. эвакуировать свой МиГ на Кавказ и сражаться дальше, бросив старенькую мать на произвол судьбы, или просить оставить меня в рядах защитников города, в котором скоро начнутся уличные бои. Я решил остаться, ну а мог ли я поступить по-другому! Желающих перегнать самолеты из Севастополя было множество, и я остался в городе в группе капитана Охапина.

28 мая самолеты Севастопольской авиагруппы совершили последний налет на противника, со следующего дня наши истребители приступили только к оборонительным действиям. Я отпросился навестить мать, рассказав ей, что город сдадим немцам, и что я принял решение остаться. Она долго плакала, а я только восклицал. – что-нибудь, придумаем!

7 июня немцы начали очередной штурм. Наши самолеты еще оставались в Херсонесе, но в боевых действиях не использовались, кроме того, даже прибыло очередное подкрепление из семнадцати Як-1. Большинство прибывших летчиков были плохо подготовлены и воевать не хотели, разговоры были только об эвакуации. В период с 11 по 17 июня из семнадцати Як-1 девять были потеряны. С 17 по 30 июня немцы, беря оборонительные форты, окончательно стянули кольцо, к концу месяца пала Северная бухта и Малахов Курган.

30 июня меня вызвал полковник Юмашев.

– Сегодня отводим самолеты из Севастополя. Ты в группе «перегонщиков».

– Я же просил оставить меня в городе – спросил я командира.

– Поступила новая вводная – ты летишь. У тебя есть допуск к ночным и еще. у меня много летчиков, но большинство из них не освоили МиГ-3, а гнать ночью неосвоенный самолет – слишком большой риск, поэтому ты летишь в четверке МиГов. И никакой самодеятельности, иначе будешь дезертиром!

Я попросил попрощаться с матерью. Тогда, под влиянием охватившего волнения, я и не понял сразу, что мать знала, что я должен лететь. Действительно, большинство Севастопольских летчиков были пилотами ЛаГГов, Яков, У-2, УТ-1, И-153, И-15, И-16 или Ил-2, не считая экипажей МБР и, хотя МиГ-3 по техники пилотирования был схож с Яками и ЛаГГами, все же был несколько другим самолетом. Это потом я узнал, что кроме веских перечисленных аргументов, меня из погибающего города спасала любовь матери, это она, пробившись на прием к комполка, уговорила его забрать меня, искренне считая, что спасает сыну жизнь. И действительно, какая участь могла ждать советского офицера в захваченном фашистами городе!

Выйдя во двор нашего, пока еще чудом уцелевшего, дома, я подошел к яблоне, посаженной отцом и мной в детстве. Дерево уже отцвело и, сбрасывая лишнюю завязь, готовилось плодоносить. Оно не понимало войны, не понимало наших вселенских трагедий и горя, но оно было живое и готовилось жить дальше, и ему было все равно – останемся мы или придут немцы. У дерева был свой цикл, но и оно было смертным, любая случайная бомба или снаряд могли убить его так же, как убило бы меня или мою мать. В детстве, когда предстояло уехать надолго, я всегда приходил прощаться с деревом как с другом, вот и сейчас я тихо простился с яблоней, не зная, увидимся ли вновь. Пускай это выглядело смешно и наивно, жалел ли я яблоню или себя или просто в очередной раз прощался с детством?

Времени не было, постояв в саду минут десять, я подошел к порогу и обнял маму. Говорить какие-то напутствия друг другу было бессмысленно. Что я мог пожелать ей, оставляя ее в сданном городе, что она могла пожелать мне, следующему длинными дорогами войны или точнее. ее бесконечным манящим, но убийственным небом. Все, что я мог сделать для нее, это оставить накопленный недельный летный паек, все, что она могла сделать мне – перекрестить в путь. Да, моя неверующая мать – школьный учитель перекрестила меня в дорогу, надев на шею маленький серебряный крестик. Мы молча постояли, и я отправился на аэродром. Идя в начинающемся сумраке летнего вечера, я думал о человеческой судьбе, о том, что это такое, есть ли она – предопределенность, или мы – полноправные хозяева своей жизни и судьбы близких людей. В висках напряженно стучало. А если есть Бог, почему он допускает войны, болезни, трагедии? Я вырос в атеистической семье, но моя покойная бабушка, мать отца, была верующей и иногда, когда родителей не было дома, читала маленькому мне библию. Я хорошо помню фразу. «и создал Бог человека по образу и подобию своему». Слышав это ребенком, я представлял себе Бога добрым дедушкой с «руками и ногами», сидящем на облаке, образ, вызывающий улыбку умиления. И только сейчас, в пору душевного напряжения, мне кажется, я стал понимать смысл «образа и подобия» Бога. Если Бог есть, то уж никак не в руках или ногах и прочих частях тела наше сходство. Бог создал человека, наделив его волей и ответственностью за свои поступки, возможностью решать и выбирать свой путь. Нет, к сожалению, мы не марионетки, которых Господь дергает за веревочки. Он «отдал» нам ответственность. Отдал свое право вершить окружающий мир самостоятельно и… «отстранился». И все беззаконие, вся беда идет совсем не от Бога или дьявола, они не вмешиваются в ход времен, они идут от нас самих, от того, какой путь мы выбрали. А совокупностью наших общих действий плетется паутина реальности мира, и очень часто попадая в эту паутину, мы бьемся в отчаянии подобно мухе, тогда как мы сами за это в ответе, а вовсе не «жестокий» Бог, вручивший нам «скипетр и державу».

Вечер не был тихим. Работала артиллерия, на окраинах города шли уличные бои. Немцы были в нескольких километрах от оставленного мной дома. Географически Херсонес был самым безопасным местом сражающегося города. Я прибыл на аэродром, и еще до наступления полной темноты в составе группы поднял свой МиГ-3 в воздух, взяв курс на Кавказ. Не все летчики смогли покинуть город, экипажи «старых» самолетов, уничтожив свои машины на аэродромах, влились в остатки Приморской армии, их судьба мне неизвестна.

31 июля Севастопольская авиагруппа была расформирована и 17 августа я, вместе с несколькими летчиками 6-го ГИАПа – пилотами МиГ-3, перелетел под Баку в поселок Насосный. Планировалось укомплектовать нами другие полки эксплуатирующие Миги. В поселке мы были не одни, постепенно туда собирался личный состав «безлошадных» истребительных авиаполков. Наша небольшая группа единственная имела свои самолеты. Остальные летчики прибывали в гнетущей неопределенности. Нас временно приписали к 16-му Гвардейскому Истребительному Авиационному Полку, отведенному в Насосный для пополнения. Доступность алкоголя превратило вынужденный отдых в череду постоянных пьянок. Мое чрезмерное увлечение азербайджанским вином усугублялось отсутствием вестей из Севастополя, впрочем, что такое пара бутылок вина в день для здорового мужика. Чтобы нам окончательно не спиться или не попасть под трибунал за пьяные драки, в начале сентября, дав восстановить летные навыки в нескольких вылетах, командование отправило нас на МиГах в краткосрочную командировку на Сталинградский фронт. Как сказал комполка – подполковник Николай Васильевич Исаев. – «пробздеть»! Краткосрочную, поскольку предполагалось участие в нескольких операциях, с передачей машин местным частям, и возвращением в состав 16-го полка, переводимого в Киргизию для получения новых самолетов. Мы прибыли на аэродром Средняя Ахтуба восточнее Сталинграда. Немцы уже вплотную подошли к городу, разрушая его постоянными бомбежками и артиллерийским огнем.

12 сентября в субботу в 8.15 вылетели на прикрытие бомбардировщиков атакующих немецкие позиции близ Сталинграда. Такая атака – редкость, фрицы господствуют в воздухе, наша авиация больше задействует истребители, чем ударные самолеты, используя их для прикрытия войск или блокирования вражеских аэродромов. Атаку запланировали еще вчера, ночью погода неожиданно испортилась – собрался местный фронт. Вылет решили не отменять в надежде, что вражеская авиация не будет активной. Взлетели, когда в районе аэродрома пошел дождь. Все летчики имели допуск для полетов в СМУ. На маршруте дождь стал стеной. Кого прикрывать не видно, в таких условиях надо возвращаться, но бомбардировщики были на подходе к целям, поэтому наша группа разошлась, и каждый МиГ пошел в заданный район самостоятельно. Лечу по компасу, на земле с трудом видны ориентиры, вертикальная видимость метров пятьсот. Набираю высоту, на полутора километрах вижу разрывы, выхожу из полосы дождя, сверху светит яркое солнце – красиво!

Группа собралась над облаками на высоте три тысячи пятьсот метров. Бомбардировщиков мы не видим, задача – патрулировать зону, в случае чего, отвлекать вражеские истребители на себя. Иду замыкающим второй пары, чуть отстал, чтобы иметь простор за ведущим. Из облачности появляются несколько истребителей противника и пытаются нас преследовать. В хвост заходит Мессершмитт, ухожу в облачность переворотом, стараясь держать направление полета всей группы. Немец меня теряет. Выхожу из облаков и вижу как «худой» пытается зайти в хвост моему ведущему. В наборе на хорошей скорости после пикирования я оказываюсь прямо под его брюхом. «Фриц» меня не видит и его участь предрешена. Приблизившись сзади снизу, я расстреливаю Мессершмитт почти в упор из двух ШВАК. Самолет не помещается в прицел, видно мелкие детали. Немец отваливает и летит к земле, преследовать не рискую – сзади может оказаться его напарник. По связи слышу, что бомбардировщики или штурмовики под нами отбомбились и уходят. Можно возвращаться. Разделяемся и ныряем в облачность. Домой идет каждый самостоятельно по приборам. Полет как «под шторкой». по компасу, вариометру, указателю скорости, крена и скольжения, высотомеру. На маршруте дождь усилился, ниже одной тысячи пятьсот метров ливень стеной. Вертикальный фронт. Земля еле просматривается, никакого горизонта перед капотом, только серый мрак и разбивающиеся вдребезги о козырек фонаря частые крупные капли, будто плывешь в речке. Главное, правильно выйти на аэродром курсом посадки и глиссадой. Нет, в нынешнюю погоду летать нельзя, это почти самоубийство, видимость не более километра, такое расстояние самолет пролетает за девять секунд, зевать некогда. При подходе к аэродрому дождь ослаб – помогла «небесная канцелярия». Подготовка экипажей была хорошей, самолеты, включая бомбардировщики, вернулись без летных происшествий или потери ориентировки. Но в результате скоротечного боя утраты нашей группы составили два самолета, оба летчика или погибли или пропали без вести на вражеской территории – «Пробздели!». Мы заявили о трех сбитых немцах, один БФ-109 – мой второй сбитый! Еще один, четвертый фриц разбился, это утверждает экипаж бомбардировщика, но подтвердить или опровергнуть эти данные невозможно.

13 сентября противник перешел в наступление по всему фронту, наши войска отступили на улицы Сталинграда, где начался городской бои, прозванный немцами. «крысиным». Наша группа, оставив МиГи на аэродроме под Сталинградом, начала долгое путешествие в 16-й ГИАП. То, что оно получилось долгим, я знаю сейчас, а тогда мы еще не ведали обо всех перипетиях нашей последующей фронтовой жизни.

Кстати, за сбитый самолет по Приказу № 0299 от 19 августа 1941 года, мне полагалась премия в тысячу рублей. Денег мне так и не дали, видимо, начальство боялось, что я окончательно сопьюсь за деньги, а требовать премию как-то не удобно. Я написал обычное в таких делах заявление. прошу перечислить в фонд Красной Армии. Не за деньги воюем, за Родину, за мать, оставшуюся в оккупации!

МиГи мы оставили Сталинградскому фронту, потому что наш полк по определению командования должен был пересесть на ленд-лизовскую технику. «Киттихауки» или «Аэрокобры». Пока наша группа находилась под Сталинградом, полк перебазировался в поселок Манас в Киргизии. Туда же начали поступать новые истребители. Вначале – только один Р-40. Самолетов явно не хватало, они должны были идти через Иран, и даже планировалось, что летчики сами будут, перегонят самолеты из Тегерана. Получить несколько Р-39 можно было в Иваново, где находилась сборочная бригада и учебная эскадрилья на «Аэрокобрах». Поэтому наша группа отправилась не в Среднюю Азию, а в 22 запасной авиаполк в Иваново, где прошла трехмесячный курс изучения матчасти и полетов на Р-39. Первоначально предполагалось, что мы сразу погоним самолеты в расположение своего полка, но кому-то на высшем уровне захотелось провести фронтовые испытания «Кобр». Из нас сколотили сводную эскадрилью, и в конце декабря мы, приняв десять Р-39 с полным боекомплектом 37-мм снарядов к авиапушкам, перелетели ближе к линии фронта на подмосковный аэродром с целью провести несколько боевых вылетов на «свободную охоту» в район Ржева, где, захлебнувшись в немецкой обороне, завершалась наступательная операция «Марс». Использовав неудачу Красной Армии, 9-я армия Моделя провела ответные атаки, но и они не увенчались успехом. К нашему прибытию война на данном участке вновь приобрела позиционный характер, что способствовало целям нашей группы – «завоевания господства в воздухе в определенном секторе».

Р-39 конструктивно был необычным самолетом. По своим характеристикам в сравнении с МиГ-3 «Кобра» имела почти равную скорость «у земли», правда, несколько проигрывая в скорости на больших высотах, зато обладала лучшей горизонтальной маневренностью. При этом, имея схожую массу пустого самолета, взлетный вес Р-39 был больше чем у МиГ-3 килограммов на двести, то есть «Аэрокобра» при аналогичных скоростных характеристиках и лучшей маневренности «брала» большую полезную нагрузку, а это топливо и вооружение. Особенно в американском самолете поражала огневая мощь против МиГа – одна 37-мм пушка и до шести пулеметов разного калибра. Мощность секундного залпа, даже в сравнении с пушечным, МиГ-3 поражала. Собственно говоря, самолет на фронте появился очень кстати, ведь и немцы с осени 1942 года начали отправлять на восточный фронт новые самолеты Фв-190 с более сильным, чем у Мессершмитта вооружением. Первые Фокке-Вульфы появились в сентябре под Ленинградом, в декабре – под Орлом, так что вполне могли встретиться и нам.

27 декабря 1942 года в 13.30 вылетели девятью самолетами на «свободную охоту» в район западнее Ржева. Обычно «свободная охота» таким количеством самолетов не ведется, но мы решили перестраховаться в первом вылете, мало ли с чем столкнемся. Десятый самолет оставили на земле по причине его необычного американского камуфляжа – самолет поступил в войска непосредственно из НИИ, куда был предоставлен американцами для испытаний. Поднялись тремя звеньями с заснеженного аэродрома, по пути встретили группу Илов сопровождаемых Яками – шедших на штурмовку. День морозный и ясный, так и хочется вспомнить «мороз и солнце – день чудесный». Замерзшие снежные шапки редкой облачности не мешают обзору. В зону патрулирования наше звено вошло на высоте две тысячи пятьсот метров или восемь тысяч двести футов по прибору. Второе и третье звено выше. Подошли по особому, тремя самостоятельными группами с разницей по высоте и интервалу. Такой строй необычен для наших ВВС, это эксперимент 16-ГИАПа, его кажется, начал разрабатывать командир эскадрильи Покрышкин, о чем имел жаркие споры с комполка. У них даже был конфликт, дошедший чуть ли не до суда. Обстановку в полку, находившемся в тылу, трудно было назвать благоприятной. ссоры доходившие до стрельбы, пьянки, я даже был рад столь малому пребыванию в расположении 16-го Гвардейского. После Севастополя я стал замкнутым и малообщительным, а, вновь попав на фронт, решил бросить пить, не потому что решил вести правильный образ жизни, а просто, чтобы не спиться.

Впереди показалась четверка самолетов противника, хорошо заметная в ясном небе. Завязался бой на встречных курсах. Делаю поворот на горке и разворачиваюсь, стараясь следовать за ведущим. Он энергично маневрирует. переворот с затяжным пикированием, боевой разворот. Подошла еще пара немцев. В бой вступили все группы. Схватка идет в ограниченном секторе на виражах и вертикалях, такой бой англичане называют «собачьей свалкой», каждый пытается вцепиться в «загривок» противника бульдожьей хваткой. Захожу сверху в хвост немцу, жму гашетку, залп из всего оружия, самолет противника взрывается и бесформенной огненной массой несется к земле. От перегрузки на выводе из пикирования темнеет в глазах, тяну на боевой, второй немец промахивается – живу!

Подошла группа Яков, кажется, «седьмых», освободившаяся от сопровождения ушедших штурмовиков, им тоже хочется отхватить кусок победы, но и у немцев тоже пополнение, общее количество самолетов в небе посчитать невозможно, но наше численное преимущество очевидно.

Бой, продолжавшийся более двадцати минут, закончен, остатки самолетов расходятся в направлении своих аэродромов. Я так и не понял, какой тип истребителя противника сбил, впрочем «живого» Фокке-Вульфа я раньше не видел. Собираемся в группу, пытаюсь сосчитать количество «Кобр» в небе. Вместе со мной семь самолетов, где еще два? Командир дает команду следовать на аэродром. Поздравляю себя с почином на Р-39, да, от залпа МиГа самолет противника так бы не развалился.

На посадке даю прогрессирующего «козла» и подламываю основные стойки. Я цел, но самолет выведен из строя, обидно и стыдно, хочется плакать как мальчишке, но я только виновато по-дурацки улыбаюсь. В результате боя мы потеряли два самолета, оба летчика выпрыгнули над территорией занятой противником – пропали без вести, один Р-39 поврежден мной при посадке, потеряно также два яка. Наша группа заявила о восьми сбитых самолетах противника, один сбили Яки, фрицы получили над своими войсками и подтвердить все победы невозможно. Летчиков нашей группы сбивших самолеты противника представили к наградам, меня – нет, сам виноват. Хорошо, что хоть от полетов не отстранили. Кто-то из товарищей сказал, что я сбил ФВ-190.

28 декабря в 12.00 вылетели на «свободную охоту» в тот же район. Отличие от вчерашнего дня было только в том, что сегодня, после вчерашних потерь, мы смогли поднять в воздух шесть Р-39 и решили не пересекать линию фронта. Погода стабильна – холодно и почти безоблачно, только редкая хилая кучевка с нижним краем одна тысяча четыреста метров, видимость почти «миллион на миллион».

Сегодня я лечу на «Кобре» с необычным американским «песчано-морским» окрасом, выделяясь на фоне остальных оливково-зеленых машин. На всякий случай наши звенья усилены парой старичков И-16.

Набираем высоту три тысячи метров, начинаем патрулирование. Немцы принимают вызов, выставив шесть истребителей. Это уже не просто драка – это соревнование. Напряжение возрастает. Сбит один из наших самолетов, сбит один немец. Фашисты попались упорные, на тупоносых самолетах с отличным от «худых» поперечным «V» крыла, небо не уступают. Мне удается зайти одному в хвост, но попасть не получается. Другой немец заходит в хвост мне, стараюсь уйти правым виражом. Фриц гоняет меня уже несколько минут. Снижаюсь до бреющего, его скоростной самолет не отстает. Иду вдоль небольшого оврага, затем тяну вверх и опять вираж до углов срыва, получилось – сбросил с хвоста. После маневрирования на малой высоте чувствуется предельная усталость, перчатки промокли от пота, хоть выжимай, на улице мороз, а я потею как в бане. Ищу ведущего, разобрать, где кто – невозможно. Захожу в хвост фашисту, сближаюсь почти до пятидесяти метров, стреляю, но немец как заколдованный, идет на «ножницы», пытаюсь сделать то же самое, противник проворнее оказывается сверху, я его теряю. Он пикирует на меня, ухожу от огня скольжением, моя кобра получает легкие повреждения, понимаю это по начавшемуся падению давления масла. Выхожу из боя и беру курс на аэродром. Немец меня не преследует, что это, благородство врага? Сажаю поврежденную машину на «отлично» – вот так бы вчера… Сруливаю с расчищенной полосы и глушу двигатель. Ко мне бегут техники, самолет может загореться в любую минуту, но все обходится, не считая пробитого маслобака.

Возвращаются товарищи. Наши потери – три Р-39 из шести, но все летчики живы – сели на вынужденные или выпрыгнули над своими наземными войсками, одни летчик, получивший легкие ранения, отправлен в госпиталь. Заявлено о семи сбитых немцах, еще одного добили «ишачки». Соотношение опять в нашу пользу. Разбор боя, отдых, хорошо, что все живы. На утро мой самолет исправен и готов к вылету.

На следующий день 29 декабря в 14.00 летим в тот же сектор западнее Ржева в надежде, что и немцы, желая поквитаться за два прошедших боя, примут вызов. Погода не меняется.

У нас четыре оставшиеся «Кобры» при поддержке четырех «Яков» – четыре пары. Набираем три километра, «Яки» – ниже. Лечу, зачарованный русской зимой, всюду белая ширь, замерзшие реки и остывшие леса. Мое любование природой прерывает команда ведущего – враг впереди выше на одиннадцать часов. Наша «свободная охота» действительно превратилась в соревнование, мы как две футбольные команды встречаемся каждый день почти в одно и тоже время, только цена матчам – жизнь!

Я не успеваю за ведущим, он сбивает немца и сам попадает под огонь ведомого, я остаюсь один, зажатый двумя немецкими истребителями, сегодня численный перевес на стороне противника. Третий фриц атакует меня спереди сверху, попадая за кабину в район мотора. Я еще успеваю вытянуть наверх, попав немцу в хвостовое оперение, мой Р-39 загорается. Второй раз в жизни я покидаю поврежденную машину. Чтобы погасить скорость и не попасть под стабилизатор, я беру ручку на себя, сбрасываю левую дверь и стараюсь прыгнуть под крыло. Купол раскрывается, высота с трудом позволяет совершить безопасное приземление в сугроб. Отстегнув лямки, бегу на восток и оказываюсь в окопе нашей пехоты. Красавица – «Кобра» догорает метрах в трехстах на нейтральной полосе. Я цел, но бой проигран, сегодня немцы подготовились лучше нас.

Меня накормили, напоили горячим чаем и через несколько дней, выдав полковую лошадь, отправили в тыл. Я не знаю всех результатов боя, но, по информации наземных наблюдателей, мы потеряли три «Кобры» и два «Яка», сбив три истребителя противника. Все наши летчики живы, но получается, что гнать в полк нечего. из десятка остался один целый Р-39 и один поврежденный мной при посадке, но и немцев мы набили достаточно. более пятнадцати. «Кобра» показала себя агрессивным охотником с мощным вооружением и хорошей управляемостью, я думаю, этот истребитель еще отметит себя в воздушной войне.

До моего аэродрома было более двухсот километров, для зимнего путешествия на лошади это слишком трудное расстояние, мне надо было найти более быстрый транспорт, чем курсирование по частям и деревням в качестве попрошайки, останавливаясь на ночлег и питание. Я все-таки добрался до аэродрома на лошади, но оставшиеся летчики и самолеты уже получили распределение по полкам. Добираться в расположение 16-ГИАПа «своим ходом» было нецелесообразно. Меня временно определили в состав резервного 296-го ИАПа получившего короткий двухмесячный отдых после Сталинградского фронта. Командиром полка был майор Николай Баранов. Полк воевал на Якак. В части была даже одна летчица. Лидия Литвяк.

Неприятности продолжали меня преследовать. Собственно, я мог и не летать в новом подразделении, дожидаясь окончательного распределения, но как я, летчик, мог оставаться на земле, кода в полку летает даже девушка. Я приступил к изучению новой для меня техники и добился допуска к тренировочным полетам на Як-7Б.

По сравнению с Р-39 Як-7Б имел почти равный по мощности двигатель и несколько меньшие размеры, у земли он даже превосходил «Кобру» в скорости, но это преимущество резко терялось с набором высоты. Он имел пушку меньшего калибра и меньшее число пулеметов. В целом, как и все самолеты Яковлева, «7Б» был предназначен для горизонтального боя на малых высотах. Я учил летную эксплуатацию самолета с установленным в задней кабине дополнительным бензобаком. Этот бак служил для смещения центровки назад и увеличения противокапотажного угла. Летчики, опасаясь пожара за спиной, требовали снятие дополнительного бака, и на самолете, на котором мне предстояло сделать тренировочный полет, бак был уже снят, что привело к смещению центровки вперед. К тому же со мной сыграло роковую роль выработавшаяся привычка взлета с носовым колесом на Р-39. Короче говоря, 13 февраля при взлете на Як-7Б на разбеге я, отрывая хвостовое колесо, сильно отдал ручку от себя и самолет скапотировал. Каким-то чудом мне повезло. Обычно, такие ошибки на взлете заканчиваются гибелью летчика, но «Як» не зарылся носом и не перевернулся, убив меня под обломками, а просто чиркнул винтом землю. Я практически не травмировался, но винт и мотор были повреждены. Начались разборки. не специально ли я это сделал? В результате к суду или иным мерам наказания меня не привлекли, но отправили в учебный полк, так сказать, для повышения квалификации. В учебке мне довелось освоить новый советский истребитель Ла-5, начавший поступать в войска с осени 1942 года. Спарок не было и вылетать приходилось без вывозной программы, изучив теорию, я смог за четыре месяца сделать бешеный налет. сто пять часов. В хорошую погоду летали каждый день по два-три часа.

После окончания курса подготовки меня должны были направить в полк, принявший аналогичную технику, но судьба в очередной раз распорядилась иначе. Узнав, что 16-й ГИАП приступил к боевым действиям на Кавказе и, возможно, после освобождения Кубани попадет в Крым, я оббил все пороги начальства с просьбой перевести меня в Краснодар в свой полк. Мои просьбы были услышаны и я начал долгое возвращение в 16-ГИАП. Дабы не путешествовать в одиночестве, меня включили в группу пополнения, направляющуюся на Кавказ вместе с самолетами. Наша группа из четырех пилотов была быстро переучена на Р-40М и начала перелет на юг. Американский истребитель Р-40 «Киттихаук» не был новым истребителем, эти самолеты вместе с «Харрикейнами» в числе первых начали поставляться по ленд-лизу с начала 1942 года, один Р-40 поступил в 16-й полк еще до моего отбытия под Сталинград, но модификация «М» была самой свежей из появившихся в СССР самолетов по английским союзническим обязательствам, так как первоначально Р-40М поставлялись в Великобританию. Если сравнивать «Киттихаук» с «Аэрокоброй» то Р-40М («длиннохвостый») был несколько тяжелее, на нем стоял практически тот же двигатель Аллисон, он имел схожие скоростные характеристики, но худший маневр и только пулеметное вооружение, правда, это были шесть крупнокалиберных скорострельных пулеметов Браунинг расположенных в крыле. Если говорить об общем впечатлении от самолета, то, как говорят англичане, это был самолет, созданный для джентльмена. Прекрасное пилотажно-навигационное оборудование и просторная кабина с зеркалом заднего вида. Самолет был хорош для дальних перелетов и любых полетов по маршруту, но, как истребителю, ему, не смотря на внешнее сходство с акулой, раскрывшей пасть, не хватало агрессивности, в этом плане Р-39 был лучшим бойцом, чем Р-40. После более близкого знакомства этот самолет почему-то стал вызывать у меня добрую, но ироничную улыбку, в детстве, я зачитывался книжками Уэллса и Конан Дойля и при виде «Киттихаука» представлял летящего в нем усатого английского аристократа с белым шарфом и сигарой в зубах. Но шутки шутками, а на этих самолетах нам предстояло драться с матерыми фрицами и юмора тут мало.

Наш маршрут пролегал восточней Орла почти по линии фронта. Дело в том, что к нашей небольшой группе Р-40 должны были присоединиться несколько самолетов 279-го бомбардировочного полка. Полк действовал на Брянском фронте, 20 июня был переведен под Орел, но по каким то причинам расформировывался, часть самолетов и летчиков собирались отправить на юг в район Кавказа и Кубани. На промежуточный аэродром сели утром 4 июля, позавтракали, даже приняли летний душ, ждем бомбардировщики.

После обеда нас вызвали в штаб полка, сообщили обстановку. Немцы начали артиллерийскую подготовку из района Орла по нашим передовым позициям. Аэродром от второй линии нашей обороны в полутора километрах, в любой момент накрыть могут. Раз работает артиллерия, жди авиации, а то и танков, не дай бог прорвут оборону. Нам бы быстрее улететь, но поступает приказ. вылететь в сектор Орел – Стрелецкий для контроля воздушного пространства на случай появления немецких бомбардировщиков, не допуская их до позиций обороны. Наше звено должно поддержать звено Яков. Я снова в бою!

15.45 взлетаем в ясное летнее небо, жарко, хочется окунуться в какой-нибудь речке, тем более что под нами приток Оки – Зуша. Берем курс на Орел, виднеющийся на горизонте. По сведениям нашей разведки ближайший немецкий аэродром в Трубчевске километрах в ста тридцати, но под Орлом наверняка есть аэродром подскока с истребителями. А вот и они, ниже нас, навстречу, идут четыре поднимающиеся точки. Наша высота две тысячи метров, обычно немцы так низко не ходят, значит – только взлетели. У нас есть преимущество, выбираем цели. Атакую одного сверху, теперь узнаю – это Фокке-Вульф. Поврежденный «фриц» пытается со снижением уйти в сторону своего аэродрома, догоняю, чтобы добить, но в момент нажатия на гашетку меня опережает командир нашей группы, его самолет буквально выныривает из-под меня, немец падает.

Все, истребителей противника больше нет. Продолжаем патрулировать сектор между Орлом и нашими позициями, даже с высоты в два километра видно, сколько тут скопилось техники с обеих сторон – в несколько эшелонов. Что-то назревает на просторах между Орлом и Курском.

Патрулируем больше часа, бомбардировщиков так и не обнаружили. Возможно, предупрежденные о нашем присутствии, они выбрали другой маршрут. Мы вернулись на аэродром. Сбитый ФВ-190 записали на мой счет, я бы все равно его добил. Всего мы сбили два истребителя противника, не потеряв ни одного Р-40, другую пару сбила четверка Яков. Наши потери – один Як, летчик погиб.

Ночью критически сжатая в дугу между Орлом и Курском смертоносная пружина рванула – началась эпическая битва, в результате которой ценой огромных потерь и усилий Красной армии удалось в третий раз после Москвы и Сталинграда переломить удачу немецкой военной машины, уже порядком потрепанной и истощенной, надеюсь что навсегда.

Наша группа, согласно приказу, была включена в резерв фронта, в активных боевых действиях под Курском мы не участвовали, было несколько перебазирований по плану «Операции Кутузов». Мы в начале отступали, потом наступали, в целом пробыли под Орлом до 20 октября, когда линия фронта уже ушла далеко на запад. 279 полк расформировали, а нас отправили южнее на Украину в 5-ю воздушную армию. Наша группа, оставаясь в резерве, была доведена до эскадрильи и базировалась совместно с 511-м авиационным полком, принимавшим участие в битве за Днепр.

К тому времени Р-40 фактически выводились из фронтовых полков ВВС и передавались в авиацию ПВО и ВМФ. «Мой» 16 гвардейский ИАП уже давно избавился от «Киттихауков». Поэтому весной 1944 года перед нами была поставлена задача. передать Р-40 в авиацию Черноморского флота, возможно, в 30-й разведывательный полк Новикова, где они бы использовались в качестве разведчиков, а самим вернуться в свои полки. Все новые летчики нашей эскадрильи были опытными пилотами, прошедшими подготовку в 25-м Запасном Авиаполку. «Киттихауки» распределили на Черноморский флот, поскольку парк его истребителей был устаревшим и изношенным и использовался в основном как штурмовики или для отражения воздушных налетов. В такой ситуации Р-40 М вполне могли бы принять участие в завоевании господства в воздухе и срыву эвакуации немцев из Крыма.

Наконец наша эскадрилья прибыла на аэродром Комаровка под Харьковом, откуда должна была перелететь в Крым в район Сиваша или Керчи, а затем на один из аэродромов базирования ВВС флота. До 7 апреля по погодным условиям вылет откладывался, и мы били баклуши. Рассказывая анекдоты и истории из собственной жизни, дело доходило не только до анекдотов про летчиков или женщин, но и политических. Обсуждали. почему оказались не готовы к войне и так долго и далеко отступали. Кто-то рассказал анекдот про Рокоссовского.

«Перед войной Рокоссовский был арестован. Осенью сорокового его освободили и дали ему дивизию. Во время войны дивизия дралась хорошо, и Сталин решил дать Рокоссовскому более крупное назначение. Рокоссовского отозвали с фронта. – Хорошо ли Вы знакомы с германской военной доктриной? – спросил его Сталин. – Нет, товарищ Сталин. – А со структурой и вооружением германской армии? – Нет, товарищ Сталин, ведь я сидел. – Нашел время отсиживаться. – Прокомментировал вождь».

Я вспомнил свое «сидение» в начале войны. За анекдоты не сдали, значит, ребята нормальные.

На аэродроме был оборудован домик-курилка, на стенах которого командир эскадрильи разместил схемы предполагаемого района полета, подходы, аэродромы, текущую линия фронта, но я то знал этот район прекрасно и без схем, да и налет у меня с сорок первого…

7 апреля высота облаков поднялась до одной тысячи трехсот метров, осадки прекратились, и мы смогли совершить по тренировочному вылету на слетанность группы.

Наконец, 8 апреля облачность рассеялась окончательно и в 12.00 часов дня мы получили разрешение на вылет в Керчь. Нам сообщили, что сегодня с восьми утра началось наступление 4-го Украинского фронта на Перекоп и Армянск – наши вошли в Крым с севера, не считая Керченского плацдарма.

Меня переполняла радость и тревога. как там мама, жива? Почти два года я не знал ничего о ее судьбе.

Наступление поддерживала артиллерия и авиация. Нас предупредили. воздушное пространство над Крымом пока продолжают контролировать немцы, хотя численность их истребительной авиации незначительна. Наш маршрут был проложен над Азовским морем, но командир группы принял решение отклониться в сторону и пройти по линии. Армянск – Евпатория – Белогорск – Феодосия для проведения воздушной разведки, а если повезет, то и блокирования воздушных перевозок транспортной авиации люфтваффе, благо дальность Р-40 позволяла подобное отклонение. Дело в том, что соединения немецкой транспортной авиации сосредотачивались на аэродромах Одессы и Умани, откуда обеспечивали снабжение окруженных в Крыму войск, так что наши курсы вполне соединялись над полуостровом, другое дело, что полеты транспортов были преимущественно ночными, но чем черт не шутит!

Поднялись двумя звеньями – всего восемь самолетов и взяли курс на Крым. Лететь предстояло долго, более двух часов и это без учета возможного боя. Крымская весна загадочна и непредсказуема, она может напугать снежным заносом или порадовать ярким почти летним солнцем. Сегодня Крым встречал нас нежно-голубым небом и видимостью миллион на миллион. Пересекли Сиваш, дальше я знаю каждую дорогу, каждую бухточку – это моя земля и фашистам здесь спуску не будет, дома, как известно, и стены помогают.

Над перешейком видно раскинувшуюся с разных сторон ширь Азовского и Черного моря, Арабатскую косу. Дошли до Евпатории, хочется покинуть строй и лететь дальше в Севастополь, но нельзя нарушать задание, для одиночного самолета – это самоубийство, Севастополь хорошо укреплен, там сконцентрирована немецкая авиация. На юго-востоке видны горы, не пересекая их линию, взяли курс на Белогорск. Значительных групп немцев на земле не видно. С запада появились немецкие самолеты, видимо посланные из Севастополя, их два или четыре. Наша группа, перестроившись этажеркой, пошла на встречу. Начался бой, мы попытались, используя численное превосходство, «опустить» немцев до пятисот метров, где их преимущество в вертикальном маневре не будет таким заметным. Получилось, двоих вывели из боя без собственных потерь. Другая пара начала удирать, мы не стали их преследовать, опасаясь попасть под огонь зенитных батарей, да и скорость у них побольше. У немцев уже явно не хватает авиации. Продолжили патрулирование, но, не встретив бомбардировщиков или транспортов и учитывая остаток топлива, пошли на аэродром посадки. Ну, вот я и снова на родной земле.

Но освобождать Крым и попасть в Севастополь мне не довелось, передав самолеты, мы отправились догонять свои полки. 16 ГИАП. некоторое время поддерживал Приморскую армию в ходе освобождения Крыма, затем был выведен на короткий отдых в Запорожскую область, где на тыловом аэродроме Черниговка мы получили новые самолеты – Р-39Q-10. Кроме четырех лопастного винта моя новая «Кобра» отличалась от предыдущей версии, потерянной под Ржевом, увеличенной броней и запасом топлива, а также. автоматом регулировки оборотов и адаптированной под наши условия масляной системой. По заявлению американцев новая «Кобра» должна была давать у земли шестьсот пять километров в час, иметь дальность до восьмисот сорока километров и скороподъемность у земли – девятнадцать метров в секунду на приборной скорости двести шестьдесят километров в час. Вооружение облегчили, сняв крыльевые пулеметы, но все равно оно было впечатляющи мощным. 37-мм пушка с боекомплектом в тридцать выстрелов и два 12,7-мм пулемета с боекомплектом по двести выстрелов на каждый ствол. Еще до моего возвращения в полку появилась интересная «традиция», кажется заведенная Покрышкиным. переделывать спуск всего оружия под одну пулеметную гашетку, что давало восемь секунд беспрерывной стрельбы. Конечно, можно было не загружать лишней работой технический состав и отказаться от переделки, но, быстро оценив эффективность подобной модернизации, я попросил инженера вывести все оружие под указательный палец, чтобы не тянуться большим пальцем до верха ручки сбивая прицеливание. Кроме того, на моем Р-39 сохранили американский радиополукомпас, что позволяло использовать ее для дальних маршрутов.

В мае полк был переброшен в Румынию. Где, в результате тяжелых воздушных боев между Яссами и Кишиневом, завоевал господство в воздухе. Были и потери, так, 31 мая только в результате одного воздушного боя погибли сразу два опытных летчика. лейтенант Николай Карпов и командир звена младший лейтенант Владимир Петухов. Петухова я знал лично, это был молодой и отчаянный летчик. Даже в учебных полетах он часто рисковал жизнью, выходя за рамки полетных заданий с целью лучшего освоения техники. За свою смелость он имел много проблем с начальством, особенно с бывшим командиром полка Исаевым, хорошим летчиком, но отличавшимся осторожностью касаемо выполнения правил и уставов. Однажды Петухов во время маршрутного полета снизился буквально до бреющего полета, и весь маршрут пролетел с огибанием рельефа, почти касаясь земли, в другой раз он начал выполнять пилотаж на малой высоте над аэродромом. Получая нарекания от начальства, он каждый раз заявлял, что хочет быть летчиком, а ни кисейной барышней и только полная уверенность в себе и в самолете даст преимущество над врагом. За свои выходки Владимир никак не получал лейтенантское звание, правда, Покрышкин, став командиром полка после Исаева, видя задатки молодого летчика, сделал Петухова командиром звена.

Для старых летчиков полка, прошедших всю войну, данный район полетов был знаком до щемящей боли, именно в Молдавии они начали свою войну в июне сорок первого. Лично я в воздушных боях над Румынией не участвовал, восстанавливая навыки пилотирования Р-39.

В начале лета 16-ГИАП был включен в состав 9 ГИАД 4 ВА 2 Белорусского фронта. Саша Покрышкин к тому времени получил повышение, став командиром дивизии, командование полком принял майор Борис Глинка, спокойный уверенный летчик с открытым добродушным лицом и приятной улыбкой. Он был требовательным и умелым командиром, при этом никогда не повышал голос, четко и понятно ставя задачи личному составу. Вообще наш полк «славился» нарушением дисциплины и всякими прочими вольностями, отчасти это были наговоры, но была и доля правды. Требовать от людей, ежедневно рискующих жизнью, воюющих на пределе возможностей организма, железной дисциплины трудно, а возможно и кощунственно.

Полк оказался на стыке двух операций по выдавливанию немцев из западной Украины и Белоруссии и должен был оказывать авиационную поддержку войскам, начавшим Белорусскую и Львовско-Сандомирскую операции. Задачи ставились грандиозные. освободить Львов и захватить плацдарм на берегу Вислы у польского Сандомира. К тому времени у нас было полное преимущество над немцами, особенно численное, приблизительно 4.1.

14 июля вылетев на задание со стажером в район Свинюхи-Горохув, Борис Глинка сбил один Мессершмитт, но и сам был сбит. Он выпрыгнул, но «Кобра» редко прощала «парашютистов», ударившись о стабилизатор, Глинка получил тяжелые травмы и был отправлен в госпиталь, а полк временно остался бес талантливого командира.

В этот же день перед нашей эскадрильей была поставлена задача – провести завтра утром воздушную разведку в районе. Львов – Плугов – Зборов, где немцы создали мощную танковую группировку. Авиации была поставлена задача. нанести массированный бомбовый удар, но вначале эти танки надо было обнаружить. Собственно говоря, на поиск танковых дивизий вылетел специально оборудованный разведчик, а в нашу задачу входило обеспечить ему спокойную работу, в случае чего, подавляя немецкие истребители в секторе разведки, ну и, при возможности, смотреть самим. вдруг чего обнаружим.

15 июля поднялись в воздух с опозданием в 8.15 шестью «кобрами» и пошли догонять разведчик. Немцы уже начали танковый контрудар. Погода прекрасная, как и в первый день моего возвращения в Крым, начинался безоблачный летний день, при такой видимости увидеть пыль от двигающихся танков дело не сложное. Собственно говоря, в разведки надобность отпала, фашисты себя обнаружили, начав активные действия, это и вызвало заминку с взлетом, задача переквалифицировалась в прикрытие наших войск и в обеспечении безопасного возвращения разведывательной «Пешки».

Набираем высоту, солнечные зайчики играют на приборной доске, человеку далекому от техники не понять ощущения комфорта, когда видишь, что все механизмы и агрегаты работают идеально, тогда чувствуешь уверенность в себе и самолете. И все же Р-39 не Р-40 – это достаточно неустойчивая машина, конечно, не такая как И-16, но «Аэрокобра» словно дикий конь не дает своему наезднику расслабиться, чуть зазевался, или изменилась центровка, например, при израсходовании всего боезапаса и самолет как необъезженный зверь норовил сбросить седока штопором.

Пе-2 не видно, но нам известен район разведки. Самолеты оборудованы станциями, и мы слышим, как командир разведчика предупреждает о наличии в небе самолетов противника. Первая пара и мой ведущий пошли вперед на прикрытие, я отстал метров на пятьсот. Смотрю. прямо на меня в лоб приближаются плотным строем четыре двухмоторных бомбардировщика – идут на поддержку танковой атаки. Без прикрытия, неужели у немцев уже не хватает истребителей? Как дисциплинированный летчик я не должен отвлекаться от выполнения задания – сопровождение разведчика, но соблазн слишком велик. Другие летчики тоже решили не упускать шанса, но я ближе всех. Разворачиваюсь и пристраиваюсь в хвост немецкой группе. Условия идеальные, как в учебнике. Моя скорость больше и дистанция сокращается. У хвостовых стрелков не выдерживают нервы, и они открывают огонь, помогая мне выбрать упреждение. Хотя какое тут упреждение, самолеты прямо передо мной. Целюсь в основание крыла, между фюзеляжем и двигателем, там должны быть топливные баки. Нащупываю пальцем гашетку, залп, крыло «фрица» разрушено – вовремя я переделал оружие под одну гашетку. Педалью и легким креном перевожу нос самолета на другой бомбардировщик, еще один залп и второй «немец» уходит спиралью к земле. Вот так, с одного захода сразу двоих. Проскакиваю под следующим самолетом скольжением, чтобы сбить стрелков с толку, разворачиваюсь и оказываюсь опять на хвосте у немцев. Те, сбрасывая бомбы, пытаются повернуть обратно. Догоняю, захожу в хвост и поджигаю левый двигатель, горит хорошо, теперь и этот бомбардировщик не жилец, экипаж прыгает. Догоняю последний, даю залп и понимаю, что снаряды в пушке закончились. Раньше до переделки кнопок на ручке летчики часто возвращались на аэродром, израсходовав все пулеметные патроны но, так и не выстрелив из пушки, теперь все наоборот. Правый пулемет клинит, перезарядка не помогает, веду прицельный огонь из одного пулемета, стараясь попасть по кабине или двигателям. Все, дистанции нет, боеприпасов тоже, ухожу под бомбардировщик со снижением, где группа не знаю, но вести бой больше нечем, возвращаюсь на аэродром.

Уже на земле я увидел, что самолет получил незначительные повреждения. Жду возвращения эскадрильи. Минут через семнадцать после меня садятся четыре «кобры», нет моего ведущего и командира звена старшего лейтенанта Саши Ивашкова. Начинаем разбор задания. когда я развернулся, чтобы преследовать бомбардировщики, верхняя пара последовала моему примеру, а звено из оставшихся трех самолетов продолжило прикрытие разведчика. Налетела четверка Фокке-Вульфов, видимо – сопровождение бомбардировщиков, мой ведущий, оказавшийся без прикрытия, был сбит. Немцам, потеряв один истребитель, удалось сбить и разведчика, вернулась верхняя пара, общими усилиями одолели еще двоих фрицев, последний ушел. Особенно отличился Слава Березкин, сбивший две «Фокки» и получивший за данный бой орден Славы. Выходит что ведущий погиб по моей вине, а возможно и экипаж «Пешки», сказать, что четыре сбитых бомбардировщика того стоили, не поворачивается язык. С другой стороны. я предотвратил бомбежку наших войск.

Командование долго думало, что со мной делать. отдать под суд или приставить к награде, все же представили к награде, не в каждый вылет привозится по четыре сбитых Ю-88! Конечно, на «Героя» даже со всеми своими сбитыми за войну я не дотягивал, удостоился Ордена Красной Звезды. И хотя за общее количество сбитых самолетов противника должен был получать уже вторую правительственную награду, но мои частые метания из части в часть по всем фронтам привели к тому, что документы задерживалась, не успевая отследить мое местонахождение или вовсе – терялись. Орден Красной Звезды – не «Герой» и к середине 1944 года не был уже такой редкой наградой, как скажем в июне сорок первого. Согласно приказу НКО № 416 от 31 декабря 1942 года его вполне мог вручить и командир дивизии Александр Иванович Покрышкин, получивший уже к тому времени полковника, но, учитывая «рекордность» сбитых мной двухмоторных бомбардировщиков за один вылет, получать награду меня отправили в Москву, в Верховный Совет. Надев парадный китель с золотыми погонами и гвардейским знаком, я полетел в Москву дивизионным транспортным самолетом, отправленным за каким-то грузом для дивизии.

Времени у меня было мало. на все – одна неделя. Москву я немного знал, так как бывал в столице неоднократно и до войны, и во время. Город уже ожил, тревога и беспокойство осени сорок первого, граничащие с паникой, сменились суровой уверенностью в победе и радостью освобождения страны. Я был приглашен в Кремлевский дворец, где в числе других отличившихся в день награждения получил орден лично от «всесоюзного старосты» Калинина. Я обратил внимание, что Михаил Иванович плохо выглядит. «Совсем сдает старичок» – подумалось мне. возможно в последний раз сам награждает. И действительно, даже более почетные награды все чаще вручал заместитель Калинина – Шверник. После награждения был банкет. Там я познакомился с официанткой Ольгой – стройной белокурой москвичкой лет двадцати пяти, еще несколько наивной, несмотря на свою «ответственную» работу. Она напомнила мне Ядвигу, не очень говорливая и даже застенчивая, приятная миловидная блондинка. Я сразу захотел познакомиться с ней поближе. На следующий день я пригласил ее на танцы, много шутил, обещал приехать в Москву после войны и увести ее в Ялту. Вечером в компании ее подруг и нескольких офицеров, таких же, как я, прибывших в Москву по разным причинам. Были дома в большой коммуналке на Арбате, вели себя относительно тихо. пили коньяк, шутили, танцевали под старенький патефон, даже пели, но без «размаха» присущего широкой русской душе и поводу сбора. Девушки рассказали, что в апреле в одном из соседних домов арестовали целую группу молодых людей, устроивших вечеринку и якобы готовивших покушение на Сталина.

Ближе к полуночи гости разошлись, я остался в комнате Ольги. На какое-то время наступила почти полная тишина, сменившая шумное застольное веселье людей, соскучившихся по жизни без войны. Тишина приятно расслабляла, и только сейчас я понял, как истосковался по такому вот мирному житейскому уюту. Там, на войне, идущей уже несколько лет, дни, в ожидании ежедневной смерти, тянулись мучительно медленно и одновременно суетливо быстро, в спартанском быту и череде повседневных заданий. Не только на фронтовых аэродромах, но и в тыловых частях на переучивании жизнь не воспринималась полной, она была как этап, как отрезок, который просто надо пережить. И даже в родном доме с мамой покоя не было, какой уж там покой, когда враг в нескольких километрах. Как там мама?

Легкое опьянения вечера перемешалось с опьянением чувственным, я обнял Ольгу за талию, наши губы соединились в жарком поцелуи…

Я спал как ребенок, так крепко и сладко, как не спал уже лет двадцать, не переживая и не думая ни о чем. Утром, когда летнее солнца уже достаточно навязчиво застучало лучами в окно комнаты, мы проснулись. Я лежал, поглаживая тонкую белую руку своей новой подруги, и вдруг подумал. а ведь это моя первая женщина за последние три года.

На следующий день меня пригласили выступить перед слушателями Военной академии ВВС в Монино. Большого рассказа не получилось, состав академии был гораздо титулований и опытней чем я. Меня лишь спросили:

– Ну, расскажи, что надо сделать, чтобы сбить четыре бомбардировщика в одном вылете, какую тактику применял, как продумывал действия.

– Да все само получилось – отвечаю. увидел, идут прямо на меня, проскочил, развернулся, догнал, прицелился, стрелки показали снос и угол упреждения, но не попали – повезло. Короткими залпами из всего оружия в уязвимые места, у Р-39 залп сильный, когда под одну гашетку, и так пока весь боезапас не расстрелял.

Кто-то спросил:

– А как вы смогли переделать оружие без разрешения представителей американского производителя?

– Инженеры в полку сказали, что технически это не сложно, а ответственность взял на себя командир. Воюем ведь мы, а не американцы!

Кто-то помог мне подытожить:

– Выходит, что эффективность и успех в действиях истребительной авиации в значительной мере зависит от инициативности и решимости летчиков и командиров, взять ответственность на себя, пойти нестандартным путем и личными действиями доказать, что такое решение правильное!

– Ну да, – говорю. – ситуации в бою непредсказуемы, просчитать трудно, но главное для летчика-истребителя напор, если покажешь врагу слабину, нерешительность – считай, бой проигран.

Через день, успев попрощаться с Ольгой, подарившей мне на прощанье и «на удачу», как сказала она, фарфорового слоника ее бабушки, на том же самолете с пополнением я вернулся в полк, действующий с аэродромов под Бродами восточнее Львова.

Пока я был в Москве, 16-й ГИАП обрел нового командира, уже дважды Героя Григория Речкалова, получившего майора. Речкалов был отличным смелым летчиком, но, как говаривали в полку, ему не хватало тактических знаний по взаимодействию групп самолетов, в этом плане более осторожный Глинка действовал правильней. Возросли потери, летчики мрачно шутили. без грамотного взаимодействия звеньев для нас опять настал сорок первый год.

Мы оказались на южном фланге 2 Белорусского фронта, и наша дивизия была включена в состав 2 воздушной армии. Жили в ближайшей к аэродрому деревне по двое в доме. Нас предупредили проявлять бдительность, местное население советскую власть не поддерживало. Кто его знает. хозяин дома днем улыбается, а ночью может бандеровец. Поэтому спали с оружием, а то и вовсе дежурили по очереди. Два человека из нашей авиадивизии так и пропали в одной из деревень среди бела дня. пошли не то за молоком, не то за самогоном, да так и не вернулись. Вызванный отряд НКВД прочесал дома, но никаких следов не обнаружил, а местные только удивленно разводили руками. – «нiкого не бачили».

Напряжение в воздухе и невозможность полностью расслабиться на земле не редко приводили к ссорам среди личного состава, молодым организмам требовался выход. Энергия, которая в обычной жизни тратится на ухаживание за женщинами и здоровое соревновании, теперь выплескивалась в пьянках и стрельбе. Был случай, когда один из опытнейших летчиков полка, мой товарищ, фамилию которого я умышленно скрываю, застрелил техника, который якобы плохо подготовил самолет к вылету. Были разборки, приезжал следователь НКВД, от штрафбата его спасло только вмешательство Покрышкина и летные заслуги.

27 июля, через день после моего возвращения, сидим, обедаем в импровизированной аэродромной столовой под плакатом. «Таран – оружие героев! Слава сталинским соколам – грозе фашистских стервятников». То есть, столовой как таковой не было, была большая открытая палатка из брезента, камуфляжной сетки с деревянными скамьями и столами. Уплетаем американские галеты с заокеанской тушенкой. Думаю. интересное дело, мы бьем немцев на американских истребителях и получаем ленд-лизовский паек, а страна у нас огромная и богатая… Ход моих «богохульных» мыслей прервала команда. – «к командиру».

Собрались в штабе полка, получаем вводную.

Наши войска на рассвете перешли в наступление на Львов, окружив и освободив город, немецкие части Группы армий «Северная Украина», рассеченные на две части отступают к Висле и Карпатам. Нам приказано нанести удар по немецким танкам, отходящим от Львова к Самбору.

Возник тихий ропот удивления. мы же истребители? Почему нас хотят привлечь к работе, которую по определению должны выполнять Илы? Но на войне с начальством не поспоришь. Выделили группу из шести «Кобр». Я взлетаю четвертым. Под брюхо каждому подвесили по одной фугасной бомбе ФАБ -250 – это максимум для Р-39. Прикрытие выделили огромное. четыре пары Яков. Лучше бы поменяться, но Яки бомбы не берут. Сажусь в кабину, «от винта», техник машет. «все в порядке, можно лететь, удачи!» А мне кажется, он со мной прощается. Во время прогрева двигателя хочу проверить работу щитков и ловлю себя на мысли что не могу нащупать переключатель их положения в левой части приборной доски, приходится искать взглядом. Сейчас это ерунда, но в воздушном бою расположение всех органов управления надо знать на ощупь, не тратя и доли секунды, чего-то я разнервничался! Не верю я во всякие авиационные суеверия, когда перед необычным вылетом на новое задание принято. не бриться, не говорить «последний полет» и так далее, но все-таки это мой первый боевой вылет на штурмовку и бомбометание. В учебных полетах стрельбу по наземным целям я делал, но вот основы бомбометания проходил только теоретически.

Погода прекрасная. безветренно тихо и отличная видимость. Набираю высоту, следуя за группой. Лишних двести пятьдесят килограммов почти не ощущается, все равно маневрирую с осторожностью. Маршрут проложен над предполагаемой линией фронта, хотя, как таковой, линии уже нет, есть отступающие на юго-запад немецкие части. Где-то на половине пути из облачности выныривает пара немцев, судя по эмоциональным выражениям в эфире, не одна. Яки пытаются увязать фрицев за собой. Наша группа избавляется от бомб, сбрасывая их куда попало, и как я понимаю. с чувством облегчения. Я упрямый! Думаю. нас много, прикроют, донесу груз до места. Но когда услышал барабанную дробь, идущую от обшивки моего самолета сзади, я понял, что хочу жить и, сбросив бомбу, заложил глубокий вираж влево против вращения винта. Завязался бой, в котором я был в проигрышном положении. Противник находился сзади, и я даже не понимал, кто меня атакует. Я видел пролетающие рядом с моим самолетом короткие очереди и пытался уйти пологой нисходящей спиралью, учитывая, что высота, на которой я шел по курсу, была триста метров, возможности для вертикального маневрирования уменьшались с каждым мигом. Мне все таки удалось сбросить немца поднырнув под него на ножницах и удрать на полном газу не жалея двигателя. Я потерял группу, но через некоторое время пристроился к четверке Яков нашего сопровождения. Не зная, чем закончился бой, но, получив команду по радио следовать к Самбору, под прикрытием истребителей я пошел прежним курсом. Несколько раз нас обстреливали с земли отступающие немецкие части, Организованно отходящие с разных направлений рассредоточенными пешими или механизированными колоннами. Пока догонял группу, мог выбрать и проштурмовать несколько целей, но решил оставить их на обратный путь. Впереди метрах в пятистах идут остальные кобры, мое звено целое. Командир сообщает, что впереди видит цель, при сегодняшней отличной видимости различить чадящую летней дорожной пылью группу танков не сложно, тем более что на данном участке местность открытая.

Выбирая курс атаки, замечаю слева поезд, идущий по направлению от Борислава на Самбор. Наших здесь быть не может, значит, поезд немецкий.

Пикирую на группу танков, различаю четыре машины идущих с разными дистанциями и интервалами, чтобы усложнить прицеливание возможных бомбардировщиков. Короткий залп и тяну «на себя». Выхожу из пикирования, и пока остальная группа строит круг для повторных заходов на танки, инстинктивно иду в сторону замеченного поезда. Захожу сзади по линии железной дороги, поезд товарный с закрытыми вагонами, пикирую, и как только последний, а с моей стороны – первый вагон скрывается под мордой «Кобры», даю залп, постепенно выводя «Кобру» в горизонт, не прекращая стрельбы, так, чтобы накрыть пушечно-пулеметным огнем как можно больше вагонов. Не видя результатов своей атаки, но уверенный, что попал, повторяю заход. Поезд остановился, но людей вокруг нет, никто не бежит, покидая поврежденный состав. Значит, поезд везет технику или, у меня мелькнула страшная мысль, вдруг в закрытых вагонах военнопленные или население, угоняемое в Германию. Но времени думать нет, состав подо мной, стреляю, стараясь попасть в локомотив, пытаясь посчитать вагоны – более семи.

На обратном пути, войдя в раж, я попытался остатками боекомплекта проштурмовать механизированную колонну идущую от Львова, но, сделав один заход и попав под зенитный обстрел, я быстро дал ходу в свою сторону на высоте в тысячу футов.

Подошел к аэродрому, сделал круг, осмотрелся. на хвосте никого. Захожу на посадку и, сдуру, выравниваю самолет метрах на пяти, даю газ и ухожу на второй круг. И это было мое третье правильное решение за сегодня, после того, как сбросил бомбу и атаковал поезд. На посадке даю козла, но удерживаю ручку, только бы стойки выдержали. С третьего прыжка сажу Р-39 и подруливаю к замаскированной стоянке. Из кабины выполз как выжатый, будто по мне телега проехала – такая усталость за один боевой вылет.

Оказывается, мой самолет был поврежден огнем немецкого истребителя в районе всасывающего патрубка карбюратора, расположенного сверху за фонарем кабины, но понял я это только на земле. В голову, гад, мне целился! К тому же была повреждена трубка бензосистемы, и топливо легкой струйкой стекало вниз, возможно, оставляя легкий шлейф за самолетом в полете. От пожара и гибели меня спасло некое чудо. Вот это и называется – в рубашке родился! Уйдя вечером в дальний угол двора, я одной рукой сжал серебряный крестик, спрятанный под гимнастеркой, другой – вынул из нагрудного кармана фарфорового слоника, и так постоял несколько минут, не думая ни о чем.

Речкалов оценил мои действия правильно. Просто попасть в двигающийся танк из авиапушки – даже на полигоне пять процентов из ста, а чтобы 37-мм снаряд угодил куда надо, в слабое место – это вообще дело случая, пустого везения. По докладам остальных летчиков я понял, что наша атака ущерб танкам не нанесла, разве что психический. А тут я целый поезд остановил и не бомбой, а пушкой и пулеметами.

Кроме меня на аэродром вернулось четыре «Кобры», один летчик пропал, был он сбит огнем зенитной артиллерии, авиации, потерпел аварию или столкнулся в воздухе – не понятно. В этот день в небе над Львовом и Самбором одновременно было столько самолетов, что даже не знаю – оправданно ли. По нашим данным потери немцев составили восемь машин, из них три сбила наша группа, наши потери – семь, в том числе один Р-39. У немцев в этом районе вроде бы действовала группа асов истребительной эскадры «Мельдерс».

На следующий день, такой же безоблачный и теплый, как и предыдущий, четверых летчиков, в том числе и меня, вызвал Речкалов. Мы поздоровались и, хотя в группе были старшие по званию и более титулованные летчики, командир полка сразу обратился ко мне:

– Докладываешь, что вчера успешно атаковал фашистский поезд в районе Самбора, значит, будешь специалистом по поездам. Самолеты ваши готовы, бомбы подвешены, вылетаете в район Драгобыча, немцы прорываются в юго-западном направлении на автомашинах, повозках, железнодорожным транспортом, пешими группами. Ваша задача уничтожать все обнаруженные поезда.

Поднялись в воздух в 15.30. Нас сопровождают две пары «Лавочкиных» соседнего полка. Вчерашние повреждения моего самолета устранены, настроение лучше вчерашнего. Сзади остался освобожденный Львов, идем вдоль железной дороги на высоте в тысячу футов по прибору. «Лавочкины» обогнали нас справа выше – пусть контролируют небо.

Сегодняшнее задание по штурмовке не кажется мне необычным, вчера ведь все обошлось, хотя никогда не знаешь, как сложится ситуация, тем более над территорией, пока занятой противником, да и население не особенно дружественно к нам, впрочем, как и к немцам. Идем с соблюдением значительной дистанции, после минут восьми полета за Дрогобычем в сторону Венгрии ведущий звена обнаруживает поезд, это еще старая Австро-Венгерская дорога, связывающая Львов с Веной. Делаем проход над составом с глубокими кренами вправо-влево, рассматриваем состав – товарный с закрытыми деревянными вагонами, что внутри? Строим коробочку, сбрасываю бомбу в пологом пикировании, как делают это Илы, и сразу даю газ, пытаясь уйти от возможных осколков и ударной волны фугаса. Прохожу над составом, судя по образовавшимся воронкам, бомба упала рядом с полотном в хвостовой части поезда, прямого попадания нет, но уверен, что сто килограммов взрывчатки должны были нанести ущерб подвижному составу, правда поезд с рельс не сброшен. Похожие результаты и у других членов группы.

«Лавочкины» дают знать о появлении пары немецких истребителей, оставляем поезд и стараемся быстрее набрать высоту. Высота для летчика это жизнь, причем не в поэтическом, а в самом прямом смысле, высота – это маневр, а прижатый к земле ты теряешь главное преимущество самолета – полет в трех измерениях.

В наборе вижу, справа враг пытается зайти в хвост моему ведущему. Правым поворотом на горке получается оказаться в хвосте немца и отсечь его от командира. Немец бросает преследование и уходит на скорости, моя слишком мала, чтобы догнать. Но немцев всего пара, а нас – восемь. «Лавочкины» докладывают о еще одной паре вражеских истребителей. Я их не вижу, все внимание небу, краем глаза замечаю огненную трассу с земли – это стреляет по нам вражеская пехота, не до них. Бой идет минут десять – двенадцать с одинаковой тактикой. не в свалке на виражах, а на большом пространстве используя скоростные качества самолетов. «атаковал – ушел».

Вроде бы все, по топливу надо идти домой. Захожу на посадку и на глиссаде выпускаю щитки, солдатики не выходят, что-то с механизмом, буду садиться без щитков на повышенной скорости. В последний момент, почти на выравнивании посадочные щитки все же выходят, создав неожиданную предательскую подушку, еле удерживаю самолет от взмывания. Все, сел! Заруливаю на стоянку, вижу, стоит пара необычных самолетов, с виду – Яки, но меньше чем «9» или «7» с каплевидными фонарями. Подхожу рассмотреть, это наши новые самолеты Як-3, соседи в гости прилетели.

Разбираем полет, докладываем. задачу выполнили, как минимум три вагона уничтожено, поди, сейчас проверь, пока этот район наши не захватят, прикрытие тоже молодцы, не только не подпустили к нам немцев, но и позволили группе без потерь сбить два истребителя противника.

Вечером рано пошли отдыхать, утром вылетаем на «воздушную охоту» и прикрытие наших войск ведущих бои за Калуш. Вчера немцам удалось отбить город у 1-й танковой армии, на утро назначено новое наступление.

Вылет в 5.45 в слабой утренней дымке. Поднимается эскадрилья из четырех пар. Строит «кубанскую этажерку», звено, в котором я должен лететь замыкающим, набирает высоту четыре тысячи девятьсот футов. За Р-39 взлетает пара Яков, прилетевших вчера. Я задерживаюсь с взлетом, проверяя выпуск посадочных щитков, догоню над Калушем. На маршруте самолетов противника не было. Солнце уже взошло, разгоняя утренний туман. Внизу блестит Днестр. Эти места мне знакомы только по полетным картам, а потому кажутся враждебными не приветливыми, а ведь это красивейшие места Прикарпатья. И люди – местное население, совершенно не кажущееся мне враждебным. Это трудолюбивый и достаточно душевный народ с непростой историей. Постоянное угнетение пришлых империй вынужденно сделало их осторожными, я бы сказал – хитрыми, но жители еще смогли сохранить первобытную чистоту души и широкое гостеприимство. Местные напоминали мне кавказцев, наверное, все горцы одинаковы. Их язык отличался необычной певучестью и красотой.

Внизу обстреливают меня немецкие позиции, значит, я уже за линией фронта. По солнцу видимость отличная, замечаю группу Р-39. Не успеваю присоединиться, как слышу в ушах. верхнее звено вступило в бой с немцами. Даю полный газ не жалея маслосистему, нужно догнать ведущего, если его собьют, себе не прощу. Наше звено, разделившись на пары, отходит с набором высоты, чтобы занять лучшую позицию со стороны солнца, высота четыре километра, но немцы не дураки, маневрируют. На моих лазах ведущий сбивает один истребитель, сбит второй немец, остальные уходят. Эфир забит, как там дела у второго звена разобрать трудно? Собираемся звеном, продолжая патрулировать район Калуша. Все в сборе. Идем домой. Садимся и бежим на КП, чтобы слышать радиообмен. На обратном пути самолеты второго звена были внезапно атакованы истребителями и потеряли две машины, один летчик выпрыгнул и приземлился в расположении наших частей, судьба другого не известна. Бой получился скоротечным, но тяжелым, наши потери. два Яка и два Р-39, немецкие. семь-восемь истребителей, один из них сбит зенитным огнем ПВО.

В начале августа я получил долгожданный отпуск. Я давно писал рапорты начальству, где просил предоставить мне возможность съездить в освобожденный Севастополь, в надежде увидеть мать. Наши войска все дальше продвигались на запад, что создавала дополнительные трудности для подобного отпуска, наконец, я получил разрешение. Путь был замысловатым. попутным транспортным самолетом до Киева, затем транспортом до Одессы и только потом военным катером в Севастополь.

Город я не узнал, две обороны почти полностью его разрушили. Прошли чуть больше трех месяцев с того момента, как война покинула город, оставив за собой незажившие, гноящиеся рубцы. Передвигаться как по воде, так и по суше надо было с особой осторожностью. бомбы, мины, снаряды еще были разбросаны или установлены повсюду. Не было воды и канализации. По развалинам города среди остовов зданий и обуглившихся деревьев сновали крысы. Крымское море и солнце выстояли, а вот город – нет. Увиденное почему-то представилось мне адом, не шумным и огненным, но тихим и покинутым, словно демоны бросили свое пристанище, и место некогда ужасного огня и дьявольских мук вдруг стало заброшенным кладбищем, поглотившим под руинами и жертв, и мучителей. Апокалипсическую картину усиливал еще витавший в воздухе трупный запах, шедший от развалин и скорых захоронений. С трепетом я шел по направлению к своему дому, еле угадывая дорогу. Но дома не было – развалившийся обгоревший остов, а рядом такая же обгоревшая мертвая яблоня со скрученными ветвями почти без листвы. Что попало в дом. бомба или артиллерийский снаряд или он сгорел по другой причине, понять было трудно. Ну, вот и все – прошептал я сквозь зубы, теперь я, взрослый мужчина, действительно вырос. В страхе наткнуться на человеческие останки я шарил по развалинам, но ничего не нашел кроме нескольких обуглившихся элементов мебели, да пепла обгоревших книг. Матери нигде не было. Соседские дома были в таком же состоянии, метрах в пятидесяти от моего дома возвышался остов разрушенной, но не обгоревшей двухэтажки, в которой копошились беспризорные дети. Я отдал им часть своего продовольственного пайка, собранного для матери, и пошел в ближайшую комендатуру. Мои дальнейшие расспросы и поиски матери ничего не дали, связь с домом и детством была потеряна навсегда.

Я вернулся в часть с маниакальной решимостью бить фашистов, бросаясь в любое пекло, хоть тараном, хоть руками, без страха и осторожности. Конечно, в полку я рассказал о личной трагедии. Речкалов, будучи человеком отчаянным и рискованным, как с собой, так и с подчиненными, на этот раз проявил осторожность. Чтобы я не выкинул глупый фортель, он несколько месяцев не допускал меня к полетам, а затем, после восстановления еще несколько месяцев поручал не боевые задания.

К тому времени 16-ГИАП получил наименование «Сандомирский» и был награжден орденом Александра Невского. Весной сорок пятого года мы в составе 2 Белорусского фронта участвовали в Восточно-Померанской наступательной операции. Перед войсками стояла задача ликвидировать группировку противника занявшую оборону в Данциге, Гдыне и на косе Хель контролирующую Данцигскую бухту. Данцинг окружала цепь мощных фортов и прочих бетонных фортификационных сооружений. Немецкую 2-ю армию поддерживало приблизительно сто самолетов, совершавших регулярные налеты на наши войска.

После того, как Речкалова забрали в управление 9 гиад, часть возглавил получивший капитана Иван Бабак, прозванный в полку «Ваней цыганом». Худенький интеллигентный парень двадцати шести лет от роду, отличный летчик, начавший войну сержантом весной 1942 и сделавший блестящую авиационную карьеру благодаря своему настойчивому характеру, воле к победе и грамотной тактики воздушного бойца. В полку Ивана Ильича любили и уважали, прозвище «цыган» он получил за смуглость, а «Ваней» его ласково называли старшие по возрасту летчики за молодость. Говоря откровенно, я завидовал ему белой завистью, ведь я был старше, перед самой войной получил лейтенанта, но так и оставался лейтенантом четвертый год, даже не став ведущим пары. У меня был достаточный боевой опыт, восемь сбитых самолетов, но этого было мало. Наверное, из меня вышел бы неплохой штабист. Я видел в себе талант планирования операций, организации взаимодействия, штурманской подготовки, все это начал развивать во мне еще Гущин. Но в реальном бою мне не хватало групповой слетанности и тактики, как правило, увидев противника, я сразу бросался в его сторону, стараясь навязать что-то вроде дуэли, иногда отрываясь от ведущего или звена.

Утром 14 марта Бабак вызвал в штаб полка группу из трех летчиков, в которую вошел и я. Командир полка обращался ко всем на «вы», тем более, что и по годам я был старше Ивана Ильича.

Мы склонились над картой. Командир и начальник штаба полка ввели нас в обстановку.

Сегодня утром наши наземные войска возобновили наступление на Данциг и Цоппот имея задачей рассечь немецкую группировку. Фашисты упорно сопротивляются, переходя в постоянные контратаки. В данный момент противник силами нескольких батальонов при поддержке танков проводят очередную контратаку в районе южнее – юго-западнее Данцига. Нужно атаковать немецкие танки. Воздух контролируют истребители соседних полков, так что опасаться внезапного нападения авиации противника с данцигских аэродромов не стоит.

Поднялись в воздух в 10.15 в условиях безоблачной погоды, что было большой редкостью для нынешней дождливой весны. Звено из трех Р-39 с подвешенными бомбами под фюзеляжем. Первым взлетел капитан Федоров, вторым – старший лейтенант Голубев, третьим – я. Никакого трепета перед предстоящей операцией я не испытывал, наоборот, я рвался в бой всем своим естеством, я хотел убивать врагов, считая убийство правым делом – война портит психику.

Идем достаточно низко на высоте одна тысяча футов. Почему-то мне вспомнились первые боевые вылеты осени 1941 года под Москвой. Да, свою столицу мы удержали и теперь приближаемся к столице Германии. Берлин становится навязчивой идеей, как для ком. состава так и для рядовых, «взять логово фашистского зверя!». Как все поменялось за прошедшие, бесконечно долгие три с половиной года войны, неизменной остается только все та же смерть, продолжающая разгуливать по земле.

Подходим к Данцигу с востока, где-то вверху целая эскадрилья Як-3 контролирует воздух. Авиация противника немногочисленна и хотя мы знает о ее присутствии в воздухе, можем быть уверены в надежном прикрытии. Доверяя командиру звена, все же периодически сверяю карту с наземными ориентирами – идем правильно. Маршрут проложен замысловато. вначале над контролируемой нами территорией, чтобы максимально избежать возможного зенитного огня или постов оповещения неприятеля. Только над городом мы временно попадаем под слабый обстрел зенитных пулеметов, пройдя город, поворачиваем на юг, пытаясь зайти на атакующих немцев с тыла. В стороне Яки начали прессовать немногочисленные немецкие истребители. По радиообмену можно понять, что подожгли нашего, затем сбили немца. Мы на боевом курсе, ищем танки, надо еще не спутать со своими. Видим идущую четверку тяжелых машин поддерживаемых пехотой. При виде наших самолетов пехота разбегается, стараясь лечь за укрытия. Танки идут достаточно плотным строем, атаковать всем вместе не получится. Поочередно заходим, сбрасывая бомбы и стараясь сразу уйти вверх и в сторону. Снова заходим, не одна из трех бомб в цель не попала, танки продолжают идти. Раньше в подобной ситуации я бы решил, что дело сделано, и надо лететь домой, но сегодня мы остаемся над полем боя. С мрачным упорством тройка Р-39, выполняя заход за заходом, продолжила штурмовку бронетехники и пехоты, ведя огонь из бортового оружия. Короткое снижение, с высоты триста метров долго не «попикируешь», «дах», «дах», «дах» – стучит пушка, пытаясь заглушить стрекотание пулеметов, и ручка «на себя». В одном из заходов я снизился совсем низко, метров до двадцати пяти, думал. не вытяну. Не знаю, в действительности так или это потом «додумало» воображение, но я увидел, как мои 37-мм снаряды и 12,7-мм патроны «Браунингов» отскакивают от брони тяжелых танков, а ведь в них еще попасть надо. Не добившись результатов и «проштурмовав» пехоту мы, вызвав бомбардировщики, повернули на аэродром.

Звено село без потерь, истребители прикрытия, потеряв четыре машины, сбили двух немцев. Миф о том, что у врага в строю только молодые «зеленые» «гитлерюгенды» несколько преувеличен. Конечно, за годы боев Германия лишилась многих экспертов, да, уровень подготовки новых летчиков у противника вынужденно снижен, но те немногие, кто смогли выжить, представляют реальную угрозу в воздухе, война над Польшей и Германией еще не похожа на прогулку.

На следующий день 15 марта ранним утром в 5.45 вылетели на прикрытие наших передовых частей, наступающих на Гдыню, авиация противника непрерывными налетами задерживала наступление. Немцы стали атаковать рано утром, как только рассвело. Несмотря на утреннюю дымку, день обещает быть ясным. Еще до взлета над нашим полевым аэродромом прошло звено Ил-2 – пошли на штурмовку противника. В небе столько наших самолетов, что стоит заботиться не о возможной встречи с редким противником, а об опасности столкновения со своим. Только от 16-го ГИАПа в воздухе действует целая эскадрилья все опытные летчики. Бабак, Федоров, Бондаренко, Голубев, Старчиков, Сухов, Трофимов. Идем эшелонами по высоте, высота патрулирования нашего звена девять тысяч восемьсот футов, второе звено прикрывает выше, внизу под нами снуют Яки других полков. Только в нашей зоне насчитал до двенадцати истребителей. Перед тем, как пристроится к ведущему, делаю две бочки влево – вправо, это помогает мне собраться и по тому насколько чисто я вывел самолет без потери высоты, направления и крена судить о своем сегодняшнем самочувствие, а точнее. чувстве машины. Бочки получились размытыми, еще не проснулся.

Несколько истребителей-бомбардировщиков пытаются штурмовать наши позиции, хотят проскочить под нами в утренней дымке, мы заметили их поздно, получив наводку с земли, но, имея численный перевес, смогли зажать в своем секторе, используя преимущество в скорости. Началось коллективное преследование. Я больше слежу за воздушным пространством вокруг самолета, чтобы не столкнуться с другими самолетами. Часть немцев сбили, часть прогнали, преследовать до данцигских аэродромов не стали, опасаясь зенитной артиллерии. Сегодня – триумф нашей авиации, по сводным данным авиацией 2-го Белорусского фронта ценой потери двух самолетов уничтожено до одиннадцати самолетов противника, четверых фашистов сбили «Кобры», потерь в нашем полку нет.

20 марта 1945 года в 15.30 вылетели на свободную охоту над Данцигом тремя парами. Две пары пошли на высоте шести тысяч шестисот футов с небольшими дистанциями и интервалом, третья пара прикрывала нас сверху с отрывом, чтобы действовать неожиданно для противника. Решили придавить немцев над их же аэродромами. Видимость «миллион на миллион» сыграла с нами злую шутку, посты воздушного наблюдения заметили нашу группу, дав немецким истребителям подготовиться к бою. Как только мы прошли позиции наших войск, в небе над нами показалась четверка Фокке-Вульфов, пришлось сразу задействовать верхнюю пару, раскрыв карты. Начался бой, немцы зашли со стороны солнца, не дав нам использовать численный перевес. Спикировав сразу два ФВ -190 зашли в хвост моему ведущему, я начал преследовать одного, но второму удалось сбить самолет командира. Появилась еще четверка фашистов видимо выжидавшая. Я продолжил преследования, слыша, как командир звена запросил по связи помощь. Немец, маневрируя, потерял скорость, что для ФВ-190 равносильно смерти. Несколькими залпами мне удалось поджечь «фрица». Подошла пара «лавочек», вместе нам удалось переломить ситуацию. Оставшаяся пара истребителей противника стала уходить в сторону своего аэродрома, мы начали преследование, маневрируя на высоте пятьдесят – семьдесят метров и скорости до трехсот миль в час. Групповым огнем, сбив еще один Фокке-Вульф, мы с резким набором высоты повернули «домой». На обратном пути у меня начались перебои в работе двигателя, но дотянул без происшествий.

Рулю с большой осторожностью, аэродром представляет просто хорошо укатанное ровное поле. Некоторые полки нашей «покрышкинской» дивизии уже перебазировались на автостраду Бреслау – Берлин и взлетают прямо с шоссе. Скоро и нашу эскадрилью переведут под Бреслау.

Мы потеряли три самолета, сбив вместе с подмогой до шести немцев, но все уверены, что сбили и седьмого, которого нам не засчитали. В случившийся ситуации в потере ведущего виноватым я не был, но от этого не легче, и девятая победа меня не радует.

25 марта в 7.15 утра вылетели двумя парами на свободную охоту в район огневого соприкосновения наших и немецких войск. Еще вчера механик проверил мой двигатель, параметры давления и температуры были в норме, обороты по прибору соответствовали заданным, но я чувствую, что «Эллисон» не выдает полной мощности, мне с трудом удалось разогнать машину до пятисот километров в час в горизонтальном полете. В воздушном бою трудно выдержать все щадящие инженерные режимы, но двигатель я не перегревал, просто его ресурс по наработке подходил к концу, и, возможно начала сказываться «усталость» мотора. Где-то внизу приманкой работали две пары маневренных Яков, наша задача была атаковать немцев со средних высот.

Еще над территорией, занятой нашими войсками, появилась четверка «фрицев», там была еще одна верхняя пара, которую мы вначале упустили. Я старался все время следовать за командиром, боясь потерять его, не прикрыв вовремя. Немцы атаковали внезапно с разных сторон, пока не успели подойти «Яки». Неожиданно мой самолет получил сильный удар, по летящим вспышкам я понял, что мне зашли в хвост, самолет потянуло вправо, я увидел, что правая консоль получила значительные повреждения, скорее всего от попадания нескольких пушечных снарядов, она буквально была разорвана в клочья. Нарушенная геометрия крыла затягивала «Кобру» в штопор. Не раздумывая, я покинул поврежденную машину с высоты три тысячи метров. Подхваченный потоком я ударился ногой о стабилизатор, боль была сильная и тупая. Боясь потерять сознание, быстро раскрыл парашют. Почувствовал рывок открывающегося купола и провалился в темноту.

Очнулся я уже на земле. Сколько времени прошло не знаю, да и не до этого. Вокруг меня был достаточно густой, но низкий хвойный лесок. Купол повис на деревьях, протянув ко мне расслабленную паутину строп, левая нога сильно болела. Я попытался снять сапог, но это доставляло острую боль. Тогда я перевернулся на живот и, стараясь не двигать левой ногой, медленно пополз к краю леса в сторону своих, определив направление по солнцу. Мне повезло, воздушный бой и падение самолета заметили с земли, вначале поисковая группа нашла упавший самолет, а потом по белому куполу, видимому в невысоком лесу с большого расстояния вышли и на меня.

В результате боя мы потеряли два Р-39 без потерь в летчиках, сбив двух фашистов, подоспевшие «Яки» подожгли еще двух немцев, так что мы вполне посчитались за технику.

Я попал в госпиталь, так и не сбив свой десятый самолет в этой войне. Кость ноги оказалась треснутой, но не переломанной и я достаточно быстро вернулся в строй, к тому времени наши были уже в Берлине. После войны ожидается большая демобилизация, я решил уйти со службы и стать гражданским человеком, однополчане не понимают меня. карьера и прочее, но я навоевался, хочу стать инженером или врачом, у меня был даже порыв пойти в священники, но слишком я грешен по женской части. Вот и сейчас думаю. искать Ядвигу, жива ли она, где и как сейчас живет, или поехать в Москву, к Ольге?

Я начал войну лейтенантом, в воздушных боях сбил девять самолетов врага, четыре раза был сбит сам, потеряв в общей сложности шесть самолетов, так и закончил войну лейтенантом, да и наград у меня не много, но, думаю, никто не сможет сказать, что я не был «сталинским соколом»!

Автор дневника, прослужив еще некоторое время, ушел в запас в звании капитана. Он женился, и какое-то время преподавал самолетовождение в одном из авиационных училищ в качестве гражданского специалиста. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Упомянутые в дневнике.

Гущин Василий Андреевич, 1901 г. р. – советский кадровый военный и летчик, войну начал полковником командиром дивизии, закончил генерал-майором.

Гончаров Леонид антонович, 1903 г. р. – советский кадровый военный и летчик, войну начал подполковником командиром полка, погиб в воздушном бою 31 10. 41.

Давидков Виктор Иосифович, 1913 г. р. – советский кадровый военный и летчик, войну начал капитаном заместителем командира полка, закончил полковником командиром дивизии, сбил 21 самолет противника.

Ионов Алексей Павлович, 1894 г. р. – начал службу в царской армии, дослужился до прапорщика авиационного отряда, был мобилизован в Красную армию, с началом войны командующий ВВС Северо – Западного фронта, арестован 1 июля 1941 г. за «небоеготовность» фронта, расстрелян.

Исаев Николай Васильевич, 1911 г. р. – советский кадровый военный, войну начал летчиком, политруком, командиром звена, был заместителем командира полка, командиром полка, войну закончил командиром дивизии, полковником, лично совершал боевые вылеты, лично сбил 9 самолетов противника, Покрышкин, в своих мемуарах, отзывается об Исаеве как о тактически безграмотном командире.

Покрышкин Александр Иванович, 1913 г. р. – советский кадровый военный и летчик, войну начал старшим лейтенантом, заместителем командира эскадрильи, закончил полковником, командиром дивизии, считается одним из лучших тактиков советской истребительной авиации, лично одержал приблизительно 59 воздушных побед, после войны конфликтовал с руководством, за что почти десять лет не получал генеральского звания.

Литвяк Лидия Владимировна, 1921 г. р. – до войны летчик-инструктор в аэроклубе, в 1942 году зачислена в женский авиаполк, под Сталинградом получила позывной «Лилия», всего одержала 12 личных побед (все на Як-1), погибла при невыясненных обстоятельствах 1 августа 1943 года при выполнении боевого задания совершая четвертый вылет за день.

Петухов Владимир Сергеевич – младший лейтенант, командир звена погиб в воздушном бою 31 мая 1944 года.

Глинка Борис Борисович, 1914 г. р. – войну начал лейтенантом, летчиком инструктором, одержал 31 победу, сбит в воздушном бою 14 июля 1944 года, больше не летал.

Речкалов Григорий Андреевич, 1020 г. р. – за день до начала войны был забракован врачебной комиссией из-за дальтонизма, начальник штаба полка, не просмотрев документы, включил его в действующий состав на И-153, сбил более 56 самолетов противника, Герой Советского Союза.

Бабак Иван Ильич, 1919 г. р. – начал воевать с мая 1942 года сержантом, летчиком-истребителем, сбил более 35 самолетов противника, Герой Советского Союза, в конце войны в звании старшего лейтенанта командовал полком, 16 марта 1945 года сбит огнем зенитной артиллерии и попал в плен, был освобожден после войны.

Федоров Аркадий Васильевич, 1917 г. р. – в должности командира звена в звании лейтенанта уже в первый день войны совершил пять боевых вылетов. Войну закончил майором, командиром полка, лично сбил 24 самолета противника.

Голубев Василий Федорович, 1912 г. р. – Герой Советского Союза, одержал 39 побед.