Интересная вещь память, не всегда можешь вспомнить, что было с тобой вчера, но некоторые давно прошедшие, но наиболее эмоциональные события, повлиявшие на твою судьбу и мировоззрение, в мельчайших деталях яркими красками следуют за тобой всю жизнь. Кажется, я это где-то вычитал. И сейчас, по прошествии многих лет, я помню, как совсем еще постреленком ходил c отцом косить майскую траву и наблюдал, как сочные стебли ложатся под острым лезвием, срубленные, будто кавалерийской саблей. И уже постарше, подростками, с деревенскими пацанами бегали на озеро ловить золотистых лещей, и когда рыбина, вытащенная самодельной удочкой, оказывалась на берегу, помню чувство гордости за свой трофей – «добытчик». Кстати, свою самую большую рыбу я поймал с отцом на ночной рыбалке, это был карп весом больше четырнадцати килограммов. Нести домой в вещмешке его доверили мне. Ноша была тяжелой. Говорят, что рыбы молчат, но я помню, как этот бедняга сопел и свистел у меня за спиной. Не знаю. издавали подобные звуки его жабры-легкие или что-то еще заставляло его страдальчески стонать, тогда жалость над «говорящим» карпом не превзошла инстинкт охотника-добытчика. Сейчас, наверное, услышав подобное сопенье от рыбы, я, возможно, дрогнул бы и выпустил ее в родную стихию. Вот такая сентиментальность! Помню, как в первый раз еще достаточно робко поцеловал одноклассницу Зою. И конечно я помню, как в десятом классе в школу пришли два инструктора местного аэроклуба агитировать учеников в авиацию. В синей парадной форме, один небольшого роста лет за тридцать очень веселый и энергичный, другой лет до двадцати пяти высокий и застенчивый стеснительно улыбавшийся на постоянные шутки товарища. Затем была летная школа в Оренбурге, которую я закончил в июне 1941 года, умудрившись стать лейтенантом в «сержантский период», и откуда получил направление не в строевую часть, а как перспективный, в учебный полк. Собственно говоря, премудрости с моей стороны никакой не было, просто я любил летное дело, и оно у меня получалось. В училище я был старшиной летной группы, по теории имел все «отлично», вылетал самостоятельно одним из первых, да и школьная база у меня была полной – успел закончить десять классов. Начальник летной школы рекомендовал, присвоив лейтенанта, направить меня в полк, где переучивались на новые скоростные типы истребителей строевые летчики.

В конце июня 1941 года перед самой войной я приехал в запасной учебный авиационный полк, базирующийся под Москвой. Без всякого блата, просто так совпали обстоятельства! На новое место я прибыл в приподнятом настроении. Служба почти в столице открывала возможные радужные перспективы дальнейшей карьеры, но началась война.

Во всю действовал приказ № 0362 от 22 декабря 1940 г. о переводе офицерского состава, прослужившего в армии менее четырех лет, на казарменное положение. Этому я не сильно расстраивался, родители были далеко, женой я еще не обзавелся. Меня, вместе с остальным летным составом, попадающим под приказ, поселили в большой полутораэтажной казарме прямо на территории аэродрома. Полутораэтажной, потому что казарма представляла собой просторное здание с высоким первым этажом и чердаком под крышей. Там, в одном помещении на двухъярусных кроватях помещалась вся учебная эскадрилья. Народ был разношерстый. и совсем юнцы, и летчики с налетом. Будучи неплохим рассказчиком, я часто получал неофициальное «задание» рассказать какую-нибудь байку на ночь, когда весь состав после вечерней поверки находился уже в койках. Был у нас в группе сержант Володя, играющий на гитаре. Иногда, заменяя меня, после отбоя он брал в руки гитару и негромко душевно пел хорошие песни. Тогда каждый, засыпая, наверное, вспоминал тепло и уют родного дома, детство, мамины руки. Ведь мы все, по сути дела, были еще детьми, только начинавшими настоящую взрослую жизнь.

Тех. состав располагался в иных зданиях неподалеку.

Открыв дверь казармы теплым летним утром можно было видеть стоянку, на которой располагались наши новые самолеты – МиГ-3 и старенькие И-16.

Летный состав переучивался на МиГи, «спарок» не было и обучение на новые типы происходило без вывозной. Во время первых самостоятельных полетов с одним из молодых летчиков произошла катастрофа. В этот день я был назначен дежурным по аэродрому и хорошо помню, как все было. Во время взлета на высоте около ста метров пилот, возможно отвлекшись на что-то, перетянул ручку на себя, потерял скорость и левым разворотом сорвался в штопор, успев сделать половину витка, самолет упал на краю аэродрома и загорелся. Все кто был на аэродроме побежали к упавшему самолету. Но огонь долго не удавалось потушить – баки были полные. Летчик погиб еще от удара – ему снесло череп о передний обрез фонаря. Выказывали предположение, что двигатель мог работать неустойчиво и не давать полной тяги, однако рычаг управления сектора газа на сгоревшем самолете был в положении «малый газ». Переместился он так от удара или был случайно перемещен погибшим летчиком – неизвестно, но командир полка полеты летчиков, не введенных в строй на МиГ-3 временно запретил, дав команду учить матчасть до ожидаемого прибытия в полк двухместных учебно-тренировочных Як-7УТИ, предназначенных для обучения летчиков на Як-1. Двухместных МиГов в «природе» не было. Считалось, что и Як-1 и МиГ-3 – самолеты новых типов со схожей техникой пилотирования и летчик, освоивший Як сможет сразу же вылететь на МиГе. Кстати, дежурным по старту в полку меня больше не назначали – такая уж суеверная авиационная традиция.

Более опытные летчики, успевшие вылететь на новой технике, продолжили полеты, а для нас начались утомительные для каждого «летуна» «наземные» дни. строевая подготовка, теория. Утомительные еще и потому что шла война, и мы рвались в бой. Война была еще далеко, но тревожные сводки говорили, что немцы не остановлены на границе, не повернуты вспять несокрушимой Красной армией, война штормовой волной или лавиной неукротимо приближалась к Москве. А пока мы имели возможность в редкие увольнительные заигрывать с местными девушками, и отъедаться свежей курятиной, поставляемой в столовую ближайшим птицеводческим совхозом.

Несколько «спарок» поступило только к началу осени, когда немцы уже взяли Смоленск и вовсю двигались к Москве. Летчиков, освоивши МиГи, перевели в действующие части, да и сами самолеты вскоре направили на фронт. Я начал полеты на учебном Яке. Нас осталась небольшая группа, поэтому, несмотря на нехватку самолетов, когда позволяла погода и было топливо, летали достаточно интенсивно.

Это было трагическое время. Немцы дошли почти до Москвы, учебная часть находилась под угрозой перевода в тыл. На аэродроме постоянно дежурило несколько экипажей на случай налета фашистской авиации, на учебные задания мы вылетела со снаряженными ШКАСами. В одном из вывозных полетов мы с инструктором заметили на горизонте группу бомбардировщиков облетавших Москву с юга.

Вдобавок, зима, а точнее – осень, выдалась ранней и холодной, сменив проливные дожди, морозы ударили с начала ноября, добавив к психологическому дискомфорту и чувству тревожности тяготы физические. Но, почти дрогнув, Москва выстояла!

За неполные четыре месяца осени и декабря 1941 года я смог налетать сорок часов, причем кроме обычных упражнений по кругу и на пилотаж большое значение уделялось полетам на стрельбу по учебным целям и отработку элементов воздушного боя.

1 января, аккурат в первый день нового 1942 года, я получил назначение в действующий полк, базирующийся в районе Ленинграда, куда прибыл в ночь на десятое января транспортным самолетом. Сели на аэродром базирования 5 ИАП ВМФ.

Через некоторое время полк, куда прибыл я в качестве пополнения, был преобразован в 3-й Гвардейский Истребительный Авиационный Полк. Так что служить мне предстояло уже гвардейцем.

Будущий 3-й ГИАП начал войну еще в июне и прошел славный путь, на счету только моей второй эскадрильи было 40 воздушных побед, но и потери были немалые. Так, войну полк начал пятью эскадрильями, а к моменту моего прибытия стал трех эскадрильным. Вторая эскадрилья была вооружена МиГами, наконец, подумал я, мне удастся освоить боевой самолет и начать бить врага, но самолетов не хватало, и командир полка Петр Васильевич Кондратьев временно перевел меня в наземный состав.

– Подожди, еще навоюешься, придут самолеты – получишь свой!

Летчик без самолета – это как птица без крыльев, считай. курица или страус!

С одной стороны – мне было обидно чувствовать себя «пятым колесом» в ратной боевой семье бывалых пилотов.

С другой стороны – я понимал командира. Каждый «старый» летчик его полка прошел огненную школу многих месяцев со множеством боев и штурмовок, я был новенький в этом коллективе, и заслужить доверие товарищей мне еще предстояло, идти в бой с непроверенным напарником – рисковое дело, хотя бой – и так уже дело рисковое, рисковей некуда!

Командир моей эскадрильи капитан Александр Мясников, прищурившись приветливо улыбаясь, говорил:

– Прежде чем начать летать, лейтенант, освой самолет на стоянке.

И опять начались мои невзрачные будни «наземного» летчика. Я присутствовал на построениях летного состава, посещал общие предварительные и предполетные подготовки, учил район боевых действий, но только не летал, вместо этого я помогал техникам готовить самолеты, выполняя, как правило, самую неквалифицированную работу. заправлял топливом, мыл, помогал покрывать некачественным зимним камуфляжем – известковой краской, разъедающей руки и смывающейся дождем. Нет, это не было наказанием, я просто временно выполнял необходимую работу, внося свой посильный вклад в боеготовность славного истребительного полка. Я не знаю, посмеивались ли надо мной техники «за глаза», но «в лицо» они относились ко мне с уважением, как к летчику и лейтенанту, просто, пока еще, не получившему самолет.

Близость войны и смерти. хороших людей сплачивает, а плохих – разделяет! Я видел, что хороших людей в «Третьем Гвардейском» было подавляющее большинство. И летчики и технический состав жили одной дружной фронтовой семьей, разделения на «белую» – летную или «черную» – техническую «кость» я не чувствовал. А время было суровей некуда – первый, самый трудный год осажденного Ленинграда, голод холод и бои, бои, бои! Летный состав не испытывал на себе проблем с нехваткой питания, не смотря на блокаду, хлеб, мясо, масло и сахар были почти всегда, хотя основной рацион составляла все же перловка. Позже в 1943 появились американская тушенка и галеты (до этого надо было еще дожить). Как-то раз командир собрал личный состав и предложил передать дневной рацион сахара, а это по 100 грамм «на брата», в одно из детских учреждений Ленинграда. Конечно, никто не противился, но принять такое решение без одобрения состава полка начальство не могло. Вышло несколько килограммов. Главное, чтобы груз дошел по назначению до детишек, а не был присвоен, по пути, какой-нибудь сволочью. Если с «кормежкой» у нас было все в порядке, то холод давал себя знать постоянно. Грелись, как могли и где могли. Через несколько минут работы на морозе пальцы леденели и немели, перчатки не спасали. От мороза и влажности мерзли ноги, обутые в зимние сапоги мехом внутрь, унт мехом наружу у меня не было, зато кожаные сапоги лучше защищали от случайной воды.

Так за наземными рабочими буднями прошли. вначале зима, а затем и весна 1942 года. Весна дала долгожданное тепло, но не приблизила меня к небу. В начале мая Мясников, встретившись со мной в столовой, добродушно улыбаясь, сообщил.

– Летать не передумал, тогда радуйся, полк переводят на пополнение в Богословно, скоро получишь свой самолет.

И действительно, через пару дней нас перевели в тыл. Полк переформировали, остававшиеся две эскадрильи перевооружили на английские Харрикейны. Английскими они были уже относительно, так как перед отправкой на фронт на самолеты установили более толстую броню и новое вооружение. Мой «Харитон», как прозвали Харрикейны летчики, был вооружен двумя 20-мм пушками ШВАК и двумя 12,7мм пулеметами. По сравнению с пулеметным вооружением МиГа, на котором я так и не вылетел – это было мощное оружие. «Горбатый Харитон» по весу, мощности двигателя, скоростным характеристикам и виражу был практически равен «первому» Яку – несколько легче и слабее МиГа, значительно уступая последнему в скорости, но имея более мощное вооружения и меньший радиус виража. В целом, это был как бы «усредненный» истребитель. на малых высотах уступал в горизонтальном маневре Яку, но превосходил МиГ, на больших – превосходил Як в любом маневре, но проигрывал МиГу в скороподъемности. Его главным преимуществом по сравнению с нашими самолетами было то, что он сохранял свои качества в любом диапазоне высот, тогда как МиГ-3 был явно высотным самолетом, а невысотный двигатель Як-1 на высотах более трех-четырех километров резко терял мощность. Харрикейн не был мечтой пилотажника, зато он был идеальным самолетом для уничтожения бомбардировщиков, что продемонстрировали англичане два года назад. В отличие от поликарповского И-16, Харрикейн был устойчивым самолетом, доступным летчику начальной квалификации. Несмотря на свой значительный перерыв – почти в полгода, я, прослушав вместе с остальным летным составом теоретический курс, без труда вылетел самостоятельно на второй день практических занятий. На второй, потому что в первый день я, освоив работу двигателем, самостоятельно вырулив на полосу «змейкой», дал полный газ разбежался и, подняв хвост, оторвался от земли, пролетев несколько десятков метров на высоте выравнивания, приземлился на полосу. На следующий день я выполнил ознакомительный полет над аэродромом на простой пилотаж и несколько полетов по кругу. Оборудование кабины по наличию пилотажно-навигационных приборов показалось верхом технической мысли, правда, выявился существенный недостаток – усилив защиту и вооружение, наши инженеры не заменили английские приборы и таким образом. барометрический высотомер высоту показывал в футах, а указатель скорости – скорость в милях в час. Если со скоростью это не было серьезной проблемой, нужно было просто выучить полетные скорости по фактическому показанию прибора, то с высотой получалось довольно неудобно, говорят тебе. «высота четыре семь», и думай, сколько нужно набрать в футах четыре тысячи семьсот метров. Я сделал себе табличку от ста до трех тысяч метров, сколько это в футах, делать больше – таблица бы получилась громоздкой, и прикрепил ее в кабине по правому борту в специальной ячейке. Ничего, привыкну. Еще, каждый «Харитон» был оборудован приемо-передающей радиостанцией, автономной работы которой хватало часа на два.

С 11 августа наш полк в составе двух эскадрилий и двадцати трех Харрикейнов начал перебазирование обратно на фронт на Ораниенбаумский плацдарм.

Наверное, я был самым неопытным летчиком из трех десятков пилотов вернувшихся на передовую, но теперь у меня был «свой» самолет в стандартной серо-зеленой камуфляжной окраске с бортовым номером «4».

Ситуация на фронте была следующей. Ленинград все еще находился в плотном кольце блокады. Впереди была осень, за ней холодная зима. Ставка планировала нанести удар в направлении Синявино – Мга силами Волховского и Ленинградского фронтов навстречу друг другу с целью прорвать блокаду, выйдя на рубеж Дубровка – Красный Бор. Нашему полку предстояло участвовать в поддержке наземных войск и штурмовиков. В данный момент наши войска вели кровопролитные бои в районе Усть – Тосно. Как и прежде, большое внимание уделялось защите Ладожского озера – источнику снабжения осажденного города. Так что работы полку хватало.

14 августа 1942 года утром самолеты нашего ГИАПа уже вылетали на сопровождение штурмовиков над Финским заливом, Илы наносили удар по финским катерам. На обратном пути вся группа была атакована семеркой Брюстеров. Наши, потеряв один Харрикейн, сбили одного финна. После полудня меня вызвал к себе зам. командира эскадрильи Семен Иванович Львов.

– Сегодня полетишь со мной на охоту в район Тютерс – Курголово, будем сбивать всех фашистов, кого найдем, посчитаемся за Петю Чепелкина. Готов?

– Готов! – отвечаю. Петю сбили в недавнем бою.

Взлетели в 13.15, день ясный, редкая облачность на высоте полтора километра – не помеха для видимости. Вылетели звеном на четырех Харрикейнах. Первая пара. капитаны Ефимов и Сухов, во второй. капитан Львов и я. Операцию задумали с хитростью, следом за нашей четверкой в тот же район пошла четверка ЛаГГов соседнего полка. Финны часто летали над заливом в надежде атаковать советские самолеты на обратном курсе, когда топливо и боезапасы были на исходе. Мы должны были изобразить возвращающихся штурмовиков, Харрикейн конечно меньше Ила, но тоже «горбатый», а ЛаГГи – наше отставшее прикрытие.

Поднялись с Ораниенбаума, вначале пошли на Кронштадт, а затем, встретившись с ЛаГГ-3, взяли курс на запад. Я – ведомый второй пары.

Над обозначенным районом стали в широкий круг на высоте пять тысяч футов – приблизительно полтора километра. ЛаГГи где-то в стороне и выше. Патрулировали минут двадцать, вдруг командир группы сообщает, что видит выше самолеты противника – толи истребители, толи одномоторные бомбардировщики. Мы разошлись и начали преследование с набором.

Я держусь за Львовым. Внезапно, на высоте одиннадцать тысяч футов, метрах в трехстах вижу самолет с желтой окантовкой – враг! Ведущий открывает огонь, противник в пикировании скрывается под нами. Сбит!

Бой длится уже несколько минут. Нечего ни понимая, я метался по небу за Львовым, он – вираж, я – вираж, он – переворот, я за ним, он на горку и я на горку. На высоте пятнадцати тысяч футов я его потерял, но по радиообмену понял, что бой закончен, повезло, иначе бы я мог стать плевой добычей. Я связался с ведущим, он говорит:

– Иди домой, ты отстал, мы впереди, «гробы» сзади прикроют (ЛаГГ – «лакированный гарантированный гроб»).

И действительно, на обратном пути я нагнал группу.

После приземления Семен меня спрашивает:

– Ну, как бой?

– Нормально – говорю, сам молчу, что ничего так и не понял.

– Все хорошо. Делаю тебе одно замечание. не теряйся, пока в группе, ты – «жилец»!

Так, без единого выстрела, я записал на свой счет первый боевой вылет. Подробности о прошедшем бое я узнал уже из донесений старших по званию товарищей. Оказывается, мы атаковали группу бомбардировщиков противника прикрываемых несколькими истребителями. По результатам боя наш полк записал четыре победы, еще один самолет сбили ЛаГГи, потеряв одного, наша группа потерь не имела. Пять к одному или четыре к нулю – хороший результат в любом случае.

18 августа в 7.00 вылетели на прикрытие наземных целей в район Ленинграда. Важны дороги.

Солнце уже взошло, несмотря на ясную погоду, еще стелилась утренняя дымка.

Я – опять ведомый второй пары в группе из четырех Харрикейнов. Ведет звено капитан Ефимов, его ведомый капитан Сухов, во второй паре. капитан Львов и я.

Постепенно набираем три тысячи метров по направлению к Ленинграду. Дымка рассеялась, и в чистом утреннем воздухе стало хорошо видно район боевых действий.

Контроль воздушного пространства сродни «свободной охоте», только во время «охоты» ты свободен в выборе и можешь всегда отказаться от боя если ситуация складывается не в твою пользу, здесь ты подобен цепному псу, хоть умри, но из зоны не выйди и противника не пусти! Из головы не выходит финский самолет, увиденный мной в первом бою. Я много раз выполнял учебные воздушные бои, но там противником выступал свой, в задачу которого не входило нанести тебе вред, здесь был враг, которого ты должен убить или он убьет тебя.

Львов вовремя заметил пару Ме-109 приближающуюся к нам сзади. Чтобы не допустить внезапной атаки мы выполнили переворот и, разойдясь парами, пошли навстречу немцам.

Во время переворота я опят потерял ведущего и первую пару. К моей технике пилотирования одиночного самолета претензий не было, ком. полка, увидев, как я летаю на Харрикейне в тренировочных полетах, одобрительно поднял палец вверх. «молоток лейтенант!» Но с групповой слетанностью во время боя у меня были явные проблемы. Радовало то, что бой переместился куда-то в сторону, и я был вне опасности. Спокойствие тут же сменилось тревогой. а если собьют ведущего, где был я, почему допустил!

Увидев приближающиеся точки на горизонте, я полетел навстречу. Это была пара Пе-2 возвращающаяся с какого-то задания. Став над ними, я выполнил бочку, показав, что свой и стал искать Харрикейны. Наконец в южном секторе я заметил большую группу самолетов, приблизившись, я понял это «лаптежники» пикируют на цели, а «Харитоны» пытаются их перехватить, помешав атаке. Я зашел в хвост ближайшему Ю-87, дал залп, но промахнулся.

В небе закрутилась карусель из немецких бомбардировщиков и наших истребителей. Впереди на расстоянии метров триста я увидел еще один «Юнкерс». Захожу сбоку слева снизу как бы «с восьми часов» и с расстояния метров в сто пятьдесят нажимаю на гашетку, дав залп по кабине и задней части мотора. Немец загорелся, а я все жал и жал на гашетку, пока у бомбардировщика не отвалился кусок левой плоскости и он огненным факелом понесся к земле. Я попытался атаковать других «лаптежников», но безрезультатно отстрелял оставшийся боезапас. Пулеметным огнем мне повредило остекление фонаря, но я был цел, только находился как в ступоре, оружие молчало, а я все висел на хвосте очередного бомбардировщика, продолжая давить на курок. Не знаю, сколько бы это продолжалось, но в чувство меня вернул изменившийся звук моего двигателя. Мотор затрясло, обороты упали. Я проверил магнето – оба включены, бензина хватало, медленно начало падать давление масла. Поняв, что самолет получил повреждения, я вышел из боя и направился в сторону аэродрома.

Удивительно, но я вернулся на аэродром с работающим двигателем. Как выяснилось потом, 7.92мм пулей повредило один из двенадцати цилиндров, но двигатель не заглох и не заклинил. Роллс-ройс Мерлин показал себя с лучшей стороны.

В этом бою нашим полком было сбито семь самолетов противника, еще пять – были уничтожены зенитным огнем или потерпели аварию.

Полк потерь не имел. В своем донесении я написал, что атаковал группу пикирующих бомбардировщиков и сбил один, затем, расстреляв весь боезапас и получив повреждения, приземлился на аэродроме. Осталось получить свою положенную тысячу рублей за сбитый!

«Свою» тысячу я так и не получил, только расписался, в ведомости. Если деньги пошли в Фонд обороны – это хорошо. Около месяца ушло на ремонт моего «Харитона». За это время полк успел перебазироваться на Карельский перешеек для поддержки наступления войск Волховского фронта.

11 сентября в 11.15 поднялись в воздух на свободную охоту с целью прикрыть район. Ленинград – Синявино. Наша группа – четыре Харрикейна в составе. капитан Ефимов, лейтенант Каберов, капитан Львов и я. Вслед за нами вылетело звено Харрикейнов. Мясников, Руденко, Сухов, Бондаренко. Итого в воздухе восемь машин.

Ясно. Редкая кучевая облачность на высоте 1200 метров.

Минут через сорок вторая группа сообщила, что видит группу Ме-109 барражирующих на высоте три тысячи метров в районе Синявино и вступает с ними в бой. Наше звено направилось в указанный район, но самолетов не увидели. Сделав круг на высоте шести тысяч футов, мы пошли на аэродром.

На посадке я вовремя не заметил другой самолет, допустив опасное сближение. К тому же, вместо того чтобы уйти на второй круг, я обогнал садящийся самолет и сел впереди. Получилась как бы посадка парой. За подобную самодеятельность меня отстранили от полетов на две недели и дали «строгача».

Несмотря на то, что прямого столкновения с противником не было, вылет считался боевым. Наше звено в этот день потерь или побед не имело, а вот вторая группа, заявив о четырех сбитых немцах, потеряла двух летчиков, погибли мои боевые товарищи Мясников и Сухов. Место падения самолета майора Мясникова не обнаружили, самолет капитана Сухова упал между Синявино и Невой.

Это был мой заключительный боевой вылет в составе полка. Запасных частей катастрофически не хватало. Воздушный винт с моего Харрикейна установили на самолет командира эскадрильи, его винт раскололся в одном из вылетов. К концу октября в результате кровавых боев и перебоев с поставками в 3-ГИАП осталось восемь исправных «Харитонов» и семнадцать человек летного состава.

В ноябре пришло пополнение. одиннадцать ЛаГГ-3 и шесть летчиков летающих на этом типе. Полк стал дежурить на земле, выполняя функции ПВО, так как поднять в воздух одновременно более шести машин не могли. Я не был обучен на ЛаГГе и снова стал «безлошадным». В январе в полк пришла разнарядка. выделить несколько летчиков, летавших на Харрикейнах, в группу перегонщиков. Командир полка Николай Никитин, сменивший Кондратьева в середине лета, предложил мою кандидатуру. Не знаю, хотел ли он избавиться от меня, как от мало проявившего себя пилота, во всяком случае, конфликтов у меня в полку не было, а за три боевых вылета был даже один сбитый. Не думаю, скорее всего, это было оптимальное решение. Во-первых. я хорошо освоил иностранную технику и не имел «проблем» с футами, галлонами и милями, во-вторых. у меня не было рабочего самолета и мне все равно нужно было переучиваться.

11 января 1943 года я прибыл в Москву в распоряжение заместителя Наркома обороны по авиации Новикова. Конечно, лично генерал-полковника я не видел, но звучало важно, солидно. Вскоре в составе небольшой группы пилотов я был откомандирован на Кавказ, куда из Северной Африки через Иран поступила партия Харрикейнов. Оказаться на юге после зимней Карелии это как на курорт приехать. До лета мы перегоняли самолеты фронтовым частям на Северном Кавказе. Когда «Харитоны» «закончились» нашу группу планировали задействовать на перегон «Аэрокобр» в 22 запасной авиаполк. Мне очень хотелось освоить Р-39 – этот необычный самолет с автомобильными дверьми, задним расположением двигателя и передней стойкой шасси, но поставки «Кобр» закончились еще в январе, когда мы гоняли Харрикейны. Наша группа была расформирована, летчики направлены в действующие или учебные полки. Я бы зачислен в учебный полк, где в течение шести месяцев прошел подготовку на самолете Ла-5. Мой налет на «Лавочке» был огромен – сто пять часов, в том числе на учебные воздушные бои. Моя квалификация летчика значительно возросла. По оборудованию кабины и комфорту Ла сильно уступал Харрикейну, но его летные качества вдохновляли, являясь «случайно рожденным ребенком» ЛаГГ-3, Ла-5 по вертикальному маневру на малых высотах превосходил Яки, ЛаГГи и МиГи и имел достаточно мощное вооружение.

Я хотел вернуться в «родной» полк, но судьба распорядилась иначе. Планировалось поступление новых «ленд-лизовских» самолетов, и 17 января 1944 года я был включен в состав нового перегоночного истребительного авиационного полка. Около года полк находился в запасе. Только там я получил новое обмундирование. китель украшенный золотыми и гимнастерку с суконными погонами и голубыми выпушками и одним темно-красным просветом, на которых блестели по две серебряные звездочки. Противоречивые чувства охватывали меня. я, военный летчик, совершивший первый боевой вылет в августе 1942 года, уже два года болтаюсь по учебным, запасным и перегоночным полкам в звании лейтенанта, не имея боевых наград. Я понимал, что тоже делаю необходимую для фронта работу, и еще, если честно, очень хотелось жить!

В тылу кормили хуже, чем на фронте, зато недостаток кормежки замещался большим количеством свободного времени и относительным покоем.

Осенью 1944 года часть перегоночного полка была командирована в Кировабад. Туда, еще с августа из Ирана стали поступать новые американские истребители Р-47 «Тандерболт». Первоначально ими вооружили 11 бомбардировочный авиаполк, но сто одиннадцать «Тандерболтов» для одного запасного полка – это слишком много, и часть самолетов решено было передать в действующую армию. В нашу задачу входило, освоив технику пилотирования, принять двенадцать самолетов и перегнать их 511-му авиационному полку, воюющему в Румынии и Венгрии. Там создавалась мощная авиационная группировка для прикрытия Украинских фронтов. Нам предстоял маршрут протяженностью более двух тысяч километров с несколькими промежуточными посадкам. На пару дней мы задержались на аэродроме Белая Церковь под Киевом, ждали транспортные самолеты с боеприпасами и запасными частями и, наконец, прибыли в расположение 511-го полка.

В начале войны полк, являясь бомбардировочным, имел на вооружении бомбардировщики Пе-2 и тяжелые истребители Пе-3 использующиеся для штурмовки наземных войск. В процессе боев все Пе-3 были выведены из строя и полк, оснащенный только вторыми «пешками», стал использоваться как разведывательный. Видимо, по мнению командования, Р-47, являясь тяжелым истребителем, должен бы заменить утраченные Пе-3. Тандерболт или «Кувшин» как прозвали его летчики за форму фюзеляжа, был очень мощным, надежным и крепким самолетом, по вооружению и бомбовой нагрузке он превосходил штурмовик Илюшина. Имея восемь 12.7 мм пулеметов, вешал до десяти ракет, и даже брал бомбу весом в одну тонну. Тандерболт оставался истребителем, конечно, не таким маневренным, как более легкие собратья, но зато он имел толстую броню и выдерживал огромную скорость пикирования без отслоения обшивки как у наших Яков. Оборудованный кондиционером и писсуаром по комфорту он был на две головы выше, чем Ла-5.

Командовал 511 полком подполковник Семен Давидович Берман. Мы думали, что передадим самолеты и вернемся обратно, но как оказалось, «наверху» еще не определились с использованием Р-47, и вроде бы уже что-то «переиграли». Короче говоря, мы остались ждать приказа. оставлять самолеты 511-му полку или гнать обратно на Украину. К тому же, в полку кроме нас не было летчиков, подготовленных на Тандерболтах.

17 января рано утром командир полка вызвал нас на командный пункт. Еще не рассвело, мы шли, ежась от сырого холода зимнего утра. Нас встретил Берман и начальник штаба полка.

– Ситуация следующая – начал подполковник. – В районе юго-западнее города Секешфехервар есть немецко-венгерский аэродром, с которого авиация противника наносит нам существенные удары. Мои разведчики сделали снимки аэродрома, вот координаты и маршрут, но ударить моему полку нечем. Будет хорошо, если вы на Тандерболтах произведете штурмовку аэродрома.

Получив всю необходимую информацию, мы, посовещавшись, решили лететь группой из шести самолетов – половиной эскадрильи. Кроме боезапаса на пулеметы, под наши «кувшины» подвесили две 227 килограммовые бомбы и шесть 127 миллиметровых ракет американского производства привезенных транспортными самолетами.

В воздух поднялись в 8.30. Утро выдалось ясным, это хорошо для полета по маршруту, но хорошо и для противовоздушной обороны противника. Чтобы избежать случайных обстрелов с земли решили до Секешфехервара идти на высоте четырнадцати тысяч ста футов. На всякий случай нас сопровождает группа из шести «Лавок» 5-й Воздушной Армии. Над своим аэродромом спиралью сделали несколько кругов, чтобы сразу набрать высоту и взяли курс на Секешфехервар.

Я снова в бою и опять на иностранном самолете. Пролетая над озером Веленце, замечаем справа набирающие высоту истребители противника. «Ла», используя преимущества в высоте, пытаются их блокировать.

Аэродром противника замечаем с большого расстояния. Ведущий группы дает команду на бомбометание с горизонтального полета, но на такой высоте и без специальных прицелов точность будет нулевой. Принимаю решение сбросить обе бомбы в пикировании, зенитки есть, но их мало и плотного огня не будет.

Целюсь по стоянке самолетов, сброс и перегрузка вдавливает меня в кресло, больших усилий стоит вытянуть ручку на себя, после выхода из пикирования осматриваюсь. Бомбы упали в начале стоянки самолетов, прямого попадания не было, оценить повреждения невозможно, скорей всего – мимо!

Группа рассредоточивается, чтобы строить заход для пуска ракет. Жду своей очереди «зависнув» в нескольких километрах от аэродрома, мимо меня проходит истребитель противника, доворачиваю на него и вместо того чтобы открыть огонь из Браунингов машинально, потому что уже настроился на такую атаку, выпускаю по нему две ракеты. Конечно, промахиваюсь!

Противник маневрирует, пытаюсь держаться у него на хвосте и получаю порцию свинца и стали. Это атакует меня его ведомый, которого я не заметил в пылу драки. Мой самолет поврежден, правый элерон почти оторван, что с хвостом – не знаю, меня спасла толстая бронеспинка. В таком состоянии продолжать атаку невозможно. Выхожу из боя и беру курс на свой аэродром. У самолета проблемы с поперечной устойчивостью, он все время пытается накрениться вправо. Благо меня никто не преследует. Сажусь с креном и сносом, но я жив, Тандерболт – очень крепкий самолет! Вернулся я первым, вылез из кабины, осмотрел повреждения – не критичные, инженерный состав устранит. Жду остальных. Вернулось еще два Р-47 и четыре «Лавочки». Наши общие потери составили пять самолетов, из них. три Тандерболта, один летчик успел выпрыгнуть и, скорее всего, попал в плен, двое погибли. Истребители прикрытия заявили о двух сбитых фашистах. Атаковали нас, скорее всего не немцы, а венгры, ох и дали они нам жару сегодня!

В этот же день мой самолет починили. Несмотря на понесенные потери, мы решили не прекращать действия в поддержку 511 полка, не имеющего ударных самолетов.

18 января в 8 часов утра командир полка вызвал нас к себе и пояснил ситуацию.

– Остатки фашистских войск с упорством сражаются за город, еще чуть-чуть и наша армия освободит от них восточную часть Будапешта, хорошо бы сорвать снабжение окруженного противника – нанести удар по складам. Разведчики обнаружили в западной части города склад с боеприпасами и оборудованием, снабжающий гитлеровцев в Пеште.

Самолеты были заранее готовы, взлетели уже через двадцать минут. Учтя вчерашние потери и безоблачную погоду, пошли четырьмя самолетами на более низкой высоте в сопровождении четырех истребителей ЛаГГ. «Гробы» сопровождают «Кувшины» – подумал я. Решили, если будем атакованы самолетами противника, сбросим бомбы и далее по обстановке. или бой или удирать.

В январе в восемь часов утра солнце только поднимается из-за горизонта, там Родина. Думал ли я в сорок первом году, что через четыре года попаду в Европу. Румынию, Венгрию. Война – штука непрогнозируемая.

Над Будапештом, идя на высоте две тысячи пятьсот метров, мы увидели пару истребителей противника идущих на перехват. До разведанного склада оставалось не более минуты полета, и командир группы принял решение начать атаку. Наше сопровождение связало противника боем, а мы сбросили бомбы в пологом пикировании и встали в круг для повторных атак. Я выбрал целью грузовой автомобиль с установленной в кузове зенитной пушкой, это был Опель, конечно марки машины я не видел, но знал, что немцы ставят зенитки на шасси Опеля. Прямым попаданием я поджег его с первой атаке и пошел на второй заход. В следующей атаке я уничтожил еще одну грузовую машину. Доверяя надежности своего Тандерболта, я полого пикировал на цель, пока отчетливо не различал даже мелкие детали, например – ручки дверей, делал залп и кабрировал, зная, что броня надежно защитить меня от случайных осколков. Учитывая достаточно точный прицел «американца», попадания выходили как в «яблочко».

Выполнив задачу вне противодействия вражеской авиации, мы стали уходить в сторону своего аэродрома. Один из летчиков сообщил, что видит бомбардировщики, атакующие позиции наших войск. Сопровождение уже ушло но, имея господство в воздухе, мы не могли упустить такой шанс, и пошли на врага. Бомбардировщиков было немного, сопровождали их два истребителя, идущих ниже нас. Преимущество было за нами. В результате непродолжительного боя удалось поджечь, сбить или повредить четыре самолета противника без собственных потерь, еще четыре самолета, как выяснилось потом, сбило наше сопровождение, потеряв один самолет. Сегодня наш день! Лично я так никого и не догнал, мне достались только парашютисты, не став их расстреливать – все равно попадут в плен. Я сел с чувством выполненного долга, атака наземных целей прошла успешно, самолет вернулся без повреждений.

19 января в 10.15 вылетели на атаку наземных целей в район южнее Будапешта. Там в двадцати пяти километрах от города противник стягивал подкрепления, пытаясь прорваться к Будапешту, нанеся танковый контрудар по войскам 2-го Украинского фронта.

Идем как вчера звеном из четырех Р-47 на высоте две тысячи шестьсот метров, только без сопровождения. Мы ведь и сами истребители. Скопления фашистских войск не обнаружили. На одной из дорог заметили два грузовых автомобиля в сопровождении танка, решили атаковать. Мои товарищи сбросили бомбы почти с горизонтального полета и те, упав в поле рядом с дорогой, в цель не попали. Я решил атаковать почти с бреющего полета, выбрал ракурс, и когда капот «накрыл» автомашины, сбросил бомбы. Вышел из атаки боевым разворотом, думаю – промазал. Смотрю, один из грузовиков остановился и дымит, тент с него сорвало. Бомбы упали рядом, но и этого хватило, две бомбы общим весом почти в полтонны около двухсот килограммов взрывчатки. Остальные Р-47 в повторных заходах добили танк и второй автомобиль. Не встретив самолетов противника, мы вернулись на аэродром без происшествий.

Семен Давидович решил использовать нас по максимуму. 20 января вылетаем в одиннадцать утра. Цель. железная дорога в районе Комарно – тыловая артерия группировки противника. Сегодня нас эскортирует целая эскадрилья Яков 17-воздушной армии. Над Комарно появилась четверка истребителей противника. Командир нашей группы уже увидел идущий товарный поезд – это большая удача, не просто разбомбить рельсы или станцию, а уничтожить состав. С курса не сходим. Яки отстали, дав врагу сделать по одному заходу. Я заметил, что по мне ведут огонь с задней полусферы, и попытался оторваться отвесным пикированием, получилось. Я снизился с двух тысяч двухсот метров почти до бреющего полета. Иду вдоль железнодорожного полотна против хода поезда. Товарищи уже сбросили бомбы, повредив состав. Делаю сброс прямо перед локомотивом, теперь поезд окончательно обездвижен, в следующих заходах ракеты и Браунинги завершили дело. Горкой набираю высоту, чтобы вступить в бой с истребителями, но врага нигде нет. Я пристраиваюсь к одиночному Тандерболту, ища остальных товарищей. Слева выше идет четверка Яков, за ней другая, но Р-47 больше не наблюдаю. Неужели сбиты? Как сопровождение, имея численное превосходство, допустило атаку на нас. Уже в зоне аэродрома к нам пристроился еще один «Кувшин», четвертый самолет домой так и не вернулся, никто не видел, что стало с самолетом и летчиком.

При заходе на посадку я несколько отвлекся непонятным самолетом, идущим выше на пересекающихся курсах. Да это же По-2! Молодец «дедушка», самолет первоначального обучения прошедший всю войну как разведчик и легкий ночной бомбардировщик! Я представил как «неуютно» должны чувствовать себя пилоты во время боевых вылетов, находясь в кабине фанерного и полотняного тихохода. Я сидел в просторной кабине с кондиционером и мог, если что, «спрятаться» за плиту бронеспинки, к тому же, мой самолет будет гореть гораздо дольше, чем десять-пятнадцать секунд отпущенных незащищенному биплану.

Результатом сегодняшнего боевого вылета была потеря одного Тандерболта. Истребители сопровождения заявили о четырех сбитых фашистах без собственных потерь.

В конце дня в полк прибыло начальство из 5-й ВА и Наркомата авиации. Пришел приказ о передаче наших самолетов 255 ИАП ВВС Северного флота, дислоцирующемуся в заполярье. Ох, и получили мы «по шапке» за «самовольное» использование импортной техники и за потерю четырех Тандербольтов. Вроде бы как Берман не должен был привлекать нас для ударных операций. Слава богу, Семен Давидович как-то выкрутился перед начальством. Потерю самолетов решили скрыть или списать на аварии, «война все спишет», вроде мы никуда и не летали, а так, сидели все время на аэродроме в ожидании приказа. Восемь оставшихся Р-47 мы должны были перегнать в Ваенгу. Путь предстоял не близкий, более трех тысяч километров с несколькими промежуточными посадками. Проложенный штурманом маршрут проходил через районы дислокации наших войск, но шел не вглубь советской территории, а пролегал над территориями Венгрии, Словакии, Польши, затем над Балтийским морем Прибалтикой и Карельским перешейком.

Хорошо отдохнув и плотно пообедав на следующий день 21 января в 14.15 группой из восьми Тандерболтов мы поднялись в воздух, взяв курс на север. Тем же маршрутом вылетело несколько транспортных самолетов с техническим персоналом и оборудованием. Над территорией Словакии нас взялись сопровождать несколько разведывательных Пе-2 511-го полка. Шли тремя группами. впереди на высоте двух километров транспорты, выше на двести метров – первое звено, в котором мой самолет – четвертый, на трех тысячах – второе звено. Хотя маршрут был проложен над территориями занятыми нашими войсками, встреча с истребителями противника не исключалась, поэтому шли со снаряженными пулеметами по пятьсот выстрелов на каждый из восьми стволов. Так и получилось. В районе польско-германской границе, слева с территории Германии с превышением показались четыре точки превратившиеся в Бф -109 – «Мессершмитты»!

Один из Тандерболтов нашего звена был атакован и сбит на моих глазах. Завязался неманевренный бой на вертикалях. Мне удалось зайти в хвост фрицу, он попытался уйти переворотом, я за ним. У «кувшина» хорошая скорость пикирования. На выходе он потянул на левый вираж, мне удалось приблизиться метров до трехсот. Немец попытался сбросить меня, перекладывая крен, это было его ошибкой. Я еще приблизился и с дистанции менее двухсот метров произвел несколько продолжительных залпов из восьми своих «дудок». Мессершмитт задымился и спиралью пошел к земле. Так я сбил свой первый истребитель!

Бой закончился, немцы, потеряв еще один самолет, ушли на свою территорию, наши потери составили один Тандерболт.

Интересно, засчитают ли мне эту победу, если нашей группы на фронте как бы ни существует?

Пролетая над Польшей, уже войдя в зону аэродрома промежуточной посадки, я несколько отклонился от группы и был обстрелян с земли нашими зенитками, возможно расчеты приняли незнакомый тупоносый самолет за Фокке-Вульф, благо – промазали.

На посадке устав от длинного перелета и нервного напряжения боя я допустил небольшого «козла». Крепкие стойки Р-47 с честью выдержали ошибку пилота.

Через несколько дней мы приземлились на аэродроме заснеженной Ваенги. Мне было жаль расставаться с «кувшином» – крепким и надежным самолетом с мощнейшим двигателем. Тяжелым для маневренного боя, но идеальным для дальних маршрутных полетов. Куда теперь направит меня судьба?

Вскоре наша небольшая группа была расформирована. Я получил назначение в 16-й Гвардейский Истребительный Авиационный Полк, куда прибыл в начале марта, надев гвардейский знак на правую сторону груди. Командиром полка на тот момент был дважды Герой майор Григорий Речкалов. Полк имел славную историю, только на счету «моей» второй эскадрильи, было более ста двадцати восьми воздушных побед. Мое направление как летчика «Харрикейнов» и «Тандерболтов» не было случайным. Полк с конца 1942 года летал на Р-39 Аэрокобрах. Наконец сбылась моя мечта освоить этот оригинальный самолет. Мне достался сравнительно новый истребитель 1944 года выпуска. Я быстро освоил новую технику и с первого вылета влюбился в «Кобру». Отличный обзор на взлете и посадке, никакого тебе руления «змейками» и т. д., мощная 37 мм пушка в валу винта «раскладывающая» любой самолет противника, плюс два 12,7 мм Браунинга. Мощный и маневренный Р-39 вобрал в себя лучшие качества «моих» предыдущих самолетов.

За две недели, что я осваивал «Кобру», должность командира полка занял капитан Иван Бабак, также Герой Советского Союза, Речкалов пошел на повышение. Полк находился у границ Германии, но массированных действий не вел. Некоторое количество свободного времени я решил посветить воспоминаниям, начав вести эту тетрадь. В любом случае война скоро закончится, и я вернусь домой к мирной жизни. Не знаю, захочу ли я продолжить службу в армии или стану гражданским человеком. Моя карьера в авиации сложилась не лучшим образом. Начав войну многообещающим лейтенантом – «сталинским соколом» я вступил в бой еще в августе 1942 года, но ратная жизнь как-то не сложилась, боевых вылетов и заслуг у меня не много, я так и заканчиваю войну лейтенантом, не имеющим настоящих боевых наград. Я много времени провел в учебных полках, был перегонщиком, но, самое интересное, что, готовясь стать пилотом «Яков», «МиГов» и «Ла», я воевал только на английской или американской технике, о чем, впрочем, не жалею.

14 марта 1945 года состоялся мой первый боевой вылет на Р-39. Вылетели на прикрытие группы атакующей немецкие танки в районе Кольберга. Взлет произвели в 16.00. Погода портится. в воздухе легкая дымка, на высоте полутора километров собирается облачность. Наша группа из шести «Кобр» сопровождает звено из четырех пушечных «Яков» с подвесками по две бомбы небольшого калибра – не очень эффективное и скорее психологическое оружие против бронетехники. «Яки» идут на высоте менее двух тысяч метров – в своем высотном диапазоне, чтобы легче обнаружить танки. В четверке Р-39 я замыкающий, идем на высоте два с половиной километра Значительно выше и чуть сзади «крадется» еще пара «Кобр» – «кубанская этажерка» с размыканием по строю и высоте. Старые летчики полка утверждают что «этажерку» ввел Саша Покрышкин – бывший командир 16 Гвардейского полка, а ныне – командир 9-й гвардейской авиадивизии. Наша задача не допустить вражеские истребители к «Якам», а цель верхней пары – снимать немцев с наших хвостов. Каждый сконцентрирован на выполнении своей задачи не беспокоясь о задней полусфере.

Я вовремя получил Аэрокобру. На Харрикейне в моей шкуре летал неопытный пилот с «выпученными» глазами, и сбил я свой первый самолет скорее случайно, медлительный «Юнкерс» был легкой мишенью. Мое летное мастерство значительно выросло в учебном полку на «Лавочке» и отшлифовалось в немногочисленных вылетах на Тандерболте. Теперь я чувствовал что готов, и Р-39 был оптимальным самолетом, возможности которого я смогу использовать на полную катушку.

На окраинах Кольберга начала стрельбу полевая зенитная артиллерия противника, но огонь был неплотный, чувствовалась нехватка техники и боеприпасов. «Яки» обнаружили несколько танков пытающихся прорваться к городу, не больше трех, и чтобы не попасть по своим войскам, начали штурмовку целей почти с бреющего полета.

С запада появились две пары немецких истребителей, я их еще не вижу, их обнаружил командир группы «Яков». «Штурмовики» бросив танки, вступили в воздушный бой, мы остались прикрывать сверху «каруселью», готовясь спикировать на любой самолет противника. Бой был скоротечный. три самолета противника были сбиты, два «Кобрами» и один «Яками», четвертый ушел. Я прикрывал самолет ведущего и поэтому немцев видел только мельком с большой дистанции, даже не успев определить тип истребителей.

«Яки» вернулись к штурмовке, ведя огонь из противотанковых пушек. Один их летчиков допустив ошибку в техники пилотирования, врезался в землю рядом с наступающей немецкой бронетехникой, летчик конечно погиб. Результат атаки танков бомбовым и пушечным вооружением был нулевым. Мы могли бы помочь своими 37-мм пушками, но команды не было и мы ждали сверху, пока «Яки», расстреляв весь боезапас, легли на линию обратного пути, тогда и «Кобры» пошли обратно.

Так и не сделав ни одного выстрела, абсолютно не боясь внезапной атаки почти отсутствующей авиации противника, на обратном пути я оторвался от группы, чтобы покувыркаться и лучше почувствовать самолет. Наше господство в воздухе было полным.

Есть мнение, что фигуры сложного или высшего пилотажа не нужны летчикам скоростных самолетов, мол, время боев «на одном месте в свалке» закончилось. Это абсолютная ерунда. Действительно, далеко не все фигуры высшего пилотажа применимы в скоростном бою, иногда достаточно просто разогнаться в горизонте, дать меткий залп и уйти в «стратосферу» или спикировать к земле на максимально допустимой скорости, обгоняя возможные выстрелы вдогон. На таких скоростях любое резкое изменение направления вызовет перегрузку непереносимую для пилота. Пилотаж нужен для другого, он убирает страх и дает необходимое чувство единение с самолетом, уверенность в себе и своих действиях. Если самолет не становится твоим продолжением, готовым выполнить любые эволюции, ты очень посредственный летчик и любая нестандартная ситуация или неопределенное положение вызовет в тебе страх и растерянность.

На следующий день нестабильная весенняя погода все-таки испортилась, нашел неплотный туман, который не рассеивался даже днем.

Наши наземные войска вели тяжелые бои по прорыву обороны восточно-померанской группировки немцев. Мы получили задание по сопровождению бомбардировщиков атакующих немецкие позиции в районе Цоппота. По сведениям, поступающим в полк, бои идут кровавые, немцы защищаются умело с упорством, граничащим с героизмом, проводят многочисленные контратаки. Вылет назначен на пятнадцать часов, начальство полагает, что туман рассеется, и у меня есть время сделать несколько записей в этой тетради.

15 марта 1945 года. Взлетели только в 15.45. туман полностью так и не рассеялся, но облачность достаточно высокая и видимость в районе аэродрома позволяет произвести взлет. Сегодня шестерка наших «Кобр» прикрывает большую группу штурмовиков. Над целью ожидается плотный огонь стационарных зенитных батарей, надеемся, что он не будет усилен немецкими истребителями.

Надежды не оправдались. Сразу после взлета наша группа была атакована парой немецких самолетов, попытавшихся блокировать аэродром. Первый раз в марте немцы залетели так далеко. Поднявшаяся в воздух эскадрилья приняла вызов. Да и выбора не было. Бой пошел на виражах на малой высоте. Один из наших тут же был сбит и упал почти на аэродром. На левом вираже мне удалось зайти немцу в хвост, это был Фокке-Вульф 190. Когда он увеличил левый крен, я переложил свой самолет вправо, наши курсы встретились, фриц оказался в прицеле, короткий залп и мой «первый» сбитый на «кобре» рухнул на землю. Второй немец ушел. Мы не могли пуститься в погоню, так как нас уже ждали Илы. Задержанная боем оставшаяся пятерка вышла в обозначенный квадрат на десять минут позже и штурмовики ушли. Мы полетели вдогон. С учетом того, что Ил-2 ходят на малых высотах, идем достаточно низко на полутора тысячах метров, для Р-39 это плохо, немцы ходят значительно выше. Но, поднявшись, мы не увидим штурмовики. Надежда на верхнюю пару прикрытия.

Для истребителя нет задания хуже, чем сопровождение бомбардировщиков. Ты связан по рукам и ногам, если видишь вражеские бомбардировщики их трогать нельзя, видишь истребители, думаешь не об атаке, а о том чтобы они прошли стороной, не заметив группу. Если начался воздушный бой, мечтаешь, чтобы противник захотел в первую очередь убить тебя, а не бомбардировщики, тогда ты сможешь попытаться связать его боем, дав тяжеловозам выполнить задачу.

Впереди над Цоппотом уже начался бой. Не знаю, как штурмовикам удалось в тумане обнаружить противника, но их ведущий группы сообщил, что видит транспортную колонну в сопровождении танков, впрочем, туман в районе цели не был плотным, скорее дымка. Начав штурмовку, Ил-2 сами были атакованы немецкими истребителями, видимо район Данцига был очень ценен для фашистов, раз они смогли выделить на его прикрытие значительные силы авиации. По радиообмену на наших частотах можно было понять, что на всем участке фронта идут стычки между люфтваффе и советской авиацией. Пара немцев попытавшихся блокировать наш аэродром частично выполнили свою задачу, выйдя на цели без прикрытия, штурмовики понесли значительные потери от огня с земли и Фокке-Вульфов.

Когда мы оказались в районе Цоппота, Илы уже поворачивали домой. Уклонившись от боя, немцы с набором высоты пошли в свою сторону. Сделав круг над опустевшим квадратом, мы легли на обратный курс на полутора тысячах метров. Это было нашей ошибкой. Немцы решили не отпускать нашу группу, их маневр был рассчитан на ослабление нашего внимания. Не успели мы пройти и десяти километров, как были сзади сверху атакованы звеном ФВ-190. В первую очередь немцев интересовали не «Кобры», а оставшиеся Илы-2. Мы бросились отсекать фашистов от штурмовиков. Завязался бой на виражах и вертикалях на малой высоте, иногда приходилось снижаться до трехсот метров. Оба типа самолетов у земли были «утюгами», но «Кобра» секунд на пять живее в вираже, и это было нашим преимуществом. Один из немцев был сбит почти сразу.

В этот раз мы не дали уйти и остальным. После боя продолжавшегося около десяти минут, потеряв один Р-39, летчик выпрыгнул над нашей территорией и остался жив, группа добилась полной победы.

Солнце клонилось к закату, туман усиливался, облачность сгущалась, надо было возвращаться домой. В какой-то момент в тумане я отстал от ведущего. Я летел, уже достаточно расслабившись от прошедшего боевого пилотажа, не ожидая каких либо сюрпризов. Внезапный мощный удар по самолету сзади вывел меня из спокойного состояния, звук был такой, что можно было подумать, что самолет попал под танк, пущенный со скоростью километров четыреста. «Кобра» потеряла управление по тангажу, кабина начала заполняться дымом и жаром, идущим от двигателя. Инстинктивно почувствовав, что надо выбираться, я сбросил левую дверь и стал на обрез, двигатель горел, хвост самолета был поврежден, я не понял, что произошло, но мне ничего не оставалось, как покинуть неуправляемый самолет. С одной стороны. Аэрокобра – удобный для покидания самолет, не надо вставать на сидение, ставить ноги на борт кабины, сбросил дверь и на выход, почти как из легкового автомобиля. С другой – очень частые случаи, когда пилоты, покидающие Кобру, получали травмы от удара стабилизатора. Я стал на крыло, сгруппировался, чтобы пройти под стабилизатором и меня сорвало набегающим потоком. Дернув кольцо, я дождался открытия купола и в этот же момент почувствовал щемящую боль в области «божьего дара». Дело в том, что летом 1944 года в запасном полку я получил только летнее обмундирование, запасные полки снабжались несколько хуже фронта. Поэтому, с учетом холодной и сырой погоды, я летал в старом кожаном пальто, достаточно неудобном в сочетании с подвесной системой. Видимо плохо подогнанные лямки парашюта в момент раскрытия купола сопровождающегося динамическим ударом передавили мне «мужское достоинство», а длина пальто не позволяла удобно сесть в подвесной системе. Боль была такой, что я не мог ни о чем думать, кроме как о том, что приземлюсь с «яичницей» между ног и вряд ли у меня, когда-нибудь, будут дети. Сразу после приземления я полез в галифе, но все обошлось. Бог так заботится о потомстве, что даже незначительные неудобства, вызванные передавливанием или защемлением волос на интимном месте, вызывают такую боль, что испытывающий ее мужик ни о чем кроме спасения своего «богатства» в этот момент не думает.

В отличие от профессиональных парашютистов пилоты не любят и даже боятся прыгать с парашютом, всячески стараясь избегать подобных упражнений. Скорее всего, это вызвано не страхом высоты, что было бы смешно для летчика, а психологией, негативным чувством аварии, ведь экипаж покидает самолет только тогда, когда сделать что-нибудь для спасения машины уже нельзя, происходит катастрофа и надо спасать свою жизнь.

После этого случая, не смотря на удачное и единственное спасение, я окончательно «разочаровался» в прыжках с парашютом.

Приземлился я недалеко от позиции наших артиллеристов. Там и выяснилось, что же произошло. Меня сбил немецкий реактивный самолет, догнав и спикировав с большой высоты и тут же уйдя обратно в облака. Эта техника была большой редкостью на Восточном фронте. Я не имел опыта встречи с подобными истребителями.

К вечеру я добрался в часть.

В результате сегодняшнего вылета наш полк потерял три Аэрокобры и одного летчика, сбив пять Фокке-Вульфов. Штурмовики потеряли одиннадцать машин, заявив, что оборонительным огнем уничтожили четыре немецких истребителя. Итого. четырнадцать против девяти не в нашу пользу. Полк не нес таких единоразовых потерь со времен Львовско-Сандомирской операции. Мне было жаль свою «Кобру» – первый потерянный самолет с начала войны.

В мое отсутствие полк потерял своего командира Ваню Бабака. Я принял новый Р-39 только через несколько дней. Новый комполка Аркадий Федоров присутствующий при этом сказал буквально.

– Потеряешь этот, пойдешь в кавалеристы!

Сказал, конечно, в шутку, но я и сам не хотел повторения произошедшего.

20 марта в утреннем тумане и при снизившейся облачности эскадрилья из восьми самолетов под командованием командира полка и в присутствии проверяющего инспектора из 9-й Авиационной Дивизии вылетела на «свободную охоту» в район Данцыга.

Люфтваффе в условиях ухудшавшейся погоды пытаются организовать воздушное снабжение окруженных частей. В воздухе могут быть самолеты союзников, но вряд ли они залетят в наш сектор.

В момент взлета на часах 7.30. После набора высоты разделились «этажеркой» на четыре пары. Через двадцать минут патрулирования ведущий второй пары заметил группу из шести самолетов идущих с курса 270 градусов несколько ниже нас. Бомбардировщики или транспортные. Сопровождения не было. Две нижних пары, в одной из которых был я, пошли в атаку, четыре «Кобры» остались прикрывать сверху.

Пролетев сквозь строй, я увидел, что это трехмоторные Юнкерсы. Представляю, какой ужас должны были испытывать пилоты транспортных машин при виде истребителей.

Сделав разворот на сто восемьдесят градусов, я зашел с задней полусферы и в одной атаке сбил сразу две машины, огнем разрушив левые плоскости. 37-мм снаряды буквально разорвали их крылья. Проскочив мимо падающих Ю-52, я заметил, что экипаж покидает неуправляемые машины. В коротком бою все Юнкерсы были сбиты.

Показалось несколько опоздавших Фокке-Вульфов. Разойдясь на встречных курсах, я смог быстрее войти в вираж догнать и сбить еще один самолет, также отстрелив ему плоскость. В неуправляемой штопорной бочке фриц понесся к земле. Все кончено, небо было чистым!

Прошло более сорока минут патрулирования в секторе, пора домой. Уже на земле я обнаружил, что моя Аэрокобра получила незначительные повреждения. Скорее всего, от пулеметного огня транспортов.

Результат сегодняшнего боя. восемь сбитых самолетов противника без собственных потерь. Для сравнения. соседний полк сегодня потерял четыре самолета, уничтожив двоих немцев.

На построении инспектор ВВС поздравил всех с успешным боевым вылетом и представил к правительственным наградам. Посмотрев на мою пустую грудь с одиноким гвардейским значком, он лично пообещал передать мне орден из дивизии, не дожидаясь пока документ на представление пройдет через все инстанции.

Начальство не обмануло. На следующий день мне действительно передали Орден Красной Звезды. Аркадий, командир полка, лично вручил награду перед летным составом со словами.

– От Покрышкина, заслужил!

Два дня в расположении эскадрильи я обмывал свою скорую награду. Спирта выпили два ведра. Несколько дней наша эскадрилья не летала.

Погода наладилась. Наша часть перелетела под Бреслау, где вместо взлетно-посадочной полосы использует автостраду. Завтра снова в бой. Полетим прикрывать продвижение наших войск в районе Данцига и Гдыни, а там и до Берлина недалеко. Вот и для меня война не прошла даром – орденоносец! Бойня скоро закончится и возобновится мирная жизнь, какая она будет – конечно хорошая! Я решил остаться в авиации, но сразу после войны обязательно поеду домой повидать родителей, а еще женюсь. И хорошенько все вспомнив, напишу мемуары, как я был «перегонщиком». Сейчас на это нет времени.

Автор дневника погиб 25.03.1945 года в воздушном бою над Сопотом, сбив свой пятый (или седьмой) самолет противника. По сведениям очевидцев он открыл огонь с такой близкой дистанции, что его самолет врезался в поврежденный немецкий истребитель.

Документального подтверждения боевого использования Р-47 ВВС РККА и боевых потерь «Тандерболтов» не обнаружено.

Упомянутые в рассказе.

Кондратьев Петр Васильевич – кадровый советский военный, участник советско-финской войны, Герой Советского Союза, на начало войны командовал полком под Ленинградом, затем бригадой ВВС Балтийского Флота, погиб в авиационной катастрофе 1.06.43 г.

Мясников Александр Федорович – из крестьян, кадровый военный, участник советско-финской войны, в начале войны капитан – командир эскадрильи, понижен за дисциплину до ст. лейтенанта – командира звена, вновь капитан, майор – заместитель командира полка, лично сбил 3 самолета противника, погиб в воздушном бою 11 сентября 42 г.

Львов Семен Иванович – кадровый военный, участник боев у озера Хасан и советско-финской войны, на начало войны ст. лейтенант – заместитель командира эскадрильи, лично сбил 7 самолетов противника, Герой Советского Союза, войну заканчивал на Дальнем Востоке, вышел на пенсию полковником, преподавателем ВУЗа.

Чепелкин Петр Афанасьевич – войну начал младшим лейтенантом, в сентябре 41 года приземлился в расположении чужого полка и продолжил воевать в его составе, дослужился до капитана, лично сбил 2 самолета противника, погиб в воздушном бою 14.08.42 г. оторвавшись от своей группы увлекшись преследованием финского истребителя.

Ефимов Матвей Андреевич – кадровый военный, летчик инструктор, лично сбил 3 самолета противника, Герой Советского Союза, капитан, погиб в воздушном бою 7.01.43 г.

Каберов Игорь Александрович – морской летчик, войну начал на Балтике лейтенантом, лично сбил 8 самолетов противника, в конце войны командовал эскадрильей на Тихом океане.

Никитин Николай Михайлович – кадровый морской летчик, воевал в Испании и Финляндии, в начале войны командовал эскадрильей, затем полком, дивизией, лично сбил 3 самолета противника.

Новиков Александр Александрович – участник гражданской войны в рядах Красной Армии, с 1933 года переведен в ВВС на должность начальника штаба авиационной бригады, во время войны командовал ВВС фронта, командующий ВВС, внес большой вклад в развитие советской авиации, говоря современным языком. был талантливым топ менеджером, хотя профессиональным летчиком не был, арестован и осужден в 1946 году на пять лет, реабилитирован.

Речкалов Григорий Андреевич – летчик-ас, за день до начала войны был забракован по зрению, но, воспользовавшись неразберихой в первый день войны, продолжил летать на «Чайке», за первый месяц войны одержал 3 личных победы, после ранения был отправлен в запасной полк, откуда сбежал в свой, по разным данным сбил от 48 до 61 самолетов противника, Герой Советского Союза.

Бабак Иван Ильич – попал на фронт в мае 42 г. на Кавказ, лично сбил 35 самолетов, в конце войны в звании старшего лейтенанта командовал полком Покрышкина, менее чем за два месяца до конца войны попал в плен, освобожден после Победы.

Покрышкин Александр Иванович – официально считается вторым по результативности советским асом, трижды Герой Советского Союза, прошел боевой путь от заместителя командира эскадрильи до командира дивизии, первую победу одержал 26 июня 41 г. заключительный боевой вылет 30.04.45 г., по разным данным сбил от 46 до 59 (или более) самолетов противника, активно разрабатывал тактику истребительной авиации.

Федоров Аркадий Васильевич – советский ас, начал войну 22.06.41 г., после пленения Бабака возглавил полк, лично сбил 24 самолета противника.