Авиация дала мне все – возможность вырваться из маленького дома в глухой деревушке, возможность путешествий, возможность увидеть с высоты мир вокруг. Она дала мне ни с чем не сравнимое чувство полета.

Я не принадлежал к семье аристократов, правда, если верить семейному поверью, моя прабабка была из знатного рода с юга и имела приставку «фон».

Но род ее разорился настолько, что прабабка вынуждена была зарабатывать на хлеб в цирке, выступая в номерах с лошадьми и собачками. Ее дочь или моя бабка попыталась удачно выйти замуж за морского офицера, но тот вскоре погиб, и моей матери ничего не оставалось делать, как связать судьбу с зажиточным фермером из глубинки.

Мой отец, человек добропорядочный, но своенравный, совершенно не являлся образцом прусского духа. Он считал труд крестьянина самым нужным и благородным в мире занятием и терпеть не мог любую армейскую выправку или муштру. Призванный в европейскую войну, он с честью выдержал невзгоды и трудности воинского существования, как и положено человеку упорного и нелегкого физического труда, но никогда не лез на рожон. Не проявив себя в ратном деле, вернулся домой и с радостью преступил к повседневным обязанностям сельского жителя, коими предстояло заниматься и мне, в окружении двух сестер.

Возможно, я так бы и вел жизнь в нескончаемых трудах между полем и фермой, изредка выезжая на ближайшую ярмарку, если бы однажды не увидел в небе летящий планер. Тогда он казался мне диковинной птицей или драконом из сказки. Не придав значения заинтересовавшему меня явлению, я сразу и не заметил, как дух бунтарства постепенно овладевает моей юношеской душой. Наверное, дело было не в планере, а в молодости, не желающей вести унылую, как казалось тогда, жизнь на одном месте и зовущей увидеть и покорить мир. Может быть, во мне разыгралась авантюристическая кровь дворянки прабабки, только с того момента я стал часто перечить родителю, намекая, что хочу ехать в город, где буду пытаться стать кандидатом в пехотное училище. Понятно, что отец, на плечах которого лежала ответственность за трех женщин в семье, и видящий во мне помощника и наследника, не испытывал восторга от моего желания покинуть семью.

Наши ссоры не могли длиться бесконечно, и однажды, собрав скромную котомку припасов и самых необходимых вещей, я сбежал. Боже – до сих пор мне стыдно за тот поступок, но что сделано, то сделано!

Трудности первого времени достойны трагического романа. Ведя натуральное хозяйство в деревне, я имел очень скромные сбережения, коих, естественно, не хватало на городскую жизнь. В училище я не поступил, но возвращаться домой неудачником было ниже моего самолюбия и поруганной гордости. С детства приученный к физическому труду, в городе я не чурался любой работы, был подмастерьем, грузчиком, продавцом в лавке, где дослужился до торгового агента.

Когда, после тридцать третьего года началось возрождение армии, не оставляя мечту стать офицером, прославиться и покорить мир, я был зачислен рядовым в пехотный полк, где дослужился до фельдфебеля.

Однажды, к нам на квартиры в Марбург приехали «покупатели», агитирующие добровольцев перевестись в Люфтваффе. Это был мой второй шанс, вспомнив планер из далекого детства, я решил испытать судьбу. Авиация, как мне казалось, предоставляла широкие возможности карьерного роста и путешествий. К тому времени я восстановил отношения с семьей, правда, отец так и не простил мой поступок, да и козырять мне было особо нечем – фельдфебель пехотного полка вместо зажиточного трудолюбивого фермера.

Отменное здоровье, данное мне родителями, вполне подходило к новым нагрузкам, без особого труда я был зачислен в летную школу.

Как и большинство начинающих курсантов, я мечтал быть истребителем – хозяином неба. Мы брали пример с «красного барона» и его эскадрильи, с Рихтгофена, Удета, Геринга, но мой инструктор увидел во мне нечто другое.

– Ты хочешь больших скоростей, пилотажа на перегрузках, я обещаю и то, и другое, если попадешь в пикировщики. Сейчас это новый вид авиации, который скоро будет востребован. Ты силен, крепок здоровьем и хладнокровен, но ты слишком спокоен и рассудителен для истребителя, я бы сказал. ты не агрессивен. Я вижу в тебе все задатки пикирующего бомбардировщика, поэтому буду рекомендовать тебя в пикировщики.

Я действительно получил направление в 1-ю авиашколу штурмовой авиации, которую закончил «на отлично».

Мой первый инструктор не соврал. И скорость, и рабочие перегрузки у нас действительно выше, чем у истребителей, только достигаются они не в горизонте, а на пикировании.

Мне удалось не только блестяще окончить летную школу, но и сдружиться с оберстом Байером – начальником авиашколы, сдружиться настолько, насколько курсант-фельдфебель может стать другом старшего командира. Конечно, это была не дружба, а скорее протекция. Оберст Байер, видя мое неуемное стремление стать хорошим пилотом, старание, которое иные приятели курсанты, более молодые и имеющие протеже в виде богатых или известных родителей, могли расценить как лизоблюдство, оценил по заслугам и пообещал взять надо мной шефство. Эберхард Байер являлся известным командиром, имевшим большие связи в министерстве авиации. Будучи ровесником тех самых перечисленных мной героев мировой войны, он стоял у истоков возрождающейся германской авиации. Не воспользоваться открывшимися возможностями было бы страшной глупостью.

Разглядев во мне задатки хорошего пилота, с учетом предыдущей службы в пехоте и возраста, Байер направил меня на офицерские курсы, а после присвоения звания лейтенанта вернул в свою авиашколу.

К тому времени, окрыленная успехами в Европе, нация продолжала войну с британцами, так что необходимость в летчиках была крайняя.

В одной из доверительных бесед шеф-пилот поделился видением моей дальнейшей судьбы.

– Ты знаешь, что я отношусь к тебе как к сыну (я был младше командира на пятнадцать лет), и хотел бы видеть твое будущее весьма успешным. Ты обладаешь задатками не только старательного подчиненного и умелого пилота, но и способностями командира, а с учетом, что карьеру в авиации ты начал несколько поздновато, остается не так много времени, чтобы успеть проявить себя по службе. Сейчас идет война, она может затянуться надолго, а может закончиться очень быстро, многие твои сокурсники уже пополнили строевые части, офицеры с боевым опытом ценятся на вес золота. Я считаю, что настал твой черед понюхать пороха. Имея хорошие рекомендации и звание лейтенанта, ты сможешь приобрести бесценный фронтовой опыт. Затем, пройдя стажировку в штабе любого подразделения, получишь опыт командования. Возможно, я смогу вернуть тебя в авиашколу инструктором, а если повезет и ты проявишь себя грамотным и умелым командиром – пойдешь выше и когда-нибудь станешь инспектором авиации или получишь другую руководящую должность – нашему делу нужны преданные специалисты.

Так, следуя распоряжению своего протеже, а также долгу офицера, родина которого воюет, я оказался на фронте. К тому времени мой налет на пикирующем штурмовике Юнкерс составлял сто сорок пять часов. Я думал, что попаду на юг, где шли интенсивные боевые действия, но почему-то в предписании было сказано прибыть в Польшу в район Бреста на тыловой аэродром Бяла-Подляска, расположенный пятидесяти километрах от границы с Советами. Почему меня отправляют в глубокий тыл, как я смогу проявить себя не на войне?

Бяла, куда попал я и еще несколько офицеров, был достаточно крупной базой истребителей-бомбардировщиков. В день нашего прибытия 20 июня на аэродром перелетела Первая Группа 77-й Эскадры пикирующих бомбардировщиков – это и было наше новое подразделение.

В качестве пополнения нас было пятеро, но командир группы хауптман Брук, несмотря на сумасшедшую загруженность, решил побеседовать с каждым отдельно. Когда очередь дошла до меня, я вошел в штабную палатку, четко отчеканив сапогами, как бравый кавалерист или гвардеец. Брук посмотрел на меня с недоверием.

– Оставьте подобные вещи, лейтенант, для визитов проверяющих и посещения всяких там высокопоставленных лиц. Здесь вы в армии, причем на передовой. И я гораздо больше ценю в подчиненных способность прийти на выручку в трудную минуту, а также умение офицеров быстро схватывать боевые приказы и здоровую инициативу в принятии ответственных решений. А этот обер-фельдфебельский лоск оставьте для парадов, мой друг! Доверительная тирада командира позволила мне расслабиться.

– А разве мы на передовой? – задал я вопрос, когда все формальности были пройдены.

– А известно вам, что мы недалеко от русской границы?

– Но мы ведь не воюем с русскими!

– Скажите, лейтенант, по пути сюда вы не заметили скопления наших войск вдоль восточных границ?

Признаться, мы действительно заметили некую концентрацию силы. Ходили слухи, что русские пропустят нас через свой Кавказ на Среднюю Азию для захвата Индии или Египта.

– Возможно, в планы нашего командования и входит атака Индии. Только сегодняшняя переброска в Бялу нашего подразделения и значительная военная активность на востоке рейха скорее свидетельствует о приближающейся войне с большевиками.

Хауптман произвел впечатления очень умного человека, он был мне ровесником, но имел значительный боевой опыт, отличившись на всех театрах европейской войны. Первое впечатление о командире группы. очень спокойный и тактичный человек, не лишенный, однако, сильных волевых качеств. В процессе дальнейшего знакомства мое первое впечатление подтвердилось. Хельмут Брук никогда не повышал голос на подчиненных, при этом умея добиваться поразительных результатов в командовании непререкаемым авторитетом и опытом.

Полный смутных догадок о надвигающихся событиях, я убыл в свою эскадрилью и, разместившись в палатке, отправился знакомиться с частью.

Новичков, включая меня, распределили в разные эскадрильи к более опытным товарищам. Моими соседями по палатке и эскадрилье стали исключительно именитые пилоты. лейтенант Глэзер, имеющий прозвище «красавец», прошедший под руководством Брука польскую, английскую и балканскую компании, а начавший военную карьеру с пехотного полка; лейтенант Штудеманн, или «утенок» – также успевший повоевать на Балканах. Командиром эскадрильи был обер-лейтенант Якоб, как и я, бывший когда-то пехотинцем. Также я успел подружиться с личным бортрадистом-стрелком Брука – Хеттингером, приятным молодым человеком с интеллигентным лицом и печальными глазами, выражение которых выдавало в нем фаталиста. Учитывая отсутствие у меня боевого опыта, временно мне в стрелки был определен унтер-офицер Майер, прозванный «счастливчиком» – настоящий воздушный волк, отличившийся в налетах на Англию. Мы были ровесниками и без труда нашли общий язык. Весь оставшийся день прошел в обустройстве на новом аэродроме, уставшие, мы добрели до палатки и уснули, как убитые. Ночь прошла спокойно.

На следующий день я принял боевой Ю-87 и смог совершить ознакомительный вылет в районе аэродрома.

После обеда, несмотря на летную погоду, все полеты были прекращены, ближе к вечеру нас собрал командир Брук. Хауптман в своей спокойной, но уверенной манере сообщил, что ночью возможна военная активность под кодовым названием операция «Барбаросса». В связи с этим нам запрещено покидать расположение аэродрома, он также рекомендовал ранний отбой. Мы пытались добиться каких-либо подробностей, но командир лишь добавил, что штабное звено получило приказ сбивать любые самолеты большевиков, замеченные в районе аэродрома.

– «Лесник», как всегда, был немногословен, – съязвил лейтенант Глэзер, – интересно, когда начнем войну с ифанами, он также будет молчать в эфире?

– Кто такой «лесник»? – поинтересовался я у лейтенанта.

– «Лесник» – это наш хауптман Гельмут. ты не думай, мы уважаем командира, но к его характеру надо привыкнуть. Со стороны он кажется нелюдимым, и в этом есть доля истины, например, он избегает любых попоек и шумных компаний, а если общается, то всегда по делу. Если группа «Штук» вылетела на задание, а в наушниках тишина, значит, ведет ее Брук.

– А мне он показался совсем не солдафоном, и даже несколько фамильярным.

– Да, он не любит вычурности и парадной мишуры и поэтому может казаться простоватым, только это фамильярность воспитанного медведя. И все же это лучший из известных мне командиров. Когда он ведет ребят, можно быть уверенным, что все вернуться домой. Кстати, наш штаффелькапитан «малыш» Георг чем-то похож на Брука, правда, выигрывая в росте и физической силе, он слабее как тактик.

Наступил поздний июньский вечер. Хотя никаких русских самолетов не было, ночь прошла неспокойно. Оставалось строить догадки, кто на кого нападает. русские на Германию или мы на СССР. Что я знал о русских? Даже прибытие в Польшу было для меня первой заграничной поездкой. О России я имел скудную информацию, она казалась огромной, мрачной, загадочной страной страшных большевиков, угрожающих всему миру, и в первую очередь – рейху. Никакой личной неприязни к русским я не испытывал, но слышал от товарищей, что если война с британцами больше похоже на состязание рыцарей, то война с большевиками может стать тотальной битвой с азиатскими ордами полудикарей, где не будет места для галантных реверансов.

Общая тревога для всех эскадрилий прозвучала в 4 часа утра. Через полчаса летчики собрались в штабе на инструктаж. Хауптман Брук зачитал специальное распоряжение фюрера для вооруженных сил. Рейх нападает на Советский Союз, чтобы защитить себя от возможной большевистской агрессии. Наша штурмовая Группа 77-й эскадры в составе 2-го Воздушного флота открывает Восточный фронт. Действуем из Польши в направлении Белостока и Слонима, поддерживаем с воздуха наших танкистов 2-й танковой группы, наступающей в Белоруссии.

После инструктажа мы поспешили на летное поле, где технический состав уже готовил самолеты к боевым действиям. Под гул прогреваемых моторов командиры эскадрилий поставили задачи на день.

Первые «Штуки» поднялись в воздух в 5 утра, когда окончательно рассвело. Вылет, в котором задействовали мой экипаж, назначен на 8.45. Силами двух звеньев или шести самолетов нам приказано нанести удар по русскому аэродрому.

Под брюхо Юнкерса подвешивают 250-килограммовую тонкостенную фугасную бомбу, под крылья цепляют еще четыре заряда по 50 килограммов. Ободрительно встряхнув меня за плечи, Карл привычно запрыгивает в кабину. Я завидую его опыту и хладнокровию. Стараюсь держаться спокойно, но волнение все же присутствует до того момента, пока не перемещаю сектор «газа» во взлетное положение.

Все, началось! Беру себя в руки, вот он план Байера в действии – лечу за боевым опытом!

Прекрасная погода, лето, позднее утро – все это делало наш вылет похожим на тренировочный.

На маршруте в воздухе все время снуют другие самолеты, достаточно много. истребители, бомбардировщики, каждая группа имеет собственное задание. Для большей надежности в сектор русского аэродрома направился эскорт из восьми «велосипедистов», так пилоты более тяжелых самолетов называют тонкие истребители Мессершмитта.

– Мы сегодня очень активны, – говорю Карлу по внутренней связи, выдерживая уверенный равнодушный тон, стрелок хранит молчание.

Полет достаточно продолжителен, но не так, чтобы бесконечно лететь без приключений. Мы давно пересекли границу большевиков. Где-то ниже и правее нас «Эмили» вели короткий бой с русскими. Мне интересно рассмотреть самолеты «иванов», но эскорт блестяще расправляется с противником, не подпустив к нам. Наконец ведущий сообщает, что мы над целью.

С высоты трех тысяч метров аэродром русских отлично виден. Он закрывает все наблюдательное окно. Выпускаю тормоза, убираю газ и переворачиваю «Штуку», повторяя действия остальных. Земля приближается с обычной скоростью. Несколько раз проверяю угол, стараясь пикировать вертикально, высота три тысячи метров оставляет достаточно времени для прицеливания. Внизу рвутся бомбы товарищей, уже вышедших из атаки. Освобождаюсь от груза метрах на восьмистах, так и не выбрав конкретную цель, я просто избавляюсь от четырехсот пятидесяти килограммов лишнего веса. Одновременно приходят две взаимоисключающие мысли. «можно еще пикировать» и «нет смысла рисковать». Под нами стоянка самолетов, они уже повреждены бомбами, упавшими раньше, видны отдельные очаги возгорания, мои боеприпасы обязательно попадут в центр стоянки.

На выходе из пикирования ищу звенья и, видя, пускаюсь вдогон, набирая высоту. Вокруг начинают стрелять зенитки, хлопки и вспышки окружают Юнкерс парадным салютом. Это кажется веселой игрой, пока одна из «Штук», летящая впереди и выше не получает прямое попадание, от нее отскакивает большой кусок обшивки или плоскости, самолет отвесно несется к земле. Только сейчас до меня доходит серьезность происходящего.

Нас хорошо тряхнуло взрывом, пока выбирались из зоны обстрела. Чей самолет сбит? Оставшаяся пятерка собирается и следует на аэродром, больше ничего не происходит, обратная дорога на базу кажется в два раза длиннее. Пытаясь анализировать собственные действия, ловлю себя на мысли, что не помню ни момент атаки, ни как отошла бомба, ни перегрузку на выходе. Первый вылет запомнился сильным огнем русских зенитчиков и потерей одного Юнкерса, а вот атака выглядит серой и не впечатляющей. Говорят, что эскорт заявил о шести сбитых ифанах. Выходит, нам больше следует опасаться зенитчиков, чем истребителей.

Меня поздравляют с первым боевым вылетом, но церемония скомкана из-за занятости личного состава, а также потери одного экипажа.

После обеда набиваемся в штабную палатку.

Сегодня нам предстоит еще один вылет в 15.15 на разрушение моста. Проверяю подвеску одной толстостенной пятисоткилограммовой бомбы и занимаю место в кабине. После взлета набираем три с половиной километра, нас сопровождает большой эскорт Мессершмиттов. Длительный день используется по максимуму, в воздухе опять много самолетов, одни возвращаются, другие идут на удары по наземным целям или охоту. Подбадривая друг друга, маневрируем, то пристраиваясь крылом к крылу, то выстраиваясь змейкой.

После пересечения большевистской границы мы несколько раз попадаем под огонь с земли. Плотность его невелика, возможно, у русских мало орудий. Снаряды взрываются в стороне от Юнкерсов, лишь один раз я услышал характерный хлопок, заставивший съежиться и вжаться в кресло – перед глазами возникает сбитый бомбардировщик.

Нойманн говорит, что надо разойтись и атаковать цель по очереди, анализируя результаты товарищей. Значит, мост где-то рядом, начинаю искать его под полом кабины, но не вижу. Летящие впереди переворачивают машины, я несколько мешкаю, закрываю жалюзи, переворот, я пикирую прямо на мост, но их два, расположенных недалеко друг от друга, один капитальный, другой выглядит временным. Выбираю тот, что ближе – временный, высота стремительно падает, я терплю, следя за альтиметром. высота пятьсот метров – пора! На выходе из пикирования попадаю в достаточно плотную облачность, откуда взялась эта кучевка в ясном небе?

Не рассматривая результат атаки, тяну вверх в сторону звена и точно выхожу в правильном направлении. Майер также не знает, попала ли бомба в мост, но с такой высоты я просто не мог промахнуться. Пристраиваюсь к звену, все самолеты в строю. Некоторые еще не избавились от груза, мост уничтожен.

После приземления меня вызывает командир эскадрильи.

– Ты блестяще поразил мост, – смеется Хайнц, – правда, это был не совсем тот мост, но нужный мы тоже разрушили, главное, все живы!

На сегодня все, первый день новой войны подходит к концу, завтра с рассветом начнется новая работа, если верить сводкам авиаразведки, наши танки подходят к Барановичам и Пинску. Работа на аэродроме Бяла продолжается и ночью, технический состав ремонтирует и готовит самолеты, экипажей, которым предстоят вылеты, это не касается, мы спим, как убитые.

В 7.30 мы уже в воздухе, обер-лейтенант Якоб ведет Вальдхаузера и меня на вражескую артиллерийскую батарею в район Слонима. Рядом летит еще одно звено. Глэзер, Грибель и Рикк.

Стоит устойчивый летний антициклон. С высоты в четыре тысячи метров открываются прекрасные виды, вначале восточная Польша, затем западная Россия.

На окраинах Слонима замечаем батарею, русские не успели ее замаскировать, очень спешили, орудия могут угрожать нашим мотоциклистам и танкам. Ориентир – мост. Начинаем атаку. Авиации большевиков в воздухе нет, огонь с земли слаб, поэтому мы может развернуться и осмотреть местность. Под нами русские гаубицы. Сброшенные бомбы не наносят противнику серьезного урона, похоже, что из строя выведены два трактора-тягача. По очереди мы несколько раз пикируем на орудия, но даже не открываем огня, пулеметы 7,92 мм не способны повредить гаубицы, имитация атаки носит психологический характер, расчет разбегается, а значит, некоторое время артиллерия будет молчать, дав нашим частям пересечь мост. Пытаемся выбрать цели для пулеметов, но пехоты противника в полях перед Слонимом нет. В Бялу возвращаемся поодиночке, мы – первый раз самостоятельно добираемся на базу. Потерь нет.

С утра двумя парами пошли на охоту за автоколоннами куда-то в район за Барановичи по направлению на Минск. Чтобы нам было уютно охотиться, туда же пошла пара «велосипедистов».

Мы долго с высоты четырех тысяч метров пытались обнаружить хоть какую-то цель, наконец ведущий заметил жиденькую колонну, пылящую на проселочной дороге – всего несколько машин. Когда мы начали готовиться к атаке, на нас выскочил русский истребитель, он шел сзади с небольшим превышением. Дав короткую очередь по нашему Юнкерсу, о которой я узнал, услышав как Карл стреляет в ответ, ифан проскочил вперед и стал приближаться к летящему перед нами метрах в двухстах Ю-87 унтер-офицера Хубера.

Первый раз в жизни я мог разглядеть самолет противника в воздухе, это была не «крыса», а худой истребитель с крылом, похожим на крыло «Штуки». Он быстро уходил вперед, догоняя Хубера и готовясь открыть губительный огонь. Прикинув, что расстояние между нами метров семьдесят или сто, я молниеносно поддернул нос бомбардировщика вправо и вверх, и почти не целясь, ифан и так занял большую часть прицела, дал несколько очередей из курсовых пулеметов. Я отчетливо видел, как пули вспарывают его обшивку. С такого расстояния попасть не составило труда. Русский оставил Хубера и ушел разворотом вниз.

Истребитель был не один, уже на пикировании я заметил, что в нас стреляют сзади. Понимая, что, находясь в отвесном пикировании, ифан не сможет долго сидеть на хвосте, ведя прицельный огонь, я продолжил падать, и действительно, атака русского прекратилась. Мы накрыли колонну одним заходом и, опасаясь истребителей, не оставаясь над местом, повернули в сторону аэродрома, предоставив подоспевшим охотникам заняться делом.

На аэродроме меня ждал неожиданно теплый прием и поздравления товарищей. Все считали, что своим поступком я спас унтер-офицера Хубера, кроме того, я упустил из виду, но нашлись свидетели, подтвердившие, что русский уходил вниз, оставляя шлейф черного дыма. Никто не видел, как он упал, но мне засчитали победу над И-17 или И-18, как определили истребитель ифанов. Неужели сбить самолет противника – так просто?!

Танкисты генерал-полковника удериана громят русские корпуса и уже продвинулись за Барановичи. Успехи на нашем участке столь ошеломляющие, что нам больше нечего здесь делать, и Группу переводят на юг, где большевики сопротивляются более яростно. Часть нашей эскадрильи в составе трех полных звеньев переводится первой. Вылетели в семь утра. Несмотря на безоблачную погоду, это утомительное путешествие заканчивается трагедией. три самолета разбиваются при перелете, мы теряем двух человек.

Погода продолжает радовать. Днем осуществляем налет на дороги, накрываем небольшую колонну русских. Где-то рядом передовой аэродром противника, но ифаны не проявляют активности.

Нам удалось парализовать действия русской авиации в воздухе, в довершение разгрома сегодня атаковали тот самый аэродром. Вылет удачный, если бы не потеря одного самолета от зенитного огня. Чувствуется, что русской большевистской системе приходит конец.

В рощах поразительно красиво поют птицы. Мы часто лежим в траве, слушая их переливчатые трели, эта музыка гораздо приятней, чем вой сирен наших «Штук» на пикировании.

Похоже, в войне начинается новый этап, нам удалось преодолеть приграничные районы России, но дальше нас встретило отчаянное сопротивление. Сейчас начинается операция против Кишинева. Русская авиация подавлена, но не уничтожена. В ближайшем тылу в районе Киева, Винницы, Умани и Коростеня авиаразведка выявила значительное скопление самолетов. Для качественной поддержки наступления наших танкистов «Штукам» и Мессершмиттам нужно вынудить вражеские истребители отказаться от любого противодействия. Истребительные группы сделают это в воздухе, мы попытаемся уничтожать ифанов на их аэродромах. Сегодня ближе к вечеру произвели блестящую атаку на большевистский аэродром. Среди нас потерь нет.

Следующей задачей, уже поставленной перед нами, будет уничтожение мостов через Днестр, это должно посеять панику среди колонн противника и позволить нашим войскам уничтожить русские армии, не дав им отступить вглубь огромных просторов России.

Сразу после обеда нас собрали в штабе эскадрильи. Обработали данные утренней разведки. Около двух часов мы были уже в воздухе. Восемью самолетами бомбардируем передовой аэродром.

Противодействие зениток слабое, если некоторые ифаны успеет подняться в воздух, их блокируют несколько наших истребителей. Внизу на опушке леса видно расчищенное летное поле – это тот самый аэродром. Самолеты звеньев, переворачиваясь, по очереди пикируют, выбирая цели. Настал наш черед. Переворачиваюсь и с воем несусь к земле, стараясь разглядеть с пяти тысяч метров спрятанные самолеты, авиация русских – наша первоочередная цель. Земля все ближе, в прицеле какие-то силуэты искусственного происхождения, расположенные на краю аэродрома. Это может быть штаб, помещение для личного состава или замаскированный самолет. Высота пятьсот, четыреста пятьдесят метров – больше медлить нельзя, сбрасываю бомбы, понимая, что попал, но не знаю, куда, и благодаря сработавшему автомату набираю высоту. Вдавленный в кресло организм повинуется медленно, только разум понимает, что еще несколько секунд такого пикирования – и быть нам с Карлом ниже поверхности земли.

Догоняем своих. В строю только семеро. Никто не знает, куда делась еще одна «Штука». Неужели такой прекрасный налет может быть омрачен потерей. Слегка отстаю от группы, и, чтобы подбодрить, а может, и напугать стрелка, делаю бочку. Карл невозмутим, он стреляный воробей. Разгоняюсь пикированием и иду на петлю Иммельмана. Майер продолжает молчать, выдерживает мои выкрутасы.

Эберхард Байер держал слово. И вот, покинув Первую группу 77-й эскадры пикирующих бомбардировщиков, я трясусь в вагоне пассажирского поезда. За окном польский пейзаж – картины моей первой заграницы, впрочем, разве можно считать заграницей Восточную Пруссию. В Варшаве меня никто не встречает, но в комендатуре помогают сесть на грузовик, следующий на базу, и через несколько часов я опять трясусь по дороге, как офицер, заняв место в кабине Опеля рядом с унтер-офицером водителем. Впереди Прасныш или Прашниц, городок в ста километрах к северу от Варшавы, где расположен полевой аэродром и находится моя новая часть. штаб 2-й эскадры пикирующих бомбардировщиков «Иммельман». Впрочем, грех жаловаться на судьбу, под нами не ужасная русская дорога, пыльная и неровная, а прекрасное европейское асфальтовое шоссе, и не каждому лейтенанту после нескольких удачных боевых вылетов удается получить направление на стажировку в штаб эскадры.

Через несколько часов мы пересекли городок и еще через несколько минут оказались на окраине аэродрома. Нас остановил патруль роты зенитной артиллерии и после проверки документов пустил на территорию базы.

Прасныш оказался стационарным аэродромом, имеющим свою летно-учебную базу и значительные запасы авиационного топлива. Все это богатство хорошо охранялось большим количеством зениток и истребителей. Учитывая стационарность аэродрома, личный состав жил в специально построенных бараках, а некоторые офицеры – в самом Прашнице. Представившись дежурному офицеру, я разместился в офицерском бараке и, ожидая вызова командира, приступил к осмотру аэродрома. Скопление различных типов самолетов меня поразило. Штабные сто десятые Мессершмитты находились в ангарах, но большинство техники сгрудилось в различных частях летного поля. Одномоторные Мессершмитты, штуромвики-бипланы и «Штуки» даже не были рассредоточены на случай удара противника, не говоря уже о маскировке. Так вот зачем вокруг столько зенитной артиллерии. Дело вовсе не в безалаберности командиров, просто аэродром не справлялся с размещением такого количества частей. Перед ударом по большевикам в Бяле также было «многолюдно», но Прашнитц бил все рекорды плотности размещения.

Самым большим разочарованием стала информация, что штаб располагает всего тремя Ю-87, остальные пилоты летали на Ме-110, также в распоряжении штаба было несколько средних бомбардировщиков Дорнье.

Наконец меня принял оберст-лейтенант Динорт, и я стал полноценным летчиком штаба.

Командир сообщил, что в связи со стремительно удаляющейся от Прашницы линии фронта, мы скоро переместимся на восток в составе VIII воздушного корпуса. За мной закрепили самолет с символом Т6, в случае потребности в дополнительной технике штаб могли выручить базирующиеся совместно с нами две Группы «Иммельмана», располагающие тридцатью пятью Юнкерсами. Оставался открытым вопрос о моем стрелке, я очень жалел, что вынужден был расстаться с опытным и хладнокровным Майером.

Ночь я провел в спальном бараке в обществе фельдфебеля Ехемса.

Если бы не быстро развивающаяся обстановка на фронте, моя жизнь при штабе могла течь по унылому руслу подготовок и проверок, но штаб эскадры был действующим подразделением, причем участвующим в выполнении самых трудных задач. На следующий день Динорт собрал летчиков штаба, в числе которых был я, и сообщил оперативную обстановку. Противник, получивший свежие подкрепления, занял оборону на линии Рогачев – Могилев – Орша – Витебск, используя естественные водные преграды – Днепр и Западную Двину. Наше продвижение на восток приостановлено. Армия будет прорывать эту оборону, а Люфтваффе помогут уничтожить войска большевиков с воздуха. Все свободные самолеты, от истребителей до пикировщиков, брошены на помощь танковым группам.

Увидев всех летчиков штаба вместе, я смог понять, с кем придется разделить место в казарме и небо в плотном строю. Я считал, что пилоты предыдущей части являются образцом летного мастерства и мерилом офицерства, но по сравнению с коллективом штаба «Иммельмана», сослуживцы, коих пришлось оставить, теперь выглядели разгильдяями и бесшабашными гуляками, любителями женского общества и спиртного. Летчики штаба оказались маньяками, вся жизнь которых была посвящена авиации. В свое время, служа в пехоте, я было начал курить, правда, с поступлением в Люфтваффе бросил эту привычку. То, что я не курил, оказало добрую услугу при знакомстве с личным составом. Меня приняли за своего, поскольку новые сослуживцы всячески приветствовали здоровый образ жизни, занятие гимнастикой и постоянную подготовку к полетам. Вот он, образец совершенства арийской расы.

Мое первое впечатление об оберст-лейтенанте Динорте было скорее отрицательным. Волевой подбородок и всегда уверенно смотрящие в лицо собеседнику глаза-буравчики выдавали в нем самоуверенного и бескомпромиссного человека. Говорил он громко отрывистыми фразами, четко проговаривая каждое слово.

«Этот спуску не даст, едкий тип, даже ехидный», – думал я, невольно вытягиваясь по стойке смирно и ловя взгляд командира. Уже потом от обер-фельдфебеля Бока, летавшего с моим новым товарищем Ехемсом. я узнал, что Оскару Динорту, чемпиону Германии и Европы, принадлежит несколько мировых достижений по планерному спорту. Командир оказался профессионалом, прекрасным пилотом и грамотным авиационным инженером, посвятившим авиации более двенадцати лет. Он принадлежал к числу избранных, начавших оттачивать летное мастерство еще в липецком учебном центре, когда стране вообще было запрещено иметь свою авиацию. Ему также принадлежал тридцатидвухчасовой рекорд продолжительности полета на планере. Так что командир имел право быть требовательным к подчиненным. Да и штаб, подчинявшийся ему, был подобран из таких же маньяков от авиации.

Мой знакомый Германн Ехемс, несмотря на отсутствие офицерского звания, имел опыт боев в Западной Европе и Балканах, кроме того, он получил прекрасную штурманскую подготовку, и, отвечая за навигацию, специализировался на дальних разведывательных полетах.

Офицер по техническому обеспечению штаба обер-лейтенант Лау был не только хорошим пилотом, но и опытным техником-инженером, еще весной он вместе с Оскаром Динортом разработал специальный штырь с приваренным диском, устанавливающийся в носу бомбы, не дающий ей зарыться в грунт и взрывавший бомбу в нескольких сантиметрах от земли, что увеличивало радиус поражения. Говорят, что это новшество собираются принять на вооружении под наименованием «стержней Динорта».

Еще один пилот немногочисленного штаба обер-лейтенант Кене до направления в штабную эскадрилью был летчиком-испытателем.

Выходит, я был самым слабым звеном во всей этой собранной когорте профессионалов.

Командир сообщил, что утром следующего дня запланирован налет на мост в тылу противника. Задача по дальности для двухмоторных бомбардировщиков или для подготовленных пилотов штаба.

Ехемс, склонившись над картой, принялся разрабатывать маршрут полета к цели и обратно таким образом, чтобы, обойдя сектора русских зенитчиков и ифанов, мы смогли избежать ненужных встреч и вместе с тем сэкономить топливо. Остальные под руководством Лау пошли к своим самолетам, чтобы закончить подготовку до темноты.

Оставался вопрос укомплектования моего экипажа. Ожидая пополнения, моим стрелком временно назначили техника фельдфебеля Ханса, познакомиться с которым я не имел времени.

Ночь у всех, кроме меня, прошла спокойно, только я, не привыкший к новому месту, ворочался на койке, мучаясь от летнего зноя.

Подъем в пять утра, пробежка и гимнастика. После завтрака собираемся в штабе, чтобы еще раз продумать все этапы задания. Наконец предполетная подготовка закончена, и мы занимаем места в кабинах. В 7 часов 15 минут взлетаем с пятисоткилограммовой бомбой каждый. Нас шесть самолетов. Оба звена ведет оберст-лейтенант Динорт, за ним следуют фельдфебель Ехемс и я. Второе звено на Юнкерсах, взятых у первой группы, состоит из обер-лейтенанта Лау, обер-лейтенант Кене и еще одного обер-фельдфебеля из первой группы, которого я не знаю.

В воздухе слабая дымка, что не характерно для лета, но способствует скрытности нашего мероприятия, остается надеяться на штурманскую подготовку командиров.

Часть маршрута нас сопровождают вылетевшие на охоту истребители из группы LG-2.

Открывающиеся впереди задымленные просторы кажутся бесконечными. Дойдем ли мы до края, что ждет нас впереди, не сегодня, в этой войне – какие-то отрицательные смутные волнения охватывают меня.

Звенья идут плотным строем, на высоте трех тысяч метров, изредка меняя курс по проложенному маршруту. От смурных мыслей меня отвлекает Ханс, оказывается, он не просто техник, до войны он был журналистом, мой стрелок грамотный парень с хорошо подвешенным языком, в его компании уж точно не будет скучно.

Избежав контакта с противником, мы взорвали мост и таким же замысловатым маршрутом вернулись домой. Все довольны, но расслабляться нет времени, неугомонный «чемпион» Динорт, прозванный «планеристом», уже знает следующие задачи.

Новым заданием началось позднее утро следующего дня. Динорт лично возглавил группу из трех имеющихся при штабе Ю-87, с ним полетел экипаж обер-лейтенанта Лау и мой, к вылету командир также привлек четвертый бомбардировщик из группы.

Мы вылетели в девять утра по берлинскому времени, чтобы поохотится за поездами ифанов в район станции Осмолово. Нас эскортировали две пары Мессершмитов. День был чудесный, от вчерашней дымки не осталось и следа, «Штуки» упорно продавливали воздух, стараясь забраться на безопасные пять тысяч метров. По докладу истребителей, где-то в стороне прошла группа русских бомбардировщиков, одна пара «велосипедистов» ушла для атаки. Войдя в указанный квадрат, мы потратили некоторое время на поиски цели, которые увенчались успехом. Несколько снизившись, Динорт, летевший впереди, сообщил, что видит идущий состав. Спикировав почти одновременно, «Штуки» точно уложили бомбы, не оставив большевикам никакого шанса. Во время атаки в моем распоряжении было несколько секунд, чтобы рассмотреть поврежденный поезд, без сомнения, это был воинский эшелон. По сообщению моего болтливого Ханса, наша точность была поразительной, бомбы не то чтобы упали рядом, они накрыли состав прямым попаданием.

В приподнятом настроении с чувством выполненного долга наша группа, оставшаяся по причине малой дальности истребителей без эскорта, взяла курс на аэродром, снизившись до двухсот метров. Длительный полет на малой высоте не способствовал полному расслаблению, и мы увеличили дистанцию и интервал между самолетами. Над территорией, занятой вермахтом, нас неожиданно атаковал одиночный истребитель. Первый заход он сделал на моего ведущего Лау. Я попытался повторить маневр принесшей мне первую победу, но расстояние было слишком большим, и я не вышел на дистанцию прицельного огня. Однако стрелку удалось отогнать, и, похоже, легко повредить нападавшего. Вместо того чтобы убраться, ифан отошел назад и, заняв позицию сзади с превышением около тысячи метров, став недоступным для пулемета Ханса, продолжил следовать за звеном. Я надеялся, что русский ничего не предпримет, но он просто выжидал. На всякий случай я подвел Юнкерс ближе к ведущему, чтобы встретить атаку двумя стрелками. Через несколько минут такого полета ифан быстро спикировал, открыв огонь по ведомому Динорта. Я среагировал мгновенно, дав полный газ, и бросился вдогон атакующему, открыв огонь из курсовых пулеметов. Русский бросил жертву, пилот «Штуки» сообщил, что самолет поврежден, и ушел виражом в сторону. Оказавшись у русского на хвосте, я бросил строй и, мысленно молясь, чтобы у противника не было ведомого, встал в вираж. Остальные Ю-87 прикрывали поврежденную машину.

Русский выполнял левый разворот, я шел за ним, пытаясь поймать врага в прицел. Теперь я смог рассмотреть, что за птичка решилась на атаку звена пикировщиков. Это была не «крыса», а большой моноплан с кабиной, как у «штуки» и тупоносым мотором воздушного охлаждения. Если бы «крысу» вытянули в два раза без изменения толщины, добавив в нее двойную кабину – то получился бы именно такой самолет. В чем-то он был похож на Ю-87, но благодаря убранным шасси должен был иметь большую скорость. Самолет, поврежденный то ли стрелком Лау, то ли моим огнем, оставлял легкий масляный шлейф, он не мог разогнаться и пытался сбросить меня излюбленным приемом «ифанов» – виражом. Его скорость была значительно ниже моей, и это предрешило наши судьбы. Я догнал русского и, расстреливая почти в упор, ушел для новой атаки. Зашел второй раз и опять расстрелял в упор, стараясь целиться по кабине и двигателю. Его задний стрелок был убит или тяжело ранен, так как мы не встречали ответного огня, тогда как Ханс принимал у меня эстафету, как только «Штука» обгоняла русского. Самолет оказался крепким, во всяком случае, огневой мощи пулеметов 7,92мм явно не хватало, чтобы сбить ифана с первого раза. Наконец, приблизившись в третьем заходе, я заметил, что фонарь кабины открыт, мотор продолжает оставлять след, а планер сильно поврежден. Еще несколько очередей и большевистский самолет, сделав хитрый кульбит, перевернувшись, вошел в неуправляемое пике. Мы заметили, что русский пилот был жив и попытался покинуть сбитую машину «самовыбрасыванием», резко отдав ручку от себя, что и вызвало виденную эволюцию. Учитывая высоту боя двести метров, у него было мало шансов, и действительно, его парашют не успел раскрыться, и летчики и самолет рухнули в небольшую речку, в отличие от пилота, стрелок даже не пытался выбраться – сегодня явно был не их день.

Сделав хищный круг над поверженной жертвой, окрыленный второй победой, на значительных оборотах я бросился догонять звено. Все-таки ошибался первый инструктор, не разглядев во мне талант истребителя!

Поврежденный самолет ведомого Динорта не дотянул до аэродрома и упал прямо на лес. Через несколько десятков километров мы с Хансом обнаружили место падения «Штуки», скосившей несколько деревьев и повисшей на ветках. Сесть рядом не представлялось возможным, но самолет упал на нашей территории, и о месте катастрофы командир уже сообщил наземным службам. Вид разбитого Юнкерса испортил наше приподнятое настроение, и остаток полета мы провели в молчании.

Лейтенант, которого командир штаба взял в качестве ведомого, погиб, его стрелку повезло больше, ударом его выбросило из кабины, с поврежденным позвоночником и многочисленными травмами он попал в госпиталь.

Самолет, который мы сбили, оказался двухместным русским бомбардировщиком.

С ленью покончено, подъем в четыре утра, в воздухе слабый утренний туман, делаем пробежку, завтрак и на предполетную подготовку. В половине седьмого три Ю-87 штаба, усиленные еще одним звеном «Штук» отрываются от земли и берут курс в русский тыл с общим направлением на Толочин. Задача сеять панику и уничтожать любые объекты и оборудование, желательно нанести удар по разведанным военным складам, пока большевики не вывезли все ценное.

Туман не плотный и не создает больших проблем, но и не развеивается. У меня плохое предчувствие, но уважительных причин не лететь нет. Ханс не разделяет моего дурного настроения, шутит и рассказывает какие-то непристойные истории из гражданской жизни. Я делаю вид, что мне интересно, но совсем не слушаю его байки, благо товарищ не видит моего лица. Набираем четыре тысячи метров, я разбираюсь в причинах своего беспокойства, сегодня мы идем без эскорта, будем бомбить населенный пункт, возможно, прикрытый истребителями, ифаны сражаются неумело, но отчаянно, если уж их одинокий бомбардировщик попытался напасть на четыре «Штуки», всякое может случиться. Сегодня звено ведет не Динорт, в «планеристе» я уверен, а другой ведущий – это повод для беспокойства.

Я не сверяю карту, надеясь на навык командира. Мы находимся над крупным населенным пунктом, и ведущий отдает приказ искать цели для атаки. Я пикирую на какие-то ангары, возможно, это корпуса или склады. Неужели здесь нет зениток? Как по моему требованию с земли открывается запоздалый огонь. Тяну вверх, снаряды рвутся вокруг, сотрясая лезущий наверх пикировщик. Становится страшно, взрывы ложатся на моей высоте, неужели это конец?! С трудом удается вырваться из этого ада. Пытаюсь найти группу, задерживаться на месте нельзя. Наконец замечаю идущих на запад Ю-87. Инстинктивно пересчитываю машины, как будто я командир, все на месте.

Но бой не заканчивается. Нас догоняют русские истребители. Один попадает под огонь собственных зениток и уходит, второй атакует ведущего группы. Я пытаюсь повторить уже отработанный маневр и, выжав из Юмо всю мощность, бросаюсь за ифаном, стрелять бессмысленно из-за большой дистанции и преступно, так как силуэт врага сливается с Юнкерсом. Чуть выждав, я все же открываю огонь вдогон. Русский уходит боевым разворотом для повторной атаки. Теперь его цель мы. Ханс отстреливается, а я делаю маневр, смысл которого не могу объяснить до сих пор. Вначале я ввожу «Штуку» в пикирование, но, понимая, что высота для нисходящего маневра мала, задрав нос вертикально, почти зависаю. На секунду мы становимся идеальной мишенью, сейчас «либо в стремя ногой или в пень головой»! – как говаривал мой батюшка. Расчет у меня один. в хвосте не «крыса», а скоростной истребитель, он должен проскочить. И русский проскакивает вперед, не успевая прицелиться. Произошедшего дальше не помню, кажется, ифан пошел на вираж, что было полной бессмыслицей, маневренный бой у земли явно был не в пользу скоростного и высотного истребителя. Он теряет скорость, но все же умудряется зайти нам в хвост и попасть под МГ Ханса. Удирая, я не вижу происходящего, но слышу радостный вопль стрелка, сбивающего русского. Нас больше никто не преследует, и это подтверждает удачу бывшего журналиста.

Нам удается догнать группу. Одна «Штука» терпит аварию, но экипаж спасен и к вечеру доставлен на аэродром. На земле все знают о нашем успехе, встречая цветами и шампанским. Ифаны не кажутся подготовленными пилотами, если за пару вылетов экипажу бомбардировщика удается сбить два самолета. Русские истребители настойчивы, но, бросаясь на противника, они совершенно не придают значения задней полусфере.

Оберст-лейтенант Динорт подал нас с Хансом в список на награждение. В его формулировке. за отличия в бою, выручку товарищей и проявление храбрости в борьбе с самолетами противника.

Какое-то время я не участвую в боевых вылетах. Штабная работа, ввод курсантов и приемка самолетов. Мы продвинулись на восток и находимся на аэродроме Лепель, это историческое торговое поселение, местное население – сплошь евреи. Их сгоняют на специальную территорию. Это неприятное зрелище, и мы не ходим в само поселение без особой необходимости, оставаясь на аэродроме. Живем в походных палатках, благо лето жаркое. Я рвусь в бой и, наконец, в начале августа оберст-лейтенант Динорт берет меня на охоту за русскими в район дорог между Дурово и Вязьмой. Кроме меня, Динорт берет еще двух офицеров – хауптмана и лейтенанта. Вылетаем в первую половину дня, незадолго до обеда. Пересекая фронт, мы медленно набираем три с половиной тысячи метров с расчетом быть недосягаемыми для стрелкового оружия, но такой высоты недостаточно для тяжелой артиллерии. Зенитки русских сконцентрированы в районе станции. На какое-то время мы попадаем под их огонь, но снаряды поставлены на большую высоту в расчете на двухмоторные бомбардировщики, идущие на Москву, и взрываются выше, мы проскакиваем.

После короткой разведки обнаруживаем военную колонну, ифаны отступают, нет, это подкрепления, идущие в сторону фронта. У русских нет воздушного прикрытия и не развернуты зенитки. Наше звено безнаказанно бомбит колонну противника, как всегда, с идеальной точностью. Уже вдогонку ифаны открывают бесполезный огонь из хорошо знакомой нам полковой автоматической зенитной пушки. Возвращаемся, соревнуясь в красоте посадки, вылет штатный и непримечательный.

Наконец, наступившая темнота снимает надоедливый зной и приносит прохладный ветерок. Я ложусь в койку и почти мгновенно засыпаю с приятной мыслью. я снова сражаюсь!

Сегодня Динорт включил меня в звено 2-й эскадры, с нами еще на трех самолетах летят Лау, мой товарищ Ехемс и какой-то лейтенанта из той же группы, что и мое сегодняшнее звено. Летим бомбить русский аэродром.

Нас встречает сильный огонь зениток, тем опасней, что мы подошли всего на двух с половиной тысячах. Ко всему привыкаешь, я уже стал фаталистом и воспринимаю огонь с земли как должное, больше со спокойствием обреченного, чем с нервозностью психопата. Но сегодня русские стреляют особенно плотно. Их снаряды некрупного калибра взрываются так близко, что видны огненные вспышки, и это при солнечном свете. Мы подходим со стороны солнца и это нас спасает. Пикирую, накрывая одну зенитную пушку. Затем долго догоняю своих. Под таким огнем обязательно должны быть потери, но с удивлением и удовольствием вижу впереди все пять самолетов.

На обратном пути недалеко от линии фронта опять попадаем под обстрел с земли. Я отстаю от группы и пытаюсь найти огневую точку. С удивлением обнаруживаю, что это поезд. Ханс кидает монетку по моей просьбе.

«Орел» – значит, будем атаковать. Не обращая внимания на прицельный огонь, делаю два захода «по ходу» и «против хода» поезда, снижаясь до «сенокоса». Под нами русский бронепоезд. Я не вижу, но понимаю, что мои пули, выпущенные из МГ 17, просто отскакивают от вагонов и локомотива. Затея абсолютно не оправданная, желание заработать очки похвально, но невыполнимо. Меня давно мучает вопрос. почему, избавившись от бомб, Динорт сразу спешит «домой». Теперь я понимаю, что Ю-87 – это бомбардировщик, но никак не штурмовик, и расстреливать цели из пулеметов – неэффективный риск. – Файерабенд, – кричу Хансу и бросаюсь догонять группу.

В штаб прибыл какой-то чин и долго беседовал с командиром, после чего оберст-лейтенант собрал пилотов и сообщил, что от нас требуют разбрасывать листовки над русскими, и в качестве доказательства показал несколько листов с картинкой и надписью на русском. Он перевел, что листовки содержат призыв к солдатам красной армии убивать своих командиров и комиссаров и сдаваться в плен, что Германия спасет народ России, и в первую очередь крестьянство, от жидовской оккупации кровавых большевиков.

Динорт сказал, что вначале отказался браться за эту работу, мотивируя неприспособленностью Ю-87, и вообще, это не наша задача, однако прибывший чин убедил его в необходимости таких действий. Мы немного поспорили, но все же решили брать некоторое количество листовок в кабину стрелков, чтобы те, приоткрыв фонарь, сбрасывали пропаганду за линией фронта. В конце концов, согласились мы, в этом нет ничего постыдного, нас же не заставляют участвовать в экзекуциях по уничтожению тех самых большевиков, а если ифаны прекратят сопротивление и будут сдаваться в плен, это только спасет их жизни.

В середине дня мы вылетели для нанесения удара по железной дороге. Динорт лично возглавил звено из четырех самолетов, взяв с собой двух лейтенантов 2-й эскадры и нас с Хансом. Мы успешно разбомбили поезд, и, сбросив по пачке листовок, благополучно вернулись на базу.

Сегодня печальный день, я похоронил Ханса! Это ужасное состояние – потеря боевого товарища. Все было так. С утра два экипажа штаба. мой и фельдфебеля Ехемса, включили в состав двух звеньев Ю-87 для атаки русского аэродрома. Нас эскортировала пара истребителей. Путь к цели вышел на редкость удачным. На аэродром вышли на четырех тысячах метров, не встретив воздушного противодействия. Зенитки русских стреляли только с окраин аэродрома, и звенья отлично поразили цели, мне удалось точно попасть в стоящий на летном поле самолет.

Мы набрали высоту и пошли «домой». Пара «велосипедистов», ссылаясь на «жажду», ушли раньше, возможно, их привлекла возможность свободной охоты. Наши Юнкерсы остались одни. Через некоторое время Ханс обратил внимание, что за нами со значительным превышением идут несколько самолетов. Попытавшись задрать голову максимально вверх и назад, я разглядел две или три приближающиеся точки. К тому времени звенья достаточно снизились. Мне удалось разглядеть пару двигателей на крыльях, по очертаниям машины походили на Ме-110. Наверное, Динорт отправил несколько тяжелых истребителей для нашего эскорта, поделился я мыслью с Хансом. Успокоившись, мы перестали смотреть вверх.

«Гром прогремел», когда я увидел, как двухмоторный самолет, принятый нами за Ме-110 быстро пикирует на замыкающий Юнкерс второго звена. Впереди атакующего шли две хорошо заметные полосы реактивных снарядов. Пилот атакованной «Штуки» успел крикнуть что «освещен», его надрывный крик до сих пор звенит у меня в ушах, затем самолет, разваливаясь в воздухе, начал падать. Я бросился на врага, но разница в скорости была слишком значительна. Ифаны продолжали повторять атаки сзади сверху используя пулеметы и реактивные снаряды. Звено отстреливалось, но наши МГ оказались неэффективными против скоростных целей. Это было настоящее «избиение младенцев». Я признал всю необоснованность собственного пренебрежения к ифанам после трех одержанных побед. Это были русские эксперты на бомбардировщиках Пе-2, которые большевистские летчики иногда использовали в качестве истребителей. С большой дистанции их можно было принять за Ме-110, хотя «Пе» не имели мощного носового вооружения.

Еще две «Штуки» получили повреждения и пошли на посадку. Я пытался вести бой, то уходя в вираж, то пикируя, насколько давала высота, но качественный и количественный перевес был на стороне противника. Пулемет Ханса, не прекращающий стрекотать, вдруг замолчал, «журналист» не отвечал. Бросив тщетные попытки сбить русских, я стал уходить на малой высоте, в двигатель попало несколько пуль. Юмо стал греться, выбрасывая легкий паровой шлейф, уменьшив без значительной потери скорости нагрузку на мотор, я стал готовиться к вынужденной посадке, но все-таки дотянул.

Ханс был мертв, убит пулеметной очередью, при том, что сам самолет не получил критических повреждений, имея несколько пулевых пробоин. Сегодня скорбный день. Еще один экипаж погиб, и два – сели на вражеской территории. В том числе и два моих штабных друга. Ехемс и его стрелок Бок. Через несколько дней им удалось выбраться, избежав плена, судьба другого экипажа неизвестна. Радостная весть о спасении товарищей притупила, но не заглушила боль от потери Ханса. Кто теперь будет прикрывать мою спину?

Наступило 10 августа, мы воюем уже полтора месяца. Ранним утром штабная эскадрилья перелетает на аэродром Яновичи, на котором уже находятся остальные группы «Иммельмана». Это километрах в ста двадцати от Лепеля восточнее Витебска и в ста километрах на северо-запад от занятого Смоленска – ключевого города на пути к Москве.

Шесть Ю-87 во главе с оберст-лейтенантом Динортом поднялись в воздух в 5.45. С нами чудесно спасшийся экипаж из фельдфебеля Ехемса и обер-фельдфебеля Бока. В слабом тумане, не мешающем самолетовождению, мы набираем большую высоту и двигаемся вглубь России, дальше на восток.

Меня неожиданно переводят на завод Темпельхоф в качестве заводского летчика. Не знаю, помощь ли это моего покровителя оберста Байера или случайность, но я не рад переводу. Жизнь в Берлине и большие шансы выжить, не участвуя в боях, – это замечательно, но бросать фронт, когда впереди нас ждет всего несколько месяцев победоносных битв и заслуженные лавры героев, кажется несвоевременным.

Приходится расставаться с ребятами, и, получив добродушно-смешливое напутствие Динорта, лететь в Берлин. Я еще не имею права на отпуск и принципиально не хочу заезжать домой. Вот когда получу ожидаемый орден, тогда и смогу вернуться с высоко поднятой головой. Бедняга Ханс получил свою награду уже посмертно.

Несмотря на близость столицы, я, приученный к аскетизму приятелями из штаба, веду достаточно скромную жизнь, облетываю заводские самолеты и пишу рапорты о возврате в боевые части. Наконец меня слышат и в декабре направляют в Краков, где планируется переучивание эскадр пикирующих бомбардировщиков на новую модификацию «Штуки». Мне даже предлагают перевестись в истребительную авиацию, но я уже не хочу, привык к Ю-87 и работа пикирующего бомбардировщика кажется мне интересной.

«Дора» остается пикирующим бомбардировщиком, но благодаря усиленному бронированию может использоваться как штурмовик. Самолет надежный и защищенный, но, несмотря на новый, более мощный двигатель, самолет кажется тяжеловатым. С максимальной бомбовой нагрузкой скороподъемность явно неудовлетворительная, хотя горизонтальная скорость возросла. В Кракове я исполняю роль инструктора и продолжаю писать просьбы о переводе. Обещанная быстрая победа так и не наступает, хотя наши успехи на востоке бесспорны. На фронтах тяжелые бои, русские упорно сопротивляются, и в конце концов меня возвращают в I группу 77-й эскадры, с которой я и начал войну. В составе 8-го корпуса эскадра находится в Крыму, где поддерживает наземные войска, действующие против крепости Севастополь.

В конце апреля я прибываю в Крым на аэродром Сарабуз. Моей радости нет придела. Ведь меня встречают старые товарищи. хауптман Брук и обер-лейтенант Глэзер. Командир Брук стал кавалером Рыцарского Креста, он такой же простой и спокойный «лесник», каким был почти год назад. Живы стрелок Брука Франц и мой многоопытный Карл. Зная, куда попаду, я беру с собой гостинцы. шампанское и шоколад. Также перегоняю новую «Дору», на которой теперь рисуем с механиком обозначение «S2 DL». Я готов действовать.

Вскоре мне предоставляется возможность вновь побывать в бою. В пять утра взлетаем с Сарабуза, взяв тонну бомб, и берем курс на Севастополь. Нас четверо. Командира я не знаю, он прибыл из штаба флота, капитан нашей эскадрильи обер-лейтенант Шеффель сегодня не с нами. Впереди лейтенант Хакер – молодой новичок, недавно прибывший в группу, он следует за ведущим. Я ведомый у гауптмана Якоба – он тоже шишка, офицер связи штаба 4-го флота, прикомандированный к группе. Несмотря на безоблачное небо, в воздухе стоит противная дымка, ухудшающая видимость. Загруженные «Доры» медленно набирают высоту, с трудом получается держать три метра в секунду. Севастополь недалеко, такими темпами мы не успеем залезть на запланированные четыре с половиной тысячи метров и рискуем попасть под зенитный огонь. Ифанов можно не опасаться, они патрулируют район порта и крайне неохотно вступают в бой за пределами этой зоны. А вот зенитные батареи представляют серьезную головную боль. Стараясь не задерживаться под огнем, мы сбрасываем бомбы на Севастополь и пытаемся уйти. Такого огня с земли я не встречал в июне-августе сорок первого. Я почти теряю сознание на выводе из пикирования, от перегрузки темнеет в глазах, самолет выравнивается в нескольких десятках метров от земли, спасает автомат. Прихожу в себя и не вижу остальных. Звено распадается, и на аэродром наш экипаж следует в одиночестве. Несмотря на близость расстояния, я временно теряю ориентировку, и когда садимся в Сарабузе, узнаем, что ведущий звена штабной майор погиб, не вернулся также экипаж штабного офицера связи. Дневные поиски возвращают нам Гауптмана Якоба, его стрелок убит. Офицер рассказал, что в районе порта они были атакованы ифанами, и им даже удалось сбить один самолет, но «Штука» получила такие повреждения, что он был вынужден сесть на окраине города и чудом избежал плена, при этом русские застрелили стрелка. Целыми вернулись только мы с Хакером. Получается большой скандал, назначается расследование инцидента, меня частично признают виновным, так как я не поддержал звено, а самостоятельно ушел на аэродром. Под давлением вышестоящего начальства Брук временно отстраняет меня от полетов. Стараясь не подключать Байера, не вешая на него свои неприятности, с большим трудом связываюсь с Динортом, с которым расстался по-доброму, и с согласия командира группы, прошу оберст-лейтенанта забрать меня в «Иммельман», но оказывается, что Динорт уже не командует 2-й эскадрой, он переведен в министерство авиации. Вот она глупость чистой воды, оба моих начальника, на коих я мог рассчитывать находятся не на фронте, а в Берлине, где был устроен и я, но по собственной воле сменил работу в тылу на действующую часть. Что я выиграл. сижу на передовой, но не воюю, а ведь я ожидал орден и повышение!

Наконец, когда мне уже порядком надоел перегон самолетов и введение новичков, а то и просто работа в мастерских, в середине лета приходит сообщение, что расследование закрыто, я полностью оправдан и перевожусь в 4-ю эскадрилью 2-й эскадры пикирующих бомбардировщиков «Иммельман». Недолгие сборы, короткое прощание с друзьями, напутствие гауптмана Хельмута, говорящего, что будет всегда рад меня видеть, и я «отбываю» в новую часть.

«Путь недолог», ведь мы базируемся на одном аэродроме Обливская, только мы туда прибыли пару дней назад из Керчи, а 2-я группа торчит здесь уже около месяца. Ну, вот и все, моя старая часть после трудных боев весны и лета отправлена на отдых в Бреслау, а я, поскольку почти не принимал в них участия, остаюсь на передовой, куда мечтал попасть полгода назад.

Четвертая эскадрилья, куда я введен, совсем не та, что действовала при нападении на Россию. Ее переформировали еще зимой, и я новый человек. Командира эскадры майора Хоццеля я лично не знаю, и был крайне удивлен, когда он пригласил меня к себе. Только после аудиенции все прояснилось. Пауль-Вернер Хоццель сменил Динорта год назад, а до этого майор был начальником 1-й школы штурмовой авиации, той самой, которую я закончил под руководством Эберхарда Байера – моего покровителя, ушедшего в министерство. Теперь все стало понятно: Байер, Динорт и Хоццель знали друг друга, и, возможно, знакомый оберст способствовал моему переводу под начало своего преемника. В чем-то мы были схожи, командир эскадры также не хотел отсиживаться в тылу.

Командир группы, в которой действует моя эскадрилья, майор Купфер – легенда штурмовой авиации, летчик, имевший высшее уважение подчиненных. Он бесчисленное количество раз вывозил сбитые экипажи, севшие за линией фронта, от русской пехоты, и всегда вступал в бой с ифанами, если те угрожали нашим самолетам, а «велосипедисты» не справлялись с эскортом. Год назад он был сбит над Ленинградом и получил тяжелейшие травмы, включая перелом основания черепа. Его лицо было обезображено, говорят, нос Купфера хирурги сделали из его же ребра. И все же он нашел силы поправиться и вернуться на летную работу. При всей скрытой предвзятости подчиненных к своим начальникам, существующей в любой структуре, майора искренне уважали и считали большой удачей служить под его началом.

Я снова в деле, сегодня после завтрака ко мне подошел обер-лейтенант Краусс, вначале он сказал какую-то шутку по поводу отличной погоды, но из его юмора я сразу понял, что сегодня он готов взять меня с собой. – Погода действительно была ясная, с отличной видимостью и редкой облачностью теплый день первой декады сентября.

Первая половина дня прошла в подготовке. В 14.30 мы поднялись с Обливской звеном из четырех Ю-87 и с набором четырех с половиной тысяч метров взяли курс на Сталинград. Нам поручено нанести удар по железной дороге Гумрак – Котлубань.

Идеальная погода способствует цели, нам даже удается обнаружить идущий состав. Звено пикирует на него по очереди. Я готовлюсь крайним и вижу, что бомбы с первых трех «Штук» упали метрах в тридцати справа от дороги, не повредив поезд и полотно. Пикируя, беру поправку на ветер, помня, что высота разлета осколков приблизительно равна калибру бомбы, сбрасываю ССи 500 на пятистах метрах и плавно тяну вверх. Еще до выхода в горизонт слышу похвальный возглас лейтенанта Куффнера. «Попал!». Делаю круг, бомбы точно поразили среднюю часть состава, как минимум, четыре вагона разворочены и сброшены с рельс. Осматриваюсь. кругом ясное глубокое светло-голубое небо ранней осени, внизу бескрайние зелено-коричневые поля, кое-где синеющие водной гладью. Создается впечатление, что на весь мир только этот несчастный поезд, над которым вьются четыре большие хищные птицы. Словно эпическая битва змеи и орлов из какой-нибудь саги.

Не видя угрозы, мы решаем порезвиться и начинаем атаковать остатки состава с бреющего полета. Рискуя столкнуться с землей, словно выпендриваясь друг перед другом, делаем бесчисленное число заходов, ведя огонь из курсовых пулеметов. Конструкторы явно не доработали «Дору». увеличив ее бомбовую нагрузку и удвоив оборонительное вооружение, они не подумали поставить крупный калибр или вообще заменить пулеметы пушками. Мы не видим результатов огня и, расстреляв две трети патронов, возвращаемся в Обливскую. Пересекаем Дон – большую русскую реку, этот ориентир как раз на половине пути до аэродрома, у всех хорошее настроение. Нас ждет вкусный ужин с вином и десертом.

Война на востоке длиться больше года, мы недооценили численность противника, большевикам все время удается собрать новые армии, но все же мы движемся. Говорят, предыдущая зима в России была ужасной, мне удалось отсидеться в Европе, надеюсь, что до наступления новых холодов мы добьемся решительных успехов. Мы продвинулись в Россию так далеко, как не заходил ни один прежний европейский завоеватель. Еще немного – и мы возьмем Сталинград и Кавказ, тогда поражение большевиков станет лишь вопросом времени.

Еще одна замечательная новость. мне прикрепили стрелка, это Эрнст Филиус, грамотный электротехник и опытный стрелок командира третьей эскадрильи Боерста, отозванного с фронта в летную школу.

Ночью шел дождь, поле раскисло, с утра лить перестало, и мы делаем все возможное, чтобы грунт позволил взлет.

На раннее утро был запланирован визит на русский аэродром, но вылет пришлось отложить. Самолеты готовы, и, наконец, в пятнадцать минут десятого мы получаем разрешение на взлет. Собраны опытные пилоты, готовые взлететь и сесть в сложных условиях. От нашей эскадрильи летим только я с Филиусом. В нашем звене знакомый мне лейтенант Куффнер, замыкающей парой идут майор Купфер и лейтенант Шмидт. Надеемся, что плохая погода избавит нас от присутствия «ифанов».

На маршруте облачность поднялась выше полутора километров и видимость улучшилась. Выйдя на аэродром, мы внезапно для русских выпадаем из облаков и несемся к земле с высоты в четыре тысячи метров. Накрыв аэродром бомбами, мы делаем еще по одному заходу. Пытаюсь расстрелять зенитную батарею, вяло огрызающуюся с края аэродрома, но атака не дает особенного успеха.

Погода опять портится, и видимость ухудшается. Чтобы не мешать друг другу, мы расходимся и следуем в Обливскую поодиночке. На обратном пути из облачности выскакивает силуэт одинокого самолета, знаков не видно, он очень похож на русский «Як», может «Кертисс», появляется внезапная возможность отличиться. Открываю огонь, самолет резко отваливает вправо вверх, в наушниках слышатся вопли, из которых самым приличным словом является «идиот». Филиус подтверждает, что мы атаковали Мессершмитт. Я чувствую, как краснею от стыда, конечности начинает колотить мелкая дрожь. «Тысяча дьяволов», не хватает сбить своего и попасть под суд!

На аэродром добрались одновременно, все живы. Инцидент замяли с помощью командира Хоццеля. Пилот не пострадал, в самолет попало несколько пуль. Начальство переоценило мою квалификацию для подобных полетов.

Погода наладилась, наверное, это последние погожие деньки перед дождливой осенью. Сегодня большинство самолетов нашей эскадры поддерживают войска в Сталинграде. Мы летим дальше, за Волгу, чтобы атаковать аэродром. Под нами Дон, крупная русская река ровно на половине пути между Обливской и Сталинградом. Я говорил с одним пилотом, бывшим учителем, он утверждает, что Дон переводится как «тихий», и в древности сюда доходили греки, значит, мы не первые европейцы. Мы обходим Сталинград стороной. Впереди Волга, нам за нее. Волга – самая крупная река России, отделяющая Европу от монгольской Азии, это самая большая река Европы, с исторической и экономической точки зрения она так же важна для русских, как для нас Одер, поэтому захват Волги имеет огромное значение.

На берегу нас обстреляла зенитка.

Волга впечатляет. В Крыму мне нравилось летать над морем в пределах видимости берега, в море нет ориентира, оно одинаковое, но здесь все по другому, река – великолепный линейный ориентир.

Первое звено подавляет зенитки, за нами идет пара «Штук» для атаки стоянок. В прошлый раз я долго не мог выбрать цель, поэтому четко намечаю батарею, у артиллеристов нет шансов выжить после точного попадания пятисоткилограммовой бомбы.

Звенья уходят, словно дразня зенитчиков, я делаю круг над летным полем. У русских осталась одна замаскированная зенитная пушка, стреляющая с восточного сектора. Мне нечем ее подавить, и я беру курс на запад. Снова мы с Эрнстом одни, мне даже начинает нравиться такое одиночное «плавание», главное, не попасться нескольким ифанам.

На обратном пути с берега Волги нас опять обстреливает зенитка, проигнорированная нами.

Понимаю, что привык к войне. Ловлю себя на мысли, что, пикируя и расстреливая цели, я не обращаю внимания на людей внизу. У меня уже нет той первоначальной ненависти к большевикам, нельзя долго ненавидеть, мы просто делаем свою работу.

Сегодня, только взошло солнце, «Штуки» группы пошли поддерживать наши части над Сталинградом. К нам из флота прибыла некая «шишка», Хоццель организует ему безопасный вылет за линию фронта. Всего нас четыре машины. Ведомым у штабиста летит опытный лейтенант Куффнер, я ведомый второй пары у обер-лейтенанта Краусса. Наше звено эскортирует пара Мессершмиттов. Мы летим вдоль железной дороги в надежде обнаружить русский поезд. Куффнер предупредил, чтобы для безопасности над территорией противника мы шли не ниже пяти тысяч метров, но штабной офицер не робкого десятка, из-за дымки он ведет звено в два раза ниже. В заданном квадрате нам почти сразу сопутствует удача. И опять три первые бомбардировщика промахиваются, а я уничтожаю четыре вагона, выпадая на них из облака, заставившего меня понервничать до тысячи трехсот метров. Встав в круг, мы делаем по второму заходу, расстреливая состав из пулеметов, и без ущерба возвращаемся на аэродром. Вылет удался, между собой мы смеемся, что поезд, как подсадную дичь, пустили специально для проверяющего, но это, конечно, не так, нам просто сопутствовала удача.

Группа продолжает действовать с Обливской. Два звена 4-й эскадрильи перевели под самый Сталинград на аэродром Карповка, с него до передовой километров сорок, это десять минут полета. Мы пересекли Дон, впереди только Волга, отделяющая Европу от монгольских степей. Рядом деревня, и нас разместят не в блиндажах, а в крестьянских домах. Это плохой признак, значит, мы можем остаться до холодов.

Восточнее вокзала Сталинград тяжелые бои. Звено отправляют на поддержку наших частей. На трех тысячах метров выходим юго-восточнее вокзала, ориентиром служит железная дорога. У нас полное господство в воздухе, пока три «Штуки», в том числе и мой приятель Куффнер, бомбят вокзал, я ухожу еще на юго-восток за реку и через некоторое время наблюдаю колонну противника, следующую к Волге, видимо, это русское пополнение. Импровизируя, сходу пикирую на цели и со слов Эрнста уничтожаю до семи машин. Опасаясь, что русские могут вызвать истребители, также внезапно ухожу на запад. В районе города нас несколько раз обстреливают с земли.

Сегодня уже 24 сентября, последние ясные дни перед неминуемой русской сырой осенью и холодной зимой, а мы топчемся на месте. Русские упорно сопротивляются и проводят постоянные контратаки, и это при полном превосходстве Люфтваффе. Сейчас их пехота и танки атакуют наши позиции на северном участке. В пятнадцать минут двенадцатого поднялись в воздух и взяли курс на северо-восток. Обнаружив наступающих русских, звено пикирует на противника. Я попадаю в танк, это первый танк, уничтоженный мной, нет, он не один, бомбы накрыли сразу два идущих рядом танка, один уж точно. Я открыл охоту на танки!

Несмотря на личные успехи, я редко летаю на боевые вылеты, занимаясь подготовкой прибывающих курсантов, а вскоре получаю направление прибыть в испытательный центр в Рехлине. Я испытываю обиду, ведь сейчас каждый пилот «Штуки» нужен на фронте, когда мы вот-вот дожмем русских у Волги и получим заслуженные лавры победителей. Но начальство не слушает моих доводов. видите ли, моя техника пилотирования Ю-87 безукоризненна, и такие пилоты нужны в качестве испытателей. Так и есть, за все время у меня не было ни одной аварии, и даже в роковой день, когда погиб Ханс, я привел поврежденный самолет на аэродром, мне вообще везет, ведь мой самолет ни разу не сбивали, правда, и большим числом вылетов похвастаться не могу.

Я прибываю в Рехлин, где прохожу теоретический курс испытателей вдали от фронта, а в Сталинграде разыгрывается катастрофа. Случайный ход обстоятельств или «рука» известного доброжелателя спасает меня от ужаса зимнего Сталинграда, а может быть, и от смерти на передовой. Здесь, в тылу, трудно осмыслить происходящее, но, общаясь с пилотами, прибывшими из-под Сталинграда, я вижу, как они шокированы нашей неудачей. Вермахт удерживает половину России, а в среде фронтовиков унылые настроения, что это не последнее поражение. Мы недооценили силы противника в самом начале. Москва не взята, Петербург все еще контролируется русскими, нас отбросили от Волги, и мы не смогли выйти к Бакинской нефти. Скорее всего, нам нужно думать не о победе, а о том, как удачно выйти из этой войны. В противном случае, если мы не остановим русских, они не только разорят Германию подобно диким кочевым ордам, но и дойдут до Ла-Манша. И пусть надменный остров не надеется отсидеться за проливом, в отличие от нас, ифанов не остановят огромные жертвы, и скольких бы их ни сбивали Спитфайры и Харрикейны, за ними будут идти новые волны из тысяч самолетов, бомбящих Лондон. А затем, когда русские смертники уничтожат аэродромы и флот, на остров переправятся толпы монголов, неся конец европейской цивилизации. Эти тяжелые мысли уже начали занимать умы думающих офицеров. Мы всегда поражаемся коммунистическим фанатикам, кладущим тысячи собственных жизней в атаках, бессмысленных с тактической точки зрения. В рядах Люфтваффе и Вермахта много героев, но немецкий командир никогда не отправит своих подчиненных на верную смерть, особенно если результат подобных действий спорен. Мы готовы умереть, но не бессмысленно и нелепо, ведь жизнь каждого немецкого солдата еще может пригодиться. Каждый из нас имеет право выбора. Большевики прививают своим азиатским солдатам другое учение. вгрызаясь в землю, они должны слепо повиноваться и умирать по приказу от пуль немцев или собственных комиссаров.

Я готов к работе испытателя, но выпуск новой версии Ю-87 задерживается, и я прошусь на фронт, хотя бы временно. Начальство на этот раз благосклонно, из Рехлина меня временно направляют в родную 77-ю эскадру пикирующих бомбардировщиков, действующую в Южной России. Я прибываю в крупный город Днепропетровск и ожидаю свою часть. 20 февраля на аэродром начинают садиться «Штуки» с головой волка и слоном, и я приветствую прилетевших товарищей. Вся моя фронтовая жизнь проходит или во 2-й или в 77-й эскадрах. В 77-й я начинал компанию в России, поэтому чувствую себя «как дома».

Хауптман Брук сегодня принял командование всей эскадрой. Он уже кавалер Рыцарского Креста с Дубовыми Листьями. В суматохе передислокаций и назначений командир не может уделить мне много времени, но принимает как старого товарища. Хельмут обещает обязательно отпраздновать его назначение и награду, как только появится время. Командир также пообещал, что через некоторое время, получив повышение, я смогу принять командование эскадрильей в его эскадре. А пока меня определяют в I группу хаутмана Релла. Две недели назад под Калачем погиб командир второй эскадрильи обер-лейтенант Рикк, и новый командир еще не назначен. Им бы мог стать я, если бы, при всей благосклонности судьбы, командование не забыло присвоить мне очередное звание, да и орден, к которому меня представили еще летом сорок первого года, затерялся в кабинетах тыловых бюрократов. А пока я зачислен в качестве летчика во вторую эскадрилью, командование которой возложено на обер-лейтенанта Хитца. Он младше меня на шесть лет, и я сразу почувствовал к новоиспеченному командиру неприязнь, словно он увел у меня не эскадрилью, а девушку. Ревность к его успеху не позволяла наладить с Хитцом дружеских отношений, и я держался от обер-лейтенанта на пренебрежительной дистанции.

Зато я радостно встретил старых приятелей. фельдфебеля Грибеля, а чуть позже на аэродром прилетел обер-лейтенант Глэзер. Наземный персонал не изменился, эти трудяги – механики, оружейники, готовящие наши самолеты в любую погоду без отдыха – могли упасть от усталости, но были избавлены от риска погибнуть на передовой. Среди летного состава много новеньких. Но самой большой радостью была встреча не с Глэзером, Грибелем, или даже Бруком. Когда я узнал, что мой стрелок «счастливчик» Карл жив и здоров, я прыгал от счастья, словно ребенок, неожиданно получивший желанный подарок. Буду просить лично у Хельмута сделать из нас постоянный экипаж.

В общении с пилотами, прибывшими с передовой, я заметил те же мрачные мысли и настроения. Мы оставили Ростов и Краснодар, и сейчас выгнувшаяся дугой лука линия фронта проходила от Сталинграда через Ростов до Харькова по бескрайней плоской степи, прикрыть которую у нас не было войск. Силы Вермахта, удерживающие Кавказ и Южную Украину были рассечены. Противник продолжал теснить нас от Ростова на юге и от Изюма на Славянск на востоке. Наши основные войска сконцентрировались от Сталино до Запорожья, но сил явно не хватало, значит, затыкать бреши в степи и уничтожать переправы через Днепр предстоит «Штукам» нашей эскадры. И это при том, что на всю I группу наберется не более двух десятков рабочих самолетов, например, в нашей эскадрилье их всего шесть. Тем страшнее потери, обозначившие мой первый вылет в новых условиях.

Погода прояснилась, и после обеда два звена Ю-87 отправляют атаковать русскую батарею в районе Харькова. Из-за нехватки техники у меня нет своего самолета, сегодня мне достается удивительная машина, не знаю, что сделали с ней техники, но двигатель развивает необычную мощность, самолет обладает прекрасной скоростью и скороподъемностью, и мне трудно удерживать его в строю.

Мы выходим в указанный район, противник хорошо замаскирован, атака на малой высоте слишком рискованна, а с высоты в три с половиной тысячи метров найти скрытые орудия сложно. Мы сбрасываем бомбы, надеясь на удачу, вряд ли атака успешна, в добавление к сложностям нас пытаются атаковать русские истребители. Это «большие крысы» – Ла-5. Нам удается отбить их атаку, и я с большим облегчением замечаю, что курс на Днепропетровск берут все самолеты. Но потом происходит нечто страшное, начавшаяся метель и приближающаяся темнота заставляет нас разойтись и следовать на аэродром поодиночке. Я иду на полных оборотах, стараясь успеть сесть, пока это возможно.

В результате возвращается только наш экипаж. Через некоторое время мы узнаем, что два самолета сталкиваются в воздухе и личный состав погибает, остальные садятся на вынужденную, практически падают, есть жертвы – эскадра теряет пятерых, все самолеты разбиты.

Произвели еще один вылет на артиллерию в районе сосредоточения русских частей. На этот раз более успешно. Пушки замаскированы, но мы сбросили бомбы с пикирования по площадям и на этот раз угадали. Ифаны бездействовали. На обратном пути попали под зенитный огонь, потери ужасающие. Один Ю-87 загорелся и взорвался в воздухе на моих глазах, еще несколько «Штук» было сбиты и горящими факелами упали на землю. Никогда мы не несли таких потерь. Во всей группе остались не более восьми исправных самолетов. Теперь мы идем на задание смешанными группами из разных подразделений.

Слабое утешение для моего самолюбия – Брук проследил, чтобы Хитц назначил меня ведущим и командиром звена («роя» или «цепи» в зависимости от количества самолетов). Чувствую, что Хитц был против, он испытывает ко мне такую же антипатию, Релл выбрал нейтральную позицию, ему до сих пор непонятно, почему воюющий полтора года летчик до сих пор лейтенант без отличий.

Наступила весна, меня отзывают обратно в Рехлин. В центре закончили доводку самолета, и теперь требуются опытные пилоты для боевых испытаний.

Вначале я получаю короткий отпуск. Мой путь лежит через Берлин, где в кабинетах министерских бюрократов затерялось представление о моем награждении. Чиновники обещают разобраться, и это занимает некоторое время. Наконец, я получаю Железный Крест 2-го класса за отличие в бою.

Теперь я могу посетить семью. Сестры вышли замуж и не живут с родителями. Мой отец, в тридцатых годах недолюбливававший нацистов, убедившись в пользе их действий для германского народа и считающий коммунизм страшным злом для крестьянства, а большевиков – убийцами фермеров, окончательно простил мое юношеское сумасбродство. Следуя своему тяжелому характеру, он выказывал показное равнодушие, но я понимал, что он гордится сыном, еле сдерживая эмоции. Несмотря на временные неудачи в затянувшейся войне, мы пришли к единому мнению, что фюрер является истинным лидером нации и все еще пользуется огромной поддержкой немцев. Побывка закончена, и я еду в Рехлин.

В испытательном центре проходят подготовку заслуженные пилоты, среди которых я явно выгляжу белой вороной. Остается только благодарить судьбу и своего покровителя за то, что постоянно оказываюсь в обществе столь интересных людей. В частности, я знакомлюсь с хауптманом Штеппом – он наш командир, и обер-лейтенантом Руделем. Оба служили в известных мне подразделениях – были командирами эскадрилий во 2-й эскадре, и я встречался с ними по службе, но не имел возможности и необходимости сблизиться. Ханс-Карл Штепп до вступления в Люфтваффе получил юридическое образование, он из семьи Гессенских профессоров, очень интеллигентный и начитанный. Он невысок, с миловидным лицом большого ребенка и излучающими доброту приветливыми глазами, словом, совершенно не похож на сурового вояку, удивительно, как человек с такой внешностью мог навоеваться на «Рыцарский Крест». Его нельзя назвать фанатом от авиации, он просто профессионал во всем, за что берется, естественно, это относится и к полетам. В отличии от Штеппа, Рудель – настоящий маньяк, товарищи, знающие Ульриха, шутят, что могли застать Руделя плачущим, если по каким-то причинам тот не имел возможности летать. Его главная черта – он все время рвется в небо и на войну, для него это как опиум для зависимого. В остальном Ханс-Ульрих своеобразный оригинал, он тщеславен и малообщителен. Хотя он, как и я, из деревенских, вряд ли мы сможем стать товарищами, но летное дело знает, и его техника пилотирования безукоризненна. Он коротко рассказывает свою историю, я свою. Жалуюсь, что мало летаю на боевые задания и потому никак не продвигаюсь в плане званий, должностей и наград. Он рассказывает, что был в похожей ситуации весной сорок первого, когда ему не доверяли выполнять боевые вылеты.

Я только осваиваю новый противотанковый вариант Ю-87, а Рудель, получивший звание хауптмана, уже готовится к отправке на восточный фронт в Керчь. Мы желаем друг другу успехов и надеемся на встречу в будущем.

Новый вариант Юнкерса, на котором придется летать, оснащен длинноствольными пушками 37-мм, подвешенными под крыльями, они стреляют бронебойными снарядами с вольфрамовыми наконечниками с большой начальной скоростью и имеют по двенадцать выстрелов на ствол. Теперь Ю-87 – не «Штука», а «Птичка с пушкой». И ее основная задача – охотиться за полчищами русских танков. Приходится менять наработанные годами принципы и навыки атак с отвесного пикирования с больших высот.

Если раньше начинать атаку цели с высоты менее полутора тысяч метров считалось «дурным тоном», теперь мы учимся подкрадываться на высоте нескольких сотен метров и атаковать с пологого пикирования с такой же дистанции. По мнению некоторых пилотов, контейнеры с пушками уменьшают и без того невысокую скорость старушки «Ю», признаться, я этого не заметил, ведь максимальная бомбовая нагрузка делала самолет еще тяжелее. Что очевидно. ухудшение аэродинамики из-за роста лобового сопротивления, которое нельзя уменьшить в процессе полета, ведь пушки не сбросишь, как бомбы, большой разнос масс вдоль поперечной оси ухудшал путевую устойчивость и боковую управляемость.

Незаметно наступило лето, третье лето моей войны. Мы закончили испытания в центре, и теперь группа под командой хауптмана Штеппа направляется для войсковых испытаний. Незадолго до отбытия смотрим фильм, снятый камерой с самолета Руделя. Успехи пилотируемой им «птички» впечатляют, на кадрах видно, как он с дистанции менее пятисот метров попадает в русские десантные баржи.

Мы прибываем на аэродром, находящийся восточнее Харькова – крупного русского города, его мирная инфраструктура разрушена, остается довольствоваться тем немногим, что осталось, например, театром, расположенным в здании царской постройки.

Из полученных Ю-87Г формируются отдельные противотанковые эскадрильи, кроме этого, несколько пушечных самолетов распределены по эскадрильям пикирующих бомбардировщиков. Хауптман Штепп назначен командиром II группы «Иммельмана», он берет меня с собой, зачисляя в родную четвертую эскадрилью. Вокруг Харькова собраны все части 2-й эскадры, много знакомых. Например, всей эскадрой командует майор Купфер – бывший командир моей группы, командир эскадрильи – лейтенант Куффнер, мы имеем несколько общих боевых вылетов под Сталинградом. Где-то рядом должен командовать эскадрильей Рудель. Я снова на фронте и чувствую себя, как дома, в окружении хорошо знакомых товарищей.

4 июля около трех часов после полудня пилотов собирают в штабы подразделений, меня и еще нескольких офицеров вызывают на совещание не в штаб эскадрильи, а в штаб эскадры. Нам объясняют, что завтра начинается большое наступление, и задача авиационных частей – обеспечить прорыв Вермахта через оборону противника. Успех наступления целиком зависит от Люфтваффе и танков. После обрисовки стратегических целей приступили к постановке тактических задач. По данным воздушной разведки, в районе Ольшанки, менее чем в ста пятидесяти километрах от Харькова, замечены советские войска, проявляющие активность. У «Птичек с пушкой» появляется отличная возможность отличиться. Сажусь в кабину, настраиваясь на боевой вылет, и пока мотор, завывший привычную песню, выходит на нужную температуру, мысленно повторяю освоенное в Рехлине.

Мы взлетаем звеном из двух пар под надежным прикрытием из восьми истребителей и берем курс на север. Чтобы не привлекать внимание раньше времени – идем на высоте двухсот метров, иногда снижаясь до пятидесяти, стараясь использовать ландшафт. Наш полет на малой высоте на облегченном винте похож на атаку кавалерии. Под нами равнина, изредка мелькают отдельные деревья или небольшие леса. Я начинал службу в пехоте, но, думаю, именно так эмоционально должна выглядеть атака гусарского эскадрона или, скорее, учитывая наш вес и мощь вооружения, неудержимая атака тяжелой рыцарской конницы в исторические времена. Справа остался Белгород, служащий отличным площадным ориентиром, впереди территория врага. Я нахожу «скачку» задорной и даже веселой. В первой половине дня здесь шел дождь, но сейчас облачность рассеялась и прибитая влагой пыль не мешает хорошей видимости.

Эскорт значительно выше нас, он вступает в бой с русскими Яками, ифаны не видят Юнкерсы, сливающиеся с землей, их внимание занято Мессершмиттами. Над нами разыгрывается воздушная битва, безотрывно любоваться которой не дает малая высота полета. Преимущество за Люфтваффе, и вскоре четыре Яка сбиты, подбит и одни наш истребитель.

В указанном разведкой районе видим колонну советов, малая высота не позволяет разглядеть ее в деталях. Начинаю пологое пикирование с двухсот метров под углом градусов в десять. Дистанция уменьшается, с расстояния в полкилометра я отчетливо вижу, что атакую не танк, а автомашину с установкой русских минометов, такие минометы используются гвардейскими частями ифанов и называются БМ-13 – крайне неприятное для нашей пехоты оружие, имеющее психологический эффект, более действенный, чем вой труб на пикирующих «Штуках». Цель все ближе, Юнкерс выходит на нее сзади слева, если я не открою огонь с дистанции более ста метров, то на скорости в триста километров в час до столкновения останется чуть больше одной секунды. Стреляю, и, переводя самолет в пологое кабрирование, успеваю рассмотреть феерическое зрелище. от точного попадания пары 37-мм снарядов машина с минометной установкой вспыхивает и, охваченная пламенем, взрывается изнутри. Сам себе я доказываю эффективность «птички с пушкой».

Пока я уходил на второй заход, колона была разгромлена остальными самолетами. Я был доволен, что хотя бы один гвардейский миномет больше не сможет причинить ущерба нашим войскам.

Надежное истребительное прикрытие гарантировало отсутствие потерь от самолетов противника, а расстрелянная колонна не имела развернутых зениток. И все же на обратном пути мы потеряли два экипажа по совершенно неизвестным причинам. Взорвался и ушел в крутое пикирование самолет лейтенанта Шмидта, а через некоторое время взорвался и совершил неудачную вынужденную посадку самолет, пилотируемый хауптманом Вуткой.

Наступила ночь, и хотя летный состав отдыхал, она не была спокойной, наземный персонал готовил технику к ранним вылетам, мы знали, что последующие дни и ночи будут еще более неспокойными, боевые задачи получены, операция начинается.

Мы проснулись по тревоге в 3.30 по берлинскому времени. Русские бомбардировщики на подлете к Харькову, они могут атаковать наш аэродром до взлета. В воздух подняты все истребители, включая наши эскорты.

Когда русская атака была отбита с огромными для ифанов потерями, в шесть часов тридцать минут два звена Ю-87, в составе которых была и моя «птичка с пушкой», получили приказ на вылет. Мы поднялись, сделали круг над аэродромом и взяли курс на позиции противника в направлении Курска, где перед нашей армией были разведаны вражеские укрепления, включающие бронетехнику, в любой момент готовую перейти в наступление.

Мы шли на малой высоте, хотя в районе водоемов стелился утренний туман, небо было безоблачно и день обещал быть ясным. Пересекая район наступления, мы стали свидетелями и участниками начавшейся грандиозной битвы титанов. Под нами вздымается земля от взрывов, сверху Мессершмитты дерутся с Ла-5. На земле и в небе идут напряженные бои, напор Вермахта и Люфтваффе восхищает.

Мы достигли запланированной зоны с русскими танками и начали поиск. Один из Юнкерсов неожиданно взрывается, как в прошлом вылете, пока я не вижу, кто, что-то не так, так не должно быть, это похоже на диверсию, неужели среди наземного персонала есть партизаны, но сейчас нет времени разбираться, нужно уничтожать противника. Ифаны хорошо замаскировали свои машины, приходится тратить время, наконец, по разрывам мне удается заметить спрятанные монстры, они рассредоточены. Делаю маневр и подхожу к танку сзади сверху, стреляю с дистанции в полкилометра и досадно промахиваюсь, даю еще один залп с нескольких сотен метров, и опять мимо. Тяну на себя, проходя над танком, четыре драгоценных снаряда истрачены впустую. Я не вижу другие Юнкерсы, звенья разошлись. Делаю разворот для новой атаки и вижу скопление бронетехники, это русские тяжелые хорошо бронированные танки с крупнокалиберными пушками. Делаю заход, жму на гашетку, в этот момент происходит нечто страшное и необъяснимое. Самолет под нами взрывается, я перестаю чувствовать ногу. Неуправляемый Юнкерс, охваченный пламенем, разрушаясь, плашмя падает на землю в нескольких сотнях метров от русских позиций. Я понимаю, что ранен, что это конец, и еще до посадки теряю сознание. Удар приводит меня в чувство, Ханс – мой новый стрелок, с которым я познакомился неделю назад, трясет за плечо, он помогает мне выбраться из кабины. Самолет горит, он сильно разрушен. Ханс в крови, но, похоже, его ранения не такие критичные, как мои. Мы отходим в сторону, кругом равнина, не позволяющая укрыться. Шок медленно проходит, и я начинаю чувствовать правую ногу, каждый новый шаг доставляет мне страшную мучительную боль в районе ступни, также жжет внизу живота, перед глазами темнеет, и мир кругом пропадает.

Я прихожу в себя в незнакомой большой брезентовой палатке, я лежу на носилках, правая нога и низ живота забинтованы. Вокруг стонут еще несколько человек, Ханса рядом нет. В палатку входит женщина средних лет в военной форме с повязкой на руке, видя, что я пришел в себя, она что-то кричит по-русски. Я в плену!

В палатке появляется мужчина в военной форме, наверное, это большевистский доктор. Они осматривают меня, это унизительно – чувствовать себя поверженным и беспомощным во власти противника, но мне все равно, боль возвращается, и я проваливаюсь в забытье.

Когда прихожу в себя, вижу вокруг некое движение. Рядом звучит артиллерийская канонада. Если прислушаться, то можно различить характерное буханье орудий немецких танков. Я начинаю осознавать, что нахожусь в русском полевом госпитале, эвакуирующемся в связи с наступлением германских войск. Считая, что мои ранения не позволят мне бежать или оказать сопротивление, в суете сборов русские не выставляют охрану, они вообще не обращают на меня внимания. Я пытаюсь приподняться, это доставляет нестерпимую боль, чтобы не стонать, я зажимаю воротник куртки зубами. Очень трудно проскакать на одной ноге, не привлекая к себе внимание, особенно если ты находишься посреди русского госпиталя и на тебе остатки немецкой летной формы. Поэтому, несмотря на страдания, мне приходится изображать наивную непосредственность. Я еще не знаю, что делать, ясно одно – я жив, русские не только не убили меня, но и оказали первую помощь, теперь они готовятся к эвакуации, недалеко наступают немецкие части. Персонал грузит имущество и раненых на грузовики и подводы, в небе появляются самолеты, это Люфтваффе, черт возьми, они готовятся атаковать скопление русских, рядом неглубокий овражек, куда русские сваливают нечистоты. Еще не понимая удачу, наугад, я, пригнувшись, прыгаю в зловонную яму, словно укрываясь от предстоящего воздушного удара. Самолеты делают проход и, возможно, строятся для атаки, судя по крикам, русские спешат уйти в тыл. Неужели меня забыли!

Нет, солдаты не забыли меня, один из них стал на краю ямы и выстрелил. Он целился мне в затылок, выстрел – и я проваливаюсь в темноту.

Я очнулся лишь в госпитале, в руках немецких врачей, так и не узнав подробности собственного спасения. По некой счастливой случайности пуля лишь зацепила мою голову, рана могла быть смертельной, но я выжил, правая нога раздроблена в районе стопы, также есть легкие взрывные ожоги обеих ног и паха. Все ранения крайне неприятны.

Более полугода я пробыл в госпиталях до полного излечения. Ногу удалость спасти умениями наших хирургов и моему крепкому от рождения здоровью, а также благодаря первой помощи, вовремя оказанной русским докторами. Теперь она ноет внизу только на перемену погоды, также на перемену давления болит голова.

Я окончательно изменил свое отношение к русским, бомбя сверху, я воспринимал их как «недочеловеков», полудикарей, угрожающих европейской цивилизации дубиной коммунизма, но они не растерзали меня на части, напротив, оставили мне жизнь, более того, оказав своевременную медицинскую помощь, они сохранили мне ногу. Конечно, я продолжу сражаться с восточным врагом рейха, но мое отношение к ифанам стало другим. Думаю, что после войны я смогу воспринимать русских как достойных людей. Квартируясь по базам, я заметил, что гражданские страшно нас боятся, их пропаганда говорит, что свой день мы начинаем с того, что съедаем на завтрак младенцев. Поэтому они стараются всячески угодить. Это выглядит комично. Мне было жалко этих людей, но я старался держать дистанцию, мы не делаем населению ничего плохого, но пускай боятся, это веселит. Когда мне что-либо не нравилось, я корчил страшную гримасу и делал вид, что рассержен. Тогда русских охватывал страх, и они старались всячески угодить, приговаривая. «пан офицер изволит».

Я вспомнил комичный случай под Сталинградом, когда нас временно разместили в деревенских избах недалеко от летного поля. В соседнем доме жили брат и сестра. девочка лет семи и десятилетний мальчуган. Родные их прятали, но детское любопытство пересиливало страх, и однажды я встретился с ними у колодца. Девочка убежала с плачем, словно в моем облике увидела страшного зверя или дикаря-людоеда, а мальчик остался стоять как вкопанный. Пользуясь его остолбенением, я спешу в дом и возвращаюсь с плиткой шоколада, но ребенка уже нет. Я догадываюсь, где он живет, и стучу в дверь. За ней слышится возня, на порог выходит старый мужчина, его называют «дед», в глубине комнаты женщина, за юбку которой держится мальчуган и его сестра. Я не говорю по-русски, поэтому жестом зову мальчишку. С разрешения матери он осторожно подходит. Я протягиваю ему плитку. «Гуд!» – и ухожу. Прошло некоторое время, дети перестали бояться, и у нас получается некоторое общение.

Лейтенант, говорящий по-русски, рассказал, что местному населению есть чего опасаться. Слухи доходят быстро, особенно страшные. Наше привилегированное положение «воздушных волков» и постоянная летная работа избавляет от созерцания неприглядного обличия войны, и больше думая о небе, мы действительно не знаем всего ужасного, происходящего на земле. Не буду лукавить, что прибываю в полном неведении. Обычно, когда вермахт занимает населенные пункты, за передовыми частями идут специальные команды, выявляющие коммунистов и жидов, часто устраивая показательные казни. Местные знают, что в соседних селах на Дону за укрывательство партизан полицейские сожгли несколько домов вместе с хозяевами. Так что повод боятся нас – есть.

Размышляю, странное дело. я воюю в России больше двух лет. Сколько человек я убил, подсчитать невозможно, думаю, что и пехотинец, если он не снайпер, не сможет с уверенностью назвать точные цифры своих жертв, что же говорить о пилоте, бомбящим аэродромы, колонны, поезда и передовую. До сих пор помню первого сбитого ифана, тогда его истребитель пошел со снижением в сторону своих, оставляя длинный шлейф черного дыма. Мне засчитали эту победу, но как знать, может, пилот выжил? На войне вооруженные мужчины убивают друг друга – так заведено, но мирное население страдать не должно. Сто лет назад и не страдало, но с развитием орудий убийства, и особенно бомбардировочной авиации жертвы гражданских стали ужасающими. Я знаю, что британцы и американцы бомбят города Германии, и мне страшно от бессилия, от невозможности прекратить это, и я бомблю и стреляю сам, отыгрываясь на противнике. Что же до зачисток и казней – это вообще недопустимо, хорошо, что Люфтваффе в этом категорически отказывается участвовать.

У меня нет личной жалости к большевикам, это варвары, угрожающие всей Европе, их надо остановить, но я все равно не вижу смысла в издевательствах над мирным населением, мы как высшая раса не должны опускаться до банальных убийств, не должны становиться маньяками или палачами. Как-то все горько и неправильно. Хорошо, что хоть та, знакомая мне пара детей перестанет бояться германского солдата. Может быть, мое гуманное отношение к беззащитным русским сторицей вернулось в той страшной аварии и плену. Какова судьба бедняги Ханса?

В начале 1944 года я выписан из госпиталя живой и почти здоровый, а в марте врачебной комиссией допущен к полетам. Я хочу вернуться в свою 4-ю эскадрилью «Иммельмана», но узнаю, что вторая эскадра переформирована. Часть пилотов пересели на ФВ-190, из оставшихся в Якобштадте сформировали отдельное противотанковое подразделение для противодействия танковым прорывам русских, и теперь моя часть воюет в Румынии.

В конце апреля я прибыл на аэродром Роман и в начале мая приступил к восстановлению летных навыков. Командир эскадрильи – мой старый знакомый Андреас Куффнер – не допустит меня к боевым вылетам, пока не удостоверится в моей полной пригодности.

Часть сильно потрепана в предыдущих боях, многих, которых я знал лично, уже нет с нами, молодежь еще не обстреляна. Мы испытываем дефицит как опытного летного состава, так и самолетов. Ввиду сложившейся ситуации надо беречь людей и технику, но времени на длительную подготовку нет. На один Юнкерс закреплены два пилота, мой напарник – унтер-офицер Блюмель, он опытный «пикировщик», но мало знаком с вариантом «охотника за танками». Я знакомлю его с самолетом, по очереди летая по кругу, когда появляется вторая свободная машина, мы летаем парой, меняясь в роли ведомого. Так проходит месяц, наконец, в начале июня командир считает, что я могу совершать боевые вылеты.

В перерывах между работой и полетами мы часто слоняемся по Роману – небольшому тихому городку, окруженному виноградниками. Сейчас не время вина, поэтому мы больше шатаемся по лавкам мелких торговцев, покупая милые безделушки на сувениры. Румыны к нам дружелюбны и всегда улыбаются, зазывая купить свой товар. Они очень боятся прихода большевиков и относятся к нам, как к защитникам. Другой местной достопримечательностью, кроме лавок приветливых продавцов, является небольшая церковь.

Этим утром наш затянувшийся почти домашний отдых прерван. разведка докладывает об обнаружении бронетанковых и моторизированных сил противника севернее Ясс. Это не так далеко от нас. Поднимаемся четверкой и на высоте менее двухсот метров следуем на северо-восток. Безоблачно, но из-за технической неисправности мы теряем два самолета. Полет продолжаем вдвоем с Блюмелемь. Внезапно он сообщает, что идет на вынужденную. Самолет садится на ровное плато, я делаю круг, запоминая координаты посадки. Сесть рядом сейчас и забрать экипаж – значит сорвать задание. Блюмель сел на «ничейной» территории. Между местом посадки и наступающими русскими нет румынских или немецких частей, однако я уверен, что товарищам удастся избежать плена. Русские сюда не дошли, а отсутствие наших частей объясняется их нехваткой, сейчас нет единого фронта, впереди пустые незанятые территории – бреши в нашей обороне.

Выйдя в указанный район, я усердно ищу русские подкрепления, стараясь не подниматься выше двухсот метров, хожу в разные стороны, охватив сектор в несколько сотен квадратных километров – все тщетно. Внизу румынские села, виноградники и пустые дороги. Не найдя цели, возвращаюсь на базу. Я хочу подобрать экипаж Блюмеля на обратном пути, но их уже забрал вылетевший на место посадки Шторх.

Вылет, фатальный своей бесполезностью. Не встретив противодействия ифанов и не уничтожив ни одной цели, мы потеряли двух человек и три самолета, один стрелок с упавшей «Штуки» пропал, не исключено, что раненого подобрали румыны.

Пытаемся разобраться в произошедшем, я вспоминаю случаи годовалой давности. Не исключено, тогда это была диверсия не немецкого наземного персонала, но сейчас самолеты не взрывались. Проверяем все Юнкерсы, сливаем топливо, причина не выяснена.

На следующий день я получаю приказ прибыть в Берлин. Я не знаю, зачем меня вызывают, но не ожидаю ничего плохого, это может быть долгожданное повышение или новая должность. В тот же день я вылетаю в Берлин и утром следующего дня прибываю в штаб Люфтваффе. Здесь я узнаю причину своего вызова. Оказывается, я назначен адъютантом генерала Байера – своего давнего покровителя. Это хорошо или плохо? Я понимаю, что таким образом он хочет спасти мою жизнь, дела на фронтах идут не лучшим образом, и потери в частях катастрофические, но как же боевые товарищи!

Гер Эберхард встречает меня очень тепло. Он говорит, что навел справки и понимает, что я еще полностью не восстановился после ранений, поэтому и назначил меня своим адъютантом, как только я полностью оправлюсь, он готов будет отпустить меня на фронт. Действительно, меня часто мучили головные боли, а нога ныла на погоду, и мне ничего не оставалось делать, как выполнить приказ командира.

Моя жизнь сильно меняется. вместо полетов теперь я больше нахожусь на земле, щелкая каблуками и исполняя роль оруженосца, только вместо рыцарских доспехов за своим сюзереном ношу огромного размера портфель с документами, депешами, сменным бельем и туалетными принадлежностями. Мы много перемещаемся на поезде или служебном автомобиле, но маршрут наш почти одинаков и пролегает между Берлином, Веной и Франкфуртом. Мне приходится часто ждать своего генерала в приемных, общаясь с адъютантами прочих должностных лиц. Как простому деревенскому парню мне не нравится эта когорта чопорных слуг, раздувающих щеки от сознания собственной значимости и смотрящих на коллег-адъютантов свысока, словно они сами являются первыми лицами.

В эдакой спокойной скуке проходит более полугода. Наступило рождество, затем прошел январь. Ситуация на фронтах приближается к роковой развязке, хватит ли у Германии сил отбросить врага, атакующего со всех сторон. С запада нас постоянно бомбят американцы, к сотням их бомбардировщиков в небе мы давно привыкли. С востока ифаны переправляются через Одер, если им удастся закрепиться на западном берегу реки, Берлин окажется под большой угрозой. В этой ситуации на фронте нужен каждый летчик, и я прошу командира направить меня в строевую часть.

Байер дослужился до звания генерал-лейтенанта, он обещает, что в ближайшие дни я также получу обер-лейтенанта, я благодарю его, но ждать некогда. Генерал сам возвращает меня в родную эскадрилью.

В начале марта я прибываю на полевой аэродром в Западной Пруссии. Моя эскадрилья прошла очередное преобразование, теперь это дневная штурмовая группа «истребителей танков», вооруженная ФВ-190 и пушечными Ю-87. Я не успел освоить скоростной Фокке-Вульф, поэтому начинаю восстанавливаться на «птичке с пушкой».

Наш командир по-прежнему Андреас Куффнер. В некоторой степени мы с ним коллеги по несчастью, после тяжелого ранения он вернулся в строй, но также часто жалуется на головные боли. С чувством скорби я узнаю, что многих товарищей, с которыми воевал еще в начале прошлого лета, нет в живых, в числе погибших мой приятель Блюмель, говорят, что его со стрелком застрелили русские, когда подбитая Штука села на вынужденную за линией фронта. Байер, полгода продержав меня в адъютантах, действительно сохранил мою жизнь, впрочем, может, всего лишь продлил до наступившей весны. Зато в эскадрилье служит мой старый знакомый «Бобби» – обер-лейтенант Бромель. Он и Куффнер летают на Фокке-Вульфах, лишь изредка пересаживаясь на «старушки Ю».

Наш аэродром расположен на плоском поле, рядом с крохотной деревушкой километрах в пятидесяти от побережья и приблизительно в двухстах километрах от линии фронта. Кругом безопасные для полетов равнины, гладь которых лишь изредка нарушена небольшими лесами – идеальное место для летной школы. Здесь, вдалеке от промышленных центров и полей сражений, еще царит атмосфера полного мира и спокойствия. Пока холодно и сыро, мы ночуем в деревне, весь световой день проводя на летном поле.

Я допущен к боевым вылетам, но пилоты группы стараются использовать ФВ-190, и меня никак не могут включить в какой-нибудь шварм. Наконец такая возможность представилась. Утром позвонили из штаба штурмовой авиации и сообщили, что русские при поддержке танков возобновили наступление на Цоппот и Данциг. Нашим войскам, обороняющим Данцигскую бухту, грозит окружение. У обороняющихся недостаточно артиллерии и пехоты, чтобы отразить наступление, и единственная надежда на авиацию. Командир посылает разведчика для проверки сообщения и выяснения целей, к обеду данные обработаны. Ситуация критическая, в воздух поднимаются все готовые «штурмовые» Фокке-Вульфы, используя преимущество в скорости, они набирают высоту и, ведомые «Бобби», уходят вперед. Также сформировано звено из четырех «противотанковых» Юнкерсов, сегодня редкий случай, когда Куффнер решил тряхнуть стариной и лететь на Ю-87Г, в качестве своего ведомого он берет меня, война продолжается!

Мы взлетаем в 15.45 в надежде преодолеть расстояние в двести километров, выполнить задачу и вернуться обратно до темноты. Предыдущие дни стояла мерзкая сырая погода, не дающая шансов использовать авиацию, но сегодня, как по заказу, небо очистилось от облачности и это дает шанс помочь защитникам.

Мы пересекаем предполагаемую линию фронта, теперь под нами враг, словно в доказательства моих слов по нам открывают огонь зенитные орудия. Идя на высоте пары сотен метров, мы похожи на японских летчиков-самоубийц. Два самолета нашего звена сбиты, судьба экипажей неизвестна, Куффнер и я вдвоем идем к цели. На самом деле целей для удара вокруг предостаточно, по нам стреляет все, что только может вести огонь, я несколько раз предлагаю командиру выбрать что-нибудь под нами, но хауптман настаивает. мы должны ударить по русским, наступающим в окрестностях бухты. Наконец мы видим заранее обозначенную цель. механизированную колонну советов. Смыкаем строй и идем в атаку, полого пикируя на «ифанов». С первой же атаки мы оба добиваемся успехов. несколько машин горят, причем мне удается поджечь не менее двух единиц несколькими парными залпами. Разворачиваемся, делаем круг и вновь атакуем. Теперь русские рассредоточились, они маневрируют, и я безрезультатно трачу драгоценные снаряды. Третий заход, выстрелов остается все меньше, я хорошо прицеливаюсь, и еще одна бронированная машина горит. Тремя атаками двух самолетов мы существенно громим колонну, хотя, несмотря на блестящий успех, понимаем, что для полчищ русских это комариный укус, сейчас они перегруппируются и, подтянув резервы, возобновят наступление. Мы больше ничего не можем сделать для наземных войск, в магазинах осталось не более двух снарядов на ствол, в любой момент могут появиться истребители, сделав нас легкой добычей. Мы возвращаемся другим маршрутом, взяв северней, договорившись использовать оставшиеся боеприпасы по возможным целям на обратном пути. На счастье или беду нам больше никто не встретился и полет длиною в жизнь закончен. Судьба двух пропавших экипажей, как и количество уничтоженной техники и пехоты русских, неизвестна.

Охваченный тяжелыми мыслями, я впадаю в депрессию. Что произошло с нами со всеми? Мы были унижены несправедливостью мирового порядка. Оказавшись между жидовско-большевистким молотом и англосаксонской масонской наковальней, мы считали, что Гитлер как решительный лидер нации – это единственное спасение для зажатой Германии. Он сказал, что нужно объединить всех немцев, и, веря ему, мы шли вперед, захватывая чужие территории ради нашего германского мира, не считаясь с волей других народов, мы были окрылены величием возложенной на нас миссии. Но наша бескомпромиссность и ставка на силу зашла так далеко, что непримиримый и разношерстный мир объединился против нашей экспансии, и силы стали неравными, чтобы наши труды завершились успешно. Одни считают, что виной всему генералитет, не понявший гений фюрера, другие винят маниакальность Гитлера, не желающего довольствоваться малым. Не ясно самое главное. что ждет нас теперь!

Больше заметок не обнаружено.

Упомянутые в дневнике.

Эберхард Байер, 1895 г. р. – кадровый военный, стоял у истоков создания Люфтваффе и штурмовой авиации, занимал руководящие должности, дослужился до генерал-лейтенанта, после войны два года был в плену, умер в 1983 году в Германии.

Гельмут Брук, 1913 г. р. – бывший полицейский, вступил в авиацию, дослужился до звания полковника и в конце войны стал командующим штурмовой авиации северного территориального командования (генеральская должность), совершил 973 боевых вылетов, после войны вел уединенную жизнь, став лесником.

Александр Глэзер, 1914 г. р. – дослужился до командира полка в звании капитана, совершил более 800 боевых вылетов, после войны служил в авиации ФРГ в звании подполковника.

Герхард Штюдеманн, 1920 г р. – особенно проявил себя при штурме Севастополя, дослужился до командира полка в звании капитана, выполнял вылеты до самого конца войны, всего совершил 996 боевых вылетов, уничтожил 117 танков.

Георг Якоб, 1915 г. р. – совершил 1091 боевой вылет, дослужился до командира дивизии в звании подполковника, сдался американцам.

Оскар Динорт, 1901 г. р. – кадровый военный, один из создателей Люфтваффе и штурмовой авиации, дослужился до генерал-майора, два года был в английском плену, после войны занимался бизнесом и конструированием летательных аппаратов, получил патент капитана яхты, умер в 1965 году в Германии.

Германн Ехемс – дослужился до звания капитана, совершил 350 боевых вылетов, в 1944 году был сбит под Барановичами и попал в советский плен, после освобождения служил в авиации ФРГ в звании подполковника, умер в 1972 году.

Курт Лау, 1916 г. р. – 897 боевых вылетов, дослужился до командира полка в звании капитана, после войны служил в авиации ФРГ, вышел в отставку в звании подполковника.

Ханс-Гюнтер Кене, 1914 г. р. – был летчиком-испытателем, пережил ряд тяжелых аварий, командовал штабной эскадрильей и закончил войну в звании майора.

Хоццель Пауль-Вернер, 1910 г. р. – один из создателей Люфтваффе и штурмовой авиации, отличился в борьбе с английским флотом, командовал дивизией в звании подполковника, находился в советском плену до 1956 года, затем служил в авиации ФРГ до звания генерал-майора.

Эрнст Филиус, 1916 г. р. – летал бортрадистом-стрелком на Ю-87, совершил 900 боевых вылетов, погиб в марте 1944 года, сбитый зенитной артиллерией.

Боерст Алвин, 1910 г. р. – командовал полком в звании капитана, погиб вместе с Филиусом.

Ханс-Карл Штепп, 1914 г. р. – был летчиком-испытателем, совершил 900 боевых вылетов, командовал дивизией, в конце войны служил на штабных должностях в звании полковника, после войны работал адвокатом.

Ханс-Ульрих Рудель, 1916 г. р. – самый титулованный летчик Люфтваффе, отличался личным мужеством, хотя и слыл карьеристом, но при этом открыто высказывал свои взгляды, отстаивая их перед начальством, считался ярым нацистом, совершил 2530 боевых вылетов, что является абсолютным рекордом, был сбит 30 раз (только зенитным огнем), потерял часть ноги ниже голени, но продолжил летать; согласно принятым данным, уничтожил 519 танков, не считая огромного количества других целей, шесть раз вывозил товарищей из-за линии фронта, за его «голову» была назначена премия в 10 000 рублей, в конце войны командовал дивизией в звании полковника, до конца совершал боевые вылеты, сдался американцам, после войны работал шофером, затем уехал в Аргентину, где был советником промышленности и работал на авиазаводе В 60-гг. вернулся в Австрию, несмотря на протез, все время активно занимался спортом, умер в 1982 году. Его девизом было. «Погибает только тот, кто сдается».

Здесь. звания «упомянутых» и воинские подразделения перечислены на советский манер, что не совсем соответствует реальности.