Отряд ратников небыстро продвигался по льду узкой речушки, следуя за Батыевыми туменами, которые, как стая саранчи, пронеслись по русскому княжеству. С каждой верстой войско прирастало выжившими после боя израненными дружинниками, охотниками, бортниками, всеми, кто мог нести оружие. Вестники скакали по всем окрестным деревням, отыскивая людей, покидавших свои схроны, и звали их в отряд воеводы Коловрата.

Беспамятного Евпатия бережно везли на небольших санях, укрытого теплыми мехами. Каркун, против обыкновения, осторожно правил санками, объезжая все кочки и ухабы. Уже стали собираться сумерки, когда боярин замычал в забытьи, замотал головой, потом, выпростав руки из-под медвежьей шкуры, принялся отбиваться от кого-то невидимого. Наконец он открыл глаза и бешеным взглядом обвел всех вокруг, с трудом вспоминая, кто это и кого как зовут. Лада, сидевшая сбоку на санях, наклонилась к нему и с сочувствием ласково погладила по растрепанным волосам. Коловрат сперва недоверчиво дернулся, но потом поддался ласке и позволил уложить себя обратно на меха. Он смотрел назад, туда, откуда пришел их отряд. Среди редких сосен вдалеке мелькали черные развалины рязанских стен и обезглавленная, погорелая церковь. Воспоминания возвращались к нему, пробуждая боль и ярость. Сбоку, вздымая снежную пыль, подъехал Ратмир и, помахав кольчужной рукавицей, весело крикнул:

– Ну наконец-то! Очнулся наш воевода!

Евпатий отвлекся от своего угрюмого зрелища и удивленно переспросил:

– Кто воевода?

– Да ты! Ну дает болярин! – тыкнул пальцем в ответ Ратмир и рассмеялся, показывая не по-стариковски крепкие зубы. Коловрат приподнялся в санях, обернулся и глянул Каркуну через плечо. Впереди саней двигалось небольшое, в несколько сотен, войско уцелевших рязанцев и черниговских дружинников. Были и всадники, и пешие воины. Виднелись черниговские стяги, нарядные, весело полоскавшие на ветру. Были и рязанские знамена, рваные да обгорелые, и бойцы рязанские были знаменам под стать, в разрубленных доспехах, в крови и саже, словно из пепла пожарища восстали они, чтобы мстить врагу.

Каркун, увидев, что Коловрат наконец пришел в себя, поспешил сказать то, что давно хотел:

– Эх, любо ты этих нехристей порубал. Это ж видано, один – да на десять поганых, как снопы их – раз-раз. Только видать было, как мечи сверкают да головы безбожные летят…

– Какие головы? Десять? Что ты мелешь? – поморщился Евпатий. Память была полна черного дыма, который все не хотел рассеиваться. Лада осторожно обняла его сзади за могучие плечи:

– Ничего, ничего. Память вернется. Это все недуг твой – силу дает, но рассудок отнимает. Тебе лежать сейчас надобно, сил набираться. Сейчас я отвару тебе дам целебного, лихоманку враз снимает.

Она вытащила из-за пазухи небольшой мех со снадобьем и, зубами выдернув пробку, протянула Евпатию.

Пока Коловрат задумчиво прихлебывал еще теплое от женского тела питье, мучительно пытаясь поймать ускользающие воспоминания, Ратмир поравнялся с санями и негромко обратился к воину:

– Тебя, Евпатий Львович, народ рязанский воеводой избрал. Все как один решили – Евпатий Неистовый будешь зваться и рязанцев на Батыя ты поведешь. А поперек ни единого голоса не было.

Евпатий, в сердцах, с такой силой вернул Ладе мех, что немного отвара выплеснулось в сани.

– Разве могу я воеводой быть?! Федора я не уберег, Рязань не уберег, войска черниговского в помощь добыть не сумел! Недостоин я рать за собой вести!

Дружинники, что ехали недалече, приблизились к саням, прислушиваясь с интересом. Вокруг Евпатия уже собралась небольшая толпа, внимавшая их разговору. Ратмир покачал головой и отвечал с рассудительностью старшего:

– Кабы ты с княжичем поехал в Батыеву западню, враз бы голову сложил, друга любезного защищая. И Рязань бы ты и со всей своей удалью спасти не мог, все одно – погиб бы зазря. Видать, Господь тебя нарочно в Чернигове задержал, послав на тебя огневицу с видениями, чтобы было кому теперь нас возглавить и на тьму поганую ратью повести.

– Даже если бы так, все одно, мне недуг мой не позволит войском командовать. Хорош я буду воевода, если меня в любой день падучая разбить может.

Коловрат с досадой потрогал шрам на затылке и замолчал, глядя в темнеющее небо. Лада, взяв его за огрубевшую от ратного дела ладонь, заглянула в ясные, наполненные болью глаза неистового воина и заговорила с ним сочувственно:

– Это не недуг у тебя, Евпатий, а дар Божий – исполняясь яростью, ты, как меч Его карающий, разишь супостатов и врагов всех крещеных людей. Просто дар этот, как любой дар от Господа, – настоящий, с мукой и страданием связан. А по-иному и быть не может.

Коловрат взглянул на девушку по-новому, с большим чувством, загорающимся у него внутри, испытывая волю в груди и силу в членах. Он откинул медвежью шкуру и встал в санях, дружинники с ропотом окружили его, ожидая, что молвить будет новый воевода. Евпатий обвел их взглядом пылающих очей и спросил громогласно:

– Зачем вы хотите идти за мной?! Для того ли, чтобы жизнь свою спасти?!

В войске раздались недовольный шум и возгласы. Витязь извлек меч из ножен и поднял его высоко, чтобы всякий в его отряде увидел.

– Или же хотите совершить возмездие над врагом и испить чашу смертную, голову за други своя сложив?! Убивать супостата, живота не щадя, до последнего вздоха!

Дружным ревом ответили воины, потрясая обгорелыми хоругвями, восклицая:

– Веди нас на смерть, Коловрат! Веди нас к славной битве, Неистовый, за Господа нашего!

Жутко выглядели рязанцы в тот миг – окровавленные и обожженные, с оружием, зазубренным в отчаянной битве, со щитами в торчащих обломках стрел, они словно уже прошли через смерть и больше не боялись ее.

Внезапно Евпатий увидал что-то впереди отряда. Там, вдалеке, где речушка впадала в широкую Оку, среди черных развалин сожженной деревни, плясали багровые огоньки. Воевода подозвал к себе Ратмира и спросил:

– Ты всегда среди дружинников первым соколом слыл, скажи, что, не замутили тебе годы ясных глаз? Разглядишь, что за огни? И сколько их?

Старый дружинник только хмыкнул в ответ и, приподнявшись на стременах, вгляделся в сгущающийся сумрак. Какое-то время он щурил глаза, потом повернулся к Коловрату и, с трудом сдерживая волнение, ответил:

– Конница поганых, около сотни. Видать, грабили псы, от войска отстали.

Евпатий обвел взглядом свое разномастное войско и сказал с решимостью и яростью в голосе:

– Ну что, вот и первый раз настал, когда можем кровью безбожников месть свою утолить! Сегодня день святой – Рождество Христово, самый день вставать на борьбу против поганой силы! Воины земли Рязанской, кто со мной пойдет на бой с нечестивыми?!

Крик сотен глоток был ему ответом. Воевода вскочил на подведенного ему коня и принялся набирать себе отряд для атаки.

Афанасий Нездила осадил лохматого степного коня и тревожно прислушался. Показалось ему, что со стороны Рязани ветер донес боевой клич, грозный и безжалостный. А может, это просто сосны скрипят от ветра на берегах Оки? Неспокойно толмачу. Неудобно сидит новый халат из дорогого шелка, давит палец золотой перстень с яхонтом – подарок хана. Он нетерпеливо огляделся по сторонам. Сотня, которой теперь командовал Нездила, легкие всадники-кипчаки родом из половецких степей, не интересовалась ничем, кроме грабежа. Вот и сейчас они рассеялись по развалинам деревни в поисках прикопанных кладов и забытых в спешке ценных вещей. Среди обгорелых срубов слышались возня, азартные возгласы и брань. Бывший толмач в досаде плюнул на снег. А ведь Субудай в награду за предательство обещал дать ему под командование десять тысяч всадников! И что он получил? Сотню трусливых псов, которые и слушать не хотят его приказы!

Невдалеке раздались радостные возгласы, степняки взломали чудом уцелевший амбар и обнаружили в нем, кроме прочего, большую корчагу хмельного меда и теперь черпали плошками сладкий напиток, пачкая руки и жидкие бороды. Непривычные к хмелю кочевники разбрелись по деревне, хохоча и бранясь. Старые воины пытались урезонить молодых, напоминая, что пророк запретил им пить вино, но их уже никто не слушал. Нездила глядел на всю эту кутерьму, скрипя зубами от гнева, пока терпение его, наконец, не лопнуло:

– Эй вы! Довольно! Нам нужно спешить, войско Бату-хана ушло уже далеко!

Крикнул он по-кипчакски. Один из половцев, увлеченно обшаривавший замерзший труп крестьянина, прервал свое занятие и недовольно обернулся на нового командира:

– Э! Урус, охолони! Кипчак там-сям ищет, урус зарывал клад богатый, серебро, золото. Кипчак знает. Когда находи клад – тогда Бату-хан догоняй.

– Ах вы собаки! Вам бы только брюхо свое ненасытное набивать! – Нездила в гневе наотмашь стеганул степняка нагайкой.

– Я ваш сотник! Я приказываю – живо садитесь на коней и выступаем!

Половцы, недовольно ворча, обступили Афанасия, но приказ выполнять не торопились. Один из десятников, строгий старик в зеленой чалме, погрозил ему скрюченным пальцем:

– Лучше молчи, кяфир, ты нам человек чужой, с кочевой жизнью незнакомый. Вдруг с коня упадешь, шею сломаешь? Всякое бывает, лучше молчи.

Нездила, онемев от такой наглости, схватился было за рукоятку сабли, но передумал:

– Я все расскажу хану о вашей непокорности! Он сдерет с вас кожу! – закричал Афанасий, и его красивое лицо перекосило от гнева. Половцы только засмеялись в ответ, тесня его к черной от сажи избе. Внезапно их остановил леденящий душу крик. Все разом обернулись и замолкли от ужаса. Десяток кочевников, который сторожил коней, валялся на снегу порубленный неведомой силой. Все вокруг было в крови, и лишь один воин, пригвожденный к стене обломком меча, хрипел и сучил ногами, не в силах достать до земли.

– Мертвые урусы!.. Бегите! – выдавил он из себя, плюясь кровью. Стон ужаса прокатился среди половцев. Над гиблой деревней свистал холодный ветер, и через его вой стало слышно, как среди развалин не своим от страха голосом кричат воины, застигнутые неведомыми убийцами врасплох. Грабители, одурев от испуга, сталкивались в темноте и рубили друг друга, не успев разобраться. Оставшиеся в живых сгрудились в кучу вокруг костров и, вытащив оружие, пытались разогнать непроглядную тьму красным светом факелов.

Между домов, приближаясь, мелькали тени, от вида которых волосы у кипчаков встали дыбом. Освещенные неровными всполохами огня, на них наступали мертвецы. Суеверные половцы с ужасом замечали следы сабельных ударов на окровавленных доспехах, рязанские гербы на пробитых стрелами щитах. Сомнений быть не могло, это убитые ими русичи вернулись в виде злых духов, чтобы отомстить! Они появлялись из темноты со всех сторон бесшумно, словно тени, с черными, закопченными ликами, их зазубренные мечи и щербатые топоры кромсали и рубили без устали, отсекая руки и головы, а стрелы без промаха настигали тех, кто пытался бежать. Мертвецы, вооруженные оружием ветхим и изломанным, вырывали сабли из рук умирающих и разили их их же оружием.

Наконец, осталась лишь малая часть от Нездилиной сотни. Выставив короткие пики, она приготовилась к обороне посреди залитой кровью деревни. Половцы, пьяные от страха и от хмеля, стучали зубами и протяжно визжали, но крепко сжимали оружие, как свою последнюю надежду. Вдруг, из просвета между погорелыми избами, к ним вышел рослый широкоплечий русич, на воине не было шелома, и степняки ясно увидели его лицо, искаженное свирепой яростью, и глаза, в которых плясал адский пламень. Это был предводитель армии мстительных духов. Он дико вскричал и, размахивая обоюдно двумя мечами, врубился в строй обороняющихся, словно стальной вихрь. Лишенные доспехов легкие конники не могли сдержать такой натиск в пешем строю и гибли один за другим. Вот одного из воинов в давке толкнули, он упал в костер, опрокинув на себя котелок и начал биться на снегу, разбрасывая угли своим длиннополым кафтаном. Другой опустился на колени и принялся молиться, но мгновенно лишился головы, лихо срубленной одним из безжалостных мечей заколдованного воина. Остальные, обездвиженные страхом, не пытались больше сопротивляться. Ибо разил он с таким неистовством, что мечи его ломались и застревали в мертвых телах, тогда поднимал он сабли кочевников и рубил ими, покуда не затупились.

Афанасий Нездила с белым как снег, перекошенным от ужаса лицом, пятился на коне, глядя, как в считанные минуты гибнет его сотня, уничтожаемая жутким врагом. Внезапно волосы зашевелились у толмача под татарской шапкой. Он увидал среди мертвецов давно погибшего Ратмира с запачканной кровью седой бородой, а с ним и всех дружинников, которых он предал вместе с княжичем Федором. Яростнее всех бились они, без устали, словно одержимые. Ратмир орудовал огромной палицей, каждым ударом оставляя корчиться на снегу изуродованное тело в кипчакском стеганом кафтане. Словно холодная костлявая рука сжала сердце Нездилы, значит, неспроста напала нежить на его отряд. За ним охотились мертвые воины, за то, что предал крещеных людей язычникам, его кровью хотели утолить свою жуткую месть. Несмотря на парализующий ужас, Афанасий принялся стегать нагайкой пьяных и дурных от страха половцев, выкрикивая приказы.

Половцы под его окриками кое-как построились для обороны, и он попытался спрятаться за их спинами, но тут из тьмы налетел этот ужасный воин, двумя мечами прорубая себе дорогу и стремясь явно к Нездиле. Коловрат! И он здесь! Недаром говорили, что он умер от огневицы в Чернигове, а теперь мертвый вернулся для возмездия губителю его крестного брата. В страхе спасая свою жизнь, толмач пришпорил коня и, разбрасывая копытами пеших степняков, ринулся прочь из деревни.

Коловрат уже почти настиг ненавистного предателя, когда тот дернул поводья и сиганул через заснеженный плетень и скрылся в лесу. Вслед ему засвистели стрелы, но всадник, петляя и пригибаясь, уходил все дальше. Евпатий вырвал из рук у одного из мертвых кипчаков метательное копье-сулицу и с яростным рыком послал его вслед Нездиле. Копье, с низким гудением распоров воздух, настигло беглеца, но не убило, а лишь рассекло шею острым наконечником. Кровь брызнула на снег, и Нездила, зажимая рукой глубокую рану, скрылся среди деревьев. Коловрат с досадой поглядел ему вслед и, покуда воины добивали корчившихся на истоптанном снегу степняков, кинулся к лошадям, чтобы пуститься в погоню. Проследить беглеца по кровавому следу было несложно, но Ратмир схватил его за плечо.

– Стой. Пусть уходит. За ним опасно идти, там сейчас земля везде кишит этой нечистью, пока нельзя нам себя выдавать.

Евпатий глухо рыкнул, втыкая саблю в снег у себя под ногами, но, выдохнув, согласно покачал головой. Старый воин был прав, рисковать было нельзя.

Нездила, подгоняемый холодным потусторонним ужасом, вел взмыленного коня напрямую через леса и овраги, не чувствовал ни усталости, ни опасной раны, не замечал, как расцветает короткий зимний рассвет и снова сменяется ночью. Нужно было скорее предупредить новых хозяев, объяснить им, что совершенно невозможно воевать с мертвецами, и он, Нездила, вовсе не виноват в гибели своей сотни.

Наконец, достиг он тыла растянувшейся на много верст Батыевой армии, которым командовал соблазнивший его на измену багатур Субудай. Истощенный, с воспаленными безумными глазами, размахивая факелом, скакал всадник, обгоняя медленно идущий по снегу обоз, новый богатый шелковый халат на нем был залит кровью, а конь, весь в мыле, еле держался на ногах.

– Мертвецы! Рязанские мертвецы восстали! Мертвецы идут, чтобы забрать всех нас! – диким голосом кричал он на всех языках степи, которые мог вспомнить. Татары, кипчаки и прочие кочевые племена пропускали его вперед, глядя вслед кто с насмешкой, а кто и с суеверным страхом.

Через пару верст безумный вестник нагнал Субудая, ехавшего в окружении верных нукеров. Те, увидев залитого кровью всадника с факелом, схватились за оружие, но Субудай остановил их и, нахмурившись, велел пропустить странного уруса. Нездила соскочил с коня и бросился ниц на снег, завывая по-татарски:

– Мертвецы! Великий багатур, мертвые рязанцы вернулись за мной, потому как я души христианские на гибель предал! Я предупредить тебя должен, они и за тобой придут, и за всеми, они из навьего мира на месть пришли и пока не свершат, уж не успокоятся! Они уже всю сотню, что ты мне вверил, забрали! Разрубили на части!

Нездила распрямился, устремив на полководца лихорадочный затравленный взор. Субудай смотрел в ответ черными бусинками глаз, его широкое лицо выражало только лишь брезгливость. Наконец он неожиданным, резким движением выхватил саблю и одним махом отсек голову неудачливому толмачу. Голова полетела на снег, разметав красивые темные волосы, и лежала там с застывшим выражением ужаса на бледном лице. Субудай удовлетворенно покачал толстыми щеками:

– Урусский предатель, видать, сильно соскучился по своим друзьям. Теперь он точно их встретит.

Нукеры отвечали дружным смехом и поскакали дальше, топчась по безголовому телу изменника. Все же Субудай подозвал к себе одного из своих лучших сотников и негромко велел ему:

– Возьми людей, сколько нужно, езжай назад и выясни, что это за мертвецы такие. Если нужно, возьми с собой шаманку, – немного подумав, добавил он. Сотник подобострастно поклонился и поскакал выполнять поручение.