Лагерь Батыева войска раскинулся, словно большой город с огнями и дымами. Разноцветные майханы стройными рядами уходили за горизонт, окружая сердце лагеря – белую юрту самого хана. Повсюду горели костры, слышались негромкие ночные разговоры и ленивые голоса перекликивающихся часовых. На окраине этого города из шатров, среди темных громадин камнеметов, вокруг котелка с похлебкой, кипящей на огне, сидели трое воинов из осадной команды. Один из них, молодой толстощекий татарин-онгут, сдвинув на затылок войлочную шапку, мешал в котелке и увлеченно рассказывал, поминутно вытирая со лба пот, выступающий от жара костра:

– Говорят, что этих духов не берет никакое оружие, а сами они огромного роста и с лицами демонов! Когда отряд, который послал Субудай-баши, прибыл в ту проклятую деревню, там были только растерзанные тела кипчаков, а духов мертвых урусов, напавших на них, с рассветом и след простыл, словно их и не было. А еще говорят, что из тел кто-то выпил всю кровь…

Его товарищи переглянулись и, не выдержав, захохотали. Наконец тот, что был постарше, отдышавшись после смеха, провел ладонью по висячим усам и сказал:

– Скорее, кто-то выпил весь арак! Эти псы-кипчаки наверняка переругались из-за добычи и спьяну перерезали друг друга. А их сотник, урусский изменник, выдумал сказку про шайтанов, только не помогло ему это. Так что лучше чем болтать, сходи принеси хвороста для костра. Смотри, огонь почти погас, а у меня в желудке от голода уже воют злые духи. Накорми-ка хозяина огня Отхан-галахана поживее!

Он снова засмеялся, откинувшись на огромное колесо камнемета. А молодой онгут пристыженно направился к повозкам с хворостом. Подойдя к дровяным саням, он вытянул вперед руку с факелом, чтобы осветить покрытую льдом тропинку и вдруг заметил ковылявшую мимо сгорбленную фигуру в темном плаще с капюшоном, из-под которого торчала седая борода.

– Эй, старик! Ты что тут ползаешь?

Человек в плаще, не отвечая и не оборачиваясь, продолжил свой путь. Кочевник насупил брови и, положив руку на рукоять сабли, пнул незнакомца сапогом.

– Кому говорю! А ну стой!

Старик дождался, пока воин ступит вслед за ним в тень от повозки, и резко развернулся, отбрасывая плащ. Татарин замер, открыв рот, – перед ним стоял грозный широкоплечий ратник в доспехах и шеломе, закрывающем лицо. Разогнувшись, он оказался на целую голову выше и был, несмотря на возраст, могуч и крепок. Молодой воин потянул было саблю из ножен, но рука в кольчужной рукавице мигом вырвала ему кадык. Татарин захрипел и рухнул на снег, рядом, зашипев, упал факел.

Оставшиеся у костра охранники потихоньку начали терять терпение. Тот, что сидел у осадной машины, издевательским тоном крикнул:

– Эй, ну где ты там?! Шайтанов в хворосте ищешь?!

В ответ из темноты со свистом прилетел кинжал и, пробив горло, пригвоздил кочевника к деревянному колесу. Второй охранник в ужасе смотрел, как его товарищ обмяк, уронив голову на грудь. В этот момент из-за спины возник седобородый воин и, коротко рыкнув, наотмашь хватил его палицей по затылку. Татарин рухнул лицом в огонь, опрокинув похлебку, пару раз дернулся и затих. От костра повалил густой пар.

Ратмир вытащил кинжал из горла мертвого охранника, тщательно обтер его полой стеганого татарского халата и бесшумно убрал оружие в ножны. С досадой поглядел на столб белого пара, потом по сторонам и отошел в тень камнемета. Из ближайшего шатра, на ходу подпоясывая шубу, вылез недовольный десятник. Увидев тела, он замер, вытаращив глаза, и хотел было закричать, но в тот же миг стрела пронзила его грудь, а через несколько мгновений вторая вонзилась в глаз. Десятник, размахивая руками, повалился на спину. Из-за повозок высунулся Каркун, одетый в татарский длиннополый кафтан и войлочную шапку, отороченную мехом, и махнул Ратмиру рукой. Старый дружинник махнул в ответ, и между шатров, словно тени, заскользили русские ратники, одетые в темное тряпье и накидки поверх доспехов так, чтобы ни одна пластина на панцире не блеснула в свете костра, чтобы не звякнул ненароком об кольчугу острый меч.

Татары гибли на своих постах, не успевая поднять тревогу. Кого не сразили воины, внезапно вылетая из тени, того настигли безжалостные стрелы черниговских лучников. Через несколько минут все было кончено, воины Коловрата без единого крика перебили отряд, охранявший осадные машины, включая тех, кто спал в шатрах, и теперь натягивали на себя снятые с убитых шубы и халаты.

Ратмир, нахмурившись, разглядывал на ближайшем камнемете сложную систему из тяжелых противовесов, ремней и веревок с крючьями. Он покачал головой и обратился к Евпатию, очищавшему меч от крови:

– Видал я, как эти нехристи из таких пороков камнеметных стреляют, когда я в полоне у поганых был. Много народу тогда погибло, пока катили эти бесовские машины. Их изготовить к стрельбе нужно, и заряды огненные сыскать. Сами не сдюжим.

– Как же быть? – спросил Коловрат, с сомнением глядя на деревянную махину.

– Хинове (китайцы) нам помогут. Батый всегда с собой их в обозе возит, только они умеют греческий огонь готовить и механизмы чинить.

– Обоз рядом, – Евпатий указал рукой в сторону берега Оки, – только охраняется больно хорошо, а дружины мало у нас. Нужно нежданными, вдруг напасть, заставить татар замешкаться, только так победим.

Ратмир согласно покачал головой, сжимая в руке тяжелую палицу. Внезапно между ними влез вездесущий Каркун, улыбающийся до ушей:

– Я знаю, Евпатий Львович, как нехристей до смерти напугать. Меня бабка моя сама научила, это из гнилушек болотных мазь, вот глянь!

Каркун сунул Коловрату под нос маленькую крынку, покрытую промасленной тканью. Непоседливый дружинник приоткрыл сосуд, сунул пальцы внутрь, потом провел ладонью себе по лицу. На лбу и щеке осталась полоса, мерцающая бледным зеленоватым светом. Евпатий и Ратмир уставились на него, в изумлении открыв рты. Каркун же, довольный произведенным впечатлением, немедля предложил крынку Ратмиру. Старый ратник отшатнулся в сторону, как от ядовитой змеи, и в гневе прикрикнул:

– Тьфу! Ну тебя, черт, с твоими ведьмаковскими проделками!

Ратмир скоро осенил себя крестным знамением, спасаясь от Каркунова дурного глаза, и скомандовал:

– Собирай бойцов быстро, идем обоз Батыев брать!

Обоз темнел на заснеженном льду Оки, вниз по склону. Стражники, с факелами и копьями, караулом обходили огромные повозки, груженные сложенными шатрами, оружием, награбленными овсом и пшеницей в прокорм для лошадей. Сонно шумел скот, трещал хворост в кострах, посвистывал среди сосен холодный ветер.

Патруль степняков, тихо переговариваясь, шел между телег, когда у них за спиной внезапно зашевелился стог сена. Из повозки бесшумно выбрались дружинники Коловрата, переодетые в татарские стеганые кафтаны, и, стараясь держаться в тени, двинулись следом. Поравнявшись, они бросились на спину часовым, ножи скользнули по басурманским глоткам, руки подхватили падающие факела. Не прошло и пары мгновений, как тела караульных лежали под повозкой, а русичи продолжили неспешное движение в обход обоза.

Проходя мимо прибрежного бурелома, засыпанного снегом, один из переодетых ратников коротко свистнул и помахал факелом. Тотчас из леса, один за другим, стали появляться одетые в черное бойцы. Нападавшие наводнили обоз, убивая всех, кто попадался на пути.

Наконец-то дорвались рязанские мечи до поганых инородцев, наконец-то смогли воины хоть немного утолить лютую месть за убитых друзей и родных, за сожженное и растоптанное отечество. Ворвались дружинники в шатер, где сидели хворые и раненые воины Батыя, стоят, дышат тяжело, утомившись убийством. Татары, кто без руки, кто одноглазый, посеченные рязанскими мечами, пронзенные рязанскими копьями в недавних сражениях, почти все пали на колени с мольбами о милости. Лишь немногие взялись за оружие и немедля погибли в бою. Остальные же были зарублены дружинниками без пощады и жалости. И случилось там великое побоище, и кровь лилась рекой, вытекая из шатров.

Коловрат и Ратмир, сражаясь плечом к плечу, обыскивали крытые повозки и майханы в поисках ханских мастеров, но находили только заспанных мунгал и потухшие очаги. Наконец, Евпатий рассек мечом войлочный борт очередной юрты и, ворвавшись внутрь, обнаружил внутри множество мужчин в шубах из козьего меха и шелковых халатах, испуганно лепетавших на незнакомом языке.

Их волосы были заколоты в пучки на затылках, а черты лица были более изящными, чем у темноликих грубых степняков. Евпатий остановился в нерешительности с занесенным мечом, ожидая старшего товарища. Но, к его облегчению, Ратмир, заглянувший в юрту следом, радостно осклабился, узнав иноземных мастеров осадного дела. Он выразительно указал на выход окровавленной булавой и на ломаном наречии кочевников велел следовать за ним. Иноземцы при виде седобородого, забрызганного кровью великана пришли в такой трепет, что дважды повторять не пришлось. Часть дружинников вместе с Ратмиром, подгоняя что есть мочи испуганных китайцев, повела их к порокам. Нужно было как можно скорее изготовить грозные машины к стрельбе, пока в Батыевом лагере не сообразили что к чему и не попытались отбить камнеметы обратно. Прочие же остались с Коловратом. Евпатий поглядел вслед удаляющемуся отряду и, поискав глазами среди дружинников, скомандовал:

– Каркун! Пора устраивать твою затею! Надобно отвлечь нехристей, пока Ратмир пороки готовит!

Бородатый ратник с готовностью кивнул и вместе с частью воинов скрылся между повозок.

Под руководством Каркуна рязанцы осторожно вытаскивали из телеги горшки с греческим огнем и привязывали эту опасную ношу к сбруям ломовых обозных лошадей. Лошади ржали и брыкались, пугаясь незнакомых рук, и вскоре со стороны лагеря послышались тревожные крики и топот, замелькали огни факелов. Каркун, впопыхах завязывая последний узел, крикнул:

– Эх, жаль мало успели! Поджигай давай!

Воины принялись чиркать кресалами, в темноте с шипением разгорались алые язычки пламени. Каркун огляделся по сторонам и оглушительно засвистел в два пальца. Лошади, чувствуя огонь за спиной, кинулись вперед, не разбирая дороги. Сзади за ними, подпрыгивая на утоптанном снегу, волочились пылающие горшки и разбрасывали во все стороны горящие брызги. Здесь и там загорались войлочные юрты, хворост, повозки. Широкогрудые ломовые лошади, безумно вращающие глазами, неслись через лагерь, топча и поджигая все на своем пути.

Кочевники, спешившие на выручку охране обоза, метались в дыму, пытаясь не попасть под копыта, лошади сбрасывали всадников и убегали. Неожиданно среди всего этого стали возникать воины, одетые в черные лохмотья, с ужасными, светящимися мертвым зеленоватым цветом лицами. Они разили направо и налево топорами и мечами, появляясь из черного дыма и снова в нем исчезая. Многие видевшие их татары, бросая оружие, старались бежать, крича во весь голос:

– Духи! Красные мангусы напали на нас! Спасайтесь!

Встречные воины, увидав их, поворачивали и пускались в бегство. Всюду жужжали стрелы и сверкали мечи, вершащие расправу.

И в этот миг сверху, как гнев Господень, на кочевников обрушились камни, с оглушительным треском проламывая лед. Телеги медленно погружались, сползая в ледяную воду, степняки в шубах и доспехах тонули, сталкивая в суматохе друг друга в широкие полыньи. Камни, выпущенные из могучих пороков, крушили шатры и юрты, убивали лошадей и воинов.

Байджу, сотник Субудай-багатура, посланный выследить отряд урусских «злых духов», смотрел с высокого берега Оки на сумятицу, царившую внизу, в лагере. Ну конечно, в обозе орудует всего пара десятков, чтобы отвлечь внимание, а основные силы в это время незамеченными развернули камнеметы. Ну что же, Байджу и к такому был готов, его сотня уже давно стояла поблизости в засаде, ожидая, пока урусы осмелеют и нападут, теперь же их безрассудство оказалось превыше всех ожиданий. Теперь он накажет их за это безрассудство. Байджу поднял вверх правую ладонь, и его знаменосец немедля выставил древко с черным флажком. Конница, без факелов, глухо позвякивая доспехами во тьме, послушно тронулась через подлесок тяжелой неспешной рысью.

Ратмир, гикнув, перерубил очередной канат и отер пот со лба рукавом. Огромный противовес рухнул вниз, со страшным скрипом поднялось длинное коромысло, посылая свой снаряд прямо в гущу шатров, раскинувшихся внизу. Только заряжен порок был в этот раз не каменной глыбой – в лагерь язычников, кувыркаясь в воздухе, полетели мертвые тела Батыевых воинов.

Страшным градом посыпались они на крыши майханов, вызывая ужас и панику у мечущихся спросонья степняков. Ратмир рассмеялся, в жестокой радости глядя, как гибнут его мучители от огня, воды и камней с неба. Пламенем мести пылали глаза могучего старика, вершившего расплату за годы, проведенные в полоне.

Внезапно стрела с черным оперением вонзилась в деревянное колесо рядом с рукой Ратмира. Тот оглянулся и увидал, что из леса неумолимо, словно горный оползень, на них идет тяжелая конница кочевников, вооруженная короткими луками, копьями и арканами. Старик помянул черта и во всю мощь широкой груди закричал, созывая бойцов.

– Татары! Отходим с боем! Поджигай пороки!

Но всадники уже скакали между камнеметов, топча копытами и пронзая копьями пеших рязанцев. Некоторые успевали перед смертью вылить на осадные машины пару ведер черной смолы и швырнуть следом горящий факел. Пороки загорались один за другим, как погребальные костры для русичей, наполняя воздух невыносимым жаром. Ратмир ударом палицы сбил с ног лошадь вместе со всадником и еще раз громогласно скомандовал:

– Отходи к реке! Им по бурелому не пройти!

Пламя скоро добралось до горшков с греческим огнем, ухнул взрыв, разделивший пылающей стеной Ратмира с десятком выживших и их преследователей. Беспомощно глядя сквозь огонь, как из последних сил обороняются оставшиеся дружинники, они отступили к Оке, чтобы соединиться там с отрядом Коловрата. Позади слышались треск пламени и звуки жестокой битвы.

Байджу проследил, чтобы китайских мастеров хорошенько отхлестали нагайками, прежде чем они начнут разбирать тлеющие завалы в поисках исправных машин и уцелевших припасов. Жаль, что этих собак нельзя посадить на кол прямо тут, на месте их предательства. Они еще должны послужить Бату-хану в этом походе. Но ничего, они получат свое позже. Хуже было с проклятыми урусами. Как ни старались его воины, живыми удалось взять только пятерых, да и те были до того изранены, что вряд ли могли выдержать серьезную пытку. Что же, когда их жилы намотают на дыбу, они расскажут, где скрываются остальные бунтовщики. И тогда пленников будет достаточно, чтобы Субудай остался им доволен.

Великий хан Батый, не находя покоя, мерял шагами свою роскошную юрту. Сапоги из мягкой кожи, никогда не ступавшие на грязную землю, утопали в пышных коврах, сладкое питье и яства наполняли столы. Но не роскошь и не любовь красавиц занимали великого хана. Всю ночь лишь одна дума терзала его. Несмотря на молодость лет, Батый был опытным воином и полководцем, со своим верным наставником в военной науке Субудаем он завоевывал непобедимый Хорезм, разбил волжских булгар, подчинил своенравных кипчаков, и везде сильнейшие воины побежденных народов вливались в его армию, прельстившись золотом, властью и славой.

Но такого противника, как в этих холодных лесах и степях, он еще не встречал. Дерзкий, самоубийственный ночной налет урусов на его лагерь принес ему немало хлопот. Но взамен ушедших под лед и сгоревших саней можно пополнить обоз новыми, можно построить новые камнеметы, заменить убитых и раненых в строю. Войско его было огромно, как бесконечная широкая река, такие потери ему не страшны. Не это заботило Батыя, опасался великий хан, что, столкнувшись с таким отчаянным и умелым противником, его воины могли утратить веру в собственную непобедимость, а этого допускать было никак нельзя.

Эти загадочные урусы, которые терзают его тылы, как голодные зимние волки, должны служить ему или погибнуть страшной смертью. Только так. Но кто же ведет их за собой? Ведь все их князья мертвы… В этот момент его раздумья прервал посыльный, явившийся от Субудая. Привезли пленников, захваченных во время ночного налета. Хан велел подать коня и поспешил в шатер, служивший ему для допросов.

Несмотря на лютый мороз снаружи, в шатре было жарко, этот жар и дьявольский багровый свет излучала огромная жаровня, стоявшая посередине. На углях, жутко мерцающих в полумраке, разогревались приборы для дикого пиршества: железные клещи, острые иглы, пилы, ножи и сосуды для расплавленного свинца. Помимо бритоголовых палачей, одетых, как кузнецы, в кожаные фартуки, в шатре хана ожидали Субудай и сотник Байджу, изловивший пленников. Сами рязанцы, обгорелые и израненные, сидели небольшой кучкой на полу и угрюмо молчали, с холодной ненавистью разглядывая разжиревшего багатура.

Субудай утирал пот с толстого лица и недовольно косился на низкорослого Байджу. Только пятеро! Сначала они вырезали сотню кипчаков-зажитников (фуражиров), потом осмелились напасть на обоз, сожгли пшеницу, пустили на дно реки сани с оружием и стрелами, перебили раненых, сожгли осадные машины – и что теперь он покажет Бату-хану?

Три десятка убитых урусов и пятеро пленных, которые вот-вот сами отдадут душу вместе с кровью. Что же, придется им принять такую пытку, чтобы хватило на пять сотен! Субудай махнул шелковым рукавом халата, приказывая начать истязания. Палач, огромный дюжий уйгур с двумя косичками, как на Руси носят маленькие девочки, – косички торчали сзади на бугристой бритой голове – довольно осклабился и потянул толстыми руками за пеньковую веревку, ведущую к блоку на стропилах шатра. Один из рязанцев, молодой парень с русыми вихрастыми волосами, слипшимися от крови с левой стороны, зацепленный мясницким крюком за связанные за спиной руки, начал подниматься наверх. Его локти неестественно выгибались, словно у куклы на веревочках из уличного балагана, но ратник, вместо стона и мольбы, лишь пристально глядел на Субудая единственным уцелевшим голубым глазом, страшно смотревшимся на черном от копоти и спекшейся крови лице.

Внезапно полог шатра раздвинулся и в сопровождении шестерки нукеров и своего верного багатура Хоставрула внутрь вошел сам хан Батый. Он оглядел пленников своими внимательными угольно-черными глазами и жестом велел палачу ослабить веревку. Дружинник, тяжело выдохнув, упал на колени и затих. Батый медленно прошелся туда и обратно, тихо ступая мягкими сапогами по пропитанным кровью и слезами шкурам, выстилавшим пол пыточной. Наконец он остановился напротив и кончиком нагайки поднял подбородок одноглазому ратнику. Хан впился в его лицо жестоким властным взглядом, будто пытаясь разглядеть душу противника, прочитать его мысли.

– Ты сильный и храбрый воин, – молвил Батый, не отводя взгляда. Байджу, стараясь выслужиться, громко перевел его слова на коверканный русский.

– Вы все сильные и храбрые воины, – продолжил хан, обходя жалкую, потрепанную кучку пленников. Рязанцы следили за ним взглядами, словно вокруг ползала ядовитая змея.

– Как тебя зовут? Из какой ты земли? Какой ты веры? – спрашивал Батый, снова остановившись напротив одноглазого дружинника и поигрывая у него перед лицом богато украшенной нагайкой. Тот, выслушав перевод властных вопросов хана, поднял голову и отвечал спокойным и даже веселым голосом:

– Звать меня Данила, сам я буду из города Рязани. А веры я, как и все русичи, христианской.

Батый, словно не заметив дерзости, продолжал спрашивать:

– Кому же ты служишь, Данила-багатур? Ты и другие воины?

Данила смотрел на великого властелина степных полчищ безо всякого страха. Не пугал дружинников грозный строй нукеров, не пугали дыбы, крючья и ремни татарских палачей, темневшие в углах шатра.

– Мы слуги великого князя рязанского, Юрия Игоревича. А воевода наш – Евпатий Коловрат.

Батый выслушал ответ и кивнул с жестокой улыбкой.

– В моей армии множество славных воинов, сильных и отважных. Раньше они служили разным повелителям, но все они оказались слабы перед моим лицом. Теперь все они служат мне, потому что могучий воин должен служить великому владыке и не должен служить слабому и побежденному. Твой дерзкий и слабый князь проиграл, так зачем же ты, Данила-багатур, служишь тому, кто побежден?

Темные магнетические глаза хана глядели с вызовом, но Данила лишь рассмеялся в ответ, кривя разбитые губы.

– Где же ты, великий хан, видел побежденных рязанцев? Там, – кивнул он окровавленной головой в ту сторону, где до сих пор тлели развалины рязанских храмов, – много мертвых, но побежденных там нет. И новый князь наш, Ингварь Ингваревич, послал нас к тебе, могучему царю, чтобы честь тебе достойную воздать и проводить тебя со всеми почестями. Тебе и всем воинам твоим чашу поднести, вам подобающую. Не дивись только, великий хан, и не серчай за нерасторопность, что не всем мы успеваем чашу ту наливать, уж больно велика твоя сила – рать татарская.

Байджу перевел эти слова и замер, склонив голову в ожидании вспышки гнева, но Батый продолжал внимательно глядеть на пленников, не меняя выражения своего хищного гордого лица, лишь желваки задвигались под высокими скулами. Хан ничего не ответил дружиннику, он молча встал и, резко развернувшись, вышел из шатра, по дороге сделав Субудаю знак рукой. Багатур с готовностью кивнул, и на его круглом лице заиграла кровожадная гримаса.

– А ты остер на язык, наглый урус! Посмотрим поближе, достаточно ли твой язык острый?

Он положил руки на огромное пузо и затрясся от смеха, радуясь своей шутке, а палач тем временем уже нес Даниле клещи, докрасна раскаленные на жаровне.

Батый, погруженный в неприятные раздумья, быстрым шагом направлялся к своей белоснежной юрте, когда Хоставрул поравнялся с ним и почтительно склонился, прижав огромную темную ладонь к закованной в панцирь груди.

– Сиятельный хан, разреши обратиться к тебе.

Батый с интересом взглянул на Хоставрула и, сбавив шаг, жестом разрешил ему продолжать.

– Я изловлю зверя. Если ты, великий хан, дашь мне пять сотен твоих славных кешиктенов, клянусь, я сделаю то, что не смог выполнить старый Субудай, я притащу этого Ипатия на аркане, словно бешеного волка!

Молодой хан остановился, осмотрел испытующе могучую фигуру Хоставрула и отвечал, глядя ему прямо в глаза:

– Можешь взять хоть пять тысяч. Приведи мне его скорее и заслужишь мою благодарность.

Из шатра за их спиной раздался дикий вопль. Батый жестоко усмехнулся:

– Очень скоро у этих урусов развяжутся языки, и они расскажут, где скрывается их неуловимое войско. Будь начеку, как только это произойдет, бери людей, сколько нужно, и отправляйся немедля.

Хоставрул снова поклонился и вернулся обратно в пыточную юрту. Батый смотрел на его широкую спину, пока она не скрылась под пологом, потом неопределенно покачал головой, круто развернулся и поспешил в свой шатер.