В чисто убранной светлице вкусно пахло едой. От натопленной изразцовой печи широкими волнами распространялось тепло. У стола напротив друг друга стояли Настасья и Лада. Болтая о пустяках, смеясь и напевая, они помогали кухарке готовить начинку пирогов.

Обе женщины были молодыми, статными, красивыми. Только совсем разными – будто луна и солнце. Настя тянулась вверх томной березкой. У нее были изящные руки, узкие плечи, тонкая талия, которая не раздалась даже после родов. Русые волосы спрятаны под повойником, как пристало замужней женщине, а голубые глаза смотрели внимательно и ласково. При взгляде на нее в душе наступал покой и умиротворение. Мужчины это очень хорошо чувствовали – пока Настя не вышла за молодого боярина Евпатия Львовича, многие засылали к ней сватов. Да и теперь на ладную молодуху заглядывались на улице.

Лада же статью и формами больше походила на цветущую липу. Все в ее фигуре было округлым и пышущим здоровьем. Про таких на Руси говорили «кровь с молоком». Очень светлые, почти белые волосы выдавали в ней северянку. А темно-серые глаза смотрели дерзко и с вызовом. Судьба Лады складывалась непросто, отчего и характер у нее был не сахар. Евпатий частенько посмеивался, что такую колючку никто замуж не возьмет, но девушка на это только фыркала. Заглядывались на нее многие, и она прекрасно это видела… только сердце белокурой северянки было уже занято.

Рядом на табуретке примостилась пятилетняя Ждана. Она увлеченно помогала – лепила из небольших кусочков теста разные смешные фигурки, от усердия перемазав мукой лицо и волосы. Мама обещала, что их тоже испекут и поставят на стол. Вот тятенька удивится, когда домой придет, – дочка стряпать научилась, совсем как взрослая.

Настя с улыбкой посмотрела на девочку:

– Какие красивые у тебя зверюшки выходят. Это кто? Котик?

– Это наш Снежок, – с гордостью ответила Ждана, приклеивая фигурке длинный хвост. Пушистый белый кот как раз спал у нее на коленях и при звуке своего имени дернул ушами.

– Похож. А это?

– Папин конь.

– А почему у него такой большой живот?

– Скоро жеребеночек родится.

– Конь жеребяток не приносит, это только лошадки могут.

– Почему?

– Потому что он мальчик.

– У мальчиков деток не бывает?

– Бывают, конечно, – Настя умоляюще глянула на Ладу, ища помощи.

– Только сначала мальчик должен вырасти, – вступила та, не прекращая месить тесто. – Найти себе пару по сердцу. И тогда уж избранница родит ему деток.

– А сам он не может? – допытывалась Ждана, недовольно глядя на вылепленного конька – столько трудов и все зря.

– Нет, милая, сам не может.

Девочка тяжело вздохнула и принялась переделывать «папиного коня», сердито бубня:

– На что тогда мальчики вообще нужны?

Тут из сеней, которые отделяли женскую половину дома от постельной, высунулась возмущенная физиономия, обрамленная непослушными русыми кудрями, совсем такими же, как у главы двора. Ваня был всего на год старше сестры, но, как и всякому шестилетнему, ему казалось, что пятилетняя Ждана – несмышленый ребенок. Сам же он, конечно, – умудренный опытом великовозрастный муж и знает все на свете. Ну, может, не все, но уж точно побольше, чем эта малявка.

Иоанн Евпатиевич опалил гневным взглядом хлопочущих у стола женщин и авторитетно заявил:

– Мальчики – будущие мужи! Опора и защита земли русской… А бабы только рожать горазды.

Последние слова он выпалил скороговоркой и с опаской глянул на мать.

– Ваня! – Настя строго посмотрела на сына и нахмурилась. – Ты где таких слов понабрался?

– А что?! Старый Михей говорил.

– Старый Михей уже сто лет как из ума выжил. Нечего его глупости повторять.

– И не глупости никакие, – буркнул Ваня, нетерпеливо глянул на дверь в сени и надулся как сыч. Только обидно ему было совсем не оттого, что мама отругала, а Жданка сидела и хихикала. Отец должен был вернуться к обеду, но за окном уже вечереет, а его все нет. Так и ужин пройдет, а там и спать пора. Нечестно!

Мальчик снова спрятался за занавеской, растянулся на полатях и уставился в потолок. Через пару минут по горнице разлился красивый голос Лады, к которому вскоре присоединились и Настя, и Ждана:

Песня отвлекла Ваню от тяжких дум, и, даже не заметив, он стал подпевать.

Ранний вечер подернулся сиреневатой дымкой. Открыв дверь в сени, Евпатий услышал пение из светлицы, аккуратно прикрыл дверь и, стараясь не шуметь, подошел к серебряному зеркалу. Собственное отражение все еще вызывало удивление. Вместо двенадцатилетнего мальчишки, которого он всякий раз ожидал увидеть, на Евпатия смотрел взрослый человек. Со знакомыми чертами, но тем не менее совсем чужой.

В сотый раз за сегодня воин притронулся к своей бороде, внимательно посмотрел в глаза отражению. Нет, подвоха не было, это и вправду его лицо, его русая короткая борода, его руки. Нужно просто привыкнуть.

Да и не это сейчас важно.

Из-за двери продолжала литься песня. Как же хорошо поют! Прямо на душе светлеет. Коловрат улыбнулся и вошел в горницу. Женщины его не заметили, а маленькая Ждана собралась уже было сорваться с места, но он приложил палец к губам и заговорщицки подмигнул. Дочка ответила радостной улыбкой.

Евпатий с преувеличенной осторожностью подошел к лавке, сел и снова встретился взглядом со смеющимися глазами Жданы. Девочка гладила свернувшегося на коленях кота и корчила смешные рожицы. Настя с Ладой продолжали петь.

Мужчина вздохнул и расстегнул ворот тулупа. Сзади за занавеской кто-то завозился на полатях, но Коловрат сделал вид, что ничего не слышит.

– Ррррр! Я вурдалак! Сейчас укушу! – крикнул Ваня, напрыгивая на отца сзади и хватая его за шею.

Песня оборвалась. Женщины обернулись, недоумевая, что стряслось, но, увидев хозяина дома, тут же заулыбались. Лицо молодой ключницы залила краска, но кроме Насти этого никто не заметил.

– Ой-ой-ой! Не кусай меня, вурдалак, – с притворным ужасом взмолился Евпатий, подхватывая сына и сажая к себе на колени. – Я принес подарок.

– Что за подарок?! Что за подарок?! – разом завопили Ваня и Ждана. Девочка вскочила, сбросив на пол недовольного Снежка, и подбежала поближе.

Коловрат поставил сына на ноги и полез за пазуху. Через секунду горница огласилась дружным детским визгом радости – на широкой мужской ладони сидел маленький ежик, настороженно сверкая глазками-бусинками.

– Чуть не раздавили! Вот… У крыльца был… Собаки, видно, нору разрыли. Пропадет ведь…

– Не пропадет, – Лада вытерла руки о полотенце и осторожно взяла зверька. На один короткий миг ее темно-серые глаза встретились с глазами Евпатия, и девушка покраснела еще сильнее. – Я ему сейчас молока налью.

Коловрат с благодарностью улыбнулся. Кто бы мог подумать, что запуганная девочка, которую он с дружиной княжича Федора отбил от новгородских ушкуйников, вырастет в такую завидную невесту? К нему уже приходили молодые удальцы просить дозволения посвататься к Ладе. Он разрешал, да сама девка нос воротила – никто ей был не люб. И какого принца дожидается? Всякий раз, как заходил разговор о женихах, Лада только густо краснела и убегала прочь. А в остальном – глядеть и радоваться.

Родителей своих девушка не помнила, где жила раньше – тоже. В памяти сохранились только смутные обрывки, по которым мало что можно было понять. Какой-то оживленный город. Дом, вроде как довольно богатый. Жемчужное ожерелье на шее матери… Может, и правда, она дочь знатных родителей, а может, все это примерещилось в горячке.

Приступы еще долго мучили Ладу и после того, как молодой десятник взял спасенную девочку к своему двору, – ушкуйники морили ее голодом, чтоб не буянила, подолгу воды не давали, держали в клетке, как дикого зверя. Вот горячка и прицепилась. Хорошо хоть почти не били – не хотели шкуру ценному товару попортить. И не насильничали. С них бы сталось, но у бусурман малолетняя русинка «чистой» стоит куда дороже. Не встреться им тогда ладья княжича на открытой воде, доживать бы Ладе век бесправной рабыней. Но Бог миловал. Выросла свободной, умелой, хозяйство ведет – Настя не нарадуется… Хотя жена ключницу недолюбливает. Скрывает, но со стороны видно. Однако обижать сироту себе не позволяет – грех это, да и повод какой?

Евпатий встретился с Настей глазами и заметил, как она сразу расслабилась, улыбнулась. Ох, женщины! Что ж вы из-за каждого пустяка мечетесь?

Между тем Ждана с Ваней не унимались, галдели и тянули руки к зверьку, который от страха свернулся в колючий колобок.

– Будете смотреть, как ежик молочко пьет? – спросила Лада и пошла к дверям, уводя за собой прыгающих от нетерпения детей.

Когда они остались одни и в светлице сделалось непривычно тихо, Коловрат встал с лавки и подошел к жене.

– Для тебя тоже подарок есть, – сказал он, вытаскивая из кармана деревянную свистульку.

Настасья с теплотой посмотрела на мужа, поднесла деревянную птичку ко рту и заиграла мелодию, от которой у Евпатия по спине побежали мурашки, – именно ее юная красавица насвистывала в зимнем лесу перед нападением мунгалов.

Чувства нахлынули горячей волной. Коловрат нежно провел пальцами по щеке жены, а она в ответ обняла его за талию и прижалась всем телом. Он обхватил ладонями ее лицо, приподнял, заглянул в глаза… и утонул в лазоревом омуте.

– Настя… Настенька…

Тонкие руки обвили его шею, и манящие губы оказались так близко, что сопротивляться было невозможно. Евпатий стал жарко целовать жену, с упоением вдыхая ее запах, а она прыскала смехом, когда он щекотал ей шею своей жесткой бородой.

– А про крестины не забыл ли кто? – крикнула из-за двери Лада, и волшебство момента рухнуло.

Настя мягко отстранилась от мужа и со вздохом сожаления произнесла:

– Нам и вправду уже пора.

– Ладно.

– Сейчас, только подарок твой уберу. А ты причешись, а то разлохматился весь.

– Слушаюсь, барыня-боярыня.

У входа висело на стене небольшое зеркальце, и Евпатий подошел к нему. Только расчесываться не стал, а проводил взглядом Настасью, которая открыла небольшой сундучок. На две трети он был заполнен одинаковыми деревянными свистульками.

Закрыв крышку, Настя обернулась к мужу. Они долго смотрели друг на друга и улыбались. Слова были не нужны. А сердца переполняло такое тепло и ликование, что впору было начать скакать, как давеча Ваня со Жданой вокруг ежика. Видимо, эта мысль посетила обоих, потому что сначала прыснула Настя, а за ней рассмеялся и Евпатий. Они стояли лицом к лицу и хохотали до слез, а весь остальной мир остался где-то далеко.

Только идиллия не длится долго. В горницу вошла Лада, недоуменно поулыбалась, глядя на смеющуюся парочку, и снова напомнила про крестины. Негоже заставлять себя ждать.

Церковь была празднично убрана, всюду пылали свечи, а народу собралось – не протолкнуться. В первом ряду у самой купели стояли родители малыша – княжич Федор с супругой Евпраксией. Рядом возвышался князь Юрий и муромский посол Ростислав, подле него Коловрат, Настя с детьми и давешний слуга Федора, который и сейчас бросал на Евпатия косые взгляды.

– Младенец-то, говорят, уж поститься начал – в постный день молока не вкушал! – шептали в толпе. – Святым человеком вырастет! Прославит Рязань подвигами духовными Иоанн Постник!

Батюшка в богатой ризе аккуратно держал княжьего внука, и его зычный голос эхом отражался от стен:

– Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь. Крещается раб Божий Иоанн, – священник взял младенца поуверенней и трижды окунул его в купель, приговаривая:

– … во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь. Ныне и присно и во веки веков, аминь.

Крестным отцом Евпатий выступал впервые, и когда батюшка повернулся и протянул малюсенького хнычущего сынишку Федора, десятник заволновался.

– И веруеши ли Ему?

– Верую Ему, яко Царю и Богу, – услышал Евпатий собственный голос, доносящийся будто со стороны.

– И поклонися Ему.

Перекрестившись, Коловрат поклонился алтарю и с облегчением передал младенца Евпраксии. Та посмотрела на него отрешенным взглядом и принялась вытирать свое чадо полотенцем из тонкого сукна. У женщины был точеный, будто высеченный из розового мрамора, профиль, а отблески свечей играли на гладкой коже, одаривая ее ярким румянцем. В этот миг, прижимая к своей груди младенца, Евпраксия показалась Коловрату сказочной красавицей, каких не бывает в реальном мире. Он вздрогнул и быстро отвернулся, уставившись перед собой невидящими глазами.

– Отдал бы ты его мне, – послышался сбоку басовитый шепот Ростислава, и краем глаза Евпатий заметил, как муромский гость кивает в его сторону.

Говорил он, само собой, князю, но явно хотел, чтобы и тот, о ком идет речь, его услышал:

– Тут он у тебя старший дружинник, а я его в Муроме воеводой сделаю.

Юрий нахмурился, пристально посмотрел на Ростислава, а затем и на Коловрата. Ответить, однако, рязанский правитель не успел – Евпраксия надела на малыша крестильную рубашку, и священник снова возвысил голос:

– Облачается раб Божий ранее Иоанн в ризу правды, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь.

За ним вступил хор, и для дальнейших разговоров возможности уже не осталось. Иконы смотрели на столпившихся в храме людей, и хотелось верить, что святые не обделят горожан своей благосклонностью.

«Нужно будет заказать сорокоуст за упокой души раба Божьего Ратмира, в крещении Петра», – внезапно подумал Евпатий и сам удивился подобной мысли. Праздник же кругом, чего ж ему погибший наставник вспомнился?

Чистые голоса хора плыли над головами прихожан, пахло ладаном и воском. Коловрат глубоко вздохнул и посмотрел на Федора. Надо о хорошем думать. Княжич его в крестные для своего сына позвал – чем не повод порадоваться? Улыбка получилась не совсем такой, какая подходила к случаю, но Федор Юрьевич тут же расплылся в ответ.