Субетай привык к тому, что его путают с Джучи. Джучи был младше его на год. Но когда мальчики подросли, незнакомые думали, что старший брат — это Джучи, резкий, быстрый, жесткий.

Чингис-хан почти год, до рождения второго сына, присматривался к Субетаю. Старался найти в нем себя. Мой? Нет? Точно можно было сказать только то, что мальчик похож на Борте.

— Красивый мальчик народился. Крепкий, красивый, — приговаривала Хоахчин. — А у нас все такие будут. Да? У нас-то других и не будет. У нас других и нет никого, все красавцы, да? Вот так, вот так, — и брала его за ручку, вела посмотреть, как мать доит кобылицу. Борте тогда была уже беременна.

Джучи лицом был тоже похож на мать, но характером пошел в отца. Настолько, что иногда казалось — это не мальчишка требует чего-то, а сам Чингис-хан.

Второй сын был совсем другим, настоящим внуком Есугая — быстрым, решительным. Его нельзя было предоставить самому себе, как Субетая. Джучи требовал внимания.

И еще — у него были серо-зеленые глаза, с желтым ободком вокруг зрачка. Как у Чингис-хана. Как у всех в роду Борджигинов.

Когда приезжали гости, первым выбегал посмотреть Джучи. Его всегда было слышно и видно издалека, этот мальчишка не мог усидеть на месте.

И со временем многие стали забывать, что есть первый, старший сын, Субетай. Когда говорили о старшем сыне Чингис-хана, было ясно, что речь идет о Джучи.

Борте была осмотрительной, когда ей хотелось приласкать Субетая. Вдруг кто-нибудь захочет это как-то пояснить. Поэтому ее любимому сыну доставалось меньше ласки, чем другим.

В детстве Субетаю иногда казалось, что мать как будто хочет что-то сказать ему, но не решается. Ему было от этого немного не по себе. Может быть, она собирается его пожурить? Он старался уйти. Но это время миновало, и когда он стал старше, мать смотрела на него ласково и тепло: боль прошла, осталась благодарность.

Субетай любил лежать под деревом и смотреть вверх. Солнце проглядывало через листья, свет получался золотым и зеленым. Субетай чувствовал себя под надежной защитой, как будто никто его здесь не видит и никогда не найдет.

Однажды, спрятавшись так под рябиной, Субетай заметил, какие у нее корни. Толстые, изогнутые, с корой, такой же гладкой, как кора ствола, они, извиваясь, впиваются в землю.

Субетай думал: деревья никуда не ходят. Они стоят, вцепившись в землю корнями. Ходим мы. А они видят, всегда, как мы проходим мимо. Они живут так долго… Они же все знают про нас! Он ужаснулся.

Субетаю было легче одному, чем с другими. Вся эта беготня, крики, это было таким неважным по сравнению с деревьями, травой, облаками, пылью под ногами — она везде разная, эта пыль, почему?

— Наш Субетай опять спит с открытыми глазами! — смеялись братья.

Субетаю нравилось стрелять из лука, в этом он был лучшим. Однако было видно, что растет не воин. Не такой сын должен был родиться у Темучжина в год, когда его избрали Чингис-ханом.

Субетаю казалось, что он помнит себя с того дня, когда к ним приехал сказитель. Он привез музыкальный инструмент, хур, украшенный вырезанной из кости изящной головой лошади.

От очага шло тепло. Сказитель играл на хуре и пел, ни к кому не обращаясь, а Субетаю казалось, что он поет ему, что только для него певец сегодня здесь. Позже Субетаю слышались отголоски тех песен в сказках, которые рассказывала мать.

Мысли о шамане тоже вызывали в памяти неуловимый, ускользающий напев. Может быть, в первый раз Субетай увидел его тогда же, в тот же день? Шаман негромко разговаривал то с матерью, то с певцом. Субетай не вслушивался в беседу взрослых. Он смотрел на огонь, засыпая, и потом ему казалось, что там он увидел крылатого оленя с клювом орла.

Это воспоминание принадлежало только Субетаю. Став старше, он спрашивал о певце. Но ни отец, ни мать, ни шаман не помнили тот его приезд. Забыли они и песню о богатырях. О древних героях, о далеких землях, о тоске по прежним землям и странам, пройденным его народом, прежде чем он дошел до своей нынешней земли. Когда Субетай принялся пересказывать песню, как помнил, мать посмотрела на него с восхищением.

— Ты растешь сказителем, Субетай, — ласково сказала она.

* * *

Позже Субетаю казалось, что с этого случая все и началось. Ему было лет семь. Раннее утро, холодно, заплакал проснувшийся младший брат. Желтая степь, яркое синее небо. Он помнил все краски того дня. И группу всадников, направляющуюся на запад от юрты. Он стоял рядом с отцом.

— Ну, попадитесь только, — процедил Чингис-хан. Ночью угнали несколько лошадей, и слуги отправлялись на поиски похитителей.

— Они никого не найдут, — неожиданно для себя сказал Субетай, глядя им вслед.

— Найдут. Они всегда находят свое, — улыбнулся Чингис-хан.

— Нет, — Субетай покачал головой.

Лошадей не нашли.

Не сразу, но отец заметил, что Субетай часто угадывает будущее. Он начал спрашивать у него совета, как бы невзначай, чтобы не спугнуть дремлющее в мальчике чувство.

Субетай говорил первое, что приходило на ум, не задумываясь.

— Не знаю, — он пожимал плечами. — Мне так кажется.

Чингис-хан уже видел, что Субетаю не суждено быть воином, у него другая судьба. Поэтому никто не прогонял мальчика, когда приезжал шаман. Никто не удивлялся, что Субетай уходил в степь смотреть, как летают птицы, как меняют цвет и очертания облака. Как меняется запах степи в течение дня. Он знал, когда зацветут дикий персик, можжевельник, и мог сказать это за несколько дней. Братья смотрели на него с недоверием и опаской, когда он говорил такое. Все-таки Субетай был еще ребенок.

Ветры стесали горы вокруг. Они гладкие и невысокие. Мать рассказывала о других, огромных горах, северных, закрывающих небо. Здесь таких нет.

Горы, которые его окружают, похожи на юрты. Субетай думал — в этих горах кто-то живет, как в юртах?

— Там живут духи, — говорила мать.

Когда говорят о хозяине горы, где живет этот хозяин? Хозяину положено молиться и оставлять дар. Если так не сделаешь — плохо. Значит, он видит? Он рядом? Или он внутри, и мы ходим по верху его дома?

— А может, это юрты такие у нас, чтобы были похожи на наши горы? Мам?

Субетай думал: эти горы никогда не уйдут. Они вечно будут охранять нас, живущих под их защитой, в степи.

Борте не казалось, что место, где они живут сейчас, охраняет ее. В детстве, может быть…Незачем и пытаться привыкнуть к новой земле, на которой оказался. Она видела разные места за свою жизнь. Высокие скалистые горы. Равнины, чем-то похожие на эти, но с неуловимыми отличиями. В чем отличия? В запахе трав? В цвете гор? В цвете воздуха… или дело в том, что там живут другие люди и другие духи. Кто знает…

Эти места для нее стали вторым домом. Первый дом она иногда видела во сне, не узнавая. Так, какое-то чувство. Какое-то воспоминание приснилось. Хорошее, но от него щемит сердце. Борте пыталась вспомнить сон и улыбалась.

— Опять видела сказку? — спрашивал Чингис-хан.

— Да, — она кивала. — Там небо такого цвета, — и она пыталась передать ощущение покоя и предвкушения чего-то чудесного, которое никак не удавалось уловить в этом сне.

* * *

Шаман приезжал нечасто. Субетай очень ждал его. Но шаман как-то сказал:

— Все, что тебе надо — в тебе есть. Думай. Слушай и смотри вокруг. Ты сам все увидишь. Когда встретимся — расскажешь, что надумал.

…Значит, на все вопросы сам получай, добывай ответы. Из того, что рядом. Встретил мудреца раз в год — и до следующей встречи обдумывай вашу беседу.

Субетай замечал, что иногда пролетевший гриф подсказывал ответ. Будоражащий запах полыни напоминал, замерший вдалеке тарбаган задавал вопрос. И только небо всегда ждало и наблюдало.

Субетай смотрел под ноги и размышлял: каждый день эта травинка другая. Она растет, крепнет. Потом ты ее сминаешь ногой. Когда она расправится? Если сорвать ее верхушку, она засохнет или будет расти? И как расти — дальше верх или появятся новые ростки из земли? Весной травинка растет из того же самого корня или он растет под землей, и росток появляется рядом? Когда снег — видно эту траву из-под него или нет? А в какие деревья попадает молния?

Шаман сказал как-то:

— Всё, что вокруг тебя и все, кто с тобой — это и есть ответы.

— А там, где стоят каменные воины, там как? Там-то все по-другому, — мечтательно проговорил Субетай. Он очень любил рассказы шамана о каменных великанах.

— Там холоднее, вот как там по-другому. И эти камни там не стоят на каждом шагу, ты уж мне поверь.

* * *

Как-то осенью Чингис-хан собирался на большую охоту.

Субетай смотрел, как отец надевает шапку, берет колчан, проверяет подпругу, прощается с матерью, шутит с товарищами. Субетай откуда-то знал, что видит отца в последний раз, и надо запомнить его.

Чингис-хан вскочил в седло. Оглянулся, поймал взгляд старшего сына, подмигнул ему.

Субетай бросился к отцу.

— Не уезжай, — Он вцепился в стремя его коня.

— Что?

— Останься. Не уезжай. — Субетай смотрел отцу в глаза.

— Почему?

Субетай молчал.

— Ты… что-то видишь?

— Я тебя почти не вижу, — с трудом выговорил Субетай.

Чингис-хан смотрел на сына, нахмурившись.

— Останься. — Субетай слышал свой голос как будто со стороны.

Чингис-хан заметил, что у Субетая побелели губы. Помедлив, он все же спешился.

— Конечно, сынок, конечно, — Чингис-хан взял Субетая за плечо, всмотрелся в его лицо. — Да тебя лихорадит…

Он ввел Субетая в юрту, велел Хоахчин напоить его горячим.

— Я не еду на охоту. Не волнуйся.

Субетай кивнул, не отрывая глаз от его лица. Он лежал под несколькими одеялами и никак не мог согреться.

— Я займусь другими делами. Хорошо?

Субетай кивнул.

— Ты меня видишь? — обеспокоенно спросил Чингис-хан.

— Теперь да, — Субетай попытался улыбнуться.

— Что-нибудь болит?

— Нет.

— Выпей еще чаю, — предложила Хоахчин.

Субетай помотал головой и сразу уснул.

Это был глубокий, долгий, темный сон. Субетай смотрел себе под ноги, идя по гальке. Слышал звук своих шагов. Свет был сумрачный. С галечной отмели он видел людей, загоняющих зверя. Было необходимо рассмотреть их поближе. Субетай вглядывался, забыв, кого он ищет. Потом вспомнил, что это уже не надо, и засмеялся во сне. Фигурки охотников становились темнее, пока не почернели и не рассыпались, разбрасывая тлеющие угли…

Утром приехал шаман. Он прислушался к дыханию мальчика, кивнул своим мыслям, и успокоил Борте. Субетай спал сутки.

Когда Субетай открыл глаза, он увидел шамана. Мальчик смотрел на него, не узнавая.

— Что видел? Где был? — кивнул шаман.

— Где-то… не помню.

— Ну, нет, так нет.

Позже, когда Субетай вышел из юрты, шаман похвалил его. Они пошли в сторону речки, по склону небольшого увала.

— Ты верно поступил. Молодец.

— Я ничего не сделал. У меня… — Субетай запнулся — жутко было до сих пор. — В глазах у меня потемнело, и все.

— Не все. Ты не побоялся предупредить.

— Как я мог не сказать… Я… должен был.

— Поэтому и хвалю. Не побоялся того, чего не знаешь. Не побоялся себе поверить.

— Попробовал бы я не сказать. Я бы умер.

— А если бы отец тебе не поверил?

Субетай резко остановился.

— Нет, нет, он поверил бы, он…

— Тише, тише, уже все. — Шаман взял его за руку. — Он жив, успокойся.

Субетай опять почувствовал комок в горле.

— А на охоте… все живы?

— Все.

Он выдохнул.

— Значит, я ошибся? Но я… мне так было страшно…

Шаман пожал плечами.

— Все живы, потому что твой отец остался дома. — Он нагнулся за каким-то стебельком, сорвал его и протянул Субетаю. — Если бы Хоахчин дала тебе вчера отвар этой травы, ты бы лучше спал. Держи.

— Хорошо бы ты вчера был здесь.

— Незачем.

— Ты бы помог мне объяснить отцу. А то он меня, как маленького, велел напоить горячим и уложить. Что-то спросил у меня, я даже сказать ничего не мог.

— Я бы сделал то же самое. Ты свое исполнил и лишился сил. Тебе надо было только спать.

Субетай вспомнил: горячая голова, тяжелая и пустая одновременно, и сон.

— …Во всяком случае, ты охраняешь свою семью. — Шаман как будто размышлял вслух.

Чингис-хан поговорил с шаманом, прежде чем тот уехал.

— Что это значит, он прорицатель?

— Ты сам знаешь. Ты послушался его и не жалеешь.

— Да. Но он всегда будет предсказывать то, что мне нужно?

— Этого я не могу сказать. Он еще мал. Рановато начинать обучение.

— Ты хочешь сделать из него шамана?

— Это тебе решать, хан, не мне. Но если бы это зависело от меня, я бы не торопился. Может быть, он принесет больше пользы у тебя на службе.

Чингис-хан думал об этом. Если будет на то воля Неба, когда-нибудь Субетай станет его доверенным лицом. Советником или послом. Воинов у монголов много — каждый мужчина. А тех, кто видит будущее? Когда Субетай подрастет, надо будет отправить его вместе с посольством. Для проверки. Чтобы привыкал.

* * *

Через два года предчувствие Субетая спасло его семью. Ему было десять.

Мужчин в стойбище не было уже несколько дней. Неожиданно Субетай почувствовал такой сильный страх, что едва нашел силы сказать о нем матери.

…Марево разрасталось. Субетай видел как сквозь туман. Ему мерещилась цепочка всадников на вершине холма. Они были не совсем людьми? И как будто земля дрожала под копытами вражеских коней. Трава, цветы, горы, все кричало об опасности.

Потом все прошло, и сколько Субетай ни вглядывался, он не видел никаких врагов на холме.

Но надо было спасаться. Борте не сразу ему поверила. А Хоахчин даже переспрашивать не стала: кто не верит, пусть вспомнит, как Субетай всегда верно о пропавшем скоте говорит. Она обежала, кого могла, всем рассказала и просила передать дальше, всему кочевью. В ответ Хоахчин слышала только смех.

— Да ну вас, — она махнула рукой, — Сами решайте, как знаете. Только на мне вашей крови не будет. Я вас предупредила.

Татары напали на монгольское кочевье, когда смеркалось. Об этом Субетай узнал нескоро — его семья успела спрятаться в горах. Ночью они видели зарево в стороне кочевья.

Мужчины нашли на месте своего стойбища пепел и обезображенные тела.

Выжил только соседский мальчик, Булган. Он лежал рядом с убитым отцом. Кровь отца забрызгала его, а у самого Булгана ударом сабли была разбита голова. Татары оставили его, решили, что он мертв. Мальчик пролежал в забытьи до ночи, а потом то приходил в себя, то вновь проваливался в темноту.

Хоахчин выходила его. Булган так и считался потом ее внуком. Вся его семья погибла.

* * *

Субетаю было пятнадцать лет, когда он узнал о своем настоящем отце. Чингис-хан тогда был в отъезде.

— Твой отец… не Чингис-хан… оставил мне вот это, — сказала Борте, показывая на ладони золотое украшение.

— Что это? — Субетай наклонился и только тогда спохватился: надо было удивиться, что его отец не Чингис-хан.

Борте внимательно посмотрела на него.

Субетай разглядывал искусно сделанную золотую безделушку.

— Такая старая…

— Это амулет его рода. — Борте посмотрела вдаль. — Теперь никого не осталось. Только ты.

Рассказ Борте дал Субетаю только определенность: имя отца, его род, судьба. О том, что Субетай не сын Чингис-хан, думали многие, и не услышать эти мысли было невозможно.

И Борте успокоилась. Она думала, как лучше сказать сыну о Чильгире. Но едва начала говорить, увидела, что Субетай как будто уже все знает.

— Как я хотел бы увидеть его, — вырвалось у него.

Борте зажмурилась изо всех сил, но слезы все-таки потекли по ее щекам. Субетай неловко обнял ее.

— Прости, я не подумал, я не хотел, — растерянно говорил он, а Борте сотрясалась от плача, закрыв лицо руками. Воспоминания вдруг нахлынули на нее. Борте вспомнила, как через несколько дней после возвращения из плена она подумала — а ведь Чильгир был женат до нее. Значит, после смерти он встретился со своей первой женой? А с ней — с ней он уже никогда не встретится. У нее тоже был муж, Темучжин. И после смерти она опять будет прислуживать ему, а не Чильгиру.

Только тогда Борте поняла, что это уже навсегда. Чтобы не завыть, она впилась зубами в рукав.

Но, как и говорил когда-то Чильгир, с того времени у нее действительно все было хорошо. Она научилась жить без него, ей сама жизнь не давала возможности задуматься как следует о своем горе. Родился Субетай, потом Темучжин стал Чингис-ханом, потом родился Джучи, так вся жизнь и пошла, и пошла, как положено — дети рождаются, а старшие тем временем подрастают. Когда Чингис-хан уезжал, Борте не тревожилась: она знала, что убитый по воле Чингис-хана теперь хранит его для нее.

Темучжин благодарил Небо за жену. Он понимал, как ему повезло, что еще в детстве отец обручил его с Борте. Кто бы мог подумать тогда, что так все сложится. Это все воля Неба, это еще одно доказательство избранности Чингис-хана. Ему даже в голову не приходило сравнивать других своих жен с Борте, рядом с которой — смешно сказать, стыдно признаться кому-нибудь! — он чувствовал себя защищенным. И только их дети, его и Борте, были достойны стать его наследниками, продолжать его дело, пользоваться плодами его трудов. Только те, в ком течет их, Чингис-хана и Борте, кровь.

«Есть ли почет в том, чтобы войти в дом знатного и богатого? — думал Чингис-хан. — Есть ли бесчестье в том, чтобы начать путь с бедным и безвестным?» А ведь Борте прошла этот путь, и пережила плен, и всякие недомолвки. Один этот Чжамуха чего стоит… И первое непростое время после избрания его Чингис-ханом. И — как она это только может? — по-прежнему всегда ждала его, радовалась его приходу, ободряла его улыбкой, озаряла своей красотой, спокойствием, мудростью.

Чингис-хан помнил один вечер. Он подходил к юрте, и увидел, как Борте провела рукой по плечу, убирая косу. У него вдруг выступили слезы. Он прикрыл глаза. Ему так хотелось тогда одарить ее, осыпать ее кораллами, бирюзой, жемчугом, украсить серебром. И чтобы она больше не страдала, не знала лишений, отчаяния, горя, чтобы она всегда сидела так в свете солнца, которое клонится к вечеру, и вышивала одежду для их детей. Чтобы она всегда знала, что даже если он умрет раньше ее — а он был уверен, что этого не случится, — то она не останется одна в беде, брошенная — у нее будут стада, она будет жить в довольстве, достатке и почете, потому что ее муж — Чингис-хан, а дети — дети тоже будут ханами, подумал он.

— Орел, похожий на оленя или олень, похожий на орла, — утвердительно кивнул шаман. — Я видел его.

Как потом догадался Субетай, шаман приехал в отсутствие Чингис-хана не случайно.

Шаман смотрел, как Субетай поправляет стрелу, прикручивает к ней наконечник. И никак не справляется с этим несложным делом.

— Мать и тебе его показывала? — Субетай опять взялся за жилу, которая по-прежнему ускользала из пальцев.

— Нет, я просто его видел. — Шаман пожал плечами. — Это понятно, сразу было понятно. Это твой знак. Вот и ты, я вижу, не удивлен. — Шаман вопросительно посмотрел на Субетая.

— Да.

Шаман опять кивнул.

— Хорошо, что ты такой, как есть. Наверное, твой отец был ведуном?

— Не знаю. Мать сказала, что я на него похож.

— Значит, был. У Борте нет таких способностей. Так только, предчувствия.

— Иди-ка, проверь стрелы, — предложил шаман, когда Субетай, наконец, закончил возиться со снаряжением. — Подальше отойди пострелять, к соснам.

Субетай кивнул. Ему и хотелось поговорить с шаманом, и неловко было, что он не может сдержать волнение.

Все эти дни Субетай удивлялся, что после рассказа матери он почувствовал покой, как будто вздохнул с облегчением. Он никогда не задумывался, был ли Чингис-хан его настоящим отцом. Но сейчас он словно вышел на нужную дорогу после трудного перехода. И перед ним открылись, пока неясные, очертания туманной долины…

Субетай остановился. «Нет, нет, я не хочу знать», — прошептал он в растерянности.

Его настоящий отец был убит по приказу Чингис-хана, того, кто до этого дня был для него отцом.

Субетай шел и шел дальше от кочевья, пока не опустился на землю, и долго так сидел, растирая в пальцах соцветия полыни.

Он не мог справиться с этим. Это никогда не изменится. Это теперь навсегда. Зачем ему было знать.

Шаман говорит, все ответы — вокруг. Где? Субетай продолжал водить рукой по траве. Где они вокруг.

О Небо, но я ведь люблю его. Я хочу быть похожим на него. Это ответ? Убить человека. И вырастить его сына. Я же горжусь, что я его сын.

Субетай помотал головой. Любимчик отца — Джучи, это всем известно. Но Субетай не хуже других братьев. Более того, Чингис-хан прислушивается к его словам, как к взрослому.

Чингис-хан убил его настоящего отца. И меня должен убить? Я враг, сын врага. Субетаю стало не по себе. И Чингис-хан, он это знает? Знает, что Субетай может его бояться?

И когда Чингис-хан, улыбаясь, смотрел на меня, это было торжество? Улыбка победителя? А мать, как же… А я… нет-нет. Почему я тогда спасал его, предвидел опасности для него? Потому, что он мне все-таки отец. Вырастил меня. Субетай вспомнил, как Чингис-хан заботился о нем, когда он болел. Как он радовался, когда Субетай побеждал в состязаниях. Или это тоже торжество победителя, который подчинил себе, славе своего имени сына убитого врага? И имени врага не осталось, сын его не знал.

Я ведь чужой ему. Только сейчас Субетай почувствовал себя осиротевшим. Дважды осиротевшим. Как теперь смотреть в глаза отцу? И как называть его.

…Еще издалека Субетай заметил ханское знамя в стойбище: Чингис-хан вернулся из опасного похода. Субетай подошел ближе и увидел, как радостная Борте обнимает мужа.

Я чужой здесь, опять подумал Субетай. И мать, она притворяется. Как Чингис-хан этого не понимает? Вот что значит хан — повелитель. Все сделал, как хотел, со мной, и с ней. Вначале бросил, а потом… Субетай закусил губу. О Небо, как же я люблю его.

Чингис-хан подозвал Субетая, обнял его.

— Здоров? Как без меня жили?

Субетай улыбнулся и не смог ответить.

Что-то в его улыбке заставило Чингис-хана присмотреться.

— Что с тобой? — изумился Чингис-хан.

Субетай помотал головой.

— Я… Это были неспокойные дни. Мы все жили в тревоге.

Чингис-хан был тронут.

— Нам Небо помогает, сын. Нам помогает Небо.

Для Субетая наступило трудное время.

Его жизнь оказалась с подкладкой. И многие, многие догадывались об этом.

Как это, иметь двух отцов?

Как это, Чингис-хан бросил Борте, а потом убил того, кто принял ее, защитил, охранял и боготворил?

А Чильгир. Погиб за то, что полюбил пленницу, оставленную трусливым мужем.

Нет, какой же Чингис-хан трус. Но он же бежал тогда? И как же он любит мать? Или все эти бесценные подарки — плата за тот давний поступок, название которому не найдено?

Тогда Субетай и начал задумываться о поездке на позабытую родину Чильгира, в те северные земли, где, как сказала мать, давным-давно жили великие цари, предки отца.

Род Чильгира пришел с дальних гор, и этим отличался от других меркитских родов-степняков.

Засыпая, Субетай думал об этом. Он закрывал глаза, и ему казалось, что где-то недалеко, может быть, за теми горами, что он видит каждый год во время осенней перекочевки, там живут родственники его отца, Чильгира.

И этот зверь на амулете, откуда он? Чтобы найти похожего, Субетай присматривался к украшениям сбруи, поясов, рассматривал все узоры, какие попадались на глаза.

* * *

Со временем о Субетае стали говорить как знатоке тонкой работы. Он научился понимать этих зверей: оскалившихся львов, охраняющих подвеску ножен, драконов на богато украшенных сапогах-гутулах, присланных в подарок Чингис-хану.

Рисунок тесьмы, металлические пластины пояса, в виде плетенки или двенадцати животных года, тисненые знаки на кожаных сосудах — все теперь имело для него свой смысл. Одно время он стал пропадать у кузнеца. Ему казалось, что если он поймет секреты кузнечного дела, то сможет разобраться и в происхождении амулета. Но нет, этого не случилось.

Узоры, которые он видел всегда, перестали быть чем-то обычным. Теперь Субетай старался прочесть нечто тайное в них. Иногда ему помогала мать. Оказалось, что у многих узоров, действительно, есть свой смысл. Пожелание счастья, удачи, ловкости — в украшении колчана, крепости — в украшении замка, — об этом знает любая женщина, умеющая вышивать и любой мастер, изготавливающий такие вещи.

Особенно внимательно Субетай рассматривал изделия меркитов. Первой из таких вещей был золотой пояс Чингис-хана.

— Нравится? — спросил Чингис-хан, увидев, что Субетай разглядывает пояс. — Хорошая работа. Такую нечасто встретишь. Это… — он запнулся. — Это обычное дело для воина. Такая добыча. — Он улыбнулся, но глаза стали холодными.

Больше Субетай не спрашивал об этом поясе. Едва Чингис-хан заговорил, он сразу понял — это добыча из того похода. Субетай захотел дотронуться до металла, ощутить прикосновение пальцев прежнего хозяина вещи. Нет, подумал он, нет, нет, это не пояс Чильгира. Он бы почувствовал. Мать бы сказала…

Ничего Субетай не узнал о роде отца, о тех, кого охраняют олени-орлы.

Разве что теперь по небольшим отличиям узора он мог определить происхождение вещи.

— Твоя кожаная фляга сделана где-то на юге, — сказал Субетай шаману. — Или мастер, который ее изготовил, родом из тех мест. У нас так не делают.

— Приглядывайся, давай, — похвалил его шаман. — Все, что интересно, однажды пригодится.

Субетай смутился. Он все ждал, что его начнут дразнить девчонкой за такое пристрастие к изукрашенной одежде и утвари.

— Все, что можешь узнать — узнай, — наклонился к нему шаман. — Узнай, понятно? Пригодится. Если можешь догадаться, почему человек что-то сделал — догадайся. Потом сам так поступишь, если надо будет. Или нет, если это дело плохое. Но будешь знать, почему люди так делают. Давай, давай, рассматривай, думай, спрашивай, не стесняйся. Знание еще никому не мешало жить. Думаешь, мудрецами рождаются? Нет. Думаешь, мудрецов так же много, как этих, — шаман кивнул в сторону галдящих мальчишек. — Нет, этих везде достаточно. А тех, кто не побоялся узнать, как устроен мир — единицы.

Субетай растерялся:

— При чем же здесь я… я же не мудрец. Я хотел бы, как они, — горячо заговорил он. — Я хотел бы, чтобы мне это было интересно. Но я… мне кажется, что это глупо. Но как это может быть глупо, если потом из них вырастают воины?

— Дурачок, — шаман покачал головой. — А из таких, как ты, вырастают мудрецы и шаманы. Бегать бы хотел…

Субетай помолчал.

— Шаман, я бы хотел… Знать сказания разных народов.

— Сказания?

— Да. Родственных народов. На их языках, родственных языках. Заучивать их. Привыкать к этим звукам, пробовать их на вкус. Видеть, как меняются сказания, язык, одежда. И так понимать то, что не передашь словами. И потом, поэтому — понять, как все устроено. Получить знание. Единое, настоящее. Вот чего я хочу, — выдохнул Субетай.

— Да. — Шаман смотрел на него. — Ты можешь принести пользу нашей земле. Нашей великой матери.

Земля, великая мать наша… Субетай повторял эти слова весь день, великая мать наша. И ему захотелось лечь на землю, дать ей впитать его, слиться с нею, раствориться в ней, расшириться до нее.

* * *

Поэтому, когда через месяц Чингис-хан приказал Субетаю отправиться к народу, живущему между пустыней и великой рекой, он уже считал, что является частью земли, по которой идет. Что земля поможет ему, подскажет, выручит. Потому что он и земля — одно. Субетай слышал об этом раньше. Из преданий он знал, как появились на земле первые люди — черноголовые, монголы. Сказки сказками, но сейчас он впервые почувствовал себя человеком на своей земле, своим для этой земли, сыном ее.

В долгожданную поездку при посольстве Субетай отправился вместе с шаманом. Сам он должен был только смотреть — так сказал Чингис-хан. Смотреть, думать, запоминать.

Народ страны Хашин, к которому они ехали, не был воинственным. Однако соседи остерегались его. Никто не объяснял, почему. В чем их сила, насколько они опасны? Или дело лишь в отзвуках давних ссор? Чингис-хану нужны были точные сведения.

В пути Субетай видел много удивительного. Когда отряд проезжал мимо темных гранитных скал, слышался страшный вой.

— Духи не хотят, чтобы здесь ходили люди — пояснил Алтан, молодой удачливый воин. Субетай смутился и стал тревожно оглядываться. Шаман усмехнулся.

— Духи, может, и не хотят. Только это ветер дует. Здесь всегда такое услышишь. Не пугайся того, что не страшно. Незачем забивать себе голову тем, что просто. Где незнающий побежит, знающий поедет себе спокойно. А ты, Алтан, чем людей пугать, у меня бы спросил вначале.

— Ладно тебе, — Алтан пожал плечами, — мне дед рассказывал. Что знаю, о том и говорю. Хорошо, у нас ты есть, научишь меня. Да?

— Дед говорил, — проворчал шаман. — А ты помолчи. И дурак за умного сойдет, если молчит.

Субетай улыбнулся и послал вперед своего чернохвостого буланого коня. Алтан, посмеиваясь, ехал рядом.

Наконец Субетай своими глазами увидел каменного воина. Он оказался не совсем таким, как представлялось по рассказам.

Субетай предложил сделать привал неподалеку.

— Дальше еще будут, — ответил шаман. — Много их увидим. Иногда от них идут каменные столбы вдаль. К горам.

Субетай покачал головой. Он хотел побыть именно здесь.

Ему захотелось поклониться камню. Он подумал, что так не делается, и его засмеют. Он не знал, что сказать, какие подобрать слова.

Субетай отвел взгляд от изваяния. Он должен был рассмотреть его, но было неловко перед каменным человеком, который с начала времен охраняет эти места.

Субетай смотрел на тень, падающую от воина. Рядом с ним, у подножия, трава не росла. Земля была как будто вытоптана, примерно на шаг со всех сторон. Может быть, каменный воин иногда ходит? Встает со своего навеки отведенного места и прохаживается. Эта мысль не удивила Субетая и не испугала его. Что здесь происходит, какая здесь идет жизнь, когда никого нет, об этом никто не знает. И не должен знать.

Субетай задержал дыхание, когда, наконец, подошел поближе. Он все же не решался посмотреть воину в лицо.

— Здравствуй, — прошептал он и попросил: — Благослови меня.

У кого же еще просить благословения? Если само Небо сохранило это изваяние. Если еще в то время, когда Хэнтэйские горы были холмиками, Небо позволило прежде жившим создать его. Он стоял здесь задолго до того, как предок Чингис-хана, Борте-Чино, со своей супругой Гоа-Марал, переплыв внутреннее море Тенгис, пришел в монгольские земли и отправился кочевать к истокам Онон-реки, у священного Бурхан-халдуна.

Создатели знали этого человека. У него были усы, бороду он брил, на поясе, как полагается, висели необходимые вещи: меч, огниво. В руках сосуд. Неясно, куда он смотрит — вглядывается вдаль, в степь? А может, он стоит здесь, глядя перед собой, думая о своем, и то, что проходит мимо — люди и время — оставляет его равнодушным, он этого не замечает. Чего он не может забыть, от каких мыслей ему не освободиться все эти нескончаемые дни, годы, века?

«Но он как будто ждал меня, — подумал Субетай. — Именно меня».

Субетай положил ладонь на горячий неровный камень. Кто ты? Кто тебя создал?

Воин остался безучастным. Этот сильный человек, ставший каменным, не был удивлен присутствием Субетая. Так и должно было случиться. Удивляться ему не приходилось очень давно. С тех пор как его убили, и оказалось, что жизнь — если слово подходило в этом случае, но других он не знал, — продолжается. Иначе, но он остался на своей земле. Теперь у него были другие думы. Он не заботился о своей семье, не стремился отомстить врагам. Он стоял здесь и ждал. Он стал терпеливым, как только стал каменным. Это случилось само собой, это пришло вместе. Он просто ждал — не думая, чего именно — как ждут горы. Как ждет река, которая меняется быстрее, чем камень. Он жил, плыл в этой степи, в горячем воздухе. И редкие прохожие, оказывавшие ему почтение, не оставляли никакого следа в его новой жизни.

* * *

На прощальном пире послов богато одарили. Алтан принес дары Субетаю — может, он заметит в них то, что ускользнуло от послов во время бесед?

Весь следующий день шел дождь. Субетай сидел в палатке-майхане и разглядывал золотые чаши. Животные, украшающие их, были мирными, не хищными. Литые ручки были сделаны в виде коней. На золотых пластинках, которыми обложены чаши, вычеканены верблюды, олени с огромными ветвистыми рогами.

Как странно, думал Субетай. Почему любые рисунки приближают меня к Чильгиру? К его истребленному роду. К предкам его предков, к моему настоящему народу. Я даже не знаю, как он называется…

Рисунки — это только мечта. Мысль, понятная всем: лев — сила, бегущий узор — бесконечность. Мечта, ставшая видимой. Ставшая вещью, как эта ручка ковша. Субетай замер. А ведь это как раз…

— Ну, что? — спросил вошедший Алтан. — Хороши? Ух, как льет!

Субетай рассеянно кивнул. Он что-то упустил, важное, что надо было обязательно продумать.

Чильгир? Что он для меня, кроме звука… Но это и я, я сам. Узнать его я никогда не смогу. Остается только мечтать. Только прислушиваться к языку линий, цвета, материала — ко всему, что тоже было лишь чьей-то мыслью. В линиях амулета Чильгира должно остаться, отпечататься что-то его. Близкое ему. Этот зверь уже много веков связан с его родом.

Утром солнце высушило землю. Монголы отправились в обратный путь.

В дороге Субетай опять задумался о матери. Как он встретится с ней? В последнее время, еще до поездки, Субетаю стало тяжело ее видеть. Он как-то съеживался, подбирался, когда она заговаривала с ним. Он старался быть с ней как можно меньше.

«Вернуться домой, — подумал Субетай. — Куда я еду, в какой дом? Я — меркит, моих родных монголы вырезали. Моя мать — унгиратка. Во мне нет ни капли монгольской крови. — Он оглянулся. — Я… должен ненавидеть этих людей. Они оставили меня без отца».

Все, что там, на родине, уже как будто не принадлежало ему, стало чужим. Степи, которые Субетай привык считать родными, тяготили его.

И он не мог понять, как мать прожила всю жизнь с человеком, который предал ее. Передал ее опасности, неизвестности, ужасу ожидания, жестокости победителя… Как это, как же это…

Значит, мать осталась с отцом ради сытой жизни? Он же стал Чингис-ханом. Субетаю казалось, что она умерла бы от горя, если бы по-настоящему любила Чильгира.

Когда монголы вновь проезжали мимо воющих скал, Субетай решился и все-таки заговорил об этом с шаманом. Шаман немного отстал, рядом никого не было.

— Зачем она все это придумала? — Субетай не мог простить матери, что так мучился все это время. — Любви не бывает.

— Что?

— Нельзя пережить смерть того, кого любишь, — Субетай задыхался и с трудом подбирал слова. — И потом жить счастливо с тем, кто его убил. Почему она не умерла тогда?

- У нее был ты, — ответил шаман. — Она должна была жить. Надо жить — и живешь. Холодно — надеваешь теплую шапку. Хочешь пить — пьешь. Нет воды — терпишь. Все просто.

И что это значит — нет любви? Подумай — юрту разве можно поставить без любви? Если не любить, разве можно подобрать жерди, плетеные стены, разве можно ровно положить войлок слой за слоем, чтобы он лежал так, чтобы не дуло? Если не любить тех, кто живет в этой юрте.

Если не любить того, кто будет носить сапоги, разве их сошьешь так, чтобы они носились долго? Разве пойдет впрок еда, приготовленная без любви?

— При чем здесь войлок? — Субетай не понимал, о чем он говорит. — Сапоги какие-то…

— Кто горя не видал, тот и счастья не ценит. Проживи сначала жизнь. Сам поймешь когда-нибудь, а нет — так и говорить не о чем.

Поездка длилась почти месяц. Монгольский отряд вернулся с посланниками хашинцев.

До встречи с хашинцами Чингис-хан принял главу монгольского посольства. Потом пригласил Субетая.

— Знают себе цену, — заметил Субетай, говоря о своих впечатлениях.

— Это большое племя, — согласился Чингис-хан. — Не воинственное, но всегда побеждает. Они захватывают земли соседних племен постепенно, незаметно, те не успевают опомниться. А потом уже поздно — нельзя бороться, потому что эти хашинцы повсюду. Им не откажешь в уме.

— Можно встретится с кем-то из покоренных ими?

— Трудно. Они следят за всеми.

Субетай помолчал.

— Но они же не пришли с пустыми руками?

Чингис-хан улыбнулся и подозвал слугу.

— Смотри. Они не жалеют золота, чтобы купить наш союз.

Золотые звери на упряжи и посуде. Олени, лоси, кони, верблюды. Огромные рога. Слишком длинные морды. Оскаленные пасти.

Субетай вспомнил, о чем он подумал тогда, в палатке, разглядывая таких же зверей.

— Что, мастер не слишком искусный? — Чингис-хан заметил, что сын стал серьезным.

Субетай протянул Чингис-хану чашу.

— Лошади с клыками и когтями…

Чингис-хан засмеялся.

— Я видел тигров с оленьими рогами и орлиными крыльями. Так что?

— Если у них домашние животные такие, как же они представляют себе хищников? Посмотри. Они опасны.

— Сказок испугался? — Чингис-хан взглянул на чашу, потом на Субетая. Тот настаивал.

— У этих верблюдов и коней нет ничего, что бросалось бы в глаза — рогов, крыльев. Не сразу понимаешь, что настораживает. Но оскал, когти? — Он покачал головой. — Эти люди умеют казаться безобидными, чтобы неожиданно показать клыки. Они опасны даже как союзники. Потому что в них не видят угрозу.

— Ну, хорошо. — Чингис-хан встал. — Пойдем. Посмотрим, что ты увидишь. Будь рядом.

Они вышли вместе. Перед ханской юртой уже собрались люди. Впереди стояли хашинцы. Чингис-хан усадил Субетая рядом с собой, под навесом.

Посланник должен был пройти между двух священных костров из можжевельника, чтобы предстать перед ханом очищенным. Шаман следил за огнем. По изменению пламени он мог сказать, искренен ли проходящий.

Когда посланник подошел к кострам, Субетай почувствовал страх.

— Он не пройдет, — прошептал он невольно. Чингис-хан не услышал его.

Человек приближался к священному огню, и страх рос. Это чувство менялось. Посланник нес угрозу, но теперь Субетай ощущал страх этого человека: он отчаянно боялся за свою жизнь.

— Он не пройдет, — уже твердо повторил Субетай.

Чингис-хан кивнул, продолжая следить за посланником.

Когда тот проходил мимо костров, пламя выгнулось. При полном безветрии это было особенно заметно.

Посланник не мог этого видеть. Он и не успел бы ничего сделать. Огонь заслонял людей, которые ждали его, чтобы перерезать горло.

Субетай вздрогнул.

— Вот как… — Чингис-хан смотрел, как тело волокут прочь. — Вот как. Ну, хорошо.

Через некоторое время, собрав союзников, Чингис-хан отправился в земли хашинцев. Шаман поехал с Чингис-ханом.

Ставка опустела. Охранять жителей остались несколько мужчин, в том числе Субетай с Булганом.

Месяц прошел спокойно.

Субетай думал о словах шамана, о Борте. О том неявном, несказанном, что проступает в рисунке. О чувстве, которое проявляется в изготовлении войлока. О любви, которая равна жизни.

Ночью выпал первый снег. Субетай весь день был в дозоре. С небольшой возвышенности он осматривал окрестности.

О вечное Небо, что же еще можно чувствовать, глядя на эти места? Субетаю хотелось идти и идти. Он не раз бывал за дальним холмом, но всегда ждал, что там, впереди, начнется настоящее. То, к чему он должен идти и придет. Что еще можно чувствовать? Только желание пути. Предчувствие бесконечного пути, обнимающего эту землю…

— Субетай! — его резко окликнул старик дозорный. — Скачи назад, живо! Татары!

Субетай развернул своего чернохвостого буланого и увидел всадников, ворвавшихся в долину.

«Лишь бы успеть, о Небо, лишь бы успеть», — как заклинание повторял Субетай, нахлестывая коня.

— Татары! — выкрикнул он, прискакав в селение. Гнев и тревога мешали ему говорить, но повторять не пришлось. Слово разнеслось в один миг. Мужчины, оседлав коней, бросились за ним.

Субетай знал, что женщины начали привычно укладывать вещи, чтобы можно было переждать в лесу, сколько потребуется. Набег, опасность — все было, как всегда. Но в этот раз он очень боялся за своих. Может быть, потому, что за эти недели мать стала ему ближе, он как будто помирился с ней? А сейчас Борте оставалась одна с младшими детьми — Джучи уехал с отцом.

Защитники подоспели, когда дозор уже вступил в схватку с врагом.

Субетай и Булган бросились на помощь старику, на которого напали два татарина. Субетай рассек своему противнику шею, и тот обмяк в седле, давясь кровью. Но жизнь старика-монгола продлилась не надолго — ему выстрелили в спину.

Булган еще бился со своим противником. Субетаю удалось застрелить коня под татарином, и пока всадник пытался вытащить ногу из стремени, Булган добил врага. Он выпрямился, глубоко вздохнул и неожиданно крикнул:

— Сзади!

Субетай успел только пригнуться, но это его спасло — копье, направленное ему в спину, задело плечо. Однако удар был таким сильным, что Субетай упал.

Когда он открыл глаза, Булган был рядом.

— Жив?

Субетай с трудом приподнялся и сел. Покрутил головой, провел рукой по лицу. Ладонь оказалась в крови.

Булган кивнул в сторону.

— Вон он твой, лежит. Его кровь. — Он вытер саблю о подол халата.

Нападавшие отступали, не ожидая встретить такое сопротивление.

Друзья огляделись. Схватка закончилась.

— Все. Ушли, — Булган перевел дыхание. — Ах ты, падаль… — Недалеко от них, нахлестывая коня, скакал прочь татарин.

Субетай хотел схватить лук, но от боли не смог пошевелить правой рукой.

— Уйдет, уходит, — простонал он, придерживая левой рукой раненую.

Татарина застрелил Булган. Когда тот упал, Булган что-то прошептал, прищурившись. Субетай опустил глаза. Это касалось только Булгана. Этот его разговор с родителями, его плата за их смерть.

Субетай попытался встать и невольно охнул.

Булган обернулся.

— Дай посмотрю, что там. — Он начал вытаскивать руку Субетая из рукава халата и неловко задел ее. У Субетая перехватило дыхание.

…Бледные сухие травинки торчали из-под тонкой корки смерзшегося снега. На белом темнела цепочка красных пятен.

Резкая боль заставила Субетая окончательно прийти в себя. Булган, вытащив его правую руку из рукава, отсасывал кровь из раны.

Короткий день поздней осени заканчивался. Монголы возвращались в стойбище. Кто-то снимал с убитых врагов оружие. Булган проводил глазами монголов, которые несли погибшего старика дозорного. С ними рядом шел его внук, Хуту, родственник Алтана, самый молодой защитник ставки. Хуту храбро дрался, но сейчас он плакал, закрыв лицо рукой, а другой вцепившись в одежду деда.

— Едем? — тихо спросил Субетай.

Булган кивнул:

— Сейчас. Подожди. — Он отошел, а Субетай остался сидеть, жуя сухой стебель.

Он смотрел, как Булган подошел к убитому им татарину, вытащил саблю и отрубил голову врага. Потом привязал ее к хвосту своего коня и ускакал. Это тоже было дело Булгана. Субетай ждал.

Пошел мелкий снег. Солнце садилось за дальние кряжи.

Ночь все провели без сна, укрывшись в лесу. Поперек тропинок соорудили укрепления. Но враги не повторили набег.

А утром неожиданно вернулся Чингис-хан. Уже подходя к ставке, ночью, его отряд встретил татар, собирающих силы для нового набега, и разгромил их.

Селение долго праздновало двойную победу. Чингис-хан, вернувшийся с богатой добычей, всех оделил пленниками, татарами и хашинцами.

Субетай нескоро вспомнил о своих мыслях — монгол он или нет. Это уже было неважно. Да никто не и задумывался об этом, кроме него.

Но для себя он вновь стал одним из своего рода.

* * *

Года через два, когда Субетаю было около восемнадцати, Чингис-хан решил, что пришло время поручить ему посольство.

— Твой дар вместе с твоей преданностью и твоей ханской кровью — это благословение Небес.

Субетай поклонился.

— Ты многое знаешь о народах, которые созданы Вечно Синим Небом, чтобы быть покоренными монголами.

— Это так, отец, — подтвердил Субетай.

Чингис-хан кивнул.

— Ты хороший воин, как и все монголы. Однако ты не из тех, кто жизни не пожалеет, лишь бы отобрать у врагов их добро, принадлежащее нам по праву. Чтобы разгромить непокорных, наказать двуличных. Сровнять с землей жилища тех, кто предавал и убивал наших предков. Эти убийцы живы лишь потому, что мы не были готовы сразиться и победить. Мы свое выждали. Теперь мы видим, как жены врагов оплакивают их. И пусть сгинет их род, и будет забыто их имя.

— Да, отец, — тихо сказал Субетай.

— Да, — Чингис-хан перевел дыхание. — Но у тебя свое предназначение. Твое дело — иначе служить народу, живущему за войлочными стенами. Ты отправишься к лесным жителям, детям Рыси, как они себя называют. Переговоришь с ними. Будь осторожен с их ханом. Не смотри, что он старик — это мудрый человек и опытный воин. Ты должен привести их к покорности. Пусть они сами предложат помощь. — Он помолчал. — Но послы не всегда возвращаются, даже мои.

— Меня это не пугает.

Другого ответа Чингис-хан и не ждал.

Послы народа Рыси приезжали в ставку Чингис-хана уже несколько лет. Субетай вслушивался в их разговоры. Он подружился с Харачаром, главой посольства.

Лесных послов забавляло старание, с которым ханский сын выговаривал непонятные выражения. Они смеялись, и Субетай смеялся тоже: в их языке встречались слова, похожие на неправильные монгольские.

Пытаясь разыскать род Чильгира, Субетай старался узнать все о соседних народах. Об их языке, обычаях, одежде, характере.

Кроме языка, Субетай знал обычаи детей Рыси. Помнил имена их предков, происхождение — от небесного марала и рыси-охотницы, — родственные связи с другими племенами. Чингис-хан не мог выбрать посла лучше.

— Я хорошо знаю их, отец, — начал Субетай, но Чингис-хан остановил его движением руки.

— Не торопись. Ты знаешь тех, кого видел здесь. Тогда они приходили как друзья. Но что они сделают, встретив наше посольство на своей земле? Сейчас они понимают, что подчиниться нам — неизбежность. И в последний раз, осенью, они были уже другими.

Субетай задумался, вспоминая. Он и не заметил… Это его задело.

— Тебе многому предстоит научиться, — сказал Чингис-хан, с улыбкой глядя на него.

Субетай был горд. Доверие Чингис-хана, признание, что он достоин быть послом… Теперь его, ханского посла, будет сопровождать военный отряд. Булган поедет с ним. Во главе отряда Чингис-хан отправил Алтана.

Субетай был уверен в благополучном исходе переговоров. Но все же… Он не мог определить это ощущение. Просто волнение? Отряд будет проезжать земли народов, которые то признавали над собой власть монголов, то сбрасывали ее. Да и всякое бывает в пути. Внезапная болезнь, буран… «Какой еще буран сейчас, весной? — одернул себя Субетай. — Хватит. Небо поможет мне».

Чингис-хан дал ему свободу в этом деле. Субетай сам определит, можно ли требовать от детей Рыси большой дани. Если потребовать мало, они прогонят послов, решив, что монголы не опасны. Если потребовать слишком много, они могут попросить уменьшить дань. А могут напасть. Посмотрим, что это за народ. Как примут послов, как настроены. Как они живут.

Покропив знамя и помолившись, монголы отправились в путь.

Они ехали несколько недель. Была середина весны. Снег оставался только в лесу, под деревьями — почерневший, просевший, зернистый, — и в горах, через которые проходил отряд. Было очень сыро, и нередко всадники проезжали мимо небольших озер, образовавшихся от таяния снегов.

Земля, освободившаяся от снега, еще не вполне проснулась. Она была влажной, покрытой прошлогодней листвой и хвоей — здесь было много сосен. Трава еще не пробивалась.

Халат из ягнячьей овчины хорошо защищал Субетая от ветра. Серебряные бляхи пояса тускло блестели в рассеянном свете — погода стояла облачная. На родине Субетая такое было нечасто.

На последнем перевале перед ставкой лесного хана начался дождь. Он шел весь день и всю ночь. Утром, когда отряд тронулся в путь, моросил уже едва заметный дождик. Облака совсем рассеялись ближе к полудню, когда монголы заметили дозор народа Рыси.

Монголы представились и согласились подождать, пока об их прибытии будет доложено хану. Вскоре появился небольшой отряд ханской охраны, чтобы проводить посольство до ставки.

Субетай заметил, что провожатые объясняются условными словами. Ничего хорошего от монголов они не ждали.

Дети Рыси приняли посла настороженно, однако с подобающим почетом. Пока о нем докладывали хану, Субетай осматривался, размышляя, какая может быть выгода от этих мест. Чего следует потребовать от этих скотоводов, что им будет не по силам и вызовет ярость?

Был яркий весенний день. Ветер легко коснулся лица Субетая, будто обещая что-то. Он нес запах свежей земли и снега с гор, весны. Лес оживал.

С пригорка, где стоял Субетай, были видны бревенчатые дома, похожие на юрты. Сосны еле заметно шевелили ветвями. Где-то стучал дятел. По ближней сосне пробежали две белки, еще серые. Они бегали одна за другой вокруг ствола. На лесного жителя, стоявшего под сосной, посыпались кусочки коры. Он недовольно стряхнул ее с одежды и что-то сердито крикнул белкам. Субетай улыбнулся.

— Хан просит тебя пройти, — обратился к нему вернувшийся провожатый.

Хан народа Рыси стоял, окруженный свитой. На нем была соболья шуба, крытая красной парчой. Полы и ворот шубы обшиты синей и золотой тесьмой, длинная верхняя безрукавка расшита раковинами каури. Его приближенные, казалось, состязались в роскоши одежд.

Дети Рыси бесстрастно смотрели на Субетая. Хозяева своей земли. На их лицах не было улыбок. Но Субетай не почувствовал угрозы от этих людей, объединенных опасениями за свое будущее. Он так и не принял никакого решения.

— Мы рады видеть послов великого Чингис-хана, — начал хан народа Рыси, — да будет бесконечным покровительство Неба над ним.

Субетай вежливо поклонился:

— Да сбудутся ваши пожелания.

Ему предложили сесть на резную скамью. Хан расположился напротив.

— Что привело к нам дорогих послов?

— Чингис-хан, мой отец, — Субетай отметил обычное для этих слов ответное движение собеседников, — шлет вам свою дружбу и пожелание благополучия вашему народу. — Это была формула приветствия, которая никого не обманула, так как ни о чем не говорила.

— Наши сердца радуются твоим словам, посол, — ответил хан. — Продолжай.

— Чингис-хан, государь монголов и многих других народов, должен завершить дело, начатое им по соизволению Вечного Неба. Монголам надлежит покорить непокорных и властвовать над ними до конца времен. — Эта формула лишь недавно стала обычной. Наверное, поэтому Субетай не заметил никакого отклика на эти слова.

— Государь мой Чингис-хан, чье могущество, подобно молодой луне, растет день ото дня, рассчитывает на подтверждение дружбы вашего народа, у которого до сих пор… — Субетай сделал почти незаметную паузу — …до сих пор не было причин жаловаться на монгольского правителя. — Это было не совсем так. Детей Рыси с недавнего времени начали теснить соседние, подчиненные монголами племена. Но лесной народ жил далеко от земель, интересовавших Чингис-хана, и поэтому еще не сталкивался с монголами напрямую. — Мне поручено получить доказательства вашей готовности помогать осуществлению небесной воли и, следовательно, отсылать моему отцу и государю подарки в следующих размерах…

Далее Субетай перечислил, какое количество белых коней, белых баранов, меха, прекрасных девиц и хорошо владеющих оружием юношей следовало ежегодно отправлять монголам.

Хан помолчал.

— Все ли ты сказал, посол?

— Это все слова, которые мне поручено передать тебе, хан, — ответил Субетай.

— Мы обдумаем твои слова, посол. Приходи завтра.

Монголы расположились на некотором расстоянии от поселения.

На следующий день Субетай отправился в ставку вместе с Алтаном. Алтан настоял на этом.

— Мне ничего не грозит, — пожал плечами Субетай. — Ты можешь остаться.

— Знаешь, шубе хорошо быть с воротником, а человеку — с головой. Одного я тебя не пущу.

Алтан слышал о способности Субетая видеть будущее. Но если бы сын Чингис-хана всегда знал наверняка, что будет, он давно бы уже стал шаманом. А раз это не так, не стоит слишком доверять тому, что ему кажется. Всем изредка кажется что-то, что потом сбывается. Алтан был сторонником определенности. Ему, военачальнику, было необходимо точно знать количество своих воинов, их силы, знать, в каком состоянии находятся кони, на чью помощь можно рассчитывать по пути к неприятелю, а кого следует избегать, и, в конце концов, много ли травы в это время года во вражеской стране.

Покропить знамя и посоветоваться с шаманом, конечно, надо. Но полагаться на молодого посла, который впервые выполняет такое серьезное поручение, он не собирался. Тем более что это Чингис-ханов сын. Нельзя оставлять его здесь в заложниках. Или убитым. Вряд ли, конечно, дети Рыси на такое пойдут. Но рисковать незачем.

После положенного обмена приветствиями хан народа Рыси сказал:

— Мы продолжаем, как и прежде, молиться о здоровье и благополучии великого государя монголов Чингис-хана, да пошлет ему Небо много радости. Мы горды его просьбой о дружбе. Мы счастливы оказать великому хану любую помощь, какая только в наших силах. Я знаю цену поддержке, оказанной во время, ибо я пожил немало. И мне, человеку немолодому, тяжело огорчать Чингис-хана моими словами. И все же я с большой болью отвечаю: как бы дружески мы не относились к монголам, мы не сможем отдавать вам в услужение девиц и юношей. Наш народ мал, — хан вздохнул. Субетай понял, что он готовился к этой речи. — Если бы нас было как звезд на небе, хотя бы вполовину числа покоренных монголами народов, тогда мы считали бы долгом отправлять лучших наших девиц и юношей великому хану. Но, к моей печали, это не так. Я также скорблю о том, что количество белых коней, названное тобой, слишком велико для нас. Я предлагаю уменьшить его вдвое. Итак, наш ответ таков: коней в два раза меньше, людей — нет. И поддержка в любой войне, — подвел итог хан.

Субетай знал, что требования Чингис-хана были невыполнимы. Главное, что он должен был сделать — это убедиться в дружественности лесных жителей. Так что без прекрасноланитных девиц и метких юношей народа Рыси монголам придется обойтись. А скот, который они обязуются поставлять, будет очень кстати.

И все же Субетай помедлил. Он прикрыл глаза и помолчал. Пусть дети Рыси почувствуют тревогу. Пусть замрут в ожидании своей судьбы — быть им друзьями монголов или отношения уже испорчены безвозвратно.

— Что ж… — Субетай все еще не поднимал глаза. Торопиться было нельзя. Он сосчитал до десяти и, наконец, взглянул в глаза хану. Тот был бесстрастен. — Обдумав твои слова, и особенно ценя проявления дружбы, мы принимаем твой ответ. Да благословит Небо твои дни, хан.

— Пусть сбудутся твои пожелания. — Субетаю почудилась дрожь в голосе хана. — Если мы покончили с делами, приглашаю тебя на пир, посол. Вместе с твоим сопровождающим.

Посол и военачальник учтиво поклонились.

* * *

Субетай проснулся до рассвета, и сразу вспомнил вчерашнее: пир, неторопливый разговор с ханом, шутки.

В деревянных покоях хана Субетай встретился с Харачаром, бывшим послом народа Рыси, своим давним знакомым. Он заметно постарел за это время.

— Ты не забыл моих уроков, сын Чингис-хана, — улыбнулся тот. — Рад, что они пошли тебе на пользу. Большая честь видеть тебя у нас послом.

— Благодарю тебя, — поклонился ему Субетай. — Пусть Небо пошлет тебе спокойную старость.

…Он полежал немного, просыпаясь. Да, ведь было ощущение, какое-то предчувствие… Может быть, это случиться на обратном пути? Субетай потянулся. Как все хорошо прошло. Его первое поручение удачно выполнено. И что, чего-то надо ждать по дороге домой?

Субетай подумал, что бы это могло быть. Все, что приходило в голову, ему не нравилось. Включая гибель под камнепадом в опасном месте. «Нет, — успокоил он себя, — я не умру сейчас. Я бы почувствовал… Наверное. Или нет?»

Он прислушался к тишине. Сейчас он встанет, выйдет из палатки-майхана… неожиданный звук заставил его замереть. Субетай услышал нарастающий шум, голоса. Что это? Предательство? Субетай выскочил из майхана с саблей, успев спрятать нож в рукаве.

Он не сразу понял, в чем дело. Его отряд напал на спящее поселение народа Рыси.

Алтан, верхом на лошади, наблюдал за резней в долине.

Субетай бросился к нему.

— Останови их, сейчас же!

— Нет. Это приказ, — сказал Алтан, едва взглянув на Субетая сверху вниз.

— Опомнись, — еле сдерживая гнев, проговорил Субетай. — Я посол и сын Чингис-хана.

— Сомнений в этом нет никаких, — согласился Алтан. — Только военачальник — я. У меня приказ хана.

— Я бы знал об этом приказе! — в ярости выкрикнул Субетай.

— Я знаю, — возразил Алтан. — Этого достаточно.

Субетай сжал зубы. Алтан был прав.

— Не посольское это дело, — продолжал Алтан, — обсуждать военные распоряжения.

— Поучи меня еще, — огрызнулся Субетай.

Алтан пожал плечами. Он не собирался ссориться.

— Но почему? — сквозь зубы проговорил Субетай. Он по-прежнему сжимал в руках оружие.

— Ты знаешь. Условия договора не те, что нам нужны.

— Это достаточные условия. Мне было поручено добиться хотя бы таких.

— Ты нам очень помог. Ты их успокоил. Все, как надо.

— Так Чингис-хан приказал их перебить? В любом случае?

— Нет. Если бы они согласились на все требования — тогда нет. Но раз уж они позволили себе торговаться с монголами, то… — Алтан развел руки. — А дань все равно платить будут.

Субетай махнул рукой, и бросился к своему коню. Он должен был что-то делать, скакать туда. Но если это приказ… Так ничего и не решив, он остался рядом с Алтаном.

От поселения к ним направлялся всадник. Субетай узнал Булгана.

— Знамя их взял! — заговорил он, улыбаясь. — Субетай, там, в ханском доме… — он вдруг схватился за шею и захрипел. Только когда друг уже падал с коня, Субетай заметил, что его шея пробита стрелой. Он хотел было подхватить Булгана, но Алтан хлестнул коня Субетая:

— Пошел! — Они бросились назад и укрылись за валуном.

— Ему уже не поможешь, — уговаривал Алтан Субетая, держа поводья его коня. Они отъехали подальше, туда, где стрелы были не страшны. Субетай, не отрываясь, смотрел на Булгана, неподвижно лежавшего совсем рядом. Лицо друга было обращено к небу. Его шапка упала и откатилась в сторону.

Субетаю казалось, что он владеет собой. Но потом он никак не мог вспомнить, как все происходило. Он, кажется, закричал. Но не услышал себя.

— В нас стреляли, собаки, — заговорил Алтан, — смотри.

В сосну, у которой они только что стояли, вонзилось несколько стрел.

— Вон они, вон, — Алтан высматривал людей, которые застрелили Булгана. — А! Вот это хорошо. Видел? — Алтан, оскалившись, повернулся к Субетаю.

Субетай кивнул, не понимая, о чем речь.

Его охватило оцепенение. Он знал, что происходит, хотел, чтобы все кончилось, и удивлялся, что еще может думать.

Набег продолжался.

Субетай стоял за валуном и смотрел, как его люди убивают вчерашних союзников. Когда он смотрел на селение, то взгляд наталкивался на лежащего Булгана. Когда он отводил взгляд, ему казалось, что Булган здесь, где-то рядом, и его гибель — ошибка.

Субетай закрыл глаза и начал молиться за монголов и за народ Рыси. Как это можно, он не знал. Но пусть это все прекратится. Он не мог желать гибели своим. Но так же он не хотел, чтобы был убит здешний хан и его люди. Они ведь ничего нам не сделали, за что? И как молиться за них? Как за живых? Но ведь ясно, что их сейчас убьют. Или как за мертвых — но они еще живы… Небо, помоги им… Кому — им? О великое Небо… помоги мне…

Светало. К Алтану и Субетаю прискакал посыльный.

— Все! Они наши! — крикнул он еще издалека.

Алтан вздохнул с облегчением. Он должен был сохранить жизнь посла, и все это время боялся, что Субетай сделает какую-нибудь глупость. Он видел, что ему не по себе.

Субетай спешился. Медленно, все еще не желая верить тому, что сейчас увидит, он подошел к Булгану и опустился на колени.

— Булган, — шепотом позвал он. Стрела под странным углом торчала из шеи Булгана. Ветер шевелил его волосы. Дрожало оперение стрелы.

Субетай закрыл лицо друга платком. Шапка Булгана лежала рядом, как будто не случилось непоправимого, и Булган все еще мог подобрать ее. Субетай поднял с земли шапку, поцеловал ее и положил за пазуху.

Все происходило как во сне. Субетай огляделся, вновь сел на коня. Он хотел объехать селение народа Рыси. Он должен был увидеть все сам, вблизи.

Селение было разорено. Слышался плач, крики, гогот монголов. Что-то горело. Субетай невольно посмотрел в сторону ханского дома. Из дверей, радостно переговариваясь, выходили монголы. У одного руки были заняты кое-как свернутым мехом. Другой нес что-то тяжелое, завернутое в дорогую ткань. Это могла быть драгоценная посуда, из которой вчера вечером Субетай и Алтан ели ханское угощение.

Пленные толпились в центре селения. Они были окружены монголами. Субетай видел, как вдалеке всадники гнались за убегавшими жителями. Кто мог, скрылся в лесу. Монголы не стали их долго преследовать.

— Это же наши будущие враги — Субетай вроде бы говорил сам с собой, но Алтан оказался рядом.

— Ты посмотри на них, — он рассмеялся. — Какие из них враги? Те, кто остались живы, до конца дней зарекутся с нами связываться, и детям это накажут. Это уже рабы наши, а не враги.

— И как они теперь будут платить дань? У них же ничего нет.

— А ты что это о них заботишься? — Алтан разозлился. — О Булгане забыл? Вон лежит.

— Он напал на их дом. Булган сделал бы то же самое.

Алтан посмотрел на него, сощурившись.

— Знал я, что ты странный человек, Субетай. Но чтобы так…

«Хорошо, что это не мой народ разорен», — мелькнула мысль, которой Субетай устыдился. В следующий миг он заметил хана в группе пленных. Хан тоже увидел Субетая.

— Я не… — прошептал Субетай.

— Мы умрем, — выкрикнул хан, — но ты будешь проклят…

Он не успел договорить: ему сломали позвоночник.

— Ты сам сказал, что довольно пожил, — со смешком заметил Алтан. Он взглянул на посеревшего Субетая. — А тебе лучше уехать сейчас.

Алтан тронул поводья и направился в сторону. Субетай проводил его взглядом.

В этот момент раздался крик. Субетай уловил движение среди пленных, и сразу же почувствовал удар в грудь. С левой стороны, войдя в халат по самую рукоятку, торчал нож. «Это еще что?» — Субетай не успел подумать, что не чувствует боли.

— Не трогай! — не своим голосом крикнул Алтан, но Субетай уже держал нож в руке.

Подъехавший Алтан, бледный, заглядывал ему в лицо.

Субетай протянул ему нож, пошатнувшись в седле.

— Шапка, — прошептал он. — Булган…

Субетай вынул из-за пазухи шапку Булгана, прижал ее к лицу и глубоко вздохнул, закрыв глаза. Какое-то время он не слышал ничего вокруг.

— Ты отмечен всевышним Небом, — проговорил Алтан, все еще не веря своим глазам. — Все видели? — Он обратился к подбежавшим монголам. — С нами сын великого Чингис-хана, отмеченный милостью Небес! Все видели знак? — в ответ пронесся испуганный почтительный ропот.

— Этот оруженосец ханский, — торопливо докладывал Алтану какой-то воин. — Выхватил нож у нашего, который рядом стоял. Убить мало такого охранника.

Когда Субетай, наконец, повернулся к Алтану, он был спокоен.

— Я займусь погребением — сказал Субетай. — Булган ждет.

Погибших монголов было немного: захваченные врасплох лесные жители почти не сопротивлялись.

В могилу Булгана Субетай положил свой серебряный пояс в знак почтения к земле, принявшей его друга. Остальные участники похорон поделились с землей драгоценностями из только что награбленного. Потом прочли молитву и рассыпали вокруг зерно, чтобы тех, кто жив, становилось больше.

Обратный путь Субетай почти не помнил. Вроде бы он был таким же, как всегда — разговаривал, отвечал на вопросы. Но все это не осталось в памяти.

Однажды на привале он заметил черный, мертвый, прошлогодний стебель подорожника. Еще недавно он был прикрыт теперь стаявшим снегом. Стебель по-прежнему был наклонен в сторону солнца — как и при жизни.

* * *

Чингис-хан был доволен поездкой Субетая. И еще этот знак: Небо уберегло его от верной смерти. Дважды за один день. Небо одобрило выбор Чингис-хана. Значит, Субетай на своем месте, и принесет пользу.

Пир, устроенный по возвращении отряда, запомнился надолго. Субетай заставил себя смеяться и петь вместе со всеми.

— Бараний язык — Субетаю! — провозгласил Алтан. — Если бы не его мудрый язык, кто знает, сколько наших полегло бы в той долине? Но нет, это мы истребляли врага, как будто ломали сухие сучья!

Сидящие рядом одобрительно зашумели.

Певец пел о вернувшихся из похода:

— Слава воинам, пришедшим с богатой добычей, пирующим со своим ханом в белой, как снег юрте! Это воины неукротимые, с печенью, полной желчи, безжалостные к врагам. Это всадники с легкими, полными ярости, отважные сердцем, с устами, исполненными гнева, хранящие ветер в колчанах, несущие гибель противнику!

Субетаю хотелось уйти как можно дальше от этих юрт, от веселого гомона, радостных окликов. Ему все слышался плач пленников, которых монголы гнали перед собой, тот плач, те вопли. Он не мог забыть растерзанное тело Харачара на пороге его сожженного дома.

И хотелось сказать об этом Булгану. Только обернувшись, Субетай вспоминал, что друга рядом нет.

Лишь глубокой ночью Субетай, наконец, остался один. Он отошел подальше от юрт.

Его охватила страшная усталость, он едва переставлял ноги. Ночь была прохладной, но Субетаю воздух казался душным, как летом, и совершенно лишенным запахов. Он не мог ни горевать, ни думать, жизнь в нем остановилась.

Субетай медленно шел от поселения, когда шаман, давно наблюдавший за ним, окликнул его:

— Эй! Посол! Да на тебе лица нет, — удивился он, подойдя поближе.

Субетай ничего не ответил.

— Тебе надо кое-что понять, — продолжал шаман.

Субетай пожал плечами.

— Они меня прокляли. Но я должен был…Так теперь будет всегда. — Он провел ладонью по глазам. О Булгане он еще не мог говорить.

— Ты плачешь?

— Слезы высохли. — Субетай мотнул головой.

— У тебя душа высохнет, — возразил шаман. — Это совсем не твое дело.

— Да? — Субетай взглянул на шамана. — А что мое дело? Кишки выпускать, как эти… — он поперхнулся.

— Такого больше не будет. Тебе больше не придется этого делать. — Шаман был спокоен.

Субетай усмехнулся.

— Скажешь это Чингис-хану?

Шаман покачал головой.

— Сам увидит. Ты слишком большая ценность, чтобы губить твою душу.

— Ах, вот что, — Субетай кивнул. — Вот оно что…

Они некоторое время шли молча. Потом шаман вдруг спросил:

— Ты не думаешь о женитьбе?

— Самое время. — Он осекся. — Булган думал, — добавил он еле слышно.

Шаман вздохнул.

— Значит, на то воля Неба была, чтобы его жизнь закончилась… Ну, а ты? Чингис-хан в твои годы женился.

— В мои годы он убил моего отца. Да, а перед этим женился. Почти в этом возрасте. — Субетай покачал головой. — А вообще, как прикажут. Я, наверное, теперь всегда буду делать, что мне приказывают. Что он мне приказывает.

— У тебя слишком сильный дар для этого.

Субетай посмотрел на шамана

— Ты думаешь, почему этот дар тебя не оградил.

Субетай промолчал.

- Тебе больше не о чем беспокоиться.

— А это? — Субетай кивнул назад, на селение, где продолжался праздник.

— Придется пережить. Так вот. Никто и не ожидал от тебя кровожадности. Но порученное ты выполнил как нельзя лучше. Вернулся со славой. При этом избежал верной смерти. Все только об этом и говорят. Так действуй — проси, чего пожелаешь. И подумай, чтобы эти пожелания совпадали с тем, чего хочет хан. Не ты будешь выполнять его волю. — Шаман остановился. Субетай посмотрел на него. — Не ты. А он. Пусть он, приказывая тебе, делает на самом деле то, что тебе нужно. Так что думай.

Субетай только поморщился.

* * *

Нянюшка Хоахчин горевала по внуку. Потом сообразила: выходит, что Булган и после смерти служит семье Оэлун — спас ее внука. Так тому и быть. Значит, у их рода судьба такая — помогать этой семье. Ведь что получается — то сама Хоахчин спасла их от меркитов, услышала первая. А что ось тогда у возка сломалась — так на то была воля Неба. Иначе бы Субетай не родился. Вот он теперь как служит своему народу, ханскую волю исполняет. Да и Темучжин стал другим с тех пор. Начал вести себя, как и подобает мужчине.

Ну вот. И выходило, что все это — благодаря старой Хоахчин. Если бы не она, не было бы сейчас такого хана у монголов. Не было бы счастья. Так-то. Ей нельзя было жаловаться на судьбу.

Иногда, разозлившись на кого-нибудь, Хоахчин бормотала — тихо, чтобы не услышали: поклоняться мне должен бы, дурень. Если бы не я… А, — она махала рукой — что с дурня взять. Не знает своей истории, своего рода. Что толку таким объяснять!

* * *

Скоро Субетай отправился в новый поход.

— Спокойно ли вы живете? — холодно приветствовал он местного князька. Это обычное монгольское приветствие теперь звучало угрозой.

Князь сам предложил, чем его народ может быть полезен монголам. Воины из его людей не слишком хорошие, это было известно. А вот белых кречетов, меринов и соболей они готовы поставлять. И прекрасных девиц, поспешил добавить князь.

— Новости разносятся быстро, — хмыкнул Алтан. Он опять поехал с Субетаем.

Субетай ждал, что и этот народ будет разгромлен. Он говорил с их правителем, думая, что тот обречен. Вот сейчас он скажет еще слово, и все. Субетай гадал, кто подаст сигнал к началу.

Монголы не ночевали после завершения переговоров. Снялись и отправились обратно. Субетай был настороже. Вдруг кто-то отстанет, вернется. Или Алтан даст приказ совершить обманный ход… Но ничего не случилось.

— Видишь, — сказал ему Алтан. — О том, что было с народом Рыси, теперь болтает всякий, у кого есть рот и язык. Но ты, ты так на него смотрел! Будто решал, откуда начать кожу снимать. У него душа в пятки ушла.

Субетай промолчал. Только позже, ночью, он подумал, что, смотри он так же на хана народа Рыси, тот был бы сейчас жив. Значит, надо запугать, чтобы спасти.

* * *

Почти весь год Субетай провел в разъездах.

Ему помогала его слава. Говорили, что он не совсем человек. То ли заговоренный, то ли настоящий колдун. Он стрелы отгоняет взглядом. От него ножи отскакивают. Его убивают, а он взглянет на врагов — те падают замертво. Его люди помогают ему и мертвые, а он только делается сильней.

Субетай замечал, что Алтан иногда поглядывает на него с опаской. Даже Алтан, свидетель. А простые воины? Рассказы видевших спасение Субетая от ножа, а раньше — от стрел, ценой жизни друга и с его помощью уже с того света, убедили всех в том, что он не просто человек. И его предсказания.

Однажды посольство проходило ущельем, по гальке, по берегам мелкой горной речки. Горы вокруг были покрыты еловым лесом.

— Мы не пойдем здесь, — Субетай остановил отряд.

— Заметил что-то? — Алтан, оглядываясь, подъехал к Субетаю.

Тот покачал головой.

— Уходим. Быстро. Поворачивай людей.

Алтан не стал раздумывать.

Что могло случиться, стало ясно позже, когда отряд, сделав большой крюк, шел по соседней долине, с одной стороны прикрытой пологим спуском. Они ехали вдоль полупересохшей речки со стоячей водой.

Там, где две долины сливались с одну, ждала засада. Монголы не заметили бы врагов со стороны ущелья. Им некуда было бы скрыться от стрел. Но благодаря Субетаю от стрел не ушли враги.

— …Да не видел я ничего, — Субетаю надоели расспросы Алтана. — И не слышал. И не чуял.

— Как это у тебя получается? — Алтан не отставал.

— На вершине самой высокой горы я увидел, как ее дух беседует с духом смерти и кивает на нас… — заунывным голосом начал Субетай.

— Да ну тебя, — Алтан засмеялся. Но кто-то запомнил эти слова, и потом Субетай услышал о себе целую легенду.

Теперь его дар вызывал страх и готовность подчиняться.

Однако не все в той поездке Субетай предчувствовал.

— Прими это в знак почтения к государю монголов, — сказал толмач правителя. — В знак того, что Чингис-хан крепко держится в седле, крепко правит, передай твоему хану это золотое седло.

Субетай кивнул собеседнику. Кланяться в этих краях означало подчиняться.

— Светлый хан, — заговорил Субетай — это было принятое обращение. Но после его вопроса, переведенного толмачом, по лицу хана пробежала тень.

«Он не так говорит, — Субетай похолодел. — Он переводит совсем не то».

— Говорит ли светлый хан на уйгурском? — наудачу спросил Субетай по-уйгурски.

Хан удивленно поднял брови. «Благодарение Небу, — с облегчением подумал Субетай. — Понял». Дальше беседа шла на уйгурском. Толмачу пришлось убраться из ханских покоев.

— Чей он родственник, твой толмач? Кто хлопотал о нем? — спросил Субетай.

Хан нахмурился.

— Тех нет среди моей свиты. Я надеюсь, у нас не будет обид из-за недостойного обманщика.

Алтан пришел в ярость, когда хан объяснил замысел толмача. Тот сказал, что монголы напоминают о своем легендарном метком стрелке, застрелившем шесть солнц на небе, чтобы осталось только одно. Местного хана было принято сравнивать с солнцем, и после этих слов монголов убили бы, не думая о последствиях. Такое оскорбление хан не мог и не должен был простить.

Толмача допросили и казнили в присутствии Субетая и Алтана.

— Это ты предвидел, а? — Алтан покосился на Субетая.

Субетай покачал головой и засмеялся. В последнее время его смех стал другим. Сухим, чужим.

Субетай теперь редко виделся с шаманом. Иногда он думал о его совете. Заставить Чингис-хана делать то, что хочется Субетаю. Как это возможно? Как может Субетай управлять своим государем?

Но однажды он понял, о чем говорил шаман. К тому времени уже не было необходимости запугивать соседние народы. И Субетай начал предлагать Чингис-хану поездки, не слишком важные для монголов. Он стал ездить в земли, где, как ему казалось, могут жить племена, родственные меркитам. Родственные роду Чильгира. Знакомясь с ними, проверяя готовность дани к отправке, Субетай искал оленей с головой хищной птицы.

Всем было известно, что монгольский посол — любитель древних украшений, и дары для него готовили особые. Но Субетай не видел ничего похожего на свой амулет.

С каждой поездкой он оказывался все ближе к Золотым горам. В северной стороне оставалось мало племен, у которых он не побывал.

По дороге в страну горных пастухов, Субетай вновь подумал об этом. Ему казалось, что с тех пор, как он узнал правду о своем отце, он каждую минуту помнит о нем. Что бы ни происходило, все эти годы. Субетай стремился найти земли отца, и вот он оказался в стране по соседству с Золотыми горами. И даже не заметил этого. Настолько он привык к ожиданию и мгновенной опустошенности, соединенным, казалось, навсегда, ставшим одним чувством.

Отряд проезжал распадок.

Сколько людей прошло этой дорогой? Их разговоры, смех, эхо голосов, скрип повозок — все осталось, впитанное землей, травой, камнями. Эта трава — потомок той, что смяли их кони. Деревья — потомки тех, что видели их.

Земля хранит, сохранила. Все, что прошло — в земле. Все, что можно узнать — увидеть, потрогать — все под землей. Там же, где ее временные хозяева.

Впрочем, не более чем гости. Принимает земля. Когда они уходят — откочевав в другое место, вымерев от болезней и голода, убитые проходившим воинственным племенем, которое не собиралось здесь задерживаться — земля остается, в покое, перебирая свои воспоминания. Изредка позволяя случайным путникам найти нечто оброненное давным-давно позабытым охотником, давно умершей красавицей — пряжку, бубенчик, драгоценную раковину каури, наконечник стрелы. Или игрушку, отброшенную ребенком, который позже стал грозой своих мест, безжалостным разбойником, проклятьем. И только мать, молясь за него, вспоминала его мальчишкой и тот переход, когда он тяжело болел и долго плакал, потеряв где-то свою погремушку.

На перевале, недалеко от поселения, небо внезапно затянуло тучами.

Субетай добавил свой камешек к горке, сложенной путниками на самом высоком месте, на выступе скалы. По выступу шли, как линии на ладони, глубокие трещины.

Внизу лежала долина, полускрытая тенью от тучи. Небо было странно разделено надвое, с одной стороны темное, грозовое, с другой — бледно-серое, чуть подсвеченное.

Субетай мог различить ручей внизу, то блестящий, то пропадающий. С противоположной стороны долину ограничивали невысокие, еле видные синеватые горы.

«Это мое», — подумал он вдруг, понимая, что этого не может быть. Он не был в этих местах, монголы здесь не кочуют.

Туча наползала, закрывая все небо.

— Здешние шаманы могут вызывать бурю, — сказал Субетай Алтану.

Алтан кивнул:

— И плеваться огнем. Слышал.

Они постояли молча, глядя на темнеющее небо.

— Но это им не поможет.

Субетай согласился:

— Я думаю, это просто туча. — Он прислушался себе. — Все тихо. Все мирно.

— Это пророчество? — Алтан улыбнулся, но голос его звучал серьезно.

— Да.

— Хорошо.

Субетай не стал говорить, что было еще что-то, кроме спокойствия и тишины. Это касалось только его, и не было связано с походом и государственными делами. «Здесь, кажется, здесь», — повторял он про себя, в такт шагу коня.

Позже Субетай внимательно разглядывал юрты, коней, которые были непривычно высокими. Все остальное было похоже на монгольское стойбище.

Ханская юрта была богато украшена. Хан с поклоном предложил Субетаю трубку. Тот принял ее двумя руками, с благодарностью коснулся мундштука и положил перед собой. Такой вежливый отказ не был оскорблением.

Пальцы хана были унизаны перстнями. Субетай заметил такие же украшения и у ханской свиты. Здесь было принято надевать сразу несколько колец на палец.

Беседуя, Субетай рассматривал убранство юрты. Резные сундуки, яркие ковры, повсюду узоры, напоминающие оленьи рога. Оленьи. Оставалось только ждать.

Когда с делами было покончено, хан преподнес Субетаю богатые дары. Шелк, серебряные ножны, украшенные нефритом, драгоценные курительные принадлежности, пояс с золотыми бляхами.

— Золотой пояс принесет тебе счастье. Древний знак, который ты здесь видишь, с незапамятных времен охранял эти земли, еще до того, как здесь поселились наши предки.

— Ты не боишься, что ваш талисман передаст мне власть над этой землей?

Хан вежливо посмеялся.

— Я передаю тебе счастье. Твое счастье, которое он принесет тебе. А счастье и благополучие моего народа — в наших землях. С нами остаются другие талисманы, и пока Великому Небу будет угодно, мы будем под их защитой. Небо позволит им охранять нас.

— Пусть сбудутся твои слова, — согласился Субетай.

Он не мог проявить неподобающие для его положения любопытство и поспешность. Только когда отряд прошел два перевала, Субетай приказал развернуть дары.

Прекрасный шелк.

Нож с ножнами, удобно ложащийся в руку. Строгая форма, простой узор. Субетай без колебаний повесил его на пояс. Ему найдется применение.

Трубка из сандалового дерева — чтобы печаль уходила с дымом. Нефритовый мундштук, серебряная отделка. Позолоченная чашечка для прикуривания. Огниво и кисет, украшенные серебряными бляхами. Узор то повторяет изгиб клюва хищной птицы, то напоминает крылья бабочки. Хан постарался, выбрал работы лучших кузнецов.

И только бляхи на поясе отличались от изделий здешних мастеров. Повторялся один рисунок. Золотой зверь на серебре. Древний амулет, подаренный ханом, чем-то напоминал амулет Чильгира. Но это был не орел-олень. Изогнувшись в круге, скалилась пантера. В животном, в его напряженном повороте крылась большая сила. Так же, как золотой олень, пантера была готова распрямиться и ударить.

* * *

Зимой Субетай женился. Его женой стала Илеэнэ, дочь правителя союзного племени. Свадьба была пышной. Молодым желали много сыновей, чтобы продолжить отцовский род, и много дочерей, чтобы выдавать замуж.

Когда сошел снег, Чингис-хан отправил Субетая с посольством в далекие южные земли.

Субетай уезжал с легким сердцем. Дома ждет прекрасная жена. Впереди ждут новые земли. Он улыбнулся.

Через несколько месяцев посольство возвращалось той же дорогой. Наступила осень.

Серо-зеленая галька под ногами. Рыжая степь. Горы вдалеке. Резкий ветер.

Здесь можно жить только так, как мы, думал Субетай, с наслаждением вдыхая знакомые запахи степи. Степь сама говорит, что мы должны делать. Жизнь на нашей земле — постоянное повторение порядка, который сложился в незапамятные времена. Ничего нельзя изменить. И если ставится новая юрта, или монголы возвышаются над другими племенами, то лишь по воле Неба и Земли. Наши небо и земля дают нам согласие на это. Разрешают отступить немного от обычного.

Земля сама управляет собою? Распоряжается собою?

Субетай чувствовал, что он вот-вот поймет нечто важное, ускользающее… но этот миг прошел.

За сутки до стойбища Субетай перестал узнавать родные места. Трава была вытоптана, валялись какие-то обрывки, тряпки… Скоро отряд заметил первого убитого. Его руки, связанные у запястий, были вытянуты вперед. Одежда разодрана, в пыли, лицо разбито, узнать его было невозможно. Судя по всему, его тащили за лошадью, а потом обрезали веревку.

Встревоженные всадники продолжили путь. Дальше лежали еще несколько тел. Кто-то охнул — узнал своего слугу. Вдалеке кружили грифы.

Теперь монголы внимательно вглядывались в траву.

До стойбища оставалось уже немного. Они перешли речку, поднялись на возвышенность, и, наконец, увидели дозор. Дозорные поскакали навстречу.

— Небо гневается на нас… — начал старший.

— Кто?! — хрипло выкрикнул Субетай.

— Твоя жена погибла. Татары. Твои все убиты, — сказал он стоявшему рядом с Субетаем. — У тебя брат жив остался, благодарение Небу, — он повернулся к другому.

Оглушенный, Субетай зачем-то спешился. Не понимая, что он делает, он направился в сторону селения. И почти наткнулся на Алтана.

— Субетай! — Алтан крепко обнял его. — Друг…Мать жива, отец жив… радуйся, — Алтан плакал вместе с ним.

Татары напали три дня назад. Перед этим небольшой отряд, показавшись неподалеку, отвлек на себя охрану монгольского стойбища. Татары обрушились неожиданно. Они захватили добычу, людей, но были настигнуты на следующий день свежими монгольскими силами. Когда их окружили, убили всех пленных.

— Мы отомстили. — Алтан говорил тихо. Он потерял брата. — Мы их всех отправили следом. Ты, конечно, сам бы хотел… Мы вырезали их селение, всех, до одного.

Субетай кивнул. Его поход был очень долгим.

— Я не помню, когда такое было.

— Да… — Алтан помолчал. — Такое было, когда ты своих уговорил сняться с места. Еще мальчишкой. А тех, кто остался…тоже татары…

Субетай закрыл лицо руками.

Борте уберегло Небо. Во время набега она была далеко — гостила у родных мужа. Чингис-хан тоже был в отъезде. Он вернулся за день до Субетая. Это Субетаю рассказал шаман.

— Я должен был остаться.

— Нет, — осторожно сказал шаман.

— Я должен был быть здесь.

— Но ты же поехал. Значит, твоя судьба — жить. — Шаман вздохнул. — Сколько горя… Хуту, такой веселый парень, родня Алтана. Все погибли. Он, жена, дети, все. Его очаг погас, никого не осталось. Это горе всего народа, Субетай. — Шаман помолчал. — Знаешь, как говорят — тяжесть лет не беда, лишь бы скорбь тебя не раздавила. Пройдет время, подует ветер, сметет и следы врагов, и …

— И следы погибших…

— Иначе жизнь прекратится, ты сам понимаешь.

Субетай вертел в руках браслет — подарок, который жена не увидела.

— Я слышу их голоса. Когда их убивают. Я слышу, как они кричат, голос Илеэнэ. Почему я не знал этого? Об этом браслете я знал прежде, чем увидел его у кузнеца. Прежде, чем зашел к нему. Я знал, что я там куплю Илеэнэ. — Он выронил украшение и не сразу смог подобрать его. — Почему я не остался, почему не приехал раньше? Небо гневается на меня, шаман? Я ведь ничего не подозревал. Я потерял мой дар? За что мне оставили возможность видеть то, что не важно?

Шаман смотрел вдаль и кивал в ответ на вопросы Субетая.

— Ты временно ослеп, вот что это…

— Но за что?

— Не перебивай. Ты и смотришь, но не видишь. Ты не должен был здесь находиться в это время. Небо уберегло тебя.

— Почему же их не уберегло?

— Их время вышло. Когда выйдет твое — ты об этом не узнаешь. Умрешь, и все. Но пока ты должен жить. Вот и живи.

Субетай по-прежнему сидел, глядя перед собой.

— Придут холода, выпадет снег, его будет сдувать ветер, потом снег стает, листья на деревьях станут размером с уши бурундука, вот тогда и ты оживешь.

Субетай помолчал.

— Меня ничто больше здесь не держит, — сказал он.

Шаман взял его за руку:

— Смотри!

Субетай поднял голову. Над долиной, упираясь в ее края, сияла яркая радуга.

— А дождя не было… — растерянно пробормотал он.

— Да это тебе. Тебе знак, — изумленно ответил шаман. — Ты что задумал?

Субетай смотрел на него, не понимая.

— Небо согласно, что тебя ничто не держит.

— Я просто так сказал.

Шаман кивнул.

— Вот тебе и ответили.

Субетай не стал задерживаться в разоренном кочевье. Он с отрядом поехал дальше, в ханскую ставку.

Чингис-хан выслушал рассказ Субетая о его походе. Велел ему пока остаться — после долгого путешествия и беседа должна быть долгой.

— Если говорить о других делах, — сказал Чингис-хан, — то я намерен весной познакомиться с северными народами. С теми, кто живет севернее горных скотоводов, не доезжая до Золотых гор…

— Пришло ли для этого время, отец, — усомнился Субетай. — в наших краях еще неспокойно.

— Я сочувствую твоему горю, — Чингис-хан наклонил голову. — Но я должен думать о счастье и благополучии монголов на долгие годы вперед. Дерзкие уже наказаны. Тех, кто когда-либо осмелится на подобное, ждет такая же участь. Мы знаем наших врагов. Мы знаем наших союзников. У нас есть опытные послы, такие как ты, — он назвал еще несколько имен. — Где нельзя взять оружием, мы прибегаем к словам.

Но ради будущего — если Вечное Небо даст нам увидеть плоды наших трудов — ради будущего мы должны изучить и соседей наших соседей. Поэтому, если будет на то воля Неба и Земли, весной ты отправишься в северные земли. Я должен знать, с кем мы там встретимся.

Субетай не торопясь шел от ханской юрты.

Чингис-хан верно указал направление — севернее страны горных пастухов, не доходя до Золотых гор. После подарка горного хана Субетаю стало ясно, что земли народа Чильгира рядом. Одно и то же движение, та же мощь зверей-амулетов. Это не может быть совпадением.

Значит, вот как он поедет на родину предков — как посол великого хана. А следом придет орда. Его народ — он уже привык называть своих далеких родственников своим народом — погибнет от монгольских сабель, как погиб его отец. Мы, монголы, дети солнца и луны, призваны повелевать Вселенной…

Субетай стоял один в степи. На востоке она граничила с горами. На юге — с пустыней. На севере были леса, за ними страна ночи. На западе — горы, дальше земли враждебных и дружественных племен. Все — в нескольких неделях пути. Везде по пути были монголы.

Некуда деться. Некуда идти.