Февраль – август 1943 г.

Теперь я знаю, каково быть женой военного, подумала Алекс. Постоянно волноваться за любимого человека и понимать, что никак не можешь его защитить. Бороться с тревогой Алекс помогла работа. Она вновь отправила заявку в Отдел печати на получение разрешения для поездок на фронт с другими репортерами. Через десять дней ей выдали разрешение, и Алекс стала ездить на одну-две недели к местам сражений, либо во время боев, либо сразу после их завершения. Красная армия чувствовала себя увереннее и добивалась успехов.

После каждой поездки журналистка возвращалась в Москву, проявляла пленки и передавала снимки цензорам. Ее больше не волновало, что они могли забрать пару-тройку фотографий или даже половину ее коллекции. Пока у нее были снимки, которые она могла отправить Джорджу, Алекс была довольна.

Жизнь в Москве несколько улучшилась. Бомбардировки прекратились. Очереди за едой, строго распределявшейся по карточкам, не уменьшились, но благодаря американскому ленд-лизу, похоже, никто не умирал с голоду. Часть предприятий перенесли обратно из-за Урала, и на улицах стало больше людей. Москва снова была похожа на крупный город.

Зима уже подходила к концу, и снег превратился в слякоть. Алекс возвращалась в гостиницу с Центрального телеграфа. Когда она проходила мимо стойки регистрации, ее окликнул администратор.

– Мисс Престон, вам письмо. – Он протянул американке коричневый бумажный треугольник.

У Алекс заколотилось сердце. Военная почта!

Она присела прямо в вестибюле и развернула листок. Письмо, разумеется, было не запечатано, поскольку военная цензура его тщательно проверила. Алекс знала, что ничего личного там не будет.

Здравствуйте, мисс Престон. Спасибо вам за то, что сделали так много прекрасных фотографий, когда были на фронте. Мы все гордимся тем, что служим Родине, и посвящаем наши победы Сталину. Дни становятся длиннее, хотя здесь еще много снега. Так хорошо, что у нас есть полушубки и валенки. Передаю вам огромный привет с небес, которые мы с радостью освобождаем. Ваша Настя Дьяченко.

Алекс улыбнулась от явного подхалимажа. Но самое главное – Настя была жива, письма требовались прежде всего для этого. Получая вести с фронта, Алекс, как жены и матери других солдат, надеялась лишь на то, что беда обойдет близкого человека стороной.

Субботним утром Алекс, расхрабрившись благодаря письму, отправилась в прачечную гостиницы. Анна Дьяченко гладила постельное белье. При виде американки Настина мать засияла. Похоже, ее не волновали взгляды, которые бросали на Алекс другие работники.

– Здравствуйте, моя дорогая, – поприветствовала она Алекс, продолжая гладить белье.

– Простите, что отрываю от работы, но мне захотелось с вами поделиться. – Помахав письмом, журналистка протянула его матери Насти.

Анна поставила утюг и развернула листок, ее лицо осветилось нежной улыбкой.

– Кажется, она написала нам почти одно и то же, единственное, она не попросила вас прислать варежки. Я купила шерсть и два дня вязала.

– Для этого мамы и нужны, правда? Что ж, пока она что-то просит, значит, с ней все хорошо. – Алекс подумала: она жива, но произносить это вслух было слишком жестоко.

– Спасибо, что переживаете за нее, дорогая. – Анна положила мозолистую ладонь на руку девушки. – Вы тоже мне немного как дочь. Она рассказала про вашу смелость в Сталинграде, как вы летели, раненая, на том самолете. Вы с ней виделись с тех пор? У нее есть парень?

Алекс перевела дух.

– Нет, не виделись. В последние несколько недель я езжу на фронт с другими журналистами. Что касается второго, не думаю, что она плотно общается с мужчинами. Они слишком заняты полетами. Ее лучший друг – это ее механик, Инна Портникова, очень хороший человек.

– Это только к лучшему. Еще не хватало, чтобы она влюбилась в какого-нибудь чванливого героя. Вы знаете, какие бывают молодые мужчины. – Анна сложила простыню и прогладила ее по сложенному краю.

– Знаю. – Алекс вспомнила про Терри, осознав, что давно с ним не виделась. Что бы он сказал про ее новую «семью»?

– Что ж, я пойду. Я просто хотела поделиться с вами Настиным письмом. Вскоре я тоже вернусь на фронт.

Анна снова отставила утюг в сторону.

– Будьте осторожны. И если увидите мою дочь, пожалуйста, передайте ей, что я очень по ней скучаю.

– Обязательно передам. – Алекс быстро обняла Настину мать, удивившись, каким успокаивающим было это объятие. Махнув рукой, она повернулась и спустилась по лестнице на первый этаж.

Увидев знакомую фигуру в вестибюле, Алекс почувствовала больше раздражение, чем тревогу.

– А, мой личный человек из НКВД. Что-то я не видела вас в последнее время. Вас повысили? Или понизили?

Энкавэдэшник не улыбнулся. Алекс заметила, что он осунулся и больше не выглядел лощеным, уверенным в себе чиновничьим прихвостнем, как несколько месяцев назад, когда он сделал ей первое предупреждение. Почувствовав в нем слабость, журналистка воспользовалась преимуществом.

– Вы так и не назвали мне свое имя, мистер…? Мое-то вы наверняка знаете.

Мужчина на миг зажмурился.

– Мое имя не имеет значения. Я и без того рискую, разговаривая с вами.

– Тем более вы можете представиться. Или назваться как угодно. Я же не могу продолжать звать вас «мой личный человек из НКВД».

У него дернулся рот. Мужчина оглянулся по сторонам, словно убеждаясь, что на них никто не смотрит.

– Тогда зовите меня Виктор, это имя не хуже других.

– Ладно, Виктор. Чем могу быть полезна?

– Не стоит быть такой легкомысленной, мисс Престон. Вы можете серьезно себе навредить.

– Чего вы от меня хотите, Виктор?

– Как я вам уже говорил, вам нельзя общаться с семьей Дьяченко. Общение с иностранцами может запятнать их, особенно сейчас.

– Почему особенно сейчас? Что это значит?

– Вот что. – Энкавэдэшник развернул номер «Правды» и протянул газету Алекс. На первой странице красовалась фотография Насти и ее командира на фоне Яка. В статье превозносились подвиги молодых авиаторов, сначала – командира полка, затем – Настины, при этом упоминалось ее членство в Комсомоле. А теперь молодая комсомолка направила все свои таланты на спасение Родины. Вместе и порознь Настя и ее командир сбили большое количество вражеских самолетов, как истребителей, так и бомбардировщиков.

– Вскоре Настя Дьяченко будет представлена к званию героя Советского Союза, это наивысшая награда для советского гражданина, – сообщил Виктор. – Вдобавок ходят разговоры, что она выйдет замуж за этого молодого человека. Однако репутация – вещь хрупкая, и вы разрушите все, если продолжите общаться с ней и с ее матерью.

– У меня такое чувство, что вы сами не равнодушны к этой девушке, Виктор. НКВД наверняка это не поощряет.

– Вы пожалеете, если посмеетесь над моим советом. И не потому, что я донесу на вас. За вами следят и другие, и они не станут вас предупреждать. – Свернув газету, Виктор затолкал ее в карман пальто. Торчавшая из кармана газета усиливала общую потрепанность энкавэдэшника. И все же Алекс отнеслась к его словам всерьез.

– Ненавижу лицемерие советского правительства, которое, провозглашая своих граждан героями, обращается с ними, как с заключенными. Но хорошо, я буду держаться подальше от Насти и ее матери.

– Вот и ладно. Просто снимайте свои фотографии и не доставляйте проблем. Они никому не нравятся. – Виктор, казалось, утонул в своем пальто. Он зашагал прочь, совсем не похожий на агента НКВД.

* * *

Алекс была верна своему слову. Она задержалась в Москве еще на несколько дней, а, получив разрешение, снова отправилась на фронт вместе с другими журналистами. Следующие пять месяцев она запомнила смутно. Иногда она ездила к местам сражений с Эдди из «Ассошиэйтед Пресс», в другой раз – в компании с Ральфом из «Лондон Таймс». Под Воронеж Алекс поехала со своим любимым спутником, циником Генри Шапиро.

Она фотографировала, как танки атакуют позиции врага, как отступают, а затем снова идут в наступление. Журналистка следила за пролетавшими в небе самолетами: за юркими истребителями, бомбардировщиками, разведывательными самолетами. Теперь она различала их по моделям.

На фронт доставляли советские газеты. Алекс просматривала их в поисках новостей про авиацию. В конце апреля Настин командир погиб, его самолет подбили. Что ж, по крайней мере, перестанут судачить об их свадьбе, с горечью подумала журналистка.

Тем временем количество сбитых Настей немецких самолетов продолжало увеличиваться. По возвращении в Москву Алекс получила второе письмо от летчицы, отправленное военно-полевой почтой. Настя оплакивала гибель своего командира, но журналистку волновало лишь то, что девушка была жива. Дополнительную информацию Алекс черпала в «Правде» и «Красной звезде», где периодически появлялись статьи про советских пилотов, а также велся счет сбитых ими противников. На Настином счету прибавилось два немецких самолета. Алекс бросало в дрожь при каждом упоминании нового убийства: отсюда был ничтожный шаг до объявления гибели самой девушки.

Наступил май. Дороги развезло, что замедлило передвижения как немецких, так и советских войск, и затормозило доставку почты. Вместе с Паркером и Шапиро Алекс находилась где-то между Харьковом и Белгородом. Война продолжалась, словно в замедленной съемке. Цензоры не пропустили ни одной ее фотографии с заляпанными грязью джипами, грязными сапогами, забрызганными грязью мотоциклами, покрытыми грязью лошадьми и парализованными распутицей войсками.

В начале июня журналистка вернулась в Москву, но писем от Насти не было. В чем дело? Алекс решила подождать до субботы, а потом нарушить наказ Виктора и все же отправиться к Настиной матери, чтобы узнать, что было известно ей.

От каждого стука в дверь Алекс охватывала надежда. Однако когда на пороге ее номера появился человек в форме советских воздушных сил, им оказалась Инна Портникова.

– О, проходите! Я так рада вас видеть! – искренне сказала Алекс.

– Я тоже рада встрече с вами. Вы хорошо выглядите. Но у меня лишь несколько минут, мне нужно успеть на поезд. Настя просила передать вам это. – Инна вытащила письмо из внутреннего кармана гимнастерки и протянула его журналистке. – Не волнуйтесь, оно запечатано, никто его не читал, и никто не видел, кроме меня. А меня здесь никогда не было.

Девушки быстро обнялись, и Инна ушла по коридору к лестнице.

Алекс открыла письмо, намеренно не подписанное, чтобы не подвергать опасности их обеих. Тем не менее, она сразу узнала размашистый почерк.

Моя дорогая!

Прости за молчание, но я не рискую слишком часто писать тебе через военно-полевую почту. Цензоры проверяют каждое письмо, и, если я буду отправлять тебе слишком много писем, это привлечет внимание к нам обеим. К тому же я все равно не смогла бы написать, как сильно по тебе тоскую. Мне приходится заставлять себя не думать о тебе, когда я взлетаю в небо на бой с врагом, но возвращаюсь я всегда с мыслями о тебе. Наземные войска не могут двигаться вперед из-за грязи, так что удары нашей авиации стали еще важнее. В последнее время мы потеряли еще больше пилотов, поэтому никого из нас не отпускают в увольнение. Береги себя, моя хорошая, и жди меня, пожалуйста. Однажды я вернусь к тебе.

* * *

Каждый раз, ложась спать, Алекс клала Настино письмо на тумбочку, а уезжая на фронт, брала его с собой. Вскоре тонкая бумага стала расползаться – Алекс пришлось вложить письмо в другой лист бумаги, чтобы оно совсем не истерлось.

Но больше вестей от Насти не было. Когда Алекс вернулась в Москву в конце июня, ее оптимизм испарился.

Джордж Манковиц присылал ей еженедельные телеграммы, но они становились все скучнее. Поэтому телеграмма от Терри Шеридана стала для Алекс настоящей отрадой.

ПРИБЫВАЮ В МОСКВУ В СРЕДУ ПОСЛЕ ОБЕДА ТЧК ОСТАНОВЛЮСЬ В МЕТРОПОЛЕ МОЖЕМ ВСТРЕТИТЬСЯ ТЕРРИ КОНЕЦ

Теперь Алекс могла предвкушать хотя бы что-то. Утром в среду она отправилась прогуляться по Красной площади, а потом прошлась мимо Большого театра. Официально театр был закрыт, большая часть артистов уехала в эвакуацию. Однако какие-то храбрецы из Большого остались и иногда давали концерты. Например, сегодня собирались исполнять Бородина, Прокофьева и Римского-Корсакова, как гласило объявление.

Бросив взгляд на свои часы, Алекс обнаружила, что уже почти полдень, и поспешила к «Метрополю». Машины редко ездили по Театральному проезду, поэтому появившийся перед гостиницей автомобиль сразу привлек внимание журналистки. Она просияла, когда увидела, что из машины выбирается знакомая фигура Терри. За рулем сидела женщина в возрасте, но, когда Алекс, размахивая руками, подбежала к приятелю, автомобиль уже уехал.

Алекс с радостью обняла Терри.

– Управление выделило тебе пожилых леди, которые возят тебя повсюду? – смеясь, заметила девушка.

– Кого? Ты о чем? А! Это была Элинор, моя… э-э-э… секретарша. – Терри взял Алекс под руку. – Я бы пригласил ее к нам, но ей нужно успеть закончить отчет. – Шеридан повел журналистку в обеденный зал и, когда они уселись за столик, попросил подать им кофе.

– Что привело тебя в Москву на этот раз?

– Ну, для начала… – из своего холщового мешка Терри вытащил объемный пакет, обернутый коричневой бумагой. – Я не стал покупать нейлоновые колготки и прочие женские штучки, а вместо этого привез тебе носки и новые брюки. В них я завернул четыре блока сигарет, как ты просила.

Алекс рассмеялась и чмокнула Терри в щеку.

– Какой ты молодец. Знаешь, как угодить девушке, даже если она больше с тобой не спит.

Шеридан изобразил недовольную гримасу.

– Ты это окончательно решила?

– Боюсь, что да. В любом случае, ты же приехал в Москву не для того, чтобы меня соблазнять. Что происходит?

Терри достал из кармана пачку «Честерфилда» и вытряхнул одну сигарету.

– Похоже, у нас возникла проблема с Советами. Помнишь трупы, найденные в Катыни? – Терри прикурил сигарету от красивой зажигалки «Зиппо».

– Конечно, помню. Польские офицеры, убитые гестапо в 1940 году.

– Вот она, наша проблема. Похоже, это сделали русские – по приказу Сталина, разумеется.

Официант принес им подобие кофе.

– Разве не этого добивается Геббельс? Заставить всех поверить в то, что русские – настоящие дикари. – Алекс без удовольствия отпила горячий напиток. Сахара там явно не хватало.

– В этом вся загвоздка. Конечно, немцы будут в восторге, если подозрение действительно падет на русских, что сделает наш союз с ними… э-э-э… сомнительным делом. Но появляется все больше аргументов в пользу причастности НКВД. Черчилль, похоже, склоняется к этой мысли, да и Рузвельт тоже. Твердых доказательств пока нет, но слухи уже пошли. Выступать с публичными обвинениями против наших союзников не стали, но Военное ведомство поручило Управлению стратегических служб разобраться с этим.

– Как все сложно. – Алекс обвела взглядом обеденный зал. – Раз уж мы заговорили об НКВД, интересно, что случилось с Виктором.

– Что за Виктор?

– Один из шпиков НКВД. Помятый парень, который обычно сидел вон там и у которого плохо получалось следить за мной. В последнюю нашу встречу он велел мне не общаться с семьей Дьяченко. Но особой угрозы в его словах не чувствовалось, словно он потерял вкус к своей работе.

Терри откинулся на стуле и сделал знак официанту, чтобы ему принесли еще одну чашку кофе.

– Если теперь ты его не видишь, это не слишком хороший знак. Можно сказать почти наверняка, что его заменили кем-то получше. Если он отговаривал тебя от чего-то, то лучше этого и впрямь не делать.

– Я не могу последовать этому совету, Терри. Настя Дьяченко для меня не просто материал для отличного репортажа. Она мне как… сестра. Она даже передавала через меня письма, которые не могла отправить по военно-полевой почте. Она очень много для меня значит, а ее мать относится ко мне как к дочери.

– Ох, Алекс! Смотри не угоди в эту ловушку. Они такие несчастные, что наговорят тебе что угодно, хватаясь за любую соломинку. Не говоря уже о том, что если бы тебя поймали на передаче секретной информации, то сразу бы выслали из страны. Ты бы лишилась возможности работать здесь в качестве иностранного журналиста – это в лучшем случае. А если бы тебе не повезло, то ты угодила бы в тюрьму на несколько лет. Обещай, что больше не подойдешь к этим людям.

– Я тебя поняла, – сказала Алекс, ничего на самом деле не обещая, и допила свой кофе. – Слушай, мне нечем заняться, пока снимки сохнут. Давай пройдемся.

– Это вместо секса? – Терри опять притворно надул губы.

– Прости, дружище, поезд ушел. Пойдем немного погуляем и выплеснем это напряжение. – Алекс встала, но тут же снова плюхнулась на стул. – У меня есть идея получше! В филиале Большого театра сегодня концерт. – Девушка посмотрела на свои часы. – До начала примерно час. Почему бы нам туда не сходить?

– Концерт вместо любовных утех? – вздохнул Терри. – Так и быть, по старой дружбе. Где мы купим билеты? – Он отодвинулся на стуле.

– Далеко идти не надо. Георгий – это администратор – продаст их тебе, правда, скорее всего, остались самые дорогие.

– Это такая проверка на вшивость? – Терри встал из-за стола.

– Не переживай, дорогой. Любой мужчина, который, услышав «нет», все равно соглашается пойти с девушкой на концерт, получает самую лестную оценку. Ты станешь прекрасным любовником для любой другой женщины.