Чудовищные события оказались чрезвычайно болезненными и оскорбительными для американского общества. Возникла потребность в мемориальных сооружениях, публичных выступлениях, различных знаках и символах. В своем обращении к объединенному заседанию конгресса 20 сентября 2001 года президент Джордж Буш сказал:
«Мы, американцы, спрашиваем, за что они нас ненавидят?» Затем он дал прямой ответ на свой вопрос: «Они ненавидят наши свободы — свободу религии, свободу слова, свободу голосования, свободу собираться в общественных местах и свободу не соглашаться с кем бы то ни было». «Опасность пробудила Америку и призвала защищать свободу, — сказал он, — вне зависимости от того, приносим ли мы наших врагов в жертву справедливости или приносим справедливость в жертву врагам, все равно справедливость должна восторжествовать». В своем телевизионном обращении 11 сентября Дж. Буш высказался в духе первых американских поселенцев: «Америка стала мишенью оттого, что наша страна — самый яркий в мире светоч свободы и равных возможностей. И никто не сможет этот свет загасить». Кроме того, в своем ежегодном докладе конгрессу он заявил, что состояние страны было заметно по реакции народа на 11 сентября: спасатели, работающие до изнеможения; развевающиеся флаги; всеобщая скромность, доброжелательность и готовность помочь. Все американцы были взволнованы, видя членов конгресса, стоящих на ступенях Капитолия 11 сентября и поющих «Боже, храни Америку».
В риторике и символике особенно важна идея Америки, ставшая основой национального самосознания после событий 11 сентября. Любовь к родине не является чем-то специфичным для Америки. Вопрос состоит лишь в том, каким образом это чувство идентичности ограничивает или служит заменой для обсуждения политических действий США, осуществляемых во имя нации внутри страны и за ее пределами.
Ни в одной стране патриотические образы не используются настолько широко, как в Америке. Ни в одной стране нет такого количества символов, призванных выразить государственную идею, отражающую совершенно особый взгляд на историю страны, ее общественную значимость и историческую миссию. Американская риторическая и повествовательная традиции сформированы сознательно выстраиваемой мифологией, прилежно внушаемой молодым американцам. В критический период формирования современного американского общества эта мифология и свойственный ей этос нашли свое выражение в кинематографе, как отметил Фрэнк Пирсон, президент американской Академии кинематографических искусств и наук, на церемонии вручения «Оскара» в 2002 году. В начале XX века, сказал он, когда в Америку хлынул самый крупный за всю ее историю поток иммигрантов, немое кино стало всеобщим языком для людей, еще не владеющих английской речью. Эти фильмы знакомили их с американской мифологией, с американскими легендами и заложенными в них ценностями, с самой идеей Америки. С помощью кинематографа и телевидения Америка не просто рассказывала легенды, формировавшие ее собственную мифологию, она распространила их по всему миру благодаря доминированию американской массовой культуры и рекламы. Всему миру известна американская идея. И американский миф, так и не став «универсальным языком» для обсуждения чего бы то ни было, в итоге служит для ограничения полемики, создает оппозицию и разжигает антагонизм.
Более того, извне, на значительном расстоянии от Америки, с совершенно иным историческим опытом, ортодоксальный американский нарратив видится совсем иначе. Здесь уже не выдерживает критики тот тезис, что Америка — единственная надежда человечества, а оказывается вдруг, что Америка — главный инициатор процессов, в результате которых возникает и удерживается мир имущих и неимущих, известных и безвестных, подчиняющих и подчиненных, управляющих и управляемых. Если смотреть глазами развивающихся стран, то американская история шире, чем это позволяет увидеть американская мифология. Американская вера в свой собственный национальный миф, в то, что он послужит образцом для всех остальных стран, стала главным фактором на мировой арене после Второй мировой войны. Однако эта впечатляющая перспектива не была продиктована одним только простым альтруизмом. Поза Америки по отношению к остальному миру проявилась как новый империализм, иной, но не отличающийся принципиально от прочих империй, в течение долгих веков не дававших вздохнуть свободно доброй половине человечества. И вправду, Америка выступает как итог всех предшествующих империй, а погоня за американской мечтой — как некий основной завет, положивший основу для сверхимпериализма, когда Америка распоряжается всем остальным миром как на своем заднем дворе, если выражаться американским языком.
Эксплуатация истории и самонадеянная подмена фактов мифическими идеалами как внутри Америки, так и за ее пределами — это самостоятельные политические вопросы, требующие отдельного обсуждения. Если критике США не придается особого значения, если она осуждается в Соединенных Штатах, то разве может вызвать удивление тот факт, что американская политика ощущается извне как весьма агрессивная? Или, как заявил в 1997 году Льюис Лэфем, редактор журнала Harper's Magazine:
«Мне интересно, сколько еще времени может просуществовать общество, принимающее ложь за истину, живущее по законам, провоцирующим насилие и считающее, что свобода—это кредит доверия, который выдается на всю жизнь…»
«Непрестанная бдительность—цена свободы». Этот афоризм часто вспоминают в моменты напряженной внешнеполитической ситуации. Однако необходим другой тип бдительности, не исключающий возможность рефлексии и полемики в связи с нехваткой истинной свободы. Имеется в виду не любовь к отчизне, не утверждение своей идентичности, а узкая ортодоксальность определенного вида патриотизма, нетерпимого к самокритике, избегающего рефлексии, не приемлющего новых веяний и альтернативных интерпретаций. В 1775 году, накануне войны за независимость, Сэмюэл Джонсон писал, что патриотизм — последнее прибежище негодяя. Впрочем, как говаривал американский сатирик Амброз Бирс, патриотизм — это первое его прибежище. Английская писательница Элизабет Гас-келл заметила, что подобный патриотизм заключается в ненависти к другим народам. С позиций такого патриотизма все остальные страны видятся либо как неудачные примеры того, чем должна быть страна, либо как страны безнадежно отсталые, находящиеся на низшем уровне развития. Чем менее критичен патриотизм, господствующий в массовом сознании и публичном дискурсе, тем более одинокими и изолированными ощущают себя носители американского этоса. В кривом зеркале американского патриотизма окружающий мир становится непонятным, в нем появляются неясные, враждебные элементы, мир начинает восприниматься как скопище варваров. Слово «варвар» восходит к древнегреческому языку. Для древних греков звучание иностранных языков было похоже на бессмысленное бормотание, «вар-вар». Варварами называли тех, кто не говорит по-гречески. Греки считали, что варвары лишены рассудка. Аналогичным образом Америка для американцев—это средоточие всего того, что разумно, хорошо и понятно, а все остальные—просто варвары, не понимающие, что для них хорошо, а что плохо.
Однако действия Америки внутри страны и за ее пределами настолько противоречат этой идеальной мифологии, что неизбежно возникают вопросы. Почему, например, неумение страны жить в соответствии с собственными идеалами никак не снижает самонадеянности американцев? Почему перед лицом кризиса политики начинают вновь говорить о безупречности американской идеи как о чем-то само собой разумеющемся? Почему вместо того чтобы впитывать свободы, унаследованные (как твердит государственная пропаганда) американцами, политическое видение год от года становится все более ограниченным, опираясь на ортодоксальную национальную мифологию и этос?
Американская история является мифом в точном значении этого слова. Миф — это история, касающаяся возникновения или создания какого-либо социального феномена. Американская мифология представляет собой набор стереотипов: освоение дикого края; продвижение поселенцев на запад; уверенность в своих силах и грубый индивидуализм людей, создававших страну; создание совершенного союза и жизнь согласно «предначертанной судьбе». Американская повествовательная традиция преобразует эту мифологию в нравоучительные истории, где американская идея предстает в рафинированном виде и сама Америка представляется чистой и невинной. Такова, к примеру, основная мысль фильма Франка Капра «Мистер Смит едет в Вашингтон» (1939), где безоглядная вера мистера Смита в чистоту американской демократии оказывается сильнее взяточничества чиновников и цинизма журналистов.
Однако в рамках американского мифотворчества имеется противоречие, возникающее по причине тенденциозности при отборе исторических фактов. Авторские подборки остаются в памяти как набор строгих фактов. Но чем более сомнительны эти факты, тем более непримиримыми становятся защитники мифа и тем более поляризованным делается общество. Мы можем видеть это на примере полемики по поводу мультикультурализма. Наиболее ожесточенные споры разгорелись на тему образования, в частности по поводу введения афроцентричного образования. Американцы африканского происхождения сочли, что западная модель образования не только оправдывает социальную несправедливость, но также поддерживает иллюзию, что черные не сыграли особой роли в истории и развитии Америки. Для того чтобы у афроамериканцев возникло и окрепло чувство самоуважения, необходимы новые учебные программы, отражающие жизненный опыт чернокожего населения Америки, знакомящие их со своими корнями и с африканскими культурными достижениями. Противники нововведения считают что оно может отвлечь внимание от наиболее важных интеллектуальных и художественных достижений «настоящего» цивилизованного мира, достигнутых в западном обществе, которые поэтому в обязательном порядке должны изучаться в школах. Афроцентричное образование, считают его критики, предлагает мифологизированное и романтизированное представление об Африке, кроме того, оно привносит в учебный процесс изучение «первобытных» культурных явлений, свидетельствующих о низком уровне развития, и идей, не внесших свой вклад в развитие цивилизации.
В Америке, в стране иммигрантов, полемика вокруг мультикультурализма приводит непосредственно к проблеме идентичности, шаблона для создания «американского» характера. В глобальном контексте эта полемика касается вопроса о том, какие отношения возможны в мире, где веками доминировала западная цивилизация. Западом созданы не только мировые империи и колонии, но и интеллектуальная империя, положившая основу логическому мышлению, объективности, следованию универсальным идеям и принципам, задавшая методические образцы основных учебных дисциплин. В итоге западная цивилизация всегда все знает про другие цивилизации лучше, чем они сами знают про себя. Следовательно, другие общества и проявления их культур не являются универсальными по определению, а стало быть, использовать их в качестве основы современного образования — это значит отступить от пути прогресса и снизить качество образования.
Полемика на тему мультикультурализма в Америке в чем-то сродни борьбе за выживание, и в этом суть проблемы. Если свобода и правосудие на деле никогда не были безупречны (как на протяжении истории, так и в современном обществе), то и Америка—не образец чистоты и добродетели, не что-то особенное, не последняя надежда человечества, а всего лишь еще одна неудачная попытка людей изменить свою человеческую природу.
Американские культурные войны, жесткое расхождение либеральных и консервативных взглядов начались с возрождением диссидентской контркультуры среди суматохи, вызванной вьетнамской войной в конце 1960-х годов. Таким образом появился либеральный и контркультурный этос, служащий к тому же движущей силой для мульти-культурной полемики. Сторонников и тех и других политических взглядов волнует вопрос: какой информации касательно социального устройства Америки можно верить? Но в итоге спорящие стороны в политических и общественных дискуссиях едва удерживаются на грани фола. Лальше — больше, полемика перешла в борьбу между сторонниками ортодоксальных взглядов и приверженцами гражданских свобод. В подобной борьбе приходится скорее занимать чью-то сторону, вместо того чтобы спокойно подвергнуть анализу сам предмет спора и критически рассмотреть альтернативные возможности. Чем мог бы быть полезен критический анализ? Он мог бы дать ответы на многие вопросы. Что думает мировая общественность об американской политике? Почему люди считают, что заявления Америки противоречивы и неубедительны? Почему американская непримиримость вызывает раздражение, разочарование и враждебность во всем мире? Короче говоря, вместо того чтобы вести бесконечные разговоры об упреждающих ковровых бомбардировках Вьетнама и об американских военнослужащих, о которых мы еще поговорим более подробно в следующей главе, такой анализ мог бы положить начало конструктивной дискуссии о том, почему люди ненавидят Америку.
С точки зрения третьего мира происхождение Америки не является таким уж мифическим. Америка начинается с появления идеологии, вскормившей империализм. Создание Америки — это одна ветвь привычной истории возвышения западной мощи, которая началась с европейской экспансии (расширения Европы). Итак, предпримем небольшое путешествие к истокам европейского империализма, чтобы посмотреть, как он стал основой для американского сверхимпериализма.
Европейская экспансия имела вполне сознательную подоплеку. У нее были логические обоснования и оправдывающие обстоятельства, сформированные историей христианского Запада, его воззрениями и идентичностью. Западная идентичность нашла свое выражение в папских буллах и хартиях, дозволявпнтх путешествия с целью открытия новых земель. Основной предпосылкой западной экспансии была идеология собственного превосходства, высшего права, в противоположность инаковости и неполноценности Востока. Эти документы давали европейцам право нападать, присваивать земли и людей, имевших полное право считать себя хозяевами своей собственной земли, имущества и судьбы. Этот процесс однажды начавшись, неминуемо ведет к империализму во всех его проявлениях и продолжает действовать в ситуации сверхимпериализма сегодняшней Америки.
Dum Diversas — первая из папских булл, переданных португальскому королю в 1452 году. Ее идеи были восприняты всеми европейскими странами, поддерживающими захватнические инициативы. Dum Diversas разрешала королю Португалии атаковать, завоевывать и брать в плен сарацинов, язычников и других неверующих, враждебных Христу; захватывать их имущество и земли; обращать их в пожизненное рабство; передавать их земли и имущество королю Португалии и его наследникам. Аналогичные буллы были вручены испанским монархам — Фердинанду и Изабелле — незадолго до путешествия Колумба. Похожие условия были упомянуты в хартии, врученной английским королем Генрихом VII Джону Кабо в 1482 году перед плаванием к берегам Северной Америки, что явилось основой для всех последующих притязаний Великобрита нии на ту территорию, где ныне находятся Соединенные Штаты. Команде Кабо было разрешено захватывать земли и устанавливать королевские флаги «в любом городе, замке, на острове или материке, заново открытом», везде в «западных, восточных и северных морях», в землях, принадлежащих «язычникам и варварам, в любой части света, ранее неведомой христианам». Хартия уполномочивала его «завоевывать, захватывать и владеть» всеми такими территориями, при условии выплаты королю «пятой части добытой в каждом путешествии денежной суммы».
Совместные старания европейских стран по «открыва-нию» новых земель не были проявлением научного любопытства. Они давали прагматическое решение старой проблемы—геополитической, которая сформировала европейскую идентичность, развила европейское миссионерство и уже начиная с VIII века поставила Европу в затруднительное экономическое положение. Когда Колумб представил новый план открытия западного пути в Индию и Китай, он, исходя из своего разумения, надеялся создать маршрут для новых крестовых походов и, как часто упоминалось в его записях, сделать возможным обратное отвоевание Иерусалима. Так называемый век географических открытий стал стратегическим маневром в соперничестве влияний между христианством и исламом. Это соперничество имело много общего с недавней холодной войной; именно оно выработало систем) — система воззрений, ставшую основой создания Америки.
Как и холодная война, борьба за власть между христианством и исламом была идеологической. Она не являлась неизбежной и не была основана на каких-либо постулатах, изначально присущих данным религиям. Она стала результатом господства христианских воззрений, основанных на определенном толковании религии в конкретный исторический момент. Эта идеологическая «горячая война» была долгой, кровавой и жестокой, она породила черное искусство пропаганды для поддержки военных походов, в частности крестовых походов и Реконкисты. В Европе сформировалась картина мира, корни которой уходили далеко в многолетнюю идеологическую вражду. Любая идеологическая система проводит различие «Мы» и «Они». Идеологической подоплекой холодной войны в XX веке стали различия стиля жизни, принципов и ценностей, общественной, экономической и политической структуры. В раннюю эпоху борьбы за власть было то же самое. Во время «горячей войны» все эти различия рассматривались как естественные следствия религиозных различий.
Решающим событием этой геополитической доктрины стала битва при Пуатье в 732 году, в ходе которой франкская тяжеловооруженная конница под командованием Карла Мартелла остановила продвижение арабской армии в Западную Европу. Это была европейская победа; армия, выступившая- против мусульман, описывается в современных учебниках как европейская. В противоположность исламской цивилизации средневековое европейское общество сформировалось в качестве тотального общества, можно даже сказать, тоталитарного. Пройдя первое церковное таинство—крещение, ребенок одновременно становился человеком и гражданином, членом общества. Ортодоксальная вера была неотъемлемым атрибутом истинною гражданина. Ересь выходила за рамки гражданских прав и была преступлением против религии; сведения о наличии еретических убеждений добывались церковью, а наказывали за ересь светские власти. Ортодоксальное христианство являлось непременным атрибутом европейского общества во всех его юридических, политических и социальных аспектах.
Европа жила и развивалась в состоянии военного психоза, сознавая, что враг неравен по силам. Слабая и раздробленная Европа столкнулась с врагом, который был гораздо сильнее в интеллектуальном, культурном, экономическом и военном отношении. Внезапный подъем исламского мира был для нее совершенно необъясним. С христианской точки зрения: зачем нужна новая религия, тогда Сын Божий уже принял смерть за грехи всего чело-ьечества? Полемическая традиция описаний ислама началась с Иоанна Дамаскина ("и" 748 н. э.), рисующего ислам как антирелигию—жестокую, демоническую, либидоноз-ную и распутную, фанатичную и противостоящую всем нормам христианской жизни. Иоанн Дамаскин по сути «отверг ислам, сочтя его религиозным обманом, изначально задуманным для оправдания похоти и агрессивности», чего никак не могло быть, да и попросту не было. Нор-ман Даниэль в своей книге «Герои и сарацины» называет это «осведомленным безразличием», которое использовали в пропагандистских целях. Грубые стереотипы Иоанна Дамаскина в течение долгого времени влияли на западную культуру и науку. «Первоначальное восприятие ислама христианством ничем не отличается от нынешнего. Эта традиция имеет глубокие корни и жива до сих пор», — пишет Даниэль. В настоящее время эта традиция стала известна под названием «ориентализм» и выражается в исла-мофобии: «иррациональной ненависти и страху по отношению к исламу и мусульманам». Даниэль считает, что роман Салмана Рушди «Сатанинские стихи» (1988) представляет собой современный пример следования этой традиции. «Жизнь меняется, а вечные темы остаются», — пишет он.
Характерными чертами мусульманского мира, в представлении европейцев, являлись пышность, развитое научное мышление, литературные и философские достижения и бесчисленные природные ресурсы, не имеющие аналогов на Западе. Нуждавшаяся в восточных товарах Европа зависела от торговли со своим противником. Условия торговли в Средние века благоприятствовали мусульманскому миру, а получение золота в качестве платы за товары только усугубляло эту ситуацию. Золото шло из Западной Дфрики по арабским торговым маршрутам через Сахару к Магрибу (где сейчас находятся Марокко, Длжир и Тунис), а оттуда перевозилось в Египет. Затем оно циркулировало по Европе, прежде чем снова оказывалось задействованным в торговых отношениях с арабскими портами Леванта—восточного Средиземноморья, где заканчивались арабские торговые маршруты, простиравшиеся на востоке до Индии и Китая.
Начало эпохи крестовых походов датируется 27 ноября 1095 года, когда Папа Урбан II выступил с проповедью на Клермонском соборе. Как повествуют сохранившиеся хроники Роберта Монаха и Фульхерия Шартрского, Папа дал врагу уже знакомые нам идеологические характеристики:
«презренное и низкое племя, почитающее дьявола»; «проклятый народ»; «грязные язычники». Урбан рассказал присутствующим о страданиях христиан под властью турок и об осквернении ими христианских священных мест в Палестине. Согласно хронике Роберта Монаха Папа проповедует крестовый поход как особую миссию франков, а также как возможность покинуть пределы чересчур плотно заселенных европейских земель. Европа, говорил Урбан, расколота внутренними конфликтами. Европейцам надлежало осознать свое истинное предназначение и выступить в поход против язычников и варваров. Крестовому походу предстояло стать Священной войной в двух аспектах: он должен был послужить продвижению идей христианства, кроме того, всем участникам крестового похода было обещано искупление грехов. Тому, кто становился крестоносцем, предстояла прямая дорога в рай. «Эта война, похоже, началась уже давным-давно».
Крестовые походы — это не пять-шесть отдельных исторических событий; это эпоха, ряд идей, контекст, сформировавший пять веков европейской истории. Картина мира — это нечто большее, нежели политика или закон;
она находит свое выражение во всех культурных продуктах цивилизации, а идеал крестовых походов формирует литературную традицию, которую можно обнаружить в массовой литературе на всех европейских языках: романы о рыцарях, «ведущих себя по-рыцарски». Крестовые походы были не просто вооруженными экспедициями за пределы Европы — они были частью картины мира. Более того, военные действия проводились на территориях, ныне считающихся частью Европы. Крестоносцы сражались в Испании и Португалии, а также в Восточной Еврпе. К тому моменту, когда Карл Мартелл изменил ход истории, большая часть Иберийского полуострова была под арабским владычеством. Мавританские королевства Испании стали главным перевалочным пунктом, через который в Европу проникали знания, технологии и ресурсы мусульманской цивилизации, все — от философии до научных открытий, от ветряных мельниц и технологии бумажного производства до сахара и специй. Если считать, что мусульманская империя была тем миром, который лежал уже за пределами Европы, то граница между мирами проходила именно в Испании. Испанская граница была Диким Западом тех времен, территорией, которая привлекала рыцарей, прибывавших со всей Европы. Сатирический образ рыцарей тех времен, как указывает Терри Джонс, представлен Чосером в «Кентерберийских рассказах». Среди паломников, описываемых Чосером, есть «истинно благородный рыцарь», но среди его подвигов немало актов насилия в Испании и на восточном фронте. Целью насилия — очистить от язычников территорию, которая благодаря новым поселенцам вскоре станет безопасной и будет служить границей между цивилизацией и ее врагами.
Средневековое христианство определяло идентичность Европы. Таким образом, оно ясное давало понять, что такое Другой: Другой — это некрещеный, нехристианин. Но не все Другие люди были таковыми. Святой Фома Аквин-ский выделил две основные категории невежества: невежество как отсутствие знания и невежество от самих свойств познающей души. Невежды по свойствам своей души—это те Другие, которые имеют понятие о христианстве, но вполне сознательно не присоединяются к нему. Как ясно изложено в Своде Законов, в эту группу входят евреи и мусульмане. Еврейский народ был тем Другим, который существовал в пределах христианского общества, подвергаясь дискриминации и преследованиям за их ина-ковость. Мусульмане были внешним Другим, от которого не ожидалось существование в пределах европейского общества. Невежды по незнанию — это были те Другие, которые никогда не сталкивались с идеями христианства.
Это удаленные народы, жившие-за пределами арабских земель, и о них было известно лишь по смутным рассказам античных авторов. Но те, кого можно обратить в свою веру, представляют интерес для западного христианства. Невеждами по незнанию были варвары, в том числе дикари — люди, которых вполне можно было обратить в рабство. (Обычай иметь рабов сохранился со времен Римской империи, которые никогда полностью так и не исчезли с лица средневековой Европы. Слово «раб» («slave») восходит к корню «slav», относящемуся к славянским народам Восточной Европы.) Среди этой второй категории — невежд по незнанию — Европа надеялась обрести союзников в своей борьбе с исламом. Если бы только им удалось найти путь в обход мусульманских земель.
Открытие обходного пути могло открыть прямую дорогу к торговле товарами из «Индии», ставших основным предметом европейской торговли. Такой новый маршрут мог бы перерезать экономическую петлю, которой мусульманская цивилизация душила Европу. Когда крестовые походы ослабили свой натиск с целью обеспечения европейского присутствия на Ближнем Востоке, поиск обходных путей начался не на шутку. В 1492 году, через несколько дней после того, как Реконкиста завершилась падением последнего мусульманского султаната—Гранады, Их Католические Величества Фердинанд и Изабелла призвали Христофора Колумба и одобрили его новаторское предложение плыть на запад через Атлантический океан в поисках восточных земель, продолжив тем самым крестовый поход против язычников.
Колумб отправился в плавание, вооруженный общепринятыми европейскими идеями и воззрениями. Его предложение плыть на запад было продиктовано ошибкой, допущенной древнегреческим ученым Птолемеем при вычислении длины экватора. Колумб взял с собой в путь книги, содержавшие основы современного ему европейского знания о мире и людях, его населяющих; ему приписывали открытие «Нового Света», тогда как он сам настаивал на том, что добрался до Дальнего Востока. Европейцы, заселившие новый континент, принесли с собой способ мышления, характерный для западного христианства. На новом месте старые идеи обрели новую жизнь, началась новая эра колониального господства.
Вслед за Колумбом европейцы смогли вырваться за пределы изучения Древней Греции, Рима, отцов — основателей христианства, а также изучения исламской, индийской и китайской цивилизаций. Античные мыслители и отцы теологии утверждали, что «антиподов» не бывает, что человеческое существование в тропических зонах земного шара невозможно. Век географических открытий доказал обратное. Практические знания, сведения от путешественников и моряков сыграли главную роль в формировании новой научной парадигмы, появившейся в Европе. Когда же заново открытый мир сделался привычным, возник иной образ Востока. Путешественники, торговцы и эмиссары своими рассказами убеждали всех в том, что пока европейцы делают успехи в науках, страны Востока находятся в полном истощении, приходят в упадок и обращаются к суевериям. Когда-то, может быть. Восток был более тонок и сведущ в науках, но теперь это уже дело прошлое. Восток навсегда заглох, его развитие прекратилось, и основная причина упадка в том, что Восток исповедует неверную религию. Цивилизация, разум, научное понимание и христианское миссионерство обратились в сторону Запада. Границы Европы внезапно расширились как никогда доселе.
Тридцатилетний период, с 1492 года, когда Колумб высадился на берег острова Эспаньола (Гаити), и до 1526 года, когда Фердинанд Магеллан завершил первое кругосветное путешествие, имел важное значение для Европы. Европейцам пришлось не только переписать все старые учебники, оказавшиеся неполными в свете новых открытий, но также понять значение этих открытий с точки зрения основ существования и смысла бытия и пересмотреть свои представления об устройстве мира. В одном поколении произошло сразу два качественных скачка. Научное знание обогатилось новыми географическими открытиями, тогда как духовный мир подвергся Реформации. Новая религиозная концепция дала людям возможность в поисках истины листать книги Бога—Библию и Природу, — вооружившись человеческим разумом. Протестантская реформация разрушила старые структуры авторитетов и создала новые. Индивидуальное сознание стало основой нового вида гражданского соглашения, и идея личной гражданской свободы наконец, спустя столетия, была реализована. Реформация началась как движение, направленное на борьбу с коррупцией, злоупотреблениями и ошибками Римско-католической церкви, которая была в то время общепризнанной религией. Новый Свет, Земля обетованная истинной веры, открылась перед теми, кто прошел духовный и интеллектуальный путь по направлению к новой теологии. Вооруженные новым подходом к Библии, влившись в паству реформированной церкви, последователи нового вероисповедания построят новый Иерусалим на Земле в пределах своего гражданского общества. Колонисты, отправившиеся в Новый Свет, искренне видели себя новыми Сынами Израилевыми, ищущими землю Ханаанскую.
Во имя высокой цели колонисты отправились основывать новое общество. «Мы не должны бояться, — писал Джон Рольф в 1617 году о «рьяном труде» по созданию вирджинской колонии, — но мы должны прийти как особые люди, отмеченные и избранные перстом Бога для того, чтобы владеть этой землей». Прибывший в Америку в 1630 году Джон Винтроп писал: «Мы должны быть Градом на Холме, а глаза людей должны быть обращены вверх, к нам». Рольф, один из основателей табачного производства в колонии Вирджиния, и Винтроп, ставший губернатором колонии Массачусетс, описывают, как они воспринимают чистоту, предначертанную судьбу, праведность и невинность Америки. Как говорит писатель Джимми Дюрхам, коренной житель Америки:
«Даже сейчас можно прочитать передовые статьи, — ежедневно — об американской «потере невинности» и о тех временах, когда Америка была по-настоящему прекрасна. Подобное фарисейство и разговоры о невинности начались именно тогда, когда Америка начала свои вторжения и убийства».
По мнению Дюрхама, у Америки с самого начала была ностальгия по себе самой по причине непреходящего чувства вины. Соединенные Штаты, как он полагает, были первой колонией поселенцев, созданной против воли и через отрицание ее коренных жителей. «Поэтому Америка и создала ми4юлогию более совершенную, в большей степени ее удовлетворяющую… Эта мифология породила культурное и политическое поведение, которое имеет громадное влияние в современном мире».
«Великий миф», как называет его Петер Мэтиссон, оправдывающий и поддерживающий захват Америки, состоял в том, что «обнаружен» огромный дикий край. «Новый Свет свежий, девственный, нетронутый рукой человека. И как следствие веры в неиспорченную природу обнаруженной земли, всю культуру континента часто рассматривали и сейчас рассматривают как пересаженную из «передовых» цивилизаций Европы, Старого Света», Самые ранние поселенцы написали, что обнаружили новый Эдем, землю Ханаанскую, рай на земле. Здесь они могут начать новый эксперимент, создав общество без коррупции, несовершенства и ошибок Старого Света. Свобода, на которую посягнули поселенцы, непосредственно соотносится со свободой, в которой они отказали коренным жителям уже заселенной и обрабатываемой земли.
Отрицание, к которому отсылает Дюрхам, начинается с вопроса: можно ли считать коренных жителей Нового Света человеческими существами, обладающими душой? Этот вопрос проходит через ранние описания коренных американцев, которые традиционно были негативными. «У них нет…»—постоянный рефрен, касалось ли это личного имущества, правления, религии, брака. Чего у них «не было», так это социальных форм и поведения Европы. Эти негативные описания, взятые за основу кабинетными философами Европы, создали иерархическое видение социального и культурного существования, которое начало формироваться уже после того, как колонисты ступили на землю, ставшую Америкой. «Определение через отрицание» коренных американцев долго созревало и проходило различные фазы. Но сейчас ясно то, каким образом старые и знакомые образы мышления о средневековом противоборстве христианства и ислама распространились на идеи, отношения и способы обращения с коренными американцами.
Испания, первая имперская держава Нового Света, честно обдумывала статус коренных жителей. Суть проблемы состояла в том, были ли коренные американцы, если использовать термин Аристотеля, «природными рабами», людьми, которые по самой природе своей предназначены быть рабами у тех, кто родился свободным. Эта идея подкреплялась не только авторитетом античных авторов, согласно Библии сынам Хама предначертано было быть «рубящими дрова и черпающими воду». Первое приложение этой идеи к Новому Свету содержалось в трудах шотландского философа Джона Мейджора, написанных в Париже в 1510 году. Идея была сразу же оспорена. «Я—глас вопиющего в пустыне»—так звучала проповедь, которую произнес Антонио де Монтесинос в 1511 году в церкви на Эспаньоле (Гаити), где Колумб впервые высадился на берег Нового Света. Монтесинос вопрошал: «Эти индейцы не люди? У них нет душ и разума? Разве вы не обязаны любить их так же, как вы любите самих себя?» Все эти разноречивые мнения привели к тому, что в Испании на несколько десятилетий развернулись публичные споры, в результате которых был определен статус коренных жителей и создана инструкция о том, каким образом надлежит с ними обращаться.
Эти споры не были исключительно бескорыстной попыткой понять новых людей. Представление Европы о коренных американцах легло в основу притязаний европейцев на присвоение себе территорий империи и владение ими. Итогом первого спора стала Requimiento, формальная декларация, предлагающая индейцам право выбора, которую следовало зачитать на непонятном им языке.
Они могли подчиниться испанскому правлению и позволить миссионерство. В случае отказа испанцы могли принять карательные меры и войти на их землю с огнем и мечом. «Мы возьмем вас, ваших жен и детей, и сделаем из них рабов, и продадим, и распорядимся с ними так, как прикажет его высочество; и мы заберем ваши товары, и нанесем вам столько убытка и вреда, сколько сможем, обращаясь с вами как с непокорными вассалами».
В 1550-е годы, когда велся спор в испанском городе Вальядолиде между философом-теологом Хуаном де Се-пульведа (1490–1573) и доминиканским монахом Бартоло-ме де Лас Касас (1474–1566, среди индейцев был известен как «апостол»), была выдвинута альтернативная точка зрения, идея продолжительной империи. Коренные американцы не были природными рабами. «Весь человеческий род един, — настаивал Лас Касас и продолжал: — Дикие народы земли можно сравнить с необработанной почвой, в которой не приживаются семена и растут ненужные колючки, но ее плодородие проявится благодаря труду и возделыванию, и она принесет неиспорченные и полезные плоды». В этом случае индейцев рассматривают как «детей природы», которых надо взять под контроль, обучить, обратить и привести к цивилизации. Но проблема колониального «обучения» состояла в том, что для индейцев не предусматривалось никакого «выпускного экзамена». Кроме того, достаточно трудно принять опеку и воспитание от собственных убийц, угнетателей и грабителей. Идея «детей природы» была вежливой формулировкой, за которой стоит расовое высокомерие, даже когда это определение исходит от такого добродетельного и святого человека, как Лас Касас, стремившегося разоблачить геноцид и жестокость своих современников.
Философия «детей природы» долго господствовала в европейском сознании, фактически она до сих пор не изжила себя. Это целый свод поучений и оскорблений в отношении «развивающихся» народов по целому спектру вопросов, от экономической политики до прав человека, написанный развитыми странами, разбогатевшими от колониализма и до сих пор пожинающими плоды необратимого экономического порядка, ими же установленного. В XVI веке идея «детей природы» была поддержана колониальными правителями не из альтруизма, а из собственной выгоды. Как люди, которых можно обучать, у которых есть душа, коренные жители Америки имели законное право передавать свои земли, собственность и себя лично властям и администрации колониальной империи. Это разрешало спорные пункты закона и «реальной политики». Со средневековой точки зрения, под влиянием которой была сформирована европейская экспансия, было четыре возможности обладать недавно открытыми землями: завоевание, соглашение или передача прав, папское «дарение» и владение по праву первооткрывателя. Самым распространенным и безопасным было соглашение или передача прав со стороны коренных поселенцев, полученное с помощью какой-нибудь хитрости, или фиктивное. Рабы, которые сами были в чьем-то владении, разумеется, не имели собственности и права на передачу собственности, тогда как «дети природы» имели такое право. Завоеванные земли могли быть заново завоеваны другой европейской страной. Папское дарение не распространялось на такие протестантские страны, как Англия, Нидерланды и Дания. Владение по праву первооткрывателя было спорным, так как апеллировало к понятиям, сформулированным туманным библейским языком, который был плохо применим к реалиям Нового Света. В Соединенных Штатах все договоры, согласно которым земля была присвоена, и все патерналистские соглашения с правительством, согласно которым коренные народы поручают свою судьбу новой республике, называются Федеральным индейским законом. Коренной американец, ученый Вине Дело-риа-младший, профессор университета штата Колорадо, специалист по истории американских индейцев, много раз осуждал это название: «Оно не несет почти никакого важного смысла, оно не имеет отношения к реальности, оно покрывает грехи истории глянцем законности». Этот «глянец» состоит из цепочки юридических рассуждении средневекового характера, последовательно воплощавшихся в жизнь начиная с момента принятия этих соглашений.
Споры, ведущиеся в Испании, были жадно подхвачены английскими сторонниками имперской политики. В своих дискуссиях они воспользовались испанскими идеями и аргументами, добавив к ним английскую идею о создании английских колоний в Америки. В ранней английской колониальной литературе отражается отношение испанцев к коренным народам. Негативное описание, «у них нет…» превратилось в аргументы «мое» и «твое». У индейцев не было истинного представления об обладании, они были пользователями собственной земли, а не владельцами. Поэтом}7 по закону они могли быть лишены права на занимаемые ими земли. Пуританское духовенство утверждало, что индейцы—дети дьявола, которых можно уничтожить, а земли присвоить себе. Принцип «огнем и мечом» был узаконен в предписаниях для первых колонистов и использован на практике. Сопротивления не просто не допускали, оно было бесполезно. И хотя никаких военных действий практически не велось, но был один случай во время войны с королем Филиппом (1675–1676), обозначивший основной поворотный пункт в отношениях между колонистами и индейцами, пишет Фрэнсис Дженнингс в своей книге «Вторжение в Америку», тайный заговор поселенцев нанес индейцам обиду, ставшую оправданием для сокрушительного ответного удара… Кстати говоря, ту же проблем}7 присвоения права собственности могли, под видом демократии, большинством голосов признать несуществующей. В 1640 году, законодательное собрание Новой Англии приняло ряд резолюций, прославившихся своей откровенностью:
1. Земля и все что на ней, принадлежит Господу .
2. Господь может дать землю или какую-то ее часть избранному народу .
3. Мы — избранный народ .
Этот спор был переосмыслен Джоном Рольфом во время его «полуночных размышлений». На это Рольфа вдохновила Покахонтас, не ее диснеевское воплощение, а реальная женщина. В письме, написанном в 1614 году, он предлагает развернутую аргументацию в оправдание женитьбы на Покахонтас. Оно читается как судебное разбирательство для оправдания империи. Рольф пишет, что на него и на других поселенцев возложен долг построить новое общество, лишенное европейских ошибок и коррупции Старого Света. Идею отделения Америки он обосновывает текстом Нового Завета (Первое Послание к Коринфянам, 6:17). Колонисты отделились от Европы, чтобы создать чистое и идеальное общество. Но эти и другие библейские тексты (Эзра 10:10 и Книга Бытия 9:25) непосредственно касаются межэтнических и межрелигиозных браков с нечистыми проклятыми расами, что в корне исключало планируемый им брак. Рольфу нужна была другая аргументация, чтобы преодолеть, казалось бы, непреодолимое препятствие. Он нашел другой аргумент: Покахонтас, дочь нечистого, варварского народа, тем не менее могла бы вступить в христианство и тогда брак, без сомнения, осуществит миссионерскую цель поселения в Новом Свете. Покахонтас была первой и самой известной женщиной, обращенной в христианство на американской земле. Этот образ—крещение Покахонтас—изображен на ротонде Капитолия. Образ крещения более важен с идейной и юридической точек зрения, чем невероятные истории капитана Джона Смита о Покахонтас. Смит был искателем приключений и одним из руководителей первой успешной английской колонии на американской земле, он написал несколько пользовавшихся популярностью книг о своей жизни. И лишь в одной из них он упоминает историю, ставшую известным мифом о Покахонтас: когда индейцы поутавана собирались повесить капитана Смита, дочь вождя Покахонтас попросила сохранить ему жизнь. Впрочем, не исключено, что это только легенда. Эта история легла в основу диснеевского мультфильма «Покахонтас» (1995).
Манипулируя старыми идеями, Новый Свет вписывается в европейские правила. Коренные жители и их собственность могут быть присвоены или уничтожены в целях создания философского и правового пространства для рождения идеи Америки во всей ее невинности. А затем наступает самый что ни на есть жуткий триумф. Колонисты-поселенцы вскоре обнаружили, что коренные народы умирают с катастрофической скоростью. Европейские поселенцы привезли с собой новые заболевания, уничтожавшие племена и целые народы. Болезни и смерть выкашивали огромные территории, очищая страну от коренных народов. Колонисты называли это перстом Провидения, помогающим «усердному труду» «избранного народа». Установлено, что во времена первых контактов с европейцами на американской земле существовали от 20 до 50 миллионов коренных жителей. В 1890 году, после окончания индейских войн, после опустошающих эпидемий, после покорения дикого края и заселения земель, индейское население насчитывало лишь 250 000 человек.
Тезис о «персте Провидения» позже стал основой для ностальгии XIX века по «исчезнувшим индейцам». Об исчезновении некоего абстрактного «благородного дикаря» могли сожалеть, в то время как реально существующие еще пока индейцы были обречены на исчезновение согласно закону и политической воле. Обе эти абстракции предполагали «выживание сильнейшего» — социально-дар-винистская идея о цивилизациях, народах и расах, которым предопределено природой приспособиться или умереть. Не только в человеческих законах, но и в законах природы путем биологизации социальной философии и создания современных научных дисциплин западная цивилизация создала «абстракции, идеализирующие человеческую рациональность, чтобы придать событиям и происшествиям смысл, которого у них иначе не было бы». Коренные американцы—лишь один пример, выражающий сущность и назначение Америки, главное обстоятельство, беспокоящее третий мир. По сути их приспособление (обращение в иную веру, приобщение к цивилизации, развитие) было вынужденным ввиду отрицания их общей и личной свободы, они были обречены на исчезновение в результате действий власти (военные действия, обречение на голодную смерть, преступная халатность) и ее бездействия (невнимательность, отстранение от полноценного участия в экономической, политической и общественной жизни страны), что было еще страшнее войны.
Джимми Дюрхам объясняет процесс и его следствия в знакомых терминах и повторяющемся опыте народов развитых стран:
«Основной миф о Соединенных Штатах не был (и не мог быть) изменен. Он расширился. Этот миф посвящен «покорению дикого края» и «переходу к новым фронти-рам». Соединенные Штаты выработали концепцию и реальность государства, можно даже сказать «государственность», потому что культура Соединенных Штатов в основе своей глубоко идеологична… Основной миф о Соединенных Штатах сначала заявляет, что не было «индейцев» в стране, только дикий край. Затем он говорит, что «индей-цьв> были дикарями, нуждавшимися в Соединенных Штатах. А затем—что все «индейцы» по несчастному стечению обстоятельств умерли. Затем—что «индейцы» сегодня а) в целом довольны положением и б) ненастоящие «индейцы». И затем самое важное, что история завершена».
Запад, как и Америка, строит себя по модели конструктивного знания. Наука и знание, основанные на разуме, — его особая прерогатива, поэтому Запад изучает и знает других людей лучше, чем они сами себя знают. Научные дисциплины, такие как антропология, социология и политология, интерпретируют остальной мир не только с целью формирования политики Запада, но и для объяснения остальному миру, чем он является на самом деле. То, что Дюрхам говорит про коренных американцев, можно сказать и о мусульманах, и о индийцах, и о многих Других народах: «Мир прекрасно знает о том, кто мы, как мы выглядим, что мы делаем и что говорим, — из мифологии агрессора. Это знание ложное, но оно распространено». Для любого, кто хочет понять других людей на Западе или за его пределами, это самый главный камень лреткновения. «Осведомленное безразличие» — известная традиция. Таково образование, которое Запад щедро да рит всему миру. Образование, являющееся основой про грамм развития для развивающихся стран, состоит в изучении их истории сквозь призму «осведомленного безразличия», а также в изучении того, почему они стоят ня. более низкой ступени развития. Таким образом, становится понятно, почему споры о содержании учебных программ — самые жаркие среди дискуссий о мультикультура-лизме в США.
Подведем итоги. Идеи, лежащие в основе американского мифа, происходят из Европы. Их сформировал ев ропейский опыт «горячей войны» с исламом и сопутст-вующий ей военный психоз. Европейская идентичность противопоставляется другим людям, в частности мусульманам, из которых создается образ врага. Установки, выработанные на границе европейской цивилизации и ислама, перенесены в Америку, где на их основе стало возможным создание нового общества. Эти старые и хорошо известные утверждения—не просто история. Они управляют сегодня бездумными образами, идеями и установками сверхимпериализма. Они воплощаются в американской риторике и политике. Ими руководствуется Америка, вмешиваясь в дела других стран.
По-настоящему серьезная проблема состоит не в том, чтобы признать за собой совершаемые вторжения и убийства, а в том, что организации, предназначенные для «осуществления добра», несут ответственность за продолжающееся вытеснение и маргинализацию коренных народов;
они дают нам примеры действий, в которых «грех растет, совершая добро». Присваивая землю коренных американцев, Соединенные Штаты заключили с разными индейскими народами 800 договоров. 430 из них не были ратифицированы сенатом США, тем не менее ожидалось, что индейцы будут твердо придерживаться условий договора. Как заметил сенатор Даниэль К. Иноуйе, председатель избранного комитета сената по делам индейцев: «Самое неприятное то, что из 370 ратифицированных договоров Соединенные Штаты нарушали условия в каждом перром». Дэвид И. Уилкинс, коренной американец, адъюнкт-профессор по американским индейским исследованиям и политологии в университете штата Миннесота, указывает на то, что Верховный суд идеализируется как сила, предотвращающая произвол, хаотичность и предрассудки американского правительства. В своей книге «Суверенитет американских индейцев и Верховный суд Соединенных Штатов; маска справедливости», Уилкинс изучает 15 случаев, когда Верховный суд принимал к рассмотрению дела с участием коренных американцев. «Эти пятнадцать дел… иллюстрируют действия суда часто произвольные, хаотичные и предвзятые». Эти решения Верховного суда «оказали не просто негативное, а зачастую по сути разрушающее влияние на суверенный статус племени и исконной территории его проживания, они привели к разладу в отношениях между вождями племен и правительством Соединенных Штатов. Они усилили власть конгресса по отношению к племенным народам, они игнорировали принцип судебного уважения к политическим сферам. К тому же они противоречили правилам соглашений, негативным образом повлияли на статус отдельных индейцев; ограничили, а в отдельных случаях сделали неясной племенную уголовную юрисдикцию и поставили под угрозу само существование индейских духовных традиций».
Если ответ на вопрос «За что люди ненавидят Америку?» звучит так: «Они ненавидят наши свободы—нашу свободу вероисповедания, нашу свободу слова, нашу свободу волеизъявления», то Америка тоже должна ответить на вопрос о том, почему основные демократические понятия—честность, справедливость и согласие—до сих пор не были реализованы по отношению к племенным народам и их гражданам, несмотря на их права, ясно оговоренные законом, федеральную политику самоопределения индейцев и самоуправление индейцев, положительные Хлебные прецеденты и тройное гражданство».
Вопрос коренных американцев, как мы пытались показать, является частью более широкой проблемы. Идеи природного раба или «детей природы» применимы не только к истории коренных американцев. Мы видели, как Лас Касас противостоял идее Аристотеля о природном рабстве; тем не менее он сам был рабовладельцем. В начале своей карьеры он предложил перевозить африканских рабов в Америку, чтобы спасти индейцев от бремени тяжелого труда. Со временем он начал выступать против рабства негров «по тем же причинам», что и против рабства коренных американцев, к тому времени у него самого было 1544 негра-раба. Первая запись о негритянских рабах в Северной Америке появилась в другом письме, написанном Джоном Рольфом, который вскоре стал мужем Покахонтас. В 1609 году он написал, что 20 негров-слуг куплены «по лучшей и низкой цене» с голландского корабля, пришедшего из Джеймстауна21. История Америки «смешана с людской кровью», в том числе и «по тем же причинам». Рабство и расовые проблемы заняли центральное место в жизни Америки. Для отмены рабства потребовалась кровавая Гражданская война, пришлось переосмыслить идею Америки и систему ее правления, и при этом все равно не удалось полностью искоренить веками длившуюся маргинализацию афроамериканцев. «Особый институт» рабского труда был сугубо американским феноменом, как утверждает знаменитый негритянский ученый Дэвид Брайон Дэвис: он отличался от формы рабства Древнего мира, средневековой Европы и других цивилизаций. Рабство оставило Америке в наследство совершенно особую и нерешенную проблему.
Мультикультурный спор ставит под угрозу знание, научные дисциплины, связанные с приобретением знаний, и образ себя, созданный из американской идеи. Спор указывает на те факты, которые не лежат в основе идеи Америки. Возникает трудный вопрос о том, что означает самоопределение для маргинальных групп. Этот вопрос открывает не только возможность альтернативного прочтения истории, но и альтернативное восприятие идей и ценностей других цивилизаций. В ответ на призывы к «столкновению цивилизаций», на утверждения о том, что ненависть и враждебность — неизбежное будущее, которого нам следует ждать, можно возразить, что если просто взять другой набор фактов, то возможен «диалог цивилизаций» для тех, кто будет слушать и будет готов учиться. Так что нет ничего странного в том, что мультикультур-нуго дискуссию обвиняют в подрыве единства Америки.
Чтобы проиллюстрировать то, как Мультикультурный спор ранит Америку в самое сердце представлений о себе, приведем в качестве примера один щекотливый вопрос:
не позаимствовали ли отцы-основатели американской нации, авторы конституции идею федерального правления у ирокезской конфедерации Шести Наций? Судьба этого вопроса красноречиво иллюстрирует провозглашаемую в Америке свободу иметь независимую точку зрения. В 1977 году Дональд А. Гринде-младший, коренной американец, профессор истории на кафедре этнических исследований в университете штата Вермонт, первым подробно исследовал этот вопрос в своей книге «Ирокезы и основание американской нации». Профессор Брюс Ио-хансен (университет штата Небраска), исследующий коренных американцев в коммуникативном аспекте, первым пришел к мысли об интервью с коренными американцами для газетной статьи, посвященной празднованию в 1976 году 200-летия Декларации независимости. Он посвятил этой теме свою докторскую диссертацию, которую окончил в 1979 году, а в 1982 году с большими трудностями опубликовал под названием «Забытые основатели:
Бенджамин Франклин, ирокезы и обоснования американской борьбы за независимость». Между двумя учеными развернулась острая борьба за лидерство в научной дискуссии. Они столкнулись также с резкими обвинениями со стороны популярных изданий, в то время как исход политической баталии вокруг мультикультурного спора был еще совершенно неясен.
Мысль Гринде и Йохансена была не нова. Она уже существовала в американской литературе и политике в каче-Етве некоего анекдота. Она была также записана в отчетах конгресса США в 1975 году конгрессменом Уильямом Ф. Уолшем. В I960 году в предисловии к учебнику по истории индейцев президент Джон Ф. Кеннеди писал: «Лига ирокезов вдохновила Бенджамина Франк/мша на то, чтобы повторить ее модель при планировании федерации Штатов». Гринде и Йохансен, однако, стремились понять историческое значение этого анекдота, дабы иметь возможность посмотреть на сообщество коренных американцев с иного ракурса, что могло бы в корне изменить восприятие самой идеи Америки. И это привело к фурору.
В 1744 году Бенджамин Франклин опубликовал тексты индейских соглашений, включая слова Канассатего, вождя и представителя конфедерации ирокезов. Канассатего рекомендовал федеральную систему ирокезов как модель, которую следует заимствовать и английским колонистам. В начале 1750-х годов Франклин наблюдал за Большим Советом ирокезов в Онондага. Федеральная система существовала в виде республики, управляемой местными и центральными советами, лидеры которых выбирались при согласии клана. Большой Совет был однопалатным органом. В 1754 году на конгрессе представителей колоний в Олба-ни Франклин представил план объединения колоний, выступая за федеральную систему с однопалатным законодательным органом. Лидеры ирокезов были приглашены в Филадельфию в качестве наблюдателей при обсуждении Декларации независимости в 1775 году. Если зачем-то и нужно изучать историю культурного взаимопроникновения, то лишь для того, чтобы на основании самых незначительных признаков можно было установить факт культурного влияния. Факт влияния ирокезов означает также, что в их сообществе были и есть понятия о свободе личности и свободе собрания; формы правления, основанные на представительстве; федеральная структура, в которой демократическим порядком велись мирные переговоры между различными племенами. В таком случае система ценностей, заложенная в идее Америки, лишь одна среди многих других систем, основанных на общих ценностях разных цивилизаций. И тем не менее это ересь.
Ортодоксальная точка зрения заключается в TON), что идеи, лежащие в основе Декларации независимости и КОНСТИТУЦИИ, — независимые изобретения, основанные исключительно на идеях, заимствованных из Европы. В какой-то мере они сводились к поиску истинного смысла так называемой древней конституции, мифической концепции личных свобод, скрывающейся в недрах английской истории. Древняя конституция — химера, всколыхнувшая английскую революционную эпоху 1640–1660 годов, восходит своими корнями, через Великую хартию вольностей, к законам англосаксов, которые сами были завоевателями и узурпаторами, а также убийцами, если учесть судьбу кельтов Британских островов. Древняя КОНСТИТУЦИЯ в том виде, в котором она существует в Англии, известна под названием статутного права. Самое главное в британской конституции то, что она не написана — это большое преимущество. То, что не написано, может быть, в зависимости от событий, изменено. В Филадельфии была иная система—письменная конституция и закрепленная система отношений между исполнительной, законодательной и судебной властями. В Филадельфии отцы-основатели спорили об идеях правления и свободы, заимствованных из древнего общества и европейской истории, и обсуждали вопрос о предотвращении тирании, особенно тирании черни. Их ортодоксальная точка зрения составила основу американской «гражданской религии», как называет ее писатель и журналист Даниэль Ла-зар. Сам же Лазар оказывается еретиком, утверждая, что
«общество никогда не было более раздробленным, политика—ограниченной и близорукой, а конституционное духовенство — более догматичным. Даже в те моменты, когда они стремились задушить друг Друга, либералы и консерваторы никогда не были столь едины в своей преданности светской религии, которая по идее должна была сплачивать общество, но на деле раздирает его на части».
«Конституционная вера — род безрассудства, — говорит Лазар: — Это значит — полагаться на мысль других, а не на собственное соображение». Конституция далека от воплощения вневременной мудрости, она привязана к проблемам XVIII века. Заимствование европейских идей в неизмененном виде приводит к «ужасной диктатуре прошлого над настоящим»:
«Американцы—узники самой слабой в истории и в то же время могущественной системы ограничения, которая позволяет ругать президента, произносить непристойности в конгрессе и проводить обнаженные парады на Бродвее, но не меняющая в корне политическую структуру. В условиях этой системы ограничения накладываются не только на правительство, но и на демократию, поэтому политика последнего времени стала такой удушающей и деструктивной».
Если Конституция—продукт своего времени, следовательно, она также является продуктом опыта тех, кто ее разрабатывал. Если их опыт включал насущную практическую необходимость заниматься проблемами коренных американцев, то почему же влияние ирокезов настолько спорно? Общественные связи и взаимодействия в колониальной Америке были более сложными, чем нескончаемый лейтмотив XIX века об исчезающих индейцах. Как это возможно:
установить факты взаимодействия колонистов и коренных американцев и при этом отказаться учитывать значение этих фактов? Пэт Буханан, политик правого толка, кандидат в президенты в 2000 году, называет это «идиотизмом». Раш Лимбаух, занимающий правую позицию в популярных СМИ, считает, что это «хуже, чем исторический ревизионизм. Это даже не искажение фактов. Это уничтожение фактов». Специалист в области права Роберт Борк в своей книге «Движение в сторону Гоморры: современный либерализм и упадок Америки» считает, что такая политика разрушает главные каноны западной цивилизации.
Тем не менее за осуждением разрушения западных канонов стоит уверенность в правоте признанных ученых, ключевая фраза, что «ни один уважающий себя ученый» не согласен с фактами об ирокезах. В своей книге «Спор о демократии: наследие свободы коренных американцев» (1998) защитник влияния ирокезов Брюс Иохансен ясно и уравновешенно излагает историю спора. Его основная тема раздражительное отношение «авторитетных» ученых, которые видят себя хранителями истинного знания о коренных американцах. Иохансен описывает частный случай уже знакомого нам синдрома. История других обществ присвоена западной наукой, которая рассматривает мир коренных американцев, мусульман, индусов и африканцев как неизменный мир предписываемых традиций. «Традиция», как пишет Иохансен, это конструкт, являющийся детищем «евроморфизма»—интерпретации реальности других обществ через искаженную призму европейских идей. Самое главное то, что другие люди и их традиции существуют в иерархическом подчинении по отношению к продвинутой, развитой и прогрессивной западной цивилизации.
Пример, рассмотренный выше, относится не только к тому, что отцы-основатели заимствовали идеи ирокезов. Он затрагивает также проблему отсутствия авторитета у незападных цивилизаций, которые не имеют возможности представлять себя, свои идеи, свои ценности и свою историю. Он касается невозможности равного, уважительного спора цивилизаций. Если это приводит к нетерпимости и раздражению в самой Америке, то есть ли надежда, что остальной мир будет относиться к Америке спокойно и уважительно?
Брюс Иохансен завершает свою книгу мыслью о том, что «европейской культуре не угрожает существование Других культур. В самом деле, опасность всегда была направлена в прямо противоположную сторону». Но рефлексия и критическое мышление дают суровый урок:
«Ученым, стоящим на позициях европоцентризма, может показаться, что отношение к западной точке зрения, как к всего лишь одной из многих возможных, умаляет величие Европы, но это оптическая иллюзия. Это пройдет. Истина заключается в том, что Европа никогда не была больше своей тени».
Спор о влиянии ирокезов угрожает устоявшимся взглядам в отношении коренных американцев, их общества и истории. Он угрожает авторитету западной науки. Он ум рожает мифологии происхождения Америки. Он угрожаетл исключительности и иерархическому превосходству запад ной цивилизации. Признать, что на американскую консти туцию повлияли идеи коренных американцев, значит признать, что прошлое Америки не едино, а составлено из разрозненных частей. Это означало бы лишить США последнего оплота предубеждений. Америка — нация имми грантов, людей из разных стран, но все то, что составляет) идею Америки, имеет исключительно европейские корнит невзирая на американское отношение к Европе, подозрительное и безразличное. Об этой проблеме пишет либералъный историк Артур Шлезингер-младший в своем полемическом трактате о ловушках мультикультурализма:
«Несмотря на отдельные преступления, европейские континент является источником—уникальным источни ком—освободительных идей, касающихся свободы личности, политической демократии, равенства перед законом,) свободы вероисповедания, прав человека и культурной свободы. Это европейские идеи, не азиатские, не ближневосточ-ные, если только они не были заимствованы».
Единственное, что предлагается остальному миру, покориться и продолжить усваивать уроки безразличия, скрывающегося под маской знания. Открыто отрицая вероятность того, что источником идей свободы и справедливости могла послужить не западная цивилизация, Америка обессмысливает возможность диалога с другими культурами. Такое безразличное высокомерие пагубна и опасно. Оно делит мир на два лагеря и разжигает всеобщую ненависть к Америке, провоцируя появление экстремистских группировок, чья цель состоит в агрессивном противостоянии главной сверхдержаве. Для того чтобы избежать столкновения цивилизаций, Америка должна признать, что все цивилизации имеют право на существованне, свободу самовыражения и свободу управлять своим обществом на основании собственных моральных критериев. Кроме того, люди всего мира имеют право не разделять американских убеждений.