Итальянские союзники указали мне интересную возможность быстро достать деньги. Много денег за раз и очень просто: ограбить инкассатора. Недолго думая я отправился на Сицилию.

В вечер моего прибытия мы составили подробный план действий. Мы решили, что банда будет состоять из шести человек, родом из разных мест, чтобы избежать разногласий. Я обещал привести Нино из Казамарины, из Санта-Лючия-дель-Мелы пришли бы Олинда и Мануэле, из Равазы – Пинуццу и Лино. Выбор пал на самых способных и сообразительных ребят, которые не провалили бы дело.

Мы угнали грузовик – он понадобится, чтобы перекрыть путь инкассаторам, и поставили его на узком проселке, отходившем от основной дороги, по которой должен был пройти бронированный фургон с деньгами. Самый проворный из нас, Пинуццо, вскочит на крышу фургона и отсоединит антенну, которая обеспечивает связь с центральной станцией. Еще двое перекроют грузовиком путь к отступлению.

Все пройдет гладко, без сучка без задоринки, обычное ограбление, думал я.

Мы с Нино должны были устроить засаду перед фургоном, вооруженные автоматами. Олиндо наставит на фургон бутафорскую базуку, чтобы напугать водителя. Лино поставим с автоматом на стреме. Мы не собирались ни в кого стрелять, а просто хотели припугнуть инкассаторов – пусть натерпятся страху.

Наконец настал ответственный момент. Наши люди проследили весь путь фургона и, увидев, как инкассаторы загружают наличность из последнего супермаркета на маршруте, подали нам сигнал.

Первая часть плана удалась на славу. Мы с Нино остановили фургон, приказали инкассаторам выйти и отдать нам деньги. Но случилось непредвиденное. Когда Пинуццо, отсоединив антенну, соскакивал с крыши, один из сопровождающих выстрелил в него. Нино потерял голову и начал палить из своего автомата. Я бросился поднимать Пинуццо, подтащив его к себе за ноги и стараясь не угодить под пулю.

Я улыбался Пинуццо, ободрял его, как мог. Он потерял много крови. Между тем Олиндо бросил свою липовую пушку, взял в руки настоящий автомат и тоже начал отстреливаться. Я оказался между двух огней. Инстинктивно я метнулся под фургон, увлекая за собой раненого Пинуццо.

Не знаю, долго ли длился этот ад со свистящими пулями: наверное, вечность. Потом вдалеке завыли полицейские сирены.

Перестрелка прекратилась. Казалось, настала гробовая тишина. Я быстро встал, подмигнув Нино, чтобы тот помог мне тащить Пинуццо; Лино продолжал держать под прицелом фургон. Инкассаторы заперлись внутри.

Мы сели в машины и убрались прочь, отказавшись от добычи. Во время бегства я кое-как заткнул раны Пинуццо, и без того потерявшего много крови. Но ему становилось все хуже. Нужно было срочно отвезти его в больницу. И мы решили рискнуть – не бросать же его умирать.

Мы оставили Пинуццо рядом с пунктом скорой помощи, он уже был без сознания и, казалось, с минуты на минуту испустит дух.

Не помня себя от злости, мы вернулись в штаб. Мы поклялись найти и убить всех инкассаторов: по нашим понятиям, они переусердствовали с защитой денег, которые им не принадлежали. К тому же они первыми открыли огонь, убив Пинуццо, – мы бы и пальцем их не тронули, если бы они отдали нам деньги. Речь шла об ограблении, а не о сведении счетов. Мы бесновались, и тут по телевизору начали передавать новости, ведущий рассказывал о нашем нападении на фургон, во время перестрелки погибли двое инкассаторов. Мы переглянулись в недоумении. Оператор заснял бронированное стекло фургона, испещренное маленькими отверстиями: пули калибра 7,62, выпущенные из автоматов, продырявили его, как сыр. Мы убили охранников, даже не заметив этого. Я был поражен.

Я успокоил совесть размышлениями в духе “на войне, как на войне”, мы ведь нуждались в деньгах для благого дела – борьбы с мафией. Этими доводами я унял свою тревогу и уснул глубоким сном на полке поезда, который мчал меня обратно в Гамбург. Я остался без денег. Из большого ограбления, на которое я рассчитывал, вышла большая трагедия.

Голос телеведущего до сих пор звучит в моей голове и будоражит совесть. Мы убили двух отцов семейства, которые всего лишь честно исполняли свой долг!

Если тогда я пытался оправдаться, напоминая себе, что мы на войне и любое столкновение не обходится без невинных жертв, то теперь, пересмотрев свою жизнь за годы заключения, я иначе отношусь к той бессмысленной бойне, и моя душа жестоко страдает.

Нет смысла вспоминать каждое мгновение той стрельбы, восстанавливать последовательность событий, утверждая, что охранники первыми открыли огонь и, если бы не они, мы никогда не начали бы стрелять. “Одному убитому было двадцать восемь лет, другому – тридцать два, оба женаты, имеют детей…” – болезненным эхом отдается голос диктора в моей голове.

Я вижу журналиста с микрофоном в руке, ведущего репортаж с места события. Там же полиция и карабинеры, сотрудники из криминальной лаборатории в своей белой форме, полосатая бело-красная лента отмечает контур вокруг фургона, продырявленного пулями, тела убитых накрыты простыней, чтобы избавить зрителей от неприятной картины.

Единственное, хотя и слабое утешение я испытываю от того, что не сделал ни одного выстрела. Я спрятался под фургон, тщетно защищая угасающую жизнь Пинуццо, которого ждала та же участь, что и несчастных инкассаторов.

А ведь Пинуццо было всего двадцать лет. Проклятая война!