Руки в латексных перчатках вспотели. Я дышал с трудом – то ли от волнения, то ли от духоты в старом гараже. Вонь от бензина и выхлопов машины была невыносима; мы завели мотор, готовые к непредвиденному развитию событий. Автомобиль мы угнали, и, чтобы завести двигатель, пришлось соединить контакты: на этом мы потеряли уйму времени, что могло дорого нам обойтись.

Мы, то есть я и трое приятелей, уже две недели сидели взаперти в гараже и ждали. Во что бы то ни стало нужно сохранять спокойствие. Я отвечал за успех всей операции.

Снаружи жизнь шла своим чередом, и до нас доходили лишь ее отголоски – стук оконной рамы, детский плач, крики футбольных болельщиков.

Уже начался международный чемпионат, который проходил у нас, в Италии. Один из моих сообщников спросил, можно ли раздобыть хотя бы маленькое радио. Я строго-настрого запретил подобные излишества: необходимо сосредоточиться на деле и не отвлекаться. Конечно, каждый был волен идти на все четыре стороны, однако моим приказаниям подчинились без возражений. При каждом возражении я выходил из себя, нервы были на пределе.

Возможно, мне следовало обходиться с ребятами не так строго. В конце концов, они и так мучились, сидя в гараже, словно цепные псы, в ужасной духоте, к тому же я не давал им никаких разъяснений. Им было приказано слушаться меня. Они очутились здесь по собственной воле, выполняя долг.

Самым молодым был Марио Мастино, он маялся больше всех, и я постарался развлечь его разговорами о женщинах и футболе, болтал о лошадях, которые были его настоящей страстью.

Нино Синьорина оказался самым уравновешенным. Он притащил с собой изображения святых, с которыми вел нескончаемые беседы. Он был ревностным католиком, и время от времени я видел, как он крестится. Нино – красивый парень. И, если не считать набожности, без недостатков, с сильным характером, волевой. Он скоро стал одним из лидеров нашей криминальной группировки. Мы подружились, хотя мораль и религия разделяли нас. Я атеист, он католик. Однажды я предложил Нино переспать с двумя девицами, он отказался и не разговаривал со мной два месяца.

Франко Калифано, напротив, только и думал, что о шлюхах и красивых машинах. Он утверждал, что постоянно хочет секса. В Катании он познакомился с проституткой, которая влюбилась в него, но за услуги требовала двести тысяч лир.

– Мне не терпится вздуть ее как следует, – твердил Франко. – Надеюсь, она не сменила место работы…

Каждый из нас все дольше оставался наедине со своими мыслями. Как бы мы ни старались шутить, мы понимали, что затеянное дело крайне опасно. Мы собрались убивать людей более опытных, чем мы, и, безусловно, тоже вооруженных. Мы не скидывали со счетов того факта, что ставим на кон жизнь: наши ребята уже попадали под пулю в перекрестной перестрелке, причем часто это оказывалась пуля союзника. Именно поэтому я не уставал повторять, что нельзя покидать позиций. Случалось так, что убийца, преследуя жертву, попадал под траекторию пули своего сообщника, который целился в тот же объект.

Если кто-то небрежно бросал мне: “Да, да, понял”, – я становился злым, как собака.

Конечно, этим ребятам уже приходилось убивать – возможно, даже чаще, чем мне. Но им не хватало дисциплины. А это необходимое условие успеха операции. К счастью, мой авторитет в группе не ставился под сомнение. Все отдавали себе отчет в том, что следование моим советам – залог безопасности.

На самом деле, все мы были мальчишками, но чувствовали себя взрослыми и сильными.

Тяжелые бронежилеты сдавливали тело. Спустя несколько часов этот груз становился невыносимым, но мы не могли себе позволить снять их: чтобы вновь надеть бронежилет, требовались драгоценные минуты. А время мы обязаны беречь.

Футболки промокли от пота, и иногда нас пробирала холодная дрожь. Пот испарялся, и эти испарения окисляли воздух, которым мы дышали.

Наше напряжение достигло предела. Приоткрыв дверь, я выглянул из узкой щелки, стараясь высунуть нос как можно дальше и втянуть свежего воздуха. Снаружи сильно пахло едой. Мамаши стряпали и звали к ужину детей, которые не желали возвращаться домой. Странно, но я чувствовал также запах померанца и удивлялся, как это возможно. Стояло лето, и померанцы цвести не могли, к тому же поблизости не было садов. Тем не менее я узнал этот аромат. Я не мог спутать померанец ни с чем другим. Один из запахов моего детства.

Затем мое внимание привлек мальчик, он пререкался с товарищем постарше, требуя вернуть мяч.

“Напрасно стараешься, – подумал я, – побеждает тот, кто сильнее”.

Малыш плакал и отчаянно кричал. Он хотел подраться с мальчишкой постарше, но не решался.

“Возьми камень потяжелее и запусти ему в голову!” Малыш словно прочел мои мысли, схватил камень и стал угрожать обидчику, что запустит в него, если тот не вернет мяч. Обидчик сначала издевательски рассмеялся, но потом здравый смысл подсказал ему отдать мяч. Он сделал это с таким видом, будто ему наскучила игра.

“Не притворяйся, – подумал я, – ты вернул мячик, потому что испугался, мелкий бандит!”

Страх.

Я размышлял о чувстве страха, когда пришел сигнал. Казалось, сердце выпрыгнет у меня из груди. Я отскочил от щели и приказал сообщникам спокойно занять свои места, как мы делали на тренировках.

Мы залезли в машину. Я сел за руль и плавно выехал из гаража. Нужно сохранять невозмутимость и передать свой настрой остальным.

Задний ход. Первая передача, вторая… Отправляемся к месту, указанному нашим связным. Спокойствие. Решимость. На этот раз Джуфе не уйти, убеждал я себя.

Мы встроились в поток машин. Остановились на светофоре.

Мужчина за рулем машины, вставшей рядом, посмотрел на меня так, словно внезапно узнал старинного друга, с которым давно не виделся. Но я принял равнодушный вид и продолжал глядеть прямо перед собой. Когда загорелся зеленый, я услышал, как мужчина сказал сидевшей возле него женщине: “Мне показалось, это Антонио…”

“Да, я твой друг детства. Но, возможно, однажды ты поймешь, что я не стал здороваться, чтобы не вовлекать тебя в эту историю”, – подумал я.

Я рванул вперед. Оставались считанные километры. Не больше трех. Я приближался к цели. Через несколько минут я встречусь с человеком, о смерти которого я мечтал годами, тратя на эти мечты всю свою энергию. В голове роилась тысяча вопросов: “Почему он уничтожил мою семью? Разве нельзя было придумать иной выход из положения?” Но было не время размышлять о причинах, подтолкнувших меня к совершению одного из самых жестоких преступлений в моей стране.

Вдруг мы увидели машины налоговой инспекции: они перекрыли дорогу рядом с заправкой. Мне удалось сохранить хладнокровие. Проклятье, я не предполагал подобной помехи. Было бы сложно объяснить инспекторам, куда это я направляюсь в краденой машине, нашпигованной оружием, с тремя парнями, укрывающимися от следствия.

Мы поравнялись с инспектором, он поглядывал на нас с интересом. И поигрывал своим жезлом – я надеялся, скорее от скуки, чем из желания заставить нас остановиться. Я смотрел на него и на жезл.

“Не поднимай его, – шептал я, – только не поднимай его”.

Мой взгляд был слишком настороженным и напряженным. Я смотрел на инспектора, он смотрел на меня. На лбу у меня выступил пот. У товарищей внутри похолодело.

Десять метров, пять метров, один метр.

Пальцы на спусковом крючке. Боевая готовность.

Но жезл не поднялся.

Я даже представить себе не могу, что случилось бы, если бы инспектор остановил нас. События развернулись бы иначе. Одно я знаю точно: мы не сдались бы живыми. До сих пор помню испуганные лица своих товарищей, когда я сделал разворот и поехал в обратном направлении. Они подумали, я сошел с ума, но на самом деле я соображал более чем ясно. Я оценил ситуацию и понял, что инспекция могла следить за автомобилями, движущимися только в одном направлении. Если бы они стали останавливать машины, идущие по встречной полосе, то блокировали бы всю дорогу. Убежденные моими доводами, ребята расслабились. Они поняли, что, даже ослепленный ненавистью, я не теряю ясности ума. К сожалению, тот блокпост слегка расстроил наш четкий план. Пришлось возвращаться на базу, и всю дорогу я думал, какую еще уловку изобрести, чтобы заставить ребят продержаться еще несколько дней вместе со мной в том затхлом гараже. Время работало против нас. Следовало поторопиться.

Когда я вернулся в гараж, я весь дрожал. Волнение всегда охватывало меня до или после ответственного дела. Но я не терял рассудительности. Я действовал, как солдат, который борется не за родину, но за свою жизнь.

Наш осведомитель перепугался. Он пытался объяснить нам, что не видел блокпоста, когда вызвал нас. Я успокоил его, ведь блокпост начали устанавливать на наших глазах. Судьбе было угодно, чтобы в тот день Джуфа выжил, а я избежал проверки. Но если бы нас застукали, Джуфа был бы жив по сей день, а я оказался бы в тюрьме еще до начала своей вендетты или был уже убит. Возможно, умерли бы и инспекторы.

Однако все обошлось. В тот же день связной сообщил мне, что двоим из ребят нужно вернуться домой. Вечером я никак не мог заснуть.

Напряжение росло. Группа из четырех вооруженных мужчин была заперта в гараже, и они нуждались в нормальном питании, гигиене и сне.

Я начал сомневаться в успехе операции. Новости, которые приносили мне осведомители, не обнадеживали. Джуфа никогда не задерживался подолгу в одном и том же месте и почти не покидал машину. Единственной приятной новостью было то, что он сам сидел за рулем автомобиля. Зная это, я мог точнее прицелиться.

Я не понимал, зачем Джуфе подобные предосторожности. Вот уже несколько лет я не давал о себе знать, старался быть незаметным, почти не появлялся в городке, а всякому встречному говорил, что скоро уезжаю в Германию. Здесь какая-то загвоздка.

В ту ночь я уснул, обдумывая свой план. Он явно нуждался в изменениях. Я проснулся с мыслью о Франко. Он идеально подошел бы для осуществления новой операции. Я пошел к нему, обнял его и, будто бы шутя, сказал:

– Знаешь, я слышал, Джуфа болтает, что еще нужно отлить пулю, которая способна убить его.

На самом деле эта фраза принадлежала Неторе, но я хотел подбодрить ребят, которые уже изнемогали от бездействия в этой невыносимо душной норе. А вдруг следовало вообще отказаться от затеи? Пару раз я помышлял об этом всерьез.

Мои тягостные раздумья прервали звуки радио, которые доносились из окошка дома напротив.

Песня Франческо Де Грегори лилась в воздухе.

Я вспомнил Ирину. И нашу последнюю встречу. Ту безумную любовную сцену на лестничной площадке. Я почувствовал сильное возбуждение. Боже мой, до чего неуместны сейчас эти воспоминания.

Потом появился второй связной. Он сообщил, что Джуфа припарковал машину, в которой вместе с ним сидели друзья, напротив автосалона Винченцо.

– Вперед, ребята! Сегодня наш день, а завтра поедем на море! – скомандовал я весело, хотя у самого на душе было скверно.

На этот раз я был более спокоен и собран. Я отдавал себе отчет в том, что, если на этот раз операция провалится, ребята разбегутся. Мы прыгнули в машину и поехали. Дорога оказалась свободной: никаких блокпостов, пробок, светофоров. Судьба нам благоволила.

Наконец я увидел его. Я не поверил своим глазам, но это был Джуфа собственной персоной. Он нацепил огромные солнцезащитные очки и передвигался с величайшей осторожностью. Как и сообщил нам связной, он сидел за рулем своей машины и ехал в том же направлении, что и мы, чуть опережая нас. Я решил, что, если он рванет вперед, мне удастся подсечь его. В сравнении с его подержанным “Фиатом” мой “БМВ” казался мощной машиной. Упустить Джуфу нельзя. Моя жизнь и жизнь моих товарищей зависела от этой операции.

Мы увидели друг друга издалека. Джуфа что-то заподозрил, хотя и не узнал меня сразу. Но он уже попал в ловушку. И находился в крайне невыгодной позиции. На мгновение я испугался, как бы он не открыл дверцу и не выскочил из машины.

Узнал он меня лишь тогда, когда я подъехал к нему почти вплотную. Он нажал на газ и попытался оторваться от преследования, но в результате этого неловкого маневра врезался в машину впереди. Я перекрыл для Джуфы все пути отступления, и мои сообщники начали стрелять в него.

Я не ошибся, сделав ставку на Франко. Он выглянул из задней дверцы со своей винтовкой и прицелился прямо в голову Джуфы. Это движение было отработано бесчисленное множество раз. Я наблюдал сцену, словно в замедленной съемке. Выстрел Франко должен оказаться для моего врага смертельным. Одновременно Нино начал палить из своей винтовки, мощность которой могла впечатлить любого. Мы уже испробовали наши пушки на склоне горы и теперь были уверены, что содержимое машины превратилось в кровавое месиво. С треском и искрами автомобиль взорвался и развалился на части, отбрасывая куски плоти. Переднее стекло разлетелось на мелкие осколки.

Я отдал приказ выйти из машины и завершить операцию. Я увидел, как Нино меняет заряд. Мы подошли ближе к остаткам автомобиля наших врагов, разместились таким образом, чтобы не задеть друг друга, и расстреляли оставшиеся патроны. На этот раз я не сомневался, что моему противнику пришел конец. Мерзавец был просто нашпигован свинцом.

Я подумал о невинных людях, которых он убил сам или приказал убить, – о бедных отцах семейств, всех тех несчастных, кто не пожелал иметь дела с мафией и чья вина состояла лишь в том, что они носили общую со своими врагами фамилию. Среди них был даже мальчик пятнадцати лет. В тот день я хотел восстановить справедливость, отомстив за всех невинных жертв.

Но в хаосе происходящего я потерял из виду Марио: он погнался за одним из приятелей Джуфы, обратившимся в бегство, и до сих пор не возвращался. Это начинало меня беспокоить. Я был вынужден покинуть машину и пойти на его поиски. С одним только пистолетом я чувствовал себя уязвимым и постоянно озирался по сторонам. Затем я вспомнил об израильской винтовке “Узи” и взял также ее. Я опасался, что кто-нибудь из моих врагов или полицейских спрятался за машиной и готов открыть огонь, как это уже случалось раньше. Я рисковал. На мне был бронежилет, который закрывал меня от шеи до паха, но при этом затруднял движения.

Наконец я увидел Марио, он прибежал, задыхаясь.

– Этот козел сбежал от меня! – злился он.

Между тем на дороге образовалась огромная пробка. Десятки машин застряли в обоих направлениях. Люди выскакивали из автомобилей и шли пешком, я должен был что-то предпринять и освободить дорогу. Жестами я призывал водителей побыстрее проезжать мимо, не затрудняя движения. Месть, однако, состоялась. Теперь предстояло подумать о бегстве. Я подождал, пока все мои товарищи вернутся в машину, призывая их быть осторожней с оружием, чтобы избежать случайных выстрелов. Подобное уже случалось во время наших тренировок. Итак, мы тронулись в обратный путь, оставив позади себя поле боя. Мы возвращались на виллу.

Несколько часов спустя в программе новостей показали место происшествия. Журналист пытался пробраться сквозь кордон полицейских, карабинеров и толпу зевак. Он подтвердил, что в результате перестрелки были убиты три человека, но остальные уцелели. Кому-то из моих врагов удалось скрыться.

Терпение. Главное, что Джуфа – я с трудом верил в это – был мертв. Человека, уничтожившего мою семью, больше не существовало. Я годами жил ненавистью и мечтал о его смерти. И я был уверен, что со временем он убил бы меня и дорогих мне людей.

Нет, его смерть не принесла мне счастья, но я чувствовал себя спокойнее. Пусть теперь другие боятся меня. И в то же время я понял, что отныне враги объединились против меня и начали самую безжалостную травлю.

Но пока волноваться не о чем, следующей моей мишенью был Неторе. Только убив Неторе, я мог считать свою месть состоявшейся.

Ночью мы перебрались в более надежное убежище. Как я и представлял, с утра активизировались силы правопорядка. Потом мне рассказали, что каждый житель городка подвергся всевозможным проверкам. Сотрудники органов правосудия, прибывшие из Палермо, поставили всех подозреваемых на учет. Карабинеры расставили блокпосты на каждом углу. Люди были перепуганы. Все поняли: это ответ на другую перестрелку. Газеты писали, что состоялась вендетта за убийства, случившиеся четыре года тому назад, двадцать первого сентября. Все догадывались, что это еще не конец. И были правы. В последующие годы в нашем городке произошло еще много убийств. Жителям было ясно: мы объявили войну.

До чего безрассуден я был. И насколько отважен.

Сегодня, размышляя о своей решимости в деле мести, я удивляюсь, как эти два качества – безрассудство и смелость – сочетались во мне.

И я пришел к заключению, что смелость и безрассудство вовсе не исключают друг друга. Более того, они подпитывают друг друга и превосходно сосуществуют. Безрассудство порождает смелость.

Сознательно, пусть даже ослепленный ненавистью или просто в силу необходимости продлить свое пребывание на этой земле, я принял безумное решение выступить против “Коза Ностры”. Против сильных врагов, у которых имелись деньги, связи, прикрытие со стороны могущественных людей, развитая структура и жесткая организация, – против врагов, у которых была разработана четкая боевая стратегия. И с того дня их задачей стало взять меня живым и содрать шкуру.

Я утешал себя мыслью, что в конечном счете они тоже люди из плоти и крови, как и я. Пришлось повторять эти слова союзникам, чтобы заглушить страх, который начал расползаться в нашей среде.

Я подбадривал их, но некому было подбодрить меня.

Я убеждал их, что война справедлива и мы убиваем наших общих врагов – людей без чести, мафиози, преступников. Мы нападаем на них, преследуя цель отомстить за погибших близких и спасти собственную жизнь.

Невольную поддержку мне оказали средства массовой информации, которые называли нас “пятой колонной” мафии, еще более безжалостной, чем “Коза Ностра”.

Тогда я не понимал, на каком основании они пришли к этому выводу. Со временем я стал подозревать, что сами следователи воспринимали нас как некую дерзкую организацию, готовую на все и способную убивать ради того, чтобы лишить власти старую мафию, и решили натравить нас на “Коза Ностру”, рассчитывая выкурить из норы ее матерых главарей. Как бы то ни было, заявления прессы оказались нам на руку. Наши враги тоже начали нас бояться.

А я знал, насколько надежен этот самый естественный союзник – страх. Нет такого человека в мире, который никогда не испытывал бы страха. И то, что произошло летом после расстрела Джуфы, лишний раз подтвердило мое мнение. Помню, ко мне стали захаживать разные “благонадежные” ребята, утверждая, что они не принимали участия в истреблении моей семьи и готовы помогать мне, что они якобы всегда знали: рано или поздно я заставлю “тех ублюдков” заплатить по счетам.

Все эти песенки были мне знакомы. Ребята просто наделали в штаны от страха. И я решил этим воспользоваться. Я загнал их в угол: пусть докажут свою преданность на деле, а не только на словах. Многие из этих “благонадежных” испарились, так что и след их простыл. Я предвидел это. Они обезврежены. Мне удалось раскачать маятник мафиозной власти в своем городке, многие кланы “Коза Ностры” были сбиты с толку. Стали возникать очаги робкого сопротивления старым мафиози, многие люди – их собрались уже десятки – хотели примкнуть ко мне и моим союзникам в деле мести. И каждый из них обладал ценными сведениями о мафиозных главарях и их стратегиях. Конечно, я сознавал, что, использовав меня, они вполне могли устроить мне веселенькую жизнь. Игра была слишком опасной.

Стало сложно отличить друга от врага. Если в определенный момент интересы человека совпадали с моими, он делался другом, а если нет – врагом.

Я с отвращением думаю о моей тогдашней точке зрения на понятие дружбы. А ведь дружба всегда была для меня несомненной и наивысшей ценностью. Но в те времена речь шла не о дружбе, а об оппортунизме.