Едва я успел обустроиться на новой вилле, как меня взяли. В течение нескольких месяцев после покушений я переезжал из одного дома в другой – ради безопасности. Лишь близкие родственники, которым я доверял, знали о моем местонахождении. Только они, да еще один парень из нашей группировки.

Он жил у меня после того, как избежал покушения в Вермуто, городке в провинции Трапани, на которую тоже перебросились мафиозные войны.

Но этого паренька арестовали карабинеры, едва он вернулся в свой городок, чтобы отметиться. Его допрашивали полдня, после чего он сломался. А чтобы доказать свою лояльность карабинерам, он решил направить их ко мне.

Честно говоря, я чувствовал себя в безопасности в своем новом укрытии. Возможно, впервые в жизни. Я продумал каждую деталь. Но не принял в расчет только одно важное обстоятельство.

Проклятье! Почему я решил слегка оторваться от действительности и не смотреть новостей? В противном случае я узнал бы об аресте того паренька и не остался бы ночевать на вилле. Но от судьбы не скрыться.

На рассвете меня разбудил странный шум. Дверь моей комнаты вышибли, и в проеме я увидел два десятка карабинеров из спецотряда, одетых в черное и с масками на лицах. Они размахивали перед моим носом своими автоматами и орали, чтобы я не двигался и заложил руки за голову. Не говоря ни слова, я подчинился. Это был конец. Впервые я отчетливо осознал: “Тебе конец, Антонио, конец…”

Я закрыл глаза и позволил заковать себя в наручники. Потом мне разрешили одеться и собрать небольшую сумку с переменой нижнего белья. Двое карабинеров взяли меня под руки и вывели из дома. Солнце только всходило над горизонтом. С моря дул прохладный бриз. Я вдохнул полной грудью, словно хотел запасти в легких свежего воздуха. Я посмотрел на небо и увидел бледный, едва различимый, тонкий серп луны. Я постарался сохранить в памяти тот уголок рая между морем и небом, где я провел последние три месяца свободной жизни, и прошептал: “Прощай, жизнь!”

Когда мы прибыли в участок, карабинеры радостно сообщили: “Мы его взяли! Мы его взяли!”

После надлежащих формальностей меня проводили в тюрьму: так начался мой долгий спуск в глубины ада. Я почувствовал это сразу, как увидел из фургона машины карабинеров высокие и толстые стены тюрьмы. Казалось, они надвигались, чтобы раздавить меня.

Казалось, они говорили мне: “Мы ждем тебя с самого твоего рождения!”

Регистрация, медицинский осмотр, грубый обыск, допросы, изолятор: так началось мое выживание, неумолимая судьба повернулась ко мне своим безжалостным, суровым лицом. Уже стемнело, когда я наконец рухнул, одетый, на койку, застеленную грязными, обветшалыми простынями, с которыми, однако, требовалось обращаться крайне бережно. Туалет был загажен.

Я уставился в потолок, разглядывая мрачные тени, которые отбрасывала оконная решетка при лунном свете. Потом рассвело – я так боялся наступления дня. Мне всего двадцать семь лет, а моя жизнь уже кончена.

На следующий день пришел магистрат, чтобы допрашивать меня. Я отказался отвечать на его вопросы, и меня приговорили к особо строгому режиму по второму пункту 41-й статьи. Я даже не знал, что это могло значить. Речь шла о какой-то очень суровой форме наказания. Но в той тюрьме не было подходящих для этого структур. Несколько дней спустя меня перевезли в тюрьму на севере Италии и поместили в изолятор на целых три месяца. Там я страдал от ужасного холода и голода.

В камере была лишь койка да железный стул, прибитый к полу. Ни телевизора, ни радио. Теоретически, я имел на них право, но только после завершения срока в изоляторе. Однако этот срок никогда не кончался: на мой счет поступали особые распоряжения, или телевизор был сломан, или… Всегда находилась уйма разных причин.

Я с ужасом читал распоряжения, которые приносили мне в камеру: мои многочисленные сообщники сотрудничали с правосудием. Только за один месяц раскаявшиеся повесили на меня двенадцать обвинений.

Я попытался написать весточку своей матери и родственникам, но ничего не вышло: я разучился писать! Это меня поразило. Последний раз я держал ручку много лет назад, отвечая на вопросы теста, который следовало пройти перед военной службой.

Лютые надзиратели обыскивали меня и мою камеру по три раза на дню. У меня была только одна сменная роба. И в очередной раз, когда ее бросили на запачканный пол, я даже не стал поднимать ее. Грязные голые стены, отвратительная пища и никакой надежды на спасение.

Однажды на рассвете меня разбудили. Тюремщик бросил в окошко черный матерчатый мешок и сказал: “Собирай вещи и на выход. Быстро!”

Я был счастлив. Куда бы меня ни повезли, я покидал эту вонючую дыру. Я даже представить себе не мог, что впереди меня ждет настоящий ад.