Она была красотка, ее звали Розанна. Я спросил, не хочет ли она потанцевать со мной, и она согласилась.

Первая настоящая любовь в моей жизни. Едва подворачивался случай, я сбегал с работы и на своей перекрашенной “Веспе” мчался из Казамарины, где я жил, в Джардини – навестить Розанну.

Старшая сестра Розанны, Лелла, встречалась с парнишкой из моего городка, Пеппе Темпестой. Мы с Пеппе поладили и стали вместе ездить в гости к нашим возлюбленным.

Знакомство с ним и страсть к Розанне отдалили меня от друзей детства. К тому же Тино и Нелло хотели спокойной жизни. Они отдали мне на хранение все оружие и деньги. Оружие я должен был постепенно продать, а выручку поделить с ними. Но я так никому и не продал его; точнее, я выкупил оружие у товарищей, отдав им сумму, равную его стоимости.

Наша школьная компания, а лучше сказать – банда, распалась, но дружба осталась дружбой. Общая тайна связала нас на всю жизнь.

Теперь у меня была Розанна, и после поцелуев я распалялся настолько, что должен был идти к проституткам и платить им за ночь непомерно высокую цену в пять тысяч лир. И все из-за упрямства Розанны, которая желала остаться девственницей до свадьбы.

Однажды вечером, проводив до дома своих невест, мы с Пеппе вернулись за моей “Веспой”, но не обнаружили ее в том месте, где оставили. Мопед угнали!

Я сразу сообразил, чьих это рук дело. Я давно заметил, что местные ребята как зачарованные смотрели из бара на мой мопед, пока я проносился мимо. Как-то раз один из них подошел ко мне и, сглатывая слюну, спросил о деталях.

Я ответил ему надменно и небрежно, гордый тем, что местные облизывались на мою “Веспу”.

Вот они-то и угнали, никаких сомнений. Я ворвался в бар вместе с Пеппе, который напрасно пытался остановить и успокоить меня.

Парни сидели за своим обычным столом и смеялись. Стоило им увидеть меня, как они изменились в лице и притихли, что подтвердило мои подозрения.

Я отозвал в сторону того, кто мне показался зачинщиком, и приказал ему немедленно вернуть мопед. Он сказал, что ничего не знает. Мы заговорили на повышенных тонах, потом пустили в ход кулаки.

Казалось, его приятели предполагали подобное развитие событий, они сразу поднялись со своих мест и стали наступать на нас с Пеппе. В мгновение ока мы были окружены десятком крепких парней, которые принялись избивать нас до крови.

По чистой случайности мимо проходил школьный учитель, хорошо знавший их всех, и ребята тотчас унесли ноги прочь.

Учитель подошел к нам и помог встать. Он хотел проводить нас до больницы, но мы отказались и ушли восвояси, хотя у нас ныла каждая косточка. Особенную боль мне причиняла мысль о том, что из-за меня пострадал мой друг. Я досадовал, что вовлек его в эту переделку. Но в то же время восхищался им, потому что Пеппе не сбежал и не бросил меня. Местные не просто как следует вздули меня, но вдобавок сломали ребро, о чем я узнал несколько лет спустя. Долгое время, прежде чем оно срослось, я морщился от боли всякий раз, когда наклонялся.

Но, как говорится, нет худа без добра. Впоследствии под предлогом этой травмы я уклонялся от некоторых работ в армии.

В тот день, пусть даже избитые по полусмерти, мы не отступили от правила “око за око” – угнали мотоцикл у местных и вернулись на нем в Казамарину. Однако гнев не оставлял меня, и я предложил Пеппе отомстить по-настоящему. У него тоже горели ссадины, но он дал мне время поразмыслить как следует.

– Нас двое, а их целая банда. Они нас прикончат.

– Нас тоже много, – уверил я Пеппе. – Я познакомлю тебя кое с кем из своих друзей.

Он согласился. Потом я проводил Пеппе до дома, попросил спирта, чтобы промыть наши раны, и обещал вернуться позже.

Я взял из тайника два пистолета и сразу отправился к Пеппе. Увидев оружие, он, скорее, воодушевился, чем струсил. В этот раз он тоже не подвел меня. Оправившись после драки, я снова спросил Пеппе, намерен ли он ехать со мной в Джардини.

– Поехали, – ответил он без колебаний.

От боли я не мог вести мотоцикл, поэтому за руль сел Пеппе. Добравшись до Джардини, мы принялись рыскать между домов, стараясь держаться подальше от горящих окон и фонарей: тьма прикрывала нас. Внезапно мы увидели одного из тех парней, он искал место, чтобы припарковать свой мопед.

Мы хотели сразу же подойти к нему, но парень вошел в игровой зал: там собрались все его приятели, которые избили нас до полусмерти.

– Что будем делать? – спросил Пеппе.

– Подождем, – ответил я.

Я злился не столько из-за угнанной “Веспы” – тогда я без проблем купил бы себе новую, – сколько из-за боли и унижения. Их смех все еще отдавался в моей голове. Спустя полчаса они начали выходить из заведения.

Я спрятался за машиной и скомандовал Пеппе встать на другой стороне улицы: наверняка кто-нибудь из них попытается сбежать, и Пеппе пригрозит ему пистолетом. Я сказал другу – хотя сам не был в этом уверен, – что стрелять ему не придется, поскольку беглец остановится, заметив оружие.

Я бросился на самого крупного из парней, который тогда избивал меня особенно жестоко, повалив на пол. Я был безжалостен, как хищник со своей добычей, и, следуя примеру из кино, нанес ему пистолетом сильный удар по голове. Хлынула кровь. Остальные застыли на месте, точно парализованные.

– Я убью вас всех, если не вернете “Веспу”! – кричал я, грозя оружием. Один из банды сразу вызвался проводить меня к тому месту, где они спрятали мопед. Я сказал Пеппе, чтобы сходил он, а я тем временем присмотрю за этими молодчиками.

– Что же вы не смеетесь, как смеялись в прошлый раз? Отчего повесили нос? Ну же, смейтесь. Если не засмеетесь, я прострелю вам ноги!

Жалкие людишки. Они принялись обвинять друг друга в краже. Кто-то просил меня сжалиться и канючил про свою больную маму.

– А о моей матери вы подумали, пока избивали меня? Подумали, сукины дети?

Но как зол я ни был, мне не удавалось ожесточиться до той степени, в какой были жестоки они по отношению ко мне. Парни были напуганы, главарь плакал, прижимал ладони к ране на голове, пытаясь остановить кровь, и говорил, что ничего не видит.

Я заставил их раздеться и сложить на землю все, что на них было: одежду, обувь, очки, ремни, часы, и даже приказал вынуть серьги из ушей. Между тем явился и Пеппе на моей обожаемой “Веспе”: шум мотора с глушителем “Полини” показался мне дивной музыкой! Из кучи одежды я выудил свитер, оторвал рукав и окунул в бензобак. И поджег все их вещи: костер получился отменный!

Я спросил, довольны ли они зрелищем, и, поскольку никто из шайки не посмел жаловаться, заставил их смеяться: “Ну же, смейтесь, смейтесь!”

Они прикрывали срамные места руками и смеялись, чтобы не расплакаться.

Я вскочил на свою “Веспу” и сказал:

– А теперь мне пора, но я еще вернусь, да не раз. И вы не посмеете угонять мой мопед, не так ли?

– Да, да да, – повторяли они хором.

Пеппе включил первую передачу, и мы медленно тронулись.

Все тело еще ныло у нас от боли, но душа ликовала – казалось, мы боги, мы сильны.

“Черт возьми, какую власть дает оружие”, – подумал я.

Пеппе смотрел на меня с восхищением и клялся, что предан мне навеки.

Вернувшись домой, я размышлял перед сном о происшедшем. Я был доволен и горд собой и впервые уснул с пистолетом под подушкой. На следующий день Пеппе рассказал, что товарищ его отца, живший в Джардини, видел на улице голых парней. “Ничего святого у вас нет, бесстыдники!” – сказал он им. Мы чуть не лопнули со смеху.

Но история на этом не закончилась. Родители тех ребят заявили карабинерам, что двое неизвестных в масках, на “Веспе”, обобрали их бедных детишек. Естественно, примерные ребятки не стали рассказывать, как обстояло дело.

Я был взбешен и даже собрался навестить их, но, рассудив здраво, решил, что пока лучше вообще не показываться в Джардини. Карабинеры искали черную “Веспу” с багажником и глушителем “Полини”. Пришлось разобрать ее на запчасти.

Несколько дней спустя начальник цеха, в котором я работал, поручил мне передать небольшой шкив владельцу крупного продуктового склада. Я не заставил повторять поручение дважды, поскольку всегда был рад выбраться из душного, пропахшего маслом и паленой резиной помещения. Я приладил шкив на багажнике велосипеда и не спеша покатил к большому складу. Рабочий показал мне, где вход. Пришлось несколько раз постучать, прежде чем хриплый голос ответил: “Входи!”

Я осторожно открыл дверь. За столом сидел мужчина – по всей видимости, бухгалтер – и что-то писал. Он не ответил на мое приветствие и, даже не удостоив меня взглядом, торопливо указал рукой, куда положить шкив. Затем попросил подождать, пока он закончит расчеты, чтобы я отнес накладную своему начальнику.

“Мерзкий тип”, – подумал я и присел, хотя бухгалтер не предложил мне этого. Но попытайся он возразить, я бы ударил его. На столе прямо перед ним тлела недокуренная сигарета. Похоже, этот человек часто оставлял так окурки: столешница была прожжена в нескольких местах. На рубашке у него темнели масляные пятна.

Пока я рассматривал этого типа, мой взгляд упал на маленький полуоткрытый сейф, вделанный в стену рядом с его столом. Я притворился, будто у меня затекли мышцы, и потянулся вперед – рассмотреть, что лежало в ящичке, но так и не понял, что там было.

Выходя из склада, я решил как-нибудь наведаться туда.

Я рассказал об этом Пеппе. Работа на заводе уже давно опостылела нам. Со своим заработком Пеппе не мог позволить себе даже сигареты. Его дела шли настолько скверно, что несколько раз я одалживал ему деньги и постоянно делал подарки: все, что я покупал для себя, я покупал и для него. Правда, потом Пеппе сказал, что не может больше принимать от меня все эти дары.

Я в деньгах не нуждался, потому что потихоньку черпал из своей тайной сокровищницы, о которой, естественно, никому не рассказывал, даже Пеппе.

Я не подначивал его, но когда рассказал о сейфе на складе, Пеппе сам предложил: “Ограбим?”

Сказано – сделано. Мы взяли пистолеты и обрез, который выглядел поистине устрашающе. Выждали момент, когда на складе все затихнет, надели маски и вошли. Внутри никого не было, но я знал, что в комнате с сейфом сидит бухгалтер. Я распахнул дверь, и на этот раз бухгалтеру хватило ума вести себя вежливо – со мной и с господином Обрезом.

Я приказал открыть сейф, но у бедняги так дрожали руки, что ему не удавалось даже вставить ключ в замок. Вырвав ключ у бухгалтера, я сам открыл дверцу, залез в сейф почти с головой и выгреб все, что там хранилось. Деньги и ассигнации я затолкал в пластиковый пакет. Я спросил у бухгалтера, есть ли еще деньги, и тот указал мне на кассу с дневной выручкой. Я тщательно обследовал также ящики стола и в одном из них обнаружил новенькую пушку: автомат 7,65 калибра. Настоящий красавец! Тогда-то и зародилась моя любовь к автоматическому оружию.

Пеппе ждал меня снаружи с включенным мотором. Я разрядил обрез и спрятал его в сумку вместе с деньгами и пистолетами, и мы скрылись в темноте.

Через четверть часа мы сидели за столом нашего штаба – комнатки, которую мы снимали на имя родственницы Пеппе и использовали как место встречи, – и считали добычу: миллион четыреста тысяч лир мелкими банкнотами по пятьсот и сто. Нам достались также ценные бумаги, но мы не умели с ними обращаться и потому подбросили их в чей-то почтовый ящик. Часть денег мы отложили – сумму, достаточную для аренды штаба на целый год, часть я забрал себе, покрыв свои расходы на покраску стен штаба и ремонт в уборной, остальное поделили. Пистолет, разумеется, мы не могли разделить. Я подарил Пеппе свой, а себе взял найденный в ящике бухгалтера. Эта кража стала первой и не последней в моей жизни. С тех пор нас с Пеппе было не остановить. Особенно нам полюбились бензоколонки – настоящие рудники наличных денег.

Но с каждым ограблением у нас стал меняться стиль жизни, и мы стали привлекать к себе излишнее внимание. Мы одевались с иголочки, угощали друзей ужинами и пиццей, сорили деньгами. Все в городке понимали, что сыновья простых рабочих едва ли могут позволить себе такую жизнь.

Иные смекнули, в чем дело, и даже были не против поучаствовать в наших “делах”, чтобы добыть денег на лечение больной сестры, или на свадьбу, или на строительство дома. Очень скоро наша компания стала слишком большой, и начались серьезные проблемы.

Нехорошие вести достигли ушей моей многочисленной родни. Отец устал колотить меня. Он уже не спрашивал, откуда я беру деньги. Когда он понял, что его сын – грабитель, он посадил меня на паром и с пугающим хладнокровием объявил, что, если я не отчалю, он убьет меня на месте. В его взгляде было что-то безумное: вымолви я тогда хоть слово, он и вправду прибил бы меня, так что я помалкивал и не смел приближаться к отцу.

Я только робко намекнул, что хочу взять кое-какие вещи из дома. Отец дал мне час времени. Прежде всего я забрал из тайника деньги, а потом пошел к матери собирать чемоданы и громко причитать, рассказывая ей о своей невиновности. Мать, однако, собрала мои вещи молча, не проронив ни слова в утешение.

“Им что-то известно, – подумал я. – Мать всегда была на моей стороне… Как же так? Значит, теперь и она против меня?”

– Вот и славно, что я уезжаю. Вам будет спокойнее. Даже гонения на Христа не были такими жестокими, – выговаривал я матери, стараясь задеть ее. Но бесполезно. Даже она желала, чтобы я покинул Казамарину и отправился работать в другое место.

Выходит, она все знала. Сомнений быть не могло.

Тогда я обнял мать покрепче и сказал, что очень ее люблю. И попросил прощения за все горести, которые ей принес. Мать заплакала, и я понял, как сильна боль, которую я причинял ей.

Моя мать святая женщина. Последний раз я видел ее двадцать семь дней назад на свидании, за стеклянной перегородкой. Она по-прежнему свежа и хороша собой, вопреки всем перенесенным страданиям. И страдает она из-за меня! Каждый раз, когда охранники объявляют, что наше время истекло, мать встает, и на глазах у нее слезы. Она прижимает губы к холодному стеклу и ждет встречи с моими губами. Мы всегда так целуемся. В губы. Но в тот день, когда отец отправил меня на остров Линоза, она не стала меня целовать. Она заплакала, и все.