— Да вы поймите, господа! — губернский секретарь Мокей Парфёнович Овцов не терял надежду объяснить что-либо грозным гвардейцам. — Ну как бы я смог задержать самого господина министра?

— Но хотя бы выяснить их предполагаемый путь следования?

Полковник Тучков возвышался над скромным чиновником подобно несокрушимому утёсу, а капитан Толстой более всего напоминал выплывающие из-за того утёса челны Стеньки Разина — все, и одновременно. Такие же опасные, непредсказуемые, и от которых хочется держаться как можно подальше.

— О каком пути может быть речь, господин полковник? — секретарь едва сдерживал слёзы. — Канонерская лодка «Гусар» появилась в Астрахани вчера вечером, и начальствующий над ней лейтенант Давыдов забрал из гарнизона всех офицеров, временно разжаловав их в рядовые.

— И они не возражали? — усомнился Тучков?

— Наоборот, сами на том настаивали.

— Странно…

— Ничего странного, Александр Андреевич, — заметил Фёдор Толстой. — Это же Астрахань.

— И что?

— А то! — усмехнулся капитан. — Здесь до сих пор помнят предания о том, как Степан Тимофеевич ходил в Персию, и, самое главное, какие трофеи оттуда привёз.

— Княжну, которую потом утопил в Волге? Не велик трофей.

— Исправил ошибку.

— В каком смысле?

— Вернулся на родину и увидел, что русские женщины всё равно прекраснее всех на свете. Но я не об этом… Участники разинского похода несколько лет исключительно шёлковые портянки носили.

— Неудобно же…

— Зато форсу!

— Ладно, с этим разобрались, — Тучков повернулся к временно позабытому секретарю. — А кто сейчас в городе старший из воинских чинов?

— Старший сержант Евстигнеев будет. Но он по министерству государственной безопасности проходит.

— Сойдёт. — Александр Андреевич опустился в ближайшее кресло и с удовольствием вытянул усталые ноги. — Пригласите.

— Не могу, — на лице чиновника читалось искреннее отчаяние. — Дмитрий Эрастович с утра изволили прочитать доставленный особым курьером штафет, и отправились опечатывать питейные заведения.

— Вот прямо с утра, и по кабакам? — удивился Толстой. — Весело вы тут живёте.

— Погоди, — остановил заместителя командир батальона. — Что за эстафета, Мокей Парфёнович?

— Не могу знать, господин полковник, чины не дозволяют. Но пакет сей получен в моём присутствии, имел гербовую печать и перечёркнут от угла до угла синею полосой в палец шириной.

— Синяя тревога объявлена, — Тучков почесал подбородок и, уже ни к кому не обращаясь, добавил неопределённый артикль. — Бля!

— Что-то серьёзное? — обеспокоился Толстой.

— Более чем, — Александр Андреевич болезненно поморщился и опять насел на бедолагу Овцова. — Губернатор где?

— Изволят болеть третий год подряд.

— Градоначальник?

— Подвергнут арестованию нынешним утром.

— Предводитель дворянства?

— Тоже в каталажке сидит. Предъявить?

— Не нужно. Полицейские чины?

— Около получасу назад приведены в кандалах и под конвоем.

— А вообще, какая-нибудь власть в губернии осталась?

Овцов втянул голову в плечи и развёл руками. Получалось так, что кроме него нет больше в Астрахани старше по должности. Разве что почтмейстер, но тот ещё на прошлой неделе запил горькую, и на службе появлялся в виде коротеньких записок, выведенных ужасным и нечитаемым почерком. Кабы беды не случилось — слухи о новой опричнине ходили самые противоречивые, но в большинстве своём страшные. Мокей Парфёнович им не верил, конечно, но ведь дыму без огня не бывает… В наше просвещённое время никто не станет носить у пояса отрубленную собачью голову или голову англичанина, как утверждали некоторые сплетники. Но чем чёрт не шутит? Хотя… пожалуй, что и не будут — завоняют быстро на этакой жаре.

— Никакой власти не осталось, господин полковник! Один я тут, аки… аки… аки глас вопиющего в пустыне.

— Хреново! — глубокомысленно заметил Тучков. Сей вывод не относился к положению дел в Астраханской губернии, до которой у Александра Андреевича не имелось никакого интереса. Просто он рассчитывал на помощь местной власти в поисках пропавшего парохода. Не такого уж пропавшего, как выяснилось, но, тем не менее, недоступного и неуловимого. — Есть какие-нибудь предложения, капитан?

Таковые у Фёдора Толстого отсутствовали, за исключением единственного:

— Если в городе нет власти, то нашей первейшей обязанностью является взятие её в свои руки.

— Упаси, господи! — перекрестился Тучков. — Чиновничья карьера меня никогда не прельщала.

— Тогда нужно назначить губернатора. Этот чем не хорош? — палец капитана едва не упёрся в крупный, покрытый капельками пота нос господина Овцова. — Мокей Парфёнович, не соблаговолите принять на себя столь высокую обязанность по управлению губернией?

— Э-э-э… — в голосе губернского секретаря не чувствовалось радости.

— Вот видите, Александр Андреевич, он полностью согласен.

Деваться некуда — волею судеб и сумасбродством командира красногвардейского батальона вознесённый к сияющим вершинам карьеры, Мокей Парфёнович Овцов развил бурную деятельность. И, в первую очередь, постарался как можно скорее избавиться от неожиданных благодетелей, чего, кстати, те сами и требовали осуществить в кратчайшие сроки.

Сколько седых волос прибавилось на голове нового губернатора за прошедшую ночь, так и осталось неизвестным, но наутро две крепкие посудины, вполне мореходные, по уверениям владельцев, ожидали пассажиров на набережной почти у самого кремля.

— Расшивы, — с видом знатока заявил Иван Лопухин, едва ступив на сходни.

— Или шнявы, — Фёдор Толстой устраивать спор не собирался, но раздувающаяся от спеси и осознания собственной правоты морда лучшего друга требовала вмешательства. — Если вообще не шитики.

— Фи, Теодор! — старший лейтенант презрительно оттопырил нижнюю губу. — Ты их ёще насадами назови или фелюгами! Поверь знающему человеку — это расшивы и ничто иное!

— Заткнитесь! — прикрикнул полковник Тучков и на всякий случай уточнил. — Заткнитесь оба.

— Но Александр Андреевич…

— Мы идём в Персию, значит наши корабли будут называться стругами или челнами. Стругами — предпочтительнее. Традиция, господа офицеры! А несогласные могут отправиться пешком по тому же самому маршруту. Или по иному, но тоже своим ходом.

Лопухин восхищённо поцокал языком — командира определённо ждёт большое будущее. Так изящно и не обидно послать всех по известному адресу способен только человек с задатками великого полководца. За это стоило бы выпить, но, как выяснилось вечор, ныне сие занятие приравнено чуть ли не к бунту против престола и православной веры. И куда мир катится, однако?

— Грузимся! — полковник решительно прошёл на посудину и, с удивлением обернувшись, спросил у последовавшего за командиром Толстого. — А вы куда собрались, господин капитан?

— В Персию, а что? — тот удивился не меньше.

— В таком случае извольте принять командование вторым… э-э-э… кораблём. Да, пусть будет кораблём.

— А Иван?

— Лопухин? — переспросил полковник. — Вы как двое из ларца, одинаковых с лица… Ладно, Ивана забирай к себе.

На пропахшей рыбой посудине, собственного имени не имевшей, Фёдора встретил судовладелец, малый со столь продувной физиономией, что сразу захотелось спрятать кошелёк как можно дальше.

— Не извольте сумлеваться, ваши благородия! — заверил он. — На моей ласточке мы хоть до Персии, хоть до Царьграда враз домчим.

— Так уж и до Царьграда? — усомнился Толстой. — Посуху?

— Зачем? — в глазах Андрея Туробова, сына Владимирова, как назвался владелец струга, вспыхнул задорный огонёк, а правая рука попыталась найти рукоять отсутствующей сабли. — Сначала волоком до Дону, а там прямая дорога за зипунами… то есть, я хотел сказать, в Царьград.

— Однако! — заметивший многозначительную оговорку Лопухин нахмурился. — А пароход твоё корыто догнать сможет?

Если Туробов и обиделся уничижительному прозвищу своей ласточки, то вида не подал:

— Да запросто, ваше благородие. Им же баржа помешает полный ход дать.

— Какая такая баржа?

— Обыкновенная, с дровами. Каменный уголь у нас за редкость идёт, так их сиятельство министр Беляков приказал все дома, что из дубовых брёвен, разобрать да с собой увезти. Александр Фёдорыч завсегда запаслив был.

— Ты его раньше знал? — перехватил инициативу Толстой.

— Ясен пень, — Туробов погладил стриженную наголо голову. — Да кто же на Каспии не знает Беляк-шайтана?

— Как-как?

— Беляк-шайтан, а что? Лет десять-пятнадцать назад… — судовладелец осёкся. — Вы разве не слышали?

— Откуда?

— Вот оно как! — оживился Андрей Владимирович, обрадовавшийся свежим слушателям. — Это сейчас Александр Фёдорович остепенился, в купцы да министры выбился, а бывало… Любой нехристь в Астрабаде ли, в Дербенте ли, даже сам Гусейн Кули готов был наложить в шальвары при виде парусов атамана. Вы не поверите, господа офицеры, ну и шутки шутил Беляков в молодости — велел на парусе огурец нарисовать, а под ним две маленькие репки. Вблизи разница заметна, а вот издалека…

— Ля гранд кутак! — почему-то на смеси французского с татарским прокомментировал Толстой.

— Истинно так! — блеснул знанием иностранных наречий Туробов. — И вдували мы энтим самым… хм… ну вы понимаете? Эх, были времена!

— А кто сказал, что они прошли? — обнадёжил Лопухин. — Зададим перцу басурманам?

— Да не вопрос! — с готовностью откликнулся судовладелец, и опять привычным жестом поискал на боку саблю, невзначай обнажив поддетую под кафтан тонкую воронёную кольчугу. — Дуван дуванить по чести будем, али по совести?

— Поровну, — успокоил Толстой и, уловив движение на головном струге, скомандовал. — Отчаливаем, братцы!

Ноябрь 1802 года. Париж. Тюильри.

— Талейран, чёрт бы тебя побрал, козла старого! — общение с Кутузовым не прошло бесследно, и потому грубые ругательства Наполеон произнёс вовсе не по-французски. — О каких донесениях с русско-персидской войны может идти речь, если в Петербурге категорически отрицают наличие таковой? Кого вы хотите обмануть? А коли имеете нетерпение, то поезжайте в Голландию, купите там на рынке селёдку и е… хм… пудрите мозги ей!

— Но мой император! — гневная тирада не смутила опытного министра. — Мой император… царь Павел сколь угодно может отрицать своё причастие к военным действиям во владениях шаха, но наши источники в диване Блистательной Порты прямо говорят об обратном. Южное побережье Каспийского моря подверглось столь опустошительному нашествию, что его последствия сравнимы по ущербу с полчищами саранчи. Последняя, правда, не имеет привычки грабить дворцы и богатые дома. Унося с собой всё, что кажется более-менее ценным.

— Эти варвары уводят людей в рабство?

— Нет, мой император, оно запрещено русскими законами. Но пойманных англичан обязательно вешают.

— За что?

— Обычно за шею, — пожал плечами Талейран.

Слова министра заставили Наполеона задуматься. Неужели царь Павел поверил в тот давний прожект индийского похода, и начал самостоятельно действовать в этом направлении? Но как же не вовремя! Русские войска нужны сейчас в Европе, чтобы одним своим присутствием держать в напряжении невесть что возомнивших о себе австрийцев.

— Те ещё суки! — вслух произнёс император. Покатал на языке сочное русское слово, и повторил. — Австрийские суки!

Талейран, не меньше Наполеона общавшийся с фельдмаршалом Кутузовым, согласился:

— Austrijsku mamu ipati-kolotiti.

— Не так эмоционально! — одёрнул министра император. — Не будем плевать в колодец!

Да, нужно признать правоту Его Величества — Габсбурги хоть и вырождаются, но кое на что они ещё пригодятся. Великой Французской Империи требуется наследник престола, а Жозефина, при всех её достоинствах, бесплодна. Оставалась надежда на божественное вмешательство и помощь любвеобильного русского фельдмаршала, наставившего рога половине парижского высшего света, но увы, чуда не произошло.

Теперь предстоит долгая процедура развода, нудная дипломатическая переписка с Венским двором… Найдётся у них брюхо, способное выносить маленького императрёныша? Пусть кривая и рябая, хоть горбатая, но та, что сможет родить сына. Ради обеспечения будущего Империи можно и козу в постель затащить…

И ещё, что немаловажно, родство с одной из старейших монархий Европы придаст короне дополнительный блеск, а трону — определённую устойчивость. Это станет подтверждением законности императорского титула, до сей поры признаваемого только Баварией, Оттоманской Портой, и Россией. Причём последней — со значительными оговорками и только после выплаты так называемого «безвозвратного коронационного займа». Таким изящным выражением русский царь Павел Петрович назвал чудовищную по размеру взятку. Лицемер…

Но что же он в самом деле задумал в Персии? Северный медведь хитёр и коварен, любое его действие имеет второй, третий, а то и пятый смысл, в толковании которых были бы бессильны знаменитые халдейские мудрецы, живи они сейчас. Павел чихнёт, а половина Европы ломает голову над значением этого чиха, потому как ждать от России чего-то однозначного давно не приходится. А уж жаден настолько безмерно, что пресловутые итальянские банкиры плачут от зависти. Кстати, они недавно признали недействительными сделанные покойной императрицей Екатериной многомиллионные долги. Как это удалось? Сия тайна покрыта мраком, известно только о посещении фельдмаршалом Кутузовым крупнейших банкирских домов Генуи, Турина и Венеции.

Впрочем, если знать о способности русского пройдохи выпросить у покойника закрывающие глаза монетки… Причём покойник сделает это добровольно и с радостью, заверив потом дарственную у нотариуса.

— Талейран!

— Да, мой император? — министр склонился перед изволившим прервать размышления императором.

— Мне необходимо встретиться с царём Павлом Петровичем.

— Это невозможно!

— Невозможно? Такого слова не существует, господин Талейран.

— Но мой император, русский царь неоднократно заявлял о своём намерении никогда не покидать страну, делая единственное исключение. Боюсь, сир, оно вам не понравится.

— Предоставьте мне самому решать, понравится что-то или нет. Так что за исключение?

— Павел Петрович сказал, будто бы пересечёт границу только для того, чтобы полюбоваться на русские знамена над захваченными вражескими столицами.

— Он имел ввиду Париж?

— Вот этого не знаю, но давайте не будем искушать судьбу и будить лихо…

— Разумно, — Наполеон вскочил с кресла и нервно прошёлся по кабинету. Мысль о скачущих по парижским улицам или стоящих биваком в Булонском лесу страшных казаках его взволновала и потрясла до глубины души. — Безвыходных положений не бывает, Талейран!

— В таком случае нам придётся ехать самим.

— Зимой?

— Когда завершится дипломатическая переписка и подготовка к визиту, уже наступит весна.

— Это у нас. А в России?

— Я немедленно отправлюсь в русское посольство к фельдмаршалу Кутузову и всё выясню.

— Разве он приехал опять?

— Вчера вечером, Ваше Величество.

— И не сделал визит вежливости?

— Он был занят.

— Чем же, если не секрет? Опять дела амурные?

— На этот раз вы не угадали, мой Император. Фельдмаршал Кутузов убивал на дуэли ваших гвардейских офицеров.

— Всех?

— Нет, только троих.

— А я уж было подумал… Больше не пугайте так меня, господин министр. Идите же, скорее. Да… и позовите ко мне Коленкура.

Талейран помрачнел:

— Увы, это невозможно.

— Нет такого слова при дворе императора всех французов!

— Боюсь расстроить, Ваше Величество, но бедолага оказался третьим, кого русский людоед съел сегодня за завтраком.

— Merde!

Министр ушёл, а император долго ещё сетовал на недостаточное количество бранных слов во французском и корсиканском наречиях, то и дело переходя на язык одного далёкого государства, о котором столько в последнее время говорилось. Воистину, последние времена наступают.

В русском посольстве министру повезло, и он смог застать фельдмаршала на месте. Император, доведись ему присутствовать при встрече, был бы весьма удивлён дружескому тону разговора казалось на первый взгляд непримиримых политических противников.

— Скажите, Мишель, вы поставили перед собой задачу уничтожить всю французскую армию в одиночку?

— Эти сами напросились, Шарль! Неужели вы тоже принимаете меня за кровожадного монстра?

— В какой-то степени, — не стал кривить душой Талейран.

— Бросьте, — Михаил Илларионович закончил полировать шпагу и со стуком задвинул оружие в ножны. — Хотите выпить настоящих русских медов?

— Медов? В Шотландии мне приходилось слышать удивительную легенду о таинственном вересковом мёде, целебные свойства которого заставляли подниматься безнадёжно больных, а старики приобретали ясность ума и вторую молодость. Это он?

— Вересковый? — Кутузов скривился, будто хлебнул уксусу. — Не смешите, Шарль! Те голодранцы в стремлении подражать великому искусству варения мёда готовили слабое подобие, пародию, можно так сказать. Попробуйте и убедитесь!

Француз взял предложенный кубок с некоторой насторожённостью. Сам запах пьянит и будоражит, горячит кровь в жилах, а вкус…

— Это божественно, Мишель!

— Тогда повторим?

Повторили, и фельдмаршал тут же заговорил о делах:

— Ваш пенсион за прошедшие месяцы, друг мой, — на стол лёг туго набитый, объёмистый замшевый мешочек. — Будем пересчитывать?

— Ну что вы, благородные люди должны доверять друг другу! — с лёгкой иронией ответил министр, пряча тяжёлый кошель во внутренний карман камзола. — Могу ли я предполагать дальнейшее… э-э-э… сотрудничество?

— Всенепременно! — неизвестно откуда появился ещё один мешочек, брат-близнец первого. — Мой друг, в таком виде вы похожи на одногрудую амазонку! Позволите восстановить гармонию?

— Так трогательно, — расчувствовался француз и постарался выжать слезу. Но, забирая очередной подарок, позволил себе заметить. — Меня не покидает ощущение, Мишель, что на каждый вложенный сантим вы намерены получить не менее пяти рублей чистой прибыли.

— Разве друзья забивают себе голову подобными мелочами, Шарль? — оскорбился фельдмаршал. — Но вы ведь приехали по какому-то делу?

— Э-э-э… — Талейран лихорадочно искал способы исправить допущенную ошибку. — Скажите, а господин Фуше часто бывает в этом кабинете?

Михаил Илларионович построжел, став похожим на мраморное изваяние:

— Мне кажется, что привычки министра полиции являются его личным делом, и не могут служить предметом публичного обсуждения. Давайте вернёмся к нашим баранам… Вы явились по поручению своего императора?

Талейран предпочёл не заметить небрежно завуалированное оскорбление:

— Совершенно верно! Его Величество желает знать, что у вас происходит в Персии.

— У нас или в Персии? Друг мой, старайтесь изъясняться точнее.

— А-а-а…

— Ах, вот вы о чём! Можете передать императору, что в данный момент Россия не ведёт никаких войн, а всё происходящее на её южных границах и за их пределами — не более чем инициатива частных лиц.

— Но говорят о полноценных боевых действиях со штурмом городов и применением тяжёлой осадной артиллерии.

— Кто говорит, англичане и турки? Первые лгут от природной ненависти к Франции и России, а вторые могут искренне заблуждаться.

— И, тем не менее, мой император хотел бы лично посетить Санкт-Петербург, чтобы в беседе с Его Императорским Величеством Павлом Петровичем обсудить сложившуюся ситуацию, а так же договориться о перспективах совместной политики касательно Европы.

— Так пусть приезжает, какие проблемы? — тут лицо Кутузова приобрело странное выражение. — Но почему в Санкт-Петербург? Великий Наполеон должен непременно увидеть Москву! Сердце России и всё такое… Ну, вы понимаете? Вид на город с Воробьёвых гор, прогулки по Кремлю, пожары… Пардон, я хотел сказать, иллюминация с фейерверками. Сегодня же отправлю депешу! Нет, поеду сам, подготовку таких грандиозных событий нельзя пускать на самотёк или доверить дилетантам!

Министр решил не мешать сборам и поспешил откланяться, но на выходе из посольства был перехвачен адъютантом фельдмаршала, капитаном Сергеем Викторовичем Акимовым:

— Позвольте бесплатный совет, месье?

Искусство дипломатии учит не упускать из виду любую, пусть даже незначительную мелочь, поэтому Талейран с готовностью кивнул:

— Премного меня обяжете.

— Знаете, месье… У нас хотя и просвещённая страна, но некоторые азиатские обычаи удивительно живучи. Отголоски былого варварства, что поделать… И один из таких обычаев — любовь к богатым подаркам.

— Богатым в каких пределах? — деловито осведомился француз.

— Чаще всего — за любыми пределами.

Министр уехал в глубокой задумчивости…