Санкт-Петербург. Петропавловская крепость.

Сегодня так называемый «судный день» — я отправился по столице с проверками и инспекциями. Такие дни случаются раз в неделю, причём определяются они банальным броском игральной кости, производимом в полном одиночестве, дабы исключить утечку информации к проверяемым о намеченных сроках. А то знаете, как бывает? Приезжаешь в полк, а там травка покрашенная зеленеет, листочки из бумаги вырезаны и на ниточках к деревьям привязаны, в солдатских котелках паштет из трюфелей и пармезаны с марципанами. Шучу… чаще всего наоборот — приезжаешь, а командир сказался больным, оставив офицеров отдуваться за свои и чужие огрехи, те разбежались, опасаясь монаршего гнева, а полком командует безусый младший лейтенант. У меня уже четверть комполков младше двадцати лет, куда больше? Нет, лучше вот так неожиданно.

Инициатива о проведении подобных инспекций исходила от канцлера, возомнившего себя наркомом Госконтроля в дополнение к основным обязанностям, и была поддержана «Малым советом». Туда кроме беспокойного Фёдора Васильевича входили императрица Мария Фёдоровна, Аракчеев, Бенкендорф, отец Николай, и Гавриил Романович Державин, являющийся одновременно министром финансов, главным таможенным инспектором и председателем Чрезвычайной акцизно-налоговой комиссии. Как раз шесть человек — достаточное количество, чтобы раз в неделю отработал каждый. Я — вне очереди.

Ну да, говоря о случайности выбора, и подразумевал именно свои выезды, внеурочные, так сказать, и являющиеся дополнительными к ежедневным. Воскресенье из графика исключалось, но в остальное время моё Императорское Величество могло выскочить как чёртик из табакерки где угодно и когда угодно. Не позволяя расслабляться. Военное положение, между прочим, никто не отменял.

Охватить всё разумеется невозможно, но гипотетический шанс на появление инспектора бодрил людей, и придавал серым будням пикантную остроту. Этакий стручок красного перцу, засунутый ишаку под хвост. Процедура весьма полезная, хотя с ишачьей точки зрения… Но кого интересует его точка зрения?

Сейчас настала очередь Петропавловской крепости, и меня сопровождает Бенкендорф, так как она находится в ведении Министерства Государственной Безопасности. Ничего, не убудет с генерала от прогулки во внеурочное время — днём отвлекать не стал, а вечером можно сделать дело без ущерба для основной работы. И заодно проветриться, иначе застоявшийся кабинетный воздух пагубно отразится на здоровье.

Вот на него, правда, Александр Христофорович не жалуется. Да и в столь юном возрасте жалобы были бы просто смешны. Сколько Бенкендорфу на роду написано? Не помню. Но меня всяко переживёт.

А места знакомые. В двадцать седьмом, кажется, будучи в Ленинграде на курсах, ходил здесь с экскурсией. Там вон декабристов повесили… И правильно сделали, между прочим! Революции могут быть пролетарскими, в крайнем случае — буржуазными, но ни в коем разе не дворянскими. Хм… я сам дворянин… Нет, там отщепенцы, отравленные вздорными идеями французского гуманизма и прочими миазмами вольнодумства. Да если подобная сволочь возьмёт власть, стране останется только ползти в сторону ближайшего кладбища, пока не пришли соседи и не надругались над ещё тёплым трупом.

Согласен, мысли несколько противоречат моим же более ранним убеждениям — декабристы разбудили Герцена, тот разбудил следующих, те… и так далее. Но вот, паскуда, на чьи деньги звонил в тот колокол? Руки пообрывать звонарю хренову! Это сколько по совокупности тянет, если пятьдесят восьмую статью применить? Плюс спекуляция валютой, тунеядство, аморальный образ жизни. Хотя нет, про аморалку вспоминают при поиске смягчающих обстоятельств. Или сожительство с женой Огарёва таковым не является?

Не разыскать ли, кстати, его папеньку и заранее предупредить о недопустимости… Как более прилично назвать процесс производства бастардов? Бастардирование? А, вспомнил, адюльтер!

— Да, адюльтер!

— Простите, Ваше Императорское Величество, но это кронверк! — поправляет Бенкендорф.

— Я имею в виду, Александр Христофорович, что какой-то болван покрасил пушки. Бордель, а не крепость. Понимаю, что красиво, но вот нахрена?

— Но государь, порядок требует единообразия и…

Резко останавливаюсь, и шагающий следом генерал едва не сшибает меня с ног. Договорить ему не даю — хватаю обеими руками за воротник шинели, для чего пришлось приподняться на цыпочки, и притягиваю к себе. Чтобы не выдать неизвестно откуда накатившее бешенство, слова выговариваю медленно, поэтому получается угрожающе:

— Слушай, ты, любитель орднунга… Уже не в первый раз замечаю попытки неких излишне усердных личностей пустить мне пыль в глаза. Не знаешь таковых?

— Э-э-э… — Бенкендорф не делает попыток вырваться. Оно и правильно, а то под горячую руку…

— Ага, вижу, что знаешь. Так передай им следующее — пока прощаю и надеюсь на исправление ошибок, но при повторении просто глаз вырву. Правый или левый, на выбор. На мой выбор, разумеется. Всё понятно?

— Так точно, Ваше Императорское Величество, всё передам!

Сообразительный, даже улыбается и кивает. Видит, что не хочу напрямую предъявлять претензии, и подыгрывает. Заодно повышает авторитет перед подчинёнными — со стороны наш разговор выглядит доверительной беседой по душам. Очковтиратель, бля, прости Господи.

— Ты пойми, граф…

— Извините, государь, но я не граф.

— И не будешь им, хотя некоторый некомплект их в государстве имеется. Ладно, не вешай нос, какие ещё твои годы. Так о чём мы говорили?

— О моих годах.

— Нет, не то. Так-так-так… А! Ты пойми, Александр Христофорович, что любое дело следует оценивать по способности выполнять изначально поставленную задачу. Пушки должны не только стрелять, но и попадать в цель, больницы — излечивать, а не только лечить, корабли — перевозить грузы, университеты — выучивать, не просто учить, и так далее. Все остальное лишь служит конечной цели. Армия создана для чего?

— Для войны, государь.

— В жопу такую армию, господин генерал-майор! Она нужна для победы, что бы ни утверждали отдельные умники.

— Интересная мысль.

— Эта мысль ещё и правильная. Поэтому ей должно быть подчинено и прочее, как то обучение солдат, новое оружие, экипировка. Можешь не верить, но ровные и ухоженные дорожки между казармами предназначены вовсе не для показа начальству, а для обеспечения скорейшего построения личного состава. Построились, получили приказ, и в бой!

— Не буду спорить, Ваше Императорское Величество.

Ещё бы он спорил, немец-перец-колбаса. Нутром, наверное, чувствует происхождение своего любимого единообразия от требуемой мной целесообразности. Давайте возьмём события столетней давности, нет, будем брать двести лет, так нагляднее.

Нет, ничего не буду объяснять! Просто хочу, чтобы подобрав в бою винтовку погибшего товарища, любой солдат мог стрелять из неё так же, как из своей. К чёрту индивидуальность в оружии — в эпоху массовых армий и сражений с десятками тысяч участников с каждой стороны, она наносит лишь вред. В пору, когда сходились дружины по паре сотен, ещё позволительно выпендриваться, но не сейчас. Взяв в руки ружьё, ты должен знать наверняка, что оно ничем не отличается от предыдущей и не нужно привыкать заново. Пусть секунды, но как же часто те секунды равняются жизни.

Я наконец-то отпустил воротник бенкендорфовой шинели и вернулся к действительности:

— Оставим философствование, Александр Христофорович, и посмотрим на ваших шпионов.

— Ваше Императорское Величество подразумевает посещение разведшколы или Трубецкого бастиона?

— Разведчиков покажешь чуть позже, сначала проведаем тюрьму.

— Там не мои шпионы, а английские.

— Уругвайских нет?

— Каких, простите?

— Нет, так нет. Веди, Вергилий!

По условному знаку Бенкендорфа появляются два гвардейца — вот только что не было никого, а через мгновение явились. Мистика… В руках у солдат фонари, в которых с огромным удивлением узнаю керосиновые «летучие мыши». Госбезопасность злоупотребляет служебным положением, используя секретные разработки графа Кулибина? Не паразиты ли, а?

Впрочем, секретность сохранится ровно до тех пор, как число изготовленных ламп на складах дойдёт до полумиллиона. Тогда выбросим их на рынок сразу — это позволит держать настолько низкую цену, что производство подделок в той же Англии заранее окажется невыгодным. А мы будем снимать сливки на продаже керосина и запасных стёкол. Дать орден Белякову за бакинскую нефть? Посмотрим, как добыча у братьев Вершинина и Кручинина пойдёт.

В бастионе сыро и холодно, но в самих камерах относительно сухо и тепло — не санатория, но жить можно. В задачу тюремщиков входит изоляция заключённых от внешнего мира, но никак не сведение в могилу в кратчайшие сроки. За некоторые преступления наказание просто обязано быть растянутым во времени. А работа на англичан — одно из них.

— Кто? — киваю на подскочившего с топчана арестанта с безумным взглядом. Остриженный наголо во избежание появления насекомых, черты лица искажены гримасой… нет, не узнать.

— Номер двенадцать дробь пятьдесят два, Ваше Императорское Величество, — не заглядывая в бумаги отвечает Бенкендорф.

Роюсь в памяти. Кто у нас под таким номером? Фамилий и имён заключённые не имеют — запрещено.

— Дай-ка сюда! — протягиваю руку.

— Вот, — соблюдая требования секретности, Александр Христофорович подаёт один листок из толстой папки. Правильно, о всех его операциях я знать могу, но о некоторых не хочу.

Так-так-так… палец ползёт вниз по нумерованному списку. Как умудрились разместить здесь почти полсотни душ? Ага, вот вижу пометки — и в других бастионах сидят. Нахожу нужную строчку — это старший из братьев Воронцовых? Не похож совершенно.

— Где второй?

— Помутился рассудком и переведён в карантинную камеру. Если выяснится, что не симулирует, поместим в обыкновенную лечебницу.

— Хорошо, Александр Христофорович, пусть будет так.

Рассматриваю Воронцова. Тот молчит, приученный за время заключения к бессмысленности и бесполезности любых разговоров. Вообще-то оба брата считаются погибшими при случившихся в их имении крестьянских волнениях, и знают об этом. Теоретически они давно уже покойники, но этот, судя по всему, вовсе не хочет переходить от теории к практике. Надеется когда-нибудь выйти отсюда и сплясать на моей могиле? Блаженны верующие.

Бывший дворянин, бывший офицер, бывший граф, бывший канцлер… Вряд ли такое сиятельное лицо опускалось до прямой кормёжки из английского корыта, тут всё проще и сложнее одновременно. Не имея ничего против меня лично, братья являлись убеждёнными англоманами, и действия их могли нанести России ущерб больший, чем высадка Нельсона под Петербургом. Не верю, что лондонские шашни сучки Жеребцовой прошли мимо внимания русского посла в Англии, каковым тогда являлся младший.

Могли или нанесли, тут разницы нет никакой — разрушение любого Карфагена начинается с уничтожения его защитников.

— Жалобы, просьбы? — наконец-то заговариваю с заключённым.

У того единственный вопрос:

— Почему, Ваше Императорское Величество?

Государственный ум виден сразу — сумел, подлец, в одно единственное слово вместить столько смыслов и оттенков, что иному дня не хватит их передать обычной речью. Тут и недоумение, и возмущение, и беспокойство дальнейшей судьбой… крик души недавнего любимца императора и баловня фортуны, в мгновение ока низвергнутого в Тартар мощным пинком, минуя ладью молчаливого Харона. Сам же всё понимает, недоумение наигранное, но, тем не менее, спрашивает. Или удивляется непонятному и непредсказуемому скачку моей политики? Будто она раньше была предсказуемее.

Ответ стандартный:

— Сношение с врагами Отечества.

— Но…

— Заметьте, любезный, я сказал — Отечества, а не престола. Если второе можно как-то понять, хотя не одобрить, то первое приравнено к Иудину греху и прощению не подлежит.

— Мне жаль, Ваше Императорское Величество.

Угу, если бы он знал, как жалко мне. В стране катастрофически не хватает светлых голов. Да что там, просто грамотных людей, а образованнейший и умнейший человек сидит в камере без малейшего шанса когда-нибудь попасть на волю. Кадровый голод, чёрт бы его побрал! Через сколько лет дадут отдачу фабрично-заводские училища? Не поверите, но все умеющие читать и писать арестанты из улова по «Синей тревоге» работают на производстве. Мало того, у Кулибина две лучшие чертёжницы — бывшие проститутки-алкоголички. Как руки перестали трястись… цены нет! И куда катится мир?

— Чего же тебе жаль? Того, что я избежал покушения?

Да, и такой повод к жалости заметен на изрезанном глубокими морщинами лице. Но вслух произносится другое:

— Не увижу Россию сильной и богатой.

— Полагаешь, что под английским башмаком она стала бы такой?

— В союзе с Англией — несомненно.

Упорствование в заблуждениях есть признак не сломленного тюрьмой характера. Младший-то послабее оказался.

— Чем можешь доказать свои утверждения?

Воронцов усмехнулся и позвенел тонкой цепочкой, идущей от ноги к железному кольцу в стене:

— Ничем.

— Но хочешь?

— Мои хотения кого-то интересуют?

— А если так?

— И вы мне предоставите возможность, Ваше Императорское Величество?

— От обратного.

— Простите…

— Ни о каких союзах с Англией и речи быть не может! Но укрепить Россию без оного ты поможешь! А вот ежели не получится, то это и станет доказательством твоей правоты. Лет через пятнадцать-двадцать.

Задумался и просчитывает варианты. Пусть думает и считает, мне-то что. Я при любом раскладе останусь в выигрыше — откажется, значит правильно в каталажке сидит, согласится — ещё один умный человек поработает на благо страны. Предательства не боюсь, оно характером бывшего канцлера не предусмотрено. Даст слово, и будет держать его даже в ущерб себе — эти убеждения вбиты в детстве посильнее любой англомании.

— Согласен.

Вот и ладушки! Это согласие нравится больше возможности сгноить в камере. Оно тоже неплохо, но всегда успеется.

Кому-то, может быть, покажутся странными столь резкие перемены моего настроения и мыслей — от злорадства и желания оставить навечно в каменном мешке, к намерению приставить к государственному делу. Тут просто объясняется. Вам когда-нибудь приходилось стучаться в дверь к соседу с целью разбить тому рожу? И сколько раз всё это заканчивалось совместными посиделками за бутылкой водки? Вспомните, прежде чем упрекать в непостоянстве.

— Александр Христофорович.

— Да, государь?

— Бывшего заключённого номер двенадцать дробь пятьдесят два перевести в более приличное помещение, переодеть, свободу передвижений ограничить, фамилию сменить.

— А имя?

— Имя, пожалуй, тоже.

— Будет исполнено, государь! — кивнул Бенкендорф. И уже бывшему арестанту. — Как желаете именоваться, сударь?

Тот ответил не задумываясь:

— Иваном Ивановичем Петропавловским.

— Петропавловским-Камчатским? — это мне вздумалось пошутить.

— Э-э-э…

Кажется, шутку не смогли оценить по достоинству.

Осмотр крепости затянулся до поздней ночи. Во-первых, нужно закончить начатую инспекцию, а во-вторых, мной двигало обычное любопытство — почти за два года пребывания в должности императора, только сегодня удосужился сюда добраться. Раньше всё как-то не получалось. Ну а сейчас посмотрел, да… Лично побеседовал с каждым из содержащихся в камерах заключённых и удивился человеческой тупости. Основной жалобой и вопросом звучало сетование, что де англичане со шведами отделались легче, чем свои же русские. Те войной шли, а эти, мол, всего лишь за малую мзду услуги оказывали.

Вот бараны! Как объяснить, что англичане враги природные, и кроме как вредить России ни к чему более не предназначенные? И Родиной не торговали, в отличие от… Предательство — худший из грехов. Два десятка патронов к кулибинской винтовке, проданные армейским капитаном голландскому купцу, тоже кусочек Родины. Обменял бы на водку — мог отделаться разжалованием и парой-тройкой лет исправительных работ. Кто заставлял? А купца при проходе проливов опознали датчане как негоцианта из Ливерпуля Эдварда Грешема и передали на дежуривший рядышком русский корабль — цепочка раскрутилась.

Такие вот истории. Бес, говорят, попутал! Ага, бесу больше делать нечего, как метаться по стране от одного идиота к другому и сбивать с пути истинного. Он по мелочи не работает… наверное. Впрочем, с потусторонней силой пусть разбирается Священный Синод, а я уж как-нибудь земными делами займусь.

Шестнадцать человек после недолгого допроса приказал отпустить. Да, при желании воровство со строительства телеграфной линии легко квалифицируется как вредительство по наущению агентов иностранных государств, но пока Бенкендорф не докажет, что тот лес украден для ремонта британского флота, он этих мужиков не получит. А вот хороших пи… хм… хорошее внушение за излишнее рвение отгребёт по-полной. Липовые дела шьёт, сучонок?

К полуночи министр Государственной Безопасности из генерал-майоров превратился в полковника, а к трём уже в майорах ходил.

— Осознал, юноша? — спросил я у бледного Александра Христофоровича.

— Так точно, Ваше Императорское Величество, — его губы дрожали, и ответ прозвучал невнятно.

— Не расслышал!

— Осознал, государь.

И что теперь делать? Моя, кстати, ошибка — сам возвысил неокрепшего душой и мозгами юнца, вручив сначала дивизию, а потом немалую власть, сравнимую разве что… Хрен, с императорской сравнивать не буду — у министра и дым пожиже, и труба пониже. Задал задачку, гадёныш!

Одно утешает — по докладам Гавриила Романовича Державина (тайным докладам, разумеется), к рукам Бенкендорфа не прилипло ни одной копейки. Безупречно честен Александр Христофорович, что признавали даже позднейшие биографы, по преимуществу — недоброжелатели. А также отличается исполнительностью, умеренным карьеризмом, лет через десять — ясным умом и высочайшим знанием своего дела. Где найти ещё такого, да ещё прямо сейчас? Они есть, но не подвернулся случай оставить заметный след в истории, и я о них не слышал.

Да… и выходит, что я сам и виноват. Но исправление ошибки загубит человеческую жизнь — не станет он дальше жить, ей-богу!

— Дурак ты, господин генерал-майор.

— Просто майор, государь.

— Знаю, что говорю! И оставь погоны в покое! Погорячились и будя, пошли твоих разведчиков смотреть.

— Но как же…

— Кверху каком, а дальше раком! Если ты сказал, что осознал, значит так оно и есть. А уж каким образом будешь данное слово исполнять… Чай не дрова рубишь — судьбы по живому режешь. Пошли.

Разведшкола располагалась в бывшем арсенале, и дошли быстро. Да тут идти-то всего… двумя лаптями крепость накроешь.

— Поставите боевую задачу, государь? — Бенкендорф достаточно быстро оправился от взбучки и смотрел орлом. — Или предложить на выбор свои варианты?

— А если просто так?

— Невозможно.

— Даже для меня?

— Так точно, Ваше Императорское Величество! Люди устают на занятиях, и поднимать их по чьей-либо прихоти…

— А с боевой задачей, значит, можно будить?

— Совершенно правильно. Разве можно спать, если объявлена тревога?

— Совсем запутал… А я просил что?

— Не знаю, Ваше Императорское Величество.

— Тьфу! Ладно, слушай… Нет, погоди, где я вам среди ночи противника найду?

— Обойдёмся условным.

— Игрушечные маневры с оловянными солдатиками?

— Всё на полном серьёзе, разве что патроны будут холостыми, а гранаты учебными. Третьего дня поступили снаряжённые горохом, заодно и испытаем. Так поднимать народ?

— Дай подумать.

Действительно, надо немного поразмыслить. Для чего вообще создавалась эта школа? Не помню, чтобы в разговорах с Бенкендорфом я упоминал нечто подобное — тут или Кутузов подсказал, или… Какое, к чертям, или? Кроме Михаила Илларионовича вряд ли кто до такого додумается. Зная его натуру…

Некоторых учеников уже приходилось видеть в Михайловском замке — но те наверняка готовятся для работы за границей. А остальные?

— Слушай, генерал, а чем они у тебя вообще занимаются?

Александр Христофорович самодовольно улыбнулся:

— Всем, государь.

Хвастун, однако. Ни за что не поверю, будто за полгода можно научить человека тому, чего не знают его учителя. Что собой представляет современная разведка? Форменное безобразие она собой представляет! Слово «нелегал» вызывает недоумение, «внедрение» — глумливые ухмылки и странное оживление, а кто-то похожий на наших фронтовых разведчиков есть только у казаков, но они служат для решения сиюминутных задач. Пленного притащить, дорогу узнать, войска противника пересчитать… Лучше, чем ничего, но очень мало.

— Здесь есть карта Петербургской губернии, Александр Христофорович?

— Разумеется, государь.

— Тогда трубите тревогу, будет вам боевая задача!

Трубы не оказалось — дежурный по школе достал из кармана обыкновенную деревянную свистульку, что на каждой ярмарке по пятачку за три воза, и свистнул. Да ещё как свистнул, поганец! Поначалу даже померещилось, будто кто-то невидимый и очень мелкий лезет ко мне в мозг через ухо, прокладывая себе путь миллионами острых буравчиков. Аж зубы заныли, и захотелось остановить звук первым же доступным способом — кулаком в рожу.

Бенкендорф обратил внимание на недовольную гримасу:

— Прочувствовали, государь? Месяца три инструмент до ума доводили, прежде чем достигли нужного эффекта — иные лошади в обморок падают. А другим способом людей не разбудить. Вот видите, как подействовало?

Ещё бы не увидеть — чуть не затоптали. Подскочившие от сигнала тревоги солдаты спали на ходу, но руки действовали сами собой, без всякого участия головы — наматывали портянки, надевали сапоги, застёгивали пуговицы, хватали стоявшие у изголовья винтовки, а ноги несли в широкий коридор на построение. Успел отскочить, и то хорошо.

И уже в строю начали просыпаться. Видимо, не только меня одного обуревали кровожадные чувства по отношению к дежурному. Так как бросаемые на того взгляды выглядели весьма многообещающе. Ничего, злее будут. Как раз такие и нужны для приготовленного сюрприза.

Дело в том, что в данный момент близ Петербурга проходили учения Первой Егерской дивизии генерал-лейтенанта Багратиона. Насколько знаю, весь порох к штуцерам и патроны к винтовкам потрачены ещё на прошлой неделе, о чём писал Пётр Иванович в жалобном письме, так что вероятность несчастных случаев ничтожно мала. Разве бока друг другу намнут? Пусть, оно лишь на пользу пойдёт, а в качестве условного противника егеря подходят идеально.

— Александр Христофорович, — шепнул я Бенкендорфу. — Ты только нижних чинов набирал? Офицеров не вижу.

— Предпочитают не выделяться.

— Что так?

— На занятиях по стрелковому делу учатся в первую очередь выбивать неприятельских командиров, ну и…

— Понятно. Так что, орлы готовы к взлёту?