Москва, Покровка, дом князей Трубецких.

— И как в таком виде ты поедешь, друг мой? — супруга печально оглядела наряд князя Сергея Николаевича, известного в свете под прозвищем Трубецкой-Комод. — Хоть бы ленту поверх шубы надел, ведь как есть с купчишкой спутают.

— Матушка, экономический штиль в платье ныне куда как моден. Да появись я в Вокзале расфранчённым, стыда не оберёшься.

— Крохоборство и грошовничество эта мода, — сурово поджала губы княгиня. — Нелединский, говорят, до того скареден стал, что весь вечер в доме лишь одну сальную свечу жжёт.

— Двенадцать копеек стоимости против полтины за восковую… Недурно Юрий Александрович считает, за год чуть не на полторы сотни разницы набегает. Умнейший человек.

— Скряга он!

— Не говори глупостей! — рассердился князь и в сердцах топнул ногой. К сожалению, валенок на паркете не звучал, и должного впечатления не получилось. — Нелединский только в этом месяце получил два письма от императора Павла Петровича, и прекрасно знает, какие ветры веют в столице.

— Так уж и от государя?

— Я их сам видел.

— А что же тогда опалу не снимает?

— Юрий Александрович пребывает в резерве Верховного Главнокомандования. Так, во всяком случае, было написано, — объяснил Сергей Николаевич и в последний раз посмотрелся в зеркало. — Лапушка моя, тебе не кажется, что поясные кобуры недостаточно скромны?

— Куда скромнее-то? Как от старьёвщика принесёны, хуже только у князя Долгорукова-Балкона.

— Замечательно! — к Трубецкому, которому сия невзрачность обошлась без малого с два ста рублей, опять вернулось прекрасное расположение духа. Без пистолетов на бульваре нынче лишь дамы да неотёсанные провинциальные недоросли, но только искушённый человек может следовать моде не впадая в крайности. — Душенька, к ужину не жди, зван для разговору к генерал-губернатору.

— Кто ещё будет? — живо заинтересовалась дражайшая половина, за болезненным своим состоянием вынужденная уже полгода сидеть дома безвылазно.

— У Христофора Ивановича не бал собирается, одни будем. Всё, я упорхнул.

Упорхнул бы, но грубая проза жизни заставила окунуться в обыденные заботы, увы. Да, увы ещё раз! Едва только спустился с лестницы в прихожую, как тут же набежали слуги, будто специально подкарауливавшие князя. И с престранными требованиями… Неужели и вправду опять наступила суббота и пришла пора выдавать жалованье? Вот черти ненасытные, ведь на прошлой неделе заплати, и вот снова просят.

— Занят я нынче важным государевым делом! — отмахнулся Трубецкой, лишь слегка покривив душой. По безделице, конечно, генерал-губернатор вызывать не будет, но связан ли предстоящий разговор с визитом императора? — И мелких денег нет, ждите до вечера.

И тут Сергей Николаевич говорил сущую правду. Предпочитая умалчивать о самой малости — кроме мелких, в доме отсутствовали и крупные деньги. Совсем отсутствовали. За последнее время дела пошатнулись настолько сильно, что пришлось потихоньку распродавать драгоценности. Имения, до того приносившие неплохой доход, забраны в казну, должности нет, на военную службу по возрасту не берут, причитающаяся отставному генерал-поручику пенсия истребована за год вперёд… Всё сволочь Шепелев, отговоривший дать крестьянам вольную и перевести на аренду — он уверял, будто настроение Павла Петровича изменчиво и торопиться не следует. Самому-то ему что… полученное за женой приданое позволяет в ус не дуть при любых переменах. Шутка ли, самого Баташова зять! И железные заводы на Выксе новой политике отнюдь не противоречат. Как есть сволочь!

Может, у него и перехватить тысяч десять-пятнадцать? Или напоить до изумления, да на игру уговорить?

— Никак не можно до вечера ждать, ваша светлость! — сутулый старик с бородой и голосом, более подходящими дьякону, чем истопнику, почтительно поклонился. — Ить по субботам добры люди в баню хотят, а как без денег-то? Никак не можно ждать.

Князь сердито засопел и принялся расстёгивать широкий ремень с кобурами, пытаясь добраться до карманов. Вдруг там завалялись рубль али два? Лучше, конечно, сто. Прислуга, неправильно поняв движение, отпрянула.

— Ваша светлость, мы подождём!

— Цыть, ироды! — Трубецкой вытащил откуда-то из-под шубы тонкую золотую цепочку — она осталась после продажи часов, оцененных ровно в две сотни рублей, отданных за кобуры. — Хватит?

— Да тут с лихвой будет!

— Так наперёд возьмите. И прочь с глаз моих все, кроме кучера. Почто до сих пор не запряг, дубина стоеросовая?

— Дык не заплачено было!

— А сейчас?

— Дык заплачено.

— Что же ты стоишь, дурак?

Сей пренеприятный разговор окончательно испортил князю наладившееся было настроение, и весь путь до бульвара он проделал в полном безмолвии, вспоминая прекрасное время своей молодости. Это сейчас не приведи Господь больше одной лошади в выезд запрячь, а тогда… Никто и не покидал двора иначе, чем на четверике или шестернёю, с двумя лакеями на запятках. «Берлины», «купе», «визави»… А дослужишься до генерал-аншефа или фельдмаршала, то и вершников в сопровождение позволительно. В Петербурге закону следовали неукоснительно, в Москве же иные полковники с полуэскадроном из собственной дворни езживали.

Меняется век, меняются нравы, меняются доходы. И если с первыми двумя переменами вполне можно смириться, то последняя вот-вот заставит впасть в отчаянье. И как же другие люди умудряются устроить жизнь? Ведь куда ни взгляни, везде кипит бурное веселье — балы, приёмы, крестины, пышные похороны, сговоры, свадьбы, званые ужины. Неужто и остальные тайком распродают остатки былой… былой…

Тут князь запнулся мысленно, не сумев подобрать нужного слова. Но откуда-то люди деньги берут, это точно. Иначе с чего бы бульвару каждый день быть полну праздными гуляками, а число желающих посетить Вокзал не убывает?

— Ба, князь Сергей Николаевич пожаловали! — сухой дребезжащий голос с обгоняющего возка принадлежал Ивану Андреевичу Муравьёву, человеку сволочному с точки зрения Трубецкого, но весьма богатому. Доходные дома тоже не противоречили новой политике государства. Короткий взгляд на пистолеты. — Не на войну ли собираетесь?

Сам он ещё не решался следовать петербуржским модам, и был по обыкновению одет в распахнутую хорьковую шубу с хвостами, из-под которой выглядывал непременный фрак. Наверняка и в розовом атласном жилете со множеством карманов и часами в каждом, а свисающие крест-накрест цепочки мерзко звенят, ударяясь об… Впрочем, обо что там ударяться? Полвека молодится старикашка, пытаясь выглядеть записным ловеласом, а толку-то? Всё равно не ловеласом смотрится, а сущей прошмандовкой — лицо набелено, брови насурьмлены, щёки нарумянены… Верно Долгоруков писал:

Или вот ещё лучше, почти про него:

Трубецкой окриком попридержал кучера и, безуспешно борясь с появившейся неизвестно почему злобой, ответил:

— Нет, любезный Иван Андреевич, не на войну, всего лишь к Его Высокопревосходительству Христофору Ивановичу. А вы, судя по всему, едете жёлтый билет выправлять?

— Что? — Муравьёв задохнулся от возмущения и с угрозой поднял трость. — Я вот вас сейчас…

— Так подойди поближе, ослица валаамская! — князь поманил пальцем. — За пять аршин каждый геройствовать умеет.

Тут же стала собираться публика. Привлечённая шумом разгорающегося скандала — подобное на люди выплёскивали редко, и следовало успеть насладиться зрелищем. Некоторые даже начали заключать пари о том, сколько времени продержится домовладелец против княжеских пистолетов.

— Дуэль! — кричал Иван Андреевич, не решаясь, впрочем, покинуть возка. — С пяти шагов стреляемся! Нынче же пришлю секундантов!

В толпе зашушукались и принялись с некоторой опаской оглядываться по сторонам, дабы успеть вовремя ретироваться при появлении военных с голубыми петлицами на вороте мундиров. Москва, конечно, город патриархальный, и многие петербуржские строгости обходят первопрестольную стороной, но о кое-каких вещах лучше не заявлять вслух. О дуэлях, например.

Оные находились под строжайшим запретом, и само намеренье дуэлировать попадало под действие закона «О покушении на жизнь и свободу подданных Российской Империи», которым участники будущего поединка приравнивались к иностранным интервентам. Рискует Иван Андреевич, ох как рискует! Настолько смел, или настолько глуп?

— Перчатку можешь себе оставить! — продолжал насмешничать Трубецкой. — От неё шлюхами пахнет!

Тут уже Муравьёв не стерпел и полез из возка. Сегодня спустишь такое, а завтра поползут слухи про позорное поражение в словесной баталии. И хуже того, появятся глумливые стишки, коими балуется половина московского общества, ославят трусом, и целый год из дому носа лучше не высовывать. И куда там кулакам Трубецкого до злых языков!

Князь, при первом движении противника выпрыгнувший на дорогу, принял удар щегольской, но тяжёлой трости на рукоять забранного у кучера кнута. Отбил, сбросив вправо, и сильно пнул провалившегося вслед за собственным оружием Ивана Андреевича в колено. В валенке это получилось чуточку неудачно, но оказалось достаточным для потери противником равновесия.

Может быть и не случилось бы ничего, но того подвели сапоги. Обыкновенные такие сапоги с красными каблуками в пядь высотой, с пышными кистями на шнуровке… Муравьёв взмахнул руками, пытаясь устоять, неосторожно вступил в два свежих конских яблока разом, гладкие подошвы проскользнули, и он упал, уткнувшись носом в валенки Трубецкого.

— На говнах станцевал да награду выпрашиваешь? — князь решил нанести добивающий удар и поворотился к толпе. — Люди добрые, не оставьте фигляра без достойного вознаграждения, помогите копеечкой!

— Сегодня же стреляемся! — закричал Иван Андреевич одновременно с попыткой подняться. Его ярость увеличивалась с каждой упавшей перед ним копейкой. — С пяти шагов!

Крикнул, и поразился собственной грозности — дождь из монеток мгновенно прекратился, послышался торопливый топот разбегающихся зевак, а Трубецкой отпрянул назад. Испугался, щучий выкормыш?

Сержант Министерства Государственной Безопасности возвышался над Муравьёвым и Трубецким словно утёс. Сам росту немаленького, да ещё провинившиеся скандалисты втянули головы в плечи…

— А теперь, господа, постарайтесь объяснить мне суть происходящего! — Что ответить? Патруль появился ровно в тот момент, когда Иван Андреевич громогласно объявил на весь Тверской бульвар о намеренье сегодня же убить князя на дуэли. Наверняка сержант всё слышал, и вопрос свой задал исключительно для составляющего протокол солдата. — Ну что же вы молчите, сказать нечего?

Ага, скажи тебе. Может, и есть что сказать, но молчание много безопаснее, и рёбра целее будут. Сопротивление властям, и всё такое… Дерут их, конечно, за превышение полномочий и прочие злоупотребления, но утешит ли чужая поротая задница собственные отбитые бока? Были бы обычные полицейские — совсем другое дело, тут и откупиться можно, а от этих… Как говорится — не всё коту яйца вылизывать, когда-то и пинка по ним получит.

— Я жду.

Ждёт он… В былые времена такие сержанты сусликами скакали перед грозным генерал-поручиком Трубецким! Или суслики не скачут? Они, может, и нет, а вот самому поскакать придётся. Вроде бы малый чин у господина из госбезопасности, но…

— Мы тут немного заспорили с Иваном Андреевичем, — попытался объясниться князь. — Но дальше разговоров, разумеется, пойти не собирались. Ну, вы понимаете?

— Кое-что, — усмехнулся начальник патруля. — Но мне достаточно, а остальные откровения приберегите для суда — в его обязанности входит выслушивание вранья. Вы арестованы, господа, прошу сдать оружие.

— Разрешите кое-что секретное сказать, господин сержант? — Трубецкой посмотрел с отчаяньем. — С глазу на глаз.

— Извольте, — обернулся к солдатам и указал на Муравьёва. — Этого пока в возок, не пешком же доставлять.

Князь убедился, что постороннее ухо уже не услышит, и зашептал:

— Сержант, как военный человек военному человеку…

— Не берём-с!

— Я не про это. Понимаете… такое дело…

— Ну?

— Пистолеты из лавки господина Шнеерзона.

— И что? — начальник патруля, получавший казённое оружие, сути признания не уловил. — Не настоящие, что ли?

— Только рукояти, намертво приклёпанные к кобурам.

— Значит?

— Ну да, не могу же я признаться в этом перед Муравьёвым!

— Однако…

— И ещё одно, господин сержант, ввечеру мне нужно быть у Христофора Ивановича Бенкендорфа.

— Зачем так долго ждать? В связи с ожидающимся приездом Государя, генерал-губернатор лично допрашивает всех арестованных по политическим делам. Прямо сейчас и увидите. А пистолеты от Шнеерзона… пистолеты можно оставить.

Арестованных поместили в один возок, причём Иван Андреевич на правах хозяина попытался занять как можно больше места, а когда попытку пресекли, то насупился, и всю дорогу бормотал легко читаемые по губам проклятья. Князь, в свою очередь, морщил нос и прикрывался варежкой, намекая, что у Муравьёва испачканы не только сапоги, но и сам он благоухает отнюдь не розами.

Христофор Иванович Бенкендорф пребывал в тяжком раздумье, выраженном в непрерывной ходьбе по кабинету, отчего у сидевшего в кресле гостя даже слегка зарябило в глазах. Вот же задал задачку князь Сергей Николаевич! И это в тот самый момент, когда собирался поручить ему ответственейшее дело. Судьбы государства вручить, если в корень проблемы всмотреться. Что теперь делать?

— А у вас какое мнение по этому вопросу, Михаил Илларионович?

Фельдмаршал Голенищев-Кутузов прятался в доме генерал-губернатора от многочисленных забот по подготовке визита двух императоров. У всякого человека такое бывает, когда хочется бросить всё к чертям собачьим, и побыть в тишине. Недолго, час-полтора, а потом вновь окунуться в кипящую гущу нерешаемых в принципе вопросов. Но если улучил момент отдохнуть, то почему бы не сделать это с удобствами? Бокал с любимым цимлянским в руке, глубокое удобное кресло, под вытянутыми к камину ногами — скамеечка с вышитой шелками подушкой.

— Так дайте зачинщику червонец в зубы, а князя, как сторону потерпевшую, попросту отпустите.

— Нельзя, — Христофор Иванович простучал пальцами по оконному стеклу один из маршей императорского сочинения. — Если бы Трубецкой был не нужен, тогда можно и отпустить. Но ведь слухи в обществе нехорошие пойдут, нам это ни к чему. Представьте ситуацию, когда вас вызвали на дуэль, а вы, пользуясь положением, закатываете противника в тюрьму. Пусть не в тюрьму, пусть в строительный отряд, но велика ли разница?

— Тогда отпустите обоих.

— Но как же быть с равенством всех сословий перед законом?

— Духовенство под церковным судом ходит.

— С нынешним обер-прокурором Священного Синода это мало их успокаивает.

Фельдмаршал сделал пару глотков и поставил бокал на низенький столик рядом с креслом. Откинулся, сложив руки на животе:

— Отдайте их Тучкову.

— Вы так думаете?

— Современная армия прекрасно выбивает из головы любую дурь.

— Так они оба отставные генералы.

Кутузов скривился:

— Христофор Иванович, я вас умоляю… Как раз во времена нашей молодости армия всецело способствовала появлению той дури.

— Ну не скажите…

— Почему не сказать? Скажу, очень даже скажу. Вам напомнить некий эпизод с полковником, выгнавшим своих солдат под дождь лишь для того, чтобы разместить в том доме пленного турецкого пашу?

— Дела прошедшие.

— Согласен, за старые грехи нынче не винят. Но сегодня тот полковник был бы разжалован в рядовые с лишением дворянства. Именно за дурость.

Бенкендорф-старший поспешил сменить тему разговора. Точнее, вернуться к старой:

— В батальоне у Тучкова они от дряхлости развалятся в первый же день.

— Да и чёрт бы с ними.

— Трубецкой нужен живым.

— Зачем? — Кутузов потянулся к бокалу. — Уж простите за прямоту, но носитесь вы с этим князюшкой, будто дурак с писаной торбой. Да в Москве таких князей как собак нерезаных. Хм… в том смысле, что очень много. Хотите к делу пристроить? Так дайте ему пистолет и пинком к барьеру, пусть себя покажет.

— Дуэли запрещены, Михаил Илларионович.

— Не будьте занудой, Христофор Иванович, и не держитесь закона, аки слепой стенки. Назовите судебным поединком и умойте руки — при всеобщем увлечении старинными обычаями выглядит очень даже достойно.

— Но государь…

— Государя я беру на себя.

— Что же, — вздохнул генерал-губернатор. — Быть по сему! Дежурный, введите арестованных!

Утро следующего дня.

— Сходитесь!

Команда Кутузова, хоть и была давно ожидаема, но больно хлестнула по нервам и прозвучала для князя Трубецкого громом небесным. Он поднял пистолет и сделал первое движение к барьеру, обозначенному воткнутыми в снег саблями. Публика, собравшаяся вопреки всем обычаям, одобрительно зашумела, выражая поддержку смелости Сергея Николаевича. Ждут кровавой потехи, уроды?

И вообще, нынешняя дуэль проходила против всяких правил — отсутствовали секунданты, официальный вызов заменён приговором суда, попытки примирения исключались содержанием участников поединка под стражей, а единственным документом, обговаривающим условия, была выписка из приговора, объявляющая проигравшего самоубийцей. Князь пытался протестовать против явного пренебрежения неписанным кодексом, но получил в ответ суровую отповедь фельдмаршала.

— Может быть, вам ещё что-нибудь вареньем намазать? — Михаил Илларионович во вчерашнем разговоре грохнул кулаком по столу. — Распустились тут без государева пригляда! К чёрту ваши реверансы с картелями! Отныне я буду определять степень нанесённой обиды и выставлять условия!

Подобное вмешательство привело к тому, что суд постановил:

«Противники становятся на расстоянии шестнадцати шагов друг от друга и пяти шагов для каждого от барьеров, расстояние между которыми равняется шести шагам.

Вооружённые пистолетами Выксунского завода противники по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьер, могут стрелять.

Сверх того, принимается, что после выстрела противникам дозволяется менять место, чтобы стреляющий вторым мог сам определить расстояние для открытия огня в свою очередь.

Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз — противники становятся на те же шестнадцать шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.

Поединок длится до удовлетворяющего суд результата, или до пяти выстрелов с каждой стороны.

Всякие объяснения между противниками на поле боя исключаются.

Строгое соблюдение изложенных выше условий обеспечивается служебными обязанностями и честью представителей Министерства Государственной Безопасности.»

— Сходитесь! — повторил Кутузов, подгоняя дуэлянтов. Потом повернулся к Бенкендорфу. — Забыл спросить, Христофор Иванович, порох полированный брали?

— Ну что вы, Михаил Илларионович, — генерал-губернатор даже немного обиделся. — Он не всегда быстро вспыхивает, да ещё бывает, искра вовсе по нему скользит. Зарядили обыкновенным винтовочным, но по четверти мерки.

— Думаете, будет достаточно?

— Как бы не лишнего.

— Сейчас увидим.

Подстёгнутый окриком фельдмаршала, князь Сергей Николаевич прицелился и выстрелил, не доходя до барьера двух шагов. Он вовсе не стремился убить Муравьёва, и старался попасть в плечо — зачем излишняя кровожадность? Промах!

— Ах так? — Иван Андреевич преодолел расстояние едва ли не одним прыжком. — Получи!

Но гнев плохой помощник в стрельбе, и пуля взбила снег далеко за спиной Трубецкого. Тот с облегчением перевёл дух и протянул оружие подбежавшему сержанту:

— Изволь, братец.

— Прошу вернуться на исходный рубеж.

Дуэлянтов развели, вручили им заранее заряженные пистолеты, и вновь прозвучала команда сходиться.

На этот раз Сергей Николаевич был настроен менее благодушно — просвистевшая у самого уха пуля мало способствует миролюбию. А позволить себя убить будет несправедливо. Да-да, несправедливо! Почему владелец доходных домов, выслуживший чин по интендантской части, останется жить, а человек, стоявший под Гросс-Егерсдорфом, нет? Нечестно!

Вот он, напудренный скелет с растянутым в злой усмешке ртом. Правда, галантный вид несколько пострадал из-за ночёвки в холодном клоповнике… Поднимает пистолет, кажущийся чуть ли не единорогом… На конце гранёного ствола вспыхивает ослепительное пламя. И сразу что-то будто молотом ударило в правую сторону груди чуть ниже ключицы.

Трубецкой упал на одно колено, зажимая рукой место попадания, но зарычал на кинувшегося поддержать сержанта:

— Службу не знаешь? Прочь пошёл! Мой выстрел!

Бабах! На лбу у Муравьёва образовалась ярко-алая клякса, и он, выронив пистолет, рухнул лицом вперёд.

— Дуэль окончена победой князя Трубецкого, господа! — сильный голос фельдмаршала Кутузова перекрыл доносящиеся из толпы истерические женские визги и хвалебные мужские крики. — Доктор, будьте любезны, осмотрите участников поединка. Да, и нет ли ран?

О чём он говорит? Сергей Николаевич медленно отнял руку от груди, которая хоть и болела, но никак не производила впечатления простреленной насквозь, и недоверчиво принюхался к ладони. Потом лизнул и поморщился.

— Вы обманули нас, Ваше Высокопревосходительство!

— В чём же? — единственный глаз Кутузова опасно блеснул. Заставив вспомнить о его парижских забавах, где от пистолета и шпаги отправилось к праотцам не менее полутора десятка французов. — Нет доблести в убийстве соотечественников, князь!

— Но оскорбление требует…

— Оно требует готовности пролить кровь, а не пустить её. Так что прошу не путать! Вы оба рискнули, не зная заранее об испытаниях для армии учебных пуль с краской, и с честью вели себя под огнём. Не дрогнули, не струсили… Какого хрена ещё надобно?

Трубецкой мгновенно успокоился — ситуация, поначалу казавшаяся злой насмешкой, приобретала совсем иной, благоприятный для обоих дуэлянтов смысл. Получается, что никакой противозаконной дуэли и в помине не было, а происходило ответственное испытание нового боеприпаса, в котором они с Иваном Андреевичем принимали деятельное участие. С риском для жизни, разумеется. Как того и требует дворянская честь. Вроде бы обошлось без жертв, если не считать зашибленной груди, но ведь риск-то был? Конечно был, и самое строгое и предвзятое мнение вряд ли сможет найти ущерб репутации. Обе стороны остались живы, обе получили сатисфакцию, и не состоялось примирение на боле боя, всегда бросающее тень подозрения в малодушии или сговоре. Вот… если с такой стороны посмотреть на проблему, то и проблемы-то вовсе нет.

— А что за пуля? — Трубецкой потёр место попадания.

— Представления не имею, вроде на желатин похоже. Решили устроить для Наполеона представление в виде баталии, вот и…

— Как потешные полки Петра Алексеича? — приведённый под руки Муравьёв производил жутковатое впечатление перепачканным краской лицом, но держался бодро. — Спасибо, Ваше Высокопревосходительство, теперь мне есть чем гордиться на старости лет. И, если позволите, мы продолжим наш спор с Сергеем Николаевичем за дюжиной кахетинского.

— Вообще-то я предпочитаю вишнёвую наливку, — проворчал Трубецкой. — Но оставлю выбор оружия за вами.

— Не торопитесь, господа! — вмешался генерал-губернатор. — Никто не уедет ранее, чем подпишет протоколы испытаний. Отчётность, сами понимаете… И потом, у меня есть разговор к князю.

— Мне нечего скрывать от Ивана Андреевича! — с вызовом произнёс Трубецкой. — Он не будет лишним, Ваше Высокопревосходительство?

— Вдвоём, значит? — Бенкендорф задумчиво потёр подбородок. — Ну что же, тем лучше для дела.

Забегая вперёд, скажем, что подобная традиция заменять поединки опасными соревнованиями быстро прижилась в обществе и, особенно в армии. Защитить собственную честь с пользой для Отечества — что может быть лучше для благородного человека?

Время шло, и девятнадцатый век подходил к завершению, когда в одном полку два офицера повздорили из-за прекрасных девичьих глаз. Повздорили, и подали рапорта о направлении в лётную школу. И они стали первыми, кто сумел совершить перелёт через Атлантику и сбросил бомбы на Нью-Йорк. Оба не вернулись с того задания, но память о них жива. Память о людях, погибших так же, как и живших — с честью. Многие мальчишки потом мечтали походить на капитана Владимира Ульянова и старшего лейтенанта Феликса Дзержинского, и многих та мечта привела в небо. Небо, защищаемое людьми, по праву заявляющими:

— Честь имею!