Кешек благодушествовал: завтрак был отменный (О, Хаджат, дорогая моя искусница!), и теперь так приятно попить чайку, сидя в любимого кресле у окна. А главное — воскресенье, спешить никуда не надо. Одного этого достаточно, чтоб у Комека стало хорошее настроение.
Вошла Абадан, положила перед отцом утреннюю почту. Комек жадно схватил газеты: без них и отдыха не мыслил. Читал он газеты на свой, особый лад. Три первые страницы его не интересовали, зато четвёртую он изучал (иначе не скажешь) с пристальным вниманием — выискивал заголовки: «Что где случилось», «Происшествия», «Из зала суда». Информации о пожаре, краже, аварии, разоблачения какого-нибудь мошенника перечитывал по два, а то и по три раза, наслаждаясь от души. Если же ничего такого не оказывалось — скучнел и бранил журналистов: сплошь ротозеи и лодыри, не могут ничего интересного сыскать, сохни тут по их вине без духовной пищи, чему их учат, за что только им деньги платят, зачем он, Комек Шазадаев, столько различных изданий на дом выписывает…
Вот и сегодня. Ну ни-че-го! Даже некролога завалященького нет. О чём редактора думают, составляя воскресные номера? Ведь самый досуг у людей, только и почитать.
В том, что материала для возлюбленного им чтива жизнь поставляет предостаточно, Комек Шазадаев не сомневался. По его представлениям, ограбления, драки и тому подобное каждую ночь совершаются десятками. Многие люди, днём выдающие себя за порядочных, с наступлением темноты становятся просто-напросто бандитами. Сам он после десяти вечера никогда из дома носа не высовывал.
Раздражённо перелистав принесённые дочерью газеты, Комек собирался отложить их, как вдруг взгляд его наткнулся на небольшую, в две колонки, заметку, набранную мелким шрифтом.
«Дорогая редакция!»
Письмо в редакцию? Ну, хоть письмо. Интересно, о чём?
«Я остался круглым сиротой, когда мне было шесть лет. Тогдашний секретарь нашего сельсовета Аманмурад-ага поместил меня в детский дом в райцентре, где я воспитывался и получил начальное образование. Потом поехал учиться в город, окончил сельхозтехникум, сейчас работаю в родном колхозе механизатором. Три года назад я женился, а прошлой осенью родились у нас близнецы — двое сыновей.
Недавно я был в гостях в одном доме и услышал от хозяина, яшули, что из родственников у меня должен быть жив дядя, и зовут его Комеком. Всплыло далёкое смутное воспоминание: когда я маленький почему-либо плакал, мама, чтобы успокоить меня, говорила: «Не плачь, сынок, вот приедет твой дядя с родинкой на носу и конфет тебе привезёт». Возможно поэтому, мой дядя Комек имеет родинку на лице. Я не знаю, где он и жив ли, и очень прошу, уважаемая редакция, помогите разыскать дядю, моего единственного родственника. Дорогой дядя, пожалуйста, отзовись, если ты жив.
Твой племянник Гельдымурад Гулманов».
Боже мой! Заметушка в двадцать строк, набранная к тому же самым мелким шрифтом, а что она сделала с Комеком! Он был растерян, потрясён. Племянник? У него? Откуда? Не можеть быть! Но, с другой стороны, — Комек… родинка на носу… Нет-нет, что-то тут не так, что-то он упустил важное, когда читал, такое, что сразу отметёт все опасения. Внимательно, чуть не по слогам перечёл заметку. В конце был указан адрес этого самого Гельдымурада Гулманова. Он, Шазадаев, как раз из тех мест родом… Да-а… «Но ведь нет у меня никакой умершей сестры! — вскинулся Комек и опять сник: — А может, это каких-нибудь родственников сын? У них ведь как — если не отец, значит либо брат, либо дядя…» Торопливо стал Комек перебирать в уме всех родственников, каких помнил. Но вот задача — далеко не всех он помнил-то. Добрых два десятка лет прошло с тех пор, как оборвались его связи с родными, мудрено ли перезабыть половину. Ах ты, чёрт! Вполне может быть, что этот с неба свалившийся деревенский тракторист доводится ему племянником!
Придя к такому выводу, Комек почувствовал, как всё его существо пронизал ужас.
— Хаджат! Хаджат! — завопил он, вскакивая с кресла.
Хаджат в это время мыла на кухне посуду. Услышав отчаянный крик, она разбила тарелку. Опрометью бросилась ка зов. Из-за пустяка муж не станет так орать, значит, произошло нечто из ряда вон…
— Что?! Что случилось?!
Комек молчал.
— Умер кто?
— Нет…
— Война?
— Нет…
— Тогда что же? Да говори ты, аллаха ради! Чего кричал?
— Э-э… вот… у меня… значит… э-э…
— Ох, да не мямли! В чём дело, наконец?
Но решительно язык не повиновался Комеку!
Хаджат увидела, что муж держит в руке газету. Выхватила её, поспешно просмотрела, но ничего особенного не обнаружила.
— Вот тут прочти… — Комек дрожащим пальцем ткнул в злополучную заметку.
Хаджат прочла.
— Та-ак. Что это за племянник?
— Откуда мне знать? — заскулил Комек. — Сам ничего не понимаю!
— Ну, вот что, дорогой. Давай начистоту. Выкладывай всё, ничего от меня не скрывай. Тебе же лучше будет.
— Хаджат, душенька моя, клянусь, я сам только что о нём узнал!
— Ты о нём узнал сегодня — завтра он узнает о тебе. И никуда от племянничка не деться!
Сражённый очевидной и беспощадной правотой этих слов, Комек рухнул в своё любимое кресло и жалобно прошептал:
— Что же теперь делать?
Жена, не отвечая, каким-то странным, чужим и цепким взглядом уставилась ему в лицо. Потом жирным от мытья посуды пальцем потрогала маленькую коричневую родинку на носу.
Когда-то эта родинка её пленила. И до самого последнего времени она считала, что тёмная точечка на матовой коже украшает лицо мужа. Но сейчас родинка показалась ей отвратительной. Вроде бородавки.
— Комек!
— А?
— Знаешь, способ есть.
— Способ?
— Ну да. От племянника отвертеться.
— Как? Каким образом?
— Надо убрать вот эту штуковину. — Засаленный палец Хаджат снова коснулся его носа.
— Родинку?! — Шазадаев оторопел.
— А ты не сообразил ещё, что это главная улика… м-м-м… примета? И вообще — зачем она тебе? Чего ей дорожить-то? Уважающему себя мужчине родинка на носу ни к чему! Ах, какая я невезучая! Была бы эта родинка у тебя на спине, как у Аннадурды…
При последних словах жены кровь бросилась Комеку в голову. Даже шея побагровела.
— Э-э! Баба! А ну говори: где ты видела спину Аннадурды?
Спохватившись, что сболтнула лишнее, Хаджат смутилась, но только на миг. Муж даже не заметил. Зато увидел, как гневно раздулись ноздри её тонкого носа:
— Бесстыжий! Ты что подумал? Я это слышала от его жены! А ты смеешь меня подозревать?! — Она круто повернулась и вылетела из комнаты.
Оставшись один, Комек горько пожалел, что обидел единственную свою советчицу, да что там — единственную опору в жизни. Как он без Хаджат выпутается из этой дурацкой истории с племянником? Он поспешил за женой на кухню. Та, громко всхлипывая, домывала у раковины посуду.
— Хаджат, солнышко моё, ну будет тебе, не сердись. Лучше давай подумаем, как нам поступить…
Спика Хаджат выражала непреклонность. Женщина так рьяно драила кастрюлю, что брызги и хлопья мыльной пены летели во все стороны. Комеку в лицо тоже попадали.
— Хаджат-джан…
— Отстань! Отвяжись от меня со своим вшивым племянником! Оскорбить жену грязным подозрением — вот всё, что ты можешь. О-о, какая я несчастная! — Хаджат с грохотом водворила сверкающую кастрюлю на полку.
Нет, не удастся сейчас её умилостивить. Уныло поплёлся Комек в гостиную и сел в своё кресло. Картины, одна другой безотраднее, возникали перед его мысленным взором.
Самое позднее через неделю этот проходимец-племянничек узнает, что он, Комек Шазада, жив и здоров. А как узнает — тут же и заявится. И детей своих притащит со всеми горшками, пелёнками, распашонками… То-то визгу будет в доме!
Если погостит да уедет, — ещё куда ни шло. Только вряд ли! Что он — дурак жить в деревне, когда в городе у него есть дядя, с хорошей квартирой, в солидной должности… Не-ет, этот наглый тип не дурак. Додумался же через газету искать… Бот он и свалится на шею Комеку со своим выводком и скарбом: «Ах, дядечка, на всём белом свете ты мой единственный родственник и благодетель, прими же меня под крылышко с моими драгоценными чадами…»
Представив, во что тогда превратится его жизнь, такая доселе спокойная и благополучная, Комек только что на стену не полез. Злоба кипела в груди, душила его.
Да как этот, тип смеет!.. Комек заметался по комнате. Сколько он помнит, у него в доме вкушали хлеб-соль, ходили по коврам, сидели в мягких креслах только члены его собственной семьи да изредка — нужные люди! А тут…
Тут зазвонил телефон. Комек Шазада вздрогнул всем телом. Кто? Кто может звонить ему воскресным утром? Неужели уже?..
В панике шарахнулся он от телефона, зажал уши, но звон всё равно проникал в мозг, напоминая назойливое комариное зуденье. Настойчив, подлец! Конечно!
Вошла Абадан.
— Пап, ты здесь? Почему не берёшь трубку?
Комек притворно зевнул, словно только что проснулся.
— Задремал я, доченька. Если меня, скажи — сплю.
Абадан взяла трубку.
— Алло? Да. Здравствуйте. Папу? Он… спит. Что? Какие поздравления? Нет. Какой племянник? Где, в сегодняшнем «Яшкоме»? А мы и не знали! Спасибо. Обязательно передам! Всего хорошего.
Положив трубку, Абадан бросилась к столику, где в беспорядке лежали газеты.
— «Яшком».. «Яшком»… Ага, вот!
Комек Шазада неожиданно для себя самого рявкнул:
— А ну пошла вон отсюда!
Абадан была так изумлена, что даже не обиделась. До сих пор отец ни разу голоса на неё не повысил. Что с ним? Но, взглянув на него, ничего спрашивать не стала, взяла нужную газету и вышла из комнаты, притворив за собой дверь.
Неверной походкой Комек приблизился к зеркалу и стал разглядывать свою родинку. Потрогал её, потёр и… попробовал отщипнуть. Жгучая боль исторгла из глаз его слёзы. Что же будет, когда начнут её выковыривать?!
Телефон зазвонил снова. Одним прыжком очутился Комек у аппарата и рванул трубку.
— Да!
— Комек? С добрым утром.
В тот же миг Комек Шазада преобразился. Взгляд, поза, голос — всё излучало приветливость и почтение.
— С добрым утром, Артык Назарович!
— Я на всякий случай позвонил, вообще-то застать тебя не надеялся. Думал — ты уж на базаре, барашка выбираешь для тоя.
— Вечно вы шутите, Артык Назарович…
— Мы с Селимом к тебе собираемся. Поздравить хотим. Думаем, что по такому-то случаю ты устроишь нам пир, а?
— Артык Назарович, да я всегда…
— Нет, кроме шуток, мы за тебя очень рады, Комек. Я уж и с директором созвонился, выпросил для тебя недельный отпуск, чтоб ты съездил к племяннику.
Комек Шазада весь покрылся испариной. В глазах у него потемнело. И ноги подкосились. Но надо отвечать. Он забормотал:
— …Спасибо, Артык Назарович… Вы такой чуткий всегда и заботливый… Но здесь какое-то недоразумение…
— То есть?
— У меня нет племянников… И быть не может… Уверен в этом.
— Но ведь всё совпадает: имя, район, а главное — родинка на носу.
— Сам удивляюсь, Артык Назарович… И тем не менее…
— Ладно. Мне заранее следовало знать, что на угощение ты не раскошелиться!
— Ах, что вы, Артык Назарович! Да я вам всегда рад! Приходите, пожалуйста! Приходите, будем ждать!
— Спасибо, Комек Шазадаевич, но сегодня я обещал ребятишкам в цирк пойти, поэтому не могу принять твоё радушное приглашение. Просто обрадовался за тебя — думаю, вот хорошо-то, что и у Комека родные нашлись. И решил поздравить. А недельный отпуск можешь взять. Поезжай, разберись на месте. Вдруг всё же… Впрочем, смотри сам. Привет Хаджат и Абадан. Будь здоров.
— До свидания, Артык Назарович… — пролепетал еле живой Комек. Хорошо, что на том конце трубку положили, а то упал бы.
Чёртов племянник становился всё реальнее. Вот уже и начальство о нём знает… Надо действовать! Надо немедленно что-то предпринять! Комек ринулся было к жене, но вспомнил, что она на него дуется. Он уселся в своё кресло и стал звать: «Хаджат! Хаджат!» — как ни; в чём не бывало.
Жена не сразу, но появилась. Вошла и села поодаль, холодно глядя мимо него. Комек заговорил, словно утренней ссоры и не было.
— Знаешь, дорогая, дело-то, оказывается, далеко зашло! Только что звонил Артык Назарович и от души, слышишь, от души, поздравил нас с обретением близкого родственника. Завтра весь город будет знать, сообщат в редакцию, да и этому, с позволения сказать, племяннику, конечно, тоже. Артык Назарович даёт мне недельный отпуск, чтобы я поехал в колхоз знакомиться. Вот и прекрасно, правда? Я туда поеду и так с этим племянником поговорю, что он и думать о нас не посмеет! Не ждать же, пока он сам сюда явится…
—: Не пойму, зачем ты меня позвал, — язвительно ответила Хаджат. — Принял решение — выполняй. Поезжай в колхоз, чтобы там тебя не только племянник, но другие твои родственники увидели и признали… Он так с ним поговорит! — передразнила она. — Ах, ах! Дипломат нашёлся! Умник!
Опасаясь, как бы в пылу гнева жена опять не сказала лишнего, Комек поспешил заверить её:
— Что ты, душенька! Какое решение? Я только хотел с тобой посоветоваться. Ты же знаешь — без тебя я и шага не сделаю. И успокойся, тебе вредно волноваться.
— Нет, вы только посмотрите на него! — Хаджат не желала успокаиваться. — Он нашёл выход из положения! Да я тебе сразу сказала, какой тут есть выход! Один-единственный! Надо вырезать эту несчастную бородавку!
— Бородавку… Родинку!
— Ай, да какая разница! Тоже мне сокровище — родинка!
— Я только ущипнул её — искры из глаз посыпались. Такая боль… — дрогнув от воспоминания, сказал Комек.
— И это называется мужчина. Трус ты, больше никто. Тошнит уже от твоей нерешительности, Шазадаев. Я бы, например, твёрдо стояла на своём: нет у меня никакого племянника, и всё тут! Подумаешь, начальство поздравило. Люди с жиру бесятся, не знают, куда себя деть со скуки, вот и поздравляют тебя, чтобы завтра над тобой же посмеяться. А ты уничтожь единственную зацепку, — Хаджат шлёпнула себя пальцем по носу в том месте, где у мужа была родинка, — и пусть тогда попробует этот проходимец в родню навязаться.
Не только взгляд, даже поза Крмека выражала страх, сомнение, нерешительность. Хаджат определила — надо усилить нажим.
— Запомни, Шазадаев: появится племянничек — исчезну я. Ноги моей не будет в этом доме! — И вдруг резко переменила тон: — Боже мой! Боже! Как хорошо, как спокойно и дружно мы жили! Куда всё делось? Дурные люди, что ли, сглазили?
Закрыв лицо руками, она с плачем удалилась в спальню. Комек — за ней, попытался успокоить, но жена лежала лицом к стене, рыдала безутешно, на его слова не реагировала, дотрагиваться до себя не позволяла…
Ни обеда, ни ужина в этот день не было, телевизор не включали, даже верхний свет в гостиной никто не решился зажечь. Дом словно в глубокий траур погрузился.
Надо ли говорить, что Комек провёл ужасную ночь? Какое там спать, даже не задремал ни на минуту. Вертелся с боку на бок, пытался придумать что-нибудь, но мысли разбегались. То проклинал он «подлого втирушу» Гельдымурада Гулманова, то жалел себя чуть не до слёз. Ведь вся жизнь пойдёт теперь кувырком, если не прахом. Вспомнилось со стыдом, как ни за что ни про что наорал на Абадан, а ока взглянула изумлённо и молча вышла. Родная дочь будет презирать… Но самое страшное — он может лишиться своей дорогой Хаджат. О нет, только не это!
Когда забрезжил рассвет, решение было принято. Комек прошёл в спальню к жене, откинул с её лица одеяло. Хаджат проснулась, увидела мужа, вспомнила всё, что было накануне, и спросила охрипшим от сна и долгих рыданий голосом:
— Ну что ты не спишь, неприкаянный?
Комек ответил, с собачьей преданностью заглядывая в её неумолимые глаза:
— Я решился, душенька. Пусть режу!. Даже если мне придётся умереть!
Хаджат поднялась, словно её подбросила пружина, и обняла мужа. Столько нежности было в этом объятии, что Комек на какое-то время почувствовал себя вознаграждённым за пережитые терзания.
В восемь часов утра они с женой были уже в поликлинике. Женщина-хирург выслушала их с удивлением и сказала, что за двадцать лет практики к ней впервые обращаются с такой просьбой.
— Аккуратная маленькая родинка, ничуть она не портит вашего лица, наоборот!
— Хорошо вам говорить, доктор! — воскликнул Комек. — А мне это чёрное пятно на носу не даёт покоя. Даже есть не могу — аппетита лишился.
— Ах, доктор, — подключилась Хаджат, — он сам извёлся из-за этой несчастной родинки и меня извёл совершенно. Представляете: ночью вдруг вскакивает с постели и кричит дурным голосом, держась за нос. Я боюсь, — она понизила голос до шёпота, — как бы он не свихнулся на этой почве…
В конце концов хирург уступила настояниям супругов.
Увидев скальпель в руках врача, Комек задрожал. С мольбою взглянул на жену:
— Дорогая, только ты будь возле меня, ладно?
— Ох, нет! Не могу видеть крови. Ещё в обморок упаду. Я подожду тебя там… — И Хаджат выскочила из кабинета. Шла по длинному коридору, а вслед ей нёсся панический крик:
— Хаджат-ат, вернись!
Итак, Комек Шазада избавился от родинки. Из ряда зловещих совпадений исчезло главное. Правда, ему пришлось через день ходить на перевязку, но ведь эта неприятность, в сущности, пустяк по сравнению с той, которой удалось избежать. Дочь и сослуживцы старались без крайней надобности к нему не обращаться, избегали даже смотреть на него, но и это он как-нибудь перетерпит. Только бы успели снять повязку до того, как нагрянет кошмарный Гельдымурад Гулманов. Вот где опасность номер один. Если он раньше заявится, пожалуй, и не отвертишься. А уж позору-то будет. Бр-р-р… Лучше не думать, а уповать…
Повязку сняли на седьмой день. Вернувшись из поликлиники, Комек поспешил к зеркалу и стал разглядывать свой нос. На месте родинки осталось слабокрасное пятнышко. Надо думать, и оно скоро исчезнет. А нет — пусть себе краснеет, великодушно разрешил Комек. Пятнышко — не родинка.
Племянник меж тем не появлялся. Дни шли за днями, вот уже и месяц миновал. В воскресенье Комек Шазада, как всегда, уселся после утреннего чая в своё любимое кресло у окна. Абадан, как всегда, принесла ему свежие газеты. Комеку показалось, будто дочь еле сдерживает смех. Но так как она сейчас же отвела не в меру весёлый взгляд и вообще поторопилась уйти, Комеку придраться было не к нему. Он занялся газетами. Ну, разумеется, опять ничего интересного. Поистине воскресенье — самый нелюбимый у газетчиков день. «Яшком» он оставил напоследок.
С того печальной памяти дня Комек относился к молодёжной газете настороженно. Вот и теперь с опаской взглянул на четвёртую полосу. Ах!
Расплылись, а потом снова обрели чёткость крупные буквы заголовка:
«ГЕЛЬДЫМУРАД НАШЁЛ СВОЕГО ДЯДЮ»
Руки не держали газетный лист, словно это была бог знает какая тяжесть, но глаза уже бегали по строчкам:
«Дорогая редакция! После долгах лет разлука я вновь обрёл своего дядю. Недавно он ко мне приехал. Работает он в одном из совхозов зоны Каракумского канала. Когда умерли мои родители, он служил в армии. Вернулся — следы мои затерялись, и ему не удалось меня найти. И вот теперь мы встретились Есть у меня человек, родной не только по духу, но и крови, и это большое счастье. В следующее воскресенье мы с дядей будем праздновать нашу встречу и приглашаем на той всех друзей, знакомых и незнакомых. Приезжайте, дорогие товарищи, мы будем очень рады.
Гельдымурад ГУЛМАНОВ».
Перевод Н.Желниной