Старая Мамур сидела на корточках, прислонившись к стене кибитки.
Напротив, в доме Ангала-ага, справляли свадьбу. Время от времени старушка поглядывала туда, вздыхала, и по лицу её катились слёзы.
Мы с Колли хотели было пойти на свадьбу — праздники были сейчас так редки, но бабушка Мамур не пустила нас.
— На такую свадьбу и глядеть-то грех. Умса замуж выходит! Пусть, на ней свет клином не сошёлся. Вернётся Нурджан, я ему такую красивую высватаю — на Умсу никто и смотреть не станет. Свадьбу закатим! Пишме, сладостей напечём!.. Джидой осыпать будем. Вы за невестой поскачете! Тогда уж и попируем!
И бабушка Мамур так увлекательно стала рассказывать о будущей свадьбе сына, что мы и думать забыли про ту, в соседнем доме. Мы представляли себе Нурджана, высокого, стройного, грудь в орденах!.. Всем женихам жених!
Нурджан, единственный сын Мамур, ушёл на фронт вскоре после того, как за него высватали Умсу. Обо всём уже договорились, день свадьбы осталось назначить, а тут война. Пришлось отложить свадьбу — вернётся с фронта, тогда уж…
Сначала бабушка Мамур довольно часто получала письма от сына, потом они стали приходить реже, а вскоре и вовсе прекратились. Больше года ни единой весточки. Пришло лишь одно письмо, но старый наш письмоносец не решился отдать его Мамур, отнёс председателю. В письме этом, написанном на машинке, сообщалось, что Нурджан Атаев, проявив геройство и мужество, погиб под городом Курском семнадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года…
Председатель поспешно, чтоб никто не увидел, сунул похоронку на полку за книги, строго-настрого наказав письмоносцу молчать. Бумажка давно уж покрылась слоем пыли, а он всё тянул, всё откладывал — никак не мог собраться с духом и сообщить старухе о смерти единственного сына.
Бабушка Мамур была по-настоящему оскорблена тем, что, нарушив обещание, Ангал-ага выдаёт дочку за какого-то выскочку из Векиль-бавара. «Старый чёрт! На кого Нурджана променял! Да где ж твои глаза были, глупый? Ничего, будешь ещё локти кусать! Придёт Нурджан, весь в медалях — про одну-то он ужо отписал — попляшешь тогда! А Умса дурища! Куда торопится, глупая курица? Не перестарок, могла бы и погодить! Вышла бы за Нурджана, я б с тебя пылинки сдувала… Вот попадётся в свекрови ведьма злая, попомнишь тогда тётю Мамур! А тебе точно ведьма попадётся — бог карает неверных…»
Рядом, за низким дувалом, жалобно тянул свою песню туйдук, глухо, словно проглатывая удары, ухал барабан, пищал гиджак — не праздничная была музыка, и, если б односельчане не оповещены были о тое, думали бы, что поминки.
Первая красавица в селе, сватались к ней со всей округи, а той вышел — одно название. Несколько повозок, пяток верховых — разве это свадебный поезд?
Война шла уже четвёртый год, и кровь, пролитая солдатами за тысячи километров от родного села, отзывалась здесь слезами и скорбью. Девятнадцать похоронок — девятнадцать «чёрных писем» пришло в село. Какая уж тут радость, какой праздник!..
Сноха Умсы надела не будничное платье, в котором ходила в поле, а другое, немножко поновей — осудили. «Дрянь баба! Муж на войне, смерти в глаза глядит, а у этой наряды на уме!» Когда разъезжались, старый Улук-ага и колокольцы со сбруи велел снять: «Ишь раззвонились — в Мары слышно! Не пристало бубенцами слух тешить, когда горе кругом».
Не было на свадьбе Умсы ни звона бубенцов, ни песен, ни смеха. Жениховы родичи посидели за дастарханом, выпили по пиале чаю — и всё. С тем и увезли невесту. Камней вслед и то не кидали. Одна из подружек хотела бросить, да парень из жениховой родни отговорил:
— Чего лезешь? Себя показать надо? Подсаживайся тогда в седло — увезу, а камнями швыряться нечего!
— Бессовестный! — возмущалась бабушка Мамур. — В чужом селе девушку позорить! Обычая знать не хочешь! Наука тебе, Ангал, — будешь знать, старый дурень, с кем родниться!
Умсу увезли, и больше мы её не видели.
Утром мы, как всегда, прибежали проведать бабушку Мамур. Она словно и с места не сходила, сидела, привалившись к стене кибитки, и беззвучно бормотала что-то себе под нос. У ног её, положив голову на лапы, дремал Аждар, старый и верный пёс. Отец Нурджана принёс его в дом щенком, когда мальчику было шесть лет. Какой Аждар породы, но знал никто, но умный он был на редкость. Если кто-нибудь приходил к бабушке Мамур, стоило только взглянуть на Аждара, чтобы сразу определить, с добром ли явился человек. Если гость заслуживал хорошего приёма, пёс радостно вилял хвостом и заливался весёлым, звонким лаем. Если Аждар чуял недоброе, загораживал собой бабушку Мамур и, злобно рыча, скалил большие жёлтые клыки.
Старушка любила своего пса, любила даже больше, чем корову. И не только за ум и преданность: главное, ведь и Нурджан в нём души не чаял. Куда бы ни шла бабушка Мамур, пёс всегда шагал рядом, и старушка не прогоняла его; она привыкла к своему неразлучному спутнику, к тому же с Аждаром всегда можно было потолковать, поделиться и горем, и радостью.
В последнее время стали всё чаще поговаривать о близком конце войны, и бабушка Мамур начала всерьёз готовиться к свадьбе. Она считала, что уж осенью то Нурджан непременно вернётся.
«Ну и свадьбу закатим! — повторяла старушка, щуря маленькие, прячущиеся в морщинках глаза.
Не то что у этого дурня Ангала! Всё село пировать будет! Корову не пожалею — зарежу!»
Мы с Колли нисколько не сомневались, что так всё и будет. Мы даже мысли не допускали, что Нурджан может не вернуться. «Наш Нурджан не погибнет, — не раз повторяла Мамур, — сам аллах охраняет его — единственный сын у матери».
Уже несколько дней мы с Колли собирали джиду: бабушка Мамур попросила нас помочь ей — побольше собрать джиды, насушить для свадьбы Нурджана. Колли был немножко старше меня и намного ловчее. Он взбирался на дерево и длинной палкой сбивал ягоды. Больше, конечно, летело листьев, но ягоды тоже падали. За день мы набирали по мешку.
В тот день мы тоже с утра занялись джидой. Я сидел под деревом, а Колли, ничего не замечая вокруг, лупил палкой по ветвям, отяжелевшим от золотистых ягод. Удар — и листья серебристыми парашютиками, кружась, летели вниз, по голове мне ударяли спелые ягоды.
— ЭЙ, парень! Кто так джиду собирает?!
Голос был строгий, я испуганно оглянулся и увидел председателя верхом на коне. Он сердито дёргал узду, и конь перебирал ногами, вздымая пыль.
— Если так лупить, на будущий год не ягоды — редьку горькую придётся есть!
Я замер с мешком в руке, а Колли испуганно таращился на председателя, болтая ногами в воздухе, — прыгать или не прыгать…
— Их никак не собьёшь, Сапар-ага, — несмело сказал я.
Председатель метнул на меня гневный взгляд и, ничего не ответив, обернулся к торчавшему на дереве Колли:
— Слезай сейчас же!
Бабушка Мамур, неподалёку перебиравшая ягоды, высыпала их из подола в мешок и решительно направилась к нам.
— Чего это ты раскричался, Сапар? — строго спросила она. — Это я велела. Помогают мне джиду собрать — к свадьбе Нурджана.
Председателя как подменили. Он вдруг опустил голову и умолк, словно провинившийся мальчишка. Потом молча дёрнул уздечку и ускакал.
Вечером мы снова зашли к бабушке Мамур. Она, как всегда, сидела в одиночестве; у неё ведь никого не было, одна на всём белом свете. Может, поэтому она и привязалась так к нам, ребятам. На что уж голодно было, а старушка всегда найдёт, чем угостить. Стоило нам молча усесться у стены под маленьким подслеповатым оконцем, бабушка Мамур тотчас принималась рыться в большом старом сундуке. «Пожуйте пока, ребятки, — она протягивала нам кусок сухой лепёшки. — Вернётся Нурджан, я вам таких сладостей напеку! Халвы наготовлю!..» Халва!.. Мы ели чёрствый хлеб и сладко жмурились, предвкушая грядущее блаженство. Потом старушка принималась рассказывать нам сказки. Какие это были сказки! Про царей и волшебников, про хитрого и весёлого Ходжу Насреддина, про злых баев и про волшебные страны, где живут диковинные звери. Интересная особенность была у этих сказок — как ни страшны были злые дэвы и огнедышащие драконы, сколько бы раз ни прерывалась сказка возгласом «Спаси нас аллах!», конец всё равно был хороший. Старушка твёрдо верила: всё, о чём говорится в сказке, правда. И если в сказке говорилось о том, что шахская дочь-красавица влюбилась в бедного парня, бабушка Мамур мечтательно улыбалась: «Пошли, всевышний, и Нурджану такую же!..»
Когда мы с Колли вошли, бабушка Мамур рылась в своём огромном сундуке.
— А, сыночки! — старушка ласково поглядела на нас. — Входите, мои хорошие, гостям всегда рада! Вот почитайте-ка! — она протянула нам старую пожелтевшую газету. — Тут про войну писано, может, и про Нурджана что есть?
Я читать не умел, знал только несколько букв. Колли по сравнению со мной был грамотеем — мог по слогам разбирать букварь, а потому решительно взял у старушки газету, уселся поближе к окну, откашлялся и стал читать.
— Колли, милый, ты вот тут… Вот отсюда давай! — Бабушка Мамур указала на большую, выделенную жирным шрифтом букву, похожую на узор вышивки.
— От… Со-вет-ско-го… Информбюро… Войска Юго-Западного фронта…
— Постой, сынок, не спеши! Что это такое Инфор… Информбюро?
Колли, недовольный, что его перебили, раздражённо почесал макушку.
— Не знаю.
— Не знаешь? Ну ладно, давай дальше!
— А там дальше не про войну! — Разбирать газету по слогам не доставляло Колли никакого удовольствия, и он решил схитрить. — Незачем читать-то! Нурджан придёт, сам всё расскажет. — И он протянул старушке газету.
Бабушка Мамур бережно приняла её, сложила, убрала в сундук. Достала узелок с сахаром и дала нам по кусочку.
— Принеси-ка дров, сынок! — сказала она Колли.
Мы удивлённо переглянулись: в доме тепло, зачем ей дрова? Бабушка Мамур заметила наше удивление.
— Пишме сейчас буду печь, — с улыбкой сказала она. — Знаете, куда завтра с вами поедем? В соседнее село, Нурджану невесту сватать. Прослышала я про одну — Акча, дочка Аннатач. Такая, говорят, красавица подросла, не хуже шахской дочки, о которой я вам вчера рассказывала. Спешить надо, как бы не перехватили. Засватаем, а вернётся Нурджан, сразу свадьба.
День выдался на удивление погожий. Мы оседлали белого ослика и в сопровождении Аждара втроём отправились сватать Нурджану невесту. Хозяйка, тётя Аннатач приняла нас ласково, как долгожданных гостей, напоила чаем, дала поесть. Наевшись, мы с Колли заскучали, пошли во двор. У порога дремал Аждар. Играть с нами он не хотел. От нечего делать мы стали швырять камешки в арык, наблюдая, как по воде расходятся ровные, гладкие круги. Вдруг у мостика, на той стороне арыка, показалась девушка.
— Акча! — послышалось из-за высокой кукурузы. — Где верёвка?
— Откуда я знаю? — устало отозвалась та. — Сторожу её, что ли? — Она остановилась посреди мостика, приподняла платье так, что видны стали загорелые ноги, присела и начала мыть руки. Бабушка Мамур была права — Умса, первая красавица в нашем селе, не шла с Акчой ни в какое сравнение. Над арыком, тоненько звеня крыльями, взметнулась зелёная стрекоза, девушка проводила её долгим взглядом; улыбка медленно гасла на её губах.
— Акча! — крикнул я. — А мы тебя сватать приехали!
Колли больно ткнул меня в бок, но было уже поздно.
— Что-о-о? — протянула девушка, удивлённо оглядывая нас. — Что ты сказал, глупыш?
— Я не глупыш, я сын Оразгельди-ага!
— Ишь ты какой! — она чуть заметно улыбнулась и покачала головой. — А как же тебя зовут? Щепочка?
Колли сердито поглядел на неё, а я обиделся: я и правда был тощий, как щепка.
— Хочешь, я тебе его собаку покажу? — спросил я.
— Чью собаку?
— Нурджана.
— А кто это, Нурджан?
— Нурджана не знаете! — удивлённо воскликнул я. — Да это же сын бабушки Мамур! Мы тебя за него сватаем.
— А-а, — протянула девушка. — Вот в чём дело. И где же его собака?
— Вон она лежит!
— Что ж, хозяин у неё такой же старый?
— Ты что! Нурджан молодой! Высокий, стройный!
— Красавец, значит? — девушка притворно вздохнула. — Взглянуть бы на него хоть одним глазком!..
— Нельзя! Он на войне. С немцами дерётся. Уже медаль получил! Приедет — сразу на тебе женится.
Акча нахмурилась, подошла поближе.
— Убирайтесь-ка отсюда, пока я брата не позвала! — Она сердито повернулась и ушла. Высокая кукуруза сомкнулась за её спиной.
— Вот какая у Нурджана жена будет! — радовалась Мамур, когда мы возвращались домой. — Личико светлое, кругленькое, сама складненькая, высокая. Разве сравнишь с Умсой? Та Акче и в подмётки не годится! А как вышивает! А умница какая!
С утра мы опять заявились к бабушке Мамур собирать джиду. Старушка ликовала. Сватовство прошло удачно, и она была поглощена предстоящей свадьбой.
Вдруг со двора послышался хриплый лай Аждара. Давно я не слышал от старого добродушного пса такого злобного лая.
Бабушка Мамур встревожилась.
— Взгляните, чего это пёс беснуется? Может, кошку увидел?
Я выскочил во двор первым. К дому, не обращая внимания на свирепый лай Аждара, ковылял на костылях незнакомый человек в военной форме. У него была только одна нога. Увидев меня, инвалид остановился и спросил, показывая на кибитку:
— Тётя Мамур здесь живёт?
Я молчал, не в силах оторвать глаз от Аждара. Пёс заходился в злобном, яростном лае, он даже рычал, словно этот одноногий человек хотел ударить его.
Незнакомец подошёл ближе.
— Ты что, оглох? Тебя спрашивают: тётя Мамур здесь живёт?
Я молча кивнул и пошёл в кибитку. Незнакомец последовал за мной.
— Здравствуйте, тётя Мамур!
— Здравствуйте! Проходите, пожалуйста! Проходите! — повторяла старушка, указывая на почётное место.
Незнакомец сел на кошму, устало привалившись к мешкам с джидой, положив рядом новенькие костыли.
— Как поживаете, Мамур-эне? — вежливо осведомился он, вытирая от пота лицо. — Как ваше самочувствие?
— Спасибо, сынок, дай бог тебе здоровья! — ответила бабушка Мамур, напряжённо всматриваясь в усталое лицо гостя. — Что-то я тебя не припомню… Ты из наших ли мест?
— Нет, я нездешний. Сейчас из госпиталя, а вообще с фронта я…
— Так ты, сынок, небось и Нурджана моего видел? Как он там? Здоров ли? Когда вернётся? Всё сердце по нему изболелось!
Гость не ответил, посмотрел исподлобья на старуху и перевёл взгляд на нас, разглядывавших его в восторженном нетерпении.
— Что, и у Нурджана такая рубашка? — бабушка Мамур погладила рукав гимнастёрки, покачала головой. — С золотыми пуговицами? Всем такие дают? А бельё тёплое? Там ведь, говорят, холодно, на фронте-то?..
Гость не ответил.
— Писем от сына давно не имеете? — помолчав, спросил он. Видимо, только сейчас он начал понимать, в чём дело.
— Полтора года скоро… Да я что ж?.. Я не в обиде — где ему письма писать? Сам бы скорей приезжал!.. Здоров он?
Странный гость молчал, опустив голову. Потом заговорил медленно, с натугой, выдавливая из себя слова:
— Здоров… Видел я его… Месяца три назад… Меня демобилизовали по ранению, а он… Он ничего… Вот я и решил: раз приехал, надо сходить, мать его проведать… Ну тогда всего вам хорошего, пойду!.. — Он взялся за костыли.
Бабушка Мамур стала уговаривать его посидеть, попить чайку — такого гостя да без чая отпустить? — но инвалид помотал головой. Сказал, что очень спешит, что дома ждут, и поспешно уковылял со двора.
— Ну вот и дождалась я доброй вести! — бабушка Мамур в радостном изнеможении откинулась на мешки джиды. — Жив мой мальчик, жив мой единственный! Слава богу, войне скоро конец, придёт Нурджан, той устроим! Настоящий — с подарками. Ой! — старушка всплеснула руками: — Подарок-то я ему забыла за добрую весть!
Она бросилась за солдатом. «Постой, сынок! Союнчи возьми! Союнчи!» Инвалид обернулся, махнул рукой и пошёл дальше.
Опростав мешок, мы снова пошли к шелковицам. Колли уже влез на дерево, когда вдруг во двор с воплем ворвался Ипбат-ага.
— Горе тебе, Мамур! — выкрикнул он тонким голосом. — Закатилось твоё солнышко, погас ясный свет!!! — Не переставая кричать, старик бросился на землю.— Сказал сейчас тот калека, что погиб наш Нурджан!. Погиб ещё год назад. Попала ему вражья пуля прямо в голову, и скончался он у него на руках!..
Ничего не понимая, бабушка Мамур глядела на катавшегося по земле старика, потом вдруг обхватила голову руками, закачалась и рухнула как подкошенная. Мы никогда не видели такого. Перепуганные, мы с криком выбежали на улицу…
Целую неделю не были мы у бабушки Мамур. У неё и без нас хватало гостей — в доме всё время толпились люди. Мы боялись заходить туда, сидели в зарослях джиды и слушали монотонный голос моллы — он шесть дней читал по покойнику.
Наконец мы решились проведать старушку. Раздобыли где-то большой мешок, набили его джидой и понесли бабушке Мамур.
Она лежала в постели, жёлтая, высохшая, и глядела в потолок. Тёмные жилистые руки её сложены были на груди. Услышав, что кто-то вошёл, Мамур приподнялась, взглянула на нас, и мы увидели, какими пустыми, тусклыми стали её глаза, всегда такие живые и блестящие.
Колли прислонил мешок с джидой к стене. Мы ждали, что сейчас бабушка Мамур, как всегда, скажет: «Спасибо, мои хорошие! Дай вам бог в жёны белолицых красавиц!»
Но она ничего не сказала, взглянула на нас и зарыдала. Мы тоже громко заплакали. Старушка с трудом вылезла из постели, подошла к нам.
— Не плачьте, ребятки, — сквозь слёзы проговорила она. — Думаете, Нурджан умер? Нет, он не мог умереть! Он приедет! Обязательно приедет! С медалью! — Она судорожно вздохнула. — А вы у меня молодцы — сколько джиды набрали! И правильно: на такую свадьбу много надо!
Мы стали пересыпать ягоду в другой мешок. Я заметил, что у бабушки Мамур мелко дрожат пальцы.
— Ну вот, целых три мешка. Теперь всё в порядке. Скорей бы война кончилась! Пойду завтра к Сапару — пусть скажет, когда она кончится…
Наутро мы все, включая Аждара, отправились к председателю на другой конец села.
— Сапар всё знает! — то и дело, повторяла Мамур. — Он скажет, когда война кончится, когда нам Нурджана ждать.
Сапар-ага лежал на кошме и глядел в потолок, видимо, обдумывал какие-то важные председательские дела. Даже не заметил нашего появления.
— Вставай! — сказала ему жена. — Тётя Мамур пришла!
Бабушка Мамур поздоровалась с ним и заплакала. Сапар-ага виновато опустил голову, как тогда, у джиды. Жена его начала всхлипывать — у них тоже два сына были на фронте.
— Сапар, милый! Ну скажи, ведь это неправда? Не может быть, чтобы правда! Ведь, если что, ты бы первый знал, ты всегда первый узнаешь! Живой он, сынок мой единственный. Чует сердце — живой! Кончится война, и вернётся! Когда она, проклятая, кончится?
Сапар-ага исподлобья взглянул на старушку. Хотел что-то сказать, но не сказал, только кашлянул.
— Всё бывает, тётя Мамур, — ответила за председателя жена. — Бывает, ранят человека, упадёт, а подобрать сразу нельзя, вот и считают погибшим. В соседнем селе женщине похоронка на сына пришла, а месяц спустя сам является — в отпуск пришёл из госпиталя! Может, и Нурджан так. Кончится война, и вернётся.
Бабушка Мамур вздохнула. Подняла глаза на председателя.
— А ты как считаешь, Сапар-джан?
— По-всякому бывает, тётя Мамур… Глядишь, и объявится. Войне скоро конец. Гонят наши немца в три шеи!
— Ну вот! Слышали, ребятки? — бабушка Мамур так весело поглядела на нас, словно после слов председателя война должна немедленно кончиться. — Дай бог, чтоб скорей сбылись твои слова, Сапар-джан! Чтоб скорей быть тебе почётным гостем на свадьбе Нурджана!
Сапар-ага ничего не ответил, надел шапку и вышел вслед за нами.
После разговора с председателем бабушка Мамур ожила. С утра до ночи всё хлопотала, хлопотала — готовилась к свадьбе сына.
Поздно осенью белуджи привезли к нам в село дыни. «Таких дынь вы в жизни не пробовали! — расхваливал свой товар караван-баши. — Сахарная, во рту тает. Их самому индийскому царю целыми караванами отправляли! Сладкие, нежные, а лежать могут хоть два года!»
Дыни и впрямь были хороши, но особенно понравились бабушке Мамур, что могут долго лежать. Она купила две огромные дыни. С одной мы тотчас расправились, а вторую она убрала. «Вот приедет Нурджан, столько лет дыньки не пробовал!»
* * *
Прошла осень, за ней наступила весна, нежным, бело-розовым цветом зацвёл урюк. Второй год уже не было писем от Нурджана. А в самом конце весны, когда начинал поспевать урюк, в село прискакал незнакомый всадник на белом коне. Простирая ладони к небу, он громко кричал:
— Победа! Люди, победа! Радуйтесь — мы победили!..
Мы с Колли сразу же помчались к бабушке Мамур сообщить радостную весть. Она уже слышала, она выбежала на улицу с миской джиды, чтоб оделить доброго вестника, но тот проскакал мимо, свернул на соседнюю улицу.
Бабушка Мамур высыпала джиду нам на головы. Ягоды тяжело шлёпались в пыль, а мы с Колли, толкая друг, друга, собирали их — совсем как бывает на свадьбе. Бабушка Мамур глядела и смеялась. Аждар весело прыгал вокруг нас.
Война кончилась. Через несколько недель после этой радостной вести стали возвращаться фронтовики. Пришли Ходжасеит, Карягды и ещё несколько человек.
* * *
Минуло лето, снова настала осень. Мы каждый день ждали Нурджана, а он всё не возвращался. Бабушка Мамур начала тревожиться. Она ходила по домам, где были вернувшиеся с фронта солдаты, спрашивала, не видали ли они её сына. Но никто из фронтовиков ничего не говорил ей о судьбе Нурджана.
И тогда бабушка Мамур решила, что война ещё не кончилась. Что где-то ещё идут бои, в которых сражаются самые храбрые, самые сильные, такие, как её Нурджан. Те, без которых война кончиться не может. Если Сапар-ага начинал уверять её, что война уже кончилась, старушка хитро улыбалась и качала головой. Значит, это секрет, значит, нельзя говорить.
Бежали дни, недели, Нурджана не было. Но Мамур не очень беспокоилась, она знала: надо ждать конца войны. Кончится война, и Нурджан вернётся.
Раз, подходя к её дому, мы услышали, что бабушка Мамур негромко говорит с кем-то. Заглянули во двор и видим: старушка сидит посреди двора, ласково поглаживая Аждара.
— Ничего, пёсик, надо ждать, что ж делать остаётся? Видно, дела у него важные… Кончится война, и вернётся твой хозяин, будем встречать его. Как ты я нему бросишься!.. Небось всё лицо оближешь? А?
Старый пёс, словно понимая о чём речь, заглядывал старушке в глаза и вилял коротким обрубленным хвостом…
* * *
Приближалась зима. Всё меньше грело солнце. По утрам бабушка Мамур каждый день топила очаг в кибитке.
Как-то днём, когда, вернувшись из школы, мы пили чай возле очага, раздался хриплый, заливистый, злобный лай Аждара. «Эй, возьмите собаку!» — услышали мы чей-то голос.
Мы выскочили на улицу. В воротах, не смел двинуться вперёд, стоял молодой красивый парень.
— Это дом тёти Мамур? — спросил он, косясь ка Аждара.
— Да, — ответил Колли, с трудом удерживая рычащую собаку. — Заходите!
Парень направился к кибитке.
— Радуйся, мать! — сказал он. — Счастье тебе привалило!
Старушка так и обмерла. Пиала с чаем выпала у неё из рук, ударилась о чайник, раскололась, в очаге зашипела вода.
— Счастье тебе! — повторил гость. — Нурджан скоро придёт!
Бабушка Мамур побледнела.
— Как ты сказал, сынок? — не смея поверить, переспросила она.
— Дядя мой из госпиталя пришёл. Целый год с твоим сыном вместе лежали, Нурджан ранен был тяжело. Теперь всё: живой, здоровый! Не сегодня-завтра жди сына! Ну я побежал, ещё одного поздравить надо. Вот только бы подарок с вас за добрую весть! А?
— Господи! Да бери что хочешь! За такую весть всего моего дома мало! Что ж дать-то тебе, сынок?
Она метнулась к сундуку, достала серебряную брошь, которую бережно хранила для будущей невестки, мельком глянула на неё и протянула парню. Тот взял брошь, поблагодарил и пошёл к двери.
— Сынок! Постой, милый! Где дядю-то твоего найти?
Парень обернулся.
— Гочака спросите, его в Хештекли любая собака знает! Он бы и сам пришёл, да гостей полно!
Бабушка Мамур немедленно начала собираться к Гочаку.
Село Хештекли находилось на другом берегу реки, моста поблизости не было, а в обход идти часа полтора.
Бабушка Мамур устремилась к реке. Мы следовали за ней. Мы бежали и радостно вопили: «Нурджан жив! Нурджан скоро приедет!» Люди выбегали нам навстречу, поздравляли, протягивали угощения, но мы ничего не брали, мы были счастливы тем, что все делят с нами нашу радость. Аждар тоже разыгрался, как щенок. Он то обгонял нас, забегая вперёд, то отставал, чтобы потом догнать, заливаясь молодым, звонким лаем.
Бабушка Мамур устала бежать, ноги у неё заплетались, но всё равно она не переходила на шаг, бежала из последних сил. И, задыхаясь, всё повторяла на ходу:
— Я говорила вам… Говорила, кончится война, и приедет… Вот… кончилась…
Мургаб в наших местах неширок, но кое-где глубоко, надо плыть. Бабушка Мамур, не раздумывая, бросилась в холодную осеннюю воду. Аждар несколько раз удивлённо гавкнул, встревоженно взглянул на нас и бросился вслед за хозяйкой.
Мы с Колли испуганно метались по берегу, не зная, на что решиться, боялись, что старушка утонет. Мы звали её, просили вернуться, она нас не слышала. И благополучно добралась до берега; там, где надо было перебираться вплавь, Аждар плыл рядом, подталкивая её, помогая выгребать против течения.
Бабушка Мамур вышла из воды в одной хокге, другую потеряла. На берегу она сбросила и вторую туфлю и бегом пустилась в Хештекли.
Когда мы вернулись к дому Мамур, возле него уже толпился народ. Все громко говорили, перебивая друг друга:
— Чего не бывает в жизни…
— Это как аллах судил: жить или умереть…
— Счастливая! Пять лет ждала и дождалась! Материнское сердце чует!
— Ешьте, милые, ешьте! — Соседка тётя Хесель пригоршнями раздавала всем джиду. — К празднику берегли, вот и дождались праздника!
Ипбат-ага уже рыл яму для большого очага.
— Придётся нашей Мамур коровушку резать! — весело приговаривал он. — Ведь как явится, сразу свадьба! Не зря я очаг готовлю!
Да, старик не зря готовил очаг.
…Поздно вечером в скрипучей двухколёсной повозке привезли полуживую Мамур. За повозкой, понурив голову, плёлся Аждар. В зубах он всё ещё держал туфлю хозяйки.
Не оказалось в Хештекли никакого Гочака, и никто из госпиталя не приезжал. Парень обманул старуху — хотел получить союнчи.
Бабушка Мамур очнулась поздно, уже горела коптилка. Она с трудом открыла глаза, окинула сидящих возле неё холодным, отчуждённым взглядом.
— А Нурджан всё ещё не приехал? — негромко спросила она. — Когда ж она кончится, эта война?
Я не выдержал:
— Война кончилась, бабушка Мамур! Война давно кончилась!
Колли больно ткнул меня локтем в бок.
Но бабушка Мамур ничего не слышала, пустыми глазами глядела она куда-то сквозь меня, и губы её чуть заметно шевелились: «Когда же кончится война?..»
Потом мелкая дрожь прошла по её телу. Она раскинула руки и замерла, уставившись в потолок.
— О, Мамур! О, Мамур! — раздался с улицы крик Сапар-ага, по обычаю оповещавший односельчан о смерти.
Но мы услышали в его крике не плач по умершему человеку. Для нас это было известие о том, что война, принёсшая старой Мамур столько горя, кончилась теперь и для неё.
Перевод Т.Калякиной