— И даже не вздумай мне про то языком молоть!
— Да я тебе мельник что ли?! Чтобы такие конфигурации им…
— И за слова не цепляйся!
— Так может, Розет, мне и вовсе тогда…
— Что?!
— Да я…
— Ну что, что, драгоценный ты мой?
— Да я, тогда…
И вот так уже битый час… Уж скорей бы… определились. А то солнышко… Я осторожно разлепила глаза и, оторвав затылок от стены, смачно, во всю длину рук потянулась… Хорошо-то как. Мама моя… Доски крыльца, еще хранящие утреннюю влагу, медленно нагревались, испуская в воздух запах старого дерева и полыни (средство проверенное от мелкой нечисти и еще одно сходство с Люсой). А прямо над головой в дозревающей вишне смачно ругались местные воробьи. Копкинские. По названью деревни. И куда меня опять закинула моя шальная судьба?..
Поначалу мы с Марит очень долго спускались в долину. Тропинка, сразу от сонного луга завиляла между обкатанных ветром валунов, пока не нырнула, наконец, в длинный проход вдоль рядов виноградника. И я невольно взглянула влево:
— Вот это, ничего себе! — вид отсюда, с самого низа, даже в рассветной серости, впечатлял. — А долго бы я спускалась с такой-то…
— Ага, — сморщилась туда же Марит. — В Розе Бэй и простыней не наберется, — а потом, вдруг, вздохнула.
— Марит.
— А-а?
— А ты не знаешь, куда с поста у ворот делся твой «хобячий кобель»?
— Жеребец, — скосилась она в ноги. — Хобий жеребец. А не надо было…
— Я так и знала! Это ты его оттуда спровадила? И чем?
— Посланьем от Элды. И не говори мне, что это — женская подлость.
— Да я и слов-то таких не знаю, — ехидно скривилась я. — Молодец. Настоящая чидалийская женщина — и бросила и отомстила. У него ведь теперь неприятности будут?
— У Никипа? — скромно уточнила «злодейка». — Еще какие: пост кинул и смотался в разгар ночной службы.
— А в это самое время… Ой, а чего мы остановились?
— Ну так… Прощай Розе Бэй! — чмокнув ладошку, присела Марит в поклоне далекой стене на круче. — Любимый, прощай! Нам — прямо вдоль поля.
И мы пошли прямо…
Всё из того же многогранного гимназического курса я про долину Ува знала, что здесь живут лучшие в Чидалии гончары. Потому как «чудесные» местные почвы благоприятствуют. Хотя, сама долина не так уж и велика и, кстати, в переводе с исходного итальянского, означает «Виноградная». Видимо, эти два факта и определяют судьбу местных жителей и у каждого уважающего себя патриота есть только два пути: либо давить ногами виноград, либо делать для конечного продукта глиняные кувшины. Хотя, некоторые успешно совмещают. Но то, уже — из «чудес» скупки. А вот что действительно, удивляет, так это, река Тресса. Наискось пересекая долину, она вливается прямо в Езом, напоминая по пути своего следования, обвитого кольцами запруд, серого дождевого червя. И сколько их, этих «колец»?.. Уже не помню. Однако по пути нашего с Марит следования мы лицезрели две (и по одной даже Трессу перешли). Это, что касается «гимназического курса». А если смотреть на местность глазами художницы…
Долина Ува была прекрасна. С бесконечными, оливково- зелеными рядами, пышной серебристой «пеной» подлеска на склонах и лентой высоченных темных деревьев вдоль речных берегов. Это — с одной его стороны. С другой же — берег был обязательно вожделенно песочным. С ивами-плакальщицами, тоже здесь, необычно высокими и подтянутыми. Будто кто-то строго настрого запретил им склоняться к своему исконному предназначенью — свесив в воду длинные ветви, капать туда же слезами вечного женского горя. Ну, чем вам не пример?..
— Марит, а давай с тобой искупнемся?
— Смыть с себя всё? — догадливо усмехнулась та. — А, давай! И как давно я в Трессе не плавала… Вон там должна быть к воде тропинка…
Последние клочья тумана висели над теплой «парной» водой. И в этих клочьях тонули все наши всплески, разговоры и хихиканье. И впечатление было такое, будто, вскрикни по громче, и звук этот рикошетом пойдет по всей, спрятанной в ободе гор, долине. Так что, лучше не искушаться.
— А ты с самого рождения здесь живешь? — водя руками в воде, зависла я рядом с замершей на ней, Марит.
Та, скосилась прищуренным серым глазом:
— Ага. Здесь у меня и родители, и бабушка с дедом. А вторые, отцовские, на побережье живут.
— Понятно.
— Зоя, да ты не переживай. Я с дедом очень вдумчиво потолкую, — снова зажмурилась она. — А лучше, с бабушкой. Она у меня, ух, какая… мудрая.
— Это я уже поняла, — булькнув, почесала я нос. — А вообще, мне здесь нравится, не смотря на соседство с этой «тюрьмой из роз».
— О-о, они искать тебя тут не станут. Я ж знаю.
— Это, откуда?
— А, Никип уверял как-то, что, если из Розе Бэй бежать, то только в Пентору, город в шести милях по побережью. Там и спрятаться можно и дороги из него есть во все стороны света.
— А здесь?
— А здесь почти все друг друга знают. И дорога отсюда только одна — вглубь страны через горный перевал. По ней без местных тоже опасно: свернешь не там и угодишь прямиком в «клановые земли».
— О-о, а я про них и забыла, — проследила я за стрекозой, зависшей над девушкой. — Значит, соседи у меня будут с обеих сторон «замечательные», — но, как ни странно, на душе от этого факта тревожней не стало. — Послушай.
— Что, Зоя?
— А ты сама не боишься в эту Пентору перебираться? Вдруг и тебя там искать станут?
Подружка моя в ответ сначала дернулась, хлебнув водицы, и по шею ушла в глубину:
— А Пентора — уже «вчерашний день». Мы с Тито этот вариант обсудили, — ух ты, ничего себе: «они с Тито». Марит, догадливо смутилась. — А что?.. Нет, я ему ничего такого не обещала и вообще… Просто, туда и в правду, опасно. Никип, конечно, из мужской гордости, меня с «отлучкой» этой не продаст, но, монна Фелиса, она — умная.
— Вот и я о том.
— Я теперь в Диганте махну. Прямо через перевал.
— Куда-куда? — я сама теперь едва не поперхнулась. Марит удивленно повторила:
— В Диганте. У Тито там брат с женой свою гостиницу держат. На главной улице.
— Мама моя. И ЭТО отсюда недалеко?
— Ну, от перевала миль десять… Зоя?
— Марит… У моего любимого мужчины там — своя фарфоровая мастерская.
— О-о, — удивленно открыла она ротик. — Как раз из твоей песни куплетец. Так бабушка моя про «неизбежный рок» говорит. А как твоего этого зовут?
— Виторио Форче, — вышло, после «рока», как приговор.
— Не знаю такого. Его, наверное, дед знает. По одному ж профилю…
— Марит, а вот об этом…
— Ой, да, молчу я, — брызнула она в меня водой.
— И вот тебе от меня спасибо, — ответила я ей тем же. — И еще, знаешь, что: не снимай пока с шеи свой кулончик с аметистом.
— Да я и не собиралась — он мне в половину первого жалованья вышел… А почему?
— Потому что, искать тебя могут и с помощью магии, — глубокомысленно вздохнула я.
Марит одарила меня очень внимательным взглядом:
— Так а это, значит…
— Угу. От нее защита.
— А ты…
— Нет, Марит, я — не маг. Просто, немного… разбираюсь.
— А-а-а, — протянула она и первой дернулась к береговой проплешине тростника. — Всё, накупались, Зоя — надо в Коп еще до побудки «языков с глазами» успеть.
Однако на берегу нам пришлось задержаться. По причине вполне уважительной — мы прятали наш «маскарадный трофей». То, что от него до этого места осталось. Потому как сапоги я давно по пути раскидала, а клюв с треуголкой еще раньше остались валяться в кустах, недалеко от Розе Бэй.
Треск в тростниковых зарослях мы с Марит расслышали как раз в тот момент, когда с победно-надсадным воплем закидывали в противоположную от него сторону тяжеленный камень. Именно его мы и «декорировали» связанными в узлы штанами с камзолом. И обе одновременно развернулись. Тростник в ответ дернулся и замер.
— А, ну, вылазь!
— Марит, а кто это? Ты его…
— Догадываюсь. По макушке, — вытирая со лба пот, процедила та. — Или по пиявкам соскучился?!
Даже я после таких слов нервно от зарослей дернулась. Не говоря о том, к кому напутствие обращалось:
— Ой! А-а! Ой!
— Ага!
И «макушка» обозначилась уже сама: выгоревшая, обросшая и лохматая. Как и положено пацаньей макушке в самый разгар чидалийского лета. К ней, впрочем, и все остальное прилагалось, насквозь промокшее и стремительно вылетевшее прямо на нашу песочную полянку. Последним из кровососного логова просвистело длинное кривое удилище:
— Ой, ой, ой, — на всякий случай огласился малец, и растерянно замер прямо напротив. — Здрасьте, Марит и…
— Не твое хобячье дело.
— Хобье, — машинально поправила я.
Мальчишка, дернув плечом, вздохнул:
— А я тут окуньков…
— И как давно? — угрожающе сдвинула Марит брови.
— Что?
— Окуньков в этом тростнике ловишь? А, Вертун?
— Так… не-ет, — ярко заалевшая физиономия оповестилась обратным.
Мы с Марит обменялись хмурыми взглядами:
— В этом месте ничего не меняется, — закатила она к небу глаза. — Послушай меня, Вертун: если кому-нибудь об увиденном…
— И услышанном, — вновь встряла я.
— Ага. То, я тебе те части, которыми ты постоянно не туда вертишь…
— Марит, я все понял! — дернулась кривая уда. — Да и Мадонна меня уже и так наказала: я там свой котелок утопил.
— Мадонна его наказала! Я — все одно — ближе. И злее. Ты ж меня…
— Знаю!.. Ну, так я… пойду? — и попятился тылом вперед. — У старой мсонги раки хорошие… еще со вчера…
— Иди. И ты меня понял!
Лишь удилище вновь просвистело. Я же нахмурила ему вслед лоб:
— А скажи мне, Марит…
— Он не расскажет, — глядя на скачущего вдоль берега мальца, заверила она.
— Да я не про то. Что за слово такое «мсонга»?
— А-а, — обернулась ко мне Марит. — А ничего так, юбка у нас получилась из плащика… Слово? Понятия не имею — здесь так запруды зовутся… А что?
— Да просто стало интересно. Это ведь — не исходный итальянский.
— А кто его знает?
А вот я это знала точно. Потому как прекрасно запомнила: «две поперечные перекладины на основах — символ препятствия, то есть, мсонга». А язык — древний накейо… Неужто и они тоже здесь, когда-то?.. Тогда б стало ясным, почему на душе спокойно.
— Так мы идем или нет? Здесь лучше берегом и на дорогу не подниматься.
— Угу.
— Ой, и, Зоя, осторожно — смотри себе под ноги. Потому что…
— Змеи, скорпионы?
— Если бы, — обернулась Марит. — Коровьи лепёхи. Козьи я и не считаю…
— Ой… мама моя, — огромная пшеничная собака, зевнув, села сбоку от низкого крыльца. А вот это — совсем интересно. Видимо, нам обоим. Потому как и я, и она продолжили друг на друга коситься. — Ты кто? — умнее ничего спросить не нашлось и я осторожно протянула только что обнюханную ладонь обратно, в направлении лохматой морды. Собака вперилась в меня недоуменным взглядом. — Ну, так… а дальше то что?.. — в мои пальцы вновь показательно ткнулись. — Угу. И меня еще Зоя зовут. А ты, наверное — охрана мессира Беппе? И, безусловно, внушаешь уважение и… — «охрана» заинтересованно приподняла бровь. Я — обмерла. — Мама моя… И как же ты на одного человека похожа… У тебя еще и глаза — карие. Нет, я точно — свихнулась, раз такие сравненья…
— Зоя, ты… ага, вот ты где! — дверь, наполовину открывшись, явила нам довольное кудрявое личико. Потом и остальную Марит. — О, а вы уже познакомились? — не глядя, шлепнулась она рядом на крыльцо. — И как быстро то. Привет, Малай.
— Так это — кобель?
— Ага. Дедов волкодав. Остальные два — на хозяйстве. У него на «неприкосновенности границ» — бзик. Даже коза, Салоха, на незнакомцев орать приучена… Зоя?
— Что, Марит? — оторвала я взгляд от прищуренного на солнце Малая.
— Ты, часом, не передумала? А то, может, со мной — в Диганте? Работа обеим там…
— Не-ет.
— Нет? — уточнила Марит. — Вот и ладно. А как родишь, и если до той поры не поумнеешь, я тебя к себе заберу. Вместе будем воспитывать.
— Кого? — уставилась я на нее.
— Ну-у, или отпрыска бенанданти или…
— Ладменского контрабандиста, — покачала я головой.
— Святая Мадонна! Ну, ты и… и где ты их только находишь?
— Они сами находятся.
— Ага, как пчелы на мед.
— Спасибо, что другое сравненье… не употребила, — смеясь, обхватила я подружку руками. — Ох, Марит, и как же я тебе благодарна. Ты просто не представляешь.
Та смущенно шмыгнула носом:
— Не зарекайся пока. Ты ж моего деда еще не так хорошо знаешь. Он у меня…
— Какой?
— «Повернутый», — скривилась Марит и быстро добавила. — Так бабушка про него говорит, а вообще, он у меня славный. Только, к работе своей очень щепетильно относится. Особенно, что касается, конкурентов. Потому и оберегает свои горные владенья.
— А-а.
— Ага… Он за эту землю у Козьей заводи, знаешь сколько по судам горланил?.. А-а. На нее ведь много охотников было. Даже бенанданти зарились. А все потому, что глина там — редкая, как дед говорит, «нежирная».
— Это как?
— Это… не знаю, — дернула она под моей рукой плечиком. — Да только те, кто внизу, в долине с нею работают, много чего в нее по ходу дела добавляют, для прочности, значит. А деду того делать не надо.
— А-а… — на всякий случай, протянула я. Однако полного понимания так и не ощутила.
— Вот так они с бабушкой и живут на два очага: она здесь, в Копе, при лавке, а он — у себя наверху. Отсюда и все…
— Да я больше и слушать тебя… Ох ты ж, внучка, прости.
Марит потерла прихлопнутый дверью бок:
— Еще не закончили?
Мессир Беппе уже у крыльца скривился:
— Да с ней разве «закончишь»? У нее каждый день новые…
— И кто, и кто? — выплыла следом прищуренная монна Розет. — Давай, уточняй.
Супруг досадливо сплюнул:
— А ухажеры! Марит, я не успел к деревне свернуть, мне уже пегая Дина насвистела, как к нашей уважаемой лавочнице один…
— Так-так…
— Один «постоянный покупатель» ходить подрядился.
— И что? — подбоченилась монна Розет.
— И то, что, ничего он не покупает, а только лишь скалится у прилавка!.. Внучка, да это уже ни в какие прорехи!
— Пегая Дина? Внучка, ты ж ее знаешь? А вот я ведать не ведаю, какие там «горные козы» к тебе на водопой бегают!
— Ой, да разбирайтесь вы сами, — махнула на обоих Марит. — И когда только эта тема иссякнет?
И «тема» продолжила бурлить уже на дворе. Мы с Марит лишь головами вертеть успевали за цветастыми доводами с обеих сторон. Что деда подружкиного, очень даже еще ничего: поджарого, с залихватской челкой набок и густыми усами «тяпочкой», что «фигуристой» монны Розет с доставшимися внучке кудрями, клумбой вздернутыми на макушке. В общем, «тема» «теоретически» обоснована. Однако вскоре иссякла сама:
— Да чтоб тебе язык твой за такие фантазии… — воздела с крыльца руку монна Розет и, вдруг, прихлопнула ее к пышной груди. — О-ох… Ты картошку то из погреба себе достал?
Мессир Беппе, вздохнув, недовольно буркнул:
— Достал.
— Ага. И сапоги свои в латку сапожнику доставай из повозки, а то, ведь, в третий раз с ними назад уедешь.
— Сейчас выну… Розет?
— Ну чего тебе?
— Ты, это… девочке с собой чего приодеться, а то…
— Ой, а ты у нас — самый умный. Зоя, дочка!
— Да-а?
— Пошли назад в дом. Будем тебе наряды подбирать, — и, завидя мой растерянный взгляд, зашлась в смехе. — Да ты никак… испугалась?.. О-ох, сегодня мы и в правду, чего-то… дали жару. Видно, соскучились… Пойдем, дочка… Марит, а ты пока помидорчиков с перцами в большую корзину надергай. Тоже — вам с собою…
Так что, огородами и садами чужими к дороге на Козью заводь я пробиралась вполне прилично для этого дела нарядной. И даже весьма обутой. Рядом гундела на их размеры Марит, вполголоса до самой последней плетеной изгороди. А потом, перескочив и через нее, потопали по тропке, ведущей вдоль склона горы, в обход деревенских тылов.
— И вот, что странно: ни одна собака нас не облаяла.
— Угу, — старательно удивилась я. — А ты с нами надолго останешься?
— А, дня на два, — махнула рукой подружка. — Пока дед вещи от родителей не привезет. И тебе успею все заодно показать. Ты ж теперь — у него на хозяйстве.
— Это — вместе с волкодавами, что ли?
— Нет. Волкодавы Салоху доить не умеют. Да и супы варить тоже. И еще они искусству стирки не обучены, хоть и жутко умные. Ты-то все это сможешь?
— Угу… — а в дозоре оно, наверное, было б гораздо проще… — Марит, только, насчет козы.
— А-а. Я научу… Ой, а вон и Малай нас встречает. Значит, дед от хлебной лавки уже свернул…
Марит махнула через перевал спустя целых четыре дня. Мы с мессиром Беппе и Малаем ее провожали. Тропинка туда от Козьей заводи совсем близко — каких-то три с лишним мили. А сам перевал… Десять миль, узкой, кренделями петляющей вдоль обрывов дороги. А еще, вдоль полей из мелких горных цветов и редко натыканных по ним ульев. И лишь в самом конце — разветвление. Прямо — к Диганте, влево — в земли клана бенанданти и чуть позже — направо. В уединенную деревушку с такой же уединенной усадьбой, террасами спускающейся вниз. А потом вернулись назад. За высокую изгородь с красной глиняной ямой за ней, широким двором, заставленным чанами и лотками, и маленьким двухэтажным домиком — мастерской…
Время, отсчитывая часы и минуты, имеет уникальное свойство скакать или медленно течь. Это — для нас, для людей. Живущих страстями или наоборот, в медленном-медленном своем парении. И мне поначалу казалось, здесь, на берегу поросшей тиной Козьей заводи, что у меня его слишком мало. Этого хобьего времени. То уборка, то стирка, то Салоха эта скандальная с которой только Укроп управлялся — еще один грозный охранник — волкодав. Мессир Беппе говорит, они еще с детства дружат. И даже «паслись» раньше на пару. Отсюда и кличка — Укроп… Но, со временем я научилась все успевать. И даже на себя его оставлять научилась. Да только к чему мне оно? Уж лучше бы…
«Зоя!!!» — и резко проснулась… Как когда-то. Кажется, в прошлой жизни. За окном — серый рассвет и дубы шумят остатками желтой листвы. В ногах сонно щурится полосатая кошка со всеми тремя котятами. А в голове, крутящимся вхолостую колесом… моя прошлая жизнь. Она лишь так ко мне теперь и приходит. Одним единственным человеком. Человек этот меня в ней ругает. Или просто молча с укором глядит, но заканчивается всегда одинаково… Мы вновь с ним — единое целое. И жарко и сладко до боли и… я просыпаюсь… Лишь сегодня вот это: «Зоя!!!».
— Уф-ф… Мама моя, — и, уперев в постель руку, осторожно уселась на край. Потом влезла ногами в теплые тапочки — подарок монны Розет на мой день рождения. И, накинув поверх мужской рубахи халат, пошлепала к лестнице вниз. — Доброе утро всем… Угу… Мне самой, — ну правильно, я же здесь со вчерашнего дня — на хозяйстве. Потому как мессир Беппе уехал на зимнюю ярмарку за перевал.
К ней мы готовились долго. Еще с октября: лепили из глины «символы рода» (лохматых детин с огромными вениками в лапах) и горшки со специальным орнаментом под обязательный букет из пахучего хвойника. Точнее, лепил (ваял) мессир Беппе. Я же — расписывала. У меня для этого краски специальные есть — темпера. А вот подарок от подружки Марит, он — для души. Любимая акварель с кистями и папкой бумаги.
— Ой, малыш, — и замерев у камина, закрыла глаза… будто бабочки внутри живота вспорхнули. — Сейчас у нас будет тепло. Я огонь разожгу и… и… угу. Вот, же — дура. А дрова то вчера забыла в дом занести, — и скосилась на дорисованные эскизы, разбросанные сейчас на столе — почему и забыла. Зато будет, чем мессира Беппе порадовать. Или озадачить. Потому как к моим художественным полетам он относится исключительно с практическим прищуром: «долго», «трудоемко», «народ не поймет». — Доброе утро, Малай!
Пес мне в ответ странно скривился. Да. Он и это умеет:
— Р-р-гаф! — и передними лапами взмахнул на крыльцо.
— Ты чего? Сейчас накормлю, — занырнула я обратно в досчатые сенцы.
— Р-р-гаф! Гаф!
— Да, Малай?!.. А где, кстати, Укроп и Проныра? — огласилась уже, спускаясь со ступеней с противно холодным горшком, на что тот совсем уж нежданно ухватил меня за халатную полу. — Да чего ты?.. Мне куда-то надо?
— У-у-гаф, — и выражение морды: «неужели, дошло?»
— Хам… Я сейчас. Только оденусь…
У нас уже подобное один раз было — осенью, в сентябре. Взбалмошная Салоха угодила в неглубокий овраг. Проныра тогда был с хозяином в Копе, а Укропу душевных сил не хватило задать этой… направленье наверх зубами в белый костлявый зад. Пришлось Малаю скакать за мной. У меня, как раз этих сил хватило — и на пендели и на портовые маты. Что, кстати, в дальнейшем заметно облегчило наше с козой взаимопонимание. А что теперь-то у нас?..
За высокими воротами из частокола полосками голой земли расходились в стороны две дороги: к деревне и вдоль забора, дальше, в сторону заводи. Малай поскакал по второй. Я — за ним. Ну, не «поскакала», конечно, а очень быстро пошла. И с ним вместе резко свернула, не доходя до пожухлого камыша. А вскоре увидела двух волкодавов… караулящих старый корявый дуб. При виде нас, они подскочили с земли и красноречиво вперились мордами вверх. Я — тоже. Ну, не вперилась, конечно:
— И с чего этот утренний променад? Неужели, опять Салоха?
— Гаф! Гаф! — мне в ответ на два голоса.
— Монна Зоя! Хвала небесам! — третьим голосом из желтой листвы, от которого я… нет, на ногах удержалась. — Монна Зоя!
— Дахи?!..
— Монна Зоя?
— Откуда ты здесь? — нет, я, конечно, и обрадовалась и удивилась. Но, по моему, мальчик «удивился» больше меня:
— Монна Зоя, так вы, значит…
— Здравствуйте, монна Зоя!
— Вертун?.. Хобья сила. Ну, конечно же.
— Ага. Это я его к вам привел… А вы не могли бы ваших собачек? А то мы здесь уже закоченели совсем?
И, конечно же, я смогла…
Часом позже мы сидели вдвоем за столом у горящего рядом камина и пристально друг друга оглядывали: Дахи, хлопая своими глазами из-под огромного пледа и я, подперев кулаками щеки. Хотя, очень хотелось его обхватить и прижать к себе сильно-сильно.
— Наелся?
— Угу, — стер малец крошки со щек.
— Согрелся?
— Угу.
— Тогда кончай тянуть шею на мой живот, и рассказывай: каким морским ветром тебя сюда принесло?
— Угу, — смущенно кивнул он. — Монна Зоя, я вас искал.
— Да что ты?
— Ну, мы вас все вместе искали. Сначала. Правда, долго. И… А можно, я все по порядку?
— Да, пожалуйста.
— Сейчас, — и отвернулся к огню. — В то утро, когда вы… пропали, капитан сначала обшарил весь корабль. А потом, когда рассеялся туман, уже и шлюпки спустили. Хотя, надежды было — с рыбий пуп. Но, все равно, мы по той зоне еще сутки курсировали. И до побережья дошли. А уже после, прямиком понеслись в направлении столицы… Я тогда не сразу понял — зачем. Лишь потом в команде слухи пошли, что капитан вас с помощью какого-то сильного мага найти хотел. Или магустра.
— Магистра?
— Угу. Точно. Но, тот не помог. Однако сказал, что вы точно живы. А потом, уже в Белице нас по суше нагнал какой-то мужик с письмом. Что в нем было, не знаю, но, мы снова изменили курс и через несколько дней уже причалили к южному побережью. Там капитан и боцман сошли на берег, а вернулись только через неделю. И оба — злющие, как сто чертей.
— Понятно, — значит, он все-таки в Розе Бэй… — Дахи, что было дальше?
— А дальше? — невесело скривился тот. — Мы опять вернулись на северное и сначала причалили в Радужном Роге, потом зашли в Крабью бухту и в Канделверди. Капитан с боцманом везде вас искали по суше, но, все — без толку. Да вы и сами это знаете, — ага, а теперь я еще и знаю, что про мою пропажу в курсе и Люса и Арс и Зачарий… Мама моя… — А потом капитан… в общем, он неделю не выходил из своей каюты. И, то ругался там, то бутылки об стены бил. Иногда все стихало. Мы сидели тихо, как крысы в трюме. Один лишь боцман иногда к нему заходил. И…
— Дахи, что?
— И все. Поиски он прекратил. Недавно совсем. Лишь еще раз на пути домой сюда зашел. И мы даже в деревне этой были. Я не знаю, зачем. Слыхал лишь, как капитан боцману говорил, что ему здесь что-то не понравилось, но, этим все и закончилось. А я, тогда еще, обзнакомился с Вертом.
— Вертуном?
— Ну да.
— И что было дальше?
— Дальше?.. Летунью на зимовку поставили в Пенторе, а команда разошлась до апреля по домам. Меня капитан взял с собой в Диганте. Там у него дом большой, красивый. Да только у меня все время его слова в голове стояли про то, что ему здесь что-то… Вот я сюда и рванул через перевал и Верта тут нашел. А дальше вы уже знаете.
— Мама моя…
— Угу, — глубокомысленно вздохнул малец. — Монна Зоя, а зачем вы от нашего капитана прячетесь?
— Много будешь знать — облысеешь.
— Из-за ребеночка?
— Что?!
— Так… это — его?
— Дахи?
— А что? В команде болтали кое-что про ту последнюю ночь.
— Вот ты… наглец, — и пошла румяными пятнами. Наглец, однако, остался серьезным:
— И правильно сделали, монна Зоя, что прячетесь.
— Почему? — а вот теперь я очень сильно удивилась.
— Потому как нельзя вам к нему обратно, пока покуситель на вашу жизнь неотступно с ним рядом.
— Какой… покуситель?.. Дахи? Ты о чем?
Мальчик, набрав в грудь воздуха, выдохнул:
— Монна Зоя, я знаю, кто вас покушался убить.
Вот это «мама моя»…
— И кто? — и есть всего только миг до ответа на мучительно долгий вопрос…
— Это — монна Сусанна.
— Дахи, ты — в своем…
— Я это могу доказать!
— Ну-у?
— Угу… — и снова уставился в огонь. — В то утро, когда шлюпку спускали на воду, боцман очень сильно ругался. Он тогда вообще ежа морского сглотил, а тут — такое. Вы ведь про узлы морские знаете?
— Да знаю я… Дахи, к чему?
— Да к тому, что один из крюков, на которых шлюпки на тросах спускают, был неправильно закреплен. У нас в команде все это знают — надо «восьмеркой». Чтоб, во время шторма он, не дай Бог, не сорвался и кого-нибудь… А тут — просто навешен и все. В общем, явно цеплял тот, кто науке морской не обучен.
— И поэтому ты решил, что, единственная такая на корабле — монна Сусанна?
— А то. Ведь вы же к тому крюку…
— Угу. Только лбом, — ненароком потерла я свой побелевший шрам. Мальчик скосился туда же:
— Вот, то-то же. И еще…
— Было «и еще»?
— Было. Только, — заерзал он, вдруг, под пледом. — Монна Зоя, я поступок плохой совершил. Но, для благой цели.
— Ты пытал ее что ли?
— Не-ет. Я в каюту ее залез, пока она капитана в гостиной на своем клавесине «утешала».
— То есть?
— Да музыку свою ему пела. А я в это время в шкафу ее шмон навел. И вот что нашел, — порывшись в кармане, вытянул он наружу белый кружевной платок. С инициалами «СИ» и сильно застиранный.
— Дахи, зачем?
— Монна Зоя, — вздохнул, глядя на меня малец. — Я в свою жизнь на Божьих скалах очень много раз одежду от крови стирал и всегда могу распознать, какие от нее пятна бывают.
— Так ты думаешь, это — моя… кровь? — уставилась я на тряпицу.
— Угу. Видно, она этим платочком палубу шёркала. Я и по ней потом лазил. По всему левому борту, но, вы же знаете, как у нас на Летунье палубу драят.
— Это… да… Дахи, но…
— Да вам это любой маг за пару монет подтвердит.
— И это тоже… да, — подняла я глаза на мальца. — А знаешь, что: давай прямо сейчас попробуем?
— У вас маг здесь знакомый…
— Да нет. У меня здесь собака, очень умная. А, вдруг, она мою кровь признает? Как думаешь?
— Думаю… да, — и, подхватив платок, вслед за мной подскочил со стула. Лишь плед рядом с ним забыл…
Малай воспринял нашу затею скептически — уселся напротив крыльца и глубоко вздохнул. Мы тоже — из предвкушенья, заранее бросив платок на противоположной стороне двора. Теперь…
— Дахи, а что теперь то?
— А-а. Погодите, — прочистил тот горло. — Его ведь, Малай зовут?.. Малай! Монна Зоя сказала, что ты — очень умный. Так вот…
— Дахи, это чёрти что какое-то, — пес, скосившись, приподнял левую бровь.
— Так вот, — малец с нажимом продолжил. — Принеси вещь, что лежит у забора тому, кем она по-настоящему пахнет… Малай?!..
— Малай?
И я такого выражения морды еще не удостаивалась. Именно с ним Малай медленно встал, развернулся и направился прямо к платку. Еще бы — при нем суетились. А потом, уже с добычей в зубах потрусил обратно к нам. Мы с Дахи на своих сидячих позициях замерли. Пес — едва ли, на секунду. И, фыркнув прямо в платок…
— Мама моя… — теперь еще и в слюнях, он на моих коленях смотрелся совсем уж… тоскливо. Инициалами «СИ» на виду.
— Монна Зоя, о чем я вам говорил?!
— Дахи. Мама… моя…