Зима… Зима. Зи-ма… Вот как это слово не произноси, смысл останется прежним. Потому что зима, это — непременные холода, снега, гололед и праздники, праздники, праздники. А еще дрова у камина, плед в каждом кресле, горячий кофе с корицей по утрам и гора подарков к праздникам, праздникам, праздникам. На Солнцепутье, на День воркующих голубей, на годовщину свадьбы родителей. Та-ак… Серебряное блюдо я им купила… Тетке Гортензии кружевной палантин тоже… Ага. Ага… Ага! Нинон! А что подарить на Солнцепутье Нинон?.. Набор мясницких ножей? Станок для бритья ног? Да тысь моя майка, что ж Нинон-то подарить? Уф-ф… В кадетстве с этим как-то проще было. Да и в глухой Бередне тоже. И это, не говоря о том, что я теперь — хозяйка собственной квартиры в Куполграде, опекун семилетнего «не ребенка» и вполне взрослая и цивилизованная дама, обязанная уметь, хотя бы, жарить картошку. Кстати, о картошке: ее ж еще купить надо. И в мясную лавку по дороге не забыть. И в…
— …в кладовую, не перекрестясь не заходим… полтора месяца уж… и это, несмотря на замок, тудыть его оглоблей поперек, госпожа Вешковская… Госпожа Вешковская?
— Что? — встрепенулась я, мигом придав лицу выражение пылкой работы.
Хотя, по-моему, оценили не все. Потому как хозяин дома в столичном Аптечном переулке, господин Барклей, а по совместительству, матронай Главной ладменской канцелярии, облапал пятерней бороду и, обозрев выстроившихся полукругом домочадцев (строгая супруга, сын при жене, внук и востроглазая молодая служанка), изрек:
— Нам господин Анчаров лично и очень серьезно обещался помочь и мы, собственно, его и дожидались. А тут…
— Он сейчас, к сожалению, занят. Поручением от Главного канцлера, — весомо вставила я и поднялась со стула. — Так что… у меня к вам вопрос. Ко всем: кто-нибудь из присутствующих это явление лицезрел? В процессе?.. Как воруют из кладовой?
— А-а-а. Нет. Только результат… лицезрели.
— Маркос, что ты? — поджала губки супруга главы дома. — А как же Иви?
Мужчина снова взметнул к бороде руку:
— А и точно! Хотя, чего она там могла лицез… Иви?
Румяная во все щеки девушка с туго спеленатым младенцем на руках, закатила к потолку глаза:
— Я и вправду, почти ничего. Только чуть-чуть. Его матушка напугала и он…
— Иви! — обратила та собственные губы в пучок. — Как это, «почти ничего»? А рога? А копыта, которыми он, когда с кругом колбасы удирал, горшок с маслом зацепил?
— Рога и копыта? — уже с интересом прищурилась я.
Девушка сделалась малиновой, как бархатные шторы на окне:
— Ну да. Бы-ли у него и рога и копыта.
— Мама, да чего ты пристала-то к ней? — вскинулся за жену молодой мужик с челкой набок. — Она сама тогда весь вечер от страха из спальни не вышла. У нее чуть молоко не пропало.
— Да что я-то? — выкатила на него «мама» глаза. — Вон, госпожа Вешковская интересуется.
— А того, что ты сама всегда к ней цепляешься. То она Егорку неправильно купает, то пеленает не так. И…
— А мне, в общем-то, все уже понятно! — пришлось срочно в семейный скандал встревать.
Глава семьи, выпустив на сына пар носом, уточнил:
— И что именно?
— Господин Барклей, мне нужно осмотреть место преступления и пообщаться с предполагаемым преступником. Вы меня туда проведете?
Желающими вызвались все, исключая, пожалуй, младенца Егорку. Однако после пары весомых слов, в коридоре меня нагнал лишь насупленный господин Барклей. И, обойдя боком, распахнул дверь с уходящей за ней глубоко вниз, темной лестницей… Н-да. А шубка-то в прихожей на вешалке висит…
— Вот тут все и происходит, — через шестнадцать ступеней, застыли мы с ним напротив покрытого инеем засова, на правом конце которого торчал боком точно такой же «посеребренный» замок. Я, запустив к потолку световой шар, благородно предоставила право его вскрытия хозяину. И через пару секунд была пропущена в холоднющую святая святых с такими, ударившими в нос ароматами… И вот значит, как она выглядит в приличных домах?.. А мои четыре полки в чулане с купленными еще по осени двумя банками соленых огурцов и одиноким лукошком с луком… Здесь же, на площади с мою, кстати, весьма просторную кухню, чего только не было… Не было, разве галлюциногенной хурмы с острова Парабис, запрещенной по всему Бетану. Хотя, если хорошо ее поискать… — Госпожа Вешковская, а мне…
— Совсем не обязательно, — сглотнув слюну, развернулась я к хозяину закромов.
Тот выдохнул. Кажется, с облегчением:
— Ну, так я за дверью вверху вас подожду.
— Ага. Идите, — и зашарила глазами теперь уже в поисках: куда бы тут сесть.
В конце концов, остановив свой выбор на бочонке с… судя по запаху, солеными груздями, тут же на него уселась и… от души громко вздохнула… Третий месяц! Третий бесов месяц страдать подобной ерундой. Вот вернется мой бывший-настоящий начальник со своего джингарского «поручения», уж я ему рот открою… Призрак любимой кошки бывшей театральной примы, ожившая садовая статуя, домогающаяся настоятеля церкви «Пятидесяти Богоизбранных», говорящий чайник с кухни матери столичного градоначальника. Чем же я карьеру свою закончу при такой «элитной работе»? Дрессировкой мышей в королевском дворце? Кстати, нет ли их и тут? И вообще, пора заканчивать эту очередную «ерунду»:
— Мне тебя долго ждать? Почему на призыв не отвечаем?
Из-за короба с картошкой в дальнем, самом темном углу кладовой вздохнули в ответ. Получилось тоже душевно:
— Не было печали — мага навещали… Это делал не я.
Домовой, дородный бородатый мужичок, проявился уже сидя на коробной крышке. И в правду, похож. Вылитый господин Барклей, если его… закончить же хотела?
— «Не ты делал» что именно?
— Воровал местную снедь, — хмуро пояснил домовой.
— Действительно — верх глупости воровать из собственного же дома. И по этому поводу у меня к тебе имеется один единственный вопрос.
— Так ты меня не забирать отсюда явилась? — весьма неуверенно уточнили у меня.
Вот ведь, делать мне больше нечего, как таскаться по столице со «списанным» домовым?
— Нет. Но, если будешь скрывать от меня факты…
— Какие такие «факты»? — вмиг осмелел тот. — Я и взял-то себе за тридцать четыре года только пуговицу ржавую да ложку погнутую и…
— Факты, это — информация. О-о… рассказывай давай: как здешнее семейство между собою живет?
— Ох, ты ж! А я же… ладушки! А кто здесь колбасу с окороками копчеными ест?
— А то я и сама уже знаю, — отмахнулась я от воспрявшего духа. — Ну-у?
— Рассказываю, маг. Все, как на этой, как бишь ее, исповеди, — и воодушевленно заерзал на крышке короба с картошкой…
Четверть часа спустя происходящая в данном доме «ерунда» стала сильно смахивать на театральный водевиль «Будни Прокурата», сцена «Допрос с пристрастием и без», где главными действующими лицами выступила я сама, на кухне с кружкой горячего, отогревающего после погреба, чая и члены важного семейства Барклей, каждый по очереди. Впрочем, начала я со служанки… Уф-ф…
— Так про то, как мне жалованье три раза на два дня задержали, точно не надо?
— Нет.
— А про то, как в прошлую пятницу хозяин выпивши из Родниковых бань пришел, а хозяйка его…
— Нет!
— А про…
— Свободны! И позовите сюда младшего Барклея… пожалуйста.
— Так-то ж… Может, чаю еще, госпожа?
— А вот это можно и сами…
— Во-от… И уже убегаю…
И дальше в подобном жанре:
— Я вообще отвечать не обязан. Вы ведь не из Прокурата, да и без…
— …следственного предписания.
— Его самого. А если насчет маминых окороков и колбас, то она сама, небось, их своей куме-попрошайке вдохновила, а теперь…
— Достаточно. Спасибо и…
— И всё?!
— Ага. Жену свою сюда позовите, пожалуйста.
— Хо-рошо…
И теперь напротив — румяная Иви с крепко фиксированным наследником на руках:
— Здрасьте.
— Добрый вечер… Иви, может, сами?
— Чего, «сами», госпожа…
— Можно, просто Агата.
— Просто Агата…
— Понятно… Иви, я ведь не враг вам. Да и время наше с вами мне жаль. Так может…
— Я их не брала.
— Ну, не выносили, так точно.
— Откуда?
— Из кладовой. Прямо там и употребляли за обе щеки.
— Госпожа Агата?
— Иви… уф-ф… А давайте, я сама вам все расскажу? А вы потом решите, тоже сами, как нам с вами дальше поступить?
— Ла-дно. Рассказывайте, — кивнула она, осторожно перехватив на руках малыша.
Ох, и открою я рот своему начальнику за такую работу…
— Вам живется здесь не совсем хорошо, Иви. Свекровь — натура категоричная. Свекор — преисполнен важностью в соответствии со службой, а муж большинство времени пропадает на своей. Так?.. К тому же маленький Егорка требует постоянного внимания и… ограничений. В первую очередь, в питании. Вы ведь грудью его кормите. А иногда нам, женщинам, так хочется маленьких радостей, которые скрашивают жизнь и сглаживают нервные вспышки… Запасной ключ от кладовой хранится в общей связке подобных, наверняка, где-то здесь, в одном из кухонных ящичков. Это — традиция такая. Вы его нашли и очень быстро пристрастились к многочисленным вкусностям. Я и сама там едва удержалась от искушения от чего-нибудь откусить, — поймала я слабую девичью улыбку. — Вы начали ходить туда регулярно, но, совсем недавно обнаружили, что ваши «тайные радости» сказались на здоровье малыша. Именно поэтому вы стали купать его в одиночестве. И перепеленывать тоже. При первом ребенке опыт лишь набирается, и вы не на шутку испугались. Начали лечить его тоже сами. Его аллергические пятна. Где они? На сгибе локтей? Под коленками и на…
— … маслом подсолнуха, — выдохнув, закатила Иви глаза.
— Что?
— Я его кипячу тайком на кухне, а потом мажу Егорушку. Маслом подсолнуха. Но, оно помогает нам мало.
— Понятно… Послушайте, Иви, — вздохнув, потерла я лоб. — Давайте с вами договоримся так: у моей семьи есть лекарь, очень хороший и живет недалеко от Аптечного переулка: Яблоневая улица, три. Вы к нему сходите сами вместе с Егоркой. Скажете, что прислала я. Вы же часто с ним гуляете?.. Ага. Он вам подскажет и с лечением и с вашим питанием: чем можно себя радовать, а от чего…
— А как же…
— Тот, что с рогами и копытами?
— Да-а?
— Если вы мне пообещаете больше в кладовой не промышлять, я улажу это дело… Иви?..
— Ла-дно. И… спасибо, Агата.
— Пока, не за что. Зовите теперь сюда своих новых родственников. Обоих…
Тысь моя майка, я уж и сама не знаю, до чего со своей новой «элитной работой» дойду.
Еще через полчаса я шла по украшенной в честь Солнцепутья разноцветными фонариками и гирляндами Музейной улице Куполграда. Гололеда на оживленном тротуаре не наблюдалось. Выпавший вчера снег прикрыл его собою с лихвой. Так что ботинки на каблуках не доставляли проблем. В кармане короткой шубки об ключ от квартиры приятно брякали четыре, честно заработанных в доме Барклей, сребеня, которые я так же честно вознамерилась истратить на пополнение собственных продовольственных закромов. И с чего бы это дело начать?.. Пожалуй, с бакалеи на углу…
— Агата! Заходи быстрей, а то мы без тебя вечерить не начинаем! И смотри, как мы с тетей Катаржиной все здорово красиво развесили!
Вид и ароматы моей собственной квартиры смогли бы неожиданно достойно посоперничать и с кладовой Барклей и с предпраздничными улицами столицы. Да и сама Варвара, обмотанная красной гирляндой из бумажных цветов, тоже была хороша и румяна.
— А вот я…
— Агата, ну ты чего? — «не ребенок», взмахнув шуршащими концами, нетерпеливо подпрыгнул. Справа из кухни послышалось усиленное посудное бряканье:
— Агата, ты почему на призыв не отвечаешь?!.. Ух, ты!.. Давай свой набитый пакет, раздевайся, мой руки и за стол.
Я, уже наполовину босая, расслабленно выдохнула:
— Ник…
— Угу, — сграбастал он мою бакалейную добычу и свободной рукой прижал к себе. — Я час назад «пост» от твоей мамы принял. Так почему на призыв… — собственным носом по холодному моему.
— Мне было сильно некогда, — тут же обхватила я шею Ника руками. — Я такой ерундой страдала.
— Очередное личное поручение от начальства?
— Ага. Потом расскажу… А Глеб… ох, вернется он из Джингара, я ему… его…о-ох…
— Эй, хватит вам целоваться! Вы меня сначала накормите! — праведно огласились снизу в аккурат между нами. — И вообще мы сейчас на каток идем. Вот! — прямо нам в носы взлетела пара коньковых лезвий, зажатых в кулачке. Чем не аргумент?
— О-о.
— Угу, — усмехнувшись, покачал головой Ник. — И ты еще три дня назад обещала. Так что, любимая, все предшествующие предписания, а потом…
— Ник, я на коньках лет восемь уже не стояла, — мигом скуксилась я.
Мне в ответ уже из кухни строго уточнили:
— Семь с половиной! И у тебя тогда неплохо получалось!
— Что значит, «неплохо»? Да я вполне уверенно скользила, — мгновенно клюнула я на провокацию… и расплылась в улыбке. — Ладно. Я поняла. И надеюсь, у тебя есть, чем компенсировать мои будущие синяки.
— Это — само собой, — обернулся ко мне от плиты Ник.
«Не ребенок», шустро усевшийся за стол, взмахнул вилкой:
— Только не при мне про такое. Иначе тетя Катаржина меня отсюда вовсе арнет… арет… арендует, как и грозилась.
— Варь, да я про вкусный ужин. Агата, садись, давай за стол.
— Сажусь, — подтянув рукава свитера, состроила я маленькой моралистке мину. Хотя, действительно, иной раз могли бы с Ником вести себя и поскромнее. Иначе наш психологически устойчивый «не ребенок» на самом деле раньше времени повзрослеет по некоторым «жизненным сторонам». — А что у тебя в сковородке так вкусно пахнет?
— Цыпленок с сыром, — опустились под наши с Варварой носы две благоухающие тарелки. — Я тебя потом научу. Это — не сложно.
— Ну, да-а, — без явной уверенности протянула я.
— Но ведь, уху же ты варить научилась?
Вот как же это сложно, на самом деле. Быть взрослой цивилизованной дамой. И если в первый месяц своей самостоятельной столичной жизни я списывала собственную «дремучесть» частью, на отсутствие опыта, частью, на наличие такового у Ника, имеющего в родителях владельцев ресторанчика в Бадуке, то теперь… положа руку на сердце… Хотя, уху готовить я действительно, научилась. Причем настоящую — с гнусом (для пикантности) и водкой (для аппетита), но тому были о-очень «благоприятные обстоятельства».
Выражались оные в полнейшей двухнедельной эйфории, проведенной нами на морском побережье Чидалии в домике среди зрелых садов, снятом у древнего сморщенного дедка. Сразу после событий с архидемоном Велиаром. Ник тогда выбил себе этот срок в качестве отпуска, а я продолжила свой, отмахнувшись от старого-нового начальства подробным отчетом о «происшествии». И чем мы тогда все это время занимались? Кроме варки настоящей ухи, рыбалки на длинном-предлинном мостке, совместном хождении на деревенский развал и вечерними танцами в ближайшей траттории? Наверстывали семь долгих потерянных лет. Да так, что лишь при воспоминании уже мурашки по коже и тепло внизу живота. И как же прав был мой знакомый Святой, говоря о «наивысшей усладе», что возможна только в одном единственном случае…
— Так что ты внушила в итоге той своей семейной чете?
— А-а?
Ник, прожевавшись, повторил:
— Я про старших супругов Барклей.
— А-а… Ну-у, то, что данное явление в природе имеет место быть, и вызвано, вероятнее всего, нестабильной психологической обстановкой в семье. Выражается которая в постоянных конфликтах и ущемлении интересов отдельных ее членов.
— Ого!
— Ага. А явился домашний дух именно Иви потому, что она и есть, эта самая…
— … «ущемленная сторона», — покачал головой мой бывший коллега. — Все понятно.
— Ты думаешь, я зря так поступила?
— Ты? — пристально глянул на меня мужчина. — Я думаю, что «данное явление» на самом деле вполне обосновано. Мы подобное еще в учебном корпусе разбирали. Помнишь? Когда домашний дух в дисбалансном состоянии «бил» по самому слабому звену. И главное, что оно, если довериться твоей подопечной, больше не повторится. Ведь так?
— Думаю, да. Но, я к ним, на всякий случай еще загляну. Через недельку.
— Угу.
— А я уже надета-готова! — и когда только успела из-за стола улизнуть?
Варвара в толстенном свитере и точно таких штанах, украшенных сверху длиннющим меховым жилетом, поддернула со лба шапку. Я в ответ праведно распахнула рот:
— Ты без куртки никуда не пойдешь. Иди переодеваться.
— Это почему? — изумилось дитё. — Я раньше только так всегда и гуляла.
— Варвара, на улице холодно и…
— Ну, хорошо. Только я и его тоже надену. На куртку, — и, взметнув косичками, скрылась из дверного проема.
Мы с Ником лишь переглянулись — а что тут еще скажешь? Мамин жилет. А мама у нас… «ангел». И переубеждать в данном факте Варвару ни у кого точно желания нет. Правда, сомнения есть, но, главное здесь — детский душевный покой. Сейчас. Хотя, начиналось все три месяца назад гораздо драматичней…
* * *
— Агата, ты хорошо все обдумала? Ведь это — ответственность. Агата?
Вот за что я его уважаю… Моего бывшего-настоящего начальника, Глеба Анчарова, так за необходимую помощь. И именно тогда, когда она больше всего нужна. И пусть он не всегда со мною согласен, но, в том что обязательно выручит, это — факт. Правда, я тогда ему и на собственное «прошлое» надавила. В лице сомнительно осужденной на ссылку в Грязные земли беременной травницы из Стожков. Но, факт остается фактом:
— Да, хорошо, — хмуро обозрела я расставленные по периметру вокруг избушки посты из службы Главного канцлера.
Глеб скривившись, почесал за ухом:
— Она ведь могла ее и сама за забор отослать. Уже давно. По действующему закону Бетана.
— Это который гласит: «Грехи отцов детей не касаются»?
— Ну да.
— И по которому подобных «сирот» пристраивают в интернаты с ремесленным уклоном и всю жизнь потом контролируют каждый их шаг?
— Агата, ты утрируешь ситуацию.
— Да неужели? Тогда назови мне хоть один случай карьерного взлета среди них? Да их выше должности «главного мастера» не пускают. Боятся, что добравшись до власти, эти бывшие детки сильно озаботятся воссоединением семьи. Или, не дай все Боги оптом, начнут мстить за вынесение приговора родителю. Разве не так? Глеб, да я даже знаю, какая прокуратская служба этим надзором занимается. И не говорю уж о том, что в подобных интернатах они лишены семейного тепла и заботы.
— Агата, ты… Ладно.
— Вот и хорошо… Ну что, я пошла. А ты?
— А я останусь здесь. Зови, если что.
— Ага, — заглянула я в помутневшие фиолетовые глаза некроманта. Видно, у каждого из нас есть своя грань. И встретиться лицом к лицу с собственным прошлым, тоже дано не каждому. — Я постараюсь недолго.
— Иди уже, — вздохнул, глядя мне вслед Глеб…
Хотя задержаться в маленькой избушке Стэнки Дивнич пришлось в итоге часа на два с лишним. Да это и понятно. И поначалу все мое присутствие там сводилось к тупому повторению: «Варенька, так надо» и тяжелым вздохам самой Стэнки в ответ на громкий рев дочери. Пока травница не вскинула лицо из ладоней:
— Варвара, послушай: у нас с тобой кроме друг друга никого больше нет. Кхе-кхе. Мы с тобой — единственная наша семья. Ведь так?
— Аг-га, — шмыгнув носом, оповестилась та с края печных полатей.
— Но ведь, и Агата тоже может стать нашей семьей. И ты тогда согласишься с ней отсюда уйти?
— Как это? — заинтересованно уставились мы на женщину обе.
Та посмотрела на меня почти умоляюще:
— Агата, есть такой древний «ритуал породнения».
— То есть? — склонила я набок голову.
— То есть, совершенно… безопасный, но важный, Варвара, кхе. Настоящий.
— И в чем он выражается?
— Клятва, кхе-кхе, и обрядовое распитие священного напитка, — скосившись на дочь, таинственно изрекла Стэнка.
— Ага-а…
— Агата?
— Варвара, а если мы с тобой… породнимся, ты тогда…
— Да-а, — кивнуло дитё, вытирая с подбородка ручьи. — Тогда, да. Раз маму Батюшка забирает к себе на небо, и она там будет служить «ангелом», то я стану жить с тобой, а не тут одна.
— Уф-ф… Хорошо… Стэнка, готовь все для вашего «священного обряда».
Через пятнадцать минут мы со второй его участницей уже торчали за столом друг напротив друга. Разделенные глиняной плошкой с темной жидкостью, сильно отдающей хмелем, и двумя горящими свечами. Травница, возвышаясь сбоку, вещала:
— Глядя друг другу в очи, повторяйте: «Облац — нем. Сунце — да».
— Это ведь береднянский.
— Да, Агата. Повторяйте за мной обе разом: «Облац — нем. Сунце — да».
— Облац — нем. Сунце — да, — старательно огласили мы вместе с Варварой.
— Худо — нем. Добро — да, — кивнув, продолжила травница. Мы вновь за ней повторили. — Код нас радост заувек… Страху — нем. Вера — да… Зайдно ми с тобий навек… Добро. Это повторять не надо. А теперь — каждая по глотку священного напитка… Агата?
— Я поняла, — и через пару секунд едва не скривилась от щедро сдобренного алкоголем разнотравья… Да сколько их тут? Не меньше десятка. А то и… И дальше мир для меня поплыл…
Однако вначале озарился множеством радуг прямо внутри избушки. И я вообще, спиртное переношу хорошо, но, здесь видно, все дело именно в травах. Вот Варварин детский организм среагировал не в пример моему, адекватно. И дитё просто вынесли спящей на руках. Сначала собственная мать, поцеловав на прощанье в разрумянившееся лицо, потом, всю дорогу до глухой повозки, охранник. Меня же, прощающуюся со Стэнкой у порога, подхватил под локоть Глеб:
— Здравствуйте, Стэнка.
— Доброго дня и вам, — громко выдохнула та. — Агата?
— Да-а?
— Ты прости меня за такое, но я не знала, как еще ее…
— Да все нормально. Главное, ребенок теперь… Хотя, она «не ребенок». Стэнка, все будет хорошо. И, насчет «Батюшки»… Святой отец обещал… о-о, а вот, кажется и он.
— Где? — заозирались по сторонам от избушки и некромант и травница.
Я же ткнула пальцем в явно различимый сейчас столп света справа:
— Да вот. А, впрочем: всему свое время, — и обхватила Стэнку руками…
Уже в повозке, Глеб, дернув меня за рукав, буркнул:
— А, ну-ка, дорогая, дыхни.
— Х-ху!
— У-у-у…
— Что сие значит?
Мужчина почесал за ухом:
— Вы чем занимались?
— Стихи читали и пили.
— Угу…
— Глеб, — качнула я его плечом. — Ты чего?
— Сома.
— Что?
— Пили вы сому. Священный напиток, сильнейший галлюциноген, применяемый древними жрецами даже не нашего мира. Рецепт его считается давно утерянным.
— Ну, видно, не всеми «считается», раз ты эту сому узнал.
— Агата, во что ты опять ввязалась?
— Я? — сфокусировала я взгляд на переливающихся всей цветовой гаммой, мужских глазах. — Да ни во что, Глеб. Просто, мы с Варей теперь — родственники. Со всеми вытекающими отсюда поселед… пос-сл…
— Последствиями, — вздохнув, покачал Глеб головой…