Сапожник из маленького городка на юге Бередни очень любил свое ремесло. И с ночи до утра долбил молотком по обувной деревянной колодке. Пожилая дама из здешней столицы раз в год возлагала цветы на могилу любимого мужа. Затем звучно рыдала на зависть неискренне скорбящим посетителям кладбища. Маленький мальчик из деревни в северном предгорье до того не переносил склок родни, что, стоило лишь одному поднять голос, стучал в смежную стену избы. Что между всеми ними общего? Они — обычные призраки. Каждый со своей миссией, «неуважительно» оборванной мною в разное время. Давно классифицированной и понятной миссией. Что же касается данного потустороннего «гостя»…

— Княжна Малинка сама ухаживала за ними? — оторвала я сосредоточенный взгляд от подоконника.

Худощавая экономка, стоящая рядом, скосилась туда же — в тонкий бледно-коричневый круг на доске. Один из трех, имеющихся в наличии:

— Близко к своим сокровищам не подпускала. Его светлость их из Тинарры привезли еще ростками. А потом тут такое выросло, прости Господи.

— Понятно, — и как знакомо. Со своей-то «доморощенной садовницей». — А теперь они где?

— Кто?

— Горшки с цветами, что стояли здесь, на подоконнике в ее комнате?

— А-а. Так Его светлость приказали их забрать. Давно уж. Пять лет тому как.

— И куда?

— В свою оранжерею. Куда ж еще-то?

— Ага-а.

— Я могу идти, госпожа? Вы ведь все помещения уже осмотрели?

— Нет. Она и осталась — оранжерея.

Лицо экономки вытянулось и вмиг побледнело:

— Хо-рошо. Вас туда… проводить?

— Чуть позже, — глянула я на закатное небо за окном. И, немного подумав, добавила. — Но, если вы мне кое-что проясните прямо ЗДЕСЬ, ваше личное присутствие ТАМ будет… не обязательно.

— Что вы хотите знать? — живо поинтересовались у меня.

— Самую малость. Вы ведь давно тут на службе?

— Да.

— И усопшую княжну знали хорошо?

— С трех лет, госпожа.

— Ага… Меня интересует период перед самой ее болезнью. Вы его помните?

— Естественно, — хмыкнула женщина и неожиданно смутилась.

Я в ответ… передернула плечами:

— И много было с ней… «странностей»?

— «Стран…» — мельком зыркнула та на дверь. — «Странностей» — не то слово. Вся тогдашняя весна была — одна сплошная «странность».

— И в чем она выражалась?

— А в чем?.. Днями — все как обычно. Его светлость — в трудах, княжна — в рукодельях и чтении. А ночами…

— Что было ночами?

— У нас в то время горничная одна служила. Та еще, блудованка, прости Господи за словцо, так даже она краснела под этой дверью. От охов и стонов за ней. И так — почти каждый Божий день. Точнее, ночь.

— Да неужели? — прищурилась я на настенный девичий портрет. — И кто сей «ночной гость»? Ведь должны же были его засечь после таких… звуковых эффектов?

— Так в том-то все и дело, — перешла женщина на шепот. — Его светлость самолично караулили, и посты выставляли в коридорах, под окнами и по парку.

— И что?

— И ничего.

— Вы хотели сказать: «никого»?

— Да нет, госпожа: что хотела, то и сказала. Потому как обычные ухажеры, перед тем, как в койку к зазнобе нырнуть, в комнату должны войти. А потом из нее выйти.

— А этот, значит, не сюда и не туда?

— Точно.

— Понятно… И сколько сие продолжалось? Всю весну?

— Угу. А потом, как-то враз стихло, и вскоре княжна Малинка слегла. И на этой же самой койке… — со свистом вдохнула экономка. — Так сейчас-то я могу идти?.. Госпожа?

— Что? — оторвалась я от «ложа буйной страсти». — А-а. Идите… И-дите. Моя ж ты мать! — и, профессионально прищурившись, пошла по второму кругу…

Вокруг было сумрачно и до испарины на лбу душно. Во влажном терпком воздухе кружили ночные бабочки и бились в высокие оранжерейные стекла, подсвеченные снаружи парковыми фонарями. А за спиной тихо журчала вода, падающая из раззявленной каменной пасти в прудик. В прудике, под огромными кувшинками, схожими с крутобортыми сковородами, спали перламутровые рыбы…

— А-а-а!!! Не дочь ты мне!

— Да чтоб тебя, — и резво подпрыгнула на бортике. — У-уф-ф.

Попугай, сдернув с ветки пальмы, унесся в темноту центральной оранжерейной аллеи, оглашаясь по пути:

— Не дочь ты! Изыди!.. Изыди! А-а-а!

Хотя беднягу даже жалко — жить в таких «стрессовых» условиях. И вот интересно: попугаи седеют?.. Будто больше нечем озадачиться? А ведь должна думать совсем о другом. О том, например, каким ветром задуло в этот огромный княжеский особняк противозаконного инкуба. Данные сущности от природы отнюдь не честолюбивы. Мало того, избегают больших скопищ людей в одном месте, так как пекутся о своем «инкогнито». А здесь тогда что? И бедная девочка — у нее практически не было шансов. Инкуб меняет «энергетическое блюдо» лишь в том случае, если оно ему самому надоест. Или когда найдет замену на другое. Одолеть же его обычными церковными средствами невозможно. Разве что окуриванием. Но, это уже из другой «песни». Да и то — мера временная (пока дымит). Зато потом можно огрести по полной от прокашлявшегося «демонического любовника». И в этой роли он мало отличен от обычного рассерженного мужика. С одной лишь разницей: синяки, оставленные инкубом, через определенное время имеют свойство исчезать. Что же касается магических средств защиты, то тут варианты, конечно, есть. Да только прибегнуть к услугам мага или некроманта в подобной «щепетильной ситуации» мало кто отважится. Взять хоть Его светлость… И невольно вспомнилось выражение на данном высокородном челе. Смесь трагизма с растерянностью (неужто до сих пор сомневается или элементарно боится, что узнаю больше, чем надо?).

— У меня к вам последний вопрос, Ваша светлость, — огласилась я тогда у самых оранжерейных дверей.

— Я вас слушаю, — в ответ замер он.

— Мне надо знать: какие цветы были в комнате вашей дочери и где они стоят теперь?

— Хм-м. Это уже два вопроса, госпожа Вешковская.

— Если принципиально, ответьте лишь на второй.

— Я отвечу на оба, — вздохнул князь. — Лианы — кувшиночники. Вы их легко опознаете по продолговатым пурпурным мешочкам на концах листьев. А стоят они все вместе в…

— Привет… А я тебя жду, — вернув свечение, машинально навесила я на себя защиту.

Женский мерцающий силуэт в паре ярдов левее, дернулся:

— О-о. Изыди, магиня.

— Вот ничего себе? — хотя чему удивляться? В Бередне даже призраки, и то — жутко набожны. — У меня к тебе дело есть… Ку-да?!

— Уо-уо-уо-о! — и погоня понеслась по недогромленной ночной оранжерее…

Бегать мне в итоге пришлось долго и неудобно: через кусты, скопища горшков и архитектурные композиции. А где-то на середине трассы к нам присоединился окончательно ошалевший попугай, на этот раз разнообразив свой лексикон отборными матами (неизвестно в чей адрес). И, наконец, минут через пять я ее словила-таки. Наброшенным заклятьем сетки. Сама же попыталась скоро отдышаться:

— У-уф-ф… Жарко-то как.

— Что тебе от меня надо?! — зависла столбом внутри ячеистого кокона Малинка.

— Я ж говорила уже — есть дело, — напоследок выдохнув, обтерла я лоб. — Успокоилась? Поговорить теперь можем?

— Тебе ли, магиня, не знать, что покоя у таких как я нет? — вздернула княжна свой фамильный орлиный нос. Ну, прям — родной папочка.

— А очень хочется?

— Чего?

— Так, покоя?

— Издеваешься? — прошипела она.

Я хмыкнула:

— Нет. Напротив, хочу помочь. И мало того, если ты пообещаешь больше не сквозить, уберу кокон. Ну, так что? — и скрестила на груди руки.

Княжна не на шутку задумалась:

— Как я могу тебе доверять?

— Да как хочешь. Мое дело предло…

— Ладно!

— Давно бы так, — и черкнула в воздухе знак.

Сетка мигом растаяла. Малинка так и осталась торчать над дорожкой:

— И это всё, магиня?

— Ага. Возвращаемся ко второй официальной части. Повторяю еще раз: есть дело.

— Какое? — отмерла, наконец, она.

— Какое?.. Ты ведь это здесь целый месяц искала?

Зажатый в моей руке пухлый кожаный конверт, извлеченный из заднего кармана штанов, оставил на призрачном лице лишь глаза:

— Откуда он у тебя?!

— Недалеко тут нашла.

— И где именно? — выказал призрак любопытство.

— В ближнем правом углу. Под зилийским идолом.

— Изыди!!!

— Заткнись! — синхронно гаркнули мы обе на попугая. — Значит, там?

— Так точно. Сильнейший языческий оберег от духов умерших — еще б ты до горшка дотянулась. К тому же Его светлость приказал перекрасить его вместе с остальными в тон общей островной тематики… Теперь о деле.

— Что ты хочешь, магиня, за то, чтоб вернуть эту вещь моему отцу?

— Так это значит, его «вещь»?

— Да-а, — уныло кивнул призрак.

— Ага… Тогда поступим так: ты рассказываешь, зачем зарыла ее в своем горшке, а я возвращаю пропажу хозяину. Договорились?..

Малинка, едва вновь не перейдя на вой, протяжно вздохнула…

Через полчаса я сидела в кабинете Его светлости. За круглым полированным столиком, перед лежащим прямо в его центре кожаным конвертом. Здесь, при нормальном освещении он казался жутко старым. И было удивительно: как без применения магии можно было вообще не истлеть? Возможно, все дело в масляной пропитке? Или в прочности швов?.. А бес его…

— Госпожа Вешковская? — князь, курсирующий от камина до книжного шкафа, в развороте замер. — Может, все же…

— Нет, спасибо, Ваша светлость, — мотнула я опущенной на сцепленные руки головой.

— А я еще выпью, — и широким шагом вернулся к разносу с бутылками. — У меня к вам вопрос, — сказал и усмехнулся. — Теперь — у меня к вам.

— Я вас слушаю.

— Вы утверждали, что она… моя дочь, возвращалась именно для того, чтобы вернуть мне пропажу?

— Так точно. Это была ее миссия. Теперь она ее выполнила и обрела покой. Хотя… — замолкнув, вздохнула я.

Мужчина развернулся с наполненной рюмкой в руке:

— Что вы хотели сказать?

— Вы знаете, не мне вам в этом плане давать советы, но… закажите по княжне церковную службу за упокой души. Ей там станет легче.

— Где «там»?

— Где? Вам лучше знать.

— А-а…А вот я не уверен… Вы же знаете, конечно, о том, что было до ее болезни?

— Да. И, если вы насчет демона, то, здесь ваша дочь была бессильна, уж вы мне поверьте. Бывали случаи и покруче. И даже на Святой монастырской земле. Она же, наверняка, поначалу боролась. Вспомните: ездила внеурочно в храм и расставляла по всей комнате иконы?

— Ну да, — наморщил мужчина лоб. — Что-то такое… припоминаю… А как вы узнали про конверт в горшке?

— Я ее вычислила. Она ведь в виде призрака сначала в свою комнату вернулась. Там еще свежая энергетика. А уж потом запустила ее фантом. И он мне все показал.

— И его? — скривился князь.

— Его?.. Нет. С ним — сложнее. Он лишь след от руки оставил на стене над кроватью. Да и то — большая удача. Инкубы ведь редко материализуются в «процессе» и обычно действуют лишь на уровне сознания, перед этим полностью лишая свою жертву воли. Создают его видимость, так сказать.

— Тогда в чем вы видите причину смерти Малинки? — опустился князь на противоположный стул.

— В чем ее причина? — глянула я на него. — Во-первых: энергетическое истощение. Если говорить профессиональным языком: пробитие всех семи чакр. Хотя, вам это знать…

— А, во-вторых? — мотнул он головой.

— На самом деле «крайняя меланхолия». Она по нему, действительно, тосковала. Потому что успела впасть в зависимость. Это — тоже во власти инкубов и не единичный случай.

— Ага… — глянул мужчина на конверт между нами. Потом перевел взгляд на так и не тронутую рюмку с янтарной жидкостью внутри и одним глотком ее осушил. — Госпожа Вешковская… Я ведь так вам и не сказал. Хотя, это обстоятельство могло заметно облегчить вашу, и без того, безупречную работу.

— Ваша светлость. Владение данной информацией не входит в мои должностные полномочия, — откинулась я на стуле. — И если моя работа, действительно, закончена, то… могу я быть свободна?

— Да, конечно, — удивленно посмотрел он на меня. — Конечно. И… вы позволите вас пригласить остаться со мной на празднование Нового года?

Моя ж ты мать! А я про него совсем позабыла!

— Благодарю вас, Ваша светлость, но у меня до этого праздника еще есть дела, — и резко встав со стула, подорвала вслед за собой князя…

«Ваша светлость, владение данной информацией не входит в мои должностные полномочия»… Пафосно сказано, агент Вешковская. Тем более, если учесть, что «данную информацию» вы накануне получили от дочери Его светлости:

— Он меня мучил, — заломив руки, выдохнула призрачная Малинка.

— Это — понятно, — согласно кивнула я.

— Вряд ли тебе, магиня, такое понятно. Полное повиновение. Будто ты не живешь, а лишь плывешь в глубокой огненной реке, где берегов нет. А потом…

— Что «потом»?

— Потом он приказал мне принести ему это. Этот конверт. Но, — вдруг, вскинула девушка глаза. — я решила прежде заставить его поклясться, что он за то меня освободит. Раз и навсегда. И спрятала конверт в горшке, полив сверху Святой водой.

— Ага… А он больше не появился?

— Нет, — мотнул головой призрак. — Не пришел. А про те письма я сама вскоре напрочь забыла.

— Те письма?

— Ну да. Там лежат письма от какой-то знатной ладменской дамы к моему отцу. Я ее видела однажды, когда мы с ним по дороге в Чидалию заезжали в Куполград. И, думаю, у них был роман. А месяц назад она стала требовать вернуть их. Для отца это — дело чести.

— И поэтому ты вернулась…

Вот значит, как? Обычная любовная переписка. Хотя, если учесть значимость обоих адресатов… Береднянский князь Драгомир Светич и ладменская баронесса Пион. Тогда еще — вполне свободная дама, обремененная лишь самую малость… близкой связью с Его Величеством, Василием Вторым. А сейчас, вот уж месяц как законная невеста вассального правителя, графа Курубы. Хотя, сия информация — уже «детали перед отъездом» от моего начальника…

И зачем баронессе срочно понадобились назад свои письма?.. И зачем эти письма срочно понадобились семь лет назад здешнему инкубу?.. Да нет… Хотя… Политика, чтоб ее…

— Ух, ты, Спас!

Мой подвал, нацеленный другим концом на дверь номера в «Радушном очаге», чуть не завершился весьма неожиданно — мечом в лоб. Мужчина, прокрутив оный в воздухе, сунул обратно в ножны:

— Здрава будь. Как оно?

— Нормально. А ты с утра пораньше упражняешься в коридоре?

— Угу… Значит, закончила? — вытер Спас рукавом пот. — И мы теперь можем…

— Спас, у меня к тебе просьба. Личная.

Мужчина усмехнулся:

— И какая?

— Мне нужно в Стожки. Это отсюда всего в трех с небольшим верстах.

— А что там, в тех Стожках?

— Там ответ на вопрос. Очень важный. И если ты согласишься махнуть до них со мной, я по дороге расскажу… Спас?.. Хотя, я могу и…

— Ладно, — кивнул башенник. — Когда выдвигаемся?

— Дай мне два часа на помывку и восстановление запаса. Это…

— Я помню, Агата. Не первый год с тобой знакомы, — и, круто развернувшись, запрыгал по лестнице вниз…

На рассвете тридцать первого декабря хлопьями повалил снег. Вмиг исчезли из видимости и высокие дорожные обочины, и притихший за ними лес. Да и сами мы со Спасом превратились в два сугроба на лошадиных, переступающих по дороге ногах. Одна радость — мороз сразу спал.

Однако вывернув из-за последних берез, разглядеть ее я все же сумела — деревню Стожки. Очень схожую сейчас с Вариной игрушкой — шариком. Сказка, да и только. Причем, новогодняя.

— Ага… Погост возле оврага я вижу. Дом Стэнки… правее развалин… вижу. Кстати, ты не знаешь, чьих именно развалин?

Спас, смахивающий с тулупа налипший снег, прищурился туда же, в низинную даль:

— А Бог его… Вроде как, семья там жила. Не то графья приезжие, не то князья местные. У них на погосте склеп есть семейный. Вот это я знаю — четыре года назад упыря вокруг него гоняли с Ильей.

— Понятно, — протянула я. Вряд ли «князья», конечно — уж больно плотная их численность получается на квадратную версту. Да это так — из чистого любопытства был вопрос. А, если по существу. — Спас, я личину наброшу. А то меня здесь узнать могут. Так что не шарахайся. И зовут меня теперь…

— Хе-х. Пашута, — с прищуром обозрел меня Спас — значит, и это помнит. — «Оригинал» в гробу не перевернется?

— Не должен, — оскалилась я. — Ну что, до дома Стэнки сначала? — и, сжав шенкеля, дернула свой «сугроб» за поводья.

Внизу избы, утонувшие в снегу, выглядели гораздо выше, не смотря на свои «пышные юбки», а окраинная улица, удивив своей предпраздничной пустотой и тишиной, вскоре круто взяла влево. И повела вдоль внешней изгороди к нужной нам цели. Ну, почти до нее. Потому что в самом конце пришлось пробираться сквозь снег…

Все-таки странное отношение у местных к нужным им людям. В который раз убеждаюсь. Захворали — бегут к травнице: «Пожалуйста, помоги». В глазах — мольба. В кармане — кукиш. А случилась с ней самой беда: «Знать не знаю, как ей там жилось. Я с ней в церкви рядом не стоял», «Да у нее мужиков этих было, как лебеды в огороде. Мож, кого лишнего и до этого прибрала», — «А? Чаво? Да я — не тутошний, так что, отступитесь».

— Да-а. Поработали на славу.

— Ага, — поправив шапку, и я обозрела разобранную наполовину крышу когда-то красивого светлого дома, черные дыры вместо оконных рам и одинокие поперечины вместо забора палисадника. — Попользовали Стэнку до самого конца. Хотя, нет — крыльцо уцелело.

— Еще бы, — зло хмыкнул Спас, сползая с седла. — Под ним же ведьмин оберег зарыт, охрана дома. Вдруг, чиреи на носах повыскакивают? — я с удивлением глянула на Божьего воина. Потом тоже ухнула со своего прямиком в снег, утонув в нем до колен. — Руку давай, Агата. Тфу ты, Пашута.

— Даю!

Через две минуты мы уже были внутри дома. В отличие от фасада, на удивленье, не тронутого. Толи причуды воспитания не позволили и сюда влезть, толи (если верить Спасу) инстинкт самосохраненья, но здесь даже половики на полу уцелели. А вялый ветер качал потемневшие вышитые занавески, щедро пуская хлопья вовнутрь. На рассохшемся комоде — глиняный горшок с букетом из высоких сухих стеблей. Что там было? Пижма. Ею тогда густо несло. На лавке у стены — детская деревянная люлька, теперь занесенная снегом. Готовилась к появлению дочки. Для нее и недошитая распашонка, торчащая из корзины с клубками… Моя ж ты мать…

— Ты чего?

— Уф-ф, — громко выдохнула, сглотнув. Загоняя обратно подступивший ком злости. — Ничего… Та-ак. Надо работать, — и сдернула с рук перчатки, сунув их за край тулупа. — Надо работать… Где он тогда лежал со своим колом в груди?.. Ага, точно, здесь.

Спас, вздохнув, вышел из дома в сени. И чем-то там брякал потом, ругаясь, тоже, невесть на кого. Я была занята, чтоб уточнять, сосредоточенно изучая пространство. А через час, наконец, застыла. Полностью ошарашенная результатом. Но, осознать его мне помешал вернувшийся Спас. Потому что вернулся не один:

— Пашута, тут к тебе… пришли. Хе-х, гости.

Щуплый мужичок, сдернув ушанку с седой лохматой головы, сначала огляделся по сторонам. И лишь после, мимо Спаса, переступил высокий порог:

— Здравствуй, дЕвица. А я тута мимо проходил, гляжу… — и для наглядности сосредоточился на мне, видно, на предмет ведьминского чирея.

— Ну, здрасьте, — в ответ прищурилась я.

Мужичок оживился:

— Ага. А вы по делу в этой избе или тоже — по пути?

— По делу, — гаркнул Спас так, что любознат вздрогнул. — Это — племянница вашей бывшей травницы. Зовут Пашута. Наводила в Крылатой башне справки про родню, ей и поведали о случившемся. А я ее сопровождаю от монастыря.

— Кхе-кхе. Да неужто? — и скосился на два «опознавательных» меча башенника. Ну, теперь дело пойдет. — О-о, — в подтвержденье, уважительно протянул мужик. — Раз так, то… А чего вы, миллюди, хотели? Сгребли да увели Стэнку. Уж семь годочков, как. А травница хорошая была. Мне зубы лечила и бабке моей ноги… Или наоборот?.. Да не помню. Говорю ж, хорошая была — все излечила.

— Зовут- то вас как? — решила и я пойти на сближение.

— Зовут? — расплылись мне во всю физиономию. — Прохор. Прохор Гуревич. Живем с бабкой наискось отсюда, вот я вас и заприметил.

— Ага. А староста ваш где? Мне бы в книгу глянуть с записью о тетке, чтоб точно удостовериться в родстве.

— Так вы, миллюди, сегодня его не найдете.

— Это еще почему? — вздернул брови Спас.

Селянин на всякий случай отступил от него к косяку:

— Тверёзым не найдете. Праздник ведь. Вся деревня — в корчме Гргура или возле, на площади, гуляет. И вы бы туда пошли? Праздник ведь, Новый год.

— Значит, и староста там? — строго уточнила я.

— Ага. Я ж говорю.

— Про то мы слышали, — Спас, напоследок пугнув мужика бровями, подошел вплотную ко мне. — Что будем делать?

— А что будем делать? — в задумчивости протянула я. — Надо идти к…

— Гргуру! — спешно встряли из-за широкой Спасовой спины. — Я и провожу вас. Там и заночевать можно. А то тут-то? Околеть разве что, — и так прочувствованно вздохнул, что мы с башенником переглянулись: точно, чего-нибудь вынес.

— Ладно, Прохор Гуревич, — развернулся к нему Спас. — Веди к этому…

— Гргуру.

— К нему. Хе-х. Корчмарь и с таким именем?

— Это — не имя. Это проверка целая! — радостно огласились нам уже из сеней. — Бабы наши стожковые так мужиков своих проверяют: если затрудняешься внятно сказать, у кого весь вечер проторчал, значит, нетверёзый. И тогда… Проверка еще та!

— По-шли, — в последний раз окинув глазами дом, качнулась к порогу и я. Вслед за Спасом…

Деревенское гулянье мы застали уже в полной красе. И вдоль и поперек. И вширь и в глубину. Вот «в глубину» вначале и занырнули. Оставив у корчмового входа лошадей подскочившему шустрому пареньку. Вроде, пока «тверёзому». И сразу попали в Новый год. Здесь он выражался во многом: во-первых, сам факт непотребной пьянки с утра — селяне даже зимой в обычный день себе такого позволить не могут. Во-вторых, щедро натыканными по щелям между бревен еловыми ветками с кое-где уже объеденными на них кренделями. И в третьих:

— С праздником, милгости! Бог — на небе, Новый год — на земле! — вот этим приветствием сразу от входа.

— Гыгур, тащи нам сюда еще своего этого!

— Да погоди ж ты! Проходите. У меня как раз два места освободились. Прохор, и ты здесь? Тож проходи! — длинный корчмарь с залихватски подкрученными черными усами, радостно раскинул нам руки. — О, Божий воин, у меня для вас квас шиповниковый найдется.

Спас в ответ воздел глаза к потолочным расписным балкам. Я хмыкнула:

— Так Новый год же? Он для всех на земле. Спас?

— Так а мы…

— Все нормально. Можно.

— Ладно, — кивнул мне башенник, пытаясь спрятать в щетину улыбку. — Куда нам?..

И мы, все трое, считая местного Прохора, гармонично влились в стожковый Новый год.

Сначала время тянулось на удивление медленно. Мы со Спасом, слушая краеведческую лекцию от втиснувшегося рядом Прохора, просто с удовольствием поглощали еду. Иногда, правда, кивали и задавали лектору наводящие вопросы. В основном, сворачивая от местной флоры и фауны в мою «родственную» тему. И я еще четко помнила, что сегодня надо много успеть… Потом Прохор в порыве энтузиазма, начал знакомить нас с местным населением. Их мы тоже «опрашивали». И чем дольше, тем больше узнавали подробностей о моей родной «тетке»:

— Она вообще добрая была. Отзывчивая. И брала недорого: двух кур за настой. Настой хороший. Да и куры у меня — тож… Зачем ей столько кур? — и задумчивым взором в рюмку перед своим курносым носом. — Ну, будем! С Новым годом, миллюди!

Потом — следующая с откровениями:

— А и жилось Стэнке трудно. Все время — одна. А что с этих мужиков-то? Мы ведь с ней подруги были. Да. Лучшие. Бывало, придет ко мне, и сядем с ней на завалинке семечки грызть. Она мне про все рассказывала. И про мужиков своих. Трех или четырех. Только про последнего всегда молчала… О-ох. Ну, за упокой ее души, прости Господи. Да, и с Новым годом, — смахнув кончиком косы скупую подружью слезу.

Но, больше всего «порадовала» меня лично третья. Самая, пожалуй, осведомленная и непредвзятая. Как и положено хозяйке деревенской лавки:

— А что о ней, о Стэнке, говорить? Тетка у тебя была — простая баба. И налюбилась всласть и натерпелась. Но, молчала всегда. Не то что некоторые — на пол деревни орут. Я один раз лишь видала следы от этой ее «любви». Роковой. И, знаешь что? Все ж, ведьма она была. Хоть и баба… Почему? А, пришла тогда ко мне в лавку за солью и руку с деньгами через прилавок протянула. У нее выше ладошки — след от мужской пятерни. Смачный такой. И вдруг… — сглотнула лавочница слюну. — исчез. Прям у меня на глазах. Стэнка тогда рукав одернула, на меня зыркнула и вон бежать… Долго после не приходила… Вот так вот… Ну что, Пашута, давай, за наше с тобой бабье счастье. Не чокаясь…

Уф-ф… А вот старосту мы со Спасом так и не дождались. А, не надо уже. И без него больно «весело».

— Ты чего это загрустила невзначай?

— Не знаю, Спас.

— А я вот знаю, А… Пашута. Думаешь, слепой?

— Сколько пальцев? — растопырила я перед мужским носом пятерню.

Спас сосредоточенно скосился в самый ее центр:

— Много.

— Значит, не слепой, а просто… как это, «нетверёзый».

— А даже и так, — мотнул башенник головой. — И поэтому тебе скажу, девица: что-то тебя гнетет.

— О-о, только вот исповеди сейчас недостает. Хватит с меня и одного Святого.

— Не богохульствуй.

— А ты не лезь в душу.

— А ты… — смолкнув, прищурился Спас. — Что, так и не скажешь? По старой-то дружбе?

— А-а… А ты ведь мне и вправду, друг.

— А то?

— И как я раньше не догадалась?

— И-и? — склонился ко мне через стол Спас.

— И-и… гнетусь, друг.

— Во-от!

— Еще как гнетусь. Понимаешь… Я ведь люблю его.

— Кого?

— Ника, — недоуменно уточнила я. — Я его люблю. И все у нас замечательно. Даже слишком.

— А такое бывает? — выгнул башенник бровь.

— Ага. Бывает, — вздохнула в ответ я. — Только, он замуж меня хочет взять.

— А ты?

— А я?.. Спас, ну какая из меня «жена»? Это ж — обязанности. Одни сплошные обязанности.

— А ты их боишься?

— Ага. Боюсь. Я вообще жизни боюсь. Настоящей. Цивили… цивилизован-ной.

— Все с тобой ясно.

— И что? — подняла я от стопки глаза.

— А то, что пора тебе.

— Куда?

Мужчина насмешливо хмыкнул:

— Замуж. Иначе так и будешь бегать от жизни. Настоящей. С настоящими радостями и обязанностями. Их никакая служба не заменит. Ни здесь, ни у тебя в твоей канцелярии. Потому, как это — не жизнь. Это — служба.

— И где-то я уже подобное слышала, — скривилась я, глядя в разрисованное мелом окно. — Точно. Лекарь мой прежний тоже самое вещал. Господин Дучи… Все, Спас.

— Что, терпение лопнуло? — ехидно уточнили у меня.

— Нет. Просто, уже пора.

— Куда?

— Дело еще есть, — сказала и, как можно тверже поднялась из-за стола.

Спас мою попытку повторил:

— Что за дело?

— На местном погосте. Осталось последнее уточнить… кое-что.

— Милгости! Куда ж вы? Скоро все на площадь — костер жечь.

— Господин Гр-р-гу-р, мы — ненадолго. Туда-обратно…