Личное горе помполита Аладушкина

Все шло хорошо, пока не вмешался Генеральный штаб. Эти слова рядового Йозефа Швейка близки и понятны всем, кто связал свою жизнь с военной службой.

Планы на ближайшее будущее рухнули в одночасье. Телефонограмма из 10 Главного управления Генштаба, отвечавшего за международное военное сотрудничество, предписывала поставить 20 ноября 1982 года гидрографическое судно «Затока» на судоверфь «NAUTA» в Гдыне для проведения очередного ремонта.

На подготовку оставалось две недели. Октябрь – ноябрь – не лучшее время для перехода из Севастополя в Балтийск. Флотская комиссия и моринспекция прошли без особых замечаний. Судно к выходу готово.

Сборы-проводы, все как обычно. Можно сказать, из-за стола на борт.

Седой, как лунь, комдив, капитан I ранга Карасев задвинул напутственную речь. Пограничники и таможня покинули судно.

– Судовая тревога! По местам стоять, с якоря и швартовых сниматься!

Сигнал тревоги на время заглушил крики провожающих.

Командир, капитан-лейтенант Борис Борисович Недоварко по прозвищу Бор Бор, командовал спокойно, даже, можно сказать, флегматично:

– Отдать швартовы, на баке вира якорь. Оба три вперед.

Вахтенный помощник перевел рукояти ВРШ в положение три.

Судно вздрогнуло и начало медленно отходить от причала.

Боцман доложил:

– Якорь чист!

– Принято. Флаг перенести, якоря закрепить по-походному.

– Лево на борт!

Судно развернулось на выход из Южной бухты. Выйдя на левое крыло, Бор Бор произнес традиционное: «Прощай, страна дураков!» При этом улыбался и махал провожающим фуражкой.

Повернувшись к старпому, он распорядился:

– Саша, рули на выход. Пойду сниму этот чиновничий сюртук, он меня душит.

Недоварко предпочитал упрощенный вариант – брюки, свитер и рабочая куртка. Это было допустимо, по штатному расписанию военных на судне было трое – командир, старпом и мичман-СПСовец, остальные тридцать девять были гражданские специалисты.

Переход был простой, с попутными работами в Средиземном море. До Ла-Манша дошли как по маслу. Даже Бискай не потревожил.

Но, как говорил французский писатель Жюль Ренар, – «Бывает, что все удается. Не пугайтесь, это пройдет».

На выходе из Па-де-Кале в полной мере ощутилась правота француза.

В штурманской рубке старпом старший лейтенант Морев, изучая карту погоды, ворчал на штурмана.

– Ты бы хоть карту поднял, с этими помехами и масштабом ни хрена не разберешь.

– А чего ее поднимать. Тут крась не крась, все одно – кирдык. Смотри, как барограф упал, прогноз не наш – датский, так что написанному верить.

Датский прогноз обещал волнение семь баллов и ветер восемь баллов.

Судно начинало ковырять. Морев вызвал на ходовой мостик боцмана. Колоритный мужик Иван Иванович Павлюк появился не сразу. Это был настоящий хозяин, боцман старой закваски. Но у него была одна слабость: он любил, чтобы его хвалили.

– Иван Иваныч, какой вы молодец, успели-таки починить крышку трюма. По прогнозу через час – полтора впорет нам погодка за все спокойные денечки. Пойдемте проверим палубу и трюм.

От похвалы боцман зарделся.

– Да я уже все проверил. На всякий случай якорные стопора зачеканил. Мы же с понятием, можете не беспокоиться.

Наступило время ужина. На мостик поднялся помполит, он же помпа, Валентин Иванович Аладушкин. В руках у него была небольшого формата зеленая книжица с золотым тиснением – «Календарь воина».

Это была традиция. Каждый день во время ужина он зачитывал информацию на текущую дату. От себя он добавлял «добрый вечер» в начале и «приятного аппетита» в конце.

Вахтенный помощник включил судовую трансляцию и объявил:

– Команде ужинать!

В кают-компании и в столовой команды все замерли, ожидая, что сегодня выдаст помпа.

Взяв в руку микрофон, Аладушкин раскрыл книжку на дату 9 ноября и начал вещать:

– Добрый вечер, сегодня в 1851 году родился Ф. Ф. Палицын, русский военный деятель…

В 1890 году родился Г. И. Кулик, маршал Советского Союза, Герой Советского Союза…

В 1902 году родился М. И. Неделин, главный маршал артиллерии…

В 1939 году воины-железнодорожники в условиях боевых действий на реке Халхин-Гол завершили строительство 324 км железной дороги Борзя – Боин – Тумен. Приятного аппетита.

Народ ржал навзрыд.

Валентин Иванович не обижался. Капитан II ранга в отставке, он был дядька с чувством юмора, любил жизнь и умел получать от нее удовольствие. Но если кто-то смел посягнуть на устои марксизма, он превращался в непримиримого борца за светлое будущее, и тогда его визави не позавидуешь.

Спустившись в кают-компанию, он сел на свое место за командирский стол. За столом ужинали командир, старпом и стармех. Старший механик, Иван Михайлович Мотря, вытирая слезы, прихлюпывая, произнес:

– Ну, Валентин Иванович, ты и задвинул с этим Борзя – Боином.

От первого отказались, тарелки на столе не удерживала даже мокрая скатерть.

Аладушкин, жуя котлету, поинтересовался у старпома (это тоже была традиция):

– Саш, эт как ты понимаш, объявление сегодня нормально?

Как и у большинства политрабочих, его речь изобиловала словами-паразитами.

– Очень познавательно. Но мне кажется, нужно расшифровывать инициалы, а то Ф.Ф., Г.И., М.И. – как-то не звучит.

– Ты что? Это, знаш понимаш, текст утвержден Главным политуправлением. Никакой отсебятины быть не может!

В районе Шетландских островов висел мощный циклон. Образовался он пять суток назад над Исландией и достиг за это время максимальной мощи. Надежда на то, что за сутки он сместится на восток, не оправдалась. Стоял как вкопанный и при этом не желал распадаться на более мелкие центры. Придется терпеть до Скагена.

Больше суток погода изматывала и команду, и судно. Как выбившаяся из сил загнанная лошадь, содрогаясь и скрипя, судно заползало на очередную волну. Застыв на несколько секунд на гребне, оно с грохотом падало вниз, зачерпывая тонны воды. Старпом поднялся на мостик сменить Недоварко. Командирскую вахту они несли шесть через шесть.

– Старпом, ход не менять. Спешить нам некуда, подтверждения на проход проливов до сих пор нет. Да, появились удары в районе бака. Людей на палубу посылать нельзя. Как думаешь, что это?

Морев прислушался. Действительно, слышны удары, но сквозь рев ветра и волны определить, что это, трудновато.

– Похоже на якорь, но боцман божился, что все в порядке. За Скаген спрячемся, проверим.

Согласно кивнув, командир спустился к себе в каюту.

Забодяжив в кружке «медведя», старпом залез в командирское кресло и расперся ногами. Иначе было не усидеть. Отхлебнув, он взбодрился.

«Медведь» – замечательное флотское изобретение – крепкий чай с двумя большими колотыми кусками сахара, вымоченными в спирте. И не уснешь, и не простудишься.

Аладушкину не спалось, и в каюте ему было тревожно. Он решил подняться на мостик, разузнать, как дела. По пути он остановился около нового стенда «Члены Политбюро». Любовно огладив его взглядом, поднялся по трапу на ходовой мостик. Уцепившись за поручень пульта управления, помполит наклонился к Мореву и с надеждой спросил:

– Саш, эт как думаш, проскочим?

Морев подбирал слова, чтобы не обидеть помпу ответом. В этот момент, уперевшись руками в переборки, показался начальник радиостанции Володя Бухарев.

Не дождавшись ответа от старпома, Аладушкин обратился к Бухареву:

– Маркони, эт что новенького слыхать-то?

– Брежнев умер, а так больше ничего.

Наступила гробовая тишина, было впечатление, что и судно растерялось.

Лицо Аладушкина сделалось злым. Жидкий чубчик встал на голове восклицательным знаком. Набычившись, брызгая слюной, он заорал:

– Ты, эттвать мать, что себе позволяш? Да я, знаш, тебя из партии к чертям за такие шутки!

– Валентин Иванович, я же беспартийный.

– Все равно эт к чертям собачим из партии!

С такой святой яростью крестоносцы бились за гроб Господень.

– Да сами послушайте, я сейчас вам на ходовой по громкой связи выведу.

Через минуту из динамика послышалась польская речь.

Экстра новини. Неофициалне ведомо, же джесьетого листопада змер секретаж генералный КПЗР Леонид Ильич Брежнев. Официална Москва жмерч не коментуе.

Как рыба, выброшенная на берег, помполит хватал ртом воздух и осмысливал услышанное.

– Эт, знаш понимаш, какая-то провокация. Саша, пошли к командиру.

Экстренное совещание длилось несколько часов. Аладушкин, потрясая чубчиком, вновь и вновь ставил два вопроса: верить ли информации и что говорить команде?

Ответов не было.

– Борис Борисович, давай эт телеграмму с запросом отправим. Живой он или того-этого?

Слов «смерть» и «умер» все трое старательно избегали.

– Ну Валентин Иванович, спасибо! Вы хоть представьте, приносит оперативный донесение адмиралу – не подскажете случаем, Брежнев не откинулся? Да я до Балтийска не дойду, меня вертолетом снимут и в дурдом отправят!

Появился мичман Дроцюк.

– Разрешите, товарищ командир?

– Что у тебя, срочное что-то?

– Подтверждение на проход проливов пришло, и еще вот тут скорбное.

Спасительная радиограмма прекратила коллективные муки.

– Ну слава богу! Валентин Иванович, вот тебе текст некролога, иди зачитай по трансляции.

Дрожащим голосом, с влажными от слез глазами Аладушкин читал:

– 10 ноября 1982 г. на семьдесят шестом году жизни скоропостижно скончался Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, четырежды Герой Советского Союза и Герой Социалистического Труда Леонид Ильич Брежнев. Ушел из жизни выдающийся деятель Коммунистической партии и Советского государства, международного коммунистического и рабочего движения, крупный теоретик и талантливый организатор. Вся его большая, яркая жизнь была без остатка отдана великому делу Октября, партии Ленина, интересам трудового народа, строительству коммунизма.

За это время судно успело перевалить за мыс Скаген и войти в пролив Каттегат. Ветер и море были почти комфортными. Полуостров Ютландия надежно защищал от непогоды. Командир делал обход судна. Подсчитывали потери.

На сигнальном мостике срезало стойку метеостанции, на баке срезало вьюшку с буксирным тросом, она лежала на боку под надстройкой крана, и еще кое-что по мелочи.

– Ну пойдем глянем, что там стучало.

Поднялись на бак, Бор Бор перегнулся через леера.

Увиденное впечатлило.

Командир был человеком интеллигентным и если кого и драл, то с добрыми интонациями.

– Боцман, старый хрен, ты что натворил? Лучше бы ты этот якорь себе в анус вставил!

Что такое анус, Павлюк не знал, но кожей ощутил, что командир очень зол.

Под правым подзором лапой якоря в борту пробило дыру.

Через час поставили временную заплату и откачали воду из цепного ящика. Вьюшку приварили на место, а вот метеостанция где-то кормила рыб.

Старпом докладывал командиру:

– Борис Борисович, все устранили.

– А чего боцман не докладывает?

– Вы же знаете, он переживает. Теперь два дня есть не будет.

– Ну-ну, хорошо, что он хохол, а не японец, а то бы сделал харакири. Часов в четырнадцать будем проходить Зунд. Взбодри-ка штурманов.

Зунд прошли без происшествий и наконец вышли в Балтийское море.

Командир вышел на крыло и закурил. Сладко затягиваясь, он подытожил:

– Ну вот, собственно, и все, завтра в пятнадцать будем в Балтийске. Три дня на разграбление – и в Гдыню, на ремонт, друзья мои. Саша, ты бы с Аладушкиным пообщался, а то он мутный какой-то ходит.

Помполит сам нашел Морева.

– Слышь, эт не по-людски как-то. Надо бы, понимаш, помянуть. Ты как? Генсек, как ни крути.

– Ну давайте через час у меня в каюте.

Старпом вызвал кока и поставил задачу:

– Накрой так, чтоб помпа скорбеть перестал.

Маленький кривоногий крепыш с масляной рожей, Толя Косенко понимающе кивнул.

Через час стол был накрыт по высшему разряду.

– Толя, а это богатство откуда? – Морев показал на литровую бутылку «Зубровки».

– Это Аладушкину от команды. Скажите, что мы его горе уважаем.

Валентин Иванович, как человек воспитанный, появился за пять минут до назначенного срока.

Оглядев стол, он произнес:

– Третий нужен, мы эт не татары какие. Зови Мотрю, он эт старый партиец, с ним можно.

Усевшись за стол, Аладушкин взял инициативу в свои руки:

– Ну эт, по первой не чокаясь. За верного, понимаш, ленинца, упокой Господь его душу.

Помполит перекрестился и отработанным движением опрокинул рюмку.

Через час уже вовсю травили анекдоты про Брежнева. Он был или добрым молодцем, побеждающим Змея, или хитрецом, дурящим тупых американцев, или мудрым дядькой, смеющимся над соцдействительностью. В общем, поминали Леонида Ильича по-доброму.

На следующий день, как и планировали, ровно в пятнадцать часов ошвартовались во внутренней гавани Балтийска.

Встречал командир местного дивизиона гидрографических судов капитан II ранга Мурзаев.

Выслушав доклад командира, он с сильным кавказским акцентом похвалил:

– Молодец командир, точно по плану перехода пришел. Но вы сильно не расслабляйтесь, на пятнадцатое ноября назначены похороны Брежнева. В двенадцать часов сорок пять минут мы должны дать трехминутный салют гудками. Отдыхайте пока.

Наступил день похорон. С утра затеяли большую приборку. Аладушкин подбадривал драящих палубу матросов, проверил со штурманом работу наутофона и каждые пятнадцать минут мучил старпома вопросом:

– Приборочку эт к сроку успеем? Похороны генсека – дело политическое.

В двенадцать сорок команда была построена на полубаке. По трансляции передавали траурную музыку. Погода стояла отличная, на воде дремали чайки. Иван Иванович Павлюк с гордостью оглядывал чистейшую палубу.

Ровно в двенадцать сорок пять раздался гудок. Гудел весь Военно-морской флот, весь водный и железнодорожный транспорт Советского Союза.

Перепуганные чайки с криком взлетели и дружно опорожнились на судно.

– Ну спасибо тебе, дорогой ты наш Леонид Ильич! – проворчал боцман.

 

Сила Агитпропа

Дежурный по дивизиону лениво брел по причалу. Повязка съехала по рукаву кителя, пустая кобура шлепала по ляжке, под мышкой был зажат журнал телефонограмм.

Полчаса назад пришло указание из политуправления флота. Всем свободным от дежурства офицерам предписывалось в одиннадцать часов прибыть в Дом офицеров флота слушать лекцию об арабо-израильском конфликте. Лектор будет из Агитпропа.

Так в обиходе называли Отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС.

Лекторы были и в компартиях союзных республик, и в обкомах, и в горкомах, и даже в райкомах.

И в зной, и в стужу они мотались по городам и весям, месяцами не бывая дома, пропагандируя коммунистические идеи и советский образ жизни. Диапазон их аудитории был широк – от лекций в колхозных клубах до встреч с руководителями областей и министерств. Нам прислали лектора из Москвы. Это была высшая каста. Они знали то, о чем другие только догадывались, и говорить им позволялось больше, чем остальным. Это интриговало и завораживало.

Дежурил по дивизиону старший лейтенант Метелица. Конечно, он мог послать помощника ознакомить командиров судов с телефонограммой, но Гена пошел сам. Так и дежурство шло веселей, и на каждом судне можно было выпить кофе, перекурить и поговорить за жизнь. Он обошел почти всех, осталось зайти на «Дмитрий Овцын».

Ознакомив командира с телефонограммой, Метелица зашел к своему другу, заму командира по науке Саше Петрову. Обращались к Петрову исключительно Сан Саныч, это повелось еще с училища.

– Сан Саныч, налей кофейку.

– Нет проблем. Ты чего как участковый, с журналом под мышкой?

– Да лекция сегодня в ДОФе, всем приказано быть.

– Не, Ген, я, наверное, сачкану. Планы нужно писать, пропади они пропадом.

– Ну-ну, Бурченя лично будет явку проверять.

Замполит дивизиона капитан II ранга Иван Лукашевич Бурченя был легендарным кадром. Его одновременно и уважали, и боялись, и обожали.

Поняв, что сачкануть не получится, Сан Саныч начал готовиться к лекции. Он уложил в папку тетрадь в клеточку, расчерченную под морской бой, журнал «Юность» с модной повестью Полякова «ЧП районного масштаба» и надувную подушечку. Ну вот и все, что-нибудь да пригодится.

До Дома офицеров добирались пешком. Осеннее солнце светило ярко, но не грело, шли не спеша, с перекурами, по дороге обсуждая еврейский вопрос. Больше других кипятился жуткий антисемит Сеня Потницкий. Ради справедливости нужно сказать, что Сеня не любил вообще всех нерусских. Он искренне считал, что все проблемы от них. Но все-таки с евреями у него были особые отношения. Дело в том, что Сеню все считали евреем, он был обладателем яркой семитской внешности. Да и непонятно было, почему Боря Одесский – еврей, а Сеня Потницкий – казачок кубанский. Когда его подкалывали на эту тему, Сеня рассказывал, что оба его деда были казачьими атаманами, причем предлагал верить ему на слово. Нужно было иметь еще то воображение, чтобы представить себе атамана, летящего на коне с шашкой наголо и с развевающимися пейсами. Чтобы снять эти вопросы, Сеня отпустил роскошные усы а-ля Чапаев.

Обращался он в основном к Сан Санычу Петрову, видимо, считая его чистокровным русаком, и потому говорил с ним как с равным.

– Совсем они оборзели в своем Израиле. Неужели наши им спустят? – нервно подкручивая усы, доставал Сеня Петрова.

К счастью, они подошли к ДОФу, у входа толпились собранные со всего флота офицеры.

– Пошли быстрей занимать места! – быстро сориентировался Сан Саныч.

В фойе кучковались политработники. Они просто светились изнутри, это был их праздник.

В стороне, отдельно от всех, стоял вице-адмирал и какой-то замухрыга с потертым портфелем, видимо, лектор.

То, что сам член Военного Совета флота пришел представить лектора, говорило о статусе последнего.

Членов Военного Совета на флоте было много, но только одного – начальника политуправления – называли членом Военного Совета. Видимо, «начальник политуправления флота» звучало недостаточно солидно.

Раздевшись в гардеробе, ребята рванули в зал. Нужно было успеть занять места на галерке.

У входа в зал стоял Бурченя и ставил галочки напротив фамилий.

– Ну что, салаги, вошкаетесь? Давай быстрей рассаживайся. На первые ряды садитесь. И не думайте, что я ничего не вижу, у меня зрение 150 %!

Постепенно зал заполнился, и шум стих. Член Военного Совета вышел к трибуне.

– Товарищи офицеры, у нас в гостях лектор отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС. Он прочтет лекцию о недавно произошедшем кровавом инциденте в лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила.

Появился лектор. Из-за трибуны была видна только его взъерошенная голова. Он неторопливо, со знанием дела вытаскивал из портфеля бумаги.

Ну пипец, подумал Сан Саныч, сейчас начнется. СССР – оплот мира во всем мире, пролетарии всех стран, соединяйтесь, идеи Ленина вечны и т. д. Он достал журнал и приготовился читать.

Лектор откашлялся и начал:

– Товарищи, в основе всех проблем арабо-израильских отношений лежит их абсолютная несовместимость. Они как две половинки одной задницы: сколько ни сжимай, все равно не срастется.

Мгновенно завладев вниманием аудитории, он перешел к историческому аспекту.

Через пять минут Петров засунул журнал обратно. Лектор на глазах становился выше, плечи его расправились, он стал похож на былинного богатыря.

Когда он рассказал о том, что без поддержки Советского Союза и лично Сталина создание независимого государства Израиль было бы невозможным, Потницкому стало нехорошо. Он толкал локтем Сан Саныча:

– Слышь, это что выходит? Это мы своими руками, что ли? Не может быть!

Его лицо выражало растерянность и разочарование. Он был похож на пароход в тумане с неработающей локацией.

Лектор перешел непосредственно к резне. Он с такой силой живописал кровавую расправу над мирными обитателями лагерей беженцев, что офицеры слушали его с открытыми ртами.

Два часа пролетели как одно мгновенье. В конце лектор напутствовал собравшихся:

– В сложившейся непростой международной ситуации от вас, товарищи, как от представителей наших славных Вооруженных Сил, требуется бдительность и еще раз бдительность!

Возвращались молча, глядя себе под ноги. Петрову было не по себе, он ощущал на затылке липкий взгляд Моссада, а в проходивших мимо людях ему мерещились молодчики бесноватого раввина Меира Кахане, с оскаленных зубов которых капала кровь арабских младенцев.

Добравшись до Каменной стенки, так же молча расселись в курилке и дружно задымили. Все попытки Метелицы хоть что-то узнать о лекции закончились ничем.

Подошел дежурный с «Дмитрия Овцына»:

– Сан Саныч, в метеолабораторию прислали нового инженера, нужно оформить.

Тяжело поднявшись, Петров пошел на судно. В коридоре напротив его каюты стоял нескладный, тощий очкарик. Окинув его взглядом, Сан Саныч подумал – пошли такого в шторм ветер измерить, так его и сдует на хрен.

Он сел за стол, пригласил войти метеоролога и достал с полки штатно-должностную книгу. Эти книги на флоте делали исключительно из электрокартона (прессшпана). Прессшпан был идеален, на нем писали карандашом, и многочисленные изменения не оставляли следов стирательной резинки. Открыв раздел «МЕТЕОЛАБОРАТОРИЯ», Петров начал заполнять расчерченные черной тушью графы. Он проставил номер по порядку, должность и спросил:

– Фамилия, имя, отчество?

– Полесин Михаил Борисович.

– Образование?

– Одесский гидромет.

– Партийность?

– ВЛКСМ.

– Национальность?

– Еврей.

– ЧТО, ТАК И ПИСАТЬ?!

До графы «домашний адрес» они не дошли.

 

Хоттабыч

Трое молодых лейтенантов в новенькой, еще пахнущей швейной фабрикой форме представлялись комдиву. Комдив поздравил их с началом службы в отдельном дивизионе гидрографических судов Черноморского флота, довел до них, кто на какое судно назначен, пожелал счастливой службы и в конце добавил:

– Есть тут у нас лейтенант Кувалдин, так вот, ему денег в долг не давать! И зайдите представьтесь замполиту.

Замполит, уточнив лейтенантскую партийность и семейное положение, поинтересовался:

– А про Кувалдина вас проинструктировали?

– Так точно, комдив велел денег ему не давать.

– Вот и хорошо, предупрежден – значит вооружен. Хотя все равно ведь, паразит, объегорит! – беззлобно, со скрытым восхищением произнес замполит.

Озадаченные лейтенанты вышли из здания и прошли в курилку, где в тени акаций и софоры решили обсудить ситуацию. Внезапно в курилке появился не первой свежести офицер. В мятой рубашке, нечищенных ботинках и с радостным лицом он обратился к молодежи:

– Привет, мужики!

Это был Юра Кувалдин. В свои двадцать девять лет звание лейтенанта он получил во второй раз. Дослужившись до капитан-лейтенанта, Юра проделал обратный путь, причем путь назад оказался короче. Дело в том – чтобы получить очередное звание, нужно было как минимум выходить определенный срок, а вот чтобы получить звание на ступень ниже, достаточно было что-нибудь сотворить. С этим у Кувалдина проблем не было, он был яркой иллюстрацией к закону Мэрфи.

Правда, сам Юра по этому поводу не комплексовал, он исходил из того, что история – это спираль, которая повторяет на одном из своих витков ранее пережитый опыт. Он просто закреплял теорию на практике.

Справедливости ради нужно сказать, что Юра был умен и хорошо образован, однако имел два серьезных недостатка – он не любил службу и любил выпить, а во времена развитого социализма это входило в перечень смертных грехов. Денег у него не было хронически. Вдобавок ко всему он был разведен.

Выглядел Кувалдин так же, как и служил, – взъерошенные волосы, нахально-любопытные глаза, нос, цветом и формой напоминающий перезрелую редиску, на щеках угадывалась красная сосудистая паутинка, все это великолепие обрамляла неопрятная рыжая борода.

Выгнать его с флота было невозможно, его нужно было перевоспитывать. Отцы-командиры давно махнули на него рукой, и только неугомонный особист пытался загнать его в рамки приличия. Но даже у него возникали трудности. На сотрудничество Юра не шел, в партии не состоял, на службу забил практически официально, пугать его было больше нечем, а за семью не зацепишься – разведен.

Кувалдин был бесперспективен, а потому – неуязвим.

– Привет, мужики! Первый день на флоте, нужно отметить.

Молодежь напряженно переглядывалась, они уже поняли, кто перед ними.

– Мы бы с радостью, только нет ни копейки, а когда получим, неизвестно.

И это было чистой правдой.

– Да не пузырьтесь вы, я приглашаю. Сегодня в девятнадцать в ресторане «Морской».

Ох, прав был замполит. Когда Юра выяснил в финчасти, что прибывшим лейтенантам начислили подъемные, у него мгновенно созрел коварный план. Деньги немалые, значит, будут держать при себе, а в ресторане, когда нужно будет расплатиться, он скажет, что забыл дома бумажник. Все гениальное просто.

Лейтенанты подумали и решили – если человек приглашает, то почему бы и не сходить. В Севастополе у них ни кола, ни двора, а так хоть вечер скоротать можно.

Ровно в девятнадцать они стояли на улице Ленина рядом с рестораном, подошел Кувалдин.

– Ну что, орлы, вперед? Заказ я сделал, надеюсь, понравится.

Стол был накрыт по высшему разряду, что-то между свадьбой и днем рождения. После третьей рюмки недоверие растаяло и напряжение спало. Допивая вторую бутылку, они уже почти любили его, искренне не понимая, почему начальство так несправедливо к нему относится. Несколько раз Юра отправлял шампанское за столик, где сидели дамы, многозначительно с ними переглядываясь. Было легко и хорошо, время летело незаметно.

Подошел официант:

– Мы скоро закрываемся, возьмите счет.

Юра внимательно посмотрел на итоговую цифру и засунул руку в карман. После недолгой паузы он изобразил недоумение и засунул руку в другой карман. К недоумению добавилась тень тревоги. Он встал со стула и повторил процедуру.

– Неужели бумажник дома оставил? Ну, блин, дела! Мужики, выручайте, я завтра отдам.

Станиславский сказал бы: «Верю!»

Наступила неловкая пауза. Лейтенанты растерянно переглядывались.

– Ну, мужики, вы же подъемные получили!

– Да не получали мы ничего! Подъемные нам начислили, а выдавать будут только завтра.

Сначала появилась милиция, потом комендатура.

Утром замполит дивизиона забрал из комендатуры всю честную компанию. Окинув взглядом балбесов, он изрек:

– Видно, так уж устроен человек. Пока сам дерьмо не понюхает, ни за что не поверит, что оно воняет.

На причале их встречал комдив.

– С почином, товарищи офицеры!

Кувалдина за бесполезностью отпустили, а молодежь драли душевно и протяжно.

Постепенно все устаканилось, утряслось. Лейтенанты разбежались по морям, а Юра отсиживался в штурманских мастерских. Работой его не нагружали, понимая бесполезность этого занятия, к материальным ценностям не допускали и на дежурство не ставили, вдруг пистолет пропьет. Не служба – парадиз!

Но ближе к Новому году Кувалдин о себе напомнил, выменяв казенный хронометр на три бутылки водки. Дело было серьезным, потому как хронометр стоил денег, и оставлять это без последствий было нельзя.

Решили судить Кувалдина судом офицерской чести. Чтобы не портить праздники, суд назначили на февраль.

Наступило утро судного дня – девятое февраля 1984 года, четверг. Ничего особенного, обычный рыбный день. К отделу Гидрографической службы подтягивались офицеры из разных подразделений Гидрографии.

Подсудимый был человеком популярным, и поэтому желающих поприсутствовать было много. Актовый зал забили битком, мест всем не хватило, кое-кто стоял вдоль стен.

Члены суда – все сплошь начальники – сидели за длинным столом лицом к залу. Юра сидел за поставленным сбоку столом, один. Адвокат ему не полагался. Он был абсолютно спокоен и с интересом разглядывал слегка нервничающих членов суда. Дело в том, что этот суд был у него далеко не первый – Кувалдин был рецидивист! Можно сказать, он был офицером в законе!

Первым слово взял председатель суда – он же зам. начальника Гидрографии. Говорил он долго и нудно. Оживлял это тухлое мероприятие сам подсудимый. Периодически вскакивая и распахивая тужурку с малиновой атласной подкладкой, он кричал:

– А судьи кто?!

– Я знаю, я чужой в вашей синагоге!

– Напугали ежа голой жопой!

Цирк продолжался несколько часов, наконец Кувалдину предложили произнести последнее слово. Юра был краток:

– Делать вам нечего, меня воспитывать! Страну просрали, в магазинах пусто, а этим (он ткнул пальцем в членов суда) все по кайфу! Вот уж точно, чем больше говна – тем толще солитеры.

Смысл приговора сводился к следующему. Учитывая то, что партия и руководство Вооруженных Сил требуют от нас бороться за каждого офицера, принято решение не обращаться с ходатайством об увольнении Кувалдина с военной службы, а дать ему еще один шанс на исправление и присвоить звание младший лейтенант.

На причале, в курилке офицеры дивизиона и примкнувший к ним Кувалдин весело обсуждали прошедший суд.

– Ну что, Юра, тебе можно дарить новые погоны?

Сначала Кувалдин хотел сказать, что ничего у них не выйдет и приговор не утвердят, но вовремя остановился. Он сообразил, что получение нового звания, пусть и такого, – это повод, причем с большой буквы «П».

Все с энтузиазмом начали сбрасываться на сабантуй. Неожиданно появился особист:

– Прекратите это скоморошество! Кувалдин, ты что, совсем мозги пропил? И сбрей наконец эту мерзкую бороду!

– Вы же знаете, у меня борода необычная, ее лучше не трогать. Помните, что случилось, когда два года назад инструктор политотдела заставил меня ее сбрить? – многозначительно, с намеком спросил Юра.

* * *

Это была еще та история. Прицепился к нему молодой инструктор политотдела спецчастей с требованием сбрить бороду. Да так прицепился, как будто это стало целью его жизни. Юра ему по-хорошему объяснял, что бороду лучше не трогать, но силы были не равны, инструктор подключил к борьбе с бородой начальника политотдела. Кувалдин сдался. Но перед тем как сбрить, публично заявил, что за последствия будет отвечать инструктор. Юра был так настойчив, что инструктор подумал – может, Бог с ней, с бородой? Но было уже поздно.

Бороду он сбрил, а на следующий день умер Брежнев. Жизнь для инструктора превратилась в ад.

При каждой встрече Кувалдин обвинял его в кончине генсека, при этом он был настолько убедителен, что у инструктора в голове щелкнул какой-то рычажок. Полный раскаяния, он написал рапорт начальнику политотдела о том, что Брежнев умер по его вине. Больше его никто не видел.

* * *

Глаза особиста налились кровью, он перестал себя контролировать:

– Ну ты, Хоттабыч хренов! Если ты сейчас же не сбреешь бороду, я тебя…

Дальше он очень образно и совсем нелитературно объяснил Юре, что он с ним сделает.

Кувалдин ломал комедию по полной. Как римский патриций в сенате, он взмахнул рукой и обратился к офицерам:

– Призываю вас в свидетели. Иду сбривать бороду по приказу этого человека.

Юра ткнул пальцем в особиста и ушел бриться.

Весь вечер по радио и телевидению передавали «Лебединое озеро».

Утром свежевыбритый, благоухающий тройным одеколоном Кувалдин прибыл на службу. На него с опаской косились и сторонились.

– Чего случилось?

Юре молча передали свежую «Правду». Рядом с траурным портретом Андропова он прочитал:

«9 февраля 1984 года в 16 часов 50 минут перестало биться…»

Новость он воспринял, прямо скажем, со смешанными чувствами.

Из рубки дежурного крикнули:

– Кувалдина вызывают в особый отдел!

Настроенный по-боевому, Юра вломился в кабинет особиста:

– Ну что, железный Феликс, допрыгался?!

– Сядьте, Кувалдин, и прекратите паясничать. Забудьте все, что было вчера. Это, между прочим, и в ваших интересах.

– И не подумаю. Какой тут мой интерес? Это вы приказали мне сбрить бороду. Все слышали!

– Да, приказал я, но сбрили вы!

И после паузы добавил:

– И вы это, бриться прекращайте.

 

Требую записать в протокол

Стране хронически не везло на правителей, вот и Горячов не оказался исключением, нагадил-таки своей перестройкой в души соотечественников. Слово «перестройка» предусмотрительно на английский язык не переводили, а то бы получился какой-нибудь неблагозвучный, прости господи, «дебилдинг». Хотя возможно, что именно как дебилдинг она и затевалась.

По большому счету, и Бог бы с ним, пережили бы как-нибудь. Нес бы себе этот ущербный лабуду всякую, лепил бы социализм с человеческим лицом, так нет же, мало ему – он святое тронул, войну пьянству объявил, трезвенник хренов.

Вот так жил себе человек, и эта водка ему сто лет была не нужна, а тут талоны на руках – надо брать, еще и подерешься за нее, проклятую, в очереди. Появились безалкогольные свадьбы, после которых, видимо, предполагались непорочное зачатие. На флоте с пьянством боролись с особым рвением, под это дело списывали всех неугодных. Сколько талантливых офицеров, прекрасных моряков сгинули в период этой «священной» борьбы… Поговорка «Мы не летчики, и рюмка нам не помеха» канула в Лету. Простить могли любое нарушение, но только если ты был трезвый. В конечном итоге после горячовских опытов граждане поделились на два лагеря – на ЖОП и на СУК. Это не ругательство, это аббревиатура: ЖОПы – это жертвы перестройки, а СУКи – это случайно уцелевшие кадры.

Флагманский штурман дивизиона капитан-лейтенант Рюмин, вне всякого сомнения, был типичной СУКой. Как к офицеру и как к флагманскому специалисту претензий к нему не было, и комдив его ценил, но для представителей политотдела и особистов это был постоянный раздражитель, как триппер в стадии стойкой ремиссии. То какую-нибудь крамолу в работе Ленина отыщет, то усомнится в святости марксизма, то анекдот про перестройку расскажет, и ведь, что самое неприятное, – Рюмин не пил. Более того, шила он не получал и обходил его за тридевять земель. Пару раз заинтересованные лица пытались устроить провокации, но безрезультатно.

Взять его за задницу стало делом чести, и Рюмина обложили со всех сторон.

Через несколько месяцев Рюмину должны были присвоить звание капитана третьего ранга, и он стал особо осторожен. Слабость у Рюмина была только одна – девки. Мужик он был видный, обходительный, и слабый пол редко когда ему отказывал. Если такое и происходило, то Рюмин был абсолютно убежден, что это по причине чистой физиологии. Другого он и представить себе не мог. Чувствуя интерес со стороны женского пола, он постоянно поддерживал выставочный экстерьер.

Стояла прекрасная погода, флагманские офицеры «трудились» в основном в скверике на свежем воздухе. Весна в Севастополе – сказочное время. Изумрудная зелень, цветущий миндаль, волшебные ароматы. Воздух просто пронизан любовными флюидами, даже неодушевленные предметы излучают эротические позывные. Здесь простой соленый огурец становится афродизиаком. В это время года в Севастополе глубоким дыханием можно лечить импотенцию.

На причале рядом со штабом дивизиона стоял киоск. Особым спросом он не пользовался, если только кто-то с бодуна минералочки прихватит или матросики печенье с конфетами возьмут. Ассортимент был дерьмо, зато продавщица – мечта поэта, именно это обстоятельство и обеспечивало стабильный покупательский спрос. Скучая, она выглядывала в окошко киоска. Хоть она и была дама «с пробегом», но все же оставалась яркой и привлекательной.

Рюмин откровенно рассматривал продавщицу. И блондинка, и симпатяшка, и везде, где надо, выпирает, и чего это я раньше на нее внимания не обращал? Весна сыграла с ним злую шутку, засмотревшись на ее пухлые, сочные губы, он напрочь забыл одну из главных заповедей профессиональных бабников. Рюмин подошел к киоску, начал нашептывать секретные, одному ему ведомые слова. Продавщица таяла на глазах.

Наступило обеденное время, и офицеры разбрелись по судам на обед. Рюмин, с горящими, как у кота, глазами, пригласил даму в кабинет посмотреть карту звездного неба. Закрыв за собой дверь на замок, он навис над продавщицей. Закатив глаза, она томно проворковала:

– А где же звезды?

Суетливо теребящий заклинившую ширинку Рюмин про обещание не забыл:

– Сейчас, указку достану и покажу!

Ненасытный самец забыл об осторожности и вытворял чудеса эквилибристики, партнерша благодарно постанывала в такт скрипящему прокладочному столу. Естественно, какая-то сволочь настучала, и за дверью спешно собралась группа захвата, возглавляемая особистом. Прислонив ухо к двери, он чего-то выжидал. Наконец, когда в кабинете стоны стали заглушать радиопередачу «В рабочий полдень», особист скомандовал:

– Ломай дверь!

Несколько человек ввалились в кабинет. Сгорая от стыда, раскрасневшаяся и растрепанная продавщица, накинув платье, бросилась прочь. Невозмутимый Рюмин натянул брюки, застегнул ширинку, поправил галстук, одернул рубашку и решительно заявил:

– Требую записать в протокол, что я был трезв!

 

Разрешите доложить

Группа гидрографов под командой старшего лейтенанта Напханюка уже две недели в промерном угаре пахала Ягорлыцкий залив. Ничто не предвещало неприятностей, несмотря на молодость, Напханюк был гидрографом грамотным и пользовался доверием самого Марка Борисовича Пятакова.

Беда пришла, откуда не ждали: шуруя полным ходом, при отменной видимости и полном штиле малый гидрографический катер влетел на что-то, как на постамент, и замер.

Катер имел шифр «Кайра» и использовался для работ на мелководье, это был небольшой одиннадцатиметровый катер с пластиковым корпусом.

Когда оторопь прошла, капитан «Кайры» вместе с Напханюком прыгнули за борт осмотреться. Глубины в заливе воробьиные, больше полутора метров не найти, картина вырисовывалась неожиданно комичная: «Кайра» плотно сидела на крыше трактора.

Опытный капитан почесал багровую от солнечных ванн лысину.

– Ну, блин, приплыли.

Этой короткой фразой старый моряк выразил все, что было у него на душе. И то, что произошедшее – это полная задница, и то, что такого не может быть, потому что не может быть никогда, и то, что на хрена ему все это с его-то зарплатой, и то, что основные неприятности еще впереди.

Попытки раскачать катер и сдвинуть с места ничего не дали. Сидел, сволочь, мертво, как прибитый.

Капитан обратился к Напханюку:

– Володя, что делать будем?

– Что делать? Что делать? Докладывать будем!

На флоте доклад – это основа, это самое первое дело, как проверка предохранителя при поиске неисправности. Выполнил приказ или не выполнил, подвиг совершил или проштрафился – доложи. Не просто доложи, а немедленно, потому как начальство должно быть в курсе, а у него свое начальство, которому тоже нужно доложиться, и так до самого верха.

Если ты чего сотворил и доложил – это не беда, это простительно, а вот если не доложил – негодяй и недопонимаешь. Ну а если, не дай Бог, начальник твоего начальника узнает о происшествии раньше, чем твой начальник, – все, конец, заклюют, до пенсии не дотянешь.

Напханюк с капитаном мучительно придумывали: как же докладывать? Нужно было довести до начальства, что вроде бы как-то на мель сели, но в то же время как-то и не очень. Связались с находящимся на большом гидрографическом катере командиром отряда Пятаковым.

– Товарищ капитан II ранга, разрешите доложить, тут такое дело, мы пока временно промер прекратили по причине невозможности дальнейшего движения.

Володя сам удивился, как у него красиво вышло.

– Напханюк, ты мне бейцы не крути! Докладывай все как есть.

Володя вздохнул: ну что ж, сами захотели.

– Товарищ капитан II ранга, «Кайра» села на крышу трактора!

После минутной паузы Марк Борисович с надеждой поинтересовался:

– Может, вы там пьяные?

– Никак нет, трезвые! Ждем дальнейших указаний.

Напханюк почувствовал облегчение, начальству доложился, считай, ответственность с себя снял.

Капитан мучился вопросом – откуда здесь трактор? Версий было несколько – диверсия, инопланетяне, но самая правдоподобная – утопила пьянь из деревни Ивановка, что на берегу залива. Размышления на тему трактора прервал появившийся из-за острова Долгий большой гидрографический катер с начальством на борту. Не заходя в Ягорлыцкий залив, он встал на якорь, двигаться дальше не позволяли глубины.

На тузике приближались трое. Пятаков прихватил с собой великих знатоков морской практики Норвегова и Савчука.

«Кайра» гордо возвышалась над водой и напоминала памятный знак морякам-балтийцам в Калининграде, только там на постаменте не промерный, а торпедный катер.

Прибывшие спецы были навеселе и, не обращая внимания на капитана с Напханюком, оживленно обсуждали варианты снятия катера. Капитан обреченно прошептал:

– Ну, все, Володя, утопят катер.

Напханюк попытался вклиниться:

– Посмотрите, погода меняется. Ветром воду нагонит, катер сам сойдет.

Предложение было дельное, но кто же будет слушать какого-то лейтенанта, да еще проштрафившегося. И вообще, если лейтенантов слушать, зачем тогда авторитеты?

Докладывать оперативному дежурному Гидрографической службы поручили Савчуку.

– Оперативный Гидрографии слушает.

– Разрешите доложить. У нас тут «Кайра» села на крышу трактора.

– Вы что там, пьяные?!

Было принято решение катер сдернуть. С большого гидрографического катера заводили конец на «Кайру». Напханюк с капитаном стояли по грудь в воде, как приговоренные, и обреченно наблюдали за этим безобразием.

Большой гидрографический катер поднатужился и дернул. Раздался треск, но «Кайра» осталась на месте и начала быстро набирать воду. От рывка стойка трактора проделала в борту пробоину. Началась срочная эвакуация оборудования. Все, что успели снять, загрузили на тузик, который из последних сил толкали к берегу.

Начальство обдумывало дальнейшие действия. Марк Борисович Пятаков уже пожалел, что привлек Норвегова с Савчуком, и появилась уверенность, что прав был Напханюк, но что теперь поделаешь? Вечерело, утром придется продолжить.

В это время оперативный дежурный Гидрографии готовился доложить оперативному дежурному флота. Он оттягивал этот момент сколько мог и наконец решительно набрал номер оперативного дежурного флота.

– Разрешите доложить. У нас «Кайра» села на крышу трактора.

Оперативный опешил: какая-то птица села на трактор. При чем здесь я?

– Вы что там все, перепились?!

Это гидрографы знали, что такое «Кайра», а оперативному дежурному флота пришлось объяснить.

– «Кайра» – это малый гидрографический катер, во время промера в Ягорлыцком заливе сел на крышу трактора.

Оперативный дежурный флота натужно скрипел извилинами, обдумывая полученную информацию. Что же это получается? Катер сел на крышу трактора? Повысив голос, он повторил вопрос:

– Вы что там все, упились на хрен?!!!

В справке по флоту «Кайра» уже проходила как «единица», а произошедшее квалифицировалось как навигационное происшествие.

Доклад – это такое дело, что пока до самого верха не дойдет, процесс не остановить.

– Товарищ командующий флотом, разрешите доложить…

Вытащив тузик, нагруженный аппаратурой, на песчаный берег, Напханюк с капитаном разгружали матрасы и одеяла. Нужно было устраиваться на ночлег, а ночью у воды прохладно. На голодный желудок решили не ложиться, да и нужно было снять стресс. До деревни Ивановка было не больше километра, туда и пошли.

Местные денег не взяли, нагрузили едой от сердца. На вопрос, откуда в море трактор, пояснили, что это еще три года назад тракторист Петро зарулил по пьянке. И так захотелось Напханюку, чтобы этот Петро оказался перед ним, что аж в висках застучало, а пальцы, сжатые в кулак, хрустнули. Ладно, Петро, живи.

Усевшись на берегу под песчаной дюной, поросшей осокой, намаявшись за день, они с удовольствием выпили и закусили.

Часов в пять утра Володю прихватило. Все-таки не стоило так нагружаться на ночь. Он вылез из-под одеяла, подтянул трусы и решил присесть с другой стороны дюны. Поднявшись наверх, он увидел интересную картину. Еще вчера здесь был пустынный берег, а сейчас бегали-суетились матросы. Установили палатку, надували резиновые лодки, выгружали подвесные моторы, руководил ими незнакомый капитан III ранга.

Позыв в кишечнике у Напханюка пропал, появилось нехорошее чувство беспокойства и засосало под ложечкой. Он вернулся назад и растолкал капитана.

– Похоже, там по наши души. Давай быстро на «Кайру».

Откуда им было знать, что после доклада оперативного дежурного командующий флотом отдал приказ поднять по тревоге силы аварийно-спасательной службы флота для спасения «единицы». А начальнику Гидрографической службы приказал лично разобраться с произошедшим. Ему было невдомек, что это за «единица» такая. Для командующего «единица» – она и в Африке «единица».

Солнце только всходило, а вокруг «Кайры» уже все бурлило, яблоку некуда упасть. Капитан III ранга оказался начальником аварийно-спасательной службы из Донузлава. Он с деловым видом проводил опрос:

– Какие водоотливные системы есть на борту? Сколько водонепроницаемых переборок? Сколько аварийных партий?

Он явно собирался спасать как минимум крейсер.

К обеду из-за Тендровской косы показалось океанографическое судно с начальником Гидрографической службы на борту. Если все, что происходило ранее, вызывало у старшего лейтенанта Напханюка неосознанное чувство тревоги, то с прибытием адмирала у него появилось осознанное ощущение конца. А ведь какие были планы. Осенью в Питер, поучиться на классах. С возвращением, глядишь, новая должность. Вот так какой-то сильно пьющий тракторист Петро ломал офицерскую судьбу.

«Кайру» кое-как от трактора оторвали, отбуксировали и погрузили на палубу судна. Начальник Гидрографии вызвал всех причастных на разбор.

Володя с отрешенным видом насвистывал «Варяга». Марк Борисович, как настоящий командир, отодвинул Напханюка в сторону:

– Не лезь, сам доложу.

У двери в адмиральскую каюту, имитируя бурную деятельность, суетились Норвегов с Савчуком. Пятаков долго не появлялся, и у Володи возникла надежда на более оптимистичный исход. Наконец выглянул Марк Борисович:

– Заходите, адмирал зовет.

В каюте навытяжку перед начальником Гидрографической службы стояли Пятаков, Напханюк и капитан «Кайры». Адмирал спокойно, не повышая голоса, подвел итоги.

– Ну что, товарищи, произошедшее считаю рабочим моментом. И вообще, если для судоводителя посадка на мель – это навигационное происшествие, то для гидрографа – это открытие! Что скажете, товарищ старший лейтенант?

Счастливый Володя не к месту ляпнул:

– Рад стараться, товарищ адмирал!

 

Аргумент

До перехода из Балтийска в Севастополь оставались считанные дни. Позади комиссии, проверки, утверждение плана перехода и прочая светотень. Морев потянулся, вставать не хотелось. Так бывает всегда, если не выспишься. Ночью сработала аппаратура радиационного контроля КРБГ-1. Шумел этот корабельный бета-гамма-радиометр долго и противно, переполошил всю команду, а главное, никак не получалось его отключить, и только находчивый электромеханик догадался выдернуть предохранитель.

После завтрака Морев решил сойти на причал, проконтролировать замену левой якорь-цепи, это было последнее неприятное мероприятие перед выходом. Одет он был по-домашнему – синяя рабочая куртка на голое тело, брюки и тропические тапки. Гидрографическое судно было ошвартовано лагом к 23 причалу внутренней гавани, на причале неэстетичной кучей громоздилась привезенная на замену якорь-цепь.

Следом по трапу спустился вахтенный и доложил:

– Товарищ командир, у соседей тоже всю ночь орало, так что не одни мы мучились.

Легче почему-то не стало. Внимание Морева привлек флагманский химик базы капитан-лейтенант Агаев. Обвешанный приборами, с фуражкой на затылке, он ругался, суетился и пытался взять пробу воды из лужи.

– Тофик, ты что, перепил? Зайди, я тебе боржоми налью.

– Какое боржоми, дарагой? Приборы зящкяливают все! Мамой клянусь!

Агаев говорил с сильным азербайджанским акцентом.

Набрав воды, химик поскакал дальше. Морев попытался связать воедино и проанализировать ночное происшествие и утреннюю беготню Агаева, но боцманская команда начала переклепку цепи, и он переключился.

Командовал боцман Павлюк, невысокий крепыш с багровой залысиной и тяжелым взглядом из-под густых бровей. Под его руководством боцманская команда работала, как Большой симфонический оркестр. Симфонию исполняли без партитуры. Брошенный взгляд, движение бровей, взмах руки, незлобный, но громкий мат – все имело смысл.

Морев залюбовался и не заметил, как на причал въехала комендантская машина. Темно-зеленый УАЗ-2206, в простонародье «буханка» или «таблетка», с большой красной звездой на лобовом стекле и надписью по борту «Комендатура», остановился рядом с судном. Из машины вышел комендант и два здоровых матроса морской пехоты. Комендант подчеркнуто официально, с легким флером вежливости, обратился к Мореву:

– Товарищ старший лейтенант, подойдите, пожалуйста, ко мне.

В славном городе Пиллау, иначе местные жители Балтийск не величали, было пять достопримечательностей:

– пятиугольная цитадель, заложенная в XVII веке;

– маяк, сооруженный в 1813 году;

– здание старой кирхи;

– ресторан «Золотой якорь» со старшей официанткой Катей Приемный Буй (кличка полностью отражала суть, внешне она напоминала буй и принимала всех проходящих);

– комендант гарнизона – майор по кличке «Сан Саныч у камору».

У Морева мелькнула мысль быстро забежать на судно, и тогда для комендатуры он недосягаем. Но бегать от коменданта на глазах у подчиненных все же как-то не солидно, и Морев принял неверное решение – подошел к коменданту.

– Товарищ майор, старший лейтенант Морев по вашему приказанию прибыл!

От негодования комендант на глазах краснел и раздувался:

– Как это понимать? Вы на кого похожи? Вы офицер или экспрессионист?!

«Экспрессионист» из его уст звучало богато, Эллочка-Людоедка наверняка обзавидовалась бы.

Морев попытался объяснить майору, что он командир и сошел на берег на одну минуту, что не имеет никакого отношения не только к экспрессионистам, но и к модернистам и натуралистам, и вообще это больше не повторится.

Наклонив по-птичьи голову, комендант внимательно выслушал и скомандовал:

– У камору!

Два рослых бабуина с прибалтийской внешностью выполняли приказ с душой, без принуждения. Легко сломив сопротивление, Морева запихнули в машину. Через зарешеченное окно он с тоской наблюдал за удаляющимся судном.

На гауптвахте Сан Саныч лично составил акт о вопиющем нарушении формы одежды, неподчинении приказам старшего, поставил дату 27 апреля 1986 года и предложил расписаться.

Терять уже было нечего, и Морев отказался в категоричной форме:

– Пусть вам бакланы тупые подписывают, и то вряд ли, потому что у них вместо рук крылья.

Майор терпеливо распорядился:

– У камору его.

За спиной хлопнула дверь и лязгнул засов. Морев огляделся: идеально побеленный потолок, окно с решеткой, свежевыкрашенные зеленые стены, две показательно заправленные койки и две тумбочки. Гауптвахта была гордостью коменданта, а к офицерской камере он относился как к алтарю.

Морев завалился на койку, его мучили недобрые мысли. Через пару месяцев получать очередное звание, а этот дятел в сапогах мог все испортить. Вся надежда была на комдива.

Неожиданно распахнулась дверь, и в камеру вошел флагманский химик. Вид у него был обиженно-растерянный, влажные глаза навыкат, нос аккуратным клювом – он напоминал сильно обиженную черепаху Тортилу.

– Дуст, а тебя за что в узилище?

Морев обрадовался: будет не так скучно.

– Слющяй, этот начальник штаба, гетваран, совсем тупой. Как брату ему говорю, радиация большой меры принимай, тревога делай, химдым одевай, в Калининград докладывай. А этот гидждыллах меня на губу за распространение паники и неуставное поведение, маму его сиким!

– Тофик, а делать-то чего?

– Одно спасение, брат, бухать надо. Это я тебе как химик говорю.

Это был Чернобыль. Тревоги капитан-лейтенанта Агаева передались стране не сразу.

Тем временем комдиву доложили о происшествии. Капитан первого ранга Мурзаев был в Балтийске личностью известной и уважаемой. С яркой кавказской внешностью, человек горячий, он не боялся ни черта, ни Бога, а только свою белокурую красавицу жену.

Решив закрыть вопрос по-быстрому, он позвонил коменданту:

– Сан Саныч, у тебя там мой засранец сидит, ты отпусти его под мою ответственность.

– Как же я его отпущу, он злостный нарушитель!

– Майор, мозг включи. Ему через два дня в море, межфлотский переход, все на контроле у командующего.

– Корабли приходят и уходят, а дисциплина должна быть всегда, – с легкими философскими нотками подытожил комендант.

Ситуация накалялась, пришлось докладывать командиру базы.

Командовал базой контр-адмирал Егоршев. Опытный моряк, толковый дядька, он прекрасно понимал, что разборки не должны дойти до штаба флота и нужно сделать все, чтобы этот транзитный пароход ушел вовремя и без лишнего шума. Нажав кнопку селектора, он дал указание дежурному вызвать коменданта и Мурзаева.

Через тридцать минут оба стояли в кабинете адмирала.

– Майор, доложите суть дела.

– Товарищ контр-адмирал, арестованный старший лейтенант Морев грубейшим образом нарушил форму одежды, считаю, подобное нужно пресекать самым строгим образом.

Егоршев пристально посмотрел на коменданта:

– И это все? Майор, вы воруете мое время!

Улучив момент, вмешался комдив:

– Товарищ адмирал, разрешите, я накажу его своей властью? А вообще он хороший офицер, считаю действия коменданта предвзятыми.

Майор почувствовал, что ситуация разворачивается против него:

– Товарищ капитан первого ранга, вы защищаете честь мундира!

– Майор, а ты знаешь, что это такое?

– Конечно. Военная форма одежды, установленная указами, приказами, правилами или специальными нормативными актами…

– Я тебя про честь спрашивал, а не про тряпки.

Было очевидно, что командир базы коменданта не поддержит, а то еще и вдует. Майор пошел ва-банк.

– Товарищ контр-адмирал, старший лейтенант был пьян.

Такой подляны никто не ожидал. С Мурзаевым произошли некоторые метаморфозы. На офицерскую честь наложилась честь горца, и получилась гремучая смесь. Он покраснел, желваки заходили ходуном, взгляд стал пронзительно-колючим. Зловещим шепотом комдив поинтересовался:

– А как ты это определил?

– От него пахло!

Это была ошибка. Комдив среагировал мгновенно, он наклонился, театрально хлопнул себя по заднице и задал вопрос, который прозвучал как контрольный выстрел:

– Майор, ты здесь понюхай. Здесь дерьмом пахнет! Ты что, на весь Балтийск скажешь, что Мурзаев засранец?!

Это был АРГУМЕНТ.

 

Мама

По плану штурманского сбор-похода подошло время захода в Одессу. Ежегодно, в конце лета, начальник Гидрографической службы Черноморского флота собирал всех прибывших на флот молодых штурманят и на одном из гидрографических судов вывозил их в море для ознакомления с районом плавания. Не знаю, делал ли это кто-нибудь до него, но знаю точно, что после Льва Ивановича эта добрая традиция канула в Лету.

Рано утром ошвартовались в порту. Несмотря на ранний час, встречал лично капитан порта. Нашего адмирала уважали.

На утро было запланировано одно обязательное мероприятие – обход акватории порта с лоцманом, а после – свобода до утра.

Больше всех суетился Петя Смелянский, он был коренной одессит и обещал сделать этот заход незабываемым.

Знакомство с портом было недолгим. Когда проходили мимо Воронцовского маяка, обратили внимание на вяленую рыбу. Какой-то эрудит из средней полосы России обратился к рулевому:

– Отец, это знаменитые одесские бычки?

Рулевой, мужик в годах, с голым торсом, сам был похож на вяленую рыбу. Коричневая лысина, впалая грудь, немного волос, немного татуировок. Не поворачивая головы, он небрежно ответил:

– Разве ж то бички, то ж воши!

Штурманят увезли на экскурсию. Экипажу разрешили сход. Понимая, что морской формой в Одессе никого не удивишь, переоделись в гражданское. Петька торопил:

Мужики, нам обязательно нужно пройти по Дерибасовской, посетить «Гамбринус», зайти на Привоз, осмотреть оперный театр, памятник Дюку, а потом устроим сюрприз моим – пойдем к ним в гости.

На выходе из порта компания остановилась рядом с тележкой со стеклянными конусами, заполненными сиропом. Такой аппарат газированной воды последний раз они видели лет пятнадцать назад.

– Мадам, налейте, пожалуйста, нам по стаканчику воды.

Дородная дама в белоснежном чепце и с ярко-красными губами, протирая тележку грудью пятого размера, уточнила:

– Молодые люди, вам вода с сиропом бэз или с сиропом да?

Это была Одесса!

Одесса – это не город, это государство. Вернее, город-государство, как Ватикан или как Монако. Одесса имеет свои:

гимн – «Ах, Одесса, жемчужина у моря…»;

герб – Дюк на фоне голубого неба;

флаг – квадратное полотнище с гербом посередине, надписью сверху «Добро пожаловать» и надписью снизу «чтоб вы удавились»;

язык – одесский, малоизученная ветвь романо-германской группы языков;

население – мононациональное, одесситы.

А вот с религией дело обстояло сложнее. Среднестатистический одессит представлял из себя православного иудея, ежегодно празднующего Курбан-байрам.

Одесситы фанатично любили свой город и ласково называли его Одесса-мама.

Наконец добрались до «Гамбринуса», оказалось, что попасть в него не легче, чем в Мавзолей. Смелянский умудрился протащить нас без очереди, коренной одессит – это что-то да значит. «Гамбринус» – это не пивной бар, это культовое место. Небольшое прокуренное полуподвальное помещение с низким сводом потолка, безбожно разбавленное пиво и три старых еврея, старательно присыпанных перхотью, выводящие на скрипках зубную боль. Если вы хотите пива, то вам не сюда, сюда ходят для того, чтобы потом сказать – я был в «Гамбринусе»!

Смелянский обозначил окончательный этап посвящения в одесситы: он проходил через Привоз.

Привоз оглушил симфонией запахов, красок и многоголосья. Решили купить вяленой рыбы. На прилавке аккуратными кучками лежала ставрида, бычки, тарань, тюлька, лещи и отдельно красиво уложенная вобла с икрой. Один из друзей поинтересовался:

– Нам бы рыбки к пиву, скажите, она у вас свежая?

Дама смерила их презрительным взглядом:

– Що-то вы меня совсем запутали. Так вам к пиву или свежая?

Вконец растерявшись, друзья проблеяли:

– Вы извините, мы не местные.

– То, що вы не местные, было видно еще у входа. Свежая риба – эта та, що трепыхается, а эта уже даже не воняет.

Петя делал вид, что он не с нами, и получал удовольствие. В конце концов купили воблу с икрой и цветы Петькиной маме.

Сюрприза не получилось, слухи в Одессе распространяются быстрее гриппа.

Жили Петькины родственники практически в центре города, пройдя через узкую обшарпанную арку, ребята оказались в маленьком уютном дворике. Такой чудом уцелевший кусочек бабелевской Одессы. Во дворе стоял большой стол, а вокруг суетились женщины, накрывая его всем двором, как на Первое мая. Седая растрепанная женщина руководила процессом. Увидев Петю, она заголосила:

– Люди! Ви только гляньте на этот Бронетемкин Поносец! Этот погромщик уже полдня в городе, а в родной дом ни ногой! Ты що, хочешь загнать на цвинтер свою родную мать? Ты уже не любишь маму?

Петька бросился обнимать рыдающую мать:

– Как же тебя не любить, ты же мама!

– Почему ты без формы, халамидник? Покойный отец был бы рад.

К ним подошел старик с библейской внешностью.

– Петр, а как теперь твое звание?

– Пинхус Срульевич, мое звание капитан-лейтенант.

– Да? До революции к нам во двор захаживал один штабс-капитан, он посещал красавицу Катю Криштопенко.

Он обратился к старушке, сидящей на табурете в углу двора:

– Фира, ты помнишь Катю Криштопенко? И що ты себе думаешь, кто главнее, наш Петя или тот поц с аксельбантами?

Петина мама пригласила всех к столу. Старик не унимался:

– Розочка, молодым людям надо не столовая, им надо праздник. От синеньких и жареной рибы еще никто не спрашивал за песен. Розочка, где вино?!

– Пинхус Срульевич, хватит голосить, ваше горе здесь самое неглубокое! За вином час назад послали Николая Васильевича.

– Лучше бы послали Льва Ароновича, глупые бабы, он хотя бы не пьет.

– Да, не пьет, но он уже и не ходит.

Старик, проклиная бабью дурь и свое еврейское счастье, притащил из дома пятилитровую бутыль домашнего вина. Этот двор был одной большой семьей, они вместе пережили Гражданскую и Отечественную, они вместе горевали и вместе радовались.

За столом просидели допоздна, было хорошо, легко и не хотелось уходить.

Утром разглядывали в бинокль удаляющийся город. Первый визит в Одессу произвел неизгладимое впечатление, как первый секс. Оказалось достаточно одного дня, чтобы навсегда влюбиться в Одессу. А как ее не любить, она же мама!

 

Личный контроль

Командующий флотом нервничал. Наконец его соединили с командиром дивизии противолодочных кораблей.

– Здравия желаю, товарищ командующий!

– Послушай, комдив, ко мне обратился командующий ВМФ Болгарии с просьбой обеспечить пребывание у нас болгарского офицера, который в субботу прибудет в Севастополь, в ваше соединение, для ознакомления с экспериментальным оборудованием. Дело в том, что парень он непростой, по совместительству он сын члена Политбюро компартии Болгарии. У меня к вам просьба лично проконтролировать этот визит.

– Не беспокойтесь, товарищ командующий, проконтролирую лично. Все будет в порядке!

Комдив положил трубку. Ломать планы на выходные, да еще из-за какого-то командировочного? Да пошел он на…

– Соедините меня с начальником штаба.

– Начальник штаба у аппарата.

– Слушай, здесь такое дело, в субботу у нас будет офицер Болгарского ВМФ. Он будет знакомиться с экспериментальным оборудованием на БПК «Похотливый». В общем, он чей-то сын. Командующий флотом просил за ним присмотреть, ну, чтобы чего не вышло. У меня к тебе просьба, проконтролируй лично.

– Не волнуйтесь, товарищ комдив, все будет в лучшем виде! Лично проконтролирую!

Начальник штаба положил трубку. В субботу у тещи день рождения, уж лучше гнев комдива, чем гнев тещи. И вообще пошел он, этот залетный, на…

– Вызовите ко мне командира БПК «Похотливый».

Через тридцать минут появился не ожидающий ничего хорошего командир.

– Товарищ капитан I ранга, командир БПК «Похотливый» по вашему приказанию прибыл!

– Значит, так, в субботу к тебе на корабль прибудет офицер ВМФ Болгарии. Кадр, видать, непростой. В общем, нужно его принять, разместить, обеспечить всем, чем надо. Твоя задача – сделать все, чтобы он остался доволен. У меня к тебе просьба, чтобы не было прокола, проконтролируй все лично.

– Есть, товарищ капитан I ранга, не подведу! Все проконтролирую лично!

Командир БПК брел по причалу на корабль. В субботу покупатель должен смотреть машину, а я буду этому другарю хвост заносить? Да пошел он на…

Командир поднялся к себе в каюту.

– Старпома ко мне!

– Товарищ командир, вызывали?

– Старпом, в субботу ты обеспечиваешь?

– Так точно.

– Вот тебе задание. В субботу прибудет болгарский офицер. Его нужно ознакомить с нашим экспериментальным оборудованием. Мужик блатной, так что ты хоть песню пой, хоть танец танцуй, но он должен быть счастлив. Головой мне за него отвечаешь!

– Не волнуйтесь, товарищ командир, лично ознакомлю!

Наступила суббота, время близилось к обеду, а гостя все не было. Старпом ждать утомился и достал из рундука бутылку шила, настоянного на зверобое. Хряпнул рюмку и загрыз галетой. Что это за чувак такой, и на хрена он свалился на мою голову? Хряпнул еще, ожидание перестало тяготить. А может, не все так плохо, может, он нормальный парень?

Допивая бутылку, старпом его уже почти любил.

Наконец, в сопровождении дежурного по кораблю, появился болгарский гость.

– Привет, земеля!

Старпом бросился его обнимать.

– Садись, знакомиться будем.

Он достал из рундука еще одну бутылку шила, настоянного на зверобое.

Обалдевший гость подчинился. На градус он оказался крепок и удар держал.

О цели визита и не вспоминали, у них оказалось столько общего, что они ощущали себя почти родственниками. Болгарин, так же как и старпом, окончил ВВМУ им. Фрунзе, только четырьмя годами раньше. Как выяснилось, в Питере они ходили по одним и тем же кабакам и к одним и тем же бабам. Особо вспоминали преподавателей, их прозвища, пристрастия и разные веселые моменты курсантской жизни. В рундук заглядывали еще не раз.

За разговорами не заметили, как солнце совершило оборот.

Уперевшись спиной в рундук и выглянув в иллюминатор, гость задался вопросом:

– Так это что, уже воскресенье?

Старпом, покачиваясь, в задумчивости загибал пальцы на руках.

– Получается. так. А какая разница?

– Завтра утром я должен улететь из Качи в Варну. А я даже город не посмотрел.

– Не переживай ты так, город как город.

– А достопримечательности?

– Достопримечательность у нас одна – крымские вина!

Было принято решение на международном уровне – понижать градус. Гонец в ближайший гастроном был послан немедленно.

На всякий случай, если вдруг сами будут не в состоянии, дежурному по кораблю настрого приказали утром в понедельник в любом состоянии отправить гостя на Качинский аэродром.

Болгарин добавил:

– Даже если буду сопротивляться, свяжите и доставьте.

Дежурный по кораблю, добродушный служака, заверил:

– Не беспокойтесь, будь вы хоть куль с говном, загрузим в самолет в лучшем виде!

В каюту внесли ящик массандровского портвейна. Гость оживился:

– Вот это организация!

Польщенный похвалой старпом откупоривал первую бутылку.

В понедельник, во время обеда, на второе командующему подали фаршированный болгарский перец, и он вспомнил о просьбе командующего ВМФ Болгарии. Его соединили с командиром дивизии.

– Ну как там наш гость?

Комдив, справедливо решив, что если ему про гостя ничего не докладывали, значит, все в порядке, с чистой совестью, но все же уклончиво доложил:

– Все хорошо, товарищ командующий, без замечаний.

– А как он вам лично показался?

Комдив покрылся испариной.

– Товарищ командующий, дело в том, что я лично осуществлял контроль, а контактировал с ним начальник штаба.

Командующий почуял неладное.

– Начштаба на связь!

– Товарищ командующий, начальник штаба…

– Хватит мямлить! Как там болгарин?

Запинаясь, начальник штаба попытался объяснить ситуацию:

– Товарищ командующий, так ведь непосредственно с ним был командир…

Командующий блеяние прервал:

– Через час всем быть у меня!

В это время на «Похотливом» под руководством командира взламывали каюту старпома. С третьего раза дверь поддалась, и перед взором открылась Шамбала. На полу в луже портвейна, среди пустых бутылок, улыбаясь во сне, мирно посапывал старпом. В густых испарениях портвейна мухи жужжали тучными пчелами.

Командир растерялся.

– А где болгарин?

Не услышав ответа, он злобно распорядился:

– Привести этого опоссума в сознание и допросить!

Тело перенесли в медицинский отсек. Неожиданно получивший неограниченную власть над старпомом корабельный докторишка не лечил, а скорее мстил. Он с глазами, полными счастья, проводил принудительное двустороннее промывание.

Ровно через час командир дивизии, начальник штаба и командир корабля, не дыша, стояли в кабинете командующего флотом. Грузный мужик в адмиральских погонах, грозно вышагивал перед насмерть напуганной троицей.

Мирным нравом и интеллигентной мягкостью командующий не отличался. Громко и нецензурно он объяснял провинившимся, кто они есть и что с ними будет. Он был похож на Раскольникова, попавшего в дом престарелых.

Его прервал зуммер громкой связи.

– Товарищ командующий, на проводе командующий ВМФ Болгарии.

– Ну все, моллюски головожопые, молитесь!

Он подошел к столу, взял трубку и приготовился к неприятному разговору. Но болгарский адмирал был сама любезность. Он от души поблагодарил за содействие, сказал, что их офицер остался очень доволен организацией приема, дал высокую оценку эффективности экспериментального оборудования и намекнул, что информация дошла до большого родственника. В конце разговора он попросил особо отметить старпома с БПК «Похотливый».

Командующий повесил трубку.

– Ну вот, хоть один ответственный офицер в дивизии есть.

Поощренный лично командующим флотом, старпом расправы избежал, а службу закончил военно-морским атташе в Болгарии.

 

Маразм

После смерти любимого маршала наступила пятилетка пышных похорон. Руководители страны надолго не задерживались, но легче от этого почему-то не становилось. К власти пришел очередной верный ленинец, преданный делу коммунизма, борец за мир во всем мире Юрий Владимирович Андропов.

Не будучи экономистом и хозяйственником, вопросы каких-либо реформ в промышленности или сельском хозяйстве он обходил за версту, еще более осторожен он был в политической сфере, и в качестве основного звена преодоления тотального кризиса общества Андропов взял ленинские мысли о дисциплине, порядке и организованности.

Идея была проста: чтобы эффективно бороться с внешним врагом, нужно навести порядок внутри страны. Трудовые коллективы идею поддержали и даже стали выдвигать встречные почины. И началось, закручивание гаек коснулось всех. Жизнь не давала скучать, развлекая маразмом.

Маразм – это не медицинский диагноз и тем более не ругательство. Маразм – это способ восприятия действительности в эпоху развитого социализма. Это эфирная субстанция, которая распространяется, не зная преград, со скоростью света и завладевает умами миллионов. Это был не просто маразм, это был маразм идеологический.

Маразм крепчал и настиг, в виде шифрограммы, мирно пашущее в Индийском океане гидрографическое судно.

Указание было конкретным, однозначным и никаким «а может?» лазеек не оставляло. Строго предписывалось организовать на судне группу идеологического отпора. Особенно актуально это становилось в преддверии захода на Шри-Ланку в порт Коломбо.

Нависнув над журналом шифрограмм, командир держал совет с замом.

– Валентин Иванович, что делать-то будем?

Подумав, Валентин Иванович Аладушкин сформировал мысль:

– Эт нужно посоветоваться с активом, рассмотреть кандидатуры и, понимаш, утвердить их на партсобрании.

Командир радостно скинул проблему на зама.

– Вот ты этим и займись.

Аладушкин засучил рукава. Первым делом он задался вопросом – «А какими качествами должны обладать члены группы идеологического отпора?». Конечно это должны быть члены партии, преданные делу, беззаветно любящие Родину, не имеющие замечаний, желательно малопьющие, пользующиеся авторитетом среди команды, и чтобы своим внешним видом внушали уважение врагам.

В суть он не вникал, как человека пожившего, его больше занимали формальные вопросы – как это провести, как оформить и как доложить об исполнении.

Собрав актив, Валентин Иванович держал речь:

– Товарищи! Нам эт поручено провести ответственное, понимаш, мероприятие. Враг, знаш, не дремлет, и мы должны создать у себя группу идеологического отпора, чтобы эт, как там, противостоять агрессивной империалистической пропаганде. Я предлагаю следующие, понимаш, кандидатуры: старший моторист товарищ Кавун, третий механик товарищ Василевский, помощник старший лейтенант Суриков и электрорадионавигатор товарищ Зачиненов. Возглавлять группу буду я лично.

Возражений не последовало.

– Ну тогда завтра эт на партсобрании и утвердим.

К организации собрания, как и водится, Аладушкин подходил серьезно. Обозначил выступающих, с каждым побеседовал, подготовил резолюцию. Дело-то серьезное, сбоев быть не должно.

Проскрипела судовая трансляция:

– Коммунисты приглашаются в столовую команды на партсобрание.

Народ собирался не спеша, по привычке переодевшись в чистое.

Собрание открыл секретарь парторганизации судна, старший моторист Кавун:

– Товарищи, на собрании присутствуют пятнадцать коммунистов и три кандидата в члены КПСС. Отсутствуют четверо, по уважительной причине – вахта. Предлагаю собрание считать открытым. Кто за, против, воздержался? Принято единогласно. Слово для информации предоставляется коммунисту Аладушкину.

Валентин Иванович встал, одернул рабочую куртку, смахнул перхоть с погон и поправил галстук.

– Мы тут эт подготовили вам на рассмотрение кандидатуры в группу идеологического отпора. Выбирали, знаш, лучших из лучших. Самых, понимаш, надежных. Таких выбирали, чтоб эт враг бежал без оглядки!

Аладушкина понесло, он рассказал все, что думает про загнивающий империализм, про превосходство социалистической системы, и напоследок еще раз остановился на выдающихся личных качествах кандидатов, профессионально уложившись в отведенные регламентом десять минут.

Можно было переходить к голосованию, но председательствующий, строго соблюдая регламент, задал дежурный вопрос:

– Может, у кого-нибудь есть вопросы?

Интонация, с которой это было произнесено, явно указывала на то, что вопросов быть не должно, а если они у кого и появятся, то это либо дегенерат, либо идейный враг.

Руку поднял штурман, Петр Яковлевич Минкин. Аладушкин скривился, как от зубной боли, штурмана он недолюбливал, во-первых, за то, что много о себе понимает, а во-вторых, за то, что еврей.

Председательствующий в растерянности уставился на зама, тот развел руками, дескать, ничего не поделаешь, надо давать слово.

– Слово предоставляется коммунисту Минкину.

Несмотря на серьезный изъян пятой графы, Минкин пользовался всеми благами социалистического общества, он имел квартиру, машину, ему открыли визу и позволили ходить за границу и даже приняли в партию. Он был еврей с допуском, можно сказать, государственный еврей. Всей своей жизнью он иллюстрировал лозунг – «В СССР антисемитизма нет!». Конечно же, все это Минкин сполна отрабатывал лояльностью, иногда на собраниях разоблачая сионизм и рассказывая в курилке еврейские анекдоты. Все же оставаясь в душе диссидентом, и ни на секунду не забывая, кто он есть, Минкин избрал тактику полтергейста – гадил понемногу и незаметно.

С замом у него были особые отношения: если он его и подкалывал, то очень аккуратно, не выходя за рамки, а если и перебарщивал, то все переводил в шутку.

Минкин встал.

– Товарищи коммунисты, у меня вопрос не по форме. По форме все верно, а главное, очень своевременно. Против предложенных кандидатур я лично ничего не имею и данную им характеристику поддерживаю. У меня вопрос по сути. Как они будут проводить идеологический отпор?

Вопрос повис дамокловым мечом. Спасти положение попытался Аладушкин:

– Ну вы, Минкин, эт даете! Спали, что ли, на собрании? Всем все ясно, только вы, понимаш, вечно того-этого.

По идее, после этого штурман должен был сесть и успокоиться. Но не тут-то было. Он продолжил:

– Я уточню вопрос. На каком языке группа будет проводить идеологический отпор? Насколько мне известно, никто из предложенных кандидатов кроме русского, с некоторой натяжкой, других языков не знает.

Это был бунт, а бунт надо пресекать в зародыше. Слово взял командир:

– Штурман, ты бы лучше карты вовремя корректировал! И вообще, когда ты последний раз поправку компаса проверял?

Нож в спину всадил завпрод, кандидат в члены КПСС:

– А на последнем заходе он брал у меня тушенку, чтоб на местную водку сменять. Так до сих пор ни тушенки, ни водки.

Коммунисты возмущенно загудели. Боясь, что может рухнуть его перспектива войти в группу идеологического отпора, третий механик Василевский глубокомысленно заявил:

– Правда – она на любом языке правда!

– Вот именно, – подытожил Аладушкин.

Порт Коломбо встречал ярким солнцем и шумом рыбаков на причале.

После швартовки и оформления всех формальностей экипаж, разбитый на тройки, рванул по магазинам и лавкам повышать свое благосостояние. Чтобы закупить тряпки и чай, а после перепродать их дома, идеологии не требовалось. Разве нужна идеология для того, чтобы принимать пищу или отправлять естественные надобности?

По грязной улице, ведущей из порта в город, важно вышагивала группа идеологического отпора, готовая к любым провокациям и идеологическим диверсиям.

 

Кванта коста ведро портвейна?

Долгая, порядком поднадоевшая работа в Северной Атлантике подходила к концу. Исследования на гидрологическом полигоне между Пиренейским полуостровом и Азорскими островами были практически завершены, оставалось снять автономную буйковую станцию – и домой. В море это самый лучший период, время начинает бежать быстрее, настроение становится приподнятым, самые запасливые достают последние заначки алкоголя, наступает всеобщая легкая расслабуха.

Все шло хорошо и не предвещало никаких неожиданностей. Однако утром после подъема появилось необъяснимое чувство тревоги, оно расползалось по судну, словно запах борща перед обедом, пронизывая все пространство и заполняя самые недоступные места. Настораживал торжественно-многозначительный вид мичмана-шифровальщика и последовавшая за этим суета в районе командирской каюты. Означать это могло только одно – получили какое-то указание, причем, судя по затянувшейся паузе, становилось очевидно, что оно либо очень плохое, либо очень хорошее. Ожидать можно было и того и другого, но в хорошее почему-то верилось меньше. Все перешли на шепот, экипаж завис.

Обстановку разрядил командир, объявив перед ужином, что нам дали заход в Португалию, порт Порту, на одни сутки, где мы должны взять дипломатическую почту и сопровождающего. Это был подарок судьбы, внеочередной заход, да еще в Португалию!

Экипаж начал дружно готовиться к заходу. Судно подкрасили, обновили истекающее ржавчиной название, регенерацией выдраили палубу. Работа спорилась, все делалось с улыбкой, на подъеме. Как и ожидалось, португальского флага в наличии не оказалось, и боцман, начисто лишенный чувства прекрасного, обложившись кистями и краской, смело восполнял этот пробел на куске выцветшего брезента.

У зама был свой аврал, ему нужно было провести политинформацию по стране захода. Николай Антонович Берендяев по кличке Редиска был человек обстоятельный и готовился к мероприятию серьезно. Кличку Редиска зам получил не в смысле, что человек нехороший, наоборот, команда его даже уважала, а в смысле, что его нос в точности совпадал по форме, размеру и колеру с корнеплодом раннеспелого сорта редиса «Корунд».

Вечером, перед просмотром кинофильма, Берендяев проводил политинформацию. Он рассказал все, что удалось разузнать про Португалию: и то, что это самое западное государство континентальной Европы, и то, что название страны происходит от города Порту, в который мы должны зайти, что столица – Лиссабон, что в Первой мировой войне принимала она участие на стороне Антанты, а перед Второй мировой имела тесные дружеские отношения с Гитлером, да и теперь там правят проклятые империалисты, вдобавок они там все фанатично верующие католики. Народ откровенно скучал и ждал начала фильма. Зам, опытный оратор, выдержал паузу и разрядил обстановку:

– Но главной достопримечательностью Порту, его гордостью и славой является известный во всем мире портвейн. В Португалии даже законодательно закреплено, что портвейном может называться только вино, произведенное на берегах реки Доуру.

Мужики опешили. Это было равносильно заявлению, что автомат Калашникова придумали китайцы.

Первым очнулся и подал голос завпрод, имевший прозвище Шмурдяк за нездоровую любовь к недорогим крепленным винам:

– Антоныч, ты это что такое говоришь? А как же наши «777», «Кавказ», «Краснодарский розовый» из Абрау-Дюрсо?!!!

Кто-то выкрикнул:

– А «Букет Молдавии»? Про массандровский портвейн я вообще молчу!

Что тут началось! Народ защищал наш портвейн, как Сапун-гору. Таких баталий не видела даже Вторая государственная дума при обсуждении аграрного вопроса. Зам такой реакции не ожидал и растерялся. Про фильм забыли. Политинформация переросла в стихийный митинг со своими заводилами и ораторами. По закону жанра, нужно было огласить резолюцию. Дело серьезное, как ни крути, поэтому зачитать доверили Берендяеву.

Не понимая, от чьего имени резолюция, старый бюрократ начал со смысловой части:

– Постановили: в порту захода – городе Порту провести дегустацию местного портвейна и в едином порыве выразить поддержку нашему советскому портвейну, а также выразить наше общее возмущение империалистической узурпацией народного названия «портвейн».

Резолюцию встретили громкими продолжительными аплодисментами. Николай Антонович Берендяев ощущал себя Лениным в октябре 1917-го.

Утром в дымке прошли мимо устья реки Доуру, до подхода к молам порта оставалось совсем немного. Командир скучал в кресле, старпом на чистейшем йоркширском диалекте вызывал портконтроль. Время шло, а портовые службы никак не реагировали. Командир начинал злиться:

– Что за хрень? Они что там, спят, что ли?

Старпом предложил:

– Может, на португальском попробовать?

– А что, давай. Где этот штурман-полиглот?

Из штурманской рубки выглянул штурман Котенко, всем своим видом давая понять, что его отрывают от важного дела. Еще не поняв, зачем звали, он на всякий случай, чтоб не припахали, сходу начал ныть:

– А че сразу штурман?

– Ты что мычишь, как ламантин беременный? Давай вызывай порт на португальском!

Командир ни секунды не сомневался в том, что он справится. На судне Леха Котенко слыл полиглотом, а все потому что периодически эффектно произносил фразы типа «шерше ля фам», «ту би о нот ту би?» и прочую подобную светотень, но для впечатлительных членов экипажа этого было достаточно, чтобы за Лехой укрепилась слава человека, свободно владеющего иностранными языками.

С недовольным видом штурман подошел к старпому, взял в руки спикер и начал вызывать порт:

– Капитао до порто, капитао до порто.

Публика на ходовом мостике наблюдала за Лехой с восхищением. Он продолжил:

– Еу руссо барка, прошу добро на вход.

Еще не успели отсмеяться, а рулевой доложил о приближающемся лоцманском катере.

Обиженный штурман проворчал:

– И чего ржали? Вот вам лоцман на блюдечке.

В порту, оформив все формальности, погрузили на борт два здоровенных опломбированных ящика и разместили сопровождающего. Пришло время исполнять портвейновую резолюцию. Учитывая важность мероприятия, группу решил возглавить Берендяев, в группу включили завпрода как главного дегустатора и штурмана как переводчика. Зам скомандовал:

– Сбор на юте через десять минут!

Через десять минут на юте стоял Берендяев, при погонах и фуражке, с двухлитровым бидончиком в руках. Появился одетый франтом штурман, следом выкатился на кривых ногах завпрод с двумя новыми эмалированными ведрами. Он уставился на бидончик:

– Виктор Антоныч, это же просто позор для великой державы!

Вокруг одобрительно загудели. Зам сдался.

– Черт с тобой, бери ведра.

Троица торжественно спускалась по трапу, их провожали, как космонавтов в открытый космос.

Задача перед ними стояла сложная, найти в чужом городе шалман или наливайку с таким переводчиком, как Котенко, – дело непростое, плюс время строго ограничено. Успокоил Шмурдяк:

– Не боись, по запаху найдем!

Вышли за территорию порта, первым вышагивал, как циркуль, на негнущихся ногах Берендяев, следом, делая вид, что он ни при чем, шел штурман, замыкал процессию завпрод, перекатываясь на кривых ногах и гремя крышками ведер.

Не зная города, не имея карты, они уверенно шагали по Руа Томас Рибейро, не сомневаясь в правильности выбранного пути и не спрашивая прохожих: их вело Провидение.

На пересечении с Руа Конде Альто Меарим завпрод неожиданно остановился и стал принюхиваться. Казалось, его нос живет отдельной от всего организма жизнью. Сначала он начал подергиваться одновременно раздувая ноздри, потом съехал в сторону, шумно втянул воздух и уставился на парк Базилио Телес.

По дороге в сторону церкви шла процессия, возглавляемая пастором. Духовой оркестр исполнял что-то красивое и невеселое. Зам смотрел на них как на малахольных:

– Господи! Двадцатый век на дворе, а они в Бога верят.

Он вдруг физически ощутил превосходство социалистической системы. В это время завпрод, ничего не разбирая перед собой, бросился по направлению собственного носа. Гремя ведрами, подобно Зевсу Громовержцу, он рассек толпу перепуганных католиков и уверенно влетел на территорию парка. Зам со штурманом еле за ним поспевали.

Через пять минут они, запыхавшись, выскочили на пятачок, где стояла бочка, похожая на нашу квасную, а за столиками сидели немолодые мужики и неспешно пили портвейн из узких высоких стаканчиков.

Вот оно! Сначала решили снять пробу, взяли по одной порции. Поглядывая на местных, пили не спеша, еле сдерживаясь. Попытка завпрода повторить дегустацию с целью уточнения букета была решительно пресечена.

Рядом с бочкой стоял колоритный мужчина с хищными черными усами в длинном белом фартуке и кепке-аэродроме. Если бы не красный платок, повязанный на шее, можно было бы подумать, что это набережная Сухуми. Зам подтолкнул Котенко к бочке:

– Иди, полиглот, настал твой час.

Леха подошел к продавцу, завпрод следовал за ним тенью.

– Синьор, кванта коста ведро портвейна?

Синьор не слушал, он с обалдевшим видом рассматривал новые десятилитровые эмалированные ведра.

 

Плох тот лейтенант, который не мечтает…

(Сон в летний полдень, вызванный общественно-политическими катаклизмами)

Когда корабль у причала, лучшее время для лейтенанта – обед.

В кают-компании, за обедом, лейтенант ест быстро, в умных разговорах не участвует. После обеда в шахматы, в нарды, в козла не играет. И книг не читает тоже. Чем быстрее пообедает, тем больше времени на сон останется. Борщ съеден, макароны по-флотски запиты-продавлены компотом из сухофруктов, появляется чувство расслабляющего насыщения. Скорее в каюту, ботинки сбросил и как есть в койку. Шторку задернул, улегся, затылок привычно падает в ямку на подушке, как шар в лузу, кровь приливает к желудку, сознание затухает, веки слипаются.

Вот так пять лет в училище карабкался-карабкался к вершине пищевой цепочки, а стал лейтенантом – начинай сначала, можно сказать, из акул в креветки. Нелегко лейтенанту на флоте, тяжело. Начальников больше, чем подчиненных, мнения своего нет, а если и есть, то никого оно не интересует.

Ничего, два годка пролетят – не заметишь, глядишь, и старшего лейтенанта присвоят. А старлей – это уже почти человек, ему и дело какое-никакое доверить могут или даже в магазин послать. И пойдет служба как по маслу, так и до командира дослужиться можно. Командир на флоте – это вам не хухры-мухры, и неважно, в каком он звании, командир – это свято. Тут уже кроме уваженьица и детский сад для деток, и машина, и квартира вне очереди. Командир – это статус!

Ну а дальше, если без пьянок, без залетов, без антисоветчины, можно и в академию проситься. Там за два года твои обострившиеся эндогенные психозы, расстройства личности и апатию к службе адмиралы-академики переведут в стадию стойкой ремиссии.

Теперь уже не ты службу, служба тебя двигает. Гадалка не нужна, все как на ладони. Немного времени пройдет, и ты – большой начальник со своим кабинетом, своим мнением, хорошим окладом и двумя выходными. До капитана I ранга дотянешь – это уж точно, а если повезет… об этом даже мечтать неприлично.

Наконец настанет день, и министр обороны уволит в запас по выслуге лет. Все у тебя есть – и квартира, и машина, и дача, и пенсия немалая. Не жизнь – малина. Хочешь пчел разводи, а хочешь помидоры, а можно по стране поездить, она большая, она красивая, заслужил. А главное, ощущаешь себя гражданином ВЕЛИКОГО ГОСУДАРСТВА, и никакого материального эквивалента этому чувству нет.

Разомлел лейтенант, размечтался, как Мальчиш-Кибальчиш о светлом будущем.

Вставай, лейтенант! Пришла беда, откуда не ждали, напала на нас из-за Черных Гор проклятая ПЕРЕСТРОЙКА. Не будет теперь у тебя ни уважения людей, ни достойной старости, ни чувства гордости за ВЕЛИКУЮ РОДИНУ!

Жизнь достойная и старость обеспеченная теперь для Плохишей. Все растащили, все поделили, продали все. Теперь Плохиши в стране главные. Проспал, лейтенант, ты свое счастье!

 

Месть адмирала

Телефонный звонок прервал сладкий утренний сон. Морев потянулся, сел на кровати и посмотрел на часы. Без пятнадцати девять, интересно, кому неймется? Шла первая неделя отпуска после пяти месяцев работы в Красном море. Телефон не унимался, пришлось встать и выйти в прихожую. Там спросонья он налетел на неразобранные коробки с кораллами и ракушками и наконец, чертыхаясь, снял трубку.

– Слушаю, Морев.

Звонил дежурный по дивизиону.

– Саня, привет, тебя комдив вызывает на десять тридцать.

– Я же в отпуске, вы что там, совсем совесть потеряли?

Совесть на флоте – атавизм, так что вопрос был скорее риторическим. Он прошел на кухню, там его ждал заботливо накрытый завтрак.

Жена на работе, сын в садике – жизнь идет.

Перекусив и приведя себя в порядок, он двинулся на службу.

До площади Пушкина на троллейбусе, дальше двести две ступеньки вниз на Каменную стенку.

Весна – лучшее время года в Севастополе. Все зелено, цветет миндаль, а запах моря и миндаля дает такой букет, что все «шанели» просто отдыхают. Старый кадровик Михал Иваныч говаривал, что при таких ароматах и закуска не нужна, а он в этом деле толк знал.

Ровно в десять тридцать Морев постучал в кабинет комдива.

– Разрешите, товарищ капитан первого ранга? Капитан-лейтенант Морев по вашему приказанию прибыл!

Комдив, улыбаясь, вышел из-за стола.

– Александр Антонович, дорогой, проходи, присаживайся.

Морев понял – дело дрянь.

Капитан I ранга Карасев усадил его за стол и поинтересовался:

– Как отдыхается?

– Теперь уже не знаю.

– У нас тут проблема нарисовалась. Через трое суток нужно отбыть в Варну с группой офицеров штаба флота для подготовки совместных учений с ВМФ Болгарии. Старший – зам. командующего контр-адмирал Травоедов. Так, что хочу просить тебя, Морев.

«Вы что тут, совсем охренели? Гидрографическое судно – это вам не такси! Что, послать больше некого? Как я людей соберу? А запасы когда пополнять? Волшебной палочки у меня, блин, нет!» – подумал Морев, а вслух произнес:

– Уточните, пожалуйста, задачу.

Формально комдив, конечно, мог просто и приказать, но он понимал, что тогда и исполнение будет формальным, а ему нужно было, чтобы переход прошел без замечаний и чтоб штабные остались довольны.

– Возьмешь на борт зам. командующего и двенадцать офицеров. Там сборная солянка – и летчики, и подводники, и даже корреспондент из «Флага Родины». Твоя задача – доставить их в Варну, там обеспечить всем необходимым, ну и, соответственно, назад. Сегодня прибудет пом. командующего капитан первого ранга Холодных, вопросы погрузки и размещения согласуешь с ним. Наверняка адмирал будет давать прием на судне, не забудь получить представительские. Экипаж бери сокращенный, тебе еще этих пассажиров размещать, а они все непростые. Если помощь понадобится – обращайся.

– Конечно, понадобится. Шило нужно, я после похода пустой. Выручайте, вы же штабных знаете, как их без шила везти?

В день выхода Морев приехал пораньше. Выход назначен на восемь часов, он был на судне в шесть тридцать. Подошел дежурный по дивизиону, он принес трехлитровую бутыль шила.

– Саня, комдив велел передать, чтобы ты постарался шило экономить.

Они внимательно посмотрели друг на друга и от души расхохотались.

На флоте к шилу относились по-разному, но не пить его было нельзя.

К восьми прибыл Травоедов, дали три звонка, на юте его встречал Морев:

– Товарищ контр-адмирал, судно к походу готово, командир судна капитан-лейтенант Морев!

– Добро. Действуйте согласно плану перехода.

Херсонесский маяк остался за кормой.

– Вахтенный, курс двести сорок, ход одиннадцать узлов.

На мостик поднялся зам. командующего.

– Во сколько будем в Варне?

– Завтра в одиннадцать часов.

Погода была хорошая, ветерок попутный, волнение практически не ощущалось. Настроение было прекрасное, все спокойно занимались своим делом, пассажиры особо не докучали.

Однако к вечеру ситуация начала меняться. Отдохнув после ужина, пассажиры начали ходить друг другу в гости. Процесс пошел. На вечернем чае их уже не было.

На мостике командир и старший механик держали пари.

– Я говорю, первый появится до полуночи.

– А я говорю, после, уж больно обстоятельно они грузились.

Около двадцати трех часов пришла жаловаться буфетчица. Кокетливо закатив глаза, она сообщила:

– Товарищ командир, ко мне офицеры пристают, полчаса в дверь тарабанили. Что делать?

– Что-то раньше вы таких вопросов не задавали.

– А раньше их столько и не было.

Стармех не выдержал и вмешался:

– Ты что к командиру со всякой ерундой лезешь? Про честь свою бабью вспомнила? Ты бы лучше, лахудра старая, про честь судна думала!

– Ну они ведь даже не ухаживали.

– Как это не ухаживали? Сама говорила, полчаса в дверь стучали.

Недовольно хмыкнув, она ретировалась.

На мостике появился покачивающийся подполковник морской авиации.

– Командир, выручай, а то там ребята укачиваются. Плесни маленько.

Морев крикнул:

– Штурман, время? У нас первый.

– Двадцать три часа четырнадцать минут. Стармех выиграл.

Бутыль стояла в гидрографической рубке, они зашли туда.

– Тару давайте.

Подполковник, как заправский фокусник, сделал пас рукой, и появилась пустая бутылка.

– Учтите, наливаю двести грамм, и второй раз не подходить.

Около трех часов ночи бутыль опустела. За это время Мореву три раза поклялись в вечной дружбе, четыре раза обещали похлопотать перед начальством, а капитан I ранга Холодных пообещал грамоту командующего.

– Вахтенный, мне нужен прогноз погоды на Варну, только не наш, а от болгар.

– Да вот он, только что радисты принесли. Обещают утром северный ветер одиннадцать-двенадцать метров в секунду, порывами до пятнадцати.

К утру погода разгулялась, болгары не врали. Ветер усиливался и заходил на север.

Морев собрал на ходовом мостике старшего механика, боцмана и штурмана.

– Если на якорную стоянку не загонят, швартоваться будем к причалу морвокзала. Максимум внимания, команды исполнять четко и не переспрашивать. Все понятно?

– Понятно, только я думаю, что в порт нас не пустят.

– Штурман, ты не думай, ты лучше пойди ветерок померь.

Через пять минут с сигнального мостика спустился штурман:

– Семьнадцать метров в секунду, северный.

Морев прошел в радиорубку.

– Свяжитесь с оперативным, запросите добро на вход и швартовку.

До входа в порт оставалось минут тридцать хода. На мостик поднялся адмирал, следом за ним семенили сопровождающие.

– Ну, как обстановка?

Это дежурный вопрос флотских начальников, который уместен в любом месте и в любой ситуации. Эдакий аналог гражданского «Как дела?»

– Товарищ контр-адмирал, ждем ответа оперативного.

Вскоре появился вахтенный радиооператор:

– Товарищ командир, оперативный настоятельно рекомендует идти на якорную стоянку. Швартовка на усмотрение командира, сказали, могут выделить буксир.

Травоедов, опытный моряк, конечно, понимал всю сложность ситуации, но и перед болгарскими коллегами нельзя было ударить в грязь лицом.

– Вы, что несете? Какая якорная стоянка? Какой буксир? Позорить меня вздумали? Швартоваться самостоятельно!

– Есть, товарищ контр-адмирал! Прошу всех лишних покинуть ходовой мостик.

Штабные нехотя потянулись на выход. Последним, с явными признаками алкогольной интоксикации, двигался летчик, он недовольно ворчал:

– Чего это я лишний? Я не лишний, я подполковник!

Зам. командующего лишним себя не счел, расположился в командирском кресле и уставился в иллюминатор.

Штурман доложил:

– Товарищ командир, подходим к молу.

– Судовая тревога, судно к швартовке правым бортом изготовить!

Адмирал хотел дать какое-то ценное указание, но сигнал тревоги его заглушил. И слава Богу, не время сейчас.

Когда проходили мимо мола, было видно, как ветер сносит судно.

– Право на борт! Стоп правая! Курс ноль!

– На румбе ноль!

– Так держать! Обе машины четыре вперед!

Судно шло вдоль мола к причалу морвокзала. Морев осматривал в бинокль место швартовки.

На причале был оркестр, встречающие и, слава богу, швартовная группа. За ними, метрах в десяти, стояли массивные скамейки с высокими изогнутыми спинками в духе соцклассицизма. Встречающие придерживали фуражки руками.

Напряжение нарастало, подал голос Травоедов:

– Ну что, командир, справишься?

Морев не ответил. Судно приближалось к причалу, и он дал команду боцману:

– К причалу подойдем носом впритык, градусов под семьдесят, у тебя будет меньше минуты завести шпринг. Как развернемся, сразу заводи прижимные.

Судно шло хорошим ходом прямо на причал, оставалось метров тридцать.

Первым дрогнул трубач, продолжая дуть «Славянку», он попятился назад. За ним двинул ударник, он заскочил за скамейку и инстинктивно прикрылся тарелкой. Почуяв неладное, дирижер обернулся. Увидев надвигающийся форштевень, он с криком «Спасявайте!!!» рванул в сторону морвокзала. Им не «Славянку», им впору было играть «Варяга».

Боцман не подвел, с первого раза закинул бросательный и как мог объяснил швартовной группе, что делать:

– Братушки, мать вашу, не подведи! Конец заводите на дальний кнехт!

Ветер заглушал его крик, и он для убедительности тыкал пальцем в сторону кнехта.

До причала оставалось несколько метров. Травоедов зажмурился в ожидании удара, но братушки не подвели.

– Правая машина пять вперед, левая четыре назад! Руль лево на борт! На баке отойти от конца!

Словно старый паралитик, судно затряслось, заходило ходуном и, издавая звуки, похожие на «и-го-го», начало медленно разворачиваться, удерживаемое на шпринге. Наконец судно как вкопанное встало к причалу. С носа и кормы завели прижимные. Боцман, старый профи, уже устанавливал сходню.

– Обе машины стоп, руль прямо! Отбой судовой тревоги! Флаг перенести!

Бледный, как мел, адмирал сполз с кресла и молча покинул мостик.

Морев спустился в каюту, надел тужурку, фуражку и пошел встречать болгарское начальство.

На полубаке уже стоял Травоедов. Первым на борт поднялся начальник штаба ВМФ Болгарии. Адмиралы обнялись, видимо, их связывала не только служба. Морев представился:

– Товарищ вице-адмирал, командир судна капитан-лейтенант Морев!

– Командир, поздравявам, ви отличен моряк.

Начавший понемногу приходить в себя Травоедов неуверенно произнес:

– А у нас все такие орлы.

Адмирал с офицерами штаба занялись делом, а экипаж мог отдохнуть.

Морева встретили офицеры, которые учились с ним в училище, и он на три дня окунулся в болгарское гостеприимство. Сначала съездили на Белославско озеро, где прекрасно порыбачили. Потом его пригласили на дачу – несколько гектаров с фруктовыми деревьями, большим каменным домом и винокурней. С нашими сараюшками на четырех сотках не сравнить. Дегустировали шесть сортов ракии, впечатлило! В общем, это был социализм с человеческим лицом. Три дня пролетели, как мгновенье.

Возвращались без приключений. Судно напоминало «летучий голландец», живые были только на вахте. На рейде Севастополя даже не пришлось запрашивать оперативного дежурного. Сработал эффект присутствия начальника. Оперативный сам вышел на связь, поздравил с благополучным возвращением и разрешил вход. Ошвартовались на Каменной стенке у родного семьдесят второго причала. Травоедов попросил собрать экипаж. Он тепло поблагодарил команду, отметив высокие профессиональные навыки, и попрощался.

Взяв Морева под руку, он отвел его в сторонку и негромко, но так, чтобы все слышали, произнес:

– Командир, с тобой в море ходить – что льва е…, удовольствия никакого, а страху натерпишься!

Прозвище «Лев» прилипло к Мореву надолго.

 

Неродившийся шедевр

Начальник Гидрографии был во всех отношениях человеком выдающимся, и своих подчиненных он хотел видеть людьми разносторонне развитыми и высокопрофессиональными. Особое внимание адмирал уделял воспитанию молодых офицеров, в котором лично принимал участие.

Как правило, это выливалось в различные причуды. Провожая экспедицию в море, он мог запросто дать кому-нибудь задание вести дневник и по возвращении обязательно его читал, или дать задание лейтенанту написать письмо с предложением о техническом перевооружении экспедиции и обязательно на него отвечал, а мог дать задание подготовить доклад о творчестве Чайковского и потом лично на нем присутствовать.

В экспедиционные походы частенько ходили и известные ученые, и представители творческой интеллигенции, в общем, нужно было соответствовать.

Океанографическое судно третий месяц пахало в центральной Атлантике. Перед выходом на глаза начальнику, провожающему судно, попался старший лейтенант Сытов, остальные предусмотрительно на палубу не высовывались. Адмирал подозвал его и дал задание написать рассказ, добавив, что по возвращении с удовольствием его прочтет. До возвращения оставалось меньше двух месяцев, и у Коли Сытова появилось предчувствие чего-то недоброго. Он сидел в гидрологической лаборатории и, уперевшись взглядом в батометр, размышлял о своей горькой судьбинушке.

Вот не вылез бы, любопытная Варвара, поглазеть на провожающих – не морщил бы сейчас репу! С другой стороны, а чего и не написать-то для любимого начальника, вот только знать бы, про что писать, с чего начать? Вопросов было много, роем потревоженных мух они шумели в его голове и не давали покоя. Из состояния ступора Колю вывело объявление по трансляции.

– Сегодня вечером вместо фильма будет лекция о состоянии современной советской литературы. Докладчик товарищ Вчерашин.

Объявление сделал лично командир, а это означало, что присутствовать нужно было в обязательном порядке. Жаль, пропал вечер.

В составе экспедиции на борту находился известный писатель-маринист Геннадий Александрович Вчерашин. Он работал над новым романом, и его интересовали все нюансы жизни экипажа. Как призрак коммунизма, он с утра до вечера бродил по судну и доставал всех вопросами. Уже было исписано несколько толстых тетрадей, а вопросы все не кончались. Его начали откровенно подкалывать.

На юте после вахты традиционно забивали козла и играли в шеш-беш. Вчерашин мучил вопросами второго механика:

– Ну ладно, с этим разобрались, а вот очень деликатный вопрос. Как вы обходитесь столько времени без общения с женщинами? Ну, вы меня понимаете.

Старый балагур не задумываясь ответил:

– Как это не общаемся? Еще как общаемся! В соответствии с графиком.

– С каким графиком? – в растерянности спросил Вчерашин.

– С обычным графиком. Ответственный за него – третий механик, как секретарь парторганизации. Каждый раз перед походом они вместе с доктором составляют график. В экипаже четыре женщины – кокша, камбузница и две буфетчицы. Вот троих из них и расписывают в графике.

Писатель клюнул, как бычок на окурок. Он почувствовал, как схватил удачу за хвост. Вот оно! Наконец ему открывалась неизвестная ранее, тайная сторона жизни моряков. Не зря он уже третий месяц сидит на этой железной коробке, отказывая себе во всех радостях жизни. Нужно ковать, пока горячо.

– Скажите, а почему женщин четверо, а в графике трое? И при чем здесь доктор?

Второй механик с готовностью пояснил:

– Ну чего непонятного? Трое обслуживают экипаж, а одна буфетчица, та, что помоложе, обслуживает командира, старпома и замполита. А без доктора график никак не составишь. Вы ведь знаете, есть у них такие дни, ну, когда они не могут. Если хотите, я скажу третьему механику, он вам график покажет.

– Хочу, – неуверенно ответил Вчерашин.

Как запорожские казаки письмо султану, механики сочиняли график. График получился правдоподобный – разноцветный, с загадочными пометками, а сверху был озаглавлен «График использования свободного от вахт и работ времени».

Перед ужином третий механик подошел к Вчерашину:

– Геннадий Александрович, мне сказали, что вы графиком интересуетесь. Вот, пожалуйста.

Острым писательским взглядом он сканировал дрожащий в руках лист бумаги.

– Скажите, а вы можете дать его мне?

– Нет, что вы, это же рабочий вариант, он постоянно нужен. Однако копию сделать можно.

Под впечатлением нахлынувших чувств Вчерашин зашел на камбуз.

Кокша возилась у плиты, а камбузница, усевшись на подставку для ног, чистила картошку.

– Ой, здрасте, радость-то какая, – глядя на него снизу вверх, пропела камбузница. Она шестым чувством понимала, что социальный разрыв между ними стремится к бесконечности, и потому относилась к нему как к божеству.

С глазами, полными слез, он обратился к ним:

– Да разве ж это возможно? Вы же советские женщины!

Вчерашин развернулся и вышел.

Шел он согбенный, с опущенными плечами, понурой головой и отсутствующим взглядом, словно на него неожиданно свалился тяжеленный груз.

Пришедшая в себя кокша поинтересовалась:

– Чего это с ним, а?

– Да не бери в голову. Они же писатель, а у них, сама знаешь, все не как у людей. Они новую книжку сочиняют.

О Вчерашине она говорила уважительно, исключительно в третьем лице и множественном числе.

После ужина все свободные от вахт собрались в столовой команды слушать лекцию. Коля Сытов, как будущий писатель, возлагал на нее особые надежды.

Однако лекция получилась скомканная, на вопросы писатель отвечал невпопад, а бесконечно пристающему Сытову ответил:

– Давайте встретимся отдельно, и я постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

Видя, что происходит что-то неладное, командир пригласил Вчерашина к себе в каюту. Тот недолго думая выложил все, что творилось у него в душе. От хохота переборки ходили ходуном.

– Так, говорите, та, что помоложе, обслуживает меня?

Он снова зашелся в хохоте. Недоразумение разрешилось.

– Спасибо, товарищ командир, вы вернули мне веру в людей. И еще, очень прошу вас, не наказывайте шутников.

– А за что же мне их наказывать? В конце похода будет проводиться конкурс на лучшую подколку, у них есть шанс на победу. Уф, давно так не смеялся.

– Это вы сейчас серьезно? – недоверчиво спросил писатель.

– Абсолютно. Хотите быть председателем жюри?

– Хочу, – опять неуверенно ответил Вчерашин.

На следующий день после вахты Сытов зашел в каюту к Вчерашину.

– Геннадий Александрович, вы обещали уделить мне время.

Коля, как мог, объяснил ему, что его интересует и для чего ему это нужно.

Немного подумав, Вчерашин пафосно произнес:

– Ну что ж, полагаю, вас интересует проза.

И, настроившись на роль маститого наставника, продолжил:

– Все приличные писатели начинали именно с нее, с прозы! Сначала тема. Определитесь, чем это вы можете заинтересовать своих будущих читателей. Берите за основу интересные моменты.

– Например?

– Два дня назад мы встретились с небольшой яхтой посреди океана… или сегодня утром акустики обнаружили подводную лодку. Сюжетец непременно должен быть оригинальным. И название, название должно быть ярким, приковывать внимание должно!

Коля старательно конспектировал. Вчерашин вошел в раж.

– Не увлекайтесь длинными описаниями природы – это скучно. Разбавляйте текст диалогами и не пишите сплошняком, делите текст на абзацы. И, конечно же, детали, без деталей нет прозы.

– Поясните пожалуйста.

– Ну, к примеру, можно написать – плывет акула, а можно – разрезая толщу воды мощными челюстями, акула приближалась к людям, вертикальные зрачки ее неподвижных глаз наводили ужас и сковывали волю. И вообще, чтобы писать, нужно писать. Не стесняйтесь, пишите легко. Вот как вы, моряки, говорите, так и пишите!

Коля опешил:

– Это что же, матом писать, что ли?

Уже неделю Сытов остро переживал муки творчества. У него пропал аппетит, сон стал прерывистым и тревожным. Он стал сторониться товарищей и надолго запирался в каюте. Раз за разом Коля пытался начать рассказ и каждую попытку беспощадно забраковывал.

Попробовать, что ли, про подводную лодку? Как он там учил, с деталями? Взяв чистый лист бумаги, Сытов начал писать. На большой глубине, в кромешной тьме гордой походкой шла подводная лодка… Перечитав несколько раз, он скомкал лист и бросил в урну.

Может, и впрямь попробовать про яхту? Бабочкой-капустницей на зеленом кочане океана одинокая яхта боролась со стихией… Через минуту очередной комок бумаги полетел в урну.

Помощник командира заглянул к штурману:

– Слушай, Колю Сытова спасать надо, совсем он сбрендил.

– Да, вытаскивать его надо из этого литературного болота.

– Ну тогда с тебя бутылка, с меня закуска, и через час у него в каюте.

Взаимовыручка на флоте – первое дело!

Сытов сидел в каюте и из последних сил напрягал извилины. Взяться, что ли, за природу? Он прикрыл глаза и начал прокручивать в уме разные варианты. Вдруг он почувствовал, что нащупал то, что так долго искал. Перед глазами прокручивался текст всего рассказа, и он ему уже нравился. Схватив карандаш, он начал быстро писать.

Неожиданно с грохотом распахнулась дверь каюты, к нему ввалились штурман с помощником. Коля с ужасом смотрел, как на его детище положили кусок сала, банку шпрот и поставили бутылку. Началась спасательная операция!

Встав за полчаса до вахты, Коля привел себя в порядок, оделся и подошел к столу. Сквозь линзу шпротного масла можно было разобрать – «В кровавом мареве заката таял африканский берег».

 

Кормилец

Натужно урча, ЗИЛ-137 с кунгом, забитым аппаратурой, и прицепом-бытовкой, неспешно давя колесами солончаки, уверенно двигался по степи в сторону моря.

На берегу Тендровского залива, в двух километрах от села Облядки, надлежало развернуть радионавигационную станцию «Брас» для обеспечения промерных работ. Сначала нужно было найти знак, оставленный геодезистами, именно на этом месте и должна была стоять станция.

Молодой матросик с раскосыми глазами ткнул пальцем в лобовое стекло:

– Вот же он!

Матрос Бембеев, невысокий, упитанный парень с черным ежиком волос на голове, служил первый год, и ему все было интересно.

Водитель присмотрелся и с трудом разглядел небольшую побеленную пирамидку из камней.

– Ну в точь как чайка насрала. Говоришь им, говоришь.

Он в сердцах махнул рукой. Витя Чернобыль, так звали водителя, был вечно всем недоволен. Чернобыль – это была кличка, видимо, когда-то он проезжал мимо этого больного города и с тех пор получал всякие льготы. Радость на его беззубом лице можно было видеть только во время пьянки.

Старшим был мичман Говорун, лет ему было много, и он был твердо убежден, что служить нужно, пока руки носят, а руки у него были еще хоть куда. Был он задумчиво-молчалив, хозяйственен и прижимист, как Госказначейство.

Добравшись до места, не спеша, по-деловому развернули станцию, установили связь с гидрографами и помолясь приступили к работе. Говорун был надежен и сбоев не давал.

Все бы ничего, да харчи дерьмо. Старая картошка, макароны с жучком, консервированные щи, с водой проблемы, а тушенка закончилась в аккурат вместе с шилом.

Мичман почесал седую шевелюру.

– Собирайся, Бембеев, в село пойдем. Будем решать продовольственный вопрос.

По раскаленной, как сковорода, степи, под палящим солнцем шли они в село Облядки. Бембеева интересовало абсолютно все, ежеминутно он задавал вопросы:

– Товарищ мичман, а что это за птица? А сколько мы еще здесь будем? Кто это там пасется? Далеко еще до деревни?

Так любопытна бывает только молодость с ее неуемной жаждой познания. Так и не получив ответ ни на один вопрос, он радостно воскликнул:

– Товарищ мичман, деревня!

Однорукий почтальон на велосипеде показал, где магазин, он оказался единственным мужиком, который попался им на глаза. Край этот был винный, и мужское население делилось на тех, кто в море, и на тех, кого скосил цирроз. Если местный житель не колотил деньгу в морях, то до тридцати доживал редко.

Магазин – небольшой свежевыбеленный домик с вывеской «Сельпо» – встретил безразличием продавщицы и скудостью ассортимента. Не первой свежести хлеб, вязанки сушек, «Завтрак туриста» и карамель без особой фантазии были разложены по прилавку. С потолка свисали черные от мух липучие ленты. Это был такой же обязательный атрибут любого сельского магазина, как портрет генсека в кабинете начальника.

Выслушав Говоруна, продавщица дала совет:

– Слушай, командир, мужиков в селе раз-два и обчелся, рук не хватает, а на огородах сейчас самая горячая пора. Ты матросика своего бабам в помощь давай, они продуктами и рассчитаются. А матросик у тебя ничего, крепкий.

И смазала Бембеева влажным блядским взглядом.

В магазин зашла молодка, и продавщица сходу взяла ее в оборот:

– Вер, а Вер, тебе помощь по хозяйству не нужна? Рассчитаться можно продуктами.

В разговор вступил Говорун:

– Да нам много и не надо.

На том и порешили. Бембеева сдали Верке с рук на руки. Возвращаясь обратно, мичман заметил, что бабы в селе какие-то невеселые, с тусклыми глазами, видать, без ухода не только степь дичает.

Утром, завтракая пустым чаем, Говорун и Витька Чернобыль ждали матроса. Чернобыль успокаивал:

– Не дергайся ты, куда ему деться?

Продемонстрировав чудеса логики, мичман отрезал:

– Если не придет, убью!

Неспешно шаркая по пыльной дороге, появился Бембеев, в руках у него была корзина, полная снеди. Подойдя к столу, он по-хозяйски доставал из корзинки зелень, помидорчики, огурчики, сало и молодую картошку.

Чернобыль шумно сглотнул, дернув кадыком:

– Ты это, следующий раз самогоном бери.

Говорун ругать Бембеева передумал.

– Ну что, матрос, какие планы на сегодня?

– Вера Сергеевна просила ограду поправить и свет в бане починить.

– Ну так давай, вперед, чего стоишь столбом?

Прошел месяц, Бембеев своим обрезанным натужным поршнем стремительно завоевывал авторитет у селянок. Он был нарасхват, однако бабы в Облядках собственницами не были и к вопросу подходили с пониманием, жить-то всем хочется.

Витька Чернобыль, развалившись в тени под брезентовым тентом, сытно отрыгнул и мечтательно произнес:

– Если так пойдет, я подшипники буду салом смазывать, а бак первачом заправлять.

Под ненавязчиво шуршащим кондиционером начальник экспедиции лениво просматривал план полевых работ. Подошло время собираться в командировку, на проверку своих ореликов, но он ожидал перевода в Питер и мысленно был уже там, а потому заниматься этой прозой ему уже совершенно не хотелось. Он принял решение – поручить это важное мероприятие своему заму.

Надежный и безотказный, как автомат Калашникова, капитан II ранга Платанов в вояж отправился незамедлительно.

Проверка шла своим чередом, от внимательного взгляда Платанова не ускользала ни одна мелочь. Проверкой, в общем, он был доволен, осталось только посетить точку мичмана Говоруна.

Рядом с прицепом стояла дородная баба лет тридцати пяти. Говорун уперся в нее ехидно-любопытным взглядом:

– Что-то ты, Надежда Ивановна, зачастила?

– А что мы, хуже других?

Витя Чернобыль тянул за ногу спрятавшегося под кунгом Бембеева. Тот брыкался и со слезой в голосе канючил:

– Не пойду к ней больше, хоть убейте! Не могу!

Не обращая никакого внимания на бембеевские причитания, Надежда Ивановна обратилась к Говоруну:

– А мне давеча браконьеры свежей камбалы подкинули, да и самогон у меня не последний в поселке будет.

Чернобыль вытащил Бембеева почти до половины.

– Ну давай, кормилец, вылазь, не кочевряжься. Терпеть надо, служба у тебя такая.

Бембеев упирался из последних сил. Давя на совесть, в процесс вмешался мичман:

– Завтра начальство с проверкой прибывает. Встретить надо как полагается. Давай вылазь, ты ж, в конце концов, комсомолец!

Утром следующего дня в ожидании начальника накрывали стол. Стол был свадебный, жареная с корочкой камбала, отварная молодая картошечка, зелень, редиска, помидорчики, огурчики, сало трех сортов, нарезанная крупными кусками кровяночка и чуть в сторонке бутыль вина и бутыль самогона – это значит, как начальник решит.

Над столом со свернутой газеткой в руке, отгоняя мух, парил орлом Витя Чернобыль.

Оставляя за собой клубы пыли, показался командирский уазик.

Мичман построил горе-команду.

– Товарищ капитан II ранга…

– Вольно, вольно, Говорун, а кто это там щурится?

– Я не щурюсь, я матрос Бембеев.

Роба висела на нем как на вешалке, бескозырка держалась исключительно на ушах, взгляд потухший, под глазами черные круги.

Оглядев опытным взглядом стол, Платанов понял, что проверка затянется.

– Говорун, а что это при таких-то харчах матрос у тебя такой тощий?

Мичман потупился и загадочно доложил:

– Служба, ети ее мать.

 

Оксюморон

В гидрографию доктор Качалов перешел с крейсера «Адмирал Ушаков». В ту пору психологов на флоте не было, а потому переход осуществлялся без соответствующей подготовки.

Психика у доктора была надломлена, а условные инстинкты подверглись серьезной ревизии. До конца не веря в свалившееся на него счастье, он ходил по большому белому пароходу с выпученными глазами и блуждающей улыбкой. Напоминал он грешника, по ошибке попавшего в рай. Всем своим видом он вопрошал – Господи, ты не ошибся? При этом его не волновала ошибка как таковая, он боялся, что ее могут исправить. Глядя на его покрасневшие, полные слез глаза, можно было подумать, что у него коньюктивит, но это было не так, уверовав в богоизбранность, доктор мироточил. Годы службы на крейсере, которыми он раньше гордился, теперь не без оснований считал наказанием Божьим.

К своим тридцати годам Качалов получил звание майора и твердые навыки в постановке клизмы и измерении температуры. Спасало то, что на флот призывали физически здоровых, поэтому даже медицинское вмешательство не могло вывести личный состав из строя. Вопрос «Доктор, а может, не нужно?» становился вопросом жизни и смерти. Слово «хирург» он писал через букву «е», и это не было ошибкой, это была жизненная позиция.

Внешность у майора Качалова была неоднозначной. Если он в форме, то как-то не очень, а если в белом халате – то как минимум внук Пирогова. Очки с толстыми линзами и лысина сбивали с толку впечатлительных пациентов и вызывали у них доверие.

Доктор был забывчив и рассеян необычайно. Однажды собравшись выпить, его послали за колбасой, вернулся он через два дня с плавленым сырком. Он мог поехать в госпиталь, а оказаться в зоомагазине и часами рассматривать аквариумных рыб. У него в каюте стоял большой аквариум с прекрасными экземплярами, вывезенными из Польши. Рыбок майор любил, они не запрыгивали на койку, не гадили на пол, а главное – они не шумели и не мешали спать.

Сон у Качалова был возведен в ранг культа. В среднем человек проводит во сне треть жизни и очень переживает по поводу упущенного времени. Доктор проводил во сне две трети и нисколько по этому поводу не переживал. Над его койкой блестел медный шильдик с надписью «Не кантовать, при пожаре выносить в первую очередь». Доктор не засыпал, он терял сознание, и в этой летаргии был великий смысл, во сне он команд не слышал и, соответственно, на них не реагировал. Страшно представить, что бы было, если бы он спросонья бросился исполнять команду «рубить концы» или «бить склянки».

Майор был завзятым автомобилистом. Когда он управлял своим «москвичом» огненно-рыжего цвета, он преображался. Это был сконцентрированный сгусток энергии, в его руках «москвич» превращался в «феррари», и это было единственное место, где Качалов не спал. Никакие новомодные машины он всерьез не воспринимал, для него это было мертворожденное нагромождение железа, проводов и оптики, а его «москвич» имел имя собственное и душу. Об иномарках не шло и речи, эти недоразумения не имели даже альбома с типовыми неисправностями.

Несмотря на внешнюю пассивность, доктор был ходок. Это было загадкой, но девки его любили, и даже в его лысине они находили что-то демонически притягательное. Нельзя сказать, что в отношениях с женщинами Качалов был орлом, скорее, он был половым вымогателем. У него был магический талисман – «счастливые» трусы. Они не знали отказа, застиранные до прорех, со слабо различимым орнаментом, они использовались только в особо ответственных случаях. Доктор берег их, как часовой бережет боевое знамя. К вопросу женитьбы он подходил не по-олимпийски, число попыток у него зашкаливало. Очередная невеста была из Симферополя, и чтобы провезти ее в закрытый город Севастополь, Качалов перед проездом КПП заботливо уложил ее в багажник своего «москвича». На КПП бдительные постовые заметили, что майорская форма с внешним видом водителя как-то не сочетается. Может, он ее своровал или, того хуже, снял с убитого? Машину обшмонали и вытащили из багажника перепуганную даму, которая не смогла объяснить, что она там делала. В Америке такому происшествию присвоили бы красный цвет.

Залет разбирали на уровне начальника милиции Севастополя и командующего флотом. Задерганный начальством командир отодрал доктора и обозвал его оксюмороном. Качалов командира не боялся, он рассматривал его как пациента, а потому и не обиделся. Всякое бывало, и клистирной трубкой, и морской свинкой называли – это еще можно было понять, но почему оксюморон? И ему разъяснили, что военный доктор – это такой же оксюморон, как пчела-диабетчица или крот-клаустрофоб.

Ныне счастливый в браке Качалов до сих пор с благодарностью вспоминает тех постовых и ставит им свечки за здравие. Бог отвел.

 

Коварный план

В начале 90-х годов прошлого века на экраны кинотеатров вышел боевик «Гангстеры в океане». Фильм был очень популярен и имел широкую зрительскую аудиторию. Как и было положено тогдашнему кинематографу, фильм повествовал о коварстве проклятого империализма и о доблести, мужестве и профессионализме советских моряков.

В фильме снимались замечательные артисты Армен Джигарханян, Александр Михайлов, Анна Самохина, Леонид Куравлев, Лев Дуров и многие другие. Фильм этот видели многие, но немногие знали, что снимали его в Севастополе на борту океанографического исследовательского судна Гидрографической службы Черноморского флота.

Белоснежный лайнер был ошвартован кормой на Минной стенке. Командир откровенно маялся, пятница, вторая половина дня, в разгаре дачный сезон, и все мысли уже давно там, на четырех сотках, а эти непонятно откуда свалившиеся галдящие наперебой люди могли помешать привычному течению береговой жизни. Поняв, что конца этому не будет, он решил внести ясность. Хлопнув ладонью по столу, он гаркнул:

– Молчать! А теперь еще раз и по порядку: кто, откуда, зачем и что от меня нужно. Только не все сразу.

Он окинул взглядом творческий десант. Особенно его раздражала постоянно курившая неопределенного возраста дама в шортах, несвежей футболке и бейсболке козырьком назад. Наконец он выбрал одного более-менее приличного. Командир ткнул пальцем в худого нестриженого юношу, страдающего косоглазием.

– Вот вы, докладывайте.

То ли грозный вид командира, то ли строгое слово «докладывайте» сделали свое дело, и неожиданно для себя нескладный юноша встал. На нем была застиранная ковбойка, потертые джинсы и мокасины, потерявшие цвет.

У командира он вызывал три желания – накормить, переодеть и отправить служить в армию. Вдобавок он никак не мог поймать направление его взгляда, что затрудняло диалог.

– Мы – члены съемочной группы фильма с рабочим названием «Гангстеры в океане», и по договоренности с командованием флота на вашем корабле будут проводиться съемки. Для обеспечения съемок необходимо выполнить ряд условий.

При слове «условий» у командира грозно поползли вверх брови, а с глаз мгновенно слетела благодушная пелена скуки. Всем своим видом он вопрошал: «Это ты, что ли, похотливый скунс, условия мне здесь ставить будешь?»

Парень понял, что прокололся, но не понял где и отчаянно всучил командиру бумагу с прыгающим текстом.

То, что у современных артистов называется райдер, тогда было просто перечнем технических требований, необходимых для обеспечения съемок.

Поняв, что бить его не будут, парень осмелел и, постаравшись сконцентрировать взгляд на командире, продолжил:

– И еще есть огромная просьба. Ведущие актеры хотели бы поселиться на корабле, так сказать, для полного погружения в образ.

Словосочетание «огромная просьба» растопило лед.

– Ну, раз просьба, значит, поможем. Что ж мы, не понимаем? Мы тоже кино смотрим.

Уточнив нюансы, командир отправил гостей знакомиться с судном и вызвал помощника и доктора.

– В общем, так, завтра выходной, но он не для вас. Приедут артисты, встретить как положено, накормить, показать судно и разместить по каютам. Артисты будут известные, даже Джигарханян приедет, так что смотрите у меня, не дай Бог что не так и меня вызовут!

Он передал киношные требования помощнику. Доктор в недоумении спросил:

– А я-то зачем, они что, больные, что ли?

Посмотрев на доктора с безысходностью, командир терпеливо разъяснил:

– Самохина будет играть судового врача, и съемки будут проходить у тебя в амбулатории.

Помощник с пионерским задором заверил:

– Не волнуйтесь, товарищ командир, встретим так, что не забудут!

Командир кивнул помощнику:

– Надеюсь на вас, Морев.

Потом перевел взгляд на доктора и неуверенно произнес:

– И на вас, Качалов, тоже.

Неправы те, кто утверждает, что чувство юмора либо есть, либо его нет, и не существует хорошего, или плохого, или какого еще чувства юмора. Есть даже военно-морское чувство юмора. Так вот, Качалов с Моревым были наделены им сполна, и коварный план встречи артистов нарисовался сразу.

Джигарханян ассоциировался у них с фильмом «Место встречи изменить нельзя». Впервые они смотрели сериал в Польше, там он шел под названием «Где есть чарный кот?». Обсудив детали, они приступили к материально-техническому обеспечению мероприятия. Морев дал команду боцману принести две плащ-накидки и мегафон.

Экипаж готовил судно к съемкам, выполняя киношный перечень по пунктам.

Артистов ждали к обеду. Позвонил оперативный дежурный Гидрографии и сообщил, что гости будут через пятнадцать минут. Качалов и Морев стояли на юте и ждали, когда появится машина. Рядом в тени, прячась от августовского зноя, дрых Дылда, у него была сиеста.

Дылда был корабельным псом и по совместительству всеобщим любимцем. Из маленького щенка на корабельных харчах он вырос в здорового бестолкового кобеля. На вид он был грозный, но укусить не мог, а вот зализать до смерти – это да.

Привлечь Дылду к встрече было решено в последний момент.

К трапу подъехала «волга» с надписью «киносъемочная». У трапа их встречал Морев в черной форменной плащ-накидке с мегафоном в руке, чуть сзади стоял Качалов в плащ-накидке и с Дылдой на поводке.

Открылась передняя дверь, и из машины вышел Леонид Куравлев, он с удивлением посмотрел на одетых не по погоде офицеров.

Открылась задняя дверь, и, пятясь раком, показался Лев Дуров, он протянул руку и помог выйти Анне Самохиной. Джигарханян медлил. Морев поднес мегафон ко рту и прорычал:

– А теперь Горбатый! Я сказал, Горбатый!!!

В проеме двери появился растерянный Джигарханян. Услышав громкий рык мегафона, Дылда испугался и грозно гавкнул, поставив финальную точку в коварном плане.

 

Молодой доктор

Шел третий месяц ремонта, стояли у причала Щецинской сточни ремонтовой на острове Грифия. Судно напоминало человека на операционном столе, распанаханного неумелым хирургом. Сто пятьдесят метров в длину и девятнадцать в ширину мертвого железа, заставленного лесами, опутанного кабелями, в шрамах от сварки, и еще непонятно, когда работники верфи вдохнут в него жизнь.

Был выходной день, на судне, кроме вахты, практически никого не было. Командир уехал в город, оставив обеспечивающим помощника, капитан-лейтенанта Морева.

Морев валялся на койке, изнывая от безделья. В отпуск его не отпустили, судьба в лице командира ему явно благопрепятствовала. Не хотелось ни спать, ни читать. Скука беспросветная. Скорее бы вернулся доктор, майор Качалов, он должен был привезти из города пиво. После нашей родной «разбавляйки» польское пиво казалось божественным. Вечером они собирались посидеть на троих, Серега Голик обещал притаранить бутылку свежевыгнанного самогона. Они любили иногда посидеть, потрепаться допоздна, вот так просто без всякого повода. Правда, был один нюансик, омрачающий такие мероприятия: доктор пил пиво исключительно с сыром. Да в общем-то и хрен бы с ним, если б сыр был российский или пошехонский. Сан Саныч любил камамбер. Человека незакаленного могло и стошнить, это было сочетание запахов дерьма, нестиранных носков и дохлой крысы. Доктора запах бодрил и возбуждал, он говорил, что ему это напоминает запах гангрены.

Размышления прервал резкий треск телефона.

– Слушаю, Морев.

Докладывал дежурный:

– Тут с соседнего парохода к доктору на прием пришла женщина, а его нет. Что делать?

План созрел мгновенно.

– Через пять минут проводи ее в амбулаторию.

Перепрыгивая с трапа на трап, Морев рванул вниз к санитарному блоку. Заскочив в амбулаторию, он быстро надел белый халат, напялил для солидности докторские очки, повесил на шею стетоскоп и сел за рабочий стол. Он уже представлял себе выражение лица Качалова, когда он увидит его в белом халате, консультирующим пациента. Это должно было стать розыгрышем года. Мореву почему-то казалось, что пациенткой обязательно окажется ветеранша камбузного движения с ожогом, порезом или какой-нибудь мозолью. Он осмотрелся: на столе лежал тонометр, было пустовато, чего-то не хватало. Сняв с полки том Медицинской энциклопедии, он открыл его наугад. Это был раздел «Гинекология». В ожидании пациентки он начал читать: «Аднексит – воспаление придатков матки, при котором…». В дверь постучали.

– Да, да, войдите!

Дверь открылась, и в амбулаторию, скромно потупившись, вошла интересная женщина лет тридцати пяти в полном расцвете сил. Морев на секунду растерялся, но, взяв себя в руки, предложил пациентке сесть.

Открыв амбулаторный журнал, тоном бывалого доктора он начал задавать вопросы:

– Фамилия, имя, отчество? Сколько полных лет? Где и кем работаете? Что беспокоит?

– Вы знаете, доктор, болит голова, тяжело дышать и сильная слабость.

– Давайте-ка померяем давление.

Через докторские очки столбик ртути в тонометре казался батоном докторской колбасы. Морев внимательно следил за его нервными подергиваниями.

– Ну что ж, давление хорошее, вот градусник, давайте измерим температурку.

Температура оказалась высокой – 38,2.

Морев начал нервничать: где же Качалов? Он давно должен был появиться. Моревские познания в медицине уже закончились. Пауза затягивалась. Пациентка вывела его из задумчивого состояния:

– Доктор, может быть, легкие послушаете?

– Да, да, обязательно, сейчас послушаем, – неуверенно ответил Морев.

Нужно отметить, что труженицы морей рассматривают поход на другое судно не иначе как выход в свет и одевают все самое лучшее, вплоть до украшений и нижнего белья.

Сняв блузку и аккуратно положив ее на кушетку, она повернулась к Мореву. Затянутая в лиф пышная грудь пациентки полыхнула в него, как прожектор.

Оцепенев, выпучив глаза, он, словно в столбняке, не мог пошевелиться. Очки начали медленно запотевать. Не в силах больше это выносить, севшим голосом Морев просипел:

– Повернитесь, пожалуйста, спиной.

Надев стетоскоп, он дрожащей рукой приложил мембрану к спине.

– Дышите!

Неожиданно распахнулась дверь, и в амбулаторию с криком влетел Голик.

– Сколько вас ждать, у меня уже все…

Не успев завершить фразу, он уткнулся носом в главный калибр пациентки. От неожиданности Серега присел.

– Ух еб!

Видимо, выразив этим возгласом восхищение, пятясь, он ретировался.

Морев продолжал прослушивать легкие.

– Не дышите! Дышите!

Рука опускалась все ниже, ситуация накалялась.

Наконец, звякая пивными бутылками, появился доктор Качалов. Оценив ситуацию, он прошел в операционную и закрыл за собой дверь. Становилось непонятно, кто вообще кого подкалывает.

Морев усадил пациентку на кушетку.

– Мне не нравится ваш хрип. Сейчас вас посмотрит старший доктор.

Морев зашел в операционную, Качалов сиял от счастья, наконец у него появилась возможность отомстить за бесконечные подшучивания и розыгрыши. Осматривать даму он не собирался.

– Доктор, твою мать! Ты клятву Гиппократа давал? У тетки температура 38,2!

Этот аргумент сдвинул его с места, Качалов понял, что нужно вмешаться.

Осмотрев пациентку, доктор поставил диагноз, выписал лекарства и, решив напоследок добить Морева, произнес:

– Пока я заполню вашу карточку, молодой доктор сделает вам укольчик.

Протянув Мореву шприц с лекарством, радостный Качалов сел за рабочий стол. Конечно, Морев представлял, как делают уколы, но сам не делал этого ни разу. Отступать было некуда, и он решился. Склонившись над задом пациентки, он явственно ощутил дыхание мартена. Вытерев пот со лба и протерев зад проспиртованной ваткой, Морев занес шприц и зажмурился. Дальше все получилось само собой.

Поблагодарив, пациентка ушла к себе на судно. Сидя на кушетке, Морев отпотевал, наблюдая за радостным доктором. Второй раз таким счастливым он видел Качалова, когда у того родился сын.

 

Заправщик

Если для кого-то лето – время отпусков, то для гидрографов – разгар полевых работ. Полевые работы – вещь серьезная, ответственная. К ним готовились, их планировали, их согласовывали. Велись они и на море, и на берегу, а ответственным офицерам выдавалось удостоверение с фотографией, большой круглой печатью и подписью начальника штаба Черноморского флота, в котором всем представителям Советской власти на местах предписывалось оказывать всестороннее содействие предъявителю.

Капитан III ранга Морев получил задание развернуть базовую станцию магнитной съемки на мысе Железный Рог. Утром группа специалистов собралась у груженого КАМАЗа. Получив последние наставления от начальника экспедиции, Морев подошел к ним. Это было еще то воинство.

– Привет, кукрыниксы. Магнитометр погрузить не забыли?

До места добрались без происшествий, немого понервничали на Керченской паромной переправе, но все обошлось.

Мыс Железный Рог находится на юге Таманского полуострова и называется так потому, что там залегает мощный пласт железной руды. Благодаря тому, что бурый железняк практически не размывается, и образовался мыс. Так и торчит он бурой елдой в Черном море. Говорят, когда-то здесь добывали железо.

Огляделись. Хозяйство маячника состояло из добротного жилого дома и хозяйственных построек. Чуть в стороне возвышался шестнадцатиметровый маяк Железный Рог – ажурная четырехгранная металлическая башня со светооптическим аппаратом. Ближайший населенный пункт в десяти километрах – станица Тамань.

Гости здесь бывают нечасто, поэтому встречать высыпало все маячное семейство с двумя кошками и облезлым кабысдохом. Даже пасущаяся поодаль корова проявила интерес, прекратив жевать и развернув к ним свою волоокую башку.

Маячник – Вешкин Росман Пейсахович, он же Роман Петрович, а для своих просто Петрович, был лет пятидесяти, невысокого роста, щупленький, в засаленной кепке, застиранной майке, холщовых штанах и в сандаликах детского фасона с дребезжащими застежками. Предупрежденный заранее, он всем своим видом давал понять, что для него это полная неожиданность. Жена, улыбаясь беззубым ртом, приветливо кланялась. Молодая девка с ребенком на руках, видимо, дочь, разглядывала гостей, а мичмана Булочкина с заинтересованностью.

Маячник запричитал:

– Что ж вы, гости дорогие, без предупреждения? Мы б подготовились.

Морев понял – Вешкин еще тот фрукт, обламывать надо сразу.

– Во-первых, я тебе не гость, а начальник, а во-вторых, тебя два дня назад телефонограммой предупредили!

Кабысдох почуял нависшую угрозу и незаметно совершил обходной маневр. Зайдя с тыла, он своей собачьей интуицией безошибочно определил старшего и молча, по-деловому цапнул за ногу. Пока Морев, ругаясь, осматривал рану, он удрал на исходную позицию и, выглядывая из-за кривых ног маячника, с интересом наблюдал за происходящим. Хозяйка, причитая, унесла зашивать брюки, мичман обильно смазывал рану зеленкой, а два гражданских специалиста старательно дули, чтоб не жгло. Оставшись без штанов, Морев почувствовал себя обезоруженным. В цветных трусах по колено не покомандуешь и прав не покачаешь.

Вешкин со слабо скрываемым удовлетворением трепал пса за ухо:

– Вишь, Пиратка, как вышло, не признал. А тебе и не надо, ты ж собака, в штат не входишь. Какой с тебя спрос?

Кое-как устроились. С собакой решили – будем прикармливать, с маячником было сложнее.

Утром, отоспавшись на свежем воздухе, принялись за дело. Проверили работу радиостанции, развернули оборудование. Магнитометр, чтоб не было помех, оттащили подальше, насколько хватило кабеля, и огородили частоколом от греха. На кол повесили табличку «Собственность ВС СССР». Проверили работу самописца и сделали первую запись в журнале. Процесс пошел.

Вечером начало твориться что-то неладное. Взяли с собой Петровича и пошли осмотреть магнитометр. Картина была удручающей. Среди густой травы валялся прибор, частокол свален. Торчал только кол с табличкой. Петрович, как заправский следопыт, осмотрев место, произнес:

– Зорька гуляет.

Ни Морев, ни Булочкин значения слова «гуляет» до конца не поняли. Однако стало ясно, что при установке прибора Зорькины интересы учтены не были, и, чтобы работа не превратилась в кошмар, нужно было решить вопрос с кормами. Невдалеке было колхозное поле, уложенное ровными рядами свежескошенной люцерны. Это было несбыточной мечтой Петровича. Он смотрел на поле, как старый воин масаи, изнывающий от жары, – на снежную вершину Килиманджаро.

– Ладно, Петрович, не боись, решим проблему.

Утром следующего дня, оглашая окрестности отчаянным чихпыханьем, минитрактор с прицепом под управлением одетого в выходной костюм Петровича барражировал по колхозному полю. Мичман Булочкин закидывал вилами колхозную люцерну в прицеп. Чуть в сторонке, наблюдая за процессом, стоял Морев при погонах и фуражке. Прикормленный Пиратка, быстро понявший, кто в доме хозяин, преданно сидел рядом с укушенной ногой.

На горизонте показался колхозник. С криками «А ну стой, твою мать!» он бежал к трактору. Завидев начальника, он повернул к нему. Но, подбежав, он не успел произнести ни слова. Зверски вращая глазами, Морев заорал:

– Фамилия?

Опешивший селянин неуверенно произнес:

– Ну Сидорчук.

– Не ну Сидорчук, а колхозник Сидорчук!

Окончательно обалдевший Сидорчук как-то весь выпрямился, подтянулся, поправил на боку планшетку, вытянул руки по швам и представился:

– Колхозник Сидорчук!

Да, школу Советской армии никаким колхозным строем не вымараешь.

– Обращайтесь.

Уже совсем неуверенный в своей правоте, колхозник промямлил:

– Это же вроде как воровство, а?

Он вопросительно посмотрел на Морева.

– Это, товарищ Сидорчук, не воровство, а конфискация.

И сунул ему в нос удостоверение. Красная книжка произвела должный эффект. Сидорчук, опасаясь, что его могут привлечь к работам, все же промямлил:

– Товарищ начальник, может, вы мне какую бумагу дадите? Ну, чтоб вопросов не было.

– Давай на чем писать.

Сидорчук суетливо вытащил из планшетки выцветший лист бумаги и обгрызанный карандаш.

Секунду подумав, Морев написал:

«Расписка № 1.

Для выполнения работ по навигационно-гидрографическому обеспечению боевых действий Черноморского флота в районе мыса Железный Рог конфискован один прицеп люцерны. Капитан III ранга…» Подпись неразборчиво.

До конца не веря в удачу, счастливый колхозник удалился. Наблюдавший этот цирк Петрович Морева зауважал и с этой минуты называл его исключительно НАЧАЛЬНИК.

Вечером хозяйка принесла трехлитровый бутылек парного молока. Лед растаял.

Через пару дней Петрович подкатил с очередной просьбой:

– Начальник, мне бы хлебушка для Зорьки.

– Ну так купи, сельпо ж работает.

– Так больше одной буханки белого в руки не дают.

В ход пошел отработанный набор приемов – форма, удостоверение, расписка № 2. Продавщица, вывалив на прилавок свои стареющие прелести, сдалась сразу. Расплатившись, под завистливые взгляды станичников два мешка с хлебом загрузили Петровичу в машину.

На ужин благодарная хозяйка пригласила всех в хату. Стол накрыли от души – и самогон, и сальце, и огурчики, и помидорчики, и, конечно же, борщ. Настоящий, ложку не провернешь. Особенно хороша была сметана от Зорьки, кремового цвета, она таяла во рту, как мороженое.

После борща и самогона потянуло на поговорить.

– А хороша у тебя, Петрович, Зорька. Может, ей еще чего надо?

– Надо-то надо, но тут даже ты, начальник, не поможешь.

– Не тяни кота за яйца, говори, в чем дело.

– Так я ж говорил, гуляет Зорька. Быка ей надо.

– У вас что, в Краснодарском крае быки перевелись?

– Быки-то есть, да заправщик помер. Был один на всю округу, а полгода назад дуба врезал. Потерпеть не мог, зараза.

Оказывается, у коров с сексом не все так просто. Бык может и промахнуться, вот тут-то заправщик и нужен. Без хорошего заправщика скотинке не жизнь.

Изрядно принявший на грудь, раскрасневшийся Булочкин, тискающий под столом дочкины коленки, включился в разговор:

– Фигня какая, я до призыва заправщиком работал.

Петрович тут же подлил ему самогона, а хозяйка выловила в кастрюле мосол. Слово сказано.

Рано утром Морева насторожила необычная суета.

– Хозяйка, чего мельтешим?

– Так Петрович ни свет ни заря за быком поехал. Думаю, через час уже и вернется.

Морев подозвал Булочкина:

– Ну, Булочкин, давай покажи свое искусство.

– Вы о чем?

– Петрович через час быка привезет. Ты же ему вчера пел, что заправщиком работал.

– Да, работал, заправщиком на АЗС. При чем тут бык? – искренне изумился мичман.

Ситуация начала проясняться, самогон и дочкины коленки сыграли с ним злую шутку. Однако Мореву было не до шуток. Назревал скандал. Времени оставалось мало, напряженка росла, и он, как и положено настоящему командиру, взял все на себя. Он применил одну из главных флотских заповедей – «Если не знаешь, что делать, – наводи порядок!».

– Хватит суетиться! Всех лишних с ялика! Кошек в дом, кур в курятник. Двор промести!

Бабы во главе с мичманом бросились исполнять приказ. Пиратка на всякий случай спрятался за дровницей. Через двадцать минут двор был пуст и чист. Троица ждала дальнейших распоряжений. Морев ткнул пальцем в старый орех посреди двора и огласил внезапно созревшее решение:

– Вязку будем проводить здесь.

Он был собачник и поэтому пользовался кинологическими терминами.

– Мичман, что ты застыл, как мерлуза? Давай тащи сюда эту профурсетку рогатую!

Всем была Зорька хороша, черно-белая красавица, вот только первая брачная ночь с загаженным задом – непорядок.

– Ну-ка быстро щетку, воду, мыло! И чтоб зад сиял, как зубы у цыгана!

Хозяйка метнулась в сарай за щетками, дочка притащила таз с водой, Булочкин строгал мыло.

Зорька балдела, ее отмытая задница подсыхала на солнце. Морев понимал, что корову нужно раскрепить в двух плоскостях, чтоб не елозила взад-вперед и чтоб не рыскала задом влево-вправо. Для этого было решено привязать ее за рога к ореху и с двух сторон огородить деревянными козлами. За этим занятием их и застал приехавший на крытом КАМАЗе Петрович.

Он вместе с хозяином производителя с недоумением смотрел на происходящее. Морев поздоровался и поинтересовался, как зовут жениха. Быка звали Борька.

– Петрович, не тяни резину. У нас все готово, в замок поставим с первого раза.

Главное было не назвать Борьку кобелем.

С грехом пополам Борьку вытащили из кузова. Это был еще тот бычара, здоровенная красно-коричневая туша с кольцом в носу. Зорька, раскрепленная, как буй в трюме, всей этой прелести не видела, но присутствие быка почуяла. Перепуганный Булочкин держал ее за рога и тихонько приговаривал:

– Зорька, миленькая, ты уж постарайся, не подведи, а то меня командир со свету сживет.

Тем временем Борька подошел и уткнулся носом в чистейший Зорькин зад. Наступала кульминация. Морев шепотом скомандовал:

– Всем в сторону. Булочкин, сука, ты-то куда? Держи крепче!

Неожиданно Зорька прогнулась и отвела в сторону хвост, бычара с ревом заскочил на нее. Выглядывающий из-за поленницы Пиратка закрыл морду лапами и заскулил. Казалось, Зорька рухнет как подкошенная, но нет, выстояла. Огромная красная морковина вонзилась в Зорьку. Остро переживающий за процесс Петрович конвульсивно подергивался, непроизвольно повторяя движения животных. Слава Богу, длилось это не больше минуты. Тяжело дыша, Борька соскочил и, обильно пуская слюни, обмяк. Счастливая Зорька благодарно вылизывала вспотевшее лицо Булочкина.

С облегчением выдохнув, Морев поинтересовался:

– Контрольную вязку делать будем?