ОТ АВТОРА:

Почему наша страна потонула в преступлениях и коррупции? Трагедия советского общества — в массовом растлении. Сегодняшняя преступность в СССР ошеломляет планету…

Советские люди жили под прессингом физического уничтожения семьдесят с лишним лет и не чувствовали Времени. То есть изо дня в день их природа под давлением страха менялась, всё более приближаясь к животному существованию. Таким образом, среди людей в государстве функционировали звериные законы, главным был инстинкт самосохранения. Процесс одичания, озверения в человеческом обществе ужаснее, чем в джунглях, так как интеллект человека работает в низменных и корыстных целях и садистски изощряется в придумывании зла. Интеллект делается преступным. Работая вне Времени, интеллект не контролируется нравственностью Времени, основой которого является гармония Мироздания и Принцип Избирательности. Смешно говорить о нравственности и морали, когда в государстве Примитива царствует насилие и уродство. Советские люди были лишены детства, юности и зрелости. Вместо конфликта поколений, то есть конфликта понимания Красоты и Времени, им навязали идеологические конфликты, а это изменило психику, исковеркало сознание. Отсюда такое злодейство детей против родителей и родителей против детей. Тут не до «не убий!» и «возлюби ближнего!»

Словом, чтобы утвердить всеобщее рабство, советский аппарат насилия занимался шантажом и провокациями. Надо было сделать каждого из нас в чем-нибудь виноватым, чуть-чуть, но преступником. И тогда можно творить самые страшные злодеяния, чем и занимались КГБ и МВД. Почитайте некогда совершенно секретные указания КГБ, как следует компрометировать людей, создавать голод, провоцировать национальную рознь, — это всё действия Примитива…

Об этом пьеса.

 

ПЕРСОНАЖИ:

МОНА

ХУДОЖНИК

ПРОФЕССОР МЕДИЦИНЫ

АВГУСТ

ПЕВИ

ВИКТОР

ПИСАТЕЛЬ

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА

ИУДА

УБИЙЦЫ

 

Эту музыку уже давно никто не играет… А когда-то играла она… Его дочь… Но он не помнит имени своей дочери… Она умерла… Он тоже умер, но по ночам выходит из своего особняка пройтись по набережной Москвы-реки или поднимается вверх на Старую площадь… Вполне возможно, что он живет и теперь. И ему только кажется, что он умер… Так же, как ему кажется, что умерла его дочь… Во всяком случае, «Пассакалия до-минор» навсегда осталась в этом особняке и ее нельзя выключить из пространства… Хотя Иуда и не оставляет надежды, что ему когда-нибудь удастся заставить замолчать эту музыку…

По ночам особняк окутывает кровавая паутина… И в доме начинают который раз разыгрывать один и тот же спектакль. И едва наступает рассвет, кровавая паутина исчезает… Итак…

 

Картина первая

Ночь… Звуки рояля — «Пассакалия до-минор» Баха… Гостиная особняка.

ХУДОЖНИК. Почему она выбрала для концерта Баха?.. Ну, ладно, это её дело…

Входит ПРОФЕССОР МЕДИЦИНЫ. Визит неожиданный, всё-таки ночь.

ПРОФЕССОР. Я стоял на набережной и думал, что играете вы.

ХУДОЖНИК. Понимаете, прежнего спектакля уже нет… Всё… Он закончился. Вы согласны?.. Нет… Вы согласны?.. Его уже нет. Человечество начинает разыгрывать совсем иной спектакль. Другую пьесу. Появились другие актёры… Вы, проходите, садитесь, садитесь… Что же вы стоите?.. И нам с вами в этом спектакле нет места… Мы с вами сыграли уже свои роли… Прежний спектакль человечества окончен и никаких аплодисментов… Значит, о чём мы с вами будем говорить?.. Нет, это играет Певи, моя дочь. Бах. «Пассакалия до-минор»… Вы не знаете, при каких обстоятельствах Бах писал эту музыку?

ПРОФЕССОР. По-моему, в день рождения своей дочери.

ХУДОЖНИК. Ах, вот как? Я думал, у него были только сыновья.

ПРОФЕССОР. Нет, у него была дочь.

ХУДОЖНИК. Сколько совпадений в жизни, которые очень упрощают её смысл и мешают понять главное — тайну разницы между людьми. Ты думаешь, что это было только с тобой, а оказывается, это произошло совсем с другим… Но что-то происходит в человеческой жизни только с этим человеком и только однажды… Почему вы стоите? Вам не нравится кресло?..

ПРОФЕССОР. Я надеялся увидеть вас сегодня в Манеже. Почему вы не пришли на открытие своей выставки?

ХУДОЖНИК. Вот теперь вы сидите совсем напротив. Это очень удобно, когда кто-то сидит напротив. Вы понимаете? Тогда не обязательно смотреть в самого себя… На выставке?..

ПРОФЕССОР. А почему вы не пришли?

ХУДОЖНИК. На выставку?.. А зачем?.. Я бываю не на всех своих выставках.

ПРОФЕССОР. В Москве всего несколько человек живёт в таких особняках… В Европе, в Америке это не удивляет… А тут, в Москве…

ХУДОЖНИК. Почему вы говорите «тут, в Москве»? Вы разве не москвич?.. Вы живёте…

ПРОФЕССОР. Нет. Уже нет…

ХУДОЖНИК. Вы живете в Европе?

ПРОФЕССОР. Да, я эмигрировал…

ХУДОЖНИК. Так вы теперь иностранец?

ПРОФЕССОР. У меня французское подданство.

ХУДОЖНИК. А в Париже понимают?.. Скажите, понимают?.. В Париже понимают, что происходит в Москве?.. Вдруг выяснилось, что никакого советского государства не было, что оно было ширмой для уголовников… Грандиозно… Это грандиозно… Бастион Примитива рухнул, и планета зашаталась… Ее трясет… Бах, бах, бах!.. Кругом террор, коррупция, мафия… Стреляют президентов, премьеров… Кошмар какой-то, вы не чувствуете себя дебилом?..

ПРОФЕССОР. По-моему, вы клоун… Или вы репетируете новую роль в новом спектакле человечества?..

ХУДОЖНИК. А у вас нет предчувствия Страшного суда?

ПРОФЕССОР. Нет.

ХУДОЖНИК. А мне иногда кажется, а что, если вся наша история — это и есть Страшный суд?.. Нас кто-то одурачил… Нас кто-то одурачил… А почему вы не сразу вошли?..

ПРОФЕССОР. Я слушал, как играет ваша дочь. Только я думал, что это играете вы… И ждал, пока вы спуститесь в гостиную.

ХУДОЖНИК. Она хорошо играет. Она очень хорошо играет… особенно ночью. Я люблю слушать ее по ночам… Он любил ночь…

ПРОФЕССОР. Кто любил ночь?

ХУДОЖНИК. Что?..

ПРОФЕССОР. Кто любил ночь?

ХУДОЖНИК. Ах, да… Леонардо да Винчи. Но Микеланджело ненавидел его. За что?.. Они оба искали истину, один среди бела дня, другой ночью.

ПРОФЕССОР. Но они оба были в равной степени подготовлены к этому поиску.

ХУДОЖНИК. Как вы забавно говорите, как будто на языке прошлого века… У меня такое впечатление, что вы уже приходили ко мне, по-моему, лет двадцать назад… И это было в Кельне. Я жил тогда в Кельне. К сожалению, я не помню, был я тогда старше или моложе… Ну, скажите, это было?.. Вы приходили ко мне…

ПРОФЕССОР. Вполне возможно.

ХУДОЖНИК. И я был немцем? И вы меня обвиняли в нацизме, да?

ПРОФЕССОР. Может быть…

ХУДОЖНИК. Но почему вы так неуверенно говорите «может быть»? Было это или не было? Вы приходили или это только мои галлюцинации?

ПРОФЕССОР. Я не могу это утверждать с уверенностью.

ХУДОЖНИК. В таком случае, когда это было? В каком веке?

ПРОФЕССОР. Вы себя плохо чувствуете?

ХУДОЖНИК. Нет. Вполне сносно… Это вы говорите, потому что я спросил в каком веке?.. В каком это было веке?.. Я действительно не помню…

ПРОФЕССОР. Это несколько необычно.

ХУДОЖНИК. Отчего же? Собственно, что такое век? Чем они отличаются эти ваши века? Информацией. Количеством информации. Но если в нашем веке всё известно о том, что было тогда, значит, мы с вами живём одновременно и в том столетии.

ПРОФЕССОР. Вы устали.

ХУДОЖНИК. А вы помните, у Достоевского есть такая сцена, ну, рассказ про Великого Инквизитора. Это тоже происходило в другом веке. А Достоевский его вмонтировал в свой роман, в своё время. Вы думаете, он что-нибудь перепутал?.. Или он тоже устал?

ПРОФЕССОР. Это композиция произведения.

ХУДОЖНИК. Да, да! Композиция… Но что это значит — композиция произведения?.. В нашем веке всё так перемешалось… Столько времён… Поэтому у меня нет уверенности, что я разговариваю с вами, а не с кем-нибудь другим… Я не хочу в это верить…

ПРОФЕССОР. Во что вы не хотите верить?

ХУДОЖНИК. В обозначение… Понимаете? В обозначение… В эти условности… В это деление времени на какие-то там эпохи…

ПРОФЕССОР. Я вам ничего не предлагал.

ХУДОЖНИК. Вы?..

ПРОФЕССОР. Да, я…

ХУДОЖНИК. А что вы мне можете предложить… Это всё из нашего тщеславия…

ПРОФЕССОР. Что из нашего тщеславия?

ХУДОЖНИК. Как что? Мы присваиваем себе время… Разве не так? Мы хотим его присвоить. Будто существует какая-то особая действительность. И будто эта действительность не похожа на то, что было прежде.

ПРОФЕССОР. Но она не похожа.

ХУДОЖНИК. Ах, вот как? Чем же? Тем, что мы ее постарались изуродовать еще больше?

ПРОФЕССОР. Ваша дочь прекрасно играет.

ХУДОЖНИК. Если бы она играла не Баха, а Шостаковича или Прокофьева — это было бы очень современно. Или Шнитке…

ПРОФЕССОР. Наверное.

ХУДОЖНИК. Но я боюсь современности… Почему на этот раз действие происходит в России? Мне кажется, достовернее было бы, если бы мы с вами снова вернулись в Кельн или в Берлин… Вы помните эти часы на знаменитом Кельнском соборе? Они ведь там тоже показывали неправильное время. Когда-нибудь эта путаница исчезнет. И наши потомки, щелкая на компьютерах, будут хихикать над убожеством наших условностей…

ПРОФЕССОР. Если эти потомки будут.

ХУДОЖНИК. Сейчас мы грабим пространство. Рвем на мелкие кусочки время. Но всё погибнет. Всё… Понимаете, количество, количество людей раздавит эту планету… Как вас зовут?

ПРОФЕССОР. Я…

ХУДОЖНИК. Не надо, не надо… Только не называйте своего имени. Давайте договоримся. Имена должны что-то обозначать, иначе наш диалог покажется очень провинциальным.

ПРОФЕССОР. Но я должен как-то обращаться к вам…

ХУДОЖНИК. Называйте меня просто — господин Художник. Это, может быть, и банально, но дает простор для воображения… Кто я? Какой художник? Кого вы будете обвинять?

ПРОФЕССОР. Но я не собираюсь вас обвинять.

ХУДОЖНИК. Какая глупость… А как мы назовем её?..

ПРОФЕССОР. Кого её?

ХУДОЖНИК. Как? Разве вы на этот раз пришли с другим обвинением? Как мы назовем её — жену Гения?

ПРОФЕССОР. Но у неё есть имя.

ХУДОЖНИК. Нет, нет. Ни в коем случае. Мы дадим ей другое имя. Мы назовем её Моной. Это красиво. Это очень красивое имя.

ПРОФЕССОР. Хорошо.

ХУДОЖНИК. Я прошу вас. Я вас очень прошу. Имена — это так трудно. Это так одинаково… Если нас будут играть на сцене… Актёрам будет просто играть нас на сцене, если у нас не будет имён… Кстати, кто вы такой? Это я с вами сейчас разговариваю? До сих пор я вас действительно не замечал…

ПРОФЕССОР. Надо, чтобы человек был немного смешон — и на него обратят внимание.

ХУДОЖНИК. Я думал, что разговариваю с самим собой. Вы знаете, когда пишешь картину, невольно ведёшь диалог со своими персонажами. Это, наверное, особый вид безумия… Так кто же вы такой?

ПРОФЕССОР. Я — профессор медицины. Хотите, чтобы я назвал свое имя и фамилию?

ХУДОЖНИК. Нет, нет. Вполне достаточно. Профессор медицины. А как вы сюда попали, господин Профессор?

ПРОФЕССОР. Дверь в гостиную у вас была отперта.

ХУДОЖНИК. Иуда постарел. Пора сменить швейцара. Раньше он не забывал закрывать двери. Но я тоже стал многое забывать… Старость художника приходит внезапно. Можно заснуть молодым, а проснуться старым…

ПРОФЕССОР. Вы устали?

ХУДОЖНИК. Вовсе нет. Вы говорите, дверь в гостиную была отперта? Ну, Бог с вами и с этой дверью. Меня успокаивает, что вы не Мефистофель и вам нечем оплатить человеческую душу.

ПРОФЕССОР. Вы были в мастерской?

ХУДОЖНИК. Вас смущает, что я держу в руках кисть. Это привычка — держать в руке кисть.

ПРОФЕССОР. И всё-таки, может быть, мне уйти?

ХУДОЖНИК. Ну, почему же, если вы пришли.

ПРОФЕССОР. Вы даже не хотите узнать моё имя. Вы не любопытны, господин Художник.

ХУДОЖНИК. Ага, эта фраза меняет ситуацию. Ваш визит обещает быть интересным.

ПРОФЕССОР. Не думаю. Я пришел с обычной просьбой. Не покупать вашу душу, а купить одну из ваших картин.

ХУДОЖНИК. Какую?

ПРОФЕССОР. «Кровавая паутина».

ХУДОЖНИК. «Кровавая паутина»?..

ПРОФЕССОР. Вас поражает мой выбор?

ХУДОЖНИК. А вы об этом знаете…

ПРОФЕССОР. О чем?

ХУДОЖНИК. То, что паук под воздействием определённых лекарств плетёт паутину, в которой сам погибает… Да, да, он плетёт для себя паутину смерти… Это не моя картина… Эту картину написал он — Гений… Но её уже давно нет на свете. Мне говорили, что её сожгли. Я очень долго интересовался, куда она исчезла. Но в Комитете Госбезопасности мне сказали, что её сожгли.

ПРОФЕССОР. Но сохранились слайды.

ХУДОЖНИК. Да. Я знаю, что слайды сохранились, но у меня их нет… Зачем она вам?.. Теперь всем нужна массовая культура. Она успокаивает, что всё правильно. Что вы живете так, как живут все остальные.

ПРОФЕССОР. Но массовая культура впервые появилась после октябрьского переворота. Тут её начало. Мы первые начали истреблять искусство на земле.

ХУДОЖНИК. А Древняя Греция?.. А Рим?.. «Хлеба и зрелищ!» Впервые примитив расправился с искусством еще в Древней Греции. И первым пострадал гениальный Фидий. Тогда же примитив спровоцировал первую гражданскую войну на планете. Греки истребляли греков. С тех пор гражданская война стала его коронным номером. А в Древнем Риме она уже была нормой. Но самое страшное, что есть в уголовной картотеке примитива, — это эпидемии. Сегодня это стало называться бактериологическим оружием. Вот вам пример его дьявольского совершенствования. Тут никакая вакцина добра не поможет. А что касается массовой культуры, то её жертвами были не только великие художники. Погибали целые эпохи… Вспомните Ренессанс… Господин Профессор, у каждого времени есть три лица. Лицо короля, лицо актёра и лицо шута. И когда эти три лица становятся похожими друг на друга и их нельзя отличить, тогда появляется массовая культура…

«Пассакалия» смолкла.

ПРОФЕССОР. Ваша дочь перестала играть. Простите, но мне пора.

ХУДОЖНИК. Жаль… Это было бы интересно. Два человека ведут таинственный ночной разговор. Мы могли бы посмеяться над искренностью друг друга.

ПРОФЕССОР. А вы ещё надеетесь, что можете быть искренним?

ХУДОЖНИК. Это трудно. Но я бы старался… Впрочем, об искренность разрушаются все крепости. Во всяком случае XX век споткнулся именно об эту подножку.

Появляется ПЕВИ. Она взволнована и радостна.

ХУДОЖНИК. Посмотрите, господин Профессор, какая она взволнованная и радостная.

ПЕВИ. Добрый вечер.

ПРОФЕССОР. Добрый вечер.

ПЕВИ. Папа! (Профессору.) Вы меня простите, я на одну секунду. У женщин, как говорит Август, не держится информация. Хотя я её сохраняла довольно долго, по сравнению с другими женщинами.

ХУДОЖНИК. Какая же информация у моей маленькой женщины? (Профессору.) Певи, моя дочь. (Певи.) Это Профессор медицины, имя которого я бы хотел, чтобы для тебя осталось тайной. Я думаю, достаточно того, что ты будешь знать, что этот человек — Профессор.

ПЕВИ. Мне так и называть — Профессор?

ХУДОЖНИК. Да. Мы договорились с Профессором, что будем играть в такую игру. Он меня называет — господин Художник, а я его называю — господин Профессор. (Профессору.) Профессор, вы не возражаете?. Вы когда-нибудь встречали такую красоту?

ПЕВИ. Папа!

ХУДОЖНИК. Да, девочка, я тебя слушаю.

ПЕВИ. Ты сказал, что мать Августа умерла…

ПРОФЕССОР. Вы прекрасно играете, Певи.

ПЕВИ. Я очень люблю Баха. И когда мне печально, и когда мне весело.

ХУДОЖНИК. Что же тебя смутило, Певи?

ПЕВИ. Мне показалось, что сегодня я встретила её на набережной, когда шла с репетиции из филармонии.

ХУДОЖНИК. Почему же ты молчала до сих пор?

ПЕВИ. Сама не знаю. Я так обрадовалась, что испугалась, как бы потом не разочароваться. А вдруг это не она.

ХУДОЖНИК. Ты перепутала, девочка.

ПЕВИ. Наверное. Теперь мне уже кажется, что я встретила не только её, но и вас вместе с ней, господин Профессор.

Профессор отводит взгляд.

ХУДОЖНИК. А ты к ней обратилась по имени?

ПЕВИ. Да.

ХУДОЖНИК. И что она тебе ответила?

ПЕВИ. В том-то и дело, что ничего. Пожала плечами и виновато улыбнулась.

ХУДОЖНИК. К сожалению, ты ошиблась. Мать Августа умерла. И никто не воскресает, девочка.

ПЕВИ. Прости, папа, я тебя расстроила?

ХУДОЖНИК. Ничего, ничего. Иди спать. Спокойной ночи.

ПЕВИ. Спокойной ночи, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. Спокойной ночи.

Певи поднимается к себе в спальню.

ХУДОЖНИК. У нее навязчивая идея. Ей кажется, что женщина, умершая много лет назад, жива. И она постоянно её где-нибудь встречает. Но человек живет один раз.

ПРОФЕССОР. Однако, один и тот же случай возвращается к человеку дважды. И редко у кого хватает фантазии вырваться из замкнутого круга, созданного случаем.

ХУДОЖНИК. Но я получил справку из клиники, что она умерла.

ПРОФЕССОР. Но ведь вы не были на её могиле?

ХУДОЖНИК. Но она находилась в сумасшедшем доме где-то в Сибири. И там их хоронили варварским способом без всяких могил.

ПРОФЕССОР. Да, это верно. Их не хоронили, а просто зарывали в землю.

ХУДОЖНИК. Я бы очень хотел, чтобы мы с вами были незнакомыми людьми. На незнакомых людей не давит груз прошлого. И они не связаны обязанностью вспоминать одно и то же.

ПРОФЕССОР. Но зато их исповеди друг перед другом лишены достоверности.

ХУДОЖНИК. В них нет мести.

ПРОФЕССОР. Но мы с вами знакомы давно.

ХУДОЖНИК. К сожалению, господин Профессор, к сожалению. Из огромного моря фактов мы выбираем те, которые создали сами. Эти факты и есть наше обвинение и наше беспомощное алиби.

ПРОФЕССОР. Скорее обвинение, чем алиби. Но вам, господин Художник, нравится тусклый свет воспоминаний.

ХУДОЖНИК. Вы посторонний человек. Вы уйдете со своими проблемами, а я погружусь в свои. Главное, меня не беспокоит ваша жизнь, а вас не может беспокоить моя. Но вы видели, какими счастливыми глазами смотрела девочка, думая, что эта женщина жива.

ПРОФЕССОР. Да.

ХУДОЖНИК. А с чем приехали вы? Несколько лет назад… К старости кисть становится всё менее послушной. На меня работало имя, но краски уже сопротивлялись. Я клал один цвет, а ложился другой.

ПРОФЕССОР. Краски начали мстить?

ХУДОЖНИК. Это был внезапный кризис.

ПРОФЕССОР. Вы сказали — несколько лет назад…

ХУДОЖНИК. Да, сказал. В минуту творческой слабости рядом со мной оказалась Певи. Не понимаю почему, но я ей рассказал историю семьи Августа.

ПРОФЕССОР. Конечно, без лишних подробностей…

Профессор подходит к портрету Моны.

ХУДОЖНИК. Сначала судьба поступила слишком щедро — она соединила этих двух людей — женщину совершенной красоты и художника божественного дарования. Возможно, отец Августа не понял бы вечной тайны искусства, если бы рядом с ним не оказалась Мона, а красота Моны, наверное, растворилась бы в ежедневной суете, когда бы она вышла замуж не за Гения, а за обычного человека. Но, оказавшись вместе, они стали упреком советскому обществу, в котором главным законом была зависть… Гении в таком обществе обречены… Обречено всё совершенное… И он, и Мона были обречены за свое совершенство. Этот прекрасный портрет Моны Гений написал за несколько дней до своего ареста. Он написал его здесь, в моём доме…

ПРОФЕССОР. Почему вы его тоже не называете по имени?

ХУДОЖНИК. Нет, нет. Ни в коем случае этого делать нельзя. Мы с вами не знаем его настоящего имени. Это он так назывался, пока был среди нас… Я никогда не обращался к нему по имени. Я называл его только Гением. Даже в третьем лице. Если кто-нибудь звонил, спрашивал или говорили о нём… Я и теперь не могу произнести его имя. Мне даже кажется, что я этого имени и не знал. Я знаю, что он был Гением. Это я знаю, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. Мне очень обидно, что портрет Моны висит в вашем доме…

ХУДОЖНИК. Не забирайте его, я вас умоляю.

ПРОФЕССОР. Вы всё еще ее любите?

ХУДОЖНИК. Не смейте, не смейте меня об этом спрашивать. Вы были лечащим врачом Моны, и это не позволяет мне думать о вас дурно… Послушайте, что было дальше… Певи училась на втором курсе консерватории. Она часто ездила за границу и очень хотела разыскать их сына.

ПРОФЕССОР. Видимо, Певи понимала, что вам одному не справиться со своей болью. Талантливые дети очень рано чувствуют, какое проклятие они унаследовали от родителей.

ХУДОЖНИК. У Певи странный характер. Она перед всеми чувствует себя виноватой, перед Виктором, передо мной, даже перед миром, потому что он сотворен так уродливо… Певи была уверена, что Август одинок и она сделает его счастливым… Два года она колесила и наводила справки о нем по всей Европе.

Слышится громкий заразительный смех.

Наступали каникулы — и Певи исчезала. Нашла она его в Америке, в Нью-Йорке, он заканчивал математический факультет университета.

ПРОФЕССОР. Мне трудно с вами говорить, как будто виноватым вы хотите сделать меня… Мне постоянно что-то приходится преодолевать в разговоре с вами… И всё-таки вам придется мне ответить на вопрос, почему всё это произошло…

ХУДОЖНИК. Я давно понял, что во все времена человек задает себе один и тот же вопрос. Но каждая новая эпоха отвечает на него всё с большей жестокостью.

 

Картина вторая

Иуда разговаривает по телефону.

ИУДА. Да… Он интересовался картиной «Кровавая паутина»… Они остановились в отеле «Националь»… В двадцать первом номере… Номер оплачен до пятнадцатого… Да… Каждое утро, в шесть он делает ей укол… Да… Они улетают в Америку пятнадцатого в 11.00… Художник ждет его прихода ночью… Если разрешите, я вам позвоню сам… (Вешает трубку.)

 

Картина третья

Весна. Утро. Кремлёвские часы бьют три раза. Художник стоит на балконе своей спальни и смотрит на Москву-реку. Часы Кремля бьют вторично.

ХУДОЖНИК. Значит, Мона жива… Минуту назад кремлёвские часы пробили три раза. Теперь они снова бьют, словно кто-то исправляет время. Или мне кажется, что его надо исправить… Москва-река… Даже её они умудрились превратить в сточную канаву…

К особняку подходят ВИКТОР, ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА и ПИСАТЕЛЬ. Они пьяные. Виктор звонит в дверь. Он не хочет ждать ни секунды, пока ему откроют, и громко стучит в дверь.

ХУДОЖНИК. Виктор, не стучи. Всех разбудишь.

ВИКТОР. Доброе утро, отец.

ХУДОЖНИК. Доброе утро… Писатель, когда вы работаете?

ПИСАТЕЛЬ. Маэстро! Я живу!

ВИКТОР. Он прост, у него нет комплексов.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Здравствуйте, папочка!

ХУДОЖНИК (Виктору). Кто это? Опять новая?

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Ах, я у тебя не первая?

Виктор стучит в дверь.

ВИКТОР. Черт возьми! Я уверен, что Иуда притворяется. Он не спит, он просто не хочет открывать.

ХУДОЖНИК. Не стучи.

ВИКТОР. Тебя я всё равно не разбужу никаким стуком.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка! А почему вы не спуститесь и не откроете нам дверь? Это было бы так восхитительно.

ВИКТОР. Тс-сс.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Никаких «тс-сс». В тишине я плохо слышу. Вы слышали, папочка? Часы Кремля пробили дважды одно и то же время! Говорят, что когда заседала тайная вечеря апостолов, черт звонил в колокол, пока кто-то кого-то не предал и не зарезал. Интересно, кого это там в Кремле предали или зарезали. Но партийным монстрам не привыкать. Они только этим и занимаются. И всё-таки, зачем это они, папочка, часы переводят?..

ВИКТОР (стучит в двери). Сокровище, помолчи.

ХУДОЖНИК. Виктор! Что это значит?

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка! У вас дома найдется бутылочка «Экстры»?.. Что вы молчите, папочка? У вас есть русский национальный напиток? Водка у вас есть, папочка?

ВИКТОР (колотит в дверь). Если Иуда не проснется, значит, у него вытащили ребро.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Это именно тот случай, любимый. В нашей стране вытащили ребро из Иуды, а не из Адама. Иначе откуда бы появилось столько доносчиков. Папочка, правильно я говорю?.. Мы хотели переделать мир на манер Иуды?.. Любовь Иуды… Фу, как это отвратительно… Вдруг к тебе в постель залезает Иуда. Ты ему говоришь — не надо, не надо, Иудик! А он тебе говорит — надо! Ну, подумайте, папочка, где же тут нравственность?..

ХУДОЖНИК. Иуда идет.

ВИКТОР. Наконец-то.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА (Художнику). Вы с нами выпьете чашечку кофе?

ХУДОЖНИК. Виктор, поднимись ко мне.

ИУДА (открывая дверь). Вы сказали, что взяли с собой ключи. Простите, я вздремнул.

ВИКТОР. Я успел их потерять. Но если бы твой библейский предок дрыхнул так же, как ты, сейчас не было бы проблемы концлагерей.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Какой у тебя чуткий сон, Иудик!

ХУДОЖНИК. Виктор, я тебя жду.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Вместе со мной? (Посылает воздушный поцелуй Художнику.) Сейчас я чуть-чуть пьяна. Но — чашечку кофе, и я могу повторить свою жизнь сначала!

Виктор и Эстрадная Певица вошли в дом. Иуда пока не закрывает дверь, ожидая, когда войдет Писатель. Но Писатель вдруг разговорился со знаменитым Художником.

ПИСАТЕЛЬ. Я не думал встретить вас так рано, маэстро!

ХУДОЖНИК. Я тоже. Что это у вас за книга?

ПИСАТЕЛЬ. «Власть примитива — феномен XX века». Бестселлер. Вся прежняя философия — это старьё, маэстро. Старьё!..

ХУДОЖНИК. Люди придумали, а справиться с этим не могут…

ПИСАТЕЛЬ. Что они придумали?

ХУДОЖНИК. Они придумали себя другими. Другими… Но они такие, какие они есть… Гойя, Брейгель, Босх — вот что такое люди. Какими их увидели эти художники… Но не Рафаэль, понимаете, не Рафаэль…

ПИСАТЕЛЬ. Маэстро, но ведь ваша юность…

ХУДОЖНИК. Почему вы всё время хотите узнать про мою юность?

ПИСАТЕЛЬ. Не знаю. Мне кажется, что я хочу что-то узнать про себя. А спрашиваю у вас… Всё надоело… Собачий лай, проволока, концлагеря, сумасшедшие дома, пули в затылок… Соловки, Катынь — повсюду раскапывают новые захоронения. Это же черт знает что. Словно это была не страна, а какой-то бандитский притон. Какую газету не откроешь… Всё надоело. Сколько можно.

ХУДОЖНИК. Можно. Они с этого начинали.

ПИСАТЕЛЬ. И это говорите вы?

ХУДОЖНИК. Боюсь, что у людей уже осталось мало времени, чтобы узнать подробности этой кровавой паутины, которую плетет примитив…

ПИСАТЕЛЬ. Маэстро, но сейчас весна, апрель. Птички поют.

ХУДОЖНИК. Как эти птички называются — воронами?

ПИСАТЕЛЬ. Маэстро, вы больны. Вы лечитесь в Кремлёвке? У вас плохие врачи, маэстро.

Из окна высовывается обнаженная Эстрадная Певица.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Эй, Писатель! Ты собираешься ко мне в постель?.. Отпустите его, папочка… Эй, слышишь, иди сюда… Какого черта, отобрали меня у других мужиков, а сами разбежались. Папочка, я думала, что он напишет обо мне роман… Писатель! Где «Экстра»? Я требую «Экстры»…

Писатель входит в особняк. Иуда закрывает двери.

 

Картина четвертая

Гостиная. Виктор, Писатель, Иуда.

ВИКТОР (Писателю). Иди к ней.

ГОЛОС ЭСТРАДНОЙ ПЕВИЦЫ. Мужчины!

ВИКТОР. Иди, она мне не нужна.

ПИСАТЕЛЬ. Я еще хочу выпить.

ВИКТОР. Там, у нее в комнате есть.

ПИСАТЕЛЬ. Ну, тогда о'кей! (Уходит.)

ГОЛОС ХУДОЖНИКА. Виктор!

ВИКТОР. Иди, Иуда, дрыхни.

ИУДА. Слушаюсь.

ВИКТОР. Пока тебя не разбудит голос дьявола.

Художник появляется в гостиной.

ХУДОЖНИК. Идите спать, Иуда.

ИУДА. Слушаюсь.

ХУДОЖНИК. Что же вы стоите?

ВИКТОР. У него бессонница.

Иуда услужливо кланяется и уходит.

ВИКТОР (вслед, тихо). Смыл бы грим, что ли.

ХУДОЖНИК. Ты ошибаешься, у него нет грима — это призвание.

ВИКТОР. У него призвание, а у тебя что?.. Неужели ты знал?

ХУДОЖНИК. Я не знал, Виктор.

Художник поднимается к себе наверх.

 

Картина пятая

Спальня Певи и Августа.

ПЕВИ. Но почему мне кажется, что твоя мать жива?

АВГУСТ. Ты хочешь, чтобы она была жива. Твои концерты тебя измотали. Поезжай в Швейцарию. Я закончу лабораторные испытания и позже приеду к тебе.

ПЕВИ. Август, ты меня не бросишь?

АВГУСТ. Нет. Никогда.

ПЕВИ. А если бросишь, Август?.. Если бросишь?..

АВГУСТ. Певи, я тебя никогда не оставлю…

ПЕВИ. Да? Это правда?

АВГУСТ. Завтра утром я тебя провожу. Билет я уже взял.

ПЕВИ. Почему ты так торопишься?

АВГУСТ. Ну, Певи… ну, мне надо поработать… Ну, отдохни, ладно? Еще хорошо, что у нас есть такая возможность…

ПЕВИ. Я не поеду. Я хочу быть рядом с тобой.

АВГУСТ. Я скоро приеду.

ПЕВИ. Август, ты когда-нибудь был в Париже?

АВГУСТ. А разве я тебе не рассказывал? Я почти год жил в семье Пикассо.

ПЕВИ. Пикассо дружил с твоим отцом?

АВГУСТ. Ну, так нельзя сказать, что они дружили. Они переписывались. Но отцу не разрешали выезжать из страны. Пикассо его приглашал… Вот такие глазищи у него были. И очень любил целовать детей…

ПЕВИ. И тебя тоже?

АВГУСТ. Ну, я тоже был маленький.

ПЕВИ. А он любил свою жену?

АВГУСТ. У него было несколько жен… В смысле, он несколько раз женился.

ПЕВИ. А как ты думаешь, мой отец любил мою маму?

АВГУСТ. Я не знаю.

ПЁ'ВИ. Ты думаешь, он ее не любил?

АВГУСТ. Я не знаю… Я серьезно тебе говорю.

ПЕВИ. Тебе жалко моего отца?

АВГУСТ. Очень.

ПЕВИ. Нет, правда, ты его любишь?

АВГУСТ. Мне кажется, он трагическая фигура…

ПЕВИ. Последние годы он почти ничего не пишет.

АВГУСТ. Он говорил со мной. Сказал, что работает над какой-то картиной уже много лет. Но сюжет не поддается ему…

ПЕВИ. По-моему, он что-то скрывает.

АВГУСТ. Конечно. Он скрывает от тебя свое одиночество.

ПЕВИ. Но почему мне так жалко его? Почему, чем больше я тебя люблю, тем больше мне его жалко?

АВГУСТ. Это такой мир, Певи.

ПЕВИ. Такой плохой?

АВГУСТ. Да. Мог бы быть и получше. А почему тебе не поехать в Швейцарию вместе с отцом? У него там много друзей.

ПЕВИ. Нет. У него нет друзей.

АВГУСТ. Как? Он мне рассказывал…

ПЕВИ. Когда-то были…

АВГУСТ. А что случилось? Почему когда-то?

ПЕВИ. Август, не оставляй меня. Не оставляй нас…

АВГУСТ. Тебе надо отдохнуть. Поговори с отцом.

ПЕВИ. А сказку? Ты обещал сказку…

АВГУСТ. Хорошо…

ПЕВИ. А ты ложишься?

АВГУСТ. Ты уже засыпаешь… Жила-была на свете девочка… Звали ее Певи… Такая хорошая, хорошая…

ПЕВИ. Это я?

АВГУСТ. Да… Этой девочкой была ты… Сначала была маленькой, потом подросла и стала еще лучше…

ПЕВИ. Август, давай будем с тобой немного современнее.

АВГУСТ. Хорошо. Как проснемся утром и сразу станем современными… Включим телевизор…

ПЕВИ. Бесовский ящик…

АВГУСТ. А там, говорят, бывают теперь интересные передачи.

ПЕВИ. Спокойной ночи, малыши.

Стук в дверь.

АВГУСТ. Войдите, кто там!

Входит Виктор. В руках бутылка коньяка и две рюмки.

ВИКТОР. Где фотография твоих родителей?

АВГУСТ. Тише… Зачем она тебе? Вон, висит на стене.

Виктор пристально разглядывает висящий на стене портрет Моны и Гения.

АВГУСТ. Что ты валяешь дурака? Ты видел этот портрет десятки раз.

ВИКТОР. Я хочу выпить за твоих родителей.

АВГУСТ. Завтра, Виктор, завтра. Разбудим Певи, она играла всю ночь.

ВИКТОР. Почему завтра? Завтра — это уже сегодня. Я хочу выпить за них сейчас, сию секунду.

АВГУСТ. Тише… Говори тише…

ВИКТОР. Я не хочу молчать.

АВГУСТ. Потом, потом… А где твой Писатель?

ВИКТОР. Пошел бы он, знаешь куда?..

АВГУСТ. Тише.

ВИКТОР. Певи!..

АВГУСТ. Вика, пойдем, я тебе что-то скажу.

ВИКТОР. Август, я не люблю тебя.

АВГУСТ. Сейчас я оденусь и мы с тобой поболтаем в гостиной… Только потише.

ВИКТОР. Но я всё равно тебя не люблю…

АВГУСТ. Давай поговорим завтра… Пойдем…

ВИКТОР. Я хочу послушать «Пассакалию до-минор»!

АВГУСТ. Ну, ты совсем свихнулся. Она же спит.

ПЕВИ (сквозь сон). Я тебе завтра сыграю.

АВГУСТ. Пошли.

ВИКТОР. Не пойду.

АВГУСТ. Но ты можешь подождать до завтра?

ВИКТОР. Я завтра умотаю из Москвы. Вот, видишь, я заработал уйму денег. Вот, смотри здесь несколько тысяч. Вот, видишь, одна, две, три пачки…

АВГУСТ. Ты всё-таки продал свое изобретение?

ВИКТОР. Да! Я изобрел пыль, которую будут пускать в глаза всем и в том числе мне, пока я не ослепну. Пока вы все не ослепнете!..

АВГУСТ. Ну, не хочешь говорить, не надо…

ПЕВИ (сквозь сон). Вы о чем там говорите, ребята?

АВГУСТ. Но мы можем выйти с тобой из спальни?

ВИКТОР. Нет, не можем.

АВГУСТ. Послушай, а ты случайно опять не начал?..

ВИКТОР. А тебе какое дело?

ПЕВИ. Вика! (Просыпается.) Ты опять пил наркотики?

ВИКТОР. Наркотики не спасают…

ПЕВИ. Сейчас я оденусь. Сейчас. Сейчас. Идите в гостиную. Я тебе сыграю, и ты пойдешь спать. Ты мне обещаешь?

ВИКТОР. Ты очень нежная, сестренка.

ПЕВИ. Сейчас, сейчас…

ВИКТОР. Август, почему ты не пьешь?

АВГУСТ. Пойдем. Водка очень паршивая. Сивухой несет.

ВИКТОР. Это не водка, а коньяк.

АВГУСТ. Ну, значит, коньяк на водочном спирте. Ты где покупал?

ВИКТОР. В баре.

АВГУСТ. Наверное, подделка.

ВИКТОР. Мне всё равно…

 

Картина шестая

Музыкальная гостиная. Певи играет «Пассакалию».

ВИКТОР. Спасибо, Певи.

ПЕВИ. Нравится? Я не стала хуже играть?

ВИКТОР. Нет, сестренка. Ты прекрасно играешь.

ПЕВИ. Я умница, правда? Вас трое мужчин. Я как-то скрашиваю вашу жизнь…

ВИКТОР. Да, сестренка… Ему не нужно было равенство… Иоганну Себастьяну Баху не нужно было равенство. Он и так себя чувствовал равным с природой… Нет большего преступления на свете, чем эта идея равенства. Человек сам чувствует, кто ему равен, а кто нет. Всё испоганили, всё — этим равенством.

ПЕВИ. Что с тобой, Виктор?

ВИКТОР. Нет, нет. Танцуйте, танцуйте… Там, в баре играют другую музыку. Большевики опять наигрывают свои блатные мелодии. Они не меняются, они не могут измениться. Эти их танго, фокстроты. Вы бы посмотрели на их морды. Раньше они кричали — народ, рабочий класс. А теперь выясняется, что им не за кого спрятаться. Некого подставить… Всех перерезали, передушили. Когда у них отняли власть, они стали обычными уголовниками… Теперь они обжираются в барах. Жрут, скоты! И вопят, что не отдадут свои партийные богатства. А народ голодает, давится в очередях за банкой тухлых консервов. Половина страны за чертой бедности. И они еще орут, что было что-то хорошее. Почему они такие наглые, почему?.. Кто-то должен за это ответить?..

ПЕВИ. Что с тобой, Виктор?

ВИКТОР. Почему вы не танцуете?.. Август, Певи… Вы не видели ее лицо… А я видел, видел, там, в баре…

ПЕВИ. Виктор, ты обещал пойти спать.

ВИКТОР. Подожди, сестренка, подожди… В баре играют другую музыку… Нам надо поговорить с Августом… Ты иди спать.

ПЕВИ. Не пойду. Ты нехороший человек.

ВИКТОР. Может быть, я и нехороший. Но я не могу быть еще хуже.

АВГУСТ. Что случилось, Вика?

ВИКТОР. Зачем всё так? Ведь могло быть всё иначе.

АВГУСТ. Иначе, как правило, не получается.

ВИКТОР. Уйди, Певи. Если ты не хочешь меня возненавидеть.

ПЕВИ. Нет. Ты что-то затеял.

ВИКТОР. Я скажу только два слова Августу.

ПЕВИ. У вас есть секреты от меня?

АВГУСТ. Нет. У нас нет секретов.

ВИКТОР. Скажи, что есть секреты!

АВГУСТ. Вика, в чем дело?

ВИКТОР. Ну, ладно, тогда выпьем! Выпьем за то, что у нас нет секретов. У меня есть тост. У меня есть несколько тостов.

АВГУСТ. Может, не стоит? Пойдем спать. Завтра утром поговорим.

ВИКТОР. Брось! Возьми рюмку! Я поднимаю тост за себя… За сына убийцы!..

Август ставит рюмку на столик. Виктор осушает свою рюмку. И тут же наполняет ее снова.

ПЕВИ. Вика! Прекрати…

ВИКТОР. Я предупреждал. Теперь слушайте. Теперь я предлагаю тост за мою сестренку, за сестру алкоголика и дочь убийцы!

АВГУСТ. Всё? Тосты кончились? А теперь иди спать. Я тебя провожу.

Виктор наполняет рюмку.

ВИКТОР. Тебе мало той боли, которую мы должны носить с Певи всю жизнь? Зачем ты на ней женился?

ПЕВИ. Замолчи, Виктор! Замолчи…

Август обнимает Певи.

АВГУСТ. Успокойся, Певи. Он не такой плохой, каким представляется.

ВИКТОР. Мало той боли?

АВГУСТ. Во мне нет этой боли. Всё прошло.

ВИКТОР (осушив еще одну рюмку). Врешь! Ты всё помнишь! Это она, глупышка, ничего не смыслит!

АВГУСТ. Это невозможно осмыслить. Когда всю нацию толкают на панель, трудно разобраться — кто продает, а кто покупает… Я не знаю, почему ты называешь своего отца убийцей. Если он и убил, то только самого себя. Он не устоял перед искушением нравиться обществу, даже такому отвратительному, как наше…

ВИКТОР. Но ты не знаешь, никто из нас не знал… И отец тоже не знал…

АВГУСТ. О чем он не знал?

ВИКТОР. Он не знал.

В музыкальную гостиную входит Художник. Он слышит последние реплики.

ХУДОЖНИК. Что здесь творится?

АВГУСТ. Пустяки, отец, чуть-чуть истерики перед сном. Спокойной ночи (обнимает Певи).

ХУДОЖНИК. Ты пьян, Виктор!

ВИКТОР. А ты слишком трезв.

ХУДОЖНИК. Идите спать, дети. А ты останься.

Август и Певи уходят.

 

Картина седьмая

Художник и Виктор остаются вдвоем.

ХУДОЖНИК. Мона приехала со своим врачом.

ВИКТОР. Бедный Август! Как ты теперь станешь объясняться с ним?

ХУДОЖНИК. Завтра ты скажешь Певи и Августу, что им предстоит встреча с Профессором.

ВИКТОР. Надо быть адекватным обществу, в котором живешь. И тогда легко переиграть, перехитрить своего противника. Ты уже решил, что Профессор медицины в твоем боковом кармане… Тогда ты не думал о будущем. А теперь ты не хочешь думать о прошлом.

ХУДОЖНИК. Человек не сравнивает настоящее с будущим. Он сравнивает настоящее с прошлым.

ВИКТОР. Но вы не даете людям вырваться из этого прошлого… Я видел мать Августа с ее новым мужем в баре… Не дай Бог, чтобы тебе когда-нибудь приснилось ее лицо…

ХУДОЖНИК. Я не знаю, как жить дальше, Виктор.

ВИКТОР. Что?..

ХУДОЖНИК. Перестань.

ВИКТОР. Ах, ты сдаешь, бедняга. Тебя мучают угрызения совести. Ну, что же, неплохой вариант. Но банальный. (Хлопает ладонью по столу.) И ты меня не заставишь поверить в твою слабость.

ХУДОЖНИК. Ты много пьешь, Виктор. В нашей семье не было алкоголиков.

ВИКТОР. Прекрасно. А кто был в нашей семье? Может быть, включить магнитофон? И мир узнает то, о чем он раньше не догадывался? Ну, выскажись, жизнь какого великого художника тебе кажется похожей на твою? Валяй! Я всё равно буду восхищаться тобой. А не каким-нибудь глухим Гойей или шизофреником Модильяни. Ну как, восхищаться? Или я плохая аудитория?..

ХУДОЖНИК. Ты скажешь Певи и Августу, пусть будут готовы к этой встрече в любой момент.

ВИКТОР. Ты сам скажешь.

ХУДОЖНИК. Тебе ясно?

ВИКТОР. Нет… Певи завтра уезжает в Швейцарию. Отдыхать.

ХУДОЖНИК. Она никуда не уедет.

ВИКТОР. Почему? Тебе так надо?

ХУДОЖНИК. Она не поедет ни в какую Швейцарию.

ВИКТОР. Она не должна была выходить замуж за Августа. Почему ты ей не помешал. Ты бы мог помешать.

ХУДОЖНИК. Как он умел смеяться… Какой это был смех… Ты понимаешь, это производило впечатление такой искренности, такого откровения… Это была какая-то совершенно непонятная людям природа бескорыстия… И такой святой беззащитности… Понимаешь, все, кто видел, как он смеется, становились другими. Как будто мы попадали в другой мир, в котором мы ничего не понимали. Но в котором и понимать было ничего не надо, кроме радости… Это было просветление… Я помню, как однажды мы гуляли с ним в парке и кто-то мимо проходил с собакой. И собака остановилась и смотрела на него такими влюбленными глазами, что я начинал сомневаться — человек ли он?.. Если у собаки появилось на мордочке такое выражение одухотворенности… Что же надо было сделать, чтобы отнять у него смех?.. Что надо было сделать, чтобы отнять смех у каждого из нас?..

ВИКТОР. Тогда почему ты не пошел на плаху вместе с Гением?

ХУДОЖНИК. Певи должна была встретить Августа. Она должна была полюбить его…

ВИКТОР. Что же вы натворили, отец?.. Сколько еще должно пройти времени, чтобы люди начали понимать друг друга…

ХУДОЖНИК. Ты меня обвиняешь?

ВИКТОР. Это ты должен спросить у самого себя. У самого себя. Ты обманул не меня. Вы, все вместе, все вместе, вы обманули не одного человека… Я не знаю — сколько людей… Я не знаю, сколько их, отец… Я не знаю… Но я не могу тебе ничего ответить… Я хочу уехать. Помоги. Может быть, у меня и там ничего не получится. Но там на меня не будут смотреть, как на прокаженного.

ХУДОЖНИК. Что случилось, Виктор?

ВИКТОР. Меня ненавидят. Я чувствую, что меня ненавидят…

ХУДОЖНИК. Хорошо. Я постараюсь тебе помочь. В одном из швейцарских банков на твое имя открыт счет.

ВИКТОР. На мое имя?..

ХУДОЖНИК. Да, на твое. Там несколько миллионов.

ВИКТОР. Откуда? Откуда эти деньги?

ХУДОЖНИК. Когда-то очень давно, мне было лет тридцать, я написал несколько картин и передал их своему другу. Он их перевез через границу. Тогда на таможнях так не проверяли. Я попросил их сохранить. Но он их продал в частные коллекции. И деньги положил на мой счет в швейцарском банке.

ВИКТОР. А у кого эти картины?

ХУДОЖНИК. Позже, когда я был в Швейцарии, я перевел эти миллионы на твой счет и на счет Певи. Я вам открыл счета. А себе оставил совсем немного.

ВИКТОР. Значит, у Певи тоже есть деньги?

ХУДОЖНИК. У нее столько же денег, сколько у тебя… Я хочу, чтоб ты понял, что высшая религия человека — сомневаться… Я не справился с этой религией… Но я хочу вас всех понять… Тебя… Певи… Мне нужно понять… Я обязан понять, что происходит в моем доме… На каком положении я нахожусь в нем?.. Кто я?.. Я тебя спрашиваю…

ВИКТОР. Понять?.. Ты?..

Слышится громкий заразительный смех.

ХУДОЖНИК. Он пришел… Это он… Опять он… Кровавая паутина… Ты зайди к нему… Посмотри… Он жаловался, ему постоянно не хватает красок… Вчера он мне сказал, что основной закон мироздания — это Принцип Избирательности… Мама спит, Виктор?..

Вся обстановка гостиной преображается… Только белые, черные и красные тона. Загораются и мягко полыхают кресла… Виктор играет на рояле. Поет.

ВИКТОР. Зачем ты проклял себя, отец?..

 

Картина восьмая

Ночь. Гостиная. Кремлевские часы бьют три раза. Художник сидит в кресле.

ХУДОЖНИК (не поворачивая головы в сторону двери). Входите, господин Профессор, входите.

Входит Профессор медицины.

ПРОФЕССОР. К сожалению, нельзя предвидеть, когда и где ты будешь завтра. Я…

ХУДОЖНИК. Это тоже относится к вашей теории психоанализа? Или по ночам вы знаете, когда и где вам надо быть? Вам нетрудно будет повесить плащ в прихожей на вешалку. Как войдете — слева. Странно, почему Иуда не побеспокоился.

ПРОФЕССОР. Конечно, конечно. Простите. Сейчас повешу. К сожалению, я незваный гость. И приходится нарушать некоторые формальности.

ХУДОЖНИК. Некоторые?.. А что, на этот раз двери опять были открыты?

ПРОФЕССОР. Мне везет.

ХУДОЖНИК. Везение — плохой признак, вы перестанете ошибаться, а это уже драма, но может стать и трагедией… Что же вы стоите, садитесь.

ПРОФЕССОР. Спасибо. (Садится в кресло.) Значит, есть прямой смысл делать сплошные ошибки и тогда можно стать счастливым.

ХУДОЖНИК. Что-то вроде, если вы ищете утешения в счастье.

ПРОФЕССОР. Вы меня ждали?

ХУДОЖНИК. Вы приходите без разрешения, даже без телефонного звонка. Очевидно, внезапность ошеломляет вас самого.

ПРОФЕССОР. Но вы бы мне отказали. Даже корреспонденты не могут попасть к вам в дом. Вы не любите, чтобы кто-то вмешивался в вашу жизнь.

ХУДОЖНИК. Я прочитал вашу книгу, дорогой Профессор: «Психоанализ и современная медицина».

ПРОФЕССОР. И как, вас увлекает психоанализ?

ХУДОЖНИК. Нет… Я увлекаюсь вами. И поэтому решил, что сегодня ночью вы придете еще раз.

ПРОФЕССОР. И я пришел.

ХУДОЖНИК. И вы пришли… Если бы не ваша ученическая шутка с картиной «Кровавая паутина»…

ПРОФЕССОР. Как правило, повод примитивнее причины. Но без него нельзя.

ХУДОЖНИК. Конечно, я вас узнал сразу, как только вы появились на пороге два дня назад. Но я надеялся, что у вас достанет воли не напоминать о нашем знакомстве, а вы оказались трусом.

ПРОФЕССОР. Мне-то вы предложили маскарад с масками и неузнаванием. Но стоило мне уйти, вы тотчас позвонили в отель и спросили администратора, с кем я приехал, из какой страны и как долго я собираюсь пробыть в Москве.

ХУДОЖНИК. Вы и тогда были настойчивы… Август уверен, что его мать мертва. Не в моих и не в ваших интересах копать лопатой время чудовищных фактов…

ПРОФЕССОР. Но она жива, и вам никуда не деться. Август увидит ваше лучшее творение наяву.

ХУДОЖНИК. Затея садиста, но не врача. Нелепица. Вы ее муж и желаете зла ее единственному ребенку.

ПРОФЕССОР. Я желаю зла вам. Август любит вас. А я… хочу, чтоб он вас ненавидел.

ХУДОЖНИК. Ну, что ж, господин Профессор, лично я не намерен с вами объясняться. И запутывать Августа один на один озлобленными инсинуациями я вам тоже не позволю.

ПРОФЕССОР. Всё-таки вы хотите сохранить легенду о своей порядочности… Вы боитесь, что Август многое узнает?

ХУДОЖНИК. Я ни на чей счёт не питаю иллюзий.

ПРОФЕССОР. Да, у вас суровая школа.

ХУДОЖНИК. Что вы имеете в виду?

ПРОФЕССОР. Не притворяйтесь. Однажды на завтраке с утренней почтой принесли письмо на имя Августа. В конверте была фотография постаревшей Моны. Завтрак мог быть испорчен… Но…

ХУДОЖНИК. Я спокойно допил кофе и съел бутерброд.

ПРОФЕССОР. Всё так. За вычетом детали — Певи успела увидеть, кто на фотографии. Всё кануло в вечность, и вдруг начало выплывать.

ХУДОЖНИК. Вы искусный водолаз, господин Профессор. Я бы задохнулся на такой глубине. Я бы не смог дышать вашим кислородом…

ПРОФЕССОР. Ах, какой вы капризуля, философ…

ХУДОЖНИК. Вы противились выписать ее из сибирской лечебницы. Она бы давно была здорова. Я обошел почти все инстанции. Я писал письма в Политбюро, в Комитет Госбезопасности. Я был у министра. Я добился успеха. Но вы, именно вы, лечащий врач Моны, были против… Никакой особой вины я не чувствую, кроме общей, что нам пришлось пережить в те годы.

ПРОФЕССОР. Но почему вы не привезли ее к себе домой сразу после суда? Вы же присутствовали на суде. Вы, конечно, соблюдали этикет и сидели чуть ли не рядом с Моной… Сидеть рядом со своей жертвой — какая ирония. Вы были избалованы диктатурой примитива… Мона слышала, как вы выступали… И, наверное, тогда уже начинала терять рассудок… А вам, вам… было всё равно. Представление шло к концу. В четыре часа утра, точно по графику, за Моной подъехала санитарная машина, и — здорова она или больна — её увезли в психиатрическую клинику… Кто-кто, а вы-то знали, что жён приговорённых к смертной казни изолировали от общества…

ХУДОЖНИК. Ложь! Я понятия не имел об этой процедуре!

ПРОФЕССОР. Господин Художник, у вас какая-то особая страсть к именам. Вы придумали прекрасное имя для своей дочери. Но Августа от рождения звали Андреем. Ему-то вы зачем сменили имя? Чтобы он не знал своего происхождения?

ХУДОЖНИК. Это было необходимо для его спасения. Мне удалось его отправить в Америку. У меня были связи в Министерстве иностранных дел. В Америке мой близкий друг усыновил мальчика. И дал ему другое имя — Август… Я верю в магические свойства имен. Имя Август более неприкосновенно… Это было необходимо. После приговора о смертной казни я сам еле оправился от шока… Я позвонил лично министру Госбезопасности. Он обещал мне помочь… Но вмешался слишком поздно… Гения уже расстреляли.

Дикие звонки в дверь.

ХУДОЖНИК. Вы закрыли?

ПРОФЕССОР. Да.

Звонки, звонки, звонки.

ГОЛОС ВИКТОРА (с улицы). Иуда!.. Иуда!..

ГОЛОС ЭСТРАДНОЙ ПЕВИЦЫ. Папочка!.. Выйдите на балкон!..

ГОЛОС ПЕВИ. Август, Иуда откроет!

ГОЛОС АВГУСТА. Сумасшедшие! Они разбудят всю Москву.

Звонки, звонки, звонки.

ГОЛОС АВГУСТА. Иду!

ГОЛОС ПЕВИ. Август! Не надо выходить. Иуда откроет.

ГОЛОС ЭСТРАДНОЙ ПЕВИЦЫ. Иудик!.. Иудик!..

ГОЛОС ВИКТОРА. Я выломаю двери!

Из спальни вышел Август. Спускается по лесенке.

ХУДОЖНИК. Август?..

АВГУСТ (быстро идет к двери). Сумасшедшие! Виктор, ты обалдел!

Наверху появляется Певи.

ПЕВИ. Здравствуйте, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. Здравствуйте, Певи.

ПЕВИ. Папа!..

ХУДОЖНИК. Певи, свари нам кофе.

ПЕВИ. Папа!..

ХУДОЖНИК. Что — кофе уже готов?

В гостиную входят Виктор, Эстрадная Певица и последним Август. Виктор и Эстрадная Певица пьяны.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка, ну, вы и даете!

ВИКТОР. Господин Профессор принимает наш дом за парижский ночной бар. Но вы в Москве, господин Профессор. В Москве, а не в Париже.

ПЕВИ. Сколько сварить?

ХУДОЖНИК. На пять персон.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. А я — персона?

Певи уходит.

ВИКТОР. Господин Профессор, почему рядом с вами не сидит ваш соучастник Иуда? (Отцу.) Ты думаешь, эта старая бестия спит? Как бы не так!

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка, (указывая на Профессора) у этого господина такая красивая дама, но она очень впечатлительна и не переносит некоторые большевистские мелодии… Почему вы на меня никогда не обращаете внимания?

Август поднимается по лестнице.

ХУДОЖНИК. Август, останься.

АВГУСТ. Когда будешь ходить на работу к девяти, поймешь. Спокойной ночи.

ХУДОЖНИК. С твоими электронными машинами ничего не случится. А здесь идет речь о судьбах близких тебе людей.

АВГУСТ. Я математик, и в судьбах людей ничего не смыслю.

ХУДОЖНИК. На этот раз придется.

ВИКТОР. Останься, мальчик. Не пожалеешь. Ты здесь многое узнаешь… Не правда ли, отец, он многое узнает?

ХУДОЖНИК. Убирайся!

ВИКТОР. Куда? Ты же заказал для меня кофе.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка, а для меня вы заказали кофе со сливками?

Август возвращается и садится в одно из пустующих кресел.

ХУДОЖНИК. Скажи ей, пусть убирается.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Мне? Что мне надо сказать? Я буду плакать, папочка.

ВИКТОР. Она нам не помешает.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА (весело). Что вы, я вам даже помогу.

ХУДОЖНИК. Виктор!

ВИКТОР. Иди в спальню, я скоро приду.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. А как же с чашечкой кофе? Хотя бы без сливок…

ВИКТОР. Свари себе сама.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА (уходя). Папочка, вы видите, я стала у него постоянной. (Возвращается, целует Виктора и снова уходит.)

Виктор садится в кресло. Вошла Певи. Поставила на стол миниатюрный серебряный поднос. Пять кофейных чашечек, серебряный кофейник.

ПЕВИ. Я забыла блюдца.

ХУДОЖНИК. Принеси.

ПЕВИ. Принесу. (Расставила чашки.) Август! Август!

АВГУСТ. Что, Певи?..

Виктор подошел к бару, вытащил бутылку коньяка и рюмки, поставил на стол. Певи еще раз посмотрела на Августа. Ушла. Виктор наполнил себе рюмку.

ВИКТОР. Будешь?

АВГУСТ. Нет.

Виктор выпил.

АВГУСТ. Впрочем, налей.

Виктор налил ему. Август выпил.

ВИКТОР. Еще?

АВГУСТ. Потом.

Вошла Певи, принесла блюдца. Поставила в них чашки. Разлила кофе. Сели в кресло рядом с Августом. Август уткнулся в книгу.

ХУДОЖНИК. Август, отложи книгу.

АВГУСТ. Она тебя раздражает?

ВИКТОР. Его всё раздражает.

ХУДОЖНИК. Продолжайте, господин Профессор.

ВИКТОР (с недопитой рюмкой в руке). Начните всё сначала. Вы ведь, наверное, выучили наизусть свои монологи.

Художник жестко взглянул на Виктора.

ХУДОЖНИК. Господин Профессор, продолжайте.

ПЕВИ. Отец! Остановись!

ХУДОЖНИК. Поздно, девочка. Я жил для тебя. А теперь послушай немного правды, что приходится делать человеку ради своих детей. И потерпи ради меня.

АВГУСТ. Отец, я и Певи не хотим участвовать в этом бреде. (Встает, собирается уйти.)

ХУДОЖНИК. Сядь, Август.

ПЕВИ. Почему ты его заставляешь? Он не обязан выслушивать твою исповедь.

ХУДОЖНИК. Всё началось за этим столом. Пусть за этим столом и закончится… Господин Профессор, что же вы молчите?..

ПЕВИ. Ты не сумел построить свое счастье и хочешь разрушить наше. Ты изверг, отец.

ХУДОЖНИК. Не сердись, Певи. Смысл человеческого существования заключен в надежде, а не в счастье. И я не намерен отнимать ее у тебя с Августом. Но я не могу допустить, чтобы ваша надежда превратилась в ваше проклятие.

ВИКТОР. Ну, как, сестренка, ты поехала за счастьем в Америку? А что ты оттуда привезла? Тебе было плевать на меня, на отца… Разве в России не было мужчин, кроме Августа…

ХУДОЖНИК. Не паясничай… Август, этот человек — муж твоей матери… Твоя мать жива.

АВГУСТ. Так. Дальше… Дальше!

ПРОФЕССОР. Она жива, Август.

АВГУСТ. Я не глухой. А дальше что?

ХУДОЖНИК. Август, я всегда считал и считаю теперь, что твой отец был талантливее меня. Твой отец был Гений. И на суде я об этом сказал. Очевидно, я не должен был говорить правду… Я должен был солгать…

ПРОФЕССОР. Вы подтвердили его вину. И это решило исход дела. Ни один из близких знакомых Гения не выступил на суде и не захотел говорить правду о его взглядах. Никто не заблуждался — фундаментом Советского государства была ложь… Но ваше имя как художника слишком шумело. Вам позировали все партийные монстры.

ХУДОЖНИК. Для каждого времени находится свой художник. И в этом я не вижу никакого криминала.

ПРОФЕССОР. С Гением покончили. И фортуна повернулась к вам…

ХУДОЖНИК. Господин Профессор, народ не сумел устоять в этом психическом поединке с примитивом. Одурманивание блатным искусством искалечило нас… Я не поворачивал фортуны. Я тоже в них поверил…

ВИКТОР. Браво, маэстро. Ваш любимый художник Сандро Ботичелли тоже верил юродивому монаху Савонароле. И даже помогал ему сжигать собственные картины на костре. Но коммунисты всё упростили. Они не сжигали картины. Они сжигали художников.

ХУДОЖНИК. Я в них верил, господин Профессор.

ВИКТОР. А Гений в них не верил. Не верил и всё! Не хотел!

ПРОФЕССОР. Вы верили? Этим ублюдкам?.. Ничтожества всегда объединялись. А в XX веке все ублюдки почувствовали, что их время кончилось. И это будет их последнее объединение. Вот поэтому октябрьский переворот и был таким страшным. Большевиков напугали законы генетики, напугала цивилизация. Они поняли, что в XX веке ни в какие социальные одежды им уже не спрятаться. Надо было перечеркнуть достигнутые тысячелетиями нормы ума, красоты, благородства. Всё это был для них — блеф, блеф… Эволюция не оставляла места для сомнений, что они подонки.

ХУДОЖНИК. Я многого не знал.

ПРОФЕССОР. Вы не могли не видеть, что они подонки.

ВИКТОР. Но эти подонки перечеркнули вашу эволюцию… Плохо разве…

ПРОФЕССОР (Виктору). Господин…

ВИКТОР. Виктор. Меня зовут Виктор, Господин Профессор… Что? Я что-нибудь не так сказал? Коммунисты перевернули эволюцию вверх дном. Вверх тормашками. Да?.. Нет?.. Вы ведь генетик, господин Профессор. Они использовали вашу генетику по своему усмотрению… Как видите, вашу хваленую цивилизацию можно вполне разместить в концлагере. И получается очень эффектно. Производит впечатление…

ХУДОЖНИК. Господин Профессор, в своем большинстве люди примитивны. И ваша генетика не в силах что-нибудь изменить… И это всё равно, как вы их назовете — большевиками, нацистами, террористами или какими-нибудь другими мафиози. Все они имеют одно настоящее имя — Примитив. И там, где примитив захватывает власть, там наступает конец всему человеческому… В любой…

Слышится громкий заразительный смех.

Вся обстановка гостиной преображается… Только белые, черные и красные тона. Загораются и мягко полыхают кресла…

стране цель у примитива одна — прорваться к богатству и установить элитарную диктатуру уголовников. Это их голубая мечта с древнейших времен. К сожалению, наш XX век стал их звездным часом. Когда примитив высосал из религии все соки, но прорваться в дворянство не смог, он придумал утопию идиотского равенства. Конечно, не сам, за него придумали… Человечество давно уже болеет патологической жалостью к уголовникам. А тут еще, на нашу беду, появился рабочий класс. Примитив использовал его как заложника своей уголовной идеи… В коммунистической России это был один вариант уголовного государства, а у нацистов в Третьем Рейхе — другой. Но отличались они друг от друга только названиями… Я художник и вижу, как деградирует искусство, приспосабливаясь к примитиву. Я вам уже говорил об этом… А завтра примитива будет еще больше. И в тот час, когда люди будут твердо знать, что по ту сторону жизни им ничего не грозит, в тот час начнется нечто такое…

ВИКТОР. Вы постарели, маэстро. Почему начнется? Это уже началось…

ПРОФЕССОР. Это не так.

ХУДОЖНИК. Это так, господин Профессор. Я бы тоже хотел, чтобы было иначе… Я очень жалею, что вы мне помешали вернуть Мону в домашнюю обстановку…

ПРОФЕССОР. Жить в вашем особняке? Не слишком ли благодарно для памяти ее мужа?

ХУДОЖНИК. Но это вы подписали справку, что она умерла…

ПРОФЕССОР. Да. Это сделал я. Это был единственный способ спасти Мону. Когда пришел запрос из Комитета Госбезопасности о ее здоровье, я ответил, что она мертва.

ПЕВИ. Господин Профессор, вы вертите колесо зла.

ПРОФЕССОР. Зло совершил ваш отец, и я его продолжаю, надеясь извлечь из него максимум добра. Я не нашел другого способа прекратить зло. Когда Мону привезли в клинику, я был поражен ее красотой. И я поклялся — или вылечить ее, или отомстить.

ХУДОЖНИК. Но ее привезли в клинику здоровой. Ей было всего двадцать лет. Она была совершенно здоровой, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. В сумасшедшем доме люди быстро становятся сумасшедшими.

ПЕВИ. Вы выбрали орудием мести больную безропотную женщину. И еще ходите с ней в ночной бар? Это же публичное издевательство! Варварский эксперимент!

ПРОФЕССОР. Я ее муж, и несу ответственность за свои поступки. Кроме того, я врач-психиатр, и больше, чем кто-нибудь сознаю, что не время влияет на эксперименты, а эксперименты влияют на время. И всякое отклонение от норм когда-нибудь может стать нормой общества. Всё зависит от количества отклонений.

ХУДОЖНИК. Вы мне неприятны, господин Профессор. Но я смирился. Случаю было угодно явиться в таком неприятном обличии. Я мог вызвать милицию еще в первый ваш визит. Вы ведь теперь не советский, а французский подданный и ваше появление ночью в чужом доме могло бы для вас очень плохо кончиться… Я этого не сделал… Вы захотели, чтобы всё знал Август. Август сидит здесь. Вы получаете удовольствие? Вы удовлетворены?.. Я готов ответить на все ваши вопросы, потому что я сам не знаю, как я на них отвечу. Но одно условие, невзирая на вашу наглость, вам придется выполнить. Вы будете говорить то, что есть, и то, что вы действительно знаете. Забудьте вашего модернизированного Фрейда и ваш метод психоанализа. Я не кролик и прятать свою судьбу за ушами не собираюсь, как бы тоскливо она не сложилась.

Виктор наполняет рюмку Августа.

ВИКТОР. Выпей.

АВГУСТ. Спасибо, арлекин. Не хочется.

ПЕВИ. Господин Профессор… может быть, хватит?

Август мягко, с любовью взглянул на Певи.

ПРОФЕССОР. Господин Художник, вы не хотели лгать на процессе Гения, потому что вы любите правду…

ВИКТОР. Но есть правда с продолжением, самая страшная из всех, какие существуют. Вы, кажется, так хотели сказать, господин Профессор?.. Меня покоряет ваша нравственная чистота. Вы взываете к справедливости.

ПРОФЕССОР. Я добиваюсь ее.

ВИКТОР. Согласен. Но меня распирает зависть, откуда у вас такие подробные сведения обо всём?

ПРОФЕССОР. Я собирал их долго.

ВИКТОР. В нашем доме вы появились ночью.

ПРОФЕССОР. Да.

ВИКТОР. Но в любом порядочном доме ночью все спят. И свидания никому не назначают.

ПРОФЕССОР. Вероятно.

ВИКТОР. И всё-таки вы приходили. Точнее, проникали сквозь замки и цепочки. Вы рисковали репутацией честного человека… Но в один из ваших ночных визитов отец действительно мог вызвать милицию.

ПРОФЕССОР. В другом случае, но не в этом.

ВИКТОР. В другом, но не в этом, господин Профессор… В другом. И это вы хорошо знали.

ПРОФЕССОР. Разумеется.

ВИКТОР. Итак, маэстро после смерти Гения мучается угрызениями совести. К тому же из сумасшедшего дома приходит фальшивая справка, что мать Августа тоже умерла. Идут годы. Вы вместе с Моной уезжаете за границу. И всё это время накапливаете против маэстро информацию. И среди этой информации привычка моего отца бродить по ночам…

ПРОФЕССОР. Да. Я о ней знал.

ВИКТОР. Но в газетах не рекламировали привычки моего отца. И, по-моему, ни я, ни Певи, ни Август с вами не делились семейными секретами. Остается предположить, что тот, кто вам распахивает по ночам двери, тот вас и просветил…

ПРОФЕССОР. Да, мне сказал Иуда. Вы очень проницательны.

ВИКТОР. Вы слышали, как мы звонили, но Иуда не проснулся.

ПРОФЕССОР. Слышал.

ВИКТОР. А для вас он спрыгивает с постели.

ПРОФЕССОР. Я его просил.

ВИКТОР. Вы не просили. Вы ему приказали, угрожая разоблачением.

ПРОФЕССОР. Мне надо было встретиться с вашим отцом.

ВИКТОР. И более четверти века Иуда добросовестно вам служил? Он вам сообщал в Париж обо всём, что творится под этой дворянской крышей. Вы потребовали, чтобы Иуда передал Августу фотографию его постаревшей матери.

ПРОФЕССОР. Я же вам сказал, для меня помощь Иуды была необходима.

ВИКТОР. Но Иуда — мерзавец! Его давно следовало упрятать за решетку. А вы с ним сотрудничали. Как вы пошли на такой компромисс?

ПРОФЕССОР. Дело не в Иуде. Для меня куда важнее был ваш отец. И его я не выпускал из поля зрения. Я специально дважды приезжал в Москву на его выставки и наблюдал, как его живопись с каждой новой картиной становилась всё более бесцветной и беспомощной. Убогие полотна, на которых вместо неба потолок. С меня было довольно… Но когда в вашем доме появился Август, согласитесь, это было уже слишком… Дело не в Иуде.

ВИКТОР. Я не выгораживаю отца. У меня с ним свои счеты. В частности, из-за Иуды. Я бы его гнал в три шеи. А отец его держит. Но вы, господин Профессор, вы же не коммунист, вы же христианин?

ПРОФЕССОР. Да.

ВИКТОР. Христианство с большим трудом выкристаллизовывало человека. И главной идеей христианства всегда было откровение. Исповедь человека перед человечеством… А вы, господин Профессор, в своей благородной миссии, вы опирались на коммуниста-доносчика, на прямое предательство.

ПРОФЕССОР. В какой-то степени — да…

ВИКТОР. В какой-то… Это не делает вам чести.

ПРОФЕССОР. А по-моему, это имеет непосредственное отношение к чести вашего дома… Иуда живет у вас…

ВИКТОР. Извините. Я старался уточнить… Продолжайте уличать…

ПЕВИ. Неужели вам недостаточно того, что было? Они уничтожали людей. А что уничтожаете вы?

ВИКТОР. Не нервничай, сестренка. Мы все — паяцы. Сегодня мы доказываем, что наше настоящее лучше нашего прошлого и пользуемся прошлым каждый в меру своей подлости. Пока не высосем из него последние соки, мы не заснем… Жаль, что ты не пьешь, сестренка. Я бы тебе составил хорошую компанию…

АВГУСТ. Итак, моя мать жива… Отлично… Вы женились на больной, несчастной женщине. На своей пациентке. Но закон запрещает такие браки. Как вы женились — вы смошенничали?

ПРОФЕССОР. Я не обязан вам отвечать на ваш оскорбительный вопрос.

АВГУСТ. Отчего же, господин Профессор? Она — моя мать, и я вправе задавать вопросы и интересоваться ее судьбой.

ВИКТОР. Потрудитесь, господин Профессор, внести ясность.

ПРОФЕССОР. Тогда ваша мать не была еще настолько больна. Со временем болезнь прогрессировала. У меня своя клиника в Париже. Я приглашал лучшую профессуру мира, но медицина оказалась бессильной. Наверное, я вам скажу не всё. Есть вещи, о которых никто и никогда не узнает, кроме двух людей. Это так со дня сотворения мира. Иначе мы бы с вами знали немного больше о себе. Но мы только знаем, что их было двое — Адам и Ева… Дальнейшее было взвалено на наши слабые плечи. В одном я вас смею заверить — я не враг вашей матери.

АВГУСТ. Да-да. Конечно. Простите мне мои подозрения.

ПРОФЕССОР. Это естественно.

АВГУСТ. Она даже не помнит то, что было вчера?

ПРОФЕССОР. К сожалению… Люди отняли у нее всё, что она любила. И она перестала понимать их логику.

АВГУСТ. Как же вы с ней объясняетесь?

ПРОФЕССОР. Мы говорим только о настоящем. О том, что происходит сию секунду.

АВГУСТ. Значит, каждый час она с вами знакомится заново?

ПРОФЕССОР. Да.

АВГУСТ. Она по-прежнему красивая?

ПРОФЕССОР. Да, Август. Ваша мать по-прежнему очень красива. Я часто думаю над этим, каким образом у трагедии может быть такое красивое лицо… Певи, сегодня днем вы, кажется, были у нее в номере?

ПЕВИ. Какой же вы примитивный снайпер, господин Профессор!

АВГУСТ. Ты у нее была?

ПЕВИ. Да.

АВГУСТ. Тебя испугала ее красота?

ПЕВИ. Да.

АВГУСТ. Почему, когда я приехал, ты мне ничего не сказала?..

ПЕВИ. Я боялась, Август.

АВГУСТ. Это страшно?.. Нет, Певи… нет… Это страшно, когда красоту нельзя отличить от уродства?

ПЕВИ. Это печальное зрелище.

АВГУСТ. Это не зрелище, Певи… Это не зрелище…

ПЕВИ. У меня едва не помутился рассудок.

АВГУСТ. Зачем ты повторяешь то, что мне неприятно?

ПЕВИ. Чтобы при встрече тебе было легче.

АВГУСТ. У меня не будет с ней встречи.

ПЕВИ. Если бы…

АВГУСТ. Певи, моя мать не узнает меня.

ПЕВИ. Она несчастна. Но своим несчастьем она не может поделиться с другим. И это сделает тебя беспощадным.

АВГУСТ. Ты боишься моей беспощадности?

ПЕВИ. Да, Август, я боюсь.

АВГУСТ. Но почему ты говоришь, что она не может поделиться своим несчастьем с другими. Это я — другой?

ПЕВИ. И я тоже.

АВГУСТ. Но я её сын.

ПЕВИ. Да, ты её сын. И поэтому ты пойдешь к ней.

АВГУСТ (Художнику). Это ты послал Певи к моей матери? Зачем?

ХУДОЖНИК. Я хотел знать, как она себя чувствует.

АВГУСТ. Ах, ты хотел знать… Ты хотел.

ХУДОЖНИК. Да.

АВГУСТ. Я совсем забыл, ты ведь её помнишь другой. Какой ты её помнишь? Расскажи мне, я тоже хочу знать.

ПЕВИ. Август, милый! Я ни в чём не виновата.

АВГУСТ. Я люблю тебя, Певи. И по чьей бы вине это не произошло, я всё равно не перестану любить тебя, Певи… Я не нахожу связи между событиями тех лет и моим чувством к тебе.

ПЕВИ. Когда ты её увидишь, в твоих рассуждениях появится другая логика.

АВГУСТ. Певи…

ПЕВИ. Август! Милый мой Август! Как я люблю тебя!

АВГУСТ. Певи, я солгал тебе. Я пойду к ней. Она ведь меня всё равно не узнает. Она не поймёт, зачем я пришел… Что мне от неё надо… Одним любопытным меньше, одним больше — какая ей разница? Она ведь не отличит сына от любопытного? А что, если она станет надо мной смеяться?.. Как ты думаешь, отец, она меня узнает или нет? Ведь когда-то она меня тоже знала… Когда я был маленьким. Такой ежик. Под стол пешком… Ты помнишь? Я падаю, а она меня поднимает. А я опять падаю. А она меня опять поднимает. Но ты же помнишь… А вдруг я посмотрю в её глаза, и эти глаза за несколько секунд расскажут мне то, о чём не рассказывали ни вам, никому, никому все эти годы… А вдруг? Но если моя мать сама мне всё расскажет, тогда зачем мы все собрались? Здесь? За этим столом?.. Простите, я говорю что-то бессвязное. Я вас смутил своей сентиментальностью. Но я вас больше не стану смущать, чтобы не выглядеть глупо… Здесь за столом нас пятеро…

ПЕВИ. Ты должен уйти. Ты вначале собирался уйти.

АВГУСТ. Хорошо, маленькая, я ухожу. Но и ты вместе со мной.

ХУДОЖНИК. Ты никуда не уйдёшь, Август. И ты, Певи, тоже.

ПЕВИ. Почему он не уйдёт? Почему?.. Почему я должна сидеть здесь ночью, если я устала? Я хочу спать.

АВГУСТ. Певи…

ХУДОЖНИК. Певи, пусть Август услышит всё и узнает из уст господина Профессора. И потом решает сам, как поступать…

ПЕВИ. Отец, вы сводите счёты с господином Профессором, но мы не знакомы с вашими цифрами.

АВГУСТ. Ничего, Певи, цифры не менее эмоциональны, чем слова. И в конечном итоге приводят людей к тем же выводам.

ПЕВИ. Они придут к разным выводам, Август. Они ничего не выяснят. Они доказывают, что прошлое не зависело от их желаний…

АВГУСТ. Тогда я приду к выводу.

ПЕВИ. Август, я искала тебя по всему миру не для того, чтобы они вмешивались в нашу любовь. Отец, зачем нам знать то, в чём вы сами не разобрались за эти годы?

ХУДОЖНИК. Спроси у господина Профессора.

АВГУСТ. Он требует, а ты скрываешь?

ХУДОЖНИК. Насколько могу.

АВГУСТ. Здесь за столом нас пятеро. А там в номере гостиницы уже не человек, а то, что с ним можно сделать. Его превращение. Так вот, превращение уже есть, господин Профессор. И здесь я ничего не могу изменить. А меня интересует, что из себя представляет каждый из сидящих за этим столом. И имеем ли мы право задавать друг другу вопросы? Любые вопросы?.. Или только самим себе?.. И способны ли мы отвечать на них… Или всем нам необходим предлог, встряска, чрезвычайное происшествие, наконец, превращение?.. Меня это интересует, господин Профессор… Это… Можно ли с нами сделать то же самое…

ВИКТОР. А ты сомневаешься?.. Еще как…

АВГУСТ. Отец, в чём заключается правда, которую ты подтвердил на суде?

ХУДОЖНИК. Твой отец написал картину «Кровавая паутина» и назвал коммунистов — «партией примитива»…

Слышится громкий заразительный смех.

Вся обстановка гостиной преображается… Только белые, чёрные и красные тона. Загораются и мягко полыхают кресла…

АВГУСТ. И этого было достаточно, чтоб его осудили на смертную казнь?

ХУДОЖНИК. На суде он им сказал, что коммунисты обманули не только страну, они обманули всю планету… Последними его словами было — будь трижды проклята ваша власть примитива…

ПРОФЕССОР. Но вы же надеялись, что его помилуют?..

ХУДОЖНИК. Между мной и правосудием была принципиальная разница.

ПРОФЕССОР. Правосудием?

АВГУСТ. Но ведь вы были с ним друзьями. Почему же не пострадал ты?

ХУДОЖНИК. Я был официальным художником.

АВГУСТ. А другие друзья? Ведь процесс начался не сразу. Всё произошло не в один день. Почему никто не помог ему?

ХУДОЖНИК. Как только арестовали Гения, никто не переступал порога вашей квартиры. Тогда было обычным — ждать. Ждать, что же дальше? Кто будет следующим… Ты улетел из Москвы вместе с моим другом в тот же день, когда судили твоего отца, последним вечерним рейсом. Из аэропорта я вернулся к вам. Под вашими окнами играли марш. До трёх часов ночи я пробыл возле постели твоей матери. Я дал ей снотворное, она заснула. И я пешком отправился домой. Рано утром я звонил твоей матери несколько раз. Но трубку никто не снимал…

ПРОФЕССОР. Сначала ее отвезли в московскую психиатрическую клинику имени Осипова. Но через несколько дней группу больных из этой клиники отправили в Сибирь. Там предполагалось делать на них опыты…

ХУДОЖНИК. Мы были большими друзьями с Гением. Меня восхищало его мужество и независимость…

ПРОФЕССОР. Потом вам его мужество надоело?

ХУДОЖНИК. Я несколько раз спасал твоего отца, пользуясь своими связями.

АВГУСТ. Он и раньше был на подозрении?

ХУДОЖНИК. Да…

АВГУСТ. А на суде?..

ХУДОЖНИК. На суде я сказал, что твой отец — Гений и необходимо сохранить ему жизнь…

ПРОФЕССОР. Вы врете, господин Художник!

ХУДОЖНИК. Соблаговолите выражаться корректнее, господин мститель. Или я выставлю вас за дверь!

ПРОФЕССОР. Коммунисты учинили расправу над Гением по политическим соображениям. Вы, понимаете, Август, эти неграмотные ублюдки всё извратили. Не было такого искусства, такой науки, которую бы они не изуродовали. А на полотнах вашего отца они увидели свое проклятье…

АВГУСТ. Почему ты так нестерпимо хочешь оправдаться?..

ХУДОЖНИК. Меня не надо успокаивать, Август… Сегодня мы говорим о поступках людей с позиции общечеловеческой морали. Но страна жила по законам страха. Каждый ложился и просыпался с мыслью, что он преступник… И как бы я не защищал твоего отца, я бы ничего не добился…

АВГУСТ. Куда делись все его картины?

ХУДОЖНИК. Все его картины забрали в КГБ. Их дальнейшую судьбу я не знаю…

АВГУСТ. И ни одной не сохранилось?

ХУДОЖНИК. Наверное, сохранились у кого-нибудь в личных собраниях, кому он дарил. Но у меня их нет. И не было… Его живопись была для меня сфинксом. Ни в одном европейском музее я не встречал ничего похожего. У твоего отца не было ни предшественников, ни последователей. А на его холстах — ни утверждения, ни отрицания. Одна трагическая растерянность за всё живое на свете. Он владел дьявольской кистью и писал дьявольскими красками. После его картин мне становилось жутко от нечеловеческого напряжения. Его упрямство всех восторгало, но и всех раздражало. В искусстве он не признавал компромиссов. А между тем, твоя мать была одна из самых красивых женщин в России… Она нуждалась в роскоши, но ходила в стоптанных туфельках и рваной кофточке…

АВГУСТ. Почему «была»?.. Она есть…

ХУДОЖНИК. Да. Есть… Август, меня трижды вызывали на Лубянку, и я трижды отказывался подтвердить донос… Нам устраивали очные ставки, и я всячески давал понять твоему отцу, что ничего не сказал и ничего не скажу…

АВГУСТ. А мать вызывали на очные ставки?

ХУДОЖНИК. Да…

АВГУСТ. И что?..

ХУДОЖНИК. Мона молчала.

ПЕВИ. Почему вы её не вылечили?.. Почему?..

ВИКТОР. О чём ты говоришь, сестрёнка. Мы не вытянем эту тему, господа. Примитив пересажал в психушки сотни тысяч людей. Объясните им, маэстро, этим жителям Эльдорадо, что для искусства тема одной человеческой судьбы погибла. И что Ад отличается от Рая своим пышным однообразием…

АВГУСТ. А я был на суде?

ХУДОЖНИК. Ты у нас в детской играл с Виктором.

АВГУСТ. Ты его видел после пыток?

ХУДОЖНИК. На одной из очных ставок… Твой отец смеялся…

АВГУСТ. Над кем же он смеялся?

ХУДОЖНИК. Над ними…

АВГУСТ. Скрывал свою боль…

ХУДОЖНИК. Он не боялся пыток.

Август смеется.

АВГУСТ (резко оборвал свой смех). Не чувствовать боли — какое несчастье для художника… А ты не ошибаешься?..

ХУДОЖНИК. Меня не пытали…

АВГУСТ. Но его пытали.

ХУДОЖНИК. Твой отец сам себе выбрал смерть. Если бы он всё отрицал, он мог бы сохранить свою жизнь… Но он ничего не отрицал…

АВГУСТ. Но почему же он не отрицал? Ведь он знал, какой масти его противники. И разве для него было важно, что они о нём подумают?

ХУДОЖНИК. Я тебе говорил, он ни в чем не умел идти на компромиссы. И для него всегда было важнее, что он сам о себе подумает. Это он называл чувством превосходства человека над скотиной… Он относился к коммунистам брезгливо…

АВГУСТ. Его долго допрашивали?

ХУДОЖНИК. Кажется, весь апрель.

АВГУСТ. Весна — отличное время для пыток.

ХУДОЖНИК. Ему надоели их вопросы. Одни и те же. Он от них отупел. Но предать смысл своей жизни, предать самого себя, он не мог. И поэтому ничего не отрицал…

АВГУСТ. Не отрицал или признался?..

ХУДОЖНИК. Если это называется признанием, то твой отец признался из презрения к палачам… И всё-таки я не поверил…

АВГУСТ. Кому?

ХУДОЖНИК. Шантаж, обычная провокация… Они легко подтасовывали карты… Тогда ввели твоего отца…

АВГУСТ. После пыток?..

ХУДОЖНИК. Послушай, Август, я не присутствовал на пытках и режима Лубянки не знаю. Может быть — после, а, может быть — до…

АВГУСТ. Досадить своей смертью — последний протест, последняя возможность мыслящего человека положить свою свободную голову на плаху… Горькая ситуация, но она всегда, во все времена остается за нами…

ВИКТОР. Брось, Август. Это красивый жест. И никто, кроме палачей, на него не обращает внимания. А палач — тщеславен… Уважаю достойных противников — эту фразу произносят все палачи, чтобы, избави Бог, не подумали, что они отправляют на эшафот безобидное существо…

ХУДОЖНИК. Твой отец не хотел им уступать ни в чем, ни на йоту… Он и на допросе над ними смеялся…

Звонит телефон.

ВИКТОР. Але!.. Господин Профессор, вас просят к телефону.

ПРОФЕССОР. Але!.. Хорошо… Спасибо. (Вешает трубку.) Простите, господа… Август, мы будем в Москве ещё три дня… Вы можете прийти в гостиницу в любой час. «Националь», двадцать первый номер. Вот моя визитная карточка… Я не настаиваю, но через три дня мы уезжаем в Америку. Я хочу предпринять последнюю попытку спасти вашу мать. Операция сложная, не исключен летальный исход. И вы больше её никогда не увидите… Это было главной причиной нашего приезда в Москву… Если бы у меня была хоть незначительная надежда на её выздоровление, я бы переждал ещё и предпочел бы, чтобы вы встретились с ней при других обстоятельствах… А сейчас мне пора. (Выходит из-за стола.)

АВГУСТ. Всего доброго.

ХУДОЖНИК. Вы так долго добивались встречи и вдруг…

ПРОФЕССОР (смотрит на часы). Мне только что позвонила медсестра. Проснулась Мона. В шесть часов я должен сделать ей укол.

ХУДОЖНИК. Вы успеете. Сейчас только пять. До шести ещё целый час.

ВИКТОР. Не огорчайте нас, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. Я бы с удовольствием досмотрел эту комедию…

ВИКТОР. Вы очень любезны… Но вы и есть комедиограф.

ПРОФЕССОР. Нет, в этом доме я неудачный персонаж, дорогой Виктор.

ВИКТОР. Ну, не огорчайтесь. Мы вам сочиним реплику под занавес. В нашем доме даже шаги за сценой что-нибудь да значат.

ПРОФЕССОР. Прощайте, господа. (Прошел, взял плащ; Августу, уходя.) Я надеюсь…

ПЕВИ. О, как я вас презираю!

АВГУСТ. Я сегодня буду у вас. Я вам позвоню. Я бы пошел с вами. Но я хочу дослушать до конца, как это всё было.

ХУДОЖНИК. Извините, что я вас не провожаю, господин Профессор, но вы пришли без приглашения.

ВИКТОР. До свидания, господин Профессор. Мне было приятно познакомиться с вами,

ПРОФЕССОР. Прощайте, господа! (Уходит.)

ХУДОЖНИК. Певи, принеси нам еще кофе…

 

Картина девятая

Номер в отеле «Националь»… Мона примеряет перед зеркалом шляпку. Поет.

Входит Профессор. Он так радуется, когда у Моны наступают минуты просветления. Садится за рояль, аккомпанирует ей…

Дверь номера беззвучно открывают убийцы. Вошли. Их двое.

ОДИН ИЗ УБИЙЦ. Хорошо поёшь…

ПРОФЕССОР. Кто вы?..

МОНА. Не надо… Не надо…

Убийцы стреляют из пневматических пистолетов… В упор… Без эмоций… Убедившись, что Мона и Профессор мертвы, так же спокойно и беззвучно покидают номер.

 

Картина десятая

В особняке Художника.

АВГУСТ. Вы часто спорили с моим отцом?

ХУДОЖНИК. Была ночь. Мы сидели за этим столом. Четверо. Гений, Мона, моя покойная жена и я. Мы часто собирались ночами. И всегда спорили… Но твоего отца нельзя было переубедить…

АВГУСТ. Но кто же всё-таки донес?

ХУДОЖНИК. Виктор, позови Иуду!

ВИКТОР. Он дрыхнет, с вашего позволения.

ХУДОЖНИК. Разбуди.

ВИКТОР. Спохватился… (Уходит.)

Возвращаются Виктор и Иуда.

ВИКТОР. Ночной сюрприз, господа! Сонный Иуда без тридцати сребренников… Иудик, ведь ты не носишь в карманах свои сребренники?..

ИУДА. У меня нет денег.

ХУДОЖНИК. Виктор!.. Иуда!..

ИУДА. Я вас слушаю.

ХУДОЖНИК. Иуда, когда вы донесли в КГБ о нашем споре с Гением?..

ИУДА. В полдень следующего дня. В пятницу. Каждую пятницу в двенадцать часов я обязан был давать отчет о том, что происходит в вашем доме.

ХУДОЖНИК. Вас угнетала такая обязанность?

ИУДА. Нет.

ХУДОЖНИК. Вам за нее хорошо платили?

ИУДА. Я работал бесплатно.

ХУДОЖНИК. Но вас шантажировали в КГБ или заставляли?

ИУДА. Нет. Я работал добровольно.

ВИКТОР. Ты пекся о благе отечества, Иудик, а?..

ХУДОЖНИК. Виктор, тебе не стыдно?.. Иуда, но после ваших доносов людей отправляли в концлагеря, в тюрьмы. Их расстреливали…

ИУДА. Да. Выпутывались немногие… У кого были очень крупные связи.

ХУДОЖНИК. Вы что, мстили людям? Они вас больно обидели?

ИУДА. Меня никто не обижал.

ХУДОЖНИК. Тогда почему вы доносили?.. Теперь… теперь хотя бы вы сожалеете?

ИУДА. Сожалеть надо о бесполезных стараниях. А мой труд приносил плоды…

ВИКТОР. Он вершил судьбы людей.

ИУДА. Разве мы виноваты?.. Мы тоже хотим быть счастливыми.

ВИКТОР. Наш Иудик верил в равенство?.. Да? Иудик?..

ИУДА. Нет. В равенство я не верил… Я наконец поверил в свои возможности. Я нашел свое место в жизни.

ХУДОЖНИК. Извините, что я вас побеспокоил. Идите спать, Иуда.

ИУДА. Слушаюсь.

ВИКТОР. Иудик! Ты расстроился?

ИУДА (поворачивается). Какой сегодня день?

ВИКТОР. Весенний, Иудик, весенний. Но сейчас ночь.

Иуда ушел. Длинная пауза.

АВГУСТ. Зловеще…

ВИКТОР. Что же тут зловещего?.. Им было на кого доносить. Нас жалеть надо, нас!.. Золотые времена прошли… Теперь и доносить не на кого…

Входит Эстрадная Певица.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Это уж слишком, господа… Так не пойдёт. Милый, я почти заснула. А я не люблю одна засыпать.

ВИКТОР. Иди в спальню… Я скоро приду.

Эстрадная Певица сделала удивленную мину. Напевая, ушла.

АВГУСТ. И ты его не выгнал?

ХУДОЖНИК. Иуда не лучше и не хуже других.

ВИКТОР. Выражайся образнее. Скажи, что это прекрасно, что это успокаивает, когда рядом с тобой живёт тот, кого можно откровенно презирать.

ХУДОЖНИК. За что, Виктор, ты так беспощаден? Время, которому я отдал свой талант, состарилось значительно скорее, чем я сам… Но разве я жил не ради тебя, не ради Певи, не ради Августа?.. Август, нельзя судить людей за то, что они хотят жить…

ПЕВИ. Август, посмотри мне в глаза…

АВГУСТ. Смотрю.

ПЕВИ. Я способна на подлость?

АВГУСТ. Ты здесь не при чём, Певи. Твой отец жив, мой отец казнён. Но дело не в этом факте… Я должен разобраться… Власть примитива выпрямила человека, как выпрямляют столб, как будто бы человека со всей его неустроенностью, со всеми его слабостями и сложностями вовсе и не было. В один миг все проблемы были сняты. Люди уже не искали справедливости. Как это случилось? Словно кому-то хотелось доказать, какими чудовищами становятся люди, когда идут против их человеческой природы…

ВИКТОР. Ну зачем так мрачно? Коммунизм был детищем оптимистов, которые пришли к заключению, что такой, какой он есть, человек для будущего не понадобится… А про тебя, отец, они решили, что ты сгодишься для будущего. Ха!

ХУДОЖНИК. Я согласен, что примитив — это грязная биологическая ветвь человечества. И ни один биологический вид, если бы в нём были уничтожены его лучшие представители, не смог бы выжить… А мы выжили… Но похоже, ценой вырождения вида… К сожалению, мы не знаем своего Начала… Когда и как это всё произошло. Откуда всё это идёт… Август, я ничего не хочу опровергать…

АВГУСТ. Но как же мой отец всё понял и всё вынес? Как?

ХУДОЖНИК. Это бессмысленный вопрос, Август. И ты уже задавал его… Но никто не может ответить правильно вместо другого… Видимо, ему было во что верить… Он хотел оставаться человеком, когда человеческие законы уже бездействовали…

АВГУСТ. Ты его хвалишь, как святого… Ты его любил?..

ХУДОЖНИК. Да. Я любил его.

АВГУСТ. А он тебя любил?

ХУДОЖНИК. Я не знаю. Мы были разными художниками.

АВГУСТ. Он тебя любил?.. Я спрашиваю — он тебя любил?

ХУДОЖНИК. Не знаю. Твой отец мне не объяснялся в любви. Я тебе ответил. Не знаю.

АВГУСТ. Но существует интуиция.

ХУДОЖНИК. Интуиция подводит.

АВГУСТ. На протяжении стольких лет дружбы?

ХУДОЖНИК. Всю жизнь. Интуиция может подводить всю жизнь…

ВИКТОР. У тебя мёртвая хватка. Ты кусаешь в сонную артерию. Но не надо искать сложное там, где всё просто. Мой отец всегда знал, чего он хочет. А чего хотел Гений, для моего отца было загадкой.

ХУДОЖНИК. Гений считал коммунистов инфузориями. Он испытывал к ним биологическое отвращение. Но эти инфузории не оставили от него даже мокрого места. Твоему отцу было на них плевать. Но не он, а они его растоптали. Его не тревожило ни признание, ни проклятие современников. Я тебе сказал, человеческие законы уже бездействовали… А он продолжал оставаться самим собой…

ПЕВИ. Август!..

ХУДОЖНИК. Я не должен был выступать на суде. Я взял на себя вину его смерти. Я всё равно именуюсь убийцей… Но твой отец не оставил мне ни одного шанса для его защиты…

АВГУСТ. Он тебе? Или ты ему? По-моему, пытали не тебя, а его. А под пытками даже у немых прорезается голос… Ты не имел права подтверждать его признания…

ПЕВИ. Ты допрашиваешь моего отца… Ты превосходно ведешь допрос. Но с этой миссией приехал господин Профессор… Это он хочет возродить призраки. Но теперь он ушёл. А ты, ты оделся в судейскую мантию вместо него? Ты его заменил? Из тебя получается неплохой прокурор.

ВИКТОР. Ага, сестрёнка! В тебе закипела кровь. Узы родства? Неисповедимы пути генетики…

ПЕВИ. Шут!.. Заткнись, шут!

АВГУСТ. Ну, послушай. Это же очевидно. Ведь коммунисты никому не верили. Даже друг другу они не доверяли. Потому что их идея была фальшивой… Не мог же ты этого не понимать? Певи, я не обвиняю твоего отца, но…

ХУДОЖНИК. Я вызываю сострадание?

АВГУСТ. Нет. Ты неуязвим.

ХУДОЖНИК. Вот как!

ПЕВИ. Август! Я тебя предупреждала. Ты не сумеешь выпутаться из этой истории…

АВГУСТ. Ты психолог, отец. Вот почему ты не разрешил Певи ехать в Швейцарию… Ты отлично сориентировался, что в её присутствии я не посмею задавать тебе неосторожные вопросы… Страна корчилась от страха… Примитив превратил жизнь в очередь за жизнью… Они всех нас хотели сделать попрошайками, рабами… А ты рисовал их портреты… И сейчас перед тобой стоит дилемма: какой правдой оправдать самого себя…

ХУДОЖНИК. Я рисовал то, что было…

АВГУСТ. Нет. Ты рисовал тех, кто не хотел знать, что же происходит… Певи, я тебя очень прошу, не обижайся. Ты ни в чем не виновата.

ПЕВИ. Нет, Август. Ты меня всё больше убеждаешь, что я не имела права искать тебя… Я и без того носила боль… Но это было поправимо. Меня спасала искренность и любовь… Но если твой анализ припрёт меня к стенке, я никогда не оправдаюсь перед тобой… Ты тащишь в пропасть, Август… Но конкретное касается лично меня и тебя. Возьми другой пример и делай анализ… Их тысячи тысяч этих примеров. Но они не будут касаться нас… Не господину Профессору и не отцу, они прожили свою жизнь, а нам смотреть в глаза друг другу… Но уже сейчас ты не можешь смотреть мне в глаза так, как смотрел вчера… Ты философствуешь, Август, и сам не замечаешь, как доходишь до ненависти…

АВГУСТ. Я должен услышать все подробности.

ПЕВИ. Откуда тебе знать, что отец говорит правду?.. А вдруг он фальшивит? Он не может не фальшивить… Отцы не желают своим детям зла… Отец любит тебя, Август.

ХУДОЖНИК. Господин Профессор ушел. Теперь хочешь уйти ты, Август… Но уйду я. Я убийца. Я ежедневно… Я сам себя истязаю… Но я не могу одновременно быть и палачом, и приговоренным… Я устал, Август… Я боюсь своей усталости… По ночам мне кажется, что тебя я тоже должен убить, (Смеется.) Ночами я поднимаюсь с постели и подхожу к двери вашей спальни… Рядом с тобой спит моя дочь… Август, кто-то на свете обязан простить и меня… Я искал покоя… Но я не находил его… И я позвал вас… Позвал тебя, Август… Мне надо было, чтоб ты помог мне в том, с чем я сам не в силах был справиться…

ВИКТОР (наливает рюмку, выпивает). Сестрёнка, пойди, сыграй «Пассакалию». Это вещь…

Певи собирается уйти.

ХУДОЖНИК. Певи!..

ПЕВИ. Что?.. Я тебя просила, не начинай… (Уходит.)

ХУДОЖНИК. Август, я не знал, что твоя мать жива…

АВГУСТ. Конечно, ты мог искренне верить, что моя мать мертва, но когда выяснилось, что она жива, ты немедленно послал к ней Певи… Зачем?.. Зачем ты послал к ней Певи? Ты же знал, что Певи беременна, и встреча с больной женщиной может быть для неё потрясением… Но черта с два. Разве ты об этом подумал? Тебе надо было во что бы то ни стало ещё раз убедиться, что моя мать замолчала навсегда… Даже негодяя Иуду ты держал в своем доме совсем не потому, что он не хуже и не лучше других. А чтобы в критический момент он тебе сослужил свою последнюю службу… И он её сослужил…

ХУДОЖНИК. Поздравляю тебя, Август. Больше я не нуждаюсь в швейцаре. Отныне Иуда может служить у господина Профессора… Завтра же велю ему собирать свои чемоданы.

АВГУСТ. Да. Господин Профессор пришёл вам отомстить за то, что его медицина оказалась бессильной против посеянного вами зла. Но как бы то ни было, человек пришёл в дом с отравленными стрелами. И, как опытный игрок, ты решил сыграть на этой неприязни.

ХУДОЖНИК. Я с тобой не играл, Август… Ты слышишь, я не играл с тобой…

АВГУСТ. Нет. Ты играл. И играл ва-банк. Ты не захотел объясняться с господином Профессором один на один… А я слишком поздно обо всём узнал… Я не успел опомниться и предотвратить этот спектакль… Ты действовал молниеносно. Ты нюхом учуял, что это хотя и рискованный, но идеальный случай раз и навсегда покончить с прошлым… Ещё бы! Обвинитель выглядит смехотворно. Я люблю Певи и не захочу её расстраивать. Уж какая тут может быть истина! Тем более, что Певи спасала тебя как могла… Она спасала тебя как могла…

ХУДОЖНИК. Какую же месть ты подготовил для меня?

АВГУСТ. Я не собираюсь мстить. Я не выучил своей роли в образе мстительной добродетели… Я до сих пор плохо знаю свою роль… Но даже самое святое наказание, даже самая святая месть не снимает проблему. А только упрощает человеческие отношения. Страхи надо было менять… А ты не хотел их менять… Я никогда не буду тебе мстить…

ХУДОЖНИК. Господин Профессор пришел с местью. А я её вовсе и не заслужил… Я даже мести недостоин… Август выше обычной мести. Я столько лет мучаюсь своим позором. И ты в одну минуту освобождаешь меня от этой кары?.. Кто тебе дал право на помилование?.. Твоя сумасшедшая мать, которую ты называешь превращением? Или твой покойный отец, который мне не оставил ни одного шанса, чтобы защитить его?..

Слышится «Пассакалия» Баха.

АВГУСТ. Что ты еще хочешь от меня?

ХУДОЖНИК. Не волнуйся. Когда я тебя спасал, я не волновался.

ВИКТОР. Отец! Это невежливо так говорить с Августом.

ХУДОЖНИК. Невежливо?

АВГУСТ. Пустяк.

ХУДОЖНИК. Я никогда не понимал твоего отца. Чего он хочет. Теперь я не понимаю тебя. Ты отказываешься от мести?.. Ты ищешь истину?.. Гений тоже её искал… Кто имеет право на истину?.. Ты, Август? Ты?..

ВИКТОР. Отец, прекрати! Ты сходишь с ума!..

Всё громче «Пассакалия».

ХУДОЖНИК. Нет! Я не схожу с ума. (Смеется.) Не правда ли, мальчик? Я ведь не рехнулся?.. Я тебя разгадал… Ты что-то придумал… Ты придумал что-то пострашнее мести… Что же ты придумал?.. Или ты сам испугался своей чудовищной выдумки?..

АВГУСТ. Чего ты от меня хочешь? Чего? Ты же достиг желаемого результата. Создать для человека безвыходную ситуацию… Сделать его рабом выбора. Или — или… В таких обстоятельствах, между этими «или — или», сама человеческая жизнь уже не в счёт. Она перечёркивается… Собственно, ты повторил ситуацию многолетней давности. И ничто не изменилось в твоем характере… Тогда ты поставил под удар моего отца… Теперь ты поставил под удар всех нас… И главное — Певи… И ты опять чист, как божий агнец…

ВИКТОР. Вы должны с Певи уехать из этого проклятого дома.

АВГУСТ. Мы уедем… Уедем из этого дома… Из этой страны.

«Пассакалия» фортиссимо. И вдруг внезапно замолкает.

Тишина…

ВИКТОР (вскрикнул). Что?.. (Убегает.)

КРИК ВИКТОРА. Она погибла! Врача! Врача!..

Август мчится в музыкальную гостиную.

ХУДОЖНИК. Врач ушел… Где же вы, господин Профессор? (Направляется в музыкальную гостиную.)

В то время, когда все ушли, Иуда подходит к двери особняка и очевидно для кого-то оставляет её открытой. И лишь потом приходит в музыкальную гостиную.

 

Картина одиннадцатая

Музыкальная гостиная. Певи умирает.

ВИКТОР. Сестрёнка!.. Сестрёнка!.. Ты же не доиграла «Пассакалию»!..

ХУДОЖНИК. Я не хотел, чтобы она так жила и так умерла…

ВИКТОР. А как ты хотел? Как?.. Нет её… Нет… Нет…

Август вызывает по телефону «скорую помощь».

ИУДА (поднимая валяющийся тюбик). «Скорая помощь» не поможет. Она съела весь яд. Этой дозы хватило бы на десять смертей… (Передает тюбик Художнику.) Это ваш тюбик… Вы его хранили столько лет.

Певи открывает глаза.

ПЕВИ. Я вас всех узнала…

ХУДОЖНИК (держит в руках тюбик, в котором был яд). Зачем ты его взяла?..

ПЕВИ. Ты думал от меня его спрятать?.. Я съела твой завтрак?..

ХУДОЖНИК. Девочка, ведь у меня ничего не было в жизни, кроме тебя…

ВИКТОР. Скажи, отец, как это у тебя, у такого современного отца, родилась такая несовременная, сентиментальная дочь… Я бы на месте Певи не стал платить по твоему счету…

ПЕВИ… Где же господин Профессор. Он искал справедливости. Справедливость совершена… Август, я тебя не виню… Ты человек, всего лишь человек… Несколько минут ты был личностью. Но не выдержал напряжения… И я его тоже не выдержала… Мы — люди и не умеем возвышаться над собственной драмой. На этом нас ловят. Это и есть бесконечное продолжение прошлого… Я очень люблю тебя, Август… Помнишь, я тебя просила — не сразу… Ты мне дашь привыкнуть?.. Но это не зависело от тебя… Мир жесток. Может быть, ещё не настолько, чтобы поверить в жестокость, как в единственное его спасение… Но я растерялась перед выбором. Я почувствовала беду и не захотела быть несчастной… Не захотела быть жестокой и бесчеловечной к другим…

АВГУСТ. Певи!.. Певи!.. Певи!..

ПЕВИ. Поцелуй меня. Мы с тобой целовались в подъездах, в темных переулках и делали невинные физиономии, если кто-нибудь случайно оказывался свидетелем. А сейчас нам без разницы — кто увидит. От людей можно скрывать начало, середину, но не конец… Конец они всегда узнают… (Улыбается.) Ну, давай, нагнись…

Август целует Певи.

АВГУСТ. Певи!..

ПЕВИ. «Певи», как смешно, когда ты произносишь «Певи»… Сколько красоты в том, что говорят только тебе одной и никому другому… Ты всегда был немного сентиментален… А я у тебя на поводу — заразилась сентиментальностью… Скажи еще раз «Певи»…

ХУДОЖНИК. Девочка…

ПЕВИ. Отец, ты очень хотел, чтобы у меня родился мальчик. В женской консультации вчера мне сказали, что у меня будет мальчик. Ты доволен?.. Я не только ради себя… Я искала Августа ради тебя, отец… Мне казалось, что ты так одинок. И я старалась быть рядом с тобой. Я так хотела тебе помочь, отец… Я любила тебя… Зачем ты поставил на весы мою любовь?.. Ты второй раз убил Гения… Вы ведь ещё люди… (Еле слышно.) Пока… ещё… люди… А… (Умирает.)

 

Картина двенадцатая

Спальня Певи и Августа.

Август вошел в спальню. Как это похоже на сцену в отеле! Только не двое, а один убийца с тем же хладнокровием… без эмоций… в упор… бесшумно… из пневматического пистолета… как его мать и Профессора…

АВГУСТ… Как же я не догадался раньше? (Умирает.)

 

Картина тринадцатая

Музыкальная гостиная.

ВИКТОР. Маэстро, вы так жаждали нянчить маленького Гения. Иуда, ты мог бы предать младенца? Нет, конечно, нет. Наше общество несовершенно. Мы не предаем тех, кто в колыбели… Сестрёнка! Сестрёнка!!! (Тормошит Певи.) Она не была виновата. Вы слышите!.. Она не была виновата перед таким дерьмовым миром, как наш… Отец, скажи им, что Певи не была виновата… Что мы с ней ни в чём не виноваты… Скажи Августу!.. Что же ты молчишь?.. Скажи!.. Отец!.. Певи!.. Сестрёнка!..

ХУДОЖНИК. Она пошла в мать… Её мать тоже была хрупким существом…

ВИКТОР. Какая же ты скотина, Иудик!.. Какая же ты скотина! (Отцу) А ты?.. Ты?.. Откуда вы все такие?.. Кто вас создал?.. Для чего?.. (Кричит.) Писатель!.. Где вы там?.. Где вы там?

ИУДА. Там только певичка, в вашей спальне… Вы перепутали вчерашнюю ночь с сегодняшней.

Виктор уходит. Художник остается сидеть в кресле.

ИУДА. Она умерла, господин Художник. И тут уже ничего не поделаешь… Я слышал, как вы сказали своему сыну, что вам меня жалко. Напрасно. Вы — художник… Я — предатель. И ваше, и мое ремесло может делать не каждый. А значит, это талант… Почему же вы признаете свой и не хотите признать мой талант?.. Только потому, что ваше искусство окружено ореолом славы и почета, а мое носит печать проклятия?.. Да, я не надеюсь на вознаграждение, но тем тяжелее мне нести свой крест… И всё же истинный предатель — это великий дар… Конечно, и среди нас есть выскочки и бездари, которые делают свое дело безвкусно и грубо, наговаривая на клиента то, чего с ним никогда не происходило… Но это не предатели. Это дилетанты… И они есть в каждом ремесле… Мы сами их презираем… Но лично я ни разу не оболгал ни единого из своих клиентов, и там, где мне изменяла память, где я не мог подробно вспомнить, кто или что сказал, кто или что подумал, я не доносил…

Раздается выстрел. Художник пытается привстать, но не может… Влетает Эстрадная Певица.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка, он застрелился… Виктор застрелился… Кошмар, кошмар… Это же надо… Такие голубые глаза и — бах! — застрелился… Кошмар, кошмар… (Убегает из дома.)

ИУДА. Наверное, вам не удастся дописать картину «Суд над Гением», а мне не представится другой возможности поговорить с вами. Но как бы то ни было, вы — Художник, и видели этот мир в красках, а я его вижу в доносах…

Оставив Художника, Иуда идет проверить, закрыты ли двери.

ХУДОЖНИК. Иуда!.. Иуда!.. (Снова пытается встать — тщетно.) Открой двери… впусти господина Профессора… Входите, входите, господин Профессор… Нас кто-то одурачил… Нас кто-то одурачил… Какое заблуждение — судить прошлое… Ещё не наступил день Страшного суда… Они понимают, что ничто их не спасёт, кроме насилия над всей планетой… Теперь уже над всей, господин Профессор… Теперь нет выхода… Гений был прав… Это кровавая паутина… Примитив — очень хороший паук, правда, господин Профессор… Садитесь ближе… Что же вы стоите… Я вас сразу узнал… Куда же вы?.. Ещё не наступил день Страшного суда… А когда он наступит… ещё неизвестно… возможно, всё повторится…

Слышится «Пассакалия до-минор».

Загораются кресла… Всю гостиную окутывает кровавая паутина…