Автор выражает признательность Ирине Щипачевой, предоставившей для воспроизведения в этой книге редкие автографы, рисунки и фотографии из библиотеки и архива И. Г. Эренбурга

 

1908 г. Первый арест.

Сперва он сидит в Сущевской части, в Басманной, потом в Бутырках — в одиночке. До суда его выпускают под гласный надзор полиции и высылают из Москвы в Киев, потом в Полтаву, оттуда в Смоленск. Осенью того же года он уезжает в Париж.

 

С Алексеем Николаевичем Толстым, в Москве, на Тверском бульваре. 1918 г.

 

Со стен эренбурговской квартиры на нас глядели картины Коро, Шагала, Пикассо, Матисса, Марке, Фалька… Но вся обстановка этой квартиры, вся царившая в ней атмосфера внятно говорили нам, что ни реальная стоимость этих воистину музейных вещей, ни громкость этих имен не имеют для их обладателя ни малейшей цены. Ценит же он их совсем за другое: за то, что каждая из них связана с каким-то глубоко личным его переживанием, каждая — какая-то часть его жизни.

 

Это лишь немногие из сохранившихся в библиотеке Эренбурга книг, дарственные надписи на которых говорят о том, как относились к нему разные его современники.

 

Шествие по улице Де ла Гете в Париже: Модильяни, Сутин, Диего Ривера, Маревна, Волошин, Эренбург, Пикассо, Макс Жакоб. Рисунок Маревны (М. Воробьевой-Стебельской).

«…Это было славное время. Ощущение восторга — от молодости, от того, что ты принадлежишь к группе людей, у которых одни и те же цели и идеалы… Одно наше появление на улице привлекало всеобщее внимание».

Маревна. Моя жизнь с художниками «Улья»

 

«Великий инквизитор без легенды».

Карикатура из журнала «Тихое семейство», издававшегося в Париже Ильей Эренбургом до Первой мировой войны.

 

С Борисом Слуцким и его женой Таней.

Они дружили с Ильей Григорьевичем, и однажды он даже предложил им жить у него на даче.

 

Лазарь Лазарев, с которым мы пришли к Эренбургу, чтобы помирить его с «Литературной газетой».

 

Наталья Ивановна Столярова. Это она, когда работала у Эренбурга секретарем, сказала ему однажды: «Илья Григорьевич, напомните мне, пожалуйста, о чем я сегодня должна была Вам напомнить!»

 

Дочь Ильи Григорьевича — Ирина.

Немало было у меня в жизни верных друзей, тесные отношения с которыми оставались прочными на протяжении десятилетий. Но более верного, более надежного человека, чем Ирина, я не встречал.

 

Увидев впервые одну из этих фотографий, я подумал, что такая улыбка у Эренбурга предназначена только для собак.

И дальнейшие, более близкие отношения с Ильей Григорьевичем как будто подтвердили это первое мое впечатление.

 

 

На Первом съезде писателей. Рядом с Эренбургом — Борис Леонидович Пастернак.

 

С Александром Трифоновичем Твардовским.

 

С Ильей Ильфом и Евгением Петровым.

 

С Виктором Борисовичем Шкловским.

 

Эренбург допрашивает пленного немецкого летчика.

 

На фронте. Слева — Константин Симонов. В центре — генерал П.И.Батов. Эренбург знал его еще по Испании, там его звали «Фриц». (Знали бы они тогда, как годы спустя, подхваченная из статей Эренбурга, станет звучать у нас эта кличка.)

 

Тоже на фронте — с Василием Семеновичем Гроссманом.

 

Еще одна фронтовая фотография.

 

«В 1948 году, после Вроцлавского конгресса, мы были в Варшаве. Пикассо сделал мой портрет карандашом; я ему позировал в номере старой гостиницы „Бристоль“. Когда Пабло кончил рисовать, я спросил: „Уже?..“ Сеанс показался мне очень коротким. Пабло рассмеялся: „Но ведь я тебя знаю сорок лет…“»

«Люди, годы, жизнь»

 

Своего друга Пабло Эренбург смолоду называл чертом. Поэтому, представляя в этом шуточном рисунке их встречу, себя Пикассо изобразил в виде черта.

 

«Я позировал Матиссу три раза…

«Люди, годы, жизнь»

За три сеанса он сделал, если память мне не изменяет, около пятнадцати рисунков, два подарил мне и под лицом красивого юноши, чуть улыбаясь, подписал: „По Эренбургу“.»

 

Эренбург позирует Мартиросу Сарьяну.

 

Эренбург и Пикассо. Эти снимки сделаны в тот самый день, когда Илья Григорьевич всучил-таки своему другу Пабло медаль с изображением Ленина.

Щекотливое поручение, которое не смог бы выполнить никто, кроме него, выполнено.

 

Эренбург, Пикассо и Шагал. Старики озорничают.

 

Пабло Пикассо и Марк Шагал.

 

С Луи Арагоном.

 

С Полем Элюаром — на вечере памяти Виктора Гюго.

 

1937 год. Эренбург и Хемингуэй в осажденном Мадриде.

 

 

Он искренне гордился тем, что «лучшие люди планеты», цвет «интеллектуальной элиты всего человечества» — «с нами», в нашем «лагере мира и демократии».

На этой фотографии он с Председателем Всемирного Совета Мира Фредериком Жолио-Кюри.

 

Эренбург и Пабло Неруда.

 

Эренбург и Юлиан Тувим.

 

Эренбург и Жан Ришар Блок.

 

С Альбертом Эйнштейном. Принстон. Май 1946 г.

 

Одна из тех карикатур, которые заполнили страницы советских газет после сообщения ТАСС о раскрытии заговора «убийц в белых халатах».

 

Чем более честными и правдивыми выглядели его «идейные задумчивые глаза», тем лучше исполнял он роль, назначенную ему гениальным сценаристом.

 

Картина Маревны (М. Воробьевой-Стебельской): «Друзьям с Монпарнаса посвящается».

Горький в круг ее «друзей с Монпарнаса» не входил. Тем не менее, она поместила его в центре своей картины.

Вот как она это объясняла:

«Именно Горький посоветовал мне подписывать картины „Маревна“ — именем морской царевны из русской сказки. „Ни у кого никогда не будет такого имени, — говорил он, — гордись и оправдай его“.»

 

27 января 1953 года.

Речь на вручении ему Сталинской премии «За укрепление мира между народами».

Слева — академик Скобельцын. Справа — Анна Зегерс.

 

«Они думают, что я с Хрущевым каждый день чай пью», — ворчливо говорил он о некоторых своих наивных читателях. Чай с Хрущевым он, может, и не пил. Но какие-то встречи у них все-таки были. Вроде, например, вот этой, когда Никита Сергеевич тоже получил (уже не Сталинскую, а Ленинскую) премию Мира.

 

Эренбург однажды сказал:

— Людям, страдающим морской болезнью, советуют глядеть на берег. Меня не укачивало в море, но не раз меня укачивало на земле. Тогда я старался хотя бы издали взглянуть на Константина Георгиевича Паустовского.

 

 

С Лизлотой Мэр.

Это была самая долгая и глубокая, последняя его любовная привязанность. Когда они познакомились (в 1950 году), ему было шестьдесят, а ей — меньше тридцати. И он был счастлив, когда у него в жизни случилось то, о чем мечтал Пушкин: «И может быть, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной».

 

Его называли «Ильей-пророком». Но сам он в своих мемуарах то и дело грустно констатирует: «Пророком я не был…»

 

«Толпы пришли на его похороны, и я обратила внимание, что в толпе — хорошие человеческие лица… Это была антифашистская толпа… Значит, Эренбург сделал свое дело, а дело это трудное и неблагодарное».

Надежда Мандельштам