Когда нам стало известно, куда каждого из нас отправляют, атмосфера в лагере омрачилась, оттого что многие из нас, успевшие сдружиться между собой, должны были теперь расстаться. Мы и так уже были разлучены со многим из того, что для нас дорого, а тут еще предстояла разлука с друзьями, которых мы приобрели в армии. Сержант Какалокович понимал, что мы переживаем, и как-то вечером сказал:

– Если вы, ребята из роты «Б», хотите перед отъездом устроить вечеринку, ладно, валяйте, только поспешите, а то как бы кто-нибудь из вас не уехал, прежде чем успеет опомниться.

Мы тут же собрали деньги, купили побольше пива и на следующий день устроили вечеринку.

Во время вечеринки подошел ко мне Доминик Тоска и сказал:

– Пригляди там за моим братишкой вместо меня, ладно?

– Разумеется, – сказал я.

– Лу Марриаччи тебя полюбил, а коли он тебя любит, значит, и я люблю, так что ты теперь приглядывай вместо меня за Виктором, потому что он мой брат. Я его сейчас приведу.

Доминик сходил за братом и говорит:

– Вот, Виктор, заруби себе на носу – это будет твой товарищ в Нью-Йорке.

Он обнял нас обоих и крепко стиснул. Мы с Виктором рассмеялись, потому что и без того были всегда хорошими товарищами.

– Детки, – сказал Доминик, – будь мы во Фриско, я бы с вами не стал и водиться. А теперь вот правительство от вас требует, чтобы вы выиграли войну.

Оттолкнул нас и пошел. Взял еще бутылку пива и выпил. Потом возвратился, погрозил Виктору пальцем и закричал:

– Эй ты! Будь осторожен! Следи за собой. Не трусь. Пиши маме. Молись. Ходи на исповедь. Понял?

– Ладно, Доминик, перестань, – сказал Виктор.

– Слушай меня, – продолжал Доминик. – Будь хорошим мальчиком. У тебя слишком смазливая рожица для такого большого города, как Нью-Йорк. Будь осторожен. Не отходи от товарища. Ну, Весли, теперь мы не скоро увидимся. Води дружбу с братом в Нью-Йорке. Сообщи, если что случится.

Он обратился опять к Виктору.

– Ладно, – сказал он. – Прощай, детка. Только прежде спой песню.

– Какую?

– Ты знаешь. Спой своему брату еще раз напоследок.

И Виктор запел «Все зовут меня “красавчик”».

Доминик слушал, и слезы выступили у него на глазах.

– Мама зовет тебя так, – сказал он.

Он совсем расстроился, безнадежно махнул рукой и принялся опять за пиво.

А тут к нам подошел Какалокович послушать.

– Почему ты не поешь вместе с ним? – сказал он мне. – Это хорошая песня, пой. Или ты не умеешь?

Я был немного навеселе и стал подпевать Виктору. Какалокович с помощью Доминика собрал вокруг нас кучку ребят, и скоро песню подхватила почти вся рота «Б». Но сколько бы народу ни пело, все равно это была песня Виктора, и он пел ее и на этот раз лучше всех. Песня эта была как раз по нему, и он пел ее всегда одинаково – искренне и серьезно, а остальные просто забавлялись, подшучивая и над песней, и над собой.

А вслед за Виктором спел свою песню и Ник Калли: «О Боже, прояви всю доброту свою…» – и ему тоже все подпевали.

Вечеринка прошла превесело, потому что офицеры на нее допущены не были. Все здорово перепились и дали клятву не забывать друг друга. Гарри Кук подошел ко мне и сказал:

– После войны мы непременно встретимся в Сан-Франциско. Пиши, не забывай.

Два дня спустя Гарри Кук, Доминик Тоска, Ник Калли, Вернон Хигби и много других ребят из нашей роты отправлялись в Миссури. Когда пришла очередь Доминика садиться на грузовик, чтобы ехать на вокзал, а оттуда постепенно все ближе к войне, Виктор Тоска, как всегда, спал на своей койке. Я тоже сидел на койке и глядел себе под ноги, когда услыхал, что кто-то вошел. Я поднял глаза и увидел Доминика. Он двинулся было по направлению к брату, но тут же остановился и долго на него смотрел. Потом повернулся и подошел ко мне. Я вышел с ним из барака, и он сунул мне в руку пачку денег.

– От Лу и от меня на карманные расходы вам с Виктором, – сказал он. – У меня духу не хватило подойти к нему и попрощаться еще раз. Так ты передай ему мой привет, хорошо?

– Ладно. Передам вместе с деньгами.

– Нет-нет, – сказал Доминик. – Деньги у него есть. Тратьте их сообща. Только ты за ним приглядывай. Оба вы еще младенцы, но у тебя хоть что-нибудь есть под макушкой. А у него все в сердце, он и вовсе без головы.

Доминик меня обнял и стиснул, потом побежал к ротной канцелярии, где стоял грузовик.

Я тоже думал туда пойти, взглянуть последний раз на своего Гарри Кука, но на меня нашло такое уныние, что я решил лучше пересчитать деньги, вернуться в барак и посидеть на койке. В пачке оказалось десять бумажек по пять долларов. Лу Марриаччи присылал мне каждую неделю письмо с бумажкой в десять долларов, но отца моего ему найти пока не удалось. Он прислал мне уже три письма, так что всего у меня набралось восемьдесят долларов, не считая того, что осталось от моего армейского жалованья. Если бы я знал, где отец, я бы отослал ему эти деньги, потому что ему они нужнее. Он мог бы покупать себе выпивку повыше сортом для разнообразия.

Я вернулся в барак и присел на койку. Скоро я услышал, как взревел мотор. Тогда я выбежал из барака и припустился по ротной линейке – там, впереди, уходил от меня грузовик, а на нем – Гарри Кук, Доминик Тоска и все другие ребята, едущие в Миссури. Когда я обернулся, вижу, рядом со мной стоит Виктор Тоска.

– Не сходить ли нам в Розвилл, опрокинуть по рюмочке? – сказал он.

Какалокович выдал нам увольнительные, и мы отправились в Розвилл, в тот самый ресторанчик, где я бывал с Гарри Куком. Есть нам не хотелось, мы просто сидели и пили. Тут вошла та испанская девушка, которую мы с Гарри видели прошлый раз, и скоро она уже сидела за нашим столом.

Ей очень понравился Виктор, и начала она с того, что сказала:

– Кажется, мы с вами где-то встречались?

Слово за слово, и Виктор назвал ей свою фамилию.

– Родственник Доминику? – спросила она.

– Это мой брат.

– Ну, что о нем слышно?

Услыхав, что Доминик тоже в армии, она воскликнула:

– Господи боже мой!

Потом поднялась и сказала с улыбкой:

– Берегите себя. Может быть, во Фриско когда-нибудь и увидимся. Всего хорошего.

И она ушла.

– Кто это? – спросил я.

– Не знаю, – сказал Виктор. – Наверно, одна из его милочек.

– Ты хочешь сказать – возлюбленная?

– Да нет, что ты. У Доминика никогда ничего серьезного с ними не было. Нравится она тебе?

– Я бы не прочь написать ей письмишко при случае.

– А зачем?

– Так. Сам не знаю.

– Можно ее разыскать, если ты в самом деле хочешь с ней переписываться.

Я немного подумал и решил лучше подождать для этого кого-нибудь другого. Почему-то я чувствовал себя ужасно несчастным. А Виктору хоть бы что, и я не мог этого понять. Не видно было, чтобы он хотел сорвать с нее одежды или почувствовал себя несчастным из-за нее.

– Тебе не жалко таких девушек? – спросил я.

– У нее все в порядке, – сказал Виктор. – С чего я вдруг буду ее жалеть?

– Не жалко, что она ведет такую жизнь?

– Не думаю, чтобы она годилась на что-нибудь другое.

– По-твоему, она не могла бы стать хорошей матерью?

– Может быть, – сказал Виктор. – Может быть, она и выйдет когда-нибудь замуж и обзаведется семьей.

– Ты думаешь, кто-нибудь может еще жениться на такой девушке?

– Если кому-нибудь она сильно понравится и он ничего знать не будет или кто-нибудь полюбит ее так, что ему это будет все равно, он мог бы и жениться, я думаю. Это был бы, наверно, кто-нибудь, кто тоже в жизни немало повидал.

– И такая женитьба могла бы быть счастливой, по-твоему?

– Может быть, – сказал Виктор. – У тебя есть девушка?

– Нет.

– А вот это моя.

Виктор достал из бумажника фотографию и протянул ее мне. Эта девушка на фотографии была даже еще красивее той, что пила с нами. И мало того что была красивее, в ней было что-то такое хорошее, что живет в ней давно и проживет еще долго. Это видно было по ее лицу так же ясно, как и самое лицо.

– Очень красивая девушка, – сказал я. – Кто она такая?

– Дочка одной из подруг моей матери, они наши соседи. Ей только семнадцать сейчас, но мы уже давно любим друг друга, и как только война кончится, мы поженимся.

Так мы с Виктором сидели, пили и болтали. Немного погодя я стал как будто понимать его и его семью, но все-таки кое-что в их жизни осталось для меня неясно – слишком уж много всякого происходило с ними в одно и то же время. Однако сами они как будто ухитрялись оставаться честными, порядочными людьми.