В ходе всего предыдущего изложения стало ясно, что я не смог и по сей день выявить заметных измеримых преимуществ единой валюты для Германии, которые бы отразились в увеличении роста ее экономики, благосостояния и занятости. Этот заключение далось мне нелегко, но проанализированные в последних 7 главах данные и факты очевидны для каждого, в суждении которого желаемое не принимается за действительное. Германия взвалила на себя многочисленные новые необозримые риски и обременения, которые отразятся на будущем. Для многих южных стран-членов тоже имеются очень весомые недостатки.

Выгоду от евро имеют тем не менее показатели опросов по доверию бундесканцлеру Меркель. Такого плотного и продолжительного ряда антикризисных встреч, на которых Меркель каждый раз играла доминирующую роль, с множеством цветных фотографий и официальных заявлений, даже Гельмут Шмидт не мог предъявить в лучшие годы своей «оперы о мировой экономике»1.Так же высоко следует оценить достижения министров, государственных секретарей и чиновников, которые спешат с одного антикризисного саммита на другой, проводят многочисленные подготовительные заседания и много бессонных ночей2. Я говорю это с уважением, так как я сам когда-то был частью этих структур. Гаральд Вельцер комментирует по этому поводу: «Компании разваливаются, как это имеет место сейчас, без сенсаций, почти без шума, медленно, мучительно. В ходе этих растянутых по времени событий сомнамбулический политический класс применяет те инструменты, которые были эффективными в других условиях, а сейчас таковыми не являются»3.

Потерпел поражение не евро, а рухнула надежда, что он принесет больший рост и занятость, а также поможет экономически более слабым странам. При неправильной национальной политике он скорее вредит и развитию, и занятости.

 

Что такое Европа?

Портрет императора Августа на римских монетах одновременно был символом сплоченности Римской империи с ее почти пятьюдесятью различными этническими сообществами4.Правда, в конечном итоге и это не смогло воспрепятствовать распаду империи. Однако фантазийные изображения на денежных купюрах евро не раскрывают подобную римлянам символическую силу. В крайнем случае символическим является то обстоятельство, что мы отказались от изображения личностей. Очевидно, не нашлось подходящих личностей для символов, европейская аура которых затмевала бы в достаточной степени национальное происхождение. Европа в символическом аспекте меньше, чем Римская империя. Ее название восходит к античности: греческий летописец Геродот обозначал этим в V веке до нашей эры те территории известного в то время мира, которые не были ни Азией, ни Африкой (Ливией). Для Древнего мира граница Европы проходила на север и восток до неизвестных земель. С этим именем не связывалась общая культурная или политическая идентичность.

Географически, демографически и политически современная Европа намного больше, чем еврозона: в Европейском валютном союзе объединены сегодня 17 государств с 327 миллионами жителей. Еще 10 стран ЕС со 175 млн жителей (пока) еще не входят в валютный союз. Из почти 740 млн европейцев 240 миллионов не живут в ЕС.

Крупное культурное и политическое единство в Древнем мире образовывала не Европа, а Римская империя, которая в имперские времена охватывала всю средиземноморскую территорию, Балканы и Западную Европу и к тому же еще Англию и области южнее Дуная.

Великое переселение народов в V веке нашей эры разрушило это политическое единство. Появление ислама, а также завоевания арабов, а позже турок уничтожили с VII в. культурное единство средиземноморского пространства. Северная Африка, Ближний Восток и Малая Азия были утеряны для христианства и европейской культуры.

Прежде всего в раннем Средневековье после завершения Великого переселения народов Европа стала завершенной культурной территорией в том смысле, что ее развитие «оказалось самодостаточным, чтобы не нужно было учитывать состояние соседних территорий»5. Очень редко европейским народам приходилось объединяться для борьбы с внешними врагами. Эти несколько событий европейской истории устанавливали ее идентичность:

– Битва на Каталаунских полях в 451 году. Войско вестготов и Римской империи победило тогда короля гуннов Аттилу и остановило дальнейшее продвижение гуннов в Европу.

– Битва при Туре и Пуатье в 732 году. Мажордом франков Карл Мартелл остановил дальнейшее продвижение арабов-мусульман в Европу.

– Битва при Лехфельде в 955 году. Немецкий кайзер Отто Великий победно закончил опустошительные нападения венгерских рыцарей на Центральную Европу.

– Битва при Лигнитце в 1241 г. Немецко-польское рыцарское войско было разбито монголами. Это стало кульминацией опустошительных вторжений монголов на территорию Восточной Европы.

– Осада Вены турками и монголами в 1683 г., которая закончилась битвой при Каленберге («Лысая гора») и их поражением от немецко-польского войска. С отступлением турок началось постепенное обратное завоевание Балкан и гибель Османской империи.

С усилением государства франков вследствие Великого переселения народов центр Европы сместился на север. Очевидным выражением этого развития явилось в 800 году коронование Римского императора короля франков Карла Великого римским императором папой Львом Третьим. После раздела империи франков титул перешел к восточно-франкской империи, которая существовала до 1806 года как «Священная Римская империя германской нации». Она была разбита Наполеоном, который потребовал нового раздела территории империи вместе с уступкой областей на левом берегу Рейна и основанием Рейнского союза, и формально завершилась низложением императорской короны кайзером Францем II. Коронация Наполеона наследным императором французов была сознательным напоминанием о коронации Карла Великого 1000 лет тому назад. Попытка Наполеона добиться политического господства в Европе не удалась – так же, как и попытки Гитлера и Сталина спустя полтора столетия.

Попытка создания европейской мировой империи после распада Римской империи оказалась невозможной. Вместо этого Европа пошла по пути государственного и культурного многообразия. При этом различия между народами и государствами постоянно выравнивались и перекрывались интенсивным культурным обменом и силой притяжения вначале христианства, а затем идейно-историческими движениями от эпохи Возрождения до Реформации и Просвещения, до научно-технической революции, к рыночной экономике и демократии, но, к сожалению, также к фашизму и коммунизму.

Соединенные Штаты Америки, Канада, Австралия и Новая Зеландия, большей частью также и Южная Америка являются демографическими ответвлениями Европы. На окраине современного мира большое влияние оказали пришедшие из Европы и США индустриализация и научно-техническая революция, а также колониализм и империализм. От техники до моды и архитектуры сегодня все, что внешне имеет признаки современного развития, ведет свое происхождение из Европы и Северной Америки.

Пришедшая из Европы научно-техническая революция сделала возможным демографический взрыв во всем мире. Но она также привела и к снижению рождаемости в развитых странах. Во многих европейских государствах со снижением рождаемости, несмотря на приток мигрантов, начался процесс сокращения и старения населения, который не может компенсироваться притоком иммигрантов6. Чисто демографически этим снижается вес Европы в мире: еще в 1900 г. почти 35 % населения земли жило в Европе, в настоящее время менее 11 %, а в 2010 году будет всего 7 % (см. таблицу 8.1). «Победителем» в плане демографии является Африка: в 1900-м там жило 8 % всего населения, в настоящее время 15 %, а в 2100-м будет 35 %.

В начале XX века преобладание Европы в мире было намного больше, чем это проявлялось в численности населения: вся Африка и многие части Азии являлись колониями европейских государств. Индустриализации за пределами Европы и Северной Америки практически не было или она находилась на ранней стадии развития.

Накануне Первой мировой войны пять из шести имевшихся тогда мировых держав теснились на Европейском континенте: Великобритания, Франция, три кайзеровских Германии, Австро-Венгрия и Россия. Заложенная в этом напряженность подошла к взрыву в 1914 году. В 1945 году она закончилась разделом Европы и новыми противоречиями между двумя мировыми державами: США и Советским Союзом. Этот биполярный мир закончился в 1989-м падением Берлинской стены. За этим последовали распад Восточного блока и крах Советского Союза.

Принятием восточноевропейских государств Европейский союз приблизился к границам России. Одновременно с подъемом Китая, Индии и быстрой индустриализацией Восточной Азии намечается новый мировой порядок. В нем даже США вряд ли смогут сохранить привычную за XX век роль, а будущее влияние Европы будет относительно снижаться – независимо от того, какое в ней будет в будущем государственно-правовое устройство.

Таблица 8.1. Развитие мирового населения по континентам и отдельным странам (в млн)

Источник: United Nations Population Division (Отдел ООН по вопросам народонаселения).

То, что связывает европейцев, как показано выше, можно вывести из общей истории. Но нет никакого существенного субстрата европейской идентичности, который за пределами религии, демократии, рыночной экономики и совместной истории мог бы послужить связующим материалом для исторически неотложного государственного единения Европы. Ульрих Грайнер сформулировал это так: «Евро нужно либо спасать, либо отказаться от него: ничего не изменится в том, что Европа никогда не была единой, и она ею никогда не станет. Это континент Микеланджело и Берлускони, Канта и Робеспьера, Моцарта и Маркиза де Сада… Европейской идеи, которая должна служить тому, чтобы маскировать царящий экономизм, не существует, и мне она не нужна»7.

 

Европа и ее народы

 

Немного об истории

Европа никогда не была государственным единством, культурным единством она была только условно. Едиными узами она была долгое время связана преобладающим в Древнем мире влиянием греко-римской культуры. Цивилизаторские достижения и основные культурные технологии переходили в Европе с юга на север, а позже с запада на восток. Однако связанное с этим уравнивание культурных технологий только условно привело к уравниванию жизненных стилей и темпераментов народов. Эта культурная граница чувствуется и сейчас в различиях между северными и южными странами еврозоны.

Другой объединяющей связью было христианство. С Великим переселением народов и распадом западно-римской империи постепенно началось отчуждение между римским и греческим культурным кругом, которое в итоге привело к расколу между римско-католической и греческой православной церковью. Восточно-римская империя еще долго жила в единстве государства и церкви. Растянувшийся на столетия распад восточно-римской империи завершился наконец в 1453 году завоеванием Константинополя турками. Основной центр греческой православной церкви переместился на север. В 1547 году Иван Грозный, коронованный царем всея Руси, пожелал стать владыкой Третьего Рима. Граница между римско-католической и православной церковью знаменует вторую, еще сегодня ощутимую культурную границу в Европе.

В результате Реформации в XVI веке произошло дальнейшее разделение в римско-католической части Европы. Новая религиозная граница разрезала – прежде всего в Германии – нации и народы и быстро образовала новую культурную границу: в протестантских частях Европы с начала XVI века произошли более значительные успехи в просвещении; темпы внедрения новшеств и усердие в ремеслах были большими, быстрее распространялись философия и искусства. Это сопровождалось опережением во времени при образовании демократических форм правления.

В то время как демографические центры в Европе со времени Великого переселения народов постепенно смещались на север и восток в направлении германских и славянских народов, удивительно долгое время оставались незатронутыми государственные образования в Европе границами народностей и языков. В качестве языка церкви, науки и управления вплоть до Нового времени оставался латинский язык. В остальном Европа характеризовалась наличием множества романских, германских и славянских диалектов. Только с XV века – с появлением книгопечатания и распространения более широкого народного просвещения – они постепенно уступали место сегодняшним национальным языкам.

Конечно, случались и битвы народов: уже в V веке постоянно проживающие на территории сегодняшней Дании и Шлезвиг-Гольштейна англы и саксы вторглись в покинутую римлянами Британию, поработили местное население или вытеснили его в Уэльс и Шотландию. В VIII веке начались разбойничьи и завоевательные набеги плавающих по морю скандинавских викингов, которые частично вели к колонизации, например, норманнами Северной Франции. Норманны завоевали в 1066-м Англию, но сохранили свои французские владения, что привело к Столетней войне между Францией и Англией.

В восточной Центральной Европе длившаяся с 900 года восточная колонизация сдвинула границу заселения между немцами и славянскими племенами постепенно дальше на восток. Лингвистическая карта Европы перед Второй мировой войной представляет собой пестрый лоскутный ковер.

Границы стран и государств с раннего Средневековья вплоть до ХIХ века двигались довольно беспечно, в зависимости от результатов династических развитий или военных разборок. Это изменилось в позднем ХVIII веке и еще больше в ХIХ веке. Повсюду пробуждалось национальное сознание народов. Вновь возникали народные культуры и народные языки.

Среди образованных племен сокращалось использование французского языка, сменившего в ХVII веке латинский в качестве lingua franca (лингва франка – язык, используемый как средство межэтнического общения), который в наши дни стал в основном встречаться только в меню.

Росло стремление народов жить в национальных государствах. Это началось в 1821 году восстанием греков против турецкого господства. Сербы, румыны и болгары также стремились к отделению от Османской империи и к созданию собственных национальных государств, которых они добились в течение ХIХ века. В 1866 году произошло государственное объединение Италии, а в 1871 году – создание Германской империи.

Насколько огромным было стремление народов к национальной независимости (и оно не было ограничено только Балканами), показывает пример Норвегии. В течение 500 лет, с 1397-го, страна жила либо в союзе с Данией, либо со Швецией. В 1905 году она решилась на самостоятельность, и союз со Швецией был расторгнут. Конец Первой мировой войны принес роспуск двух многонациональных государств – Австро-Венгрии и Османской империи. Крушение коммунизма 70 лет спустя привело к тому же результату для двух последних европейских многонациональных государств – Югославии и Советского Союза.

Особенно ярким примером является чешский народ. С 895 года Богемия и Моравия относились к восточнофранкской империи, позже к Священной Римской империи немецкой нации. С 1526 года габсбургские императоры также были королями Богемии и Моравии. То есть почти 1000 лет страна жила в почти непрерывном единстве вначале с Германской, а затем с Австрийской империей. Тем не менее чехи с середины ХIХ века стремились к государственной независимости, которую они наконец получили в 1918 году. Чехословакия, как искусственное порождение договоров, подписанных в пригородах Парижа, также не оправдала себя, как и Югославия. Чехи и словаки, хоть и очень близко родственные между собой народы, не захотели жить в одном государстве. Чехи не хотели платить за словаков, а словаки не хотели терпеть опеку чехов. В 1993 году произошло разделение государства по обоюдному согласию. Тогда даже была разделена валюта.

И очевидно, что этот процесс еще не закончился.

– В Бельгии говорящие на французском языке валлонцы и говорящие на нидерландском фламандцы уже с трудом уживаются между собой. Бельгия является государством только в территориальном смысле.

– Испания борется со стремлением к автономии и независимости басков и каталонцев.

– После того как Ирландия в 1921-м вышла из Соединенного Королевства, стали расти стремления к независимости и в Шотландии. Вплоть до 1707 года Шотландия была самостоятельным королевством, но которой по Акту об унии управлял король Англии. В 1707 году – против воли большинства шотландцев – произошло полное объединение с Англией.

 

Взаимоотношения народов

Завершившуюся с распадом Восточного блока организацию Европы в национальные государства можно приветствовать, а можно и пожалеть о содеянном. Из краткого исторического описания истории народов Европы становится ясным, что разделение Европы на национальные государства является не задержавшимся действием ХIХ века, а созданной в 2000 годах структурой и действительностью сегодняшней Европы. Время многонациональных государств в Европе прошло. Они воспринимались малыми народами как их тюрьма, поэтому эти государства и распадались.

Для Дирка Шюмера постепенный распад Бельгии ставит вопрос о «бельгиизации Европы». Он спрашивает: «Разве государство, франкоговорящая часть которого позволяет содержать себя говорящему на нидерландском языке населению, но при этом демонстративно игнорирует его культуру и историю, не проиграло свое существование?.. Как Европа может понимать себя как система многоязычия и культурной открытости, если возле ее столицы идеологически прославляется воинствующая франкофония?» И приходит к заключению: «Нации не являются чем-то вечным, напротив, языки и традиции оказываются невероятно живучими»8.

Многие идеологи мирового сообщества и друзья объединенной Европы хотели бы отбросить национальные государства как исторически устаревшие. В единой европейской валюте их интересует прежде всего вклад, который они для этой цели надеются получить для себя. Правда, космополитический патриотизм достоин уважения как борьба за права человека, как этическая позиция9. Но моральную идентичность, которую он хочет учредить, нельзя противопоставлять идентичности народов, которую он не может также заменить. Юрген Хабермас, например, приносит в жертву историческое глубинное понятие европейского национального государства своему личному утопическому проекту, когда пишет, обращаясь с критикой Германа Люббе10: «Из закрепившейся в ХIХ веке перспективы напрашивается известный ответ «no demos»: не существует европейского народа, но политический союз, задуманный на этой идее, построен на песке. Этой интерпретации я хотел бы противопоставить лучшее: затяжная политическая фрагментация в мире и в Европе противоречит системному сращиванию мультикультурного мирового сообщества и блокирует успехи в конституционной цивилизации государственных и общественных властных отношений»11.

Хабермас упускает один решающий пункт: народы являются народами не по объективным причинам, которые могут оцениваться и корректироваться извне, а потому, что они воспринимают себя таковыми по причинам языка, культуры, этноса и общей истории. И они воспринимают себя таковыми и тогда, когда представители интеллигенции клеймят это восприятие как отсталое и традиционно чуждое цивилизации.

Центральную роль для идентичности и сплоченности народов играет язык. Единый язык необходим для международной коммуникации среди элит. Вплоть до ХVII века, а в науке еще дольше, лингва франка Европы был латинский. Для дипломатов и высшего общества Европы после Тридцатилетней войны языком общения стал французский. Но с конца ХVIII века многое изменилось. В науке господствующим языком на протяжении всего ХIХ века был немецкий язык. К 1920 году 50 % всех научных публикаций в мире выходило на немецком языке.

После Второй мировой войны лингва франка не только в мире, но и в континентальной Европе стал английский. Он является рабочим языком в большинстве крупных концернов, во всех международных организациях, в Европейской комиссии и Европейском центральном банке. Как косвенное следствие этого повсюду в Европе, в том числе во Франции и Англии, знание языка своего ближайшего соседа все больше отступает на задний план. В связи с этим снижаются также возможности и интерес участвовать в культуре соседей. Народы все больше концентрируются вокруг двух полюсов:

– Жизнь в специфической культуре собственного языкового пространства: это охватывает политику, литературу, философию, театр и большинство средств массовой информации, собственно все, что естественно в повседневном окружении.

– Участие через английский язык в международной, сформированной под англосаксонским влиянием цивилизации. Это охватывает все бо́льшие сферы труда и науки.

Совместное существование народов Европы определяется:

– все более растущим преобладанием английского при всех практических требованиях, которые ставит жизнь для всех международных видов деятельности,

– постоянно растущим незнанием о жизненном мире и национальной культуре соседей, которые говорят на другом языке.

Все это поддерживается образовательной политикой, в которой классическое общее образование, то есть знание

– живых и мертвых языков помимо английского,

– религии, философии,

– классической литературы,

– старой истории (до ХХ века)

все больше сокращается.

Вместе с этим у молодого поколения все больше теряются знания, образующие фермент общности в культуре.

Французский историк Пьер Нора говорит по этому поводу: «Гуманистическая культура – латынь, греческий, история, философия, языки – заканчивается. Когда-то она объединяла европейские элиты, но она на грани исчезновения… Есть много локальных и национальных достижений, но нет европейской общности, так как отсутствует настоящая, разделяемая большинством европейцев общая система ценностей»12.Конечно, на ее место приходит новое, например, международные спортивные события или певческие конкурсы, международные объединения пользователей смартфонов или членов Фейсбука и т. д. Но это не одно и то же, и это не поддерживает специфическую европейскую идентичность.

Особенно хорошо динамику такого развития можно изучать на примере немецко-французских отношений. Отсутствие культурной и личной заинтересованности в большом соседе Германии во Франции проявлялось всегда. Связанное с этим незнание в последние десятилетия не только не сократилось, оно увеличилось. А так как из уроков преподавания истории и из средств массовой информации запоминались в основном ужасы нацистского времени и жестокость немецкой военной машины, то и клише представления Германии у французов не изменились, а скорее, закрепились13.

Народы очень отличаются друг от друга, и они имеют право отличаться14. Почему французы должны работать столько же, сколько и немцы? Почему они не могут иметь другие социальные обычаи и другие правила решения конфликтов? Почему это плохо, если при этом должна быть инфляция? Во всяком случае, французы для этого должны перестать интерпретировать обменный курс валют и результаты рейтингов американских агентств как победу или поражение в международной экономической олимпиаде. И им не следует превращать свою национальную одержимость в связи с рейтингом в решающий критерий в вопросах валютной и экономической политики. Это было основным недоразумением в начале введения евро: французы хотели его, чтобы наконец положить конец силе немецкой валюты, воспринимаемой как неприятная и унизительная. Немцы хотели его, потому что полагали, что таким образом можно будет привести Францию в так желаемый политический союз с Германией.

Кризис платежного баланса и долговой кризис в зоне евро привели к тому, что антигерманские клише и предубеждения все сильнее стали выходить на передний план не только во Франции, но и в Италии, но особенно проявились в Греции15. То обстоятельство, что Германия привязывает гарантии и помощь для преодоления долгового кризиса к определенным условиям, очевидно, пробуждает чувство зависимости и бессилия, которое преобразуется непосредственно во все большую антипатию к Германии и к немцам. Косвенным следствием единой валюты является не задуманное укрепление дружественных уз между народами Европы, а как раз наоборот. Николас Буссе называет «возможно, самым огорчительным побочным явлением кризиса евро возрождение предубеждения. Европейские народы безудержно навешивают друг на друга искаженные ярлыки, которых уже давно не было слышно в приличном сообществе»16.

Особая трудность возникает для немецко-французских отношений. С начала пятидесятых годов европейская интеграция включила в себя самую сильную экономическую державу Германию и косвенно пошла на пользу политическому влиянию Франции. Как бывшая держава-победительница, с ядерным оружием и постоянным членством в Совете безопасности, Франция на международном уровне могла бы играть ту роль, которую повязанная многими запретами, не совсем суверенная Западная Германия не могла исполнять.

По представлению французской политики, прирост мощи, который произошел в Германии в 1990 году вместе с воссоединением, должен был компенсироваться отказом Германии от д-марки и переходом на единую валюту. Однако эти расчеты в принципе производились неправильно. Вместо этого растущие трудности, которые есть также и у Франции с единой валютой, еще больше обострили экономический и финансовый перевес Германии.

Михаэла Вигель анализирует: «Франция не хочет считаться обычной средней державой, которая в международном сравнении отстает. Особенно это касается сравнения с Германией, экономическое превосходство которой Франция охотно признавала, пока играла роль опекуна. Но теперь она не хочет быть равноправной в немецко-французском дуэте и противится выступать лидером экономически отстающей южной лиги»17. Это побудило Николя Саркози с начала 2012-го подчеркнуто и почти вызывающе представить немецкую экономическую модель как образец – вплоть до совместных предвыборных выступлений с Ангелой Меркель. Однако опросы не показали особого успеха этой стратегии, и различия в личных темпераментах, а также стоящие за ними культуры этим скорее были подчеркнуты, чем сглажены18.

Германо-французские отношения в Центральной Европе со времени Тридцатилетней войны всякий раз сдерживали все конфликты. Долговременное примирение и организационно закрепленное сотрудничество этих двух государств в течение 60 лет по праву является стержнем европейского проекта. Правда, было серьезной ошибкой вводить в ЕС единую валюту без политического союза. Но и сейчас тоже было бы ошибкой без внешне неотложных причин снова разделить валютный союз как раз по границе между Германией и Францией.

Я, правда, разделяю большую часть из высказанной Гансом-Олафом Хенкелем критики конструкции и реальной практики европейской валюты19. Однако не могу поддержать его предложение разделить валютную зону на южную еврозону во главе с Францией и северную во главе с Германией. С чисто деловой точки зрения можно найти этому веские причины, но не следует приводить в действие связанное с этим унижение Франции. Правильной стратегией Германии по отношению к Франции будет скорейшее возвращение к согласованным правилам и структурам валютного союза, а также соблюдение принципа No-Bail-Out. Франция либо успешно приспособится к этому, либо она сама решит пойти другим путем в плане валютной политики.

Чем это кончится, с моей точки зрения, неясно. Уолтер Рассел Мид прогнозировал для Франции «стратегию подрывной кооперации… а именно внешне для удовлетворения Германии беспокоиться о том, чтобы новые правила выглядели достаточно солидно, но одновременно оставить достаточно широкое политическое поле для того, чтобы строить европейскую экономику по желаниям французов… Ни французы не хотят жить по немецкому образцу, ни немцы не хотят следовать за желаниями французов в валютном союзе»20.

И это правда, как правда и то, что немецко-французские различия одновременно отражают общее различие между северными и южными государствами валютного союза. Менталитет юга, который производит такое приятное впечатление, когда ты летом проводишь там отпуск, не всегда уживается с линейной эффективностью мышления севера. Рискованным остается в валютном союзе предположение, которое, однако, является предпосылкой его функционирования, что юг в будущем будет функционировать так же, как север21.

Но на длительную перспективу решающей является все же не экономика, а демография! Тони Корн с американской точки зрения предостерегает: «Вместо того, чтобы пытаться из греков сделать немцев, сегодняшним немцам лучше бы производить на свет больше немецких детей. Недавно Саркози призвал французов быть «более немцами»22 на работе. Сейчас как раз самое время, чтобы Ангела Меркель со своей стороны призвала немцев стать «более французами» в том, что касается воспроизведения потомства.

 

Бегство Германии в Европу

При принятии второго пакета помощи для Греции Ангела Меркель заявила в немецком бундестаге, что на риски ей порой приходиться идти, а вот идти на авантюры не позволяет служебная присяга23.Авантюрой она, очевидно, считала отклонить пакет помощи и внимательно посмотреть на неплатежеспособность Греции. Но я считаю, что авантюрой было начинать валютный союз без политического союза, нарушать все правила Маастрихтского договора и в мае 2010-го ввязаться в «спасение» Греции, не имея общего представления и возможности предвидеть результат. Очевидно, Ангела Меркель также находится в плену того немецкого послевоенного стиля мышления, согласно которому только окончательное растворение Германии в Европе может спасти Германию от себя самой и мир от Германии. Этот стиль мышления завел нас в авантюру с неизвестным концом и сейчас блокирует немецкий политический класс в поисках выходов24. Стоит опасаться, что Германия в этом положении будет следовать своим интересам (и интересам остальных северных стран) не с должной энергией.

Ганс Вильгерот анализирует: «Немецкая доля в преступлениях войны была настолько большой, что в Германии почти неизлечимо пострадало нормальное для каждой нации самосознание. В настоящее время правительство Германии и многие европейские политики внушают немцам, что они должны двигаться в Европу, исполненные постоянного раскаяния, чтобы растворить свою собственную национальность в европейской нации»25.

Эта тенденция принимает особо странные формы в средствах массовой информации. Англичанин Питер Уотсон в 2010 г. написал глубоко духовную и культурную историю Германии последних 300 лет. Под названием «Германский гений» она вышла также и на немецком языке26. Но она почти не нашла отклика в немецких СМИ. Уже одно название было, очевидно, слишком положительным для общепринятого вкуса немецких журналистов27. Георг Павел Здоровенный высказался недавно по поводу немецкой иммиграционной политики, будто послевоенная Германия «была морально настолько дискредитирована, что не могла вести себя так, как классические страны иммиграции с их квотами и нотами»28 – так, как будто бы война, Холокост и изгнание возложили на немцев моральную обязанность пассивно терпеть всех, кто бы ни захотел поселиться в их ставшей совсем маленькой стране29.

Особенно ярко обозначившееся в Германии в последние шесть десятилетий восхищение Европой невозможно объяснить без морального бремени нацистского периода. Однако этот импульс спустя 67 лет после окончания Второй мировой войны, не является надежным компасом для вопросов единой валюты и сосуществования в Европе. Но наши партнеры замечают эту слабость: «Преступления прошлого холодно и расчетливо превращаются в инструмент в целях морального шантажа»30. Кандидат на пост президента от социалистов Франсуа Олланд критиковал в ходе предвыборной борьбы во Франции преклонение Николя Саркози перед Ангелой Меркель. В этой связи он назвал в качестве своего образца для подражания казненных борцов Сопротивления его родного города Туль, которые спасли честь Франции. «Это их борьба сегодня освещает мой путь»31.

 

Что такое крушение Европы?

Кризис евро начался с ряда нарушений договоров и сопровождается их продолжением. «Нужно обладать четким пониманием, – заявил судья Конституционного суда Удо ди Фабио, – если выступаешь против упреков в нарушении договора о том, что соблюдение договора практически было невозможным, не разрушая того, чего хотят добиться валютным союзом: единого валютного пространства»32. Но затем в защиту нарушения договора следует угроза: «Если рухнет евро, рухнет и Европа».

Что такое «провал»? Можно провалиться на экзамене, можно провалиться в создании своего бизнеса, может распасться брак, оказаться неудачной попытка горноспасательной службы спасти терпящих бедствие. Неудачи могут быть трагическими, но жизнь продолжается. Антонимом к слову «провал» является «успех». Европа является успешной,

– если царит мир,

– если в странах Европы демократия остается стабильной или продолжает укрепляться,

– если люди собственными силами могут улучшать условия своей жизни, найти работу и жить плодами своего труда.

Других масштабов успеха для Европы я не вижу. Ведь время для военных завоеваний, приобретения новых колоний или иных методов внешнего роста могущества, к счастью, уже прошло. Нужна ли нам для какой-нибудь из этих целей во всей Европе или в каких-то ее частях единая валюта? Конечно, нет, некоторым она может показаться полезной, но это не является обязательным требованием. Означает ли для какой-либо страны в еврозоне – добровольный или принудительный – возврат к национальной валюте угрозу трем вышеназванным критериям успеха? Наверняка нет. Даже возврат Греции к драхме не стал бы угрозой миру и демократии. Может быть, даже улучшились шансы большинства греков самим строить свою жизнь. Но об этом пусть спорят экономисты. Угрожающая речь о «распаде Европы» работает, как это часто происходит в политике, использующей небрежный язык с нечеткой терминологией.

Мир в Европе в прошлом традиционно находился под угрозой из-за экспансионистских устремлений крупных европейских держав. Но это время уже прошло. Совершенно независимая от валюты система безопасности НАТО охватывает тем временем всю Европу, кроме стран СНГ и частей бывшей Югославии. Единственным источником угрозы миру в Европе после падения «железного занавеса» являются гражданские войны и этнические разногласия. Большей частью они случаются на территориях с единой валютой. Так было во время гражданской войны в Югославии и российской гражданской войны в Чечне. Военные столкновения вокруг Грузии и остальные волнения на Кавказе не имели и не имеют никакого отношения к валюте. Набор условий между евро и демократией или связь угрозы между ними также не просматриваются даже при самом большом умственном напряжении. Государства могут ввести евро, а могут снова отменить его. Они могут установить свою валютную территорию самостоятельно или вместе с другими. Совершенно различные валютные режимы совместимы с демократией. Демократической может быть даже ликвидация какой-либо валютной территории, как это произошло при разделе Чехословакии.

И наконец, благосостояние, рост и занятость действительно связаны со стабильной валютой, но не с размером валютной территории, и не важно, идет ли речь о национальной валюте или о евро. Это было ясно показано в эмпирическом анализе в главе 3 и при всех других логических размышлениях.

Однако тем, кто говорит о «крахе Европы», трудно доказать что-либо логикой или эмпирическими рассуждениями. Ведь под Европой они понимают не конкретное, исторически выросшее содружество народов на данном континенте с совершенно различными выборами развития. Они скорее понимают под Европой исторический процесс, который начался с Роберта Шумана и Конрада Аденауэра, который с их точки зрения должен привести к определенной цели, а именно к Соединенным Штатам Европы. Для них хорошо все, что приближает Европу к этой цели. Поэтому евро – это хорошо, и он будет становиться все лучше, чем больше стран будут его вводить. Поэтому плохо все то, что угрожает евро. Любой выход из еврозоны, например Греции, к которой предъявляются слишком завышенные требования, с этой точки зрения является плохим. Единая валюта рассматривается не с точки зрения присущей ей логики, а исключительно как транспортное средство для дальнейшего продвижения в направлении «Соединенных Штатов Европы».

Этот вид европейской эсхатологии, самым видным представителем которого был Гельмут Коль, полностью приобрел иммунитет от какой бы то ни было логической или эмпирической проверки. Она превратилась в чистую идеологию. К сожалению, немецкие партии в той или иной степени являются приверженцами этой идеологии – так можно на время приостановить и развитие демократии 33. Общее обоснование этой идеологии звучит так: «Никогда не должно быть войны!»34 Все идеологии имеют одно общее: они успешно застраховали себя венком своих дефиниций и установок от всех возражений из реальной действительности. Они играют роль религии или ее заменителя. Это делает их сторонников невосприимчивыми к любым аргументам. Дирк Шюмер говорит следующее по поводу этого идеологического закостенения европейской идеи: «Ничто в истории не является им, как хорошая идея вчерашнего дня, которая сегодня больше не работает. Поэтому проповедь Коля о Европе оказывается такой беспомощной»35.

Те, которые связывают дискуссию вокруг евро или выхода Греции с «крахом Европы», приводят почти такие же аргументы, как Эрих Хонеккер, который незадолго до падения Берлинской стены сказал: «Только вперед, и никогда назад». Тот, кто так думает, проявляет глубокое неверие в естественную стабильность европейской интеграции и в разумность европейцев вообще. Георг Павел Здоровенный сформулировал эту позицию, так аргументируя выход Греции из евро: «Если Греция выпадет, то она попадает на 12 лет назад, в 2000 год, а на сколько лет назад попадут другие государства – члены еврозоны? Они трижды докажут, что, во-первых, не способны объективно оценить заявку на вступление (что делает сомнительным любое дальнейшее расширение еврозоны), во-вторых, не способны вытащить из кризиса даже самого слабого партнера и, в-третьих, не способны осуществить их личные представления… Если бы когда-нибудь фундамент прочности ЕС зашатался, то эта часть мира свалилась бы обратно не в 2011 или 2001 год, а в 1991-й, 1981-й или еще ниже»36.Идеологи европейского федерального государства с такой аргументацией злоупотребляют евро для символической политики. При этом он является только «валютой, и ни больше ни меньше, он используется большим или меньшим числом государств, но он не является Европой»37. Сэмюэл Бриттен очень сдержанно оценивает этот всеобщий восторг Европы: «But one mindless slogan uttered too often is that the solution to problems is more «Europe» rather than less». – «Но один бессмысленный лозунг повторяемый слишком часто, означает, что решение проблем значит больше «Европы», а не меньше»38.

 

Европа в мире

Homo sapiens заселяет этот мир уже более 200 тысяч лет.

Но за последние 200 лет

– бурный рост народонаселения в мире,

– глобальные проблемы окружающей среды,

– сокращение времени на поездки,

– современные средства коммуникации,

– торговля

– и перемещение людей

больше изменили внешний вид Земли, чем за 200 тысяч лет до этого.

Мы живем в мировом сообществе и можем решать все больше проблем только на этом уровне. «Мирового государства» никогда не возникнет, но появится все больше организаций и структур, объединяющих государства и группы государств для определенных целей на совместные действия. Это будет происходить либо регионально, либо для экономических или других целей. Я перечислю лишь некоторые организации, которые имеют значение для Германии:

– ООН

– Международный суд (ООН)

– Интерпол

– Всемирный банк

– МВФ

– Банк международных расчетов (БМР)

– Международная организация труда (МОТ)

– Всемирная торговая организация (ВТО)

– Всемирный почтовый союз (ВПС)

– Международная ассоциация воздушного транспорта (IATA)

– Организация стран – экспортеров нефти (ОПЕК)

– НАТО

– Совет Европы

– ЕС.

Этот список неполный. Численность и задачи международных организаций для самых различных целей постоянно меняются. Они поддерживаются и дополняются постоянно растущей сетью международных соглашений и регулирований. Таким организациям делегируются многие государственные задачи. Международные соглашения связывают национальное право. Многие предписания и регулирования поступают прямо или косвенно из международной сферы. ЕС является частью международной сети, он сводит в одно целое определенные задачи для своих членов и представляет их в отношениях с внешними инстанциями, например, в торговых договорах.

Мировое сообщество живет и развивается, Европа и ее государства являются частью этого сообщества. При этом никогда не удастся окончательно определить все компетенции и разграничения. Там, где государства Европы видят свои преимущества в совместном выступлении, они должны объединять свои силы. Европейский союз существует в том числе и для этого. Правильное объединение укрепляет влияние Европы и служит интересам стран-членов. Уже существует единая политика в области внешней торговли. Совместная оборонная политика обеспечивается НАТО. Европа или ЕС должны также по возможности совместно выступать в международных вопросах по энергетике и окружающей среде. Международное регулирование финансовых рынков является еще одной сферой для необходимых совместных действий. Часто звучащего требования «учитывания интересов и потребностей граждан» вряд ли можно ожидать от ООН, ВТО или от ОЭСР39. Но для выполнения совместных задач нам не нужно европейское супергосударство. Глобализация не исключает сохранения малых стран, они прекрасно дополняют друг друга40. Государства – члены ЕС могут оставаться суверенными субъектами международного права, не нанося никакого ущерба принципу действия ЕС. Экономический успех государства в мире зависит не от размеров страны, а от гибкости, эффективности и инновационности его экономики. Поэтому такие маленькие гибкие государства, как Швейцария и Швеция, находятся на первом месте в мире по благосостоянию.

 

Примеры государственного строя для Европы

Как уже было изложено в главах 2 и 3, первоначальным примером государственного строя ЕЭС был строящийся по принципу субсидиарности Общий рынок. Упразднение всех внутренних торговых барьеров, гармонизация правовых норм, регулирующих ведение конкурентной борьбы, единые таможенные пошлины во внешней торговле и право свободного учреждения филиалов в совместном экономическом пространстве должны были углубить экономические отношения и укрепить благосостояние для всех. Это стало решающим успехом, который постепенно распространялся во все большее число стран с расширением членства.

Достигнутые этим выгоды в благосостоянии для старых членов валютного союза были завершены уже в семидесятые годы. После этого дальнейшего регионального сближения больше не происходило, и ЕС уже не опережал по росту экономики. Теоретически это можно было объяснить: после создания Общего рынка некоторые отклонения происходили в основном из различий хозяйственной структуры, производительности труда и исчерпывания потенциала занятости.

Филипп Багус анализирует: «История европейской интеграции воспринимается как постоянная борьба между двумя направлениями: либеральным и социалистическим видением Европы. В зависимости от соотношения сил развитие склоняется больше то в одну, то в другую сторону. Либеральная сторона для мирной и процветающей Европы считает необходимым только одно: свободу. Товары, услуги, капитал и люди должны иметь возможность беспрепятственно пересекать границы. Права частной собственности должны быть защищены». Эта точка зрения имеет свои корни в англо-шотландском Просвещении, которое при правильных общих условиях делает ставку на спонтанный порядок. Альтернатива, названная Багусом «социалистической», приближается к центральному управлению, которое строит крепость Европу. Эта альтернатива соответствует той рационалистической французской духовной традиции, которую Фридрих Август фон Хайек назвал «сциентистской», Вильгельм Репке сказал об этом в пятидесятые годы: «Если мы захотим попытаться организовать Европу централистски, подчинить ее бюрократии плановой экономики и одновременно сковать в более или менее сплоченный блок, то это не меньше, чем предательство Европы»41.

Экономика Дэвида Юма и Адама Смита привела прямо к Фридриху Августу фон Хайеку и к ордолиберальной Фрайбургской школе 42. Это также был пример государственного строя немецких участников переговоров под руководством Альфреда Мюллера-Армака, когда в 1957 г. речь шла о создании Общего рынка. Логика этого государственного строя стоит поперек меркантилистским и государственным интервенционистским традициям, которые особенно характерны для Франции. Она также противостоит марксистской и социалистической традиции. Однако она хорошо совместима с рыночной экономикой скандинавского склада.

В этой традиции научно-консультативный совет при Федеральном министерстве экономики выдвигает следующие аргументы:

«Не нужно… никакого закрепленного в европейском праве принуждения к сокращению дефицитов или профицитов в доходно-расходных балансах отдельных государств-членов… Найти корень проблемы нетрудно. Если организационные рамки оставят достаточно пространства рыночным силам на рынках сбыта и рынках труда, то экономическая мощь и особенно экспорт этих государств-членов восстановят баланс. Необходимые реформы рынков сбыта, рынков труда и рынков капитала могут сопровождаться европейскими директивами и распоряжениями. Невозможно определить, какие конкретные шаги необходимы для отдельных стран, постоянным регулирующим механизмом. Поэтому требуемые структурные реформы должны оставаться на уровне отдельных стран – членов ЕЭС в соответствии с принципом субсидиарности и национальной ответственностью. Однако важно создать для этого через обязательные правила в области фискальной политики и через действие сигналов процентных ставок стимулы для того, чтобы начать необходимые реформы»43.

Масштабы финансового передела в экономическом сообществе пока еще не ограничены. В распоряжении ЕС находятся только доходы от различных собственных средств в целом около 1 % ВВП ЕС. Наверняка это еще не трансфертный союз. Тем не менее взнос Германии нетто в пересчете в абсолютные цифры очень значительный, он соответствует 45 % трансферта получателям нетто44. В настоящее время еще пока не установлено, будут ли считаться большие поручительства, обременения и обязательства, которые Германия взяла на себя с начала кризиса долгов и платежного баланса еврозоны (см. главу 4) как вступление в трансфертный союз. Во всяком случае, после второго пакета помощи Греции вероятность этого возросла.

Абстрактно совершенно очевидный принцип субсидиарности – ЕС отвечает за обеспечение конкуренции на действующих рынках, все остальное регулируют государства-члены – на практике не помешал постоянному расширению деятельности Европейской комиссии45. Многое при этом является также вопросом интерпретации. Правильным все-таки остается принцип субсидиарности, несмотря на то что на практике постоянно приходится вливать в него новую жизнь и защищать от бессмысленных нападок из Брюсселя46. Валютный союз принес ЕС вместе с пактом стабильности также ответственность за контроль по соблюдению Маастрихтских критериев. Но это по-настоящему не работало. Станет ли лучше с межгосударственным договором, пока еще не ясно, нужно подождать. Германия всегда защищала изначальную либеральную модель конкуренции ЕЭС с принципом субсидиарности, как несущей опорой. Другие, прежде всего французы, хотели участвовать в принятии решений по макроэкономической политике и по содержанию финансовой политики государств-членов. Это было выражено в малопонятных ключевых словах «экономическое правительство» и «фискальный союз». В конечном счете речь идет здесь о том, чтобы склонить Германию и остальные северные государства к политике, которая выведет их конкурентоспособность на сносный для Франции и других южных стран уровень, например, путем большего повышения расходов по заработной плате. При этом им были желательны также элементы межгосударственного перераспределения, например через фискальные трансферты или европейское межбюджетное регулирование.

Это встраивается в непрерывные попытки Европейской комиссии и некоторых государств-членов дополнить обеспечение основных свобод Общего рынка интервенционистскими «политиками» в самых различных областях. Это началось с европейского объединения угля и стали, продолжилось в сфере аграрной политики и сегодня продолжается дальше в области научных исследований и политики защиты окружающей среды. «Пожалуй, типичным примером является европейская политика сплоченности, которая задумывалась как что-то вроде внутриевропейской политики перераспределения. Все эти «политики» характеризуются попыткой управлять экономической интеграцией сверху в сторону коллективных целей политическими средствами. Валютный союз был в некоторой степени завершением этого рода интеграционной политики»47.

Валютный союз по описанным причинам вопреки первоначальным намерениям Франции и Италии привел к тому, что относительная экономическая мощь северных стран (особенно Германии) стала расти вместо того, чтобы быть сильнее связанной и нейтрализованной48. Это увеличивает стремление южных стран в сторону экономического правительства и трансфертного союза. В Германии эти более или менее скрыто проявляемые стремления южных стран встречаются с готовностью – Левой партией, Зелеными, СДПГ и, возможно, даже частью Союза – постепенно идти вместе в трансфертный союз. Вместо благосостояния это принесет скорее более высокие затраты и потери роста экономики в северных странах. И напротив, маловероятно, что большее число трансфертов повысит рост и благосостояние в южных странах. В прошлом в них не было необходимости. В настоящее время, с моей точки зрения, остается все еще непонятным, куда пойдет это развитие. Ясно, что это не будет иметь ничего общего с первоначальным представлением об устройстве ЕС.

Греческий социолог Михаэль Келпанидес предостерегает: «Слишком упрощают, когда дают отрицательную оценку протестным «правопопулистским» партиям в Финляндии, Нидерландах и других странах. Очевидно, это часть стратегии сознательного искажения действительности. Фактически сегодня граждане северных западноевропейских обществ являются проигравшими. Они создают благосостояние, которое занимающиеся распределением брюссельские элиты перераспределяют щедро и не без заинтересованности в сохранении своей власти»49. В Германии также ощутимо нарастает скепсис по отношению к ЕС, растет число тех, кто с предубеждением смотрит на все углубляющуюся интеграцию, которую осуществляют ради нее самой и которая больше не приносит никаких преимуществ50. Поэтому я с большим пониманием стал относиться к тем, которые хотят проводить в Европе референдум против дальнейших шагов интеграции51. Всенародное голосование по межгосударственному договору и содержащимся в нем лимитам для долгов может повысить эффективность мер и их легитимность52. Но оно содержат также риск провала.

В целом на европейском уровне лояльность существует скорее между правящими, чем у правящих по отношению к своему народу. Этим объясняется, почему политика в Брюсселе может так далеко удалиться от мнения народов53. Николас Буссе выражает опасение: «Предположительно такой мультикультурный союз, как ЕС, никогда не будет иметь такой же легитимности, как национальное государство, пока оно еще существует. Но если политика больше ничего не делает для того, чтобы действия Брюсселя стали доступнее, тогда она, возможно, сохранит евро, но потеряет народы54.

 

Европейское федеративное государство?

Последний президент Дойче Бундесбанка перед введением евро Ганс Титмайер очень сдержанно высказался в 2005 году: «При принятии Маастрихтского договора прежде всего в немецкой политике была большая надежда, что валютный союз уже в скором времени окажется катализатором для дальнейшего развития политической интеграции и создания более дееспособных политических структур в валютном союзе. Но пока такое действие в качестве катализатора мало ощущается»55. Бывший американский президент эмиссионного банка Пол Волкер очень ясно высказался в 2011 г.: «What is now perfectly clear is that work is incomplete. The European Central Bank has not been matched by an equally strong central political authority. There is no European governement with sizable fiscal resources and authority to enforce needed budgetary discipline within its member states»56.

«То, что сейчас совершенно ясно, это то, что работа не завершена. Европейский центральный банк не обладает столь же сильной центральной политической властью. Там нет европейского правительства со значительными бюджетными ресурсами и полномочиями для соблюдения необходимой бюджетной дисциплины в рамках своих государств-членов». Однако даже такое центральное действующее лицо, как Ганс Титмайер, также не смог в последней главе своей книги «Вызовы евро», посвященной политической интеграции Европы, конкретно описать, каким образом Европа должна развиваться политически. Он требовал отмены смешанных компетенций и критиковал: «Ограниченная слишком многими обязательствами ситуация Гулливера не может служить соответствующей рамкой для открывающего перспективы на будущее политического устройства на европейском уровне»57. Книга Титмайера вышла до мирового финансового кризиса и кризиса евро. Но мы продолжаем идти дальше в том же неверном направлении, которое критиковал Титмайер.

После саммита ЕС 9 декабря 2012-го, на котором было принято решение о межгосударственном договоре, Гюнтер Нонненмахер высказал надежду, что у «него хорошие шансы войти линией водораздела в историю европейской интеграции. Так как в Брюсселе разошлись два потока, которые в пятидесятые годы, когда сообщество охватывало шесть государств, шли по одному руслу: желание Европы после двух опустошительных войн XX века стремиться к миру, благосостоянию и стабильности и видение все более тесного союза народов, которое Вальтер Хальштейн, первый президент комиссии ЕЭС, назвал «незавершенным федеральным государством»58.

Ангела Меркель с осени 2011-го начала говорить о необходимости «политического союза», а затем уже в неявной форме об исходном недостатке Маастрихтского договора. Но содержание такого политического союза остается у нее до сих пор неопределенным, так как речь должна идти о большем, чем фискальные нормы нового межгосударственного договора. Спор с Францией также был бы запрограммирован, если бы Германия попыталась развивать комиссию ЕС в европейское правительство59. Историк Генрих Август Винклер, правда, полагает, что трудности единой валюты увеличат шансы политического союза, и уже видит «Европу на перепутье кризиса», но и он совершенно спокойно выступает по содержанию и конструкционным деталям такого союза60. В остальном французы, как считает французский социалист Юбер Ведрин, понимают под федерализмом нечто совершенно иное, чем немцы, а именно, «что долги должны быть общими и Германия должна платить больше»61.

Вопрос, какой должна быть Европа, – это «почти вечная составная часть европейского мышления и европейской неуверенности»62. В то время как евро первоначально был задуман для того, чтобы добиться создания политического союза, которого, как считали, невозможно добиться прямым путем, то теперь политический союз нужен для того, чтобы спасать евро»63. При этом самому большому шансу Европы для политического союза уже полстолетия, и другого больше не будет: Европа шести государств, которая объединилась в 1957 году Римскими договорами по ЕЭС, охватывала по своим внешним границам почти всю Францию времен Карла Великого. Не хватало только Австрии и Швейцарии, но зато была Южная Италия. Совместная история, обозримое число участников и доминирование Франции и Западной Германии в этом союзе создавали относительно лучшие предпосылки для такого совместного федерального государства, которое только можно было себе представить в Европе. Но дальнейшее развитие в этом направлении сорвалось из-за сопротивления Франции. Шарль де Голь противопоставил тогда образцу европейского федерального государства собственное видение «Европы наций». Таким образом, Франция осталась верна своей линии, которая уже наметилась, когда Французское национальное собрание в 1954 г. отказалось ратифицировать Договор о европейском оборонительном сообществе (ЕОС). Сторонники политического союза еще и сегодня с сожалением вспоминают об этом союзе, так же как считает и Роланд Тихий, что Германия «всегда была слишком маленькой, а в будущем станет слишком старой, для того чтобы представлять собой действительно определяющую и одновременно почивающую на своей силе страну»64.

С первым расширением ЕЭС (Великобритания, Ирландия, Дания) в 1973 году шанс к углублению направления к политическому союзу окончательно исчез, так как в этот союз вошли страны, которые никогда прежде не объединяла общая государственность. С каждым новым расширением ЕЭС, потом ЕС (Европейское сообщество), все дальше отдалялись возможности основного политического союза. Ничего не изменяла вновь повторяющаяся пламенная речь о «двухскоростной Европе».

Ганс Вильгеродт предостерегает: «Европейцы сегодня склоняются к тому, чтобы забыть негативные стороны Европы и ее истории. Тогда Европу можно будет рекомендовать как желанную цель новой государственности. Но умнее было бы более тщательно поразмыслить о содержании, угрозах и смысле новой государственности и при этом не выбрасывать за борт проверенные национальные и региональные традиции»65. ЕС в его сегодняшней форме можно назвать конфедерацией или союзом государств: государства-члены передали ряд первоначальных компетенций на более высокий уровень. Но эта передача компетенций может быть в принципе в любое время возвращена обратно при выходе из ЕС (статья 50 Договора ЕС). Государства-члены остаются суверенными субъектами международного права66. В федеральном же государстве, напротив, международно-правовой суверенитет передавался бы федерации. Конститутивные элементы европейского федерального государства хотя и невозможно окончательно описать, но следующие компетенции наверняка должны сюда входить:

– законодательная компетенция для единого уголовного и гражданского права, включая основные разделы налогового права, семейного и наследственного права, трудового права и нормы права, регулирующие вопросы социального страхования,

– право на взимание федеральных налогов,

– право на получение кредитов,

– исключительная компетенция по международным отношениям,

– исключительная компетенция по вооруженным силам,

– собственная федеральная полиция.

Законодательная власть должна состоять из двух палат:

– Европейский парламент, который образуется не по национальным квотам, а соответственно фактической части населения,

– вторая палата, которая будет развиваться из сегодняшнего Европейского совета и могла бы функционировать аналогично немецкому бундесрату,

– обе палаты имели бы право на законодательные инициативы. Вопрос, какие федеральные законы были бы обязательны для одобрения второй палатой, а какие не обязательны, регулировался бы в каждом отдельном случае,

– Европейский парламент имел бы компетенцию выборов президента или премьер-министра, который является главой Европейского правительства.

Президент или премьер-министр подбирает членов Европейского правительства (они могут называться министрами или комиссарами). Открытым остается вопрос, должны ли они дополнительно утверждаться парламентом.

Федеральное государство в обозначенной структуре уже часто проявляло свою принципиальную работоспособность. В эти структуры органично вписалась бы и единая валюта. Политический союз создал бы так много связей, что никто не стал бы сомневаться в будущем единой валюты. На вопрос о легитимации, который должно ставить любое государство, если оно продолжительное время должно быть стабильным, этим, конечно, не дается ответ. Я не думаю, что в исторически обозримом времени была бы возможна такая степень централизации и связанная с этим задача национального устройства среди членов ЕС. К тому же пока не заметно, что этим могут вскрываться новые ресурсы для благосостояния и экономического роста. Политический союз не уменьшил бы различия по благосостоянию (это показывает сравнение Европы с США), не вызвал бы большего роста экономики, а также не смог бы предотвратить местные банкротства и бедность.

Бывший судья Конституционного суда Удо ди Фабио высказал свое мнение: «Я считаю ошибочной попытку следовать модели федерального государства. Якобы решающее все проблемы европейское федеральное государство могло бы быть подвержено намного большим испытаниям на разрыв, чем современный союз, со многими весами и противовесами, которые дают возможность баланса»67.

Европа скорее оказалась бы в опасности, отказавшись от своего исторически самого большого преимущества: а именно, многообразия государств, народов и обществ, которое делает возможными различные решения и таким образом поддерживает индивидуальность и инновацию. Уже сегодня проблемой Франции является относительный застой в государственных структурах, в которых все регионы – от Средиземного моря до побережья канала – регулируются единообразно. И напротив, немецкая мощь и вместе с ней источник для значительно более широкой инновационной силы заключается также в многообразии децентрализованного государственного устройства. Бремен и Бавария, например, регулируют свои региональные вопросы совершенно по-разному. Даже такой восторженный европеец, как британский историк Тимоти Гартон-Эш, предостерегает: «Я… не думаю, что нам все время нужен большой проект для светлого будущего Европы. Ключ к обновлению Европы и сегодня еще заключается в национальных демократиях – там Европа или родится заново, или нет»68.

Самым успешным федеральным государством в мире является, между прочим, маленькая Швейцария: 7,8 миллиона жителей живут в 26 кантонах, которые более самостоятельны, чем немецкие федеральные земли. Уже более 200 лет у них существует мир, национальная валюта и самый высокий уровень жизни в мире. Но причина здесь не в размерах, она важна для экономического и политического успеха государства»69.

Для существования сегодняшних федеральных государств в Европе, какими являются Германия, Австрия, Бельгия, Испания, европейское федеральное государство станет решающей проблемой: практически все основные компетенции национального федерального уровня при европейском федеральном государстве перейдут в Брюссель, а национальные федеральные государства останутся пустой оболочкой – разве только сегодняшние региональные компетенции стран будут подняты на национальный уровень. Европейское федеральное государство лишит национальный федерализм основы. Это было бы нежелательно, и необходимая перестройка национальных государств не найдет поддержки большинства.

Это короткое рассмотрение показывает: европейское федеральное государство в настоящее время является утопией, и оно будет оставаться таковой еще длительное время. Давайте не будем говорить при этом только о немцах или о французах, а подумаем и о британцах, датчанах, шведах, поляках и чехах. Невозможно представить, что один из этих народов в обозримом будущем откажется от своего суверенитета в пользу вышеописанного европейского федерального государства.

Даже такой сторонник расширяющейся государственной интеграции, как Вольфганг Шойбле, знает, что Германия даже с Францией не может договориться о точных очертаниях европейского федерального государства. Это также блокирует дальнейшее преобразование Европейской комиссии в правительство Европы. К тому же с европейским правительством лишится власти Европейский совет, а этого в настоящий момент не захочет даже Германия. Шойбле говорит: «Если не будет европейского федерального государства, не будет и европейского правительства в том смысле, каким сегодня является федеральное правительство». Тем не менее, и это кажется противоречивым, он хотел бы прямых выборов президента, чтобы таким образом продвинуть интеграцию на психологическом уровне70. А это уже прелюдия к театру военных действий.

Раздаются жалобы на недостаточную демократическую легитимацию современных структур ЕС71. По этому поводу можно иметь различные мнения. Европейский совет, поскольку он состоит из представителей избранных правительств, легитимен не менее, чем немецкий бундесрат. Там тоже есть представители федеральных земель, которые своим голосованием утверждают законодательные акты. Настоящим вкладом в развитие демократии была бы защита Европейским советом принципа субсидиарности и более резкое выступление против тенденции Европейской комиссии проявлять инициативы во все больших областях и изобретать все новые регулирующие нормы.

В связи с этими препятствиями с самого начала была упущена надежда на то, что единая валюта приблизит ЕС к политическому союзу. Уже в течение нескольких месяцев постоянно высказывается надежда, что большая обязательность бюджетных норм как следствие межгосударственного договора приблизит Европу еще на шаг по пути к политическому союзу72. Это очень проблематично: как уже было изложено в главе 7, сильное федеральное государство отличается именно тем, что в нем государства-члены и муниципалитеты пользуются широкой автономией в рамках их компетенций. Закрепленные в межгосударственном договоре процедуры и бюджетные нормы для контроля за национальными бюджетами в политическом союзе были бы не нужны. Они служат для того, чтобы компенсировать слабые места и незначительный фискальный вес европейского центрального бюджета, и в этом смысле являются костылем. Как уже было сказано выше, больше нечего возразить против национальных налоговых тормозов и регулярного контроля за бюджетами со стороны Еврокомиссии. В будущем потенциальная угроза для фискального поведения национальных государств также будет возникать не из каких-либо штрафов, которые комиссия могла бы наложить в результате длительной процедуры, а из опасности повышения издержек оплаты процентов по кредитам для несолидных государственных бюджетов. Многократно нарушавшийся принцип No-Bail-Out также заменить нечем.

Весной 2012-го уже больше не встает вопрос, продвинула ли единая валюта Европу по каким-либо измеримым критериям вперед. На этот вопрос за первые 13 лет единой валюты ответ отрицательный и на будущее неопределенный. Скорее на длительный период будет стоять вопрос, насколько это хорошо для отношений между партнерами и понимания между народами, если разрыв между северными и южными странами и слабостью последних становится все очевиднее из-за единой валюты. Является ли евро цепью, которая насильно удерживает то, что не подходит друг к другу? Или это канат, связывающий по стечению обстоятельств сообщество, которое во главе с Ангелой Меркель, как опытным проводником, приведет в конечном итоге также и греков к вершине добродетели стабильности, экономии и вечного роста?

Уже в главе 3 стало ясно, что Европейский валютный союз не дал ощутимых успехов для благосостояния и экономического развития. Глава 5 показала, что единая европейская валюта при свободном от субъективных желаний экономическом анализе даже тогда, когда она работает, не приносит экономикам стран-участниц дополнительно к Общему рынку в принципе никаких существенных преимуществ.

Поэтому в результате за единую валюту говорит только одна политическая причина, а это надежда, что она продвинет Европу дальше в направлении европейского федерального государства. Поэтому логично, что те, кто отвергает европейское федеральное государство, также с неприятием относятся к евро. Этим объясняется и царящее повсеместно в Великобритании враждебное отношение к евро. Активное недоверие к евро выражает также и чешский президент Вацлав Клаус.

Евро принес существенное лишение властных полномочий национальных институтов государств еврозоны, потому что для стран ошибки исправляются не типичным для этих стран способом, или их последствия не могут быть ослаблены, и вместе с этим создается делегитимация демократически избранных правительств в кризисных странах. Дирк Шюмер придумал для этого формулу «Европа самоликвидируется»73. Но затем он предпочел ругать банки, упустив подразумеваемую суть своей аргументации: верните этим странам их собственную валюту и их собственный центральный банк, тогда демократически выбранные правительства смогут снова управлять своей экономикой так, как им захочется. И ни одному греку, и ни одному итальянцу не придет в голову мысль приписывать ответственность за последствия своего собственного управления экономикой строгим немцам, что стало обычным с обострением долгового кризиса.

Возможно, евро и выживет (или не выживет), но уже понятно, что:

– На мир он не имеет никакого влияния.

– На дружбу народов, во всяком случае, влияет отрицательно именно тогда, когда один народ захочет давать указания другому народу.

– На рост экономики и занятость он имеет разве только отрицательное влияние, если ослабляет конкурентоспособность отдельных стран зоны евро или если использованные для его стабилизации трансферты снижают благосостояние сильных.

– На значимость Европы в мире он не имеет существенного влияния, во всяком случае, оно менее важно, чем совместная политика в области обороны, внешних отношений и охраны окружающей среды.

Возможно, что при взгляде назад кризис евро окажется всего лишь «бурей в стакане воды»: «When the fun is over, chances are that Europe will breathe a sigh of relief and continue rather farther down the path of genteel decline»74 («Когда веселье закончится, есть вероятность, что Европа вздохнет с облегчением и продолжит идти дальше вниз по пути к благородному упадку».

 

Перспектива

Когда я в 1996 году опубликовал свою первую книгу о евро, я был еще осторожно оптимистичным по отношению к будущей единой валюте. Правда, я не видел в ней больших дополнительных шансов роста и был скорее сдержан в том, что касается дальнейшего вклада в интеграцию. Но я считал, что при трех условиях с единой валютой все может пойти хорошо:

1. ЕЦБ будет следовать модели федерального банка и строго воздерживаться от любого монетарного финансирования государственного долга.

2. Не будет никакой общей Bail-Out для долгов государств-членов.

3. Единая валюта не приведет к повышению цен и издержек выше среднего уровня в слабых в конкурентном отношении странах.

Все три условия были блестяще упущены. К сожалению, считается, что мы не можем больше вернуться к исходному пункту. Мы должны продолжать дальше с того места, где сегодня находимся. В ходе работы над этой книгой я придавал большое значение нейтральному изложению фактов и взаимосвязей. Я описывал риски и объяснял вероятность их наступления. Я избегал прогнозов, так как мы имеем дело с политическими процессами, которые в принципе всегда непредсказуемы. Возьмем, например, особенно безнадежный случай Греции. Конечно, и Грецию можно было бы восстановить, и она могла бы оставаться в зоне евро, если бы:

– можно было в кратчайшие сроки покончить с коррупцией в политике и управлении,

– реальные доходы снизились бы на 30 % без забастовок и беспорядков,

– налоговые органы за два года достигли бы уровня образования и эффективности среднего немецкого финансово-налогового учреждения,

– большинство греков стали бы вдруг честно платить налоги.

Нельзя сказать, что это невозможно, но с учетом последних 180 лет греческой истории это было бы просто крайне невероятно.

В заключение я еще раз выделю следующие пункты:

– Чисто технически денежная политика в едином валютном пространстве функционировала хорошо: ЕЦБ владел ситуацией с денежной массой. Трансмиссионные механизмы денежной политики эффективны. Средняя ценовая стабильность в еврозоне до сих пор обеспечивалась удовлетворительно.

– Но ожидаемого углубления экономических отношений единая валюта не принесла с собой. Относительный вес товарообмена среди стран зоны евро скорее снизился. Утверждение, будто бы особенно немецкая внешняя торговля получает выгоду от евро, оказалось вымыслом.

– С точки зрения реальной экономики в зоне евро создалось еще большее неравновесие между северными и южными странами. Конкурентоспособность последних явно пострадала из-за единой валюты, к тому же затраты и оплата труда выросли выше среднего уровня. Следствием явились растущие дефициты доходно-расходного и платежного баланса и снижение экономического роста в южных странах. Положение осложнилось еще из-за неудовлетворительного управления государственными дефицитами и последствий возрастающего государственного долга.

– Южные страны пытались с различной интенсивностью с помощью реформ на рынке труда и в социальной сфере, а также ограничительной финансовой политики справиться с двойными дефицитами доходно-расходного баланса в государственном бюджете и увеличить конкурентоспособность. Эта политика при единой валюте безальтернативна. Но она приносит с собой больше социальных затрат, чем прежние регулирования валютных курсов. Их успех сомнителен. Если ценовая стабильность в северных странах и дальше будет обеспечена, то тогда сокращение убытков в связи с затратами в южных странах может быть связано с дефляцией и принести с собой на длительный период стагнацию и растущую безработицу. Поэтому все громче становятся требования к Германии допустить больше инфляции и уменьшить свою собственную конкурентоспособность75.

– Продолжающиеся финансовые проблемы южных стран также усиливают требования того, что Германия и другие северные страны должны нести ответственность за все увеличивающиеся долги южных стран. Но цена за это для всех участвующих стран была бы слишком высокой: Южная Европа будет постоянно сохранять тенденцию к стагнации, а Германия на длительное время будет меньше расти76.

– Если в общем валютном пространстве некоторые регионы будут длительное время добиваться профицитов доходно-расходного баланса, а другие будут постоянно иметь дефициты доходно-расходного баланса, то при имеющейся денежной массе это приведет к перемещению денежных средств в области с излишком, в то время как в дефицитных областях будет господствовать все больший недостаток денег, который начнет сказываться на частных лицах и предприятиях как недостаток спроса, безработица и кредитный кризис. Этот процесс является здоровым и естественным, но для дефицитных регионов, испытывающих отток денег, очень трудным. Обычно вызванное этим кризисное развитие ведет к ограничению потребления и к снижению реальных цен и заработных плат в дефицитных регионах, так что устанавливается новое равновесие.

– Эта естественная и здоровая реакция отодвигается или препятствуется со стороны ЕЦБ в едином валютном пространстве. Вначале растущие дефициты доходно-расходных балансов между национальными банками предварительно финансировались. Южноевропейские национальные банки в системе TARGET-2 накопили тем временем долгов только перед Бундесбанком в размере 550 млрд €. Полученными таким образом деньгами они оплачивали дефициты доходно-расходных балансов своих стран. Кроме того, ЕЦБ с декабря 2011-го предоставлял банкам на три года финансовые средства в размере более 1 миллиарда € под процентную ставку в 1 % и снижал требования к предоставлению необходимых гарантий и ценных бумаг банков. Этим, собственно, могут и дальше финансироваться неподъемные дефициты платежных балансов южных стран. Облегчается также рефинансирование государственных долгов, из-за чего могут быть смягчены (или отодвинуты на длительное время) жесткие структурные приспособления к реальным условиям в южных странах. Однако это влечет за собой растущие риски инфляции.

– Этими чрезвычайно экспансивными направлениями и снижающимися требованиями к банковским гарантиям денежная политика ЕЦБ расширила свой мандат далеко за пределы гарантии ценовой стабильности. Постепенное увеличение инфляции стало благодаря этому намного вероятнее. ЕЦБ, кажется, намерен отойти от традиционной стабилизационной культуры немецкого Бундесбанка. Его экспансивная политика не только смягчила трудности с ликвидностью в южных странах, но также привела к настоящему наводнению из денег в Германии и в других северных странах.

– Запрограммированная этим заранее повышающаяся инфляция при остающихся низкими процентных ставках, правда, облегчает сокращение государственных долгов, и поэтому многие экономисты приветствуют ее. Однако она также обесценивает созданный во многих экономиках денежный капитал. Для Германии с учетом ее демографического старения это имеет особенное значение, так как эти запасы капитала для миллионов вкладчиков и владельцев полисов страхования жизни являются частью их пенсионного обеспечения.

– Здесь не следует создавать себе никаких иллюзий: 30 месяцев после возникновения греческого кризиса логика и внутренние движущие силы политики ЕЦБ оставили далеко позади старую модель Бундесбанка. Если состоящий более чем на 70 процентов из представителей Club Med в ближайшие месяцы или годы решит, что бо́льшая инфляция – это неизбежно, для того чтобы если и не решить структурные проблемы в южных странах зоны евро, то хотя бы смягчить ее воздействия, то тогда и будет проводиться такая денежная политика, которая приведет к большей инфляции. И Германия, и остальные северные страны, будучи в беспомощном меньшинстве, ничего не смогут изменить77. Возможно, тайно они даже будут благодарны, потому что инфляция при низких процентных ставках облегчит и им бремя государственных долгов и потому что они надеются, что легкая денежная политика уменьшит необходимость прямой финансовой поддержки южных стран из их касс.

Мандат ЕЦБ и то, как им оперируют, требует на этом фоне более глубокого обсуждения. Этой дискуссии не избежать даже со ссылкой на независимость эмиссионного банка. Обязательной предпосылкой функционирования общего валютного пространства является то, чтобы региональные сальдо платежных балансов в принципе финансировались банками или другими частными кредиторами, но не через денежную политику – и даже не косвенным образом, когда кредит эмиссионного банка облегчается банкам сниженными требованиями к гарантиям, которые они должны предоставлять. Задача политики эмиссионного банка заключается в обеспечении достаточного по сумме и соответствующего стабильности предложения денег центрального банка, а не в прямом или косвенном финансировании региональных дефицитов доходно-расходных и бюджетных балансов. Из этого следует:

– Размер допустимых «TARGET-2-сальдо» между национальными эмиссионными банками должен быть ограничен, так, как это делается между региональными отделениями Федеральной резервной системы США.

– Качество гарантий, которые принимает ЕЦБ, должно быть высоким и идентичным на всем валютном пространстве.

– Обеспечение стабильной стоимости денег снова должно стать единственным руководящим правилом действий ЕЦБ.

Если ЕЦБ пойдет и дальше по пути, по которому он движется с осени 2011-го, то когда-нибудь встанет вопрос, хорошо ли защищена немецкая заинтересованность в стабильной валюте с ЕЦБ. Немецкая политика должна набраться мужества, открыто поставить этот вопрос и внимательно посмотреть на последствия. Но возможно, это является также слишком высоким требованием политического класса, который в наивном легкомыслии, пренебрегая многочисленными предостережениями,

– вначале создал валютный союз без политического союза

– и потом при первом встречном ветре пренебрег всеми важными оговорками Маастрихтского договора относительно обеспечения гарантий.

Любая форма «солидарного» межбюджетного регулирования в зоне евро является принципиально ошибочным путем, который уменьшает благосостояние стран-доноров, в то время как он одновременно не устраняет и не смягчает более глубокие причины проблем с дефицитами в странах – получателях кредита, а даже обостряет их и одновременно подпитывает ненависть к северным странам, и особенно к Германии. Поэтому маршрут, который я считаю правильным, имеет два центральных элемента:

– установленный межгосударственным договором более сильный контроль за бюджетами со стороны Еврокомиссии и введение национальных долговых тормозов. Но не следует возлагать на это слишком большие надежды. Бюджетная и финансовая политика является ядром государственного суверенитета, и ею никогда невозможно эффективно управлять извне. Это только вызовет крайнее недовольство и принесет вред пониманию между народами, если начнутся указания французам, итальянцам или грекам, как им строить свои бюджеты или как им следует улаживать свои внутренние дела, выходящие за пределы установления Общего рынка. К внутренним отношениям других государств нужно относиться тактично, как это и положено посторонним лицам.

– Германия, само собой разумеется, должна выполнить уже данные обещания финансовой помощи. Но за рамками этих обещаний (которые по сравнению с ее собственными целями все были напрасными) она не должна больше давать никаких гарантий и не оказывать никакой помощи бюджетам других стран. Все страны зоны евро располагают собственным политическим и правовым инструментарием, для того чтобы оздоровить свои собственные бюджеты и устранить дефициты, связанные с политикой формирования экономического порядка. Тогда их государственные бюджеты будут также получать кредиты, и постепенно начнут сокращаться сальдо доходно-расходных балансов.

Для того чтобы Европейский валютный союз мог функционировать, необходимо, чтобы все национальные экономики и общества всех государств-участниц вели себя более или менее так, как это соответствует немецким стандартам. Однако эти тяжелые требования многие из затронутых стран воспринимают, и не совсем несправедливо, как немецкое высокомерие. Так как Германия за последнее время, в случае с Грецией, два раза не отказала в Bail-Out (поддержке для выхода из кризиса) и чуть было не заявила об этом уже в третий раз, то со стороны возникает впечатление, что на Германию можно давить.

Эта политика делает Германию заложницей всех тех, которым в будущем в зоне евро по каким бы то ни было причинам может потребоваться помощь. Поэтому должно действовать правило: или мы наполняем принцип No-Bail-Out новой жизнью, или мы должны встать на новый путь, который не исключает также выхода из валютного союза.

Греция, Португалия, Италия, Испания и какая-либо еще южная страна должны радоваться тому, что они могут рассчитываться в евро. Но при этом речь должна идти о евро, которые они сами заработали, а не получили как подарок или ссуду от северных стран каким бы то ни было косвенным путем. Страны зоны евро, будь они маленькими или большими, бедными или богатыми, должны иметь возможность чувствовать себя равными. Государственные потоки трансфертов, не ограниченные средствами фондов структур ЕС, подрывают этот принцип: они создают пропасть между донорами и получателями, подпитывая антипатию и предубеждения между народами.

Если какая-либо страна не может или не хочет жить в условиях дисциплины единой валюты, то ей должна в любое время быть предоставлена свобода вернуться к своей национальной валюте78. Между прочим, это также единственный долгосрочный шанс для Европы: сообщество национальных государств, которое концентрирует свои силы там, где это целесообразно, и оставляет индивидуальную гибкость там, где отдельная страна этого пожелает. Различные формы европейского сотрудничества и единая валюта являются инструментами политики. Но им не следует приписывать собственную ценность, которая не указывает на их целесообразность. Это была бы уже не политика, а идеология.