Появился бы евро, если бы мы в 1992 году знали то, что мы знаем сейчас?

По известному высказыванию Клаузевица, первой жертвой войны является правда, и в дискуссии о единой европейской валюте, похоже, дело обстоит так же: Маастрихтский договор исключил как принцип Bail-Out государственных бюджетов, денежное государственное финансирование со стороны ЕЦБ и прописал независимость ЕЦБ, а также обеспечение стабильности цен, как его первоочередную обязанность. Сегодня еврозона де-факто несет коллективную ответственность за государственные долги, ЕЦБ по самые уши влез в монетарное финансирование и тесно втянут в санирование государственных бюджетов. Цель обеспечения стабильности цен тихо отступает назад по сравнению с целью любой ценой сохранить евро.

Единая валюта политически умерла бы летом 1992 года, если бы кто-либо из тогдашних деятелей или комментаторов смог бы заглянуть в 2010–2011 годы. Министр финансов Шойбле, дававший интервью газете Süddeutsche Zeitung, на вопрос «не сделали ли тогда архитекторы евро ошибку», тем не менее ответил: «Нет, мы не сделали ошибки. Но то, что мы действительно не могли предвидеть, так это опасности экономического заражения, которая чрезвычайно выросла из-за все большей экономической и технологической глобализации. Если бы Греция с долей экономических показателей в ЕС в 2,4 % раньше попала бы в затруднительное положение, то многие этого вовсе бы не заметили. А сегодня из-за этого мгновенно возникает проблема для всей зоны евро»1.

Шойбле целенаправленно избегает говорить о правде и замалчивает центральный пункт. «Не экономическая и технологическая глобализация» представляет опасность заражения греческим кризисом. Если бы еще существовали драхмы, то экспортный кризис для изюма или маслин так же, как греческое государственное банкротство, мало бы кого заинтересовал. Риск заключается, скорее, в самой единой валюте и в коллективном пренебрежении установками Маастрихтского договора с самого начала валютного союза.

Вольфганг Шойбле известен чуть ли не как фанатичный приверженец объединенной Европы. Но ему и многим другим единая валюта уже в 1992-м, при одобрении Маастрихтского договора, служила преимущественно средством для достижения более высокой цели. В 1992-м ответственные за приятие решений политики смирились с экономическими рисками ради политической цели, а сегодня преемники тогдашних ответственных политиков представляют возникшее из-за этого вынужденное положение как безальтернативное. Но это верно лишь тогда, когда нет возможности вернуться к прежнему состоянию до валютного союза.

Для поведения нынешних политиков также есть вывод Гидеона Рахмана: «For reasons of pride, fear, ideology and personal survival, it is extremely hard for European leaders to accept that the euro is a large part of the problem. Instead the search for other explanations of the economic crisis: Countries have failed to stick to the rules. The have lied. Europe needs new political structures. The bazooka is not big enough. The markets are irrational. The people are revolting»2.

«Из соображений гордости, страха, идеологии и личного выживания чрезвычайно трудно для европейских лидеров согласиться с тем, что евро является большой частью проблемы. Вместо поиска других объяснений экономического кризиса, надо признать: страны не смогли соблюдать правила. Они лгали. Европа нуждается в новых политических структурах. Одной базуки недостаточно. Рынки иррациональны. Люди начинают бунтовать». Обидно признаваться, что высказанные первоначально политэкономические сомнения относительно единой валюты большей частью подтвердились и что евро как таковой способствовал возникновению и поддержке кризиса в Европе.

 

Рухнет ли Европа, если рухнет евро?

Поэтому велико искушение прекратить любые дискуссии на тему целесообразности единой валюты. Очень удачна формулировка Ангелы Меркель: «Если рухнет евро, то рухнет и Европа», поскольку никто в Германии, кроме нескольких представителей Немецкой национальной народной партии и правых популистов, не хочет нести ответственность за развал Европы. Но от этого подразумеваемая в этой фразе причинная связь не делается более правильной.

Ни Общий рынок, ни общая внешняя и военная политика, ни дальнейшее демократическое развитие европейских институтов, ни постепенное усиление элементов федеративного государства в Европейском союзе не предполагают в обязательном порядке наличие единой валюты или что это каким-то образом всем принесет облегчение. Получается как раз наоборот: при подготовке к введению единой валюты немецкий политический класс был уверен, что чуть ли не по законам природы вскоре появится политический союз, потому что иначе валютный союз не будет стабильным. Увы, этого не случилось. Евроскептики в итоге оказались правы, а политического союза пока все еще не предвидится.

Верным в высказывании Меркель является другое: соотношение между успехом или неуспехом евро, с одной стороны, и дальнейшей европейской интеграцией, с другой стороны, асимметрично: функционирующий евро автоматически ничуть не поднимает Европу до небес федерального государства. Но развал еврозоны мог бы иметь негативные последствия для дальнейшей интеграции Европы, он может запустить политическую динамику, которая поставит под сомнение уже достигнутые шаги по интеграции.

Поэтому необходимо сделать все, что укладывается в рамки разумного, для того чтобы защитить евро, но отнюдь не любой ценой. Цена, которая платится за евро, была бы слишком высокой, например, в том случае, если результатом стала бы общая фискальная ответственность в еврозоне. Она была бы также слишком высокой, если бы основные условия единой валюты на длительное время препятствовали бы экономическому развитию в южных странах или ограничивали бы добросовестную конкуренцию в странах евро.

 

Приблизится ли Германия к швейцарским условиям?

Мы, немцы, должны при этом остерегаться извращенного мессианского чувства по отношению к Европе, которое можно объяснить только немецкой историей: Германия в ХХ веке своим стремлением к военному превосходству в Европе очень сильно нарушила жизнь во всем мире. После двух мировых войн стало ясно, что процветающая совместная жизнь в Европе требовала сплочения народов и государств в европейскую интеграцию. Этим правильным путем Германия идет уже 60 лет вместе со своими партнерами. И этот путь совсем не обязательно приведет европейское общество к краху.

Немцы, хотя и склоняются к тому, чтобы воплотить свои традиционные качества величия и мощи на европейском уровне, но теперь связанные с идеей рейха надежды и ожидания проецируют на Европу. Европейский валютный союз является частью этой проекции. Этот несколько смелый тезис я проиллюстрирую двумя цитатами.

Три бывших и один действующий министр иностранных дел от СвДП написали в совместной статье, содержание которой большей частью заслуживает одобрения: «В Германии уменьшается численность населения. Влияние национальных государств в глобализованном мире уменьшается. Ни одна страна, в том числе и Германия, не имеет веса, чтобы одной влиять на важные центральные решения в политике и экономике»3.

Все это очень хорошо. Но нужен ли нам поэтому евро? У Австралии, Канады, Швеции и Швейцарии его нет, а это лига, в которой стареющая Германия с низкой рождаемостью в будущем будет играть демографически второстепенную роль. Сейчас сокращающаяся численность населения является причиной того, что Германия вынуждена будет раствориться в Европе.

Еще грубее действует Зигмар Габриэль. Вначале он противопоставляет «чистый внутренний рынок Европы с большой конкуренцией, то есть основной логикой Общего рынка с 1958 года «внутриевропейской солидарности», и полагает, что в этом случае «нам следует сразу отказаться от проекта евро и с ним от всех иллюзий по поводу других политических общностей в ЕС, как, например, от общей внешней политики и политики безопасности. Но тогда Европа как политический Global Player (глобальный игрок) погибнет. Мы «ошвейцаримся»: экономически относительно успешные, а в политическом плане не имеющие никакого значения»4. Признаю, я бы с удовольствием «ошвейцарился»: уже 160 лет эта страна живет в мире, и ВВП на душу населения в пересчете на паритет покупательной силы у нее выше немецкого уровня на 30 %. (Здесь у Зигмара Габриэля просвечивает высокомерие по отношению к меньшему соседнему государству, которое я, с точки зрения швейцарцев, счел бы нетерпимым.) Явно, что от немецкого нрава мир не улучшится, и даже обходным путем через Европу.

 

Неправомерное использование евро для целей, не связанных с валютой

Очевидно, для четырех министров иностранных дел и для Зигмара Габриэля важным в первую очередь является не экономическая польза или вред, который евро приносит Германии: для них евро прежде всего политическая монета в большой европейской powerplay (силовой игре). Но для такого серьезного дела, как валюта, евро – принципиально неверный и (как показали последние годы) очень опасный ход. Ошибка при рождении евро заключалась в том, что его политические отцы рассматривали эту валюту как политический проект – с французской стороны это было средство для лучшего контроля и сковывания немцев, с немецкой стороны – первая ступень к политическому союзу – и при этом отцы-основатели упускали, что единая валюта развернет действия, которые никто не планировал и которые оказались почти не поддающимися управлению.

Все политики вместе хотели евро, для того чтобы поддерживать роль Европы в мире. При этом забыли о том, что валюта как таковая всегда бывает такой же сильной, как стоящая за ней экономика. В то время как Общий рынок сделал Европу сильнее посредством расширения конкуренции и торговых отношений, единая валюта обострила неравенство между северными и южными странами и затруднила последним адаптацию. В конце концов, это привело ко все еще продолжающемуся длительному кризису.

Если планировалось использовать евро как «средство для объединения европейских народов», которое будет способствовать европейскому единению, то все получилось наоборот. Анализ в главе 3 показал: многие страны евро имели бы сегодня меньшую частичную безработицу, конкурентоспособную экономику и лучшие перспективы на будущее, если бы они не были частью Европейского валютного союза. Евро также не оправдал ожидания как проект по повышению европейской дружбы народов. С психологической точки зрения он скорее принес с собой недоверие и отчуждение: многие греки чувствуют себя так, будто бы немцы мелочно придираются к ним, во Франции множатся голоса, выражающие страх перед немецким доминированием. «Введение евро создало напряженность и конфликты, которых иначе бы не было», – считает американский экономист Мартин Фельдштайн5. Но высказывается очень сухо: «But breaking up the Monetary Union would be difficult and costly. Unfortunately, that potential cost was not concidered when the European political leaders decided to adopt the single currency»6. «Но выйти из валютного союза будет трудно и дорого. К сожалению, вовсе не учитывалась потенциальная стоимость, когда европейские политические лидеры решили принять единую валюту»6.

 

Евро как катализатор европейской интеграции

Часто используется аргументация, что вызванная единой валютой необходимость более эффективной координации и согласованности действий более ускоряет интеграцию, чем это было бы без евро.

Аргумент в принципе правильный: катастрофическое положение официальной финансовой статистики в Греции и антиконкурентное регулирование на итальянском рынке труда вряд ли так волновали бы европейскую общественность при их самостоятельной валюте. Сейчас они представляют проблему потому, что могут негативно повлиять на функционирование единой валюты.

Однако открытым остается вопрос: «Катализатор чего?» И это важно, так как становится все более ясно, что речь идет о центральном определении направления развития.

Созданный в 1958 году и непрерывно развивающийся Общий рынок был рассчитан на либеральную конкуренцию. В большом экономическом пространстве товары, услуги, труд и капитал должны перемещаться по возможности свободно. Государственное регулирование не должно ограничивать конкуренцию, но по возможности активизировать ее. Роль управляемых цен и национальных ограничений конкуренции должна быть по возможности ограничена. Искажающих конкуренцию государственных дотаций быть не должно. Стражем этой нормативной базовой политической ориентации была и остается Европейская комиссия, достаточно часто вопреки ожесточенному сопротивлению многих стран-членов.

В эту модель входит также и то, что ЕС подпитывает свой по сравнению с экономической мощью очень скромный центральный бюджет из таможенных пошлин и отчислений членов, так как не имеет собственных налоговых источников и не имеет права брать кредиты. Бюджетное хозяйство стран-членов принципиально автономно, Маастрихтские критерии и их исполнение и по сей день остаются инородным телом. И в такой ситуации Европейская комиссия совместно с Европейским парламентом борется за расширение власти. Поэтому эти институты выступают за центральный контроль над бюджетной политикой, за большую совместную ответственность, и в конечном итоге также за евробонды7.

В течение многих десятилетий система в принципе удерживала баланс, потому что комиссия сняла конкурентные ограничения и поддерживала Общий рынок, но при этом поборола оппозицию в связи с различием интересов стран-членов. Страны-члены, с другой стороны, были едины в том, чтобы бюджет ЕС оставался маленьким, а национальные бюджеты сильными.

Но сейчас провал Маастрихтской концепции по единой валюте ввел в игру новый элемент: горизонтальную помощь стран-членов друг другу или общему институту на европейском уровне, которая была введена со «спасательными парашютами», кроме того, обсуждаются дальнейшие меры. Все концентрируется в основном на таких вопросах материальной ответственности, как поручительство в рамках ЕФФС. Вводимый с 2012-го ЕSМ уже предполагает значительные взносы стран-членов. Там, где есть ответственность, будет и использование. Стали вдруг обсуждаться различные формы совместной ответственности, при том что не всем участникам кажется ясно, какие принципиальные, оправдавшие себя после создания ЕЭС принципы подвергаются сомнению.

Средства для структурной поддержки ЕС всегда были ограничены и к тому же очень далеки от системы общей ответственности. Сейчас же обсуждаются инструменты, идущие намного дальше, чем бюджетное регулирование в федеральных землях в Германии. Федеральные земли всегда были влюблены в идею выпускать займы, чтобы получать доход от преимуществ процентного курса. Федеральные министры финансов, последний раз Петер Штарк в 2008-м в рамках комиссии по Федерализму-2, всегда с усмешкой отклоняли это.

Нельзя исключить, что фактическая или предполагаемая вынужденная необходимость спасения евро пошатнет позиции, которые уже более полувека были определяющими для развития ЕС: центральной здесь является позиция, что непосредственным источником благосостояния Общего рынка является честная конкуренция и что каждая страна имеет право сама пожинать свои плоды, а не делить их с другими.

Катализатором для коренного изменения направленности политики формирования экономического порядка ЕС была бы в этом случае суета вокруг спасения от кризиса евро. Но в функции евро как катализатора я вижу не преимущества, а только большую опасность.

 

Внешняя торговля и внутренний рынок

Твердые курсы валют или отсутствие рисков обменных курсов валют способствуют внешней торговле и экономической интеграции. Это было постоянным контраргументом для единой валюты. Подпитывался этот контраргумент шоковым опытом с гонкой девальвации валют после обвала золотого стандарта в тридцатые годы прошлого столетия и затем вновь большими колебаниями валютных курсов после краха Бреттон-Вудской системы в начале семидесятых годов.

Если нужно оценить конкурентные условия на основе курсов обмена валют, то нужно посмотреть на реальные эффективные валютные курсы, а это значит, что необходимо привлечь динамику цен в ассортименте товаров различных стран. Федеральный банк разработал в начале семидесятых годов индикатор для ценовой конкурентоспособности. Развитие этого индикатора с 1972-го по 2010-й показано в таблице 1.4, а именно, отдельно от выбранных стран без Европейского валютного союза и стран валютного союза. Рассмотрение этих цифр вызывает глубокую задумчивость: с 2000-го по 2010-й ценовая конкурентоспособность Германии по сравнению со странами вне валютного союза снизилась на 17 %, а по сравнению со странами валютного союза она, наоборот, выросла на 9 %. Но одновременно выросла торговля со странами, не входящими в валютный союз, в то время как торговля с партнерами валютного союза непрерывно утрачивала значение (см. таблицу 3.6).

Это общая тенденция. Руководители крупных предприятий видят основные направления для экономического роста их предприятий все больше и больше вне Европы: чаще всего с 39 % назывался Китай, затем с 22 % США, с 15 % Бразилия, с 14 % Индия и с 12 % Германия. Франция в этой номинации с 5 % оказалась на седьмом месте, на уровне Японии и Австралии8.

Единая валюта нанесла вред конкурентоспособности южных стран зоны евро по сравнению с Германией и по сравнению с остальным миром. Это сократило торговлю внутри зоны евро. Единая валюта, таким образом, воспрепятствовала экономической интеграции в валютном союзе, вместо того чтобы способствовать ей. Конечно, никто не знает, как проходило бы развитие без валютного союза. Возможно, сильное повышение значимости д-марки еще сильнее снизило бы ценовую конкурентоспособность Германии, чем фактически получившиеся 17 %? Повредило бы это немецкой экономике? Этого никто не знает. Во всяком случае, немецкая внешняя торговля с 1970 до 2000 г. справилась с заметными смещениями в конкурентоспособности9.

Как бы то ни было: Германии не нужен евро, для того чтобы обеспечить и защитить свою конкурентоспособность на будущее, а конкурентоспособности стран с менее сильной экономикой на Западе и юге еврозоны единая валюта не пошла на пользу.

И европейскому внутреннему рынку евро также не нужен, для того чтобы он мог функционировать10. Он по всем прогнозам без евро развивался бы даже лучше. У Нидерландов и Австрии традиционно уже в течение многих десятилетий существует тесная связь с экономикой Германии. Национальные банки этих двух стран всегда учитывали это и ставили во главу угла своей денежной политики стабильное соотношение обменного курса валюты и немецкой марки. Курсы шиллинга и гульдена за многие десятилетия не изменились, и денежная политика в обеих странах обеспечивала достаточную ценовую конкурентоспособность. У экономики Франции лучшими были годы с 1980-го по 1998-й, когда французская денежная политика в ЕВС де-факто опиралась на якорную (резервную) валюту д-марку.

Для историка экономики Вернера Абельсхаузера важно при этом: пароль «Рухнет евро – рухнет Европа» опасен, потому что является неверным. Вполне достаточно всеобъемлющей европейской валютной системы с твердыми курсами валют для того, чтобы добиться важнейших целей валютной политики без продолжительного политического стресса11. Эта система должна была по возможности охватить всю Европу. Конечно, она была бы открыта для необходимых согласований отдельных государств. Конечно, такие соображения исторически бессмысленны после того, как евро уже был введен. Но это не делает их основное экономическое содержание менее правильным! То, что имеет экономический смысл, имеет лучшие шансы на выживание.

Защита евро происходит в настоящее время (к началу 2012-го) не из-за экономической выгоды, которую он творит, а из-за рисков и финансовых потерь, которые принес бы с собой распад валютного союза. Поэтому банки выступают за удержание евро, и поэтому Йозеф Акерман в последние месяцы своего пребывания в должности охотно выступал как крупный европейский государственный деятель. У его главного экономиста Томаса Майера вполне заметна раздвоенность, когда он в случае распада валютного союза, с одной стороны, высказывает опасения относительно дальнейшего объединения Европы, а с другой стороны, выразил суть едва разрешаемой основной проблемы так:

«Ответственные политики в области экономики, кажется, до сих пор не полностью поняли масштабы кризиса платежного баланса». Речь идет о «внутренней девальвации из-за намного большей гибкости на рынках товаров, услуг и труда», но которая в сравнении с изменением номинальных валютных курсов требует «много времени». «В течение этого времени необходимо профинансировать дефициты платежного баланса». В конце он последовательно требует «финансирования несостоятельных государственных должников со стороны Центрального банка, даже если из-за этого повысится… потенциал для инфляции»12.

 

Рост экономики и занятость

Вышеприведенные цитаты заканчивают праздничную статью Томаса Майера по случаю 10-летнего юбилея евро как наличных денег. После благосклонного кивка в сторону европейской идеи делаются выводы относительно ошибок при рождении евро и рисков сегодняшней ситуации. Слова «рост» и «занятость» в статье не встречаются. Но из всего контекста становится ясно, что, во всяком случае, для южных стран воздействие как на одно, так и на другое было скорее негативным.

Для Германии утверждается противоположное, но, к сожалению, не надежными данными. Правда, руководитель компании McKinsey в Германии Франк Маттерн, говорит: «Мы обязаны евро одной третью экономического роста»13. Но немецкий экономический рост и без того в среднем за годы евро был довольно скромным, а более детальный анализ к тому же показывает, что данные McKinsey основываются на неподтвержденных предположениях, как развивался бы обменный курс д-марки без евро и как она повлияла бы на внешнюю торговлю. Но это – с позволения сказать – гадание на кофейной гуще.

Президент федерального союза оптовой и внешней торговли Антон Бернер считает, что экономическое значение общей европейской валюты для Германии переоценивается: «Для нас важен свободный рынок, нам не обязательно нужна одинаковая валюта… Мы можем жить без евро»14. А в середине января 2012-го Вольфганг Райтцле, председатель правления Linde AG, высказался в том смысле, что выход из евро (которого он не желает) не повредит немецкой экономике, скорее наоборот: «Уже спустя пять лет Германия по сравнению с азиатскими конкурентами могла бы чувствовать себя еще сильнее»15. Растущее число лидеров немецкого бизнеса тоже, кажется, придерживаются этого мнения, но похоже, что еще не пришло время высказывать его открыто.

 

Что остается?

«Введение евро… снизило стоимость транзакций для некоторых промышленников и бизнесменов и их сроки, но также и для сферы туризма… А это имеет свою цену. Введение евро отобрало у еврозоны важную переменную – обменный курс – и важную политику – денежную политику. А это кое-чего стоит. Это ограничило степень свободы системы»16. Здесь профессор экономики Вацлав Клаус – бывший министр финансов и сегодняшний чешский президент – высказывает простую истину, которую не может оспорить даже самый большой энтузиаст евро.

А каким был прежний экономический и политический эквивалент? Простой ответ: постижимого эквивалента (еще) нет, как нет и ни дивиденда мира, ни дивиденда благосостояния. Постижимы пока только затраты и риски.

С исторической точки зрения единая валюта следовала за политическим единством почти автоматически. Особое преимущество она принесла, став частью общей экономической интеграции, но не по собственному праву. Европейский валютный союз исторически был не первым случаем, когда суверенные государства пытались ввести единую валюту. Но, вероятно, впервые единая валюта использовалась с целью привести в движение цепь событий, которая из-за своей неизбежности должна была закончиться политическим союзом. В эту рискованную игру играли прежде всего немцы. Французы, итальянцы, испанцы или греки, используя евро, хотели в первую очередь перевести к себе низкие проценты, стабильность и покупательную способность д-марки, но наверняка они не имели в виду европейское федеральное государство. Однако возможность трансфертного содружества и общей ответственности всегда встречала у них симпатии.